Сестре Джона исполнилось тринадцать. Дата не была круглой, но ее отмечали в ресторане, славившемся своими блюдами из рыбы, в котором не играл оркестр, а лишь негромко звучала музыка.
Они так решили, потому что не захотели напрягать мать кулинарными изысками, занимающими целый день или даже два, да и родственники были в отъезде, так что отпраздновать день рождения можно было в будний день после работы обоих родителей, которые все равно отпросились домой пораньше. Они всей семьей подобающе оделись, потратив лишний час на выбор одежды и обуви. Заранее заказав столик на четверых, приехали на такси, так как никто из родителей не собирался отказать себе в лишней рюмке вина или коньяка.
Ресторан оказался перемешан с небольшим парком, в центре которого был круглый фонтан и высокие акации, свесившие над ним большие ветви. На подиуме около служебного помещения под навесами-зонтиками располагались круглые столы, каждый из которых был рассчитан ровно на четыре человека. Когда вошли на территорию ресторана, то официант отвел их к заказанному ими столику, стоящему недалеко от фонтана.
Он сел напротив сестры, а родители оказались друг напротив друга между ними. Вечер ожидался долгим, так что с напитками или едой официант не торопился. Прошло какое-то время, и он, наконец, к ним вернулся. На столе появился лимонад и минеральная вода, затем, минут через десять холодные закуски и салаты. Из музыкального автомата доносились старые забытые песни, наверное, под которые в свою юность танцевали их родители. Они тихо сидели и не спеша разговаривали о разном, когда за соседний столик села еще одна семья: отец, мать и два брата, старший из них примерно его возраста, а младшему было не больше, чем шесть или семь. Братья сидели вместе. Старший постоянно следил за младшим, подкладывал ему салат и подливал в стакан лимонад, поправлял на нем майку с изображением морды какой-то из диснеевских зверюшек и протирал салфеткой лицо, если вдруг что-то из еды могло попасть мимо рта, а тот принимал это, как должное и покорно позволял брату за собой ухаживать. Старший из братьев был очень аккуратно и со вкусом одет: хорошо выглаженные черные брюки, желтая рубашка и зеленый в белую клеточку галстук, который немного съехал на бок. Младший это заметил и поспешил поправить его испачканными в салате руками, следы которого остались на галстуке, но он тут же, забравшись к брату на колени, схватил со стола салфетку и стер с галстука майонезные пятна.
Джону показалось, что он засиделся. Он встал из-за стола и решил немного пройтись по парку, пока не были поданы основные блюда, а затем сел на скамейку около фонтана. Ему захотелось немного побыть одному. В окружении родителей и сестры он редко чувствовал себя достаточно комфортно. Родители почему-то все время старались держать его под контролем. Он не мог просто так куда-нибудь пойти, чтобы они не знали - куда, или, если закрывал дверь в комнату, в которой жили он и его сестра, то туда почему-то все время стремилась заглянуть мать, чтобы узнать, что он там делает. А сестра - та вообще старалась ему досадить чем только можно: если он продолжал делать домашнее задание после девяти вечера, то она выдергивала из розетки, как назло расположенной под ее кроватью, вилку электрического провода, который вел к его столу. У него гасла настольная лампа, и приходилось перебираться на кухню. И если даже он всего лишь возражал, то она начинала кричать так, будто ее избивают, после чего ему неизменно попадало от родителей. Он ожидал момента, когда сдаст последний экзамен, чтобы поступить в колледж, расположенный где-нибудь в другом городе, или призваться на службу в армию.
Из-за соседнего стола встали братья. Они спустились к фонтану и прошли мимо него. Джон посмотрел им вслед. Они направлялись в туалет. Скорее всего, старший брат отводил туда младшего, положив ладонь тому на плечо.
Джону стукнуло пять лет, когда у него родилась сестра. Он хотел брата, но будто назло на свет появилась она. К тому же ему показалось, что родители, уделяя все внимание младенцу в коляске, стали хуже к нему относиться. Они начали следить за тем, чтобы он не подходил к сестре и не трогал ее руками. И, если она начинала плакать, то они почему-то неодобрительно смотрели именно на него, будто это он ее потревожил. Нет, конечно, в воскресение с отцом они иногда могли пойти в кино или в луна-парк, по дороге разговаривая о чем-нибудь интересном, или по вечерам перед сном отец мог прочитать ему детскую книжку, но вот мать почему-то всегда была занята. Это не значило, что она Джоном не занималась, но в основном по дороге с работы забирала его из садика, по ходу дела отчитывая за какие-то случайные проделки, о которых успела ей нажаловаться воспитательница, или следила за тем, как одет, и очень раздраженно реагировала, если случайно где-нибудь успел испачкаться. И, когда она была рядом, Джон всегда чувствовал себя неспокойно. Она могла наказать его за любой, даже самый незначительный проступок, например, за то, что опрокинул на стол чашку с какао или написял мимо унитаза. Ее всегда раздражала его неловкость, которая в присутствии матери почему-то как назло начинала лезть из всех его щелей, хотя он изо всех сил старался ни в чем и нигде не наплошать. Когда его маленькой сестре исполнился год, то к ним переехала бабушка, которая всегда была дома с ним и его сестрой, чтобы мать смогла ходить на работу. Он думал, что бабушка окажется идеалом из детских книжек, станет перед сном рассказывать сказки, печь вкусные пирожные, будет к нему добра и защищать от всех бед. Но почему-то все получилось наоборот: она пекла пирожные, но при этом всегда прогоняла его с кухни, чтобы не мешал; она не только не рассказывала ему сказки, но и вообще старалась с ним не разговаривать. Когда он ее о чем-нибудь спрашивал, то она отвечала так, чтобы вопросов больше не задавал, например, на содержащий слово "кто", у нее всегда был ответ: "Медведь"; или, если он спрашивал: "Что ты делаешь, бабушка?", то она всегда ему отвечала: "Танцую", хотя при этом никакими видами искусств не занималась. Зато она не чаяла души в его маленькой сестре, и защищала ее от всех бед, в том числе и от него.
Братья вышли из туалета, расположенного в отдельном здании на другом конце маленького парка. Пройдя мимо него, они присели на скамейку, расположенную напротив той, на которой сидел он. Они о чем-то начали говорить, точнее младший брат спрашивал старшего, а когда тот отвечал, то младший смотрел ему в рот, впитывая исходящее оттуда каждое слово. Джон уже знал, как их обоих зовут: старшего звали Стивом, а младшего - Дэнни. Они обращались друг к другу по имени.
Джон подумал о том, что с сестрой он практически не общался. У них не было общих интересов и тем для разговоров, ее не интересовала его точка зрения на что бы то ни было, и он отвечал ей тем же. Нет, дома они могли спросить друг у друга: где и что лежит, что мать велела съесть на обед, купить в магазине, или, кто займет компьютер, чтобы найти в Интернете что-нибудь для урока истории или ботаники. Но с ее стороны Джон почему-то ощущал презрение: ее оценки в школе всегда были если не отличными, то уж точно хорошими, а его - если не плохими, то средними. Когда-то из-за почерка у него не сложились отношения с учителями, и, видя его домашние задание, написанное как курица лапой, они все время занижали ему бал, что не давало покоя родителям, а те не оставляли в покое его. Они заставляли его переписывать упражнения помногу раз. Хотя, когда начал заниматься боксом, то стало ясно, что он - левша, и писать его учили (как и держать ложку) не той рукой. Родители относились к нему, как к неисправимому двоечнику, если не как к представителю низшей расы. Сестра старалась не общаться с ним еще и потому, что это делала бабушка, которая вдобавок ко всему в разговоре с ней все время склоняла: "ему дураку", "его дурака", "с ним дураком". А он накапливал неприязнь как к бабушке, так и к сестре. Но родители почему-то вели себя так, будто в семье все было гладко, замечательно, будто все любили друг друга, и никто никого и ничем не обижал.
Дэнни залез к Стиву на колени, а затем, обняв за шею, повис на ней. Они уже ни о чем не разговаривали. Дэнни висел на Стиве, затем Стив, взяв под мышки, снял и посалил его перед собой на шпагат. Тот взвизгнул от боли.
- А теперь вставай, - сказал ему Стив.
- Не могу, - ответил Дэнни. - Стив, помоги.
Стив взял его под мышки и поставил перед собой. Тогда Дэнни в порыве ярости начал изо всех сил колотить брата кулаками, а затем расплакался и снова его обнял.
- А теперь догони меня, Стиви...
Стив гонялся за Дэнни вокруг фонтана, пока, запыхавшись, не опустился на скамейку.
Дэнни подошел сзади и забрался ему на плечи.
- А теперь покатаемся, - не успокаивался он.
Джон подумал, что ему уж точно не хватало брата: или такого старшего как Стив, или младшего как Дэнни. Но и тут было неизвестно, как бы повела с ними себя бабушка: кого бы из них она любила, а кого - нет, стала бы клином между ними или поощряла их дружбу, или, возненавидев обоих, крепко бы сплотила? И все бы сложилось по-другому, если бы между ним и его сестрой когда-то не появилась бабушка?
Подали горячее. Джон встал со скамейки и направился к столу. Родители оба послали ему неодобрительный взгляд. Такой же взгляд последовал и от его сестры. К соседнему столу на шее Стива подъехал Дэнни. Стив, взяв брата под мышки, опустил прямо на его стул, затем, сев рядом, заправил ему за шиворот салфетку.
- Ты не хочешь поздравить Сару с Днем Рождения? - обратился к Джону отец.
- Что? - очнулся он.
- Подними бокал за здоровье сестры и что-нибудь произнеси.
Джон поднял бокал с вином и пробормотал что-то формальное, осознавая, что он не желает ей ровно ничего.
Ему было интересно, что думали родители о его с ней взаимоотношениях: делали вид, что все в порядке, осознавая, что они - как кошка с собакой, или на самом деле уверены, что между ними все хорошо? Но, как бы то ни было, они всегда становились на ее сторону, какая бы гадость в адрес Джона от нее не исходила. "Она все-таки младше", - каждый раз говорила ему мать. В результате ей все всегда сходило с рук, а он ничего с этим не мог сделать. Уже года два, как не было бабушки. Когда она умерла, то он думал, что многое должно будет перемениться. Но ненависть, которую та носила к нему все десять лет с момента, когда переехала к ним, передалась его сестре. Она так же не уважала его привычки, вкусы, ее отвращало все, что в нем было - и хорошее, и плохое, и еще она оскорбляла его лишь одним своим существованием на этом свете, и сама считала его существование для себя оскорбительным. Он сам все никак не мог понять, за что его так ненавидела бабушка. Хорошо, когда он был постарше, то уже давал отпор, возвращал оскорбления, искал слабые места, чтобы хоть как-то поставить ее на место, и, конечно же, мог перегнуть палку; но когда она только вошла в его жизнь, то он не знал, чем успел ей насолить, и за что можно было так ненавидеть ребенка, которому шесть или семь. Она докладывала родителям о каждом, даже самом незначительном его проступке, особенно, матери, с которой всю свою жизнь Джон чувствовал себя, как у жерла периодически просыпающегося вулкана, от которой ему влетало, непонятно за что, как только вожжа попадала под хвост, если, например, возвращалась с работы с испорченным настроением, что бывало отнюдь нередко.
Он приступил к рыбному блюду. Родители поднялись из-за стола, чтобы отойти к фонтану и выкурить по сигарете. Он сидел один напротив сестры. Его рот был занят жаркое, которое, несмотря на то, что уже начало остывать, продолжало быть вкусным. Между ними зияла все та же привычная пропасть. Он не думал, что им не о чем поговорить, но и не хотел, чтобы сказанное в который раз тут же было использовано против него, конечно, не в том смысле, в каком это звучит с киноэкрана, когда показывают какой-нибудь детектив или судебный процесс. Его интересовало, о чем думает она. Но если он ее об этом спросит, то станет ясно, что о каком-нибудь "медведе".
Джон заметил, что в спину его сестре из-за соседнего стола смотрит старший из братьев. Похоже, Стив был ненамного его младше, но где-то на голову ниже. Он смотрел на Сару, также, как и сам Джон иногда посматривал на незнакомых ему девчонок, которые хоть чем-то могли притянуть его глаз. Внешностью его сестра удалась на славу. Несмотря на свои тринадцать она была выше сверстниц и стройнее, ее прямые светлые волосы симметрично ложились на плечи, а глаза... Когда ее глаза смотрели на него, то в них было нечто отталкивающее и непривлекательное, по крайней мере, для него, как при родителях, так и без них, когда они вдвоем оказывались наедине. Ему интересно было увидеть ее глаза, когда она не подозревает о его присутствии, хотя тут же поймал себя на мысли, что ему бы этого не хотелось.
А что их родители? Как они относились друг к другу, и сами к себе? Было очевидно одно: мать добивалась от отца всего, что ей нужно, а тот уступал ей во всем. Если он смотрел по телевизору футбол, то ей ничего не стоило выключить телевизор и сказать: "Лучше займемся чем-нибудь полезным", или "ужин готов", и отец "съедал" это, будто так и должно быть. Джон не раз мог подумать, как какой-нибудь другой отец давно бы уже подал на развод, но, скорее всего тот ждал, когда дети вырастут, и развод не будет выглядеть столь болезненным. А пока у него были две правды: одна для жены и детей, а другая - для всех остальных. Наверное, так удобней. Когда они всей семьей оказывались в гостях, то из уст отца слышалось нечто непохожее на то, что тот говорил дома, будто это бы совсем другой человек.
За соседним столом братья поедали мороженое. Стив вытягивал салфетку за салфеткой, чтобы вытереть Дэнни щеку или подбородок. Их родители танцевали под негромкую музыку, звучавшую из развешанных повсюду динамиков. Голос Уитни Хьюстон наполнял воздух. Рядом кружили в танце еще две пары. Джон наблюдал за родителями сидящих за соседним столом Стива и Дэнни. Судя по тому, как те смотрели друг другу в глаза, им двоим было комфортно и легко, между ними царило уважение, и они ничего друг от друга не скрывали, и правда, которая была дома, таковою была везде. "Родителей не выбирают", - подумал Джон. - "Как и братьев или сестер, а также бабушек, но, вероятно, с ними кому-то иногда не везет", - и его припекла ядовитая горчинка зависти к двум братьям, сидящим за соседним столом.
Вдруг наступила пауза, а спустя десяток секунд зазвучало танго. Из-за соседнего стола встал Стив и со спины подошел к его сестре: "Извините, можно вас пригласить на танец?" - неуверенно спросил он. Сара обернулась и подарила Стиву улыбку, в которой почему-то не было знакомой Джону иронии. Ничего не говоря, она встала, и они вдвоем закружились под аккордеонное соло на фоне струнного оркестра. Держа друг друга за руки, они сходились и расходились, проплывали мимо других танцующих пар, застывая на выдержанных паузах. Его сестра смотрела Стиву в глаза, и в ее взгляде была благодарность за то, что тот пригласил именно ее.
"С Днем Рождения тебя, Сара", - подумал Джон.
Его сестра, похоже, отвлеклась от неприязни к нему.
Он был за нее рад.
И за себя.
Джону показалось, что где-то на небесах Всевышний вздохнул с облегчением.