Это было ее имя. Все называли ее так, Изабеллой она была во всех программках, на афишах театра, в объявлениях номеров каждого театрального ревю. Все ее любили, прислушивались к ее замечаниям, ценили ее мудрость и доброту. Она легко работала со всеми режиссерами (даже с самыми придирчивыми и неугомонными). Ее называли (и она сама себя называла) только по имени. Нет, конечно, у нее в паспорте была фамилия - какая-то сложная, состоящая из двух слов, которые писались через дефис. Но каждый актер имеет право на псевдоним, и ее псевдонимом было только ее имя (и без всяких фамилий). Она каждый раз на этом твердо настаивала. Она была далеко не молода, поэтому роли, которые ей доставались, были ролями пожилых героинь: как правило, "А Идише мама" или какая-нибудь одинокая старуха, но это была настоящая "А Идише Мама" или самая, что не наесть одинокая старуха. Она с уважением относилась ко всем актерам и техникам, и все отвечали ей тем же. Но, ко всему, имея уже взрослых внуков, старой она себя не чувствовала, с молодежью вела себя на равных, поддерживая беседы о новом кино, о недавно открытых, молодых звездах театра, о современной музыке и книгах.
В Берлин приехали поздно. Было уже совсем темно. Обтекаемый поезд с большими буквами "ICE" на борту остановился у платформы большого арочного вокзала "Зу" или "Зоо", как его называли все, кто говорил по-русски или по-немецки. Вся труппа театра и техническая группа спустились в большой автобус, который проехал всего лишь несколько минут, обогнув один лишь квартал, и остановился у входа в вестибюль гостиницы "Куммер". Когда все были в номерах, то уже было поздно.
Утром просыпаться под перезвон будильника было необязательно, но Джордж проснулся рано. Посмотреть город, в котором он еще не бывал, ему хотелось, во что бы не стало. Когда он спустился на завтрак в ресторан гостиницы, то застал там художника по свету Виталия и административного директора Леви Островского. Они тоже решили прогуляться по городу. Благо, до обеда у всех было время. Да и погода была прохладной и сухой. Джордж подсел к ним за стол, и они, не спеша, болтая о насущных делах, закончили завтрак.
Куда пойти, перед ними вопрос не стоял. Выйдя из гостиницы, они свернули на ближайшую широкую улицу с названием Кант-Штрассе и пошли по ней, заглядывая в попадающиеся на их пути магазины, в которых продавалась различная фото- и радио- и компьютерная техника. Джордж искал хорошие наушники по доступной цене, а Леви что-то для своего портативного компьютера.
Когда они вышли из одного такого магазина, то на противоположной стороне улицы красовалась огромная вывеска: "Изабелла-Секс-Шоп".
- Наша Изабелла и сюда добралась, - сказал Леви. - Не показывайте ей это - не надо.
Спустя какое-то время они уже возвращались назад по параллельной улице. После обеда в здании "Берлинер-Театра" им предстояло смонтировать прибывшую в контейнере декорацию спектакля, который должен был состояться лишь на следующий день. Они все как бы и забыли о магазине с яркими, большими буквами "Изабелла", потому что монтаж декорации и всего технического оборудования, предоставленного самим "Берлинером" закончился поздно вечером. На утро была репетиция "в сухую" (без костюмов и оркестра), а также работа над текстом и произношением с учетом того, что публика в зале должна была быть германо-говорящей.
Техническая группа "Еврейского Театра" и персонал "Берлинера" общий язык нашли сразу. Они вместе монтировали декорации спектаклей, прерывались на обед, а вечером могли сесть и разделить все вместе бутылку "Шнапса" или кукурузной водки "Кукуй", которая в последние годы в Германии стала очень популярной. Немецкий коллега Джорджа, парень по имени Клаус, работающий в этом же "Берлинер-Театре", вырос в Восточном Берлине, даже немного говорил по-русски и ко всему демонстрировал знание русского фольклора, напевая "Калинку", "Два веселых гуся" или "Серенького козлика" в последней песне, правда, он подставлял похожие, более знакомые ему слова вместо менее понятных предлогов и словосочетаний. Получалось нечто похожее на "Водка. Водка. Серенький Козлик...", а затем спрашивал: "Серенький Козлик - это что, марка водки?", а Джордж объяснял ему, что это не "водка", а "вот как", пытаясь найти этому подходящий перевод - нечто близкое к "таким образом" или к "так уж случилось...".
Несколько дней фестиваля отняли у актеров и техперсонала немало сил. Фестиваль закончился вечером в четверг, после чего были пятница и суббота, в которые самолеты израильской компании "Эль-Аль" не летали, чтобы не нарушать святость субботы из уважения к религиозной части населения страны, благодаря чему у всего театра появилось два свободных дня, которые можно было бы провести в Берлине - городе, чем-то напоминающем Нью-Йорк. На улицах Берлина круглые сутки было многолюдно - непрекращающееся броуновское движение, кафе и рестораны, не закрывающиеся на ночь, и уличные торговцы - выходцы из стран востока, у которых всегда можно было купить что-нибудь горячее, чтобы перекусить. Кроме того, работало множество музеев, в которых не прекращались художественные и исторические экспозиции, связанные с историей города, Европы (восточной и западной), науки и техники. Так что зря время можно было не терять.
Большинство актеров и техников театра отсыпались в гостинице. Последний спектакль был нелегким. К тому же после него была упаковка декораций спектаклей в контейнер, завершившаяся открытием бутылки "Шапса" в благодарность немецким коллегам за помощь с их стороны. Но после всего этого Джордж все-таки встал пораньше. Он в одиночестве спустился в ресторан гостиницы, набрал на тарелку всякой еды и заметил за одним из столов завтракающую Изабеллу. Он подсел к ней за стол и также приступил к завтраку. Она встала пораньше, чтобы прогуляться по утреннему Берлину. Она спросила у Джорджа, не составит ли он ей компанию? И он, конечно же, согласился. Спустя двадцать минут после завтрака они встретились у парадного входа в гостиницу и не cпеша пошли по нескончаемым прямым и широким улицам города.
Оставалось три недели до Рождества. Все площади и маленькие площадки во всех закоулках пестрели маленькими и большими базарами, на которых можно было приобрести все, по чему Джордж соскучился за тринадцать с лишним лет жизни в Израиле. Там продавались елочные игрушки, настольные и подъелочные Санта-Клаусы, новогодние подарки, разноцветные канители и конфетти. О подарках племянникам, которые он хотел привезти в Израиль, Джордж уже не беспокоился. У него в сумке покоился картон с двумя керамическими домиками, в которые помещались небольшие зажженные свечи, после чего эти домики начинали светиться в темноте, а из труб поднимался дымок.
Вдвоем с Изабеллой они зашли на площадь, затиснутую между Будапешт- и Курфюрстендам-Штрассе, в центре которой стоял знаменитый костел Кайзера Вильгельма, еще в середине войны разбомбленный авиацией "союзников". На руинах этого костела был основан мемориал и музей разрушения и созидания, созданный в память жертвам всех мировых войн. А на самой площади был разбит большой предрождественский базар, чем-то напоминающий гигантский кишащий муравейник, на котором кроме лавок с елочными украшениями или сувенирами, были и ряды, у которых можно было перекусить: там на огне жарилась свинина, и подогревался глинтвейн. Изабелла тут же потащила Джорджа к одному из таких импровизированных ресторанов, "Ты не проголодался, Джордж?". А он проголодался, время близилось к обеду. Они заказали по свиному ребрышку, по темной, ржаной булочке и по живописной чашке глинтвейна с красивыми гербами на боках. Джорджа удивило, как старая еврейка, наверняка воспитанная в лучших традициях, с аппетитом обгладывала свиное ребрышко, когда он сам - выходец из Белоруссии знал толк в свинине с раннего детства. Еврейского воспитания он не получил, может быть, потому что когда в 1937 году сразу после рождения был обрезан его отец, его деда чуть не лишили партбилета, что в те суровые времена ни для кого ничего хорошего не сулило. За сами чашки взимался залог два евро, который возвращался после возврата чашки, так что их можно было забрать с собой как сувениры, что они и сделали. В завершение прогулки они вдвоем решили пройтись по магазинчикам, раскиданным вдоль улицы Кант-Штрассе. Изабеллу интересовали шляпы и дамские сумочки, а Джордж, наконец, купил присмотренные несколько дней до того наушники. Когда они вышли из магазина, продающего разную звукотехнику, перед ними яркими красками засияла вывеска магазина напротив. "Ой, Джордж, а ты не можешь меня сфотографировать - так, чтобы в кадр попала вывеска? Мало где мое имя написано правильно, с двумя "л". "Изабелла-Секс-Шоп" - какая прелесть, и где мои семнадцать лет?". Он сделал несколько снимков ее фотоаппаратом, а затем своим. Уже начало темнеть. Они шли в гостиницу пешком. Несмотря на запруженные машинами улицы, воздух был сухим и свежим. Было прохладно. Им обоим это показалось приятным дополнением к их затянувшейся прогулке.
Уже в гостинице лифт поднимал Джорджа на последний этаж. Изабелла сошла где-то посередине.
"Где ее семнадцать лет?" - промелькнуло у него в голове, когда он вставлял карточку в щель электронного замка, и даже немного пожалел, что их разделяла почти что треть века.