А кто ж теперь может сказать, почему Федор Савватеич решил поехать на дачу в тот день. И как он добирался на эту дачу, Федор Савватеич тоже никак впоследствии не мог вспомнить. И, кажется, это вовсе была и не его дача.
Он только помнил, что пришлось открывать странную дверь, которая не распахива-лась, а с трудом отъезжала в сторону на старых заржавевших салазках.
Зато Федор Савватеич точно знал, что там, за этими странными дверями, лежит со-бака, которую кто-то бросил на даче дожидаться хозяев, не приехал потом, а собака обли-зывала по утрам запотевшие стекла и железные части странной двери для того, чтобы не умереть от жажды.
Опять же, если бы кто-то приказал Федору Савватеичу: "А ну-ка, дорогой, признай-ся, чего это ради ты затеял ехать на чужую дачу посреди рабочей недели, зимой, когда мо-роз четырнадцать градусов, как раз тогда, когда садится солнце, когда дневная явь сталки-вается с ночной не-явью, и черт его знает, что там происходит в этих сумерках, когда все нормальные люди стараются не высовываться из дому, а добрый хозяин не поведет свою собаку лаять неизвестно на какую луну..." Короче, если бы спросили по старой памяти у старого доктора Муслиненко Ф С.: "Ты чего это, старый хрыч, задумал?!", то не поехал бы старик ни на какую дачу, а тихо ответил бы: "Виноват. Не подумал. Глупость, конечно, получилась. Виноват, исправлюсь однако."
Никто и ничего Федора Савватеича Муслиненко, бывшего капитана медицинской службы Советской Армии в запасе , а ныне так и вовсе в отставке спросить не захочет, так как он числится районным сумасшедшим.
И справка у него есть.
Так, Федор Савватеич может в семь часов утра идти по району и кричать: "Вы что, православные, блин, Бога забыли, да?! Забыли, что нужно любить друг друга?! Уж я по-кажу вам кузькину мать! Бог не заповедывал деньги зарабатывать! Бог заповедывал лю-бить друг друга! Это кто еще не любит друг друга, а?! Марфа Павловна, вы, что ль, Бога забыли? Помнить надо! Любить надо! И мне можете подать хлеба кусок Христа ради!" И стучал в окно Марфы Павловны набалдашником своей трости, ибо окно ее было на пер-вом этаже девятиэтажного дома. И никто ничего Федору Савватеичу не мог сказать, и Марфа Павловна в это утро старалась, и любила своего сожителя совсем не так, как в дру-гие дни. А если дети, самые злые люди на свете, вдруг начинали бегать за районным су-масшедшим с криками: "Дядя Федя съел медведя!", то родители вылавливали своих от-прысков еще до ухода на работу и ставили в угол. Говорят, что Марфа Павловна даже ста-вила свою тринадцатилетнюю дочь в угол на гречку.
И вот, когда Федор Савватеич отодвинул в сторону дверь на заржавевших салазках, то он ничего не увидел. Во-первых, было темно. Поздний вечер. Сумерки. А, во-вторых, он ожидал, что сразу увидит огромные кучи дерьма, и что собака тоже будет вонять дерь-мом, будет скулить, выть и проситься наружу. Но собака была так голодна, что срать ей было нечем.. Она просто лежала около двери и даже не скулила.
"О, Господи, - подумал Федор Савватеич, - неужели я опоздал?"
Он, конечно, не опоздал. Если бы он опоздал, то и писать было бы не о чем.
Собака лежала на полу в комнате и жалобно смотрела на Федора Савватеича. А на веранде не было ни кусочка дерьма. И собака смотрела на него и, казалась, спрашивала: "Я же очень старалась, правда. Видишь, Федя, ни одной кучи дерьма. Ты же не будешь теперь меня ругать? Ты уж покорми меня, пожалуйста. И попить дай, если тебе не трудно, ладно? А потом я совсем не буду к тебе приставать. И все буду делать, что ты захочешь. И молчать буду, как и положено молчать собакам."
Федор Савватеич, конечно, покормил собаку. И, конечно, сходил к чужим соседям, набрал воды в чужом колодце, принес, налил в миску, уселся рядом и еще все огорчался, что вода, наверное, холодная и как бы собака не простудилась.
"Ну как могут быть у служебной собаки висячие уши?"- Еще думал старик, пока та хлебала воду из миски.- "И лапы у нее... Господи, ну что за кривые лапы у этого живот-ного? И еще ей надо кличку придумать..."
- Мольберт. - Позвал Федор Савватеич.- Ты же Мольберт, правда? Собака под-няла голову от миски с водой, повела левым ухом и вдруг с лаем бросилась вон из домика.
Федор Савватеич успел заметить, как Мольберт бежит по участку, странно раскиды-вая в стороны лапы и выворачивая наружу локти, словно ему неудобно бежать. Потом он бросился на огромного добермана, вцепился ему в морду, и доберман отчаянно заскулил, затряс головой, пытаясь сбросить с себя это дикое недоразумение, но Мольберт намертво впился когтями в землю, зубами в доберманову морду и мертвым якорем тянул несчаст-ную псину на дно. Вой перешел в жалобный скулеж, из-за сарая выскочил испуганный простоволосый чужой сосед с ружьем и стал кричать Федору Савватеичу:
- Да заберите же вы вашего урода, черт подери!- и замахнулся ружьем на своего собственного пса.
- Мольберт! - Закричал, неловко подпрыгивая и прихрамывая на бегу, Федор Сав-ватеич. - Что ж ты делаешь?! Ты же его изуродуешь! Ты же его калекой оставишь на всю жизнь!
Но Мольберт только рычал, все мертвее впиваясь в морду неосмотрительному кобе-лю и все глубже вгоняя изогнутые когти в землю.
- Мольберт! - Вдруг понял, что нужно делать Федор Савватеич и дал команду.- Фу! Ко мне!
И собака немедленно отпустила уже полумертвого от ужаса пса, вильнула хвостом и побежала к хозяину.
- Сидеть! -Приказал старик.
Собака улеглась перед ним на бок, подложила лапу под голову и, лукаво скалясь, зыркнула на Федора Савватеича.
- Да сидеть же, я сказал!
Собака занервничала, уселась по-турецки, скрестила передние лапы на груди и во-просительно уставилась на районного сумасшедшего.
- Тьфу, блин. - Сказал на это старик. - Ты что, не знаешь, как собаки сидят? Сядь нормально!
Краем глаза он увидел как пятятся от них чужой сосед со своей берданкой и неос-мотрительным доберманом.
Сначала собака привалилась спиной к кусту и устроилась под ним как в кресле. Уви-дев строгий взгляд Федора Савватеевича, она смущенно скрестила ноги и попыталась уст-роиться как денди на гамбовском стуле, потом попыталась усесться просто по-лягушачьи на земле и, поскольку старик не сводил с нее строгого взгляда, уселась вполне по-собачьи, только ее локти продолжали нелепо торчать в разные стороны.
- Эх ты, горемыка.- Сказал Савватеич. - Замерзла, поди, да? Сейчас мы печку за-топим.
Мольберт постаралась принять еще более собачью позу.
- Идем, я сейчас затоплю. Пусть это даже и чужая печка. - Пробормотал он, по-вернулся и пошел в домик.
Собака вскочила и пошла слева от него. Голова собаки расположилось строго возле левого колена старика.
- Мольберт, ты что, служебная собака? Тебе вовсе не нужно вести себя так серьез-но. Ты просто не подводи меня, ладно?
Собака отстала на полметра, шла какое-то время за Федором Савватеичем, а потом бросилась разгребать кротовую нору.
Нет ничего хорошего в том, чтобы растапливать чужую застывшую печку, и уж ста-рик это знал. Но не мог же он оставить без тепла собаку, которая Бог знает сколько проси-дела одна в холоде, голоде, которая слизывала росу и иней с окон и железных частей странной двери с боковым отъездом чтобы не умереть от жажды, и которая, в конце-концов, не оставила ни одной кучи дерьма в этом странном домике, в который она неиз-вестно как попала. Да нет такого человека, который отвез бы на дачу живое существо в четырнадцатиградусный мороз и там его бросил. Короче, собаку нужно было обогреть, и Федор Савватеич умудрился затопить печку.
Когда огонь разгорелся, Мольберт устроился рядом, положил голову старику на пле-чо и, кажется, даже тихонько замурлыкал. Глаза у пса, казалось, светились бледно-розовым, острые стоячие уши стригли воздух, а на морде явственно проступало какое-то скрытое ехидство. Когда Федор Савватеич открыл дверцу, чтобы подбросить в чужую печку очередную порцию чужих дров, то Мольберт удивленно вздохнул и засунул палец в горячие угли. Стало понятно, что раньше он такого никогда не видел.
- Ты что делаешь? - Испуганно закричал старик. - Обожжешься же!
Но собака очарованно смотрела на светящиеся угли и ковырялась в них человече-ским пальцем.
"О Господи,- подумал Савватеич,- мало того, что у него отсутствует болевая чув-ствительность, так у него еще и человеческие пальцы. Теперь понятно, почему ему так не-удобно бегать. Ну ясно, не оставлять же его здесь, ведь пропадет собака. И за ним, оказы-вается, глаз да глаз нужен, и команды все время подавать..."
- Фу! - скомандовал он.
Собака удивленно посмотрела на хозяина и вынула палец из углей.
Стало окончательно ясно, что собаку нужно забирать к себе в город. Конечно, здесь была проблема. Что-то там такое случилось с ним, с этим городом, и Федор Савватеич ни-как не мог понять, что же именно.
Вот раньше он останавливался на перекрестке и ждал, пока проедет редкий автобус. А сейчас он выходит на переход, и огромная, мигающая потусторонними желтыми огнями колонна автомобилей останавливается и ждет пока пройдет он, Федор Савватеич, простой районный сумасшедший, у которого есть справка. Или вот раньше можно было ходить по этому сволочному городу, останавливаться в странных, забытых Богом и людьми местах, становиться, садиться, задумываться о чем-то своем, а сейчас повсюду натриевые фонари, яркий свет, упорядоченность, рекламные щиты, работают дворники... Вот скажите, можно ли остановиться и подумать о чем-то своем, если повсюду светящиеся рекламные щиты и непрерывно работают дворники?
Поэтому Федор Савватеич точно знал, что без собаки ему в этом городе не выжить. И собаке без него не обойтись. И, возможно, это даже лучше, что у собаки на передних ногах растут человеческие пальцы, а боли собака не чувствует. Конечно, придется за ней следить, чтобы она не схватила чего-то слишком горячего или острого, конечно, за такой собакой нужен глаз да глаз... Но зато, быть может, она сумеет привести его в городе в та-кое место, где можно спокойно остановиться, сесть, и даже лечь в конце концов, и просто подумать о чем-то своем.
А то этот город Федора Савватеича совсем уже задрал.
Так Федор Савватеич завел себе собаку.
Ну, и нахлебался же старик с ней потом... Не зря ему сразу же показалось, что у Мольберта ехидная физиономия.