Глаза и уши - дурные свидетели для людей, если души у них варварские.
Гераклит Эфесский ок.520-460 г.г. до нашей эры.
Предисловие.
... Они мучили его изощренно, стараясь причинить ему большую боль, и остерегаясь, чтобы он не умер быстро. Они хотели, чтобы его страдания были как можно мучительнее. Для этого его руки и ноги прибили огромными коваными гвоздями к деревянному кресту, а затем крест подняли. Затем ему на голову надели железный обруч с острыми шипами внутри. Шипы быстро пронзили тонкую кожу и мышцы на голове и стали медленно врезаться в кость черепа, при этом боль была такова, что ему казалось, что боль исходит из самого мозга, разрывает его на части.
Боль усиливалась удушьем, так как его руки были вывернуты, а грудная клетка под тяжестью тела опустилась вниз, и при каждой попытке набрать в легкие живительного воздуха, тело в порванных мышцах и сухожилиях пронзала невыносимая боль.
Но и этого им показалось мало, и они проткнули копьями самые болезненные места его тела.
Все, что совершали с ним, было нестерпимо больно. Висящие рядом на крестах двое разбойников, угрюмые жестокие люди, потрошившие встречавшихся им на дороге несчастных путников как бессловесный скот, без малейшей жалости, и, не подвергшиеся пытке венцом, как он, завизжали, как маленькие дети, когда холодное железо коснулось их костей. А он молчал. Он не осуждал убивавших его людей, потому что он заранее знал о том, что казнь будет мучительной, но не представлял, что это будет настолько больно, и что обычному человеку вынести ее будет невозможно. Обычный человек при этом должен сразу умереть от боли или сойти с ума. Что с распятыми разбойниками и произошло, - после того, как подняли кресты, они быстро умерли.
А он, медленно умирая на кресте, и понимая насколько безобразна уготованная ему боль, думал о том, что и сейчас, даже если бы он знал о настоящих мучениях заранее, он все равно пошел на то, что совершил.
Но, залитыми кровавым потом глазами он видел, что те, ради кого он пошел на эти мучения, сейчас презирали и насмехались над ним. Они не желали даже оказать ему малейшее милосердие. Он просил малую милость, - смочить губы влагой, а вместо воды, ему дали уксус, смешанный с желчью. От этого питья ему стало еще хуже, теперь ему казалось, что внутрь ему, - в горло, желудок, кишки, налили расплавленный свинец.
Одни люди злорадно кричали.
--
Разрушающий храм и в три дня Созидающий! Спаси себя самого. Если ты Сын Божий, сойди с креста.
Другие, насмехаясь, громко говорили, так, чтобы он слышал их.
--
Других спасал, а себя самого не может спасти.
И, на всякий случай, и при этом их голосе чувствовался страх, благоразумно, как бы оправдываясь, - мы тут ни при чем, он сам виноват! добавляли.
--
Если он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него. Он уповал на Бога, пусть теперь бог избавит его, если он угоден ему. Ибо он сказал, - я Божий сын.
Он видел, что это были те самые люди, которых он вчера лечил, возвращал к жизни, и учил истине.
И это был богоизбранный народ! Который он должен был спасти. Но его попытки оказались тщетны: ложь, поселившаяся в душах людей, оказалась сильнее его правды.
И Он думал, - неужели я ошибся? И думы об этом становились ужаснее физической боли.
Тело его было истерзано, раны на голове и руках давно истекли кровью, и, свернувшаяся кровь грязной ржавчиной бугрилась на местах ран. В глазах его стало темнеть, и он понял, что долгожданная смерть подходила к нему.
Смерть избавит его от мучений физических, но избавит ли от мучений душевных? Он боялся этого, и, наконец, не выдержав муки душевной, громко вскричал.
--
Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?
Он снова, и снова громко спрашивал, а на самом деле его крик был тише самого тихого шепота. Тише журчания воды в ручье, тише шелеста листьев теплым весенним вечером.
Кто-то вложил ему в пересохшие уста влажную губку. И это опять был яд.
И сказав из последних сил, - Боже Мой, Боже Мой! - Он умер.
И наступила тьма.
А, те, разглядывающие его смерть, как очередную забаву, думали, что он убоялся мук телесных.... Они надменно думали, что устрашили его.
Перед смертью он видел, что ученики его в страхе разбежались и попрятались. Однако, он умер уверенный, что его учение продолжится, так как видел, что все время рядом с ним находилась, та которую он выделял, та которая и была его настоящей ученицей. Одни его ученики предали его, другие отреклись, третьи не поняли. И только Мария Магдалина оставалась верна ему. И только одна она понимала его душу, то, что он нес людям. Ибо его слова можно было понять не разумом, а душой. И никто, только любящая женщина способна понять душу своего мужчины. За это, из зависти, сбежавшие ученики, ее оболгали и унизили.
Книга первая.
Часть 1.
1.
Военный городок притаился за жидкой лесополосой, отделявшей его от железной дороги. Днем и ночью деревья скрывали от любопытных глаз, проезжающих мимо пассажиров и других посторонних лиц, огороженные обвисшей, рыжей от ржавчины, колючей проволокой, стоянки и хранилища с танками и другими боевыми машинами.
Утром Володя Рябухин проснулся как всегда рано по старой привычке, выработавшейся у него в ту недалекую пору, когда он служил командиром взвода, и почувствовал в душе смутное раздражение.
Он лежал в теплой постели, рядом сладко сопела, разгорячившаяся во сне, его жена Анна. Она свернулась калачиком, и одеяло едва прикрывало ее стройные красивые ноги, слабо белевшие во тьме. Володя знал, - на улице поздняя осень, а они до сих пор хранят летний загар. Володя дразнил ее "негритянкой", - ее бархатистая кожа быстро чернела, под еще слабыми весенними солнечными лучами, и к концу апреля она выглядела уже так, как будто только что вернулась с черноморского курорта. Загар держался крепко почти до февраля. Шутя, Володя с подчеркнуто подозрительным видом допрашивал жену, - а точно у тебя в роду не было негров?
Анна сердилась, и от этого сильно "окала".
--
ВОлжская я, вОлжская. У нас негрОв только в кинО в сельскОм клубе и видели.
Володя смеялся.
--
Ну и девки на Волге! От одного только взгляда на мужика беременеют.
Эмоциональная Анна злилась, тонкие ее пальцы сжимались в кулачки, в серых глазах блистали стальные молнии. А вот щеки не краснели, - на смуглой коже никогда не появлялся румянец. Но, в конце концов, все завершалось как обычно, - Володя, прося прощение, целовал ее, - рассерженная, сначала она отбивалась, потом ее сопротивление слабело, и вновь в семье воцарялся мир.
Володя осторожно прикрыл жену одеялом, и, нащупав на тумбочке "командирские" часы с тускло светящимся циферблатом, с трудом разобрал, - времени было около шести часов утра. На службу же он должен был приходить к девяти утра. Идти до отдела, было, не больше двадцати минут, и то, если шагать неспешным шагом. Но так ходить он еще не привык, он все продолжал бегать энергичным шагом, как вечно торопящийся командир взвода. За торопливость его поругивал начальник, который считал, что для оперативного работника в принципе важна вдумчивая наблюдательность, потому что он должен видеть людей, и понимать, почему они поступают, так или иначе. А в спешке, какая уж вдумчивость и рассудительность? - верхушки ухватить бы....
Володя понимал, что дело, конечно, не только в том, как оперативный работник ходит, - вразвалку или как взмыленный рысак, а в привычке к обстоятельному мышлению, которое начинается с тщательного рассматривания мелочей. Но, человек не может быть торопливым в какой-то одной привычке, поспешность свойственная его характеру неминуемо будет отражаться и на всем его поведении.
Сменив профессию, а, следовательно, и образ жизни, Володя теперь старательно пытался сменить и привычки и характер. И при этом он честно себе признавался, что пока это у него получается не очень. Володя даже стал бояться, что из-за своего характера не "впишется" он в новую службу, и иногда с тоской вспоминал прежнюю службу, бесшабашную, - где не надо было подбирать слов, сгоряча можно было многое наговорить легковесного и глупого, матернуться, и никто на это не обращал внимания. А здесь же, прежде чем сказать слово, семь раз подумай, ибо судят о тебе в прежнюю очередь по словам.
Как слушателей курсов военной контрразведки учили на занятиях по психологии, - к обстоятельному мышлению более способны флегматики по темпераменту. Флегматики часами могут ковыряться, развязывая сложный запутанный узел. А у Володи Рябухина характер был не тот, - запутанные узлы, он по примеру великого Александра Македонского, чаще стремился разрубать. Володя считал, что он по темпераменту холерик, и оттого опасался спонтанных проявлений своего характера. Поэтому часто и приходили в голову мрачные мысли. Но вернуться назад в армию было уже невозможно.
Сегодня Володя твердо решил встать не раньше семи часов утра, потому что на службу он, как ни тянул время, все равно всегда выходил раньше планируемого времени. Обычно часов в восемь, что было гораздо раньше, чем необходимо для того, чтобы дойти до отдела неспешным шагом, заплетаясь ногу за ногу, и рассматривая окружающую природу к девяти часам.
И Володя усилием воли заставлял себя лежать в постели. Он рассматривал темный потолок, а в голову ему снова по-змеиному лезли неприятные мысли и кусали сердце, отчего сердце тягуче побаливало.
Вчера весь день опять шел холодный мелкий моросящий дождь, как будто кто-то сверху поливал землю, деревья, здания и людей водой из большой лейки с мелкими дырочками. Казалось, что этот нудный дождь шел уже вечность. Серая осенняя слякоть Володе давно уже надоела. "Любимая пора, очей очарованья", - по его мнению, хороша была только в стихах, когда их читаешь лежа на уютном диване. Володя признавался, что он не любил осень с её дождями и раскисшими дорогами.
Но, Володя также соглашался и с голосом рассудка, шептавшим ему, - что, по правде говоря, ему никакой разницы не было - зима или осень на улице, так как все его дела происходили в кабинетах, а уж добежать от одного помещения до другого по асфальтовым дорожкам несложно в любую погоду.
Это командиру взвода, каким он был всего лишь полтора года назад, погода важна. Командир взвода должен учить солдат водить боевую технику, тактике, "огневой подготовке", короче учить свой танковый взвод поражать вражеские силы "пулеметно-пушечным огнем и гусеницами" боевых машин. - Володя с удовольствием повторил, въевшеюся еще с училища красивую фразу, - "пулеметно-пушечным огнем и гусеницами". Все дела командира взвода происходят на улице, в любую погоду, так как он должен готовиться к войне. Танк или пушку на стол в кабинете не поставишь. Война дело грязное, - пахнет потом, огнем и разлагающими трупами. Но все-таки в сухую погоду на пыльном, пахнущим горьким солярным дымом, полигоне лучше.
Володя усмехнулся, вспоминая поговорку, - вечно грязный, вечно злой, танкист молодой. Он согласен, - танки красиво выглядят со стороны или на киношных экранах, а на самом деле, летом в танке жарко, зимой холодно, и круглый год пыль и грязь.
В голову тут же пришла неприличная частушка популярная среди юных местных девиц, которую они распевали на вечеринках.
- Полюбила я танкиста, и разок ему дала,
Всю неделю сиськи мыла и соляркою с...а.
Володя даже тихо засмеялся. - Не такие уж мы танкисты и грязные.
Он укоризненно посетовал, - ах, девчонки, не за то выбираете себе парней. Надо смотреть не на одежду, а на то, что под ней, - на сердце лежит. Внешний лоск он для того и предназначен, чтобы скрыть содержание.
Володя почесал затылок. Он с удивлением спросил себя, - и о чем он думает? Какое ему дело теперь до молоденьких девчонок? Он свою уже давно выбрал, - четыре года прошло, как он женился, на этой красавице, что лежит рядом с ним и беззаботно сопит. И даже его сыну третий год идет.
Володя рассудительно заметил, что, конечно, ему никакого дела до девчонок нет, но в нем все еще живо корпоративное танкистское братство. Несмотря, на все неприятности и тяготы службы в танковых войсках, он все-таки любил и эти тяжелые машины, и запах солярки, и полигоны.
Краснея в темноте, Володя вспоминал, как после окончания военного училища, стремясь скорее влиться в офицерскую жизнь, он приехал на новое место службы раньше назначенного срока. Тогда ему наивно казалось, что с каждым часом отпуска он теряет что-то важное, крайне необходимое ему и родной стране, что его ждет блистательная карьера, и сладко мерещились ему очередные и внеочередные звания и награды, за то, что его подразделения всегда будут отличными.
Но скоро оказалось, что среди песков оренбургских степей царила желтая тоска: техника, укутанная, покрытыми пылью, черными полиэтиленовыми покрывалами, стояла на хранении в боксах. Володя даже ни разу не увидел своих танков без чехлов. А, прочитав, формуляры на машины, он понял, что под его командованием оказались давно устаревшие танки Т-54. Это был даже не прошлый, а позапрошлый век. Танкам было по пятнадцать - двадцать лет. И хотя войны не предвиделось, в душу молодого командира взвода вселилось уныние, так как по теории тактики воевать на таких машинах было невозможно. На современном поле боя, где царствовали скоростные танки с мощными орудиями, - это были "гробы на гусеницах". Такие машины в бою не продержатся и десяти минут, не расстреляв, и половины боекомплекта из сорока снарядов.
Еще большую хандру у него вызвал вид личного состава: шесть, болезненного вида, с тупыми физиономиями, узбеков. И хоть они и назывались гордым именем "механиков-водителей", но к танкам узбеки боялись подходить, и знать ничего о танках не знали, так как в учебном подразделении их никто ничему не научил, видимо, и не пытаясь учить. По их рассказам, в "учебке" вместо занятий по военному делу они рыли ямы, и подметали плац. Тем же им приходилось заниматься и сейчас, в танковом батальоне мотострелкового полка, в промежутках между несением службы в караулах.
Получив подобный личный состав под свое командование, Володя сгоряча вначале заподозрил, что ему специально подсунули таких солдат. - Насколько он слышал, - в армии желающих подшутить над молодыми лейтенантами всегда было в избытке. Поэтому при первой же встрече с другими молодыми офицерами он, стараясь не показаться смешным, поинтересовался, как у них обстоят дела с солдатами. Но везде оказалось то же самое.
Делать было нечего, и, помня желание иметь в своем подчинении отличный взвод, что в жизни оказалось делом не таким простым, он принялся учить своих узбеков. Он собирал их по вечерам в маленьком классе при клубе и пытался читать им толстую книгу - инструкцию по технической эксплуатации танка Т-54. Но очень быстро убедился, - сколько бы он им не читал, толку никакого не оказалось. После этого мечта о внеочередных званиях, как-то незаметно девальвировалась, и уступила место желанию хотя бы вовремя получить очередное звание.
Однако, он все еще не сдавался. Он устроил солдатам строгий допрос, и те в оправдание нежелания учиться, дружно сослались на плохое знание русского языка. Он не поверил им и взял учетные карточки, и обнаружил у всех запись о среднем образовании. После этого, он вновь упрекнул своих узбеков в нежелании учиться. Но узбеки только лопотали на своем непонятном языке, и он понимал только одно слово, - "бараны", "бараны".
После этого его мечта об "отличном" танковом взводе превратилась в нечто фантастическое, подобное джинам в томных и затейливых восточных сказках, - все утверждают, что они существуют, но никто их никогда не видел.
Володя подумал, - какой же он был наивный, - вздохнул и почувствовал, как лицо разгорячилось. Хорошо, что он лежал в постели в темноте, и никто не мог этого увидеть. Когда Володя краснел, а обычно это происходило довольно часто, офицеры, уже огрубевшие под суровыми служебными ветрами, не упускали возможность подшутить над ним. А Володе это не нравилось, - в кино показывали офицеров с грубыми мужественными лицами, а он уродился, как девчонка с нежной кожей и способностью быстро краснеть. Хорошо, хоть, что после того, как он перешел в Особый отдел, авторитет столь серьезной организации не каждому позволяет подшучивать над ним.
Володя в уме пожалел, - и все же, если бы тогда у него оказались не узбеки, а обычные русские ребята, он обязательно сделал бы свой взвод отличным. И глядишь, сейчас бы он уже командовал ротой, приглядывался бы к академии.
И тут же скептически рассудил. - Извини, друг, но, то, что для тебя является Родиной, ради которой ты готов пожертвовать самым дорогим, что имеется - жизнью, то для узбеков чужая страна.
Этой мысли Володя испугался, - партия говорит, что в СССР возникла новая историческая общность - советский народ, в которой нет различий между национальностями, поэтому вряд ли стоит даже в уме обвинять солдат другой национальности в непатриотичности.
И, тем не менее, - споря сам с собой, возразил Володя, - почему-то исключительно русских парней отправляют служить в самые опасные и ответственные места. Значит, остальным не доверяют...?
Для караулов, которые стали главным занятием в, сокращенной до некуда, "кадрированной" дивизии, узбеки оказались вполне подходящими, - если поставишь их на пост, то будут стоять смирно, пока не приведешь им смену. Азербайджанцы и казахи представлялись куда как вредоноснее, - те все время норовили завалиться спать.
И Володя тогда быстро разочаровался, и понял, - что, несмотря на погоны, они обычные сторожа при армейском хозяйстве.
Золотые погоны, туманившие недавно разум надеждами на блестящую карьеру, быстро потускнели: все стало вокруг серым и унылым.
Пришедшие одновременно с ним в часть молодые лейтенанты ринулись заливать гарнизонную тоску водкой. Один из его знакомых даже в караул заступал с бутылкой водки, которую немедленно выпивал после того, как принимал дежурство.
А Володя спиртное не любил, - туманит оно голову. А в караул, чтобы не терять время попусту, брал толстый коричневый портфель с книгами, и читал. Но, через некоторое время он прочитал все книги в небогатой гарнизонной библиотеке. В основной массе это были мемуары.
Он тогда еще не догадывался, что гарнизонные библиотеки специально подбирались так, - чтение мемуаров входила в систему воспитания молодых офицеров.
Володя зло тихо промолвил. - Ишаку, чтобы он исправно бежал и тянул за собой тяжелый воз, перед носом вешают сладкую морковку. А молодому лейтенанту, чтобы он не думал, что он всего лишь пушечное мясо на случай войны, и сторож при армейском имуществе в мирное время, также внушают миф о возможной блестящей карьере при условии старательного исполнения служебных обязанностей. Генералы упрямо внушают, - "в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл", а сами смеются над глупыми лейтенантами.
На второй год службы, он, в грязном замасленном танковом комбинезоне, сидел вместе с товарищами в "курилке" за боксом с танками. Было лето, жарко, и казалось на песке, раскаленным солнцем, можно было свободно жарить яичницу. Лейтенанты и старшие лейтенанты, молодые и старые, расслабившиеся в тенечке, лениво сплетничали о, ставшем известным им, переводе командира полка на повышение. Разговор как всегда коснулся порядков в полку, - офицеров возмущало, что занятые караулами они не имели возможности заниматься боевой подготовкой, вследствие чего боевая способность воинских подразделений была крайне сомнительна, - солдаты не умели ни стрелять, ни водить боевые машины.
Задетый за живое, потому что он давно в душе возмущался таким положением дел, Володя неосмотрительно высказал свою давнюю мысль о том, что они давно из офицеров превратились в обычных сторожей. Он тогда, вздыхая, с завистью, произнес.
- Нам надо пример со старшего лейтенанта, который недавно пришел к пехотинцам на должность командира батальона. Подтянутый, красивый, не то, что мы - вечно грязные и злые.
Лейтенанты затихли. А один из офицеров, старый командир роты, зло произнес. - Я тоже был бы подтянутый и красивый, если бы мой дядя был генерал-полковником, членом военного совета округа. - И спросил. - А ты знаешь, почему сын генерала не может стать маршалом?
И тут же ответил с горькой иронией.
- Потому что у маршалов есть свои сыновья и племянники.
После этих слов лейтенанты сопели, молча курили. На лицах застыли нелепые улыбки. Чувствовалось напряжение. Похоже, своими неосторожными словами Володя затронул в их душах мысли далеко и тщательно спрятанные.
Володя подумал, - что его сослуживцы не были, с самого начала, глупыми, безынициативными, и грубыми. Каждый из них, когда-то пришел в этот гарнизон с горящими глазами. И также мечтал о блестящих делах, и также пытался учить своих узбеков. Но унылая служба грубо ударила им по рукам, и они прекратили сопротивление действительности, и поплыли по течению жизни, - ведь по течению плыть легче и обычнее. И будет ли еще толк оттого, что, стремясь не быть таким, как все, ты будешь барахтаться против течения, а тебя будут больно толкать плывущие навстречу, которым ты попадаешься на пути? Все они прошли тот путь, по которому теперь шел и он, Володя Рябухин, и лет через десять он будет таким же, как они.
И именно в этот момент Володя твердо решил, что он должен обязательно переменить жизнь, уйти куда угодно, но только не прозябать в этой тоскливой серости, заливая свое разочарование горькой водкой.
В тот же вечер он случайно встретил соседа по подъезду, служившего в Особом отделе. А так как Володя уже был внутренне готов отказаться от любимых танков, то это показалось ему к стати, и он спросил приветливого капитана, как ему перевестись на службу в Особый отдел. Попросился только потому, что это было единственное, что попалось ему на глаза в тот момент.
Перед тем, как взять Рябухина на службу его честно предупредили, что карьеры в Особом отделе ему не будет, и, скорее всего, что его служба окончится в невысоком майорском звании. Ему также сказали, что работы в Особом отделе будет очень много, так как у спецслужб, - разведок и контрразведок мирного времени не существует.
На первые слова Володя по молодости, посчитав их общей дежурной фразой, призванной отсеять неумных людей, не обратил внимания, - и в Особых отделах откуда-то тоже берутся генералы, а другие слова его обрадовали, - он хотел работать и приносить родной стране пользу.
Начальники не соврали, - работа оказалась интересной, и ее было много.
И сегодня его боевой пост, не промерзший добела зимой танк с дальнобойной пушкой, а уютный письменный стол в теплом кабинете.
Воспоминания о недавней службе в войсках Володе показались неприятными, отчего его раздражение только усилилось. Володя подумал, что может его раздражение происходит как раз из-за того, что ему не удалось добиться в войсках того, о чем он мечтал. Он всегда считал себя упорным, но возможно он слишком легко ушел из войск. В душе каждого человека должен быть свой стержень, свой путь, по которому он должен пройти от начала и до конца. Этот путь может принести много неприятностей, но он единственный правдивый.
По сердцу прошел холодный ветерок, - может он, действительно совершил огромную ошибку, оставив то, о чем мечтал с детства. Володя немедленно осадил себя, - "в детстве ты мечтал стать и летчиком, и моряком"! Правда, чекистом никогда не мечтал быть. И кто его знает, который путь в жизни человека главный, тем более, когда у него вся жизнь впереди.
Володя снова посмотрел на часы, и увидел, что часовая стрелка приблизилась к семи часам. Пора было вставать. И чтобы дальше не томить себя неприятными мыслями. Володя благоразумно решил, что все его раздражение из-за дождливой осени. Наведя, таким образом, порядок в своей голове, Володя осторожно, стараясь не разбудить жену, встал с постели. Она не пошевелилась, и Володя в уме съехидничал, - эта "засоня" даже ухом не ведет, что у нее муж сбегает из-под ее теплого бока.
Тихо ступая по ковру босыми ногами, Володя выглянул в окно. В черной серости осеннего утра, обнаружилось, что ночью дождь сменился на снег, и теперь на улице было бело, и наступила настоящая зима, и, мела метель. Володя обрадовался, и раздражение исчезло из его души без следа.
Закрыв дверь на кухне, чтобы не разбудить жену, он включил радио и включил газ под чайником с водой. Радио что-то бубнило о достижениях свиноводов Куйбышевской области, сообщения пролетали мимо сознания Володи, - спроси его, о чем только что сказало радио, и он затруднился бы ответить. Сообщения радио его не интересовали, но голос диктора создавал утренний звуковой фон, без которого любому советскому человеку обойтись не мыслилось.
2.
На службу Володя вышел, когда уже рассвело. Выйдя из дома, он на минуту задержался около двери, под козырьком, защищавшим входную дверь, от ненастья. Он вздохнул полной грудью прохладный свежий воздух, изгоняя из легких остатки подъездного духа, пахнущего подвальной плесенью и жареной картошкой, готовившейся женами своим мужьям на завтрак, - завтрак должен был быть плотным, чтобы до обеда хватало энергии.
Метель немного утихла, и теперь легкий ветер нес, не спеша, крупные хлопья снега. Из-за снега видно было не дальше трех шагов, настолько он был густой.
Володя по привычке бросил взгляд на "командирские" часы на кожаном ремешке на руке, и не зафиксировал в голове время, а, только отметив в уме, что времени еще достаточно, и угадывая в снежной пелене направление, шагнул. Снег попал на лицо, - и хлопья, оказалось, не были холодными, и, ложась на лицо, они мягко таяли, ласково щекоча кожу. От щекотки зачесался кончик носа, и Володя вытер его носовым платком. Но хлопья снова попали на лицо и защекотали нежную кожу на носу. Володя улыбнулся, утреннее его раздражение уже забылось, и он почувствовал приподнятое и радостное настроение, как будто его впереди ожидал праздник.
Володя тихо пропел, - Ночь прошла, ночь прошла, и настало счастливое утро... - у него не было голоса, и он, застеснявшись, не услышал ли кто, оглянулся.
Свежий снег покрывал все вокруг, белой, девственно чистой, белой простыней. Грязная земля спряталась под этим белым покровом, и лишь, кое-где, в затишке, обычно под елями, опустившими низко к земле шатром широкие колючие лапы, в черноте тени выглядывало, усыпанная опавшими рыжими иглами, грязное неумытое лицо осени. В лесу уже протоптали едва заметную тропинку.
До отдела Володя, несмотря на то, что старался сдерживать шаг, стремясь надышаться кристально чистым лесным воздухом, - теперь он тихо напевал в ритме марша, - вот кто-то с горочки спустился..., - и опять дошел быстро и намного раньше девяти часов.
Особый отдел находился в большом одноэтажном доме у большой дороги, ведущей из военного городка к воинским частям и госпиталю. Раньше это был коттедж, в котором то ли кто-то жил, то ли, располагалось какое учреждение, но его забросили, и здание долго стояло загаженное, без окон и дверей. Здание числилось на балансе гарнизонной "КЭЧ", и его намеревались уже списать. Но, так как здание находилось на виду, то оно неминуемо попалось на глаза командира дивизии. Затем, кому-то этот час, когда оно его заметил, недавно назначенный командир дивизии, показался добрым, а кому-то недобрым. Молодой генерал, находясь в расстроенном настроении, по случаю неудавшейся проверки одного из полков, отругал своего заместителя по тылу. Впрочем, уважительно посматривая на свои новенькие генеральские погоны, сделал это он довольно вежливо. А "зампотыл" - полковник-хват, затем, уже не церемонился с начальником КЭЧ, и по-армейски "вломил" майору на всю "катушку".
Здание скоро отремонтировали: починили крышу, вставили окна и двери, настелили полы, и стены покрасили в желтый цвет, - все здания в военных частях красятся в желтый цвет. А так как начальник Особого отдела давно просил у командира дивизии новое помещение для отдела, - в старом деревянном коттедже в жилой части военного городка было тесно, - то здание отдали ему. А уж начальник Особого отдела, подполковник с хитрым выражением лица, и голубыми авиационными погонами на кителе (почему-то все особисты особенно любили авиационную форму) огородил территорию вокруг отдела забором из сетки-рабицы, которую тоже покрасили в ярко-голубой цвет. Огораживал, конечно, он не сам лично, - прочно севший ему на "крючок" командир строительной части (а у "строителей" всегда есть грехи) по "дружбе" прислал ему на грузовике солдат со сварочным аппаратом и с железом, и те за один день сварганили аккуратный забор.
Проходящие и проезжавшие мимо потом удивлялись, - все заборы вокруг частей желтого цвета, а этот почему-то - голубого. Да, еще летом и цветы вокруг здания! Дом отдыха, что ли? Или генеральская дача?
Но когда они узнавали, какая воинская часть огорожена таким веселеньким забором, то удивляться громко опасались, - уши и глаза Особого отдела были везде, и кто его знает...
Если идти из военного городка к отделу как положено по дороге, то, приходилось делать большой крюк, так как дорога огибала небольшой лес, находившийся между жилым городком и отделом. Это значительно удлиняло путь. И, кроме того, ездившие по дороге машины, в мокрую погоду забрызгивали пешеходов грязью, а в сухую окутывали густой пылью. Никому это не понравится, а потому люди закономерно протоптали тропинку в лесу. Тропинка вела мимо отдела к госпиталю. А так как поэтому по ней проходило много людей, то, утоптанная до блеска, она не раскисала даже в самую слякотную погоду.
Обнаружив тропинку и Рябухин повадился ходить этим приятным путем на службу.
На входе в здание, Рябухин стряхнул перчатками снег с погон. Серую повседневную шинель он износил, когда еще был взводным, на получение новой же по вещевому аттестату пока не пришли сроки, и теперь он носил парадную шинель стального цвета с золотыми погонами. В начале это смущало его, и он чувствовал себя, как белая ворона, так как офицеры в дивизии обычно носили серые шинели либо зеленые полевые куртки с синим воротником. Правда, зеленые ватные куртки офицерам разрешалось носить только при выходе в "поле". Лишь танкисты почти все время ходили в черных комбинезонах, но на "чумазых" в пехотной дивизии давно махнули рукой. А так как другие офицеры Особого отдела также носили парадные шинели, Рябухин, глядя на них, быстро привык к непривычному обличию.
Очистив рукой шинель от мокрого снега, Рябухин открыл тяжелую дубовую дверь, обитую черной жестью, и зашел в здание.
В коридоре горел яркий свет, который после дневного света улицы казался мрачным. Рябухин поморщился, - в тусклом свете плохо было видно, и он чуть ли не на ощупь открыл дверь по правой стороне коридора. В комнате находился дежурный солдат отделения охраны.
Увидев вошедшего офицера, солдат, с румяным, и округлившимся от сытой кормежки, лицом, лениво приподнялся, но поздоровался почтительно.
--
Здравствуйте Владимир Иванович.
--
Здравствуй Дима. - Не удивившись неуставному обращению, отозвался старший лейтенант.
Хоть Особый отдел и считается армией, раз военную форму носят, но не та это армия, что за полковыми воротами, где за такое обращение солдата немедленно отправили бы на гауптвахту. В Особом отделе - "демократия", и офицеры, и солдаты обращаются, - старшие к младшим по именам, младшие к старшим по имени-отчеству. В начале службы в Особом отделе Рябухина это корежило, но теперь он привык.
Рябухин спросил.
--
Как у нас дела?
Солдат, понимающе кивнул головой, - он знал, что хотел услышать старший лейтенант, и давно привык отвечать на этот вопрос не только Рябухину, но и другим офицерам отдела, и тут отвечал он четко и понятно, потому что как раз за неверное сообщение и могли строго спросить.
--
Владимир Иванович, звонков для Вас не было, о происшествиях из частей не докладывали.
Рябухин на всякий случай поинтересовался.
--
Начальник здесь?
--
Нет, он в штабе дивизии. - Ответил солдат.
--
Хорошо. - Сказал Рябухин и, ступая неспешным шагом, по гулкому коридору, прошел к себе в кабинет.
В здании было несколько кабинетов. Места хватало всем. Самый большой кабинет занимал, как и положено, начальник.
А второй по величине был у Рябухина. А так, как для одного оперуполномоченного он был слишком большим, его по совместительству сделали и "чекистским кабинетом": в комнату внесли пару столов, а на стенах повесили портреты членов политбюро, портрет Дзержинского, а также вверху стены приклеили надпись из букв, вырезанных из белого пенопласта, - "чекист должен иметь холодную голову, чистые руки и горячее сердце". Эту фразу все знали наизусть, но это не мешало начальству регулярно напоминать их.
Вся эта атрибутика Рябухину совершенно не мешала, и кабинет ему нравился.
Он повесил шинель на вешалку рядом с входом и, сев за свой стол, вставил большой ключ с замысловатыми вырезами на бородке в замочное отверстие сейфа. У сейфа были толстые бронированные стены, и весил он наверно не меньше полутонны. В кабинет сейф затаскивали не меньше десятка солдат, которые при этом умудрились продавить половицу. Часть половицы отремонтировали, а другая, оставшаяся под сейфом, чернела пыльной щелью.
Рябухин подозревал, что теперь эта щель служила удобным проходом для мышей, так как иногда по утрам тут обнаруживались черные горошинки помета.
Тяжелая дверь басовито скрипнула. Рябухин достал пахнущую бумажной пылью тонкую стопку дел, и положил её на стол. Дел было несколько: с десяток дел с тонкими белыми корочками он сам завел совсем недавно, - то были дела на его источников информации, и одно - толстое, с обложками грязно синего цвета и режущей глаза надписью вверху, - "Управление СМЕРШ". Это дело, присланное из архива, его и интересовало.
Несколько месяцев назад Рябухин от своего агента из гражданского окружения получил сообщение о том, что один из работников котельной военного городка во время войны имел встречи с подозрительным человеком, приезжавшем к нему по железной дороге.
Разумеется, сам встречи любого человека с другим человеком обычное явление, но Рябухина насторожило другое. Во-первых, - приезжавший человек был явно призывного возраста, однако носил гражданскую одежду. А ведь шла война. Во-вторых, - встречи происходили с явным соблюдением мер конспирации. Встречавшиеся, на станции, когда они сталкивались, делали вид, что не знают друг друга, а перед тем как сойтись в доме в пристанционном поселке и вовсе проверялись, - не следит ли кто за ними. Агент обратил на них внимание лишь потому, что он часто дежурил в будке на стрелке, которая находилась напротив дома.
Несомненно, с того времени прошло много лет, и Рябухина естественно заинтересовало, - почему агент раньше не сообщил о своих подозрениях. Но агент разумно пояснил, что раньше ему не ставилось задач по выявлению агентуры противника среди гражданского персонала в военном городке, и о том, что те встречи были подозрительные, он догадался только сейчас.
Рябухин рассудил, - хоть и прошло после войны три десятка лет, однако факт заслуживает разбирательства, - работник котельной мог быть немецким шпионом, которого в то время могли и не заметить. И, даже не работающий на врага сейчас, он должен был понести заслуженное наказание.
Получить какой-либо информации о проявлении повышенного интереса подозреваемого к воинским частям Рябухину не удалось, и он ожидал ответа на свои запросы из архивов, и прикидывал, как продолжать проверку, если ответы ничего не прояснят. Действующего агента противника легче выявлять, хотя бы потому, что он что-то делает.
А как работать "законсервированному" агенту, который ничего не делает, и потому ничем от окружающих людей не отличается?
Дожидаясь ответов, Рябухин "перевернул" у секретаря маленькую библиотечку и нашел сборник приказов и указаний по военной контрразведке "СМЕРШ" за период войны. Судя по чистому листу ознакомления, приклеенному к обложке, сборник никто и никогда не читал. Рябухин подумал, что эти документы вряд ли теперь кому могут пригодиться, так как войны это уже дело прошлого. Однако документы он добросовестно перечитал, и выписал себе в рабочую тетрадь некоторые мысли.
И вот вчера вечером пришел ответ из архива с делом. Рябухин дело у секретаря получил, но ознакомиться не успел, так как торопился на встречи со своими источниками.
Рябухин открыл дело, и после прочтения первых бледных строк, написанных "химическим" карандашом, ему стало все ясно. Но он продолжил чтение, так как ему предстояло доложиться начальнику. А начальник любил обстоятельные подробные доклады, и Рябухину не хотелось краснеть из-за незнания каких-либо мелких подробностей в деле.
Рябухин твердо знал, что авторитет складывается из множества мелких частностей, и часто одна такая мелкая деталь может разрушить всю пирамиду, созданную тяжким трудом. Рябухин старательно складывал свой авторитет, потому что, как и любой офицер, он мечтал о карьере. А его карьера зависела только от него, - не было у Рябухина не дяди генерала, не папы полковника, не дедушки партийного босса, а был он из обычной рабочей семьи. Не было у него каких-то особенных знаний, потому что ему взять их было неоткуда. Была у него надежда только на одно, - на трудолюбие и везение. А потому не мог он позволить, чтобы начальник упрекнул его в недостаточной дотошности, ибо замеченное один раз, легко может превратиться потом во мнение. А мнение в едва заметную карандашную запись в личное офицерское дело. А это будет уже страшно, так как известно, - что записано пером, не вырубишь топором.
Помня об этом, Рябухин, старательно читая исписанные бледным карандашом страницы, прислонился спиной к батарее отопления под окном, и размышлял о том, что во время войны, настолько были велики недостатки, что даже документы писали карандашом, заведомо не рассчитывая на их долгую сохранность. Затем Рябухин сообразил, что карандашом писали не от недостатков, а потому что в боевых условиях с чернилами неудобно, - чернильницу с собой не поносишь, к тому же на морозе чернила замерзают.
Чугунная батарея излучала горячее тепло, так что у Рябухина на лбу появлялась испарина, но спину охлаждало приятное прохладное веяние из окна, - в кабинете всегда было зимой жарко и в эту зиму рамы решено было не заклеивать.
Когда у Рябухина от монотонного занятия начали уже слипаться глаза, в кабинет зашел начальник отдела - полковник Юрьев Владислав Иванович.
Он был высок, рост - сто восемьдесят пять сантиметров, и широк в плечах. В сорок лет, в кителе с полковничьими погонами, скрывавшим "авторитетный" животик, он выглядел очень моложаво и атлетически. Лицо у него было круглое, с красноватым оттенком загара, - Владислав Иванович любил рыбалку. На лбу, у Юрьева, правда, стали появляться залысины. И в темных коротких волосах стала пробиваться седина. И это не портило его облика, и для многих женщин он выглядел привлекательным.
Но с двадцати шести лет Рябухина он казался пожилым. Сам Рябухин выглядел мальчишкой, - он был на полголовы ниже Юрьева, но не маленький, - со ста семидесяти пятью сантиметрами роста молодого человека не назовут недомерком. К тому же Рябухин был худощав, - шестьдесят четыре килограмма для старшего лейтенанта на солидной должности, это несерьезно. Румяное лицо, светло-серые большие "детские" глаза, коротко стриженые русые волосы. Нос, - вздернутый в меру. Мальчишка, да и только.
Рябухин, подчеркнуто уважительно встал и доложил.
--
Владислав Иванович, дело пришло на проверяемого. Вот, - изучаю.
--
Ах, дело. - Рассеяно сказал Юрьев, занятый своими мыслями. - Смотрел я его вчера, - твои подозрения, как я и думал, оказались напрасны.
Рябухину показалось, что Юрьев произнес эти слова укоризненно, намекая на его малый опыт работы, и это ему было неприятно, так как он считал себя уже достаточно опытным авторитетным работником, - все-таки проработал в отделе уже целый год, и имел успехи в работе. Это давало ему основания втайне мечтать о повышении в должности. И Рябухин, оправдываясь, сказал.
--
Кто же знал, что во время войны он работал на "Смерш".
Юрьев, заметив тень обиды на лице Рябухина, поправился.
--
Да, нет, Володя, ты, разумеется, прав, и правильно взял его в проверку. К тебе не только нет претензий, но ты достоин и похвалы. В следующий раз тебе обязательно попадется настоящий шпион.
Рябухин мог надеяться на доброжелательность начальника. На службу в Особый отдел он попал по рекомендации Юрьева, и потому, между ними, когда еще Юрьев был обычным старшим оперуполномоченным и майором, сложились доверительные отношения. Летом они вместе ездили на служебном мотоцикле Рябухина на рыбалку, а их жены собирались вместе и судачили по своим женским делам.
Юрьев к сорока годам засиделся в должности старшего оперуполномоченного. Старшим оперуполномоченным он стал в тридцатилетнем возрасте, это майорская должность, и таким образом он проходил майором больше десяти лет. Его знакомые офицеры, тем временем, давно уже ходили в полковниках. А Юрьева начальство не "видело", хотя работал он хорошо, и был грамотный и опытный сотрудник. И, Юрьев, как-то, когда они вместе с Рябухиным на рыбалке пропустили по "сто грамм", в сердцах философски промолвил, - видно моя судьба навек остаться майором, - что ж будем готовиться к пенсии. Но, спустя неделю после разговора, судьба распорядилась по-другому, - прежний начальник пошел на повышение, и он настоял, чтобы начальником на его место был назначен Юрьев. Об этом Юрьеву он не говорил, так как ждал утверждения своего предложения.
Новая должность дала Юрьеву звезды подполковника, - дивизия была сокращенного штата. Через месяц пришел приказ о развертывании дивизии, и должность начальника отдела стала полковничьей.
Так Юрьев совершил нежданный прыжок по служебной лестнице.
Юрьев был доволен состоявшимся назначением, но особых изменений в его отношениях с Рябухиным не произошло, разве что на службе, в присутствии других, Рябухин старательно подчеркивал официальность обращения. Он считал, - во всем нужно чувство меры и приличия, а давать намек на особые отношения с начальником было неприлично. Но наедине между собой Юрьев обращался к Рябухину на "ты", а Рябухин и раньше никогда не думал говорить Юрьеву "ты", так как этого не позволяла разница в возрасте.
Рябухин щепетильно относился к своей речи и обращению к другим людям. Прежние его сослуживцы смеялись над ним, потому что он никогда не матерился, и что для войсковых офицеров, употреблявших крепкое слово на каждом шагу, казалось ненормальным. Но лейтенант Рябухин твердо придерживался правила, - я обращаюсь к вам уважительно, и того же требую по отношению к себе. Из-за этого он как-то имел даже серьезные неприятности, молодой начальник штаба полка, только что прибывший из академии, делая выговор Рябухину, а он был тогда командиром взвода, обложил его, как говорится семиэтажным матом. Рябухин мгновенно загорелся, но молчал, и только после того, как майор выдохся, он, дрожащим от гнева голосом, потребовал от обидчика извинений.
--
Товарищ майор, каждый может совершить оплошность. И указание на нее не является оскорблением. Обязанность по Вашей должности выявлять мои оплошности и делать мне замечания, моя обязанность - исправить оплошность. Но Вы когда-либо задумывались, - почему в советской армии между офицерами принято обращение, - "товарищ"? Я думаю - потому, что мы делаем одно дело, - защищаем свое Отечество. И я защищаю свою Родину не потому, что боюсь Вас или кого-либо из вышестоящих командиров, а потому что для меня это честь. И мы товарищи в этом благородном деле. А Вы своими подлыми словами бросаете грязь, порочите дело. Поэтому, если Вы это сделали по горячности, в силу плохого воспитания, я могу Вас простить. Но существует и другой вариант, - Вы умышленно оскорбляете своего товарища, потому что не верите в то дело, которое мы защищаем. И все фразы в Вашем личном деле - "делу партии и советского правительства предан", - всего лишь слова. В этом случае я Вас простить не могу, - Вы враг!
Это было дерзко, и майор опешил. Разговор происходил перед строем всего полка. И в дело поспешил вмешаться замполит, заявивший строгим голосом.
--
Товарищи прекратите ссориться из-за пустяков. Врагов здесь нет. Устав предусматривает уважительное отношение военнослужащих друг к другу. Вот и давайте придерживаться устава.
Майор тут же невнятно извинился, и на этом конфликт внешне был исчерпан. Но потом начальник штаба не упускал случая придраться к Рябухину. Но Рябухин, несмотря на это, не сожалел о сказанном, - если позволяешь другому человеку оскорблять себя, то, - как уважать самого себя?
Рябухин после слов Юрьева улыбнулся.
--
Владислав Иванович, если мы поймаем настоящего шпиона, то нам обязательно дадут ордена. Только что шпионам делать здесь? Дислокацию и передвижение войск враги спокойно отследят через спутники. Боевая техника у нас устаревшая, - и что шпион может получить здесь, кроме того, что он может получить в Москве? А вот с "инициативниками" дремать не приходится. Эти недоумки думают, что ЦРУшники их деньгами завалят.
--
Согласен, - сказал Юрьев, и мечтательно вздохнул. - Зима наступила, скоро река покроется льдом.... На рыбалку поедем....
Он с иронией спросил.
--
Так ты поедешь со мной на рыбалку?
Рябухин, представив, как он сидит на морозе над лункой и мерзнет, вздрогнул.
--
Ну что Вы, Владислав Иванович, смеетесь? Знаете же, что я на такой подвиг не способен.
Юрьев ухмыльнулся.
--
А как же на войне? Там тоже холодно? И уже сейчас готовиться надо к фронтовым тяготам.
Рябухин рассудительно возразил.
--
Но сейчас-то зачем мерзнуть?
--
Ну, как хочешь. - Сказал Юрьев. - Не компанейский, Володя, ты товарищ. И ничего не понимаешь в прелестях жизни.
И распорядился, - по делу подготовь справку, и отдай его секретарю для возвращения в архив.
Он собрался выходить, но заботливо заметил.
--
Володя, ты прислонился спиной к окну, - ты не боишься, что тебя продует?
Рябухин пожал плечами.
--
Нет, из-за окна дует теплый воздух. Даже приятно.
3.
Вечером, когда Володя пришел домой и, поужинав, упал на диван, он почувствовал ломоту в костях и усталость во всем теле. Голова стала как чугунная.
Обеспокоившись, он замерил температуру, и с ужасом обнаружил, что блестящий ртутный столбик поднялся к отметке в сорок градусов.
Анна переполошилась, - дала ему таблетку аспирина, и поставила на плиту греть молоко. Весь вечер она его поила молоком с медом.
Ночью над ним кружился потолок, и он падал в черную бесконечную бездну. Он боялся этой бездны. Ему казалось, что если он упадет на ее дно, то он уже никогда не вернется назад, с ним произойдет самое страшное, что может случиться с человеком - он умрет. При мысли о смерти его охватывал леденящий ужас.
Подобное Володя уже испытывал. Однажды, во время отпуска, собирая в лесу грибы, он набрел на небольшое лесное озеро. День был жаркий, а вода была теплая и прозрачная, и Володя удовольствием стал плескаться у берега. Но, в конце концов, произошло то, что обычно и происходит, Володя переплыл на другой берег озера, а затем поплыл назад. Плавал он хорошо. Что его толкнуло посредине озера нырнуть в глубину, он и сам не понял. Но с тех пор эти ощущения он не забудет до самой смерти. Вода была теплой только на поверхности, уходя под воду, Володя почувствовал, как на глубине полутора метров он внезапно вошел в пласт холодной воды. Вода была почти твердая, и он чувствовал, как вначале руки прикоснулись ледяного мертвого тела, потом голова, - холод медленно охватывал тело. И самое ужасное заключалось при этом, что ноги еще были живые, ощущали живительное тепло, а голова была уже в объятиях смерти. Мысли оцепенели, ему хотелось медленно опускаться на дно, весь мир оставшийся там, где-то далеко, ему стал безразличен. Как, он оказался на поверхности, Володя уже не помнил, он помнил только то, что бешено бил руками и ногами по воде, пытаясь вырваться из объятий мертвой воды. На берег он выбрался почти без сил. Он упал на теплый песок на берегу и всем телом впитывал жаркий солнечный свет.
К нему подошел какой-то чудно одетый старик, с длинной белой бородой, - на нем были диковинные лапти и длинная белая рубаха. Но, Володя не удивился наряду старика, - разные люди живут в деревне.
Старик задумчиво сказал.
- Выбрался таки? А я уж хотел плыть тебе на помощь. Впрочем это было бы уже бесполезно, - того кто тонет в этом озере уже никогда не находят... А ты зря нырял, нельзя этого делать, - озеро заколдованное.
Володя сел и недоверчиво спросил.
- Как, - заколдованное?
- Так, - тут в старину через лес проходила дорога, а в этом стоял хутор. Плохой был хутор, - жили в нем жадные люди. Однажды, в ворота хутора вечером постучался странник. А была холодная зима, - и в те времена остаться на ночь в поле было все равно, что умереть. Если человек не замерзнет, то задерут его звери. Но, жадные люди потребовали со странника за ночлег деньги, а когда оказалось, что денег у него нет, то захлопнули перед ним ворота. Они смеялись, - иди в другое место, где дураки денег за ночлег не спрашивают. А у нас для тебя места нет.
Странник, не обиделся, он лишь сказал, - вы выгнали меня на смерть, но по делам вам воздастся. И в ту же минуту хутор провалился под землю, и на его месте образовалось озеро, которое не замерзает даже зимой. Озеро заповедное, говорят, под ним находятся ворота в проклятый хутор, и кто входит в них, тому уже возврата нет.
Володя скептически заметил.
- Просто там бьют холодные ключи.
Старик пожал плечами.
- Может и ключи, а может и нет....
Подумав пару минут, он добавил.
- Но, если кто все-таки вернется из этой глубины, то он долго может не бояться смерти.
Старик тонко хихикнул.
- Но - на Бога надейся, а сам не плошай.
Когда Володя вернулся в деревню, присев на лавочку, рядом с деревенскими старухами, он рассказал о произошедшем с ним. Боясь выглядеть нелепо, рассказывал он со смешком, как о чем-то несерьезном.
Но старушки обеспокоились. И одна из старушек поинтересовалась, - а как выглядел мужичок? Володя обрисовал его.
Старушка заметила. - Нет в округе таких старичков.
Другая предположила.
- А может это был и не человек.
Володя удивился.
- Как не человек?
Старухи замолчали. Больше Володя ничего с них не смог выпытать. Одна лишь старуха промолвила.
- Повезло тебе Володя, - значит, смерть тебя долго не будет брать, но своей косой коснется не раз. Но знай, - как только ты проявишь свой страх, так она тебя и заберет.
Боялся ли смерти Рябухин? Конечно, боялся, - все боятся смерти, так как умирать это противоестественно. Жизнь рождается не для того чтобы умирать, хотя каждый родившийся умирает.... Рябухин хотел жить, очень сильно хотел жить, и потому, падая в эту бесконечную черную бездну, изо всех сил сопротивлялся и рвался наверх, - к свету и теплу.
Утром Володя проснулся обессиленный, вся постель под ним была мокрая от пота. Казалось, он всю ночь с кем-то боролся изо всех сил.
Впрочем, немного погодя он почувствовал себя лучше, и поэтому, невзирая на слабость и ломоту в суставах, посчитал себя вполне работоспособным. У него было много дел, и он беспокоился, что без него эти дела придут в беспорядок.
По приходу в отдел он обнаружил суматоху. Обе отделовские машины гудели, прогреваясь, а их водители бегали, очищая кузова машин от лишних вещей. Они выгружали матрасы, столы, неизвестно каким образом и для чего, оказавшиеся в грузовике. Рябухин подумал, - как будто в дальнюю дорогу готовятся. И он забеспокоился, так как понял - что-то в отделе произошло.
Но, дежурный по отделу на его расспросы ничего определенного ответить не смог, - сказал лишь, что начальник собрал офицеров в своем кабинете, и они совещаются уже минут пятнадцать. Расстроившись, что оказался не в курсе дела, Рябухин, быстро пройдя в свой кабинет, и, взяв из сейфа рабочую тетрадь, поспешил к начальнику.
В кабинете Юрьева уже находились старший оперуполномоченный майор Кочергин и оперуполномоченный Сергей Корнуков. Они сидели за столом, - Юрьев говорил, а они делали пометки в рабочих тетрадях.
Рябухин понимал, что к началу рабочего дня он не опоздал, но так как весь оперативный состав был уже на совещании у начальника, и, как видно, решался какой-то серьезный вопрос, то, ощутив неловкость от своего опоздания на совещание, Рябухин густо покраснел.
- Разрешите поприсутствовать? - Спросил Рябухин.
Юрьев, увидев его, пошутил.
--
А вот у нас и "красная девица".
Рябухин присел к столу.
--
Извините, я не знал, что утром будет совещание.
Юрьев успокоил.
--
Владимир Иванович, мы и сами этого не знали. Только что, - минут двадцать назад нам сообщили, что на станции при погрузке оружия в вагон для отправки на склады, обнаружили взломанный ящик с револьверами. Два пистолета пропали. Сейчас собираемся ехать туда разбираться. Собирайтесь и Вы. Минут через десять будем выезжать.
Юрьев внимательно взглянул на Рябухина, и спросил.
--
Слушай. А чего это ты такой красный?
Рябухин замялся, и сознался.
--
Вчера температура была под сорок. Но все прошло, может только еще что остаточное.
--
Ах, так! - Воскликнул Юрьев. - В таком случае поступим следующим образом, - мы едем разбираться с оружием, а ты идешь в госпиталь. Вернешься, - будешь ждать нас в отделе, принимать звонки.
Рябухин, забоявшись, что врачи могут к чему-либо прицепиться (они такие - дай им лишь повод) и положить в госпиталь, взмолился.
--
Владислав Иванович, зачем мне ходить в госпиталь. У меня работы невпроворот. Я горячего молока с медом попью, и все пройдет.
Юрьев притворно сердито сказал.
--
Владимир Иванович, - это приказ, а приказы не обсуждаются.
Рябухин понурился. А Юрьев, чтобы пресечь возможную хитрость со стороны Рябухина, на всякий случай предупредил.
--
И смотри, я проверю, - где ты был, и что тебе говорили врачи.
--
Ладно. - С безысходным видом сказал Рябухин, и пошел девать шинель. Ему не нравилось, что в то время, как его товарищи будут заниматься поиском похищенного оружия, он, без всякой пользы для дела, будет ходить по врачам.
На улице второй день крутила метель, но в лесу, по которому шла тропинка в госпиталь, ветер ощущался не так сильно. И пока Рябухин по лесной тропинке дошел до госпиталя он весь вспотел. В приемном отделении его осмотрели и отправили на рентген, после чего, не услышав от врачей ничего определенного, повеселевший Рябухин вернулся в отдел.
В кабинете было тепло и тихо. И Рябухин примостившись в уголке кабинета, и накинув на плечи шинель, - ему отчего-то было зябко, попробовал сначала писать документы, требующие работы мозга, но голова была как ватная, - ничего не соображала, и тогда он переключился на более простую работу, - стал делать отметки в планах.
У него приятно кружилась голова, и сами собой закрывались глаза...
Когда Володя вновь открыл глаза, он удивился, - он каким-то образом оказался в незнакомой комнате. Он лежал на кровати укрытый солдатским одеялом. Рядом стояла еще одна кровать, с откинутым одеялом и смятой простыней, как будто кто-то недавно встал с кровати и вышел на минуту.
Осмотр комнаты прервал, зашедший врач в белом халате, молодой мужчина ненамного старше Рябухина. Он был невысокий и кривоногий. Жидкие светлые волосы едва закрывали высокий лоб. Врач, по-стариковски, явно копируя кого-то из своих начальников, солидно крякнул и обратился к Рябухину.
--
Итак, молодой человек, что же это Вы от нас утром убежали?
Володя растерялся, и стал оправдываться.
--
Мне вчера никто ничего не сказал, и я подумал, что у меня все нормально.
Доктор возразил.
--
Ну, как же нормально, когда у тебя воспаление легких? Для этого тебя и послали на рентген. Ты хоть знаешь, как попал к нам?
--
Нет. Как я могу знать, если уснул в кабинете, а проснулся здесь?
--
Дорогой мой, тебя обнаружил начальник в кабинете без сознания. И знаешь? - Мне не нравится получать нагоняй от начальников из-за недисциплинированного больного.
--
Я больше не буду. - Покорно сказал Рябухин.
--
Ладно, - примирительно махнул рукой врач, - договорились. Ничего что я с тобой на "ты"?
--
Ничего. - Согласился Рябухин, и поинтересовался. - Тебя как зовут?
--
Денис. Мы с тобой уже знакомы, ты просто наверно не помнишь. Ты когда служил еще в пехотном полку командиром взвода, мы вместе гуляли в доме офицеров.