Я - Жора Касторский. Сегодня я вернулся домой из мелуима. У нас это там называлось военными сборами резервистов. Те, кто думают и говорят по-русски, частенько называют меня Бубой, что совсем меня не обижает. А израильские аборигены всё не могут понять, чем же я так напоминаю куклу: то ли двухметровым ростом, то ли необъятным для многих размером штанов? Для них я просто Джордж. А сегодня я проделал немалый путь с самого севера страны в её центр почти в двести пятьдесят километров. Нет, я не езжу в мелуим на своей маленькой машинке, в которую помещаюсь с большим трудом, а только на поезде или на автобусе, где можно спать, читать газету или просто так сидеть и смотреть в окно. Три недели тому назад я рано утром на поезде добрался до Хайфы, пересел на автобус, который довёз меня до Цфата. Я сошёл несколько раньше его конечной станции. Водитель спросил меня: "Как, ты не хочешь доехать до центра автобусной компании "ЭГЕД"?". "Нет, не хочу." - ответил я. Он посмотрел на меня, как на отнюдь не сторонника компании, в которой он так усердно трудится. Я не стал ему объяснять, что я вообще равнодушен к автобусным компаниям, и что, просто, мне туда не надо. Я целых пять минут поднимался на крутую гору к той военской части, в которой я всегда получаю оружие и обмундирование. Я был уверен в том, что затем меня отправят подальше - куда-нибудь на Голаны (как обычно), но этого не произошло, меня оставили в этой части. Я переоделся в "хаки", получил оружие и заполнил все анкеты, а затем мне показали, где я должен жить. Это был переоборудованный под жилую комнату транспортный контейнер, разумеется, с "удобствами" во дворе. Правда, мне забыли показать, где находится душ - долго же потом я его искал. В этом контейнере уже кто-то жил - я это понял по сумке и по скомканым на ней вещам, и только я расположился, как привели ещё кого-то - такого же мелуимника, как и я. Он приехал из кибуца, расположенного на берегу озера Кинерет. Звали его Хаим. Он оказался неплохим парнем, вот только он немного провисал где-то между душевной простотой и безобидной хитростью. Мы уже успели час с лишним о чём-то проболтать, как в помещение зашёл какой-то сержант (точнее его израильский аналог - "самаль") и спросил: "А где Найф?". Мы с Хаимом переглянулись и вдруг заметили, что на неаккуратно застеленной кровати зашевелилось одеяло, затем оно откинулось, и под ним оказалось чьё-то тело. Потом оно встало, и мы увидели невысокого и худощавого подростка (как нам показалось) - это и был Найф. Мы с Хаимом уже успели пообедать, как я, наконец, решил помыться в душе. Я переоделся в шорты и в футболку, ботинки сменил на резиновые тапки и вышел наружу. Мне нужно было в таком виде пройтись через всю территорию воинской части, чтобы найти помещение казарм. И я нашёл. Я зашёл в подъезд поднялся на второй этаж и обнаружил комноту с умывальниками и душем. Последующие две недели я приходил именно сюда, чтобы помыться и побриться, пока один раз выходя оттуда я случайно не получил по физиономии от одной очень милой и симпатичной девушки, которая внезапно предстала предо мной в "обмундировании Евы", когда я отодвинул защёлку и открыл дверь кабинки душа. Ей тоже нужно было помыться, и она ждала, когда кабинка освободится. Казарма была женской, я прочитал это уже выходя, на полузакрашенной табличке, что была над дверью подъезда. А пока в первый день своего мелуима я вернулся обратно в свой контейнер. Хаим рассказал мне, что заходил кто-то из офицеров и попросил ровно в пять быть на спуске флага и на разводе караулов. Я немного удивился, потому что уже шесть лет хожу в мелуим, и ни разу за это время у меня не было этой формальности. В пять мы с Хаимом пришли на плац и узнали, что развод караулов перенесён на шесть, потому что дежурный офицер задерживается по каким-то неотложным делам. И ещё, оказывается, не только мы проходим мелуим в этой части. Мы познакомились ещё с троими мелуимниками, пришедшими на четыре дня раньше нас. Точнее, это мы с Хаимом оба прибыли не со всеми, а на четыре дня позже - у каждого из нас на то была своя уважительная причина. Я отошёл в сторону, чтобы позвонить домой и сказать, что я в порядке, что прибыл на место без особых приключений, как вдруг наткнулся на командира нашего батальона. Он грозным голосом спросил меня: "Ты где был? Мы несколько часов не можем тебя найти!". Как и положено еврею, я ответил вопросом на вопрос: "Как где?". Затем я должен был ему объяснить, что находился в контейнере возле караульного помещения, в котором меня поселили. И, конечно же, выходил помыться в душевую, минут так на двадцать, но не больше. Он удивился - "В контейнере?". Оказалось, что меня и Хаима он должен был отвезти на стрельбище, чтобы мы проверили оружие, сделали по нескольку выстрелов и убедились в том, что мы забыли, как это делается, а заодно он должен был похвастаться тем, как он сам умеет стрелять. В последствии, через пару дней я увидел, что у него это получается не хуже, чем у меня.
До развода мы успели поужинать и познакомиться с другими мелуимниками. И я и Хаим попали в мелуим не в своё время, и каждый не со своей ротой, и поэтому были с ними совсем незнакомы. Но одного из них я когда-то и где-то видел. Я часто бываю в аналогичной ситуации и тогда начинаю подозревать в себе одно заболевание, называемое у медиков определённого профиля французским словом "Де Жавю". Но и на этот раз мои подозрения развеялись. Мы действительно могли раньше видеться, и у нас осталось много общих знакомых, как в военных оркестрах (ещё в той стране, откуда мы оба сюда приехали), так и среди студентов Киевской Консерватории, в которой я когда-то учился играть на тубе - на такой большой трубе, на ней играют в обнимку (если видели), а он в одном из военных оркестров играл на очень маленькой флете-пикколо - уложенная в футляр она помещается в карман. Мы с ним были из одного города. В той стране он был Игорем, а здесь он вдруг стал Игалем. Приехав в Израиль он устроился работать в полицию, а я - в пожарную команду. Мы с ним болтали без умолку, особенно когда он заступал на пост. А он всегда заступал первым, задолго до того, как я начинал хотеть спать. Конечно же, я мог со всеми пойти смотреть телевизор, но демократическое большенство всегда смотрело только футбол и больше ничего. А я могу смотреть футбол только на стадионе, запасшись пивом и не очень знакомыми девочками (условно говоря). В ту ночь, как и во все оставшиеся, я заступил последним, где мне предстояло поближе познакомиться с ещё двоими, разделившими со мной участь мелуимников. Одного из них звали Шмуликом. Размер его штанов был ещё больше, чем моих. Он был очень разговорчив, и если со мной было невозможно поговорить о футболе, то о Советской Армии он от меня узнал всё, что я знал и вдобавок всё, что ещё ему хотелось узнать: о военных машинах, об оружии, об армейских взаимоотношениях и ещё бог знает о чём. Над нами среди ночи пролетело несколько вертолётов. Я посмотрел вверх и сказал, что это вертолёты "Апачи". Он тоже поднял голову и поправил меня, что это не "Апачи", "Апачи" - сказал он. - "это такие, как я, а эти - тощие, как Арик." - Шмулик кивнул на своего друга, стоящего на караульной вышке. - "Это пролетели "Кобры". И весь мелуим я называл его про себя "Вертолётом "Апачи"
На следующем дежурстве мне пришлось общаться с Ариком. Точнее, говорил только он, а я всё время слушал его жалобы на то, какая у него тяжёлая работа, строгая жена, непослушные дети и какой у него длинный "минус" в банке. О чём он поговорил бы ешё, так это только о футболе и о рыбалке (простите - не со мной). На утро Хаим пришёл к командиру батальона и попросил его, чтобы вместо караульной службы он занимался чем-нибудь другим. Тот его поставил запасным водителем, и ему пришлось спать ещё меньше, чем мне, его отправляли в самые далёкие поездки и в самое неудобное для бодрого самочувствия время.
Через пару дней после моего прибытия в мелуим нас всех собрали, посадили в большой грузовик и отвезли на стрельбище, где почти два часа мы стреляли и проверяли точность прицелов наших "М-16". Первый раз за все шесть лет хождения в мелуим мне пришлось проверять оружие с такой тщательностью. Обычно хватало пяти выстрелов, чтобы убедиться в том, что "ствол" в порядке. Кроме мелуимников с нами приехали на стрельбище и человек восемь, несущих срочную службу, в основном только охраняющих территорию части, и среди них Найф, живущий в контейнере вместе со мной и Хаимом. Отстрелявшись мы снова садились в грузовик. Так получилось, что Найф залезал в кузов передо мной. С его росточком у него возникли некоторые затруднения, и я, будучи позади его, решил ему немного подсобить. Я его подсадил и немного подтолкнул, но только как-то неловко. Он оказался на другом конце кузова на четвереньках. Я не думал, что он такой лёгкий. Всю дорогу назад он на меня дулся. Потом как-то я спросил его, сколько же он весит. Он ответил, что сорок шесть или сорок семь килограмм. Почти в три раза меньше, чем я. Ещё я спросил его за ужином: "Найф - это английское имя?" Он расхохотался, а затем объяснил, что не Найф, а Наев, и это имя встречается только у друзов, но всем удобно выговаривать Найф - ассоциирует с ножём по-английски.
Первая неделя мелуима подходила к концу. Трое мелуимников на выходные отправились в отпуск. Остались только я и Хаим, и ещё несколько человек из срочной службы, среди них Найф. В пятницу вечером на постах были Хаим, Найф и я. Недалеко от части была сефардская сеногога, и, конечно же, в предверии субботы к нам заглянул Умник-Ханука. Он обмотал локоть Хаима кожаной шлейкой с чёрным кубиком, нацепил другой кубик ему на лоб и прочитал молитву. Такая же участь постигла и меня. Затем он попытался проделать это и с Найфом. Тот отбрыкивался от него, как от прокажённого. Умнику-Хануке пришлось объяснить, что не стоит гоняться за друзом и заматывать его в тфилин, у него другая вера.
Ужин в честь наступления субботы был в офицерском отделении столовой. Был накрыт красивый стол, прочитана молитва, зажены свечи и надломлена хала. После ужина вместе со всеми не очень праведными я отправился смотреть телевизор. Но долго мне этого делать не пришлось, началась прямая трансляция футбольного матча, где сборная Израиля играла со сборной Румынии на право участия в Чемпионате Мира. Я вернулся в свой контейнер и открыл книжку. В последние годы все самые интересные книги прочитывались только в мелуиме.
Под утро была моя смена в карауле. Со мной заступили двое несущих срочную службу. С ними я ещё не был знаком, а разговор первым я никогда не начинаю. Не знаю, так уж меня в детстве воспитала матушка. После очередного обхода я зашёл в караульное помещение сделать себе горячий кофе, где один из них занимался тем же самым, и вдруг я услышал: "Мелуимник." Прозвучало как-то безо всякой интонации: не вопросительно и не восклицательно - просто одно слово. Я обернулся, посмотрел на него и прочёл на его лице вопрос.
- Да, я в мелуиме. - ответил я. Мимика у него на лице зашевелилась, как у героя какого-нибудь "пластилинового" мультфильма.
- На месяц. - прозвучало также однотонно и механично из его рта.
- Нет, всего лишь на неполные три недели.
Наш разговор был продолжен примерно в той же манере. Все его вопросы и ответы произносились одним словом и безо всякой эмоциональной окраски, примерно также озвучивались роботы в старых фантастических кинофильмах, но при этом всю эмоциональную окраску и интонацию нужно было читать у него на лице, вглядываясь в глаза, наблюдая за формой губ и за складками на лбу - они плясали, как значки японских иероглифов, которых в школе я не изучал. Мы познакомились. Его звали Нейл. Он с родителями репатриировался из Америки, когда ему было всего лишь два или три. Оказалось, что он профессиональный футболист. Вот только не всем спортсменам удаётся отделаться от армии, и он был вынужден отбывать три года армейской службы, которая скоро подойдёт к концу, и он снова попытаеся вернуться в свой клуб "Макаби - Хайфа".
Через часок за следующей чашкой кофе в караулке я уже сам разговорился с другим напарником по этой смене караула. Он тоже оказался профессиональным спортсменом, но баскетболистом. Он также не отделался от армии, но устроился в ней намного лучше многих, как он считал. Он продавал булочки и "Кока-Колу" в армейском магазинчике, а это лучше, чем копаться в моторах грузовиков и пачкаться в мазуте, или ковыряться в грязи и обезвреживать мины. Эрез (так его звали) разговаривал несколько свободней своего друга и без усиленных упражнений мускулатуры мимики лица - преимущественно о женщинах. А я поддержал эту тему, ведь это было не о футболе и не о рыбалке. Хотя ими обоими футбол был затронут сполна. Ведь предыдущим вечером Израиль с позором продул каким-то там Румынам со счётом 2 - 0. Оба этих моих напарника были просто в трауре. Всю субботу и следующую за ней ночь все мои смены в карауле прошли с ними. В разговорах о женщинах и в расшифровке мимики Нейла. Хаима опять куда-то отправили на большом грузовике, и это в субботу. Он вернулся только на следующий день.
После субботы вернулись все мелуимники, и распорядок смен караулов был восстановлен. Начались дожди и туманы. Если лило, то очень долго и, как из ведра, а если туман - то он укутывал всё так, что рассмотреть что-либо в пяти метрах было просто невозможно. Один раз я вышел в душ и заблудился, чего со мной давно уже не происходило. Туман внезапно рассеялся, когда хлынул ливень. Я обнаружил себя среди грузовиков в техпарке с полотенцем и с подсумком для мыла и мочалки. Потом все шутили о том, как я дважды принял душ. Несмотря на проливные дожди я выходил в душ в шортах и футболке. Все, особенно "аборигены", спрашивали, не холодно ли мне. А я отвечал им, что они вообще не знают, что такое холод. Они на самом деле не знакомы с морозом, им не приходилось водить машину по гололёду, кататься на лыжах, коньках, да и просто бросаться снежками или лепить снежную бабу. Пришлось признать, что сибирские "минус тридцать" переносятся легче, чем украинские "минус пятнадцать", и всё это - намного легче, чем здешние "плюс тридцать пять", что летом. Когда Найф слышал мои восхищения зимними видами спорта, его лицо перекашивалось - ему явно становилось не по себе. Потом он бежал в караулку и срочно заваривал горячий кофе, чтобы согреться после моих рассказов. Примерно в эти же дни мне пришлось узнать, где же находится мужская душевая (после той встречи с красивой девушкой). Она оказалась на последнем этаже мужских казарм. Её продувало насквозь, и вдобавок её почти никогда никто не убирал. Уборку воинской части перегрузили на плечи "гражданских" - у них и так безработица, а у "военных" дел не в проворот, как оно в общем-то и есть. Главной задачей в этой душевой было не поскользнуться и чего-нибудь не уронить на пол. Полы были покрыты слоем мыльной слизи. И мне даже приспичило навести здесь порядок, но в ближайших помещениях я не нашёл ни швабры, ни ведра. Мои намерения оказались неактуальны, так-как мелуим подходил к концу, и не хватало каких-нибудь приключений, и тут вдруг они начались. По округу была объявлена тревога. Два раза в день тщательно проверялась наша готовность, укомплектованность рюкзаков и магазинов с патронами. Были уточнены и расписаны места в грузовиках и вертолётах на случай необходимости покинуть часть. И, что самое неприятное, под угрозой армейского трибунала не разрешалось раздеваться и разуваться, а также принимать душ. Мы спали в ботинках и в обмундировании в течении нескольких дней. И какое счастье, что над Израилем воцарилась зима, и не было жарко, что лили дожди, и не жарило солнце, и не было его слепящего света, так сильно напрягающего глаза. Я вспомнил Советскую Армию, где на протяжении всех учений, будь они несколько дней или три недели, ни разу не предоставлялась возможность принять душ, особенно зимой. И никто никогда не возражал против этого. Кажется, я был тогда лет так на двадцать моложе, и, конечно же, всё проходило для меня как должное.
Отбой тревоги был объявлен вчера, а сегодня я сдал оружие и обмундирование, и проделал весь свой длинный путь обратно домой на автобусах и поездах. Я устал. Дорога была долгой. И ещё в последние сутки я недостаточно спал - всю ночь был в карауле, затем быстро позавтракав поспешил завершить все формальности и удалиться из части, но я знаю, что завтра утром я встану отдохнувшим и пойду на работу. Я соскучился по блеску пожарных машин и шлемов, по своей команде. Мы будем сидеть в комнате за длинным столом и пить кофе, а я буду развлекать всех своими рассказами о мелуиме: о женской душевой, о "Вертолёте "Апачи", о Найфе и о футболисте Нейле, и ещё о столовой, обедая в которой неохотно думаешь о своей профессии - там всё так наперчено, что хоть пожарных вызывай, во рту жжёт. А потом пойдём резаться в биллиард, если не поднимут по тревоге, и дай бог, чтобы только она была ложной. Или же будем смотреть новости по телевизору. Там обязательно где-нибудь что-нибудь горит, и это гасят. Потом, конечно же, приедет офицер из управления пожарной службы округа, и начнётся "разбор полётов" после всех состоявшихся пожарных произшествий по округу и по стране. А я буду сидеть и рисовать чёртиков, потому что слушать его очень быстро надоест, к тому же окажется, что многое из того, что он будет говорить, я уже много раз слышал в различных интерпретациях. Потом всем отделением будем мыть каждую пожарную машину и проверять её комплект, а затем убирать территорию нашей бригады. И таковой будет рутина каждого дня, не считая выходных и отпуска, на который я куда-нибудь обязательно смотаюсь - в какую-нибудь далёкую страну, а затем снова будут пролетать один за другим будни, пока, наконец, я не обнаружу у себя в почтовом ящике жёлтенький ковертик с повесткой - в мелуим.