Майборода Александр Дмитриевич : другие произведения.

Диалектика идеализма кн.1 ч1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Диалектика идеализма

  
  
   Глаза и уши - дурные свидетели для людей, если души у них варварские.
   Гераклит Эфесский ок.520-460 г.г. до нашей эры.
  
  
  
   Предисловие.
   ... Они мучили его изощренно, стараясь причинить ему большую боль, и остерегаясь, чтобы он не умер быстро. Они хотели, чтобы его страдания были как можно мучительнее. Для этого его руки и ноги прибили огромными коваными гвоздями к деревянному кресту, а затем крест подняли. Затем ему на голову надели железный обруч с острыми шипами внутри. Шипы быстро пронзили тонкую кожу и мышцы на голове и стали медленно врезаться в кость черепа, при этом боль была такова, что ему казалось, что боль исходит из самого мозга, разрывает его на части.
   Боль усиливалась удушьем, так как его руки были вывернуты, а грудная клетка под тяжестью тела опустилась вниз, и при каждой попытке набрать в легкие живительного воздуха, тело в порванных мышцах и сухожилиях пронзала невыносимая боль.
   Но и этого им показалось мало, и они проткнули копьями самые болезненные места его тела.
   Все, что совершали с ним, было нестерпимо больно. Висящие рядом на крестах двое разбойников, угрюмые жестокие люди, потрошившие встречавшихся им на дороге несчастных путников как бессловесный скот, без малейшей жалости, и, не подвергшиеся пытке венцом, как он, завизжали, как маленькие дети, когда холодное железо коснулось их костей. А он молчал. Он не осуждал убивавших его людей, потому что он заранее знал о том, что казнь будет мучительной, но не представлял, что это будет настолько больно, и что обычному человеку вынести ее будет невозможно. Обычный человек при этом должен сразу умереть от боли или сойти с ума. Что с распятыми разбойниками и произошло, - после того, как подняли кресты, они быстро умерли.
   А он, медленно умирая на кресте, и понимая насколько безобразна уготованная ему боль, думал о том, что и сейчас, даже если бы он знал о настоящих мучениях заранее, он все равно пошел на то, что совершил.
   Но, залитыми кровавым потом глазами он видел, что те, ради кого он пошел на эти мучения, сейчас презирали и насмехались над ним. Они не желали даже оказать ему малейшее милосердие. Он просил малую милость, - смочить губы влагой, а вместо воды, ему дали уксус, смешанный с желчью. От этого питья ему стало еще хуже, теперь ему казалось, что внутрь ему, - в горло, желудок, кишки, налили расплавленный свинец.
   Одни люди злорадно кричали.
  -- Разрушающий храм и в три дня Созидающий! Спаси себя самого. Если ты Сын Божий, сойди с креста.
   Другие, насмехаясь, громко говорили, так, чтобы он слышал их.
  -- Других спасал, а себя самого не может спасти.
   И, на всякий случай, и при этом их голосе чувствовался страх, благоразумно, как бы оправдываясь, - мы тут ни при чем, он сам виноват! добавляли.
  -- Если он царь Израилев, пусть теперь сойдет с креста, и уверуем в него. Он уповал на Бога, пусть теперь бог избавит его, если он угоден ему. Ибо он сказал, - я Божий сын.
   Он видел, что это были те самые люди, которых он вчера лечил, возвращал к жизни, и учил истине.
   И это был богоизбранный народ! Который он должен был спасти. Но его попытки оказались тщетны: ложь, поселившаяся в душах людей, оказалась сильнее его правды.
   И Он думал, - неужели я ошибся? И думы об этом становились ужаснее физической боли.
   Тело его было истерзано, раны на голове и руках давно истекли кровью, и, свернувшаяся кровь грязной ржавчиной бугрилась на местах ран. В глазах его стало темнеть, и он понял, что долгожданная смерть подходила к нему.
   Смерть избавит его от мучений физических, но избавит ли от мучений душевных? Он боялся этого, и, наконец, не выдержав муки душевной, громко вскричал.
  -- Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?
   Он снова, и снова громко спрашивал, а на самом деле его крик был тише самого тихого шепота. Тише журчания воды в ручье, тише шелеста листьев теплым весенним вечером.
   Кто-то вложил ему в пересохшие уста влажную губку. И это опять был яд.
   И сказав из последних сил, - Боже Мой, Боже Мой! - Он умер.
   И наступила тьма.
   А, те, разглядывающие его смерть, как очередную забаву, думали, что он убоялся мук телесных.... Они надменно думали, что устрашили его.
   Перед смертью он видел, что ученики его в страхе разбежались и попрятались. Однако, он умер уверенный, что его учение продолжится, так как видел, что все время рядом с ним находилась, та которую он выделял, та которая и была его настоящей ученицей. Одни его ученики предали его, другие отреклись, третьи не поняли. И только Мария Магдалина оставалась верна ему. И только одна она понимала его душу, то, что он нес людям. Ибо его слова можно было понять не разумом, а душой. И никто, только любящая женщина способна понять душу своего мужчины. За это, из зависти, сбежавшие ученики, ее оболгали и унизили.

Книга первая.

Часть 1.

  
   1.
   Военный городок притаился за жидкой лесополосой, отделявшей его от железной дороги. Днем и ночью деревья скрывали от любопытных глаз, проезжающих мимо пассажиров и других посторонних лиц, огороженные обвисшей, рыжей от ржавчины, колючей проволокой, стоянки и хранилища с танками и другими боевыми машинами.
   Утром Володя Рябухин проснулся как всегда рано по старой привычке, выработавшейся у него в ту недалекую пору, когда он служил командиром взвода, и почувствовал в душе смутное раздражение.
   Он лежал в теплой постели, рядом сладко сопела, разгорячившаяся во сне, его жена Анна. Она свернулась калачиком, и одеяло едва прикрывало ее стройные красивые ноги, слабо белевшие во тьме. Володя знал, - на улице поздняя осень, а они до сих пор хранят летний загар. Володя дразнил ее "негритянкой", - ее бархатистая кожа быстро чернела, под еще слабыми весенними солнечными лучами, и к концу апреля она выглядела уже так, как будто только что вернулась с черноморского курорта. Загар держался крепко почти до февраля. Шутя, Володя с подчеркнуто подозрительным видом допрашивал жену, - а точно у тебя в роду не было негров?
   Анна сердилась, и от этого сильно "окала".
  -- ВОлжская я, вОлжская. У нас негрОв только в кинО в сельскОм клубе и видели.
   Володя смеялся.
  -- Ну и девки на Волге! От одного только взгляда на мужика беременеют.
   Эмоциональная Анна злилась, тонкие ее пальцы сжимались в кулачки, в серых глазах блистали стальные молнии. А вот щеки не краснели, - на смуглой коже никогда не появлялся румянец. Но, в конце концов, все завершалось как обычно, - Володя, прося прощение, целовал ее, - рассерженная, сначала она отбивалась, потом ее сопротивление слабело, и вновь в семье воцарялся мир.
   Володя осторожно прикрыл жену одеялом, и, нащупав на тумбочке "командирские" часы с тускло светящимся циферблатом, с трудом разобрал, - времени было около шести часов утра. На службу же он должен был приходить к девяти утра. Идти до отдела, было, не больше двадцати минут, и то, если шагать неспешным шагом. Но так ходить он еще не привык, он все продолжал бегать энергичным шагом, как вечно торопящийся командир взвода. За торопливость его поругивал начальник, который считал, что для оперативного работника в принципе важна вдумчивая наблюдательность, потому что он должен видеть людей, и понимать, почему они поступают, так или иначе. А в спешке, какая уж вдумчивость и рассудительность? - верхушки ухватить бы....
   Володя понимал, что дело, конечно, не только в том, как оперативный работник ходит, - вразвалку или как взмыленный рысак, а в привычке к обстоятельному мышлению, которое начинается с тщательного рассматривания мелочей. Но, человек не может быть торопливым в какой-то одной привычке, поспешность свойственная его характеру неминуемо будет отражаться и на всем его поведении.
   Сменив профессию, а, следовательно, и образ жизни, Володя теперь старательно пытался сменить и привычки и характер. И при этом он честно себе признавался, что пока это у него получается не очень. Володя даже стал бояться, что из-за своего характера не "впишется" он в новую службу, и иногда с тоской вспоминал прежнюю службу, бесшабашную, - где не надо было подбирать слов, сгоряча можно было многое наговорить легковесного и глупого, матернуться, и никто на это не обращал внимания. А здесь же, прежде чем сказать слово, семь раз подумай, ибо судят о тебе в прежнюю очередь по словам.
   Как слушателей курсов военной контрразведки учили на занятиях по психологии, - к обстоятельному мышлению более способны флегматики по темпераменту. Флегматики часами могут ковыряться, развязывая сложный запутанный узел. А у Володи Рябухина характер был не тот, - запутанные узлы, он по примеру великого Александра Македонского, чаще стремился разрубать. Володя считал, что он по темпераменту холерик, и оттого опасался спонтанных проявлений своего характера. Поэтому часто и приходили в голову мрачные мысли. Но вернуться назад в армию было уже невозможно.
   Сегодня Володя твердо решил встать не раньше семи часов утра, потому что на службу он, как ни тянул время, все равно всегда выходил раньше планируемого времени. Обычно часов в восемь, что было гораздо раньше, чем необходимо для того, чтобы дойти до отдела неспешным шагом, заплетаясь ногу за ногу, и рассматривая окружающую природу к девяти часам.
   И Володя усилием воли заставлял себя лежать в постели. Он рассматривал темный потолок, а в голову ему снова по-змеиному лезли неприятные мысли и кусали сердце, отчего сердце тягуче побаливало.
   Вчера весь день опять шел холодный мелкий моросящий дождь, как будто кто-то сверху поливал землю, деревья, здания и людей водой из большой лейки с мелкими дырочками. Казалось, что этот нудный дождь шел уже вечность. Серая осенняя слякоть Володе давно уже надоела. "Любимая пора, очей очарованья", - по его мнению, хороша была только в стихах, когда их читаешь лежа на уютном диване. Володя признавался, что он не любил осень с её дождями и раскисшими дорогами.
   Но, Володя также соглашался и с голосом рассудка, шептавшим ему, - что, по правде говоря, ему никакой разницы не было - зима или осень на улице, так как все его дела происходили в кабинетах, а уж добежать от одного помещения до другого по асфальтовым дорожкам несложно в любую погоду.
   Это командиру взвода, каким он был всего лишь полтора года назад, погода важна. Командир взвода должен учить солдат водить боевую технику, тактике, "огневой подготовке", короче учить свой танковый взвод поражать вражеские силы "пулеметно-пушечным огнем и гусеницами" боевых машин. - Володя с удовольствием повторил, въевшеюся еще с училища красивую фразу, - "пулеметно-пушечным огнем и гусеницами". Все дела командира взвода происходят на улице, в любую погоду, так как он должен готовиться к войне. Танк или пушку на стол в кабинете не поставишь. Война дело грязное, - пахнет потом, огнем и разлагающими трупами. Но все-таки в сухую погоду на пыльном, пахнущим горьким солярным дымом, полигоне лучше.
   Володя усмехнулся, вспоминая поговорку, - вечно грязный, вечно злой, танкист молодой. Он согласен, - танки красиво выглядят со стороны или на киношных экранах, а на самом деле, летом в танке жарко, зимой холодно, и круглый год пыль и грязь.
   В голову тут же пришла неприличная частушка популярная среди юных местных девиц, которую они распевали на вечеринках.
   - Полюбила я танкиста, и разок ему дала,
   Всю неделю сиськи мыла и соляркою с...а.
   Володя даже тихо засмеялся. - Не такие уж мы танкисты и грязные.
   Он укоризненно посетовал, - ах, девчонки, не за то выбираете себе парней. Надо смотреть не на одежду, а на то, что под ней, - на сердце лежит. Внешний лоск он для того и предназначен, чтобы скрыть содержание.
   Володя почесал затылок. Он с удивлением спросил себя, - и о чем он думает? Какое ему дело теперь до молоденьких девчонок? Он свою уже давно выбрал, - четыре года прошло, как он женился, на этой красавице, что лежит рядом с ним и беззаботно сопит. И даже его сыну третий год идет.
   Володя рассудительно заметил, что, конечно, ему никакого дела до девчонок нет, но в нем все еще живо корпоративное танкистское братство. Несмотря, на все неприятности и тяготы службы в танковых войсках, он все-таки любил и эти тяжелые машины, и запах солярки, и полигоны.
   Краснея в темноте, Володя вспоминал, как после окончания военного училища, стремясь скорее влиться в офицерскую жизнь, он приехал на новое место службы раньше назначенного срока. Тогда ему наивно казалось, что с каждым часом отпуска он теряет что-то важное, крайне необходимое ему и родной стране, что его ждет блистательная карьера, и сладко мерещились ему очередные и внеочередные звания и награды, за то, что его подразделения всегда будут отличными.
   Но скоро оказалось, что среди песков оренбургских степей царила желтая тоска: техника, укутанная, покрытыми пылью, черными полиэтиленовыми покрывалами, стояла на хранении в боксах. Володя даже ни разу не увидел своих танков без чехлов. А, прочитав, формуляры на машины, он понял, что под его командованием оказались давно устаревшие танки Т-54. Это был даже не прошлый, а позапрошлый век. Танкам было по пятнадцать - двадцать лет. И хотя войны не предвиделось, в душу молодого командира взвода вселилось уныние, так как по теории тактики воевать на таких машинах было невозможно. На современном поле боя, где царствовали скоростные танки с мощными орудиями, - это были "гробы на гусеницах". Такие машины в бою не продержатся и десяти минут, не расстреляв, и половины боекомплекта из сорока снарядов.
   Еще большую хандру у него вызвал вид личного состава: шесть, болезненного вида, с тупыми физиономиями, узбеков. И хоть они и назывались гордым именем "механиков-водителей", но к танкам узбеки боялись подходить, и знать ничего о танках не знали, так как в учебном подразделении их никто ничему не научил, видимо, и не пытаясь учить. По их рассказам, в "учебке" вместо занятий по военному делу они рыли ямы, и подметали плац. Тем же им приходилось заниматься и сейчас, в танковом батальоне мотострелкового полка, в промежутках между несением службы в караулах.
   Получив подобный личный состав под свое командование, Володя сгоряча вначале заподозрил, что ему специально подсунули таких солдат. - Насколько он слышал, - в армии желающих подшутить над молодыми лейтенантами всегда было в избытке. Поэтому при первой же встрече с другими молодыми офицерами он, стараясь не показаться смешным, поинтересовался, как у них обстоят дела с солдатами. Но везде оказалось то же самое.
   Делать было нечего, и, помня желание иметь в своем подчинении отличный взвод, что в жизни оказалось делом не таким простым, он принялся учить своих узбеков. Он собирал их по вечерам в маленьком классе при клубе и пытался читать им толстую книгу - инструкцию по технической эксплуатации танка Т-54. Но очень быстро убедился, - сколько бы он им не читал, толку никакого не оказалось. После этого мечта о внеочередных званиях, как-то незаметно девальвировалась, и уступила место желанию хотя бы вовремя получить очередное звание.
   Однако, он все еще не сдавался. Он устроил солдатам строгий допрос, и те в оправдание нежелания учиться, дружно сослались на плохое знание русского языка. Он не поверил им и взял учетные карточки, и обнаружил у всех запись о среднем образовании. После этого, он вновь упрекнул своих узбеков в нежелании учиться. Но узбеки только лопотали на своем непонятном языке, и он понимал только одно слово, - "бараны", "бараны".
   После этого его мечта об "отличном" танковом взводе превратилась в нечто фантастическое, подобное джинам в томных и затейливых восточных сказках, - все утверждают, что они существуют, но никто их никогда не видел.
   Володя подумал, - какой же он был наивный, - вздохнул и почувствовал, как лицо разгорячилось. Хорошо, что он лежал в постели в темноте, и никто не мог этого увидеть. Когда Володя краснел, а обычно это происходило довольно часто, офицеры, уже огрубевшие под суровыми служебными ветрами, не упускали возможность подшутить над ним. А Володе это не нравилось, - в кино показывали офицеров с грубыми мужественными лицами, а он уродился, как девчонка с нежной кожей и способностью быстро краснеть. Хорошо, хоть, что после того, как он перешел в Особый отдел, авторитет столь серьезной организации не каждому позволяет подшучивать над ним.
   Володя в уме пожалел, - и все же, если бы тогда у него оказались не узбеки, а обычные русские ребята, он обязательно сделал бы свой взвод отличным. И глядишь, сейчас бы он уже командовал ротой, приглядывался бы к академии.
   И тут же скептически рассудил. - Извини, друг, но, то, что для тебя является Родиной, ради которой ты готов пожертвовать самым дорогим, что имеется - жизнью, то для узбеков чужая страна.
   Этой мысли Володя испугался, - партия говорит, что в СССР возникла новая историческая общность - советский народ, в которой нет различий между национальностями, поэтому вряд ли стоит даже в уме обвинять солдат другой национальности в непатриотичности.
   И, тем не менее, - споря сам с собой, возразил Володя, - почему-то исключительно русских парней отправляют служить в самые опасные и ответственные места. Значит, остальным не доверяют...?
   Для караулов, которые стали главным занятием в, сокращенной до некуда, "кадрированной" дивизии, узбеки оказались вполне подходящими, - если поставишь их на пост, то будут стоять смирно, пока не приведешь им смену. Азербайджанцы и казахи представлялись куда как вредоноснее, - те все время норовили завалиться спать.
   И Володя тогда быстро разочаровался, и понял, - что, несмотря на погоны, они обычные сторожа при армейском хозяйстве.
   Золотые погоны, туманившие недавно разум надеждами на блестящую карьеру, быстро потускнели: все стало вокруг серым и унылым.
   Пришедшие одновременно с ним в часть молодые лейтенанты ринулись заливать гарнизонную тоску водкой. Один из его знакомых даже в караул заступал с бутылкой водки, которую немедленно выпивал после того, как принимал дежурство.
   А Володя спиртное не любил, - туманит оно голову. А в караул, чтобы не терять время попусту, брал толстый коричневый портфель с книгами, и читал. Но, через некоторое время он прочитал все книги в небогатой гарнизонной библиотеке. В основной массе это были мемуары.
   Он тогда еще не догадывался, что гарнизонные библиотеки специально подбирались так, - чтение мемуаров входила в систему воспитания молодых офицеров.
   Володя зло тихо промолвил. - Ишаку, чтобы он исправно бежал и тянул за собой тяжелый воз, перед носом вешают сладкую морковку. А молодому лейтенанту, чтобы он не думал, что он всего лишь пушечное мясо на случай войны, и сторож при армейском имуществе в мирное время, также внушают миф о возможной блестящей карьере при условии старательного исполнения служебных обязанностей. Генералы упрямо внушают, - "в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл", а сами смеются над глупыми лейтенантами.
   На второй год службы, он, в грязном замасленном танковом комбинезоне, сидел вместе с товарищами в "курилке" за боксом с танками. Было лето, жарко, и казалось на песке, раскаленным солнцем, можно было свободно жарить яичницу. Лейтенанты и старшие лейтенанты, молодые и старые, расслабившиеся в тенечке, лениво сплетничали о, ставшем известным им, переводе командира полка на повышение. Разговор как всегда коснулся порядков в полку, - офицеров возмущало, что занятые караулами они не имели возможности заниматься боевой подготовкой, вследствие чего боевая способность воинских подразделений была крайне сомнительна, - солдаты не умели ни стрелять, ни водить боевые машины.
   Задетый за живое, потому что он давно в душе возмущался таким положением дел, Володя неосмотрительно высказал свою давнюю мысль о том, что они давно из офицеров превратились в обычных сторожей. Он тогда, вздыхая, с завистью, произнес.
   - Нам надо пример со старшего лейтенанта, который недавно пришел к пехотинцам на должность командира батальона. Подтянутый, красивый, не то, что мы - вечно грязные и злые.
   Лейтенанты затихли. А один из офицеров, старый командир роты, зло произнес. - Я тоже был бы подтянутый и красивый, если бы мой дядя был генерал-полковником, членом военного совета округа. - И спросил. - А ты знаешь, почему сын генерала не может стать маршалом?
   И тут же ответил с горькой иронией.
   - Потому что у маршалов есть свои сыновья и племянники.
   После этих слов лейтенанты сопели, молча курили. На лицах застыли нелепые улыбки. Чувствовалось напряжение. Похоже, своими неосторожными словами Володя затронул в их душах мысли далеко и тщательно спрятанные.
   Володя подумал, - что его сослуживцы не были, с самого начала, глупыми, безынициативными, и грубыми. Каждый из них, когда-то пришел в этот гарнизон с горящими глазами. И также мечтал о блестящих делах, и также пытался учить своих узбеков. Но унылая служба грубо ударила им по рукам, и они прекратили сопротивление действительности, и поплыли по течению жизни, - ведь по течению плыть легче и обычнее. И будет ли еще толк оттого, что, стремясь не быть таким, как все, ты будешь барахтаться против течения, а тебя будут больно толкать плывущие навстречу, которым ты попадаешься на пути? Все они прошли тот путь, по которому теперь шел и он, Володя Рябухин, и лет через десять он будет таким же, как они.
   И именно в этот момент Володя твердо решил, что он должен обязательно переменить жизнь, уйти куда угодно, но только не прозябать в этой тоскливой серости, заливая свое разочарование горькой водкой.
   В тот же вечер он случайно встретил соседа по подъезду, служившего в Особом отделе. А так как Володя уже был внутренне готов отказаться от любимых танков, то это показалось ему к стати, и он спросил приветливого капитана, как ему перевестись на службу в Особый отдел. Попросился только потому, что это было единственное, что попалось ему на глаза в тот момент.
   Перед тем, как взять Рябухина на службу его честно предупредили, что карьеры в Особом отделе ему не будет, и, скорее всего, что его служба окончится в невысоком майорском звании. Ему также сказали, что работы в Особом отделе будет очень много, так как у спецслужб, - разведок и контрразведок мирного времени не существует.
   На первые слова Володя по молодости, посчитав их общей дежурной фразой, призванной отсеять неумных людей, не обратил внимания, - и в Особых отделах откуда-то тоже берутся генералы, а другие слова его обрадовали, - он хотел работать и приносить родной стране пользу.
   Начальники не соврали, - работа оказалась интересной, и ее было много.
   И сегодня его боевой пост, не промерзший добела зимой танк с дальнобойной пушкой, а уютный письменный стол в теплом кабинете.
   Воспоминания о недавней службе в войсках Володе показались неприятными, отчего его раздражение только усилилось. Володя подумал, что может его раздражение происходит как раз из-за того, что ему не удалось добиться в войсках того, о чем он мечтал. Он всегда считал себя упорным, но возможно он слишком легко ушел из войск. В душе каждого человека должен быть свой стержень, свой путь, по которому он должен пройти от начала и до конца. Этот путь может принести много неприятностей, но он единственный правдивый.
   По сердцу прошел холодный ветерок, - может он, действительно совершил огромную ошибку, оставив то, о чем мечтал с детства. Володя немедленно осадил себя, - "в детстве ты мечтал стать и летчиком, и моряком"! Правда, чекистом никогда не мечтал быть. И кто его знает, который путь в жизни человека главный, тем более, когда у него вся жизнь впереди.
   Володя снова посмотрел на часы, и увидел, что часовая стрелка приблизилась к семи часам. Пора было вставать. И чтобы дальше не томить себя неприятными мыслями. Володя благоразумно решил, что все его раздражение из-за дождливой осени. Наведя, таким образом, порядок в своей голове, Володя осторожно, стараясь не разбудить жену, встал с постели. Она не пошевелилась, и Володя в уме съехидничал, - эта "засоня" даже ухом не ведет, что у нее муж сбегает из-под ее теплого бока.
   Тихо ступая по ковру босыми ногами, Володя выглянул в окно. В черной серости осеннего утра, обнаружилось, что ночью дождь сменился на снег, и теперь на улице было бело, и наступила настоящая зима, и, мела метель. Володя обрадовался, и раздражение исчезло из его души без следа.
   Закрыв дверь на кухне, чтобы не разбудить жену, он включил радио и включил газ под чайником с водой. Радио что-то бубнило о достижениях свиноводов Куйбышевской области, сообщения пролетали мимо сознания Володи, - спроси его, о чем только что сказало радио, и он затруднился бы ответить. Сообщения радио его не интересовали, но голос диктора создавал утренний звуковой фон, без которого любому советскому человеку обойтись не мыслилось.
  
   2.
   На службу Володя вышел, когда уже рассвело. Выйдя из дома, он на минуту задержался около двери, под козырьком, защищавшим входную дверь, от ненастья. Он вздохнул полной грудью прохладный свежий воздух, изгоняя из легких остатки подъездного духа, пахнущего подвальной плесенью и жареной картошкой, готовившейся женами своим мужьям на завтрак, - завтрак должен был быть плотным, чтобы до обеда хватало энергии.
   Метель немного утихла, и теперь легкий ветер нес, не спеша, крупные хлопья снега. Из-за снега видно было не дальше трех шагов, настолько он был густой.
   Володя по привычке бросил взгляд на "командирские" часы на кожаном ремешке на руке, и не зафиксировал в голове время, а, только отметив в уме, что времени еще достаточно, и угадывая в снежной пелене направление, шагнул. Снег попал на лицо, - и хлопья, оказалось, не были холодными, и, ложась на лицо, они мягко таяли, ласково щекоча кожу. От щекотки зачесался кончик носа, и Володя вытер его носовым платком. Но хлопья снова попали на лицо и защекотали нежную кожу на носу. Володя улыбнулся, утреннее его раздражение уже забылось, и он почувствовал приподнятое и радостное настроение, как будто его впереди ожидал праздник.
   Володя тихо пропел, - Ночь прошла, ночь прошла, и настало счастливое утро... - у него не было голоса, и он, застеснявшись, не услышал ли кто, оглянулся.
   Свежий снег покрывал все вокруг, белой, девственно чистой, белой простыней. Грязная земля спряталась под этим белым покровом, и лишь, кое-где, в затишке, обычно под елями, опустившими низко к земле шатром широкие колючие лапы, в черноте тени выглядывало, усыпанная опавшими рыжими иглами, грязное неумытое лицо осени. В лесу уже протоптали едва заметную тропинку.
   До отдела Володя, несмотря на то, что старался сдерживать шаг, стремясь надышаться кристально чистым лесным воздухом, - теперь он тихо напевал в ритме марша, - вот кто-то с горочки спустился..., - и опять дошел быстро и намного раньше девяти часов.
   Особый отдел находился в большом одноэтажном доме у большой дороги, ведущей из военного городка к воинским частям и госпиталю. Раньше это был коттедж, в котором то ли кто-то жил, то ли, располагалось какое учреждение, но его забросили, и здание долго стояло загаженное, без окон и дверей. Здание числилось на балансе гарнизонной "КЭЧ", и его намеревались уже списать. Но, так как здание находилось на виду, то оно неминуемо попалось на глаза командира дивизии. Затем, кому-то этот час, когда оно его заметил, недавно назначенный командир дивизии, показался добрым, а кому-то недобрым. Молодой генерал, находясь в расстроенном настроении, по случаю неудавшейся проверки одного из полков, отругал своего заместителя по тылу. Впрочем, уважительно посматривая на свои новенькие генеральские погоны, сделал это он довольно вежливо. А "зампотыл" - полковник-хват, затем, уже не церемонился с начальником КЭЧ, и по-армейски "вломил" майору на всю "катушку".
   Здание скоро отремонтировали: починили крышу, вставили окна и двери, настелили полы, и стены покрасили в желтый цвет, - все здания в военных частях красятся в желтый цвет. А так как начальник Особого отдела давно просил у командира дивизии новое помещение для отдела, - в старом деревянном коттедже в жилой части военного городка было тесно, - то здание отдали ему. А уж начальник Особого отдела, подполковник с хитрым выражением лица, и голубыми авиационными погонами на кителе (почему-то все особисты особенно любили авиационную форму) огородил территорию вокруг отдела забором из сетки-рабицы, которую тоже покрасили в ярко-голубой цвет. Огораживал, конечно, он не сам лично, - прочно севший ему на "крючок" командир строительной части (а у "строителей" всегда есть грехи) по "дружбе" прислал ему на грузовике солдат со сварочным аппаратом и с железом, и те за один день сварганили аккуратный забор.
   Проходящие и проезжавшие мимо потом удивлялись, - все заборы вокруг частей желтого цвета, а этот почему-то - голубого. Да, еще летом и цветы вокруг здания! Дом отдыха, что ли? Или генеральская дача?
   Но когда они узнавали, какая воинская часть огорожена таким веселеньким забором, то удивляться громко опасались, - уши и глаза Особого отдела были везде, и кто его знает...
   Если идти из военного городка к отделу как положено по дороге, то, приходилось делать большой крюк, так как дорога огибала небольшой лес, находившийся между жилым городком и отделом. Это значительно удлиняло путь. И, кроме того, ездившие по дороге машины, в мокрую погоду забрызгивали пешеходов грязью, а в сухую окутывали густой пылью. Никому это не понравится, а потому люди закономерно протоптали тропинку в лесу. Тропинка вела мимо отдела к госпиталю. А так как поэтому по ней проходило много людей, то, утоптанная до блеска, она не раскисала даже в самую слякотную погоду.
   Обнаружив тропинку и Рябухин повадился ходить этим приятным путем на службу.
   На входе в здание, Рябухин стряхнул перчатками снег с погон. Серую повседневную шинель он износил, когда еще был взводным, на получение новой же по вещевому аттестату пока не пришли сроки, и теперь он носил парадную шинель стального цвета с золотыми погонами. В начале это смущало его, и он чувствовал себя, как белая ворона, так как офицеры в дивизии обычно носили серые шинели либо зеленые полевые куртки с синим воротником. Правда, зеленые ватные куртки офицерам разрешалось носить только при выходе в "поле". Лишь танкисты почти все время ходили в черных комбинезонах, но на "чумазых" в пехотной дивизии давно махнули рукой. А так как другие офицеры Особого отдела также носили парадные шинели, Рябухин, глядя на них, быстро привык к непривычному обличию.
   Очистив рукой шинель от мокрого снега, Рябухин открыл тяжелую дубовую дверь, обитую черной жестью, и зашел в здание.
   В коридоре горел яркий свет, который после дневного света улицы казался мрачным. Рябухин поморщился, - в тусклом свете плохо было видно, и он чуть ли не на ощупь открыл дверь по правой стороне коридора. В комнате находился дежурный солдат отделения охраны.
   Увидев вошедшего офицера, солдат, с румяным, и округлившимся от сытой кормежки, лицом, лениво приподнялся, но поздоровался почтительно.
  -- Здравствуйте Владимир Иванович.
  -- Здравствуй Дима. - Не удивившись неуставному обращению, отозвался старший лейтенант.
   Хоть Особый отдел и считается армией, раз военную форму носят, но не та это армия, что за полковыми воротами, где за такое обращение солдата немедленно отправили бы на гауптвахту. В Особом отделе - "демократия", и офицеры, и солдаты обращаются, - старшие к младшим по именам, младшие к старшим по имени-отчеству. В начале службы в Особом отделе Рябухина это корежило, но теперь он привык.
   Рябухин спросил.
  -- Как у нас дела?
   Солдат, понимающе кивнул головой, - он знал, что хотел услышать старший лейтенант, и давно привык отвечать на этот вопрос не только Рябухину, но и другим офицерам отдела, и тут отвечал он четко и понятно, потому что как раз за неверное сообщение и могли строго спросить.
  -- Владимир Иванович, звонков для Вас не было, о происшествиях из частей не докладывали.
   Рябухин на всякий случай поинтересовался.
  -- Начальник здесь?
  -- Нет, он в штабе дивизии. - Ответил солдат.
  -- Хорошо. - Сказал Рябухин и, ступая неспешным шагом, по гулкому коридору, прошел к себе в кабинет.
   В здании было несколько кабинетов. Места хватало всем. Самый большой кабинет занимал, как и положено, начальник.
   А второй по величине был у Рябухина. А так, как для одного оперуполномоченного он был слишком большим, его по совместительству сделали и "чекистским кабинетом": в комнату внесли пару столов, а на стенах повесили портреты членов политбюро, портрет Дзержинского, а также вверху стены приклеили надпись из букв, вырезанных из белого пенопласта, - "чекист должен иметь холодную голову, чистые руки и горячее сердце". Эту фразу все знали наизусть, но это не мешало начальству регулярно напоминать их.
   Вся эта атрибутика Рябухину совершенно не мешала, и кабинет ему нравился.
   Он повесил шинель на вешалку рядом с входом и, сев за свой стол, вставил большой ключ с замысловатыми вырезами на бородке в замочное отверстие сейфа. У сейфа были толстые бронированные стены, и весил он наверно не меньше полутонны. В кабинет сейф затаскивали не меньше десятка солдат, которые при этом умудрились продавить половицу. Часть половицы отремонтировали, а другая, оставшаяся под сейфом, чернела пыльной щелью.
   Рябухин подозревал, что теперь эта щель служила удобным проходом для мышей, так как иногда по утрам тут обнаруживались черные горошинки помета.
   Тяжелая дверь басовито скрипнула. Рябухин достал пахнущую бумажной пылью тонкую стопку дел, и положил её на стол. Дел было несколько: с десяток дел с тонкими белыми корочками он сам завел совсем недавно, - то были дела на его источников информации, и одно - толстое, с обложками грязно синего цвета и режущей глаза надписью вверху, - "Управление СМЕРШ". Это дело, присланное из архива, его и интересовало.
   Несколько месяцев назад Рябухин от своего агента из гражданского окружения получил сообщение о том, что один из работников котельной военного городка во время войны имел встречи с подозрительным человеком, приезжавшем к нему по железной дороге.
   Разумеется, сам встречи любого человека с другим человеком обычное явление, но Рябухина насторожило другое. Во-первых, - приезжавший человек был явно призывного возраста, однако носил гражданскую одежду. А ведь шла война. Во-вторых, - встречи происходили с явным соблюдением мер конспирации. Встречавшиеся, на станции, когда они сталкивались, делали вид, что не знают друг друга, а перед тем как сойтись в доме в пристанционном поселке и вовсе проверялись, - не следит ли кто за ними. Агент обратил на них внимание лишь потому, что он часто дежурил в будке на стрелке, которая находилась напротив дома.
   Несомненно, с того времени прошло много лет, и Рябухина естественно заинтересовало, - почему агент раньше не сообщил о своих подозрениях. Но агент разумно пояснил, что раньше ему не ставилось задач по выявлению агентуры противника среди гражданского персонала в военном городке, и о том, что те встречи были подозрительные, он догадался только сейчас.
   Рябухин рассудил, - хоть и прошло после войны три десятка лет, однако факт заслуживает разбирательства, - работник котельной мог быть немецким шпионом, которого в то время могли и не заметить. И, даже не работающий на врага сейчас, он должен был понести заслуженное наказание.
   Получить какой-либо информации о проявлении повышенного интереса подозреваемого к воинским частям Рябухину не удалось, и он ожидал ответа на свои запросы из архивов, и прикидывал, как продолжать проверку, если ответы ничего не прояснят. Действующего агента противника легче выявлять, хотя бы потому, что он что-то делает.
   А как работать "законсервированному" агенту, который ничего не делает, и потому ничем от окружающих людей не отличается?
   Дожидаясь ответов, Рябухин "перевернул" у секретаря маленькую библиотечку и нашел сборник приказов и указаний по военной контрразведке "СМЕРШ" за период войны. Судя по чистому листу ознакомления, приклеенному к обложке, сборник никто и никогда не читал. Рябухин подумал, что эти документы вряд ли теперь кому могут пригодиться, так как войны это уже дело прошлого. Однако документы он добросовестно перечитал, и выписал себе в рабочую тетрадь некоторые мысли.
   И вот вчера вечером пришел ответ из архива с делом. Рябухин дело у секретаря получил, но ознакомиться не успел, так как торопился на встречи со своими источниками.
   Рябухин открыл дело, и после прочтения первых бледных строк, написанных "химическим" карандашом, ему стало все ясно. Но он продолжил чтение, так как ему предстояло доложиться начальнику. А начальник любил обстоятельные подробные доклады, и Рябухину не хотелось краснеть из-за незнания каких-либо мелких подробностей в деле.
   Рябухин твердо знал, что авторитет складывается из множества мелких частностей, и часто одна такая мелкая деталь может разрушить всю пирамиду, созданную тяжким трудом. Рябухин старательно складывал свой авторитет, потому что, как и любой офицер, он мечтал о карьере. А его карьера зависела только от него, - не было у Рябухина не дяди генерала, не папы полковника, не дедушки партийного босса, а был он из обычной рабочей семьи. Не было у него каких-то особенных знаний, потому что ему взять их было неоткуда. Была у него надежда только на одно, - на трудолюбие и везение. А потому не мог он позволить, чтобы начальник упрекнул его в недостаточной дотошности, ибо замеченное один раз, легко может превратиться потом во мнение. А мнение в едва заметную карандашную запись в личное офицерское дело. А это будет уже страшно, так как известно, - что записано пером, не вырубишь топором.
   Помня об этом, Рябухин, старательно читая исписанные бледным карандашом страницы, прислонился спиной к батарее отопления под окном, и размышлял о том, что во время войны, настолько были велики недостатки, что даже документы писали карандашом, заведомо не рассчитывая на их долгую сохранность. Затем Рябухин сообразил, что карандашом писали не от недостатков, а потому что в боевых условиях с чернилами неудобно, - чернильницу с собой не поносишь, к тому же на морозе чернила замерзают.
   Чугунная батарея излучала горячее тепло, так что у Рябухина на лбу появлялась испарина, но спину охлаждало приятное прохладное веяние из окна, - в кабинете всегда было зимой жарко и в эту зиму рамы решено было не заклеивать.
   Когда у Рябухина от монотонного занятия начали уже слипаться глаза, в кабинет зашел начальник отдела - полковник Юрьев Владислав Иванович.
   Он был высок, рост - сто восемьдесят пять сантиметров, и широк в плечах. В сорок лет, в кителе с полковничьими погонами, скрывавшим "авторитетный" животик, он выглядел очень моложаво и атлетически. Лицо у него было круглое, с красноватым оттенком загара, - Владислав Иванович любил рыбалку. На лбу, у Юрьева, правда, стали появляться залысины. И в темных коротких волосах стала пробиваться седина. И это не портило его облика, и для многих женщин он выглядел привлекательным.
   Но с двадцати шести лет Рябухина он казался пожилым. Сам Рябухин выглядел мальчишкой, - он был на полголовы ниже Юрьева, но не маленький, - со ста семидесяти пятью сантиметрами роста молодого человека не назовут недомерком. К тому же Рябухин был худощав, - шестьдесят четыре килограмма для старшего лейтенанта на солидной должности, это несерьезно. Румяное лицо, светло-серые большие "детские" глаза, коротко стриженые русые волосы. Нос, - вздернутый в меру. Мальчишка, да и только.
   Рябухин, подчеркнуто уважительно встал и доложил.
  -- Владислав Иванович, дело пришло на проверяемого. Вот, - изучаю.
  -- Ах, дело. - Рассеяно сказал Юрьев, занятый своими мыслями. - Смотрел я его вчера, - твои подозрения, как я и думал, оказались напрасны.
   Рябухину показалось, что Юрьев произнес эти слова укоризненно, намекая на его малый опыт работы, и это ему было неприятно, так как он считал себя уже достаточно опытным авторитетным работником, - все-таки проработал в отделе уже целый год, и имел успехи в работе. Это давало ему основания втайне мечтать о повышении в должности. И Рябухин, оправдываясь, сказал.
  -- Кто же знал, что во время войны он работал на "Смерш".
   Юрьев, заметив тень обиды на лице Рябухина, поправился.
  -- Да, нет, Володя, ты, разумеется, прав, и правильно взял его в проверку. К тебе не только нет претензий, но ты достоин и похвалы. В следующий раз тебе обязательно попадется настоящий шпион.
   Рябухин мог надеяться на доброжелательность начальника. На службу в Особый отдел он попал по рекомендации Юрьева, и потому, между ними, когда еще Юрьев был обычным старшим оперуполномоченным и майором, сложились доверительные отношения. Летом они вместе ездили на служебном мотоцикле Рябухина на рыбалку, а их жены собирались вместе и судачили по своим женским делам.
   Юрьев к сорока годам засиделся в должности старшего оперуполномоченного. Старшим оперуполномоченным он стал в тридцатилетнем возрасте, это майорская должность, и таким образом он проходил майором больше десяти лет. Его знакомые офицеры, тем временем, давно уже ходили в полковниках. А Юрьева начальство не "видело", хотя работал он хорошо, и был грамотный и опытный сотрудник. И, Юрьев, как-то, когда они вместе с Рябухиным на рыбалке пропустили по "сто грамм", в сердцах философски промолвил, - видно моя судьба навек остаться майором, - что ж будем готовиться к пенсии. Но, спустя неделю после разговора, судьба распорядилась по-другому, - прежний начальник пошел на повышение, и он настоял, чтобы начальником на его место был назначен Юрьев. Об этом Юрьеву он не говорил, так как ждал утверждения своего предложения.
   Новая должность дала Юрьеву звезды подполковника, - дивизия была сокращенного штата. Через месяц пришел приказ о развертывании дивизии, и должность начальника отдела стала полковничьей.
   Так Юрьев совершил нежданный прыжок по служебной лестнице.
   Юрьев был доволен состоявшимся назначением, но особых изменений в его отношениях с Рябухиным не произошло, разве что на службе, в присутствии других, Рябухин старательно подчеркивал официальность обращения. Он считал, - во всем нужно чувство меры и приличия, а давать намек на особые отношения с начальником было неприлично. Но наедине между собой Юрьев обращался к Рябухину на "ты", а Рябухин и раньше никогда не думал говорить Юрьеву "ты", так как этого не позволяла разница в возрасте.
   Рябухин щепетильно относился к своей речи и обращению к другим людям. Прежние его сослуживцы смеялись над ним, потому что он никогда не матерился, и что для войсковых офицеров, употреблявших крепкое слово на каждом шагу, казалось ненормальным. Но лейтенант Рябухин твердо придерживался правила, - я обращаюсь к вам уважительно, и того же требую по отношению к себе. Из-за этого он как-то имел даже серьезные неприятности, молодой начальник штаба полка, только что прибывший из академии, делая выговор Рябухину, а он был тогда командиром взвода, обложил его, как говорится семиэтажным матом. Рябухин мгновенно загорелся, но молчал, и только после того, как майор выдохся, он, дрожащим от гнева голосом, потребовал от обидчика извинений.
  -- Товарищ майор, каждый может совершить оплошность. И указание на нее не является оскорблением. Обязанность по Вашей должности выявлять мои оплошности и делать мне замечания, моя обязанность - исправить оплошность. Но Вы когда-либо задумывались, - почему в советской армии между офицерами принято обращение, - "товарищ"? Я думаю - потому, что мы делаем одно дело, - защищаем свое Отечество. И я защищаю свою Родину не потому, что боюсь Вас или кого-либо из вышестоящих командиров, а потому что для меня это честь. И мы товарищи в этом благородном деле. А Вы своими подлыми словами бросаете грязь, порочите дело. Поэтому, если Вы это сделали по горячности, в силу плохого воспитания, я могу Вас простить. Но существует и другой вариант, - Вы умышленно оскорбляете своего товарища, потому что не верите в то дело, которое мы защищаем. И все фразы в Вашем личном деле - "делу партии и советского правительства предан", - всего лишь слова. В этом случае я Вас простить не могу, - Вы враг!
   Это было дерзко, и майор опешил. Разговор происходил перед строем всего полка. И в дело поспешил вмешаться замполит, заявивший строгим голосом.
  -- Товарищи прекратите ссориться из-за пустяков. Врагов здесь нет. Устав предусматривает уважительное отношение военнослужащих друг к другу. Вот и давайте придерживаться устава.
   Майор тут же невнятно извинился, и на этом конфликт внешне был исчерпан. Но потом начальник штаба не упускал случая придраться к Рябухину. Но Рябухин, несмотря на это, не сожалел о сказанном, - если позволяешь другому человеку оскорблять себя, то, - как уважать самого себя?
   Рябухин после слов Юрьева улыбнулся.
  -- Владислав Иванович, если мы поймаем настоящего шпиона, то нам обязательно дадут ордена. Только что шпионам делать здесь? Дислокацию и передвижение войск враги спокойно отследят через спутники. Боевая техника у нас устаревшая, - и что шпион может получить здесь, кроме того, что он может получить в Москве? А вот с "инициативниками" дремать не приходится. Эти недоумки думают, что ЦРУшники их деньгами завалят.
  -- Согласен, - сказал Юрьев, и мечтательно вздохнул. - Зима наступила, скоро река покроется льдом.... На рыбалку поедем....
   Он с иронией спросил.
  -- Так ты поедешь со мной на рыбалку?
   Рябухин, представив, как он сидит на морозе над лункой и мерзнет, вздрогнул.
  -- Ну что Вы, Владислав Иванович, смеетесь? Знаете же, что я на такой подвиг не способен.
   Юрьев ухмыльнулся.
  -- А как же на войне? Там тоже холодно? И уже сейчас готовиться надо к фронтовым тяготам.
   Рябухин рассудительно возразил.
  -- Но сейчас-то зачем мерзнуть?
  -- Ну, как хочешь. - Сказал Юрьев. - Не компанейский, Володя, ты товарищ. И ничего не понимаешь в прелестях жизни.
   И распорядился, - по делу подготовь справку, и отдай его секретарю для возвращения в архив.
   Он собрался выходить, но заботливо заметил.
  -- Володя, ты прислонился спиной к окну, - ты не боишься, что тебя продует?
   Рябухин пожал плечами.
  -- Нет, из-за окна дует теплый воздух. Даже приятно.
  
   3.
   Вечером, когда Володя пришел домой и, поужинав, упал на диван, он почувствовал ломоту в костях и усталость во всем теле. Голова стала как чугунная.
   Обеспокоившись, он замерил температуру, и с ужасом обнаружил, что блестящий ртутный столбик поднялся к отметке в сорок градусов.
   Анна переполошилась, - дала ему таблетку аспирина, и поставила на плиту греть молоко. Весь вечер она его поила молоком с медом.
   Ночью над ним кружился потолок, и он падал в черную бесконечную бездну. Он боялся этой бездны. Ему казалось, что если он упадет на ее дно, то он уже никогда не вернется назад, с ним произойдет самое страшное, что может случиться с человеком - он умрет. При мысли о смерти его охватывал леденящий ужас.
   Подобное Володя уже испытывал. Однажды, во время отпуска, собирая в лесу грибы, он набрел на небольшое лесное озеро. День был жаркий, а вода была теплая и прозрачная, и Володя удовольствием стал плескаться у берега. Но, в конце концов, произошло то, что обычно и происходит, Володя переплыл на другой берег озера, а затем поплыл назад. Плавал он хорошо. Что его толкнуло посредине озера нырнуть в глубину, он и сам не понял. Но с тех пор эти ощущения он не забудет до самой смерти. Вода была теплой только на поверхности, уходя под воду, Володя почувствовал, как на глубине полутора метров он внезапно вошел в пласт холодной воды. Вода была почти твердая, и он чувствовал, как вначале руки прикоснулись ледяного мертвого тела, потом голова, - холод медленно охватывал тело. И самое ужасное заключалось при этом, что ноги еще были живые, ощущали живительное тепло, а голова была уже в объятиях смерти. Мысли оцепенели, ему хотелось медленно опускаться на дно, весь мир оставшийся там, где-то далеко, ему стал безразличен. Как, он оказался на поверхности, Володя уже не помнил, он помнил только то, что бешено бил руками и ногами по воде, пытаясь вырваться из объятий мертвой воды. На берег он выбрался почти без сил. Он упал на теплый песок на берегу и всем телом впитывал жаркий солнечный свет.
   К нему подошел какой-то чудно одетый старик, с длинной белой бородой, - на нем были диковинные лапти и длинная белая рубаха. Но, Володя не удивился наряду старика, - разные люди живут в деревне.
   Старик задумчиво сказал.
   - Выбрался таки? А я уж хотел плыть тебе на помощь. Впрочем это было бы уже бесполезно, - того кто тонет в этом озере уже никогда не находят... А ты зря нырял, нельзя этого делать, - озеро заколдованное.
   Володя сел и недоверчиво спросил.
   - Как, - заколдованное?
   - Так, - тут в старину через лес проходила дорога, а в этом стоял хутор. Плохой был хутор, - жили в нем жадные люди. Однажды, в ворота хутора вечером постучался странник. А была холодная зима, - и в те времена остаться на ночь в поле было все равно, что умереть. Если человек не замерзнет, то задерут его звери. Но, жадные люди потребовали со странника за ночлег деньги, а когда оказалось, что денег у него нет, то захлопнули перед ним ворота. Они смеялись, - иди в другое место, где дураки денег за ночлег не спрашивают. А у нас для тебя места нет.
   Странник, не обиделся, он лишь сказал, - вы выгнали меня на смерть, но по делам вам воздастся. И в ту же минуту хутор провалился под землю, и на его месте образовалось озеро, которое не замерзает даже зимой. Озеро заповедное, говорят, под ним находятся ворота в проклятый хутор, и кто входит в них, тому уже возврата нет.
   Володя скептически заметил.
   - Просто там бьют холодные ключи.
   Старик пожал плечами.
   - Может и ключи, а может и нет....
   Подумав пару минут, он добавил.
   - Но, если кто все-таки вернется из этой глубины, то он долго может не бояться смерти.
   Старик тонко хихикнул.
   - Но - на Бога надейся, а сам не плошай.
   Когда Володя вернулся в деревню, присев на лавочку, рядом с деревенскими старухами, он рассказал о произошедшем с ним. Боясь выглядеть нелепо, рассказывал он со смешком, как о чем-то несерьезном.
   Но старушки обеспокоились. И одна из старушек поинтересовалась, - а как выглядел мужичок? Володя обрисовал его.
   Старушка заметила. - Нет в округе таких старичков.
   Другая предположила.
   - А может это был и не человек.
   Володя удивился.
   - Как не человек?
   Старухи замолчали. Больше Володя ничего с них не смог выпытать. Одна лишь старуха промолвила.
   - Повезло тебе Володя, - значит, смерть тебя долго не будет брать, но своей косой коснется не раз. Но знай, - как только ты проявишь свой страх, так она тебя и заберет.
   Боялся ли смерти Рябухин? Конечно, боялся, - все боятся смерти, так как умирать это противоестественно. Жизнь рождается не для того чтобы умирать, хотя каждый родившийся умирает.... Рябухин хотел жить, очень сильно хотел жить, и потому, падая в эту бесконечную черную бездну, изо всех сил сопротивлялся и рвался наверх, - к свету и теплу.
   Утром Володя проснулся обессиленный, вся постель под ним была мокрая от пота. Казалось, он всю ночь с кем-то боролся изо всех сил.
   Впрочем, немного погодя он почувствовал себя лучше, и поэтому, невзирая на слабость и ломоту в суставах, посчитал себя вполне работоспособным. У него было много дел, и он беспокоился, что без него эти дела придут в беспорядок.
   По приходу в отдел он обнаружил суматоху. Обе отделовские машины гудели, прогреваясь, а их водители бегали, очищая кузова машин от лишних вещей. Они выгружали матрасы, столы, неизвестно каким образом и для чего, оказавшиеся в грузовике. Рябухин подумал, - как будто в дальнюю дорогу готовятся. И он забеспокоился, так как понял - что-то в отделе произошло.
   Но, дежурный по отделу на его расспросы ничего определенного ответить не смог, - сказал лишь, что начальник собрал офицеров в своем кабинете, и они совещаются уже минут пятнадцать. Расстроившись, что оказался не в курсе дела, Рябухин, быстро пройдя в свой кабинет, и, взяв из сейфа рабочую тетрадь, поспешил к начальнику.
   В кабинете Юрьева уже находились старший оперуполномоченный майор Кочергин и оперуполномоченный Сергей Корнуков. Они сидели за столом, - Юрьев говорил, а они делали пометки в рабочих тетрадях.
   Рябухин понимал, что к началу рабочего дня он не опоздал, но так как весь оперативный состав был уже на совещании у начальника, и, как видно, решался какой-то серьезный вопрос, то, ощутив неловкость от своего опоздания на совещание, Рябухин густо покраснел.
   - Разрешите поприсутствовать? - Спросил Рябухин.
   Юрьев, увидев его, пошутил.
  -- А вот у нас и "красная девица".
   Рябухин присел к столу.
  -- Извините, я не знал, что утром будет совещание.
   Юрьев успокоил.
  -- Владимир Иванович, мы и сами этого не знали. Только что, - минут двадцать назад нам сообщили, что на станции при погрузке оружия в вагон для отправки на склады, обнаружили взломанный ящик с револьверами. Два пистолета пропали. Сейчас собираемся ехать туда разбираться. Собирайтесь и Вы. Минут через десять будем выезжать.
   Юрьев внимательно взглянул на Рябухина, и спросил.
  -- Слушай. А чего это ты такой красный?
   Рябухин замялся, и сознался.
  -- Вчера температура была под сорок. Но все прошло, может только еще что остаточное.
  -- Ах, так! - Воскликнул Юрьев. - В таком случае поступим следующим образом, - мы едем разбираться с оружием, а ты идешь в госпиталь. Вернешься, - будешь ждать нас в отделе, принимать звонки.
   Рябухин, забоявшись, что врачи могут к чему-либо прицепиться (они такие - дай им лишь повод) и положить в госпиталь, взмолился.
  -- Владислав Иванович, зачем мне ходить в госпиталь. У меня работы невпроворот. Я горячего молока с медом попью, и все пройдет.
   Юрьев притворно сердито сказал.
  -- Владимир Иванович, - это приказ, а приказы не обсуждаются.
   Рябухин понурился. А Юрьев, чтобы пресечь возможную хитрость со стороны Рябухина, на всякий случай предупредил.
  -- И смотри, я проверю, - где ты был, и что тебе говорили врачи.
  -- Ладно. - С безысходным видом сказал Рябухин, и пошел девать шинель. Ему не нравилось, что в то время, как его товарищи будут заниматься поиском похищенного оружия, он, без всякой пользы для дела, будет ходить по врачам.
   На улице второй день крутила метель, но в лесу, по которому шла тропинка в госпиталь, ветер ощущался не так сильно. И пока Рябухин по лесной тропинке дошел до госпиталя он весь вспотел. В приемном отделении его осмотрели и отправили на рентген, после чего, не услышав от врачей ничего определенного, повеселевший Рябухин вернулся в отдел.
   В кабинете было тепло и тихо. И Рябухин примостившись в уголке кабинета, и накинув на плечи шинель, - ему отчего-то было зябко, попробовал сначала писать документы, требующие работы мозга, но голова была как ватная, - ничего не соображала, и тогда он переключился на более простую работу, - стал делать отметки в планах.
   У него приятно кружилась голова, и сами собой закрывались глаза...
   Когда Володя вновь открыл глаза, он удивился, - он каким-то образом оказался в незнакомой комнате. Он лежал на кровати укрытый солдатским одеялом. Рядом стояла еще одна кровать, с откинутым одеялом и смятой простыней, как будто кто-то недавно встал с кровати и вышел на минуту.
   Осмотр комнаты прервал, зашедший врач в белом халате, молодой мужчина ненамного старше Рябухина. Он был невысокий и кривоногий. Жидкие светлые волосы едва закрывали высокий лоб. Врач, по-стариковски, явно копируя кого-то из своих начальников, солидно крякнул и обратился к Рябухину.
  -- Итак, молодой человек, что же это Вы от нас утром убежали?
   Володя растерялся, и стал оправдываться.
  -- Мне вчера никто ничего не сказал, и я подумал, что у меня все нормально.
   Доктор возразил.
  -- Ну, как же нормально, когда у тебя воспаление легких? Для этого тебя и послали на рентген. Ты хоть знаешь, как попал к нам?
  -- Нет. Как я могу знать, если уснул в кабинете, а проснулся здесь?
  -- Дорогой мой, тебя обнаружил начальник в кабинете без сознания. И знаешь? - Мне не нравится получать нагоняй от начальников из-за недисциплинированного больного.
  -- Я больше не буду. - Покорно сказал Рябухин.
  -- Ладно, - примирительно махнул рукой врач, - договорились. Ничего что я с тобой на "ты"?
  -- Ничего. - Согласился Рябухин, и поинтересовался. - Тебя как зовут?
  -- Денис. Мы с тобой уже знакомы, ты просто наверно не помнишь. Ты когда служил еще в пехотном полку командиром взвода, мы вместе гуляли в доме офицеров.
   Володя его не помнил, и, покраснев (краснеть - дурацкая привычка, - подумал он), сказал.
  -- Извини, не помню.
   И тут же припомнил.
  -- Слушай, это у тебя дома была пепельница в виде черепа? Я помню, еще привязался к тебе, - подари, да подари.
  -- Да. Есть такая.
   Володя обрадовался.
  -- Вот, видишь, - вспоминаю понемногу.
  -- Ну и ладно, теперь ближе познакомимся. Время у нас будет.
   Эти слова Рябухина насторожили, и он заволновался, - у него были неотложные дела, которые он никак не мог оставить на длительное время без присмотра, - у него срывались встречи с людьми, а это было нежелательно, так как восстанавливать контакты в последствии будет непросто, и к тому же восстановление связи с агентами в таких случаях всегда повышает риск расконспирации. Рябухин с первых дней работы очень боялся, что, допустив оплошность, он "засветит" кого-либо из своих агентов. И он с явной тревогой в голосе, и надеждой, что его болезнь продолжится недолго, спросил.
  -- Я сюда надолго? Через пару дней выйду?
   Денис засмеялся.
  -- Через пару дней? Да у тебя воспаление легких, ты свободно помереть мог, если бы тебя во время к нам не привезли. Тебе полагается месяц лежать у нас, и еще месяц отпуск после.
   Володя подумал, что - месяц это долго, за месяц он утратит связь со всеми своими "источникам", с которыми он обычно встречался не меньше двух раз в месяц.
   И Володя обреченного вздохнул, - его наихудшие опасения оправдывались. Он поинтересовался.
   - Денис, а нельзя ли поскорее? - У меня работы по горло.
   Денис вновь хохотнул.
  -- Чудак, первый раз вижу человека, который гоняется за работой. Нет. Теперь Володя, твоя работа - получать через каждых четыре часа укол в мягкую часть.
   Рябухин поежился. Денис с его усмешками начал его раздражать, и к тому же уколы, - "удовольствие" не из самых приятных. У Рябухина всегда были способности в математике, и он сразу прикинул, - тридцать дней по шесть уколов в день, это всего сто восемьдесят. Много! Куда только колоть будут? Там же все будет как решето. Рябухин робко произнес.
  -- Это больно, - наверно?
  -- Больно. - Хладнокровно сказал Денис. - Зато у нас медсестры одна красивее другой. Таким подставлять под уколы мягкую часть, - просто удовольствие.
  -- Да. - Тяжко вздохнул Рябухин. - Удовольствие...
   Он попытался смириться с мыслью, что придется целый месяц пролежать без дела. И все время его будут колоть, колоть...
   Голова у него опять начала кружиться. Тело налилось свинцовой тяжестью. В глазах стало темнеть.
   Денис, уловив по выражению лица, изменение состояния Рябухина, поднял его руку, и, пощупав пульс, сделал заключение.
  -- Так, - пора тебе срочно получать укольчики.
   Рябухин закрыл глаза, и обессилено согласился.
  -- Ну, давай укольчики.
   Через неделю Володя был, как свежий зеленый огурчик. От лежания в кровати у него болели бока. "Мягкая часть" была, как деревянная. К уколам он привык. И от скуки он теперь искал, чем заняться. Сначала играл с Денисом в шахматы. Денис сидел на стуле за столом, а Володя стоял на прямых ногах, согнувшись и оперевшись локтями на стол.
   Денис подтрунивал, цитируя любимый эпизод из фильма "Кавказская пленница", он восклицал, - "Да здравствует наш советский суд, самый справедливый в мире"! И приглашал, - "да, - вы садитесь, садитесь".
   Володя на шутки упорно не реагировал.
   Потом Володе игра в шахматы надоела, да и Денис не каждый день дежурил, а днем он был сильно занят.
   Аня также рвалась навещать его, но приходить ей к нему в палату Володя не разрешал. Он не хотел, чтобы его сын подолгу оставался один дома, или чтобы она его водила с собой по зимней дороге.
   Аня женщина крепенькая, хоть и худышка, но сын у них слабенький и без конца болеет простудными заболеваниями. Поэтому от греха подальше лучше подстраховаться.
   Взамен этого Володя каждый вечер звонил ей по телефону. Болтали о всяких глупостях: Аня рассказывала, как она перепугалась, когда Владислав Иванович сообщил ей о том, что Володю отвезли в госпиталь. Она подробно рассказывала, что чувствовала при этом. И как она тоже едва не потеряла сознание. Рассказывала, что делает сынишка. Володя слушал, и всё давно ему было известно, но, каждый раз он просил ее всё заново пересказывать. Ему было приятно слышать ее милый голос, легкое дыхание. Ему было приятно представлять её, в любимом ей, желтом халатике с крупными красными цветами. Ему было приятно слышать сына, который стоял около мамы и, теребя за край халата, пытался отобрать телефонную трубку, чтобы прокричать, - папа, ты когда придешь домой!
   Спустя некоторое время в палату к Рябухину подложили какого-то солдатика, и Володя был рад, - хоть с кем-то можно было поболтать.
   Это был худющий парнишка. Когда он снимал рубашку, было видно, что ребра его выпирали так, что их можно было запросто пересчитать. Руки его и губы были в ссадинах.
   Солдат, как перед этим доверительно сообщил Денис, был осужденный из дисциплинарного батальона. Поэтому без согласия Рябухина его нельзя было поместить к нему в палату. Рябухин, не задумавшись, согласился, - кладите его ко мне в палату, больные мы все одинаковы.
   К тому же дисциплинарный батальон находился в оперативном обслуживании Рябухина, и он давно хотел пообщаться с кем-либо из осужденных в неслужебной обстановке.
   С осужденными он постоянно работал, но там, в дисбате, они держались скованно и отвечали уставными фразами. А Володе хотелось разобраться, - что заставило этих молодых людей, всего лишь на пару лет моложе его, совершить преступления. Что у них лежит на душе.
   В первые дни солдат больше лежал молча лицом к стене. Поэтому Рябухин к нему не навязывался, - человек лежит, думает, и кто знает о чем?
   Но, через несколько дней, когда Рябухин вышел из палаты за своей порцией уколов, солдат проявил интерес к книге Рябухина, лежавшей на тумбочке. Рябухин это заметил потому, что когда он вернулся, то заметил, что книга лежала не так, как он оставлял, перед тем, как ушел. Рябухин сделал вид, что ничего не заметил. А спустя несколько минут, произнес, - ты, с тоски наверно умираешь, бери книгу, - почитай.
   Солдат взял книгу, и сказал.
  -- Меня зовут Василий.
   Рябухин ответил.
  -- А ко мне, можешь обращаться Владимир Иванович.
   И пояснил.
  -- Извини, хоть мы почти и одногодки, но я все же старший лейтенант.
  -- Понял товарищ старший лейтенант!
   Рябухин поправил.
  -- Владимир Иванович.
   Василий смутился.
  -- У нас в дисбате очень строго с дисциплиной.
  -- Рябухин кивнул головой.
  -- Да. Но здесь пока не дисбат...
   Еще через два дня Василий совсем "отошел", и с удовольствием рассказывал Рябухину о себе.
   История у него была обычная. Из-за нездоровья он попал служить в стройбат. И как обычно в роте "черные" держали верх, и обижали русских солдат. Русские солдаты, хотя и их было большинство, оказались неспособными объединиться для своей защиты. И, потому, не выдержав издевательств, Вася сбежал. Но командиры, вместо того, чтобы навести в части порядок, посадили молодого парнишку.
   Рябухин думал об этом феномене, - два-три "черных" солдата умудрялись держать в страхе добрую сотню человек. И этому часто не могли помешать даже командиры. Таким образом, обозначалась проблема инфантильности целой нации, неспособности и нежелания ее защищать себя.
   И что это - национальная особенность русских? Но как же тогда несколько сотен казаков смогли покорить Сибирь? Как русские смогли завоевать такие огромные пространства, что составляют нынче Россию? Как они вообще смогли создать великую державу?
   Рябухин пытался найти ответ на свои вопросы в книгах. Но никто на эту проблему не обращал внимания.
   И тогда Рябухин стал рассуждать.
   История показала, что русские могут объединяться для своей защиты. Об этом говорит и история возникновения казачества, и партизанские движения во время войн. Но в какой-то период, и это произошло в последние десятилетия, психология русских резко поменялась.
   А что произошло в эти десятилетия?
   Рябухин подумал, - пришло много женщин в школы: мальчиков и девочек стали учить вместе, но ведь различия полов всегда остаются, и что нужно девочке, то вредно для мальчика.
   Рябухин со смехом вспоминал, как на уроках труда его учили вышиванию. А еще их учили, когда тебя бьют, то сдачи давать ни в коем случае нельзя, нужно словом убеждать обидчика в неверности его поведения. Еще он вспоминал, как его ругали, когда он выдумывал какую-либо проказу, когда он уходил с приятелями в поход в степь, когда он ловил на кусочек смолы злых тарантулов. За многое его ругали. Девочки были послушные и их ставили в пример.
   Рябухин считал, что таким образом школой в принципах воспитания русских ребят были допущены порочные ошибки. В школе женщину возвели в святыню, а мужчину превратили в необязательный довесок. Женщина - священна. Но только в единении женщины с мужчиной создается семья - ячейка общества. И пока в воспитании не будет культа отца, русские мальчики будут больше походить на девочек. А отец и мать, способные научить мальчика правильному поведению, ставят на работе трудовые подвиги. Им некогда заниматься своими детьми.
   И вот - это поколение выросло. И общество получило безынициативных робких мужчин, а у рычагов власти русского общества оказались пришельцы из народов, в которых не забывали воспитывать мальчиков, как мужчин.
   Рябухину пришла в голову робкая мысль, - а не умышленно ли это сделано?
   Когда солдатик совсем осмелел, и больше старшего лейтенанта не боялся, Рябухин принялся его расспрашивать о порядках среди солдат, отбывающих наказание в дисбате.
   Вася, лежа на кровати и глядя в потолок, задумчиво вслух размышлял.
  -- В батальоне очень строгая дисциплина. Я чувствую себя винтиком в большой машине. В батальоне нет неуставных взаимоотношений. Все по уставу - подъем, занятия, хозяйственные работы, отбой. Все под жесточайшим контролем сержантов. Но, если честно сказать, мной эта, дисциплина не воспринимается, как противоестественная. Я думаю, что если бы такая дисциплина была во всей армии, то в армии было бы легко служить. А так, - "чурки", даже если бы хотел хорошо служить - не дают. А командирам вечно, почему-то, не до солдат. Если бы в моей части был порядок, разве я сбежал бы? Неужели мне охота было шататься по сараям вечно голодный, и мерзнущий? Нет. Я хочу после армии найти хорошую работу, жениться. Я - обычный нормальный человек.
   В соответствии с наукой психологией, каждый большой коллектив обязательно состоит из нескольких микрогрупп. Психологически обычно затруднительно поддерживать устойчивые связи более чем с десятью человеками. Хорошо зная это, Рябухин расспрашивал.
  -- Вася, а что в батальоне совсем не "кучкуются" солдаты? Ведь и там много казахов, есть азербайджанцы.
   Вася возразил.
  -- Не, Владимир Иванович, среди осужденных по национальностям не держатся. Если сержанты увидят, что "чурки" собираются вместе, то им будет плохо. Правда, по-землячески, солдаты все-таки стараются держаться вместе.
   Василий задумался, и через минуту сказал.
  -- Вообще-то у нас есть одна группа солдат - странная, - все из разных городов, а держатся вместе. В свободное время уединяются и о чем-то шепчутся.
   Рябухин поинтересовался.
  -- И о чем же они шепчутся?
   Василий развел руками.
  -- Да, они близко к себе не подпускают. И в группу к себе берут только после тщательной проверки.
   Это уже заслуживало повышенного интереса, - проверки устраивает тот, кто чего-то опасается. И Рябухин, интуитивно чувствуя, что напал на что-то интересное для него, переспросил.
  -- Как это - проверяют?
   Василий простодушно сообщал.
  -- Да, там же все "звонари", идут по полному сроку, - вот и заставляют тех, кого принимают, совершить какое-либо грубое нарушение дисциплины. Например, - ударить кого-либо. Это - чтобы человек был привязан к ним.
   После этих слов Рябухин забеспокоился. То, что среди солдат существуют устойчивые микрогруппы, - этого он ожидал и это было закономерно. То, что в одной из групп завелись секреты, - это уже тревожный звонок, требующий проверки. Но, то, что при приеме в группу осуществляется проверка, - это уже набат, в группе явно что-то готовится опасное, так как нет никакой необходимости обычным солдатам устраивать шпионские порядки в своей жизни.
   Судя по всему, Рябухину немедленно требовалось заняться этой группой. И, поэтому, особо не рассуждая, он тут же решительно отправился к Денису.
   Денис, увидев в неурочное время у себя в кабинете Рябухина, привычно пошутил.
  -- Что уже не терпится укольчик получить?
   Рябухин присел к столу, и, агрессивным тоном, спросил.
  -- Денис, ты долго еще намерен держать меня? Я давно уже здоров, и лежу, как тюлень на лежбище, - дурака валяю.
   Денис удивился.
  -- Тебя, какая муха укусила? Чего это ты заволновался?
   Сообщать, что он получил важную информацию, требующую немедленной проверки, и кроме него этого сделать никто не мог, Рябухин, разумеется, не имел права, да и не желал посвящать постороннего в секреты своей работы. Поэтому он попытался отделаться общими фразами.
  -- Понимаешь, Денис, я и так лежу здесь долго, а мои объекты остались без присмотра, и поэтому там могут произойти неприятные события.
   Денис возразил.
  -- В частях есть командиры, которые несут соответствующую ответственность.
   Рябухин согласился.
  -- Да, есть командиры. Но у них нет тех возможностей, которые есть у меня, и, кроме того, у них задача - поддержание боевой готовности частей в мирное время, а я как оперативный работник органов КГБ уже работаю на войне.
   Денис удивленно поднял брови. Рябухин пояснил.
  -- Безусловно, пушки сейчас не стреляют. Но, тем не менее, война идет на другом фронте - тайном. Для разведок никогда нет мирного времени, они обязаны обеспечивать руководство своей страны, и командование вооруженных сил, как можно большей информацией. Именно от информации разведки зависит, как стране развивать свои вооруженные силы, на что тратить деньги. Ибо, потратив деньги не на то, что действительно нужно экономика страны понесет огромный материальный ущерб, а там где действительно нужны материальные ресурсы, может оказаться прореха, которая в случае войны приведет к поражению страны. Кроме того, это деньги людей, живущих в нашей стране, и, отвлекая их деньги на военные дела, правительство вынуждено снижать уровень жизни людей. Поэтому я, в отличие командира части, не могу расслабиться. И то, что я хожу в "прямых" брюках и в туфлях, а военные бегают в сапогах, говорит только об одном, - что мы выполняем разные задачи.
   Рябухин вздохнул.
  -- Денис, поэтому мне долго лежать в госпитале, - ну никак нельзя. Когда ты меня выпишешь?
  -- Тебе положено отлежать месяц. - Сказал Денис. - А ты лежишь только вторую неделю. И еще месяц тебе положено находиться в отпуске. Если я тебя выпишу, - на улице холодно, зима, ты снова простудишься и заболеешь, и тогда у тебя будут сильные осложнения.
   Рябухин, почувствовав по тону Дениса, что он может выписать его досрочно, взмолился.
  -- Денис, выписывай, у меня и так вся задница, как дуршлаг. Я буду сидеть в теплом кабинете, а если буду выходить на улицу, то укутываться до ушей. Ну, - давай? А? Вот честное слово!
   Денис недовольно пробурчал.
  -- Вот почему не люблю вашу чекистскую братию, так потому, что больно вы уж идейные. Вечно рветесь на работу. Война. На войне если боец погибает, его меняет другой. Нет у нас незаменимых.
   Но так, как Рябухин проявил недюжинную настойчивость, в конце концов, Денис неохотно согласился.
  -- Хорошо. Уговорил. Сеанс уколов через два дня кончается, и можешь идти на волю. Но смотри, - чтобы не переохлаждался, и из кабинета носа не высовывал.
   Денис пригрозил.
  -- Я попрошу начальника госпиталя, чтобы он с твоим начальником поговорил на эту тему, и тот проследил за соблюдением режима.
   Рябухин повеселел. Два дня это не две недели, и потерпеть можно. А насчет режима? - видно будет.
  
   4.
   Юрьев был недоволен, что Рябухин не долечился положенный срок. И когда Рябухин пришел в отдел, он тут же завел его к себе в кабинет.
  -- Володя! - Сердито он начал. - Ну почему ты не лечишься, как положено? Не волнуйся, - без тебя ничего не случится. С твоими частями я поручил поработать Корнукову. Справится Сергей и с твоим дисбатом.
   Рябухин стал оправдываться.
  -- Владислав Иванович, я лежал бы как положено весь месяц. Но в госпитале я получил информацию о том, что среди осужденных дисциплинарного батальона образовалась подозрительная группа. Они даже проверки членам группы устраивают. Вдруг они готовят побег? Надо срочно организовывать проверку, а этого кроме меня никто сделать не сможет. Сергей опытный оперативник, но здесь следует немедленно приобрести источника информации, а он быстро этого сделать не сможет. Он не знает ни батальона, ни людей.
  -- Ах, вот какое дело! - Проговорил Юрьев. - В таком случае и в самом деле надо срочно принимать меры.
   Но строго предупредил.
  -- Володя, но только до дисбата и назад. И никуда больше. Мне начальник госпиталя звонил и просил проследить, чтобы ты соблюдал режим.
   Рябухин заверил.
  -- Владислав Иванович, режим я буду соблюдать тщательно. Но с этой группой нельзя откладывать.
   Вид у Рябухина был такой искренний, что Юрьев засмеялся.
  -- Верю, верю. Теперь говори правду, - чего сбежал с госпиталя? Девчонки не понравились?
   Рябухин покраснел, и укоризненно сказал.
  -- Владислав Иванович у меня жена, сын, - мне ли на чужих девочек смотреть?
   Юрьев прокомментировал.
  -- Эх, молодой еще...
   Он хотел еще добавить, - и глупый, но, покосившись на молодого лейтенанта, передумал. Он мог обидеться.
   А Рябухин шутливо заметил.
  -- А потом - они мне всю мягкую часть издырявили как решето, там наверно теперь места живого нет. Я теперь и сесть побаиваюсь.
  -- Во! - Воскликнул Юрьев. - Вот, где - правда! - Уколов забоялся.
   Рябухин, продолжая краснеть, сознался.
  -- Я их с детства боюсь. Когда нам в школе делали прививки, я даже под парту прятался.
   В дисциплинарный батальон Рябухин поехал в тот же день после обеда. До обеда там делать было нечего, так как все осужденные были заняты на строевой подготовке или на хозяйственных работах, а после обеда с ними проводили изучение уставов, и была возможность получить осужденного для беседы.
   Обычно Рябухин в дисбат ездил летом на служебном мотоцикле, а когда наступила слякоть, то пришлось ездить на гражданском рейсовом автобусе, который ходил туда четыре раза в день. Но в этот раз, беспокоясь, чтобы Рябухин не простудился, ожидая автобуса на остановках, Юрьев дал ему отделовский ГАЗ-66.
   Это Рябухину понравилось: сел в кабину и никаких забот, - сиди и смотри по сторонам, или дремли. По обе стороны дороги лежал снег, а на дороге волнами застыли осенние кочки, проезжающие машины их еще не разбили.
   Дисциплинарный батальон находился рядом с небольшой деревенькой и со стороны дороги был виден только высокий бетонный забор с колючей проволокой поверху, и сторожевыми вышками на углах. В сторожевых вышках виднелись темные силуэты часовых с пулеметами.
   Чтобы въехать на территорию батальона, следовало проехать метров пятьсот по дороге вдоль забора, с другой стороны дороги был глубокий овраг, по которому текла маленькая, но быстрая речушка, шум течения которой был слышен, если стоять на краю оврага.
   Рябухин намеревался вызвать людей на беседу, по-другому с ними встретиться было никак невозможно, а известие, что оперативный работник Особого отдела беседует с кем-то из осужденных, обязательно вызовет повышенный интерес, и у человека будут допытываться, о чем с ним говорил работник. А Рябухину, чтобы проверить поступившую информацию, требовалось приобрести агента: либо среди самих подозреваемых; либо из тех, кто знает об их планах; либо такого, который может выяснить эти планы.
   И Рябухин не хотел, чтобы его приезд видел кто-либо, в том числе и офицеры батальона. Часовые обязательно бы доложили о подъезде посторонней машины. Поэтому Рябухин велел водителю, не доезжая с километр до дисбата, свернуть в сторону поселка, куда обычно ездит гражданский рейсовый автобус.
   Рябухин знал, что деревню и штаб батальона связывает узенькая тропинка с мостиком через речушку.
   Некоторые офицеры батальона жили на квартирах в поселке. Так было для них удобнее, потому что служебный автобус, привозивший офицеров на службу из военного городка, шел долго, - минут сорок, а по непогоде из-за плохой дороги им приходилось выезжать еще раньше. И, живущие в деревне офицеры, таким образом, выигрывали, по крайней мере, полчаса дополнительного сна утром. И командование их поощряло, так как эти офицеры имели возможность круглосуточного контроля над жизнью части.
   Автобус доходил до деревенского магазина, в большом деревянном доме с высоким крыльцом, которое шло помостом вдоль всей передней стены дома, а над помостом был навес от непогоды. Около магазина автобус разворачивался и, перед тем, как ехать обратно, он ехал через военный городок, мимо железнодорожной станции, до самого районного центра, он стоял некоторое время около крыльца. Поэтому на крыльце, около открытой двери в магазин, все время толпился народ, ожидавший приезда автобуса: женщины щелкали семечки, а мужики курили около бочки с затхлой водой врытой наполовину в землю. Зимой люди уходили в магазин, в котором сильно пахло хозяйственным мылом и ванилью от дешевых конфет и пряников.
   Рябухин велел водителю остановить машину около крыльца, и, краем глаза уловив, что, услышав шум подъезжавшей машины, в окно магазина выглянуло женское лицо, отправился по утоптанной тропинке в батальон. На деревянном мостике через речушку, он немного задержался, - посмотрел на речку, - речка не замерзла, и черная вода бурлила в белых берегах.
   Через калитку в глухом деревянном заборе Рябухин зашел на территорию батальона.
   Справа сразу начиналось одноэтажное здание штаба батальона, прямо лежал тщательно очищенный от снега заасфальтированный плац, за которым с одной стороны виднелась двухэтажная казарма роты охраны, а с другой стороны стоял высокий бетонный забор "зоны". В заборе перед воротами была оборудована из железной арматуры "клетка". "Клетке" была рассчитана на то, чтобы одновременно в ней можно было обыскивать пятьдесят человек.
   На плацу стоял строй солдат, - заступающий на дежурство наряд проходил инструктаж. Осужденных видно не было.
   И Рябухин довольный, что никто из солдат его не видел, сразу свернул в штаб. В штабе он направился в кабинет к командиру батальона.
   Командир батальона полковник Машковцев в кабинете разговаривал с командиром взвода капитаном Неродигречка.
   Офицеры в дисциплинарный батальон специально подбирались из тех, у кого возраст для получения очередного звания прошел, и кто в карьере не преуспел, - по уму ли, по какой другой причине, - неважно, но был въедлив к службе, и солдаты боялись их как огня. Офицеров брали с условием, что, после добросовестной службы в течение пяти лет, их затем переведут на службу в гарнизонные комендатуры. Звания на должностях в дисциплинарном батальоне были на ступень выше, чем в строевых войсках, и для офицеров эта служба представлялась хорошим выходом из карьерных неудач, поэтому они, уже имея природную занудливость, дополняли ее своим старанием.
   Полковнику Машковцеву было под пятьдесят. Был он высокий, сухой, похожий на южный подтянутый и стройный пирамидальный тополь. Его коричневое лицо было в суровых морщинах, как кора старого дуба. Говорил он жестким холодным скрипучим голосом, почти никогда не повышая его. Но если он повышал голос, то даже у многих офицеров холодный пот проступал по спине, и к ногам приливала слабость. Бывали случаи, - солдаты и в обморок падали.
   Капитан Неродигречка, был еще выше полковника, и в его плечах наверно уместилось бы три полковника Машковцева. Как и полковник он был до отказа затянут ремнями, хотя это и не очень скрывало его полноты. Хотя, Неродигречка и хвастался Рябухину, что он нормативы по "подъему переворотом" на турнике выполняет он на "отлично", но Рябухин в этом сомневался, - ему не верилось, что обычный турник сможет выдержать такую тяжесть.
   Перед тем, как войти в кабинет, Рябухин стукнул пальцем в дверь, и, не дожидаясь ответа, зашел. Он знал, что обычный офицер этого себе позволить не мог, - полковник был бы сильно не доволен. Но Рябухин это сделал умышленно, - полковник психологически сильный человек, но позволить, чтобы он "давил" на особиста было нельзя.
   Юрьев учил.
  -- Оперативный работник поставлен для контроля над командиром, обслуживаемой части. И если особист будет психологически слабее командира, то это обязательно приведет к неприятностям, так как ничто не должно влиять на оперативного работника в его выводах и действиях. Поэтому вежливо, в рамках приличий оперативный работник должен постоянно показывать командиру, что он не его подчиненный, и даже, если он всего лишь старший лейтенант, а командир полковник, имеет право требовать от командира действий по повышению боевой готовности части.
   В армии все отношения определяются количеством звезд на погонах и их величиной, поэтому Рябухину приходилось подчеркивать, что он находится вне обычных уставных отношений, и для этого он использовал любые поводы: своим поведением, даже своей одеждой.
   Полковник рассердился и намеревался уже сделать выговор, входящему в его кабинет, до того как он дал разрешение, но, увидев Рябухина, он тут же остыл.
   Рябухин сказал почтительно, но, в то же время без излишнего заискивания, свободно.
  -- Здравствуйте Иван Антонович. Не помешаю?
   Машковцев подал руку.
  -- Здравствуйте Владимир Иванович. А мне говорили, что Вы болеете?
   Рябухин пожал руку полковника, потом подал руку Неродигречке, и присев к столу, стал расстегивать пуговицы на шинели.
  -- Да, вот приболел. Умудрился воспаление легких схватить в кабинете. По глупости сел спиной к окну и - продуло. Неделю отлежал в госпитале, - уколами замучали, теперь немного отошел.
   Неродигречка глубокомысленно заметил.
  -- От простуды спиртиком лечиться надо. Спирт с перцем. Стакан на ночь - к утру, как рукой снимет простуду.
   Рябухин, улыбнувшись, возразил.
  -- От стакана спирта с перцем и мозги вышибет, как снаряд из миномета. И как я тогда без мозгов жить буду?
   Полковник пошутил.
   - Ну, военным-то они ни к чему.
   Все засмеялись. Рябухин сказал.
  -- Иван Антонович, мне бы как всегда - кабинет. И я попрошу на беседу некоторых осужденных. Я список дам. И вот, если можно, на помощь Виктора Дмитриевича, чтобы он солдат вызывал для себя, а я, кого нужно, буду перехватывать.
   Машковцев не удивился просьбе. Перед командованием батальона одной из важнейших проблем было своевременное выявление подготовки осужденных к побегу. Как опытный командир дисциплинарной части он понимал, что деятельность Особого отдела оказывает ему существенное подспорье, так как и в интересах Особого отдела предупреждать побеги. Машковцев сам учил офицеров некоторым элементам оперативной работы среди осужденных, и поэтому действия Рябухина для него особой загадки не представляли. Он понимал, что оперативный работник стремится сохранить в тайне факт беседы с кем-либо из конкретных осужденных, для того, чтобы, в случае если он с кем и установит оперативный контакт, то в последующем он мог обеспечить контакту конспиративность.
   И полковник велел Неродигречке оказать помощь особисту.
  
   5.
   Неродигречка взял ключи у дежурного по батальону и открыл комнату для бесед, в конце коридора.
   Кабинет использовался также, приезжающие прокурорскими и судебными работниками. Раз в неделю они рассматривали дела осужденных, и решали, кого можно условно-досрочно освободить.
   Кабинет был метров три в ширину и четыре в длину. В одной стене было окно с решеткой. У другой стены, рядом с входом, был шкаф для одежды. А посредине стоял обычный письменный стол и несколько стульев: один за столом, и четыре или пять стояли вдоль глухой стены.
   Рябухин сел за стол, и вытащил из нагрудного кармана шинели шариковую ручку и блокнот. А Неродигречка сел на ближайший к столу стул.
   Расположившись, Рябухин спросил.
  -- Ну, что Виктор, как у нас дела?
   Неродигречка был давнишним негласным информатором особого отдела и достался Рябухину в "наследство" от предыдущего работника. Поэтому, в отличие от многих офицеров дисциплинарного батальона, с оперативным работником он держался довольно самоуверенно. Неродигречка сказал.
  -- Вовремя ты подъехал, Володя. У меня есть интересная информация для тебя.
   Он достал из кармана кителя почтовый конверт и, подав его Рябухину, предложил.
  -- Почитай.
   Рябухин взял конверт и, хитро улыбаясь, невинным тоном заметил.
  -- А ведь чужие письма читать нельзя. Закон на эту тему есть.
   Неродигречка, поддерживая тон Рябухина, возразил.
  -- Да, - чужие письма читать нельзя, но о-о-очень полезно. Между прочим, если на конверте нет почтового штампа, а значит - это не письмо.
  -- Да уж. - Глубокомысленно согласился Рябухин. - Не всякая бумажка письмо, - но всякое письмо бумажка.
   Без всяких сомнений он достал из конверта свернутые листы бумаги, и развернул их. Семь листов, вырванных из ученической тетради в клетку, были исписаны мелким почерком.
   Вверху листа было написано: "Послу Великобритании в СССР".
   Рябухин подумал, что кто-то из осужденных жалуется на командование батальона, и сперва быстро пробежал глазами по всему тексту, а потом начал перечитывать его медленно.
   Осужденный на командиров не жаловался, он просил политического убежища, и аргументировано, в пяти пунктах сообщал о своем несогласии с советской властью. Писал, - за то, что в стране нет демократии, нет справедливой судебной системы, что он осужден несправедливо, он ненавидел власть, и просил личной встречи с послом, и сообщал свое имя, - Бубликов Артур.
   Рябухин с недоумением подумал. - Какая еще ему нужна демократия? Выборы проводятся, царей нет, - что еще ему нужно?
   Но, поразмыслив, решил, - Бубликова осудили, и прав ли он, или не прав, но никто его не заставит любить осудившую его власть. Формально, - статья уголовного кодекса - "антисоветская агитация и пропаганды" предусматривает ответственность только за действия, направленные на подрыв власти. За убеждения нет наказания. Однако, человек никогда не ограничивается своими убеждениями, а пытается ими поделиться с окружающими, реализовать их, - иначе, - зачем человеку убеждения? В любом случае для Рябухина это сигнал с окраской "антисоветская агитация и пропаганда", конечно судить простого солдата за высказывание своих мыслей никто не будет, авторитет не тот у солдата, был бы он ученый или какой "паршивый" интеллигент, что-то сочиняющий, тогда было бы другое дело и другой подход, - для такого первым этапом бы стала психбольница с диагнозом "вялотекущая шизофрения". Но "профилактику" Рябухин проведет и галочку в свой отчет по итогам работы поставит. Другие оперативные работники таких "галочек" имели в отчетах по десятку, но Рябухину, если честно говорить, такие "профилактики" не нравились. Он не мог пока толком объяснить почему, но ему казалось, что оперативная работа по линии "борьбы с идеологической диверсией" мешает настоящей контрразведке. Превращает оперативных работников контрразведки в простых соглядатаев, сборщиков сплетен, ибо всем известно, что "вражеские голоса", пытаясь получить ту информацию, о которой умалчивают советские официальные средства массовой информации, слушают многие. Рябухин и сам иногда ловил "вражеский голос", а, судя по рассказам, других оперативных работников, слушали западные радиостанции и они. Но, преследовать конкретного человека, за то, что делают все, и он знает, что ты об этом знаешь, это бесстыдное лицемерие. И говоря после этого таким же людям о важности выполняемой тобой работы по обеспечению безопасности страны, только вызываешь недоверие и сомнение. Люди перестают верить в официально декларируемые властью принципы социалистического общества, и присущие "исключительно ему", - правдивость и справедливость. А вследствие этого начинает вызывать сомнение и иронию и другие важные для общества моральные ценности. И, когда действительно в поле зрения людей попадают настоящий враг, люди не верят в это. Такие мысли иногда приходили в голову Рябухину, но он старался быстро от них избавляться, так как они могли привести к неприятностям. У любого общества есть свои штампы, и веришь или не веришь в них, - лучше помалкивай. Рябухин пока предпочитал не задумываться над ними и верить им, - каждому человеку нужен идол и вера, потому что так проще жить, и потому что в жизни у человека появляется смысл.
   Рассуждая, таким образом, Рябухин искренне осуждал Бубликова за его "политически нездоровые проявления".
   Рябухин усмехнулся.
   - А вообще-то, Бубликов придурок! Это надо додуматься, - зная о тщательном контроле за перепиской осужденных "разбрасываться" письмами такого содержания.
   И это навело Рябухина на мысль о психических отклонениях в поведении Бубликова, и он решил, что хотя всех осужденных и проверяют на предмет дееспособности, поэтому те, кто уже находится в дисбате, заведомо психически здоровы, однако, Бубликова следовало бы еще раз проверить.
   Кто его знает, - подумал он, - может парнишка свихнулся уже после психиатрической экспертизы.
   Он еще раз перечитал письмо, тщательно придираясь к словам и пытаясь найти подтверждение своей догадки, и его взгляд зацепился за фразу: "при встрече могу сообщить для вас очень много интересного и важного". Фраза, задумывавшаяся как туманная, чтобы скрыть истинные намерения автора письма, на самом деле торчала среди остальных слов, как горный пик среди бескрайней равнины, как маяк на пустынном побережье. И естественно она мгновенно "зацепила" внимание Рябухина и все его мысли начали крутиться вокруг этого "горного пика". Мозг Рябухина рассматривал ее со всех сторон, подобно заядлому альпинисту, в поле зрения, которого попала непокоренная никем гора, высящаяся посреди исхоженной вдоль и поперек долины.
   Рябухина, размышлял, - что же это такое - "интересное и очень важное"? Впрочем, на выводы Рябухину много не требовалось, так как его мысли и желания давно были сосредоточены в четко обозначенном направлении. И в его понимании, - предложение изучаемого объекта сообщить противнику "интересное и очень важное", как минимум - намерение передать шпионскую информацию. На самом деле это так или нет Рябухину было неизвестно, но ему хотелось чтобы это было так. Так как, он ясно понимал, что если Бубликов всего лишь намеревался сообщить о порядках в дисциплинарном батальоне, то это с точки зрения оценки руководством оперативных успехов Рябухина особой ценности не представляет. Другой же коленкор, если Бубликов предполагает передать сведения военного характера, - это уже -"инициативный шпионаж", сигналы о котором ценятся довольно высоко, так как это работа по "главной линии". За получение такого сигнала можно ожидать поощрения.
   Наконец, Рябухин оторвался от своих мыслей. Он видел, что Неродигречка с интересом смотрел на него. Интерес был понятен Рябухину, агент знал важность, представленного им сообщения, и теперь хотел понять, - оценил ли это оперативный работник.
   Рябухин оценил старание агента, и одобряюще улыбнулся, - агент заслуживал поощрения, обычно в таких случаях из фонда поощрения выдается двадцать или тридцать рублей, в зависимости от важности представленной информации. Но дело тут было не в сумме, хотя на эти деньги можно было дважды сходить в гарнизонный ресторан с друзьями и неплохо погулять. Согласно законам психологии, как наказание за проступок должно быть неотвратимым, так и поощрение должно быть обязательным. Воспитательный процесс имеет две стороны, - пряник и кнут. И обычно про кнут не забывают. А вот насчет пряника начальство обычно скуповато. Рябухин сам на себе неоднократно испытал такой подход. Поэтому со своими агентами он старался делать перекос в сторону пряника, тем более что кнутом с агентами пользоваться было невозможно. Агенты добровольно оказывали помощь органам, и кроме моральной ответственности никакой другой ответственности не несли.
   Рябухин уже хотел сказать Неродигречке о своем намерении поощрить его, но в голове мелькнула мысль, которая насторожила Рябухина так как она могла испортить все дело.
   И Рябухин немедленно спросил.
  -- Так ты, а где взял это письмо?
   Неродигречка туманно объяснил.
  -- Мне один солдат передал. Он освобожден по "условно-досрочному", и сам он родом из Москвы. И Бубликов попросил его бросить в почтовый ящик перед английским посольством, там, говорит, есть такой.
   Теперь Рябухин понял, что его тревожило. Любой человек, обвиняемый в проступке, первым делом заявляет, что он знать ничего не знает. И такое поведение логично и законно, так как никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Но любой следователь пытается заставить его сделать, так как тоже логично рассуждает, что о делах человека больше, чем он сам никто не знает. Раньше для этого успешно использовались пытки, и человек рассказывал, что знал, и что не знал. Но, в цивилизованном обществе пытки запрещены, и получение доказательств вины обставлено множеством процессуальных условностей. В данном случае Рябухин уже ясно видел, что процессуальные условности, скорее всего, нарушены, и это могло повлечь за собой неприятности для самого Рябухина, так как к устранению их ему пришлось бы привлечь свое начальство. А начальство не любило, когда его привлекали к решению рабочих проблем. К тому же в таком случае лавры победителя обязательно переходили к начальству, и Рябухин уже не мог говорить, - "это сделал я, а потому я за это ожидаю вознаграждения", в таком случае возникала неприятная формула, - "только благодаря своевременному вмешательству начальства, дело удалось спасти от провала". Конечно, после этого мечтать о каком-то вознаграждении дело бессмысленное и опасное, - с гораздо большей охотой начальство подсыплет кнута.
  -- Понятно, - размышляя, над тем, как выйти из неприятной ситуации, сказал Рябухин. Но он еще держал надежду. Рябухин спросил.
  -- А ты этого Бубликова знаешь?
   Неродигречка, по уставу обязан знать личные и деловые качества солдат своего взвода, а тем более осужденных за воинские преступления. Однако на все необходимо время. Поэтому он без особой опаски признался.
  -- Плохо, он прибыл всего пару недель назад. Держится очень замкнуто. Друзей у него нет.
   Рябухин подумал, что надо срочно подводить к Бубликову своего агента. Без этого никак не удастся подтвердить, что Бубликов общими расплывчатыми словами "могу сообщить много полезного" обещает передачу шпионской информации. А у Рябухина, как назло, нет подходящего агента из осужденных, через которого он мог бы заняться Бубликовым. К тому же из слов Неродигречки следовало, что Бубликов крайне недоверчив, и особенно к осужденным старожилам. И такое его поведение было странно, так как, осторожничая с окружающими, он в то же время передал компрометирующее письмо малознакомому человеку. Над этой несуразностью следовало подумать. Похоже, Бубликов по характеру был не таким, каким он пытался себя представить. Что ж такое встречается часто, но через пару недель все станет на свои места, и он начнет искать друзей среди осужденных. И Рябухин решил, что пока Бубликов не нашел себе приятеля, после чего будет значительно труднее подвести к нему своего человека, ему следует срочно приобрести агента из вновь прибывающих осужденных, среди которых Бубликов и постарается искать себе друзей. Таким образом, план первоначальных действий по Бубликову в голове у Рябухина практически сложился. Но не следует прыгать "поперед батьки в пекло" не решив текущей проблемы, которая могла сильно испортить запланированный Рябухиным ход событий.
   И, Рябухин, с остатками надежды в голосе, спросил.
  -- Солдат, передавший тебе письмо, еще здесь?
  -- Нет, уже уехал.
  -- А объяснение у него взял?
  -- Нет.
   Получив, уже ожидаемые неприятные ответы, Рябухин в уме чертыхнулся, - сколько агентов не учи, все равно сделают неправильно, недовольно спросил.
  -- Виктор, ну и как мы будем объяснять, где взяли это письмо? Ведь в процессуальном праве только документ, имеющий законные источники происхождения может служить доказательством. Ты сам же военный дознаватель и эти прописные истины должен знать на зубок.
   Ответ капитана был ошеломляющий.
   - А что, вы тоже в своей работе руководствуетесь нормами ГПК?
   У Рябухина мелькнула мысль, что Неродигречка сотрудничал с Особым отделом не первый год, и предыдущие оперативные работники, работавшие с ним, должны были почти на каждой встрече, проводить мероприятия по его правовому воспитанию. Рябухин твердо помнил, что отметки в планах обучения и воспитания Неродигречки, как негласного сотрудника есть. И, таким образом, напрашивался вывод, что Виктор либо пропускал мимо ушей всё, что ему говорилось оперработниками, либо все планы мероприятий в его личном деле были "липой", но такого Рябухин не мог допустить, так как сам лично доводил Неродигречке необходимую информацию. Либо Неродигречка неуместно шутил.
   Но, в таком случае, что он хотел этим показать? - Спрашивал себя Рябухин. - Особо острый ум, превосходство над оперативным работником, или проявилось скрывавшееся недоброжелательство к органам КГБ.
   Рассердившийся Рябухин зло съязвил.
   - Нет, - мы приходим по ночам, забираем тех, кто нам не нравится на рожу, и тут же без суда и следствия ставим к стенке.
   Неродигречка почесал затылок, и расстроено сказал.
  -- Эх, не сообразил я. Что делать-то теперь?
   Рябухин, заставил себя успокоиться, теперь понятно, - Неродигречка не претендует на семь пядей во лбу, иначе бы сидел в генеральном штабе, в его уме теория и практика не всегда существуют рядом, и поэтому он вполне мог, не подумав сказать глупость. Рябухин сделал в своем блокноте заметку, и стал вслух, чтобы Неродигречке было понятна логика его дальнейших действий, рассуждать.
  -- Хорошо, письмо оказалось у нас в руках. И суду непонятно, как это произошло. Сослаться на солдата, который передал нам письмо мы не можем, так как солдат уже далеко, и искать его и брать у него соответствующее объяснение долго и нудно. К тому же, покинув дисциплинарный батальон, он может и не пожелать сотрудничать с правоохранительными органами. Но, предположим, что солдат, которому Бубликов дал письмо, обронил его на плацу? И кто-то из сержантов нашел его... Мы должны показать суду только, как его нашли. А как его потерял "кто-то" для нас не имеет значения, так как мы этого не можем знать. Если суду необходимо это знать, то это уже его проблемы, но ему будет важно только то, что написано в письме, что документ имеет допустимый источник происхождения.
  -- О! - Радостно воскликнул, уловивший мысль, Неродигречка, который чувствовал себя крайне неловко из-за допущенного промаха. - Это вариант!
   Спеша исправить оплошность, он резко поднялся со стула. В уме он уже решил, кого из своих сержантов он привлечет к этому делу. Сержантов он подбирал лично из солдат роты охраны. Комплектовать роту охрану командование старалось из солдат - "прибалтов", - которые были послушны и исполнительны. Но сержанты в подразделения переменного состава отбирались исключительно из русских ребят, - для работы с осужденными требовался ум погибче, чем у склонных к шаблонам "прибалтов". Таким образом, каждый из сержантов взвода Неродигречки был готов выполнить любой его приказ. Правда, в деле, которое намеревался провернуть Неродигречка, требовался очень надежный человек, умеющий держать язык за зубами и настоять на своих утверждениях, даже если это неправда. Неродигречка пообещал.
  -- Через полчаса все будет готово.
   Но, Рябухин задержал его.
  -- Виктор не торопись, у меня еще есть дело.
   Неродигречка присел на край стула. Рябухин спросил.
  -- Ты хорошо знаешь группировки среди осужденных?
   Неродигречка нетерпеливо кивнул головой.
  -- Конечно.
   Рябухин спросил.
  -- А, вот, как мне сообщают, - есть у вас группа, держатся они не по земляческому принципу. Говорят - все они "звонари".
   Неродигречка подтвердил.
  -- А-а. Знаем мы их. Отъявленные сволочи.
  -- Ну и о чем они шепчутся между собой?
   Неродигречка сокрушенно развел руками.
  -- А кто его знает? Никто не имеет представления. Группа очень замкнутая. И у нас подходов к ним абсолютно никаких нет. Мы сначала думали, что они готовят побег, но, смотрим - таких признаков нет.
  -- Ну, а подробно охарактеризовать их кто-либо может?
  -- Сержанты. Командиры их отделений. Но он вряд ли что они скажут более того, что уже известно нам. К стати они вчера побили одного из солдат, сейчас ведем разбирательство.
   Еще не имея четкого плана своих действий в отношении группы, Рябухин подумал, что беседа с осужденными, входящими в нее, под предлогом разбирательства с конфликтом будет подходящий повод для личного знакомства с членами группы. И Рябухин хотя бы посмотрит на тех, кем ему придется заниматься. А личное впечатление, несмотря на то, что часто оно бывает ошибочным, имеет существенное значение для составления планов дальнейших мероприятий. К тому же могут появиться неожиданные идеи. И, Рябухин распорядился.
   - Значит, Виктор, делаем так, - давай организуй мне доставку этих осужденных по одному, а пока я с ними знакомлюсь, ты с письмом разберись, - сам возьми у кого-либо объяснение на свое имя. Но только смотри, чтобы было написано разборчиво и подробно, - "нашел там-то, в такое время, конверт был такого цвета, на нем было написано то-то, в конверте было столько то листов, исписанных, и написано о том-то".
   Прибытия солдат на беседу Рябухин ожидал в кабинете не меньше получаса. И когда ему надоело сидеть без дела и, заподозрив, что Неродигречка забыл о данном ему задании, раздраженный, собрался идти к дежурному по части, раздался стук в дверь и в кабинет вошел первый осужденный. Прижав руки к бедрам он встал по стойке "смирно".
   Осужденный был одет в короткую зеленую куртку, подпоясанную брезентовым ремнем с железной бляхой без звезды. У него было круглое рябое лицо, с угрожающим выражением. Крепкая фигура, руки с наколками, в ссадинах.
   Неприятный тип, - подумал Рябухин, и это вызвало у него новый приступ раздражения, однако он, придав лицу приторно сладкое выражение, показал на стулья, и мягким голосом сказал.
  -- Садитесь.
   Солдат сел. В его фигуре чувствовалось напряжение. Лицо было каменным. Все! - Этого Рябухину хватило, чтобы у него сложилось твердое мнение, что разговор с этим солдатом, будет пустой тратой времени. Но он не мог, не задав ему ни единого вопроса, отправить его назад, так как это обязательно возбудило бы излишнее подозрение.
   Рябухин тем же мягким ласковым голосом спросил.
  -- Фамилия, имя, отчество.
   Солдат доложил.
  -- Петухов Иван Петрович.
   Рябухин записал в блокнот.
  -- Откуда Вы родом?
  -- Город Куйбышев.
  -- За что осудили?
   Солдат начал перечислять статьи, Рябухин быстро его прервал, - статьи ему мало что говорили.
   - Короче!
  -- За грабеж.
   Далее Рябухин задавал вопросы, и ему хотелось, чтобы солдат хоть ненамного расслабился, он хотел установить с ним психологический контакт. Но, судя по тому, как осужденный отвечал, - коротко, сухо, по его взгляду полному скрытой ненависти, Рябухин окончательно убедился, что дальше разговаривать с этим человеком без толку. Тратить время на него было бесполезно. И разговор с Петуховым следовало заканчивать, на улице было давно темно, а ему надо было побеседовать еще с десятком солдат. И чтобы скрыть истинные причины своего интереса Рябухин уже сурово сурово спросил.
  -- Что же это Вы, рядовой, бьете своих сослуживцев?
   Петухов с бесстрастным лицом сказал.
  -- Мы его не били, он сам ударился.
  -- Разберемся. - Бесстрастно сказал Рябухин. - И я рекомендую Вам вести себя в соответствии с уставом, иначе нового срока Вам не миновать. Идите!
   Петухов поднялся и вышел. Он был доволен разговором и думал о том, что особист намного глупее, чем казался им со стороны. Выведать у него об их планах он ничего не мог, и не смог бы. И, похоже, он вообще не догадывается, что они что-то задумали.
   Следующие пять осужденных отличались от Петухова лишь внешностью, и все они были парни рослые, крепкие, и смотрели на Рябухина с ненавистью во взгляде. Ни с одним из них не появилось даже проблесков на какое-либо подобие психологического контакта. Оставалось еще двое, и Рябухина думал, что, может быть, он даже зря затеял беседы с ними. Существовал риск, что они насторожатся, а полезной для себя информации он так и не получит.
   Рябухин ощущал усталость. Все-таки болезнь сказывалась, и три часа непрерывных разговоров с враждебно настроенными людьми оказались для него существенной нагрузкой. Рябухин хотел, уже было, отказаться от беседы с оставшимися, - он поговорит с ними в следующий приезд, но, подумав, решил, что дело не стоит откладывать, - по крайней мере, для него люди составляющие группу будут понятны, и он сможет спланировать свои мероприятия на дальнейшее. То, что этими людьми надо заняться очень серьезно для него был вопрос уже решенный, он седьмым чувством ощущал исходящую от них опасность.
   Следующий осужденный также держался сухо. Рябухин задал ему дежурные вопросы, и хотел уже закончить с ним беседу, дежурными словами, как заметил промелькнувшую в его глазах тень. Рябухину показалось, что осужденный хотел что-то сказать, но боялся. И тогда Рябухин спросил.
  -- Дома чем хочешь заниматься?
   Осужденный с удивлением взглянул на него, и Рябухина это обрадовало, - это была уже не глухая ненависть, во взгляде читался интерес.
  -- Работать хочу.
   Это было уже начало психологического контакта, и Рябухин уже твердо был уверен, что солдат чем-то тяготится, и ищет пути решения своей проблемы. Рябухин заглянул в дело. - Иконников Сергей, осужден за драку. И решил говорить напрямую.
  -- Сергей, и вижу, у тебя какая-то серьезная проблема, и ты не знаешь, как ее решить. Давай договоримся, - ты мне объясни свою проблему, и я постараюсь тебе помочь. Мне лично от тебя ничего не надо, но я знаю по себе, - бывает так, что без помощи обойтись нельзя, а спросить ее боишься. Но ведь попросить помощи это не позор. Каждому хоть раз, но требовалась помощь.
   Похоже, Иконников давно хотел с кем-то посоветоваться, и для него эти слова оказались тем маленьким толчком, который подтолкнула его к откровенности.
   Он оглянулся. Рябухин понял, что он боится, что кто-либо услышит их разговор, успокоил его.
  -- Нас никто не подслушивает.
   Иконников, тем не менее, зашептал.
  -- Я действительно в такой ситуации, из которой мне обязательно нужно выбраться. Я ведь из Москвы. У меня сестра работает в баре американского посольства, и она пишет мне, что у них в этом году должна освободиться должность бармена, и она уже договорилась, что меня примут на эту должность. Но, мне обязательно нужно освободиться по "условно-досрочному". К лету я должен быть в Москве.
   Иконников замолчал, он уже решился рассказывать, но еще опасался высказать вслух, то, что знал, над ним довлел страх перед своими подельщиками. Он знал, что они жестоки, и главари группы, чтобы еще крепче привязать к себе рядовых членов готовы были на всё, слишком большой куш хотели они урвать. Поэтому Иконников колебался, - стоило ли, было все выкладывать.
   Но Рябухин, предвидя сомнения Иконникова, и, побуждая его к откровенности, сказал.
  -- Сергей, если ты хочешь, чтобы я тебе помог, говори уж до конца, - в чем же проблема?
   Иконников еще раз оглянулся, и, понимая, что дороги назад у него нет, продолжил шепотом.
  -- Я здесь по незнанию попал группу, Вы их всех вызывали сегодня, они все "звонари". Они не дадут мне уйти по "условно-досрочному". Будут втягивать в драки, еще чего-нибудь выдумают.
   Рябухин заметил.
  -- Так в чем проблема? Уйди от них.
   Иконников вздохнул.
  -- Вы не знаете, что они задумали на самом деле...
  -- И что? - Спросил Рябухин.
   Иконников сообщил.
  -- Это бандитская группа, они сейчас готовятся во время Олимпиады в Москве заняться грабежами и убийствами. Потом они хотят убежать в Швецию, где написать антисоветскую книгу.
   Рябухин мгновенно понял, насколько серьезную информацию сообщает Иконников. Он буквально задохнулся от волнения. Речь шла о преступлении, о котором в Советском союзе давно уже забыли, так как по статье за политический террор к уголовной ответственности не привлекали, наверно с сороковых годов. Советская правоохранительная система была настолько сильна, что подумать о безнаказанности за такое вряд ли кто решился бы. Поэтому он задал уточняющий вопрос.
  -- Так что, - цель их бандитизма не деньги?
   Иконников подтвердил.
  -- Нет. Так они хотят бороться против советской власти. Они хотят сорвать Олимпиаду.
   Рябухин вспоминал знания из уголовного права, которые он получил во время учебы. Объект, - политический авторитет советского государства. Субъективная сторона, - желание нанести ущерб авторитету государства. Объективная сторона, - создание бандитской группы для совершения террористических актов против людей, создание во время важного государственного мероприятия обстановки страха. Субъект, - лица психически здоровые... В дисциплинарном батальоне психически ненормальных среди осужденных нет.
   Он спросил.
  -- И много членов в группе?
   Иконников сообщил.
  -- Десять человек. Восемь здесь. А двое уже на воле. Они должны приобрести оружие. А я у них отвечаю за обеспечение банды жильем в Москве.
   Иконников тревожно посмотрел на часы, и сказал.
  -- Время выходит.
   Рябухин не понял.
  -- То есть?
   Иконников пояснил.
  -- Они следят за тем, кто и сколько времени находится у Вас на беседе, и если я дольше всех пробуду на беседе, то у меня будут неприятности. У нас есть человек занимающийся контрразведкой. Давайте сделаем так, - я все буду писать, и передавать через сержанта Антонова. Я ему доверяю.
  -- Хорошо. - Сказал Рябухин. - Но сержант пусть передает не мне, а капитану Неродигречка. Я не хочу, чтобы сержант знал, что ты помогаешь органам КГБ. И, свои письма подписывай псевдонимом, - знаешь, что это такое?
  -- Знаю. - Сказал Иконников, - это как у писателей.
   И спросил. - А зачем?
   Рябухин коротко объяснил.
  -- В целях конспирации. Вдруг твое письмо попадет на глаза посторонним лицам?
   Иконников согласился.
  -- Ладно. Я буду подписывать - "Славянин". Можно?
  -- Конечно. - Сказал Рябухин, и предложил. - Ты, только напиши подписку, что обязуешься сохранять в тайне факт сотрудничества с органами КГБ. И коротко все, что мне рассказал - для тренировки, как писать сообщения в будущем.
   Чуть помедлив, сказал.
  -- Так положено.
   Отправив Иконникова, Рябухин уже без интереса, принял последнего осужденного, и мучительно затягивал время, чтобы по времени тот пробыл у него не меньше других, а лучше - больше. Рябухин думал, о том, что теперь нельзя, чтобы на Иконникова пала хотя бы тень подозрения со стороны бандитов.
   Осужденный держался приветливо, но о себе говорил мало, все пытался расспрашивать Рябухина. Рябухин догадывался, что этот осужденный, как раз и занимается контрразведкой у бандитов. И старался запомнить его лицо, впрочем, это было несложно, так как у него была легко запоминающаяся примета - у него были ярко синие глаза.
   Рябухин подумал, что с такими глазами парень обязательно пользуется огромным успехом у девчонок.
   Осужденный задавал вопросы, а Рябухин, втайне улыбаясь, отвечал настолько уклончиво, и нес такой бред, что сам удивлялся себе, как он мог выдумывать такие сказки. Конечно, он мог бы солдата жестко осадить, здесь вопросы задает он, а не осужденный, но он тянул время, высчитывая минуты, заодно внушая ему ложное представление о низких возможностях Особого отдела. Противника следовало расслабить, чтобы он серьезно не принимал во внимание шаги оперативного работника, которые ему, возможно, станут известными.
   В результате, после беседы оба были удовлетворены. Осужденный думал, что он перехитрил особиста, и что подтвердилась характеристика остальных членов группы, которых он уже расспросил, посчитавших особиста недалеким и неосведомленным человеком.
   А оперработник был доволен тем, что из вопросов противника было видно, что о возможностях органов КГБ он имеет представление, почерпнутое из художественных книг, которые он тщательно изучал.
   И как уяснил Рябухин, - бандиты его не боятся, а это главное, когда враги тебя недооценивают, это очень полезно, так как они ведут себя менее осторожно, что способствует получению информации.
   Время подходило к девяти вечера. За окном было черно. Рябухин чувствовал себя усталым и разбитым, и ему хотелось просто добраться до постели.
   Но ему следовало еще встретиться с Неродигречкой и проинструктировать его.
   К счастью, только последний осужденный ушел, в кабинет зашел Неродигречка. Взглянув на утомленный вид Рябухина, пособолезновал.
  -- Похоже, ты сегодня вымотался в "доску".
   Рябухин устало откинулся на спинку стула.
  -- И не говори, Витя... Сейчас бы упал на мягкий диван и отрубился бы без задних ног. Ничего я больше не хочу.
   Неродигречка подал лист бумаги. Рябухин прочитал, - объяснение.
  -- Спасибо, Витя. Ты меня выручаешь, как никто.
   Неродигречка сказал.
  -- Этим Бубликовым надо заниматься.
  -- Конечно. Но, им плотно займемся немного попозже. Пока собери на него характеризующие данные. Ты сержанта Антонова хорошо знаешь?
  -- Знаю, - неплохой сержант.
  -- Он тебе теперь будет передавать в конвертах письмах. Письма срочно будешь мне передавать. Постарайся, чтобы об этом никто не знал.
  -- Договорились.
   Рябухин подал Виктору руку, пожал ее и пошел к выходу. У него уже не было сил зайти к командиру и сообщить, что он уезжает.
   Он чувствовал странное ощущение, с одной стороны он получил очень важную информацию, и в перспективе, когда он разберется в делах окончательно, это сулило ему поощрение руководства. А там можно было помечтать и о повышении в должности. Но с другой стороны его возмущало, что в его стране живут такие люди, как Петухов и его члены его банды, которые готовы были для того, чтобы обеспечить себе лично хорошую жизнь, убивать ни в чем неповинных людей. План у них был изуверский - во время Олимпиады создать на улицах Москвы обстановку террора, и испортить людям праздник.
   И он думал об Иконникове. Этот человек был понятен Рябухину, - его не интересовала политика, он был далек от замыслов главарей банды, уйти за границу, и там искать себе хорошую жизнь, он знал, что хорошую жизнь он создаст себе и в Союзе. А банда ему нужна была, пока он был на зоне, участвуя в ней, он имел авторитет среди осужденных, чем пользовался для получения мелких привилегий. Но как только он почувствовал, что банда может помешать ему в осуществлении личных планов, как он тут же их сдал. И Рябухин был убежден, что он сдаст любого, сдаст и его, если это покажется ему выгодным. Но такого, пока Иконников находится в дисбате, не произойдет, так как он теперь находится в полной зависимости от Рябухина. И он будет стараться выполнить все поручения Рябухина не из-за страха или морально-политических убеждений, а потому что, выполняя поручения, будет получать конкретные блага, будет работать на осуществление своей мечты. И это будет крепкой основой для его сотрудничества с органами КГБ, и он втянется в сотрудничество, и в дальнейшем, если он поступит на желаемую работу, он будет стремиться к сотрудничеству с КГБ, так как это будет его гарантией закрепления на работе.
   С точки зрения моральной - материальная заинтересованность агента в сотрудничестве, не очень надежная основа, но никто не мешает в результате долгой и кропотливой работы с ним перевести ее на считающуюся более надежную основу - идейно-политическую.
   Рябухин с сомнением подумал, - а почему идейно-политическая основа более надежная? Кем это определено? Разве могут убеждения человека застыть один раз и навсегда? Ведь с возрастом человека меняются и его взгляды на жизнь, и то, что в молодости казалось ему презренной безделицей, с возрастом становится ценностью.
   В молодости хочется приключений, а с возрастом - налаженной быта и уюта. В молодости - с милым рай и в шалаше. С возрастом шалаша становится недостаточно.
   В молодости жизнь копейки не стоит, с возрастом дороже жизни ничего нет.
   Рябухин шел, с трудом различая тропинку, если ли бы не снег, в котором она в косых лучах далекого света, виднелась черной полоской, он давно бы ее потерял из виду.
   Наконец он добрался до магазина. Он подошел к машине, и удивился, - не смотря на позднее время, в окне магазина светился свет. Это показалось ему странным, и он зашел в магазин.
   Дверь была не заперта. В помещении под потолком светились два белых фонаря, похожие на горшки, и поэтому было светло. Около прилавка на табуретках сидели две женщины, облокотившиеся на прилавок.
   Одну Рябухин знал, - это была продавщица Елизавета Сергеевна, она иногда подкидывала ему дефицитные продукты. Елизавете Сергеевне было лет пятьдесят. Она была полная, лицо круглое. На плечи она накинула телогрейку.
   Другая была ему неизвестна. Ее лицо было худощаво, ярко рыжие волосы лежали на плечах. Пальто ее было расстегнуто, и из-под него виднелась белая "водолазка", туго обтягивающая острую грудь.
   Рябухин подумал, - в молодости она наверно была красива.
   На прилавке стояла распечатанная бутылка водки, два стакана с остатками водки, открытая банка килек в ржавом томате, остаток изломанной руками буханки хлеба, и две алюминиевые ложки.
   Женщины разговаривали между собой.
   Рябухин, чтобы обратить на себя внимание, громко поздоровался.
  -- Добрый вечер!
   Женщины повернулись, и поздоровались. В глазах незнакомой женщины читалось любопытство, - кто это такой.
   Елизавета Сергеевна пояснила.
  -- Это наш особист - Владимир Иванович.
   Рябухин по ее голосу понял, что они пьяненькие, и хотел развернуться и уйти, но Елизавета Сергеевна сказала.
  -- Владимир Иванович. Выпейте с нами.
   Рябухин вежливо отказался.
  -- Спасибо Елизавета Сергеевна. С удовольствием я выпил бы с вами. Но я сильно устал, и к тому же, мне еще докладываться начальнику.
   Елизавета Сергеевна уговаривала.
  -- Ну, хоть присядь к нам. Мы хорошие одинокие женщины, и нам будет приятно если такой молодой и красивый мужчина посидит с нами.
   Рябухин почувствовал как он краснеет, и был благодарен тусклому электрическому свету из-за которого это было незаметно. Он сказал.
  -- Хорошо. Пока водитель прогревает машину, я с удовольствием посижу с вами.
   Елизавета Сергеевна налила на донышко стаканов водки, и они выпили.
   Рябухин спросил.
  -- А почему вы так задержались, - время позднее, уже почти десять часов.
   Елизавета Сергеевна хихикнула.
  -- Молодость вспоминаем. Вот, знакомьтесь, - это моя подруга.
   Елизавета Сергеевна взглянула на часы.
  -- А и в самом деле поздно, пора нам, подруга, идти домой.
   Она тяжело встала, и, достав матерчатую сумку, пошла в "подсобку".
   Подруга, загадочно взглянув на Рябухина, в полголоса спросила.
  -- А, Вы, знаете как меня зовут?
  -- Нет.
  -- Меня зовут Анна Керн.
   Ошарашенный Рябухин недоверчиво взглянул в ее глаза. По выражению глаз, казалось, она не шутила.
   - Меня, Саша Пушкин любил. Он стихи мне писал. Помните? - Я помню чудное мгновение...
   Это было явным бредом, - Рябухин в уме прикинул, - та, Анна Керн, которой Пушкин писал стихи, родилась, самое позднее, до начала войны с французами. И ей должно быть теперь не менее полутора сотни лет. Однако же и живучие бывают женщины!
   Тем не менее, видя, что женщина пьяненькая, ответил он вежливо, но с тайной иронией.
  -- В таком случае, - Вы очень хорошо выглядите.
   "Анна Керн" засмущалась.
  -- Женщина в любом возрасте должна хорошо выглядеть.
   Рябухин подумал, - психически больная, что ли? И стал соображать, - ему хотелось, как можно скорее доложить о полученных материалах Юрьеву, но время было уже позднее, и он засомневался, - стоит ли ему заезжать в отдел?
   Елизавета Сергеевна вышла из "подсобки". И Рябухин поднялся.
  -- Ну, спасибо за гостеприимство. Елизавета Сергеевна заприте за мной дверь. А то кто знает - кто может зайти сюда? Осторожность не повредит.
   У двери Рябухин сказал.
  -- И передайте привет Александру Сергеевичу Пушкину.
   Елизавета Сергеевна мельком взглянула на "Анну Керн", и засмеялась.
  -- Обязательно передадим.
   В дверях она шепнула.
   - Владимир Иванович, не обращайте на нее внимания. Она бывшая учительница литературы, и шутит иногда непонятно.
  
   6.
   Домой Рябухин приехал совсем "никакой". Лицо у него покраснело, как свекла. Суставы невыносимо ломило.
   Рябухин встревожился, что все-таки он переохладился, и болезнь вернулась назад.
   А жена, увидев состояние мужа, уложила его на диван, укрыла одеялами и принялась греть молоко.
   Минут через десять Рябухин громко прихлебывал из фаянсовой чашечки приторно сладкую жидкость, обжигающую губы. На чашечке и блюдечке были нарисованы синие цветочки.
   Жена притворно строго выговаривала.
  -- Все вы, что ли, мужчины как дети? Знаешь же, - выпустили из госпиталя, под честное слово, что будешь соблюдать режим. Ну и какой это режим - приехал в двенадцатом часу ночи?
   Рябухин, хлебнув очередной маленький глоточек молока, оправдывался.
  -- Я собирался приехать пораньше. Думал, - гляну, что там творится и назад. А там, - серьезные дела, ну никак нельзя было оставить на потом.
   Жена недовольно выговорила.
  -- И брось громко хлебать, - не маленький же. Пей тихо.
   Из шутливой вредности Рябухин умышленно громко втянул глоточек молока.
   Жена пригрозила.
  -- А вот я тебя, непослушного мальчика, ремешком!
   Рябухин, почувствовав себя лучше, возразил.
  -- Это, мы еще посмотрим - кто кого. Нас мальчиков тут больше. И девочек мы, - медведи, любим обижать.
   Отставив, чашечку в сторону на табуретку, он поймал ее руку, и притянул к себе. Аня упала на него, посмеиваясь, шутливо отбивалась.
  -- Ну, и странный больной у меня, - на ногах не держится, а за женщин хватается. И, вообще потише, - а то Виталик проснется. Он и так поздно лег, все ждал тебя.
   Рябухин отпустил жену. Анна села рядом.
   Рябухин смотрел на нее.
   Они была в своем любимом желтеньком коротком халатике. Худенькая, - талию можно обхватить двумя пальцами. Большие серые глаза. Светлые волосы.
   Аня смеялась, - они похожи друг на друга, как брат и сестра.
   Глаза Рябухина устало закрывалось, и он подумал, - как я люблю эту женщину. И если бы его спросили - за что ты любишь ее, он затруднился бы с ответом, так как он любил ее не за глаза, не за фигуру, а просто, потому что она есть. И он не представлял, как бы он смог жить без нее, и что произошло, если бы они не встретились.
   А они могли не встретиться. Их встреча была абсолютно случайной. В тот лето третий курс остался в училище один, - остальные курсанты разъехались на каникулы. А они весь месяц несли охрану училища. Но чтобы им было не скучно, командование училища организовало в спортивном зале танцы. На танцы приглашались все девушки города.
   Рябухин в тот вечер заканчивал караул. У него сильно разболелась голова, и он мечтал вернуться в казарму и лечь спать. Однако друзья уговорили его таки пойти на танцы.
   Увидев ее, Рябухин испугался, - ему показалось, что он увидел свою давно умершую сестру. Но, затем как вполне интеллигентный курсант, он познакомился с этой загадочной девушкой. Она назвалась, - Таня. Весь оставшийся вечер они провели вместе, им казалось, что они давно знают друг друга. И только когда Таня ушла, Рябухин сообразил, что не узнал ни ее адреса, ни ее фамилии, ни где она работает или учится.
   Он думал, что потерял ее навсегда, так как девушек по имени Таня в любом городе полным-полно.
   Она снилась ему по ночам, и он понял, что всю жизнь искал именно такую девушку. Но где ее искать?
   Искать ему пришлось не долго. Когда он вернулся из отпуска, и пошел с друзьями на городской осенний бал, она тут же ему попалась. Обрадовавшись, и ухватив ее крепко за руку, он ее подробно расспросил, как следователь на допросе. И засмеялся, - он её звал Таня, а она оказалась Аня.
   После этого она у него не пропадала. А перед выпуском из училища он женился.
   Утром Рябухин чувствовал себя снова прекрасно, и вчерашнее намерение отправиться в госпиталь он забыл.
   Придя в отдел, он первым делом зашел к Юрьеву.
   Юрьев сказал.
  -- Ну, давай докладывай, - вижу по твоему виду, - что-то интересное принес.
   Рябухин, предчувствуя удивление Юрьева, принялся докладывать. Он говорил с полчаса, и Юрьев только молчал. Кончив говорить, Рябухин довольный собой, и ожидая похвалы, в его голосе явно читалось хвастовство, спросил.
  -- Ну и как, крепко я вчера поработал?
   Юрьев констатировал.
  -- Молодец, Володя. И главное - информация о банде во время, за это дело, если мы его проведем нормально, даже Москва может похвалить. Все-таки - в будущем году Олимпиада. Это очень важное политическое мероприятие для нашей страны, поэтому готовься к тому, что за делом установят жесткий контроль. Ты уверен, что Иконников будет добросовестно работать?
   Рябухин усмехнулся.
  -- А куда он денется, - у него чистый личный интерес. Ему позарез необходимо условно-досрочное освобождение.
   Юрьев возразил.
  -- Вот, в том-то и дело - что лично заинтересован. Наврет - три короба, потом не разгребешь.
   Юрьев задумался. Через пять минут сказал.
  -- Володя, все остальные дела оставь, и, иди, займись подготовкой плана. Генерал обязательно затребует план себе. И подумай, - как организовать проверку твоего нового источника. И при этом сразу подумай о "легализации" полученных данных.
   Рябухин заметил.
  -- А не рано ли думать о "легализации", мы даже оперативную проверку не начали?
  -- Нет, не рано. - Твердо сказал Юрьев. - Об этом следует думать с момента получения сигнала, потом может оказаться поздно. Ну, давай, иди, - работай.
   Рябухин продолжал сидеть с загадочным видом. Юрьев удивился.
  -- Ты чего? Еще какие-либо вопросы?
   Рябухин достал из папки очередную порцию бумаг. В начале он подал агентурное сообщение. Юрьев прочитал его, и сказал, - ого!
   Тогда Рябухин подал письмо. Юрьев возмутился.
  -- Давай выкладывай все. А то, - как фокусник, - кроликов из шляпы достаешь.
   Рябухин отдал все бумаги. Юрьев прочитал их. Прочитав, потянулся к телефону секретной связи. Рябухин поднялся, чтобы выйти, - неприлично слушать разговоры начальника с вышестоящим начальством по правительственной связи.
   Юрьев показал рукой, - сиди.
   Он набрал номер. Когда, трубку на другом конце взяли, сказал.
  -- Здравствуйте Николай Вениаминович. Как живете... ? Скучно... ?
   В трубке забулькало. Выслушав, Юрьев продолжал.
  -- А у нас интересные дела... Что? Нет, устойчивая антисоветская группа... Нет, - хотят сорвать олимпиаду. Кто получил, - Рябухин... Что? Нет, еще есть сигнал... Просвечивается "Главная линия"... Просит политического убежища и обещает информацию... Кто получил? Рябухин... Да, вчера у него был урожайный день. Когда? Завтра? Хорошо.
   Юрьев положил трубку.
  -- Вот, - хвалят тебя. Завтра на помощь приедет "направленец". Но, ты планы все равно без него готовь, ну, а если что скажут, - внесем изменения.
   Утром на следующий день Юрьев дал Рябухину свой УАЗик, и Рябухин поехал на вокзал за "направленцем", который должен был приехать на поезде.
   Вокзал представлял собой старое деревянное здание, очевидно построенное еще до войны. Оно было покрашено в синий цвет, и вверху здания был купол со шпилем. На одной из стен, сквозь краску пробивалась белая надпись крупными буквами, - "смерть немецко-фашистским оккупантам".
   Рядом военные строители строили новое здание из красного кирпича. Коробку сложили еще два года назад, но на этом дело почему-то заглохло. А так как недостроенное здание загораживало вход на перрон и в старый вокзал, людям приходилось либо обходить его далеко, либо пробираться через темные развалины, спотыкаясь о строительный мусор: кирпичи, доски, брошенные железные корыта под цементный раствор.
   Рябухин не стал обходить стройку, а пробрался напрямик.
   На перроне дул пронизывающий ледяной ветер и было холодно. И Рябухин, посмотрев на часы, - до прихода поезда оставалось с полчаса, решил зайти в старый вокзал, и смотреть в окно, - когда поезд подойдет, тогда он и выйдет.
   Первая дверь, разбитая и перекосившаяся, была открыта. В тамбуре был натоптан толстым слоем снег, очевидно железнодорожные рабочие убирались из рук вон плохо. Вторая дверь была на толстой пружине. И, закрываясь, дверь оглушительно хлопала.
   В самом здании была одна большая комната, побеленная мелом, и с отколовшейся штукатуркой на потолке в дальнем углу, обнажившей решетку из почерневшей дранки. Середину комнаты занимала, обитая черным металлом, печь-голландка, рядом с печью на железном листе лежала кучка угля, с воткнутым в нее маленьким совком. Слева от входа стоял "Титан", и на стене над ним было написано красной краской, - "кипяток". Рябухин подумал - как в революцию.
   Под двумя большими окнами со стрельчатыми сводами, спинками к окнам стояли сиденья из желтой толстой гнутой фанеры. Сейчас сиденья все были заняты женщинами, с распахнутыми пальто, - в комнате было душно. Около них стояли чемоданы, так что между ними почти нельзя было пройти. На чемоданах висли дети, и их крик стоял по всей комнате.
   Мужчины сгрудились около маленького окошка кассы в стене. Перед приходом поезда давали билеты. Все настороженно оглядывались на Рябухина, думая, что он тоже пришел за билетом.
   По окнам, по потолку, по стенам ползали не уснувшие на зиму черные большие мухи. Иногда они взлетали и нападали на люди и кусали не закрытые части тела.
   Оглядевшись, Рябухин подошел к голландке, и пощупал ее рукой, - теплая. Но прислоняться спиной к печке не стал, а принялся смотреть в окна. Окна выходили на привокзальную площадь, а перрон был со стороны глухой стороны, и железнодорожных путей не было видно. Это было неудобно, и, опасаясь, что по радио о приходе поезда объявят с опозданием, Рябухин подумал, что поезда следовало бы все-таки ждать на перроне.
   Он собрался выйти на перрон, но тут к нему подошел офицер с погонами старшего лейтенанта. Он сказал.
  -- Рябухин, здорово! Ты, какими судьбами здесь?
   Лицо было знакомое, - они вместе учились в военном училище, однако Рябухин, мысли которого до этого были заняты предстоящим разговором с "направленцем", никак не мог вспомнить имя и фамилию офицера. В этом ему не хотелось признаваться, и он неопределенно ответил.
  -- Да, вот - судьба.
   Рябухин вспомнил, что вроде бы этого офицера после выпуска направили служить в Германию, и он, продолжая напряженно пытаться вспомнить его фамилию или хотя бы имя, спросил.
  -- А ты то, как сюда попал? Тебя же отправляли в ГСВГ. Пять лет еще не прошло.
   Офицер сказал.
  -- У нас была досрочная замена, и вот многих командиров взводов отправили сюда на укрепление. Говорят тут у вас совсем плохо с командирами взводов.
  -- Наверно. - Сказал Рябухин, и подумал, - как же его зовут?
   Офицер с удивлением на лице посмотрел на Рябухина.
  -- А ты где служишь?
   Рябухин заколебался, - стоит ли говорить, что он служит в Особом отделе. К его счастью в вокзальном громкоговорителе раздался хриплый звук, и объявили о прибытии поезда. Поезд стоял все лишь две минуты.
  -- Ладно, - сказал Рябухин, - приятно увидеть старых знакомых. Заходи в Особый отдел, там меня и увидишь. Поболтаем...
   И Рябухин заторопился к выходу. А офицер остался озадаченный.
   "Направленец" ехал в последнем вагоне, и Рябухину пришлось долго идти против ветра. Наконец, он увидел идущего навстречу коренастого подполковника в парадной шинели, и с портфелем в руке. Рябухин замедлил шаг, когда подполковник подошел к нему, он, приветствуя, приложил руку к шапке.
  -- Здравия желаю, товарищ подполковник. Старший лейтенант Рябухин.
   Подполковник сунул руку для рукопожатия.
  -- Здравствуйте Владимир Иванович. Ну, и холодно у вас тут!
   Рябухин подхватил портфель.
   - Это на станции дует, а в городке, за лесом, там будет потеплее.
   "Направленец", оперативный работник Особого отдела округа, занимался оказанием помощи оперативному составу в проверке особо сложных "сигналов" о враждебной деятельности. Для этого требовалось знание теории и большая оперативная практика. Слово "направленца" в делах было самым весомым.
   Подполковник Никонов Александр Иванович подходил для этой должности самым наилучшим образом. Работу он начал еще в конце пятидесятых годов: сопровождал ракеты на Кубу, участвовал в войне во Вьетнаме, - обслуживал советских зенитчиков, и даже некоторое время был в Египте.
   О своих делах он рассказывал неохотно, - "шалило" сердце, и, похоже, его воспоминания были не из приятных.
   Рябухин привез Никокнова в отдел, и сдал его начальнику. И минут через пять Юрьев появился в дверях кабинета и недовольно спросил.
  -- Володя, ты чего же спрятался? - К тебе приехал человек, ждет, что интересного ты ему расскажешь.
   Рябухин смутился.
  -- Ну, я думал, что сначала вы сами переговорите между собой.
   Юрьев подтолкнул.
  -- Пошли. Какой же разговор без тебя?
   Рябухин зашел в кабинет к начальнику. Никонов сидел за столом. Перед ним стояла чашечка с чаем.
   Юрьев сел на свое место. Рябухин присел на стул напротив Никонова.
   Никонов спросил.
  -- Чаю, будешь?
   Рябухин вежливо отказался.
  -- Ну, в таком случае рассказывай, что ты тут накопал. А то, в округе только и слышно - Рябухин накрыл террористическую банду!
   Рябухин подробно рассказал, как он вышел на группировку осужденных, и все, что узнал от Иконникова.
   Слушая его, Никонов повторял, - так хорошо, хорошо.
   Рябухин закончил рассказ, и Никонов спросил.
  -- Ну, и что-либо тебе этот "Славянин" передал?
   Рябухин сказал.
  -- Вот, пока маленькое сообщение, ну и конечно подписку написал.
   И поторопился объяснить.
  -- Он должен написать все подробно сам и передать через сержанта. Я только сегодня после обеда поеду в дисбат. Думаю, часам к шести вернусь.
  -- Вот, и хорошо, - сказал Никонов, - когда вернешься, тогда мы и поговорим.
   Рябухин вопросительно взглянул на него. Никонов заметил.
  -- Понимаешь, Владимир Иванович, одно дело он говорил на словах, а другое дело, что он напишет. Человек сказать может что угодно, слово - ветер. Но когда он пишет, то думает, так как понимает, что написанное на бумаге топором не вырубишь, и за каждое слово на бумаге надо отвечать.
   Рябухин спросил.
  -- Вы думаете, что он мог наврать?
   Никонов отхлебнул чай.
  -- Я пока ничего не думаю. Наше главное правило, - доверяй, но проверяй. Все что он сообщит, тебе обязательно надо будет проверить.
   Рябухин озадачился.
  -- А как? Я сомневаюсь, что мне удастся в группу внедрить своего агента. А из членов группы больше никого нельзя завербовать.
   Никонов сказал с бесстрастным видом.
  -- А вот об этом, завтра давай и подумаем.
   Рябухин спросил.
  -- Но мне надо сегодня везти ему задание.
  -- Да, - задание? - Переспросил Никонов, как бы не поняв, что хочет Рябухин, и сказал.
  -- Владимир Иванович, запомни раз и навсегда, - спешка в нашем деле лишь помеха. Мы завтра с тобой отработаем задание, и подумаем над тем, как проверить этого "Славянина". И потом ты все передашь. А сейчас лучше поговорим о Бубликове. Здесь мы уже имеем информацию для размышления. Практика показывает, что такие люди, как правило, собирают секретные сведение для передачи. Они прекрасно понимают, что сами по себе они на Западе неинтересны, Запад интересуют наши секреты. Я не думаю, что твой "беглец" чем-то отличается от других, вот он и обещает сообщить "интересное". Но, что это такое? Какие секреты в дисциплинарном батальоне?
   Рябухин пожал плечами.
  -- Нет там никаких секретов.
  -- Может, он раньше имел доступ к секретам?
  -- Да, - нет. Служил в обычном строительном отряде. Строили дома.
  -- Тогда - загадка! Но, у нас загадок не может быть в принципе, а потому приобретай агента под этого Бубликова. И следует втайне обыскать его вещи и тумбочку. Поискать, может, где у него тайник.
  
   7.
   После обеда Рябухин, как и планировал, выехал на ГАЗ-66 в дисциплинарный батальон.
   Неродигречку он долго искал, и нашел его с взводом осужденных в строящемся клубе. Солдаты выносили мусор из коробки, а Неродигречка разговаривал о чем-то с человеком в гражданской одежде посредине будущего зала.
   Рябухин подошел и поздоровался. Неродигречка, заметив, что будет через пятнадцать минут в своей канцелярии, продолжил разговор с гражданским, - это был представитель строительной организации, и они обсуждали трещину в стене здания.
   Постояв минут пять рядом с ними Рябухин пошел в казарму роты охраны, где находилась канцелярия командиров взводов. В канцелярии никого не было. И Рябухин уселся за один из столов и принялся ждать.
   Это была большая комната с двумя окнами. В комнате стояли четыре обычных письменных стола у стен, около столов были покрашенные в зеленый цвет табуретки. На стенах висели большие листы расписаний занятий.
   Комната использовалась по вечерам командирами взводов для бесед с личным составом, а днем она пустовала, так как все были заняты либо занятиями, либо хозяйственными работами.
   Прождав пятнадцать минут, Рябухин забеспокоился, - Неродигречки не было. Рябухин засомневался, - успел ли "Славянин" что-либо написать и передать, или Никонов прав, - он забоялся писать на бумаге.
   Слова к делу не пришьешь. И Рябухин принялся размышлять, что ему делать, если "Славянин" откажется от своих слов. Каяться перед своими за то, что он сообщил оперработнику о планах группы Иконников он вряд ли будет, - за это его не простят, но уклоняться от сотрудничества с Андреем вполне у его силах. Кроме того, он, желая придать ценность своим сведениям, действительно мог врать. И проверка поступающих сведений превратится в серьезную проблему.
   Размышления Рябухина прервал, подошедший Неродигречка.
   Он с довольным видом уселся напротив Рябухина и стал его спрашивать о пустяках, пока Рябухин не рассердился.
  -- Виктор, ты чего - издеваешься надо мной?
   Неродигречка искренне удивился.
  -- Почему это - издеваюсь?
   Рябухин спросил.
  -- Тебе сержант Антонов что-либо передавал?
   Неродигречка недоумевал.
  -- Передал какой-то пакет...
   Чертыхнувшись про себя, Рябухин укоризненно произнес.
  -- Витя, вот этот-то пакет мне и нужен позарез!
   Неродигречка полез в ящик стола.
  -- Что же ты не предупредил, что нём что-то важное, а я его бросил в стол и забыл.
   Рябухин схватил пакет и сунул его во внутренний карман шинели, при этом заметив.
  -- Виктор у нас нет ничего неважного, у нас все важное и секретное. А материалы, которые тебе будет передавать этот сержант, особенно важные и их срочно надо будет передавать мне. Договорились?
   Затем, поговорив, для отвода глаз, некоторое время с несколькими офицерами и солдатами Рябухин к пяти часам вечера вернулся в отдел.
   Юрьев и Никонов, ожидая его, сидели в кабинете и рассуждали о полезности русской бани, и Юрьев рассказывал о своем намерении построить баню рядом с отделом, где он уже начал строительства личного гаража. Юрьев недавно приобрел "Москвич", но у него была природная неспособность водить машину, поэтому на "Москвиче" его возил либо солдат-водитель, либо племянник жены. А землю под гараж рядом с отделом он выпросил в сельсовете специально, - недалеко от дома, да и здесь за гаражом будет присматривать дежурный по отделу. А так как Юрьев после ухода на пенсию намеревался остаться жить в военном городке, - это предполагалось удобным и в последующем.
   Рябухин, выяснив у дежурного, где находятся начальники, скинул в своем кабинете шинель прямо на стол, и, взяв пакет, пошел к начальнику.
   У начальника он, под любопытствующими взглядами, молча положил пакет на стол, и стал его развертывать из газеты. Развертывая, он заметил.
   - Я еще не смотрел, что тут.
   В пакете оказалась стопка исписанных тетрадных листов в клеточку.
   Юрьев взял листы и взялся за их чтение, прочитав лист, он отдавал Никонову, а тот, в свою очередь, прочитав, передавал Рябухину.
   Иконников писал многословно и достаточно бестолково, перескакивая с одного на другое. Он часто давал диалоги или пытался цитировать. Но, несмотря на плохое изложение, картина была ясна, и подтверждалось ранее им сказанное. Особо ценным было то, что Иконников не забыл указать конкретные фамилии и адреса всех участников бандитской группы, и кто какую роль из них исполняет.
   Лица Юрьева и Никонова были довольные. Дочитывая последний лист, Юрьев спросил.
  -- А кто такой Вайда?
   Рябухин пожал плечами.
  -- Не имею представление. А что там такое?
  -- Обожди. - Сказал Юрьев. - Сейчас дочитаем, и будем разбираться.
   Он дочитал последний лист и передал его Никонову. Никонов, читая, прокомментировал.
  -- Владимир Иванович, да у тебя еще один "сигнал"!
   Рябухин нетерпеливо взял лист и бегло пробежался глазами. Прочитав, - Иконников писал о том, что один из солдат-украинцев пытается вербовать осужденных украинской национальности в ячейку "Национал социалистическую партию Бендеры", удивленно воскликнул.
  -- Не понял? Что еще за "Национал социалистическая партия Бендеры"?
   Никонов, улыбаясь, с сочувствием в голосе, заметил.
   - Ну, Владимир Иванович, похоже, - придется тебе сидеть в дисбате безвылазно.
   После чего, начальник дали Рябухину несколько листов "стандартной" бумаги и они вместе начали сочинять планы проверки "сигналов". Точнее подполковник диктовал, а Рябухин только писал.
   Планы закончили сочинять часам к половине седьмого вечера. Оставалось их только отпечатать. Печатать было долго, - не меньше двух часов. А в семь часов начиналось кино в гарнизонном доме офицеров. Рябухин с утра договаривался с женой сходить в кино, поэтому ближе к семи часам он начал нервно поглядывать на часы. Никонов заметил его нетерпение, и спросил.
  -- Владимир Иванович, ты куда - то торопишься?
   Рябухин замялся.
  -- Да, вот - обещал жене в кино ее сводить...
  -- Ну, так в чем дело? - Сказал Никонов. - Пошли, я тоже пойду с Вами. Мне все равно вечером делать нечего, не сидеть же в пустом номере?
   Рябухин согласился.
  -- Идемте, я сейчас позвоню жене, чтобы купила еще один билет и ждала нас около входа.
   Юрьев собрался домой, а Рябухину, так как время да семи часов оставалось немного, чтобы они не опоздали в кино, предложил доехать до Дома офицеров на его служебном Уазике. Хотя на машине ехать было, всего минут пять, но к их приезду Анна уже ходила около входа в Дом офицеров.
   На площади перед Домом офицеров стоял строй солдат, - их тоже привели в кино. По большому числу снующих политработников, чувствовалось, что они отрабатывают какое-то мероприятие.
   Рябухин познакомил жену с Никоновым, и они зашли в зал. Начало сеанса задерживалось, и Рябухин рассматривал публику. Он издали увидел знакомых офицеров.
   Никонов, осмотревшись, склонился к Рябухину и спросил.
  -- Ты знаешь офицера в третьем ряду, пятый справа?
   Рябухин всмотрелся, и негромко ответил.
  -- Кажется из УНР, инженер.
   Никонов посоветовал.
  -- Обрати на него внимание, - он, похоже, еврей.
   Рябухин возразил.
  -- Не может быть, - у него фамилия Иванов.
   Никонов усмехнулся.
  -- Иванов? Может. Но он еврей. Я их издали чувствую. Ты - проверь. Если он еврей, то мне кажется он перспективный для нас человек.
   Рябухин пожаловался.
  -- Александр Иванович, я так делами завалился, что прихожу домой не раньше десяти вечера, я уже сто лет не видел сына бодрствующим. Ухожу - спит. Прихожу спит. А теперь с новыми делами в дисбате, даже не знаю, - как буду выкручиваться.
   Никонов согласился.
   - Конечно, везде не успеешь.
   И посоветовал.
  -- А ты правильно распределяй свои силы, сосредоточь свои усилия на проверке уже полученных материалов, а там где нет ничего, - работай в щадящем режиме: выдели для них всех один день в неделю, и достаточно будет.
   Рябухин кивнул головой.
  -- Придется...
   Никонов повторил.
  -- А с инженером все-таки поговори.
   Свои слова он договаривал, когда уже начал гаснуть свет.
   Сеанс затянулся, перед художественным фильмом показали документальный фильм об Афганистане. Рябухин с интересом смотрел, как бы выжженные солнцем, кадры: показывали Кабул, скалистые пустынные горы. На, окутанной пылью, площади шел парад: медленно ехали танки (Рябухин про себя отметил - устаревшие), гарцевали всадники в причудливых одеждах, с пиками в руках и саблями на боку.
   После душного зала на улице казалось приятно: ветер стих, медленно падали редкие хлопья снега. Сынишка был у подруги Лены, и Рябухин с женой решил прогуляться, - проводить Никонова до гостиницы.
   Они шли не спеша. Никонов рассказывал о том, как он попал на Кубу, и как там жил. Анна смеялась, - по словам Никонова акулы черных не едят, а нападают только на белых.
   Около гостиницы Никонов задумчиво сказал.
  -- Интересный фильм показали.
   Рябухин скептически заметил.
  -- Ерунда, все эти индийские фильмы давно всем надоели.
   Никонов возразил.
  -- Я о том, что показали перед фильмом.... Заметил, - сколько солдат привели?
   Рябухин удивился.
  -- Ну и что?
   Никонов с загадочным выражением лица сказал.
  -- Оперативный работник должен быть еще и аналитиком. У нас в стране ничего просто так не бывает. И такие фильмы обычно показывают неспроста.
   На обратном пути Аня рассказывала об очередных проделках сына. Тот каким-то образом научился доставать со шкафа вещи, которые от него туда Аня прятала. Это было удивительно, - мальчик трех лет никаким образом не мог что-либо достать с высокого шкафа.
   Перед домом она невесело произнесла.
  -- Не дай Бог оказаться в стране похожей на Афганистан.
   Рябухин засмеялся.
   - У нас нет войск в Афганистане. Да и зачем нам нужны эти дикари?
  
   8.
   Печатать на печатной машинке Рябухин не умел, и ему приходилось отдавать документы секретарю отдела прапорщику Фролову. Но, наконец, прапорщику это надоело, и он, порывшись в своих запасах, нашел старую механическую пишущую машин, -сам он давно уже пользовался электрической, - и притащил ее в кабинет к Рябухину. Поставил на стол и сказал.
  -- Володя, вот тебе пишущая машинка - учись. Я тебе больше печатать не буду. Есть соответствующий режим секретности, да и моих сил на всех вас не хватает.
   Рябухин робко приблизился к машинке. Прапорщик подбодрил.
  -- Смелее, - не боги горшки обжигают!
   Рябухин спросил.
  -- А если сломаю?
  -- Значит, - будем ремонтировать. Этому тоже учиться надо.
   Постепенно Рябухин выучился на машинке печатать, и теперь печатал довольно споро. Поэтому планы до обеда он отпечатал и подписал у начальника. Никонов запечатал документы в конверт и отдал секретарю на отправку, - с собой секретные документы запрещалось возить.
   Актуальность запрета подтверждал и случай произошедший незадолго до этого с одним из офицеров штаба дивизии. Офицер на поезде возвращался из командировки в районный военкомат, и с собой вез в портфеле карточки на приписной состав, которые как документы мобилизационной готовности, являлись секретными. В "общем" вагоне было не так уж и много людей, но поездные воры отвлекли его внимание и похитили портфель, подумав что, там находятся деньги или ценные вещи. Хищение офицер обнаружил быстро, и на первой же станции доложил об этом в милицию, и в штаб дивизии. А на следующей станции поезд перехватили военные и основательно прочесали. Но воров милиционеры обнаружили на той же станции, на которой сошел и офицер.
   Документы вернули, но запрет возить с собой секретные документы еще более ужесточили.
   А после обеда Рябухин вновь поехал в дисбат. Поступление информации по банде он считал делом вполне налаженным, а с перепроверкой поступающей информации решил пока не торопиться, главное сейчас, - чтобы группа была под контролем, и ее планы ему становились своевременно известными. Для этого одного "Славянина" было достаточно. А позже, Рябухин планировал обложить банду со всех сторон, чтобы каждое их слово становилось известными ему. Как бы они не таились, но, как известно - язык средство общения, и рано или поздно, кто-то из группы обязательно проговорится о своих намерениях, или, в конце концов, действия членов группы покажут, - стремятся ли они к осуществлению их намерений.
   В этот раз Рябухин намеревался решить проблему с Бубликовым, - к нему необходимо было подводить своего источника, так было написано в плане, но как сделать это на деле, Рябухин пока не знал.
   Спустя несколько дней ему помог случай. Перед входом в штаб дисциплинарного батальона Рябухин увидел небольшую группу солдат с защитными погонами, под охраной. Это были вновь прибывшие осужденные. Они ожидали оформления в канцелярии, и Рябухин решил использовать благоприятный момент для бесед с ними.
   Быстро ознакомившись с делами прибывших осужденных, Рябухин узнал, что осуждены почти все они были за самовольные отлучки из частей. Это были солдаты, которых обижали в частях, из-за чего они и убегали.
   У самого Рябухина двоюродный брат попадал в такую же ситуацию, - в железнодорожной части, где он служил, его пригрозили убить, - что-то он кому-то не то сказал, и он убежал. Когда беглец приехал домой, отец-прапорщик немедленно отвел его в часть, в которой служил сам, и уговорил командира, чтобы тот оставил его служить при части. Тем он и спас сына от дисбата. Военная прокуратура в таких случаях на беглецов смотрела сквозь пальцы. Оно и понятно, - всех не пересажаешь.
   Обычно "самовольщики" были физические слабые и запуганные.
   Рябухин искренне считал, что судить следовало не этих солдат, а их командиров. Хотя при этом делал оговорку, - с каждым следует разбираться отдельно. У него во взводе был солдат-узбек, который вообще не понимал русский язык, так как до призыва в армию жил в отдаленном горном селении. А ему давали автомат, и ставили на пост, - но стоять на посту в темноте солдат боялся и плакал. Он числился механиком-водителем танка, и Рябухин тогда думал, - не дай Бог с таким механиком-водителем идти в бой! А в другой раз, заинтересовавшись, почему солдат-узбек путается в своем имени, он выяснил, что солдат совсем не тот, за кого себя выдает. Под напором Рябухина он объяснил, что служит за "того парня". Солдат умолял не выдавать его, и, Рябухин, поразмыслив, - солдат служил хорошо, и кому какое дело, как его зовут, тогда промолчал. Случай, конечно, с точки зрения морали, мерзкий, - каждый должен служить сам за себя. Но, с другой стороны, - солдату за службу заплатили хорошие деньги и он доволен этим. Так Рябухин и не решил для себя, - правильно ли он поступил тогда, промолчав?
   Рябухин знал, что физически слабые солдаты в дисбате не будут иметь авторитета, а, следовательно, их круг общения будет ограничен. И, принимая во внимание эти соображения, Рябухин к приобретению агентов из этой категории осужденных относился скептически.
   Агент должен иметь возможности получать информацию, быть в курсе дел как можно большего числа осужденных, влиять на них, и пользоваться среди них авторитетом и доверием.
   Поэтому, имея в уме эти соображения, из всех прибывших солдат Рябухина заинтересовал только один солдат: среднего роста и атлетически сложенный. В отличие от солдат, бросавших испуганные взгляды по сторонам, этот держался уверенно.
   Из дела на осужденного Рябухин уже выяснил, что служил он раньше сержантом в охране лагеря "Дубрава". "Дубрава" - лагерь для осужденных за особо опасные государственные преступления. В охрану лагеря осуществлялся тщательный подбор.
   Из приговора было видно, что осужден он был за избиение подчиненного солдата, отказавшегося выполнить его приказ. Он ударил солдата только один раз, и при этом умудрился сломать ему челюсть.
   Рябухин по прежней армейской службе знал, что в армии не так уж редки случаи, когда командиры бьют подчиненных, и это вина самой армейской системы, так как в советской армии упустили роль сержантского звена. Дисциплина в армии держится за счет сержантов, - сержант спит, ест и живет вместе с солдатом, а потому солдаты под его постоянным контролем. В советской армии в шестидесятых годах, не доверяя сержанту-срочнику, попытались заменить его офицером. Но офицер по своему статусу не имеет таких возможностей контроля над личным составом, как сержант. В результате - солдаты остались беспризорными, авторитет офицера упал, а сержант превратился в чисто номинальную фигуру. А раз сержант для солдата никто, то и его приказы, (по уставу - закон для подчиненного!) стали пустыми словами. И сержанты, воспринимающие службу всерьез, и, пытаясь добиться, как, то, и требуется по уставу, выполнения своих приказов любой ценой, превращались по закону в преступников.
   Все эти соображения настроили Рябухина на более глубокий разговор с осужденным. Он еще не понимал, для каких конкретных дел, тот может ему пригодиться, но смутные предчувствия в голове уже мелькали.
   Рябухин разместился в привычном кабинете для бесед с осужденными, и разговор с заинтересовавшим его солдатом начал как обычно.
  -- Фамилия. Имя. Отчество.
   Солдат четко доложил.
  -- Сычев Олег Олегович. Осужден...
   Рябухин остановил его.
  -- Ладно, читал твое дело. Скажи лучше, ты зачем солдата ударил?
   Сычев склонил голову.
  -- Он приказ не выполнял.
  -- Понятно.
   Рябухин подумал, - Сычев физически очень силен. И тут ему пришла мысль, - вот где оно решение проблемы с Бубликовым! От догадки Рябухин едва не подпрыгнул на стуле.
   Он уже получил характеризующие данные на Бубликова. Характеристика не из лучших, - осужденные дали ему кличку "чушка", потому что не любит соблюдать правила личной гигиены, а попросту не любит умываться и чистить зубы. На "гражданке" на это никто бы не обратил внимание. Но когда триста молодых здоровых парней живут вместе, такие отклонения в поведении, способны мгновенно человека превратить в презираемого изгоя. До побоев тут еще дело не дошло, но все было еще впереди.
   Рябухин пошел напролом.
  -- Олег, скажи честно, - ты хочешь поскорее отсюда уйти?
   Сычев настороженно взглянул.
  -- Конечно, хочу. У меня не было мечты попасть в дисбат.
  -- Отлично, - сказал Рябухин. - Тогда давай поможем друг другу, - ты поможешь Родине, а я помогу тебе.
   Сычев спросил.
  -- А что я должен сделать?
   Рябухин прочитал на его лице сомнение, - для него было понятно, что в таких случаях согласию на сотрудничество часто мешали недостатки воспитания в школе, а также ложные настроения в обществе, сложившиеся исторически, - русские всегда воспринимали власть, как нечто чуждое для себя.
   Этому есть объективные объяснения. Изначально преступная власть (Рюрики - захватчики, поработившие русский народ; цари - чужие для русских люди, и по крови и по менталитету.), была несправедливой по отношению к русским людям, и, потому, люди подсознательно сопротивлялись ей. Сотрудничество с властью в сознании русского общества выглядело неприличным. Особенно такие взгляды были развиты среди интеллигенции, которая всегда была оппозиционной по отношению к власти. И это легко объяснялось, - развитие интеллигенции в России происходило в обстановке жесткого сопротивления властей. Власть в России была у феодалов, для которых грамотный человек был опаснее любого преступника, - преступный раб грозил конкретному человеку, а грамотный человек переставал быть рабом, и тем самым уничтожение грозило всей системе. Разбогатевший раб мог стать своим среди рабовладельцев, а интеллигент никогда. И интеллигент распространял свои взгляды на власть в обществе.
   Но, как обычно это бывает, справедливым недовольством интеллигенции воспользовался преступный мир. Никакая полиция, никакие спецслужбы не нанесут такого ущерба преступному миру, как сотрудничество населения с властью. Охранника на каждом углу не поставишь. Только всем миром можно успешно бороться с преступниками. И потому преступный мир жизненно заинтересован в том, чтобы народ не сотрудничал с властью. А власть, как уже отмечалось, боится своего народа больше, чем преступников.
   И потому образовался замкнутый порочный круг: власть, обязанная защищать свой народ, не может его защищать, потому что не доверяет своему народу, и чужая для него. Народ же, видя, враждебность власти по отношению к себе, не любит власть и отказывает ей в своей поддержке. Преступный мир, использует эту враждебность. А власть использует преступный мир для запугивания народа.
   Рябухин в такие глубины рассуждений не вникал, так как, рассуждая, таким образом, оказываешься на стороне тех, с кем обязан бороться. И, кроме того, он искренне был убежден, что существующая власть в стране самая справедливая. И утверждению этих убеждений способствовало то окружение, в котором он находился, и та информация, которой он владел. Так же как человеческий разум не может представить себе, то о чем не знает, так и человеческие убеждения опираются на имеющиеся представления об окружающем мире. Рябухин видел только то, что видел. А другой мир для него был враждебен, и утверждения, сообщающие о том, что он справедливее, и людям там лучше живется, - изощренная ложь, "идеологическая диверсия противника"!
   Рябухина тщательно учили, как бороться с "заблуждениями" людей и "идеологической диверсией", и он, используя отработанную методику, принялся привычно объяснять.
  -- Понимаешь, Олег, кроме явных войн есть и войны тайные. И тайные войны идут всегда, и даже в мирное время. Враг у нашей страны Америка и Западная Европа. Через свои спецслужбы они ведут идеологическую диверсию и пытаются наших людей толкнуть на путь предательства своей страны. То, что так и есть на самом деле, ты знаешь, - сам охранял людей осужденных за предательство Родины.
   Сычев согласно кивнул.
  -- Я даже видел некоторых.
   Рябухин продолжал.
  -- Ты человек умный, и должен прекрасно понимать, что здесь, в дисбате собрались не самые лучшие люди нашей страны. Да, есть, которые попали сюда по стечению обстоятельств, и по глупости, но есть и скрытые враги. Мне нужно знать этих людей. Знать, что они замышляют, что бы предотвратить их от более тяжкого преступления. Да, в школе нас учили, что нехорошо говорить Мари Ванне, о том, что Васька дергает девочек за косички. Что надо быть честным, что нельзя убивать людей, что нельзя воровать. Это основа морали. Ну, а если солдат убивает врага на поле боя? Хорошо это или плохо?
  -- Хорошо.
  -- А если наш разведчик крадет секреты врага?
  -- Но это же совсем другие дела.
  -- Правильно, нормы морали нельзя механически использовать во всех случаях жизни. Жизнь не может уложиться в простые арифметические правила. Жизнь гораздо сложнее алгебры. И убеждать людей в том, что нельзя сообщать в правоохранительные органы о готовящемся преступлении, что это непорядочно, может только сам преступник, либо его пособник, либо тот, кому это преступление выгодно. Теперь скажи: - остановить своего друга, - который хочет совершить преступление, не дать ему сесть в тюрьму, - это хорошо или плохо?
  -- Ну, конечно, - хорошо.
  -- Я тоже так думаю. Законопослушному гражданину нашей страны, если он не собирается совершать преступления, нечего бояться. Он может бояться только одного, - что жертвой преступления станет он сам. А для его защиты мы и существуем, и в частности в данной части я оперативный работник особого отдела КГБ СССР. И меня интересуют только признаки готовящегося особо опасного государственного преступления, - шпионы, диверсанты, террористы. Мне нет никакого дела до личных убеждений людей, но только до тех пор, пока они не встали на путь нанесения вреда нашему народу. Вот для этого я и прошу оказать тебе негласную помощь органам КГБ. А почему негласную? Да, потому что с тайными методами врага, возможно, бороться только адекватными методами.
   Рябухин положил руку под крышку стола.
  -- Вот, ты можешь видеть, что я делаю рукой? Или что-то сделать с ней, держа свою руку поверх стола?
  -- Нет.
  -- Правильно, - бороться с моей рукой ты сможешь только в том случае, если и твоя рука будет под столом. Борьба может вестись только, когда борются на одном поле.
  -- Понятно?
  -- Понятно.
  -- Ну, тогда договорились?
  -- Да.
   В том, что Сычев даст согласие, Рябухин не сомневался, - все нормальные люди в стране воспитывались по общепринятой системе, и только явный враг, или "свихнувшийся" на идеях человек мог отказаться. Но для Рябухина важен был не сам факт сотрудничества, а то, - насколько способен был человек решить поставленные им задачи. Важно было, чтобы его агент действовал из личного интереса, так как только личный интерес способен человека подвигнуть на творчество, без которого в данной деятельности обойтись было нельзя.
   Рябухин личный интерес для Сычева обозначил, - выполнив задание уйти из дисбата, или задержаться. И для него это был приемлемый выбор.
   Рябухин был доволен, - у него в голове созрел план, как взять Бубликова под свой контроль. Это было просто, - если человека обижают, то тот, кто возьмет его под свою защиту будет его самым лучшим другом, которому он доверит все свои замыслы. Сычев мог защитить Бубликова. А чтобы облегчить решение задачи, Рябухин договорился с командиром дисбатах, о назначении Сычева в отделение, где уже служит Бубликов. Но задание по Бубликову Рябухин пока не стал давать, надежность Сычева следовало проверить на мелких поручениях.
   Но первый шаг был сделан, и Рябухин наделся, что он будет успешным.
  
   10.
   Утром в субботу Рябухин проснулся от звуков голосов, - Аня на кухне уговаривала Виталика.
  -- Виталик, - тише. Папа устал, не мешай ему спать.
   Виталик звонко смеялся, и повторял.
   - Не буду. Тебе надо - сама и ешь.
   Рябухину было хорошо. Через окно светило радостно солнце, и, казалось, на улице началась весна. В комнате было тепло.
   Рябухин позвал.
  -- Эй, разбойники, ваш атаман проснулся. Где вы?
   По полу зашлепали ноги. Первым прибежал Виталик и залез на грудь отцу. Рябухин его обнял. От Виталика приятно пахло молоком. Рябухин притворно строго спросил.
  -- Так, боец, докладывай, чего там натворил?
   Подошла Анна, села на край постели, и пожаловалась.
  -- Не слушается, - кашу не хочет есть.
   Рябухин, придав лицу, заинтересованный вид, спросил.
  -- Какая каша?
   Аня сказала.
  -- Манная....
   Рябухин с искренним восторгом воскликнул.
  -- О! Виталик, да это же самая вкусная каша на свете! Я люблю эту кашу. И, давай скорее ешь.
   Рябухин пообещал.
  -- А когда покушаешь, и мы пойдем гулять.
   Виталик радостно взвизгнул.
   - Ура, гулять идем!
   Аня наклонилась к Рябухину и поцеловала его в щеку.
   - Умницы, хоть пару часиков погуляйте. На улице - вон, какая хорошая погода.
   После завтрака Рябухин взял санки, и они пошли на улицу. В начале они ходили вокруг дома, Рябухин возил Виталика на санках, потом Виталик попытался возить отца, который по его требованию осторожно присел на санки. Но, скоро Виталику надоело кататься вокруг дома, и он предложил.
  -- Папа, поехали далеко?
   Рябухин озадаченно спросил.
  -- Да куда же - далеко?
  -- Ну, куда-нибудь. Я тут с мамой уже катался.
   Рябухин подумал, и сказал.
  -- Ну, пошли. Только, чур, санки сам будешь везти.
   Виталик полюбопытствовал.
  -- А куда мы пойдем?
  -- А мы пойдем ко мне на работу.
  -- А что там?
  -- Там лес, машины, солдаты.
   Виталик решительно схватил за веревочку.
  -- Пошли.
   В отделе Виталику особенно понравились машины. Он упросил, чтобы его посадили в кабину ГАЗ-66, и гордо пытался крутить тугой руль.
   Домой они вернулись уставшие, и, пообедав, легли спать на диван. Они лежали, обнявшись, и, Виталик, моментально уснувший, тихо дышал в грудь Рябухину.
   Полежав некоторое время, Рябухин осторожно освободился из объятий сына и пошел на кухню, где Аня, разложив выкройки из газет по столу, что-то шила.
   Рябухин, погладив ее по голове, - умничка, сел на табуретку рядом с ней.
   Аня спросила.
  -- И когда тебе планируют отпуск?
   Рябухин сказал.
  -- Владимир Владиславович записал меня в график на июль. Он, говорит, - путевку можно заказать, на юг съездить.
   Аня возразила.
  -- На юг, наверно, не получится. А куда Виталика девать? Я боюсь его надолго оставлять, - он такой слабенький.
  -- Хорошо, подумаем. - Сказал Рябухин. - К лету видно будет.
  
   11.
   Следующая неделя была такая же бешенная, как и прошедшая.
   До обеда Рябухин занимался бумагами, а после обеда садился на ГАЗ-66 или на автобус и ехал в дисбат. Теперь он ежедневно встречался с вновь прибывающими осужденными и подолгу беседовал с ними, - он искал возможности приобретения новых агентов. Источники информации среди осужденных ему требовались позарез.
   Во-первых, надо было плотно "обложить" группу Петухова: информацию от Иконникова следовало проверить через другие источники информации. Рябухин понимал, что более глубокой информации вряд ли даст какой другой агент, так как внедрять в группу нового человека слишком сложно, да и нет особой необходимости. И, тем не менее, через других источников, наблюдающих за группой извне, возможно получение обширной информации о поведении членов группы. Информация, конечно, будет поверхностная, а потому косвенная, однако, анализируя ее, можно будет делать довольно точные выводы об их намерениях. Этого Рябухину будет достаточно, для того чтобы сделать вывод об объективности поступающей от Иконникова сведений. Следовательно, начальство будет удовлетворено.
   Казалось бы, какой смысл городить "три короба" и тратить столько усилий на проверку информации, которую дает человек, согласившийся сотрудничать с органами КГБ?
   Но, в этом был заложен глубокий смысл. К доброкачественной информации всегда предъявляются требования, чтобы она была стопроцентно объективной. Допущение источником информации возможности как-то ее скорректировать, обязательно приведет к неправильным выводам, а значит в любом случае, будет ли информация "усиленная" или "ослабленная", произойдет к нерациональному использованию оперативных сил, которые небезграничны.
   У Рябухина возникла подобная ситуация, - ему одновременно потребовалось решать несколько задач: заниматься группой; разбираться с Бубликовым; организовать работу по Вайде; и не забыть пообщаться с евреем Ивановым. Работы было очень много: требовались многочисленные беседы с людьми; встречи с агентурой; подготовка запросов для проверки по учетам милиции; подготовка заданий по сбору характеризующих данных по прежним местам службы и жительства проверяемых. И, кроме того, у него был еще с десяток частей, которые никак нельзя было забывать, и Рябухин просто физически не успевал.
   Поэтому свои приоритеты Рябухин расставил в соответствии с опасностью каждого "сигнала".
   На первом месте стояла группа Петухова, так как речь шла об угрозе убийства людей.
   Следующий был Бубликов - измена Родине в форме бегства за границу всегда идет в совокупности со шпионажем. Борьба со шпионажем - "главная линия" в деятельности военной контрразведки.
   Вайда, безусловно, заслуживал оперативного интереса, однако его попытки создать националистическую ячейку в центре России, носит анекдотический оттенок. С таким же успехом украинскую националистическую организацию можно было создавать в Африке.
   Ну, а с евреем Ивановым все было вообще из области туманных предположений.
   В конце недели Иконников прислал очередную порцию сообщений. Принципиально нового в них ничего не было. Единственное - Петухов и его компания, обнаглев от кажущейся безопасности, занялись распространением среди осужденных зловредных антисоветских песен и суждений.
   Иконников приложил текст песни.
   Рябухин вначале хотел переговорить с командиром батальона сам, лично, и сообщить ему о вопиющем проявлении осужденными политического недовольства, но, поразмыслил, - Неродигречка много помогал ему. Помощь Особому отделу не входила в служебные обязанности Неродигречки, и таким образом он добровольно взвалил на себя лишнюю работу и ответственность. Конечно, делал он это из патриотических побуждений. Но, любое благое побуждение следует поощрять. Это обычное жизненное правило, - заботясь о своих помощниках - заботишься в первую очередь о себе. И Рябухин старался использовать любой повод помочь Неродигречке, и показать ему, что ценит его помощь и заботится о нем. Разумеется, он раз в квартал подбрасывал ему денег, - немного - но любому приятна незапланированная премия: можно побаловать себя бутылочкой коньяка или еще чем приятным. Но, более полезными были меры по повышению и укреплению авторитета агента перед своим командованием, так как это повышало возможности офицера в служебном росте. Разумеется, напрямую Особый отдел не мог влиять на кадровую политику командования. Это и расшифровка своих "ушей". И вмешательство в дела командования, на что командиры обычно реагировали болезненно. Размышляя, таким образом, Рябухин рассудил, что он может помочь Неродигречке еще раз эффектно показать командиру свою бдительность и служебное рвение, чем его авторитет значительно укрепить.
   Поэтому он решил задействовать Неродигречку, и в очередную пятницу Рябухин встретился с Неродигречкой, как обычно, в его кабинете, и сообщил.
   - Виктор, хочу оказать тебе помощь.
   После этих слов Неродигречка насторожился, так как у него мелькнула предположение, - что Рябухин ему хочет сообщить о каких-то грубых нарушениях дисциплины в его взводе. Обычно "помощь" особиста заключалась в том, что он сообщал неприятности.
   Но, Рябухин успокоил его.
   - Речь идет немного о других делах. Ты, по вечерам в зоне бываешь?
   - Конечно!
   - А в "курилке"?
   - Специально нет, но мимо прохожу.
   - А знаешь, чем там осужденные занимаются?
   - Курят, песни поют.
   - Вот!
   С нажимом сказал Рябухин.
   - А о чем песни?
   Неродигречка развел руками.
   - А кто его знает.
   Рябухин дал ему лист бумаги с текстом.
   - Прочитай.
   Неродигречка прочитал, и возмущенно воскликнул.
   - Да, это же явная антисоветчина.
   Рябухин засмеялся.
   - Хочешь, отличиться перед комбатом?
   Неродигречка усмехнулся.
   - А кто же не хочет отличиться перед начальником. У меня ведь в следующем году выходит срок на должности, и мне пора беспокоиться о новом месте службы.
   Рябухин сказал.
   - Вот, ты и сделай так, - своди комбата вечером в казарму переменного состава, и обрати его внимание на то, что они поют. Пусть послушает. А потом дашь ему текст. Комбат будет доволен твоей бдительностью. Посоветуй ему только, чтобы об этом он мне обязательно сказал.
   Неродигречка так и поступил в тот же вечер.
   Мероприятие удалось, - комбат на следующей неделе с возмущением рассказывал Рябухину, как обнаглели "осужденные" и какие меры он предпринял для наведения порядка.
   Рябухин с невинным видом похвалил бдительность комбата, и порекомендовал ему поощрить бдительного офицера.
   На ближайшем совещании офицеров комбат поставил Неродигречку в пример и объявил ему благодарность.
   Рябухину от всего произошедшего оказалась польза, - комбат письменно уведомил его о выявленном им факте распевания осужденными антисоветских песен. И Рябухин положил сообщение комбата в дело, - преступную деятельность группы пора начинать документировать.
   Это потребуется в дальнейшем, когда будет решено какие меры предпринять к участникам бандитской группы. Если их намерения так и останутся на стадии разговоров, то с ними будет проведена профилактическая работа и им будет объявлено "официальное предупреждение" о том, что реализация ими преступных замыслов может привести к их привлечению к уголовной ответственности. Либо члены группы будут отданы под суд. Все зависело от того, успели ли члены группы, уже находящиеся на воле, приобрести оружие.
   В любом случае доказывать вину членов группы требуется документами, полученными в соответствии с нормами уголовно-процессуального кодекса.
   Добавить об известии про афган.
   12.
   31 декабря Рябухин в дисбат поехал утром.
   Неродигречка несколько дней назад обещал устроить ему конспиративную встречу с Сычевым. Рябухин устроил так, что Сычева назначили в одно отделение с Бубликовым. Даже их кровати стояли рядом.
   В первую беседу Рябухин специально задание составил так, чтобы Сычев, если он действительно добросовестно желал сотрудничать с Особым отделом, обязательно заинтересовался Бубликовым. Рябухин некоторое время не трогал Сычева, давая ему время оглядеться в своем окружении. Теперь же, Рябухин посчитал, - Сычев должен был "созреть" и пришло время говорить с ним. От этой беседы зависело, что будет дальше делать Рябухин, и не ошибся ли он с Сычевым.
   Неродигречка, убедившись что никто не видит, завел Рябухина в каптерку. Неродигречка ушел и запер дверь, а Рябухин осмотрелся. Это была длинная комната с деревянными стеллажами с одной стороны, на которых лежали вещевые мешки солдат с личными вещами. В конце комнаты под потолком было окно, размером с экран телевизора, и решеткой. Около входа стоял письменный стол, и две табуретки. В комнате сильно пахло гуталином. Но на запах Рябухин не обращал ровно никакого внимания. А комната показалась ему удобной и для последующих конспиративных встреч.
   Ждать пришлось с полчаса. Рябухин устроился на табуретке спиной к окну. Он думал о том, что может сообщить ему Сычев, и что ему делать, если тот ничего не сообщит. А пока рассеянно листал свой блокнот и перечитывал старые записи.
   Наконец, в двери заскрежетал ключ. Дверь открылась, и в нее вошел Сычев. Свет из окна слепил его, а когда он привык, то, увидев Рябухина, сильно удивился, что было видно по его лицу.
   Неродигречка подтолкнул Сычева в спину, и сообщил.
   - У вас полчаса.
   Он запер дверь и ушел, - были слышны его шаги по коридору.
   - Ну, здравствуй, Олег! - Сказал Рябухин. - Садись, рассказывай, как живешь.
   Сычев присел на край табуретки. Рябухин подумал, - вид у него то ли испуганный, то ли растерянный.
   Сычев сказал.
   - Ловко, Вы, придумали. Никто не знает, что мы встречаемся. А я уже думал что, Вы забыли обо мне.
   Рябухин подумал, что скорее всего Сычев не выполнил его задание, либо он оказался слишком глуп для задания. Он сказал.
   - А я ничего не забываю. И встречу организовал так, чтобы никто не знал о ней. Своих помощников я берегу.
   Сычев кивнул головой.
   - Серьезная у Вас организация.
   Рябухин усмехнулся.
   - Веников не вяжем. Так, что ты наработал?
   Сычев спросил.
   - А можно вопрос задать?
   Рябухин кивнул головой. Сычев спросил.
   - А, Вы, действительно можете помочь мне с условно-досрочным освобождением?
   Рябухин спросил.
   - А почему - вопрос?
   Сычев сказал.
   - Я нашел того, кого вы ищете. Но, чтобы войти к нему в доверие придется нарушать дисциплину. А это - сами знаете, к чему приведет...
   Рябухин подтвердил.
   - Конечно, помогу с условно-досрочным. Раз я даю задание, то и отвечаю за свои дела. Так, о ком идет речь?
   Сычев таинственно улыбнулся.
   - Так, Вы же знаете о ком.
   Рябухину не понравилось поведение Сычева, - слишком темнит, и потому он сказал.
   - Олег, давай договоримся, знаю я или нет, но ты мне четко сообщаешь все, что стало тебе известно. Я же могу что-то и не знать, хотя ты считаешь, что это я знаю.
   Таинственная усмешка с лица Сычева сбежала, и он начал говорить по делу.
   - У нас в отделении есть солдат по фамилии Бубликов. Этот Бубликов очень хитрый тип. Я вначале не обратил внимание. А потом присмотрелся - а он крутится около всех вновь прибывающих и слушает их разговоры. Сам он вопросов не задает, - но каждый из новых солдат обязательно рассказывает о том, в какой части он служил, какое там вооружение, какие есть секреты. К тому же Бубликов любитель поспорить. Кроме того, у него есть тетрадь, в которую он пишет все, что услышал. Тетрадь он держит в тайнике, сделанном под тумбочкой. Я как чувствовал, что Вы вызовите меня, и взял тетрадь с собой.
   Сычев достал тетрадь из-за пазухи, и положил на стол.
   Рябухин взял тетрадь. На обложке написано: "тетрадь для занятий по русскому языку Бубликова Сергея". Рябухин открыл тетрадь. На первой странице мелким почерком были написаны какие-то бессмысленные слова. Рябухин перевернул страницу и продолжил чтение. На третьей странице он понял, - Бубликов шифровал свои записи, вписывая сведения в текст.
   Просмотрев всю тетрадь, Рябухин сказал.
   - Молодец.
   Сычев спросил.
   - Вы специально включили меня в отделение Бубликова?
   Слишком догадлив Сычев, - подумал Рябухин. Но отвечать на вопрос не стал, - пусть Сычев гадает о его возможностях. Он сказал.
   - Тетрадь надо положить на место. Бубликов не должен знать, что о его тайнике кто-либо знает.
   Сычев спросил.
   - Почему?
   Рябухин растолковал.
   - Олег, мы договорились держать наше сотрудничество в тайне. Но, придет время, когда с Бубликовым понадобится разговаривать и доказывать его вину. Я же должен принять меры к тому, чтобы никто не догадался, что это ты дал информацию на Бубликова. Свои источники информации мы держим в тайне. А поэтому я все сделаю по-другому, и другой человек передаст нам тетрадь. Поэтому положи тетрадь на место и больше ее не трогай.
   - Понятно. - Кивнул головой Сычев.
   Рябухин продолжил.
   - А по Бубликову тебе такое задание, - ты можешь установить с ним более тесные отношения?
   Сычев сделал кислое лицо.
   - Это такой поросенок, что свяжись с ним и сам станешь чушкой.
   Рябухин возразил.
   - Но, если не расположить его к себе, то мы и не узнаем его планы. Для чего он собирает сведения военного характера?
   Сычев вздохнул.
   - Ладно, попробую.
   Рябухин сказал.
   - А ты сделай так, - возьми его под свою защиту, да и вообще возьми над ним шефство. Я думаю, что никто тебя не упрекнет, если ты научишь его умываться и чистить зубы. А наоборот - только добавит тебе авторитета. Главное - не слишком нажимай на него. Мне, кажется этот Бубликов, как теленок увяжется за любым, кто больше его. А разберемся в его намерениях, займемся его профилактикой, - попытаемся убедить его отказаться от своей деятельности. Ведь наша главная задача, - не посадить человека, а вовремя остановить его. Это хорошо и человеку, - не сел в тюрьму, и обществу хорошо, - человек не успел нанести ему вреда.
   Сычев смотрел с округлившимися от удивления глазами.
   Рябухин спросил.
   - Ты чего удивляешься?
   Сычев ответил.
   - А я думал, что задача Особого отдела, как можно больше посадить людей.
   Рябухин фыркнул.
   - Глупости какие! Кому нужны люди в тюрьмах? Люди должны работать, что-либо созидать. А плодить преступников - это копать стране могилу. Тюрьма это наказание, месть общества преступнику, ограничение возможности ему наносить обществу вред, профилактическое воздействие на тех, кто намеревается совершить преступление. Но, ни одна тюрьма в мире никого еще не исправила, и никогда не исправит. Ты, сам находишься в "исправительном учреждении", но считаешь ли ты, что оттого, что находишься здесь, ты как-то изменился?
   Сычев задумался.
   - В основном нет, но в следующий раз буду осторожнее.
   - Вот, именно, - что осторожнее. Настоящий преступник станет только еще изощреннее. А вы только нахватаетесь уголовных замашек.
   - Так что меня не надо было сажать?
   - Почему же? - Надо было. Собственно обществу и надо, чтобы человек, вынашивающий преступный замысел, боялся наказания. Каждый преступник должен чувствовать неотвратимость наказания. И это может не всех, но кого-то остановит. Вот в этом и заключается воспитывающее воздействие мест заключения. Но, опять же воспитательный эффект в основном сказывается на лиц, совершивших преступление по глупости, по неосторожности. Ты же бил солдата не потому, что хотел сломать ему челюсть? А потому что хотел заставить его выполнить твое законное приказание. Но вот метод использовал недозволенный. В том, что ты сидишь в дисбате огромная вина твоих командиров. Они плохо учили тебя и воспитывали. Да, и в части у вас, чувствуется, - бардак. Скорее всего, там и другие сержанты лупят солдат, а ты только попался.
   Сычев согласился.
   - Вы, правы.
   В двери заскрежетал ключ, и Рябухин настороженно взглянул на дверь. Он побаивался расконспирации. Но это был Неродигречка, - он сообщил, что в коридоре нет никого, и Рябухин, дав последние указания Сычеву по поводу способов поддержания связи, быстро ушел.
  
   13.
   И вот наступил 1980 год. Год олимпиады. Везде говорили о предстоящей олимпиаде, о том какой будет символ, о том, что в Москве строится целый олимпийский район. По телевизору гоняли новые мультфильмы, главным героем которых был олимпийский мишка. А о вводе советских войск в Афганистан шли, только какие-то невнятные сообщения.
   Сразу после нового года, первое и второе января были выходными, а третьего января Рябухин с утра собрался в дисбат, его тревожило - он почти неделю не был там.
   Утром он заикнулся перед Юрьевым, чтобы тот дал ему машину, но Юрьев притормозил его.
   - Подожди Владимир Иванович с дисбатом, - никуда он от тебя не денется. Скоро должен приехать генерал, он велел, чтобы весь оперативный состав был на месте.
   В голове Рябухина мелькнуло соображение, что генерал возможно собирается присутствовать на подведении итогов за прошедший год, обычно он и приезжает в отдел лишь на подведение итогов. Но, вспомнив, что Юрьев ничего о подведении итогов не говорил, и, ломая голову в предположения, пошел в кабинет к другим оперативным работникам.
   Кочергин и Корнуков сидели за своими столами. Кочергин, лысый майор сорока лет, с болезненным одутловатым лицом, с "синими" авиационными погонами на рубашке.
   Корнуков молодой, ему двадцать восемь лет. С черными гладкими волосами. Корнуков, разговаривая с людьми, вечно недовольно кривил свои тонкие губы. Сам Сергей, как он говорил, - выходец из интеллигентной семьи. Жена его красивая женщина окончила консерваторию, и как Рябухину было известно со слов Юрьева, - женщина с большими амбициями, и держит Сергея в строгости, - чуть что, закатывает ему скандал. Сергей любил блеснуть рассуждениями с загадочным видом об искусстве и музыке.
   Рябухин был из простой семьи, - отец и мать всю жизнь рабочие в маленьком провинциальном городке. Рябухин любил читать, но о таких, как художник Малевич, он слыхом не слыхивал. И настоящих картин тоже не видел. Он учился в танковом училище, а там танцам и рассуждениям о высоких материях не учили. А читал он, то, что было в училищной библиотеке. А когда однажды Рябухина спросили, - каких он любит певцов, он простодушно ответил, - что всех их терпеть не может, так как по телевизору они все синие и с помехами.
   Пушкина, Лермонтова, Есенина Рябухин читал, хотя никогда и не пытался учить наизусть, - не любил он стихи, и не понимал для чего писать замысловато и в рифму, когда можно писать просто - обычной речью. А об Ахматовой или Берггольц он только слышал.
   Корнуков же любил в присутствии начальника цитировать неизвестных Рябухину поэтов, и Рябухин чувствовал себя при этом неловко.
   Рябухин подозревал, что Сергей делает это умышленно, чтобы показать начальнику насколько он умнее. Поэтому, Рябухин, в тайне, недолюбливал Сергея за высокомерие.
   Кочергин громко рассуждал.
   - Понимаешь Серега, я не фаталист. Но жизнь - она как сложится. Если повернется удача задом. То будь хоть семь пядей во лбу - ничего не сделаешь. А все что будешь делать, пытаясь переломит судьбу только нанесет еще больший вред. Я в семьдесят пятом, поехал на Дальний Восток на повышение, мне дали в обслуживание авиационный разведывательный полк под Благовещенском. Должность с перспективой. А месяца за два до этого из такого же полка засранец Беленко улетел к американцам. Принял я полк. Отметили мы передачу дел, я доложился в окружной отдел, и старый оперработник уехал. Но следующее утро я захожу в общежитие к летчикам, смотрю, - мой агент лежит на кровати, отвернувшись к стене. Я подумал, что он пьяный и не стал его трогать. А вечером мне звонят из округа и спрашивают, - а где у тебя такой сякой? Я отвечаю, - утром спал в общежитии. А мне зло говорят, - а теперь он в американском посольстве в Москве. Как он туда попал? А откуда я знаю. На следующий день летчик вернулся в часть. Говорил, что по пьянке попал в посольство. Летчика потом уволили, а мне Председатель объявил выговор. Я спрашиваю, - за что? Мне отвечают, - было бы за что, уволили. Так, у меня до сих пор выговор и висит, хотя я и майора все-таки получил позже. А потому, что начальники боялись пойти к Андропову. А попытался я сам дернулся,- вообще чуть не сгноили по дырам.
   Дождавшись, когда Кочергин закончит рассказа, Рябухин спросил.
   - Вы не знаете, зачем к нам едет генерал?
   Кочергин апатично сказал.
   - Ну, едет и черт с ним. Дела наверно какие-то.
   Корнуков спросил.
   - А, вы в курсе, что в Куйбышеве формируют части для Афганистана?
   Кочергин сказал.
   - Наплевать.
   А Рябухин заметил.
   - Так это же в Куйбышеве...
   Сергей с загадочным видом произнес.
   - Как знать, как знать.
   Видя, что у них ничего не выяснишь, Рябухин пошел в свой кабинет. Там он достал из сейфа дела, и принялся их листать, делая в планах, отметки о проведенных мероприятиях. Но, работа не клеилась, и он не столько смотрел в дела, сколько в окно.
   За окном было пасмурно и холодно.
  
   14.
   Генерал приехал часам к двенадцати. Рябухин в окно видел, как во двор отдела заехала черная "Волга". В коридоре прозвучала команда "Смирно"! Это солдат дежурный по отделу встретил генерала. Рябухин встрепенулся, и ему совсем расхотелось заниматься делами. Он их сложил в сейф, оставил только одно, которое раскрытое положил перед собой, - на тот случай если генерал зайдет в кабинет, то чтобы Рябухин предстал перед ним за делом - работает с документами. Сам же Рябухин, скучающе рассматривал, свою комнату и напряженно вслушивался в шумы за дверью.
   Через полчаса в коридоре раздались уверенные тяжелые шаги, и Рябухин услышал, как в кабинете у Кочергина и Корнуков раздались голоса.
   - Здравия желаем, товарищ генерал!
   Через небольшое время отворилась дверь кабинета и у Рябухина. В кабинет зашел генерал. Глаза резали ярко-красные лампасы и золотое шитье на петлицах. Следом за ним в кабинет зашел Юрьев.
   Рябухин встал, поздоровался по-уставному.
   - Здравия желаю, товарищ генерал.
   И представился.
   - Старший лейтенант Рябухин.
   Генерал подал руку, и Рябухин осторожно пожал. Генерал сказал.
   - Владимир Иванович, ты, что так нежно жмешь мою руку? Или не завтракал?
   Рябухин видел, что генерал шутит, но не знал, что говорить, и, в замешательстве, молчал.
   Юрьев принялся объяснять.
   - Это у нас также и "чекистский" кабинет. Вот, на стенах наглядная агитация.
   Генерал сказал.
   - Хороший кабинет.
   И, с утверждением в голосе, спросил.
   - Ну, что, - идемте, посовещаемся?
   На выходе заметил.
   - А, ты Владимир Иванович тренируйся руку жать покрепче.
   Рябухин молча положил дело в сейф, взял рабочую тетрадь и пошел за ними.
   В кабинете генерал сел за стол начальника. Когда все расселись, он сказал.
   - Ну, что, настроение, как я вижу у вас, - боевое. Поэтому пора нам браться за серьезные дела.
   Все насторожились.
   Генерал продолжал жестким голосом.
   - Как вы знаете, недавно были введены наши войска в Афганистан для оказания интернациональной помощи братскому народу Афганистана. Эта мера была предпринята в связи с тем, что политическая обстановка в Афганистане в связи с военным переворотом, совершенным Амином окончательно дестабилизировалась. Амин запутался в своей политике, и решил переориентироваться на США. США намеревались в ближайшее время ввести в Афганистан свои воинские части, и разместить свои ракеты. Данные намерения США представляли для нашей страны непосредственную угрозу, в связи, с чем нашим политическим руководством было решено их опередить. Чтобы провести операцию скрытно и неожиданно в Афганистан были введены части сформированные из приписного состава частей Среднеазиатского военного округа. Теперь нам предстоит произвести замену этих частей на штатные части. С этой целью в вашем гарнизоне командованием будут сформированы две части, - мотострелковый батальон и артиллерийский дивизион. Мною принято решение мотострелковый батальон в Афганистан будет сопровождать капитан Корнуков Сергей Вениаминович. А на артдивизион будет прислан работник из Особого отдела округа. Ваша задача: Корнуков и Кочергин немедленно заняться батальоном и укомплектовать его, необходимым по штату военного времени, негласным аппаратом. Рябухину тем же заняться с артиллерийским дивизионом. Весь негласный аппарат должен быть нацелен на борьбу с изменой Родине в форме перехода на сторону врага или бегства за границу. Пока идет комплектование частей, все остальные дела отставляете в сторону. Срок формирования частей две недели. За две недели ничего не случится.
   Генерал посмотрел на Рябухина.
   - Вам разрешаю съездить завтра в дисциплинарный батальон и скорректировать там свои дела с учетом поставленной задачи. Начальник вам даст машину.
   Генерал посмотрел на оперативных работников, и строго спросил.
   - Все понятно?
   Оперативные работники молчали. Юрьев за всех ответил.
   - Так точно, - все ясно!
   Генерал смягчил голос.
   - Так, что, товарищи работы много. Прямо сегодня приступайте, - свяжитесь с командирами частей и уточните их планы. Имейте в виду, что мероприятие проводится в обстановке секретности, и офицеры не должны болтать женам куда их направляют. Я здесь буду два дня, каждый день будете мне докладывать о проведенной работе. А потом начальник будет докладывать мне о работе по телефону. Имейте в виду, что по результатам работы мною будут сделаны в отношении каждого соответствующие выводы. Поэтому прошу к работе отнестись крайне ответственно.
   Генерал взглянул на оперативный состав.
   - Значит, вопросов нет. Тогда, - он сделал небольшую паузу, - идите, приступайте к делу.
   Оперативные работники дружно поднялись, и осторожно вышли из кабинета.
   Рябухин, сразу после совещания надел шинель и отправился в казармы артиллерийского полка, на базе которого и формировался артдивизион. Артиллерийский полк оперативно обслуживал Корнуков, но Рябухин не стал разговаривать с ним. Рябухин заметил, что когда генерал объявил, что Корнуков едет сопровождать мотострелковый батальон, тот сильно побледнел. В кабинет он вернулся с сильно расстроенным видом. Поэтому Рябухин решил, что Сергею не до разговора с ним.
   В казармах артполка он сразу направился в кабинет начальника штаба полка. В кабинете находился и командир полка.
   Рябухин поздоровался и представился.
   - Особый отдел. Старший лейтенант Рябухин.
   Командир полка, крепкий низенький полковник, заметил.
   - У нас, вроде, работник - Корнуков.
   Рябухин сказал.
   - Да, - ваш работник Корнуков, но он сейчас занят. А мне руководство поручило поработать у вас.
   Полковник спросил.
   - Так в чем дело?
   Рябухин поинтересовался.
   - На вашей же базе должен формироваться артдивизион?
   Полковник изумился.
   - Какой еще артдивизион? У нас своих хватает.
   Видя искреннее изумление полковника, Рябухин засомневался, - туда ли он попал. И он стал пытаться объяснить, подбирая уклончивые слова, - дело секретное, а, не объяснив суть, не разберешься.
   - Понимаете, как мне сообщили, на вашей базе должен формироваться артдивизион. Для заграницы.
   Полковник с недоуменным видом спросил.
   - Для какой заграницы?
   Рябухин уклонился от ответа на прямой вопрос.
   - Ваши командиры наверно должны были бы уже вам все объяснить.
   Рябухин чувствовал себя неприятно. Командир полка, как видно был еще не в курсе дела.
   Но командир полка поднял трубку телефона.
   - Мне комдива!
   Дождавшись ответа, он представился.
   - Товарищ полковник? Командир артполка полковник Курносов. Разрешите вопрос? Тут ко мне пришел работник из нашего Особого отдела, и говорит, что мы должны что-то формировать для заграницы?
   В трубке раздался сердитый голос. Услышав ответ, полковник изменился в лице. Положив трубку, он выругался.
   - Черт знает что, - я - командир полка не знаю, что у меня творится в полку.
   Он обратился к начальнику штаба.
   - Петрович, где этот долбанный секретчик? Комдив отругал меня, - говорит еще утром отправил нам пакет с распоряжением. А через два часа я должен уже докладывать комдиву план формирования артдивизиона для Афганистана. А у нас еще конь не валялся!
   Полковник повернулся к Рябухину.
   - Как видите мы только начинаем работу. Если вас интересуют какие-либо вопросы, то давайте встретимся вечером.
   Рябухин сказал.
   - Собственно меня интересует пока, только в какой казарме будет собираться личный состав, и кто будет заниматься подбором людей. Но я могу и вечером подойти, часов в семь можно.
   Полковник заторопился.
   - Хорошо, хорошо. Начальник штаба вечером все скажет.
   Рябухин только изумлялся произошедшему.
   К вечеру в полку определились только с казармой, где будут собирать личный состав. И временно ответственным за формирование был назначен один из штатных командиров дивизионов. Больше ничего сделать они не смогли.
   Рябухин на доклад к генералу пришел в восемь часов вечера, и подробно, эмоционально, рассказал о реакции командования.
   Генерал не удивился.
   - Ничего удивительного - решение о формировании частей принято вчера вечером, так что они не успевают. Иди, Владимир Иванович, сегодня отдыхай, - завтра у тебя будет много работы.
  
   15.
   Аня умела хорошо шить. Родом она была из крестьянской семьи, а так как деревушка, в которой жили ее родители, находилась в дремучем лесу, то малолеткой она жила в школе-интернате. А в интернате никто оторванную пуговицу пришивать не будет, и дети быстро учились к самостоятельности. Впрочем, и дома, в многодетной семье (У Ани было три сестры и четыре брата) не приходилось ожидать большого внимания.
   В интернате учили только до восьмого класса, и, окончив не полную среднюю школу, Аня уехала к сестре в город и поступить сначала в ПТУ, а потом на работу швеей. По деревенским меркам она была уже взрослая и должна была беспокоиться о себе сама.
   Дальше учиться ей пришлось в свободное от работы время.
   Однако умение шить профессионально оказалось для нее очень полезным. В гарнизоне для жен лейтенантов работы не было. И чтобы не сидеть без дела Аня принялась за старое ремесло. И это оказалось то, что нужно для молодых скучающих женщин. У Ани появилось множество заказчиц. Особо больших денег это, конечно, не давало, но на женские нужды, - прикупить ткани на новое платьишко, - платье и сама сошьет, купить губной помады или какой другой необходимой женщине мелочи, вполне хватало.
   Но, что было для жены лейтенанта-танкиста нормальным, для жены особиста показалось неприличным, и Аня от заказчиц отказалась, оставила только самых близких подруг.
   В этот день после обеда к ней забежала подруга Таня Трошкина с просьбой придумать ей новое платье. У Тани было трое маленьких девочек (от чего ее муж сходил с ума), и их нельзя было надолго оставлять без присмотра, и поэтому Аня собрала Виталика, взяла матерчатый сантиметр, большие портновские ножницы, мелок, булавки и они пошли к Трошкиным.
   Пока Виталик играл с девочками, а Аня снимала мерки и вырезала выкройки, Таня, с таинственным видом, громким шепотом сообщила.
   - Говорят, - сегодня в дивизию пришел приказ отправить два батальона в Афганистан.
   Аня, щелкая большими ножницами, задумчиво отозвалась.
   - Мой, сегодня во время обеда ничего не говорил. Как бы наши мужики не попали...
   Таня тихо засмеялась.
   - Ну, ваши - известные молчуны. Между прочим, уже известно, что из особого отдела с пехотным батальоном поедет Корнуков.
   Она вздохнула.
   - А как он поедет, если у него война в доме?
   Аня заинтересовалась.
   - Что еще за война?
   - Ты, же знаешь, что его Лариса - музыкантка. Она давно рвется в областной город, и как она говорила своей подруге, их обещали в этом году перевести. Но если Сергея отправят в Афганистан, то это отложится на неопределенное время. Вот она и нервничает, и пилит своего Серегу, чтобы он отказался от поездки в Афганистан.
   У Ани тревожно стукнуло сердце, - если Сергей откажется от поездки, то в отделе остается только Рябухин, которого можно посылать. Кочергин старый, и поэтому его не пошлют. А больше работников в отделе нет.
   Но вечером она, решив не торопиться делиться своими тревогами с мужем, Володе ничего не рассказала.
  
   16.
   На следующее утро Рябухин ушел в артполк, где и проработал весь день, - он даже на обед не ходил. Люди в артиллерийский дивизион прибывали сплошным потоком. И Рябухин, торопясь выполнить задание, за этот день поговорил, наверно, с сотней человек. В конце дня, когда за окнами стало темно, Рябухин почувствовал усталость, во рту чувствовалась сухость, голова гудела, и Рябухин начал путаться в лицах, и называть людей первыми, попавшими в голову, именами.
   Переговорив с очередным солдатом, Рябухин просмотрел блокнот, исписанный именами, и прикинул, - основной набор негласного аппарата по количественному составу он сделал. А вот качество? Рябухину не понравилась такая спешка, - не изучив толком людей, устанавливать с ними оперативный контакт, это противоречит всем канонам оперативной работы. Из-за этого Рябухин чувствовал смутное сомнение в полезности, проделанной работы.
   Но размышлять Рябухину на эту тему долго не пришлось, так как зашел начальник штаба дивизиона и сообщил, что он собрал личный состав для бесед, и спросил, - не будет ли Рябухин также выступать?
   Рябухин, совершенно упустил из виду, что ему необходимо провести с людьми беседу о политической бдительности, и он не раздумывая, тут же согласился.
   Выйдя из кабинета Рябухину бросилось в глаза, как изменилась обстановка в казарме. Утром в казарме было холодное пустое помещение, теперь же были расставлены двухъярусные кровати, на них лежали заправленные постели. Между кроватями стояли тумбочки. Чувствовался жилой дух.
   Солдаты и офицеры сидели на табуретках в проходе. Перед ними стоял командир дивизиона, худощавый майор с тонкими чертами лица и в очках, отчего он казался совсем молодым. Он только что закончил говорить.
   Рябухин с начальником штаба подошли к нему. Начальник штаба сообщил ему, что особист хочет провести беседу с личным составом. Майор взглянул на часы, и спросил Рябухина, - хватит ли на беседу двадцати минут, так как через двадцать минут личный состав поведут на ужин.
   Рябухин сказал, - конечно.
   Солдаты громко шептались, отчего в казарме стоял монотонный шум, и майор громко крикнул.
   - Тихо!
   И объявил.
   - Сейчас перед вами выступит оперативный работник Особого отдела.
   Рябухин, поняв, что майор не знает его фамилии, впрочем, он и сам уже не помнил фамилию майора, сделал пару шагов вперед, и представился.
   - Я оперативный работник Особого отдела старший лейтенант Рябухин Владимир Иванович.
   Как правило, беседы о политической бдительности проводились используя материалы, подготовленные методической комиссией Особого отдела округа. В материалах были ссылки на примеры из жизни, оживлявшие скучный текст. Рябухин попытался вспомнить текст и примеры. Но, в голову, кроме общих официальных слов ничего не приходило. И тогда Рябухин, вспомнив, что собравшиеся здесь люди обязательно переживают свой отъезд в неизвестность, решил просто поговорить с ними, обсудить нежелательные ситуации, в которые могут они попасть в средневековой стране, и как их избежать.
   Разговор получился недолгий, но, Рябухин полагал, что, по крайней мере, ему удалось объяснить людям, что им предстоит не туристическая поездка, и настроить их на осмотрительность.
   В отдел Рябухин вернулся вполне удовлетворенный результатами работы, - ему было, что доложить генералу.
   Генерал для Рябухина был значительной величиной, с оперативными работниками он держался приветливо, но Рябухин уже замечал, что он имел обыкновение совершенно неожиданно придираться к, казалось бы, невинным словам и поступкам подчиненных. Поэтому Рябухин побаивался его, - ведь неизвестно, как генерал оценит его работу, которая казалась Рябухину значительной. Генерал мог от Рябухина ожидать гораздо большего, чем тот предполагал.
   Рябухин еще ранее заметил, что в кабинете Корнукова горел свет, и, похоже, Сергей давно был в отделе. Рябухин подумал, - раз так, то Сергей должен был уже доложиться генералу.
   И поэтому, прежде чем идти к генералу, Рябухин решил провести разведку, и зашел в кабинет к Корнукову.
   Сергей сидел с понурым видом, над листом бумаги, в руке он держал ручку, похоже, он собирался что-то писать, но не знал с чего начать.
   Рябухин, предположил, что Сергей, возможно, неудачно доложился генералу. Хотя и отношения между ним и Сергеем и были прохладными, однако Рябухин не имел обычной для людей гадкой привычки радоваться неуспехам других. Поэтому, вложив в голос сочувственные нотки, он спросил, пытаясь пошутить.
   - Сережа, как дела? Что не весел, - что головушку повесил?
   Сергей поднял голову. Взгляд у него был мрачный. Он скривил тонкие губы, и с оттенком неприязни в голосе произнес.
   - У меня дела нормальные. У меня всегда дела нормальные. Меня повысили в должности, отправляют на ответственное задание.
   Такой ответ был в духе Сергея. - Не товарищ был ему Рябухин, но он и не собирался набиваться ему в друзья. Рябухин разозлился, и у него появилось желание развернуться и уйти, однако он сказал.
   - Да, я собственно, хотел поинтересоваться, - что спрашивает генерал? Мне сейчас идти к нему на доклад.
   Сергей соизволил пояснить.
   - Ничего особенно. Никаких вопросов не задавал.
   Рябухин сказал.
   - Я боюсь, что маловато наработал.
   Сергей с апатичностью пробурчал.
   - Не волнуйся, его устроит все, что ты наработал.
   Рябухин внимательно посмотрел на Сергея. Ему стало жалко его, - видно, как переживал человек предстоящий отъезд в длительную командировку. И, неожиданно для себя, он предложил.
   - Сергей, давай я поеду с батальоном вместо тебя?
   Сергей с подозрением взглянул на Рябухина, и, вспыхнув, зло сказал.
   - Я о таких вещах не желаю говорить, я готов выполнить любой приказ руководства.
   Рябухин сообразил, - Корнуков заподозрил, что он по указанию руководства проверяет его настроение. Рябухин от возмущения покраснел, и сказал холодно.
   - Как хочешь.
   Он пошел в кабинет к начальнику, думая о том, что Корнуков все-таки неприятен ему, и неприятен в первую очередь из-за того, что, стремясь сделать карьеру, он держится крайне насторожено. Если бы Рябухина спросили о его настроении, он и не заподозрил бы, что его могут таким образом проверять. Он бы отвечал искренне.
   Подобную подозрительность Рябухин замечал и у других оперативных работников.
   Он вспомнил, как однажды на сборах молодых работников, его давний знакомый работник спросил его об обстановке в отделе, и он простодушно, впрочем, не выдав никаких тайн, стал рассказывать. Слова были общие, однако, затем Юрьев ходил на него обиженный, и, Рябухину, сделал выговор, - нельзя рассказывать посторонним о взаимоотношениях в отделе.
   Рябухин был ошарашен выговором. И тогда он в первый раз почувствовал сомнение, - не совершил ли он ошибки, перейдя из войск в Особый отдел. По крайней мере, в войсках офицеры не следят за словами друг друга...
   Рябухин одернул себя, - следят. Сам-то, он, чем занимается?
   Рябухин возразил сам себе.
   - Но из-за пустяков не дергают, не задевай запретные темы о политике, и все нормально будет.
   Рябухин решил, - надо и ему вести себя поосторожнее, иначе он обязательно столкнется с неприятностями. Слишком он простодушен и наивен.
   Когда Рябухин зашел в кабинет к начальнику, то увидел, что Юрьев сидел за своим столом, а генерал сидел сбоку от стола начальника и листал какие-то дела. Юрьев что-то ему объяснял.
   Рябухин, подумав, что мешает, собрался уйти, но генерал, приветливо улыбнувшись, сказал.
   - Заходи, заходи Владимир Иванович.
   Рябухин, присев к столу, глядя на генерала, подробно сообщил о результатах работы за день. По выражению лица генерала он понял, что тот оказался доволен. От этого Рябухин осмелел, и, задал, тревоживший его вопрос.
   - Товарищ генерал, мы комплектуем негласный аппарат из не проверенных людей. Не произойдет ли так, что эффективность от такого аппарата в последующем окажется низкой?
   Генералу вопрос понравился, и он принялся с удовольствием объяснять.
   - Понимаете ли, Владимир Иванович, в нашем конкретном случае стоит задача, - срочно, по-фронтовому, создать основу необходимой структуры. На первоначальный период перед агентурой стоит узкая задача - выявлять перебежчиков и дезертиров. А для этого особо специального обучения не требуется, для нас основное знать настроение военнослужащих в каждом, даже в самом мелком, подразделении. А для решения более сложных задач оперативный работник, который будет обслуживать часть, приобретет то, что ему понадобится. Но сейчас нам нужен скелет, а мясо мы нарастим потом.
   Генерал с ехидцей спросил.
   - А, Вы, изучали документы за военный период из чекистской библиотеки?
   Рябухин, удивившись вопросу, уверенно ответил.
   - Конечно!
   Генерал с сомнением посмотрел на него.
   - А вот сейчас мы и проверим. Владислав Иванович, скажите секретарю, чтобы принес карточки на литературу. Заодно и посмотрим, как в отделе занимаются чекистской подготовкой. Кто и что читает.
   Юрьев вышел и через полминуты зашел с карточками.
   Генерал просмотрел карточки, и заметил.
   - Владислав Иванович, оперативный состав ленится знакомиться с литературой. Могу похвалить только Владимира Ивановича, его росписи в карточках есть. Я смотрю, Владислав Иванович, хороший состав в отделе у Вас подобрался. Работники чувствуют интерес к работе, работают с огоньком. Владимир Иванович за короткое время вполне освоился с работой, и если дело пойдет так дальше, то выдвигать его будем.
   Рябухину было приятна похвала. И он почувствовал доверие к генералу. Генерал, закончив говорить, спросил.
   - Владимир Иванович, просьбы, пожелания будут какие-либо?
   Рябухин задумался. Потом осторожно спросил.
   - А нельзя ли с мотострелковым батальоном поехать мне?
   Генерал, видимо, поняв Рябухина по-своему, сказал.
   - На мотострелковый батальон мы уже назначили Корнукова.
   Рябухин не стал дальше ничего говорить, так как опасался, что генерал, заподозрив что-то неладное, может начать допытываться, и, Рябухин нечаянно проговорится о семейных делах Корнукова. Сергей хоть и не приятель Рябухину, но и "подставлять" его перед начальством было неприлично.
   Минут через десять Рябухин оделся и собирался уже уходить домой, - время подходило к десяти вечера. В этот момент в кабинет зашел Сергей. Вид его был раздраженный.
   Рябухин сразу заподозрил неладное. Сергей заговорил на повышенных нотках, - было видно, что он был настроен на сердитый разговор. Еще от двери он неприязненно спросил.
   - Ты зачем просился вместо меня на батальон?
   Рябухину пришлось объясняться напрямую.
   - Сережа. Я знаю, что у тебя проблемы в семье, и из-за этого ты не хочешь ехать в Афганистан. Я предложил наилучший для всех вариант. Я хочу ехать. Я давно хочу поучаствовать в каком-либо серьезном деле.
   Сергей прервал его объяснения.
   - Мои дела тебя не касаются! А если хочешь меня подсидеть, то тебе это не удастся. И имей в виду, - у меня есть друзья в Особом отделе округа и они тебе доставят массу неприятностей.
   - Сергей, - сказал Рябухин, - ты меня не пугай, я тебе ничего плохого не желаю. Но если ты так реагируешь, то больше разговоров на эту тему я вести не буду.
   - Вот, и отлично! - Зло сказал Корнуков, и вышел из кабинета, хлопнув дверью.
   Рябухин домой шел расстроенным.
   Конечно, ему хотелось поехать в Афганистан вместо Корнукова, в этом он видел для себя лично много положительного. Во-первых, должность на мотострелковом батальоне более высокая. Во-вторых, такая поездка, наверняка, благотворно скажется на карьере. Это Рябухин понимал. Но все-таки причиной побудившей его попроситься вместо Корнукова была другая, - он чувствовал, что эта поездка для Сергея окончится неприятностью. Рябухин ругал себя, - характер у него дурацкий, он полез помогать человеку, который явно не хотел его помощи.
   Рябухин размышлял, - а, может и в самом деле, он просто хотел сделать себе карьеру на неприятностях коллеги, использовать удобный момент? - и теперь лжет сам себе, пытаясь выглядеть перед собой благородно. Сергей о случившемся обязательно расскажет Кочергину с соответствующими комментариями. И тот обязательно подумает именно так.
   Рябухин подумал, - кто мог сказать о его предложении генералу? О состоявшемся разговоре с генералом знал еще только Юрьев.
   Рябухин догадался, - Юрьев и сказал генералу.
   - Но почему? - задал он себе вопрос.
   Юрьев сам недавно был одним из них, и взаимоотношения между оперативным составом знал, как говорится - с изнанки. Он же должен был понимать, как Сергей оценит это предложение. О неприязненных отношениях между Рябухиным и Сергеем он знал. Получается, - что Юрьев умышленно сталкивал их между собой?
   Рябухин уважал Юрьева, и считал его честным человеком, для него он был образец поведения, и ему теперь не верилось, что Юрьев способен на такой поступок. В таком случае, - а как же оценивать дружеские отношения между ними?
  
   17.
   Генерал уехал на следующий день. Но перед отъездом он представил оперативного работника, назначенного на артиллерийский дивизион. У капитана Коновалова было тонкое холеное лицо, одет он был в новенькое обмундирование, как будто он собирался на парад. И был он внешне похож на Корнукова, такой же высокомерный и недоступный. И с Корнуковым они даже оказались давние друзья.
   И после небольшого разговора с ним, капитан стал поглядывать на Рябухина неприязненно. Но Рябухину на это было наплевать, его беспокоило другое - до отправки эшелона с артдивизионом оставалось немного времени, а ему следовало успеть передать до отъезда новому оперативному работнику, весь приобретенный им негласный аппарат. Рябухина весьма беспокоило, что в спешке могла произойти расшифровка негласных сотрудников. Поэтому он ушел в свой кабинет и стал размышлять над тем, как произвести передачу с соблюдением всех мер конспирации.
   От мыслей его оторвал Коновалов, который, наконец, соизволил зайти в его кабинет и приступить к делу.
   Рябухин выложил на стол список негласного аппарата. Коновалов небрежно окинул его взглядом и заметил.
   - Что-то не густо.
   Рябухин разозлился, но ответил достаточно спокойно.
   - Негласный аппарат укомплектован согласно "расстановки" на военное время.
   Для солидности добавил.
   - Расстановку лично генерал утвердил.
   Авторитет генерала Коновалову показался достаточно весом, и спорить он дальше не стал, лишь спросил.
   - Владимир Иванович, а где на них личные дела?
   Рябухин понял, что Коновалов не в курсе происходящего, и, быстро остыв, снисходительно пояснил.
   - В соответствии с указанием генерала, личные дела будут оформлены надлежащим образом после отъезда эшелона. Вам передаются данные, которые Вы должны записать себе в секретный блокнот. Дальше будете так же передавать, если понадобится. А личные дела пришлют в Афганистан, когда там части нормально обоснуются.
   Коновалов поморщился.
   - Все это нарушение приказов председателя КГБ по агентурно-оперативной работе.
   Рябухину стало ясно, с кем он имеет дело. И он спросил.
   - Ты давно работаешь в Особых отделах?
   Коновалов неприязненно взглянул на него.
   - А зачем тебе это знать.
   Рябухин туманно проговорил.
   - Понимаешь, я работаю всего один год, и мне давно хочется переговорить с более опытным оперативным работником. Поучиться у него уму-разуму. А ты все-таки работаешь в первом секторе Особого отдела округа. Там, у вас наверно очень интересные дела....
   Объяснение Коновалова удовлетворило, и он сказал.
   - Уже четвертый год.
   Рябухин придал своему лицу подчеркнуто уважительное выражение.
   - О! И в каких серьезных делах участвовал?
   Коновалов склонился к нему и прошептал. - Я участвовал в остром чекистском мероприятии .... - И он назвал литер мероприятия.
   Рябухин удивился такой таинственности в голосе. В дисбате он уже провел не меньше десятка разного рода специальных мероприятий, и воспринимал их за обычное дело. Но на всякий случай, вдруг не совсем верно его понял, уточнил.
   - Это, что ли, - негласный обыск?
   - Ну - да.
   - И что же ты делал?
   Коновалов пустился в долгие объяснения.
   - Понимаешь, надо было отслеживать передвижение проверяемого, что бы он случайно не застиг оперативных работников в своей квартире. И меня поставили на пост, чтобы я подал сигнал, когда он появится в виду.
   Рябухин прервал его.
   - То есть, - на стреме стоял?
   Коновалов обиделся.
   - Не на стреме, а на посту.
   - Понятно, - сказал Рябухин. - А оперативные дела, сигналы, шпионы - как с этим?
   Коновалов небрежно бросил. - В моем оперативном обслуживании находились подразделения штаба округа, и так как там сосредоточены секреты, то туда подбираются самые проверенные люди.
   - Ну, правильно, - усмехнулся Рябухин, - самое гнездо шпионов.
   Коновалов перешел на официальный тон.
   - Товарищ старший лейтенант Вы не совсем политически правильно понимаете содержание работы органов КГБ.
   Рябухин отмахнулся.
   - Слушай, Коновалов, кончай свои замполитовские штучки. Начальники сами разберутся в моем моральном и политическом облике. А оперативной работе, как я вижу, не тебе меня учить. Давай-ка, лучше, решим, - как передать тебе негласный аппарат аккуратно, чтобы не расшифровать его?
   Совсем обидевшийся Коновалов сухо сказал.
   - Как положено.
   Рябухин возразил.
   - Нет, тут как положено нельзя. Как только мы вдвоем появимся в артдивизионе, так всем и станет ясно, что я передаю тебе свои дела. И толку в дальнейшем от всего негласного аппарата никакого не будет. Нет, тут торопиться нельзя, тут нужно подойти с умом.
   Коновалов не знал, что делать, и Рябухин твердо сказал.
   - Значит, поступим так, - в артдивизион я тебя свожу, но сведу с людьми, которые никакого отношения к нашей оперативной работе не имеют. По теории это называется - "отвлечение на негодный объект". А контакты с настоящим негласным аппаратом будешь устанавливать по ходу вживания. Нас как учат? - "конспирация в работе с негласным аппаратом достигается в первую очередь за счет широкого общения с людьми". "Келейность в работе оперативного работника ведет к провалу всей работы". Через месяц ты и так всех узнаешь в лицо. Ну, а если что случится, то к тебе сами прибегут - я в этом плане их особо инструктировал.
   Рябухин спросил.
   - Согласен с моим предложением? Или будем делать - "как положено"?
   Коновалов подумал пять минут и согласился.
  
   18.
   К концу недели эшелоны отправили, и в отделе наступила обстановка расслабленности. Перед отъездом генерал дал указание за неделю письменно оформить проведенную работу, и теперь Рябухин, и Кочергин сидели в своих кабинетах и писали бумаги. Изредка, устав от писания бумаг они заходили друг к другу и разговаривали о вещах, не имевших отношения к работе.
   Рябухину давно не терпелось задать вопрос Юрьеву, для чего он сообщил Корнукову о предложении Рябухина генералу, но сначала обстановка была неподходящая, и сам Рябухин был сильно загружен, и Юрьев был занят, а это не располагало к откровенности, которая необходима при таком разговоре. А затем Рябухин просто не решался.
   Наконец, принеся очередную порцию бумаг на визу к Юрьеву, и, видя, что тот в хорошем расположении духа, он решился.
   - Владислав Иванович, помните, я делал предложение генералу о том, чтобы меня послали вместо Корнукова?
   Юрьев сказал.
   - Было дело такое.
   - Между прочим, мне, Сергей, потом из-за этого скандал закатал. Сказал, что я хочу его подсидеть.
   Юрьев хитро улыбнулся.
   - Да? Я тоже так понял.
   У Рябухина покраснели щеки, - ему стало неприятно, что Юрьев считает его способным на подлость. И он принялся объяснять.
   - Никого я не хотел подставить и подсидеть. Я предложил только потому, что видел, что Сергей сам не стремился ехать в Афганистан. Он никому не говорил, но по нему было видно.
   Юрьев спросил.
   - Он тебе это говорил?
   - Нет, но что же - я не вижу людей?
   Юрьев рассудительно заметил.
   - Не надо о людях судить по внешнему виду, ты мог его сильно подставить.
   Рябухин возразил.
   - Не надо было Вам говорить Сергею о моем предложении, - генерал отказал, и разговор был исчерпан. А так ссора.
   Юрьев тоже возразил.
   - А я ничего и не говорил ему. Это генерал с ним разговаривал. Но ты, Володя, между прочим, своими поступками невольно подставляешь людей. Я тебе уже говорил, - будь осторожнее.
   Рябухин огрызнулся.
   - Я не Штирлиц, и не собираюсь им быть. И живу не среди врагов.
   Юрьев усмехнулся.
   - Иногда и свои бывают хуже чужих...
   Рябухин поискал в голове что ответить, но, немного поразмыслив, решил промолчать. Убеждать людей, что поступал из благих побуждений, - последнее дело. Чем больше оправдываешься, тем больше пачкаешься в грязи.
   Вечером, во время ужина, Рябухин рассказал Анне о разговоре с Юрьевым и, разламывая котлету, пожаловался, - они все такие подозрительные, что я даже не знаю как вести себя с ними.
   Анна, подавая чай, утешая мужа, говорила.
   - Володя, я часто разговариваю с женой Юрьева, - Надеждой Ивановной, и она иногда мне рассказывает о своей жизни. Она много рассказывала, о том, как на Владислава Ивановича много наговаривали, из-за чего он имел неприятности. И сейчас в округе на него постоянно кляузничают, - это понятно, - должность у него полковничья, и желающих попасть на эту должность много. Так что, это обычное дело не только у тебя. Юрьев к своим сорока годам просто столько набил шишек, что стал намного осторожнее. А у Корнукова другая проблема, - мне моя подруга передала разговор с подругой Ларисы, жены Сергея. У них в семье большие проблемы. Я не знаю, как она выходила замуж, но когда она выходила замуж, она мечтала, что Сергей останется служить в областном городе. Она музыкантка и работала в областной филармонии. А их отправили в наш военный городок. А здесь, она говорит, что у нее нет практики, - работа в музыкальной школе, для нее обуза, и ничего ей в профессиональном плане не дает. Она надеялась, что скоро уедут в областной город, Сергею обещали повышение, а его отправляют в Афганистан, - на сколько? - Это неизвестно. Но это опять отсрочка. И она, не выдержав, закатала Сергею скандал, и при этом заявила, что если он уедет, то она разведется с ним.
   Рябухин понял, - почему Сергей ходит такой нервный.
  
   19.
   Через неделю, было солнечное утро, было по-весеннему тепло, и не верилось, что впереди еще большая часть зимы.
   После разговора с женой, Рябухин заметил, что углубленный в работу, он живет как туго заведенная часовая пружина, - он работает с раннего утра до позднего вечера, не замечая ничего вокруг, и находится в постоянном напряжении.
   Рябухин решил, что надо расслабиться, и в этот день решил в дисбат не ехать, - ему показалось заманчивым использовать хорошую погоду для прогулки обычным неторопливым шагом, во время которой смотреть вокруг, и думать о вещах, не относящихся к работе.
   Но, просто так Рябухин уже не мог идти, и он зашел к секретарю и выписал у него из шифрограмм фамилии солдат, подозреваемых в подготовке к бегству, и предусмотрительно откомандированных по этой причине из-за границы. В телеграммах предлагалась взять подозреваемых в активное изучение. Раньше Рябухин не обращал внимания на эти телеграммы, у него было много своих дел, он почти не бывал на пересыльном пункте, и распределение солдат оставалось на усмотрении начальника пересыльного пункта. Кто-то из этих солдат должен был еще находиться на пересыльном пункте.
   Никакой определенной цели Рябухин на пересыльном пункте перед собой не ставил. Он решил просто дежурно зафиксироваться. Он также решил вернуться домой, сразу после окончания рабочего дня, в шесть часов вечера.
   По лесу Рябухин дошел до пересыльного пункта. И был удивлен, обнаружив перед входом, отделовский грузовик.
   Водитель, увидев его, выскочил из машины, и доложил.
   - Товарищ старший лейтенант, Вас начальник срочно вызывает в отдел.
   Рябухин обеспокоился.
   - В отделе что-то случилось?
   Но водитель ничего не знал.
   В отделе Рябухин, не снимая шинели, немедленно направился в кабинет начальника.
   Юрьев сообщил.
   - Снимай шинель и заходи ко мне.
   Рябухин спросил.
   - Что-то случилось?
   - Нет, но дело срочное. Вернешься, - объясню.
   Рябухин зашел в свой кабинет снял шинель и вернулся в кабинет к Юрьеву. Юрьев сказал, - с тобой хотел переговорить генерал, - и поднял трубку телефона "ВЧ". Когда генерал ответил, он передал трубку Рябухину. Волнуясь, Рябухин гулким голосом представился.
   - Старший лейтенант Рябухин. Здравия желаем товарищ генерал.
   Генерал сердито, от чего по спине Рябухина прошел мороз, спросил.
   - Владимир Иванович, Вы, почему не доложили мне, что Корнуков намеревался отказаться входить в Афганистан?
   Рябухин хотел спросить, - а что он отказался? Но, побоявшись задать лишний вопрос, дрогнувшим голосом ответил.
   - Я не знал этого.
   Генерал жестко произнес.
   - Не лгите. Вы же просились вместо Корнукова на батальон.
   Рябухин подтвердил.
   - Да просился.
   И путаясь в словах принялся многословно объяснять почему он просился. Он что-то говорил о своих патриотических чувствах, о желании служить на передовом фронте борьбы с противником. И при этом он чувствовал, что слова у него получались какие-то неискренние и неубедительные, и из этих слов было непонятно для чего же он предлагал замену. Наконец он сказал, что-то про свою интуицию, и генерал прервал его, и, озабоченно, сказал.
   - Корнукова надо срочно менять. Вы готовы ехать вместо него в Афганистан?
   И Рябухин, не задумываясь, ответил.
   - Да, готов!
  
   20.
   И опять наступил поздний зимний вечер. Холодный ветер, вторгшийся в Оренбургские степи из промороженных пустынь Арктики, зло вылизывал до зеркального блеска темные улочки военного городка.
   Крупицы снега, невидимые в темноте и твердые как стекло, носимые порывами ветра, больно врезались в лицо, в глаза, и холод проникал в душу, и каменно леденил сердце.
   Володя, пытаясь укрыться от ледяных игл, поднял воротник шинели, и ладонью, одетой в вязаную перчатку из коричневой шерсти, прикрывал глаза. Это защищало слабо, и он отворачивал лицо от ветра, и шел боком. Полы шинели развевались на ветру, как сорвавшиеся паруса, и, казалось, кто-то невидимый хотел остановить, задержать молодого человека.
   Наконец, он добрался до ДОСа (дом офицерского состава), в котором жил. Открыл, скрипнувшую тугой пружиной, покрытую изнутри пушистым белым слоем инея, дверь и зашел в подъезд дома. Пахнуло влажным теплом. Закрыв дверь, Володя первым делом снял перчатки, и тиснул их в карман шинели. Затем, расстегнул занемевшими пальцами заиндевевшие на морозе и потускневшие от тепла латунные пуговицы, расправил стянутую панцирем шинели грудь и опустил ворот шинели.
   Только после этого он стал медленно подниматься на второй этаж.
   Около двери в квартиру он не стал доставать ключи из кармана шинели, вечно путающиеся с носовым платком. Он не любил открывать дверь своими ключами, потому что где-то в глубине души, подсознательно, боялся, что, однажды, открыв дверь, обнаружит свою квартиру пустой. Он любил свою жену, и жена любила его, и не было причин ей куда-либо уезжать, но этот нелепый страх как-то незаметно привязался к нему после того, как он целый год прожил без семьи в далеком сибирском городе, на учебе.
   Вернувшись, Володя не сразу осознал прилипший к нему страх, вначале это было только приятное ощущение, оттого, что после его осторожного стука в дверь (он стучал негромко, боясь разбудить спавшего ребенка) за дверью слышатся мягкие шаги, потом раздается сонный голос Ани, и тихо стукнет ключ. В маленьком коридоре его встретит жена, которая прильнет теплым телом к нему, и будет целовать, а он будет ласково отстранять её, притворно строго приговаривая, - ну, что ты? Я же с холода, - простудишься.
   Но однажды он пришел, когда жены не было дома, она с сынишкой была в гостях у подруги. Раздевшись, он не стал ужинать, намереваясь дождаться возвращения жены. Он решил почитать книгу, так как телевизор смотреть не любил. Но, начав читать книгу, и убедившись, что она интереса у него не вызывает, он отложил книгу в сторону. Послонявшись, некоторое время по квартире, он подошел к окну и стал бессмысленно смотреть в темноту. На душе было тревожно. Чудились нелепые страхи. Вздохнул он облегченно только, когда пришла жена. После этого Володя и понял, насколько он любит свою жену, сына, и тот уют, что они создают в доме.
   Однажды, прочитав книгу на историческую тему, Володя задумался над обычным вопросом, который рано или поздно приходится решать каждому русскому человеку с его "загадочной душой", - в чем смысл его жизни? Для чего он живет, и что останется в памяти у тех людей, которые будут жить после него через десятки, и сотни лет. И будут ли что-то помнить о нем потомки, или сотрется память о нем, как о многих миллионах людей, ветрами времени. Мимолетной секундой пролетит искра его жизни, и погаснет, оставив кроху тепла. Но, дав тем самым тепло другим искоркам, мы поддерживаем вечный огонь жизни. И пока этот костер горит, человек жив.
   И тогда он стал бояться потерять свое счастье.
   Поэтому, прежде чем стукнуть согнутым пальцем в дверь Володя остановился и задумался, - он должен сказать Ане, что снова уезжает на долгое время в дальнюю командировку, и неизвестно когда он вернется: через год, а может и через два. Сказать сразу с порога, он боялся, - Аня расстроится, и будет плакать, а ей нельзя плакать, - она ждет ребенка. Это был желанный ребенок. У них был уже ребенок, - Виталику было уже три года, но Володя втайне мечтал о втором сыне. Два сына хорошо - вместе можно будет ездить на рыбалку, ходить в лес за грибами, чинить сломанные велосипеды, впрочем, для папы с двумя сыновьями много найдется общих дел. А Аня мечтала о дочке - маминой помощнице. Но Володя не сердился - ему хотелось чтобы и Ане было приятно, - бедняжка страдает, ходя в беременности: как обычно женщинам ей, - и то нельзя, и это; то тошнит, то ломит. Девочка и ему была бы хороша: локоны, бантики, платьица. Но мальчика ему хотелось больше. Поэтому, чтобы не расстраивать Аню, чтобы, если родится девочка, ей не показалась, что девочка нежеланна, на глупый женский вопрос, обычный в таком случае - кого ты хочешь? Он отмалчивался, либо осторожно говорил - кто будет, того любить и буду.
   Ничего, не придумав, чтобы смягчить неприятное известие, и положившись на случай, - авось, судьба, куда либо выведет, Володя стукнул в дверь и немедленно, как будто, она его ожидала под дверью, раздался голос Ани.
  -- Володя. Это ты?
  -- Да, солнышко. - Негромко, чтобы не тревожить соседей, - за соседними дверями жили такие же женщины, ожидающие мужей и чутко стерегущие каждый шорох, ответил он. Раньше он называл свою жену по имени - Аня, не "Анюсик" или еще как-то уменьшительно и ласково, а просто и строго - Аня.
   Вульгарное на его вкус - "солнышко", привязалось к нему во время той же командировки.
   Услышал он это слово от смешливой разбитной официантки в столовой, где он обычно обедал. Официантка к каждому обращалась - "солнышко". Не запоминая имени официантки, завсегдатаи в свою очередь и её называли "солнышко". Собираясь пойти в столовую, офицеры уже говорили - пошли к "солнышку".
   Армейское воспитание вырабатывает в человеке резкость, его речь постороннему гражданскому человеку кажется грубой. Но в армии тюфяком выглядеть нельзя, даже если ты внутри мягок, как пластилин в жаркую погоду. В военном училище твердо вбивают в голову, что слово командира - приказ для подчиненного, даже если командир и не прав, и подчиненный не имеет права рассуждать над речью командира, так как цена этому часто - жизнь.
   Служба в Особом отделе, где действуют иные принципы общения, чем в армии несколько смягчила речь Володи, но, несмотря на это, он никогда не переходил на сюсюканье, и не звал свою жену ласкательными именами, - "рыбка", "киска", "птичка", часто обычные в общении между супругами.
   Володя ненавидел сентиментальность, так как сентиментальность в его глазах была признаком слабости, а он никогда не хотел выглядеть слабым. В детстве Володя не был физически сильным мальчишкой, а потому он завидовал более рослым и крепким сверстникам, но, обладая темпераментом живым и властным, он неизбежно входил с ними в конфликт. В этом возрасте все решает физическая сила, и, не имея возможности физической силой дать почувствовать свое превосходство, он вынужден был проявлять холодную независимость. Когда же пришло время определять свой жизненный путь, Рябухин избрал себе профессию военного - этим он казался сам себе сильнее. Тогда он был искренне убежден, что слабые идут учиться на поэтов, художников, музыкантов и, прочие, как он тогда думал, мало полезные обществу профессии. Дело же настоящего мужчины - война, опасность. Когда стреляют пушки, - музы должны молчать. И холодная независимость только укрепилась в характере Володи.
   По приезду домой, Володя пару раз, по новой приевшейся привычке, назвав Аню "солнышком", и обратив внимание, что той это понравилось, так и продолжил звать её, режущим его слух сентиментальным словом. После разлуки, чтобы жене сделать приятно, он был готов уже на многое.
   Ах, женщины, вы часто и не догадываетесь, на какие жертвы ради вас идут, похожие на холодный стальной клинок, мужчины.
   Дверь открылась, и Володя вошел в открытую дверь. В узком коридоре, где и одному было непросто развернуться, он молча снял холодную шинель и повесил на вешалку. Аня тут же прильнула к нему. Но, ощутив холод, отпрянула и украдкой взглянула на лицо мужа. Любящие женщины чувствуют своих избранников, даже если их лица бесстрастны, как скалы. Почувствовала ли она что-то конкретное, было невозможно сказать, так как она и сама не поняла, что же произошло, - просто в её душу немедленно просочился холодный, до томной зубной боли, ручеек: такие ручейки она ощущала каждый раз, когда ей предстояла разлука или болезнь. Но, продолжая улыбаться, и улыбка её стала натужной, как маска, приклеенная к лицу, она и не подала виду, что почувствовала этот холод.
   В свою очередь Володя, по невидимым глазу изменениям в лице и слуху - тоне в голосе, интуитивно почувствовал изменившееся настроение любимой. И, желая отвлечь ее внимание, и оттянуть время неприятных объяснений, он тихо спросил.
  -- Виталик спит?
   Аня молча кивнула головой, и пошла на кухню. На ней был любимый ей короткий желтый халатик в крупных ромашках с синей сердцевиной и красными лепестками. На ногах белые носочки.
   Володя почувствовал, как сильно любит он эту хрупкую женщину, в ней заключен весь смысл его жизни. И ему хотелось немедленно обнять её крепко, крепко, и целовать: мягкие губы, влажные глаза; и нежно покусывать упругое розовое ушко. И никогда не выпускать её из своих объятий.
   Вместо этого он, сунув, вдруг ставшие длинными и непослушными руки, в карманы брюк, чувствуя в спине холод, прошел на кухню и молча сел на табуретку. Позвоночник был деревянным, мешались ноги.
   Аня сняла с электрической плиты сковородку с шипящей картошкой, и поставила ее на стол перед мужем, а сама села на табуретку рядом с плитой, положив одну руку локтем на стол, и, ладонью, подперев подбородок, отчего её лицо сделалось по-детски беззащитным.
   Володя избегал глядеть на нее, так как боялся, что, встретившись с ней взглядом, он не выдержит, проявит слабость, и у него на глаза накатятся слезы. Вот этого он допустить не мог.
   Володя ел жареную картошку, и не ощущал вкуса. Володя любил жареную картошку, которая была редкостью в военном городке, так как огородов и погребов у офицеров не было, и им таковые не полагались, - они должны служить, а не крестьянствовать, а в "военторг" завозить картошку снабженцы почему-то ленились. В частях картошка была, но только для солдат, так как на территории России офицерам паек не полагался, вместо него давалось двадцать рублей денег. Паек давался прапорщикам, и Аня покупала картошку либо на рынке, где картошка была дороже апельсинов, либо у знакомых жен прапорщиков.
   Володя уже был убежден, что его Аня догадалась обо всем, надо было говорить, однако, он никак не мог произнести известие вслух. Наконец допив горячий чай, он, глубоко вздохнул, и, шевеля непослушным языком, сказал треснувшим чужим голосом. Сказал, как хлестнул бичом: грубо и жестоко.
   - Меня направляют в Афганистан.
   Немного помолчав, добавил заученную сухую официальную фразу.
   - Нужно исполнить интернациональный долг.
   Он ожидал слез. - Женщины ведь всегда плачут, когда получают горестные известия, но Аня только, тихо охнув, и отшатнувшись, как от неожиданного удара в сердце, коротко спросила, - когда?
   Наверно, и обязательно ей хотелось упасть в крике на грудь мужа, захлестнуть шею руками, и так цепко, чтобы никто и никогда не отнял её у него.
  -- Эшелон отправляется через неделю.
   Аня слабо улыбнулась.
  -- Значит, - неделя у нас есть.
   Ей, уже казалось, что неделя впереди это целая вечность, и эту вечность, пусть из нескольких коротких дней, они медленно отопьют из пересыхающего на глазах источника счастья.
   Володя ударил еще раз жестокими словами.
  -- Нет, я уезжаю завтра вечером. Эшелон отправляется из Куйбышева. И мне необходимо подготовить его отъезд.
   Получив новый удар, Аня смиренно вздохнула.
  -- Ну, значит, у нас есть еще целая ночь и день.
   Весь вечер Володя ходил, как потерянный, - он чувствовал, что он должен сделать что-то очень важное и нужное, однако никак не мог вспомнить что, и поэтому он хватался за разные ненужные вещи: он зачем-то полез в кладовую и достал фотоувеличитель, собрал его и снова сложил. Потом, удивляясь сам себе, перекладывал ненужные военные вещи - парадную одежду, какие-то сапоги, дурно пахнувшие гуталином. Он давно не носил ни парадной одежды, ни сапог. Все это было ненужно, и Рябухин понимал это, но сидеть без дела он не мог. Он чувствовал себя виноватым.
   Аня же с лицом, обиженного ребенка, умостилась в уголке дивана, подобрав ноги, и что-то вязала. Володя чувствовал, что надо обнять её и прижать, но это ему почему-то казалось неловким и неуместным. И он бродил по квартире, натыкаясь на вещи, и горький комок стоял у него в горле.
   Он думал о том, что его командировка, как назло, случилась не вовремя. Все пошло наперекосяк, и, в этом повинен, оказался он сам.
   Он вспоминал, что когда перед новым годом пришло сообщение о вводе советских войск в Афганистан, он позавидовал тем, кто участвовал в этом деле, - он думал, что это действительно была настоящая работа, а он как всегда остается в стороне. Он служил в армии девятый год, и все эти девять лет, то учился, то служил в гарнизонах в центре страны, где ничто произойти не может, что потребовало бы приобретенных им навыков. Это расстраивало его, и по молодости он втайне боялся, что вся его служба пройдет в тиши глухих гарнизонов, и, не потому, что он жаждал в кого-то стрелять, а потому что боялся остаться в армии серым безликим офицером. Чтобы любить военную службу требуется азарт. И потому он поступал в танковое училище, где есть энергия, - движение, напор, а не в тыловое училище, или не поступил в обычный институт.
   Участвуя в формировании артдивизиона для Афганистана, Володя работал, как проклятый. Он пропадал в дивизионе допоздна: говорил с людьми, изучал лично и через своих агентов морально-политическое состояние солдат и офицеров, откомандировывал из дивизиона лиц, казавшихся ему неблагонадежными, - в дивизион, направляющийся на передовые рубежи защиты Родины, должны были попасть только самые лучшие.
   За две недели работы Володя вымотался и исхудал. И когда он передал оперативному работнику свой дивизион, он почувствовал, как будто он отдал часть чего-то своего личного. Он еще проконтролировал погрузку дивизиона в эшелон, и поздно ночью грустно проводил глазами красный огонь уходящего поезда.
   Володя был твердо убежден - защита своей Отчизны это великая честь, а честь не может быть оказана, кому попало. Поэтому, предлагая замену, он был чист перед Сергеем и своей совестью, замена обоим бы принесла только пользу. Сергей бы остался приводить семейные дела в порядок. А для Володи это означало бы, кроме его желания исполнять более полезную работу, и существенное повышение в должности, к тому же по возвращении из Афганистана можно было надеяться еще на одно повышение. А это уже принципиально новая серьезная работа. Для Володи такой вариант был заманчивый и желаемый.
   Однако ныне у Володи ситуация уже изменилась, - недавно Аня сообщила ему, что она беременна. По уму об этом надо было сказать генералу, и отказаться от поездки в Афганистан, но Володя, видя двусмысленность ситуации, и представив, что подумает о нем генерал, дрогнул - и промолчал. Таким образом, выбирая между семьей и карьерой, он, особенно не задумываясь, сделал выбор в пользу карьеры.
   Володя понимал, что в результате этого, его жене и детям, обязательно придется очень тяжело. И они будет страдать именно из-за него. И это казалось ему похожим на предательство. И его поступок казался жутким. И теперь он боялся глядеть в глаза той, которую всегда убеждал в том, что жизнь отдаст за нее.
   Поэтому, ощущая свою вину перед Аней и сыном, Володя бродил по комнате и не знал, что делать. Сейчас он уже понимал, что если бы он сразу отказался, то, скорее всего начальство, может и, рассердившись, но поняло бы его, а сейчас его отказ списали бы на трусость. А трусом Володя никогда не был. Теперь ему предстояло надеяться только на одно - что вся эта история с Афганистаном продлиться недолго, и он через пару месяцев вернется.
   Аня же видела, что её муж ходит по квартире сам не свой и переживает предстоящую разлуку. И думала она о том, что ей опять придется жить одной, и ей этого не хотелось. Но, решение было принято людьми, стоящими над её мужем, и, по непонятному праву, определяющими его и её судьбу, и, понимая, что теперь не в её силах изменить что-либо в их дальнейшей судьбе, больше, думала о том, как продержаться и не разрыдаться. И поэтому она улыбалась, и не замечала при этом, что её улыбка была больше похожа на гримасу мученика.
   И все-таки она плакала. Но это было потом, когда он уснул и не слышал ее.

  
  
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"