Мааг Виктор : другие произведения.

"Заря" до К. Деревенская история городского человека

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
  • Аннотация:
    Трехгодичная поствузовская отработка в сибирской деревне оборачивается для советского выпускника неизбежным мужанием и деградацией. Нон-фикшн с элементами мокьюментари. Представлен бревисный (короткий) вариант; вдумчивым читателям доступна также полная версия (с иллюстрациями и восполненными лакунами) для чтения на андроиде, айфоне, в эл.книге: с расширением в doc - 6,5 МБ (цветные илл.); в pdf - 8,8 МБ. Всего 18 а.л., 789822 зн. с пробелами, 672620 зн. без пробелов, 1380 стр., шрифт Arial, кегль 23.

Виктор Мааг

"Заря" до К.

(деревенская история городского человека)

роман

бревисный вариант

[без иллюстраций, скриншотов, фотожаб, портретов, рисунков, планов, стихов, стихотворной критики, лирических рассуждений, экспрессивных эпизодов и проч.]

  

I

1. "Ветер весенний ночной принесет тебе ду-у-ух от меня"

   Впереди, за поворотом в самостоятельную жизнь, в некой иллюзорной дымке, маячил новый этап. Не тот, по которому идут с понуренной головой и брякая кандалами. Но это некое "впереди" представлялось грамматически мужским родом и ощущалось как порог, перешагнув через который, уже можно было называть себя независимым, хотя еще недостаточно автономным человеком. Не в том смысле, что человек стал зрелым. А в значении - стал готов к самостоятельной жизни.
   Впереди проглядывала неизвестность, а оставался позади родительский дом. Вспомнилось ницшеанское: "Ох уж, опасно быть в пути; опасен взор, обращенный назад; опасны страх и остановка!" Из всех этих умозаключений, витавших в голове молодого человека, следовало, что ему предстояло покупать билет на самолет. Учебный школьный год начался, а Саша еще дома - не в периферийной деревенской малокомплетке, куда его распределили весной. Плыть на окраину области по Большой реке на шумном катере "Метеоре", хоть на подводных крыльях - да 12 часов, с остановками в пути, с дозаправками, к месту работы, его не прельщало. Других вариантов убытия, например, автобусным маршрутом, не было. И поезда туда не ходили - железную дорогу не построили.
   Прочь из города, вон из урбанистической вони, травящей непониманием, неприязнью и опасными друзьями! Бегом из городишка, который невзлюбил гулеван Чехов - за грязные передники женщин и их холодность в постели. Запомнилось злобное лицо замдекана Дуньки (на факультете ее так звали за глаза), специалиста по истории литературного языка и одновременно астеничной боевой старушки с истерическими замашками, не хотевшей выдавать диплом. "Это вы специально к началу учебного года опоздали! Ваше место займут, и вы отрабатывать три года не станете. Принесите подтверждение, что в деревне вас ждут!" Слова о том, что Саша только что из летних военных лагерей вернулся, на нее не действовали. (Раскольникова бы на нее наслать!) Немудрено: к основной массе выпускников на факультете относились как к пушечному мясу, особенно к тем, кто не сумел остаться на кафедре, задействовав родственные отношения, личные связи, сексуальные предпочтения; или получить теплое чиновное местечко в городской инфраструктуре, чтобы ходить по асфальту и пребывать в цивилизации. А не прозябать где-то там, в глуши, среди ужаса снежных пасторалей и прочих завлекательных видов аркадского ада.
   Вдобавок, проблему выпускников, и без того приговоренных без суда к ссылке на периферию региона, даже высмеивали в популярном сатирическом журнале. Вот изобразили фертильную девушку, симпатичную, с прелестями, одетую по моде, готовую рожать (конечно, не от пьяного сельского тракториста), но рассуждающую, с точки зрения сатирика, весьма плоскостопно, с капризами о непереносимости езды на дальние расстояния самолетом или поездом, зато уважающую только городской общественный транспорт - автобус, троллейбус и трамвай.
   О том, что девушку ждет непролазная грязь, срывающая сапожки с ног, скрип тележных колес, отдающийся в копчике на рытвинах и ухабах, солярная вонь в кабине трактора, куда учительницу возьмут в качестве пассажира, сатирик скромно умолчал. Зато не забыл красноречиво воссоздать распределенческую атмосферу в кабинете декана, с неизменным на столе графином, водой из которого отпаивали "истеричных" особ, впадающих в транс по оглашении списка деревень, каких-нибудь Пихтовок или Березовок. А глубокомысленный читатель понимал: этот графин превратится в деревне в бутыль с мутным содержимым - самогоном, а то и с прозрачным, как слеза, первачом. И стаканы придутся кстати. А к этим накапанным из змеевика самогонным слезам вскоре добавятся первые пьяные слезы юной учительницы.
   Аналогичную истерику устроил заместитель начальника ОблОНО, склочный остроносый чиновник с фамилией на букву "М". "Маргуляс, каааэца. Крыса!". Этого пасюка озлобил вопрос о подтверждении направления выпускника на работу. Маргуляс выпучил глаза и заорал: "Вы в школе работаете? Нет! Так что вы от меня хотите?" Чиновник вспомнил, как несколько месяцев назад на факультетском распределении, с присутствием этого крыса-работодателя, на предложение Саше помимо основной специальности взять на себя еще школьное военное дело, Саша отказался. "Ну, вот еще, помимо деревенской дыры военку суют!" Поэтому человек на букву "М", памятуя об отказе ему каким-то молокососом, изгалялся в коридоре у своего кабинета, отрабатывая мщение. (Меркадера бы на него наслать!)
   Опасный друг Бизон попал в тюрьму: бутылка, которую он вогнал в субилаторий (анус, задний проход) случайному собутыльнику, сломалась там. Нерусский мужчина, житель тонского пригорода Степаловка -- некий Бабия, зашедший на огонек хлебнуть дармовой водки, умер в эйфории и мучениях. Его закопали на огороде. Бизон, получивший от любимых им всяко-разно сокурсниц (старосты группы, группового комсорга и группы сочувствующих лиц), заскучавших по его детородному органу... Получивший от любимых по месту учебы в тонском пединституте блестящую характеристику со словами "эталон современного молодого человека", о чем сокрушался милицейский начальник в областной газете, ругавший убийцу... Короче, Бизон попал в камеру предварительного заключения со вшами в грязной телогрейке, которой он укрывался на ночь; попал в КПЗ, а затем на зону, вместо класса с сельскими ребятишками, - а те давно соскучились по математике и физике - по наукам, которые некому было вставлять в их светлые, т. е. в пустые, просвечиваемые утренним солнцем головы.
   Эти рожи - истерички, крысы и бизоны - хорошо бы были резиновыми, в виде боксерских груш или макебар - устройств, на которых каратисты отрабатывают приемы. Что такое макебара (макивара)? Еще один опасный друг-татарин Риман показывал макебару - деревянный столб, 10 Х 10 сантиметров в поперечном разрезе, в человеческий рост; столб был вбит в землю во дворе дома и обтянут в месте нанесения ударов толстой просмоленной веревкой. Риман самостоятельно тренировался на макебаре и предложил Саше ударить пудовой гирей по деревянной двери. Саша ударил - в панели пятифиленчатой двери появилась трещина. И точно такая же трещина появилась на другой панели от удара Римановского кулака. В итоге, гире - ничего, а кости кулака татарин сломал, чем поставил Сашу в неловкое положение: развлечение для него обернулось демонстратору тяжелой травмой, несмотря на подобающие и регулярные тренировки. "Лучше всяких столбов с веревками - это напольные резиновые водоналивные манекены. И мягко, и ненависть есть куда деть. Я бы по ним отработал свой кулачный бой. В Японии, вон, подчиненные по таким манекенам, напоминающих их начальников, молотят".
   Так или иначе, все эти городские физиономии, встреченные в факультетских аудиториях, коридорах ОблОНО, студенческих пьянках, лица умные и не очень, уходили в прошлое, тонули, пуская пузыри: так затягивает в фекалии деревенского туалета предмет, случайно оброненный в очко сквозь душное пространство с тухлым всплеском на поверхности нечистот и последующим забулькиванием. Совсем как у современного новомодного диковатого писателя, рассчитавшегося со своими вороватыми издателями и неумными критиками созданием провокативных образов. Недругов своих диковатый утопил в деревенской выгребной яме: вот сверкнули над поверхностью водянистых отходов старушечьи глаза языкового специалиста, свистнул схвативший последний вздох острый крысиный нос, прозвучал бизоний мык - и зловонная жижа сомкнулась. [...].
   Всё это отдавало экзистенциализмом, проповедующим прописную истину о том, что мир - это абсурд, а поведение окружающих людей - иррационально, так что бороться с устоявшимся советским порядком было бессмысленно. Эти сложности в жизни надо было просто пережить.
  

2. "Я вуду. Долго гнать велосипед"

   "За билетом поеду на велосипеде". Хотя веломашина не на полном ходу. Идти до авиакассы, расположенной в ДК "Авангард", было всего ничего, минут 30, вразвалочку. Но Саша в последний раз хотел попытать своего двухколесного друга, подаренного ему на день рождения восемь лет назад.
   Тогда во дворе почти у всех ребят были хорошие вИлики. А у Саши еще оставался с отрочества раздолбанный "лисапет" типа "Салют", с прокрутками в педальной втулке, что так мешало при езде, к тому же морально устаревший. Такую модель в магазинах перестали уже продавать. Экономящий отец был против велосипедного подарка. Мать тайком пошла с сыном в хозмаг на улицу Карташова, где купили "Урал". Веломашину такую же надежную, как одноименные и знаменитые мотоцикл с люлькой или внедорожник-грузовик. Привели велосипед, поставили в сарай, отец ничего не сказал. Катал подарок хорошо: на раме и багажнике переездило много дворового люда. На нем приятно было тормозить, когда на раме или багажнике ехала девочка. Она по инерции прижималась к груди или спине водителя, который воображал, как к нему прикасается тело противоположного пола, и это волновало. Тренькал слабенький металлический звонок, становившийся более звонким, если приоткрутить на нем верхнюю крышку; но тогда, в недоприкрученном виде, крышка грозила открутиться совсем и упасть, и пропасть, поскольку в какой-нибудь бешеной гонке останавливаться, подбирать упавшее и откатившееся было явно не с руки. Вечером в свете фар обгоняющих машин отсвечивал красным глазом вампира сигнальный отражатель на заднем крыле. Возил велик куда угодно. На речку за рыбой и в лес за шишками. Спускал с пригорков с ветром в ушах и преодолевал подъемы под скрип велоцепи при приятной усталости молодых ног. К велосипеду прилагалась бельевая прищепка - незаменимый атрибут, заужающий край штанины, которую, в противном случае, неизменно зажевывало в зубчатку под цепь.
   А потом, когда Саша славно отъездил на велосипеде и убыл на летние курсантские сборы для получения офицерских погон, выяснилось, что отец сам ездил на "Урале" за грибами и на рыбалку. Стало быть, вещь оказалась во всём полезная, и всем пригодилась. Как вообще, в семье, если что-то покупалось, то использовалось до конца, до последнего выхода, как гоголевская шинель, из которой, говорят, много пишущих людей вышло. Сашины мальчиковые пальто донашивал средний брат. Так же по нисходящей переходили учебники, а там и младшей сестре доставались вовсе не замусоленные отрёпки, потому что обложные корочки учебников в семье обертывались в ватман, регулярно заменявшийся. При этом подразумевалось, что "экономика должна быть" сама по себе, а не потому, что "должна быть экономной", о чем тавтологично вещал бровеносец из телевизора и с транспарантов, развешанных по городу. Везде люди жили с оглядкой на партийные лозунги, хотя в этой семье коммунистов... не то, что недолюбливали - на них не равнялись. Однако всему свой срок. Пришел последний срок и велосипеду.
   У него сломалась каретка во втулке заднего колеса. Каретка - кольцо с выемками и вставленными в них шариками - большой дефицит. В хозмаге такой запчасти днем с огнем. Сколько угодно можно было кричать: "Каретку мне, каретку!" Никто бы не откликнулся. Отец сделал некое подобие каретки из проволоки, для прочности опаял изделие оловом. В импровизированные проволочные гнезда вставил шарики. И велосипед поехал. Но через 10 минут езды, от трения да под нагрузкой, олово размягчалось, и втулку запирало. Колесо вставало намертво, не проворачивалось. Приходилось слезать с велосипеда и вести его под ручки с вытертыми резиновыми оплетками, тащить, как ведут старого маломощного и привередливого человека. И не бросить на дороге. Езда-хождение за авиабилетом в ДК обернулась-таки скоропостижной потерей железного доходяги с последующими бесполезными разборками.
   Как это случилось? На полпути в ДК, после 10 минут поскрипывания колесо застопорилось, и Саша повел велик, подающий в отставку, на руках. Довел. Ступеньки лестницы в "Авангард" оказались велосипедной опоре под стать: прокрученная до нужного положения педаль удобно легла на ступеньку, и велосипед встал как вкопанный. За ним было удобно присматривать сквозь витрину первого этажа, где с утра у авиакассы томилась очередь. Потянулись часы ожидания.
   От нечего делать Саша вспоминал о своих недругах-другах, воображал случаи, когда судьба расправится с ними, а для этого представлял их куклами, в которые он натыкал заговоренные иголки с пожеланиями проклятий. Ведь если это "работает" где-то в Африке, то почему оно не должно работать в Сибири, хотя бы в воображении? Ведь мысль, как и слово, это явление. А уж материальное или духовное содержание в них преобладает - это другой вопрос.
   Вереница ждунов выглядела обреченно. Среди них не было ни одного оплывшего, со сцепленными тонкими ручками уродца, безнадежно и обреченно свесившего свой толстый нос. Во главе ждунов сидела оператор-женщина, отгороженная стеклянной перегородкой; она долго названивала, ждала соединения, запрашивала, уточняла, продолжительно и кропотливо выписывала билеты, шелестя фиолетовой копиркой. Саша посматривал то за велосипедом, то за моложавой женщиной из очереди, которую выделил из всех фигур. Моложавая была в легком цветастом платье, типа "миди", так что тонкие, кривоватые ноги дополняли впечатление. Наконец, она заметила внимание молодого человека и заулыбалась, горделиво и снисходительно. Ее глаза заблестели тем масленым отсветом, какой возникает, когда женщина договорилась с мужчиной заняться самым естественным делом на земле. В Сашиной голове уже роились строчки, от коих, как и всегда в подобных ситуациях, он не пытался избавиться никоим образом. В таких случаях иногда произвольно самоповторялись, про себя, классические поэтические образцы. А тут устоявшиеся образы возникали произвольно. Постоянной нотой, неким инвариантом, зазвучали две строки. [...]
   ..."Эх, я еду в деревню, она - в лучшее место. И одного случая на миллион нет гарантии, что свежая роза возьмет билет в том же направлении, в ту же дату, в тот же самолет, что и я, и места окажутся рядом. А было бы неплохо - называть этот цветок...". Тут Саша встал вспоминать, как называют любимых в деревне, и в этих воспоминаниях парень был искушен: виной тому две практики с выездом, фольклорная и диалектологическая, по сбору частушек и разговоров за жизнь среди разных поселян. "Дроля, матаня, диса, дисонька, макаташка". Попутно вспомнил еще хорошее слово "ава" - платок под фатой на голове невесты. [...].
   ...Стихотворный сюжет с розой "в час заката" развития не получил. Лирика, как всегда, разбилась о реальность. Взгляд Саши соскользнул с масленоглазой красотки на ветровое стекло, за которым ничего поэтического уже не было. Рыжеволосый парень, как кавалерист, лихо задрав правую ногу, заскочил на велосипед и в следующее мгновение выпал из обзора. Саша выбежал на лестницу. Никого. Добежал до конца здания. Может, за углом злодей с краденой вещью? Ничего. Имевшиеся по периметру здания двери были закрыты. Возвращение обокраденного в очередь в очереди никого не тронуло. Чужие люди стояли особняком. Мало ли кто прыгнул на что-то и куда-то укатил. Некоторые ждуны поглядывали с интересом, как бы проговаривая про себя: "А вот у нас ничего не украли. А вот тебе, парень, не повезло". Может, никто ничего и не заметил, да и распространяться о том, что украли неисправный велосипед, смысла не было. Свежая роза у окошка выдачи испарилась. Женщина купила билет и отправилась домой на кривых ходульках ублажать пузатого мужа и греметь кастрюлями. Махом улетучились все размышления о поэзии и ее столкновении с реальностью. Важен был билет.
   - Куда вам? - В Карсук. - Число? - 13-ое. - Есть последнее место. Берете? - Да.
   С билетом в руках Саша оказался у телефонной будки. Набрал 02.
   - Алло, милиция? У меня велосипед украли, прямо на глазах! (Лучше бы он этого не делал. В городе, где крадут велосипеды, милиция мыслит более значительными категориями и поисками мелочей себя не обременяет).
   - Где это произошло? Переключаю...
   ... И вот с другого конца провода дежурный Октябрьского РОВД, попросив повторить суть "что случилось", заорал:
   - Вы свои велосипеды без присмотра оставляете. Сами виноваты! Взрослый человек, а ведешь себя как ребенок. Ума нет! Должен знать, что к каждой вещи, оставленной без присмотра, милиционера не приставить!
   Человека, засидевшегося от безделья за пультом, прорвало поношениями. Вот уж прорва, вот лагерный голос! Но видя, что пострадавший трубку не бросает (чего дежурный добивался, чтобы не работать), поноситель назвал место, куда и к кому следует явиться. Добавил: "У нас транспортная группа есть".
   По прибытии в казенное, прокуренное помещение с решетками на окнах и устоявшимся кислым запахом в коридоре последовало очередное ожидание. Сначала Саша глянул на дежурного. В бесстыжие глаза поседевшего на службе человека. Это был полковник. Наконец, представитель "транспортной группы" в чине капитана соизволил явиться. Он снял фуражку, отер платком сальный лоб, достал записную книжку и, изображая на лице озабоченность, что-то в нее записал. Стал рассуждать:
   - То, что преступник рыжий - это хорошая примета. Скорее всего, парень со "спички". Спичфабрики. Кататься на вашем велосипеде он не будет. Тем более, вы говорите, что велосипед неисправный. Похититель его разберет, а запчасти продаст.
   Заявление написать не предложили. Саша посчитал, что необходимо и достаточно заявления в устном виде. Ан, нет, этим ленивцы в погонах пользовались: принимали от пострадавших устные заявления, и ничего не делали, никого не разыскивали, поскольку отчитывались перед надзорным ведомством (прокуратурой) лишь по зарегистрированным должным образом заявлениям: поданным в письменном виде. В общем, работая таким образом, милиция на иголках не сидела. Что можно было раскрыть, раскрывали. А нет - незарегистрированные бумажки рвали, записи в карманных книжках перечеркивали и ждали новых потерпевших.
   Сашу отпустили из отдела РОВД после двух часов маеты. В этом беспросветном невезении нашелся маленький бонус. "Велосипедная" проблема разрешилась сама собой. Вышедшей из строя колесной машиной не стоило больше занимать голову. Саша думал о другом: "Прощай, город! В тебе много контрастов и зла. А меня ждет буколика - сельские виды Сибирской Аркадии. Ждут вспоенные на парном молоке непорочные девы и пьяненькие от пары стаканчиков самогона говорливые лермонтовские мужички".
   Авиабилет в кармане открывал первую страницу тома деревенской прозы жизни, в которой писатели-деревенщики идеализировали всё не городское. Впрочем, кто знает, какие дубины приготовили на городских не молочницы с бидонами вкупе с добрыми пьяными поселянами, а домовые, кикиморы и лешие - реальные провинциальные персонажи. Дубины для новика - молодого специалиста и офицера запаса, военный билет которому еще предстояло получить в обмен на приписное свидетельство со штампиком о прохождении офицерских сборов.
   За мной, читатель! И я открою тебе высоты сибирского дна. Там, в лохматой таежной глубине, на девственной снежной перине благоденствуют такие чудные пороки, процветают такие причуды дефектной жизни, что и не снилось вашим цивильным мудрецам.
  

3. "Под кайлом самолета о чем-то поет зеленое горе тайги".

   На аэродроме выяснилось, что полет предстоял на АН-2 - "кукурузнике". Раньше Саше доводилось летать на "Ту" и "Илах" в Москву, Ленинград, Киев и Симферополь. Самолеты поднимались высоко, так что если удавалось сесть рядом с иллюминатором, то виды на фантастические облачные композиции надолго занимали его воображение. "На этом маленьком самолетике тоже будут приключения", - думалось ему. Ожидание новизны уперлось в данность того, что посадка в самолет предстояла не в обычном порядке. Группу пассажиров из 12 персон вывели гуськом из здания современного аэровокзала и проводили в деревянную будку. Утренний холод пронизывал киоск ожидания через не застекленные оконные проемы.
   Наконец, подали борт. В утлой гондоле с крылышками по бокам пассажиры с сумками и узлами разместились кое-как. Неудобно. Но они были "привыкши". Коленки упирались в подбородок. Сумки и узлы - под ногами. Тесно и обидно. Ведь изначально "кукурузник" изобретали не для людских перевозок, а для обрабатывания полей ядохимикатами. Потом приспособили для перетаскивания людей. Кресла устанавливали попарно или вдоль бортов, для наибольшего количества пассажиромест. В некоторых "крылатых початках" навсегда остался не выветриваемый химический запах, несущий сельхозвредителям смерть.
   Много позже к небесным трудягам приделали свинорылые американские двигатели, чтобы небесные тихоходы окончательно стерли свои фюзеляжи: о снег - зимой и о дерн - летом, в случаях малоудачных посадок.
   Двое пилотов заняли место в кабине и оказались на высоте. Ведь хвост "кукурузника" был опущен, а нос, соответственно, задран. Из такой позы, практически из положения взлетного режима, самолетику было удобно стартовать. А когда заработал мотор, то один из техников аэродромной службы подошел к крылу самолета и, сковырнув крышечку, вставил в открывшееся гнездо шланг. Сквозь мутное стекло иллюминатора было видно, что самолет заправляли! Вот так всегда: как на охоту, так собак кормить! Вскоре, подскакивая, самолетик взлетел, как птенец, познающий основы аэронавтики.
   Весь полет - это ямы, провалы, приливы, броски в стороны, болтанка, нырки и заваливания. Саша знал: у летчиков эти названия имеют особые термины: бочка, полубочка, горка, иммельман. Хорошо, что не было спирали, мертвой петли и сваливания в плоский штопор! Тогда - хана. Шесть часов мучений с посадкой и дозаправкой в промежуточном аэропорту Колпач. Из окна - никаких видов из-за подступившей тошноты. Так скрылись под крылом и зеленое море тайги, испещренное кракелюрами рек и речушек, что напомнило бы древние натюрморты с трещинками на рассыхающемся полотне, и пятна озер, отливающих стальным цветом, и дымные болота с красными ягодными коврами. "Хорошо, что позавтракал мало, - подумал новообращенный в кукурузное действо пассажир-новик. - Иначе пища давно катапультировалась бы". Поскольку раздвижную дверь в свою кабину летчики не закрыли, то многочасовым развлечением для перелетающих было наблюдение за манипуляциями пилотов. Но вот один из летчиков оглянулся и с лязгом закрыл дверь, лишив аудиторию единственного развлечения. Стало тошно.
   С тяжелым чувством не опорожненного желудка Саша приземлился на грунтовке Карсука. При посадке самолет амплитудно подскакивал, как будто палач вкладывал оставшиеся силы в последние удары, когда счет шпицрутенов подходит к концу, а силы у него еще остались, и беречь их не требуется.
   Так, с велосипедного грабежа и вовсе не ажурного полета начался провинциальный кусок биографии молодого специалиста. Оставалась некоторая надежда на дядю: всё-таки родной человек, с положением, он сгладит как первые неровности, так и прочие шероховатости выправит. Родная кровь!
   Дядя Володя в этой местности был кое-какой фигурой, занимая должность заместителя районного прокурора. Когда в Тонске он являлся в гости, выпивший или желающий донакатить, для родителей Саши это было не праздником, а дежурной необходимостью принять родственника. Мало ли, где и в чем пригодится прокурор. Поэтому юрист-родственник захаживал без стеснений. Последний раз его визит запомнился надолго: полупьяный, он пришел ночью. Все спали. Саша открыл дверь. Дядя хотел есть. В том месте, где он выпивал, закуски, видимо, не было. Дома имелись глазированные пряники и молоко. "О, в детстве это была моя любимая еда!" - урча и чавкая, вещал дядя Володя.
   На свет на кухне выглянула из комнаты бабушка, жить которой оставалось три года. Старая поинтересовалась, кто это сидит на стуле, кого это Саша впустил. "Мать, сына родного не узнаешь!?" - попенял любитель пряников. Бабушка, поворчав, сына не узнала и ушла. Тут же произошел разговор о будущей Сашиной работе. "Давай ко мне! Всё устрою! Как у Христа за пазухой! Если попадешь в другой район, то ничем помочь не смогу", - вещал трезвеющий на глазах от молока зампрокурора, прибывший в облцентр в командировку на отчет. "Под крыло - это хорошо, - подумал племянник. - Жива, жива древняя русская традиция, в том смысле, что, ну как не порадеть родному человечку".
   И вот по прилету в Карсук встречающего дяди в зале ожидания не оказалось. Саша подумал, что вот-вот к деревянному крыльцу двухэтажного дома, называемому аэропортом, подъедет черная прокурорская машина. Как подобает, объятия. Но после 15 минут ожидания выяснилось, что всесильный родственник подъехал на рейсовом автобусе, причем он попросил водителя автобуса подождать, чтобы принять прилетевшего племянника и проводить его с сумками в автобус. Быстро встретил, скоро пожал руку и бери-хватай вещи, а то автобус уйдет! Две Сашины сумки поставили в проход автобуса. Сидячих мест уже не было. "Ничего, скоро доедем", - подбадривал дядя, схватившись в жесткие азазелловские потолочные автобусные поручни. В пути Саша тоже подбадривал себя: "Зато поужинаю сейчас хорошо. Подарок отдам. Дядя устроит всё в лучшем виде. Обещал же, родственник к тому же".
   Дядиным местом жительства оказался типовой двухэтажный дом из бруса, на два подъезда и восемь квартир. Точно такой же типовой дом и с таким же восьмым номером квартиры был у него в Первомайском районе, куда он попал после заочного обучения на юрфаке. [...].
  

4. "Сердце, тебе не хочется попоя"

   Сашу встретило семейство, напоминающее сборную команду. Жена Надья и ее дочь от первого брака, школьница Танья. Ее родной отец по фамилии Семиненко был сумасшедшим строителем мостов, или дикоподом, в лесу настёганным: строил деревянные переходы по региону и потом их поджигал. Как имевшего справку из дурдома, его не судили, пироман продолжал работать по специальности, выплачивая из зарплаты компенсации за нанесенный ущерб. Так - "Надья" и "Танья" - мать и старшую единоутробную сестру представила дядина дочка-трехлетка, еще коверкавшая слова, а много позже исковеркавшая свою жизнь. По дому девочка носилась в одном мини-платьице, посверкивая причинными местами. Впрочем, это было забавно. Две задорные ягодички сзади и спереди - вилочка, которую после пубертатного периода посетит много проходного народу. А сейчас вилочка напоминала сжатые губы упитанного ребенка, требующие поцелуя. Да, эти нижние поджатые губки мало чем отличались от верхних, ротовых, таких же девственных, подобранных при капризе, но назывались они по-научному "большими срамными губами". Чистые и безгрешные. Но придет время, и [...].
   Сашу трехлетка стала звать так - Сася.
   Саша привез с собой подарок: бутылку водки и последнее издание книги авторов Войлочниковых о собаках породы лайка. Эту книжку он присмотрел еще в Ленинграде, когда зашел в книжный магазин, увидел обложку и подумал: "Хороший подарок будет дяде". Дядя был охотником-любителем, но неоднократно высказывал идею бросить юриспруденцию к черту и отправиться в тайгу вершими дорогами, которыми только пешком или верхом одолеешь, желал уйти к лешему - на промысловую охоту. Как прелюдию в воплощении своей мечты он держал пару лаек.
   Особенно запала в душу охотника-любителя, в мечтах - промысловика, лайка по кличке Моряк, которая здорово помогала хозяину, когда тот шатался с ружьишком по тайге. Поздней осенью, когда звери набрали жирок и отрастили мех, Моряк четко выслеживал белок на деревьях, гнал норку, затравливал соболя. Для более точного боя, а также чтобы шкурки дробью не портить, зампрокурора завел вставку в ружье для стрельбы малокалиберными патронами, что считалось браконьерским приспособлением. Но кто в тайге будет перечить прокурору? Раве что медведь. Но тот сам под прицелом. Имелся у таежника-юриста в арсенале также обрез мелкашки, отнятый у какого-то бандита. Когда в кустах с длинным ружьем на среднего зверя было не развернуться, обрез идеально подходил для ближнего боя.
   Для полной экипировки дядя приобрел у некоего умельца таганочек, небольшую самодельную походную печку из нержавейки с шестью коленцами дымоотвода. Обогревая палатку, печурка питалась крупной щепой, обломками хвороста и подходящими тоненькими поленцами. Перед охотой дядя выходил в отпуск, закупал запас спирта, забирал из дома все одеяла и исчезал на месяц. Видимо, отдыхал в тайге от служебных интриг и кабинетного пьянства. Везде и всюду ему сопутствовал Моряк. В тайге с романтически опасным времяпровождением человека собака жила как в родной стихии. А погибла дома. Сосед установил петлю в проломе забора, желая поймать вора, повадившегося разорять курятник. Тем вором то ли сам оказался Моряк, то ли таежный специалист на четырех лапах полез в пролом случайно, но собака попалась намертво. Сам сосед, обнаруживший нежданную добычу, явился к прокурорскому работнику с повинной. Моряка погрустневший хозяин похоронил в тайге. Часто вспоминал о верном товарище под рюмочку-другую.
   В честь Сашиного приезда на стол с дымящимся обедом хозяйка выставила двух "дедов". "Деды" являли собой фигурки крепких мужичков, в папахах, шароварчиках и крестьянских зипунчиках и с крепким спиртным грузом в обнимку. Несли мужички якобы бутыли с аборигенной болгарской водкой, но на деле это были миниатюрные бутылочки, вместимостью 200 граммов каждая.
   Надьина скупость насчет выпивки упиралась в борьбу с домашним пьянством благоверного. И так со службы муженек частенько являлся "на рогах", а потому с такими частыми нетрезвыми проявлениями борьба велась на повышенных тонах.
   К разборкам "по-домашнему" хитрый выпивоха приспособился оригинальным образом. Он стал приходить домой не один, а тащить с собой собутыльника, которому во время распития на двоих намекал на продолжение банкета дома, под тарелку борща. На пороге пьяную парочку встречала грозная Надья, которая мигом брала ситуацию под контроль. "Какое еще продолжение?! И без того чуть тепленький явился!" И сразу: "Ты, муж, домой! А ты, черт приблудный, вон отсюда!". Присмиревший дядечка, под взглядом оторопевшего собутыльника, молчком просачивался в квартиру, затем прямиком на кухню, чтобы заесть алкоголь заветной тарелочкой наваристого, и, побазлав для порядка, заваливался спать. Что и требовалось доказать. А его приблудный товарищ, тот же Марчков, деятель из спорткомитета райадминистрации, нетвердым спортивным шагом направлялся домой в печальных размышлениях о превратностях надежд и предположений.
   Наконец, племянник и дядя хлопнули по 200 граммов водки. Мало. "И всё?" - обескуражено подумал Санёк, обернувшись к дяде. "Владимир, у меня с собой бутылка. - Хорошо, неси". Саша пробрался к сумкам, достал флакон, выставил его на стол, предвкушая, что это будет приятная неожиданность для хозяйки, за заботами не уследившей за главным угощением на столе, а гость взял да поправил неудобное положение. Но ожидание приятного удивления обернулось ступором. Явившаяся с кухни с дымящимся новым блюдом женщина выкатила глазные яблоки на небывалое, по ее представлениям, застольное явление. Немая сцена длилась секунд пять. Дядя молчал. Затем тишина прервалась потоком женского негодования. "Ну-ну, ты много выставил, - пошел на попятную дядечка, выходивший как всегда сухим из воды. - Жена, ты нам лучше еще двух "дедов" заряди, и хватит".
   Надья была скандальной женщиной. Борьба с пьянством мужа заводила ее с пол-оборота. Саша вспомнил домашнее предание о том, как двумя-тремя годами ранее, мать с сестрой приезжали к дяде в гости, и он, посадив в свою моторку всех женщин: Надью, Танью, мать и сестру, поплыл в Сосковку, чтобы навестить тестя и тещу. На полпути на фарватере Большой реки свечи залило, и мотор встал. А в это время шли караваны с баржами, и с толкателей-буксиров капитаны кричали в свои "матюгальники": "Что вы делаете! Сейчас было бы пять трупов!" Тогда Надья поднимала над головой недавно народившуюся девочку и кричала: "Шесть! Шесть трупов было бы!" Так что история с лишней бутылкой была не последним казусом за столом хитрого родственника, который в подпитии всегда придерживался расчета на близкую, максимум среднюю перспективу. (А вот то, что его прототип станет на литературных страницах карикатурным негодяем, каким он сейчас предстает перед читателем... До этого красноглазый прозорливец не дотумкал).
   Приспело время для второго казуса за обедом. Ближе к концу застолья Саша вспомнил, что не вручена еще книга. Вернее, не вспомнил, а старался не упустить момент для вручения подарка, чтобы это было и к месту, и вовремя - ведь послезавтра предстояло идти к работодателю на поклон, надо было устраиваться на работу, под дядиным присмотром.
   - Я тебе, Володя, книгу о лайках привез. Подарок.
   - Где книга?! [сцена вымогательства книги]
   ...Под третью-четвертую рюмочку, чтобы "добить обоих дедов", возникла знакомая тема про петлю - уже на конкретного человека. Дядя рассказал и про смерть Моряка, и подходил к окну, чтобы дымнуть в открытую форточку сигаретой. С ним стоял за компанию Саша, слушая охотничьи байки и истории за жизнь. Против окна, где маячили фигуры с активным и пассивным курильщиками, располагался магазинчик конфискованных охотничьих товаров, с деревянным крылечком. Торговая точка по причине позднего времени была закрыта, но на ступеньках крыльца вечерами собиралась молодежь.
   На самом подиуме красовалась Танья. Отчим поглядел на неродную дочь и сказал: "Хороша девка! К ней какой-то школьник стал клеиться, который надоел своей любовью-морковью. Она мне пожаловалась. Так я его встретил и попросил, мол, отстань. Он: нет, хочу - не могу. Не можешь - так иди и вешайся". Повесился ли молодой человек или сублимировал в какой-то другой деятельности - история умалчивает.
   В будущем Танья вышла замуж за юриста, который дослужился до должности председателя районного суда, но его схватил инсульт, когда судья-коллега, его подчиненный, в перерыве между заседаниями, выбросился из окна третьего этажа и разбился насмерть. Из судебной системы инсультника убрали. Стажа до начисления хорошей судейской пенсии ему не хватило, каких-то полгода. Он, до того разбитной и самоуверенный (лгавший Саше о возможности совместной поездки в Тонск на машине, когда Саша напрашивался в попутчики, чтобы сэкономить на проезде, но инсультник обманул его), а сейчас отставник, разбитый спазмом в голове, сел на шею жены и стал строгать детей, но и в этой сфере оказался бракоделом - на свет появилась очередная девочка.
   [...].
  

5. "По дороге три утенка косяком идут чуть свет"

   Перед визитом к начальнику Карсукского РОНО дядя решил пригласить племянника на утиную охоту. Тот подумал: "Это символично. Сколько еще откроется тайн, затаек, смыслов и подспудных телодвижений, судя по одноименной пьесе Вампилова? Какую дюжину ножей я получу в спину?" Поутру собрались и пошли. Супруга Владимира пробовала протестовать. "Чего человека в тайгу тянешь? Может, он не хочет? - А я и не настаиваю. Не хочешь, можешь не ходить". "Ну как тут откажешься. Может, и у меня возникнет необходимость выживать в тайге за счет подножного корма, охоты и собирательства?" По дороге дядя зашел к сослуживцу за ружьем для племянника - тозовской одностволкой 1953 года. Сослуживец - некий Корзилкин. Саша его ни разу не видел, но потом узнал, что с этим дядиным знакомцем произошла история.
   Этот Корзилкин не сумел убежать, когда он с дядей, оба "зело выпимши", возвращались с работы домой и напоролись на проверяющих из облпрокуратуры. Зоркий зампрокурора узрел опасность издалека, но предупреждать своего еле волочащего ноги закадычного товарища по службе и служебным междусобойчикам не стал. Тихонько поотстал от него и метнулся в проулок. А замешкавшийся с отступлением доходяга напоролся на бригаду прокуроров. Затем, в виду скотского "невменяемого состояния из-за распития спиртных напитков, что роняет честь прокурорского работника", Корзилкина со службы отпустили по собственному желанию. Хлебное место товарищ потерял. Дядя наигранно сочувствовал ему. Его-де самого спасло чудо: шнурок на ботинке развязался, вот он и поотстал ненароком, тем и уберегся. И с горечью издали наблюдал, как товарища отчитывают. Да что толку ругать пьяного человека: как об стенку горох. Такая оказия. А попадись они вдвоем, то и его тоже вышибли бы из прокуратуры. И полетел бы, как пробка из бутылки, по донышку которой ударяет тренированная рука. Но ко времени утиной охоты Корзилкин еще трудился в периферийной юриспруденции.
   Ружье дядя вынес из дома и прислонил к ограде крыльца, чтобы надеть рюкзак. А, надев, забыл об оружии. Не хватился ружья и Саша. На берегу Большой реки, у лодки, охотник, мечтающий стать промысловиком, вспомнил о ружьишке. Саша пошел обратно - ружье стояло, где его оставили. Утро было ранее, глухое. Люди и скотина - всё живое - спали. А иначе у одностволки всенепременно выросли б ноги. С ружьем наперевес Саша подошел к моторке. Мотор у нее долго не заводился. Наконец, над немой водой поплыл дым, и стук "Вихря" разбудил окрестности.
   Появились первые пешеходы. Скотина потянулась на выпасы. Охотники, недопромысловик и начинающий любитель, тронулись вверх по течению. "Я всегда езжу вверх по течению. Чтобы если сломаешься, то сплавляться до дома можно было".
   Речные просторы в сухую осень казались суженными. Хотя Большая река устало развалилась в своих обваливающихся пределах. Вспомнилось антонимичное из Маяковского: "Сады похабно развалились в июне". А тут "зеленый друг в печально-серой дымке роняет отошедшую листву". Осень начинала разлагать зеленое буйство и плодоносить красками, или - мадежами, которыми покрываются роженицы. Но мадежи - это также трупные пятна, о чем Саша узнал на фольклорной практике от женщины, обмывавшей покойника в домашних условиях. Проплывающие пейзажи дополняли картины распада. Там и сям по песчаным берегам склонились, чтобы упасть, сосны. На глинистых берегах, или беликах, а кое-где даже просвечивали белые пятна глины, вразнобой стояли осины. Прибрежные ивы давно полоскали свои рано пожелтевшие шевелюры в мутных водах, кружащихся омутах. Забочинский пойменный лес, вперемешку с кустарником, неровными рядами, некой вспученной накипью уходил за горизонт в тайгу. Речную гладь с мелкой рябью рассекал нос моторки, и в полете дальней птицы, снявшейся с дерева, устало поднимающей и опускающей крылья, прочитывалось: "Как вы мне все надоели! Едут и едут, стреляют и стреляют! Спасу нет никакого".
   Казанка ткнулась в пологий берег. Родственники подтянули ее подальше от кромки воды, воткнули в берег укрепок - лодочный прикол - и оставили. "А никто не угонит лодку?" Дядя махнул рукой - мол, это опасение пустое, ерунда.
   От берега Большой реки охотники пошли вдоль отвилка, мелкой протоки, в знакомое дядино место. "Тут у меня озерцо знакомое. Утки по прошлому году в стаю сбивались. Набил тогда 48 штук". Люди с ружьями подошли к озерцу скрытно, таясь за копной сена. Дядя хищно огляделся. Никого и ничего. Ни посторонних глаз, ни добычи. Видимо, природа не успела восстановиться после варварского расстрела. "Ну, тогда пошли обратно к протоке. Я буду у устья уток караулить, а ты тут. Как увидишь, стреляй". Сказал и ушел. "Куда стреляй, как стреляй?"
   Вскоре стали раздаваться выстрелы. Вдоль протоки полетели стайки как бы ошпаренных уток, которые суматошно махали крыльями. В них нельзя было прицелиться за 2-3 секунды. А навскидку стрелять у Саши навыка не было. Но он пальнул пару раз наугад. Мимо. Несущиеся групповые цели рассыпались в полете и с дикими криками уносились прочь в разные стороны. Дядя стрелял на отдалении, метрах в двухстах. Это от его выстрелов цели давали стрекача, проносясь над Сашиной головой как камни, пущенные из катапульты. Дядя, как всегда, первый снимал сливки, орудуя по уткам, которые спокойно пролетали над ним и оказывались над Сашей в расстроенном виде. Второй охотник был рад хотя бы тому, что вообще в небо с утками выстрелить удалось. Когда еще подвернется такой случай?
   Одна из уток летела-летела, и плавно спикировала за протоку и спряталась за бугор. Это был подранок. Подошедший с пустым патронташем дядя спросил: "Как охота? Ничего? Ну-ка, дай-ка твое ружье. Добью". Утка выглядывала из-за бугра и снова пряталась. Поймав ее на очередном выглядывании, дядя с семи метров снес ей голову. Всего добыли три утки.
   На обратной дороге охотники обогнали лодку, тихо идущую на малых оборотах. "А чего они медленно едут? - Выпивают". Вечером жена дяди потушила уток с картошкой. Ужин съели без капли спиртного. На том закончилась утиная охота. Главный ее урок был усвоен - не из чтения вампиловской пьесы, а по прямому участию в стрельбе. Главное - это добивание. В Сибири любят добивать. Добивание у сибиряков - это, своего рода, развлечение.
   На следующий день, в понедельник, дядя отпросился с работы на час, мол, подойдет позже. Причина важная - племянника надо трудоустроить. Его, разумеется, отпустили. По холодку, ступая по пАдеру, т.е. по белым от инея деревянным тротуарам и оставляя на них темные рельефные отпечатки подошв, двое родственников направились в райадминистрацию. Зашли в дом из бруса и поднялись на второй этаж. Вывеска над входом в коридор с заплатами дверей кабинетов по левую и правую стороны гласила: "РОНО". Первая широкая дверь справа.
   Постучали, вошли. Вот и он, осклабившийся начальник, представившийся Михаевым Савлом Теодоровичем. "Проходите. Жду-жду". Пожали руки. Саша представился. Показал бумажку с распределением в деревню Сосковку, в восьмилетку. А то, что он опоздал к началу учебного года, то это не его вина. После окончания вуза были офицерские сборы на все лето, по окончании которых полагался месяц отпуска. На словах о Сосковке Савл Теодорович радостно погрустнел - резиновая улыбка на лице осталась, а вот глаза потухли. "Это место занято". Саша повеселел: "У меня, значит, получается свободное распределение? - Ничего подобного. Вы за нами закреплены. Ведь три года надо отработать". Дядя держал паузу.
   Инициативу в беседе взял на себя чиновник от образования. Он предложил, рьяно и напористо, должность директора школы в расположенном неподалеку от Карсука рабочем поселке с фривольным названием Кынь-Дал. А на возражения молодого специалиста о том, что на молодых специалистов материальную ответственность возлагать нельзя, чиновник поморщился. "Что Вы? Это не существенно. - А дорога до поселка хорошая? - Хорошая. Сейчас по воде. Зимой по зимнику. - Квартира есть? - Есть, дожидается. Соглашайтесь. В поселке все от мала до велика с Вами ежедневно здороваться будут". Дядя вопросительно посмотрел на племянника. Его немой вопрос можно было прочитать так: "Ну, согласен?" Саша думал недолго и пришел к выводу: "С чего-то надо начинать. Руководитель на селе - это все-таки величина, с которой аборигены считаются". И дал согласие. Двое мужчин вздохнули и попрощались. Дядя вышел из здания. Из окна было видно, как он расслабленной походкой идет уже по размокшему тротуару. И делов-то! Прогулялся до администрации, поздоровкался с собутыльником из спорткомитета и зашагал на работу отправлять провинциальную юриспруденцию, оставив в обведенном вокруг пальца племяннике ощущение обмана и лжи. А он ведь на деле не лгал - слова не вымолвил. Племянник сам напросился.
   Как только дядя покинул администрацию, Савл Теодорович подобострастно заглянул Саше в глаза. "Это Ваш дядя? Я-то сам здесь недавно. В прошлом году средневасьганской школой заведовал. Сейчас выдвинули в завРОНО. А дядя в прокуратуре работает? Он тут все входы-выходы знает! Идите, оформляйтесь. Сегодня в 17 ноль-ноль жду у причала. На "Заре" поедем". Саша отметил, что слышал из разговора в коридоре, что из Кынь-Дала пришел совхозный катер "Кам", который возвращается пораньше. "Может, на нем? - Нет. Поедем в комфортных условиях, на рейсовом транспорте, на "Заре"". Ведь на "Зарю" надо брать билеты, оформлять командировку, а это суточные на карман.
   При оформлении приказа о приеме на работу, выплате подъемных и оплате перелета из Тонска женщина, представившаяся замзавРОНО, заговорщически пояснила: "У Вас там живут Пильчуки, учителя-сожители. Построже с ними! - А что, они не расписаны? - Нет. - Что еще? - Пьют!". "Вот это попадалово, - подумал новоиспеченный директор. - Значит, начинается передоновщина, с пьяными педагогами и обманутыми ожиданиями. То-то таким мелким бесом юлил передо мной Савл!"
   Речной щелястый вокзальчик Карсука представлял собой двухэтажное здание с залом ожидания на первом этаже. По периметру зала были расставлены кресла с хлопающими при вставании сидушками, камера хранения в углу, касса с зарешеченным по-тюремному окошком. На втором этаже располагались кабинеты служащих речфлота. Как-то буднично Саша загрузился с Савлом Теодоровичем в катамаран под названием "Заря", водометом по сути.
   Саше подумалось: "Вот так "Заря" ходит два раза в неделю до деревеньки, жители которой не знают, что к ним и их детям не просто человек едет, а некая в местном значении величина, которая озарит своим умом их затемненное сознание. Заря идет к ним, поклонитесь заре, угланы (невежды), как ваши темные предки поклонялись утреннему солнцу!"
   [...].
   Салон судна заполнила деревенская публика - слегка пьяненькая, балагурящая, с разговорами запросто, с загромождением прохода покупками и вещами. Многие окрестные сельчане наведываются в райцентр, где со снабжением получше, чем в сельпо на местах. Себя показать, на других посмотреть. Некоторые, как козы в афиши, вперивались в незнакомые лица. "К кому это едут два незнакомца? Этот мужчина средних лет и совсем молодой человек?"
   Между тем, седеющий мужчина с чиновничьим портфелем в ногах взял на себя роль мэтра и распространялся перед молодым о схожих этапах в их биографиях. Тоже мне, Берлиоз нашелся. Этот Берлиоз, видите ли, освоил в свое время филологическую специальность в педагогическом вузе, что называется, не отходя от кассы. При этом Берлиозосавл оказался с хитринкой. Дело в том, что когда его призвали на военную службу, то он рядовым попал в Носивобирск, город-миллионник, на три года, которыми распорядился весьма разумно. Ему повезло - командир части учился в вузе на заочном факультете. Вот и башковитый Савлушка ткнулся туда же. Вышло удачно. Савл не только консультировал командира по научным дисциплинам, писал за него рефераты, контрольные и курсовые работы. Савл сам поступил на заочный факультет и сумел закончить его за срок службы. Во как! В то время был популярным матерный антисоветский анекдот, заканчивающийся словами: "...Пятилетку в три дня!" А у Савла вышла пятилетка в три года, что тоже хорошо. И армия за плечами, и диплом в кармане. "Ловко, - оценил про себя нового начальника Саша. - Вот пройдоха! Шильник какой-то! Двух зайцев убил. Двух маток отсосал, теленок ласковый!"
   Затем Сашины мысли приобрели практически-сентиментально-деловое направление. "Итак, Савл - филолог. Филолог филолога не обидит". Саша смотрел в глаза ударившегося в воспоминания заведующего, но гармоничной картины не увидел: хотя глаза говорившего потеплели, их повело поволокой, как от достаточной порции водки. Но губы были сведены в узкую щель. Какое ж тут добродушие и соучастие в судьбе однодельца по специальности?!
   По пути к месту работы удалось узнать нечто о поселке. Хотя мэтр мало что знал. Кынь-Дал расположен на левом берегу Большой реки на высоком мысу. Школу в нем открыли в 1926 году. Помимо восьмилетки есть библиотека, клуб, фельдшерский пункт и сельпо. Работают совхозники и рыбаки. Проживают русские, немцы, татары и аборигены - старожилы и туземцы, которых еще называли истовыми. За околицей - тайга со всеми благами, бери - не хочу. Дальше - урман, непроходимая тайга. Вокруг поселка обычное явление - озера вееров блуждания: это когда Большая река меняет русло, то старицы остаются, превращаются в протоки, потом в вытянутые и загнутые озера, зарастающие и регрессирующие в болота. Сам поселок подвержен боковому подмыву склона с южной стороны. Зимой температура опускается до минус 50 градусов по Цельсию. Половодье длится до 140 дней, затопление - до 60 дней. Из болезней наиболее опасны клещевой энцефалит и болезнь Лайма. (Про описторхоз Савл умолчал). [...].
  

6. "Белеет Парвус одинокий"

   Через полчаса езды "Заря" ткнулась в суглинок берега с белыми мадежами. "А нет ли гончарного производства в поселке? - подумал наблюдательный молодой человек. - Или тут, может быть, кыньдалский фарфор выпекают, наподобие дымковских игрушек?" время показало, что искусством в поселке однозначно не занимались. В этой глубинке, как и во многих других, со времен "Ивана Выжигина" пера блистательного Фаддея Венедиктовича Булгарина ничего не изменилось: "Скот, бабы и мальчишки дружно топтали грязь посреди улицы".
   - Ну, пошли к Росказневу. - Кто это такой? - Местная власть.
   Крепкая половина добротного двухквартирника, со штакетным забором и аккуратно сложенной вдоль него поленницей березовых (значит, жарких) веснодельных (высохших за лето) дров встала перед гостями из райцентра, когда они миновали центр поселка. По деревенскому тротуару прошли бодро, открыли калитку, попали в дом. Их не ждали. Председатель уже поужинал, гости от него ушли, на столе стояла опорожненная бутылка водки с блестевшей на "дондышке" недопитой светлой полоской. Под разные пьяные прибаутки глава поселения представился Антоль Ивановишем, тоненько заструил из бутылки в захватанную стопку еще не выветрившийся недопиток - стопка как раз наполнилась до рисочки. Саша подумал: "Вот как встречают директора. Остаточками. Почти как у студентов - 22 капли выкапывает из только что выпитой бутылки. Как же он с Савлом делить стопку будет? Разве что по полглотка на глотку получится. Вот бы сейчас пригодилась та самая бутылка, так попусту потраченная на дядю". Пока эти переживания протекали в голове не обласканного гостя, Савл, не моргнув глазом, запрокинул голову и одновременно с замахом головы плеснул стопку в рот. Захрустел оставленным в тарелке от прежней трапезы огурцом. Прожевав, проговорил, обращаясь к хозяину дома:
   - Вот, директора школы тебе привез. Принимай. А я пошел к Шашкину, - И, повернувшись к Саше, дал установку. - Завтра с утра встретимся в школе. Представлю тебя.
   У Саши мгновенно возникло впечатление: так Парвус подтолкнул Ленина, назначил его руководителем революционных преобразований, отправил к месту действия и умыл руки - канул в небытие, отстранился, чтобы другие делишки обделывать. Через несколько лет оба, Парвус и Ленин, умерли: одному - забвение, другому, однако, мавзолей.
   - Кто такой Шашкин? - спросил Саша, когда завРОНО ушел. - Директор совхоза. Савл у него заночует. - А я где ночевать буду? Дом-то есть? - Есть. Жена в обед сходила, протопила его. Не обставлен он. Но ничего, обживешься, Алексей Вадимович. - Александр Викторович я. - Да, за мной такое водится. Путаю я имена и отчества. И еще долго буду путать. Не обращай на это внимания.
   Саша не обращал. (И текст романа также не отягощен росказневой разговорной путаницей, которая нужна была председателю для того, чтобы немного подумать, взвесить ответ, прежде чем сморозить глупость, поскольку председатель обладал не только неклёпанным, косноязычным языком, но и голове у него реденько было посеяно).
   Дом, где предстояло Саше жить три года, стоял на краю поселения. Вообще, на деревне вся немудреная инфраструктура была рядом. Ходьба от объекта к объекту занимала 3-5-10 минут. От Сашиного двухквартирника, собранного в зоне сельского водозабора, а это нарушение санитарных норм, было рукой подать до школы.
   Только лог обойти. Позднее он узнал, что его дом сложили из старых бревен прежней двухэтажной школы, стоявшей на юру поселка. Ту двухэтажку колхозники собрали на субботниках в 50-х годах. Со временем строение обветшало, стало скрипеть, дышать, шататься. И тепло зимой не держало. Школу разобрали. Бревнышки пригодились и сошли за мурлаты, продольные длинные бревна, при возведении Сашиного двухквартирника. Установили старые школьные оконные рамы (их тоже закрыли нарядами как на свежевыструганные). Это не удивительно: домик строил сам глава поселения со своими сподручными, желающими зашибить деньгу, особо не напрягаясь. Привлекли студентов. Электричество его сын Юраш проводил, поработав всего один день. Вот так при минимуме усилий и материальных затрат получилась двухквартирная избушка с претензией на типовой проект.
   Южную сторону избы занял друг председателя, школьный кочегар и предпенсионер Михай Якубович Кадашов. Северная сторона полупустого дома, таким поботом, как говорят в Сибири, дождалась директора. В Сибири излишне напоминать, какая квартира лучше - окнами на юг или на противоположную морозную сторону. Поживите лицом на юг или мордой на север и почувствуйте, в каком случае физиономия быстрее обрастает; уточните, что называется, разницу. Предпен заселялся первым, поэтому, разумеется, выбрал что получше. Но все равно по квартире зимой в бабУшах ходил - в войлочных тапках, обшитых сверху мехом: в них ногам тепло, как в печке. Саша завел такую же обувку, так как с ранней осени и до поздней весны по ногам тянуло холодом.
   Так неумолимо и плодотворно начинал развенчиваться миф о сибирском добродушии, гостеприимстве, благоволии ко всякому встречному человеку. Разрушались представления о том, что [...]. Сибирь только-только всматривалась в него хитрыми гляделками, суженными и до размеров нераскрытых разрезов половых губ девочек из остяцкого стойбища, начинающих обслуживать дальнобойщиков, и до щелочек пошире каких-нибудь бывалых учительниц, пускающихся за пару стаканов водки во все тяжкие в кругу пьяных трактористов. Саша еще недоумевал по поводу своей встречи с родственником и приема председателем. Может, люди такие попались некультурные? Дядя - родственник, а в семье не без урода. Но председатель - чужой человек, а туда же: ужином обнес, а человек с дороги. Даже встречная стопка водки прошла мимо рта важного гостя. А как протопили дом! Сожгли в печке пару газет, чтобы в комнате слегка дымком попахивало - чтобы показать заботу о высоком для поселка госте. Саша заглянул в зев печи, в топку, где порхали кусочки сажи с типографским шрифтом. Смех, да и только. Одна показуха. С пользой для того же председателя. И вот с какой пользой: присел Антоль Ивановиш над очком в туалете, задумался о запоре, но припомнил протопленную для нового директора школы печь и рассмеялся, сообщив мышцам живота необходимый толчковый импульс для беспрепятственного отправления естественного позыва. А с виду, это, действительно, радушные и приветливые люди, у которых зимой снега не выпросишь, а в голодный год - еды. Разве что позволят насобирать на своей помойке шалупаек, картофельных очисток. [...]. Тут очисток не бывает - всё идет в дело, на корм свиньям. А при удачном раскладе - скормят и человека.
  

7. "В горнице моей свело"

   В предоставленной половине двухквартирника Сашина комната оказалась большой, светлой. Окна, в которые не одно десятилетие лупили зенки кыньдалские лоботрясы, огромные, убранные в решетчатые переплеты со звёнками, стеклами в каждой ячейке. (Перед зимой их следовало утеплить и следом вставить тепловые окна - вторые рамы). В таких покоях хорошо работать художникам, угадывая световые оттенки с последующим точным переложением впечатлений на холст. В одни два окна глядела школа, новенькая, одноэтажная, недавняя. В другое окно махали лапами два кедра-великана, с набрякшими фиолетовыми шишками.
   Усадьба была огорожена: между столбами протянуты ошкуренные лесины, так что конструкция напоминала нотный стан; а когда на ограду усаживались птицы, то щемящее чувство в душе вызывало самую высокую октаву.
   "Саша, это Гагры! Никуда отсюда не уезжай!" - восклицал сосед-кочегар, с которым новый жилец сразу наладил мосты. Ибо сказано: "Живи в мире с соседом - это дает хороший сон". В лес Саша ходил на 5 минут: за это время можно было набрать ведро лисичек, подберезовиков, опят. Грузди ценились белые -- но с ними было много мороки: надо было вымачивать, солить; их Саша обходил. На сбор ведра белых, боровиков, уходило минут 15. И рыбалка отменная. По весне, как только большая вода уходила, у Пожны в колее, накатанной осенью машинами, рядом с Сашиным домом, прямо в продольных дорожных ямах плавали караси, величиной с лопату. Саша сначала этому не поверил - однако было видно, как поверхность заполненной колеи колышется, волнуется. Это карась мурит. Саша бросил удочку с установленной глубиной 10 сантиметров, и тут же ударила сильная поклевка. Удочка изогнулась, и карась-лопата упал на траву. Это место Саша держал в строжайшей тайне и, когда рыбачил по весне в этом месте, всегда оглядывался: не подсматривает ли кто за ним? Даже Кадашов не знал. А впоследствии другие соседи - печник и Давид - тем более.
   Ко всем этим маленьким плюсам следовало бы добавить большой минус - минус в прямом смысле: когда ударили морозы, и Саше стало сводить по ночам в горнице ноги от холода, пришлось думать о спасении, выживании и самосохранении, большей частью выкарабкиваясь из ледяной ситуации благодаря собственной изворотливости, поскольку в Сибири, особенно деревенской, в мороз - каждый за себя.
   Фраза Пушкина "мороз и солнце" уже не казалась колоссальной "строчкой-одой", по мнению поэта Доризо, хотя среди этих двух номинаций, "холода" и "света", присутствует третье понятие -- белизна зимы, которой можно восхищаться, лишь находясь внутри протопленной комнаты. А наяву страдать от холода на солнце, которое не греет, а замораживает.
   Эту тонкую дихотомию, расхождение и конфликтность сумел воплотить поэт Николай Рубцов, последний певец деревни, который на фоне северной патриотической буколики обрел смерть от рук любимой женщины. Северному соловью натурально разодрали горло. А стихи про гонимый велосипед, сапоги топ-топ под березою и светлую горницу остались. Саша долго думал, в чем песенная музыкальность рубцовских строчек, почему они завораживают, обладают суггестивным воздействием? Очевидно, все дело в синкретичности, умении смешивать и подавать в одном флаконе трудно соединяемые вещи. [...].
   ...Написанное Саша отправил в студенческий журнал, кичившийся своими меридианами. Оттуда пришла отписка с нравоучениями о том, что молодому человеку следует заниматься делом, а не перелицовывать чужие вещи. Саша подумал, что все-таки это была не перелицовка, а расширенное личное понимание того, "когда в горнице моей светло"; подумал и сразу забыл о журнале, где позже на первых страницах стали размещать фронтальные фото путан. Саше пора было думать о собственных беспроблемных снах.
   Сосед Михай Якубович показался сначала обыкновенным стяжателем: он возмутился на просьбу соседа сделать крючки для двуспальной кровати (другой в школе не было, и это был как бы намек оставаться здесь навсегда, заводить жену и строгать детей - пускать, одним словом, глубокие и ветвистые корни), чтобы рама с сеткой на головках кровати держалась не на вставленных в проушины гвоздях, изогнутых как попало. Сетка могла соскользнуть с ненадежного крепления и уронить спящего. Предпен заявил, что ненавидит свое имя-отчество, так как его зовут по имени и отчеству, когда надо что-нибудь сделать, и шабаш, после работы никакой компенсации. А всякая работа денег стоит. На возражение, мол, что, милян, с директора рубли тянуть собрался, что ли, предпен задумался, ушел на кочегарскую смену, а вернулся утром с выточенными из листовой стали крючками. Молча отдал. А на "спасибо" ответствовал печальным голосом, что "спасибо" не булькает. "Будут, будут тебе бульки. Глотать устанешь, так что и в магазин не захочется". Так оно и случилось. Но перед этим прошло представление нового директора коллективу педагогов и техническому персоналу школы. Перед представлением Савл завел Сашу в кабинет директора, закрыл дверь, предложил присесть на стул за двухтумбовым столом с дермантиновым покрытием (стол был старый, с 50-х годов) и достал из портфеля две тетради.
   - Пиши приказ, директор! - Какой? - А я тебе сейчас продиктую. Я, такой-то такой-то, вступил в должность директора школы. Вверху напиши номер приказа по порядку и число поставь. Поставил? Молодец! Принимай командование. Вот тебе круглая печать школы. - Какая же это печать? Кругляшок какой-то. Где у печати рукоятка? - То, что я тебе передал - это клише, а оснасткой, то бишь рукояткой, трудовика озадачь. Он тебе ее на токарном станке выточит. Да и пора, пошли, представлять тебя коллективу буду.
   Саша положил клише в выдвижной ящик, где катался старый обгрызанный карандаш, и почувствовал, что этот несамостоятельно написанный приказ оказался последним ударом молотка по шляпке гвоздя, который заподлицо вошел в поверхность. Гвоздь обязан прослужить какой-то срок, держа сцепление с деревом - выполняя предназначенный функционал: держать школу в руках. "Сработаемся ли?"
   Легче всего оказалось работать с техничками. На двух бесхитростных женщин, тянувших в одиночку детей и возивших швабрами по полу, директор положился сразу. А вот педколлектив затаил дыхание. Надо было видеть, как в самый большой класс - кабинет физики вошли Савл и его ставленник. ЗавРОНО хорошо держался на ногах, хотя забухал с товарищем Шашкиным далеко за полночь. На новоявленного начальника интеллигентская публика поглядывала с интересом и опаской. А вдруг работать заставит?
   В классе за ученическими столами рядком сидели Пильчуки - Галя-Вася (русский язык и литература) с мужем-сожителем Митричем (физкультура), перекати-поле Нефедин (математика, физика), старая учительница географии и биологии Рябухина, от начальной школы - молодой специалист Чипцова и бывалая Шептериха, Эталон Башарыч (труды и кочегарка), молодой педагог - студентка-практикантка и учитель-отставник Сарочка. Ближе к двери примостились технички.
   "Ёпчество, что называется, в сборе". [...]. Саше вспомнилось римское слово paganus. Обозначало оно деревенского жителя, и в благословенные языческие времена его значение было нейтральным - не ругательным, как сегодня. Паганусы - мирные древнеримские труженики, в пот лица которых также трудящаяся тягловая скотина выдувала кишечные газы. Когда пришло христианство, естественно, сначала в римские города, то паганусами стали называть деревенских язычников, еще не прилепившихся к новой вере ввиду отдалённости церквей от буколических мест. Затем церковь ополчилась на земледельцев, называя их устаревшие верования просто погаными. Наконец, слова "поганый", "поганец", "поганка" обрели современный смысл с негативной коннотацией. Про себя Саша решил, что оставит за собой право называть деревенщиков поганцами, за глаза и в первоначальном значении. Объяснять им регресс термина не было никакого желания. Свинью вымой и побрей - она все равно бросится в первую лужу. Вот еще: он услышал в школьном коридоре, как техничка Надёжа называет бегающих первоклашек архавцами. А ведь дальний родственник Лермонтова обер-полицмейстер Архаров так лихо раскрывал преступления, что его фамилия переложилась сначала на его подчиненных, а затем на всех прочих деятельных и малоразборчивых в своей деятельности людей. Знала ли сама Надёжа исток этого слова? Нет. А стоило ли ей это объяснять? Нет. К чему и зачем? Грамотность свою показать? Лезть в поганые головы со всяким полезными и не очень знаниями? Так это никто не оценит. Им и без этих знаний хорошо в своих лужах. Таково всё деревенское - читай, поганое существование. И к этому надо относиться без злобы: не кидаться в крайность, как первые христианские священники, которые, тут он был согласен с ницшеанской трактовкой, сами хороши, ибо "живут как трупы, облекли себя в черные одежды, и даже из речей их доносится зловоние склепов". Не лезь в поганую крестьянскую душу - и сохранишь собственные идеалы, верования и предпочтения.
   Перед собранием Саша присмотрелся в зеркало и приободрился, поправив редкие свои волосы. Вскоре Савл в лице Саши представил новую администрацию школы. Назвал директором во всех лицах: администратором, завучем, учителем, табелировщиком, завхозом. "Оба-на!!!" Сказал несколько общих фраз и, предвидя нападение, оговорился специально, что для учительства район бесплатно представляет кров, пять кубометров дров на год, стол, стул и лампочку над столом с таким количеством электричества, чтобы хватило тетрадки проверить. "Надо же, - екнуло у Саши в голове. - А нам на факультетском распределении говорили, т.е. врали, что свет совсем бесплатный и отопление тоже. А тут, значит, лимиты!" Затем, по обязательному сценарию, от учителей пошли вопросы с жалобами на бесприютный сельский быт.
   Особенно старался Сарочка, которого звали Серафимом, но за склонность затевать со встречными бабами праздные разговоры его нарекли так ласкательно-уничижительно, по-женски. Он вел до сего учебного года труды и являлся мужем убывшей в соседний регион, в Онск, прежней директрисы. Та чем-то проштрафилась перед РОНО и ее отпустили восвояси. Перед убытием к благоверной Сарочка дохаживал в поселке последние дни, собирал и распространял сплетни, закладывал за воротник. Его вопросы к Савлу были наиболее язвительны: об отсутствии постоянной дороги до райцентра, о невнимании главы поселка к учительским нуждам, о плохом снабжении продуктами. "В магазине жиров нет, а продают маргарин, который на сковородке стреляет". Митрич жаловался на дрова, которые учителям завозят осенью. "Совсем сырые нам сваливают. Суешь поленья в печку, не горит, а шаит, шаит, шаит". Савл вяло отбрехивался. Во время его очередного отбрёха Сарочка, сидевший рядом с ним в линию с новым администратором, наклонялся, чтобы увидеть выражение лица нового администратора, с удовлетворением проследить за мимикой, насладиться растерянностью вновь назначенного начальника и своим довольным видом показать, что при женушке-то лучше было, а этот, новый, сам не знает, в какой капкан попал. "Ага! Влез как кур в ощип! Получи-ка, брат! Ужо повертишься ужом!"
   Саша вспомнил растянутый, но отложившийся в памяти рассказ Куприна "Мелюзга", где дореволюционные учитель и "фершал", попав в поганую деревенскую дыру, пытаются выжить. Описаны их дичание и падение. Пьянство и регулярное насилование старухи. Тупые споры и подобающая гибель обоих фигурантов. Прям морок какой-то! Похоже, с тех пор мало что изменилось. Прям, лито в один льяк. Саша отогнал воспоминания о рассказе, поняв, что пора ему выступать, утверждаться на зыбкой почве и болотистой земле, дать подсказку с трибуны, сказать свое слово, от которого пойдет его личностная оценка аборигенами, не способными ответить на такой риторический вопрос: а чем отличается воздушный поцелуй от французского и датского поцелуя? И начал так.
   - Минуточку, уважаемые! Зачем же вы, люди опытные и деревенские, сейчас переливаете из пустого в порожнее? Зачем громоздите Оссу на Пелион?
   Сидевшие вскинули брови, слыхом не слыхавшие греческих ходячих названий.
   - Вот про мокрые дрова шла речь. Да, мокрые поленья - это плохое топливо, в печи такие дрова не горят и гореть не будут. А то ведь не только мокрые, но и всякий мендач навезут. Мендач - это дрова из синей древесины, им не в печке гореть, а следует тлеть где-нибудь на буреломе. Да, дрянь дрова. Не то, что у председателя поселка. Идёте в школу на работу и, наверное, любуетесь, как одно березовое полено другому улыбается и в печь просится. Потому что это березовый облетник - дрова за лето высохли. Поленья ровные, сухие. Прямо как из телеграфника сделанные. Так это всегда и во все времена власть о себе в первую очередь заботилась. Хоть при царе, хоть при советах. Себе - березовый облетник, вам - тоже березу, но уже витеватую, или вообще осиновый заростель, неколкие дровишки, да еще сырые. Только лишь байдоном (деревянной кувалдой, которой бьют по клину и раскалывают сучковатые поленья) иную государственную колку одолеешь. Несправедливость налицо! Но краски сгущать не стоит. Один день охапка дров, или истополь - по-вашему, у горячей печки полежит, с соблюдением мер пожарной безопасности. Полежит и высохнет. На завтра у вас будут сухие дрова. Процесс понятен? Так зачем сейчас сотрясать воздух? Выдувать из мухи слона? Ваша проблема решаема вашими же руками. Зачем нагнетать обстановку там, где она и без того сложная, особенно в деревенской школе. Я еще посмотрю, чему и как вы детей учите и чему уже научили. Ведь человек - это произведение чьих-то рук, как говорил писатель Федор Абрамов. Так вот в каких руках находится это будущее произведение - вот в чем вопрос. Это поважнее будет стреляющего маргарина и шаящих дров. [...].
   Савл с дозой удивления глянул на своего ставленника и обвел победным взглядом примолкшее поганое общество, которое всегда требовало и хотело благ, при наименьшей собственной отдаче. В самом деле, поток вопросов без ответов иссяк. Совещание подошло к логическому концу. Позже в коридоре техничка Гутя подошла к Саше и отметила: "Я директоров тут видала-перевидала, всех не упомнить. А учителей вообще туча была, совсем не помню. Все памороки мне забило". Сашино выступление ей запомнилось.
   Из книжек Саша знал, что начинающие руководители, с головой на плечах, всегда начинают знакомиться с учреждением с "низов" и от "земли". Предстояло обойти территорию по периметру и осмотреть объекты, что заняло немного времени. Квадрат на пригорке со стороной в 150 шагов, в периметре которого располагались строения: однотипная школка барачного типа, сарай для лыж, подземный бетонный куб для воды на пожарный случай, кочегарка, совмещенная со спортзалом. У спортзала была раздевалка, но ее приспособили под мастерскую с верстаками и станками. Ничего выдающегося. Важнее были люди, которые и последнюю краюху разделят без церемоний, и нож в спину сунут без оглядки и стеснения.
   Вскоре первый нож появился: Саша шел из магазина и возле учительского дома, где жили Нефедин и Чипцова, увидел скопление людей: то была комиссия: Росказнев, толстый мент из Карсука, тут же шестерил мужичок с кусачками и группа зевак. "А-а-а! Вот хозяин идет! - радостно закричал Росказнев. - Директор, это твой дом с учителями. Мы их от питания отрезаем. Чини!" Действительно, ранее в домах горела электропроводка, даже видно было сажевые отметки там, куда в дом входило по проводам электричество, где, похоже, искрило, и горела изоляция. Позже Росказнев пригласил Сашу в сельсовет, где принудил его, как администратора, расписаться в амбарной книге: Саше поставили на подотчет учительские дома и саму школу. "Ну вот, сгорит всё синим пламенем, а мне отвечать на суде, в тюрьму сяду, рядом с Бизоном".
   Мент уехал, и дома подключили по старым схемам. "Комедь одна", - сказала Гутя. А Саша подумал: "Эта комедь - еще та камедь, сгустки древесного сока, образовавшиеся на местах повреждения ствола. Вот когда начнется трагикомедь - вот это и будет комедь".
   Надо было сразу поговорить, войти в доверие к "черному люду": техничкам, грузчикам, сторожам, кочегарам - тем, кто давно в поселке живет и знает все "ходы-выходы". Таковые при школе имелись - первые и последние из вышеперечисленных. Необходимые сведения выдали технички, поначалу встретившие директора колючими взглядами. Эти несменяемые кадры перевидали на своем веку вереницы школьных директоров, менявшихся как перчатки на ногах обезьяны. Гутя была старожилом поселка. Ее дед с семьей прибыл с реки Кеть, а туда попал ни с виру, ни с болота - неизвестно откуда, и в конце 19-ого века основал на яру поселок, куда стали съезжаться прочие шатающиеся по Сибири людишки.
   Ему долго подгадывали наименование, но вдруг оно выстрелило. Название поселка появилось внезапно из-за распространенной в Сибири ситуации, когда на "безрыбье" половые партнеры подыскивают друг друга по принципу: рыбак рыбака видит издалека. "Дашь? - Дам!" Или: "Вам? Дам!" Так и возник бы поселок Дашь-Дам, или даже в европейском произношении - Вамдам. И знаменитый французский кинокаратист хвастал бы своим сибирским происхождением. Но название получилось немного другое.
   Поскольку в поселении верховодили женщины, то инициатива по отправлению соитий проистекала от них. Это даже в названии местного колхоза как-то отразилось: "Красная пахарь", -- в смысле -- баба-пахарь, ведь одни бабы пахали, пока мужики пьянствовали; действительно, двужильная кыньдалская женщина - она и лошадь, и бык, и баба сваебойная, и та, которой ежевечерне мнут живот в пьяном виде.
   Так вот в конце 19-ого века на подъезде к матриархатному безымянному поселку прозвучало: "Кынь!". В смысле - "кинь палку". Именно в приказном тоне пропитым и простуженным горлом потребовала одна из кыньдалок от проезжего безымянного промысловика любви, и тот, оценив женщину неискушенным взглядом, согласился. Об этом он залихватски рассказал товарищам при встрече: "Кынь, - говорит она мне, палку. Ну, я, не будь дурак, кинул. Дал ей то, что женщине хотелось, а мне не в тягость, а токмо в удовольствие".
   Дело было зимой, договариваться на морозе - себе дороже, уши-губы мерзнут, так что хватает пары слов, даже одного слова, чтобы спросить, кивнуть и сделать обыкновенное дело. Тридцать-сорок тычков в женскую вилочку, да на богатом тулупе, да на пышном снегу. Всего-то делов. С тех пор за поселком, где каждая п*зда ощелиться спешит, повелось это название. Много позже некие умники стали выводить название поселка от остяцкого выражения, по коему выходило, что Кынь-Дал - змеиное болото. Отчасти, это было похоже на правду: в округе под каждой корягой таилась ядовитая гадина, а как заваливался пьяный поселянин в постель, так оттуда тоже раздавалось шипение: "Не дам, слышь, пьянь, кыш, шаромыга, иди вон, спи на коврике!"
  

8. "Я никогда не буду с тарой"

   Своего мужика-пьяницу Гутя давно выгнала. Жила она трудно в ветхом учительском домике с дверью, размах хода которой заканчивался на середине пути. Пол повело лет 10 назад, половицы приподнялись и стали подтормаживать, а затем и стопорить дверь. Фундамент сыпался, надо было его подводить, но глава поселка, как всегда, отговаривался обещаниями. С Гутей подрастала дочь-подросток; мужика, как сказано, ёк; сын-спортсмен тренировался в Онске. [...].
   Гуте надо было помочь. Для начала Саша выслушал поток сознания о ее нехитрой жизни. А потом оказалось, что деньги рядом лежат. Деньги грязные, неудобные, но существенные для грязной деревни, где всегда будут выращивать скотину, и иметь дело с навозом. Возможность приработка выяснилась это случайно и неизбежно, когда в кабинете директора школы возникла скандальная фигура. Незнакомый мужик с явно похмельным синдромом в глазах и сеточно-красными кракелюрами на обветренном лице на повышенном тоне стал требовать оплату за выполненную работу. И неспроста - он школьный туалет почистил. Делов-то! Скинул вниз оброненные мимо очка отходы учеников и неаккуратных учениц, окатил дощатый пол из ведра, просыпал хлорку. "Так что будьте любезны, дайте финансовую расписку для предъявления в сельскую администрацию". Саша проверил - действительно, чисто, мокро и бело. Позвонил сельскому бухгалтеру, задал вопрос: "Вы такие бумажки оплачиваете? - Конечно". "Ага, а мне об этом никто ничего не сказал. Ни Савл, ни этот Антоль, протрезвевший уже. Да-а. А ведь так бухгалтера деньги придерживают. Потом по итогам года премии за сэкономленные средства получают". [наблюдение и рассуждение о сибиряках].
   ...Туалетную подработку Саша предложил Гуте. Женщина согласилась. Где же еще на селе такой приработок найти? Дело пошло. По вечерам, закончив мытье полов в коридоре и классах, Гутя с дочкой убирались в туалете - раз в неделю, конечно. Зимой было сложнее долбить заледеневшую мочу, но - справлялись.
   В голове у Саши мелькнуло выражение "деньги не пахнут", сказанное ровно 19 веков назад римским императором Веспасианом, который поучал своего сына Тита, стеснявшегося происхождения туалетных монет. "Деньги не пахнут, но все-таки они из мочи". Сам император происходил из низов, т.е. к грязи был приучен и понимал, как сделать деньги на общественных уборных: обложил налогамии владельцев отхожих мест, где прачечные покупали мочу для своих постирушек. Сын морщился, а император считал деньги с порекфейсным выражением на лице. И только знатоки усматривали в его бюстах подобие улыбки Моны Лизы.
   Однако переплюнуть Веспасиана получилось: Саше было приятно почувствовать себя не только римским императором, запустившим в мир знаменитую поговорку, но и отчасти благодетелем для униженных и малоимущих.
   Помимо туалета Саша подкинул техничке постирушку: сначала надо было постирать 40 полотенец с завязочками - полотенца использовались на игре "Зарница" в роли противогазов. Затем понадобилось постирать другое школьное белье. Затем свои простыни... Так у директора появилась личная портомоя. Стиральный порошок директор отпускал в связи с потребностями - школьными, личными и Гутиными. Плюс оплата за стирку. Всем было хорошо. А народное образование, давно работающее вхолостую, не обеднело, не правда ли?
   Вторая техничка Надёжа была матерью шести детей, рожденных от мужа-умельца Гошана. Умелец - читай - пьяница. Всё в нем было по пословице: пьян да умен - два угодья в нём. Гошан всё починял: примусы, утюги, точил лопаты, исправлял топоры от завалов - загибов лезвия, гнал деготь, разводил хмель, обжигал известь, собирал бутылки, которые в сельпо не принимали, но он их с умыслом копил. Заодно подбирал выброшенные водочные ящики, а когда стеклотару стали принимать, то сразу относительно разбогател, катая на ручной тележке посуду до магазина, где принимали бутылки только в принесенную сдатчиком деревянную тару, коей обладал он один. Гошан был смекалист: когда на почте поставили трубу, но вынуть из нее застрявшую где-то посередине землю забыли, то именно пьяненький умелец за вожделенную бутылку ее прочистил: соорудил поджиг большого калибра, вставил это устройство в трубу, раздался выстрел, металлический цилиндр пробил засор, и труба благополучно задымила. Гошан рассуждал здраво: если кипятить подсолнечное масло, то получится олифа. А если пустить в кочегарке ток пониженного напряжения, то водяные моторы сгорят. Гошан слыл не мудрым, но опытным. А самый "мудрейший" среди рабочего кыньдалского сброда "есть только разлад и помесь растения и призрака". В этот ницшеанский силлогизм, метафоричный и иносказательный, трудно было поверить сразу, поскольку теория проверяется практикой, и каждого человека видно по его делам, а о художествах Гошана Саша пока ничего не знал. Но, нахватавшись от энциклопедичного кочегара практических истин, Саша через год поразил отца, изобретателя тормозов на электромоторы, который приехал его проведать и удивился Сашиной фразе о том, что пониженным током можно сжечь мотор. И гвозди в доску Саша научился забивать без раскола доски: гвоздь надо было перевернуть, поставить шляпкой к месту вбития и пару раз ударить по острию гвоздя. В древесине образовывалась ямка, вмятина, откуда немного сплющенный кончик гвоздя уже не соскальзывал при ударе, и сам гвоздь острым концом доску не раскалывал, поскольку был уже не острым, а вбивался, продавливая древесину, вползая в нее как червь. Таким же образом, без угрозы раскола, нужно было забивать напильник в толстую чурку, чтобы затем обтесать ее до образования удобной ручки.
   Гошан одним из первых пришел к директору с подарком: из напильника выковал хороший нож с деревянной ручкой, обожженной другим раскаленным напильником так, что остался на рукоятке точечный рельеф, помогающий удерживать нож в руке при манипуляциях с ним. Явление Гошана оказалось неожиданным, но предвиденным фактом. Возникла сложность: такие подарки просто так принимать нельзя: холодное оружие не дарят: его выкупают: хоть малой денежкой. Опять же 10 копеек отдать за хорошую вещь было не с руки. Трешница подошла бы в самый раз - и в самый раз Гошану на опохмелку. Мастер на все руки (а руки у него не бастарлыги какие-нибудь) вручил Саше нож, стоял и улыбался от предстоящего отдарка с последующим приобретением спиртного, полагая еще, что директор, может быть, сам нальет. "Однако гегемон хочет сесть на шею, - подумал Саша. - Вот так чумазые работяги становятся запанибрата с администрацией, которой потом трудно выгнать с работы выпивоху, пусть даже самого ценного. И пьяный скот этим бравирует. Мол, выгони, запанибрата, и как совесть тебе это позволит сделать? И кто работать будет, кто починит, если что?"
   История с ножом имела хаотичные последствия. Саша отдал нож отцу, который его сломал в Тонске, когда резал мясо и наткнулся лезвием на ребро. А Гошан ничего за нож не получил, но, оказалось, что на не полученный отдарок он сильно не озлобился, не стал точить зуб. Хотя указания выполнял с напоминаниями: вырезал в полках сейфового ящика сквозное отверстие для размещения пары воздушных ружей. С выходом на лето чистил топку и дымоходы водяного котла, разбирал, чинил и смазывал моторы марки "два ка шесть" - 2К6 (вот ведь, запомнилось!). Регулярно стравливал из отопительной системы воздушные пробки. Саша подсмотрел, как он это делает. В конечном накопителе была почему-то снизу сделана дырочка, заклепанная острым железным стержнем. Так, чтобы стравить воздух и возобновить теплоотдачу, Гошан стержень расшатывал, убирал, стравливал пробку и забивал стержень обратно легкими ударами молотка. Вообще-то, для подобных операций существуют специальные, стационарно устанавливаемые клапаны. Но в деревне обходились конструкциями попроще, идеи брали у природы, где каждая дырочка имела затычку. Где любое дупло в дереве обживалось дятлом, белкой, бурундуком или уткой, которая делала в столь необычном месте кладку яиц (неискушенный читатель этому может не поверить, но это факт). Да и в славном народном романе о Гаргантюа и его товарище Пантагрюэле незамысловато загадывалось и тут же отгадывалось: "Чем отличается милочка от бутылочки? - Тем, что стеклянная тара закрывается пробочкой, а милочка - живчиком!" В Кынь-Дале любая смазливая бабенка подпадала под правило затыкания живчиком, а дырявые головы аборигенов мужского пола не затыкались кое-чем и абы как. Наоборот, эти головы часто страдали истечением завиральных идей, лютых историй и сногсшибательных побасенок, которые будут всплывать в этой книге - доплыть бы читателю до конца этого обширного повествования. Причем доплыть не методом речного дрейфа, а в активной байдарочной работе, лавируя на поворотах авторского сознания и застревая на философских отмелях невдалеке от фарватера.
   Твердо опереться на кочегара-умельца было нельзя. Алкаш есть алкаш. Выкинутый из семьи, он проживал через избу от добротного Надёжиного дома в халупе с черными стенами и гирляндой последовательно соединенных, заимствованных из совхоза 36-вольтовых лампочек, свисающих над столом с засохшими объедками и немытой посудой. На простынях Гошан не спал более 10 лет - их у него вообще не было. Здесь он и умер, когда Саша покинул змеиное место.
   А тогда, когда ударили зимние сибирские морозы, умелец заморозил систему. Напившись на смене, он уснул, оставив мотор включенным и понадеявшись, что, хоть уголь прогорит, и вода остынет, но мотор будет проталкивать воду по трубам и краха не произойдет. Так и раньше бывало до больших морозов: пьяный Гошан спал, спали и другие властители лопаты и кочерги, открыватели заслонок, повелители вентилей и включатели моторов. За три часа до наступления рабочего дня опухшие рожи спохватывались и успевали поднять температуру в выстуженной школе, пропуская мимо ушей нахлобучки ввиду недостаточной температуры в помещениях.
   А ведь им директор выдавал каждый год новенькую робу, верхонки, меховые рукавицы и резиновые сапоги - не с короткими голенищами, а бродни, для использования на рыбалке. Внушал ответственность за порученное дело. По-мужски расставлял акценты. И вот на градуснике не 10 и не 15 градусов, а все 40, пришли аномальные морозы (Саша называл их "амональными"), кочегар тоже "амонален" от выпитой сорокоградусной, и уже не умен, так как батарея в директорском кабинете трещит, разрываемая замерзшей водой при увеличившемся своем объеме на 9 процентов.
   Саша ахнул: надо же, накануне поздним вечером он проверял кочегарку, Гошан был как огурец, заверил, что ударным ночным трудом школу не выстудит, но, подлец, напился, уснул, систему разморозил. Кабинет директора оказался покрыт ржавчиной: это вышедшая из батарей вода покрасила пол и ушла сквозь половые щели в подполье. В кабинете летали комары, разбуженные тепленькой водичкой и через те же щели в полу пролетевшие в кабинет. На дворе минус 40, а комары летают! Это Сибирь.
   Занятия в школе пришлось отменить. Учеников отпустили, а педколлектив и техперсонал остался отогревать систему. В ход пошли паяльные лампы и тряпки с горячей водой. В итоге систему отстояли, кроме одной батареи в кабинете директора остальные радиаторы лед не разорвал. Обруганный всеми Гошан утащил потрескавшийся обогреватель в кочегарку, и спецключами, имевшимися только у него, разобрал его, удалил лопнувшие звенья, собрал батарею в укороченном виде. Поставил на место. Включили воду, и - "ссыт, ссыт!" - рвущиеся струйки показали, что радиатор треснул целиком.
   Школьники прогуляли один день, второй и третий. Орал в трубку Савл, требуя начала занятий. Сам приехал с инспекцией. Отмахивался от январских комаров. Поорал на Гошана, а тому - что горох о стену. Савл уехал, вновь звонил. Ему Саша затыкал рот двумя словами: температура нулевая.
   Помощи из поселка никто не оказал. Глава Росказнев спрятался. Шашкин не интересовался совсем: у него коровы от голода дохли, когда шли большие пьяные праздники, "а тут ты со своей ссущей батареей".
  

9. "Ты морячка - я моряк. Ты на суше, я в запое - мы не встретимся никак"

   ...Выходили ли Вы, дорогой читатель, поутру в деревне из дома после череды праздников - красных, новогодних, мужского и женского, особенно при сочетании с выходными субботами и воскресеньями? Выходили? Тогда вы слышали рев. Нет, это ревели не механизаторы, выходящие из запоя. И не их побитые жены, которые в гостях на пьянках перепутали постели и переспали с чужими мужиками. Деталь: если загулявшая на селе семейная пара перепьет и на ночь половинки "потеряются" при автоматическом отправлении супружеских обязанностей: муж поспит с кумой, а его жена с кумом, то последствия наступают полярные. Мужику-гулевану за "перепутку" ничего не будет. А вот легшей под чужака женщине светят колотушки. Потому что мужик - это самец, которому многое прощается, ему положено сношаться, как пОрозу, быку-осеменителю. А баба - это бабец, и такого права - спать с кем попало даже на нетрезвую голову - у нее нет. Несчастная неизменно получает от благоверного хорошую серию ударов кулаками, а то и ногами. А следом, не видели ли вы, читатель, прежде милое женское лицо, это порою единственная светлая чатачка (пятно) на деревне, с синяком на всю левую сторону? И то правда - мужик-правша навешивает удары с удобной стороны и попадает, естественно, по левой стороне лица женщины, чтобы все видели, что он семейную честь блюдет и за нарушение устоявшихся правил домостроя жестоко карает. А видали ль вы сплошь синее лицо? Как у библиотекарши, жены совхозного учетчика, выбившегося потихоньку в бригадиры? По пьяному делу битуха под деверя, мужниного брата, легла. А тихоня-муж слез со свояченицы и застукал изменщицу. Брата бить не стал, как же, родная кровь. Поэтому дико было видеть женщину-"фантомаса", заполняющую карточки читателей.
   "Козел и гад!" - резюмировали местные, далеко не виндзорские кумушки, сами еще не попавшиеся и не поплатившиеся за блудодейство. Собственно, никаких особых интриг насмешницы не плели, кроме звеньев навозных сплетен о том, кто к кому и когда ходит. А сами улучали моменты для честных дачек, особенно тогда, когда их мужья были "зело насосамшись" и в таком состоянии как будто не существовали, так что жены могли считать себя свободными в отправлении сексуальных предпочтений.
   Так вот ревели по утрам не люди и не демоны внутри них, а погибающий от жажды и голода совхозный скот. Раздухарившиеся смельчаки отмечали, что в коровники страшно было зайти, так как буренки кидались на корм, как бешеные. Иногда какой-нибудь трезвеющий скотник из жалости швырял тюк пропадающего сена, перемотанный проволокой, в коридор коровника и убегал, чтобы его не затоптали сорвавшиеся с цепей голодные мумуки. Кидали также исподонки - остатки сена, труху, а то и воглос, мокрое и загнивающее сено. Да и за последнюю охапку осенчука, сена, скошенного поздней осенью и потому плохого качества, взбесившиеся коровы бодали друг друга насмерть, борясь за пучки гнили, а счастливицы, которым достались клоки, умирали в конвульсиях. Так как с сеном буренки зажевывали проволоку, которой сено было перехвачено, но скотник железные обмотки не убирал; проволока заглатывалась и рвала коровам внутренности. До того ли было Шашкину, чтобы вникать в школьные проблемы, когда у самого каждый день развивались геморроидальные колики по поводу длинных пьяных выходных, связанных с массовыми невыходами на работу, срывами графиков, кражами бензина и запчастей. А вот еще до чего додумались пьяные черти. Наиболее сметливые из них наловчились своих анадысь (недавно) родившихся телят подменять подращенными совхозными. На ревизии при подсчете по головам цифры сходились - тому и драчун-учетчик свидетель, спивающийся на подношениях от ловкачей-собутыльников. (И тут не нашлось ноги, чтобы с удара-двух-трех "поправить" его наглую физиономию). По головам порядок в скотском стаде есть, а по нагулу веса - не взвешивали. А потому сам Шашкин, устав бесполезно махать шашкой над головами пьяниц и очумев чинить своими руками навозные цепи профильных транспортеров в коровниках, пил горькую и мечтал съехать со змеиного места.
   Он уже присмотрел себе в Карсуке руководящую должность на тихом "свечном заводике" - предприятии по производству травяной муки, но районная власть не отпускала. Искала другого подставного дурака на проходное место. И до этой находки Шашкин готов был пить водку из горлышка на улице, прислонившись к забору. Кыньдалская грязь мазала одинаково и никчемного кочегара, и первое, весьма уважаемое лицо поселка. Здесь люди становились свиньями неизбежно.
   Это Саша понял, когда дядя по своим делам приезжал в Кынь-Дал. К племяннику он не зашел. "Иди, встречай, родственник приехал", - кинул Саше новость Росказнев. "Зачем приехал? - По жалобе мужиков. - А что за жалоба? - Да Герка-охотник у них ружья отбирает". Саша помчался домой готовить закуску. Потушил картошку с мясом. Охладил белоголовую. Хлеб нарезал в тарелке. Накрыл стол. Накрыл накрытый стол чистым полотенцем. Стал ждать. Не дождался. Дядя отвел выездное прокурорское заседание по "жалобёшке": у Пима, парторга предприятия, Герасим отобрал при встрече в лесу гладкоствольное оружие. На заседании звучали реплики: "Не имеешь ты права отнимать ружья!"
   "Нет, не вернут ружье Пимену. Не сезон для охоты был. Поэтому конфискация. И штраф положен. И выговор по партийной линии", - говорил позже дядя. Для него люди меняли конфигурации, как если в застолье смотреть на столующихся сквозь граненый стакан, поворачивающийся в руке, когда люди превращаются то в собутыльников, то в смешные карикатуры, которых не жаль. После собрания в совхозной конторе дядя, оказывается, зашел к Шашкину в кабинет. Тот ждал. Мужики пошли в магазин, купили пару белоголовых. "Давай дернем у забора", - предложил директор совхоза, которого дома в пьяном виде тоже не терпели. "Нет, пойдем к тебе домой трезвые, водку с собой берем, представишь меня гостем из райцентра, по делам юридическим, жену представишь, сядем чин-чинарем", - вещал многоопытный в подобного рода делах зампрокурора. Так и вышло. Вкусно посидели, перетерли новости районного масштаба. Это тебе не у племянника тушеной картошкой давиться, а говорить вообще не о чем. Разве что оправдываться, что засунул родного человека в дыру, в прореху, откуда один путь - на самое дно.
   Прислуживала за столом жена Шашкина, сама Шашкина, недавно принявшая эту фамилию и новую должность в Кынь-Дале - секретаря сельсовета. Оба супруга раньше имели семьи, встретились в каком-то селе, схлестнулись на любовной ниве, перепихнулись, понравилось, убежали. За парочкой, говорят, гнался с ружьем рассерженный брошенный муж: самец не привык к подобному обхождению от слабого пола. Прежние семьи распались, детей родители поделили. Возникла новая сводная ячейка общества: родные мать и дочь и родные отец и сын. Где им жить и работать? Вот партия и наказала Шашкина ссылкой в Кынь-Дал, чтобы убить двух зайцев. И товарищу показать, что он не прав, как образец для подражания, да и дырку заодно заткнуть в руководстве убыточного откормочного хозяйства. В подобных перестановках, неоднозначных и многоплановых, районные воротилы достигали определенного мастерства, попивая водочку под балычок и икорку и нацеливаясь на переезд в Тонск, конечно, на руководящую работу. А на местах оставалась беда, настоящий кумУр - бесконечная ротация руководящих кадров, вертевшихся белкой в колесе, c учетом того, что белка - это та самая белочка, именуемая по-научному delirium tremens - белой горячкой.
   На кыньдалских собраниях, устраиваемых в преддверии красных дат, из зала часто доносилось, что не везет поселку: "Закоперщика, закоперщика-то нету, и некому вести народ к светлому будущему". Тогда вставал рыбак-орденоносец Комарцов, который ловил здоровенных осетров, коих сразу грузили в самолет до Москвы, чтобы высокое партийное руководство кушало и поминало Сибирь добрыми словами о прирастании могущества России дарами из этих заповедных мест. Поэтому рыбак был в почете, помимо ордена Ленина имел подарок - катер для личных нужд, врученный районными партийцами за ударный труд. Комарцов ругался на собрании, что люди обленились, попивают, и от того кругом развал и разруха; они ждут, что приедет дядя и все настроит, починит, а они будут пользоваться - выкусите! Пока сами не возьметесь за ум - никто вам не поможет, кроме вас же самих. Тот же мостик через Чмор сделать не в состоянии, лодыри и бездельники, блуконяки большеротые, захребетники и нахлебники! Вам только брюхо разглаживать!"
   Один беззубый рот, тот что "с пылью во рту и вялым гневом в уме", восстал против огульной напраслины: "Ишь ты, каким козырем зашел! Какой коркой! Лодыри! Я вот старуха и свое отработала, на пенсии сижу, силов нет. Так что же ты меня со всеми равняешь. Не мне этот мостик строить. Вопрос надо решать, не строя выкидоны опчеству! Водка ему помешала! Да я водкой лечусь! На компрессы вон сколько ее уходит! А пенсии кот наплакал". Комарцов махнул рукой. Митинга не последовало, так как "беззубый рот не имеет права на все истины", но читай Ницше или перечитывай, а тот мостик до сих пор в маниловских мечтах и спорах о том, кто должен его строить, и кто построит, хотя десятилетиями речь ведется всего-навсего о четырех самосвалах битого кирпича.
   Водка - кумур для любого села, хотя французы называют ее "водой жизни" (l'eau de vie). Еще большей бедой она является для школы. Когда Савл отправлял Сашу в дыру, затыкая свежим человеком проходное, как очко в деревянном туалете, место, то он намекал, через своих присных тоже, чтобы новый администратор был построже с Пильчуками. Они-де не только в незарегистрированном браке живут, но и попивают. А когда Саша сообщил ему, что Галя-Вася пьяной на урок пришла, то стал грозиться в телефонную трубку очередным для нее китайским последним предупреждением. "И всё? - Всё. Учителей в районе нет. Работай с теми, кто есть. Воспитывай, ты же руководитель! - Мда, при таком подходе скоро утопленники будут в захолустных сельских школах учить".
   Последнюю фразу Саша не высказал, понимая, что ситуация тупиковая. Детей необходимо учить на трезвую голову, а ее еще найти надо. В свою очередь, трезвая голова в такую дыру не поедет. Зато здесь намертво прикипает к рабочему месту всякая пьянь.
   Поэтому вместо очередного внушения пьющей женщине, которая ему в матери годилась, Саша ограничился юмореской личного пользования: как-то с утра он находился вне школы, и Галя-Вася оставила ему записку насчет получения на почте зарплаты, о которой пьяница всегда пеклась. Окончание гали-васиной материальной озабоченности Саша дописал, как видите, во фривольном стиле. [...].
  

10. "Ах, оставьте ненужные ссоры"

   По поводу очередного пьяного школьного явления вновь пришлось докладывать Савлу, так как последствия казались катастрофичны: учителя не только напились, как свиньи, но и подрались, как уголовники, с обязательным кровопусканием. Схлестнулись на почве Бахуса и того, чей предмет в педагогике важнее, Митрич и Нефедин, поспорившие насчет физкультуры и математики, подкрепленной физикой и черчением, что перевеса в бою не дало. Первая дисциплина победила благодаря внезапности. Математик того заслуживал - более гадостного и циничного человека трудно было сыскать среди "кусков сельского интеллекта".
   Это перекати-поле постоянно кочевало по Сибири в поисках лучшего места. За плечами математического пилигрима были две жены, брошенные много выше по течению Большой реки - в городе Зузуне, многочисленные любовные связи, попойки и скандалы в точках преподавания, в результате которых человек снимался с обгаженного места в поисках новой работы по специальности. Учительствовать ему, шатаясь по периферийным районам регионов, было хорошо: ответственности никакой, зато постоянно - подъемные, бесплатные комуслуги с жилищем, каникулы все твои, лето всё твоё, да методический день раз в неделю твой, когда можно хорошо оттянуться, отхлебывая из бутылки. Это был хитрый тип. Тертый калач. После первого собрания, когда Сашу представляли педколлективу, Нефедин подошел и пожалел. Хотя Саша не кунежился, не искал, чтобы его пожалели.
   - А вот меня Савл Теодорович уж как уговаривал принять директорство, и не уговорил. Я-то знаю, что тут к чему. Знаю, какое это ярмо, когда учеба и хозчасть вся на тебе. Что такое устав школы, знаешь? Нет?! Ну, заходи ко мне домой. Я вон в том зелененьком домике живу. Заходи, посидим, поговорим. Я поучу тебя азам руководства.
   "Да на кой черт мне сдался этот учитель? Тоже мне, бином Ньютона, нужен ты мне со своими рассуждениями, - возмутился Саша. - Еще приглашает. Еще бутылку потребует за наставления по стрелковому делу в сфере административного управления. Еще один кочегар с ножиком за пазухой выискался. Сам справлюсь".
   Позднее выяснилось, почему конкретно Нефедин бегает по Сибири. Всё, якобы, из-за зузунской тещи, первой или второй. Та, чтобы досадить зятю, по утрам, прихватив рукоделие, запиралась в туалете, усаживалась на унитаз и вязала любимой доченьке рукавички или шарфик. Выживала зятя. Тот прыгал у двери, не в силах справить малую нужду. "Крантик"-то с похмелюги был под немыслимым напором. В щелочку двери страдалец подглядел, как мелькают спицы. Тогда он выключал в туалете свет, и начиналось второе отделение марлезонского балета, отягощенное родственной междоусобицей. Рассказывал матфизик также, как пежил учительниц в лаборантской комнате. И от прокручивания ключа в двери в лаборантскую - это приходил коллега-сослуживец, пользовавшийся этой же лаборантской - дама сбрасывала с себя почти внедрившийся квадратный корень вместе с его хозяином и бежала с места позора через окно второго этажа. Благо, рядом по стене пролегала пожарная лестница.
   Вскоре истинная причина охоты Нефедина к перемене мест проявилась в полной мере. Саша увидел эту "истину нагою - необутой по самое горло". На пьянках с коллегами Нефедин был не только не воздержан в словах, но после нескольких рюмок буквально сходил с ума, проговаривая дикие вещи.
   На посиделках у семейной и замужней Шептерихи он не к месту стал рассказывать похабные истории: как заикающийся доцент на лекции показывал студентам графики, и там, где требовалось заштриховать участок синусоиды, лектор начинал фразу: "Здесь заштри... штри... штри..." Доцента заклинило в очередной раз, и студенты, привыкшие за него хором договаривать, хором договорили: "...хуем!" "Не-не-не, мелом!" - поправил их доцент. Смешно не было. Шептер промолвил вполголоса, что у них за столом матерков еще не звучало. Затем матфизик схлестнулся по непонятному поводу с товарищем мужа трактористом Чубуком, которого с женой тоже пригласили к застолью. Саша не заметил, из-за чего после возлияний и танцев произошел скандал, но механизатор со злобой выговаривал невменяемому учителю на перекуре на крыльце дома: "Откуда ты знаешь, как умер мой отец?!" (Отец Чубука, тоже тракторист, провалился вместе с трактором под лед на Большой реке). Матфизик хлопал красными глазами и шел на второй вираж. "Знаю, я всё про всех знаю. И я люблю её. - Кого?! - Твою жену. - ?! - Мы уже договорились, завтра с нею уезжаем".
   Почему тракторист не прибил пьяного шизоида, до сих пор непонятно. Но тогда открылась истина: во все времена бывают немые гоголевские сцены с математиками, которые теорему Ферма докажут вряд ли, но небольшие землетрясения в головах окружающих произвести могут. Тракторист с женой спешно покинули собрание сельской интеллигенции.
   Наутро Саша приступил к дознанию по предмету скандала, потребовал ответа от новоиспеченного любовника о внезапных сердечных чувствах. "Любовь? Какая любовь? Нет у меня никакой любви к этой женщине! - Но ты это говорил. Не помнишь? - Ничо не помню!"
   "Так вот от чего ты ездишь по Сибири, сходящий с ума от пары рюмок кривой квадратный корень, - правильно подумал Саша. - Так обгадиться в кругу коллег. И смотреть им потом в глаза глазами животного, которое ничего не помнит из того, что сделало кучу навоза пять минут назад. Верно сказал о тебе герой Ницше: "Многие желавшие изгнать своего дьявола сами вошли при этом в свиней". (Вот потому наказывать щенков и котят, собак и кошек, набезобразничавших в квартире, грамотные хозяева не спешат. Да и пьяного человека ругать не стоит - наутро он потихоньку возвращается в человеческое состояние и смутно помнит вчерашнее. Все памороки у него забиты). А тут человек, учитель! Ведет себя хуже поросенка. Так ведь и убить могут. И его чуть не убил Митрич, которого с сожительницей Галей-Васей Нефедин пригласил к себе на пьянку.
   Все было хорошо: сели, выпили, закусили. К середине застолья у Митрича закончилось терпение, когда распоясавшийся матфизик стал всячески принижать спортивный момент в педагогике и назвал физрука "физручком". Нашли, о чем спорить. Купринская история повторилась: учитель и "фершал"! Гремучая смесь из принижения школьной дисциплины и снисходительного употребления уменьшительно-ласкательного суффикса взорвалась.
   "Ну, я понимаю, - недоумевал отходящий от шока Нефедин. - Что за это слово, за "физручка", я получил первый удар. А вот за что второй, да еще ногой?!" Оглушенный, хулитель физической культуры человека, ударившись о край стола, упал с рассеченным лбом на пол. Из раны потекла кровь. Получил добавочный удар в живот. Супруги-победители перешагнули через замершее тело, Галя-Вася обернулась и сказала: "Он не шевелится". Пильчуки откланялись. А раненый пришел в себя и побрел.
   Те 300 метров до Сашиного домика Нефедин преодолел за 3 часа. Стояла глухая ночь, трещал мороз, когда вдруг в окно у крыльца раздался настойчивый требовательный стук. С залитым кровью лицом учитель математики ступил за директорский порог и сказал, что по дороге он отморозил ноги. Попросил стул, скинул боты, приставил ступни в обмотках к раскаленной заслонке протапливаемой печи, и в образовавшихся клубах пара и дыма от жженых тряпок стала отчетливо проявляться запекшаяся продольная рана на лбу, полученная как от удара мечом. Это был след от раневого падения на край стола. Излив свою версию встречи и произошедшего конфликта, протрезвевший матфизик замолк. Саша проводил его до дома, увидел на полу комнатушки этюд в багровых тонах, набежавшую лужу крови с уже подсыхающими краями и сказал одно: "Лечись и выходи на работу".
   Нефедин вел всю арифметику, математику и физику в школе. Имел нагрузку запредельную - 36 часов. Получал неплохие деньги. Так что многим просителям с улицы он занимал десятки и пятидесятки, а когда уезжал, печалился о том, что "300 рублей моих где-то по поселку болтаются".
   Наутро после побоища Савл выслушал доклад Саши в подробностях. Взял паузу - и молчание затянулось, поскольку совет воспитывать коллектив, где происходят драки, оказался бы неуместным, а другой рекомендации быть не могло. Савл сел в лужу: по идее драчунов следовало увольнять, но кто кроме них продолжит обучение учащихся? Следом после звонка в РОНО в кабинете директора нарисовались победители: моргающая вылезающими из орбит буркалами Галя-Вася и понуренный Митрич с алкогольными кракелюрами на физиономии. Саша им сказал, что бить человека нехорошо. (Хотя сам в тайне воспринял избиение негодяя как заслуженную кару, настигшую математическое животное). Митрич еще больше склонил голову и вскинул ее, когда узнал, что в РОНО обо всем знают. Саша продолжил давить на больное место, справедливо полагая, что ситуация усугубится, если пострадавший напишет заявление в органы. И что лучше всего собраться с духом, найти слова и извиниться перед побитым. Подкормить его, пока он приходит в себя. И на весь период отсутствия педагога взять его нагрузку, чтобы ученики не болтались весь день без уроков и неизвестно сколько дней. Заодно требуется подтянуть русский язык, литературу и физкультуру. А вот денег за переработку не будет. "Будем считать, что Нефедина мы отправили отдохнуть на несколько дней ввиду форс-мажорных обстоятельств. Это вы ему за свой счет такой подарок сделали".
   Позже, когда мафизик уехал из поселка навсегда, вскрылись вовсе обескураживающие факты: за очень короткое время учитель опустил свое лицо ниже плинтуса. Поскольку в учительский коллектив на посиделки его больше не приглашали, он свел знакомство с обитателями деревенского дна: пьянчуги ходили к нему с бутылками и после возлияний начинались простецкие развлечения: при игре в дурака гости шлепали картами по голому учительскому животу. А при игре в очко ституация усугублялась тем, что пьяный Моголин, дополнительно покуривший коноплю, с ожесточением шлепал вынутым из-под полы тузом, чтобы забрать кон. Нефедин, как хозяин дома, предоставивший свой живот в качестве столешницы, морщился от боли ударяемых в азарте карт. Но часто, совсем как у Пушкина, выскочивший из рукава верный туз, вдруг превращался в даму-пик, которая зловеще подмигивала обкурившемуся игроку. [...].

11. "Одновзбучно гремит колокольчик"

   На следующий год Нефедин убыл, а Митрич остался. Физрук считался старожилом, с ним Саше предстояло отбыть свой срок до конца. С пьяным или трезвым - это никакой роли не играло. Когда Митрич приходил на работу с жестокой похмелюги, Саша прятал болезного физрука от детей, направляя их на самостоятельные занятия, в основном, пинать мяч на поле. Зато в это время болезный занимался починкой инвентаря: ставил крепления на лыжи, ошкуривал наждачной бумагой эстафетные палочки, чинил дверь в сарай под спортинвентарь, разбирал и смазывал воздушное ружье, выправлял юстировку прицела, правда, в глазах у него двоилось, и руки дрожали взаболь (в самом деле); но ему помогал в выцеливаниях один из старших учеников. За эти поблажки при похмельном состоянии физрук зауважал Сашу. "Шефа я всегда буду поддерживать", - громко сказал он в коллективе.
   Из разговора было понятно, что предки Митрича были родом с Незалежной, и преданный отпрыск иногда вставлял в свою речь украинские словечки, переходя на суржик, но спохватывался и возвращался на русский общеупотребительный. "Вечером буду смотреть футбол... по телебаченью", - улыбался физрук от возможности вставить к месту очередное хохляцкое словечко. Саша подхватывал: "На котором покажут пасующего чахлика невмерущего или ведущего мяч злыдня писюкатого (кощея бессмертного или сексуального маньяка)". Услышав удачное продолжение, Митрич чуть не упал со стула, в хохоте и в восторге блестя глазами из-за того, что встретил заединщика.
   Как-то Саша и Митрич стояли на крылечке перед мальчиком, который расшнуровал упаковку с брусками лыжной смазки и не знал, куда веревку деть. Саша молвил, поглядывая на физрука: "Давай сюда веревочку, нам и веревочка пригодится". Митрич опять просиял, а директор подумал, что перед ним не совсем пропащий человек. Может, он Гоголя читал и поэтому так живо откликнулся на реминисценцию из чичиковских похождений. Да, Митрич читал классика и даже его уважал.
   Сам почитатель Гоголя имел статус разведенного мужчины. В отдаленном сибирском селе Панасе росла его дочь, оставленная на попечение бывшей супруге. Алименты опечаленный отец платил, летние визиты делал, мелкие подарки ребенку дарил - всё в порядке вещей. Семья физрука распалась на почве постоянных возлияний. А пьянки начались из-за военных, часть которых стояла в самом Панасе и охраняла радары, следившие за воздушными целями в секторе Западной Сибири.
   Масса свободного времени у военных и разливанное море самогона у аборигенов разрушило не одну панасскую семью. Наряд военных выходил в караул, но видя, что офицеры не только пьяны, но уже засыпают, шел в поселок. Солдаты приобретали на неучтенные пулеметные патроны 7,62 мм, годные для охотничьих винтовок, самогон и - прямиком к Митричу. Тот уроки уже отвел и поджидал приятелей. Автоматы наряд засовывал под лавку, и - "лейся песня на просторе". Митрич уважал военных, не мог с ними не пить, но сам в армию не попал по причине кривизны глаза.
   В свое время на призывной комиссии юный Митька смущал врача-глазника: "Не вижу!", и заодно, для пущей верности, врача-ухо-горло-носа: "Не слышу". Поскольку один глаз у него косил, призывник получил белый билет, чему радовался несказанно. Билет не помешал ему закончить физкультурный факультет тонского пединститута, и новоиспеченный косой специалист отправился на периферию нести физическую культуру в детские массы. И потекла жизнь очка (косоглазого) от урока к уроку, от бутылки к бутылке, от женщины к женщине. В этой сфере подвиги российского масштаба не предвиделись. Хотя был один момент, попавший в эфир радиостанции "Голос Америки", осветившей как-то антиправительственные события, в которых Митрич был зачинщиком, хотя назван не был.
   Дело было, конечно, пьяное. Физрук приехал в Тонск на переподготовку, устроился в общежитие на Песчаной улице, откуда группа таких же командированных физруков-переподготовщиков, скинувшись деньгами, отправила самого проворного и молодого Митрича в магазин за водкой. Программа предстояла традиционная: выпивон в кругу фигуристых девушек, учителей-физкультурниц, уже без вёсел, зато с последующим спуском вниз на первый этаж общаги к бытовым помещениям. "Мы там подруг пороли". "Что за садизм? - подумал Саша. И переспросил. - Как это пороли? И за что?" От него сначала ускользнуло значение эвфемизма, обозначающее соитие людей для продолжения рода: слово "порка", оказывается, используют для обозначения не наказания, а получения взаимного удовольствия. "А-а! Трахались!" - дошло, наконец, до Шурика. Так вот на гонца, обремененного авоськой со звонко целующейся водкой в стеклотаре, напали. Груз со спиртным попыталась отбить группа местных парней, охочих до выпивки, но не имеющих на это достаточных денежных средств. В авоську вцепились чужие руки. Молодой физрук дал отпор одному и второму, подлетевшему на выручку опрокинутому первым ударом. Драку увидел дозорный из общаги, откуда устремилась восстанавливать справедливость группа жаждущих и физкультурно образованных учителей. Они сошлись: тренированные люди и матерящаяся кодла. Мелькали руки и ноги. Падали тела. Разбивались носы. Учителя вышли в финал победителями - свою водку они отстояли. Местные расползлись по углам зализывать раны. Поскольку динамичное действо оказалось скоротечным, милиция приехала на пустое место.
   Зато на следующий день враждебный зарубежный голос оперативно злорадствовал по поводу массовых беспорядков в небольшом сибирском городке, чем Митрич гордился. Поэтому своих пьяных привычек физрук бросать не собирался. В то время школьная педагогика имела крен в физкультурную сторону. Это сказывалось в том, что каждый год физруков призывали в областной центр на упомянутые курсы переподготовки в институте усовершенствования учителей, с предоставлением мест в общаге на Песочках. Так вот Митрич убыл на курсы, а Саша выбил деньги от совхоза для приобретения лыж, которых в школе вообще не было. Шутка ли, в Сибири, где "восемь месяцев зима, вместо фиников морошка", а ученики вместо лыжных прогулок по просекам сказочного зимнего леса в душном спортзале мяч кидают. Школьная программа не выполняется. В районных соревнованиях школа не участвует. Надо Митрича освободить от пьянства, обеспечив ему фронт работ. Поэтому деньги от совхозного профсоюза были получены, Саша выбил от Савла командировку в Тонск для закупки зимнего спортинвентаря. Но визит в облцентр оказался полезен лишь для приобретения ботинок под лыжи и лыжных креплений, уместившихся в двух рюкзаках. Митрич должен был помочь в транспортировке, и Саша стал его разыскивать в институте переподготовки, которым заведовала мать бывшей Сашиной сокурсницы. На третьем курсе девица активно навязывалась в любовницы, а сейчас иногда являлась Саше в некоторых эротических снах, но женой, по счастью, не стала. В девушке был изъян. (Об этом и многих других порочных моментах в сфере сибирской филологии планируется рассказ в другом произведении). Саша сразу узнал видную крикливую даму, с татарскими корнями, на квартире которой, с приглашением всей группы, он читал балладу "О прокуренном вагоне" А. Кочеткова и произвел впечатление на мокрощелок - девушек-первокурсниц, которые тогда только целовались, преимущественно с рабочим классом, а ноги стали активно раздвигать годом позже в активном поиске удачной супружеской партии с перспективой трудоустройства в городе.
   По лицу начальницы пробежала тень узнавания, но дама не стала насиловать мозг воскрешением событий пятилетней давности, а перешла в наступление, поскольку Митрич опять залетел, как беременная, не умеющая предохраняться баба. Он хорошо отметил встречу физруков и с похмелюги пропустил первое занятие. "Посмотрите на своего учителя, - верещала дама, еще приятная во всех отношениях. - Ну что за вид? Можно это назвать педагогом?" Видок у Митрича был, действительно, помятым: в багровых кракелюрах лицо, глаза слезятся, небритость на щеках, несвежая рубашка. Брючки не наглажены, галстука нет. Митрич, по привычке пьяницы, виновного по всем пунктам, молчал, и Саша пообещал с ним разобраться построже. Ответ начальницу удовлетворил, а Саша моментально забыл о необходимости наказания, так как надо было наказывать всю советскую педагогическую лживую систему, снимать ей голову, кардинально вправлять новые мозги и ставить кочан обратно.
   Договорившись с физруком о помощи в транспортировке, Саша бросился в тонские спортивные магазины. Лыж не было нигде, кроме ботинок и креплений. Никаких лыж. Вообще. В спортивном отделе ОблОНО мужики, насидевшие мозоли на своих пятых точках, делали задумчивые лица, морщили лбы, но тоже оказались импотентами в плане лыжного обеспечения малокомплектной школки. Запомнился некий Карташков, который пообещал что-то, где-то и как-то прокачать этот вопрос, но вся эта задумчивость чиновничьего лица, сморщивание извилин и пустые обещания оказались сами по себе исчерпывающими процессами, настроенными именно на отсутствие результата. Конечно, возвращаться в Кынь-Дал с одними ботинками да креплениями было не с руки. Такое фиаско Сашу не устраивало. Оставался вариант с промежуточным населенным пунктом, расположенном на обратном маршруте. Саша договорился с Митричем, что тот заканчивает свою учебу, едет до Карсука на "Метеоре" с остановкой в промежуточном Колпаче, где его будет ждать Саша с грузом.
   Дело в том, что в Колпаче была своя лыжная фабрика, выпускавшая колпачские "дубинки" - так называли тонские лыжники эту продукцию. В Колпаче Саша разыскал магазинчик, затоваренный этими "дубинками". "Сколько пар вы хотите купить? - обрадовалась продавщица. - Тридцать?!" Её удивлению не было конца. Саша оформил для отчета копию товарного чека, поймал грузовик, отвез лыжи на пристань, сдал их в камеру хранения. А вот и Митрич нарисовался на трапе "Метеора" и упал на всё готовое. Мужчины поговорили с капитаном судна, тот разрешил складировать груз в проходе между пассажироотсеками. В Карсуке - выгрузка. Переночевали с Митричем в люксовом номере гостиницы - и тут повезло! Митрич потом хвастал: "Мы с шефом лыжи добыли!"
   С особым удовольствием физрук со старшими школьниками центровал лыжи и устанавливал крепления. Каждому школьнику подобрали лыжи по росту и ботинки по размеру. Скоро выпал снег, болота замерзли, и пошли соревнования. Дети с удовольствием бегали, даже пытались заниматься слаломом, поскольку "дубинки" оказались не такими уж плохими изделиями. Митрич провел пару лыжных соревнований по школе и настроился на выезд в райцентр. Савл пригласил команду. В совхозе, ввиду наледи на реке из-за оттепели, заартачились с выделением машины, чтобы можно было отвезти школьников. Тогда, решил Саша, поедут на лошадях. "Ничего, дети деревенские, 25 км для них пустяки".
   Трое саней одолжили родители учеников, лошадей взяли совхозных. Сельские ребятишки вдохновились самостоятельной поездкой для участия в командных соревнованиях, личном первенстве и эстафете. Четыре девочки и четыре мальчика во главе с Митричем, который на период поездки, разумеется, отлучался от лакировки желудка. Приключений им хватило. Дело в том, что одна из лошадей оказалась на сносях (вот ведь, совхознички, подсунули детям проблемную лошадь и, должно быть, посмеивались), и разродилась она на полпути мертвым жеребенком. Перед лицом физрука предстала натуральная картина, в резких красках: обессиленная лошадь лежит, над ней стоит Ляпкин, самый плохой ученик, но лыжник, и хлещет животное вожжами, чтобы встала. И сыплет матами. А учитель молчит, так как знающий свое дело ребенок здесь хозяин. Это первый стресс. Второй шок настиг Митрича, когда юные кыньдалцы приехали в Карсук, и понадобилось место для постоя трех голов тягла. Тут вместе с Митричем в ярмо впрягся личным участием Савл. Мужчины объехали несколько конюшен, пристроили лошадей в рыбоартели, а на следующее утро, когда Митрич пришел за лошадями, их на месте не оказалось. Завконюшней, юморной по натуре человек, заявил, что на подотчете у него лошади не значатся, но их, возможно, с самого раннего утра забрали на рыбалку рыбаки. У Митрича внутри всё оборвалось: таким поботом на соревнования он не попадал. Но вот нарисовались лошади, которых всего лишь водили на водопой. Третье потрясение произошло у физрука от того, что одна из девочек, Волчкова, отказалась бежать дистанцию, так как в пути обморозила ноги.
   С глазами по полтиннику Митрич вернулся из поездки с опозданием на три дня. Наледь на реке увеличилась, автомобильное сообщение по зимнику было вообще запрещено. Тем временем, в поселке детей ждали с нарастающей тревогой, в магазине собирались бабы, в косматых шерстяных платках, и из поганских ртов истекали поношения: "О чем думает директор школы?" Но дети вернулись, никто не заболел, не утонул, наград не привезли, зато самостоятельность показали перед пасовавшим в пути физруком, который на эмоциях зарекся ездить на лошадях в райцентр. По возвращении в награду за путешествие Саша налил ему полстакана спирта из директорского запаса. Покупка лыж себя оправдала: Митрич стал меньше пить, больше времени проводить на свежем воздухе, протаптывая лыжню или совершая со школьниками марш-броски по замерзшим окрестностям, так что алкогольный румянец на его щеках сменила спортивная розовощекость. Но насчет лыжного спорта нашелся неожиданный недоброжелатель.
   Вдохновленный тем, что дядя-зампрокурора фактически разрешил отнимать ружья у всякого праздношатающегося по тайге люда, в школьном коридоре появился хромоногий Герка-охотник. Хромоту он якобы "заработал" от оставшегося неизвестным односельчанина, подкараулившего в тайге промысловика и стрельнувшего в него. Важность визита прочиталась на лице технички Надёжи, ставшей вдруг серьезной. В коридоре Герасим заговорил о том, что его обокрал какой-то школьник. Суть такова: он долго выслеживал соболя, поселившегося возле поселка, столько бензина на него извел, и одна из расставленных ловушек сработала. Но соболь в мешок Герки не попал. Так как к ловушке с раненым и мечущимся зверьком наведался сначала школьник на лыжах. Мальчик сходил домой и позвал взрослого. Тот явился, добил палочкой соболя, с добычей скрылся. Все эти события Герка прочитал по следам на снегу - недаром он охотник-профи. По лыжному следу, оставленному ребенком, убитый потерей добычи профессионал попробовал дойти до места жительства воров, но лыжный след в поселке потерял. Вот он и явился в школу с претензией: зачем ученикам выдали лыжи, вот к чему это привело, они чужие ловушки проверяют. Саша сказал Герасиму, что лыжи школа выдала не для того, чтобы вредить законной охоте, но для физического развития детей. Герка этого понимать не хотел, требовал собрать лыжи под замок, хлопал руками и, обескураженный, ушел. Перед уходом поведал, как тяжело живется охотнику. Мало того, что бензин и порох дОроги, но и запчасти к снегоходу "Буран" не достать. Траковая резиновая лента порвется, и всё - сиди, кукуй дома, без добычи и денег. Зато он наловчился ежемесячно строчить заказы на адрес "товары - почтой", и одна из пяти заявок срабатывает. Вожделенную резину ему наложенным платежом присылают.
  

12. "И кочегары мы, и платники"

   Еще один раз Герасима наказала норка, попавшая не в его силок, а в другие руки. Антоль Ивановиш рассказывал: по утрам в курятнике стали летать пух и перья, некоторые несушки задавлены. "Хорек, наверное, шкодит", - размышлял глава поселка, кумекая, как бы его добыть и тем самым обезопасить свое пернатое хозяйство. И нашел-таки способ: прорытую дыру в курятник забил палкой, а дверь оставил приоткрытой и стал стеречь кровавого разбойника, организовав дежурство. В число дежурных вошел столовавшийся у главы школьный кочегар Кадашов. Как только в курятнике начался гвалт, дверь плотно прикрыли, расставили сети, и кочегар вошел в помещение с верещавшими курами. Зажгли свет. Вооружившись Т-образным черенком от лопаты, Михай прижал зверя в углу. Это была норка, которая, прежде чем умереть, когтями сняла стружку с черенка. Шкурка досталась Росказневу, который стал подтрунивать над охотником: "Герасим, что ты зверей распустил? - ?! - Норка в курятник забралась, пришлось придушить. - Шкурку отдай. Все звери в тайге мои!" Но скаредность одного собеседника разбилась о жадность другого.
   История получила огласку. Кадашов ходил и рассказывал, как норка стружку снимала, а затем рассказчик призадумался. В итоге раздумий никак и ничем не вознагражденный кочегар обиделся и порвал с председателем, у которого обедал за большую плату, отдавая половину получки - 100 рублей. Узнав о грабительских трапезах, Саша прикинул, отчего это Антоль Ивановиш звал его к себе домой столоваться. Заманивал. Но Саша чувствовал, что это будут драконовские цены, и научился готовить еду сам. А кочегар серьезно разругался с бывшим питателем, на дух перестал его переносить.
   Формальным поводом послужил спор о Владивостоке. Захватили ли его японцы во Вторую мировую войну или нет? Росказнев горячо утверждал, что захватили. Сын Юраш ему поддакивал. А Михай Якубович, накануне прочитавший страницу из списанного и отправленного в кочегарку учебника по истории, говорил обратное. Когда спорщики стали брызгать друг в друга слюной и встали на дыбы, кочегар сунул нужный клочок бумаги в глаза оппоненту и обозвал его дураком без подмеса. На том и расстались.
   "По питанию я сейчас независимый!" - бравировал Кадашов. От автономного едока распространился по поселку анекдот о том, как Кынь-Дал собралась навестить американская делегация, и требовалось подготовить население в таком плане: каким был и каким стал поселок. Кого показать проклятым янки? Маньку - неряху? Таньку - давалку? Тольку - дурака? Инструктор из района поработал с кандидатами, чтобы подогнать их под западные образцы, и затем повел делегацию по поселку, показывая, как всё изменилось. "А вот Мария Ивановна, была неряхой, а сейчас знатная свинарка. Вот Татьяна Петровна, была простой давалкой, а сейчас валютная проститутка. Вот Антоль Ивановиш - ведь дурак-дураком, а - председатель!" К ярлыку дуропляса органично примыкали устоявшиеся, приставшие к языку председателя слова и выражения, употребляемые им по всякому поводу. Когда выступающему на сходе Росказневу необходимо было подчеркнуть антисанитарное состояние улиц, то он восклицал: "Развели тут Чикаго!" А когда возникала потребность отразить собственное участие в поселковом мероприятии, то подчеркивал: "В таком масштабе!" Эти два выражения всячески коверкал и высмеивал Кадашов при встречах с сельчанами, роняя авторитет прежнего товарища.
   Узнав о своем анекдотическом ореоле, Росказнев открыл-таки давно известную истину в том, что "в своем друге ты должен иметь своего лучшего врага", и затаил злобу, а Кадашов пустился во все тяжкие, костеря и ругая прежнего приятеля, припоминая все его свежие и давние прегрешения. Так, Саша помог написать кочегару жалобу: печь у того была лицом в комнату, что осложняло жизнь: в комнате оседала сажа, и тянуло угаром. Письмо ушло в район и по советским законам вернулось к тому, на кого жаловался Кадашов - Росказневу. Тот удивился грамотно написанным и логически завершенным фразам, вызвал заявителя к себе, прочитал это письмо вслух и радостно заявил жалобщику о том, что все выявленные в ходе эксплуатации недостатки должен устранять сам жилец за свои средства, а предсельсовета потом проконтролирует качество исполнения работ по искоренению недостатков.
   С возрастающим чувством можно было проследить, как разгорается эта вражда. Оба оппонента были из Кемегловска, сибирского угольного городка. Кадашов был при учебном женском корпусе вроде мастера на все руки, поскольку всю жизнь с деревом на "ты", с железом на "ты". Еще в училище он возненавидел произносимое, как дубиной из-за угла, обращение "Михай Якубович". К нему с любой мелочью обращались преподаватели, чтобы что-нибудь починить, подвесить, поправить, выстругать, собрать, отремонтировать. Собственно, это был Гошан-умелец кемегловского розлива. Разумеется, просители отделывались "спасибками", что исполнителю не булькало. И расписывался он в актах выполненных работ также не активно. По этому поводу кочегар даже собственную подпись выдумал. Полюбуйтесь на оригинал - действительно, смешно. Загогулины в самом начале подписи напоминают известный жест, обозначающий желание или намек "кирнуть", о чем говорят поднятый большой палец и вытянутый мизинец, выдающиеся из кулака.
   Однако эту подпись можно назвать лишь прелюдией к подписанию необходимого просителю документа: сначала, на просьбу подписать, Кадашов ставит эту вымогающую дозу спиртного подпись на отдельном листочке бумаги, а затем, как только проситель уразумеет и нальёт ему водки, то еще не ослабевшей рукой Кадашов готов поставить настоящую, не потешную подпись.
   Директор женского училища, некий Закревецкий, впоследствии выбившийся в начальники облпрофтехобразования, видя понурое состояние Кадашова, с которым приходилось распивать бутылочку, научил кочегара смешно расписываться и сделал благое для кочегара дело. Через знакомого директора местного завода он пристроил собутыльника на фиктивную рабочую должность на этом заводе. Пятого и двадцатого числа каждого месяца Кадашов приезжал к заводской кассе завода за деньгами - за авансом и получкой, выстаивал очередь в заводскую кассу, получал на лапу "заработанное"; денежная подпитка была хорошей, от завода не убыло. Закревецкий как-то показал ему этого директора в толпе: "Вот этот мужик деньги тебе платит". [...].
   Закревецкий скоро умер: сидел дома, смотрел телевизор и вдруг громко крикнул: "Жена, все вокруг красное стало!" У него лопнул кровеносный сосуд в голове. На похоронах шефа пэтэушницы стояли в траурном оцеплении с белыми бантами и белыми цветами в руках. Так вот Кадашов, Росказнев и Закревецкий были одна банда.
   Первым отпал от дружной компании будущий глава Кынь-Дала, поехав на север за длинным рублем. Когда он уезжал, то попросил Кадашова, чтобы тот забрал у Закревецкого и передал ему бензопилу: тому она без надобности, а в тайге этот инструмент всяко сгодится. Кадашов пришел к Закревецкому с просьбой о выдаче бензопилы, и тот сначала кинулся ее доставать, достал, но передавать отказался: ведь пила денег стоила, а прижимистый Антоль Ивановиш никаких денег не передал. А ведь какие друзья были: в бане парились, выпивали брудершафты, вместе баб пежили. И вот бензиновая пила рассорила друзей, как турецкое ружье Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. Теперь жадность и мелочность Росказнева оценил и Кадашов: за норку с ним не рассчитались, а ведь это он ее поймал, задушил и рисковал здоровьем: зверек был готов прыгнуть ему на лицо с последствиями самыми неприятными - глаза выдрать.
   Травя эти и другие истории Саше, как соседу по дому, Кадашов сетовал на то, что много денег передал за питание. Ничего не скопил кочегар за последние полгода, на чужой карман и свой туалет сработал. Он даже в зиму вышел без запаса дров. Учительская-то норма ему не полагалась, как техническому работнику, покупать - денег жалко, а уголь таскать из кочегарки - не натаскаешься, да и заметят, донесут тому же врагу, хлопот не оберешься. Поэтому предпен изготовил козлы для пиления дров и свалил два сухостоя у дома - две ели. Принялся их пилить лучковой пилой, что неподъемно для старика, входящего в фазу рамолика. Попилив какое-то время, Кадашов совсем измучился и обратился за помощью к Саше, который уезжал в командировку в Носивобирск. Саша разрешил пользоваться его дровами. Поэтому с весны на лето остался "памятник": возле входа в кадашовскую половину дома лежала груда еловых бревен, а на самый верх груды кочегар водрузил самодельные козлы и всем проходящим комментировал композицию словами: "Это памятник главному кыньдалскому козлу, главному дураку!" И для тех, кто еще не был в курсе, добавлял к комментарию анекдот про американскую делегацию.
   Другими словами, Саша помог соседу немного сэкономить денег, чтобы предпен мог хороший подарок приобрести для взрослого уже сына, оставшегося в Кемегловске с матерью, бросившей кочегара. "Почему бросила? - Да хахаля завела". Приехал Кадашов из командировки со Шпицбергена, где уголь добывал, хорошие деньги привез, а она уже с другим сошлась. "Стоит, в лицо смотрит и глаза заморозила". Маленький тогда сын встал на сторону отца. Кадашов выстругал ему из доски отличную модель автомата, а когда ейный хахаль спросил о том, где взял автомат, то сынок ответил, что "это не ты, это папа родной мне сделал". Хахаль обиделся на ответ ребенка и квартиру покинул. "Ёпля на этом закончилась", - с удовлетворением констатировал обманутый угольный гастарбайтер. Но жена в семью не вернулась. Вернее, вход в родной дом Кадашову оказался закрыт. [...].
   К Саше обратился другой кочегар, как будто участник Великой Отечественной войны, по фамилии Ваникуров. Обратившийся похвастал, что его взрослый сын-летчик прислал денежный перевод на 300 рублей с припиской в почтовой квитанции "папе на пропой". В Сибири не надо дразнить карася червяком, а мужика пачкой пьяных денег. Червяк и деньги исчезнут за один чих. Деньги пропить? Пожалуйста! Только места нет? Да, дома с женой и школьником-сыном не загуляешь. "Зачем же дома, - посоветовал Саша. - Вот у Кадашова пусто. Баба уехала". Так что можно совместить: кому радость обмыть, кому горе залить в свободное время, не при исполнении кочегарских обязанностей. Что и было исполнено. Еще стоял вопрос о закуске. К тому времени еще один кочегар, Эталон Башарыч, продавал мясо от бычка, сломавшего ногу, - так Башарыч отдал в кочегарский котел неликвидную голову подросшего теленка.
   Жареные мозги - это сытная закуска, и пропой трех сотен прошел на "ура". Дошло до того, что Кадашов стал отказываться ходить в магазин, где на пропойные деньги покупал только хлеб и водку. На него говорили, что он только водку и хлеб покупает, и неодобрительно качали головами. Но, кряхтя, ходил, так как больше было некому. А Саша пенял ему в шутейном виде: "Видишь, а говорил, что спасибо не булькает. Еще как булькает. Так булькает, что отказываться стал". "Кто ж мог предположить, что так все сложится, так карта ляжет", - оправдывался Кадашов. Ваникуровские деньги мужики пропили с треском. А свои кровные накопления, вырученные за станок, Кадашов затаил.
   Станок был замечательный: на нем за один прокат бруска можно было получить одну сторону оконной рамы, со всем необходимым профилем. Кочегар сделал станок на досуге из запчастей, подобранных на свалке, приторочил устройство под навес к водонапорной башне, от нее запитал электричество. Конструкцию увидел Шашкин, положил руку на станок и сказал, как отрезал: "Плачу 300 рублей". Так вот на этот неплохой приработок и покусился грамотный выпивоха Ваникуров, просадивший уже пропойные деньги и желавший вечного банкета. Он действовал по принципу: в пьяном деле копейка рубль, а рубль червонец за собой тянет и хорошие сотни вытягивает. Раз Ваникуровские три сотни пропиты -- даешь три сотни Кадашовские! Но прижимистый кемегловчанин Михай Якубович на уловку не поддался и кошелек не расстегнул.
   В перерывах между пьянками за инициативную оплату за станок он сделал Шашкину фаркоп, или крючок на "Буран", чтобы благодетель мог таскать на снегоходе коробУшку, крытые санки с высокими бортами. Позже, когда Росказнев турнул старого друга из Кынь-Дала совсем, а Шашкин переместился в Карсук руководить травяным помолом, то у Шашкина на дворе можно было увидеть Кадашова, устроившегося при чужом хозяйстве вроде приживальщика. Но пока мужики гуторили и пили. [...].
   В первый раз Саша увидел этого любителя [Ваникура] погуторить на школьной линейке - его пригласила в обход администрации авантюрная Шептериха. Перед шеренгой учеников, всего-то 30 человек, предстал кряжистый мужик в сборной одежде: к гражданским темным брюкам прилагался военный китель с грудой медалей. Их владелец нескладно, но громко, голосом как будто контуженого человека вещал про войну и наказывал школьникам хорошо учиться. Позднее выяснилось, что Ваникуров родился в 1928 году, имел старшего брата-летчика, умершего после войны от ран. При устройстве в кочегарку соискатель представил трудовую книжку, где год рождения был банально подтерт: у "восьмерки" бритвочкой или кончиком ножа поскребли "загогулины" - получилась "тройка", а 1923 год - это приемлемый год для призыва на войну. Саша звонил в райвоенкомат и спрашивал о таком ветеране, и ему ответили, что в списках участников войны Ваникуров не значится, а на приглашения прийти и представить необходимые документы, чтобы получать всевозможные блага, не приходит. "Чудак-человек, - подумал Саша. - Без чудаков деревня вообще не живет".
   Позже Гутя рассказала, что перед своей кончиной старший Ваникуров рассказал младшему брату о своих боевых подвигах и умер от ран. Его мундир с орденами и медалями пришелся младшенькому в пору, только брюки потерялись. И разговоры пригодились. Речи "выжившего в воздушных боях" ветерануса на торжественных школьных линейках звучали громогласнее военных сводок Левитана. Всем желающим боевой летун демонстрировал вмятину на затылке, полученную от удара поленом в пьяной драке. (Вот она и контузия, что дала громкий голос!). По рассказам контуженого выходило, что, когда на Балтике на Кинбурнской косе ("Стоп, - поймал себя на мысли Саша. - Эта коса на Черном море. А на Балтике Куршская коса есть. Заговорился, кухтеря!") самолет подбили, и колпак кабины заклинило, Ваникуров спасся, пробив головой бронестекло и заработав, таким образом, вмятину на башке. Выпал из горящей машины и успел раскрыть парашют над самой землей. А то, что в районном военкомате о нем не знают, так "там бюрократы сидят". Деревенские же арифметики подсчитали: что же, он 13-летним мальчишкой на штурмовике летал? (В 15 лет на военном самолете летал единственный летчик Аркадий Каманин).
   Страсть Ваникурова к наградам способствовала тому, что перед вручением знаков отличия и других наград сельский глава Антоль Ивановиш строго следил за столом с заветными коробочками на красном сукне, поскольку иногда некоторых "висюлек" недосчитывались. Ажно пропал орден.
   Его должны были вручить матери-героине, но многодетную сельчанку опередил летный феномен. Зашел в сельсовет, увидел орден, и - нет ордена. Ветеранус выждал время, когда поутихнет скандал, связанный с этой пропажей. Материнский орденок в ряду других чужих наград увидели на груди Ваникура, который в очередную "красную" дату гордо шагал по деревянному тротуару на поселковый митинг. Среди кыньдалских аборигенов возникло волнение. Расспросы и поиски награды возобновились. И с груди ветерануса материнская звездочка исчезла "до лучших времен".
   "Ну чем может быть опасен такой чудила, из Нижнего Тагила? Ну, брешет. Ну, висюльку попёр". Тут один из кочегаров, Лимбух, тоже пьющий, но пьющий дома - он потомок ссыльных жителей разгромленной Республики немцев Поволжья - перешел на работу в школьную кочегарку, где и встретился с прощеным врагом Ваникуром. Вражда мужиков вышла из-за покосов. Покос тем ценнее, чем ближе к дому. У немца трава рядом, Ваникуров ездил косить на аллап, срединное по расстоянию от села поле, но Ваникуров считал, что косит он на неудобице, у черта на куличках. И вот начались поджоги. В один год у Лимбухов сгорел стог сена, и во второй раз тоже. На третий год с бичом в руках рассерженный косец подкараулил поджигателя. "Ты меня жги, ты чего моих детей молока лишаешь?!" - учил негодяя Лимбух, внахлестку полосуя катающееся по земле тело. И выучил, так что обошлось без привлечения правоохранительных органов и большой огласки. Не могила горбатого исправила, а обыкновенная плетка. Ею выправлять характеры в деревне сподручнее, хотя для летучего брехуна, да еще и поджигателя, пожалуй, подошло бы прямоугольное углубление в земной поверхности для окончательного исправления. [...].
  

13. "Я напишу красивый роман, в котором я останусь собой"

   В это время Саша задумал написать абсурдный роман под названием "Под водой", и поганая глушь ему в этом помешать не могла - наоборот, помогала. Идиотизм жизни упирался в алогизм прозы. Впрочем, это был уже пройденный классиками этап. Возьмите того же Кафку, главного запевалу в хоре бестолковых литераторов, которые, однако, для ума много чего полезного написали. Тем не менее, костяк действующих лиц и парочку мизансцен автор наметил и даже написал начало. [...].

***

   Роман написан не был, хотя антуража было предостаточно, достаточно было сходить в гости к иному поселянину.
   У Ваникурова появился гость, некий дальний родственник, отбывший 15 лет за убийство. Этот гость ранее работал трактористом в Казахстане и столкнул в овраг будку-времянку, в которой спал старик. И вот это возмужалое на казенных харчах существо мужеского пола сначала тихонько, а потом и во весь голос стало самоутверждаться. Всё лето он просидел на шее у Ваникура. Жить ему было негде, на работу никуда не брали. Да он и не хотел работать. Так, по мелочи, подсобить, за стопку-другую. А выпить был не дурак. На одной из посиделок под рюмочку он вдруг неожиданно и словесно напал на Сашу: мол, этот человек с нами за столом сидит и не знает, что такое ВПП. Саша не растерялся: "Ну а ты не знаешь, что такое ИПППП (инфекция, передающаяся преимущественно половым путем)". Выяснилось, что под ВПП зэчара имел в виду взлетно-посадочную полосу, а вот про ИПППП Саша ему ничего не сказал. Встал и ушел, пообещав себе: с Ваникуром и его гостями больше не вязаться.
   Трудное это искусство - уйти вовремя, по-ницшеански размышляя о пользе и вреде своевременного ухода. Ведь это правда: общение с кочегаром Ваникуром было выгодным. Он давал Саше пострелять из школьной "воздушки" в своем хлеву по крысам. (С другими развлечениями в поселке, кроме волейбола, было туго. В хлеву рассыпали пшено, крыса безбоязненно выходила его собирать и попадала под выстрел. Делала смешные курбеты и подыхала. Как-то Саша настрелял ведро крыс, и хозяйка Катрина сказала: "Спасибо за ту старую и толстую крысу, что вы убили. Корм поросенку даешь, так она впереди него к кормушке лезет"). Ваникур зимой как-то провел Сашу в сени, где стояли лари, обитые железом. В ларях была лосятина. "Ни одна семья в Кынь-Дале без лося на зиму не выходит. Завалят сохатого, без лицензии, и по ночам мясо рюкзаками выносят. А то, хлопнули как-то из ружья возле поселка совхозную лошадь. От голодухи она сбежала с конюшни и пристроилась возле частного стожка сено похрумкать. Там ее подстерег жадный хозяин, а то и подслеповатый охотник: думал лось пришел, а оказалась лошадь. Но в голову ей стрелок не промахнулся. Вот такая, с кулак, дырка. Мясо я брать не стал, лошадину только татары едят, колбаски из конины и кишок понаделают, с лучком и чесночком, и едят. Ничего у них не пропадает". Ваникур дал Саше три больших куска лосятины: "Это тебе, директор". [...].
   Там всегда становится грустно, где появляется бывший сиделец, который обязательно постарается навести вокруг себя тюремные порядки. Хотя жена Ваникурова хорошо о нем отзывалась: вот, подсобил в сенокосе. Муж ей перечил: ну да, где я сяду, там и он присаживается, и не кСсит больше. Но помимо вольготного житья на деревне тюремный негодяй подсматривал и подслушивал, а потом подзуживал. Он подсмотрел, как Саша привез бочку бензина - дефицитнейшее для села топливо. Бочку (пустую) дала Гутя во временное пользование. Сам по себе бензин был школе не нужен, но служил в качестве жидкой, как и водка, валюты: им можно было оплатить дорогу и съездить с кем-нибудь до Карсука. Да и на рыбалку. Но вот Саша ушел в отпуск, бочка осталась в школьном сарае под замком, а к Ваникуру приехал знакомый охотник и попросил бензина, который ему нужен позарез. "А я знаю, у кого есть бензин! Могу помочь", - раскрыл поганый рот поганый зэчара. Директора нет, чтобы бензин попросить. Зато был тюремщик, пьяный Ваникуров и обеушка - выдерга, гвоздодер, которым летун-кочегар подломил замок на двери в сарайчик с заветной бочкой. За этим занятием их застала Гутя, поднявшая крик. О бензине узнал Росказнев, который стал наведываться, требовать ключи и бензин - ему тоже надо было ездить. Так и выдоил за лето, кемегловский подлец, 200-литровую бочку почти до дна. Гутя встретила Сашу словами сожаления: бочка практически пуста. Саша подумал, что это ему выгодно: бензин он спишет с баланса - ведь на школьном бензине сам председатель ездил, а с Ваникура он что-нибудь поимеет. В такой ситуации разве можно считать себя обокраденным Шпаком? Как и следовало ожидать, Росказнев без запинки подписал акт о списании топлива, а струсивший перед уголовной статьей за взлом помещения кочегар принес 200 рублей, отдал их в Сашины руки и тут же стал пугать последствиями.
   После кувырков под Лимбуховой плеткой из-за аллапа, да-а-а, пора было Ваникуру-брехуну показать Саше свои потаенные ядовитые зубы. Долго он их точил. Дело в том, что после памятной разморозки системы отопления предстояло наладить ручной контроль над бесперебойной работой кочегарки. А это еженощные (!) визиты администратора к чуть теплому водогрейному котлу в то время, когда моторы вращаются, а начальник совковой лопаты спит, а рядом валяется опорожненная виная или, что хуже, водочная бутылка. И мороз под 40 на дворе. Такое случалось частенько, и постепенно Саша наживал среди поганых гегемонов, которых изгонял из кочегарки, личных врагов. Он приводил свободного от смены кочегара, будил спящего пьяницу и выпроваживал его восвояси, разбив для эффекта пустую бутылку о пол, а если стеклянный сосуд был почат или полон - сначала выливал жидкость за порогом кочегарки, а затем с грохотом разбивал бутылку. Так сменщик, подменивший пьяницу, работал в сносных условиях, без алкогольных запахов, смущающих любого кыньдалца. Выгнанный и уволенный затаивал злобу. При встречах на деревянных тротуарах смотрел исподлобья, по-волчьи. Такие взгляды Саша мысленно и просто топтал в снег. Это топтание ему напоминало смертельные случаи, регулярно происходящие в школе при его прямом участии -- палача.
   На ночных поверках Саша включал в школьных кабинетах свет, чтобы пройти в каждый класс и пощупать батареи. Часто в классах при этом метались крысы, настигнутые врасплох. Их Саша тоже подкарауливал, чтобы убить. Когда крыса металась по классу, стремясь к единственному выходу, через который она пролезла - обгрызенный угол двери, то Саша, встав в проеме, чуть приоткрывал дверь так, чтобы образовался небольшой проход, над которым он приподнимал ногу в тяжелом валенке в калоше. Важное мгновение - поймать момент, когда крыса станет прошмыгивать под валенком, и в этот миг надо было топнуть ногой, всего лишь. Координация палача не подводила: хруст косточек обозначал для серой твари конец экзекуции. Затем Саша брал бумажку, через бумажку брал тушку за хвост и выносил труп на школьный дощатый тротуар, откуда с замаха кидал угощение на заснеженное футбольное поле. Проходил в кочегарку и удовлетворялся обстановкой в котельной, открывал заслонку топки и смотрел, много ли в топке горит угля. Бросал в топку крысиную бумажку, которая вспыхивала ярким пламенем и гасла, как вспыхивает и гаснет жизнь никчемного существа. А когда возвращался домой, то на заснеженном поле никакой крысиной тушки уже не было - виднелся лишь отпечаток широких крыльев совы или филина, спикировавшего на поле и подобравшего угощение. Так вот изгнанных из кочегарки пьяниц Саша отождествлял с раздавленными крысами, представляя, как самих пьяниц на производстве следовало бы также давить. Зачем они живут, кому они нужны? Надо их стрелять из ружья, чтобы мозги вылетали из этой падали и падали, удобряя почву. Это самые-самые враги. Да люди ли они? Еще Пушкин писал о врагах, что "им место в полях России среди нечуждых им гробов". Из числа проштрафившихся кочегаров только изгнанный Гошан, обустроивший кузницу в совхозе, очень жалел, что так подвел директора. Да и в кузне у него вскоре все пошло кувырком из-за перманентного пьянства.
   Враги тротуарные - это одно. Другая беда - ночные проверочные походы. Мало того, что эти хождения досуг сокращали, так они еще и не оплачивались. "Это всё административная ненормированная работа". Саша подумал, что тех 300 рублей, получаемых за директорство, явно недостаточно за ненормированный рабочий день, когда днем - школа, ночью - кочегарка. А если смены нет по причине всеобщего пьянства, то и самому директору приходилось кидать уголек. Это была советская долбанная система, к которой надо было приспосабливаться, чтобы за свой труд получать достойно, а от нее не убудет, от дырявой марксистской системы. И Саша приспособился: объявил кочегарам, что вместо суток он будет закрывать им в табелях учета рабочего времени всего 23 часа - ведь час они не работают, обедают. С этим кочегары volens-nolens, волей-неволей, согласились. А высвободившийся час на себя записать директору было нельзя, но можно - на Гутю, что это якобы она ходила и проверяла кочегарские смены. Накопившиеся за месяц рублики, их выходило около 50, Саша милостиво оставлял техничке, которая приходила в бухгалтерию сельсовета, расписывалась в получении денег, совсем как Кадашов на кемегловском заводе, и уходила. (Ведь она ему белье стирала и была верным собирателем и источником слухов в поселке, а также играла роль клаки в деревенском театре абсурда). Забирать из натруженных, изробленых женских рук полтинник? На это у Саши просто не поднялась бы рука. [...].
   Отдав две сотни за попытку кражи бензина, Ваникуров, памятуя, как его на пару с тюремщиком костерила Гутя, перешел в наступление: "Кто надо, тот узнает, как вы, директор школы, от нашего рабочего графика час оторвали, а Гутя получала за этот час и вам отдавала. Это мы через ОБХСС выясним". Так куражился прежде хлебосольный болтун, физиономия которого сияла уверенностью в то, что за ней, этой физиономией, осталось последнее слово. К тому времени у Саши окончательно сформировалась уверенность в подлой подкладке низменного человека. А ведь этот Ваникур ездил в Тонск в гости к своей взрослой дочери, по мужу Хитрованской. И заодно, под предлогом доставки Саше малонужной ему книги "Утопический коммунизм" побывал в гостях у его родителей. Напился там до безобразия, стал раздеваться, демонстрируя какой он еще хороший телом мужик, наклонял голову для показа "боевой", т.е. "поленной" вмятины на недопроломленном черепе. "Отец уже от водки свалился, а ему всё мало, - сообщила Саше мать по телефону. - Но я до последнего его не выгоняла. Этот мужчина, может, тебе там нужен". Нет, давно не нужен. Браконьерской лосятиной не делится, молоко от его коровы невкусное, врет на каждом шагу как Сиверс Меринг, родоначальник фразы о сивом мерине. На той встрече мать узнала от раздевшегося Ваникура телефон его дочери и вызвала ее, чтобы та забрала натурально распоясавшегося отца. Дочь приехала с мужем и заплакала. Ваникур, еще при звонке, пьяно балагурил, что звонить не надо, что он останется на ночь. Но по приезду дочери присмирел, оделся, и его увезли к чертям собачьим.
   Позже, когда еще по ночам прихватывало морозцем, вернувшийся в Кынь-Дал Ваникур не вышел на смену. Его можно было встретить верхом на лошади, разъезжающим по поселку в пьяном виде. "Загулял я! Гуляет казак". [...].
   Саше вспомнилось, как в начале учебного года, на рабочем совещании в кабинете директора, Шашкин спросил о надежности школьных кочегаров. Саша назвал надежными Кадашова и Ваникурова. Сидевшие на стульях бригадиры дружно рассмеялись. Саша понял, что всей ваникуровской подоплеки он не знает, хотя летун с "боевой" вмятиной на затылке без замечаний продержался на должности почти до конца отопительного сезона, но, в конце концов, опрокинул свою репутацию по подлой подставе. Помимо прогула был лишен части отпускных выплат и немедленно уволен, благо солнце поворачивало на лето, клящие (жгучие) морозы прошли, днем начиналась сляка; хоть изредка, но все же налетал хивус - холодный ветер со снегом. Ваникур ездил на лошади по поселку и врал всем, что меняет место жительства, - перевозит семью в поселок Зональный под Колпачом, где лежит в сырой земле его первая женушка, умершая от силикоза легких. На поле, где она работала, самолет сбросил пестициды. Пролетел "кукурузник" с двумя белыми лентами позади, и нет человека. Жена враля Катрина ходила по поселку, опровергая эти бредни: они действительно уезжают, но не под Колпач, а в Иркудскую область, в Жидкино, а ее сын Чубук с семьей переезжает в рядом расположенный Дайшет. Молодежь в райцентре будет жить, а старики на земле, огородничать и держать мелкий скот, чтобы молодежь поддерживать.
  

14. "А раззудные старухи их разносят по умам"

   Катрина, жена Ваникура, простая худенькая сибирская женщина, хлебнула горькой жизни немало. Первый ее муж, тракторист, погиб, провалившись под лед на Большой реке. (Об этом уже упоминалось). Второй муж, Ваникур, казался стСящим мужиком, который воевал, но вскоре люди стали говорить, что не воевал, а присвоил мундир и легенды старшего брата. Ее это коробило, но куда деваться? Родила второго сына Лешу, который стал заикаться после того, как хулиган Усакин, местный брандук, сбросил мальчика в школьный подземный пустой и забетонированный резервуар под воду, построенный на всякий пожарный случай. Заику Саше стало совсем не жаль, когда тот хулиганил вместе с Ляпкиным возле директорского дома: мальчики привязали картошку к окну, так что пришлось одеваться и выходить на свежий воздух, чтобы отвязать брякающий в стекло замерзший корнеплод.
   Жещина держала дом: гоняла пьяницу-мужа, с надеждой смотрела на последнего сына-заику. В доме было чисто. В сенях - голячок, веник из хвойных веток, снег с валенок сбивать. ("М-да, как по пословице: ёлка чище метлы дом приберет"). Как войдешь в дом: на стене большие портреты предков и маленькие фотографии других родственников, людей бравых: с кинжалами, плетками, в черкесках с газырями. В комнате была большая двуспальная кровать, с набалдашниками и шарами в головках, укрытая клинчеватым (расшитым лоскутьями - на Западе этот стиль стали называть пэчворком, а в Сибири экономный метод шитья освоили давным-давно) одеялом и батареей подушек мал-мала меньше. На стене часы над зеркалом, с тихим ходом -- таким, что казалось, они не тикают. (У Саши сложились строчки: "Молчат часы на зеркале старинном, ведущие отсчет небытия", и заодно вспомнился неоконченный рассказ Марлинского "Часы и зеркало" с причудливым осмыслением категории времени в связи с динамикой портретных изменений, наблюдаемых в зеркале). На шкафу - лагунок, бочонок с бражкой, откуда Ваникур регулярно и тайно отхлебывал, нарываясь на скандалы. У печки с макатрой (чугунками) имелся совок с дырками - шабала - для выгребания живых углей, которые помещали в старинный утюг, нагревали его, и можно было гладить. [...].
   Катрина удивляла Сашу своей народной жилкой: когда она о чем-нибудь говорила, филолог запоминал и записывал за ней, поскольку словесные формулировки были точны. Чего стоит такая фраза о потерянной вещи: "Ну, куда я ее запропастила?" [...]. На гавкающую собаку говорила: "Собака меркает", а на пузатую кошку сказала: "Кошка кСтая ходит", т.е. кошка под котом была, на что у Саши в тот же октябрьский вечер родилась поэтическая юмореска с обыденным для деревни драматичным финалом. [...].
   Перед переездом Ваникур распродавал лишнее. Он продал вновь прибывшему в Кынь-Дал трактористу дом - отдельно и подсобные помещения - отдельно, а вскоре выяснилось, что это переплата, так как жилье и подсобки составляют усадьбу и по отдельности не продаются. Переплаченные 800 рублей покупателю вернуть не удалось. В бросовую распродажу попал жеребенок.
   ...Ох, как любил и холил Ваникур свою кобылу Волнянку. Радовался, что она в табуне погуляла - и этого жеребенка принесла. Приплод хозяин выращивать не стал, так как незачем: есть корова, бычок и кобыла. Всех прокормить трудно. Помахай-ка косой. Да поборись за лучший покос, поджигая чужие стога. Поэтому жеребенка он заранее определил на продажу татарам. Они, дескать, из него колбасу сделают. Мясо отваривают и, перемешав с чесноком, им его же кишки набивают. Объеденье. Шкура тоже ценность имеет. Но вот за своего жеребенка Волнянка рачительному хозяину отомстила.
   Лошадь долго простаивала в хлеву, к дороге и встречам на дорогах была не приучена, а как запонадобилось Ваникуру съездить напоследок в Карсук - момент расплаты пришел. Хозяин запряг сани, поехал по зимнику. А навстречу трактор. Ваникур вылез из саней, взял лошадь под уздцы, чтобы сдержать ее при приближении шумного агрегата. Но тракторист подъехал и прямо возле лошади сделал перегазовку. Волнянка рванулась и сбила хозяина с ног. Не просто сшибла, а протащила по нему сани с болезненным итогом - переломом костей таза. Два месяца вредный мужик отлежал в больнице, где ходил под себя.
   После убытия болтуна-летуна вздохнула с облегчением школьная техничка Надёжа, так как до нее доходило, как Ваникур хвастал, что на покосе вступал с ней в половую связь. "На Надёже я качался, как на трУнде (качком месте на болоте), попрыгал вволюшку. Груди - во!" И выставлял кулак с поднятым вверх большим пальцем. Отчасти это было правдой. В один из темных зимних вечеров Саша шел проверять кочегарку с дежурившим Ваникуром. Темень - ни зги не видно. Еле различима снеговая тропка к школе. И вот навстречу ему вырастает фигура технички - больше некому. (Иногда технички мыли пол в школе по вечерам, управившись с дневными делами дома). Фигура голосом Надёжи запанибрата говорит: "Чо, дроля, домой ужинать ходил?" Саша ответил, что это идет директор проверять кочегарку. Надо было почувствовать, как в темноте покраснела, смутилась 45-летняя баба-ягодка и молча прошла мимо.
   Саша подумал, что не всё в ваникуровских враках неправда, на чем-то эти завихрения зиждились и воплощались наяву. Женщина в соку, разведена, старшие дети сами родители, мужика нет. Почему бы и нет? Ночами красться в чей-нибудь овин, под лай собак. Увольте. Уже было. Пьяненький Эталон Башарыч попал как-то ночью в овин самой Надёжи, и чем они там с хозяйкой занимались, какого человеческого метиса делали - мало кто знает, но жена Эталона, прогулявшего всю ночь, вдруг возненавидела мужа. Тогда Башарыч специально выставил спиртное и закуску Нефедину и Саше, чтобы потом всем троим заявиться на добавку в гости к татарину, пригласившего коллег по праву хозяина, и хозяйка по всем правилам гостеприимства обязана была гостей встретить, приветить, угостить и заодно, на это рассчитывал Эталон, помириться с мужем, простить ему ночное прегрешение. Но женщина никого за шервик (порог) не пустила. На татарском языке Эталон костерил своенравную жену, плакал ребенок. Переходя с татарского на русский, Башарыч кричал: "Ёлкин дед!" Саша и матфизик постояли на улице у дома, послушали крики и ушли.
   Позже в татарской семье установился формальный порядок. Сашу пригласили на посиделки, чтобы загладить прошлую неловкость с приемом начальника мужа. Посидели, собрались было попить чаю, который почему-то не заварился, был с белой шапкой пены, и его Башарыч слил в помойное ведро, а заварку вытряхнул в пылающую печь. Затем татарский отец порадовался за своего ребенка, который кружился по кухне и припадал к его ногам, чтобы не упасть. "Чего он кружится, Башарыч? - А ты что, так в детстве не кружился, что-ли?" Услышав ответ на вопрос в форме вопроса, Саша понял, что и второй прием пошел насмарку. Что хитрый татарин пригласил его, чтобы на фоне этой встречи не столько чаем угостить, но с женой отношения доулучшить. Бог в помощь! Директор дал понять подчиненному и его жене, что вина заглажена, и откланялся.
   Вскоре татары уехали в Онск и там, похоже, развелись. Таковы бывают последствия ночевок в чужих овинах на тугих охапках сена, которые напоминают и лабзЩ - качкое место на болоте, и женские могучие кочки. Чужой овин и пьяное кувыркание в нём - причина развода. А вот на покосе - милое дело. Далеко в поле уходят косцы. Вжик-вжик! Где-нибудь в кустах отдыхают, пережидая полуденный зной. Главное, шито-крыто. Только дролечка Ваникур на редкость языкатым оказался. Ничего святого.
  

15. "Письма нежные в осень нам нужны"

   Некой отрадой и отчасти обязанностью в деревне являлось писание писем для тех, кому куда-то можно было написать. Из той дыры, куда Саша попал, письма с "большой земли" представляли собой некий свет в окошке размером с тетрадный лист, тем более - они приходили на деревню без обозначения улиц и домов: населенный пункт и фамилия получателя. По сравнению с обозначением адресанта, проживающего в Тонске, Симферополе, Ленинграде, Москве и даже в швейцарской Лозанне (оттуда ожидалось письмо!) для человека, жившего посреди поселка, адресные данные были чем-то вроде каната, за который надо было ухватиться, чтобы, рывок за рывком, выбраться наверх, в цивилизацию.
   В Лозанну Саша написал Жоржу Сименону, заканчивающему жизненный путь. Узнав из газеты о том, что писатель уже ничего не пишет, а лишь бормочет в магнитофон обрывочные воспоминания, которые его помощники переводят на бумагу, и уже набралось более 2000 листов текста, а кроме того, писатель взял за моду руками тех же волонтеров отвечать на все письма читателей, временный житель Кынь-Дала написал Сименону письмо для одобрения следующего детективного сюжета. На своей лодке перевозит пассажиров с берега на берег Большой реки лодочник по имени Харитон. Так это ж Харон! Поскольку некоторые пассажиры пропадают ввиду того, что перевозчик вспоминает в них своих прежних - детских и юношеских обидчиков и расправляется с ними. Во как! Блюдо давно холодное, а страсти кипят. К идее о Хароне Саша не случайно обратился к уходящему писателю, которого поджидал свой лодочник, и угаданное верное заключительное вхождение в последнее транспортное средство явилось бы как бы передачей эстафеты, на подобие державинско-пушкинской встречи, когда "старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил".
   Сюжет о сибирском Хароне имел вариации. [...].
   Но Сименон не ответил: то ли данного слова не привык держать, то ли любопытная завпочтой Р. Тетеркина вскрыла и спрятала письмо, то ли еще что-нибудь в этаком роде. "Застревали письма по дороге в пальцах узловатых и сухих". Вообще-то на почтах всегда развлекались - совсем как столичный почтдиректор Булгаков, вскрывавший переписку Пушкина и прочих знаменитостей - чтением чужих писем, так как это составляло постоянное занятие в плетении интриг, устройстве скандалов и прочей междоусобицы в косной кыньдалской среде.
   Вот уж кто всегда отвечал на письма, так это мама. Ей Саша жаловался на быт и получал в ответ довольно дельные советы: на рыбалку зимой никто в резиновых сапогах не ходит; пол в комнате надо чем-то застелить, и тогда через щели в комнату будет меньше проникать холода и т.д. Всё же Саша иногда утрировал и сгущал краски, подкрепляя палитру сетований возникающим желанием застрелиться из "воздушки". Но это был всего лишь фарс: с каждой получки директор школы отсылал почтовым переводом 100-150 рублей, чтобы мама перекладывала их на сберкнижку. Сын копил деньги на кооперативную квартиру в городе. [...].
   Волей-неволей отвечали на письма (а по закону не могли в то время не отвечать) толстые литературные журналы обеих столиц. Саша веерообразно разослал им для публикации свое стихотворение, грозившее стать "паровозиком", официозным стихотворением - о войне. [...]. ...И только из "Огонька" единственная и неповторимая Анна Гедымин ответила, что по одному стихотворению нельзя судить о поэте в целом. (Саше показалось, что, вот, наконец-то, искомое слово - поэт - прозвучало). [...].
   Еще в Тонске Саша понял, что современные девушки далеко ушли от тургеневских особ, рафинад заменился сахарином, химическим веществом, который во сто раз слаще, чем натуральный продукт, что напоминало щупание медицинских клизм вместо дородной девичьей груди. Да возьмите вы такую особу, как Тетесадову, Сашину одногруппницу. К ней будущий директор школы присматривался все пять курсов обучения: вроде шарледекостеровская "орехоедка", как впоследствии оказалось у Чипцовой, но - бывает. Тайны хранит, как будто, но пепел прекрасных девичьих ликов стучал в его сердце. А однажды, когда он, беседуя с Тетесадовой, переходил дорогу и намеренно увлекся разговором, с жаром что-то доказывая и делая вид, что не обращает внимания на проезжую часть, и парочка уже ступила на "зебру" пешеходного перехода перед близко идущим транспортом, то Тетесадова схватила его за руку, чтобы предупредить несчастный случай; Саша подумал, что это хорошо, на этом можно строить отношения, но для объяснения в любви и совместной жизни одного предохранительного порыва, одной хватки, чтобы не допустить аварии, еще очень мало. Узнав адрес спасительницы (она жила в частном доме с родителями на берегу Ушатайки), Саша заявился к новой пассии в гости с поэтической тетрадью, полагая, что стихи свалят филологиню наповал: девушка рассыплется в комплиментах, посмотрит на него восторженными глазами, и на этой духовной связи можно будет строить что-то дальнейшее, светлое и вечное, доброе и золотое.
   Увы, и этот выстрел с "Авроры", возвещающий о революции в отношениях, оказался хлопком перегруженного кишечника. "Спасиба" не последовало, никаких перемен не произошло, но в Колпаче Саша узнал от одной школьной особы, что перед выпуском из вуза Тетесадова пошла по пути россказней и хвастовства, поделившись сокровенным с одногруппницами, так что в клубке змей ее стали дразнить Сашиной фамилией, намекая на скорое супружество, о чем мечтала каждая повзрослевшая мокрощелка.
   В итоге в Кынь-Дале, размышляя о превратностях любви, Саша оставил в бумагах об этом неудачном эпизоде стихи-воспоминания, которые могли бы украсить девичий альбом, но не украсили, поскольку особа отнеслась к стихам как к девичьей игрушке эпохи барокко или Баркова Ивана Семеновича; метать бисер, расточать перлы, лить розовую воду - перед свиным стадом однозначно не стоило. Таким образом, эти стихи остались невостребованными: [...].
  

16. "Если ты меня не любишь, то я тоже в цвет"

   Тема любви всегда была остра на селе. О "перепутках" читатель уже имеет представление. Так что поговорим о прочих таинствах любви, коих на деревне всегда достаточно. Самой заманчивой натурой считалась Чипцова, молодой специалист начальных классов. Стройная и худенькая. Но глядя ей в лицо, можно было опереться на писания Шарля Костера с его "Тилем Уленшпигелем". Там герой, идущий на казнь, выбирал девушек в невесты. И сами девушки желали такого веселого жениха, и сам он мог спастись, так как свадьба спасала от смерти. Герой куражился, глядя на очередную кандидатку в супруги: "Не люблю орехоедок". В Чипцовой имелось что-то орехоедское: милое девичье лицо с несколько суженной и выдвинутой нижней челюстью, как у белок. Изъян, конечно, небольшой. "Но, Сигизмунд, осторожно". Могут получиться орехоедские дети, как в фильме "Чужой", когда из пасти чудовища, у которого кислота вместо крови, выдвигается пастёнка поменьше, которая убивает. Савл при доставке директора в школу намекал на мезальянс: бери в жены этого молодого специалиста, и все дела. "Бери - в смысле - закрепляйся, оставайся, размножайся и никуда не девайся". Таким поботом, трехгодичная деревенская ссылка превратилась бы в кабалу до конца жизни.
   Саша захаживал пару раз на квартиру Чипцовой. Первый раз, чтобы проверить обустройство молодого специалиста. Тогда она пообещала угостить его холодцом из рыбьей чешуи, но обманула, чешуи у нее оказалось мало, и холодец не вышел. Во второй раз Саша выпил для храбрости, чтобы предложить подчиненной совместную жизнь для начала, а потом - как получится. Чипцова испугалась того, что могут пойти разговоры по деревне, как о Пильчуках, живших в не расписанном браке, осуждаемом на всех уровнях. Поэтому девушка не хотела быть пристяжной бабой, хотела сразу замуж, со штампом в паспорте, с фатой и калымом.
   - Что ты, а если мы не подойдем друг к другу, как заяц и слон. Ведь сочетание зайца и слонихи смешно, а слона с зайчихой - это оригинально. Потенциальная невеста "Кама-Сутру" не читала, но попробовать решилась. Ведь даже ницшеанство учит, что "в любви женщины всегда есть внезапность, и молния, и ночь рядом со светом". У Саши всё было готово для интимной встречи в продуваемом, однако, северными ветрами доме. К ночи его квартира выстужалась, а к утру холод становился капитальным до невозможности, хотя вода в рукомойнике еще не замерзала. Зато спать было тепло. Не только потому, что вдвоем. "Вдвоем-то всегда теплее", - говорил заместитель Шашкина некто Шмидт, встретивший Сашу в лесу, где оба собирали грибы. "Чего не женишься на молоденькой учительнице? - Да проверяю я ее". Да и вести даму в выстуживаемое к утру помещение было не комильфо: после ночи любви партнерша должна нежиться в постели, а не трястись, пытаясь согреться и дрожащими руками натягивая на лоно кружевные трусики.
   Сам дом к зимовке был не готов. (Скотская власть знала об этом, но ничего не делала, чтобы жилец встретил холода достойно). Когда Саша заявил председателю, что у него вода в квартире замерзла, дом сделан "меж дверей - воробей (пролетит)", и поэтому он скоро уедет, то началось какое-то движение. Проявился некий таксис, движение в сторону раздражителя, каким был проблемный двухквартирник, за который строители получили деньги сполна.
   С утра пораньше Саша услышал стук в стены. "Дятел? - подумал директор. - Если дятел, то огромный". Нет, не дятел: это нанятый Росказневым местный пьяница Мишкин конопатил щели между бревнами. Конопатил и ругался на то, что этим делом раньше надо было заниматься. "А сейчас, что осталось - на морозе когти дуть!" Действительно, время от времени конопатчик подносил к губам пальцы рук и дул на них, согревая. Вскоре Саша заметил, что из проконопаченных щелей жуланы (синицы) забитую паклю вытаскивают. Такую наглость миролюбивых птичек страдающий от недостатка тепла квартиросъемщик решил радикально: нескольких птичек он подстрелил из "воздушки", а их трупики подвесил высоко на стене, на гвозде, чтобы другие расхитители пакли боялись подлетать. Совсем как Робинзон Крузо, обезопасивший таким образом свои хлебные урожаи.
   Трупики напугали пернатых воров, но провисели недолго, так как какой-то летающий хищник пугало сорвал и улетел им обедать. А по деревне, с подачи ученика Костаркова, ставшего свидетелем отстрела, разнеслось, что директор скурлат - жестокий человек, птичек стреляет; при этом злые языки забывали рассказывать о существенном вреде, наносимым пернатыми. С птичками вместе неплохо было бы выбить из "воздушки" шары глазастому ученику, который видит на копейку, а треплется на рубль. Сейчас это сильно разжиревший мужчина с постоянной кружкой водки в руках, судя по интернет-картинке.
   Для пресечения растаскивания забитой в щели пакли Мишкин покрыл дом толью, закрепляя укрытие прибитым штакетником. Стало чуть теплее. Следом приехали три трактора и сгрузили возле дома кучи назёма, перепревшего навоза. "Их что, по огороду раскидывать для лучших всходов? Но я ни по весне, ни летом, ни вообще посадками заниматься не собираюсь". Оказалось, что этот назём являлся тоже утеплителем, предназначенным для обкладывания бетонного фундамента. Для этого Саша сделал, без оформления денежного наряда в сельсовете, деревянную опалубку, чтобы между досками и бетонной стенкой утрамбовать назём, т.е. сделать завалинки. Затем принес из школы кучу детских одеял, оставшихся от ранее действовавшей группы продленного дня, и застлал ими пол. (Это мог сделать директор. А смог бы учитель?) Но это было полумерой. Холод из комнаты не уходил. Саша ударился в писательство, понимая, что надо описать проблему подробно, и тогда всплывут потаённые детали, которые следует переложить в новом порядке, и в решении проблемы проявится новый подход. Из-под пера вышел очерк. [...].
   ...М-м-да, топя печь жарко и наблюдая, как уходит тепло - как оживают мухи от тепла и снова замерзают... Нет, так проблему не решить. Но подход был найден. От утреннего холода в квартире подошло радикальное средство, и для его воплощения Саша пожертвовал двуспальным школьным пододеяльником, который был распорот так, чтобы его можно было надеть на головки кровати и натянуть над ложем как полог в виде параллелепипеда. Получился особый балдахин: в ногах у полога Саша вырезал прямоугольное отверстие, по размерам совпадающее с соплом обогревающего, с принудительной воздушной вентиляцией конвектора марки "Хевел" Чебоксарского приборостроительного завода. "Хевел" поместился у кровати на табурете. Саша включил единицу мощности на приборе, и он погнал теплый воздух в импровизированный спальный саркофаг.
   Красота: стало тепло, как в Африке. А высунь руку за полог, то разница температур давала понятие об арктическом аде. Так что рай и ад - это непостоянные, и, значит, рукотворные вещи. Лежать бы так в тепле, никого не трогая, всю жизнь! Однако Саше тут же подумалось: сколько ни лежишь на кровати, всё больше убеждаешься, что, лежа на кровати, знаменитым не станешь. Эта мысль нашла подтверждение у Петрарки, сказавшего много ранее, что, "лежа на перине, ни славы не добыть, ни одеяла". Но любовь полагалось делать лежа!
   Чипцова стала проводить ночи в райской постели, как на курорте, да еще с удовольствиями, в фазах отдыха и напряжения. Поскольку головки кровати были высокими, то простынный потолок основным телоположениям не мешал. Идеально подходили в этой ситуации "миссионерская" позиция и поза "на боку". А вот о "всаднице матраса", почти по Бродскому (на это выражение оскорбился через океан приятель поэта и тоже поэт Кушнир), пришлось на время отставить. Кончала учительница тихохонько и с хрипотцой, поскольку за стеной прислушивался к ахам-скрипам навсегда лишенный постельных радостей предпен-импотент. Через щель между пододеяльником-балдахином можно было включать и выключать настольную лампу. Можно было читать. Но куда лучше рядом с чудесной обнаженной натурой было занятие другого рода - осязательная, тактильная экскурсия по девичьему телу: если пальцы смычок, то от прикосновений ими нежные звуки лились от плавных изгибов плеч, исходили из замечательных ямочек у ключиц, стекали с твердеющих под ласками розовых сосков пирамидальной груди.
   - Ну, проверил? Возьми меня в жены!
   - Я здесь только на три года. А ты хочешь жить в этом аду дольше?
   - Не знаю. Жить тяжело. Я лучше к бабушке в Аскино уеду. Или в Алушку, в Крым, к родне. Или здесь жизнь наладится.
   - Нет, тут не жизнь. Село сплошь пьяное. Хмельные учителя. Деграданты-ученики.
   - Зато лес хороший, клюква кругом, рыбы много. И у тебя под окнами два кедра растут.
   - А-а, Гагры! Это я уже слышал. Но это просто атрибутика. А комары? Тучи гнуса? А хозяйство. Ты будешь корову доить?
   - Буду.
   - "Ха, вот тебе и жена, напоминающая овощ, со школьной грядки". Но вот я не готов косой махать и в прочем плане на огороде юфанствовать.
   - Это что такое?
   - У Льва Толстого был крестьянин, пахарь Юфан. С ним классик пахал и косил. Он мог себе это позволить. Поскольку сам помещик и написанные им мировые бестселлеры стоят на полке.
   - А что такое беск... бестлееры? Ты бы не мог выражаться понятнее?
   - Могу.
   - Ой! Опять?
   - Не опять, а снова. Попробуем позу с вращением. Сейчас я расшевелю твою зону "Джи", так что ты еще раз запрокинешься.
   - Да, да! О! Еще, еще! Давай, тревожь мою зону "Жди"!"
   На отдыхе после секса сочинялось и недосочинилось: [...].
   Любовь, тайная и полузапретная, знойная и зимняя, продолжила течение. Саша, сил не терявший, а, наоборот, как вампир, получавший каждый раз подзарядку, под самое раннее утро провожал Чипцову до дома, подозревая, почти по Ницше, что вот, "услышат люди идущего ночью человека и скажут: куда крадется этот вор"? Вдохновленный сексом с подчиненной, директор шел по мертвой улице, и думал о том, что легковесно женское счастье: один ребенок, уютный дом да улыбчивый муж, и шла кить - мягкий снег падал невесомыми снежинками. Создавалось ощущение: то ли фатой природа возлюбленную накрывает, то ли это саван для невесты. А вот и пуздринка нарисовалась - изгиб месяца сверкнул в проеме туч. Обсыпанный белой мукой, Саша представал перед дежурным кочегаром в сияющем снежном ореоле, быстро пропадающем. Затем проверял кочегарку на трезвость и исполнительность, шутка ли - трещат крещенские морозы, а там и новый день трудовой на часах. Но дневное начало зимой - вещь запоздалая. В 9 утра еще темно. А уж в 5 - и подавно.
   Провожая подругу, а на улице ни души, Саша заметил, что звезд при Луне в ореоле не видно совсем; а без Луны они только своим светом прекрасно открывают взорам ночные пейзажи; но сейчас благоденствовало ночное светило, обнажая пышные переливчатые сугробы, кинжальные елки на отдалении, паутинные кроны уснувших берез, темные пятна изб. Ни звука, ни шороха, только слагаются стихи: [...].
   Это стихотворение под разными названиями, как было угодно издателям - "Сибирское Крещение", "Крещение в Сибири", "В Сибири зимой", "Зимнее постоянство" и др. кочевало из одного поэтического сборника в другой. О женщине, ставшей прототипом, которую лирический герой предпочитал "угрюмо любить", критики подробно не писали и розысков не устраивали, и поделом: она оказалась в итоге никчемной женщиной, пущенной вразнос. Когда ее молодость прошла, то груди вытянулись в узкие малосъедобные блинчики, спина ссутулилась, а единственная милая морщинка, таившаяся между ножек, улучив момент, спружинила, прыгнула хозяйке на лицо и, прихватив немного растительности для пробивающихся усов, - эта морщинка разветвилась метастазами по коже, не щадя ли лба, ни щек, ни шеи.
   Профессор Принстонского университета Чарльз Потомак нашел "крещенское стихотворение" смелым выражением зачарованной сибирской души, вмещающей и вселенское безмолвное величие, и тот самый "идиотизм деревенской жизни", о котором так вдохновенно писал основоположник марксизма. Эта лунность, обесцвечивающая всё находящееся рядом, нашла графическое выражение в том, что эпитет "беззвездному" написан без обозначения буквы "ё". Лунность поглотила свет звезд, поглотила их сияние - так ведь и точки над "ё" тоже исчезли в унисон ситуации. Слово приобрело поэтический оттенок. А сама дЕвица о том, что явилась исходником образа женщины, которую любят в Сибири под звездным крещенским небом, не узнала. Когда любовники расстались, Саша не пожалел, что пожалел слов на уговоры оставить на месте status quo: тайные встречи, предутренние прогулки, беседы ни о чем на людях. Сохранен также секрет: как это возможно, чтобы конвектор крутился всю ночь и всю зиму? В какие затраты выходило вращение счетчика для государства с учетом того, что электричество для учителей считалось бесплатным, но лимитировалось. Считалось, да, дармовым; на деле приходилось платить. Это та еще путаница.
  

17. "Кому сказать "спасибо" за то, что есть еще толк"

   С самой первой Сашиной осени в Кынь-Дале работала поселковая динамо-машина, вырабатывая ток строго с 6-00 до 22-00. На ночь движок совхозники останавливали. Холодильники в домах кыньдалцев размораживались, текли. Поселок погружался во мрак. Припозднившиеся пешеходы освещали путь фонариками или ручными динамками - вжик-вжик. Но ближе к зиме, сочувствуя Сашиному горю, Провидение расщедрилось и произошло чудо: электросистему поселка подключили к "Северным сетям". Ток стал круглосуточным, и только потому удалась афера с ночным подогревом "простынного" саркофага с голым парнем и обнаженной девушкой внутри.
   Одновременно с этой удачей открылись гонения: дочь сельсоветской бухгалтерши, сама главбух совхоза, ее за глаза называли Натькой, стала требовать от Саши плату за освещение: 20 рублей в месяц. Небывалое требование! "А бесплатный свет для учителей? - Это бесплатное електричество всего 40 рублей в год, сельсовет их давно перевел к нам, в совхоз, но для оплаты всего света это мало. - Но дома есть счетчик, берите по счетчику. - Нет, 20 рублей в месяц, и точка!"
   Главбух была хоть и молода, но до того безобразна лицом, что представлялось, как счеты, которыми бряками толстые пальцы конторских баб-учетчиц, перевернули костяшками вниз и катали ими по лицу главбуха, зажмурившейся от такой напасти так сильно, что гримаса боли и страха запечатлелась на ее физиономии навсегда. Рот, глаза, нос, брови собрались у девушки в одну кучку. Причем рот был широк, глаза засажены внутрь, нос картошкой, а брови, как у грузина, одной полосой. Саша думал и сам же себе отвечал: "Может, это безобразие - это та лягушка, которую стоит поцеловать? И будет счастье? - Побойтесь бога!"
   В совхозной бухгалтерии сидели все такие -- отвратные бабы, большей частью жирные. Хотя некоторые имели не распущенных фигурами мужей. Саша задавался вопросом: "Каким образом сочетаются люди? Исходя из каких побуждений, мужик ложится рядом со свиньей? Ему, что, мало хрюканья в стайке с поросячьей свиньей?" После некоторых раздумий Саша пришел к выводу, что страшные бабищи привлекают мужчин тем, что могут предоставить достаток, или жилплощадь, или наследство им светит хорошее - иначе, зачем терпеть рядом с собой свиноподобное существо? Одна такая из бухгалтерии как-то поделилась новостью из московской поездки (бухгалтеров туда гоняли на семинар): "Иду по улице, машин много всяких разных, рогатые машины проезжают (троллейбусы), а мне навстречу, ой боюсь, нехристь идет! - Что за нехристь? - Да негр. Черный как головешка! Я на другой тротуар перебежала".
   Натька давно поняла, что от Саши ей "палки" физически никак не светит, и пошла в наступление на финансовом фронте, в отместку за свою постылую кровать. Ей навязывался в ухажеры погодка - местный шалыга Усакин, который целовал кулёму в засос на задней лавочке на последнем киносеансе в клубе, пощупывал ее телеса, еще остерегаясь отодвигать резинку панталон и всяко разно проникать во влажные и пахучие места. [...].
   Вопрос о плате за электричество Саша поставил перед Савлом и его сподручным - главой райпрофсоюза учителей Бескалько. Оба говорили, что сами платят по 20 рублей в месяц, и это нормально. А на вопрос о наличии счетчика, который дает нормальные показания, функционеры пожимали плечами и ответа не давали. Саша все-таки выяснил, что по счетчику он должен платить ежемесячно всего 4 рубля. И платил по тарифу в бухгалтерии. Натька при его визитах морщила свое некрасивое лицо, так что лягушачья физия приобретала не жабьи, а прямо-таки крокодильи формы, так как бухгалтерское рыло вытягивалось, и на Сашу смотрел натуральный аллигатор, или гавиал, с которым целоваться совсем не требовалось, даже исходя из сказочных побуждений.
   Как-то после очередной оплаты Саша возвращался домой, и его нагнал широко шагавший электрик, муж Шептерихи. "Вот, директор, нехорошие разговоры о тебе идут. - О чём? - О том, что с электричеством химичишь. - А как это делается вообще? В городе, слышал, один конец провода - в розетку, второй - к батарее, к "земле". И счетчик начинает крутиться в обратную сторону.
   А у меня где "земля?" - Ну, так говорят. - Говорят, что кур доят. И вообще, много чего говорят. А чтобы лишних разговоров не было, зайдем, проверим. Все ли у меня в порядке. - Пойдем". Пока шли, Саша вспоминал: "Догадается ли электрик о его секрете? Не обвинит ли в воровстве? Вдруг я забыл поменять концы местами?!"
   Сам секрет не нов: через ночь Саша менял в счетчике концы электропроводов местами, так что счетчик крутил то в правильном направлении, то в обратном: то нагонял киловатты, то откручивал их вспять. Так можно было украсть у советского государства толику того, что оно недодавало колбасой и ширпотребом, что вообще не предоставляло - никакой свободы и выбора, что гнобило лицемерием и ссылками в глушь, пьяную клоаку. [...].
   Высокому электрику стул не понадобился, чтобы посмотреть в счетчик, крутившийся в правильном направлении. "Отлегло!" - подумал Саша. Электрик отметил: "Это всё Натька мутит. - Ты ей скажи, что проверил, что явился внезапно на проверку и выявил полный порядок. - Скажу".
   У самого Шептера тоже мутилась голова от всяких историй, которыми занимали себя аборигены на досуге. Порою, глядя в удивленные глаза электрика, можно было подумать, что в его голову, как в калейдоскоп, насыпали разноцветный мусор, и от того, как его голова поворачивалась, этот мусор составлял всевозможные словесные комбинации, высекавшие искры удивления от необычных и диких историй, бытовавших в устной речи. С широко открытыми глазами, как от удара током, Шептер вещал о случае, когда на носивобирском вокзале какая-то женщина с грудным ребенком на руках попросила рядом стоявшего мужчину подержать сверток, пока она отлучится по естественной надобности. Мужик взял ребенка на руки, и, поскольку личико ребенка было закрыто краем одеяльца, то решил открыть личико, боясь, чтобы бы ребенок не задохнулся. Из свертка на него уставилась мужская усатая физиономия с папиросой в зубах, и спеленатый мужик, маленького роста, проговорил: "Ну, чего уставился? Лучше прикурить дай!" Рассказав необычный эпизод, электрик в подтверждение сказанного дико вытаращил глаза. "Надо же, какой бурный винегрет вращается в поганой электрической голове". [...].
   "Ну, это что", - протянул Саша, не желавший, как специалист, уступать первенство в разговорном жанре быличек и небылиц. Ему было забавно, что деревенские поганцы тешат себя запредельными городскими историями, напоминающими детские страшилки, вроде повествования о гробе на 8 колесиках. И тут он вспомнил о московском ужастике, которым не преминул впечатлить ошарашенного собственным говорением электрика, да заодно переплюнуть того в поражении самого извращенного воображения. [история о снятии кожи с тела молодой женщины].
   ...История потрясла электрика настолько, что Саша боялся, как бы глаза внимательного слушателя не остались в выпученном состоянии до конца его дней. К московской байке Саша присовокупил личное размышление: "Немцы в концлагерях из человеческой кожи перчатки и абажуры делали. Поэтому у них ценилась кожа с татуировками. Так-то. А тут, действительно, зачем?" Электрик лишь вращал глазами туда и обратно. Совсем как счетчик, который продолжил вращение, как в правильном, так и в необходимом направлениях.
   Необходимое тепло в доме было обеспечено за счет государства, которое недодало тепла и заботы молодому специалисту, но он сумел нагнуть это государство, а оно и не заметило, то его нагнули и использовали. Тайну халявного тока Саша увез с собой.
   Ходившая по ночам Чипцова спрашивала об энергозатратах, но секрет был сохранен. Зачем необдуманно раскрываться нараспашку перед человеком, добрым знакомым или даже постельной подругой? Самые опасные враги - это все те недавние добрые знакомые и в недалеком прошлом близкие люди, которые, отдалившись, не преминут ударить по секретам и прочим уязвимым местам, которые хорошо им известны. И справедливо посчитают это восстановлением справедливости.
   Зачем вообще подставляться? Даже особый оргазм, типа с хрипотцой, бьет по репутации, если эту хрипотцу расслышит публика. Сдерживайте то, что можно удержать в тайне. Это еще называют интимом: и занятие сексом, и хождение в туалет, и переодевание в одежду противоположного пола. А не удалось сохранить секрет, так и взыскивать нечего.
  

18. "Увезу к седым снегам, сам тебя иметь не буду, и больше никому не дам"

   Дальнейшая судьба Чипцовой сложилась неказисто, как и у всякой сибирской женщины, которую отправляли сеять разумное, а она пожинает безумие. К ней, одинокой и недотыканной, стал захаживать по вечерам с ночными посиделками главный кыньдалский брандук Моголин, ранее судимый, отсидевший и, как потасканный бумеранг, вернувшийся в родное гнездо. Зек, первым делом, избил отца и построил в шеренгу всю свою многочисленную родню, чтобы ему не перечили: давали деньги на водку, кормили на убой и замечаний не делали. Моголинская мать, нарожавшая пятерых - как отметавшая щенков сука, подчинилась старшенькому без лишних слов. Возмутившийся отец, как уже сказано, заработал на лицо "фонарь", чтобы было чем освещать двор ночью, чем и уважить поздно возвращающегося с хулиганства сынка. Моголин пазлом вошел в отношения с матфизиком Нефединым: обоих связала, правильно, бутылка. "Ты хороший человек, фрейфея, - вещал хулиган, шлепая игральной картой по пузу полупьяного учителя. - Кто обидит тебя, дай знать, я с ним разберусь". Эти слова матфизик не преминул донести до ушей Саши, подпугивая его на всякий случай, чтобы, если математик с бодуна на уроки придет, директор не приставал к нему и не вмешивался, а не то будет кому заступиться.
   Саша давно понял поганскую политику: невмешательство и наблюдение со стороны - самая распространенная позиция местного населения: тонет ли в проруби человек, замерзает ли где в пути путник -- шевелиться не треба. Ведь не ты лично скользишь ногтями по кромке льда, не твое лицо заносит снегом. Эти проблемы конкретно тебя не касаются. Стоит посидеть, подождать, подумать, повоображать и не обмануться в ожиданиях неизбежной развязки, обретя радость в том, что это не только не с тобой произошло, а такой результат ты предвидел и оказался прав. Ах, какой ты умный, и осторожный, и расчетливый, как и вся сибирская жизнь, проживаемая с удовольствием и выгодой. Поэтому, "к людям надо быть помягше, а на проблемы смотреть поширше". Сложно иначе. Как говорил сверхчеловек, "надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым". Но человек не море. А если стал морем, то такой величине необходимо "опуститься в грязную воду, если это вода истины, и не гнать от себя холодных лягушек и теплых жаб". Это испокон веков, не только в зороастрийстве, а всегда так было.
   В Древнем Риме на гладиаторских боях люди, пресыщенные хлебами и зрелищами, льющейся кровью и разметанными частями человеческих тел, являлись обыкновенными зрителями, а не зверями в домотканой одежде. Со временем эволюция нравы не исправила, хотя благами цивилизации человек пользуется; эволюция шла своей дорогой, люди - своей. По должности влиять на Нефедина, пьянствовавшего каждый день, Саша, здраво рассудив, себе отказал. Тем более, поступило такое предупреждение от бутилирующего тюремщика, выбравшего оригинальную поверхность для шлепания картами. Но моголинские угрозы до него все же дошли.
   Хулиган стал вторгаться на квартиру Чипцовой и проводить там ночи, понуждая учительницу к сексу. Потерпев какое-то время ночные визиты, Чипцова обратилась к своему непосредственному руководству по поводу того, что она не может вести уроки, так как не высыпается из-за ночных визитов озабоченного мужлана, что нуждается в поддержке и разрешении ситуации. "Шо делать?" Лучше, конечно, ничего не делать. Молодая дурочка должна, на-конец (!), понять, что женская судьба такова: есть у человека щелка между ног - так ей и думай, пристраивай ее, выбирай по запросу души, необходимости или неизбежности тот путь, по которому следует идти по жизни. Лучше всего, конечно, смириться в безнадежном выборе между тем, что не хочется и очень не хочется, а другого точно не будет. Половой проход для того изобретен природой, чтобы через него не что-нибудь проходило, а проходило и возвращалось, тот же горячий уд, которым и детей делают, и, по Зигмунду Фрейду, инстинкты утоляют. Отказалась от директорского мирного ложа? Так получи вздыбленное хулиганство в штанах, пропахших блевотиной и мочой. Поэтому Саша поставил вопрос ребром: ночные визиты брандука - это плохо. Учительница не высыпается. А уснуть может, лишь удовлетворив хулигана. Так ведь и при визитах к директору тоже был недосып. Выбирай, дорогая, что лучше. А не хочешь терпеть и отдаваться вообще, то проблема должна решаться другими ресурсами, административными и правоохранительными. Надо писать заявление. Но писать жалобежку Чипцова отказалась.
   Саша опрометчиво подумал, что, защитив ее, блудная особа возвратится к нему в постель, и, ничтоже сумняшеся, написал заявление сам. Конечно, вышло по-сибирски. Это была ошибка, и какая! Все мы сильны лестничным умом, который в деревне с приземистыми домами часто сбоит. Внутренний голос, исходя из всего прочитанного, учил: "Нельзя сесть на то бревно, которое оттолкнул от берега. Хотя до отталкивания ты катался на нем, балансируя, удовольствие получил, и бревно и удовольствие давно унесло течением. Твой прыжок в воду в поисках былых наслаждений принесет только оглушительный всплеск. И никакой балансировки. Охолонись, охальник! Получи". И Саша получил.
   По его заявлению в сельсоветской конторе собрались на разбор заявления его автор, пострадавшая и хулиган. Вел встречу Шмидт, который зачитал Сашино заявление и приступил к выяснению обстоятельств. Моголин сказал, что всё это лишние слова, порожняк. Молодая учительница все факты опровергла. Ее не вынуждали на секс, а мирно беседовали. Была просто встреча знакомых людей, правда, один из знакомцев дышал перегаром, а вторая хотела спать. Всего лишь. Саша почувствовал себя оплеванным. Улыбаясь, Шмидт покинул контору. Чипцова сделала равнодушное лицо, так как ее проблема была решена: от ночных визитов к ней хулиган отступит - ведь теперь ему директором надо будет заняться. Уходя, Моголин пригрозил уже не через третьи руки, а въявь: "Я буду с тобой говорить!" Весть о предстоящем избиении директора школы быстрее ошпаренной курицы разбежалась по поселку. Секретарь Шашкина пожалела: "Как же вы теперь будете?" Ее муж, парторг Пим, поднял было трубку телефона со словами: "Я это дело так не оставлю". И оставил, положив трубку на место, так как услышал от главного районного милиционера, что пока избиения нет, то и реагировать не на что. По дороге в магазин Саша ловил любопытные взгляды, слетавшие с равнодушных кыньдалских рож. Скоты, управившись с домашней скотиной, ждали развязки и тешили себя видами ее результатов. А Саша размышлял в зороастрийском духе: "Я хожу среди людей как среди обломков и отдельных частей человека". Впрочем, ментальные проблемы неумытой скотины его мало занимали. Пришла пора вооружаться.
   В кочегарке предпен сделал ему из стального стержня небольшое колюще-режущее изделие типа сабли - с удобной рукояткой из загиба прута. Конец сабли заострил на наковальне. Выковывая острие, Михай Якубович показал фокус: "Хошь изображу, как от железа прикуриваю?" "Прям от железа, а не от огня? Не прикуришь!" - раззадорил его заказчик сабельки, зная, что мягкая сталь имеет большую температуру, но было интересно посмотреть на прикуривание. Михай стал часто бить молотком по концу прута, поворачивая его вокруг оси на 90 градусов при каждом ударе. Конец мялся, и после продолжительной ударной серии вспотевший фокусник поднес конец прута к беломорине и закурил, расплывшись в довольной улыбке. Саша понял, что на его проблемах люди получают одно, а то и два удовольствия разом. Это как в Древнем Риме при упоминавшихся гладиаторских боях некоторые зрители, дополнительно к пожиранию хлеба и зрелищ, пробавлялись вином и фруктами. При завершении выделки оружия кочегар придумал новшество: он смял острие и расплющил его в монетное окончание с острыми краями: если враг схватится за прут, то можно дернуть сабельку на себя, и расплющенный конец перережет сухожилия пальцев: бить человека разрезанными пальцами агрессору станет неудобно.
   Этот монетный кончик сыграл роль в одном убийстве: когда Саша пришел из школы домой, то сразу обнаружил в комнате дыру у шервика. Проникшая в комнату крыса забегала, заметалась по углам: ее защитные действия намного опережали Сашины нападки. Достав сабельку на человека, директор стал гоняться за серым визитером. (Дыру он немедля забил использованной батарейкой от фонарика, чтобы крыса не ушла тем путем, которым пришла). Погоня продолжалась полчаса. Серая тварь постоянно уворачивалась, казалось бы, от верного удара. Саша понимал, что останавливаться в погоне и делать передышки нельзя, надо ее хотя бы уморить, потом добить будет легче. Когда животное карабкалось между шкафом и стеной, сабля достала ее краем, рассекла хвост, который потерял гибкость, и гонимая не могла уже балансировать им, координируя тело в прыжках и на поворотах. Наконец, крыса метнулась прямо на своего преследователя. Но тот отбил нападение и вторым ударом по хребту прикончил зверька.
   (Пригодилась-таки сабелька на зверя. Оружие буквально срослось с Сашей, он носил ее всюду. В магазин и в школу, носил, конечно, скрытно, но в случае чего, полу полушубка можно было быстро откинуть, достать оружие и принять бой вооруженной рукой. Храбрый портняжка! Однако сабельку пришлось выбросить: самолет, летевший из Карсука в Тонск, неожиданно сел в Копаче, а там был организован досмотр пассажиров на продолжение рейса; Саша расстался с самоделкой: сабля канула в выгребную яму возле аэропорта. А вот наглый Оконечный, об этом рыбаке речь впереди, проходил через предполетный досмотр, как он рассказывал, волоча в сумке три трёхлитровых банки черной икры. "Что это у вас? - Варенье из черной смородины. Дать попробовать?". От пробования пол-ложечки незаконно перевозимого груза простоватая досмотрщица отказалась).
   В голове пронеслось: если уж животное так сопротивляется и долго не умирает, то как под сабелькой поведет человек, которому лицо исполосовать можно да палец лишь отрезать? Да заодно Чипцовой на мягкое место двумя ударами крест положить...
   Неизвестно, какими эмоциями было наполнено мозговое пространство бывшей наложницы, мгновенно переместившейся во вражеский стан. Вот ведь, не пила, не курила, а пошла параллельным курсом с основным - пьяным. В конце учебного года Чипцова стала жаловаться, что так больше жить не может, не выдержит. Брандук приходит, ножом поднимает дверной крючок, входит в комнату и сидит всю ночь. То, что не может и не выдержит - Саша этих тем больше не касался. Его больше не волновало: кто к ней ходит и какие разговоры ведет. От Чипцовой он окончательно отскочил. Хотя по-своему падшего ангела было жаль. Перед глазами стояла история учительницы из соседнего, ниже по течению и средней удаленности села Тынск, куда несколько лет назад приехала молодым специалистом эффектная блондинка, учительница русского языка и литературы Людочка Русская - такая была ее фамилия. А что с ней стало через пять лет? Поменяв эскадрон мужиков и тройку мужей, она превратилась в пуавротку (от фр. poivrotte - алкоголичка), некое наглядное пособие, в буквально настольный предмет. Когда директора школ Карсукского района собирались в райцентре на регулярные кустовые совещания, то наиболее проспиртованные из них сорганизовывались для пьянки. В пустой избе, снятой по случаю, накрывали стол, само собой - ящик водки под столом, обязательно украшение стола - женщины, приглашенные из педагогической сферы, совмещающие сеяние доброго и вечного с растратой души и растлением тела.
   В ходе пьянки женщины разоблачались до костюма Евы: пустая тара и объедки сметались со стола решительно на пол, чтобы на столешнице расположилось тело самой бесчувственной "королевы банкета" - Людахи Русской, со свешивающимися в стороны некогда упругими грушами грудей и раздвинутыми, тронутыми целлюлитом ногами и завитушками зарослей в их истоке. "Хошь ее? - вопрошал организатор гулянки, обращаясь к подвыпившему коллеге, еще стоящему на ногах. - Не, не хочу. Когда была моложе, я ее пежил на развале. А сейчас это болото трясти нет никакого желания. Да и не стоит у меня".
   Ах, девочки, тургеневские девушки, влюбленные в безумные глаза Родиона Романовича Раскольникова или блоковское золотое весло! Как быстро, непоправимо и безупречно слетит с ваших лиц молодость и свежесть [рассуждение о невозвратном].
   ...У Чипцовой очей очарованьем оказался Кабинка-младший. Сельский паренек, мал-мало придурковатый. Но, "если бы не он, я бы не знала, что делать". (О происхождении забавного прозвища расскажем ниже, а сейчас закончим с Чипцовой). Молодые люди объяснились, расписались, благословенство (освященные в церкви иконы) им не выносили. Сыграли свадьбу - летом, чтобы коллег из школы, разъехавшихся на каникулы, не приглашать на торжество с литрами перегона (крепкого самогона: перегон - это с сахара, а самогон - с хлеба), самогона и балыками во всю длину свадебного стола, с обязательной дракой.
   В феврале месяце следующего года, когда в учительской Саша повел речь о предстоящем кадровом составе на новый учебный год, Чипцова безапелляционно заявила, что на нее не следует рассчитывать по причине ухода в декретный отпуск. Но плод любви недалекой учительницы и конкретного придурка вышел в мир выкидышем. Через год второй плод пошел туда же - на выскребки и выброс. Но зажили молодые на первый взгляд хорошо. Въехали в половину нового двухквартирника с водяным отоплением (муж получил жилплощадь от рыбоартели, где благополучно браконьерничал). Но, вот, началась, наконец-таки, поганская проза жизни.
   Видавшая виды Галя-Вася, зашедшая в гости к молодым Кабинкам, окунулась в такой мат, переливающийся от супруга к супруге и обратно, что, послушав и поудивлявшись такой музыке, развернулась и ушла. А Саша знал, что так оно и должно было выйти: "Принцесса к прынцу не была принципиальна. Дворец размыло вешнею водой". А также: "В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань". Лань мекала - конь ржал, он тянул - она трепыхалась. Город и деревня сошлись на любовном фронте с ожидаемыми аннексиями и контрибуциями. Скороспелая любовная телега покатилась к неизбежному разводу. Далее понятно: эскадрон охочих мужиков, батареи выпитых бутылок. В итоге, будьте любезны пожаловать на развал: стол, невменяемая от выпитого голая баба на нем, в разложенном виде и под взыскательными взорами представителей директорского корпуса, оценивающих увядающие прелести еще моложавой красотки, с достаточно упругими формами и еще осиной талией: им эту пьянь еще на работу надо было принимать - тому, кто преуспевал в соитиях с уходящей натурой; она пока могла потешить. [...].
  

19. "Ай-я-я-я-я-я-яй! Убили недра, недра убили!"

   Свекор мужа Чипцовой - Кабинка-старший, тракторист на пенсии, получил веселое прозвище по своей же вине - из-за неосторожной эмоции, которую сразу подхватили и прочной табличкой прибили к его фигуре. До присвоения погоняла тракторист имел простую фамилию Афонькин, любил фильм про сантехника Афоню за то, что похождения киногероя отвечали его запросам и взглядам на жизнь - шаром по ней прокатиться, попивая на троих и потаскивая с производства. Афонькин, кивая на фильм, был не прочь сжульничать, подтибрить плохо лежащее имущество, да и выпить был не дурак. Долго добивался от начальства, чтобы пересесть в новый трактор белорусского производства, полюбившийся ему при эксплуатации. Наконец, получил машину. А когда освоился и обжил новинку, то его спросили: "Ну, как трактор? - Отлично. Кабинка - во!" При этом счастливчик, сжав кулак, поднял большой палец вверх, выражая наивысшую степень удовлетворения от обретенного комфорта. С тех пор повелось: Кабинка да Кабинка. Афонькин с вилами кидался на обзывателей, но обидное прозвище прикреплялось сильней. Затем перешло на сына, хотя тот до своего трактора не дослужился. А там и "Кабинкина жена", просто "Кабинкина" прилепилось к Чипцовой. Прозвище стало улошной фамилией Афонькиных. За это Кабинки стали мстить Кынь-Далу, скорее, неосознанно.
   Вокруг поселка, на три четверти окруженного в половодье водой, сектором до 90 градусов в западном направлении от него начиналась тайга - с озерами, оврагами, болотами, рукавами Большой реки, ручьями, смешанным лесом. В сочетаниях ландшафта природа создала замечательные пейзажи - с опушками, мысками, ягодными местами. Ступив на берег ручья и оглядевшись вокруг, можно было воскликнуть: "Это уже не Гагры! Эта сибирская красота!". Здесь в гармонии и борении кедры сочетались с березами; перед ними, на вОргах - полянах с мелким кустарником, как застрельщики перед войском, выбегали разновеликие елочки. А вон там, на прибрежном пригорке барсук выгреб землю из норы, мелькнул в кустах краснотала заяц, и козодой, забираясь ввысь, с вибрирующее-резонирующим криком пикировал над тронутыми зеленью кронами деревьев. [...].
   И вот буколическая красота исчезла.
   Пришли Кабинки, старший и младший, с бензопилой, и всё изуродовали. Без лесопорубочного билета и без совести - им-де дрова нужны, что поближе от дома выросли. Да не преснина какая-нибудь, береза с рыхлой древесиной, а звонкие поленца, которые любил швырять в печь пролетарский поэт Демьян Бедный -- не от того, что ему холодно было, а просто полюбил поэт в голодные зимы пошвырять дровами да послушать, как они трещат. Пустыня души губителей пейзажных красот намертво легла на поселковые окрестности. Кабинки валили большие деревья и молодые, оставляя уродливые пеньки и охапки веток. Хорошо стало только бурундукам и зайцам. Первые освоили пни, нарыли-наделали в них норы; зайцы поели веточки - не одну ж осину им грызть. Проходя мимо изгаженных мест, мало кто возмутился: "Вот тебе и Кабинка! Чисто сработано!" Еще меньше кто сказал: "Эх, так и пропадет природа без жалости". Местная погань привыкла хапать и брать. Чисто и жадно - всё как у временщиков. И оставлять после себя горы мусора. Воистину, прав Ф. Ницше: "Жизнь - родник радости. Но всюду, где пьет отребье, все родники бывают отравлены". Швейцарские виды вокруг поселка были отравлены навсегда. Еще примеры? Пожалуйста, нам не жалко. И далеко ходить не надо.
   Возьмите такого погубителя: начальника совхозного склада горючего Бардачкова, гнилозубого, с обнажающей гнилозубье гадостной улыбочкой, который, чтобы выбрать лимит на горючее для тракторов, спустил остатки соляра в Пожну - зато заполнил цистерну по самое горлышко, ведь воровать из полной цистерны гораздо легче, чем из полупустой. Природу убил, а в прибытке остался. [...].
   Вместе с безучастным к порубкам Росказневым Саша прошел по убитым местам. Целью прогулки был показ. В сопровождении председателя Саша показал на полузатопленный паузок, который можно было бы взять на баланс как выморочное имущество. Председатель задумался, но передумал: ну да, вынешь принесённое половодьем судно, очистишь от глины-песка, подремонтируешь, покрасишь - и тут обязательно явится хозяин и заберет потерянную посудину. А невдалеке от брошенного паузка ржавела крепкая еще баржонка, которую толкал по весне да по Карге какой-то РТ (речной толкатель), толкал и ошибся: посадил на отмель и сдвинуть не смог. Совхоз нацелился было оприходовать добычу, всего-то делов - подкопать, проложить лаги, катки из бревен и сдернуть ее трактором. Ну да, как раз к концу работ явится хозяин, скажет "спасибо" и утолкает баржу, куда ему нужно. Так и гниют брошенные суда на отмелях и по берегам Большой реки. И этот паузок уж лучше пусть гниет и догнивает, хотя его некрепко прибило половодьем к устью Пожни, мелкому речному рукаву, оживающему весной, заболоченному летом и осенью, служащему хорошим зимником - по нему Саша ходил в лес ставить силки на зайцев.
   На петли ушла нихромовая спираль из запасной электронагревательной плитки, взятой из кандейки, школьной кладовой. Ученики в школе подучили директора, как петли готовить: чтобы запах человека от петли отбить, необходимо и достаточно было поместить изделие для ловли в хвойную заварку. "Стипятиш кастрюлю, туда хвои накидаш, отстой получится, туда и петлю на ночь". Или: "Перед установкой петлю пошонгать надо. - Как это? - Ну, потереть проволоку о ствол ели или сосны. Держишь за концы и шонгаш об ствол". "А бывает, что заяц выпутывается из петли и убегает? - Быват. Но мы к петле таску прилаживаем, палку. Он бегит, а палка в кустах застреват, и он сам себя задавливат".
   Однако Саша усовершенствовал проволочную удавку...[...].
   Устанавливать петли надо на заячьей тропе, которую косые за ночь набегают. Можно и без петли: Гошан-хитрец поймал зайца дощатой тарой: край перевернутого вверх дном водочного ящика приподнял на палочку, к палочке - веревочку, веревку к приманке. Заяц тронул лакомство, веревочка дернулась, ящик упал, заяц попался. Весь день поселок гудел на тему "какой Гошан умный, а его из школы директор попёр". Этот курьез с ящиком вряд ли когда еще повторится, а кушать хочется всегда. При этом ходить по поселку и выспрашивать о возможности мясо приобрести, слыша часто "самим в обрез", Саша брезговал, а дядя по телефону подначивал: "Просить у Герки не будешь, с голоду помрешь". (Это на вопрос, когда снова поедешь в Кынь-Дал, может, захватишь кусок мяса из магазина - куда там! Такая нравоучительная отповедь о голодной смерти последовала от родственничка. Поэтому, когда Саша приезжал в Карсук, то максимально затаривался мясом. Зимой по его транспортировке и хранению проблем не было. Первой же зимой же он узнал, что у дяди имеется психическая болезнь: родственник страшно боялся высоты: когда надо было сбросить снег с крыши дома, где уже ковырял лопатой один из жильцов, то дядя, увидев племянника, послал его на крышу в помощь ковыряльщику. "А ты сам-то что? - Да не могу я. Высоты боюсь. Даже в десант пошел служить срочную, чтобы преодолеть недуг, но не получилось: четыре раза прыгал с парашютом и все четыре раза приземлялся без сознания). Да и цену частники заламывали неимоверную.
   Вот, возьмите, прямая память, Ломасохина, крепкого кыньдалского кулака, продававшего мясо по осеннему забою. Через дружка Росказнева кулак пригласил на распродажу учителей специально. Нефедин, Чипцова и Саша пришли на самый конец поселка для мясной отоварки. Ха! Нате, люди просвещенные, брюшину, бахтарму всякую и еще какие-то обрезки. Что делать, взяли. Кушать-то хоцца. В сельповской лавке свежей убоины сроду не бывало, но взяли по кило - два. Ломасохин ажно возмутился - почему так мало взяли? И куда ему неликвид девать, на помойку?
   С такой же подковыркой повернулись к учителям в совхозе, где регулярно забивали казенную скотину, чтобы списать мясо и по госцене растащить дефицит по хатам; своя-то скотина еще веса не нагуляла, да и жалко, свою-то. Так вот пришли бесхозяйные учителя в будку типа "убойный цех" к столу с требухой, поковыряли палкой кишки, посмотрели в недоуменную физиономию совхозницы, а это была директорская секретутка, жена Пима, лучшие куски уже оприходовавшая как себе, так и совхозникам по блату: по тесному знакомству и кумовству. Ее ярко выраженное на лице недоумение упиралось в цинизм ситуации: мол, вот, от съедобного, в общем-то, мясца учителя нос воротят, зажрались что ли? В войну, поди, смели бы без заминки. Купили бы, вот и весы наготове, кому сколько требушины? Берите, а то куда ее девать-то? Выбросить? Ишь, разбросались. Можно и выбросить, но хотелось бы еще 20-30 рублей выручить, не пропадать же пропащему товару.
   "Вот вы как! - возмутился про себя Саша, но сдержал порыв гнева среди хора коллег, эмоций не скрывавших, и решил, что этих выбл*дков, детей совхозных, нечесаных и неумытых, он точно учить не будет. И не будет подтягивать учителей в плане модной тогда оптимизации уроков по методу Бабанского. Вот же, один Бабанский в конфликте с китайцами на острове Даманском на Амуре сумел зарядить пулемет крупнокалиберный Владимирова танковый и отбить атаку (о чем говорил один полковник на военной кафедре в вузе); а Бабанский-методист учил пихать в учебные дисциплины как можно больше межпредметного материала, чтобы на уроках русского историю подтягивать, на географии - биологию, рассказывая, например, об экзотических растениях дальних стран, чтобы мозг ребенка был загружен на 100 процентов, а учитель крутился, как белка в колесе, минимизируя потерю минут, а то и секунд урока. Причем за это белочное мельтешение перед классной доской не доплачивали - так к чему так крутиться? Так вот хрен вам бумерангом: вы мне ту совхозную требуху суете, какую я обратно в головы ваших, зачатых в пьянках детей скидывать буду, добавляя в довесок какое-нибудь гавнецо. [...]. ... пусть поганские дети дураками растут, а мясо будем добывать сами, ту же зайчатину".
   Всего Саша поймал трех зайцев, и каждая смерть ушастой добычи ему запомнилась. [...].
   ...Четвертый заяц попал в петлю, дернулся, потащил за собой таску, сломал ее. Его прыжки от места ловли были сначала длинными, затем короче. Саша прошел по следу километра два и прочитал на снегу, что заяц стал петлять по кустам и ушел в глухие заросли, куда пути не было.
   - Долго ль он будет так бегать, делать репортажи с петлей на шее? Предупреждать товарищей, чтобы они были бдительны во время своих беговых прогулок по ночному лесу?
   - Побегает и сбросит петлю лапой, - ответил Саше сын Росказнева, сам охотник и милиционер.
   "Да вот не сбросит", - хотел ответить Саша и намекнуть на петельный замок, но остерегся, памятуя о секретах в Сибири: расскажешь одному, и все станут пользоваться бесплатно, ни копейки не заплатят. Делиться удачей нельзя - вмиг своруют ее, удачу.
   В очередную ходку за зайцами директор школы обнаружил, что кто-то из школьников на выданных лыжах (других в поселке не было) прошелся по его петлям и снял их. Это потому произошло, что со вторым зайцем Саша возвращался домой открыто, выставив напоказ добычу, так что катающиеся с горки ученики замерли и глядели во все глаза. Поворочали своими мелкими шариками в голове и сообразили пакость. На это дахмата (ума) у них хватало. Для этаких что капкан захлопнуть или чужие петли снять - милое дело. Сразу вспомнился Герка-охотник, обокраденный соболем, и его лицо, смотрящее с укоризной. Вот так дьявол ответил на благое дело по развитию физической детской культуры. А потому Саша распорядился школьные лыжи у учеников отобрать и поставить на склад: негодяям не надо физически развиваться, бросков мячом в баскетбольную корзину им будет достаточно, да и инвентарь целее будет. Дети уже научились простой науке стяжательства: чужое всегда приятно присваивать, если это безнаказанно. Ведь тащат из совхоза домой их отцы всё: охапки сена, канистры с горючкой и даже пачками бумажные мешки под травяную муку, и хоть кого-нибудь наказали остановили, отчитали и наказали!
  

20. "Шумел, горел поджар московский"

   О бумажных мешках Саша вспомнил неспроста. Как и у иркутского писателя Валентина Распутина, вскрывшего своим "Пожаром" многие советские пороки, так и в Кынь-Дале случилось возгорание, не вскрывшее - тоже мне Великое географическое открытие! - а подтвердившее неизбежное правило всеобщего воровства, царившего в городах и весях.
   Саша стоял у водонапорной башни, к ней подошли Шашкин и еще один механизатор, выбившийся в бригадиры; мужики решали вопрос о прокладке летнего поселкового водопровода. Документация вся готова, осталось прорыть траншею, уложить трубы, все дела. И тут возник в середине поселка гриб дыма. Секунд пять мужики стояли, Шашкин воскликнул: "Ну, что делают!", и парочка затрусила на пожар. Еще пять лет назад Саша неплохо бегал (неплохо плавал, был спортсменом-разрядником, а для любого спортивного человека бег необходим как базовая основа спорта). Пробежав за "кабанчиками" метров 100, Саша отстал. А габаритные мужики в лице Шашкина и его спутника без задержки и усталости трусили и трусили, как заведенные машинки. "Во дают!" По пути Саша забежал в школу, прихватил четыре недавно заправленных кислотно-щелочных огнетушителя, которые мало пригодились.
   Оказалось, занялся огнем сарай пенсионера-совхозника Тиущака, который в великую сушь решил развести мусоросжигательный костерок, в нарушение противопожарных правил и строжайшего местного постановления, на оглашение которого местные власти (Росказнев, Пим и Шашкин) собирали сельский сход. "Горит земля! - верещал Пим, давя на сознание сельчан, способных жечь мусор на огородах. - Огню полный запрет!" После схода даже вышел казус, когда Росказнев с выпученными глазами прибежал на дымок, вьющийся от мусорного костерка, который около дома развел кочегар Кадашов. "В 24 часа!" - кричал бывший друган, присоединяя к официальным требованиям нотки личной мести: нарушителей антипожарных правил предполагалось выселять из жилья восвояси, да Кадашов к осени сам планировал уехать из Кынь-Дала навсегда. На деле он хотел покинуть место жительства лишь на следующую зиму, оставив квартиру за собой, а летом вернуться на "занятую" жилплощадь в роли дачника, но Росказнев поднял хай: "Ишь ты, дачник нашелся! Не позволю!" Но крики прежнего приятеля кочегара мало трогали. Однако кыньдалским дачником стать не удалось.
   А в случае с грибом дыма над поселком виноватым оказался дед Тиущаков, подпаливший каливью - кучу картофельной ботвы на огороде. Отошел на 5 минут - нате-здрасте - огонь по земле добрался до хозпостроек. Пламя ударило вверх, подняв столб дыма. Когда Саша подтащил к проблемному двухквартирнику огнетушители, сбежавшееся на пожар население уже выстроилось в цепочку. Люди черпали воду ведрами из обширной лужи. (Это в сушь-то лужа? Видимо, заранее кто-то налил. Скорее, водовозку опорожнили перед Тиущаковским домом по какой-то причине, но так вовремя!) Цинковые ведра шли по цепочке, позвякивали ручками, а в конце цепочки более крепкие парни, духаны - боевые ребята, плескали воду на стены и крышу дома, в который летели искры, и уже подбирались в клубах дыма языки пламени. Пуньки, хозблоки домовладельцев двухквартирника, с полезным имуществом и запертым скотом было точно не отстоять. От дышащего жара к ним нельзя было подступиться. А там, внутри, дико ревели теленок и овцы. К собаке, прикованной цепью к будке и воющей нечеловеческим голосом, тоже хода не было. Один парень решился было: окатил себя водой и попробовал подойти, чтобы хоть собаку отвязать - не получилось: слишком силен жар. Грохнула бочка с бензином. Пламя рвануло в стороны, и дикие крики разом стихли. Усакин радовался: "Здорово! Ревели, ревели, а как громыхнуло, так - тишина! Ага, все поджарились!" Струи из школьных огнетушителей тонкими белыми пенистыми струйками пописали в пожар и иссякли. На шиферной крыше дома полуголые парни (в штанах и ботинках - форма номер два в армии) вениками сметали сыпавшиеся в изобилии искры и горящие куски дерева, прилетавшие от охваченных построек. Подъехал гусеничный трактор, и отчаянный тракторист вступил в бой с огнем, круша и раскатывая пылающие доски и бревна. Заезжая на окраины пожара и долго в огне не задерживаясь, тракторист ножом срезал горевшие остатки стайки. Наконец, он проехал по центру пожарища раз, и второй, и третий. С открытым пламенем было покончено. С крыши дома спустились парни со спинами, покрытыми ожоговыми волдырями. Девушки осторожно трогали пузыри, спрашивая: "Не больно? - Не-а, до свадьбы заживет". Шашкин, когда увидел, как трактор вывернул из пожара горящий пук чего-то, это что-то раскрылось и оказалось, что горела пачка бумажной мешкотары, украденной из совхоза - директор совхоза плюнул и отвернулся. Виновник Тиущаков стоял поодаль с недоуменной физиономией, как бы вопрошая: "Надо же! Вот как получилось! Кто бы мог подумать? Отойти нельзя!" Позже его выселили из уцелевшей половины дома с предоставлением другого жилья, похуже.
   На дознании по пожару пенсионер ходил по поселку задумчивый, озабоченный вопросами дознавателя и своими ответами на них. Но вскоре повеселел. Грустил оттого, что в соседской постройке сгорели три лодочных мотора, детали от которых обнаружили на пепелище, и пострадавшие требовали возместить ущерб. "Ничего у них не вышло! Документов-то на моторы нет! Ворованные оказались моторчики!" - возрадовался пенсионер. Пожар, оказывается, не только на его кражу мешкотары указал прямо, но и прочие воровские затайки приоткрыл косвенно.
   В Сибири воруют все и всё, что плохо лежит, что к берегу причалено, на ночь оставлено без присмотра. Казалось бы, некому воровать? На 40 километров ни одной живой души, одна Большая река. Ан нет, и на безлюдье вылупляются мазурики: подвесной мотор упрут, и хорошо, хоть весла оставят - маши ими на здоровье до самого дома, если кто на буксир не возьмет. Упереть мотор несложно, сложность в другом: документами на него обзавестись при этом не получается. Бездокументарный "Вихрь" сразу кричит, что тут дело нечисто, что мотор у законного владельца похищен, иначе владелец продал бы его вместе с документами.
   Тиущак быстро оправился от пожара. Саше он был неприятен. Этот пенсионер, из числа пьющих, даже устроился в школьную кочегарку по протекции Гали-Васи. Их огороды соседствовали, и учительница русского языка часто пропускала рюмочку-другую крепкого домашнего перегона в компании соседа. На работу в кочегарку на зиму шел еще один кандидат, тоже пьющий, и Саша размышлял: какой же из пьющих лучше, какой не подведет? Это было какое-то гадание на зловонной гуще: выбирать из двух зол одну беду, от которой отдачи поменьше будет. Галя-Вася твердила: Тиущак-де первый заявление принес - его и надо брать. Эта твердость в суждениях учительницы подкреплялась тем, что она ничем не рисковала и ни за что не отвечала. Ее твердость напоминала качество, которым обладает, по Хемингуэю, твердый шанкр. Там тоже все крепко и безальтернативно движется к концу, точнее - от живого конца к концу на кладбище. "Как бы не так! Возьму на работу не по очереди, а по собственному разумению". Но, по размышлению, вариант Гали-Васи оказался выгоден тем, что в лице поручительницы приобретался как бы союзник в школьных баталиях. Ведь читатель еще ничего не знает, какие страсти кипят в змеином клубке провинциальных педагогов.
   Устроившись в кочегарку, Тиущак пьянству не изменил и попался под горячую руку, когда Саша застукал его спящим на рабочем месте с рядом стоящей опорожненной винной бутылкой. Привел сменщика Ваникура. Только после этого разбудил обалдуя, грохнул пустую стеклотару, называемою "бомбой", о пол - грохнуло гулко, и разлетелись осколки. Тиущак потаращил свои красные гляделки и ушел, затаив злобу.
   На этот взгляд Саша однажды наткнулся. Когда совхозного тракториста, перевозившего по зимнику людей в тракторной тележке с нарощенными бортами до Карсука, оштрафовали, то из Кынь-Дала людей как попало, в тех же силосных тракторных тележках, возить не перестали, но, во избежание подобных дорожно-финансовых инцидентов, пассажиров стали высаживать на окраине райцентра, что многократно усложняло путь в магазины.
   Приходилось также с тяжелыми сумками тащиться из центра на окраину, километра четыре, куда подъезжал обратный трактор. Перед одной из поездок муж почтальонши, Тетеркин, заглянул в тележку через высокие борта и сказал, что в райцентр поедут только родственники Тиущака, у которого там хоронили отца. Случайные попутчики вылезли, а Саше ой как необходимо было попасть в райцентр, он остался. Тиущак впился во врага злыми гляделками и начал торжествовать, предвкушая, как он будет высаживать директора посреди дороги. Но что-то пошло не так: тракторист не проверил лишних пассажиров, а сам скорбный родственник не посмел слова молвить. Проверки на дорогах не было. Зато весь путь гордо и непобедимо торчала над уровнем тележки его физиономия с говорящим выражением: вот, не только у Хемингуэя, но и на нашей улице праздник: "Захочу и выкину тебя из тележки, но у меня похороны, поэтому я добрый. Сегодня я милян".
  
  

II

21. "Люблю волчок, забаву действа"

   Поездки на тракторах по зимнику являлись отдельной песней. Сначала трактор, или, лучше, грузовую машину до райцентра надо было угадать. Поэтому с раннего утра, еще в темень, народ толпился у совхозной конторы. "Идет машина в Карсук? А трактор? Уедем или нет?" Транспорт ходил не регулярно. 25 километров преодолевали часа за полтора-два. Тесно и холодно, с ветром с огуречной стороны (холодным ветром). В кабине с водителем ездили счастливчики: совхозное начальство, родственники шофера и его собутыльники. Можно было видеть, как встречные на зимнике трактористы приветствовали другу друга, встряхивая бутылек тройного одеколона перед лобовым стеклом.
   Встречный Иманюк, отец самого проблемного первоклассника - того, кто в столовой ел суп руками, зачерпывая жидкость пригоршнею и выбирая кусочки пальчиками, и другой тракторист, совхозный кадр, из ссыльных, который ездил без документов, но ему доверили трактор со строгим указанием в райцентр не взъезжать - оба водилы вылезали из кабин, заходили перед трактором, чтобы их не было видно из тележек, и в этом укромном месте сначала один отпивал из горлышка зеленую смесь, затем второй булькал в горло оставшуюся половину. Поездка возобновлялась, и водиле уже не было страшно проскакивать по наледи реку и лихачить на поворотах. Долетали до поселка с ветерком. За время пути Саша успел как-то сложить незамысловатый стишок: [...].
   Саше запомнилась одна такая поездка, когда он с группой мужиков съездил в Карсук по делам, а на обратный путь районные снабженцы навязали совхозникам доставку продуктов и вина. Поручили козлам капусту сторожить. Вот это было веселие. Ехали на двух тракторах, каждые 5 км останавливались, чтобы кирнуть по паре глотков из перевозимого груза. Для этого расторопный совхозник Костарков обходил мужиков и собирал деньги на очередную бутылку. Везли, кажется, 10 ящиков "бомб" - портвейна "Агдам", который на Кавказе открыто называли фекалиями и не гнушались цистернами возить эту жидкость в Россию. Но чем дальше тракторы отдалялись от Карсука, тем винище становилось вкуснее.
   В первой "Беларуси", в кабинке, рассчитанной на одного тракториста, уместилось трое. Во второй кабинке - столько же. Винные пары разгоняли разговоры. Чубук рассказывал, что с собой всегда возит пачку соли, слежавшейся в кирпич. Им можно и случайный балычок подсолить, и окно протереть. "Как это протереть? И зачем? - Да чтобы было видно. Когда мороз за 40, всё стекло покрывается льдом, ничего не видать. Берешь пачку и по оконной наледи ведешь. Шоркнул пару-тройку раз, соляной след остается, появляется прозрачность, и видно становится куда рулить". И тут Саша нарулил.
   После очередного приема вина на грудь он первым заскочил в кабину и оказался за рычагами "Беларуси". "Рули", - сказал Чубук, и Саша дал полный ход. За какой рычаг дергать? Чубук изредка поправлял - передергивал рычаги. И вдруг закричал: "Стоп!" ("Стоп, машина! - вспомнил Саша, и ему представилась картина из Хармса, когда несуразный товарищ Пушкин ударяет кирпичом по часам и приговаривает при этом безапелляционно: "Стоп, машина!").
   Что случилось? Ничего особенного - тележка с товаром опрокинулась. Мужики выскочили из кабины. Второй трактор тоже остановился, но из кабины никто не вышел. У сибиряков так: пьем вместе, отвечаем врозь, поскольку табачок - всегда врозь. В шоке Чубук отцепил тележку от трактора, затем принялся Шептеру и Саше помогать освобождать кузов от уцелевшего товара: ящиков с консервами и вином. Часть груза нырнула в сугроб и затаилась там. В процессе разгрузки, выжимая из шерстяных перчаток вино напополам с рассолом, Саша подошел к засевшим во второй кабине - помогите, мол! "Это не наше дело. Это ваше дело. Еще разберутся, кто за управлением сидел. И почему до этого трактор ровно ехал, а потом криво".
   Эти слова выговаривал Волчок, мерзкий вороватый мужичонка, располневшая жена которого, как только муж уезжал в командировку (на этом их брак как бы прерывался), становилась честной на селе давалкой. Эта была настоящая "вертячка для костей человеческих и тошнота для желудка", по мнению сведущего немецко-восточного мудреца. "Не успели колеса самолета оторваться от грунтовки, а на ней (жене) уже чужой мужик лежит", - открыто на раскомандировках в конторе распространялся Шашкин. Дающая направо и налево баба, к тому же, любила скандалы. [...].
   Помимо прелюбодеяний, пьянства и воровства, что было общим местом в кыньдалских семьях, в волчковской ячейке общества присутствовала измена Родине: в последнюю войну Волчок, отец мерзкого и вороватого, сколотил группу дезертиров, с которыми отсиживался в тайге. Надёжа говорила, что даже знает место, где они прятались, а по ночам проникали в поселок, чтобы покушать да взять съестные припасы на день-другой. К осени 1941-ого года их все-таки переловили, по суду дали по 7-8 лет лагерей. Но на этом история не закончилась. В новое время главой поселка стал внук дезертира, который побеспокоился о том, чтобы на пожертвованные газовой организацией деньги в Кынь-Дале открыли памятные пилоны с высеченными фамилиями павших на войне местных жителей. В вечный список попал его дед-дезертир, поскольку дело было уже давнее и забытое, а семье - это память и удовольствие видеть фамилию предка, тоже пострадавшего из-за военных событий.
   Так и при перевозке груза из Карсука в Кынь-Дал, при опрокидывании тележки, мерзкий Волчок снова дезертировал. "Ладно, сидите с миром, - сказал Саша Волчку. - Сами управимся. Только фары не выключайте. Не видно ничего". "Ладно, не выключим". А уже давно потемнело, хоть часовая стрелка перевалила лишь за 18 часов. Пошел крупный снег. В свете фар стрелы белых мух напоминали линии падения белого фосфора, используемого американской военщиной во Вьетнаме. Вдобавок, вдали показались огни. По зимнику шли три встречные машины. Подъехали, остановились. Оказалось, милиция.
   Толсторожий чине с двумя звездочками на погонах -- значит, подполковник, приоткрыл дверь, встал на подножку уазика (топтаться в снегу ему не хотелось) и принялся вещать по рации: "Передать руководству коопторга, срочно, пьяные трактористы опрокинули груз!" Полаяв какое-то время, толсторожий со свитой укатили. "Ага, кто отвечать будет?!" - вещал высунувшийся из тракторной кабины рогоносец. (Он любил копировать позы и жесты начальников, но за словом в карман не лез и верещал на самостоятельной волне). "Ну, я отвечу. Мой трактор, мне и отвечать!" - в сердцах ответил Чубук и затравленно посмотрел на Сашу. А на Сашу нашло озарение: там, где плохо, надо делать еще хуже, по-вятски, чтобы не лететь в ад, а оказаться в аду. Дело в том, что на подлете к аду никакого спасения нет, так как нет точки опоры в воздухе, и траекторию падения никак не изменить и не скорректировать. Только опустившись на самое дно, можно встать на ноги, обрести опору в виде поверхности огненной сковородки, от которой можно будет оттолкнуться; и тут обязательно должна проявиться путеводная паутинка, ниточка, тесемочка, веревочка, вертолетный трап, ведущий наверх к спасению.
   Саша сказал: "Правильно. Надо говорить, что ты сидел за рычагами и опрокинул тележку. Зачем отрицать очевидное. Это одна статья - порча чужого имущества. А скажешь, что не ты опрокинул, а другой, кому ты позволил управлять трактором, то это уже 2 статьи: и порча имущества, и передача управления постороннему, который водительских прав не имеет. Две статьи - это более тяжкий состав преступления, и поэтому наказание будет круче. Тебе оно надо?" При этих словах стало видно, как смуглолицый по природе Чубук побледнел. "Но ты не дрейфь", - продолжал Саша, нащупывая ниточку Ариадны, поскольку дальше катиться было уже некуда. Ему самому не хотелось садиться на скамью подсудимых под одобрительные взгляды кыньдалской черни и пьяни, восторженно воркующей, почти по письмам Пушкина о Байроне: "Ага! Он мал, как мы; он мерзок, как мы"; мы сделаны из дерьма, он тоже; потому что весь мир бардак, все люди бл*ди. Потому Саша продолжал: "Скажешь, что зимник плохой - а он плохой, не чищен. Груз не закреплен, укладка не проверена. Да и тележка предназначена для перевозки сена и силоса, а не продгруза. На повороте трактор повело по наледи, груз сместился, и телега опрокинулась. По этому поводу тоже статья есть - "бой товара" называется. Бой - это сродни усушке и утруске, то есть причины ущерба будут не личностные, а объективные. За это наказание не полагается. Спишут по акту". "Посмотрим", - отвечал Чубук. Упавшую тележку подцепили тросом, подняли трактором, поставили на колеса. Втроем ее вновь загрузили, как попало. На вид и по ощущениям разбилось немного: пара ящиков с баллонами соленых огурцов (восемь банок), ну и винище, бутылок шесть, которые, по идее, разбиться в снегу не могли, так как их уже употребили.
   Когда колонна подъехала к магазину, ее ждали встревоженные завмаг Ёлка и продавец Ворона. Это были их прозвища. Клички женщины получили из-за того, что завмаг при ходьбе раскачивалась амплитудно, как ёлка, которую правонарушитель пилит ножовкой. Ёлка была бабой в возрасте, в самом соку. Идет, раскачивается, босовиками (резиновыми калошами) по деревянному тротуару шлепает. А продавец получила прозвище по упрощенной форме от фамилии мужа, с которым, нажив худосочного заморыша, уже развелась и жила баламно, т.е. разгульно.
   У магазина грузчиков прибавилось. Помимо отсидевшихся в кабине секогомов (иначе их не назовешь - Волчка, Костаркова и еще одного хмыря; автор порадовался найденному слову, при переставлении частей которого, значение слова не меняется. Таким словам термин лексиковеды еще не придумали, и Саша решил называть такие слова корневыми инверсионными дублетами. Этих дублетов немного: "лизоблюд" и "блюдолиз", "управдом" и "домоуправ", "собоволк" и "волкособ", "шезлонг" и "лонгшез", "лоботряс" и "трясолоб" и вот, пожалуй, последнее такое слово - "секогом"), подошли еще мужики, желавшие за помощь в переноске товара заработать по паре глотков спиртного, а то и бутылку умыкнуть. Разгрузка прошла быстро. Во время складирования товара нарисовались районные коопторговые деятели, ошарашенно смотревшие на происходящее выпученными глазами. Им тоже не хотелось отвечать по закону за утрату груза при ненадлежащей перевозке.
   Вскоре глазная выпученность обрела суженные формы: дамы рассмеялись после Ёлкиного зачина. "Дорога плохая, метель метет! Ну и опрокинули тележку! Ни зги не видно! А мужики хорошие, - вещала Ёлка. - Вот с ними директор школы ездил". Уж если лицо обозначено и представлено, если назвали - надо опять лезть в кузов. Ваш выход, товарищ директор, пора выступать и с пользой для дела выступать! Надо выкарабкиваться! Говорить надо не общие слова, а для разрядки обстановки и сглаживания ситуации необходимо пошутить, лучше всего - над собой.
   Саша стал рассказывать деятелям прилавка и коопторговским из района свою историю опрокидывания тележки и наступившие последствия. "Да, неожиданно так трактор встал. Глядим назад - тележка на боку. Вышли, глянули. Пара банок вдребезги, аж огурцы выскочили. А бутылки, нырк в сугроб, и исчезли. Я эти бутылки из снега как щук из реки вылавливал. Вот, по-первости еще, идешь вдоль берега, глядь - шурогайка стоит и плавниками не шевелит. Подводишь к ней кольцо из рук, шлеп - тут Саша показал, как захлопывал ладони в замок - шлеп, а ее и нет. Ушла! Идешь опять, шлеп - опять никого". Женщины рассмеялись. "А тут шлеп в снегу ладонями - нет, не уйдешь! Вот она, бомбочка, целехонькая, холодненькая, мокренькая, так и норовит выскользнуть и в сугроб удрать". Женщины заливались смехом. "Так что кое-что нарыбачили. Сосчитать надо". Смеющиеся женщины сосчитали ящики, банки, консервы, огурцы и поштучно "Агдам". Так и вышло: 8 банок с огурцами и 6 винных бутылок отсутствовало. Остальное в целости, помялось только. Бегло составили акт, легко списали. А Костарков-то деньги, собранные на выпитое вино, нагло присвоил. За перипетиями быстротекущих событий о них никто даже-даже. В конце истории, еще в магазине Саша выразительно посмотрел на Чубука. Тот ответил удивленным взглядом и промолчал. [...].
  

22. "Жил чудак, распаленному солнцу подставив чердак"

   Чубук хорошо работал в совхозе, но ему надоело подменять прогуливающих пьяниц, которые к тому же воровали с его трактора запчасти. Это была одноликая и простодушная деревенщина, он не раз обжигался на людях и обстоятельствах, и потому помалкивание служило ему защитой, а молчание, связанное с задумчивостью, наделяло Чубука долей симпатии. Особым тактом тракторист не блистал, но в отношениях не зарывался. Хотя жизнь на лоне природы всегда выбрасывала из темных хат наверх, на обозрение и осязание, всевозможных чудиков, хорошо известных не только по советской деревенской литературе, но еще с классических времен. [о сельских литературных чудиках].
   ...На фоне всеобщего пьянства и повального воровства выделялись и упомянутые индивидуумы и не упомянутые: для добычи глотка спиртного Гошан сыпал соль в клей БФ и вертел в смеси сверло под сверлильным станком - образовавшуюся жидкость сливал на пропой; другие страждущие умельцы лили одеколон по пешне в мороз - зеленая краска оставалась на пехле, железном конце пешни, а на выпивон набиралась чашка спирта; некоторые пшикали в стакан до нулевого остатка баллон с дихлофосом - тоже балдели от употребления образовавшейся жидкости; кочегар Мишкин работал зоотехником, но уволенный за пьянку из совхоза не единожды, перебивался случайными подработками, сошелся в сожительстве с истовой женщиной-остячкой и чуть не повесился на крыльце магазина, когда ему бутылку не продали - о том еще незабвенный Фридрих сказал: "Лишние люди всегда важничают со своей смертью, как самый пустой орех хочет еще, чтобы его разгрызли".
   На досуге Саша перечитал Ремарка и обнаружил, что герои из "Трех товарищей" выбрали пьянство не за основу жизни, как в кыньдалской деревне, а как громоотвод от мерзостей жизни той поры, хотя выпитое немцами тоже впечатляло. Внимательный Саша подсчитал, что ими - тремя товарищами - выпито: [...].
   ...Все эти 130,5 приемов алкоголя из разных сосудов свидетельствуют, что в эскапизме, уходе от реальности, возможны немыслимые подвиги: от сверла в клей с упокоением на сельском безымянном погосте до круговых чаш с последующей мировой известностью. Причем самим потребителям суррогатов и элитного спиртного меняться в лучшую сторону было не надо. Необходимо и достаточно было опуститься до уровня плинтуса, чтобы реальность представилась, наконец, какими-то лучшими своими кусками обоев, на которые можно было глядеть мутным взглядом снизу вверх, утешая себя сомнительными зеноновскими силлогизмами, типа: человек, который выпил, совершил, по крайней мере, три благородных дела: успокоил себя - раз, подал пример другим успокоить себя - два, поубавил запасы зелья - три.
   Сродни повальному пьянству было вранье. Рогоносец Волчок врал чище Ваникура, как ранее упомянутый Сиверс Меринг с многоэтажными нагромождениями Оссы на Пелион; некто Телепай, из дрянных жителей, жил бирюком в хате на высоком берегу у протоки Чмор и ходил за водой, спускаясь и с трудом подымаясь наверх, и можно было наблюдать, как иногда на скользком крутом подъеме Телепай поскальзывался и катился с ведрами вниз, и ему кочегар Кадашов, свидетельствовавший падение, говорил, что лучше бы он сделал ступеньки, тогда бы и не падал - на что Телепай мудро ответствовал, что, "ну да, я сделаю, а кто-то пользоваться будет"; братья Юдкины, Колюня и Мишаня, в пьянстве опустились до того, что насиловали мать, которая жаловалась в магазине на упущенную возможность задавить обоих еще в люльке, если бы знала, какие звери из колыбели вырастут, и с ней соглашался муж, пенсию коего сыновья отбирали, ударив для порядка батю табуретом по голове, ударяли и уходили всего лишь в недельный запой - такое маленькое денежное пособие государство назначило бывшему изробленному колхознику за добросовестный труд в военное время и послевоенное лихолетье. Иногда батя, туго соображая ударенной головой, подсматривал за действиями сыновей по отношению к жене - их матери - и глазам своим не верил, говорил: "Вот какие помутнения от табурета возникают". [...].
   Особыми визитерами считали себя представители из райцентра, требующие нормального отношения - хотя бы места, где можно было покушать. Кынь-Дал точками общепита не располагал (сегодня в поселке также нет общественного пункта питания), поэтому визитеры перлись в школу. Приедет какой-нибудь зоотехник, проверяющий эпизоотию, или финансист на аудиторскую проверку совхозной деятельности, или партийная или комсомольская сошка, то сухого пайка при них, как правило, не оказывалось. "Где тут можно покушать? - В школьной столовой". Такой ответ давал вопрошающим и Росказнев, и Шашкин, и Пим. Им самим бы к себе домой пригласить проверяющего, хорошо его накормить и поднести стопарик, чтобы в отчете проверяющий не написал лишнего. Нет, тут главную роль играло наплевательство: какая разница, что проверяющий напишет? Ну, напишет плохо - так ведь ссылать-то дальше некуда, а нам и тут хорошо, нам и Кынь-Дал - Таити. Вторую роль играла жадность: стопарик я и сам опрокину, и обед сам съем, а то на всех проверяющих "горючки" и провизии не напасешься. Глядишь, этот проверяющий, их пруд пруди, объест куркульское семейство председателя или малохлебосольные пимовское и шашкинское. А вот в школе накормят по-всякому: тамошний директор не будет ссориться из-за навязанных едоков ни с советской властью, которая откажется в ответ закрывать рабочие наряды (ту же чистку школьных туалетов), а от совхозной еще больше тянулось марионеточных ниточек: дрова-уголь не завезут, воду на отопление школы - тоже, да и места в попутной машине до Карсука может не оказаться.
   Когда в первый раз в школу позвонил Росказнев со словами: "Я тебе там направил людей из района, покорми их", Саша сначала заерепенился: "Кто такие? С какого министерства? Так сам и корми!" Но как только положил трубку, двое пожилых мужчин-предпенов, т.е. уже на выкате со службы, столбами стояли в коридоре школы, вращая яблочными шарами глаз и вопрошая: "Где тут у вас столовая?" Делать нечего: Саша прошел в столовую комнату, где хозяйничала кухарка, нанятая от райкоопторга, колченогая Натана Старчикова, и сказал, что Росказнев направил в школу едоков. "Ничего не готово еще? Кормить всяких пришлых не будешь? Так я тоже против посторонних ртов. А куда деваться? Ссориться с председателем? Скандала хочешь? Ну и пожалуйста. Как поступишь, так и будет. Тогда эту лишнюю в школе электрическую трехконфорочную плиту с баланса снять и тебе продать не удастся. А ведь ты на нее нацелилась! Тот же Росказнев не подпишет акт о списании. Мне она не нужна, а ты решай!"
   Старчикова с ненавистью застучала куриными яйцами, цокая ими о край жаровни, загремела чайником. Через 10 минут чужие рты шамкали яичницу и швыркали чаем. Позже электроплиту, ставшей плитой раздора, Саша продал Натане, оформив сделку через бухгалтерию сельсовета - всё по закону и за 100 рублей. Плита, говорили, жарила хорошо, но ее залили на ремонте школы краской, которую еще надо было соскоблить с конфорок. Получив плиту, Натана уволилась к концу учебного года - она и устраивалась, чтобы умыкнуть дефицитную кухонную утварь. Бесплатно не получилось забрать, так хоть по бэушной цене. Как только плиту увез расторопный муж Натаны, рыбак из второй бригады местной рыбоартели, так распетушилась Надёжа. "Я очень рассчитывала на эту плиту, - высказала директору претензию школьная техничка. - А вы ее продали". Выговаривая ламентации, Надёжа амплитудно шевелила грудями, они подпрыгивали, колыхались, так что Саше живо представилось, как на них прыгал Ваникур, мял их и тискал, и внедрялся в тело, и всаживал, словно вилы в копну погружал, отчего качка увеличивалась, и от этого крепкие болотные кочки грудей били по лицу Ваникура и по подбородку его партнерши. "Да, продал, так как ничего не знал о ваших желаниях по плите. Вы ведь мне ничего не говорите, чего хотите. А тут человек попросил, я и сделал доброе дело: с выгодой избавился от ненужной габаритной вещи, и место в тамбуре запасного выхода освободилось, как того требуют противопожарные правила. Так что вините сами себя за молчание или долгое раздумье. Неспроста говорится, что в кругу коллег нельзя щелкать клювом".
   Выговаривать претензии недоумевающему собеседнику, который ни сном ни духом - самая распространенная местная и поганая черта, сибирский наезд. (Саша вспомнил нападение дежурного милицейского полковника, который вместо помощи стал изгаляться, как и мстящий Маргуляс. Да еще эта деканатская старуха, вылезшая в администраторы из истории русского литературного языка). Помимо Надёжи, которая пеняла директору насчет проданной электропечи, о которой она много думала, но ничего никому не говорила (очевидно, надеялась как-нибудь летом, тайком, умыкнуть и приспособить полезную в хозяйстве вещь), подобной претензионной наглостью отличался печник - любитель поговорить по-пустому, посваливать с больной головы на здоровую. Этот персонаж появился в Кынь-Дале на втором году Сашиной отработки. (О его приключениях речь пойдет много ниже). Как и Надёжа, выпучив глаза, печник предстал перед Сашей с открытым ртом, откуда без увертюр посыпались укоризны, многократно повторяемые.
   - Сосед, ты давай, давай сыну стрелять из духовки (воздушного ружья). Ты давай ему пострелять, мальчику моему!
   (Накануне Саша поставил на столбы ограды пепсикольные бутылки, которые расщелкал из "воздушки". За стрельбой из своей ограды наблюдал мальчишка, хотевший тоже пострелять, но вместо просьбы просто пожаловался отцу).
   - Сын твой у меня ничего не спрашивал, чтобы пострелять. Никакую духовку не просил.
   - А ты давай, давай, сыну моему, пострелять...
   - Так ведь, говорю, не просил твой сын у меня ничего. Как я могу дать то, чего не просят?
   - А ты давай, давай...
   - Эй, сосед, ты меня хорошо слышишь? Понимаешь хорошо меня? Тебе что, сын пожаловался? Если да, то повторяю, что твой сын у меня ничего не просил.
   - А ты давай...
   Сибирский наезд осуществился также со стороны Лаврухи, заехавшим в Кынь-Дал, чтобы проведать Давида, нового матфизика по третьему Сашиному году отработки. Лавруха был директором нововьюгинской школки, с ним Саша пару раз встречался на директорских корпоративах, где директор нововьюгинской мастерски разливал водку. Лавруха, оказывается, опекал Давида сызмальства, присматривал за его воспитанием и, право, ломать водочные горла по-гусарски его не учил. Так вот в один воскресный день Давид, никому ничего не сказав, тронулся по зимнику в пеший путь до Карсука, чтобы мать проведать. И в это же воскресенье Лавруха решил проведать воспитанника, приехал к нему с супругой на "москвиче" типа "каблучок", это ИЖ-2715, "комби", и поймал самонадеянного пешехода на отдалении от поселка. Вернул дурака с дороги, а Саше стал выговаривать, что, мол, в совхозе лошади не нашлось, что ли, для того, чтобы Давиду не пешком идти, а хотя бы ехать? Давид стоял рядом и помалкивал, как нашкодивший школьник. Саша посмотрел в бесстыжие белесые глаза воспитателя и возразил, понимая, что это бесполезно. Логика в этой учительской голове, обремененной воспитанием сельской погани, не ночевала, поскольку погань можно воспитывать только поганью, а не логикой.
   - Так ведь не просил Давид никакую лошадь. Ко мне-то какие тут могут быть претензии?
   - Лошадь, лошадь, можно было попросить у совхоза!
   - Не обращался Давид за помощью!
   - Так ведь тридцать километров идти, это не шутка! Можно было посодействовать насчет лошади-то!
   - Лавруха! Ты меня слышишь? Давид ни за какой помощью или содействием не обращался! О своем походе ничего не говорил!
   - Ну, лошадь-то, одну всего лошадь, можно было посодействовать, а то идти 30 километров по зимнику. Лошадью можно было учителя уважить!
   С таким наглецом, который говорит безапелляционно и прямолинейно, как в лужу ссыт, и только самого себя слышит, вдобавок - с таким бестолочным ерестуном (бестолковым сварливым человеком) Саша встречался не единожды и понимал, что подобные случаи уже обозначают систему, а тут серия за серией. Спорить бессмысленно, а в морду не дашь - не тот случай. Так что беспардонное истребование не запрошенных ранее материальных благ и услуг в Сибири распространено широко. На Западе подобное действо назвали флудом. Флуд постоянно выбрасывают из общения, или с тобой никто общаться не будет. Но в Сибири флудируют так широко, что это даже граничит с преступлением.
   Именно с подобными поломоечно-печными, а то и воспитательскими претензиями, сдобренными нотками вымогательства, выступила в диалоге с директором школы почтальонша Р. Тетеркина, она же дальнейшая жалобщица. Знакомая ей методистка из РОНО подсказала как-то, как нашармака получить заочное среднее образование. Пусть, мол, Саша фиктивно включит почтальоншу в список обучающихся заочников, в журнал запишет и ведет ее фамилию все два года обучения, при этом на занятия можно не ходить, а оценки пусть появляются. После двух лет такого "обучения" на руки выпадет законный аттестат. "Вот, товарищ директор, как дела делаются. А вы мне этого не предложили, и я без аттестата остаюсь. Поэтому буду звонить в РОНО и жаловаться на вас по всякому поводу. Так что лучше включите меня в список заочников, но при этом ходить на занятия я не буду. Но и жаловаться не буду".
   Саша посмотрел в бесстужие (sic! - так!, по-местному говору) глаза женщины, имевшей лентяйствующего мужа и парочку наструганных матерящихся сыновей и сказал: "Конечно, включу вас в этот список. Мне надо в него кого-то включать, но я не знаю кого, ищу и не нахожу. Раньше бы сказали - уже бы и аттестат получили. А то ведь я ничего не знаю о ваших заочных желаниях. Вы ходите по поселку и ничего не говорите о желании получить среднее образование, а я не колдун, чтобы лезть вам в голову и ковыряться там в ваших мыслях. Я ведь не знаю, чего вы хотите, а чего не хотите. Заблаговременно надо заявлять о своих учебных делах. Глядишь, уже и аттестат на руках был. Но вы молчите, как рыба на льду, и я ничего не знаю о ваших желаниях получить среднее образование". Сказал и подумал: "Конечно, включу и тут же улечу. На следующий-то год меня здесь не будет, так что как-нибудь без меня халявное среднее образование получать будете. Вон Старчикова, школьная буфетчица, вовремя подошла, попросила, даже отсидела несколько уроков, и - аттестат у нее на руках".
   В период перевоспитания колченогой хромоножки плитой, когда она откладывала готовку школьных завтраков, лупила о сковородку яйца и шуровала шумовкой, жаря картошку для приезжих ртов, в школе появилась самая колоритная фигура из райцентра - болтливый председатель всех профсоюзов района. Вальяжный урод с острым лицом и расплывшейся фигурой громогласно и со знанием дела рассуждал о погоде, о выпавшем снеге, на который, гадали, растает иль нет, говорил: "О, послушайте, что я вам скажу. Это всё лирика! Мести будет потом". Татарва татарвой этот профсоюзник - и глуп, и горлопанист. Он взял с Сашиного стола стаканчик под карандаши с винными крымскими этикетками вокруг цилиндра, стал их рассматривать, причмокивая губами и припоминая, какие из них он пивал. Урод высказал еще пару дельных фраз про охоту и жену, у которой на кухне был маленький телевизор, чтобы она при готовке не отрывалась от сериала, так ведь и в комнату к большому телику домашняя стряпуха успевала заглядывать, чтобы посмотреть что-нибудь интересное.
   Волей-неволей прослушав эту и другую брехню, Саша, получив знак от Натаны, что корм готов, отправил профбосса к бесплатному корыту. Тот рысью метнулся по коридору, так что обогнал ковылявшую кухарку, которую Митрич в глаза и за глаза называл Шкандыб-ногой. Из-за своего уродства, шагая, калека далеко отставляла в сторону левую негнущуюся ногу, и сейчас, возвращаясь на свое рабочее место, Старчикова непроизвольно выставила ногу и не успела ее убрать, но профсоюзный урод перепрыгнул через неубранное препятствие, как конь, преодолевающий барьеры конкура, и поскакал галопом к еде. А Саша стоял в проеме двери, смотрел в пенал коридора с мельтешащими фигурами и думал: "Всё проходит. Пройдёт и это. Это надо экзистенциально пережить".
   [история Клошет Мопассана].
   ...Шкандыб-нога ежегодно беременела и, ввиду физической невозможности выносить плод нормально, ложилась в областную больницу на сохранение, но дети не получались. (Родилась только одна живая симпатичная девочка). Возвращаясь из Тонска без свертка с ребенком, Старчикова привозила в узелке 800-900 рублей, которые ей выплачивала больница в качестве компенсации за неудавшийся эксперимент по получению здоровых детей от проблемной мамаши. Это был ее постоянный заработок. [...].
   ...пришла другая молодуха - хитрая бабенка с фамилией Поносова. Ее хитрость заключалась в том, что устроилась она в школьную точку общепита, будучи на раннем сроке беременности, что скрыла при трудоустройстве - ей захотелось получить побольше денег, находясь в декрете.
   Когда у Поносовой вырос живот, но в декрет ей было еще рано, она стала эксплуатировать ученика Костаркова, своего родственника, сделав из него мальчика-водоноса. Потаскав какое-то время ведра, мальчик от рабства категорически отказался, а учителя стали говорить, что при беременности физкультура беременной полезна. Дело дошло до того, что из Карсука, откуда родом была сама Поносова, приехали на тракторе два визитера, которые ее трахали до замужества и намеревались с ней встречаться в дальнейшем. [описание драки].
  

23. "Не расстанусь с комсомолкой, буду вечно молодым"

   А вот и тонский визитер явился - не запылился. В июле, когда в школе занимались текущим ремонтом, красили-белили Гутя и Надёжа, а Саша за ними присматривал, а, по сути, бездельничал, директорствуя, на пороге его кабинета возникла девушка в короткой юбке, но со строгим комсомольским взглядом. Что за голендайка нарисовалась - девка с голыми ногами? До этого поселок нехотя посещали разные комсомольские функционеры обоего пола. Запомнилась молодая женщина, прибывшая на отчетно-выборное собрание; тогда с трудом собрали членов ячейки, всего 5 человек. Еще две комсомолки были в декрете, еще одна - Моголина - на бл*дках - обслуживала дальнюю бригаду лесозаготовителей - не за деньги - за бухло. (Да и на селе она жила одним ублудом). Собравшиеся дружно решили загулявшую особь с комсомольским значком на груди из организации исключить. Затем функционерша с интересом посмотрела на Сашу и предложила ему возглавить кыньдалский комсомол. Саше сразу представилась крысиная морда Маргуляса из ОблОНО, который пытался навязать к дыре послевузовской отработки военное дело. Саша посмотрел на милое женское лицо, крайне удивившееся его отказу. "Что Вы, у меня школа, хозяйственных забот полот рот. А Вы еще дополнительно руководство ячейкой навязываете. Это слишком". А про себя подумал: "И за сто отсосов не уговоришь". Председателем ячейки оставили Натьку, как та ни сопротивлялась, оговариваясь, что у нее тоже много работы на счетах. [...].
   Третьим визитером оказалась голендайка, которая представилась инструктором обкома комсомола и назвала цель визита: собрать детский отряд, который за оставшееся летнее время заготовил бы в помощь совхозу пучки лекарственных трав объемом, чем больше, тем лучше. "Надо общественный скот лечить, и больше будет у страны мяса и молока". Выслушав комсомольский бред, основанный на уверениях, что благодаря детским рукам, перебирающим лекарственные растения, прилавки от колбасы будут ломиться, Саша стал подыгрывать интересной девушке, вовлекая ее в лабиринт силлогизмов. "Да, наконец-то, у наших бравых областных властей здравые мысли появились. Именно! С этих мест, из глубинки, должна пойти здоровая струя мясомолочного производства, и прилавки затрещат от мяса, а бутылки, всклянь (в перелив) наполненные бутылки полопаются от переизбытка молока. Ура! Мысль-то здравая, но запоздалая. Почему не зимой она посетила ясную обкомовскую тонскую голову?" Девушка молчала. "Сейчас-то вы представляете, что это невозможно. Вы опоздали. Дети распущены на каникулы, да учителя все разъехались - отпуска у них по 56 дней. И где средства, отпущенные на эту кампанию? Почему ваши руководители так сильны поздним умом? - Так получилось. Мне сказали, я приехала. Надо, надо заготавливать травы, ведь коровы болеют, от этого мясо- и молокоотдача страдают. - Девушка, вы меня слышите? Нет никого в деревне! Кто этим будет заниматься? Вы? Может, вы тут останетесь? - Нет, я должна организовать отряд и уехать. Мне весь район объехать надо и везде организовать надо отряды. А тут вы директор. Вот вы соберите оставшихся детей и пособирайте травы. Я, надеюсь, вы комсомолец? Так считайте это комсомольским заданием!"
   Она победно взглянула на Сашу. От такой наглости директор чуть не задохнулся. Тут побыстрее бы школу побелить-покрасить да свалить в отпуск в Крым к университетскому товарищу, чтобы таврических вин попить, на пляже поваляться, закадрить какую-нибудь кадру. И вот, нате-здрасте! В собиратели трав вербуют так беззастенчиво, под дурочку, с каким-то магическим припевом о том, что "комсомольцы-добровольцы, мы сильны нашей верною дружбой". Вербуют, совершенно отбросив мысли, что человек - это космос, а не идеологическая палка, гнущаяся из стороны в сторону под дудку партийного факира.
   Подавив вспышку гнева, Саша подумал и спросил: "А для вас ведь это ответственное задание? Вас, как зовут? Света? Света, ведь вас на испытание сюда, в глубинку, отправили, чтобы посмотреть, справитесь ли вы с организацией лекарственных отрядов. Не так ли? Справитесь - точно будете работать в молодежном обкоме инструктором. А там и в Москву позовут, где мужа можно подобрать. И знаете, выход есть. Есть на примете одно решение".
   Комсомолка стала зарной (видной) красавицей - у нее загорелись глаза. Но Саша остановил ее в праздновании, мол, Москва не сразу строилась, и здесь спешить не будем, чтобы дров не наломать. "Вы где, Света, остановились? У сельсоветской бухгалтерши? Напрасно. Она никакого отряда создавать не будет. Надо было ко мне идти. Ну, теперь уж чего туда-сюда чемодан таскать, ладно, ночевать будете у бухгалтерши, а сейчас - время обедать. Айда ко мне. Я тебя картошкой и жареной щукой угощу. За едой станет ясен выход из ситуации по отряду. Идем?" И девушка пошла, не заметив плавного перехода с "вы" на "ты".
   Это был тот случай, когда местоименный переход точно отражал образ действия (движение) по направлению к объекту (Сашиному дому), и состояние комсомольской натуры, призванной любым способом решать оперативные, поставленные старшими товарищами задачи, кидаясь хоть грудью вперед и порвав на ней тельняшку, хоть падая навзничь и беря небо в свидетели, что жизнь, честь и совесть без остатка отданы борьбе за дело рабочего класса, который не жаловал частнособственническое крестьянство, но любил питаться за его счет. В то время комсомольская проституция была на подъеме. Визитеров из самой столицы региональная комса встречала на обкомовских дачах, с жирной кормежкой и обильными возлияниями, с разнарядкой на обнаженные девичьи фигуры, одни из которых отрабатывали задание по сервировке столов и подаче блюд топлес или в костюмах Евы, со сменой караула по демонстрации наготы от четырех до восьми часов и от восьми до полуночи; другие, что пораскованнее, дальновидно укладывались в постели с разгоряченными московскими телами и в надежде, что телам комсомСлочковые точеные фигурки понравятся, и тела распорядятся, и закадренные фигурки переедут в Москву. Тонские вожаки молодежи предусмотрительно давали перспективным фигуристым кадрам задания с выездом на периферию, чтобы девочки потаскались по рукам в решении неотложных задач в организации и контроле чего бы то ни было. Затем поднаторевшие дивчины, уразумевшие, что всё решаемо, что любой вопрос постижим, если им занимаются мужчина и женщина, при этом оба партнера получают удовлетворение; дивчины возвращаются в родные обкомовские стены совершенными механизмами: жесткими, бескомпромиссными, сексапильными, настроенными на отдачу по ленинскому принципу о полезности каждого винтика: ты мне - я тебе.
   За столом тонская Светлана скоро стала Светкой-конфеткой, которую поразило, что Саша ее быстро раскусил: ее действительно направили с испытанием: справится - будет инструктором, нет - отправят обратно на швейное производство, где к ее фигуре присмотрелся молодой визитер из обкома. "Ну, угадал, что тут сказать. Я ведь много книг прочитал. Все ситуации узнаваемы". И подумал: "Я мысли сердца вью, ношу и их не в силах оскорбить. Навстречу ты. Тебе любить задумчивого юношу?" Саше вспомнилась инструкторша из Кировского райкома ВЛКСМ Носивобирска, с которой он летел в Крым, просто кресла оказались рядом. Ее фамилия была Ёлкина, [ее история].
   ...Прокручивая в голове все эти похождения с комсомолками, Саша имел в виду, что за "так" девушка с пламенеющим значком на лацкане в постель не ляжет. Поэтому, нацелившись на Светку-конфетку, продолжал ее смущать: "Все ситуации узнаваемы и все истории известны. Давай лучше делом займемся. В своем отчете ты ведь должна указать не только списочный состав и старшего отряда, но и какие лекарственные травы заготовили отрядовцы, какие травы вообще произрастают, какие помещения с какой полезной площадью выделены под просушку растений, каковы условия хранения и т.д." "Да! Откуда ты это всё знаешь? - Я всё знаю. И этими знаниями я поделюсь с тобой. Я тебя выручу. Выручи и ты меня. - ?"
   Держа за руку накормленную красавицу, - а сытых девушек легче уговаривать, так как кровь у них уходит из головы на переваривание пищи в ЖКТ (желудочно-кишечный тракт), и вследствие этого мозговая деятельность приобретает легкомысленное направление, - Саша сказал, что выручка заключается в том, что Света привлекательна, чертовски привлекательна, явилась прямо из французского романа, где восхищаются и прямо говорят: "Quelle belle perssonne!" - "Что за красавица!", и есть положительные эмоции от общения со Светой, есть симпатия, никуда не уходит эмпатия, короче, речь идет о любви. Ведь "счастье мужчины - хочу, а счастье женщины - он хочет". "Да, это мне уже говорили мои комсомольские руководители. Ссылались на кого-то, кто так говорил. - Заратустра! - Да, этот знаменитый деятель. - Знаменитые зря говорить не будут". Светка для порядка поломалась и отдалась. Перед этим она проверила, все ли занавески на окнах задернуты так, чтобы ни щелочки, ни просвета никакого не было. Попросила включить музыку, чтобы никто за стеной не подслушивал. Попросила отвернуться, быстро разделась и юркнула под простыню. (Под одеялом Саша не спал, лето было жаркое). Положив на лицо локоть в сгибе, Света ждала. Саша отнял ее руку, и под фразу "прекрасное должно быть величаво" резко сдернул простынку. Комсомолка вскрикнула, и тотчас была прикована к ложу упавшим на нее телом. Легкий петтинг (ласка эрогенных зон) перешел в глубокую нежность. Саша любил милые девичьи разрезы - без выброса малых срамных губ в виде вульгарных лепестков, неровных варяжских щитов и свисающих серег, но его привлекали копьевидные разрезы и формы малоголовых грациозных кобр, скрывающих глубокие зубчатые бездны, тех же лангольеров: [скриншоты].
   Представшая бездна внешне была безупречна, - и ведь умели комсомольские функционеры отбирать прекрасное, всяко-разно ковыряясь пальцами в мокрой и жесткой волосятине.
   На фрикционной стадии магнитофон пел "лэди, лэди, лэди", маскировавший "а-а, а-а, а-а" - прерывистое пение Светы, и наконец, точеная фигурка выгнулась дугой в глубоком затяжном стоне, а магнитофон зашипел белой ракордной лентой. После акта девушка уснула, во сне улыбалась, открыла глаза через полтора часа и попросила ещё. "Однако!" Саша исполнил просьбу дамы с меньшим напором, зато более продолжительным и чувственным. Посмотрел на нее удовлетворенными глазами, а глаза мужчины, почти сверхчеловека в этот момент, говорили, что "нет на земле ничего лучшего, как лежать с женщиной".
   "Хочу пить! - Вот клюквенный морс. Ягоду сам собирал. Это, кстати, тоже лекарственное растительное средство. Знаешь от чего? - Ничего я не знаю и знать не хочу. - Вот и правильно. И не надо знать всякие подробности. Дело уже сделано. - ? - Отряд у тебя уже в шляпе. И гербарий давно сушится. - ?"
   [размышления о вопросительном знаке в прозе].
  

24. "Сладку агоду рвали вместе", или "Девушка едет жаниться"

   Вечером сладкая парочка направилась к Чубарихе - местной травнице. С ней Саша познакомился, когда обходил квартиры учеников с проверкой условий их жизни: есть ли где делать домашние задания, где спать, чем играть, есть ли книги - у многих никаких книг не было вообще. Тогда его поразили пахучие травяные веники -- похожие он видел в ленинградской деревне Кобрино в музее няни Пушкина, где от высохших трав исходил легкий лекарственный дух, -- так же было у Чубарихи. Ее внук, конечно же, являлся полным ничтожеством, поскольку умом не блистал и ни одной книги дома не держал. Учебники сваливал в угол, домашние задания выполнять ему было негде - кухонный стол, на который показали родители, как на место выполнения уроков, всегда был завален посудой, мытой и немытой. Метать бисер перед семьей Саша не стал - зато пряный дух в сенях задал тон директорскому визиту.
   Возрастная женщина для начала обвела умным взглядом Сашу - мало ли что недоброе занесет в дом чужой человек. Но вошедший поздоровался, легко поклонился иконам в красном углу, перекрестясь, чем сразу расположил к себе разговором о трудном лихолетье, когда в колхозах ишачили одни бабы в платочных окрутках на головах да инвалиды - геройские увечники трудового или уже военного фронта, помимо стариков и детишек. Всю рыбу, добытую на Большой реке, забирал Тонск, куда уходили зимние обозы с рыбой; ввиду обезмуживания пахоту сельчане забросили, спасались огородами, домашним скотом и тайгой. Тайга-спасительница, помимо дикоросов, предоставила в полное безналоговое пользование сосновые почки, весьма питательный и витаминный по весне продукт природы, а также всевозможные травы, корни, стебли, листья и соцветия, которые худо-бедно кормили. Из перечисленного можно было составить и накрыть неплохой вегетарианский стол с полным набором блюд: на первое, второе и напитки, обыкновенные чайные и винные. Вот только работы по извлечению лесных даров из земли, тайги, озера и реки было много. А пока Саша, расположив молодую гостью на бабушкином стуле, рассмотрел цветы в горшочке на окошке Чубарихи и заметил, что цветы не простые: в одном из горшков рос австрияк, во втором - рекостав.
   - Ах, какой у вас австрияк прекрасный! Цвет красивый, баской, прямо юловый (лиловый), изподсиня... Тут Саша запутался в диалектах, но мигом сообразил, что надо переключиться. - Совсем как глаза у нашей гостьи. (Девушка смутилась). Да-да, такие австриячные глаза. А вот и рекостав. Он хорошо ледостав предсказывает? - Точнее не быват. Как реку мороз схватыват, так он и расцветат. - О да, наперекор зиме идет, как декабрист перекорчивый. А сам по себе, всего-то зигокактус. Раковой шейкой его еще называют. И декабристом тоже.
   О полезных травах, их сборе и подготовке к столу Саша узнал на военных сборах - потому-то он так бесстрашно вошел в пропахший травными ароматами дом. Отцы-командиры его этому, конечно, не учили, далось это самообразованием - от курсанта-биолога, носившего знаменитую профессорскую фамилию Лещинского. [эпизод с Лещинским].
   ...Многознайка рассказал, как выжить в тайге. И Саша повторил его рассказ Чубарихе, которая сидела, слушала и иногда, соглашаясь, кивала головой.
   Тайга всегда прокормит, сначала первыми блюдами. Осенью лесные запасы известны - плоды созрели, грибы выросли, животные к спячке приготовились - всё это можно добывать и есть. Всё лето полно ягод в лесу. (Кстати, раньше так произносили - агода). Весной в пищу идут только молодые растения. [об изготовлении супов из даров весенней тайги].
   ...Чубариха замахала руками, мол, хватит, вас не переслушаешь. "О некоторых растениях я ничего не знаю. Они у нас разве растут?" Тут Сашина энциклопедичность разбилась о достоверность. В самом деле, курсант-биолог много чего наговорил, Саша это запомнил, а на деле, в чём польза-то, в чем прок от этих знаний, если это европейские растения, а тут матушка-кормилица, но всё же Сибирь?
   Саша перешел на знакомую тему. "В голодное-то время, по весне, на берегу картошку собирали?" Чубариха потемнела лицом - весенний водный урожай составлял ее тайну. Ведь никто из местных не знал, что половодье вымывает из почвы клубни чистяка весеннего, их сносило в одно место, в отногу - заводь, или рукав, где Чубариха набирала до мешка клубней, со вкусом картофеля, чем кормила семью, а любопытным говорила, что на берегу плавень собирала, он мокрый, но подсушится и горит хорошо. Понятное дело, такой секрет выдать - себе дороже. Тотчас пойдут голодные люди вдоль берега и все картофельные запасы выгребут. И вот, ее секретом сорокалетней давности приезжий и городской молодой человек как-то разжился. Чудно! Саша пошел на добивание: "Этот чистяк еще заячьим салатом называют, а также козьей травой, салатником, жабником, пшенкой, манником и даже небесным картофелем, что поистине взаболь! Ой, ладно, пора остановиться, а не то все ваши секреты выдам".
   После того проверочного директорского визита прошло не так уж много времени, Саша ей запомнился своим всезнанием, но не умением претворить эти знания в дело. Ему было еще чему поучиться. И потому Чубариха вежливо встретила Сашу, приведшего постороннюю гостью. Хозяйку интересовало, с чем это еще к ней директор пожаловал. "Может, девушку на постой надо определить, так места нет, сами в утеснении проживаем. Да и грязновато тут, для постояльцев-то". Но Саша опять начал было с растений, живых и приятных: "Вот, из Тонска приехала цветущая девушка, инспектор по комсомольской линии. У нее вопрос: как совхозный скот травами можно лечить. И лечат ли у нас в совхозе? - Конечно, лечим. Меня совхоз на должность ветеринара не ставит, образования у меня нет, но по договору я в совхозе коровушек лечу, и травы с детями собираю".
   Глаза Светланы загорелись, как у старателя, наткнувшегося на россыпи золота. Она спросила травницу: "А на пастбище корова сама может подлечиться, если что, поев какую-нибудь полезную траву? - Нет, куда там. Наоборот, корова ест то, что видит. Это головная боль пастуха - не загнать стадо в заросли, где растут эти травы. [об отравлениях коров дикорастущей травой].
   ...От информационного бума у Светы закружилась голова, она ее склонила на плечо Саши, и тот понял, что встречу пора завершать на необходимой познавательной ноте.
   - А кто из детей вам помогает в сборах? Есть ли ученики, кто постигает травяное дело?
   - Есть, ходим с ребятишками по полянам, травы собираем, домой с мешками возвращаемся.
   - А кто ходит?
   Травница назвала несколько имен, все девочки. Директор школы прекрасно их знал. "Ладно, список позже составим", - сказал он уставшей комсомолке и отвел ее на ночевку к бухгалтерше. На следующий день девушка явилась в школу после обеда - так крепок был сон удовлетворенной молодой женщины. Явилась за тем самым списком девочек-травниц, полными данными их предводительницы, названиями местных лекарственных трав и их полезными свойствами. Саша добавил еще одну полезную строчку в устно нарисованный отчет: количество (вес, пучки, веники, мешки) собранного готового к употреблению зелья. "Да, Саш, давай напишем отчет, а то мне уезжать пора. - Нет, в школе неудобно. Шум, лязг, грязь, запахи, брызги. Лучше ко мне домой. - Опять? Тебе всё мало? - Ну, это на посошок. Свидимся ли когда-нибудь?" После составления отчета большой секс в маленьком поселке повторен в полном объеме. Что потом? Потом - не шёпотом: "Гуд бай, май лав, гуд бай. Мне Москва светит, дом и муж-партиец, а тебе - твой Кынь-Дай. - Дал! - Да, дал! Ах, как это было романтично, в такой глуши и такие страсти!" И вослед исчезнувшей красотке Саша написал четверостишие. [...].
  

25. "Лейся, пейся на просторе"

   Саша почувствовал, что не он поимел, а его отымели. По отъезду Светы обидно вдруг стало за весь мужской род кочегару Михаю Якубовичу, который прислушивался, воображал и соображал, как это там, у Саши, происходит процесс, за который "мужики всегда виноваты". Состоялся диалог: "Почему всегда и почему мужики? - Так ведь сучка не захочет, кобель не вскочит! А вот ведь, виноваты мужики. Особенно при появлении спиногрызов. - Что за спиногрызы? - Да дети! - Какие дети? - За которых алименты платить надо! - Но детей нет, и не будет. (Саша применил физиологическую контрацепцию, о чем кочегару было невдомёк). - А будут! Что будешь делать? Будешь виноват, даже если это не твои дети! - Почему же виноват, если не мои? - Вот я и говорю, что будешь виноват, потому что штаны носишь!" Позднее стал известен скрытый мотив этого бестолкового разговора.
   Кочегара как-то взволновала история его доброго знакомого по Кемегловску гулевана, которому суд присудил платить алименты на ребенка, рожденного женщиной, с которой гулеван гулял, да не один гулял. По срокам выходило, что он не виноват в рождении бахура (незаконнорожденного дитяти), так как находился в долгосрочной командировке на Шпицбергене, где уголек с Михаем рубил, но женщина указала на него, местный угольный суд утвердил вердикт - платить! "За что? За то, что штаны носишь! Ребенка нужно содержать, кормить, одевать. Одной непутевой женщине трудно исполнять родительские обязанности. Вот и получается - во всём штаны виноваты!"
   Не все визитеры оставили в Сашиных воспоминаниях заметный след. Хотя каждое свежее в поселке лицо воспринималось аборигенами как своего рода новость в локальной портретистике. "Ишь, кто-то нарисовался в нашей дыре". Идет свежачок по тротуару, выбивая каблуками деревянный стук, а уже над огородом разогнулась чья-то спина, следом глупое лицо выставилось на смотрины, приоткрытый рот завершал познавательную картину. Издалека было видно, как интеллект в глазах любопытствующего поселянина светится. Подобный эвристический ступор можно было наблюдать где угодно: в конторе, в магазине, на дороге - шествующий местный замирал, как сухАра, засохшее на корню дерево, и оценивал чужака как коза, пялящаяся в афишу. Тем временем мимо него проходил человек из района, города, другой местности, который ничему не удивлялся: полоротых провинциалов он повидал, эка невидаль. Если при встрече собаки суют друг другу нос под хвост, чтобы обзавестись необходимой информацией, то на селе на встречных автохтонов нападает познавательный столбняк. Так мимо замерших столбов протекали года, пятилетки, жизнь. Бывали визитеры, которые в поселок не заходили, а утыкались в берег носами своих речных посудин и ждали, когда к ним придут - это были торговцы водкой и заезжие врачи.
   Самоходная баржа с водкой в трюме вонзалась в берег несильно, чтобы потом легко можно было отчалить. С нее сбрасывали узкую доску с прибитыми в виде ступенек брусками, чтобы можно было по этому импровизированному трапу карабкаться на палубу. Лезли, в основном, пьяницы. Приходила такая баржа, и шорох шел по деревне: опять приплыли наши беды. У входа на борт всегда дежурил мальчуган, спрашивая: "За водкой идете? - За чем же еще?" Сам продавец огненной воды с утра был пьян и закусывал на ходу незаконной стерлядкой, когда общался с покупателем. Этих незаконников он выменял за пару пузырей. Рядом хлопотала по хозяйству на барже женщина: убирала камбуз и с укоризной посматривала на супруга. (Развоз водки по Большой реке - это семейный подряд). Торговец принимал купюры, еле ворочая языком, но деньги считал хорошо. Саша взял у него пару бутылок про запас.
   Другое причалившее судно имело флаг с красным крестом на белом поле и тогда еще с красным нарождающимся мусульманским полумесяцем - врачи приехали. Люди в белых халатах совмещали разъездную работу с летним отдыхом на реке и ездили по области по графику с местами остановок для личного отдыха, купания и рыбалки в заповедных местах. Лечить они ничего не лечили, а больше консультировали, говоря вскарабкавшемуся на корабль поселянину: "Вам надо наведаться в райбольницу". Или: "А вам срочно в облбольницу следует обратиться". И прописывали лекарства, которые иногда бывали в аптечке у поселкового фельдшера. Как-то местная пьяная молодежь наведалась на причаленный катер с врачами, полагая, что водку привезли. Им ответили: "Здесь водки нет. - А-а-а! Врачи! У врачей спирт есть! Давай!" Спирт им не дали, а зря. Усакин и прочие молодые алкоголики полезли в бутылку и накостыляли эскулапам "за жмонство". На следующий год врачебный визит не состоялся: так доктора наказали кыньдалцев за хулиганство. А бабушка Тимофеева, ожидавшая лекарей, так и скончалась, не услышав их последних наставлений и отходной молитвы от священнослужителя. Право, возить с собой попа врачи тогда еще не додумались. Помимо врачебного приходил всего раз, не больше, культурный рейс, поскольку людей с него тоже обидели; вот больше и не приплывал культурный кораблик из Тонска с фольклорно-вокальной группой студентов музучилища. В основном, девушками. Их прибытие вызвало повышенный интерес и долгое глазение на молодежную процессию, тянущуюся с берега Большой реки в Кынь-Дал. Хоровики прошагали по грязи два километра. (Транспорт - трактор с тележкой под силос - им не подали по причине этой самой грязи). Глядя, как некий музыкальный паренек переносит через грязную колею девушку в красных сапожках, выпускницы школы (их всего три было) стали показушно возмущаться: "Ишь, прынцесса!" А одна из говоривших, поглядывая на Сашу, ехидно заметила: "У нас, что в столице, только дома пониже, да асфальт пожиже".
   Саша решил сходить посмотреть на пение в сельский клуб, где каждую субботу пьяная молодежь неритмично дрыгала разболтанными конечностями. (А зимой, не снимая шуб, танцоры топтались в валенках). Студенты попробовали взимать деньги за вход в клуб - избу-барак, приспособленную под мероприятия. Но сельчане нагло проходили мимо протянутых за платой рук и рассаживались, кто где хотел, лузгали семечки, беспрерывно балаболили - будто сто лет не виделись, курили. Фольклорное пение Саше понравилось, особенно пение на два голоса, но более всего он смотрел на чистые ухоженные милые девичьи лица, чего никогда не бывало в Кынь-Дале, где таскались по подмосткам в ватниках и в рванине, шлепая калошами, смурые неумытые физиономии местных дурнушек. По окончании концерта толпа неблагодарно ломанулась на улицу и вновь мимо рук, пытавшихся что-то собрать. Чтобы не выглядеть белой вороной, Саша тоже ничего не дал, хотя держал в кармане мелочь, но сжал ее в кулак, чтоб не брякала. Обидно артистам! В самом деле, не нашармака они катер арендовали, ездили по региону, просвещали население в певческом искусстве. В итоге сборов - ноль рублей. Руководитель хоровой группы из личных средств купил четыре бутылки водки, хотя в магазине ему спиртное не хотели продавать, талонов на спиртное у него не было. Но с настроением и видом, с какими парни в городе прорываются вечерами в женские общежития, сделав "морду умывальником", руководитель прорвался к прилавку мимо очереди и взял требуемое, приговаривая: "Мы из Тонска. Хоровики. Торопимся, катер отходит. Нам без очереди, пжалуйста!" В завершение певческого вечера в опустевшем клубе главный хоровик вместе с приближенными певунами так хорошо накушался, что на корабль гости идти не могли. Потребовалось поднимать с постели такого же накушавшегося тракториста Лимбуха (он еще в совхозе работал, затем перешел в школьную кочегарку). Тепленьких певцов, как чурки, побросали в тракторную тележку, кинув туда для амортизации тел пару замётов, небольших куч соломы, и увезли на берег. В поселке долго говорили: "Вот, вроде культурные люди приехали, на голоса пели, любо-дорого послушать, а напились так некультурно, как наши мужики напиваются". [...].
  

26. "Любви все возрасты покойны"

   Саша пришел к мысли, что туда, на периферию, как что-нибудь светлое попадает, так без промедления чернится, как серебро на теле. Приедете в провинцию лекцию о поэзии Серебряного Века прочитать и не сможете: сельской погани это не нужно; фуги Баха заиграете - так остановят фразой: "И я так умею! "Мурку" давай!"; на "обнаженку" от Ренессанса будут глазеть как на баб, забывших притворить дверь в банную раздевалку.
   В этом противопоставлении города и деревни, центра и окраин, "вежества" с невежеством есть что-то гендерное: эта мысль нуждается в продолжительном обосновании. Хотя бы на примере любви.
   Так, разлука с любезной девушкой неизбежно влечет обострение чувственного восприятия мира, порождает сильную поэзию, как у Гийома Аполлинера, несчастного в любви: что немудрено, с его-то лошадиным, как у Игоря Северянина, лицом. Но некрасивые поэты красиво бросались за "жемчугом речным вниз головой сквозь воду" и доставали со дна перлы, на благо мировой культуры, что осталось на века.
   В одной книжке Саша как-то прочитал о любовной истории эпохи первых фараонов и запомнил впечатление о древнеегипетском любовном чувстве, переданном стихами, под которыми можно было подписаться и сегодня.[...].
   ...До сего дня любовь сохранила утилитарное содержание, как бы ни кричали оппоненты о том, что для истинной любви, кроме нее самой, ну там еще шалаша, ничего не нужно. Как же: в любви вы приобретаете любимого человека, а при отсутствии его - остаетесь с сильной личной тоской, в качестве неадекватного заменителя. Не случайно египетская лирическая героиня связала любовное чувство с поимкой птицы - с тем, что ждет ее мать: жениха и птицу в одном флаконе: жениха в дом на красное место, гуся в дом в красную печь. И отсюда пошел миф о боге в птичьем образе, с которым совокуплялась красивая поселянка, о Леде речь. Но вот сети оказываются пустыми: нет ни птицы, ни любимого или любимой. Гнев матери ожидаем. Зато лирическое томление от потери любимого человека, как некоего материального достатка, осталось на скрижалях истории первоначальных времен. [любовь у Петрарки, Шекспира, Жуковского, Блока, Маяковского]. Туда же, в юдоль неудовлетворения, кинулся и Саша, переплюнувший Петрарку и Блока, вместе взятых: две тетради с его рукописными поэтическими текстами составили более 1000 стихов. Расположения невеликий поэт не дождался: полежал лишь головой на крутых бедрах возлюбленной на обратном катере из Алупки до Алушки, в девушку не кончил (нашлись другие кончатели), зато стихи, вот еще немного полежат, да и ударят, назло всем девчонкам, взорвут головы современников или сознание потомкам, если, конечно, дама, которую поэт выделял в толпе, замечая при этом, что "я ее узнавал по ее леопардовой шубе, когда мимо она проплывала по своим каждодневным делам"; если эта леопардесса в течение пары лет не употребила бумагу в бытовых целях, хотя бы при пользовании деревянным и общим на несколько домов по месту жительства отхожим местом, где в очко опускала свои отходы, и следом порхали бессмертные, глядишь, утилизированные таким способом тексты.
   Саша отпускал свою Прекрасную Даму по-тихому, по-светлому, оберегая зрительный образ, который подтачивала ее лучшая подруга, открыто советуя дисочке (подруге) катать карандаш под подбородком во избежание лишней складки от прокорма. Уходила натура, уходило впечатление, исчезало очарование образом, и грозил окатом внезапный душ, как будто бегемот, тряся всеми своими подбородками, вставал на дыбы, не от понукания неведомого всадника, а самостоятельно кобрировал, чтобы стати показать, чтобы брызги были, чтобы замарать всех искроподками (летящей из-под копыт грязью), чтобы все были мокрые как мыши. На самом деле эта прежде Прекрасная Дама эволюционировала не в бегемота, но в пупырчатую жабу, вобравшей в портрет, для пущего антуража, основной атрибут очковой змеи. [фотожаба Прекрасной Дамы].
   ...Плюс - на коже лица гурьбой выступили жировики. Саше вспомнилось, как он говорил возлюбленной: "Маус, маус, ком хераус" и спрашивал перевода у Ней, окончившей немецкую школу; точного перевода не последовало, и мышонок, раскормленный в крысу, вышел вон.
   Нет, натура ушла без скандала, сказав напоследок пару обидных слов, которые перевесили ту рифмованную 1000, и это хорошо. Это - ничего. Бревно отчалило от берега, и его унесло в неведомую даль, именуемую будущим. Достали это бревно, и оно пошло на строительство дома? Или бревно превратилось в топляк, средство убийства? Кто знает. Но точно: осталось трое: он, она и они - стихи. Вот последние из них, своего рода лебединая песня. [...].
   Здесь тоже окантованная лирическая струя: горение, уничтожение дров связано с одновременным созиданием памяти о возлюбленной, которая еще рядом, но скоро и она, и лирический герой, их физические оболочки сгорят в пламени времени. Что останется? Стихи.
   Останется вечное ощущение того состояния, когда любимая была рядом, что называется счастьем. Не случайно, когда строчки сочиняются, созидаются, печь приветствует их пением и красотой разгоревшихся поленьев. Дрова горят, и феникс восстает из пепла, или, как саламандра, любовный текст выходит невредимым из огня. Тем более, эта красота - охваченных огнем дров и включенных в сотворчество людей, - оказывается, еще будет воспета в будущем, которое на самом деле давно прошло, как эпоха Грибоедова, откуда взята реминисценция о сладком дыме. На самом деле, между прошлым и будущим, оказывается, натянута тетива: в голове читателей дихотомия времени "стреляет" в осознании того, что не прошло и никогда не пройдет счастье, когда влюбленные были рядом, жили как шли рука об руку, слагали об этом стихи, которые согреют, одухотворят и настроят на творческое созидание еще не одно поколение. [пространно: о теме "поэт и женщина"].
   ...Помимо противоречий в понимании высокого лирического чувства к этим социокультурным процессам примыкает меркантильная возня разных людишек, подлых и чиновных, мелькающих в биографии творца как мухи, в пролете от одной кучи и до другой в поисках, допустим, пропитания, конечно, далеко не духовного.
  

27. "Что играешь, что светлеешь, очаркованный поток"

   Запомнился Саше заместитель первого секретаря райкома, съездивший в Кынь-Дал на пустое партийное собрание, где директор школы рассказал о неказистых и неудобоваримых школьных делах. На обратную дорогу Саша напросился к заму в катер: впереди были выходные, которые можно было с пользой провести в Карсуке, походив по магазинам. Зам не возражал. Он сам недавно оказался в провинции, в райцентре, где ему предоставили хороший дом, в котором от строителей остались недоделки. В принципе, мужик с руками такие недоделки сам устраняет, а не жалуется. Зам пожаловался - написал список, которые строителям надо было исправить. Когда Саше показали этот список, он особенно умилился одному из пунктов: на люке погреба отсутствуют проушины для запора погреба на замок. (Саше сразу вспомнились завалинки, которые он сам делал и жалобешек не писал). А тут, вот такая принципиальность, относительно себя, любимого. И на партсобраниях такие деятели были принципиальны, несмотря на то, что вокруг всё прогнило, общественный строй деградировал, местами сохраняя партийный или комсомольский лоск. Сев в катер, зам сразу ушел в носовой отсек поспать полтора часа, пока судно двигалось, а Саша попал в рубку, где моторист держал штурвал и развлекал случайного попутчика речными историями.
   Как-то собралась на браконьерский промысел карсукская верхушка: начальник налоговой инспекции, инструктор райкома партии, директор значимого предприятия и еще три шишки помельче. Все, разумеется, под хмельком. Выехали вечером, чтобы в пути побухать, за ночь проспаться, а утром поставить самоловы и сети на незаконников, удочки раскинуть для вида, чтобы на уху наловить, и опять за бутылку. Но что-то ночью пошло не так: кто-то из начальников решил сходить по малой нужде, и чтобы было куда пустить струю, он открыл кингстон - клапан, дающий ход забортной воде внутрь судна. Все шишки захлебнулись, катер утонул, катерная обслуга спаслась, а трупы самих браконьеров, обсосанных налимами, достали из воды месяц спустя. "Во как!"
   Затем рассказчик взял микрофон рации и закричал в эфир. "Михалыч! - На связи! - Михалыч, отметь, что на пятом створе голая женщина стоит и рукой машет! - Рассказывай! - Чесслово! - А что руководитель, что ты везешь? - Спит, ему не до бабы. Ха-ха!" Сказав последнюю реплику, веселый речник победно взглянул на Сашу, и в его глазах сквозило: "Вот как мы умеем!" А Саша думал о браконьерах. (Эта история оказалась правдивой). Так вам и надо, браконьеры, берущие от реки много больше, чем требуется для прокорма и даже незаконной торговли. Берущие варварскими орудиями лова - самоловами, смыками, мелкоячеистыми сетями, которыми добывают только 30 процентов рыбы, остальная рыба калечится, погибает, тухнет, отравляет реку.
   Проверяльщица из райздравотдела, довольно приятная во всех отношениях женщина средних лет, обследовала школу на соответствие санитарно-эпидемиологическим условиям. Питьевая вода - есть, порядок. Вода для мытья рук - есть, непорядок: имеется трещина в умывальнике. "Вот черт! Надо ехать в Карсук за раковиной, да такой, чтобы по размеру вошла в нишу мойки". "В спортзале форточки открываете? - Да. И регулярно проветриваем". А мастерские - столярная, совмещенная со слесарной, да еще со станком металлообработки - тут еще что? Нашлось и тут на что указать: форточка есть, а вытяжной вентиляции нет. "Так форточка есть! - Ее мало, так как пыли много, и она должна вытягиваться принудительно". "Вот черт! Вернее, по-местному - вот траф, анчутка!" - воскликнул в уме Саша, а вслух добавил: "Скажите, уважаемая, школа уже как семь лет стоит, а пишите замечание об этой вентиляции только сейчас. Приняли-то ее в эксплуатацию почему с такими недоделками? - Этого я не знаю. Мое дело нарушение выявить". Саша опять подумал: "Этак, эти проверяющие всю жизнь будут ездить, проверять и что-то находить, свою работу показывать в ковырянии и нахождении недоделок, которые наплодила социалистическая система. Вот где поле для взяток!" Заметно было, что женщина засмущалась, она не хотела конфликта; но ее по прибытии в родную организацию с пустым отчетом по замечаниям явно по головке не погладили бы. Прошли в кабинет директора, где она удобно разместилась напротив окна - высматривала, поджидая обратную до Карсука машину. За ней должен был заехать уазик, привезший еще одного проверяющего - основного, чтобы в совхозные дела посмотреть. В ожидании транспорта коротали время за разговором. Зашла речь об описторхозе. [тема описторхоза].
  

28. "Цвет настроенья синий, внутри мартини, а меж губ бикини"

   ...Высказав здравую мысль [о том, почему остяки описторхозом не болеют], Саша с тревогой подумал, что собирался потеснее познакомиться с остяцкой девушкой, подраставшей в грязи, которую развели местные аборигены, косьяловцы, - а им власть выделила, как исчезающей народности, половину дома. С остяками сошелся в постели кочегар Мишкин, к которому Саша по предварительной договоренности зашел, чтобы уехать в Карсук. Мишкин без проблем запряг свою лошадь, и на санях, подстелив лантух, покрывало из толстого холста, запахнувшись в длиннополый рабочий азям, казенный тулупчик, директор поехал по своим делам в Карсук. Всю дорогу Мишкин балагурил, советовал, шутил.
   - В мороз я на лошади еду - согреваюсь только чаем. А водку выпьешь - точно уснешь и замерзнешь напрочь.
   - Так ведь лошадь постоит, и пойдет, и довезет без понукания сани до дома.
   - Вот мертвого и привезет... А вот еще. Два друга на зимнике встретились: один на тракторе, второй на лошади. За встречу выпить решили, а магазин через полчаса закроется. Сели оба в кабину, лошадь к трактору привязали, чтобы бежала за ним. Газовали. Пять минут осталось! Жми! Три, две минуты! Не успели. Обернулись назад - одна лошадиная голова на веревке болтается!
   Черный такой юморок от зоотехника-кочегара. Вот и в семье Мишкина и сожительствующей с ним остячкой Наткой-беззаконницей подрастало крапивное девьё - две нагульные девчонки. Юные остячки уезжали на трассу со своим рукоделием: тряпочными амулетами, поясками с гузиками-пуговицами, дянками и пакулями - расшитыми шерстяными рукавицами, калаузами - мешочками со стягивающими шнурками для табака, пороха или соли, карпетками - вязаными тапочками, удобными при управлении автомобилем. Приезжали под Карсук на дорожную торговлишку. Из кабины КамАЗов их заметили: "Надо же, и здесь проститутки стоят, аборигенки, под видом продавщиц коренного ширпотреба". Выяснялось при покупках, что помимо безделушек шоферы хотят "большой и чистой любви" - или, по-местному, "переплести ноги", да еще деньги за это дают, хотя встречного путника всякая остячка ублажать должна в силу сложившихся традиций.
   Вскоре девушки поняли, что совсем не обязательно дома корпеть над работой по выделке ни от чего не спасающих амулетов, и не стоит глаза под 36-ваттной лампочкой портить, выплетая веревочками всякую заумную вязь. Достаточно дождаться на въезде в Карсук большой машины, и улыбчивый дядька втянет тебя за руки в теплую широкую кабину со спальным местом, вольет в рот полынный напиток "Мартини" и в вилочку вопьется, и радужную дорогую бумажку даст опосля. А те веревочки, что девушки сплели - это, оказывается, у девушек на большой земле купальник такой, состоящий из двух веревочек: одна веревочка на талии необходима для поддержки второй веревочки, протянутой между ножек, чтобы обе срамные дырочки были прикрыты шнурочками, и тут остяцкое рукоделие пришлось кстати - шоферы балдели от такого нижнего национального наряда дорожной невесты.
   Саша уже присмотрел под себя одну Мишкинскую девушку, простую и не болтливую, полагая, что высмотрел себе Синильгу, почти по Шишкову, не бойкунную (не бойкую), а подругу -- то, что надо. Национальный секс хотелось попробовать для разнообразия, правда, без последующих схождений с ума и погони за привидениями. Но после слов визитерши из райздрава о завезенной инфекции директор поостерегся вступать в межнациональный половой контакт. Даже когда перед выездом в Карсук Мишкин предлагал ему отведать горячих щей, подкрепиться на дорогу, то директор медлил, раздумывая, и смотрел на коричневые стены кухни, где его собирались потчевать, на побитую закопченную посуду, где лежал хороший кусок мяса среди капустных листьев, и, в конце концов, вежливо отказался. "Ну да, схватишь триппер. Где лечиться? В Карсук не наездишься бициллиновые уколы делать, а местная фельдшерица всё всем растреплет. Шутка ли, у директора школы вензаболевание! Как он детей учит? И чему научит? Одно дело - пьяный педагог, и совсем другое - заразный!" Близко, близко прошла от Саши, помахивая косой, гонорея. Но менее проблематичная, занимающая третье место в триаде (сифилис, гонорея, трихомониаз) зараза чуть было не полоснула бритвой глубоко и серьезно. Обошлось, но, что называется, холодную сталь клинка Саша щекой почувствовал. Повинна в этом была, как всегда, женщина. И только она одна.
   При первом же появлении в школе Саша заприметил молодую учительницу, практически сверстницу, по фамилии Шорликова, преподавателя ботаники, зоологии, биологии, химии. "Ну, половой вопрос улажен", - подумал новоявленный директор, поначалу забраковавший Чипцову за явно юный возраст и сопутствующие детские капризы. Хотя Чипцова, по словам проживавшей с ней Шорликовой, часто разваливалась на кровати и потягивалась, приговаривая: "Эх, мужика бы!" И Саша думал: "Пожалуй, с биологичкой можно сварить кашу на эти три года".
   "Ах, как вас тут все ждали!" - первой заговорила биологиня-химица. - Боялись, что школу без директора закрыть могут, а всех детей перевести в карсукский интернат. На месте-то администратора не вырастили". Ну как тут скажешь, что не администратора им прислали, а затычку в дырявую бочку. Что просто срок отбыть надо. И что вместо трех лет директорства Саше реально светила гулаговская трехлетка лесоповала. Однако получилось не по закону, зато по понятиям советской элементарной логики: да, тайга; да, три года в тайге; но эти три года важно как провести: в ватнике, ушанке, валенках, у костра, на свежем воздухе вокруг полувековых сосен, или другого телеграфника, среди блатных рож, балагурящих по-лагерному. Или в относительно свободном пространстве предоставленной квартиры с полуудобствами, зато с бесплатными дровами, которые другие лагерники нарубят, бесплатного света, который подворовывать можно, без ежедневного лицезрения унылых физиономий на построении для переклички, без собачьих оскалов двуногих или четырехлапых шерстистых охранников. Всего этого молодой учительнице говорить было незачем. Зато она сразу обескуражила, обрушив Сашины расчеты на регулярную половую нагрузку следующим самопризнанием: "Я тут на практике. На четвертом курсе учусь тонского педагогического. Вот, попросили задержаться и наверстать учебную программу с запасом. Перед ледоставом уеду. - Вот оно как!" [...].
   Затем Шорликова поделилась профессиональными заботами: кыньдалские дети вовсе не подарки, слишком запущены по программам, пробелы в знаниях громадные. Саша это подтвердил: дети глупы и баловСшны, распущены ленью и отсутствием всякого родительского контроля за учебой. Переучить их так, чтобы они стали номинально соответствовать занимаемым в классе местам - это надо совершить подвиг. По Заратустре, это сделает лишь тот, кто двигает горами, да заодно также передвигает долины и низменности. "Мне это не по силам". [...].
   Сначала Саша решил преподавать 12 директорских часов по профилю - собрался вести русский язык и литературу в каком-нибудь классе. Но восьмиклассницы писали с обилием ошибок. Одно только слово "истчо" чего стоило! Семиклассники писали свои фамилии со строчных (маленьких) букв. И тогда он глубокомысленно сказал Шорликовой: "Искать виновного надо начинать, прежде всего, с себя". Учительница задумалась, и потом на посиделках за кружкой самодельного глинтвейна спросила, а в чём же она может быть виновата. "Ах, какая впечатлительная натура, - подумал Саша, мысленно раздевавший ладную фигуру химицы-биологини, и вслух произнес. - Да не бери ты так глубоко в голову чужие умные слова, ранее сказанные другим умным человеком по другому подходящему поводу. К тебе это не относится. Ты три недели всего преподаешь. А я только что приехал. В чем же наша вина, что местные олигофренистые дети, зачатые в пьяном виде полудебильными родителями, не просто отстают, а шагают семимильными шагами в сторону от программ? Родились они на лоне природы и должны "порхать вокруг света и свободы как мотыльки и юные поэты, - так сказал один немец. - Но станут повзрослее, и вот они уже нетопыри и печные лежебоки". Я вот русак и литератор, но вовсе не планирую по профилю уроки давать, потому что некому преподавать, незачем и как об стенку горох правила орфографии и синтаксиса будут отскакивать от этих чугунков, наполненных такой кашей, которую и после нас долго будут расхлёбывать. А вот истории разные на уроках истории я потренируюсь рассказывать, как раз под директорский преподавательский лимит, что на 12 часов в неделю распространяется всего лишь. К чему лягушке барахтаться в кувшине с молоком из-за боязни утонуть? Тем более что барахтаться предстоит три долгих года. Лучше всего поступить так: всё это время лягушка будет плавать в молоке, типа как сыр в масле кататься, попивать это молоко, за три года молоко выпьет и выпрыгнет из злосчастного кувшина, оттолкнувшись лапками от сухого дна. Да я уж и квартиру свою школьной аппаратурой обставил для создания наибольшего комфорта сельской жизни: телик притащил, проигрыватель, ящик радиоприемника, в перспективе магнитофон" - "Э-э-э, да ты мастер!" - "Известное дело: какое мастерство, такое и воровство".
   Как-то утром в выходные, часов в семь, в Сашино окно стук раздался, настойчивый такой. Что такое? Что опять не слава богу? Стучала Галинка. Звала за клюквой ехать, лодка на берегу ждет. Это местный паренек подбивал к ней клинья, а потому задействовал местную экзотику - пригласил съездить на болота за клюквой. Химица-ботаничка согласилась съездить, но предусмотрительно согласовала такой момент: одна она не поедет, а вместе с коллегами. Момент более чем понятный: чтобы на этой клюкве ее не разложили для изнасилования. Поэтому на берегу Сашу поджидали Чипцова и Нефедин. Загрузились впятером (летучая лодка-"казанка" и восьмерых выдержит) и полетели.
   О том памятном выходе на болота за клюквой, которую не только осенью, но и весной, перезимовавшую, собирают, у Саши осталось хорошее воспоминание, переложенное в стихотворение, написанное для Шорликовой, но не отданное по понятным впоследствии причинам. Начало: "Шли за клюквой, брели, уставая. Я по кочкам искал наугад. Покажи, Галя, клюква какая? - Вот увидишь, как бусы горят...". Вообще-то ожидался клюквенный ковер, примерно такой, как на картинке.
   Однако клюквенные ковры редкость. Когда пятеро разбрелись по болоту, директор придерживался около подчиненной практикантки, что неприятно озадачило ухажера-паренька. Педагоги больше говорили, чем руками работали. Под конец Саша сыпанул половину своего тугого целлофанового мешка Галинке. "Ой, не надо! - Надо, надо. Это твоему сыночку ненаглядному". На обратной дороге для равновесия в руках Саша понес два пакета - свой и Галинкин, и пресек ее робкие попытки отнять пакет с ягодой. За разговорами оба сбились с тропы, потерялись в черете, заболоченном редком лесу, и провожатый паренек, потерявший надежду на случку, даже стрелял из ружья, чтобы они откликнулись, не потерялись, а заблудиться в болотистом перелеске проще простого. Затем педагоги сбор клюквы обмыли портвейном "Агдам", Галинка пошла провожать Сашу до калитки и проводила до дома. Там добавили еще.
  

29. "СПИД, мой мальчик маленький, СПИД - мой сын"

   Дело было пьяное и молодое - оба легли на кровать, рассупонились, и Саша уже вошел в партнершу, и только-только собрался поработать в возвратно-поступательном темпе, как Шорликова его остановила словами: "Ой, тебе нельзя. - Почему? - Ты хороший, а я плохая. - ?! - Болею я. - Чем же? - Да был летом грех. (В смысле был трах). На одной вечеринке дала парню, а он меня подвел. - (Сашу стало мгновенно осенять). А что у тебя из триады?" [сцена заражения-незаражения].
   ...В Карсуке, когда Саша провожал Галинку на аэродром, то звал ее на ночевку к дяде, хотя не был уверен, что дядя примет гостью. Обошлось и тут, так как Галинка не захотела никого стеснять, намеревалась переночевать в гостинице. Кавалер поневоле отправился ее провожать. На одной из улиц им повстречался сын кыньдалского председателя Росказнев-младший, Юраш, устроившийся на службу в районную милицию. Неплохой, в общем-то, парень. Когда Саша входил в директорство, Юраш сидел дома и, пока ходили документы, ждал вызова на работу в Карсук. С этим неплохим парнем сходили по разу на охоту, на рыбалку и покупаться. Юраш увидел у Саши металлическую оправу под очки и купил ее за 20 рублей. (Самому Саше она была не нужна. Он купил ее с рук, надеясь, что вставит стекла, но требовались стекла с большим диаметром, и в оптике отказались от выполнения заказа ввиду дефицита таких стекол, а вот же, нашелся покупатель, который не знал о стекольно-диоптрийном дефиците, и попался, и Сашу выручил, поскольку Саша об этой проблеме ему не сказал). Зато Юраш взял во временное пользование Сашин спиннинг и не вернул его. Председатель говорил потом: "Не оправдал себя твой спиннинг - сломался. Щука большая схватила". И вот случайная встреча на улочке полуночного Карсука разделила Сашу и Галинку навсегда, тем более что хороший парень вызвался проводить нехорошую даму до гостиницы, ему было по пути, и они были знакомы. Когда Саша передавал учительницу с рук на руки, то ему невольно вспомнилось фраза "пошла по рукам", и педагоги попрощались, и Саша отошел от места расставания и обернулся в сентиментальном ожидании схватить последние мгновения уходящей натуры: две фигуры таяли в ночном тумане и пропали. Галинка не обернулась -- значит, так тому и быть. [...].
   ...в ту ночь Галинка до гостиницы не дошла, что и следовало ожидать. Юраш заманил ее к себе домой, где она привычно отдалась тому, кого щадить не желала. Собственно, этот хороший парень был для нее никто, пустое место, которое не предупреждают, что в него скоро мусор навалят, паразитарных трихомонад, от помидорчиков по самое горло. Молодые переспали, дама улетела. А через полгода Саша встретил хорошего парня в Карсуке, и тот рассказал, как лечился от приобретенного по случаю вензаболевания и успел вылечиться до того, как у него появилась невеста из Рязани. [сцена заражения-излечения].
   ...Имя женщины, заразившей его, Юраш стоически не раскрыл, зато поведал, как до этого был весьма разборчив в удовлетворении зова плоти. В Кемегловске после армии он подрабатывал шофером и развозил продукты по столовым, где целенаправленно и безбоязненно знакомился с "поварёшками". Ведь работницы столовых регулярно анализы сдают, в том числе мазки на ИПППП, так что должны быть чистыми. (Саша не стал его разубеждать относительно "чистоты" работниц общепита. Их, действительно, регулярно сажали в гинекологические кресла на забор отделяемого из влагалищ, но самые прожженные "поварёшки", гуляющие с мужиками напропалую, перед забором делали себе спринцевание раствором марганцовокислого калия, так что анализы ничего не выявляли, показывая в итоге, действительно, ту еще "чистоту"). Поэтому, когда Юраш, отпросившись с работы и взяв краткосрочный отпуск, ездил в Рязань, чтобы увезти оттуда невесту-швею, то в вагоне поезда познакомился с попутчицей - крепкой бабой, бабищей, крановщицей. Разговоры за жизнь переросли у попутчиков в желание заняться сексом. Договорились заняться этим делом в туалете, разумеется, "в стоячку". Сначала заходит он, а ровно через три минуты она. Но до истечения трехминутки милиционер и без пяти минут муж передумал грешить мимоходом в поезде, шалить в туалете, в антисанитарных условиях, с малознакомой женщиной, продуваемой на работе на семи ветрах, мало ли какая зараза к ней в вилочку залетела, знакомо ведь, обжегся уже. Наработанное благоразумие удержало хорошего парня от совершения проступка, опрометчивого для собственного здоровья и нечестного по отношению к невесте. Он покинул поездное место уединения, прошел по коридору мимо недоумевающей крановщицы со словами, что ничего у них не получится, и всё. Да, его сильно щелкнула по носу история с учительницей, какую он перехватил на улице у порядочного человека - директора.
   Он-то подумал, что интеллигенты, пусть сельские учителя, люди чистоплотные, не распутные, аккуратные, так как детей учат разумному, доброму и вечному, сея культуру именно духовную, а не бактериологическую. Полагал, что в учительской среде заразы быть не должно. Но интеллигенция ему отомстила... [рассуждения об интеллигенции и народе].
   ...Увидев женин интерес к стилю "дельфин", хороший парень попробовал копировать. Получилось коряво, страдала координация. "Тут надо тренироваться: подхватывать ногами то, что оттолкнули руки. - Ох, и трудно же, устал уже. - Конечно, с непривычки трудно. А я так по три километра в день плавал, тренировался, чтобы кубки брать". Сварили уху. Время прошло весело. Саша не думал соблазнять жену Юраша. Зачем? Зачем приносить хорошему парню неприятности, тем более что он ничего плохого не сделал, что он смотрит на тебя с уважением и пониманием, подпитывается моментами цивилизации, которые ему предоставляет в общении выпускник вуза. [...].
   Как-то в Карсуке Саша решил навестить старого знакомца. Тот жил на улице Трактористов в домике, куда время от времени селили молодых специалистов. Юраша дома не было, но в избушке оказался молодой человек - незнакомый, но приветливый.
  

30. "И потому приватен всем хороший парень, и больше ничего"

   Это был тоже молодой специалист, окончивший носивобирский вуз по экономической специальности, и его советская система распределила в карсукскую бухгалтерию коопторга. Приветливый хозяин показал апартаменты, которые он делил с Юрашем. Гм, избушка-общежитие? Такое Саша встретил впервые. Тут было все необходимое: печь с треснутым челом (плитой и трещиной между двумя конфорками, которая всегда образуется после накала), дрова, две кровати, стол и пара стульев. Самой шикарной вещью в комнате был проигрыватель пластинок, вертушка "Вега", увезенная Юрашем из отчего дома, несмотря на протесты его младшей сестры, поступившей в тонский пед учиться на учителя-биолога. Приветливый представился Виталием и предложил сходить в баню, куда собирался перед самым Сашиным приходом. Гость от помывки отказался. "Ну, тогда пошли по гостям".
   Виталик оказался свойским парнем: всю дорогу он сетовал на деревню, не унывая, хотя после мегаполиса, где задумывались уже строить метро, местные жилые приземистые виды создавали удручающее впечатление. "А уж если с моим Кынь-Далом сравнивать, то удручения прямо через край хлещут", - подумал и сказал Саша.
   В столице Западной Сибири у Виталика остались знаменитые друзья: мотогонщик Тарабулько, к которому Виталик захаживал домой, и у гонщика дома в коридоре находился его спидвейский мотоцикл, на котором хозяин нарезал победные круги на соревнованиях. В мегаполисе остались половые привязанности специалиста, сосланного поднимать экономику глубинки: обе девушки, с которыми экономист встречался, отказались ехать в северную Тмутаракань. "А куда деваться? Отрабатывать-то надо. Без отработки ни на какую работу не возьмут". Не доходя до здания коопторга, где Саша бывал часто, визируя платежные поручения в связи с покупками по безналичному расчету, Виталий свернул к рядом стоящему дому.
   А руководил коопторгом тоже молодой, но прикипевший чреслом к хлебному месту мужчина со странной фамилией Капсопль, который вдумчиво вчитывался в тексты поручений и часто отказывал в подписи, мотивируя отказ тем, что товары из его универмага предназначены для населения, а не для организаций. Получив отказ, Саша понимал, что начинается промелёда (волокита) и шел в райисполком на прием к Первому заместителю, который выслушивал жалобу директора школы, поднимал телефонную трубку и выговаривал, капля за каплей, этому Капсоплю постулаты о том, что зрелость руководителя определяется прежде всего по его отношению к детским учреждениям. После звонка Саша вновь являлся в кабинет с Соплёй (так он стал за глаза называть начальника коопторга), чтобы посмотреть на посрамленного бюрократа. Тот сразу вспоминал о телефонной выволочке, ставил свою невыразительную, похожую на каплю слизи закорючку, и только после этого Саша шел в универмаг за товаром для школы. Все эти хождения ему порядком надоели еще в первый год работы. Поэтому против бюрократизма директор школы выработал противоядие: через сельсовет он заранее переводил по почте в коопторг энную сумму, выписывал доверенность на получение товаров народного потребления, являлся к Сопле за подписью, затем шел в магазин и набирал каких угодно вещей, общая стоимость которых приближалась бы к переведенной сумме. Покупки по безналу стало возможным обстряпать за один день. Только явка к Сопле удручала. Но с Виталиком в кабинет с Соплей заходить не пришлось.
   Виталик завел Сашу к своему начальнику, жившему рядом с местом работы. Тот радостно и гостеприимно встретил вошедших и спросил: "А чего без бутылки пришли? - Да где ж тут водку купишь? На Максимку переться, на край райцентра? А в центре не продают".
   Максимка - это улица имени пролетарского писателя, где располагался вино-водочный магазин с постоянной и длинной очередью [...].
   ..."Зачем же на Максимку? - удивился начальник Виталика. - Через дом Зубриха живет, она водкой из магазина приторговывает, всего-то на рубль дороже. Вперед, парни. Сходите, принесите и посидим". Парни сходили, постучались в дом, им не открыли, даже занавески на окне не шелохнулись, как это бывает, когда подсматривают изнутри комнаты за незнакомцами. Вернулись с пустыми руками. Тогда хозяин быстро сунул ноги в валенки, надел шапку и, запахнув теплую куртку, отмахнулся от пятирублевки, протянутой Виталиком, отправился по горячим следам. Вернулся через три минуты и показал оловянную головку сорокаградусной. Саша и Виталик поняли, что они тут еще чужие, и поэтому водку им, как своим, не продают. Симпатичная жена начальника поставила на кухонный стол сковородку с жареными ломтиками налима, надела дубленку и ушла по делам. А мужчины приступили к распитию бутылки и разговорам запросто, как у Эразма Роттердамского.
   Из рассказов начальника, адресованных прежде всего к подчиненному, Саша запомнил лишь то, что Виталику предстояло пройти в первый год работы в бухгалтерии. Это была, по меркам Кынь-Дала, лафа. Ни тебе пьяных рож в кочегарке и учительской то ж. Ни уличных угроз расправы от пьяных же аборигенов. Хотя и экономисту предстояло пройти много испытаний. Самое первое - это съездить на пикник на острова.
   Бухгалтеры - тоже люди, которые любят корпоративы. Бухгалтеры - это также дамы, которые считают деньги, деньги имеют и предпочитают тратить их с комфортом. Для корпоративов на островах закупалась элитная начётистая (дорогая) водка типа "Столичной" и незаконная стерлядь у прикормленных рыбаков. Ставили две палатки: в одной складывали припасы на случай дождя и от посторонних глаз, чтобы капитаны проходящих по Большой реке судов не пялились на деликатесы в свои семикратные бинокли. Вторая палатка считалась шатром любви, где расстилали постель. После выпивки и закуски мужчины-бухгалтера обязаны были сексуально обслуживать дам-коллег в этой палатке. Впервые увидев Виталика в бухгалтерии, дамы стали теребить начальника насчет пикника на острове, хотя была осень, шли дожди, так что отдых на природе особого удовольствия принести не мог. Зато был большой плюс: первые заморозки поубивали всех комаров, так что голый зад сношающего кавалера гнусные насекомые не кусали, совсем не то, что в июльский полдень. Рыбак Оконечный рассказывал, как дрючил баб в тайге: от жилья далеко, далеко от мужей, "только комары всю ж*пу искусают", пока закончишь дело и штаны наденешь. Осень без комаров прославил Пушкин, правда, по другому поводу: о своих любовных играх на природе с поселянками поэт сильно не распространялся, разве что раздавал чернооким белянкам (крепостным девушкам) свои поцелуи, о чем втуне признавался в письмах к друзьям по поводу прочтения загадочных строк своего поэтического романа и просил приятеля-дворянина пристроить народившегося от таких поцелуев мальчика. (А вот если бы родилась девочка, то беспокоиться не просил). А знаменитый стих "Редеет облаков летучая гряда" посвящено совсем юной особе, дочери генерала, которую поэт любил духовно и касался физически. И хотел сберечь от читателей стиха последнюю строку этого стихотворения, но неблагодарные издатели, одного из которых царь повесил, а другого сослал в Якутию, ему подкузьмили, и сердечная тайна вышла наружу.
   Все же обидчивый Пушкин был мастером. Какая у него метафоричность в сочетании "летучая гряда" [размышления о стихе Пушкина].
   ...Скольких коллег успел обслужить Виталик, осталось загадкой, только в тот же вечер экономист успел рассказать, что, поработав пару месяцев, понял, что к нему уже "подогнали" невесту, он уже обедал у ее родителей, которые за первым столом в открытую заговорили о свадьбе и называли денежный эквивалент приданого в вещах, недвижимости и дензнаках. Всё правильно: молодым - любить до безумия, старикам - чахнуть над златом. Саша подзадорил Виталика: мол, не теряйся, такой куш упускать нельзя, хотя, к такому благополучию неплохо было бы иметь ответное чувство. Виталик согласился, что трахать - это одно, а любить и жить с любимой - другое. А любви-то изначально не было. Просто девочка выросла, и ее надо было пристроить. Это чутко понимала невеста-коллега, которая стала обижаться на отсутствие постоянного внимания Виталика и кидалась словами: "Ты меня не любишь".
   А пока за столом со сковородкой с ломтиками налима начальник поучал Виталика: "Ничего. На выезде на природу ты по сексу всё наверстаешь, что мы, мужики из бухгалтерии, не добрали. Не одному мне отдуваться придется. Мы тебя не раз подженим. Потом отдохнешь, и еще раз подженим. И еще. Коллектив у нас, сам понимаешь, большой. Только не пей много, а то сил не останется, чтобы мужскую обязанность исполнить там и тогда, где и когда хочет женщина".
   Саша пожалел, что не учился в экономическом вузе, позавидовал Виталику, с которым они больше ни разу не встретились. И иногда с теплотой вспоминал кухонную посиделку у начальника отдела коопторга, представлял себе пикник с двумя шатрами на берегу Большой реки, и как бы он перед едой и прочими удовольствиями показал бы на Большой реке класс плавания разными стилями, как бы предваряющие постельные телоположения и телодвижения.
  

31. "Цвет настроенья - псиный"

   "Дельфином" Саша преодолевал Чмор запросто. Деревенские поганцы выстраивались на высоком берегу и смотрели все стили плавания: брасс, на спине, кроль, на боку, "вперед ногами". Когда люди насмотрелись и разошлись, Саша заметил, что одна баба не ушла. Пригляделся - это же его школьная техничка Надёжа. Очевидно, женщина любовалась плаванием директора и мучительно решала: будет он ее зятем или нет? Вроде хороший парень, разница в возрасте с ее дочкой, которую он обучал, составляет шесть лет - хорошая разница, подходящая для семьи. "А то, за кого ее тут выдашь? За местного алкаша?" Незряшная меркантильная заинтересованность технички в пристройке подросшей девочки к хорошему человеку неожиданно проявилась на весёлках, пьяных посиделках у Пильчуков.
   Саша к ним сходил пару раз из практических соображений: если бытовое пьянство Пильчуков, выходящее за пределы их квартиры и вползающее в школу, победить было нельзя, а возглавить их ежедневные возлияния было не с руки (самое хорошее - это сохранить невозмутимый вид, типа всё хорошо, прекрасная советская маркиза), то приятельский отстраненный нейтралитет пришелся в самый раз. К тому же готовить еду не надо, и водку покупать не надо, так как Саша - гость официально почитаемый, даже административный, временами строгий, с коим дружить следует.
   В первую осень Сашиного директорства Галя-Вася спросила: "Александр Викторович, у вас картошка дома есть? Нет? Так приходите, дадим мешок; бесплатно, разумеется; скотину не держим, нам хватает. Да и вам мешка на полгода точно хватит". Саша пришел за обещанным: Митрич заполнил мешок картошкой из гурта в сарае, погрузил Саше на плечо (за трактором кланяться надо бутылкой, даже если сын тракториста в школу ходил), и, своя ноша не тянет, отнес его домой. Ссыпал в погреб, мешок вернул. Из картошки делал мятуху - пюре, выпекал картовницу - запеканку с маслом и яйцами, а то и обходился бочковой (бочковА - это когда "картохлю с однова бока почистишь, посолишь и сваришь"). Делал также ландорики, картофельные лепешки - "а какой с них скус"! Правильно жарить картошку Сашу научил сосед-предпен: жарить на масле помешивая, до румяной корочки, потом нарезать лук кружочками, кружочки на картошку выложить и закрыть сковородку крышкой, огонь убавить.
   А в ту самую первую весёлку у Пильчуков Саша заметил, что Митрич был уже зело подшофе: физрук увидел появление директора, выпучил осоловевшие, в кракелюрах красных волокон белки глаз, как бы воспринимая приход начальника в замедленной прокрутке кадров и медленно понимая происходящее. А ведь сам пригласил как бы ради приличия, но не ожидал визита въявь, а увидев, озадачился, упал навзничь на кровать, давая понять, что пьян, и ему поспать не мешает.
   На падение Митрича мало кто за столом обратил внимание, собутыльники вскинули брови, заметив необычного гостя, еще не притёршегося к их честной компании. За стаканами сидели знакомые всё лица: сосед Тиущак-погорелец, чета Старчиковых да техничка Надёжа. Рыбак Старчиков, который запомнился тем, что сшил себе тулупчик из школьного шерстяного одеяла в крупную синюю клетку (он уверял, что купил это одеяло; у кого, у Сарочки?) и щеголял в нем на рыбной бригадной ловле и в поселке); рыбак тоже был заметно выпимши и рассказывал, как его, прежде вахтовика, вертолет по тайге таскал. При этом трясло так жутко, что утрушенный пассажир просил пилотов открыть входную дверь, чтобы прыгнуть вниз и избавиться от тряски. Со своей женой-калекой он тоже познакомился на вахте: приехал в Кынь-Дал, выпил и возлег, что под него подлезло, шкандыбая конечностью. Калека по-быстрому забеременела, отказываться от ребенка залётчик не стал. А Надёжа улыбалась и смотрела, как Саша опрокидывает в горло штрафной стакан водки (что с холода весьма кстати!) и уписывает простую, зато обильную закуску: квашеную капусту, вареную картошку, рубленую курицу, сало с луком и хлеб с зубчилами.
   Две бабы - Галя-Вася и Надёжа были в чем-то похожи: и весомые, и хитринки в глазах, но что же могло связывать училку-пьяницу и техничку, настрогавшую кучу детей от пьяницы-Гошана, Саша так и не понял. Да и к чему? Надёжа, ни разу не бывавшая в цивилизации, ездила с подругой в Кемегловск к Гали-Васиной сестре, преподающей в вузе, ехала по знакомой Большой реке и по незнакомой железной дороге и многого чего насмотрелась: "Халя, Халя, смотри - пестрая палка упала (шлагбаум)". ("Г" у нее выходило фрикативным, придыхательным). Саше вспомнился анекдот, как не две подруги, а две мухи летели и одна другой говорила: "Аккуратно, сейчас будет шлак... Баум!!!" Надёжа всегда поддерживала Галю-Васю, но иногда за глаза корила: пьяной на урок прийти - это слишком! "Как можно?! - Можно, если приходит, то можно". За столом зашла речь о Галочке, выпускнице, дочери технички.
   Секретом полишинеля стал момент истины, заключавшейся в том, что девочка влюбилась... в директора, который поначалу не понимал детской причуды. К выпуску из восьмилетки Галочка оформилась в девушку с весомыми титечками, круглым развитым тазом и прочими растущими телесными атрибутами, которые сопровождают безоблачную девощину (девичество), пребывающую на выданье. Причуда Галочки заключалась в том, что ученица перестала отвечать на Сашиных уроках, что при наличии всего трех воспитанниц в классе выглядело как ЧП школьного масштаба. Директор сначала думал, что у нее горло болит. Потом потерялся в догадках. К разбору к ЧП с молчанием он подключил мать-техничку и классного руководителя. Надёжа безрезультатно подступала к дочери с теми же вопросами, которыми ее уже доставал директор. Классный руководитель Нефедин после пары приступов первым выдвинул тезис о любви юной девы к молодому руководителю. Тезис распространился, но никаких слов в отрицании его: ни ответов по домашним заданиям, ни на заданные вопросы Саша от Галочки не добился.
   И вот на посиделках у Пильчуков Саша собственными ушами услышал об отступных: мол, 15 тысяч рублей, и Галочка ваша. При этом Надёжа и пьяные собутыльники осклабились, а Саша почувствовал, что пришел к мысли: набить живот никогда не получается бесплатно: если денег не возьмут, то обязательно начнут куражиться. Но тут же подумал о верной ницшеанской мысли о том, что надо благодарить своих врагов, так как в ответ можно метнуть в них свое копье. Причем о таких деньгах за калым за невесту молодой человек, выросший в семье инженеров, даже заикнуться не мог. Даже с любимой девушкой пришлось расстаться, не начав водить с ней шашни - на какие шиши, скажите? Тем не менее, сумма отступных впечатляла. Хорошо, что в это время он не жевал какой-нибудь дармовой кусок, а то бы точно подавился.
   Однако впрыснутую в застольное общество тему требовалось развивать, и все терпеливо ждали, чем на сей вызов ответит директор. "Жениху" надо было бы эту сумму "поднять", или плавно уйти в сторону, а если в сторону уйти не удалось бы, то, в частности, создавшееся положение говорило о финансовой несостоятельности молодого человека и портило ему реноме. Надо было кинуть на стол какой-нибудь компромат на "невесту" и не портить весёлку, плавно перетекающую в запОину, вечеринку по сосватанной невесте.
   Саша вспомнил, что денежный запрос, как предсвадебное действие, точнее большой запрос от Надёжи означал фактический отказ родительницы от выдачи дочери замуж за намеченного кандидата. Видимо, Надёжа передумала плавно вести дело к записи в реестр актов гражданского состояния или переоценила финансовые возможности директора. О больших запросах Саша знал из фольклорной практики, но ставить на место распоясавшуюся мамашу не стал. К чему портить стол назревшим скандалом: ему девушку в невесты определили и тут же требованием большой выкупной суммы отказали в согласии на выдачу невесты, хотя на самом деле ни о какой женитьбе Саша не думал. Для нормальной женитьбы, считал он, необходима не только плотская притирка тел, но некое духовное единство, что совместно формирует общие семейные ценности. А барахтаться в постели с молодухой, совокупляться безо всяких обязательств - для этого свадьбы не требуется. Короче, жениться - нет, а вот девку испортить - пожалуйста; какая деревня обходилась без прорыва девственной плевы хулиганским способом, с предварительной дачей ложных обещаний о совместной счастливой жизни да под бутылочку-другую. Сейчас портить вечер там, где его накормили и напоили, где мешок картошки даден - не стоит. А вот перевести стрелки на порченую невесту, на некачественный товар - это, пожалуйста, мы это можем сделать, чтобы торгующийся купец получил легкий щелчок по носу и в калашный ряд не лез. Ишь, Надёжа, нашла ровню!
   Саша вспомнил о медицинской проблеме Галочки: у девочки температура тела всегда держалась на 37?С. Поселковая фельдшерица Бучкова отговаривалась незнанием, а карсукские врачи разводили руками, рекомендовали в Тонск на обследование ехать. Саша решил, что девочка больна описторхозом, и поэтому организм температурит, постоянно борется с инфекцией термическим способом. Следом за мыслями за столом прозвучала незамысловатая речь директора о том, что "товар" тем ценен, что молод, воспитан, пребывает в самом соку, выпущен в свет за порог школы совместными усилиями; честь и хвала матери, вложившей столько трудов и забот в чадо, в то, чтобы поднять на ноги дочь-красавицу. Хвала учителям, вложившим в голову девочки необходимые знания. Сейчас так живо можно представить Галочку в аве, покрытую дымкой (кисеей). Или в болгарке, расшитой лентами шапочке невесты.
   Или в целой бороне, высоком головном уборе с позванивающими при плавной ходьбе бусами. Даже декламируется, почти по Пушкину (Саша не стал заморачиваться в спиче новизной и ограничился персеверацией, самоповтором): "Под фатой сияет ава, и сама-то величава, выступает будто пава". Но Александр Сергеевич Пушкин мал-мало поошибся: пава - жена павлина - это серая и невзрачная курочка, ради которой ее жених распускает свой роскошный хвост с сияющими переливчатыми перьями. А наша Галочка засияет на свадьбе краше павы и павлина вместе взятых, да и девощина ее прошла без сучка и задоринки, Галочка рекорд выдержала (не позволила себе добрачной связи) и даже промца (промца - дырочки в ушах для серег) лишь недавно сделала. Галочка непременно станет достойной невестой, вот только в замужество ей надо вступать абсолютно здоровым человеком, а то потом за детьми и хозяйством лечиться некогда будет. Именно сейчас, когда товар хорош и купец хорош, товару надо придать экспортный вид. А для этого следует установить причину субфебрильной (постоянно 37-градусной) температуры, подлечиться до статуса абсолютного здоровья, и айда под венец!
   Некоторые собутыльники даже протрезвели от столь убедительной речи потенциального жениха, над которым хотели подтрунить, но получилось, что не с тем связались. Надёжа улыбаться перестала, сослалась на неотложные по хозяйству дела и ушла. (Много позже он увидел фото, где на губернаторском приеме в честь родителей, родивших и воспитавших 5 и более детей, в центре фотографии на стуле восседала седая морщинистая и матронистая старуха, коей вручили блестящий значок за родительскую доблесть.
   "А вот раньше, - подумал Саша. - За выводок детей давали "детскую" медаль "Материнская слава"". Матроной была Надёжа, холившая старшего сына - хапугу-тракториста; туда же, в трактористы подался второй разудалый ребенок женского пола; третья, Галочка, держала бойкот с сестрой, четвертой девочкой, мужланистой и мордатой на вид; пятая была не по возрасту смышленая и ерЕсливая, т.е. сварливая, бегло читала уже в начальной школе - "вот какое у меня девьё"; в последнем ребенке, Сергульке, Надёжа души не чаяла. От души трогали мать словесные успехи последыша, читавшего у елки на Новый год стихи: "Села муха на варенье, вот и всё стихотворенье", или даже такие: "Сколько время? Два еврея, третий жид. На веревочке дрожит". Где этот Сергулька пукнет, серанёт, сморозит непутевое слово, обмочится - там многодетная мать сияет от счастья за нормально функционирующий организм роднулечки).
   Ко всем этим детским заботам каждый год у Надёжи добавлялись телячьи нежности: народившийся теленок жил не в хлеву с матерью-коровой, а в доме, в квартире с хозяевами, где кушал, пил и исходил мочой и навозом. Вонизм мать-героиню не смущал: жизнь вообще - дурнопахнущая история, что привычно для крестьянского носа. А мораль проста: подышишь зиму животными газами - зато с голоду не умрешь: ведь теля выживет и перезимком считаться будет, потом мясо нагуляет, и на убой его. Вот эту-то навозную психологию сибирствующий крестьянин постоянно подтаскивает к мозгам интеллигента, которому за одним столом с сельчанином сидеть гнусно, глядя на его ногти с черными заусеницами, но иногда, чаще всего за столом, приходится такое необходимое соседство терпеть. Но иногда, хорошо покушав, получается дать отлуп.
   Поэтому после ухода Надёжи с вечеринки у Пильчуков Саша подумал: "Ну, как-то так. Будут мне технички впаривать задорого товар, который даром на пику просится, сам накалывается да еще слезать не хочет". Не останавливаясь на достигнутом, Саша решил продолжить идею веселкового спича на практике, чтобы разговоры о его материальной несостоятельности или скором замужестве девочки, конечно, симпатичной, но не любимой, поутихли.
   А то эти провинциальные псы, с псиным настроением в головах, знают одно - гнилыми зубами чужую репутацию рвать и пену клеветы с брылей разбрасывать в разные стороны, поскольку считают, что они тут хозяева жизни, они одни всё тут знают и умеют. Они тут пометили территорию, тут всё их по праву рождения.
  

32. "Когда мы били молодыми, и чудь чудесную несли"

   На уроках истории Саша иногда отвлекался от проходимой темы, которая никоим образом не отложилась бы в головах выпускниц, и вдохновенно говорил об обычаях древних славян. Они-де были тесно связаны с природой, а потому жили хорошо, дружно, не грустно, пьяниц не было, водки не было, болезни лечили травами и заклинаниями. Славянские девушки были готовы к замужеству в срок, в девках не пересиживали, перестарками не становились, рожали много детей и были счастливы. Почему? Потому что придерживались древних традиций, что сегодня забыты и потеряны. Необходимо к ним вернуться, чтобы языческие корни далекого прошлого хорошо послужили сегодняшнему настоящему для наилучшего будущего.
   Девочки согласились с рассуждениями директора, особенно с теми, что сейчас деревня плохо живет, по-вятски: родители пьют, не работают, дерутся, а девчатам перспектив нет никаких. Окончат они школу, выйдут замуж за пьяных парней-трактористов, и понеслась судьба по кочкам, как несмазанная телега, спущенная в глубокий овраг. "Ну что вы, унывать не следует никогда, - возразил Саша. - Этому даже христианская церковь учит, помните: не убий, не укради... Сюда же относится "не унывай". Это смертный грех. Тем более что есть поучиться у кого - у наших предков, которые задолго до церкви учились позитиву, постоянно заряжались здоровым настроем на жизнь. - А от кого или чего они заряжались? Как это сделать?" (Спросили две девочки, третья, как мы помним, молчала). Саша рассказал о некоторых традициях, несуразных и вычурных, у полян, древлян, кривичей. Много чудного было в этих обычаях, одно племя так и назвали за необычные племенные традиции - чудь, но это несуразное поведение помогало выживать в сложных условиях первобытной природы.
   Сохранился девичий обычай: бегать по лугу нагишом. "Считалось, что, сняв одежду, человек возвращается в природу, становится ее частью и черпает из нее недостающие силы.
   С другой стороны, обходя поле или покос нагишом, девушка как бы в ответном процессе придавала земле свою способность к рождению, чтобы густо рос хлеб, и высоко поднималась трава.
   В этом смысле славяне даже поля пахали в голом виде, в рубахе и без штанов, чтобы, так сказать, поле оплодотворить. Нагота имела практическое значение и не являлась запретным плодом. Девушки прыгали через костер, подолы высоко задирались, чтобы показать интимные места женихам. Те удовлетворялись увиденным - в том, что девушка нормальная, все стати у нее в порядке, и можно засылать сватов. - А трусиков на них разве не было? - Ну какие трусики до Рождества Христова? Конечно, не было. Их вообще не было даже в восьмом веке нашей эры. Скажите тоже. Да еще шелковые, с рюшечками, маде ин Франс?"
   Затем дети на выданье узнали, что совокупление девушек с лицами мужского пола не являлось чем-то необычным. Наоборот, девочки в 9-12 лет становились блудницами, и это не название сегодняшних проституток, а так именовали всех девочек, которых отправляли познавать мир. С них при этом снимали детские рубашонки, надевали широкие рубахи-поневы, чтобы одежду можно было взять за подол, задрать вверх и хорошенько рассмотреть девочку. Ее задочек и передочек. Вилочку и попочку. Девочки ходили по окрестностям, блудили, показывали себя, присматривались к противоположному полу, их трогали в интимных местах. И ничего. Тех девушек, которые после блужданий оставались нетронутыми девственницами, в семье недолюбливали, ругали, презирали и считали порченными, раз их никто не хочет. Таких непутевых девочек волхвы лишали девственности за день перед свадьбой в специальных девичьих банях, чтобы появившуюся в результате обряда кровь можно было сразу замыть.
   Понятное дело, сегодня эти традиции, из которых вышел славянский народ, вышел из моды. Сегодня девочка, которая ходит по селам, знакомится с мальчиками, курит, пьет, спит с кем попало; другими словами, знакомится с жизнью и вступает в добрачные половые отношения - это не норма жизни, а нарушение закона. Как пошла девочка блудить из лучших побуждений и в силу древних традиций, то гнев родителей, школы и общества ей обеспечен. Отсюда другой кумур: она долго не может выйти замуж. Да и жених берет ее в жены так, как будто покупает кота в мешке. Нет сегодня и наставников, которые бы помогли девочке избавиться от девственности и обрести начальный сексуальный опыт.
   Вот и в Кынь-Дале шесть дней в неделю пустует баня, где опытный дефлоратор, да хоть бы директор школы, мог бы девочкам помогать в столь деликатной проблеме по лишению девственности. А вот еще, сегодня на поле разве вы встретите тракториста, голодного и голого? Но раньше в этом голом костюме голодного пахаря заключался скрытый смысл: сеет голодный пшеницу - значит, просит: мать сыра земля, дай хороший урожай и накорми голодного; сеет голый человек лён - значит, одеть надо его, из выросшего льна соткать полотно и сделать рубашку. Теперь такого не увидите. Не увидите и того, как муж и жена, муж и любовница занимаются постельным делом на поле с теми же целями: чтобы не в грязи вываляться, как свиньи, но, чтобы, опять же, поднять плодородие земли и увеличить урожай злаковых.
   Сегодня можно совершенно безболезненно возродить абсолютно безобидную традицию, о ней мы ранее говорили - это обхождение нагишом полей и лугов. Заодно и поваляться можно. Здесь двоякая цель. Во-первых, чтобы хлеб и трава хорошо росли. Во-вторых, при хождении обнаженная девушка получает своё: природа возвращает ей то, что отняла цивилизация: дает красоту, здоровье, уверенность в себе. Согласитесь, это здорово - пройтись нагишом по утренней росе, хотя бы по кулиге, нескошенному участку травы или хлеба. Природа за ночь отдохнула, набралась сил и готова ими поделиться с девушкой; ее тело омывается небесной, атмосферной, колдовской водой. Мышцы наливаются силой, а лицо румянцем. Алотровые (румяные) вы мои! Красота! Ну, кто хочет попробовать? Траву на всём родительском покосе, а не на кулиге подрастить до небес и заодно здоровья и красоты набраться?" Поднялись все три руки. Галочка, Ирка Усакина и толстуха Маргиша. Саша им подсказал, что делать это надо числа 24 июня, в сильный славянский день. "Не забудете? - Нет".
   За день до славянско-языческого мероприятия, когда выпуск из школы был позади, девочки договорились выйти на родительские покосы к пяти утра. Саша, конечно, определился для охраны голой натуры. Уж рассветало. Брезг наметился на востоке. Замерцала заря над Кынь-Далом. Девочки скинули платьица и трусики и, оставив одежду под кустами, побежали - каждая по своему покосу. Изредка раздавались звонкие девичьи клики. Саша сторожил подходы со стороны деревни, предупреждая неприятность в виде раннего пешехода, охотника или рыбака. Он изредка разворачивался и подолгу смотрел в припасенный театральный бинокль, как резвится на лугу потомство древних славян. Развевались распущенные волосы блудниц, весело прыгали вверх-вниз оформляющиеся пирамидки титечек, а толстуха Маргиша, варагуша толстопятая, вовсю трясла целлюлитом рук, ног, шеи и живота. Ей тоже было уж замуж невтерпеж. В это время Саша думал, что прав Эпикур, говоривший, что "нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо". Ни один из этих эпикурейских постулатов не был нарушен, поскольку созерцатель получал удовольствия эстетические, а не плотские. [фото ню].
   Наконец, набегавшиеся и навалявшиеся в траве девушки подбежали, чтобы спросить: "Хватит?" - "Хватит, хватит, - разрешил Саша. - Только надо соблюсти технику безопасности. Осмотрите друг друга, нет ли клещей?" [телесный осмотр, извлечение паразита].
   ..."Прибавили здоровья? - Прибавили. Чуем, не идем мы, а летим. - Если б вы видели, девочки, какие вы зарные, красивые. Прямо светитесь все. Теперь можете молиться такими словами: [...]. ...радуги у вас над головами. Солнце открылось. Смотрите, совсем по Аполлинеру - и птицы уже распелись, и люди уже в трудах".
  

33. "Хочешь, неслух, сказов длинных"

   Языческое содержание в воспитании детей Саше понравилось: он сам как бы обращался к истокам, чтобы в голове уместились "и черти и любовь, и страхи и цветы". Да и советская педагогика неустанно культивировала дебилизм и фальсификацию обучения, так что обращение деревенских детей, корнями сидящих в земле, по пояс плещущихся в Большой реке и примостившихся умело и высоко на вековом кедре для боя шишек, - их приобщение к забытым истинам, воспитание уважения к силам природы делало их хотя бы здоровыми и уверенными в себе и в окружающей флоре и фауне, где человек - ребенок, а природа для него - мать. Вот тогда-то, полностью восстановив связь с материнской основой, можно победить домашнее пьянство, бытовую лень, жадность приобретательства, неуважение к женщине и прочим насосным порокам. Вот и три обращенные девочки как хорошо открылись! Побегав нагишом по лугу, они обрели здоровье, нравственные наносные цепи сбросили, стали с интересом смотреть на парней и внимательно смотреть. Все у них по жизни пошло хорошо: все вышли замуж, даже толстенькая корпулентная Маргиша, с детства росшая зателёпком, закормленным ребенком; нарожали детей, завели хозяйства, встали на ноги. Галочка пошла учительствовать, сейчас директорствует. Где? Конечно же, в Кынь-Дале!
   Но с Сашей у нее полового знакомства не получилось: вернее, Сашу отпугнула запрошенная за дефлорацию сумма, хотя девочка заглядывалась и даже украла Сашину фотографию на паспорт. Он сфотографировался в Карсуке для добавления фото в паспорт в связи с достижением 25 лет, пришел выбирать из общего ящика с выполненными заказами свое фото. Оказалось, что блок с его 6 фото еще не приготовили, но при просмотре коробки с кучей блоков фото клиентов фотоателье, Саша заметил Галочкины фото, еще не забранные. Она тоже сфотографировалась на свой первый паспорт. А когда Саша пришел во второй раз, то обнаружил, что своих фото опять нет, да и Галочкин блок фотографий исчез, и сделал вывод, что Галочка выбрала свои фотографии и заодно прихватила на память Сашин блок, готовый для выдачи. Саше пришлось фотографироваться во второй раз - уже бесплатно.
   Следующий выпускной класс был насыщенным - семь учеников, большинство мальчики, страдающие в алкоголизированных семьях. В этих семиклассниках Саша стал воспитывать рачительных хозяев: чтобы они стали крепки умом, хотя бы прикоснувшись к славянским традициям. На уроке с ними пришлось отклониться от темы "Как русские люди осваивали Сибирь".
   Да, осваивали: приходили, выбирали места получше, селились, пробовали заниматься хлебопашеством, и у многих получалось. "Вы все, мы все - потомки тех первых или более поздних русских переселенцев, лапотников и лапотанов, шедших за Камень (за Уральские горы) за лучшей судьбой. За Камнем им лапти приходилось сбрасывать - холодно ногам-то, надо обуваться в ?чи - сапоги мехом наружу, а также в унты и валенки. А вот фамилию не сбросишь. Об этом мы можем судить по нашим русским или русифицированным фамилиям. Но вместе с семьями и кое-каким домашним имуществом и сельхозинвентарем они несли в Сибирь своих демонов: домовых, овинников, банных чертей, кикимор, полевиков, леших, русалок, шуликанов и вия. Бывает так: осталось наутро хозяйке вымыть грязную посуду, скопившуюся за день. Она замачивает ее, если остатки пищи в ней засохли. А встали утром - чудеса! Глядь, а посуда вся вымыта и на полки расставлена. Кто это сделал? Домовой". (Дети согласились, что такое бывает, мамки часто удивляются, хотя эти сами мамки ночью, в сомнамбулическом состоянии, посуду мыли и потом ничего не помнили).
   - Еще есть название домовому, богу домашнего очага - это чур, помощник в делах. Помните, люди говорят: "Чур меня!" Это они бога Чура на помощь призывают, по старой памяти. И ведь еще в двух словах чувствуется это божество: чересчур и чураться.
   - А вот еще такая сущность присутствует - это хлевник, домовой в хлеву. Бывает, что-то ему не понравится, то он так скотину укатает, что она вся потная стоит. (Дети согласились, и такое бывает, и от родителей им даже попадало за скотские мучения. А они-то тут были вовсе ни при чем).
   Установив факт, что в деревне подобные дива есть простая обыденность, Саша спросил класс: "А, чтобы постоянную помощь от домового получать, домашнего или хлевного, что надо делать? - Не знаем. - Задабривать надо его, уговаривать, ласково с ним говорить: хозяюшко, поиграл и отдай (о потерянной вещи, например). Он это любит. В самом деле, что плохого в том, что в доме звучат ласково-одобрительные нотки, а не надоевший мат старших? Хорошо это? Правильно, хорошо".
   Затем дети узнали, что дом должен защищать оберег, должен быть амулет дома, спасающий жилище от визита нежелательных гостей, тех же собутыльников отца, а также от воров и разрухи. К амулету и домовой будет почтительно относиться и не допускать шалостей. В европейской части России таким домашним оберегом была кукла, сделанная из корня магического растения с названием "мандрагора". Почему именно этот корень выкапывали, отмывали от земли и сушили? Да потому, что корень очень похож на фигурку человека с ярко выраженным присутствием рук-ног, головы и тулова. Лито, прям, в один льяк! Эта мандрагора - слабоядовитое растение, но славяне его не ели, а делали из корня куклы-обереги, укладывали их в коробки и дорожили ими. Но вот беда: в Сибири мандрагора не растет. Что делать? Нашлась, нашлась замена - альраун!
   Это тоже сильный амулет для домашнего пользования, его изготавливают из обрезка толстой ветки рябины, на котором по вашему разумению ножом должны быть вырезаны контуром голова, руки-ноги. Эта чурочка с антропогенными (человеческими) чертами - ваш маленький домашний переносной идол, которого надо прятать от посторонних глаз и в случае чего просить у него помощи, произнося самодельные молитвы, типа: "Мой милый альраун, прошу тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы сегодня на уроке не спросили, чтобы папка домой пришел трезвый, чтобы мамка не ругалась, будь добреньким, а уж я тебя не забуду!" Попросили и положили перед ним три поклона. И ваш божок начнет действовать. Задание понятно? К следующей истории всем сделать домашний амулет".
   Вскоре альрауны были представлены, мальчики помогли девочкам обозначить антропогенные контуры на деревянных обрезках. С заром (азартом) и благоговением дети погружались в язычество - ведь им еще родителей от пьянства отучить предстояло и самим научиться избавляться от всевозможных напастей. Мало ли, лихой человек нападет, с медведем повстречаешься, молния ударит, дерево повалится. От всего этого должен спасти оберег. "Этот опыт нажит нашими предками, которых много погибло от встреч с медведями, - учил Саша. - Но люди забыли об этих наработках, помогающих человеку выживать в тайге. Вот возьмите хотя бы древнюю пословицу о первом блине. Помните, когда мама жарит блины, то иногда звучит фраза, что "первый блин всегда комом". Это неправильное начало пословицы. Правильно надо так: "Первый блин комам, второй - знакомым, третий - родне, а четвертый - себе". Комам, комы? Кто это такие? Да это и есть медведи, которых раньше так называли. Именно! Они, медведи, косматые. Отсюда - комы, которых надо уважать. Замесила баба тесто - ком почуял, что баба дело затевает; стала баба печь блины, запах по округе распространился - ком рядом спрятался и думает, угостят ли его блином. Дали ему первый блин, но не прямо в пасть ему сунули, а положили на пенек, как домовому - кома уважили. Поэтому считалось, что, нападая на человека, медведь сначала издали поведет носом, чтобы распознать, кто перед ним, и, учуяв знакомый запах, связанный с угощением, от нападения откажется - иначе его блинами точно угощать не будут. Понятно?" Впечатленные дети молчали. Ведь еще недавно по поселку прошел медведь-шатун, обожравшийся падали на скотском кладбище, куда, цепляя цепями за рога, свозили павших от недокорма совхозных коров. Прошел, косопяты свои - медвежьи следы оставил на пороше, и никого не тронул - правильно - потому что сытый, падали наелся. А то, что медведи частенько в поселок наведывались и рвали собак - свидетельствовали забосы, верховые настилы на стволах деревьев у дорог и троп; их Саша часто встречал у деревни. Ему даже нравилось слово, связанное с забосом на березе - его так и называли - наберёзком. А в сосновом лесу тоже забосы делали, и Саше понравилась эта фраза: "На сосне наберёзок сделали". [...].
   - В нашем язычестве, исходя из требований сегодняшнего дня, следует [...] обратить внимание на то, что под рукой, что прижилось, что работало и работает в Сибири. Возьмите хотя бы те слова, которыми люди обращаются к домашней живности, повелевают ею.
   Дети оживились: эти некоторые слова они слышали каждый день, но не придавали им большого значения. А оно есть. Главное, это слова призывные, чтобы животные или птицы стали принимать корм. Слова все парные, дубляжные, чтобы набор звуков в этих словах отчетливо доходил до животных, которые при кормежке их запоминают. Мало того, в этих словах есть перекличка с названием самого животного, домашней птицы, чтобы подзыв звучал наиболее убедительно. Назовите сами эти соответствия! [о магии домашнего животноводства и пользе травознания].
   ...- А Ляпкин, вот, без травы клад нашел. Лазил в старом доме и нашел связку монет. - Где монеты? - Да прошлым летом приезжал городской мальчик, и Ляпкин отдал ему...
  

34. "Если вдруг оказался наг, и недуг, и не друг, а враг"

   Этот Ляпкин воспитывался и вырастал в полновесную асоциальную личность с неизбежным уголовным будущим. По сути, он рос безлаской, сиротой, в школе стал мадырой, непослушным, а там и мразью заделался. С младых ногтей насмотрелся на мамкин секс с посторонними мужиками, которые пассии наливали дозу-другую и, не стесняясь детей, совокуплялись с невменяемой женщиной по очереди.
   Мальчик дерзко рыбачил: смешивал хлеб с борной кислотой и кидал в воду отраву: рыба ела хлеб, кишки у нее сгорали, она, умирая, всплывала, и Ляпкин хватал ее голыми руками. Бил младших. Слов не понимал. Заставлял сродную (по матери) сестру прислуживать: "Налей чаю!" Воровал в школе, а что не мог своровать - резал, ломал, портил, разумеется, тайно, по-воровски. Мстил за свое несчастное детство. Саша решил закрыть класс, где учился негодяй из негодяев; в классе было всего два ученика: девочку Клашу перевели в карсукский интернат без проблем, а Ляпкина Саша и Давид повезли в Карсук на совхозном катере по оказии, по дороге мальчик решил сбежать, и его побили. Перед отправкой катера Ляпкин сделал вид, что собирается отойти по малой нужде. Давид напрягся. Саша думал: "А, будь что будет. Ушел, ну и ушел. Главное, документы согласованы, рано или поздно маленький подонок все равно отправится на новое место учебы. А в моей школе его не будет точно".
   Давид думал по-другому: что ему, как классному руководителю, опять придется без толку воду в ступе толочь, глядя в пустые глаза отморозка, говорить и убеждать того, кто не слышит, не слушает и ведет себя по воле порока. Давид отправился на поиски конвоируемого и привел его за шиворот: "Побегать пришлось. Хотел сбежать, гадина. Попинал я его. Он хорошо покатался и всё понял". С катера Ляпкин никуда не убежал. Саша ему выговаривал: "Что ты дрожишь, лукавчатый поганец? -- Не поганец я". По прибытии в Карсук вдвоем с Давидом Саша отвел мальчика в интернат. Встретила женщина, вокруг нее вилась пара воспитанников ляпкинского возраста, которые с интересом поглядывали на нового постояльца. "Вот, Ляпкин, теперь ты здесь будешь жить и учиться", - отдал последние наставления Саша. И спросил женщину: "Место ему выделено? - Все готово. Ужин прошел, но мы его покормим". Как будто Сизифов камень свалился с плеч, когда Саша и Давид бодро шагали по направлению к гостинице.
   К дяде уже не завалишься: к третьему году отработки дядя с семьей свалил из Карсука, пошел на повышение [...]. ...Размышляя таким образом о служебных метаморфозах родственника, Саша думал, что, как с Митричем, они с Давидом завалятся в гостиницу, а там свободных мест опять не окажется, кроме двухместного люкса, который они займут. Но вместо гостиницы Давид предложил переночевать в доме его матери. Почему бы и нет?
   Ноги привели педагогов на улицу Садковую, 105. Предстал обычный домок с поднятым, хорошо унавоженным огородом. Со скворечником во дворе и душицей в горшочке на окне с двойными занавесками: кисейными полупрозрачными и ситцевыми непрозрачными. Понятное дело, не Швеция, где жители обходятся без занавесок вообще и за несколько столетий королевского контроля привыкли свою личную жизнь выставлять напоказ. А в Сибири всегда есть что скрывать: точку самоловных крючков на наждаке для стерляди, пересчитывание ворованных денег, чистку незарегистрированного ружья, насилование девочки. А потому старуха-мать, в прошлом баба статная, встретила гостя по-деревенски настороженно: мало ли, какого человека занесло, далеко ли до беды? Вот так ковыряешься одна-одинешенька дома и на огороде, мужа - ёк, и вот новости: сын незнакомца привел. Саша тоже посмотрел на бабульку с опаской - на торговку оружием, которая год назад продала двустволку, оставшуюся от умершего мужа. Покупатель - Васиев, второй матфизик в Сашиной школе, разумеется, по второму году отработки. Давид охотой не интересовался, а его сокурсник Васиев аж вскипел от удачи: ружье он присмотрел и стал клянчить дать на время поохотиться. "Зачем же на время? Покупай!" - заявила хваткая бабенка. "За сколько? - Да за 100 рублей. - Идет!" Немного позже этот криминальный эпизод стал известен компетентным органам. Опущенный Васиев с опущенной головой потоптался на райкомовском коврике на разборе полета по незаконному приобретению оружия.
   А ведь так легко складывалась его партийная линия, по восходящей: Васиева забрали из Сашиной школы в армию (диплом он не получил, завалил госэкзамены, но его отправили на работу, чтобы, поработав, он досдал "хвосты" и мог получить диплом, но тут вмешалась армия, перехватив такого "специалиста" по закону - ведь защитительного диплома, своеобразной индульгенции от армии, у матфизика не было). По демобилизации сын молодежкиной бабенки (Молодежка - соседнее сельцо вниз по Большой реке) и заезжего черножопика с Кавказа метнулся на должность комсомольского инструктора, добил диплом, стал кандидатом в члены КПСС, но незаконная покупка оружия чуть не поставила крест на пути его столь предприимчивого восхождения. Не случайно мать Давида смотрела прищурено, как бы прощупывая гостя, выглядывая жест или случайно брошенный взгляд, чтобы распознать опасность, но в итоге просчиталась. Ее потаскали на допросы, что жизни, как известно, не прибавляет. Гость, когда время пришло, сообщил о ее проделке куда следует. Давид навсегда вычеркнул своего начальника по Кынь-Далу из списка добрых знакомых, а вот своего (своего ли?) ребенка, вторую девочку, вычеркнуть не смог, поскольку людей стирает с лица земли не память, а смерть.
   Однако пока Саша и Давид сидели за одним столом с нехитрым ужином и вечеряли. Дом был старый до такой степени, что осел в землю почти по окна. Старуха ходила по кухне взад-вперед и, поглядывая на сына, причитала: "Сын, дом разваливается, чинить надо. А лучше сломать и новый поставить. - Ничего. Он еще постоит и не охнет". Сыну оставалось при этом похлопывать себя по бедру: больших денег в карманах никогда не было, он их пока не видел и не мог наворовать. Зато поделился с Сашей накопительным "кредо": "Я отсюда, с Севера, никуда не уеду. Тут северные надбавки платят, да еще районный коэффициент". [...].
   Однако сейчас, глядя в окно с незатейливым поганским пейзажем, состоящим из огорода, навоза, городьбы и скворечника, Саша спросил:
   - А кошка не залезет в скворечник по шесту? (Ему вспомнилась картинка из старой книги "300 полезных советов", где на рисунках изображалась сцена, как кошка лезет по шесту в скворечник, но добраться до него не может). Шест жестью обивают, чтобы когтями скользила.
   - Кошку не видели. Другое видели, как по весне скворцы прилетают и начинают засевших в скворечнике воробьев выселять с криком и визгом. Накануне воробышки так старались, таскали на подстилку перышки и травинки. А скворцы, выселив мелкоту, все их имущество вытряхивали и таскали своё.
   - Земля у вас в огороде высоко стоит.
   - Да, всю зиму навоз на санках возил. Поднимал огород.
   После пединститута Давид остановился в отчем доме с молодой женой, взятой из педовской среды, и первым ребенком, девочкой, о которой бабка особо заботилась: "Вы ее на руки не берите, хребтинка слабенькая еще, пусть лежит лучше". Устроившись лучшим образом, не по полученной специальности, Давид заделался начальником учебной кинофикации - отправлял на газике или почтой по школам учебные фильмы в бобинах. Шло как по накатанной, и тут его потянули в военкомат: дипломников без службы в армии и офицерской специальности призывали Родине послужить. Но служить не хотелось: не хотелось чистить армейские унитазы зубной щеткой, гладить шнурки ботинок, хоронить окурки в глубоких ямах и терпеть прочие издевательства старослужащих. Да еще попасть в ряды СА (Советской армии) не со своим годом - это не малину кушать, да и дедовщина свирепствовала, и солдатики стрелялись, или возвращались к мамкам калеками. Второго ребенка он заделать не успевал, чтобы получить отсрочку на грудничковый период, а там и до 28 лет дотянуть можно, когда закончится призывной возраст.
   А вот с периферии молодых учителей с дипломами не призывали, иначе педагогическая клоака стала бы испытывать не настоящий голод по специалистам, а кадровый мор. Посему предусмотрительный Давид волей-неволей попал в поселковое учительство, чего ему остро не хотелось, несмотря на полученное педагогическое образование. Молодого отца понять можно: каждый ищет место лучше, как рыба - глубже. Где тихо, и где вода мутнее. Где женские руки на кухне стряпают, и в студеную зимнюю пору греет теплая женина попа.
   Мать Давида подошла к стене, возле которой торчал из пола конец резинового шланга, и нажала кнопку. Полилась мутная вода. (Это заработал глубинный насос). "И вы такую воду пьете?" - удивился Саша. "А куда деваться? Отстоится, железо и муть осядут, и пить можно, только вскипятить надо". Переночевав и днем пошатавшись по магазинам Карсука, Давид и Саша вернулись в Кынь-Дал. Операция по избавлению школы от гвоздевого негодяя завершилась успешно. Поскольку класс закрыли, учебная нагрузка поубавилась вместе с учительской зарплатой, но это было наименьшим злом по сравнению с тем, что приходилось терпеть.
   ...Давид в педе был свойским парнем. Когда его сожители по комнате скидывались на пару бутылок водки, то Давид учился открывать вожделенную тару одним движением о край бетонного подоконника.
   Одним щелчком надо было аккуратно сломать горлышко так, чтобы бутылка целой осталась, драгоценная жидкость не пролилась и стекло не брызнуло. Чтобы получилось по-гусарски лихо, и у какого-нибудь халявщика, предпочитавшего собирать бутылочную тару, с такими сломанными бутылками обломился бы доход.
   Синдром "собака на сене" в советском студенчестве играл большую роль. Студенты массово и систематически вырывали листы из библиотечных книг, чтобы не конспектировать; ломали грабли и лопаты, чтобы не юфанствовать на субботниках; после демонстраций бросали где попало знамена и транспаранты.
   Сначала у бутылколомателей - гусарствующих педагогов ничего не получалось: стекло крошилось, но собутыльники предусмотрительно подставляли тазик и марлю над ним натягивали, чтобы от водки мелкое стекло отсеять. Со временем алкогольные университеты дали желаемое: горлышки стали ломаться ровно, и тазик с марлей уже не требовались. Для любого мастерства важен стаж, так что по выпуску из вуза дипломники и бездипломники освоили не только ровную ломку водочных горл. На практике они приобрели необходимые навыки в подцепе ИПППП и избавлении от последствий (студенты имели своего врача, Петраша Хохолкова, ставшего кандидатом медицинских наук, который снабжал их рецептами для покупки бициллина), наловчились сдавать зачеты нахрапом и с кондачка, кадрили баб без счета и научились постиранные джинсы вывешивать на ночь для просушки за окном не на первом, а на четвертом этаже, чтобы не скомсомольздили. Полученные в педе знания позволили Давиду оригинально обогревать комнату: в Кынь-Дале он как-то вернулся со школы домой и обнаружил холод, не смотря на протопленную печь: хивус дул с южной стороны - так Давид включил все электроприборы и даже утюг, чтобы комната быстрее согрелась, и его ребенку стало комфортно.
   Ранее Васиев в разговоре подтверждал все студенческие постулаты, связанные с ломкой бутылок, порчей книжек, подцепов ИПППП. Он еще рассказывал, как решался "женский вопрос". [...].
   К пятому курсу Давид заделался шармером, дамским угодником, и определился с женой: взял худосочную сокурсницу-королька Цветика, родом с Ферганы и с нулевой грудью. Но еще долгое время постельные удовольствия обоим супругам удовольствия не приносили. Давид в свою сухопарую половинку кончал, но сперма изливалась не во влагалище женщины, а мимо. [половая болезнь Давида и ее излечение].
   ...Появился Давид в Кынь-Дале в конце августа, когда директор был в отпуске. Занял пустующую половину двухквартирника и сразу украл поленницу Сашиных дров. По приезду Саша увидел, что дров нет, но Давид опередил его вопрос: "Дрова я взял. А то дома холодно и ребенок маленький. Как мне привезут дрова, то я отдам". Думаете, отдал? Фигушки. (Фигушки - это точное выражение сути жизни в Сибири, а не фигуральное определение женских ресурсов, не способных к достаточной молокоотдаче). В Сибири отдавать долги не принято, поскольку берешь чужое на время, а отдаешь-то своё и навсегда. Поэтому дураков нет, но занимают все у всех с таким заром, который радует аборигенов также, когда приходит время отдавать, а вот и не отдаётся - "ишь, дурака нашли!" [...].
   Учил детей Давид через пень-колоду. Поскольку молодая семья педагогов поставила перед школой условие: дома у них грудной ребенок, и это приоритет; поэтому с утра и до 12 часов с ним сидит отец, пока мать проводит уроки, потом ее сменяет муж, когда учебный день заканчивается и преподавать, собственно, нечего. Ходить домой в предоставляемые "окна" в расписании занятий и вновь возвращаться на работу пара отказалась. Саша не настаивал: гори оно синим пламенем, еще с этими соседями в контрах быть - полное западло. Ученики болтались по школе, поджидая приход матфизика, иногда их загоняли в пустой класс, чтобы они там домашние работы выполняли. "Je m'en fiche, - повторял про себя Саша. - Мне наплевать".
   Один Новый Год Саша провел вместе с соседями по дому. "А почему у Вас будем справлять?" - спросила Цветик с лукавой улыбкой. "А у меня магнитофон и телевизор, так что будем звезды зарубежной эстрады смотреть и слушать. - А-а-а! Хорошо". Хорошо тогда посидели, пока Давид не нажрался, выбегал на улицу проблеваться, и Цветик его увела. Да, бутылка португальского портвейна, привезенная из Ленинграда, была лишней, особенно после водки. Но в этот вечер сосед ломание водочных горлышек по-гусарски не производил - отвык, понимаешь, зато рассказал, что живет он в той половине дома, на которую потолок когда-то лично обрушил. Оказывается, в студенчестве он приезжал в Кынь-Дал стройотрядничать, и этот дом с парнями строил, а, чтобы шлак для утепления потолка ведрами не таскать, студенты придумали подогнать экскаватор и ковшом обрушили утеплитель на потолок так, что тот проломился с грохотом и пылью. "Вот ведь, сам строил, сам ломал. И здесь же и жить довелось. - Да, заметно, что была авария. Там, на вашей половине чердака потолок к стропилу проволокой подтянут. - Я и подтягивал. - Боже, страшно жить, где студенты строили. Вон у Шептерихи, сказывала, тоже летом студенты ремонт проводили: доску прибьют - криво, оторвут, снова приколотят. И так всю дорогу. Закарались хозяева за лето с таким ремонтом". Во время этого диалога Цветик тревожно улыбалась.
   Она совсем встревожилась, когда весной муж не вернулся в воскресенье домой: уехал в субботу на "Заре" в Карсук к матери, но в воскресный день капитан запил, и рейс отменили. Цветик пришла к директору и сказала о возникшей проблеме. Директор ответил, что невыход на работу считается прогулом, и транспортные проблемы уважительными не считаются. Голос Саши крепчал: "За прогул следует увольнение. А армия сразу заберет новобранца, потерявшего льготу. И Савл ничем не поможет - вон вашего предшественника Васиева посреди весны забрали, и каюк. Хотя за такого паршивца значительные люди ходатайствовали. Ничего не помогло. Оно тебе надо? Не надо? Может, никого в известность не ставить об этом невыходе? Может, выручить вас? Выручить? Ну, тогда, Цветик, и ты выручай. Видишь, один живу, женщины давно не было. - Хорошо, я выручу. Если надо. Надо и мне однообразие разбавить. Оно угнетает, каждую ночь одно и то же. Только никому и никогда. - Ладно. Договорились".
   [размышления о худых женщинах - о всадницах матраса].
   ...В этой истории все были довольны. Давид спасен от армии, где его могли убить или покалечить. Цветик получила глоток разнообразия в отправлении монотонных супружеских обязанностей.
   Потом вогнутая молодая женщина выправилась в стройную даму и, несмотря на трех рожденных девочек, фигурой мало изменилась, так что в свои 60 лет еще могла ментально прельщать самые изысканные умы. А Саше достался свой кусочек счастья, своя малая долька. Так что, когда он уезжал из деревни навсегда и уже видел чудесные древнеперсидские сны, в которых кыньдалские "дикие псы в погребах своих превращались в птиц и прелестных певуний", то решил материально помочь Давидовой семье, в которой муж изредка попадал впросак, а женщина была однажды добра. Да и денег, когда растут дети, всегда не хватает. [фотожаба Цветика].
  

35. "Вот и вся любовь. Это мой последний день на Кыньдалике"

   Саша предложил Давиду подкалымить. Одному дело было не осилить, а чужака приглашать не хотелось: еще чего, с кем-то хорошие деньги делить! Калым заключался в подряде на покраску фасада школы. Саша заранее купил две бочки краски, зеленой и синей. Оценив фронт работ, Давид тонко отметил: "Покрасим, чтобы новый директор, как приедет, сразу не пугался". В сельсовете согласились оплатить эту работу: деньги на счету имелись. Ученый Саша на этом не остановился: чтобы поскорее покончить с текущим ремонтом (и побыстрее свалить из опостылевшей дыры), надо было привлечь к труду учителей, которые никогда школу не ремонтировали. Для этой цели, в качестве стимула, директор специально завез побольше негашеной извести, страшного дефицита, сверх лимита, что было непросто. По ведру извести раздал учителям на домашнюю побелку, а за это потребовал помочь в побелке-покраске школьного интерьера. Все согласились. Но смешно вышло со Шептерихой, отличившейся напоследок выкидоном.
   Ей, как и другим, Саша наложил целое неподъемное ведро и под видом того, что по селу слухи могут пойти, как учителя школу растаскивают, отправил домой окольным, через кочегарку, путем. Женщина сумела унести тяжесть за кочегарку, и шабаш. Своя ноша ой как руки тянет! Учительница кое-как докантовала ведерко, поставила за угол кирпичной стены и ушла домой, чтобы муж вернулся за законно выданным грузом. Электрик сходил впустую - известь уже украли! С дрожью в голосе Шептериха вещала, какие в деревне люди подлые и вороватые. Чужое утащили! (А кто их в школе-то учил?) Саша послушал кающуюся Магдалину и наложил ей новое ведро извести, а когда обокраденная, заметно горбясь и внутренне матерясь, ушла, отправился искать пропажу. Такую тяжесть, килограммов сорок, далеко унести было нельзя. У ближайшей к кочегарке ели, под густыми лапами, ведро сыскалось. Найденную потерю Саша присоединил к школьным запасам, а на месте обнаружения оставил матерящую вора записку: пусть униженный по матери похититель сам с электриком разбирается, если захочет. Остальные учителя разнесли известь по домам без хлопот. Митрич тоже жаловался на тяжесть своей ноши, а Саша при этом вспомнил, как на собственном горбу тащил мешок картошки от Митрича, и про себя улыбнулся тому, что история возвратилась бумерангом.
   По учительской отработке в школе особых возражений не было. Классные руководители обустраивали свои классы с прихватом коридора, учительской, столовой, кабинета директора. Технички недоуменно разводили руками - на чем они заработают летом, если текущий ремонт выполнят не они? На это Саша сказал: "Зато извести много, на три года хватит и школу белить, и на свои дома останется". Ведь он уедет, и начнется разруха. Технички согласились и не роптали. И работа шла. Педколлектив работал внутри школы до обеда, после обеда Саша и Давид красили фасад.
   Перед калымом Давид над предложением заработать думал минут пять. Саша выбрал Давида в помощники еще и потому, что тот от работы, судя по сему, не отлынивал. Активно перекалывал дрова государственной колки для приемлемых габаритов, чтобы в топку влезли, и возил их ближе к дому в детской коляске, в которой выросли все три его девочки. Затем Давид заделался, от нечего делать, строителем: припер бревна из ложбинки за усадьбой, поставил их столбами и крышу придумал, чтобы дрова дождем не мочило. И ведь прибежал на разборки сыскавшийся хозяин бревен - Ваникур, который сам эти бревнышки где-то скоммуниздил, но, посмотрев на сооружение и припомнив, что учитель-Давид его сына математике учит, хай поднимать не стал, сказав: "Ладно, пользуйтесь!" Так что, видя, что парень, в общем, не плохой, Саша его подначил: "Ну, пойдешь на калым? Краска и все сподручное: валики, кисти, бензин, козлы - все это есть. Двести рублей заработать хочешь? - Хочу! - Ну, тогда вперед!" Саша намеревался окрасить школу в неделю. Затем доложить Савлу о готовности учреждения к новому учебному году (хоть с комиссией приезжайте) и о завершении своей трехгодичной безвыходной отработки. Но нашлась-таки пригретая гадина, внесшая ложку дегтя! Это была Шептериха, оттянувшая себе руки!
   То-то, когда он осматривал фасад, намечая участок работы, а она белила учительскую, то заметил злобный взгляд неудовлетворенной женщины. Дело было старое и амурное, еще по первому году работы, но любовь, как известно, не ржавеет. Тогда на одной из веселок у Шептеров, с возлияниями и танцульками, эта низкорослая и расплывающаяся женщина, мать троих детей, прижалась в первом танго к Саше и прошептала: "Мой муж меня к Вам ревнует. - Почему? Я не давал никакого повода. - А он говорит, что мужчина не может один жить. А раз живет, то все равно кого-то топчет. А кого? Кто ближе. Ближе по работе я. Он думает, что я Вам даю". За этими словами следовало ожидание того, что за словами должны следовать дела. Саша отмахнулся, как от наваждения, представил коитус с этой колобашкой и внутренне содрогнулся. И мигом вспомнил про анекдот, который Шептериха ему рассказала в учительской. Речь тогда зашла о болотном кулике, авдошке, что на Пожне, напротив Сашиного окна, который на маленьком островке устраивал себе гнездо и истошно кричал по всякому поводу. Анекдот напоминал присказку: "Стоит Шора посреди поля, навстречу летит кулик: "Шора, давай стоя. - Нет, кулик, у тебя нос велик"". Если Шора - это Шура, Саша, а великий нос, это половой орган, то сама сказка, то же волшебство, намечалась в недалеком будущем. Что тут скажешь: и сельские учителя умеют тонко намёкивать. Вернемся к танцевальной паузе.
   На втором медляке, минутами 10 спустя, на повторный вопрос о "дачке" Саша ответил, что уже ничего из сказанного о мужниных подозрениях не помнит. Сделал вид, что все памороки ему забило. Заметно было, как отказ женщину разозлил. Неужели она совсем не привлекательна в то время, когда фактически открыто предложила мужчине свою любовь? Вот ведь - то еще попадалово! "И как объяснить ее мужу, не выдав источник информации, что его жена не в моем вкусе?"
   Темна лицом, неказиста, с фиолетовой шишкой на нижней губе, вскочившей от прикуса в давнем любовном экстазе, с целлюлитом по бокам и неприятным учительским голосом. Саше думалось, как у самого Шептера, статного и высокого, могло возникнуть интимное чувство к этой катающейся из угла в угол по дому и по постели недотыкомке. [фотожаба Шептерихи].
   Вот, слово найдено! Точно и вшепёточку - недотыкомка! Катается по полу в танце, словно оторвавшийся анкерок-бочонок на палубе в шторм на корабле. Из бочечки затычка вылетела, и в поисках чем бы заткнуться анкерок катается, живчика ищет. Как в "Гаргантюа и Пантагрюэле": "Чем отличается милочка от бутылочки? -- Тем, что бутылочка затыкается пробочкой, а милочка живчиком!" Недотыкомка подходит к каждому сидящему за столом гостю, что-то спрашивает, чтобы замаскировать подход к Саше и опять что-нибудь несуразное ляпнуть ему в ухо. Вывод неутешителен: если женщина говорит глупости больше обычного, это значит, что она влюблена. Мать троих детей! Недотыкомка серая! Вернее, недозатыкомка! Саша вспомнил, как был у нее на уроке, и там свои стати Шептериха демонстрировала во всей, так сказать, красе, чтобы завлечь проверяющего, но вызвала одно отвращение. Учительница сделала на уроке физкультминутку: встав перед младшими учениками, стала прыгать вместе с ними, сопровождая стишок ритмическими подергиваниями телес: "Скок, скок на лошадке. У меня звезда на шапке, На груди автомат, Потому что я солдат!" В такт прыжкам титьки физкультминутницы амплитудно прыгали, смоляные масленые глазки сверкали - мол, смотрите, какая я! Живо представилось совокупление животных, той же Надёжи, на кочковатых титьках которой скакал Ваникур. Саша вспомнил и про банки с соленьями, которые ему Шептериха давала. Вспомнил и мысленно плюнул - вот, оказывается, для чего давала - заманывала! Мигом сложились строчки: [...].
   "Недотыкомка! Боже, тут недолго стать Передоновым, выпивая в кругу чего-то хотящих при живых мужьях или просто похотливых женщин. А так напьешься, так еще какого-нибудь барана зарежешь". А ведь сам Шептер, будучи учеником 8 класса, вдруг стал приходить в начальные классы, где вела уроки его будущая жена. Что он в ней нашел? В недотыкомке-то? Вся школа следила за развивавшимся романом акселерата-ученика и училки-недомерки. Как только хожалый подросток подрос, они поженились, образовалась типа французская пара, и супруги стали усиленно работать на демографию: строгать детей, чтобы уберечь молодого мужа от армейской службы. Муж работал на всю катушку, так как не знал, какое количество детей избавит его от отдания армейского долга Родине. Обе решили, как по фильму, чем больше сделаем, тем лучше. Шептериха, как проклятая, рожала детей, как щенков метала, поглядывая на производителя преданными глазами. Действительно, преданными...
   На случай провала операции "Стоп, армия - детей рожаем" очок Митрич учил недавнего ученика: "А ты на комиссии у глазника скажи - не вижу! А у носа-горла-уха - не слышу! И дадут тебе белый билет, как мне. Видишь, у меня один глаз косит немного? Вот так я и закосил от армии". В итоге неутомимого по молодости строгаля в армию не забрали, оставили кормить троих детей. Но Шептерихе, видишь ли, за всеми этими заботами захотелось молодого городского тела. Она его не получила. И без нее этих тел, более фигуристых, на деревне было достаточно. Не получила и ополчилась, как Ленин на буржуазию, особенно после ведер с известкой: "Я сама несла, мучилась, директор не помог, значит, я ему недорога". А ведь анадысь, на школьном субботнике, с высаживанием березок по лицевой стороне школы и вдоль тротуара, она помогала Саше с березовым саженцем, прямо у окна директорского кабинета. "Вот, уеду, а память обо мне останется в виде этой березки. - Да, хорошая будет о вас память". (И многие березки разрослись, осталась березовая аллея по краям деревянного тротуара в школу; на этой аллее любят фотографироваться подрастающие ученики, выпускники основной школы). И, в подтверждение слов о доброй памяти, Шептериха стала утаптывать вокруг саженца брошенную землю.
   А тут, сразу после побелки побежала в сельсовет жаловаться: "А-а-а! Директор в рабочее время калымит, с физиком! За это они деньги получат, а мы красим и белим - нет!" (О том, что была предварительная договоренность, что ей за общественный труд ведро бесплатной извести выдали, недотыкомка не упомянула. Устный договор между директором и учителями был нарушен, так как скотство - отличительная черта сельской учительской жизни. И не только сельской).
   Сельсоветский главбух и Антоль Ивановиш заметили интригу и заверили устную осведомительницу, что Саша и его сподручный лишнего ничего не получат. А сами подумали, что интересное кино получиться может: школу выкрасят, а платить не нужно, ведь в штатное время работы производились. Но о кляузе Шептерихи Саша узнал оказией. Пришел в сельсовет и сказал, что они с физиком днем текущими работами внутри школы занимаются, а вот калымят вечером, в нерабочее время, и даже задерживаются на покраске фасада школы до 11 часов вечера. Так что обвинения подчиненной в двойной оплате труда ложные. В сельсовете с этим согласились и заверили, что по окончании работ выплатят оговоренную ранее сумму. Саша передал интригу Давиду, тот удивился выходке коллеги-недотыкомки, о которой был лучшего мнения. "Вот, Давид, с какими гадюками ты останешься здесь работать. Одна пьяница, вторая мокрощелка, третья сволочь и четвертая сволочь. Здесь все друг против друга: черной завистью завидуют. Как увидят деньги в чужих руках, так черная тоска их берет, особенно когда они сами эти деньги поднять не могут".
   Видя, что клевета сошла как пена, Шептериха явилась в кабинет директора и заявила, что у нее дома стульев нет. Саша подумал: "Вот сука!" Но сказал: "Да, берите. Штук 5-6, полагаю, можно взять". (Стулья были списаны с баланса, с потертыми сидушками и расшатанными ножками, так что этого барахла было не жалко). "Бери и подавись. Но трахать тебя я не обязан". Следом можно было видеть, как шептерихинские отпрыски бегут домой со стульями в руках, бегут и не таятся. А Саша подумал: как это хорошо: и врага уважить, и от мусора избавиться одновременно - это здорово. Это стратегия: мусором враждебную пасть заткнуть, даже посмеяться можно. В сельсовете смеялись, когда Саша рассказывал о стульях, о беспроблемной утилизации списанной мебели. [...].
  

36. "Вишневый ад забудет о тебе"

   Воровали в Кынь-Дале, как уже упоминалось, все и всё, что плохо лежит. Или лежит без присмотра. Когда Саша уехал в Носивобирск на директорскую учебу, то он оставил лодку марки "Крым" в ограде дома. Сама лодка долгое время служила в качестве водосборника для полива школьного огорода, но новый директор подумал, что плавсредство используется не по назначению, перетащил ее ближе к дому, в усадьбу, с помощью Кадашова отремонтировал "крымчанку", дело стало за приобретением мотора, бачка под бензин, весел.
   Но все эти хлопоты оказались напрасны. По возвращении с учебы обнаружилось, что лодка исчезла. Ее забрал себе, фактически украл местный качок Вышняк, дружок Шептера-электрика. Качок заслуживал "вышки" - высшей меры социальной защиты - расстрела.
   Этот Вышняк служил в десанте, где приобрел навыки убийцы, и поэтому мастерски забивал скот; на осенний мясоед его наперебой звали на забой домашней скотины, потом усердно потчевали водкой и кормили парным мясом. Вышняк сношал жену Рыжки, которую распечатал рыбак Оконечный. По поселку говорили, что, когда Рыжка подходил к дому, то из дверей выскакивал запыхавшийся и посматривавший на опозоренного мужа Вышняк: ни здрасте тебе, ни до свидания, а так, попользовался чужим, заповеди Бога нарушил и ушел, как хозяин положения.
   Вышняк хвастал, что ему всё сходит с рук: еще в армии он убивал людей: не понравившемуся сослуживцу совал в сумку с парашютом камень, и когда солдат совершал прыжок, парашют выбрасывало из сумки, вслед летел камень, который отскакивал от внутренней поверхности раскрывшегося купола и бил прямо в голову намеченной жертве. Мертвое тело приземлялось - ни улики, ничего. Только башка проломлена. Вот этот на деле - прелюбодей, и на словах - убийца, утащил не поставленную на подотчет, фактически бесхозную лодку. Ходил по поселку, с интересом посматривая на директора, с любопытством ожидая его реакцию, и даже как-то промолвил, что лодка неказиста оказалась: парусит на встречном ветру: сильно нос задирает, и надо сбрасывать скорость, чтобы избежать опрокидывания.
   Вел себя Вышняк так потому, что участковый оперуполномоченный Попиков, навещавший поселок раз в год, был ему родственником и всячески прикрывал вышняковские проделки. Сам Попиков, как появлялся в Кынь-Дале, напивался у Вышняка перегона и валялся на улицах. Некоторые деревенские, проходя мимо, незаметно плевали на бесчувственного стража, который, отоспавшись, отряхался, утирался, являлся на прием к начальнику и докладывал об успешной борьбе с кыньдалским самогоноварением. [...].
   Многое имущество для школы порою для того и приобреталось: оно мало использовалось или лежало без использования какое-то время, затем приходил срок для его списания, и после акта имущество переходило в личную собственность администратора, Так Сарочка, муж прежнего директора, увез с собой несколько ценных и полезных в хозяйстве вещей. Саша подумывал, что бы такое тоже прикупить, чтобы оставить у себя "на память", но кроме воздушного ружья и гамака, благополучно присвоенных, ничего не придумал. Да и возиться со всякой мелочовкой не хотелось.
   Впрочем, до прощания со школой, поселком и населяющими его чудиками было еще далеко. До Давида место матфизика занимал, упоминалось, педовский недоучка Васиев. Это был недоучитель из числа той сельской шпаны, которая едет в город за высшим образованием и обязательно попадает в педвуз, ибо поступить в другое высшее учебное заведение ей не позволяют полученные в деревне знания. А в педе им вобьют в головы кое-какой мусор и, оттарабанив 5 лет, а то и 4 всего годика, эти недоспециалисты возвращаются на малую родину, чтобы и родители были под боком, и можно было что-то попреподавать. А что, работенка нетяжелая, непыльная, плюс служебное жилье, дрова бесплатные и лампочка светит над головой. Таков был Васиев, таков и Тверишка, еще один сельский математик, осевший в Колпаче, и прочие учителя. Если Бизон, из таковской шпаны, попал за убийство под замес закона; Давид-бракодел до рождения третьей дочери (он тоже поработал на демографию, чтобы не загреметь с теплой койки и от молодой жены в армию под сапоги "дедов"; а то, что девочки только рождались, то сам виноват - таких в деревнях зовут бракоделами) спрятался в периферийной школе, то Васиев прибыл в Кынь-Дал без статуса высшего образования, без ромбика на груди, поскольку был туповат настолько, что строгие экзаменаторы не смогли закрыть глаза на глупости, которые он лепетал на экзаменах.
   К защите дипломной работы его не допустили, но отправили на отработку в глубинку, чтобы через годик неудачник, галяма по-местнному, повторил попытку и получил вожделенные синие корочки с реестром оценок, обозначенных длинным словом "удовлетворительно". Вот такой учитель-"рыбачок" с "удочками" за плечами нарисовался на пороге директорского кабинета. Что за кадр? Лицо смуглое (так как отец его - заезжий кавказец, об этом упоминалось уже), да и фамилия Васиев явно нерусская (какой-то кавказской народности), речь простовата (поскольку мать - местная, из Молодежки, села, в общем, не плохого, с хвойным бором, в нем в тапочках можно гулять и далеко зайти). Васиев хотел этот годик отбыть в родном селе, но в местной школе вакантных мест не было, а поскольку в Кынь-Дале алкоголика Нефедина смыло в канализацию истории, то для нового матфизика фронт работ оказался обширен: предстояло вести в школе всю математику, физику, черчение, да еще заочников по получению среднего образования. Греби деньги лопатой, особо не уставая и чего-то лопоча про иксы и игреки. Помимо учебной занятости Васиев успевал ходить на утиную охоту с тем купленным у матери Давида ружьем, как-то промочил ноги, увяз в болоте, замерз, подлечился водкой и наутро в школу не пошел. Что такое? Заболел? Чипцова, еще жившая через стену, зашла проведать пропавшего: заболел ли? Помощь ли какая нужна молодому человеку? Отнюдь. Васиев заверил, что завтра явится как штык. Явился. Ну и что с таким кадром делать? День прогула ему Саша из табеля оплаты вычеркнул, Савла известил, а что толку. На собрании Савл провозгласил, что учитель в Кынь-Дале хорошо охотится, и из-за этого в школу не ходит, и администратор мер не принимает. Вот, стоило об этом прогуле сообщать? Чтобы одна малая скотина дала пищу для разговора другой большой скотине? Затем свое ружье Васиев принес Саше на временное хранение, так как в гости к Васиеву пришел Усакин, который сразу схватился за ствол и не хотел его выпускать из рук. Ранее у самого Усакина ружье отобрал Герка-охотник: Усакин замешкался у лодки и не заметил, как хромоногий блюститель подошел, навел двустволку и категоричным тоном потребовал отдать незарегистрированное оружие, которое к тому же появилось в тайге не в сезон. Усакин, помедлив, отдал, грозя всевозможными словесами, какие на хромонога мало действовали. Васиевское ружье следовало принять, так как запоры на двери матфизика были никчемными, сам дом находился рядом с сельским клубом, где по субботам шли танцы с пьяными выкрутасами, и всякие гости приходили к Васиеву с самогоном, чтобы выпить перед танцами и поддержать знакомство с учителем, а, натанцевавшись, возвращались, чтобы донакатить. Ружье, стоявшее в углу комнаты, при этих визитах играло роль катализатора всевозможных эксцессов, и спрятать его было некуда (в комнате Васиева были стол, стул да кровать), а в подполе оно могло заржаветь, чего владелец допустить не мог. Так временным арендатором ружья стал Саша, он 2 раза ходил с ним в лес на проверку заячьих петель. Глядь, и живого зайчика подстрелить повезет. Васиев рассказывал, что раненый заяц перед смертью мяучит, как кошка. Но в зимнем лесу стрелять было абсолютно не в кого и не во что, да еще страх донимал: а вот Герка на тропе нарисуется; ведь в окрестностях он капканы на соболя, норку и хорька расставил, еще на "Буране" гоняет. От такого моторизованного да хромоногого далеко не убежишь. [...].
   С клуба, с сельской тусовки, Васиев часто приносил истории о том, кто кого побил, и кто с кем переспал. И вот ему рассказали, что продавщица сельпо Ворона - это хорошая давалка. Попросишь ее - она сразу и даст, ну просто без проблем раздвигает ноги. Даже из Карсука регулярно стали приезжать парни, чтобы пежить 32-летнюю гулеванку, пережившую трагическую кончину любимого.
   До этого Ворона рассталась с пьющим мужем - высоким мужчиной. Саше запомнился лексический эпизод, когда муж Вороны попросился поработать в школьной мастерской, чтобы ратовище для пешни сделать и пехло заточить. По окончании работы - а директор предоставил ему эту работу без оплаты, мало ли когда и в чем мужик ему поможет - Саша попросил ввернуть в патрон светильника новую лампочку вместо перегоревшей, и муж Вороны легко это сделал. "Тебе удобно, ты длинный, до всего можешь достать. - Я не то слово, что ты сказал. Я высокий, а длинным член мужской называют". Саша подумал: "А ведь права поганая деревенщина, права! Выбираешь общение с не равным тебе по уровню развития человеком, подбираешь слова попроще, попонятнее и доходчивее, а получается фактически оскорбление. Не всякое слово годится ко всякому рылу. Это тонкие, дальние вещи! Так запросто можно попасть в неприятность". Но - обошлось. Муж Вороны ушел долбить лед, рыбу в семью не носил. Супруги к тому времени развелись, и Ворона, как разведёнка - разженка или разженюха - стала безумствовать в поисках нового законного супруга или хотя бы просто приходящего мужика с нормально работающим половым аппаратом. Баба могла, и баба хотела. Ее безумство распространялось далеко.
   Как-то Саша пошел в лес на бурундучью охоту и услышал, что на тропе расположилась теплая компания. Это Ворона устроила выход на природу с распитием водки и пением песен, так что пришлось это место метров за 50 обходить по сугробам. Были другие истории с пением и водкой. И вот, Вороне, как будто, бог послал хороший кусочек: она нашла для супружества подходящего человека - местного, аборигенного, селькупа по фамилии Алитурмесов. Истовый парень оказался что надо: потомственный рыбак и охотник, по шевелюре - блондин, а водку совсем не пил, поскольку от малой дозы ему сильно плохело и всегда выворачивало. Но подходящий парень попал в смертельный переплет: по весне он с товарищем поехал на рыбалку, лодка наскочила на топляк, перевернулась и затонула. Выпавшая в воду парочка вцепилась в призатопленные кусты, а вокруг на километры - половодье. Товарищ сказал: "Надо выбираться". Селькуп отказался. Товарищ поплыл и побрел, карабкаясь и пролезая где можно. Через трое суток еле живым добрался до жилья. А Алитурмесова сняли с куста - синего и мертвого. Ворона до последнего не верила в смерть суженого, даже костюм не дала, чтобы переодеть покойника. Костюм был приготовлен на скорую свадьбу, а получилось на непредвиденные похороны. Вот и стала чудить беспокойная баба.
  

37. "Реки стоят, водку больше не пьют"

   Как-то Васиев подбил Сашу на поход в сельский клуб. Распили бутылку вина и пошли. Сашино появление вызвало ажиотаж: свежее лицо среди рож, примелькавшихся на дискотечном топталище, всегда притягивает внимание, а тут редкий гость - целый директор собственной персоной припожаловал. Ворона уцепилась за Сашу, а, чтобы не было это заметно, потащила компанию избранных к себе домой на продолжение банкета. Там крутили пластинки и что-то пили. Под лезгинку, звучащую из динамика с хрипотцой, Саша пробовал танцевать на носках, прикладывая кончики пальцев к плечам. Тощая, досковатая и незарная завклубом Моголина смеялась: если бы Саша обратил на нее внимание, то она стала бы танцевать с ним, а так знатный кавалер достался хозяйке; вот и прыскала со смеху обойденная подружка, оставшаяся в ту ночь наедине с холодной постелью. В полночь компания стала расходиться. Саша тоже пошел из дома, за который еще осенью шла борьба.
   В этом доме проживал Сарочка, смытый по осени в историю, и Ворона решила вселиться в оставленное жилье, так как после развода проживала в тяжелых условиях. Сарочка передал перед отъездом ключ от дома Рябухиной. Старушка держала оборону недолго: передала ключ Саше со словами, что устала отбиваться. Саша, как узнал, что учительский добротный и отдельно стоящий дом планируется отдать нуждающейся, но не учительской семье, то обратился к председателю: "Антоль Ивановиш, ведь так заведено, и в уставе школы написано, что в какой квартире жил учитель, то та квартира за школой закрепляется! - Да, это так. Но тут надо отдать. - А новый учитель приедет, где его селить будем? - Так не приехал же еще никто. Как приедет, будем думать". С таким же наплевательским отношением отреагировал на ситуацию Савл, сказавший, как отрезавший, что жилищные вопросы надо с предсельсовета решать и самому решать. Дескать, пора взрослеть, уважаемый! "Да гори оно синим пламенем..." Когда Ворона пришла к директору на квартиру, пришла, да не одна - привела за собой подругу, экс-комсомолку Моголину из числа многочисленного семейства пьяниц, которые сколько пили, столько и детей строгали. Старший сын Моголин, на которого Саша сабельку носил (а ее предпен изготовил), как-то тоже стоял перед порогом в Сашину квартиру, тряс дверь и грозился поджечь дом. "Ну, подожжет - в окно выскочу, в школе согреюсь". Но скотина погрозилась и ушла. Позже, по глухим отзывам сельчан, куда-то сгинула. Вернее, ему помогли сгинуть. И вот его гулящая сестра стояла на этом же самом месте в качестве группы поддержки для Вороны, вьющей гнездо.
   О самой Моголиной было давно известно, что она ездит на отдаленные делянки к лесорубам, чтобы вволю пить самогон и отдаваться в очередь хмурым изголодавшимся добытчикам древесины. "Гори оно..." - думал Саша, глядя в глаза двух женщин, одну из которых можно было иметь не только в виду.
   "Ключ! - требовала Ворона. - Ключ!" Сцена напоминала историю из детского фильма "Королевство кривых зеркал", где герои гонялись за ключами, чтобы вызволить из неволи мастера-мальчика, делавшего эти стеклянные отражатели.
   Иллюстрация к сказке красноречиво свидетельствует эпизод отъема ключа: Ворона наседает, мальчик сопротивляется. На заднем плане Жаба и Длинный, совсем как кыньдалские персонажи, с похожими кличками, тоже выясняют отношения. К чему Саше сопротивляться? Он отдал ключ, взвесив, что ждать учителя и дождаться - это дело поправимое в том плане, что приедет парень - его к Нефедину можно будет подселить, а девушку он поселит у себя. Хорошо бы хорошенькая оказалась - не как у прежнего директора, потешного парня Федорцова, ставшего администратором поневоле.
   По приходу Федорцова в кабинет Савла тот сказал ему заученную фразу: мне учителя не нужны, а требуются руководители. В итоге новоявленного кыньдалского директора школы заселили в проходную избушку (где через год жил Нефедин, через два - Васиев), а потом к Федорцову прислали двух девиц - молодых специалистов по начальной школе и русскому языку. Жить парню с двумя девушками пришлось весь учебный год, с сентября по июнь включительно, в одной комнате (поставили еще пару раскладушек), обе возжелали директора, а на селе заговорили о разврате в учительской среде: "Что, с двумя жил, и ни одну не попробовал?" Саша подумал, что в Сибири, однако, бывают шведские семьи. Выбор Федорцова-директора пал на русачку, а учительница начальных классов обиделась и уехала переводом в другой регион, откуда написала провокативное письмо бывшей сожительнице о том, что все-таки переспала с Федорцовым, когда та уезжала досдавать экзамены (это тоже была недоучительница). Русачка поддалась на провокацию, замкнулась и на письма и звонки жениха не отвечала. Федорцов отправился в Тонск, выбив административный отпуск, и кое-кое-кое-как убедил невесту в происках соперницы. Женился. Когда Саша с Митричем вез в Кынь-Дал лыжи, добытые с таким трудом, то встретил Федорцова в "Метеоре" с женой. Глядя на эту женщину, уже молодого специалиста, Саша думал: "Что он в ней нашел? Широкое конопатое лицо с вечной гримасой каприза". Фигурка, впрочем, проглядывала сквозь одежду и, должно быть, дама классно извивалась в позе всадницы.
   Федорцов приехал зимой, чтобы передать школу из рук в руки официально. Саша был рад, что хоть день отдохнет от тупых учеников: он отменил свои уроки, чтобы с прежним директором пересчитать столы, стулья, шкафы, пособия и прочее имущество. Затем директора сходили в магазин за бутылкой. Вечеряли у Саши, где Федорцову был предоставлен ночлег. Много чего рассказал прежний директор: что Пильчуки пьют (тоже мне открытие!), что пол в спортзале гниет (вот это было новое, Федорцову пришлось в совхозе просить брус для замены съеденной грибком матицы, на которой держался пол; Шашкин долго вспоминал этот брус, намекая, что прежний директор Федорцов брал брус "с возвратом", так что его сменщик Саша должен как-то отблагодарить совхоз возмездной отдачей; и Саша отблагодарил: купил в межрайбазе бобину кабеля, приволок на склад, где сразу нарисовался электрик Шептер, который стал просить этот кабель под разговор: "Вам-то кабель совсем ни к чему. - Так я и брал, чтобы отдать, но через согласование с Шашкиным"; Шашкин внял просьбам электрика и согласился на передачу: кабель он забирает с оплатой в сельсовете, про брус больше ничего не говорит на планерках и еще больше оказывает посильной материальной помощи школе, чего Саша и добивался).
   Позже Саша выяснил, отчего гниет пол в спортзале: весной талые воды с футбольного поля стекали под спортзал - отсюда и сырость, и грибок, жрущий матицы спортзала. "Ну, за три года грибок федорцовский брус не сожрет. А делать канал для отвода воды - дело утомительное и канительное. Вот уеду отсюда - пусть занимаются этим отводом и этим грибком. Гори оно...".
   Лежа на раскладушке, сытопьяный Федорцов говорил, что устроился с женой в Сосковку. ("Вот оно как! Федорцов в Кынь-Дале сошелся с русачкой, но что-то пошло не так: ведь русачка могла вернуться в Кынь-Дал молодым специалистом и забрать хорошую долю учительской нагрузки у Гали-Васи: 36 учебных часов делим на 2 учителя, получается 18 часов, а 18 - это норма для учителя, но это мало для Гали-Васи: ей на пропой деньги нужны; видя это, Галя-Вася интриговала: высмеивала Федорцова, который на линейке от имени Министерства народного образования - да кто ж на это его уполномочивал? - поздравлял педколлектив с Днем учителя; высмеивала администратора в других случаях и вставляла шпильки русачке, давая понять, что двум русакам, как двум пернатым в берлоге, т.е. в школе, не жить; поэтому Федорцов выбрал Сосковку, куда должен был распределиться Саша, но на Сашино место плотно села его молодая жена, а сам муж стал вести в сосковской школе математику; а Саше по наследству достались кыньдалские пьяницы-учителя и ученическое быдло, воспитанное криками Гали-Васи). [...].
   После очередного пьяного прихода Гали-Васи в школу на уроки Саша отстранил ее от занятий и попросил остаться, так как должна была подойти поселковый фельдшер якобы для постановки прививки - на самом деле Саша пригласил фельдшера, чтобы та документально удостоверила пьяное состояние учителя. Но Галя-Вася смекнула насчет фельдшерской засады и по-быстрому сдристнула. Доказать ее пьяное состояние было нечем и некем. Коллеги-учителя отказывались свидетельствовать в пользу администрации: "Вы отработаете и уедете, а нам тут с Пильчуками жить!" "А-а! - кричал Савл в трубку. - Ты даже документ добыть не можешь! А как ее уволить без документа? А?" С этой проблемой - как обуздать пьяную учительницу - Саша приходил в сельсовет, так как туда поступала зарплата школьным работникам, и бухгалтер согласилась с Сашей, что Гале-Васе за пьяные уроки можно денег не выдавать.
   Видели ли вы, читатель, как краснеет и раздувается лицо алкоголика, когда его лишают заработанных денег на законную выпивку? К этому Саша был готов, и перевел стрелки на сельсоветского бухгалтера, мол, это она Гале-Васе денег не выдает. Раздувшаяся донельзя Галя-Вася пошла в сельсовет и устроила скандал: "Отдайте мои деньги! - Вы пьяные на уроки приходите! - Докажите! Я в суд подам!" Эти нередкие пьяные эпизоды хоть волновали местное население, но дело по увольнению Пильчуков не двигалось с места. После Сашиного ухода Галя-Вася еще 20 лет работала в школе (и ты не поверишь, читатель!) ...Работала на должности именно директора школы, ибо после Саши ни один кандидат, даже самый зеленый, со свежими синими вузовскими корочками или уже потертыми и выцветшими корками, не претендовал на это место, а отбрыкивался всеми правдами и неправдами от руководства кыньдалской клоакой, где клубок из червей и змей могла возглавлять только самая большая гадюка.
   Так что стоило ли стараться не отдавать ключ Вороне? "Гори оно..." И Ворона пошла Сашу провожать до дома, после домашних посиделок после дискотеки, и по дороге светила Луна, было Крещенье, и Саша вспомнил свое стихотворение, посвященное учительнице Чипцовой, и усмехнулся, поскольку предмет страсти пал с высот пирамидальной девичьей груди, еще не захватанной грязными совхозными лапами, до засаленного подола ватника какой-то гАведной Вороны, топящей горе в вине и в кругу случайных долбежников ее вилочки. Еще в доме Вороны, в перерывах между танцами под проигрыватель, Саша тревожился: "А что четвероклассник - сын Вороны. Уснул ли? Вот то-то ребенку приходится туго, когда мама в загул пускается, особенно с директором школы, да еще под лезгинку". Но сын Вороны спал, так как был тихим примерным мальчиком, в меру туповатым, но куда же без тупизны в этой дикой дыре?
   Когда проводили школьную игру "Зарницу", и Саша шел по заснеженной тропе в лес, а впереди шел сын Вороны, и вороны вокруг каркали, напуганные наплывом людей, то Саша думал, что "мы идем - топ-топ, а я твою маму - треп-треп". В тот поздний вечер Ворона провожала Сашу и пришла к нему в дом, села на стул, баграш баграшом (грязная как свинья) и, не расстегивая засаленной фуфайки, пристально посмотрела в глаза, сказав при этом: "Я тебя сейчас ударю! - Зачем?" [коитус с Вороной].
   ...В сельсовете Сашу стали подталкивать к женитьбе, и он сам был виноват в этих тычках. Сидел на стуле, ждал председателя, зашла пара молодых пьяниц для подачи заявления на бракосочетание. После их ухода Саша промолвил: "Люди женятся; гляжу, не женат лишь я хожу". Пушкинская цитата упала на взрыхленную долгими сельсоветскими сплетнями почву: секретарша Антоль Ивановиша, уже не старая шашкинская проститутка, а новая - Ёлкина дочь, что была замужем за сыном орденоносного рыбака Комарцова, завелась с пол-оборота: "Так женитесь! Кто вам мешает? Вот на [полотерке] Люсьене и женитесь!"
   Саша очумело посмотрел на новоявленную секретутскую остроносую особь и продолжил гвоздить продолжением из Пушкина: "А кого же на примете, ты имеешь? Да на свете, говорят, царевна есть... А где тут у вас царевна? Люсьена, что ли? Вы это так серьезно говорите, что тошно слушать. В Кынь-Дале нет царевен, чтобы не можно было "глаз отвесть", царевны даже не подрастают. Зато дутые жабы в большом количестве квакают, но их целовать бесполезно: не невесты вылупятся, а новые лягушки или, что еще хуже, пупырчатые крокодилы. Я как Вий, никаких женщин не вижу. Трупы одни кругом!". Сказал и обвел пространство руками, показывая, кто тут квакает. Повернулся и ушел. "Да он штучка!" - окончательно ожабились в конторе толстые базлающие тетки, родившие и воспитывающие глупых, некрасивых, страшненьких дочерей, учащихся или уже взрослых, годных лишь для подкладки к пьяненьким сельчанам.
   Узнав о диком сравнении, Люсьена с остервенением стала орудовать тряпкой, возя ее по полам, тыкая в ноги, и бегать по поселковым улочкам со свернутыми в трубочку бумажками в руках. Когда ей на пути встречался пьяный парень с расставленными для объятий клешнями, то она вскрикивала: "О-о!" и обтекала приставучее препятствие стороной во избежание сочного слюнявого поцелуя. Стала обегать и Сашу. Другого быть не могло.
   Если за судьбу Люсьены-холостячки в сельсовете переживали нахрапом, то по отношению к практикантке Водяковой, навязанной Саше Савлом, просто окрысились. Когда Саша зашел в РОНО, то Савл указал ему на очередную фигуристую бабенку, прибывшую из тонского педа на учительскую практику. Савл уже и с попутной совхозной машиной договорился, и шофер - старший сын Герки-охотника, сидел тут. Не договорился Савл только с Галей-Васей, чтобы она учебной нагрузкой поделилась с практиканткой, оказавшейся русачкой. Шофер сам был холостяком, за него никто не шел замуж, даже страшненькие, так как он слыл дурачком. Поэтому дурачок с интересом поглядывал на женщину, строя планы, которым не суждено было сбыться.
   С русачкой доехали до Кынь-Дала без проблем. Чипцова, к которой Саша определил практикантку (у себя он ее поселить не мог, так как скоро уезжал на директорскую учебу, но наивно полагал, что эту кругленькую можно будет поиметь перед отъездом), немного покапризничала перед вселением. Однако вышло по-иному. Через пару дней Водякова перекочевала от Чипцовой за стенку к Нефедину: ее обаяли россказни учительствующего алкоголика о жизни, о чувствах, о любви. "Он гений", - заявила простушка, не разбирающаяся в людях досконально: где целый интеллигент, а где всего лишь "кусок интеллекта".
   "Почему эта женщина у учителя живет и в его одежде ходит"? - предъявляли претензии директору школы в сельсовете. Саша парировал: "Если вам что-то не нравится, пишите жалобы", добавляя про себя фразу о синем огне. "Я на нее аморалку напишу, - грозилась Галя-Вася, сама жившая в незарегистрированном браке, добавляя такие слова. - Вот и пусть после ее отъезда те часы, что у меня отняли, кто-то другой ведет, а я - нет". ("Куда ж ты денешься, пьяница, от халявных денег? Подхватишь эти часы и будешь работать, как проклятая, чтобы на бутылку проклятущей заработать. На пропой всегда средства нужны. А вести уроки можно абы как, криком - тоже"). Нефедин ходил радостный, в приподнятом настроении, поскольку негаданно и нежданно баба у него завелась, и великое воздержание закончилось. "Я с ней ранее был знаком", - врал матфизик, чтобы хоть как-то оправдать сожительство. Когда Саша уезжал в Носивобирск на директорские курсы, то он воспринял эту поездку как дар небес: есть отдушина от кыньдалского беспросвета.
   Насчет Водяковой, чтобы отвязаться, он заранее написал троечные отзывы о ее работе. В ответ Водякина написала оскорбительное письмо насчет "директора-пародии". Письмо принес Нефедин, приговаривая, что это не его дело - выдавать оценки, но они вот, в письме. Саша бросил письмо в пылающую печь, в которой синим пламенем догорал уголь; ведь надо было дождаться, чтобы синие огоньки прошли, и только тогда можно было закрывать юшку у печи.
  

38. "Вот и кончилось всё, рассоваться по норам пора"

   Большой отдушиной для Саши стали регулярные сборы директорского корпуса района в Карсуке, Колпаче и Носивобирске. Назывались эти мероприятия кустовыми совещаниями, встречами по обмену опытом работы и курсами по повышению квалификации руководящих работников минпроса. Профессиональная болтовня на этих совещаниях привлекала мало, вот разве что приглашенные специалисты из смежных ведомств давали кое-что. Начальник милиции рассказал, что задержали насильника, посягнувшего в одном селе на честь взрослеющей школьницы. (На деле Юраш, уже деружный милиционер, поведал подноготную: девушка вызвалась на соитие сама, дала сама, пришла домой сменить окровавленные трусы, сменила, а мать заметила, дата месячных не подошла еще - и родительница накатала заявление; а мужик был ни при чем: его попросили, он не отказался и залетел по закону). По специальности особенно втюхивали директорам гремевшую тогда систему оптимизации уроков, о которой сегодня у методистов все памороки отбило, прочно и надолго.
   В самом деле, что можно оптимизировать в случае, когда 8-классник успевает только по программе 3-его класса? Чтобы иметь на Савла верную дубину, да заодно чтобы себя от всевозможных наездов отгородить, Саша, как только вступил в директорство, провел контрольные срезы по русскому языку и математике у восьми-, семи- и шестиклассников. Дети написали работы таким образом: неуспевающие восьмиклассники выполняли вслед двоечным работам задания за седьмой класс, опять двойка - за шестой, пятый и т.д. В итоге возникла ясность: только программу третьего класса восьмиклассники, в большинстве своем, знали удовлетворительно. Пробелы выявлены громадные. Дети напрасно занимали учебные места, сидели на уроках и ничего не понимали в новом материале, они должны были сидеть на уроках двумя, тремя и четырьмя классами ниже. К внушительной пачке срезовых работ Саша приложил статистическую таблицу, где удручающее положение с успеваемостью показывали цифры.
   Савл аж присел, когда Саша доложил о результатах проверки; трясущимися губами затребовал ученические работы на просмотр, спрятал неуверенной рукой стопку работ в сейф, а потом решительно уничтожил - лично сжег на помойке, потому что ему надо было свою заднюю, филейную часть от ударов отвести. Саша был спокоен: теперь к нему с проверкой никакие роновские или облоновские проверяющие не приедут. Савл не допустит их: показывать им нечего и хвастать нечем: в Кынь-Дале переводят государственные деньги не только в совхозе, но и на образование, где также занимаются приписками и подлогами, свидетельствующими об относительном благополучии в учебном заведении; здесь ученический маразм из года в год крепчал, юные дурачки превращались в великовозрастных дураков. Недаром Галя-Вася расписывалась в бессилии поднять успеваемость, а на самом деле - в нежелании работать: "Мы на экзаменах, вместе с прибывшим инспектором РОНО, в руках держим ручки всех цветов: синего, фиолетового, бледно-синего, черного, чтобы на проверке работ за ученика исправить ошибки, чтобы сделать работу троечной, чтобы она зачетной оказалась". Нефедин, первый и последний год работавший в Кынь-Дале, справедливо комментировал: "С математикой - понятно, что если каждый год учителя тут менялись, то и спросить за пробелы не с кого. Но Галя-то-Вася здесь десятый год преподает. Почему она допустила такое положение? Бесспорно, она виновата!" "Она-то виновата, - ответил Саша. - А мне-то что делать? Здесь кричи, разбирай, критикуй ее - делай что хочешь, но эту русачку отсюда РОНО не уберет, поскольку кадр это хоть плохой, но зато постоянный. Да и дурачки потихоньку переходят из класса в класс, благодаря припискам и подлогам, шито-крыто, и это хорошо: процесс потихоньку идет, и коммунизм потихоньку строится".
   В связи с тотальной неуспеваемостью Саша собрал педсовет, на котором Галя-Вася мычала, а матфизик больше обычного разглагольствовал, впустую. Саша предложил публично устыдить родителей двоечников, чтобы дома хоть с применением ремня и зуботычин суки-матери и кобели-отцы заставили своих отпрысков делать домашние задания и учить правила. Для этих целей в совхозной конторе прикрепили ватман, разлинованный по позициям: список учащихся пересекался с основными учебными предметами. И каждый день дежурный учитель являлся в контору, чтобы проставить полученные учениками оценки.
   Шашкин сказал Саше: "Ко мне из района люди приезжают, разные проверяющие. Смотрят в ватман, что ты развесил. Удивляются обилию двоек и говорят, прикидывая, что на одного учителя всего по пять-шесть ребят приходится. И не могут выучить?" -- "Не могут, товарищ директор, ведь это советская система. Точно также и ты не можешь выйти в передовики со своим совхозным хозяйством. Каждый год у тебя миллионный убыток, что ты тщательно скрываешь. В магазинах мяса нет, а твои работники жируют: регулярно совхозную скотину закалывают, следуя принципу: как это, сапожник и без сапог? Как это, мясо выращивать, и куска домой не урвать? Плюс воровство и пропойство. Так и у меня: пьяные учителя, а то чаще преподаватели с жестокой похмелюги уроки ведут. Что ему или ей: отвел пару часов и забыл о школе. Потом за глаза ставят тройки и переводят идиотов из класса в класс. У тебя убыточное экономическое хозяйство, у меня образовательно идиотическое заведение. Так что тут логика по распределению количества учеников на учителя не действует, поскольку советская система сплошь алогична. Надо бы, по хорошему, всех твоих пьяниц и воров поувольнять к чертям, а мне - всех учителей, да заодно идиотов-учеников, зачатых в пьянках и в блуде. Вот только кто позволит? Тебе и мне. Вот и стенд с оценками я вывесил, чтобы пьяниц и блудодеев пронять, совесть у них за своих тупоголовых детей пробудить, чтобы родители заставляли своих детей учиться. А вышло наоборот: ноль родительских эмоций, да еще меня же логикой учительской нагрузки по школе тычут. Дыра - она черная дыра и есть, в ней всё проваливается: и логика, и арифметика, и нормального объяснения этому нет. Только миллионные долги у тебя, а у меня дураки остаются и благоденствуют".
   На директорских совещаниях в кулуарах Саша обсуждал с коллегами эту проблему. Что делать? Прежний директор кыньдалской школы, работавший в ней 11 лет назад, некий Вириянов ответил: "Кынь-Дал - это село дураков, поэтому учить надо тех, кто учится, а остальные пусть себе болтаются по школе, тихо сидят на уроках и не шалят". Вириянов показал приобретенные по блату лопасти для лодочного мотора, на что Саша с юмором спросил, что, мол, на этих лопастях до пенсии будешь докручивать? Оказалось, Вириянов уже одной ногой без работы, скоро уходит из школы и крутить эти лопасти будет на пенсии. И тут же предложил Саше перейти в его школу, так как без сменщика Савл его на заслуженный отдых не отпускает. Еще три директора, заслышав вирияновское предложение, также предложили возглавить их школы, так как работать им уж невтерпеж. Звали в Старо-Югово и в Маёвку. Саша понял, что директорская должность - это своего рода галерно-расстрельная работа, где гребешь, как раб на галере, и галера никуда не движется, поскольку застряла на отмели системных ошибок, которые ни исправить, ни обойти нельзя, а остаётся только мучиться и ждать контрольного выстрела в затылок.
   Поэтому в Сибири перекладывание ответственного поручения с плеч на плечи, без передачи на словах нюансов тяжести ярма, являлось нечто само собой разумеющимся обстоятельством, что напоминало уличную ситуацию, когда на вопрос прохожего: "Скажите, как пройти в библиотеку?" встречный человек из озорства определял вопрошающему направление в сторону бани. Позднее, когда Вириянов понял, что на его предложение Саша отреагировал инертно, то он не преминул заметить в компании директоров, что у Саши большие уже залысины. Саша не стал парировать -- к чему отвергать очевидное? Но внутренне обиделся за замечание старшего товарища и демонстративно отказал ему в ненужной вещи, заметив про себя, что этот мужчина становится стариком, которому на новых лопастях не до пенсии придется докручивать, а до смерти. Этот предпен скатывался в стариковство от ушей: Саша заметил, что у возрастных мужчин от козелка ушной раковины шли на лицо морщинки, наползая на виски, скулы и щеки, где морщинки превращались в глубокие морщины, и это остановить уже было нельзя. Разве что корректировать в косметологическом кабинете, но мужиков туда не заманишь. [...].
   Как-то в гостинице директора собрались для вылета в Колпач на региональный семинар. Один из директоров повел Сашу знакомиться со своим родственником - начальником райпромторга, который отвечал за производство извести. Ее, негашеную, производили путем обжига булыжников известняка в большой печи. Обжигальщики, стоявшие у огня, иногда приворовывали и приторговывали неучтенной продукцией, и за бутылку с ними можно было договориться. А поскольку Саше на школу ежегодно выделяли два литра спирта, чтобы спиртовки для лабораторных химических работ заправлять, но этой горючей жидкостью Саша распоряжался, что называется, "по-деловому". Химика в школе не было (а если бы был, то спирт он точно бы не жег - для этого есть сухое горючее), поэтому часть спирта Саша отпустил на известковые нужды. За бутылку разведенного спирта добыл у обжигальщиков два лишних мешка с известью. Об этом способе самообеспечения как раз за рюмкой-другой рассказал начальник райпромторга, который похвалил Сашиного товарища - своего родственника за то, что тот привел свежего человека, даже директора, а иначе бы жена стол не накрыла.
   Перед вылетом в Колпач Саша познакомился с коллегой из Тынска - села, соседнего с Кынь-Далом. Тамошней школкой командовал Яморский, тоже выпускник тонского универа, закончивший физфак. С Яморским Саша стал приятельствовать поневоле, так как больше не с кем было. Новый знакомый рассказал, что работа ему адски надоела: всё тоже: пьяные кочегары, тупые ученики, и он со скуки уже трахнул выпускницу, так как "она сама дала". Саша напомнил ему о словах начальствующего мента, рассказавшего на совещании директорам об изнасиловании ученицы, которая хоть и "сама хотела", но родители были против преждевременной дефлорации чада, увидели брошенные девочкой запачканные трусы в корзину для стирки и написали заявление. "Как бы не загребли тебя в каталажку! - Не, там другое! - Что же?".
   Оказывается, что трах с ученицей сыграл с кавалерствующим администратором другую злую шутку. Хвастливая дочь рассказала матери о половом контакте, а та, прикинув, что лучшего зятя на селе не найти, дала понять директору, что готова стать для него хорошенькой тещенькой. Под грузом матримониального предложения, похожего на ультиматум, Яморский стал тяготиться работой и пребыванием в Тынске, взял паузу якобы для раздумья насчет женитьбы на выпускнице и лихорадочно соображал, что же делать? Огласка ему была совершенно не нужна, а дело к тому шло с неотвратимостью порыва презерватива, находящегося в работе длительное время. Поездку в Колпач и чуть погодя в Носивобирск Яморский воспринял как долгожданную оттяжку. Он вообще всегда и везде всех встретившихся женщин имел, о последствиях не заботясь, приговаривая: "Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нам". Знакомился и трахал всё, что движется и дышит. О себе он мог сказать словами одного немецкого мыслителя: "Я северный ветер для спелых плодов". Позиционировал себя как польского пана, мол, корни его - в Полонии.
   В колпачской гостинице к нему пристала еще моложавая завуч какой-то школы со словами: "Братик! Ты мне напоминаешь братика!" И когда Саша ушел на ночевку к товарищу по военным послевузовским сборам историку Тиуру, которого встретил в колпачском магазине, то Яморский наутро похвастал, что поимел "сестренку": "Представляешь!? И на твоей, Саша, кровати!" Тиур звал на вторую ночевку - его уже мучила ностальгия по вузовским годам, к тому же ему надо было с кем-то поделиться насчет своей несчастной любви. На пятом курсе он, оказывается, влюбился в Сашину сокурсницу Лизюкову, которая еще на третьем курсе вышла замуж за местного парня, с квартирой, но парень оказался еще тот: бил ее, а Тиур переживал, не зная, что возлюбленную колотят, как колотили белье в древности, для подгонки молодого женского характера под мужнины причуды.
   Саше татарин Тиур продемонстрировал собственные карандашные рисунки возлюбленной, смахивающей на шамаханскую царицу. И рассказал, что после военных сборов, когда все курсанты стали младшими лейтенантами запаса и разъехались по рабочим местам, несчастный влюбленный тоже тронулся в путь - в далекий Экибастуз - туда, где в рабочей газете начинала трудовую биографию битая невеста. В пути Тиур познакомился с попутчиком-врачом, рассказал ему о ранах своего сердца и томлении души, и врач сильно посочувствовал национальному Ромео, так как ранее пережил похожую любовную драму. Встреча с невестой у Тиура состоялась, молодой специалист была шокирована приездом тайного воздыхателя, но во взаимности отказала. Безутешный Тиур вернулся под родительское крыло.
   Сашу расстроила эта история, поскольку он, как врач, также проникся к Тиуру, выслушивая затянутые ламентации сентиментального курсанта и поминая прописную карамзинскую истину, что и татарское сердце любить умеет. Родители Тиура - оба педагоги - поддерживали сына, как могли, привечая всех его немногочисленных гостей, накрыли для Саши прекрасный стол. За столом гость отмечал, что трудно сегодня стало найти хорошего товарища, единомышленника по учебе и образу жизни. [...].
   Вечером Саша пообещал выслать Тиуру книгу "Дипломатия Святослава" и впоследствии сдержал обещание. Его поразила огромная библиотека, собранная родителями Тиура, со стеллажами, выходившими в коридор - такая, что гость подумал: "Дайте мне еды и заприте меня в этой квартире на три года, я буду питаться и читать, и больше мне ничего не надо".
   Утром Саша проснулся, когда Тиуровых родителей и его самого не было - все они ушли на работу учительствовать, дома осталась младшая сестра Тиура, которой надо было в школу во вторую смену. Девочка предложила позавтракать. Саша пришел на кухню, где расставляла чашки юная хозяйка. Четвероклассница подняла крышку чайника, чтобы посмотреть, не закипела ли вода, увидела капли дистиллята и сказала: "Круговорот воды в природе". С теплым чувством любви Саша покинул гостеприимный татарский дом. Позже он позвонил Тиуру: его младшая сестра, взявшая трубку, даже сбегала за братом в соседний дом, чтобы приятели смогли переговорить. У Тиура все устаканилось: он нашел хорошую девушку, женился, обзавелся двумя дочками, стал жить по соседству с родителями и учительствовать. Заделался бардом, правда, филологической подготовки оказалось мало, рифмы выходили слабые. Пел татарский романтик о простых вещах: скоро расцветет сад, радость принесут птицы, а также о том, что сердце можно утешить словом, и с любимой жить рядом не одним годом. Для него предмет страсти заключался в разнообразных вещах -- в солнце, осени, листьях, мыслях. Если осень с летящими листьями связана прочно, то утверждение о том, что "ты для меня солнце" и одновременно "мысли", выглядит неестественно, предстает искусственным нагромождением слов. Сочетание конкретного предмета и отвлеченного продукта мозговой деятельности как-то выпадает из поля поэтического осмысления. Об этом Саша думал на досуге в директорской командировке.
   Перед тем, как разъехаться из Колпача, директорский корпус повезли в Торгунскую местную школу, как до этого возили в Озерскую, тоже местную - Саша был готов работать в обеих школах: в Торгуне отбывал ссылку декабрист Горбачевский, оставивший обширные воспоминания, а Озерская напоминала озерную школу английских романтиков и, значит, было много общего в условиях проживания в мокрых местностях с топкими берегами, судя по топонимам, и в Озерской можно было продолжить дело раннего английского романтизма, да заодно язык выучить, разбирая строфику Кольриджа или метафоричность Вордсворта в чарующих описаниях прелестей простой жизни на лоне живописных пятен воды, что ощущается даже в переводе. Так ведь около Сашиного дома озером разливалась Пожна: там весь июнь квакали лягушки, их концерты навели новоявленного "озерного" поэта на лирические размышления такого вида. [...].
   ...Тем не менее, мировая "озерная" школа могла пополниться два века спустя новым именем. Однако в Торгуне случился казус: Сашу и группу директоров привели на показательный урок к ...отцу Тиура, он вел математику. Урок был как урок, но один из рецензентов заявил, что на уроке недостаточно, вернее, совсем нет отражения последних решений партии, что Сашу неприятно шокировало, и Саша промолчал. Отец Тиура растерянно глянул на Сашу, что-то ответил, но окрик старшего группы дал понять, что возражения неуместны, замечание про отсутствие партийного момента верное, и товарищ учитель должен все поправить. Понятное дело, больше к Тиуру ночевать Саша не пошел, размышляя, что он промолчал - и щелкнули по носу одного человека, а попробовал бы защитить отца Тиура от дебилизма - щелкнули бы по двум носам. Так работала поганая советская педагогика.
   Вернувшись из Колпача, Саша почти сразу убыл в Носивобирск. Но до этого надо было провернуть операцию по назначению временно исполняющего обязанности директора школы. В голове вертелись кандидатуры: Чипцова - молодая, Нефедин - алкаш, Пильчуки - еще пущие алкаши, оставались Рябухина и Шептериха.
   К Шептер-недотыкомке Саша явился на квартиру, чтобы в домашней обстановке психика дамы не дала сбой. Саша предложил недотыкомке немного подиректорствовать, Шептеры стали активно отказываться: электрик, округляя глаза, будто его щипало током, говорил с придыханием: "Вон, когда тепловую систему разморозили в школе, сколько по поселку разговоров было! - Так ведь весна на носу, какие тут морозы? - Нет, нам боязно. - Ладно, отложим этот разговор".
   У Саши возникла здравая мысль: назначить не одного, а двух исполняющих обязанности: и Шептер, и Рябухину. Вызвал обеих дам в кабинет и предложил: "Будете работать в паре, ответственность на двоих и на двоих моя директорская ставка".
   При упоминании дополнительных денег за, в принципе, ничегонеделание женщины стремительно, со свистом при участившемся дыхании, согласились: действительно, получить за полтора месяца полтыщи, ничего не делая, кивая на соисполняющего обязанности - кто ж от такой синекуры отказывается?
  

39. "Мегаполис, мегаполис, много меди, много соли"

   В Носивобирск Саша уехал с легким сердцем: шесть недель он будет в цивилизации, в окружении нормальных людей, а со школой случись что - он не при делах, да и "гори-гори ясно". Это "гори-гори" скоро случилось. Когда Саша написал Шептерихе, чтобы та выслала ему бланки со школьной печатью для покупки стартового пистолета в магазине "Турист", то в ответном письме недотыкомка, выслала просимое и сообщила об инциденте - у школьной кочегарки труба упала, в "бантик завязалась". Когда Саша сообщил об этом товарищу Яморскому, с которым жил в одной комнате общаги носивобирского педа, тот нервно засмеялся. А Саша подумал: "А мне плевать, шесть недель - мои". И понеслась директорская учеба с дневными лекциями и семинарами, а по вечерам - с пьянками и перетусовками потертой колоды, когда один директор клеит директрису, создавая шестинедельную семью исключительно для совместного времяпровождения.
   Днем ничего нового: долбанная оптимизация по-гоголевски сидела на шее у оптимизации и ею же, оптимизацией, погоняла. Это был своего рода стахановский метод: в короткий промежуток времени всунуть в голову ребенка как можно больше ЗУНов (знаний, умений и навыков), как если бы предполагалось, что чем больше всовываешь в авоську продуктов, тем лучше, авось веревки не лопнут, голова не треснет, и содержимое не упадет в грязь, хоть из авоськи, хоть из головы. А ведь в конечном итоге падало и многое пропало!
   Из всего лекционного словоблудия запомнилось, как сотрудник из КГБ вещал поразительные вещи о диссидентстве в Сибири: кто-то писал на банкнотах антисоветские лозунги и пускал их в оборот, кто-то что-то печатал на машинке (Саша вздрогнул - как бы о нём не сказали!), а вот поэт-певец Высоцкий, стоявший в явной оппозиции к советскому режиму, почему-то не остался во Франции, когда ему туда разрешили к жене уехать. Психолог говорил о том, как правильно сколачивать коллектив, чтобы управлять общим мнением, манипулировать им, а если семейная жизнь стала однообразной, и эта монотонность стала угрожать браку, то надо изменить супругу, и тогда унылые ноты в супружеских отношениях исчезнут сами собой: вы посмотрите на супруга, или он на вас взглянет с совершенно определенным интересом. (Этот постулат способствовал скорейшему увеличению числа шестинедельных брачных пар). Еврей Миеровиц внушал громогласно другие поразительные вещи: как становятся серьезными лица, например, курсантов военного училища, когда на лекции им вещают о скорой стенокардии, если молодой человек хлещет водку стаканами. (Могилу этого еврея довелось увидеть вскоре на Заельковском кладбище, куда Саша пришел за компанию с родственниками женщины, которую он собирался назвать женой, но обошлось. Прямо у дороги разместился намогильный брусок, с датами жизни и смерти почившего лектора, который водку стаканами не пил, но чего-то дал дуба, похоронен возле берез, и только черточку между датами жизни и смерти после себя оставил).
   Примечательно, что из цивильных школ, которые располагаются в городах и в крупных поселениях, прибыли на учебу основательные, маститые, сами по себе администраторы, откормленные и насобачившиеся гнуть свою линию параллельно партийной, а из школок попроще, или совсем провинциальных и периферийных - в основном, зеленая молодежь, которая считала, что еще хорошо устроилась, а ведь их могли в более худшие места засунуть. Иметь ввиду, собственно, было некого. Из всей женской части директорского курса Саша и Яморский выделили двух молодух - обе завучи заштатных тонских сел Меженинковки и Сурги; одной пьяные трактористы хвастали, что зря учились, и без учебы они в пять раз больше учителя зарабатывают; другой, жившей в учительском доме барачного типа, пьяный учитель приходил в гости и просил интима, но она его выставила; их Саша и Яморский прозвали Вобла и Мымра; несмотря на отвратные внешние данные, обе кумушки флиртовали, но на секс не соглашались, боясь забеременеть.
   С таким дремучим подходом к естественным и даже обязательным человеческим потребностям Саша столкнулся впервые: наоборот, женщины попроще всегда предпочитали секс без средств контрацепции, замечая, что с "резинкой" - это как мёд через стеклянную банку лизать. А маститые кавалеры из директорско-завуческой среды уже разбились на пары, проводили время наедине, и дошло до того, что комнаты освобождались на время по расписанию, чтобы загулявший сожитель мог с обоюдной пользой провести оговоренное время с дамой, затем его сменял товарищ, приводивший другую - свою -- даму для аналогичного обоюдополезного времяпровождения. Некоторые дамы развели вкусовщинку и в выборе кавалеров использовали "метод хоккея". Они напрашивались в мужскую компанию, занятую просмотром по телевизору хоккейного матча, усаживались с предварительным удовлетворением на уступленный стул и живо интересовались, что такое "офсайд" и "буллит". Хоккействующая дама выбирала очередную партию на ночь, и на волне забитых шайб мужик, еще не отошедший от хоккейного азарта, горячо выкладывался в постели.
   Среди директоров, ранних и борзых, выделялся школьный администратор из Болобного, видный парень с бакенбардами во все щеки, прозванный "Пушкиным". Этот Пушкин активно цеплял студенток и даже позарился на секретаршу завкафедрой повышения квалификации, молодую оторву в мини-юбке. Естественно, мини-юбка задралась перед бакенбардами с печальным и неизбежным итогом в виде эстафетной передачи гонореи. Пушкин заметно погрустнел, все мужики ему открыто сочувствовали и тайно злорадствовали. Официально лечиться - это надо сдавать связь (оглашать в кабинете венеролога источник заразы), приглашать жену для сдачи анализов - а это уже развод, плюс скандалы - районного Болобнинского масштаба и факультетского педагогического Носивобирского. А злорадствовали по поводу: нам бы такая не дала, а тебе - дала, так получи по полной, с довеском! Поэтому Пушкин от баб отошел, глотал таблетки трихопола и печалился ввиду ближайшей неопределенности по поводу выздоровления. О проблеме подцепа ИПППП с радостью обсуждали директора, которые дичились баб и их кавалеров, но водочку попивать не чурались. Физрук-завуч (!) из Красного Ярца слишком любил жену и боялся, что ей на него стукнут: даже поездку на учебу в Носивобирск жена посчитала за измену. К какой-то директрисе, не выдержав любовной разлуки, приехал муж, пожелавший неожиданным визитом проконтролировать супругу: на свиданку комендант общаги выделил им отдельную комнату без белья, но зато с матрацами. А завуч из Аскино, преподававший математику зекам, рассказал, что вензаболевания передаются также от мужика мужику; у них в колонии даже сидели профессора медицинского вуза из Тонска, практиковавшие гомосексуализм и не бросившие этого занятия в колонии, к тому же распространившие триппер среди любовников в тюремных робах. А вот у карсукских выдвиженцев все было хорошо.
   Отскочив от Воблы и Мымры, Саша и Яморский обратили взоры на студенток, живших в остальных секциях на этаже. Активный Яморский, по старой студенческой привычке, без стеснения, как нож в масло, входил к девушкам и приглашал их на вечеруху, чтобы чаю, а потом пива попить. Заваривали чай тоже по-студенчески: трехлитровую банку с водой из-под крана нагревали открытой укороченной спиралью от утюга, бросали в кипяток горсть чая и закрывали банку полиэтиленовой крышкой. Через 10 минут чай был готов.
   - И долго у вас в общаге банка в виде чайника служила? - Долго, одна так три года подряд, оплыла даже от частого использования. - А что еще из экстремальных развлечений можешь вспомнить? - Факелы делали. - А как? - Сняв штаны, парень становился на четвереньки и кричал, чтобы подали горящую спичку. Спичку подносили к анусу, тем временем парень выпускал из себя воздух, который воспламенялся в виде факела. - Что это было? - Это метан! Даже плавки прожигало!
   Такой эпизод Саша увидел позже в американском фильме "Тупой, еще тупее" и тогда же узнал, что вообще-то метан в кишках человека образуется тогда, когда человек болен описторхозом, и именно деятельность паразитов меняет негорючий кишечный, но вонючий газ на полезное летучее, но без запаха ископаемое. (То, что при утечке метана распространяется вонь - это дело понятное: метан специально маркируют меркаптанами, зловонными газами, чтобы утечку обнаружить). На посиделках со студентками, широоко открывающими глаза на мир, такие приземленные вещи вызывали неподдельный интерес, но от демонстрации факела Яморский почему-то отказывался.
   Саша заметил, что между ним и товарищем произошло своеобразное разделение труда: Яморский идет на тырло (свиданку), ходит по комнатам общаги и клеит баб - Саша стоит в очереди за пивом; взобравшись на гору снега, Яморский орудует ломом и лопатой на субботнике, высматривая новых гостей женского пола - Саша в очереди за водкой; а поедут они в город и зайдут в магазин, так Яморский отдает ему свой портфель, а Саша его носит, как секретарь; да и баб под себя Яморский отбирает получше, а Саше достаются "крокодилицы". Скоро между товарищами произошла размолвка.
   В магазине Саша поставил портфель на пол со словами: "Твой портфель - ты его и носи. К тому же, нищие лакеев не имеют". Саша хотел добавить: "Тоже мне, выискался польский пан, хотя кровей ты собачьих". Но Яморский и без того обиделся, и оставшееся время курсов Саши дичился. Хватало и других знакомств. Со студентками Саша пытался завязать интрижки в том смысле, чтобы какую-нибудь выпускницу забрать себе в школу на вакансию географа, биолога и преподавателя немецкого языка. Однако выпускницы, млевшие в постели от молодого административного тела, махом соскакивали с крючка, когда узнавали, в какую глушь их зовут. Ехать в глубинку, в поселок без улиц, куда письма приходят с обозначением самого поселка и фамилии получателей - ехать в такой поселок - увольте! Понятное дело, каждой девушке хотелось иметь горячую воду и теплый туалет: женщины поймут, что значит с удобствами подмываться и, важное дело, не застужать над деревенским очком то хозяйство, которым должно рожать здоровое потомство.
   Когда Саша возлежал с дипломницей Мариной и, обхватив ее, не процеловывал ей лицо, ее губы сквозь густые, распущенные из прически волосы, но, запустив пальцы в вилочку девушки, производил петтинг, говоря, что Кынь-Дал - это первая ступень, это опыт, потом будет получше, что есть мохнатая лапа в Носивобирске, что всё будет хорошо; говорил и рассчитывал, что конкретные ласки в соединении с проблемными словами о деревеньке на пригорке произведут желаемый эффект, но вместо согласия девушка переходила к активным действиям, чтобы достичь оргазма, после которого, отдышавшись и осклабившись в мечтательной истоме, говорила, что в такую дыру, в населенный пункт с улицами без названий и с домами без нумерации, она точно не поедет. Вот как, оказывается, происходит: из проколупанной прорехи сыплются сначала удовольствия, затем негаданно прореха расширяется в провал, откуда ничего не сыпется, а, наоборот - образовавшаяся бездна заглатывает самого колупателя. [...].

40. "Это детских душ целитель, это добрый наш мучитель"

   Трагикопрозаическая фигура завРОНО оставила в карсукском образовании некий след, прерывистый и мутный. Савл! Куда более подошло бы ему имя сподвижника Христа, ранее гонителя первых христиан, а, вот же, ставшего немного погодя, апостолом. На пути к господу Савл сначала ослеп, помучился в ослеплении, настрадался, затем попросил Бога о прощении и прозрел.
   На него пролился свет, и исцеление наступило. Увы, наш Савл, настрадавшийся от советской дьявольской власти, остался верным слугой красного Сатаны. Небезгрешное происхождение героя начиналось там, где брала корни его харизма, внутренний стержень - из бесприютного детства мальчишки, родившегося в семье раскулаченного элемента в соседней Онской области. Эту бесприютность на склоне жизни смертельно заболевший завРОНО пытался запечатлеть в своих записках, непритязательных рассказиках, где представлен двуликий ребенок с ущербным сознанием, понявший основные законы советской мимикрии (стремиться быть коммунистом, но тихонько подгребать под себя, любимого), пытавшийся увернуться от обстоятельств и получавший по заслугам.
   Почитайте, как ранней весной Савл ребенком бегает босиком по лужам, чтобы посмотреть прилет лебедей, а на следующей странице уже идет охота на эту "красоту небесную": сидя в засаде с украденным у отца ружьем, мальчик выцеливает лебедя, чтобы добыть пропитание для себя и семьи, но его останавливает твердая рука соседа. У губителя птиц ружье отбирают, и пара хороших затрещин учит зареванного ребенка очередной советской истине, что не главное - брать без спроса чужое нехорошо, а главное - не попадаться. [...].
   Следует отметить, что отпрыск раскулаченных элементов с рождения был лишенцем, и по идее должен был окрыситься на власть, лишившую его родителей достатка и полноценной жизни, должен был отомстить также, как коммунисты резали, вешали и убивали, исходя из своего классового сознания превосходства над остальными людьми. Но - нет. Савл оказался бздиловатым, в подполье не ушел и диссидентом или тайным вредителем не стал. Подобных ему деклассированных элементов, типа товарища по педагогическому ремеслу Лаврухи, тоже приспособившегося в оплеванном виде верно служить власти, было довольно много. Когда Савл подрос, то поруководить колхозниками у него не вышло, так как здравомыслящего паренька не допустили к выборной должности из-за подпорченной анкеты.
   Зато подкулачник, окунувшийся в проблему сельского народного образования, стал нарабатывать себе авторитет, усиленно анкету отмывая. Раб, принявший условия работодателя, пахал на ниве просвещения как прикованный к галере гребец, и плеть редко гуляла по его согнутой спине, так как Савл старался хорошо опускать лопасть весла в воду, чтобы сделать руками правильный и полновесный гребок. Не сачковал. Его, врага рабочего класса, даже приняли в партию, глядя на галерное усердие, а когда освободилось расстрельное место завРОНО, партия кинула его на этот расстрел; бздиловатый педагог для порядка поупирался руками и ногами (а кто поумнее из коммунистов - тот в больницу залег, уехал в отпуск далеко и надолго, с продлением отпуска в связи с болезнью), но, как всегда, сдался, хотя переезжать в Карсук не хотел.
   В поселке Средний Васьган Савл хорошо устроился: хапал подписные издания, завел обычай на выпуске десятиклассников распивать с учениками бутылку водки, тару от которой с запиской о том, сколько стоила водка, зарывал у себя в ограде под окном, чтобы на следующий год откопать бутылку и сверить цену новой бутылки с ценой ранее выпитой, чтобы можно было сказать, что водка начётистой стала, комментируя меняющиеся водочные ценники: 3,62; 4,12; 5,25.
   Вглядитесь в его лицо в те годы - это лик немецкого солдата с ярко выраженными длинными скулами: характер внешне нордический, готовый уныло воевать, а вот бздиловатости не видно. По щекам Савла часто ходили желваки, так как расстрельная должность заставляла его нередко переживать за дикое состояние педагогики в районе, хотя бы на примере Кынь-Дала, с его учительским мордобоем. Однако, водя челюстями, Савл стал двуличным циником. Когда Саша к нему приехал, чтобы договориться насчет летнего отпуска (школе предстоял текущий ремонт, который за полтора месяца делали технички, и присутствие директора не требовалось), то Савл, выслушав просьбу, не возражал, чтобы отпустить Сашу на лето (шутка ли, 64 дня директорского отпуска!). Договорились, что достаточно представить в РОНО бумажку от Росказнева о том, что тот гарантирует и завершение ремонта, и пуск школы к началу нового учебного года. Пришло лето, Саша расписку у предсельсовета достал - тот не возражал присмотреть за ремонтом; в самом деле, чего молодому парню все летишко сиднем в деревне сидеть. Бумажка ушла Савлу, тот сразу приехал в Кынь-Дал с комиссией. Саша оторопел. Какая комиссия? Что за комиссия, создатель? А быть хозяином слову своему, это как? "Мы с вами так не договаривались, господин Михаев! - Ну, мы все равно посмотрим". Естественно, ничего покрашено и побелено не было. В предоставлении отпуска Савл мстительно отказал. Взятки захотел, или чтобы ему налили спирта из школьных запасов, которые он сам и выдал?
   Прибывший с ним инспектор по трудовому обучению Колотушкин, заглядывая патрону в глаза, стал подобострастно подпевать, что если школа не готова, то директора в отпуск отпускать нельзя. А ведь еще недавно Саша сочувствовал этому нескладному тщедушному работнику с большой болтающейся на тонкой шее головой, у которого трагически погибла дочь. Вместе с женихом она на мотоцикле поехала на Большую реку купаться, на грунтовой дороге мотоцикл попал под огромное колесо трактора-болотохода К-700. Невесту насмерть, жених подергался в конвульсиях пару дней и отправился вослед невесте справлять занебесную свадебку.
   Вот такая веселая история получилась: молодых провожали с оркестром к месту уединения большой процессией, заполонив главную улицу Карсука. И вот сейчас безутешный отец стоял и что-то квакал. Где, где найти и пустить такое большое, ка-семисотое колесо, чтобы укатать в землю всех лицемеров, дающих слова и переобувающихся на ходу, а также их верных подсирал?
   Савл: - Ну, хотя бы 80 процентов было готово!
   Саша: - Не было уговора, ни о каких процентах!
   Колотушкин: - Школа не готова, директора отпускать нельзя!
   Саша: - Вас тут не спрашивают, готова - не готова. Подробностей договора не знаете, а демагогию разводите!
   Колотушкин вспылил, как будто с того света его дочь за колокольчики дергала, мол, папа, не знаешь - не лезь. В середине августа Саша все-таки получил отпуск и вернулся в школу ...в ноябре.
   Ах, как вытянулось роновское рыло, когда запущенный Савлом бумеранг вернулся, хорошо щелкнув инициатора по выступающей нордической внешности. Первого сентября завРОНО сам открывал в Кынь-Дале школьную линейку, на которой катал желваки и толкал речь, лихорадочно соображая, где достать административные кадры? Весь сентябрь Савл слал родителям Саши телеграммы: "Вернитесь в школу!!!" Зачем? У Саши отпуск. Всё законно.
   Путем психологических умозаключений Саша выяснил происхождение июньского неадеквата со стороны Савла, который обжегся на Яморском и решил оторваться на другом молодом директоре, чтобы тот не убежал. Накануне Яморский явился в кабинет завРОНО за увольнением. Савл кричал, что он ему директорскую учебу в Носивобирске устроил, а тот ему такую черную неблагодарность в ответ. (На место беглеца волей-неволей поставили некоего инвалида-учителя Ярославного, у коего не было пальцев на руках, только первые фаланги, так как в пьяном виде учитель замерз на тынской улице, и обмороженные конечности пришлось ампутировать). Именно на волне бегства тынского молодого директора Савл решил устроить гонения на законопослушного самаритянина из Кынь-Дала. Решил власть показать и закрутить гайки там, где подтяжки не требовалось. Это был просчет завРОНО - гайка с сорванной резьбой в педсистему уже не годилась. Своим нажимом Савл потерял остатки уважения в глазах Саши, который если раньше немного шевелился в плане качественного функционирования учебного заведения в материальном и учебном планах, то после эпизода с главным действующим лицом - проституирующим гонителем, совсем охладел к школьной жизни и стал манкировать обязанностями администратора. Течет горячая вода в трубах помаленьку -- и срок отработки течет, и скоро вытечет.

Ill

41. "Что стоишь, качаясь, тонкая ибина"

   Уход-приход учителей в кыньдалскую школу был спонтанным: каждый год в педсоставе случались перемены: учителя менялись, как перчатки на ногах обезьяны, которой, собственно, перчатки не нужны. Не нужны были школе учителя-звездочки, с новаторскими идеями, горевшие на работе и жившие нуждами учеников и неустанно повторявших прописную истину Ницше: "Через медлительных и нерадивых перепрыгну я": в том болоте, куда звездочки окунали свои головы, чистое, доброе и вечное не посеешь. А случайные люди, типа алкаша Нефедина и недоучки Васиева, разные перекати-поле, и даром были не нужны. Старых же, засидевшихся кадров было тоже не жаль, так как они впустую молотили языками воздух двадцать и тридцать лет подряд, холя и воспитывая чудовищ.
   Учительница географии Рябухина начинала трудовую биографию в конце аж сороковых-роковых годов. Закрывая глаза, ставила тройки. И всю биографию не высовывалась. В скандалы не лезла. Жила одна. Ранее муж работал в колхозе, запрягал кошевочку и мотался по зимнику в Карсук, затем спился и умер. Дочь выросла, жила в Тонске и ждала мать, когда та выработает максимальный стаж для получения предельной пенсии. И дождалась. Саша обеспокоился, когда Рябухина сказала, что на следующий год ее не будет. "Надо бы этого ветерана отблагодарить! И как? Каким подарком?" Саша догадался - школьным имуществом. Договорился с сельсоветом: одну действующую швейную машинку "Зингер", которой со времен покупки не пользовались, списали с баланса, и директор ее торжественно, в кругу коллег, подарил ветерану. (Застолья не было - старуха была прижимистой). Юбиляр сразу позвонила дочери: "Вот, машинку дают, брать? - Если в рабочем состоянии, бери".
   Осторожность родилась раньше Рябухиной, потому-то она так зажилась в Кынь-Дале. Когда в паре со Шептерихой географ с отрадой делила Сашину зарплату, то ликовала не только ввиду этого неожиданного материального прибытка. А еще и тому, что все школьные скандалы в кругу змей-педагогов миновали ее: так, Шептериха на правах директора наседала на пьяницу-Нефедина, а Рябухина многоопытно помалкивала. В итоге недотыкомка попортила себе нервы, а Рябухина постояла в сторонке не себе в убыток. (После Сашиного возвращения из Носивобирска Нефедин был на взводе, выговаривая: "Шеф, уйми эту п*здобратию. Совсем заклевали". Но натравить на недотыкомку своего собутыльника - Моголина, матфизик отчего-то постеснялся). Долбившая ему череп Шептериха поняла, что зря согласилась директорствовать там, где одна пьянь и тишина, и открыто сказала это Саше, который только улыбнулся: дыру на время своего отсутствия на директорской учебе он все-таки сумел заткнуть, а там дальше, гори оно... Правда, проблему с упавшей трубой ему пришлось решать: две "обязательные" бабы даже-даже не попытались сделать первые шаги в поиске листового железа или другой трубы. Ни звоночка не сделали.
   По возвращении с директорской учебы, Саша подошел к упавшему сооружению для отвода дыма, и вырвалось непроизвольно: "Вот сволочи!" Трубу-то из жести сделали, она местами насквозь проржавела, но сумела простоять несколько лет. Нужна новая труба! Росказнев по-бабьи разводил руками в стороны с малограмотным выражением на лице отставного сварщика, которого чего-то наверх приподняли. (Саша вспомнил анекдот-присказку: если то дерьмо, которое тонуть должно, по поверхности плавает, а его еще наверх подымают - то как оно вонять-то должно?!) Савл тоже не помогал, бубнил одно: "Твоя школа - ты и думай". Саша додумался позвонить карсукскому директору дома культуры: "Здание у вас новое, труба у здания новая, а где старая труба, со старого ДК? - Старая никуда не девалась. Лежит себе на старом месте. - Ну, так я ее возьму? - Да берите, что хотите. Там, на развалинах, кто только не роется". Саша за пару бутылок разведенного спирта собрал четырех грузчиков (пятым и шестым стали Росказнев и сам Саша), договорился с Шашкиным насчет грузовой машины и совхозного катера и вперед! На месте труба оказалась хорошей - из миллиметрового железа, но длинной (в кузов она не влезала) и раздавленной посередине трактором. Саша посадил одного грузчика с зубилом и молотком у трубы, чтобы разрезать ее поперек на три части, чтобы комплектом труба в кузов поместилась. Кое-как, вшестером, загрузили основание трубы. Прибыли в Кынь-Дал. Шашкин усмехнулся, когда увидел сплющенную середину трубы, а Саша осклабился: по его наущению узкое место работник расширил сначала ломом, вставил в расщелину домкрат и, орудуя им, восстановил у сплющенного обрезка круглый вид. Оставалось сварить из трех частей единое целое. И ведь получилось, как ни усмехался Шашкин.
   В кабинете у завРОНО Росказнев, по-деревенски выпячивая грудь, рассказывал о трубной эпопее. Савл недоумевал: "Как же вы с ней управились?" Росказнев стал тянуть со словами: "Да, эта-а, с помощью, молотка, зубила..." Саша добавил: "И богоматери". Савл с интересом взглянул на кыньдалского директора, который проявил-таки организаторские способности и спас положение с выходом школы на новый учебный год. Еще была постановка заново сваренной трубы, ее подъемом командовал Шашкин, который густо матерился и искал глазами Росказнева, который, по его мнению, должен был командовать тракторами: один трактор трубу поднимал, второй - страховал подъем.
   Новую-старую взметнувшуюся трубу старуха Рябухина уже не увидела, уехала. Саша пришел в ее квартиру с намерением осмотреть покинутое жилье. Тащить из хаты было нечего: даже уличный градусник исчез со стены у входа в жилище. Один гвоздь, державший градусник за дужку, старая женщина выдернуть не смогла, а потому гвоздь остался на месте и часть пластмассового крепления тоже. Саша вспомнил, как на субботнике, организованном рачительным Росказневым, он с Митричем и двумя восьмиклассниками привез Рябухиной сельсоветские дрова, кои свалили у ограды, и старуха тотчас стала их носить и складывать в поленницу во дворе, а не то ночью топливо могли своровать. Никто ей не помогал в складировании: ни соседи, ни школьники; до поздней ночи под слабым неоновым фонарем моталась тщедушная фигурка в красном пальто. Но жалости к ней не было.
   Вспомнил Саша, как старушенция решила его обмануть: на осенних каникулах географичка исчезла из поселка, а перед занятиями вернулась, ничего не говоря. Саша вычел пропущенные каникулярные дни из ее месячной зарплаты, а когда Рябухина хватилась, что денег ей мало начислили, то раскудахталась, что не прогуливала она, а ездила в Тонск к дочери, и что она надеялась, что дни прогула Саша ей из летнего отпуска вычтет. Саша ответил, что о таких невыходах на работу надо заранее договариваться, а не молчать; надо было оформить административный отпуск и опять же договариваться, чего сделано не было. На самом деле хитрая старуха надеялась, что Саша ей простит откровенные прогулы: и деньги за месяц она целиком получит, и большой летний отпуск не пострадает.
   А на каникулах было чем заняться с учениками, главным образом, с отстающими. Перед каникулами Саша собирал учителей в учительской, и они коллективно решали вопросы индивидуальной или коллективной занятости. "Работаем запряжку!" - говорил Саша. Учителя недоумевали, а технички улыбались. Саша уточнял нравоучительно: "запряжка" - это работа до обеда, у нас - до часу дня, потом - все свободны. Хотел он также рассказать про "выпряг" - работу после обеда, и как в недавние еще времена рабочее время измеряли - приступеньками. (Крестьяне измеряли в поле длину своей тени ступнёй ноги, говоря при этом: "25 ступеней войдет в мою тень, и шабаш, иду домой"). Хотел поделиться старыми знаниями, но понял, что это коллективу учителей не надо. Право, зачем метать бисер, который никому не нужен? Метать не в кругу единомышленников - но в клубке урокодателей, кумекающих как бы выпить, схалтурить, обдурить. Но школа на каникулах нехотя, но работала.
   С утра Митрич чинил спортивный инвентарь, Шептериха и Чипцова играли с младшеклассниками в познавательные игры, а Галя-Вася, думавшая отлынивать, получала персональные задания: например, научить детей правописанию букв "О" и "Е" после шипящих. "Лично проверю, как за каникулы правило выучили". И Галя-Вася также орала в классе, но что-то делала, иначе перед коллегами и вовсе стало бы неудобно: семь дней долбили правило для директора и не выдолбили. В последний день каникул Саша заходил в сборный класс и читал диктант, который знал наизусть.
   "Становилось свежо, и мне пора было отправляться в дорогу. Пройдя сквозь густые камышовые заросли, пробравшись сквозь чащобу ивняка, я вышел на берег хорошо знакомой мне речонки и быстро отыскал свою плоскодонную лодку, которую друзья в шутку прозвали китайской джонкой". Далее в тексте шли контрольные слова: холщовый мешочек, тушенка, черный, бечевка, копченая и сушеная, сгущенное, жесткая щетка... В итоге успеваемость, хотя бы по одному правилу русского языка, подросла. Могла тем же самым подтягиванием по географии заняться и прогульщица Рябухина, но старушка решила схитрить, и, судя по всему, ранее это у нее прокатывало. Вот какая старая змея выросла в поселке, но Саша ее раскусил, что напомнило ему эпизод из киплинговского Маугли.
  

42. "Сторож взял Нага на палку и выбросил Нага на свалку"

   Старая пресмыкающаяся, сплюнув сточенные и уже не ядовитые зубы, убыла - взамен прибыли новые две змеюки. Старая уж больно напоминала кобру Тхунх, что означает "старая колода" - из истории о Маугли, когда возмужалый мальчик напоролся на пожилую гадину в пещере с сокровищами. Старая колода исчезла, а две новые кобры появились. "Наг" и "Нагайна" прибыли на "Заре" под вечер. Этих надо было не рублем наказывать, а неотлагательно и просто удавить, как это сделал другой проворный киплинговский герой в пушистой шкурке.
   С катера сошла и на берегу Большой реки нарисовалась супружеская пара - преподаватель немецкого языка и ее муж, человек упитанный и, как показали события, чрезмерно ленивый, настоящий балантряс. Саша сам сходил с этой "Зари" и в толпе примелькавшихся поселковых рож заметил две новые - пара тужилась с большими сумками, и никто им не помогал. Это Савл направил в Кынь-Дал очередную беду: чету Цыбанковых.
   Неказистая, похожая на татарку женщина была выпускницей кафедры иняза тонского педа, год назад уехала по распределению в Морякскую школу под девичьей фамилией и поняла, что ничего хорошего среди пьющих и чумазых ремонтников судов ей не светит. Она присмотрела в чужой семье мужика, непьющего, зато больного печенью, совсем не расшибана (лежащего пластом больного), и сманила его. Пара побежала подальше на Север от оскорбленной и брошенной жены, грозившей убийством. Когда оба супруга выгрузились на берег, то Саше подсказали, что это новые учителя в его школу. Так ведь и этим учителям показали на Сашу, как на директора школы: "Вон ваш директор". Поскольку до поселка предстояло идти три километра по раскисшей глине, Саша подумал, что, вот, и сумки тащи этим вновь прибывшим, возможно гадам, и предчувствие его не обмануло. Но пока все шло своим чередом и в руку. Один из механизаторов встречал с "Зари" гостей и подогнал к берегу трактор для доставки: в кабину людей разместить уже было некуда, но сумки тракторист взял, сказав, что выгрузит у совхозной конторы. Женщина сначала встрепенулась, боясь, что поклажу украдут, но Саша успокоил ее тем, что попросил одного ученика присмотреть за доставкой багажа к совхозной конторе и постеречь его до прихода хозяев. Всю пешую дорогу в поселок гости молчали. [...].
   Цыбанкова, как молодой специалист (кстати, этот статус потерявшая, так как распределенное место работы она покинула без разрешения), собиралась вести уроки только по специальности - всего 10 часов в неделю с расчетом на то, что до ставки (18 часов) ей по закону доплатят. Но Саша сразу пресек эти поползновения лени, сказав, что нагрузку надо тащить всю, как Митрич, вот, со своей физкультурой, заодно биологию ведет. А сам директор, вместо литературы - историю толкает, поскольку это требует производственная обстановка. Немке было поручено ведение непрофильных дисциплин -- географии и химии, причем с такой поблажкой, чтобы Цыбанкова на уроках читала только учебники; прохождение этих предметов целиком и полностью являлось делом совести учительницы, так как, Саша заверил, их преподавание проверяться не будет. Когда приехала роновская проверяющая, проверяющая химию и биологию, и попросилась на эти уроки, то Саша ее отговаривал от посещения и биологии, и химии, но убедить в том, что не специалисты преподают и ловить там учительские изыски не стоит, не смог. Митричу было все по барабану, а немка посмотрела на директора круглыми глазами, когда тот проводил проверяющую к ней на урок. На разборе в учительской эти глаза наполнились слезами, когда проверяющая восклицала: "Вы на химии про железо говорите, так хоть гвоздь ученикам покажите!" А когда разродившаяся криком дама уехала, то Саша вызвал расстроенную женщину в кабинет, показал исписанную роновскими претензиями бумагу и сказал, что это хорошо, что бумага вот, на столе лежит, она всё стерпит, но терпеть долго не будет, так как сгорит в печке: на растопке от нее больше пользы будет, чем на столе или в сейфе. "Вам всё понятно? Идите и работайте, читали учебник и дальше читайте, вот и всё".
   Помимо чтения учебников Цыбанкова надела туфли-шпильки и наставила на полах дырочки, и технички стали жаловаться, что немка так все полы истыкает. Саша не стал делать замечаний. На два оставшихся года этих полов еще хватит, а там - ясен перец... На всякий случай Саша сделал запрос в Морякскую школу. Девичья фамилия Цыбанковой оказалась Краснопёртова, набор проявленных деловых качеств - ожидаем: своенравна, с большим самомнением, кляузничает, работу бросила, чужую семью разрушила. "Ох, и хлебну же я!" - подумал Саша. А стоило ли ожидать лучшего? Лучшее-то кто отдаст? Наоборот, все избавляются от плохого: выкинут мусор за шервик, и течение его унесет вниз далеко-далёко, на Север. Поэтому на низовой периферии региона оседали и ротировались алкоголики-учителя, вроде Нефедина, недоучки-двоечники типа Васиева, и прочий галямный наброд, который нигде и никому даром не нужен.
   Самого Цыбанкова, человека со средним образованием, Саша устроил на место выбывшего трудовика, татарского изменщика, пьяного прелюбодея. Дополнительно кочегарить у водяного котла муж немки категорически отказался: "Я не ишак!" О том, что Цыбанков далеко не ишак, вскоре заговорили в поселке в полный голос, комментируя следующую картину: он и она поднимаются от Чмора на косогор к дому, и в руках у жены, худенькой и астеничной, два полных ведра воды, а муж идет рядом - пустой, сердцем и руками. "Такого в Кынь-Дале не было!" - резюмировал наблюдаемую сцену свидетель Шашкин. К немке местные приставали с расспросами: "А что муж-то? - А ему нельзя поднимать тяжести, у него печень больная, описторхи у него. - Да у нас у всех описторхи".
   Даже когда у пары появился отпрыск, Цыбанков не пошел, как порядочный и радостный муж, встречать счастливую жену со свертком в руках. (Этот сверток - сынок, вырос и развернулся в здоровенного и нескладного долбака в речной тельняшке и с длинными загребущими руками, перед коим на столе и самовар, и блины в стопке подпрыгивают, чтобы в рот запрыгнуть). От места высадки с санитарного вертолета на пологом берегу Чмора ее проводил до дома посторонний мужчина; по колено в уброде, глубоком снегу, молодая мать с провожатым добрели, обходя набои, те же сугробы, доплелись, наконец, до жилья, зашли в дом, и - нате-здрасьте! - а муж-то дома на диване лежит! Ногу на ногу закинул! Во как! Но - это дела семейные, кто там кем помыкает, кто там как живет - это дело интимное. Но вот в кабинет директора вошла Надёжа со словами: "Что это за учитель труда? Детей в снег толкает!" Что такое? Выяснилось, этот учитель повел детей по глубокому снегу в лес по узкой тропинке, с ручными пилами, лесины валить. Это называлось у него заготовкой пиломатериала к урокам. На обратной дороге с обломанными палками и обрубками веток дети пошли по тропинке обратно и не уступили ему, корпулентному мужчине, дорогу - так он толкнул в снег дочку Надёжи, пятиклассницу. Сбросил препятствие с пути, как разогнавшийся паровоз, пробивающий в завале дорогу.
   Саша поговорил с пострадавшей и другими детьми - они подтвердили, что учитель не только толкнул, на уроках он к тому же дерется. Оба-на! Разговаривать с таким трудовиком было бесполезно: в самом деле, не всякую дыру чем попало требовалось затыкать: педобразования нет, среднего специального - тоже. Детей не любит. Вместо того чтобы самому бить баклуши (делать деревянные заготовки для уроков), зачем-то привлек детей (много ли они лесин нарубят, да принесут, да еще девочки, а техника безопасности?), да еще рукоприкладствует. Цыбанков оказался фруктом совсем не съедобным, несовместимым даже со школьным натюрмортом из пьющих коллег.
   Как-то Васиев принес в школу дополнительное вино, чтобы было чем добавить на какую-то красную дату. К компании к директору, Митричу, матфизику, когда женщины разошлись, а техничка вымыла полы и тоже ушла, добавился Цыбанков, вовсю считавший себя учителем. Приставший к учительской корпорации стал бахвалиться (как беглый зек - зарезанными душами), как он, о своем учительстве не помышлявший, был осужден за какое-то преступление и отбывал "химию". Саша это запомнил, посчитав, что признательные сведения ему пригодятся, в случае чего. И когда история с толчками детей возникла, Саша решил задействовать самопризнание Цыбанкова для его дискредитации: если о судимости трудовика узнают в РОНО, то его уволят за профнепригодность. Для этого нужны были точные данные, за которыми директор школы обратился в районную прокуратуру (откуда дядя, как мы знаем, уже выехал прокурорствовать в другой район области). Звонок туда поставил Сашу в тупик: в прокуратуре посчитали, что ранее судимый, с погашенной судимостью субъект имел право на любую доступную работу, в том числе с детьми.
   Удивленный администратор попросил их сделать запрос о судимости, чтобы до конца все проверить: и тяжесть статьи, и возможные рецидивы, чтобы на руках оказалась железная справка, с помощью которой можно было бы управлять скандалом. Нехотя, с явным нежеланием из прокуратуры запрос направили; пришел ответ, пересланный Саше, бумажка вещала, что Цыбанков никакой судимости не имел: он просто наплел на себя, пытаясь создать под собственным расплывчатым водянистым имиджем хоть какой-то авторитетный фундамент. Но ожидаемый слушок по поселку пошел: надо же, судимый учитель труда и математики, да еще без образования.
  

43. "Школьные гады чудесные"

   Однако до того директору школы опротивел пухлый ленивец, детский толкач и чурающийся поднимать тяжести (не тяжелее столовой ложки) человек, что Саша только спал и видел, как из школы пинками в толстый зад он выпроваживает это гадкое лоснящееся лицо. Взяв человека в должность, уволить его оттуда, сковырнуть его не столько трудно, сколько невозможно. Цыбанкова пришлось терпеть до конца учебного года. (В этот период Саша узнал, что труды с упоением вел Бучков, работавший в совхозе составителем строительных нарядов. Жена Бучкова заведовала фельдшерским пунктом, как-то явилась в директорский кабинет с пипеткой в руках, чтобы закапать в нос вакцину от гриппа. Саша подчинился, что фельдшер восприняла с удовлетворением и сказала, что на Нефедина и Галю-Васю она протоколы составит за неподчинение по вакцинации с последующим штрафом в 20 рублей. И ведь оштрафовали не привившихся. Это была своего рода месть: ранее трудовика Бучкова уволила из школы прежний директор ввиду отсутствия у него должного образования, да еще Бучков детей к циркулярной пиле допускал. Докапывалась, докапывалась и выперла. На освободившееся место сел ее муж Сарочка. Саша предложил Бучкову вернуться в школу и преподавать любимые труды, на что мужчина ответил резким отказом. Он сильно обиделся за то бесцеремонное выкидывание с работы. Запомнился он еще тем, что имел во дворе машину ВАЗ, но на ней летом по поселку и зимой до Карсука не ездил - берёг легковушку; запомнился и тем, что, строя дома для совхозников, украл от каждого дома по 4 бруса, т.е. сделал потолки пониже, а украденное куда-то пристроил. Говорили, что так он собрал брус на постройку личного дома в Колпаче, куда вскоре вместе с семьей перебрался. Жили Бучковы в доме на двух хозяев: на одной стороне располагался медпункт, во второй - семья Бучковых. Фельдшерица сама за полставки драила в медпункте полы - они копили деньги на переезд. После их выезда квартиру занял тракторист Лимбух с семьей, уже перешедший кочегаром в школу).
   До эпопеи с толканием детей в снег Саша надеялся, что с парой Цыбанковых у него возникнет взаимопонимание, и он сделал еще одну ошибку: поручил Цыбанкову вести математику у школьников и заочников: не пропадать же халявным деньгам! Недоучку Васиева призвали-таки в армию, так как отсрочки в виде диплома, несмотря на работу на периферии, он не имел. Недоучка убыл на Дальний Восток стеречь границу с Китаем, челночить вдоль контрольно-следовой полосы. Занятия с заочниками учителя довели кое-как, и деньги Саша начислил: по математике оформил ведомость на убывшего Васиева, с которым шла нормальная переписка. Саша даже отправил забытые новобранцем вещи матери Васиева в Молодёжку. И сын сибирской женщины и заезжего кавказца поблагодарил за содействие, но вскоре об этом забыл. В своих письмах Васиев-погранец стал борзеть: требовать, чтобы для армейских корефанов Саша приготовил рулон бархатной бумаги, пусть возьмет ее у какой-нибудь пионервожатой, и гонец ее заберет, чтобы им дембельские альбомы делать. (Никакой бумаги не было, не было и гонца). А по демобилизации, когда Саша уже жил в Носивобирске, из Карсука от дембельнувшегося Васиева пришло письмо, начинавшееся словом: "Здравствуй" без обязательного восклицательного знака. Далее, со следующей строки, адресант обращение к адресату пропустил и перешел к угрозам. Оказывается, дембель сходил в бухгалтерию РОНО и глянул в ведомости по заочному обучению, по которым он якобы получил деньги за заочников, и нагло потребовал всю сумму вернуть. Совесть погранца не дрогнула: уроки-то он провел не все, но потребовал всё. Саше это грозило неприятностями юридического плана, чего не хотелось. "Ну, что ж, - подумал Саша. - Месть, это блюдо, которое подают холодным. Так что немного подождем".
   Саша выслал вымогаемую сумму с обратным уведомлением о вручении, дождался ответной подписи о получении денег и сообщил в компетентные (милицию и комсомол) органы насчет незарегистрированного ружья, которым Васиев дорожил, но обзавестись охотничьим билетом наверняка еще не удосужился. Подробности сообщения были таковы, что на допрос потянули не только самого Васиева, но и мать Давида, который-то и "капнул" Васиеву насчет зарплатных ведомостей. Торговке оружия беседы в милицейском кабинете здоровья не прибавили. А вот Васиева мусора чего-то поберегли: не стали обыскивать дом и изымать оружие, заводить уголовное дело, "палку" себе делать, а ограничились звонком нарушителю закона и обязали его явкой в органы с одномоментной выдачей оружия, что перепуганный дембель по-военному четко исполнил.
   Помимо этого, его, как кандидата в члены партии (где он собрался карьеру делать; вот же, лезли в партию всякие недоучки и партию потом развалили!) вызвали на ковер районного бюро, где проштрафившийся инструктор комсомола (он туда уже пробрался) стоял с низко опущенной головой и невнятно мямлил насчет своего преступления. Саша почувствовал себя удовлетворенным: враг лишился сторублевого ружья - это раз, и два - на коврике потоптался, секомый строгими ленинскими догмами, что тоже сотняшки стоило. По совокупности, материальный момент мести удался. Ну а то, что доносчик Давид надулся за мать, - так он сам и виноват - в том, что первым запустил бумеранг, ударивший в итоге по крышке гроба его родительницы. Старуха не вынесла позора милицейского дознания, пришла домой и вскоре окочурилась. Зато домик сразу освободился, который через год занял сын-наследник с разросшимся семейством. Родил вторую свою (или не свою?) девочку, условие для длительной отсрочки от армии выполнил и слинял из Кынь-Дала.
   Всё и всегда идет к лучшему. То, что Цыбанков денег не получил за заочников - дело нормальное: к тому времени Саше было плевать на семейный бюджет Цыбанковых: на новый учебный год директор определил трудовику 8 рабочих часов - вести труды только у мальчиков, а вот труды у девочек поручил Чипцовой, которая показательно и непритворно обрадовалась лишней копейке. Ленивец пришел в кабинет и клянчил: "Добавьте мне часов! Что вы мне определили нагрузку как пенсионеру? - Идите и работайте с мальчиками. А мало денег, увольняйтесь и ищите работу поденежнее". После этих слов супруги Цыбанковы ударились в писание кляуз о зажиме директором учебной нагрузки и нехватки денег на проживание. Писали сразу в облОНО; оттуда жалобёжку направили в РОНО, приехала роновская инспекторша и пригласила в кабинет спорящую сторону. Цыбанкова настаивала, что вопрос должен решать представитель облОНО, а не РОНО. Это роновского инспектора настроило против просительницы, которую окоротили словами, что она "перепрыгнула через голову": ведь жалобу в РОНО, в первую инстанцию, она, по дурости, не написала. В ходе разбора логика восторжествовала: администратор школы оказался прав: он распределяет нагрузку с учетом того, что мальчики учатся строгать и пилить, а девочки постигают науку вышивать крестиком и готовить вкусный борщ. С видом рабыни, которой дома помыкают, а тут ей еще публично плюнули в лицо - немка покинула кабинет и побитой собакой поплелась к лежащему на диване мужу, чтобы вовсе не обрадовать его.
   Вскоре Савл переводом в рыбную артель уволил Цыбанкова от преподавания вообще. Артель рыбачила на свой страх и риск, мужиков с мелкоячеистой сетью застукал ретивый инспектор рыбнадзора Куялов: за выловленных чалбышей и кострючишек - мелких стерлядок и других незаконников -- артели насчитали внушительный штраф в 21 тысячу рублей, который мужики солидарно разделили. Цыбанков, говорили, сильно матерился. Немка просила у Саши дополнительного заработка - строгий директор ей ничего не предоставил. "У вас есть 18 часов? И достаточно. Можете подавать очередную жалобу - пишите сразу в ООН". Сказано это было в коридор, куда вылетела немка, чтобы все слышали и видели вновь побитую собаку, которая умела тявкать, но не кусать. [гады в могилах].
  

44. "Мужчине послана Сварогом поэзия звенящего копья"

   Куда Саша бежал от пьяниц, дебилов, интриганов и прочих двуногих, заполонивших поселок? В тайгу. Она лечит. В ней есть кедры, которые не обхватишь, а обходишь вокруг 16-тью и 18-тью шагами. И чем больше они стремятся к свету, тем глубже впиваются их корни в землю. Путь в лес близкий. Пройдешь по деревянному тротуару улицу, мимо домов, откуда льются пьяные вокализы или доносится отборный мат перебранки, минуешь околицу, где бензопилами "Дружба" дружно режут дрова и складывают временные кладушки, невысокие, метровые поленницы дров для замера нарубленных кубометров. За околицей стеной встает сначала мачтовый сосняк, переходящий в смешанный лес - таволган - с пригорками и опушками, полянами и ручьем. Влево пойдешь - уткнешься в нефтепровод Алексашкино - Тонск - Анжерка. Вправо - выйдешь на берег Карги. Разумеется, ни за чем в лес может позволить себе ходить лишь романтик, а жизнь в тайге учит, что нюхать цветы - занятие не сытное, прибыли никакой не приносит и запасов на зиму не прибавляет.
   Саша пробовал совместить в себе реальное и романтическое, свести в единое целое эту дихотомию практического и духовного, но потребительское начало взяло вверх. Тем более, там и сям в кедраче можно было встретить самодельные, а какие же еще, чехмари (большие колотушки на лесинах), оставленные с прошлогоднего боя шишек. Ими били по стволам, собирали кедровый урожай, шелушили шишки, копали ямы, в которых разжигали угли и на противнях калили орехи. А Саша стал охотиться, не как Герка или какой браконьер. Он узнал, что доступный для добычи расплодившийся бурундук не только в изобилии объедает кедрачи, но на охоту на него не требуется никаких разрешений. Ружье Саша взял из школы - воздушное.
   До этого ему в наследство досталась старая духовка с растянутой пружиной, которая скоро вышла из строя. Сначала в стволе застряла свинцовая пулька, достать которую не удалось. Шомпола не было. Тогда Саша кусачками понаоткусывал у подходящих гвоздей шляпки и, вкладывая в ствол гвоздь за гвоздем, подумал, что, ударив молотком по последнему, торчащему из ствола гвоздю, он протолкнет пульку на выход. Ничего подобного: гвозди застряли в стволе прочно. Тогда Саша отделил дульную часть "воздушки" от ложа с прикладом, раскалил печь и сунул в топку ствол, полагая, что жар растопит свинец, затолканные гвозди сами выкатятся, и ружье прочистится паром, если его опустить в ведро с водой. Действительно, вода вокруг дула вскипела, и из ствола выбросило струю пара. Но стало видно, что ружье пропало: ствол повело, и прицельная стрельба стала из него невозможна. К тому же дуло не прочистилось. Вот так, по-головотяпски, была испорчена ха-а-арошая вещь. Саша собрал изувеченное ружье, оно не стреляло. Не беда, поскольку потерявшее функционал имущество можно было списывать. Ружье списалось мгновенно.
   Позже прибежал в школу запыхавшийся Росказнев: расписываясь в акте выбраковки, он имел в уме другое ружье, давно списанное и в природе не существовавшее (его кто-то присвоил, тот же Сарочка), поэтому так легко подмахнул бумагу, а когда разобрался, было уже поздно. На самом деле Росказнев вознамерился завладеть духовым оружием, чтобы баловаться в ограде своего дома на досуге и убивать крыс в стайках у скота. Шутка ли, хозяйка выносит пойло поросятам, и крысы тут как тут, первыми лезут к рАжке, поросячьему корыту. (Это распространенный сельский эпизод). Тут бы их и поубивать. Состоялся диалог: "Где ружье? - А нету, к чему мне сломанное имущество? - Куда дел? - Чубуку отдал". А от Чубука Росказнев, естественно, ничего не получил. Позже электрик Шептер рассказывал, что Чубук прекрасно бьет из ружья крыс в пуньке, приноровившись к кривизне ствола. Вместо пулек использует подходящую дробь.
   Новую "воздушку" Саша без проблем купил в карсукском ДОСААФе, а через год - еще одну. Первую он взял на школьный подотчет, а вторую оставил себе, любимому. Вот со школьной винтовкой Саша и наловчился по весне бить бурундуков: их мясо годно в пищу (питается зверек кедровыми орешками), а шкурки принимали в пушторговской конторе, по 20 копеек за штуку. Там даже шкурки крыс принимали по 3 копейки.
   В тот период запрос на пушнину вырос, так как сильно подняли закупочные цены ввиду того, что экономика партии в пушном деле провалилась: шкуру красной лисы в заготконторе покупали за 40 рублей, а на черном рынке за 200 рублей. Сдав государству план, промысловики пускались во все тяжкие черного оборота шкурок. Поэтому закупочные цены резко пришлось поднять, чтобы окончательно не потерять контроль в этой отрасли. А бурундук в добыче легок, отзывчив на манке, хотя шкурка у него легкая и быстро вышаркивается. На пальто женщине нужно 500 шкурок, на женский жакет - 300. Но лучше всего шли бурундучьи шкурки с пятью черными продольными полосками на внешнюю сторону рукавичек: истреплется - не жалко, новых шкурок на варежковую красоту полно.
   Мальчишки показали, как манить бурундука - надо свистеть "фью-фью", так самочка жениха подзывает. И как шкурки выделывать: для этого из дощечки выстругивалась пялка, на которую чулком надо было натягивать только что снятую с бурундука и вывернутую на изнанку шкурку. Всего случайный охотник настрелял бурундуков на женский жакет. И почти каждого помнил, и помнил долго, как погиб тот или иной зверек. На свистовое подманивание реагировали все самцы, которые даже дрались за то, чтобы первым увидеть и употребить непонятно куда спрятавшуюся невесту. Ружье шлепало - шлеп, шлеп. И очередной ухажер замертво падал на наст, зачарымевший снег (чарым - тонкая ледяная корка на снегу) или шлепался с дерева на проталинку.
   Запомнился охотнику бурундук, бежавший и возвращавшийся после шести попаданий. Раненый, он убегал, гонимый инстинктом самосохранения, но перед тем, как юркнуть в снеговую дырку или забиться в дырявый ствол дерева, останавливался, ввиду нового лжепризыва, поворачивал обратно, влекомый инстинктом любви, и снова занимал удобную для стрелка позицию, пытался красоваться пробитой шкуркой, отряхивая лапками проступившие капли крови. ...В конце концов, пулька пробила голову отважного ухажера, и он погиб. Это правильно: мир не только жесток, он еще умеет добивать, доходить до предела, вколачивать последний гвоздь в крышку гроба. [...].
  
   45. "Тебе торгован будет верный зоркий глаз" [охота с учеником].
  

46. "На пикник, природу, речку, едем - здесь одно местечко"

   Если выше сказано, что на зимнюю рыбалку Саша больше пешком не ходил, то это не значит, что он доступа к рыбе лишился. Жить у Большой реки и рыбы не видеть - это непростительно ни скопе, пернатому хищнику, питающемуся рыбой; ни медведю, гоняющему застрявшего в котловане после схода вешних вод осетра; ни человеку, который днем с удочками на берег приходит, а по ночам точит на наждаке крючки для самоловов и без стерляди, в итоге, не сидит. Добропорядочная с виду чета Шептеров, учительница и электрик, оба - депутаты сельсовета, плюс три наструганных в приступах армиибоязни ребенка баловались стерлядками регулярно. Шептер рыбачил летом бреднями и сетями, зимой - удочкой и вентилями. Для зимней рыбалки даже завел дома ящик с землей, где развел дождевых червей, сливая им на прокорм остатки супа. А потому на лед выходил максимально подготовленным - жужла (черви) у него всегда бодрая была. Как-то прямо от стола Саша поехал с этим семейством на Большую реку на "Буране": муж за управлением снегохода, законная жена сзади на сидушке, Саша - в кошевке (санях) с двумя шептерятами, еще один, самый бойкий, прицепил к кошевке санки и чуть не разбился, когда саночки налетели на ледяную кочку. (Забавно было видеть, как дети гордились тем, что их отец провел в поселок постоянный свет при участии "Северных сетей". До этого электропитание происходило от движка, к чему лишь сосед Кадашов приспособился: в тарелку с ложками и вилками он клал электробритву, вилку питания втыкал в сеть, и ровно в шесть ноль-ноль всё это устройство начинало громко дребезжать и будить изобретателя, заодно напоминая ему о необходимости побриться. А как вошли в поселок "Северные сети", так надобность в подобном "будильнике" отпала. Так что маленькие шептерята и дети суровых линейщиков из северной электроорганизации неспроста гордились своими отцами и приговаривали, переиначивая Пушкина: "Сети, сети, наши папы притащили свет в Кынь-Дал").
   На реке подъехали к проруби, куда хозяин ранее спустил вентиль, или вентерь, достали ловушку - ничего, она пустая; тут Шептер вспомнил, что позавчера ловушку проверял и добыл пару налимов и рыбную мелочь, так что времени протекло мало для наполнения подходящего улова. Но Саше довелось попасть на настоящий улов с другим - упоминавшимся профессиональным рыбаком, Оконечным, и чем закончилось знакомство с этим профи, Саша запомнил надолго... [рыбак Оконечный и ловля рыбы в Сибири].
   ...Саша постучал к Давиду: "Давид, рыбу бери! - Да не надо. - Надо, надо. Тебе ребенка и жену кормить, а мне треснуть что ли?" Давид тоже заправился рыбными запасами под завязку. Саша подумал, что мир не без добрых людей, но за что такая доброта? Как бы она злом не обернулась.
   Поскольку своего транспорта - снегохода "Буран" и моторной лодки (ее украли) у школы не было, Саше приходилось навязываться в попутчики и договариваться о выезде в Карсук с оказией. Оконечный как-то поехал в райцентр, чтобы обменять в банке крупные купюры, порванные в потасовке с женой, а заодно полечить зуб и загрузиться бензином. Как не воспользоваться такой возможностью? Саша напросился - Саша поехал. На дорожку выпили чекушку водки, чтобы "не обветрило" на воде. В Карсуке, пока Саша решал вопросы в РОНО, Оконечный обменял порванные деньги и полечил зуб. Встретились в условленном месте, Оконечный пошел на дорогу искать бензин - просить у шоферов, чтобы слили с машин.
   Один, шофер в среднем возрасте, категорически отказал в сливе, так как ему на день выдавали всего 20 литров топлива, и оставалось еще поездить немного и в гараж вернуться. Второй, молодой водила, живо отреагировал на предложение слить бензин за наличные, но предупредил, что горловина бензобака переделана так, чтобы шланг для отсоса нельзя было погрузить внутрь. Оконечный пробовал опустить шланг так и этак - не получилось. Так - суточным лимитом и переделкой бензобаков начальство боролось с массовым и безнаказанным расхищением государственного бензина. Пришлось Оконечному гнать лодку к нефтебазе, возле которой располагалась бензоколонка. А на бензоколонке стояли топливные счетчики, и Саша как-то заметил, что стрелка часто останавливалась за одно-два-три деления до оплаченного объема: покупатели не жаловались, говорили, что бензинщики, как все и везде, так подзарабатывают, недоливая один-два-три литра, и это простительно, ведь "мы тоже где-нибудь украдем". Так жила страна, обворовывая саму себя.
   В поисках бензина Оконечный причалил к берегу, приткнул якорь. Лодка осталась болтаться в воде, а двое, взяв канистры, направились через нефтебазу к бензиновой точке. Стоящая на крыльце конторы в группе мужчин женщина заверещала, что хождение по базе посторонним запрещено. Саша было остановился, а Оконечный хода не сбавлял, как будто рядом лаяла собака, которую можно проигнорировать, как это делает слон. Собака залилась новым лаем из-за невнимания на ее лай, и тогда слон сказал что-то неразборчивое, и тетка примолкла. Недонаполнив канистры, парочка возвращалась тем же путем. Повторилась сцена с лающей моськой и прекращение лая неразборчивым произношением какого-то грубого высказывания. На берегу выяснилось, лодка плыть не может, так как свечи у мотора были сломаны. Рядом болтались какие-то мальчишки, которые заявили, что они тут ни при чём, ничего они не делали, а вот лодку сильно болтало из стороны в сторону на волнах, она стукалась о берег с торчащими корнями. Оконечный достал запасные свечи, после некоторой канители завели мотор, поехали в обратный путь. Разогнав лодку, Оконечный попросил сделать ему из приобретенных запасов спиртного порцию коктейля: водку пополам с ликером.
   Вдруг стало опасно: захмелевший водитель вспомнил, что неделей раньше он уезжал к родителям в Усть-Каменск, жена оставалась дома одна, и Саша, возможно, ее чпокнул. Саша - ни сном, ни духом, но что тут скажешь пьяному за рулем посреди бурной реки? Вот здесь, на стремнине Большой реки, где под днищем - настоящая бездонница; стукнет тебя пьяный по голове, за борт вывалит и скажет потом, что пассажир сам выпал. Пьяные ведь были оба, водитель и пассажир. Но выкрутиться из неловкого, почти дурацкого положения Саше удалось заверениями и высказанной максимой о том, что настоящие мужики придерживаются древнего принципа: не живи там, где чпокаешь, и не чпокай там, где живешь.
   Оконечный с этим утверждением согласился, добавив, что если Саша к нему в Усть-Каменск приедет, то он ему, как лучшему другу, девушку в дом приведет, разденет ее догола и перед гостем дорогим поставит - делай что хошь. [...].
  

47. "Бойко, надежно работают бойни, всем, кому надо, всегда в гараже"

   ...Росказнев сказывал, что Усть-Тарка была большой деревней с улицами, палисадниками и деревянными тротуарами. Но Большая река, ежегодно наступая, стала размывать берег, плескаться на улицах и вскоре зашла в дома. Двадцать лет люди терпели мокроту в домах, пересиживали половодье на крышах, затаскивая туда собак и мелкий скот. Почему не уезжали? Да места тут хорошие, обалденные покосы, рыбалка круглый год и гнуса мало - его ветром сдувает. Но река все же победила, люди разъехались, не выдержав тягот мокрой жизни: отслаивающейся штукатурки, труда ежегодных побелок и запаха подгнивающего дерева. Такое же подтопляемое сельцо есть рядом с Кынь-Далом, оно упоминалось - Казульцево, где в ледоход мужчины вооружаются баграми и сутки напролет, стоя на крышах домов, отталкивают наплывающие льдины. Всего в сельце осталось 19 человек, которые держатся за благодатные места, не уезжают. Пока Саша вспоминал все эти председательские россказни, Оконечный и хозяин сырой избушки договаривались насчет браконьерства. Оконечный озаботился насчет лосятины на зиму. Баранов отвечал: "Есть тут мать, с лосиком - с лосенком ходит. К осени лосик подрастет, тогда и добудем мясо. Тебе туша, мне туша".
   Однако наводчик на лосятину до осени не дотянул - умер. Вскрыл его тело в доме, где представился Баранов, приехавший судмедэксперт, как всегда пьяненький, появлявшийся в поселке по печальному поводу самоубийств или неких запланированных смертей.
   Вот шлепнул себя из ружья пьяной муж завмага Ёлки, из числа многоплодных Моголиных (их в поселке - пруд пруди: все они друг другу дядья, кумовья, шурины и прочее; плюнь прохожему в рожу - со второго раза точно в какого-нибудь Моголина попадешь), до этого мужчина пьянствовал, заходил к Нефедину и хвастал, что ему воз рыбы привезет - Саша был свидетелем этого пьяного куража. Нефедин затравлено посматривал на своего начальника, как бы спрашивая: "Ну как я могу это терпеть? Как жить?" Обещалкин ушел, рыбы никакой не привез и вскоре застрелился; бедняга как бы вырвался из-под неусыпного террора жены. Та ходила по поселку растерянная, раскачиваясь, искала годный "Буран" с водителем, чтобы привезти-увезти судмедэксперта, который выпишет свидетельство о смерти, а там и хоронить будет можно. [...].
   Не только самоубийц исследовал пьяненький судмедэксперт, но также утопленников и старух. Иной утопленник тоже вскрытия требует. Утонул при переходе через Вась-Ган, приток Большой реки, что рядом с Кынь-Далом, свекор Вороны. До этого Саша его запомнил матерящимся в школьной столовой: ветеран махал руками, требуя продукты от коопторга (школьная столовая была коопторговской точкой), которые ему положены как участнику войны. Курки-млека-яйка не получил, хлопнул дверью, пошел пешком в Карсук за правдой и канул при переходе через Вась-Ган. Воистину, нет реки в мире, в которой не утонул бы человек! Нашли его в омуте в сидячем положении, сидел и кивал руками - это течение его шевелило, как бы подтверждая, что права утопленника при жизни были нарушены властью, которую он стремительно защищал, поэтому и в мертвом виде жестикулировал, добиваясь положенных ему благ. И надо же было такому случиться, что как раз в это время Саша искал возможности напроситься в попутчики кому-нибудь из едущих в Карсук. Однако подворовый обход ничего не дал. Люди отнекивались, хождение Сашу угнетало. Сельчане называли путешествие опасным: на реке лед рыхлый -- "рыхло", "дыреватый", "наледчик на реке", "голландец (?) на реке", упоминавшаяся "синелёдка", или просто каюк. Обилие синонимов директора школы напугало, и Саша остался дома, и это его спасло. А то бы и его потом резали, как рискового и отматерившегося фронтовика. И бабушки тоже ложились на прозекторский стол, который заменяли доски на козлах. Может, старой помогли уйти на тот свет, сыпанули яду или грибочками накормили. Вскрытие все расскажет! Может, умерла старушка не от скрытных естественных причин, а по понятной причине - чтобы место в доме освободилось. Ведь это сибирская, а не японская бабушка и не чукотская: первая, согласно Акиро Куросаве, передаст опыт и имущество невестке, да и уйдет к горе мертвых, чтобы ее вороны расклевали, как выбыглого налима; вторую, упирающуюся, родственники тащат из тундры к берегу океана на трапезу белым медведям. Сибирские бабки не таковы: до последнего лежат на постели, вцепившись в края смертного одра мертвой хваткой, не ослабевающей ни от настойки из бледной поганки или от киселя на ягодах вороньего глаза. "Выпей, баушка, настоечки. Глядь, и полегшает. Ангелы ишо не поють?" Умрет бабушка - и к ней едет пьяненький потрошитель, чтобы причину ухода исследовать. Ему хорошо. Всегда спирт с собой, чтобы руки омыть. А закуску хозяева всегда сообразят. Всегда он навеселе, и работу его никто не проверяет. Всегда он шутит с собутыльниками о том, что спит и видит, как он их будет препарировать, на что пьяницы всегда задорно ответствовали: "Не дождешься!" И вот труп Баранова лег на стол под ланцет специалиста. Умерла Усть-Тарка окончательно, как умер последний ее мужчина. Вскрытие показало остановку сердца и кучу накопленных хронических заболеваний. Судмедэксперт сделал свое дело и уехал на председательском "Буране" по снегу и льду Большой реки.
   Пожилой супруге Творович - той, что ругалась за сломанный причал, достойно похоронить супруга сил недостало. Мужнин труп беспомощная женщина зарыла в сугроб до весны, а после того, как земля немного оттаяла, траченное мышами, покромсанное крысами, обглоданное колонками, норками, соболями тело кое-как опустила в землю. Через год умерла и вдова. Час скорбной кончины женщины был не менее тяжек: передвигалась она по избушке ползком. Лежа доила корову, которая тоже лежала на боку от истощения, так как подать сено скотине было некому. Труп женщины обнаружили агитаторы, Вышняк и Шептер, прибывшие в день проведения очередных выборов с урной для голосования. Они-то и сообщили властям, что Усть-Тарка вымерла под ноль. Как бывает в подобных случаях, за неимением хоронителей бесхозное тело похоронили за государственный счет, а из райцентра сразу приехал родственник, раздосадованный тем, что еще надо ждать полгода, чтобы по закону вступить во владение нехитрым стариковским скарбом.
   Куда цивильнее хоронили в Кынь-Дале. Человек умирает - родственники долго ждут всё того же пьяненького судмедэксперта, который выписывал справку о смерти. Сами строгают в школьной мастерской гроб, пилят могилу. Да, пилят! Зимой ее выкопать, как говорилось, архисложно. Морозы за минус 50! Земля на 3 метра представляет сплошной монолит мерзлоты. А ждать весны неприлично. Да и бродячие, отпущенные восвояси на зиму собаки обязательно отроют тело из сугроба и полакомятся человечиной. Поэтому мерзлую землю пилят. На могилку "уходит" до 8 дефицитных бензоцепей. Зато отдают умершему последний долг. [похороны в снег].
   Несколько косьяловцев проживали в Кынь-Дале и пользовались благами, дарованными государством этой народности. Винтовки открыто носили. (Им это разрешалось как представителям вымирающей коренной охотничьей национальности). Саша прежде читал книгу о племени кедра, а в окрестностях Кынь-Дала довелось побывать на своеобразном "живом" кладбище мумий... Дело вот в чем. Племена самоедов и прочих "кишкоедов" (так остяков называют оседлые сибиряки) всегда хоронили сородичей необычно - в кедрах. Сам кедр считается не только истоком, праотцом всех существующих самоедов, но и тем местом, куда должен возвратиться отбывший положенный на земле срок самобытный охотник или рыболов. Это своего рода кедр-гараж, откуда машина-душа выходит в рейс по дорогам судьбы и куда возвращается, закончив жизненный цикл. При захоронении в дерево смола-живица и здоровый кедровый дух способствует тому, что трупные микробы гибнут, и тело усопшего мумифицируется.
   Раньше упоминалось о том, что в кедровом величественном и мрачном бору вековые стволы достигают такой толщины, что до двадцати шагов сделать необходимо, чтобы обойти ствол великана, роняющего шишки величиной с детскую голову. Кругом обилие белок и бурундуков. Но вот что примечательно, в некоторых стволах имелись особые ниши, наподобие тех помещений, которые использовали разбойники в кинофильме про Снежную Королеву. В фильме лихие люди прятались в деревьях - в выдолбленных схронах, с дверцами, открывающимися в случае необходимости. А тут - подобное устройство. Только надо отломать от "могилы" кору и отделить от ствола кедра крышку, чтобы увидеть, как в выдолбленных нишах упокоились мумии предков, причем кое-кого из них похоронили с оружием. В основном, с ножами и острогами. Некоторые отправлены в загробный мир с луками и стрелами. Некоторые стрелы имели вид вилки, чтобы рыбу на мелководье бить, а другие были не с острыми наконечниками ромбовидного или лепесткового вида, а с небольшими набалдашниками, чтобы белку не ранить, а оглушать, шкурку не попортив.
   (А вот Саша пришел сдавать свои, добытые в азарте охоты бурундучьи шкурки в контору пушторга, и его там высмеяли. "Кто ж дырявые шкурки приносит? Это брак, а брак не принимаем. - Как же быть? - А вот как надо бить: надо бурундука бить в глаз! - Попробуй, попади! - Попадают. Самоед принесет кипу шкурок, и ни одна дробью не попорчена"). А вот винтовки-кормилицы рачительные потомки самоедов оставляют себе для дальнейшего промысла зверя. Всем хороша мосинка-драгунка. А еще хорошо было бы, чтобы она, хоть одна осталась, и в том дереве, где Сашу застал бандит Моголин. Тот самый, который грозился пожаром и прочими карами. Он сгинул, сказано выше. Но как? Вот как.
  

48. "Есть бремя взглянуть судьбе в глаза"

   [убийство Моголина].
   ...При подъезде к поселку рыбаку [Оконечному] захотелось покататься вдоль берега по Чмору и показать населению, какого пассажира он привез. Саша попросил его высадить около дороги перед выездом-подъемом в поселок, чтобы побыстрее добраться домой, но Оконечный как будто ничего не слышал, а если и слышал, то не хотел понимать.
   Рыбак гонял дюралевую казанку мимо магазина, мимо баржи, откуда сгружали запчасти для совхоза, гонял вдоль линии домов. Саша ему не перечил и решил, что с пьяным водилой, молодым наглецом, хамом и отчасти полудурком он больше ни за что и никогда. Как у Саши Черного: "Лет чрез 200! Черта в стуле! Разве я Мафусаил?" Поскольку поганская молодая сволочь - вещь прилипчивая. Услугу сделает на полпальца, а отхватит взамен по локоть. "Кто-то справа осчастливил, робко сел мне на плечо", - Черный прав и здесь. Помани поганца конфеткой, и он явится запанибрата есть твой торт. Пьяный визит одного "художника" Юдкина чего стоил.
   Вот стал было навязывать свое знакомство Усакин. С ним Саша договорился на два водочных талона за распил штабеля штакетного погонажа на три части, чтобы в итоге вышел запас штакетника для починки школьной ограды. Усакин с киномехаником Гендосом, хулиганом потише и таким же пьяницей, за вечер распилили штабель бензопилой. Пильщик пришел за талонами, когда Саша собрался вечерять. Из чувства гостеприимства хозяин квартиры предложил зашедшему чаю попить, надеясь на отнекивание, но Усакин живо согласился и с интересом посмотрел на бутерброд с мясом криля, морских рачков, которым питалось и которое хвалило голодающее питерское население. (Несколько баночек крилевой пасты Саша привез из Ленинграда, где проводил отпуск у тети). "Это мясо? Это мясо? - сначала удивился, а следом ухмыльнулся Усакин. - Так вот как учителя питаются". Он откусил кусок бутерброда, почмокал губами и скособочил гримасу, чтобы выдать заключение: "Нет, это не мясо. Это не еда". Получил талоны и ушел.
   Через три дня недавний гость явился вновь да не один, а с бутылкой водки. "Нет, нет, Усакин, так дело не пойдет. Не надо сюда ходить с водкой. - Ну да, не надо? Если надо, то выпьешь. - Исключено. Больше сюда не приходи". Разочарование с гневом вперемешку отразилось на лице хулигана, но, помедлив, гость без эксцессов ретировался. Но чтобы довести ситуацию до конца, чтобы это явление с водкой не повторилось, Саша рассказал едущим в кузове машины попутчикам, при возвращении в поселок, что Усакин ухаживает за новоявленной молоденькой специалисткой Тоней Жирновой, приехавшей в совхоз бухгалтерствовать. (С ней Саша быстро познакомился). Проезжая по берегу Большой реки курсом из Карсука, пассажиры увидели из кузова, что бухгалтер - девочка не промах: у нее появились свои вентили на реке, и она приехала их проверять. Волчок подметил, а Саша не преминул съязвить: "Тонька с рыбой нынче будет. - Чего-то Усакина рядом нет. Он ей часто помощь предлагает. То дрова поколоть, то воды принести. А ей не надо. Сама справляется, и без посторонних помощников рыбу ловит".
   Разумеется, эти слова Усакину немедленно передали, и при встрече с Сашей он на него странно посмотрел, как бы размышляя, бить или не бить. За правду, обычно, не бьют. Но этот рассказ окончательно отвадил хулигана от двери в жилище директора. В процессе общения с Усакиным стало понятно, что никакие сельские дела приносить в дом нельзя: в деревне всегда смешивают личное с общественным, и, хотя гусь свинье не товарищ, эта свинья всегда готова залезть рылом в горницу, если хоть нитью или волосом ты ее подвязал к порогу дома.
   Саша думал: "Ладно, Усакина я отвадил, а как быть с Оконечным? Припрется с рыбой - дарами в мешке. И что? И этого культурно и вежливо, с прибаутками, придется выпроваживать?" Эта мысль пришла ему в голову, когда пьяный рыбак выжигал бензин, гоняя вдоль Чмора. Когда башка водилы проветрилась, он разогнал лодку поперек протоки и рискованно выбросил ее на песчаный берег; при этом пассажир инстинктивно уперся руками и ногами, чтобы компенсировать инерцию удара носа лодки о берег и не вылететь из нее. Ничего, не вылетел. Вышел на берег и сухо сказал Оконечному: "Ну, пока". Тот еще звал домой пьянствовать. "Боже сохрани!" И Саша пошел через весь поселок домой, приговаривая: "Да чтобы еще хоть раз, да никогда! Черта в стуле!" Увы, этот банный лист оказался не только прилипчивым, сколько клейким листом крапивы, что обжигает, не спрашивая.
   В конце июня, когда Саша готовился к покраске фасада школы перед своим окончательным отъездом в Тонск, в родительское гнездо, на пороге дома появился Оконечный и без даров в руках.
   - Что пришел? Что за треба возникла?
   - Возникла. Нужен чистый бланк аттестата зрелости.
   - Тебе?
   - Нет, одному парню хорошему обещал.
   - Это невозможно. Все аттестаты номерные, все под учетом и контролем. Не дам.
   - Ну, изобью так, что пожалеешь!
   Вот какую голую девочку поставил перед ним недавний приятель! Каким скурлатом оказался! Саша поглядел в красные глаза недавнего товарища, рыбного снабженца и лодочного, так сказать, кучера; как изменился человек, практикующий, научно выражась - пермессивизм, а проще говоря - деревенскую вседозволенность!
   Одновременно стало жалко себя, с битым лицом, иссиня-черным, как у битых мужьями поганских баб. Ведь это в Кынь-Дале проходная вещь - как следует надавать по морде без особых последствий для надавателя. Кто сильный - тот и прав. Саша представил, как он будет уезжать отсюда с синим лицом. Следствие затянется, будут свидетели, говорящие: "А он с имя дружбу водил. Они пьяные на лодке катались". Затем суд и плачь его жены: "Прости. Он меня хуже бьет. Ребенок без отца останется". "Зачем мне всё это? - подумал Саша. - Ну, пошли за аттестатом".
   Оконечный не побрезговал войти в кабинет директора и стоять рядом, когда Саша открывал сейф, в котором стояли 4 бутылки разведенного спирта с водочными этикетками от прошлого содержимого. "Водку в сейфе хранишь? - Это для химических опытов. А чтоб не украли, в нее насыпан пурген. (Саша соврал). Фенолфталеин, по школьному курсу химии. Это сильное слабительное. Выпьешь - поносом неделю ходить будешь. Тебе налить?" От употребления пургена рыбак-вымогатель отказался. Взял в руки бланк аттестата, постучал корочками по пальцам и сказал: "Хм. Всего-то делов".
   После его ухода Саша подумал, а как богато подкрадывался на него этот зверь. Мягко подстилал. Резво подкатывал. Делился. Скотская Сибирь! Подлая глубинка, кишащая внешними и внутренними паразитами! "Может, позвонить в милицию? А зачем?" Действительно, зачем ему эта волынка, эти свидетельские рожи со словами: "Они ручкались, вместе за рыбой ездили, пьяными на лодке катались". Проще записать аттестат на утонувшего Алитурмесова, и всего-то делов. Покойник всё стерпит. [...].
  

49. "Малая родина, северный край. В ветках смородины, ветер, играй"

   Зимой на досуге, когда времени было много, Саша любил порассуждать на топонимические темы. Вот название поселку Кынь-Дал родилось из любовного, точнее сучьего призыва захотевшей женщины и утвердительного ответа мужчины-кобеля на вопрос, мол, как оно, соитие, состоялось ли? Состоялось, состоялось. Получилось, что вопрос и ответ дали характерное название тому, что затем часто здесь происходило, посреди снегов и тайги, на свежем воздухе. [другие версии об образовании наименования поселка].
   ...Кынь-Дал - это такая глушь, что сюда в царское время отправляли наиболее строптивых ссыльных, в место, где было всего с десяток домов. Ссыльные жили в худших бытовых условиях, чем остальные ссыльные в Сибири: квартир никто не предоставлял, им оставалось размещаться в углах тесных изб, терпя враждебность аборигенных хозяев. В деревне не было ни одной бани, ни одной торговой или мелочной лавчонки, не было в продаже муки или хлеба. Чем питаться? Воздухом! Он тут целебный...
   Зимой сообщение с Карсуком осуществлялось на лошадях, с одной пряжкой (отдыхом и кормлением лошадей) в пункте прибытия; летом - только водным путем на лодке, и то - махать веслами предстояло весь день, чтобы, идя против течения, т.е. "на воду", да вдоль берега, доплыть до Карсука. (Обратно предстояло плыть "под воду" - что легче, ибо можно было сплавляться, плыть по течению). В случае заболевания ссыльного он с большим трудом добирался до врачебного участка: ни лошадей, ни лопашных (вёсельных) лодок аборигены не давали из-за опасения, что ссыльные обязательно сбегут, за что хозяевам транспортных средств неизбежно следовала полицейская нахлобучка. (Однако раз на раз не приходится. Отчаявшиеся царские преступники все-таки сбегали с места отбытия наказания с помощью местных жителей, державших твердую таксу: "Твои 5 рублей, и мы тебя увезем из ссылки"). [история ссыльного Кынь-Дала].
   ...В кыньдалскую ссылку и сегодня следовало бы направлять опытных людей, предпенсионеров типа Кадашова, который сам на склоне лет подыскивал бесплатное жилье, работу без большого напряга и обширное раздолье в нехитрых удовольствиях рыбной ловли, грибной охоты и прочих Гагр. Опытный человек знает, как себя вести с пьяным на улице и производстве, как оградить от преступного посягательства свое добро и имущество организации, сберечь дрова от растаскивания, наладить контакты в пьющем социуме, пресечь агрессию ограниченных людей - сельских пролетариев, до сих пор стремящихся всё отобрать и поделить, гласно и негласно. Поработав или доработав какое-то время, пенсионеру можно было бы упокоиться на сельском погосте с единственной опаской: в голодный год придет медведь и вытащит догнивающий труп из неглубокой домовины (вечная мерзлота, понимаешь), что для покойного, впрочем, как мертвому припарки.
   Саша поймал себя на мысли, что ранее верное сравнение об утоплении врагов в отхожей яме, с забулькиванием - на самом деле обращено против автора сравнения. Не он в ментальном плане опускал врагов в вонючую жижу - это его погружали в натуральную клоаку жизни, называя погружение сроком неумолимо обязательной госотработки. Тут нужны настоящие специалисты - ассенизаторы, с характером, с подготовкой, с любовью к профессии и с хорошей экипировкой. Но государство посылало молодых и не обстрелянных бойцов, как в горячую точку, действуя по принципу: а мне не жалко, бабы еще нарожают. [судьба молодого специалиста в деревне].
  

50. "Кукушкой одинокой беспечно, но живу"

   А вот прибывшая в Кынь-Дал на должность животновода молодой специалист Кукишкина влилась в местный социум без проблем. Немного халда, немного простушка - таких в деревне считают за своих. Кукишкина была излишне эмоциональна, как и все местные бабы, когда их доставали обстоятельства. Немного обжившись в выделенной половине двухквартирника, животновод перевела из Тонска в школу к Саше своего брата, разболтанного шестиклассника, который вообще не учился, ходил расхристанным, всегда что-то забывал: и уроки сделать и даже поесть, и постоянно что-то терял из личных носимых вещей. Помучившись год, безалаберная сестра отправила его обратно. Почему безалаберная? Потому что понесла вне брака.
   Саша гулял с ней в компании вместе с Жирновой, недолго. Встречаться с кем-нибудь надо было, поскольку "отсутствие всякого общества портит добрые нравы". А, поминая одного Ницше, добрее точно не станешь. Интеллигентская молодежь встретилась у Саши на квартире вчетвером: пара на пару: Кукишкина, Васиев, Жирнова и хозяин квартиры. Все было под рукой - музычка, телевизор и, главное, удаленное место - никакая пьяная рожа не заскочит на огонек.
   В тот вечер Саша подбивал клинья к Тоне, но девушке это не понравилось. Она отпросилась из компании домой за сигаретами, затем вернулась, покурила, посидела и решительно стала прощаться. Саша вышел за ней и, взяв нежно за руки, попытался удержать. Мол, время детское, вино есть, зачем разбивать компанию? Тоня посмотрела на него строго и, хотя Саша держал ее за руки, с силой развела руки в стороны, освобождаясь от приставания, повернулась и ушла. В общем, учителям довести девочек до кондиции не получилось - как и у того прыщавого есенинского гимназиста, который говорил о космических мирах, половой истекая истомою. Следом засобиралась Кукишкина. Васиев сидел, хлопал пьяными глазами, вяло уговаривал остаться. Саша пошел ее проводить до дороги, она просила ее оставить, но провожающий потихоньку все-таки пошел за ней, на что-то надеясь, и увидел, что девушка остановилась, и ее стало рвать. Это неспроста: пить как мужик, чтобы блевать как мужик - кому нужна такая баба?
   Саша вспомнил, как Кукишкина рассказывала о своей маскулинизации, омужичивании. Еще в тонском сельхозтехникуме, где она училась, в порядке вещей происходили регулярные драки между группами парней за места на ночь в постелях девушек. Вот пришли четыре парня в комнату к четырем девушкам (любовь тут шла комплектом, 4 Х 4), чтобы возлечь с ними на ночь, квартетом на квартет. Но тут является еще одна гоп-четверка с аналогичными намерениями в получении плотских утех. Восемь парней расселись на кроватях - уступать поле схватки ни одно боевое каре не хотело. Девушки, усевшись на одну кровать вчетвером, ждали, когда решится вопрос "кто с кем" после решения вопроса "кто кого". Так стоят в стороне важенки, когда истекающие спермой олени бьются рогами, выясняя кто более достоин спаривания с самкой. Всё по Ницше: "Женщина любит всегда только воина". И еще: "Мужчина создан для войны, а женщина для отдохновения и услады воина; всё остальное - глупости".
   Молчание окончилось ожидаемой схваткой, парни бились в кровь: только победителям доставалась желанная ночь. Так вот в мужские разборки всегда встревала Кукишкина, чтобы разнять дерущихся или помочь приглянувшемуся ухажеру. Ввиду встревания в потасовки следы преждевременной амортизации проявились у Кукишкиной достаточно рано. В ходе драки одежда на ней была, как правило, изорвана в клочья, зато раздеваться было быстрее, роняя неаккуратно ремки (обрывки) на пол. И водку бой-баба наравне с парнями пила, показывая, что она свой парень, в доску.
   Иной крепкий парень напьется, бурлычит чего-то и мордой в стол упадет; Кукишкина хватит лишнего и тоже, скажем, лицом в доски обеденные, а то и пола упрется. И опрастывала свой желудок Кукишкина по-мужски - с рыком и плевками. Увидев это, Саша развернулся на 180 градусов и пошел прочь. Вернулся в прокуренную комнату, где под тихие децибелы рока кивал головой Васиев. Допив портвейн, приятели распрощались.
   В последующем у Кукишкиной вырос живот, ибо, судя по добрым философским умозаключениям, "всё в женщине загадка, а разгадка - беременность". Это стало так заметно, что разговорные поиски отца ее будущего ребенка приобрели скандальное направление. В школе технички стали намекать, что в этом может быть замешан их директор, исходя из понимания того, что девушка холостая и директор одинок. Вот и сошлись два одиночества да не рассчитали. Почему бы и нет? Но как оправдаться от напраслины? Тут, опять же, немецкая истина: "хоть в колокола звони про свою мудрость в отношениях с женщиной и осторожность с применением контрацептивов - бабы на базаре перезвонят их звоном своих грошей".
   Саша отрезал от себя эти разговоры одной фразой: "Если она беременная, то почему водку пьет?" Это был явный интеллигентский намек на то, что нормальный отец будущего ребенка не потерпит, чтобы мать пила спиртное в период вынашивания его дитяти. Это кончается по-вятски, т.е. плохо. Дурак родится. ...
   На следующий день после весёлки к Жирновой Саша пришел с Васиевым, чтобы проведать, все ли хорошо у нее после вчерашнего. Все было хорошо. Ничего девушке не надо. Помощи не надо. Она отказалась от приставаний Усакина, который опять прибегал к ней дрова поколоть, воду поприносить. Близость ей была не нужна: она уже главный бухгалтер совхоза, дела идут хорошо, хотя предприятие принесло государству убыток в миллион рублей; но скоро Шашкин переведет ее в Карсук, это он ей такую прекрасную венгерскую стенку в квартиру поставил; в Карсуке она намеревалась попасть в спорткомитет к пьянице Марчкову -- ведь на учебе в экономическом вузе лыжами занималась, лыжницей была, спортсменкой; тренер ей хорошие лыжи обещал, "Эланы", но не достал; в итоге к Марчкову не попала, но устроилась на должность главбуха районной больницы, считала там калькуляцию больничной порционной еды, затем перевелась главбухом на завод травяной муки, который возглавил Шашкин. Очевидно, Шашкин имел доступ к молодому спортивному телу, поскольку сильно потворствовал карьерному росту дивчины ладной, умной и выгодоприобретательной. Именно и только в отношениях с Шашкиным девочка поступилась своим железным принципом "не дай божже!", благодаря которому мужчины, хотящие одного, без предварительной или последующей материальной долговременной компенсации, на нее впечатления не производили.
   Вскоре Тоня вышла замуж, и Шашкин ее выбор одобрил: муж-вахтовик мотался по Сибири, а в новом доме, где всё выполнено своими руками, его ждала красавица-жена. Живет в достатке, и фамилия у нее стала подходящая - Жадова. Всегда так получается, по верному замечанию Заратустры: "У женихов-покупателей всегда хитрые глаза. Но жену себе самый хитрейший из них умудрится все-таки купить в мешке".
   Жадова почему-то уважала и привечала Сашу, часто слушала его, как он рассказывает какие-нибудь интересные вещи. Когда Саша покидал Карсук навсегда, то Тоня предложила ему переночевать пару ночей у нее дома, муж не помешает, он на заработках.
   - Как он как мужчина?
   - Всю ночь готов долбить. А как отдолбится, так отвалится и засыпает, храпит.
   - Тоня, это тоже любовь. В жизни порою одно главное, это любовь в достатке.
   - Да, муж собирается к этому дому с тремя комнатами еще детскую пристраивать.
   - И это правильно, детям простор нужен.
   - ...А ты знаешь, кто обрюхатил Кукишкину?
   - Нет.
   - Это сделал сын Ёлки, бывшей завмагом кыньдалской многолавки. Сделал ребенка, а жениться не хочет, поскольку чист молодец - ни коров, ни овец. Но Кукишкина родила и уехала в Тонск к маме, с довеском.
   - Это правильно, что родила. Дети - это цветы. А цветы никогда и ни в чем не виноваты.
  

51. "А начальник ходил да руками размахивал. Оказался - дурак дураком"

   Шашкин освободился от кыньдалского ярма только тогда, когда в райкоме ему подыскали замену: с Кавказа прибыл Темир-Курбан, человек восточный, раскованный и требовательный. С шальными мыслями в голове. С ним стало интересно Саше, который мог наблюдать за тем, как сибирская глубинка начнет обламывать этого горца и гордеца, осмелившегося сунуться в сибирскую дыру. Дело в том, что новый директор совхоза вообразил себя богом, который, по восточной мудрости, "есть мысль, а мысль делает прямое кривым и все, что стоит, вращающимся". Новичок взялся за дело рьяно: стал говорить правильные слова, размахивать руками на собраниях, а также кое-что исправил из неправильно функционирующего шашкинского хозяйства.
   Депутатка Шептериха прибежала в школу со встречи с Темир-Курбаном с просиявшим лицом: "Ах, какой директор, какой директор! Он говорит, что наша жизнь не изменится, если мы будем бумажки со стола на стол перекладывать. Если мы этими бумажками коровники оклеим, то коровам теплее не станет". "Что, человек дела пришел?" - спросил Саша с внутренней ухмылкой. "Да, да, человек дела. - Ну, это на первый взгляд. А на второй - посмотрим".
   Планы директора-находника были грандиозны. Пошарив, он обнаружил в директорском столе план прокладки поселкового водопровода и горячими словами вознамерился приложить усилия для скорейшего пуска воды в кыньдалские дома. "Ух, ты! - подумал Саша. - Неужели ванную успею принять, смою кыньдалскую въевшуюся грязь до своего отъезда отсюда?" Новый хозяин совхоза стал регулярно обходить дозором территорию, и можно было видеть, как тракторист Тетеркин, лодырь и бездельник, тот еще полыгало, которого тянули в бригадиры (ведь он на Даманском воевал!), подскакивал с примятой травы, на коей прохлаждался в рабочий полдень в тенечке под сенокосилкой и, пригибаясь, как драпающий от китайцев погранец, убегал с глаз прочь, от директорской ревизии подальше.
   На одном из обходов администратор заметил, что накопленный за десятилетия навоз, превратившийся в холмы чернозема, который стоит хороших денег, беззастенчиво и бесплатно вывозит какая-то карсукская организация. Грабеж был запрещен, ресурс сохранен. Новый администратор принял на работу кузнецом выкинутого из школы Гошана, и тот, заняв пустующий дом, скоро сделал порядочную кузницу, где начал выковывать детали для тракторов, заваривать трещины коленвалов и прочее. Гошан даже стал выше ростом в ощущении своей востребованности и профпригодности, и Темир-Курбан гордился тем, что благодаря его распоряжению во вверенном хозяйстве возникла полезная точка производственной инфраструктуры, и, заодно, пропащий человек приподнялся, как любящий свое дело сельский пролетарий.
   Когда в школьной кочегарке возникла необходимость починки мотора, то Саша озадачил этой проблемой Темир-Курбана: попросил его направить к нему Гошана для ремонта, так как своих спецов не было. Директор совхоза в ответ задал встречный колкий вопрос: "Гошан нужен? А зачем ты его увольнял? - Думаешь, ты его не уволишь? Вот погоди, дождись момента, когда он подгадит тебе так, когда ты больше всего этого не ждешь, и подгадит по полной программе на почве пьянства, так что и ты уволишь. Они, эти незаменимые сельские пролетарии, все так здесь живут, колобродят - ходят по малому кругу от школы до совхоза и обратно, отовсюду их увольняют, но работать кому-то надо, и вновь их берут на работу".
   Выслушав от директора школы кадровую тираду, Темир-Курбан задумался, Гошана на починку мотора направил, затем пришел в школу лично и принес красный диплом (!) кочегара Мишкина. Тот вознамерился перейти в совхоз на постоянную работу ветеринаром, поскольку в школе кочегарская работа была сезонной. Свои прежние увольнения из совхоза Мишкин объяснил Темир-Курбану так: с шашкинской администрацией у него взаимопонимания не было, а специалист он хороший.
   Для Саши это оказалось новостью: забулдыга, оказывается, имел красный диплом, и краснодипломник дошел-таки до скотского состояния в сожительстве с косьялской чумичкой. Много позже такие дикие личностные падения Саша перестал воспринимать за новость: ему встречались среди бомжей и выпускник МГИМО (Московского государственного института международных отношений), и бывший член Сборной СССР по хоккею.
   - Саша, так брать мне в совхоз Мишкина или не брать?
   - Погоди, отопительный сезон к концу идет. Сейчас у меня четыре кочегара, скоро останется один, надо будет школу не топить, а подтапливать, потом печь разбирать и чистить. С этим за лето один кочегар справится. Вот тогда и примешь Мишкина и только с испытательным сроком, если есть такая острая производственная необходимость. И, вообще, нам надо договориться, чтобы эти пьяницы работу меняли по нашей с тобой договоренности, а не как им заблагорассудится. Хочешь, возьми его на работу в апреле-мае, бери и учитывай, что из-за водки он уже на крыльце магазина вешался, и его из петли вынимали. Вот какие красные дипломы болтаются по Кынь-Далу.
   Кроме того, несмотря на повальное воровство совхозников (подмена подращённого государственного скота на недавно родившегося из личного хозяйства, кражу бензина, сена, травяной муки, комбикормов, мешкотары, инструмента и запчастей) и их всепоглощающее пьянство, когда откормочное стадо ревет в хлевах от голода, клочка сена подать некому, Темир-Курбан по одному бзику райкома организовал дойное стадо с отправкой молока в Карсук на маслозавод. Эта логистика оказалась из сферы дуристики, в условиях того, что из поселка молоко можно доставлять в Карсук лишь зимой по зимнику, летом по реке - но это дорого и долго, а в межсезонье - вообще никак, только вертолетом. От райкомовского бзика в частности и организации дойного стада вообще долго держал оборону Шашкин: тут коров никто не кормит, а им, карсукским деятелям, еще молоко подавай. На Тришку кафтан натянуть невозможно, но мудрецы из райкома его еще в узкие штанцы впихнуть хотят.
   Однако Темир-Курбан знал, что делает: выбил деньги под строительство коровников для дойного стада и привлек для постройки своих кавказских друзей, с которыми имел долю. Кавказцы деньги освоили в полной мере и даже пытались привлечь школьников для уборки строительного мусора, намекая на субботник. (Саша заикнулся было перед педколлективом о помощи всей школой совхозу - об уборке новенького коровника, но тертые кадры возопили, что это бесплатный труд для шабашников, которые и без того деньги огребают, да еще хомут на школу навесить хотят). Кавказцы ферму убрали сами. Молочные мощности запустились. Из Карсука молоко стали возвращать, так как в нем обнаруживали мочу. Застукали негодяев-скотников, справлявших малую нужду прямо в бидоны. Вот такие совхозные кадры работали при новом, да и при старом директоре. Скотина на скотине, член члену член в рот сует и повизгивает, как поросенок, от мерзопакостного удовольствия.
   Вскоре благостные директорские порывы по изменению жизни к лучшему потускнели вместе с его глазами, ранее сверкавшими. [...].
   [о ругательствах деревенских и прочих].
   ...Шептериха больше не восхищалась кавказским варягом, со слов мужа критиковала находника, поломавшего устоявшиеся тонкие ментальные связи между системным пьянством и совхозным производством. Саша с улыбкой смотрел на нее, полагая, помнит ли недотыкомка те превозносимые слова, которыми она славословила Темир-Курбана. Нет, недотыкомка, собирая сплетни, каталась по поселку из края в край и ничего не помнила. Поскольку, когда надо, ей все памороки забивало. Совхоз стал трещать.
   В школьную кочегарку даже пришел высококлассный слесарь из тракторного совхозного гаража проситься на работу переводом из совхоза. Саша сказал, что мест нет. (А были бы, то по договоренности с совхозной администрацией не стал бы этого делать). Высококлассность слесаря определялась тем, что он сделал из подручных средств и лодочного мотора ездовую таратайку, на коей приезжал к Сашиному дому за водой (колонка была рядом). Поглядев на все это безобразие, на расползающееся под руками хозяйство, Темир-Курбан сам стал филонить: уклоняться от работы, убывая в частые командировки в райцентр, где завел несколько любовниц. Вскоре его жене - фельдшеру по специальности, которая сменила убывшую в Колпач Бучкову - пришло анонимное письмо, написанное аккуратным мелким почерком с перечислением карсукских адресов любвеобильного супруга и подробно расписанными фактами его похождений. С негодованием в голосе восточный любвеобильный человек зачитывал Саше текст анонимки, которую ему молча передала жена. "Это что, весь женский пол, от 17 до 70 лет в Карсуке надо выстраивать и по очереди иметь? - возмущался кавказец. - Чтобы успокоились бабы и не завидовали чужому счастью?" А когда фельдшерицу спрашивали, что она думает о половых приключениях мужа, то женщина спокойно отвечала, что главная обязанность восточного супруга - это дом построить, детей наделать и материально семью обеспечить, а остальное жену не касается. А в совхоз прибывали и прибывали новые люди, зазванные Темир-Курбаном в Сибирь за длинным рублем.
  

52. "Нас утро встречает с прохладцей"

   На место Жирновой прибыла с семьей и полным паузком имущества новый главбух, толстая женщина со стальным блеском в дымчатых очках, которая тотчас покусилась на школьную известку: дайте, мол, квартиру побелить. Ведь на совхозном катере ее доставляли. Саша быстренько предупредил своих техничек, что пошла охота на дефицит, с таким трудом добытый. Что он доработает до начала августа, школу сдаст, и тогда известь точно растащат ходатаи из сельсовета и совхоза, как бензин растащили. И на будущий год техничкам нечем будет работать, нечем белить классы. Бабы, не мешкая, собрали известь в большой бак, тужась, перетащили его в подполье к школьной картошке и замаскировали секрет тряпками. Показали директору маскировку, которую он одобрил и попросил не распространяться насчет известкового схрона.
   Саша был доволен: хоть кто-то вспомнит его через год добрым словом, а потом... "Кыньдалцы, горите синим пламенем в моих воспоминаниях. Ваши отзывы, лживые и безобразные, мне по барабану. А уж о вас-то мой отзыв дойдет, не беспокойтесь, как кирпичом ударит, да не один раз. Сколько раз прочитаете эти строки - столько и ударит. В хвост и в гриву. Да по бокам, да пустым головам, да по анусам".
   Вслед за новым главбухом прибыли также трактористы, ворующие прямо на ходу. Они не поленились съездить на берег Большой реки к месту, куда выгрузили с баржи 100 тонн угля для школьной кочегарки (каждый год была проблема вывезти этот уголек), поехали на экскаваторах, ковшами которых "отщипнули" себе угля на протопку квартир. Над Кынь-Далом задымили черные дымы, а, в основном, дымы были белые, так как в тайге дома топят исключительно дровами. Саша сам пробовал топить печь угольком - это хлопотно и грязно.
   Когда в первый год отработки возили с берега уголь к школьной кочегарке, он попросил Чубука одну тележку скинуть возле своего дома, перенес топливо в сенки, устроив угольный сусек, и потом намучился: уголь горел ярко и сильно, прожигая кирпичи, да его еще следовало подготавливать к горению. Сначала в печку загружалась растопка в виде бумаги (Ваникур всегда совал в дрова осколок плексигласа для розжига: разгораясь, кусочек пластмассы давал большой жар и неизменно поджигал дрова), затем следовала щепа и пара-тройка сухих поленьев и сверху, через снятые конфорки плиты, Саша засыпал полведра черного топлива. Нюанс: уголь быстрее занимался огнем, если был мокрым. Поэтому Саша загружал его вперемежку со снегом. Уголь разгорался и горел слишком долго. Уже спать пора, но в топке продолжали танцевать голубенькие огоньки, так что вьюшку, она же дворочка и засовка, в дымоходе закрывать было нельзя, или точно угоришь. Саша вспомнил еще один синоним к печной задвижке - шибер. [научное наблюдение о синонимах, спасающих жизнь].
   ...Но в целом дрова горели быстро. Саша поливал истополь растворителем красок (2 ящика бутылок с растворителем имелись в школе), дрова хорошо занимались и прогорали за полтора-два часа, и можно было засыпать. Сосед Кадашов предложил Саше просверлить в шибере отверстие для выхода угарного газа, но тогда за ночь печь выстужалась бы капитально: не грела, а холодила б комнату, высасывая из нее последнее тепло. Один раз Саша печку чинил.
   [история с пожарником].
  

53. "И целуй меня везде, я ведь рослая уже"

   На третий год отработки в кабинет директора Гутя прибежала с заполошным лицом и со словами, что помощь нужна. Ее сестра в Онске имела восьмиклассницу-дочь, попавшую в плохую компанию: дошло до слабого алкоголя, легких наркотиков и невинных развлечений в постели. Мол, надо ребенка принять в кыньдалскую школу, чтобы она хоть восьмилетку закончила. Саша подумал, что местных школьников гулящая девица не испортит: детки насмотрелись на пьяные удовольствия родителей в постелях, кое-кто уже допивал за родителями водку, им не привыкать. Саша разрешил: "Пусть едет. Сделаю такое одолжение. Мне не жалко". И подумал: "Хотя, по Ницше, если одолжение станет большим, то это опасно: ибо "большие одолжения порождают не благодарных, а мстительных"".
   Приехала почти взрослая девушка, в соку, звать Ната. Девушка сразу стала выделяться среди местной школоты подобием интеллекта, стала жить у Гути.
   "Надо же, совсем взрослая, акселератка, поди скучает по невинным городским удовольствиям. Как бы ее попробовать?" С такими мыслями Саша подкрадывался к новоявленной кыньдалской лолите, уже продырявленной, но еще свежей и юной, что так подкупило бедного Гумберта Гумберта, пространно и мечтательно размышлявшего о милых девственных плёночках, но ему, любителю пенок, все-таки достался проторенный мясной ход. Вскоре, как и следовало ожидать, возник скандал.
   Нату и Волчкову, еще одну местную оторву, что отмораживала ноги, Росказнев застукал в сельклубовской будке киномеханика, у Гендоса, на которого ранее приходила "телега" с подписями односельчан под петицией о том, что киношник-"сапожник" постоянно навеселе и, когда крутит фильм, то в своей каморке громко выпивает со своими приятелями, так что говор пьяных мужичков заглушает речь киногероев, скачущих на конях и стреляющих на ходу. После прибытия карсукского киношного начальства, разбора полетов и очередных внушений Гендоса оставили на этой непыльной работе, как водится, с последним китайским предупреждением, и предсельсовета регулярно наведывался в каморку на предмет трезвости киномеханика и, наконец, застукал.
   Гендос, Ната, Волчкова и еще один собутыльник, застигнутые врасплох, долго не открывали дверь, потом, делать нечего, открыли. Уликой стала початая бутылка вина, которую Гендос якобы пил только с приятелем, а девочки лишь сидели рядом и облизывались. С гневом в голосе Росказнев распространялся о вновь прибывшей ученице, Гутя всплескивала руками, мать Наты молчала, готовая заплакать. Саша подумал, что, вот, перехватила у него девушку местная шпана. "И как после этих вульгарных объятий в каморке, перемежающихся со слюнявыми обсасываниями губ и просовыванием рук в трусы, строить иллюзии насчет лолиты, которая по рукам пошла?" Ната стояла на своем: "Не пила я вино, не пила!" Экспертизу никто не проводил, детского инспектора в поселке не было, поговорили-порядили, и всё пошло свои чередом.
   ...Гендос, в общем-то, был неплохим парнем. Не раз страдал от Усакина: как-то поехал с ним на тракторе за дровами, а у Усакина было приметное место с потаённым осиным гнездом. Усакин сделал вид, что трактор из рытвины не вылезает, и послал Гендоса за лесиной, для подкладки под буксовавшее колесо, а ближайшая лесина была как раз у осиного гнезда. Когда помощник стал выворачивать деревце, то растревожил ос, и они напали. Усакин с довольным видом расписывал, как за пару минут вспухло лицо Гендоса, как оно папками, т.е. волдырями покрылось, как чудак смешно бежал и отмахивался от полосатых тварей. Вот веселье, вот умора, до колик в животиках!
   Зато везло Гендосу на масленицах, где он лазил на столб к привязанной на самом верху бутылке с горькой настойкой. Масленицу проводили весной на школьном футбольном поле, еще сугробы стояли. Совхозный трактор сгребал снег в кучу для снежного городка, куда залезали безлошадные парни и шикали на лошадей, на которых другие молодцы городок штурмовали. Итогом штурма были порванные лошадиные губы. Затем парни штурмовали столб со спиртным угощением наверху. Некоторые пробовали и сползали вниз от бессилия. Гутя сказала: "Сейчас Гендос полезет. Он всегда лазает и бутылки снимает". И точно, обув резиновые сапоги, которые по гладкой древесине не скользили, киномеханик шустро добрался до верха и потерпел фиаско. Ведь столб к соревнованиям по лазанию устраивал гадкий Волчок, который прицепил подкову к шпагату и кидал ее до тех пор, пока шпагат не лег на крюк, вбитый на самом верху, спустил подкову вниз, но не отвязал ее, а привязал рядом с ней бутылку, которую вместе с подковой подтянул наверх. И когда Гендос добрался до верха и приготовился схватить приз, то подкова раскачалась и бутылку разбила. Гендос сполз со столба без приза, с горчинкой на губах и мокрый как мышь. Так всегда бывает: наловчившийся добытчик часто попадает впросак, потому что кто-то наобум подстроил ему козу. А потом сделал вид, что организатор ни при чем, это оно само собой как-то вышло. На этот раз халявная бутылка не досталась традиционному соискателю. Халява имеет фортунный характер: вот она в руках, и вот ее нет.
  

54. "Всем встречам разлуки всегда суждены"

   Саше невольно вспомнились университетские халявщики. Сокурсник Болис Некраш, которого одногруппники-журналюги считали недочеловеком за неучастие в пьянках, прижимистость и скрытный характер, всегда был падок на халяву. После вуза Некраш работал в тонском горрадиокомитете, приехал в Карсук, а оттуда напросился в Кынь-Дал, приехал на редакционной машине местной северной многотиражки как областная штучка. Хорошо, хоть позвонил предварительно. Зачем едет однокурсник? Явно поживиться: в Сибири есть Большая река, в реке много рыбы, а рыбу можно хорошо поесть.
   Саша нашел карасей у Ваникура. Болис забрал карасей со словами: "Ну, очень выручают меня твои карасики. А то в Тонске есть совсем нечего". При этом его шайбоовальное лицо лоснилось. Саша вспомнил, как во время своего первого отпуска он с Некрашем сходил в лес за грибами, с пользой - свои грибы Саша отдал товарищу, чему тот был рад, но больше всего Болис хотел просто прогуляться. Хотя грибов в лесу, обобранном ретивыми собирателями дикоросов, в то голодное время было мало, зато приятели хорошо поругались с работниками детских лагерей, сквозь которые пришлось проходить для выхода в лучшее место. Но вот Некраш напал на спелые ягоды калины, которые от сока расползались в пальцах. Набрав горсть этих ягод, он размазал их по своей угреватой шайбе с улыбкой, как у человека, который смеется. "Это полезно для моей кожи", - сказал ставший страшноватым товарищ с маской красной смерти на лице. Всю лесную прогулку он проходил в таком виде, не стесняясь, а перед выходом на автобусную остановку обтер физиономию припасенным платочком.
   Помимо карасей Саше предстояло сделать радиоматериал для эфира, чтобы товарищ мог оправдать свою творческую поездку. На предложение Некраша он написал небольшую заметку о молодом специалисте Кукишкиной (Жирнова отказалась, очевидно, из-за тайных пружин своего карьерного роста). Заметка, разумеется, была без указания на пьянки и внебрачную беременность героини эфира. Просто молодой кадр приехала село подымать, животноводством заниматься.
   А прибывшая с областной штучкой женщина-корреспондент районной многотиражки никаких карасей не получила, и на безлюдье и бестемье (ведь ей тоже надо было выезд оправдать каким-либо сюжетом) довольствовалась бросовым материалом. Ей подсказали темку о необучаемом Ляпкине, на которого давно распущение нашло, за что обойденная рыбой женщина вцепилась щукой. "О, я о нем буду писать. Как его может охарактеризовать директор школы? - Да пишите, что хотите. Это уже не наш ученик. Он у вас в карсукском интернате воспитывается". Затем Саша указал на несколько фактов из бесприютной жизни трудного подростка, который к тому же рано и по-взрослому распоясался: убивал кошек, рыбачил с применением кислоты, воровал и ломал школьное имущество. Ребенок напоминал выдру, которая бегает по тайге и убивает просто так, даже когда не хочет есть.
   Заботу о нем школа проявляла: купили на средства детского фонда пальто на зиму, что вызвало в поселке кривотолки. Видите ли, мать у пацана - алкашка, о сыне не заботится, а государство его одевает! Поселковые аборигены считали, что ребенок должен ходить в том, во что его одели родители, при этом, если он простудится и заболеет, тогда алкашка, возможно, возьмется за ум, а не за стакан. Приезжал в Кынь-Дал даже районный психиатр, и директор школы имел с ним беседу по факту жизни маленького негодяя. Психиатр поразмышлял в условном наклонении: "Хорошо было бы, если бы в Кынь-Дале поселился отставной военный, к которому мальчишка б пристал, они бы вместе пилили дрова, рыбачили, за шишками в лес ходили бы - и положение выровнялось бы". У этого тонкого умника голос скрипел, как мел по грифельной доске, что проблему не решало. Печально, когда система не работает, а ждет случая, чтобы подходящий пенсионер подвернулся. Но где такой отставник-доброход?
   Перед убытием группы корреспондентов Некраш зашел к Саше домой (за карасями) и скептически посмотрел на печь, мимикой проговаривая сентиментально-уничижительное: "Из цивилизации в неандертальство". Саша ответил на этот взгляд аллюзией из Хармса: "Вот печь. Представляешь, встаю ночью с подругой в размышлении: то ли шуршащих крыс погонять кочергой, то ли печку розовой краской покрасить? - Почему розовой? - Потому что Хармс". Некраш сделал вид, что понял намек. (А понял ли читатель?)
   В этом плане познавательная сторона жизни "во глубине сибирских муд" замечательна в таком плане: ты говоришь и тебя не понимают - так чья это проблема: говорящего или внимающего? [коммуникативная проблема в Сибири].
  

55. "А вы знаете, под морем часовой стоит с ружьем"

   ...Одно присутствие в классе человека (даже не учителя) с высшим образованием способствует росту развития личности, находящейся в диком или зачаточном состоянии. Этот зачаток впитывает от вышестоящего от него в образовании человека каждое слово, каждую синтагму, каждую единицу высказывания, что в голове внимающего соединяется в причудливые картины понимания этого мира, который топчет башмак ученика.
   Например, та связь между Пушкиным, никогда в Сибири не бывавшим, но мечтавшим о ней, и Бенкендорфом, который на лодке проплывал по Иртышу и далее по Большой реке почти до самого устья, проявляется в причудливом сочетании мыслительных образов. [рассуждения о связи времен и обстоятельств].
   ...Вот так, махнув рукой на историческую программу, Саша рассказывал о египетских пирамидах, на вершинах которых есть пирамидионы, от которых инопланетяне запитывали свои летучие корабли. Говорил о том, сколько денег стоило, чтобы дотащить блок из каменоломни до основания пирамиды. Как египетские жрецы курили табак и жевали листья коки, чтобы впасть в наркотический транс и видеть картины за много километров и потом докладывать фараону, что делается в соседних пределах.
   Что ели египтяне хлеб, намазывая на него сливочное масло. Что древние греки любили пить вино, а рабов обижали, давая им вино, разбавленное водой. Рабы, сумевшие кувалдой расколоть на наковальне алмаз, сразу получали свободу. В средние века ученые нашли философский камень, с помощью него превращали медь в золото, но сейчас камень в секретном месте находится. От 4-5-6 павших в битве бойцов алхимики отделяли уцелевшие части тела, сшивали их и пускали электрический ток: получался новый супербоец, его называли гомункулом, и он был очень сильный. Изобретено также средство для бессмертия, его назвали средством макропулоса: выпьешь глоток чудесной жидкости и живешь 1000 лет.
   ...В Швейцарии маленьких людей - троллей - привязывают веревками за шею и отпускают в горы добывать альпийское золото, и когда тролли нагребут его много, то их на веревках вытягивают обратно, золото у них отнимают и отпускают снова в прорытые норы стучать кирками по камням. Монголы очень боятся фараонок, женщин, оставшихся от чуда Моисея, когда он провел свой народ сквозь расступившееся море, а когда следом пошли воины и женщины фараона, то море сомкнулось; воины утонули, а женщины выжили; так вот эти фараонки подплывают к монгольским судам и спрашивают, когда конец света, когда их судьбу Бог определит окончательно, и они перестанут мучиться, плавая среди осьминогов и утопленников; на это им надо отвечать, что скоро, скоро будет конец света, а скажешь другое, то они утащат монгольского моряка-арата на самое дно.
   Но больше всего тайн содержит сибирская земля, где есть Золотая Баба, которая всем рассказывает будущее, но ее прячут остяки. Раньше в Сибири жили под елями: зимой снег засыпал снег до середины ствола, но у ели разлапистые ветки наподобие крыши, и под крышей люди пережидали зиму. Все донные рыбы - налим, стерлядка - выпивают мозги у утопленников и считаются умными рыбами; вот налим, например, в вентиле ест всех и может в бочке, сетчатом барабане вентиля, крутиться долго, а остальные рыбы погибают от голода, если долго не проверять ловушки; поэтому есть налимьи головы и стерляжьи головки вкусно и полезно - умнее будешь. С лешим в тайге надо дружить - оставлять ему на пеньке угощение - хотя бы печенюшку, тогда он, может, не станет водить человека по лесу до изнеможения. А если человек встретит в тайге столбового идола, то ему следует бежать без оглядки, так как прячущийся возле божества остяк может догнать и убить человека, и его кровью обмазать идолу губы в знак жертвоприношения. Баба-яга в Сибири не водится, но как только мужчина женится и отпускает жену в лес по ягоды и грибы, то оттуда возвратится обязательно баба-яга, которая по ночам будет пить кровь своего мужа, а днем они будут хайлом на хайле ходить по всякому поводу. Во как!
  

56. "На пыльных дорогах районных пределов следы глупых строк за собой оставляя"

   [анализ поэзии made in Карсук].
   ...Статья, опубликованная под псевдонимом, произвела необходимый эффект: были гневные звонки в редакцию, поэтические провинциалы, поглаживая кулаки, пробовали разыскать автора и уточнить у него понимание своих поэтических глупостей. Сам критик поступил разумно: факелом воспылало в печи бумажное творение самонадеянных локальных поэтов, из которых ни одного не нашлось родом из Кынь-Дала, где все ж таки одна толстая тетка пишет глупые стихи и поет разудалые песни, под рюмочку-другую. Пепел выброшен. И поделом.
   А свои кыньдалские стихи Саша подверг медленному тлению: засунул их в две трехлитровые банки, которые закопал на третий шаг из пяти, неподалеку. В конце отработки его стала увлекать проза, тяжеловесные полные строки, требующие мыслей и мыслей, а легковесные стихотворные строчки уходили в историю, и потому запирались в "темный шкап земли".
  

57. "Русская печка, огонь, уголек. В небо глубокое вьется дымок"

   По Сибири всегда катались и катаются люди и семьи - перекати-поле. В поисках лучшей доли или более длинного рубля. В учительстве - это тип разведенного Нефедина. В рабочей сфере - это семья Попковых: муж, жена и их мелкий белобрысый шалопай. Переметнулись они из Торгуна, откуда печник колесил по округе и печки клал, а его жена на часовалом автобусе ездила торговать на колпачском рынке. Муж - Попков - каменщик - еще та штучка. Он тоже, оказывается, как и Мишкин, учился в вузе, но разгульная студенческая жизнь со второго курса кинула его, обмазав глиной, на груду кирпичей. Жена была так себе хозяйка, и сын менял школу за школой и толком нигде не учился. На второй год Сашиной жизни в Кынь-Дале, когда Кадашов убыл в Кемегловск, желая оставить за собой жилплощадь, - но не получилось, эту квартиру заняло кочевое семейство печника и торгашки. Сашу сначала покоробило то обстоятельство, что какой-то не связанный со школой человек занял школьную жилую площадь. Но директор вспомнил о своем "синепламенном кредо" и успокоился, тем более что после года эксплуатации печь на своей половине двухквартирника надо было перекладывать. Сделана она была под Сарочку, пожелавшего оставить большой дом у дороги и пожить в квартирке на отшибе: топка располагалась к входным дверям, и пыль и дым в комнату не летели. Но пристроенные к печи боковые стенки, не связанные внахлест с телом печи, уже дали трещину и грозились обвалиться. Росказнев даже приводил как-то заезжего районного архитектора, молодого специалиста, из числа селькупов, насобачившегося говорить по-русски. Нацмен окончил строительный вуз и посоветовал промочить вату известью и затыкать ею трещины. Советуя это, косоглазый специалист улыбался во всю щель своего кривого рта, попахивая ротовым смрадом сквозь гнилые зубы.
   Так что печник пришелся впору. Он рьяно взялся за дело: постучал в окно в 5 часов утра и ушел, не дождавшись ответа и выговаривая на ходу: "Тут работать надо, а они спят". Хотя свой визит мог согласовать заранее через стенку. Затем печник договорился с Сашей по регламенту работы, стал копать в центре огорода яму, чтобы достать глину; понял, что этим огород изуродует; перенес копку в конец огорода, где вырыл, действительно, глубокую домовину. "Буду туда мусор бросать, а потом зарою", - подумал Саша. Печник всю печь разламывать не стал: трубную часть просто подвязал к потолку, а вот топку разобрал и перестроил по-традиционному - "стулом". В итоге плита и топка оказались в комнате, на что жаловался прежний сосед Кадашов, которому летели в комнату сажа, дым и пыль. Сразу вспомнилась кадашовская жалоба, написанная под Сашину диктовку: пиши - не пиши, все твои ламентации вернутся бумерангом. А наряд на печь Попков, хитрый сибиряк, оформил как на возведенную с нуля. Когда Саша уезжал в отпуск, то оставил квартиру открытой - ключи отдал печнику, чтобы тот закончил свое дело, закрыл квартиру и присматривал за нею по-соседски.
   В качестве своеобразной платы за присмотр и бонуса за работу Саша оставил в углу квартиры банку с набором ненужных ему блесен, которые купил в Тонске за 2 рубля; надеялся ими порыбачить, но забрасывать со спиннинга их было невозможно из-за малого веса, а приладить грузило не догадался; спустить за корму плывущей лодки не мог - лодки не было; вспомнилось, как Тиущак на таких двух блеснах тягал шурогаек. Вернувшись из отпуска, Саша с удовлетворением обнаружил, что банка с блеснами пропала, что и требовалось доказать.
   Попков звал его к себе на обеды, чтобы бутылку распить, но Саша знал, что это такое - быть на дружеской ноге с рабочим классом, стремительно садящимся на шею более аристократическим прослойкам, не знающим тяжесть ярма. "А что? - вопрошал печник. - Я свой, тоже в вузе учился, имею неполное высшее образование. Я два курса, четыре семестра оттрубил, затем стал работать. Ох, хорошее было время: придешь к девчонкам в общагу, после разгрузки вагонов, спросишь, есть ли поесть что, ведь с утра не жрамши, так они мигом отварят макароны, по-дружески, по-флотски". [истребление шершней].
  

58. "Вот и вся моя родня набежала"

   В тот период произошла ревизия по-родственному. Ко второму году отработки навестить сына приехал отец, взявший в дорогу дочь - Сашину сестру. Визит родственников был довольно неожиданным: виделись как будто недавно: после директорских курсов в Носивобирске Саша заезжал в родные пенаты, в мае месяце. И вот в июле ответный визит. Печник уже стал разбирать печь, когда в школе раздался телефонный звонок: звонил дядя, почему-то пьяный. Отец у порога! Чтобы встретить отца, дядя взял отгул в счет отпуска - заодно чтобы оттянуться в волюшку за накрытым столом на законных основаниях.
   - Принимай гостей. Отец приехал. И сестра твоя у него тут в роли шпиёна.
   Саша выразил просьбу: "Пока у меня печь делают, пыль да грязь кругом, пусть они у тебя дня три-четыре побудут". На это дядя молниеносно парировал:
   - Так ведь отец у порога! Нехорошо.
   Сказал и передал трубку отцу, который стал уверять, что на полу будет спать, хоть в сенках, и не помешает. А сестра? Но это уточнение было уже лишним. Если отец собрался приехать и приехал, то, в самом деле, не держать же его у порога!
   Сашу озаботил тот визит: ревизия, однако! Как устроился сын на начальственной должности, всё ли у него хорошо? Инспекция под видом "проведать" имела корни: сам отец был родом из деревни, где хлебнул с лихвой. Его семью, жившую в Алтайском крае, раскулачили в начале 30-х годов ХХ века. Позже в архивах Саша разыскал причину раскулачивания: семья попользовалась наёмным трудом: за пару литров домашнего пива двое местных алкоголиков отработали на пашне по одному дню, и вот получились мироеды! Имущество отобрали, сослали на Север - в Тонскую область, где и родился отец. После восьмилетней ссылки его папаша, Сашин дед, заделался сельским финансистом, утащил из кассы деньги и убежал на Донбас, где создал новую семью. А отец, отучившись в школе, трое суток шел до Тонска, чтобы учиться дальше - на электромонтера. Обратно в деревню он никоим образом не хотел возвращаться. И вот теперь, глядя на сына, отец невольно сопоставлял свою прежнюю бесприютную сельскую жизнь с той, что предстала сейчас перед его глазами. (Не всё ему понравилось в Сашиной сельской жизни, так что по приезду в Тонск он сказал матери, что Александра надо оттуда забирать).
   На фоне деревенских девушек сестра, одетая по-городскому, выглядела конфеткой, и ей, похоже, туземные дурнушки завидовали. Чем занимались родственники? Ловили рыбу и били шишки возле Сашиного дома. Ловля шла хорошо: каждый день была уха или жареная рыба. Саша проводил отца на Каргу в заветное место, где всегда клевало по понятной причине: осенью Саша проходил мимо этого места по дну обмелевшей Карги и увидел, что у тех самых кустиков, где шла интенсивная поклевка, на дне, куда доставали удочки, была яма, в ней останавливалась рыба, и туда ее много набивалось. В яме рыба отсиживалась от хищников, и в яму же течение приносило корм, так что плавать по дну и высматривать пищу не надо было. Сиди в яме и ешь, что принесет течение. Саша подумывал, чтобы у других кустиков далее по руслу вырыть такую же яму, метра два на два и глубиной в полметра, но поостерегся неблагодарного труда ввиду правила сибирской жизни: я вырою, а кто-то пользоваться будет, ведь шила в мешке не утаишь.
   Саша вспомнил, что, как ушла большая вода, и Чмор обмелел так, что его перешагнуть было можно в три шага у места впадения в Каргу, то он, пытаясь сократить путь до берега Большой реки, порыскал в округе и нашел две большие доски, какие перекинул через Чмор и спокойно перешел на противоположный берег - а то надо было бы обходить это место, делать крюк, минут 15 тратя на обход. А на обратном пути с удовлетворением заметил, что по доскам кыньдалские туземцы уже активно шныряют и почти затоптали грязью переход. Получилось, что постарался для себя, а кто-то без "спасиба" и "будьте любезны" нахаляву освоил короткий путь. А сунься к пешеходу-халявщику с какой-либо просьбой, так, как же: "нет", "не могу", "не буду", "не хочу" и т.д. Такая вот поганская кыньдальщина. Одно радовало, что в половодье эти мостки смоет, и долго пользоваться ими местные трясолобы не будут.
   Однако между кыньдалцами, облеченными кое-какой властью, существовало взаимопонимание, когда они, пользуясь благами, возникающими из занятого положения, отоваривали друг друга и одаривали благами, как им заблагорассудится. Когда Саша поджидал прибытия родственников и думал, чем же их встретить, каким-нибудь сюрпризом удивить, то диковина возникла сама собой: в сельпо завезли консервированные абрикосы, выдавали по 2 банки "на рыло". Отоварившись, Саша обождал дома, когда очередь за лимитированным продуктом рассосется, и отправился вновь в магазин, к закрытию, чтобы поговорить с Ёлкой и доотовариться, как директору школы, которого Ёлка уважить должна: он какой-никакой начальник, ее смышленая девочка в школе учится и успехами похвастать может, так что пару лишних банок не помешало бы дополучить.
   Однако на крыльце магазина Сашу ждала другая диковина: у дверей сидела здоровенная овчарка. Зайти в магазин было невозможно. После пяти минут ожидания, находившиеся в магазине люди поняли, что Саша не уйдет. Двери открылись, вышла почтальонша Тетеркина с сумкой, полной консервных банок, взяла собаку на короткий поводок и ушла. Саша понял, что кумовская доотоварка прошла под присмотром собаки. Вошел в многолавку, где его встретила наигранно недоумевающая Ёлка, мол, что нужно, товарищ директор, ведь положенное на руки вы уже получили. Саша сказал, что гостей из города ждет, поэтому ему надо доотовариться сверх меры. Сказал и посмотрел Ёлке в глаза, повторив: "Мне, как директору, нужны еще четыре банки". Ёлка подумала и продала просимое. Позже, когда ее муж застрелился, и она его похоронила, то мгновенно нашла нового мужика и переезжала к нему в Колпач на постоянное место жительства, то позвонила Саше и попросила позволить оставить на руках выданные учебники, а когда дочка закончит класс в новой школе, то учебники она привезет и сдаст. Саша не возражал, помня про абрикосовые банки. Ёлка уехала с концами - никакого возврата учебников не произошло. Да и ладно.
   Вторым развлечением для родственников стал бой шишек с двух кедров, по поводу которых ранее восклицалось: "Гагры!" Ранее на этих кедрах было ЧП: пришедший к Саше в гости Юраш заметил, что колючие лапы шевелятся. "Белка!" - смекнул Саша и побежал в дом за "воздушкой". А когда выбежал вооруженным, то Юраш его остановил: на дереве сидят дети: два брата Тетеркины, мать которого жаловалась в РОНО на пьяных учителей. Когда Саша убежал за оружием, дети сыканули и подали, наконец, голос, что, мол, они тут, и стрелять не надо. Саша их спустил с кедра грозными криками и отправил восвояси. И вот отец вспомнил молодость, даже юность. Сам Саша иногда посматривал на эти урожайные кроны, думая на них взобраться и набить шишек. Останавливало лишь то, что сучья у деревьев хрупкие, ломкие, и можно было сорваться, и убиться. Но отец полез, взяв звено от составного удилища: довольно быстро достиг шишечных плантаций и попросил корректировать его действия, когда постукивал по косматым лапам палкой, и вниз сыпались шишки.
   Окучив первый кедр, отец взобрался на второй, что в пяти шагах от первого; других рядом не было. Первый был замечателен своей роскошной густой кроной. Саша даже вспомнил, что, когда он подстерег ворону, копошащуюся в помойке позади туалета, и из озорства пальнул в ее из "воздушки" метров с двух, то ворона поднялась в вверх, тяжело взмахивая крыльями. С каким-то замедлением, не так как обычно, энергично и быстро, но она, наконец, домахала до вершины, уселась на самую верхушку, и тут же скатилась вниз, падая с одной кедровой лапы на лапу, как в фильме падает по ступенькам лестницы подстреленный или смертельно раненный человек. Саша подбежал к упавшей птице: она была мертва, и из птичьей головы проступило серое вещество, выбитое пулькой. Саша тогда подумал: "Да, мир жесток, и озорная жестокость проявляется повсюду. Если мне плохо, то от этого кто-то умирает, просто так. Потому что так устроен мир и мировоззрение внутри него". А вот отец, добравшийся до самой макушки, радостно посшибал все доступные кедровые плоды, набрал с сестрой три больших целлофановых пакета шишек, которые родственники расщелкали уже дома, в Тонске.
   Саша провел для родственников экскурсию по школе, хотя показывать было нечего. Сводил отца в кочегарку и подумал, что будь отец у него кочегаром, то директор горя бы не знал, да и отец мог бы хорошо заработать, и моторы для него тут все знакомые. Но пора было родственникам уезжать, да и Савл смилостивился к тому времени и выдал отпускное свидетельство. Чиновный проститут понял, что перегнул палку, но на это Саше было уже наплевать: и на Савла, и на школу, и на все кыньдалские физиономии, на которых плевки не могли бы высохнуть, так как хозяева физиономий использовали бы поступившую влагу как божью росу - умылись бы, наконец. Ему вспомнилась фраза из одного фильма, где антигерой говорил, что хотел бы так плюнуть, чтобы весь мир захлебнулся. Вот именно с таким настроением Саша, предоставив печнику перестраивать печь, убыл в Ленинград. Печник, наконец, принялся перекладывать печь, чтобы по окончании работы украсть блесны.
   По отпускной дороге домой Саша пробовал не думать о Кынь-Дале, но поганый поселок его не отпускал. Тогда отпускник вспомнил о кыньдалском гербе, на котором внизу символически были изображены буквой "V" щука и осетр - то, что составляло благосостояние местных жителей, невозбранно черпающих рыбу из Больной реки, также символично изображенной волнистыми линиями, с лодочкой на них. У лодочки было весло, и положение транспортного средства указывало, что плыть предстояло против течения, затратив целый день на дорогу до ближайшего крупного населенного пункта. Береговая линия на гербе обозначалась прямой чертой, на которой рядом с елью располагалась поселковая инфраструктура: домики с дымящими трубами, школа без труб, водонапорная башня и пара остяцких чумов, обитатели которых давно перебрались в дома, но их прежние жилища остались как память их недавней тяжелой таежной жизни. В левом верхнем углу в двойной рамке красовалась буква "К", обозначающая название поселка, а в правом, в отведенной четверти, разместились обозначения кедровой шишки и отпечатка медвежьей лапы, что подсказывало, что шишечный промысел тут возможен, как и прямая встреча с косолапым, который, глядишь, и пощадит человека в лесу, если предварительно ком, аркуда и хозяин здешних мест этих шишек накушался. По центру над всем этим абрисным натюрмортом возвышался указующий перст, указывающий, что местные жители, все как один, под богом ходят. "Да-да, есть Божий суд, наперсники разврата!" - подумал напоследок Саша, засыпая в обратном транспорте.

59. "Думайте, сани, решайте сами"

   Однако осенью выяснилось, что, выполнив несколько заказов по поселку, печник исчез, что раздосадовало Росказнева. "И куда печник подевался? А то выписал его сюда, жилье дал. А он - исчез! Семью только свою в поселке оставил. И калымит где-то, гад!" Вскоре выяснилось, что Попков калымит в Сосковке: зарплату ему начисляют в Кынь-Дале, плюс магарыч в Сосковке - жить можно. Вот такое сорви-длинный-рубль-перекати-поле. С треском уволенный, Попков прибежал к Саше с претензиями: "Я вам печку слСжил. Я сексотом никогда не был!" Он не знал, кто его выдал. И обратился к Саше как к слабому звену - типа он, сосед за стеной, подслушал его разговоры с женой и сообщил Росказневу о незаконном приработке. Саша посмотрел в куражливую рожу и открестился словами: кто живет у него за стеной, что делает, где находится - ему это нисколько не интересно. Сказал также, что Росказнев два раза подступал с разговорами о печнике: сначала с вопросом, куда делся его работник, и второй раз, что, наконец, нашлась потеря, которая в Сосковке шабашит.
   Попков плотно осел в Сосковке, изредка навещая семью, вышагивая по зимнику 25 километров в день. Являлся неожиданно, часто за полночь, и было слышно после супружеской ругани, после слов: "Да ты сначала накорми меня. Я к тебе 18 часов шел", - как за стеной скрипела кровать, женщина начинала постанывать, громче и громче, а мужик, завершающий акт овуляцией, принимался хрипеть короткой серией выдохов.
   У Саши сложилось впечатление, что работяга наносит визиты неспроста: пытается подловить соседа и изменщицу-жену, изголодавшуюся за время отсутствия супруга. Однако, видя женский голод, печник понимал, что не подловит, и жена как будто ему верна. Хотя для ревности основания были. Это и отдельно стоящий у водокачки на окраине села двухквартирник, в котором на одной половине живет одинокий мужчина, на второй - женщина без мужа. Эти подозрения усилились, когда печник забрал сына к себе в Сосковку, и некому стало присматривать за верной женушкой, откровенно настроившейся на адюльтер.
   Саша был удивлен игривыми замашками сорокалетней соседки: сороковка постоянно просила его в чем-нибудь помочь по хозяйству: расколоть сучковатое полено, забить крысиную дыру в полу, поправить заедающий замок. А как-то собралась навестить мужа и попросила 2 раза покормить поросят, которых обустроила в балкИ, перевозимом трактором домике. Саша сдуру согласился. Картошки было наварено два ведра. Однако три поросенка, завидев еду, чуть не сбивали кормящего с ног. Вместо двух кормежек пришлось кормить неделю: затянулся визит соседки к мужу, который до того изголодался, что не отпускал супружницу, а пежил и пежил с запасом. Поросята кидались на корм как угорелые, впиваясь бирюльками, своими носами в еще горячий картофель. Визгу - как будто взвод солдат женскую баню насилует. Как раз ударили морозы, приехала жена печника, сказала "спасибо", и, как беспечная жена керосинщика, приступила к подготовке и исполнению желаний прямого романа, в связи со скорым переездом в Сосковку. В самом деле, почему бы ей напоследок не пошалить как следует?
   Стук в окно под вечер. На дворе темно. Саша включил свет на веранде и увидел привидение. На морозе, в ночнушке, чуть запахнувшись в пальтецо, стояла соседка: она якобы вышла ведро помойное вынести, а дверь захлопнулась. Хитрый замок, установленный прежним жильцом Кадашовым, сработал на автоматическое закрывание. Перспектива провести ночь с женщиной в квартире, а полуодетая женщина стояла простоволосая и с разведенными в стороны руками, как бы предлагая себя - вот она я, берите! Ну, нет. С Сашей этот номер не пройдет: еще кирпич на голову упадет, откуда-нибудь из-за угла. "Да и Хома Брут завещал со старушками не водиться, далеко ль до греха! Оседлает, ведьма, и полетишь на шабаш, как перевозочное средство, раз под ногой у нее ступы не оказалось". Саша мигом сообразил, оделся, взял два ножа с тонким лезвием, топор и пошел отжимать ригель (язычок) хитрого реечного автоматического замка.
   ...С одним лезвием в руке тут делать нечего. Поэтому Саша, переступая по ригелю кончиками ножей, отвел первый ригель и застопорил его лезвием топора, затем вторым лезвием отжал второй язычок. Дверь открылась. С явным неудовольствием соседка вернулась на свою половину двухквартирника. Трахать молодому человеку простоволосую бабищу не пришлось. За неудавшийся секс жена печника попыталась отомстить: распространила по поселку сведения, что директор замки запросто ножами открывает, "как семочки щелкает"; и, когда ее не было дома, он мог ее обворовать, хотя воровать было нечего, но, если захочет, то любой дом вскроем и обворует.
   Этот последний соседский выпад резанул Сашу, давно постигшего изнанку жизни, или обратную сторону помощи: "не делай добра - не получишь зла". Хотя много позже глубоко верующий человек пояснил ему, что эта поговорка от дьявола, поскольку любое богоугодное дело, любую помощь нечистый старается сопроводить гадостью, давая бенефициару понять: добро делать не стоит. Однако следующие друг за другом сделанное добро и ответное зло, как вагоны за паровозиком, означают и то обстоятельство, что благое дело дошло до господа и учтено им - потому-то враг человечества, ведающий о делах в небесной канцелярии, так неотложно активизировался - как неизбежный и зеркальный противовес совершенному благодеянию.
  

60. "Люди, учтите и другим скажите, что есть обезьяны среди людей"

   Из всей ученической кодлы, ежегодной выдававшей Кынь-Далу пьяниц и давалок, одного мальчика Саше удалось поставить на истинный путь. Хоть одного! Васёк Тетеркин, один из сыновей ленивого тракториста и почтальонши-жалобщицы, тот, кого Саша с кедра спугнул, слыл обыкновенным поселковым разгильдяем. Мальчик матерился как сапожник, и Саша как-то решил приструнить его.
   Васёк с братом по весне ловили в Карге бревна, составляли плот, всё проходило с выражениями на лице и в речи, так что старший брат, в очередной раз обматерив младшего, упал в воду, и бревна над его головой сомкнулись. Саша разложил перед Васьком этот эпизод по косточкам, говоря о том, что люди часто матерятся от избытка энергии, когда переживают чувства: солдаты идут в бой на смерть и кричат, а если они кричать и материться не будут, то мозг взорваться может. Поэтому с избытком энергии надо расставаться всегда. А когда рубятся в рукопашной с врагом, то, выражаясь, солдаты тоже приободряют друг друга и одновременно с этим пытаются устрашить врага, что тоже важно.
   - А на какой войне находишься ты, Васёк? Вот ты с братом составлял плот, говорил ему, что делать, он не понимал или не сумел выполнить то, о чем ты его просил. Ты повысил голос, это глупо, так как крик не двигает бревна лучше, чем руки. Крик вообще никакие предметы не двигает. Но вместо осознания этой простой истины ты перешел на мат. При этом в крике и при произношении матерных слов ты потерял энергию, необходимую тебе, чтобы удержаться на плоту. В итоге - ты в воде, чуть не утонул. А если бы не кричал, не матерился, то обошелся бы без купания. Хочешь кричать - лучше помолчи минуту, не больше, и надобность в крепких выражениях точно пропадет. Во всяком случае, цел останешься. Понял?
   - Понял.
   Васёк сильно изменился, очевидно, после этих слов - свой характер, как говорят деревенские, бросил. Подтянулся в учебе, учителя удивлялись. Стал даже ломоватым, стеснительным. Видя его старания, директор предложил Ваську съездить в зимний пионерский лагерь "Океан": пришла одна путевка, родители были не против, но мальчик отказался: туда требовались хорошисты, а он еле-еле успевал, так что на фоне хорошистов и отличников, съехавшихся со всей страны, выглядел бы сибирским валенком; мальчик это чувствовал и решил оставаться в комфортных условиях, где его начинали хвалить.
   Васёк оказался единственным поселянином, провожающим директора школы после трехлетней отработки. Прежде, чем вступить на борт обратной "Зари", Саша оглянулся в прощальном взгляде на опостылевший поселок: единственный Васёк пришел на берег и стоял на отдалении. Глаза мальчика были переполнены печалью и сожалением. А Саша подумал, что Достоевский в чем-то прав: только из-за этой детской слезинки можно было потерять в поганской дыре три года жизни.
   Запомнился Саше также еще один человек, кочегар-мартышка, который в дикие морозы спас школу от катастрофы. Ранее рассказчик упоминал об обстоятельствах пополнения кыньдалского социума: время от времени в поселок попадали уголовные элементы, как правило, после отбытия наказания. Один Моголин чего стоил! И что стоило пристроить его труп! И вот в школьную кочегарку Росказнев направил на работу бывшего зэка. (Был еще один тихий ссыльный, отправленный народным судом поднимать и поддерживать хозяйство в глубинке: бухгалтер-двоеженец из Дагестана, которого определили в совхозную бухгалтерию, где он преуспел не столько в щелканье на счетах, сколько обделенных любовью поселянок "щелкал". В кочегарку такого было не затащить: в самом деле, с сажей на лице и с испачканными углем руками неудобно валяться в белых постелях и развесистые груди осязать).
   Экс-зэком оказался рецидивист Николай Никифорович Мартынов, с четырьмя судимостями и 18-летней отсидкой за плечами. Сразу заболела голова у директора малокомплетки. Мало того, что свои кочегары - пьянь на пьяни сидит, тут еще тюремщика со стажем навязали. Но делать нечего - Николаю Никифоровичу выделили квартиру, пустующую по увольнении на пенсию учительницы географии Рябухиной. Мартышка (к нему приклеилось это обидное прозвище) заселился и вскоре вышел на смену. К тому времени директор только и думал, что о тепле, без которого никакая учеба не идет. А принудительное водяное отопление в классах целиком и полностью зависело от кочегарки и четырех ее работников: Ваникура, Мишкина, Лимбуха и вновь принятого, отбывшего наказание Николая Никифоровича. Если заслуги первых двух в деле отопления были известны, то четвертый работник пока представлял собой темную лошадку. Третий - Лимбух - тоже был любителем приложиться к бутылке, но норму будто держал. Тем не менее, его супруга, продавщица, жившая возле сельпо, всегда отдавала ключи от магазина напарнице, жившей на другом конце села. Не ровен час, в поисках спиртного муж ночью возьмет ключи да вскроет торговую точку. И водка морем разольется, и возбудят уголовное дело.
   Кроме того, Лимбух специально уволился из совхоза, так как в гараже его трактор стоял ближе всех к выезду, поэтому Лимбуха, ночь - не ночь, постоянно дергали на разные работы: куда-нибудь съездить и что-нибудь привезти. Задерганный таким отношением немец покинул скотское производство. Кроме того, выбирая персонажей, что называется, "по руке", Лимбух был скор на расправу: помните, как он исхлестал плеткой поджигателя стогов Ваникура? И его жесткость поначалу импонировала Саше, понявшего давно, что порядок в кочегарке надо наводить железной рукой, но самому при этом ни в коем случае не мараться о разбитые морды. На новом месте работы экс-механизатор сразу навел строгий "немецкий порядок" - с помощью кулаков.
   Для начала он на правах старшего кочегара (директор устно назначил его за старшего) отутюжил Мартышку на полную катушку за упущение в работе - неубранный мусор в углу, оставшийся от предыдущей смены. Затем ситуация мордобоя повторилась по другому поводу. На лице новенького синяки получили постоянную прописку. "Всё правильно, всё идет своим чередом, рабочая среда самоуправляется", - думал директор, но составил беседу с терпящим бедствие кочегаром. Выяснилось, что Мартынову в легкую дать отпор. Но он очень боится снова попасть на зону, поскольку случись что, то ему, как рецидивисту, мало кто поверит из прокурорских и судейских. Он даже ножик с собой на смену не брал. "Нельзя мне, заарестует милиционер. И поволокут до цугундера". Поэтому свой обед на суточное дежурство Николай Никифорович приносил всегда заранее нарезанным - хлеб, сало, луковицу и пару картофелин кромсал дома на приемлемые для употребления кусочки. Любил очень крепкий чай, но при этом здравый ум сохранял. Вот как получилось - ожидались выкрутасы тюремщика, а на поверку оказался безобидный терпеливый человек. Насчет того, как и за что в тюрьму попадал - отдельная история.
   ...В тюрьме ему приходилось несладко. Обладая обостренным чувством справедливости, боксер требовал к себе человеческого отношения. Пытался заниматься спортом. Отрабатывал боксерские приемы в воздухе, по стене долго не постучишь. "Ага, пан-спортсмен, - склабились контролеры. - Щас мы из тебя классного бойца сделаем, выкормим только, а то на скелет похож". В итоге Мартынов куска хлеба неделями не видел. Тюремщики специально держали его в голоде, чтобы в случае сопротивления он не смог дать отпор. "Ждешь, - говорил Николай Никифорович. - Когда раздаточное окно в камеру откроется. Это вертухай, с рожей поперек себя шире, обед принес. Ставит миску на откидную крышку. Так надо успеть принять чашку с варевом и быстрее, пока не успел он окошко захлопнуть, в морду его откормленную это варево выплеснуть. Ведь в чашке, помимо мутного кипятка, всего лишь один капустный листик плавал".
   Следом шла "тренировка" с несколькими спарринг-партнерами, залетавшими в камеру с дубинками - шла настоящая бойня. Врывались четверо-пятеро контролеров, (чем больше - тем лучше, так как они тогда друг другу мешали и удары слабее получались), начинали махать дубинками и сапогами. Тогда сопротивляющийся зэк вставал спиной к стене таким образом, чтобы левой рукой палку отбить, а правой, на взводе, хоть один удар провести. Бывало, валил вертухая, самого резвого из стаи, хуком в голову. А когда падал под ударами озверевших дуболомов, то важно было уйти в блок - принять позу младенца, поджав ноги к животу, прикрыть локтями ребра и кулаками голову. Затем 2-3 месяца Мартынов отходил от побоев в карцере. В общем, кочегар оказался боевым человеком, и вскоре его бойцовские качества, направленные не на людей, пригодились.
   Перед новогодними праздниками начались такие морозы, предваряемые штормовыми телефонограммами, что сам Росказнев прибегал проверить, теплые ли батареи. На то и Сибирь - с ее куржаками (выходами тепла из щелей не зашпаклеванных стен) у неопытных жильцов, медвежьими шубами охотников, гусиным жиром на лице бывалых сибиряков и зелеными пешнями рыбаков, которые, чтобы согреться, пьют спирт тройного одеколона, сливая по пешне сам одеколон с таким расчетом, чтобы краска оставалась на пехле, а чистый спирт - в чашке. И вот в такой зимний шторм школа оказалась на грани разморозки.
   Ситуацию дикого холода можно описать не показаниями термометра, а приметами: если плевок, замерзая, трещал на снегу - то это около минус 45 градусов. Трещал на лету - много ниже. Да, тогда слюна начинала трещать еще в полете. Директор, обходя дозором классы, заметил, что топить перестали. Бросок в кочегарку выявил отсутствие всякой жизнедеятельности в теплоузле. Мотор гонял холодную воду, котел давно остыл. Мишкин-подлец, оказалось, бросил работу и ушел домой и в запой. (Накануне трактором задавило на улочке большую мохнатую собаку, ее труп Мишкин притащил в кочегарку, ободрал, и мясо и шкура пошли в дело: мясо съел сам - от туберкулёза, а из шкуры сделал Учи, продал их и деньги пустил в пропой). Беда не пришла одна - запил и Ваникур, обмывая очередную награду, "которая нашла героя" - где-то найденный армейский значок, оброненный пьяным дембелем. С немецкой пунктуальностью и пунктуально пьющий Лимбух отказался быть "козлом отпущения", заявив, что из-за таких вот замен, подмен, внеплановых смен и прочей лишней работы он из совхоза ушел, сейчас вознамерился выпивать, на замену не выйдет и пару смен тоже пропустит - все пьют, и он тоже попьёт. "Не дурак ведь".
   "Ну что, выручай, Николай Никифорович", - сказал директор последнему, твердо стоящему на ногах кочегару. Тот ответил тихим твердым голосом: "Ничего, директор, отобьемся! Где наша не пропадала". И он выстоял, семь суток подряд кидая и кидая в топку уголь. Сто шестьдесят восемь часов непрерывной работы - а ровно столько длилось наступление арктического холода - спасли школу, батареи, и трубы не полопались. За свою трудовую бессменную вахту Мартынов получил солидную прибавку к зарплате, какую сразу отдал дочерям, жившим поблизости. Да, так бывает, что заклейменный и отверженный обществом Жан Вольжан оказался единственной поддержкой и опорой этому обществу, без всяких торгов и выговоренных условий занял место на самом трудном участке и выстоял. В тот же год, ближе к лету, когда директор школы покидал Кынь-Дал, то он не забыл лично поощрить верного кочегара. Попросил его зайти к нему домой. "Зачем? - Есть зачем".
   "Вот тебе, Никифорыч, валенки с галошами. Хватит по морозу в дырявых пимах бегать. Бери бачок под чистую воду с санками в придачу. Возьми топор, дрова колоть. Снеговую лопату. Я знаю, этого у тебя нет, а мне ни к чему. Я в городе буду жить. Да, вот тебе меховые рукавицы". И тогда у кочегара заблестели глаза. Он не ожидал, что к нему так по-человечески могут относиться. [о гложущих червях].
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"