Бугровская Арина
Не плачь, моя белая птица

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    18+Барин наигрался. "Надоела... Старая уже...". Из дома мать гонит. А под сердцем теплится новая жизнь. Как найти выход одинокой Маняше, когда кажется, что кругом тупики? Красавице Ерине нужно выжить самой и сестру защитить, ведь её принудили занять место искалеченной девушки. Какова цена, которую придётся заплатить? У Сони, кажется, вся жизнь впереди. Счастливая жизнь, ведь она дочь богатых помещиков. Так почему же и ей так сложно? Гордые и эгоистичные господа Ливасов, Гружева, Ночаев имеют, кажется, всё. Даже то, что по закону человеческой морали не должны иметь. Но им мало. Смогут ли они отнять у невинных девушек их чувство собственного достоинства и девичью гордость? А остальные? Варя, Андрей, Николай... Они лишь свидетели этого противостояния, или станут на чью-то сторону?
  Предисловие
  События крепостного права давно в прошлом. Все факты унижения крестьян я узнавала из интернета, старалась проверить каждый в разных источниках. Имена, фамилии вымышлены, все совпадения случайны.
  
  
  Каждый человек желает себе благополучия. И стремится жизнь приблизить хоть немного к своему представлению о счастье. И начинает: кто-то строить, кто-то плести, кто-то усесться на шею ближнему и его понудить сделать свою жизнь удобнее, а кто-то только собирается начать, вот-вот возьмётся, с понедельника.
  А потом из отдельных жизненных лоскутков складывается общая картина.
  На каждой странице огромной книги истории она разная. Может, были светлые благополучные времена. Но, оглядываясь в прошлое, всё больше видятся горькие и трудные.
  Но и в горечи можно найти радость, ведь она, хоть и горькая, но жизнь. Наша жизнь. Единственная.
  1 Несколько лет назад
  - Иди-ка сюда, я тебе волосики заплету.
  Девочка послушно повернулась спиной.
  Старая Гапка скрюченными пальцами развязала обрывок верёвки.
  - Во как растрепалась. Нехорошо так-то девке. Девка, она должна быть аккуратной.
  Редкозубый гребешок прошёлся по голове. Девочка болезненно охнула.
  - Что ты?.. Я ж, вроде, не деру.
  - Это я так...
  Гапка продолжила, но вот он ответ - на гребешке. Клочья длинных волос сползали вместе с расчёской.
  Теперь уже Гапка охнула. Про себя. Она перепугано провела старческими пальцами по нежным волоскам, чуть-чуть потягивая их. Светлые пряди оставались в коричневых пальцах.
  "Сколько же?.. Она, либо, всё выдрала?"
  Раз, другой... Гапка всё тянула и тянула, бросала к себе на колени. Волосы не держались на голове. Но с каждым разом в пальцах их становилось всё же меньше.
  "Останутся..." - отлегло немного.
  Старуха раздвинула пряди, прищуренными глазами попыталась осмотреть воспалённую кожу. А что смотреть? Лысина, размером с некрупное яблоко, ярко выделялась даже при тусклом свете лучины.
  - Это барыня тебя за волосся оттаскала?
  - Да...
  - Во и как девке дуркой не стать? - не выдержала Гапка, воскликнула горько в сторону. - Сколько эта голова терпела тумаков и щелчков? Давеча в стенку её зашвырнула, так опять затылком треснулась... Вас бы так, окаянных, - добавила совсем тихо. - За что она тебя?
  - Не знаю...
  - Девки, за что её? - обернулась Гапка к сенным девкам.
  Те укладывались на свои лежанки. Ночь. Скоро спать.
  - Я видела, - откликнулась Дунька. - Барин велел кружку вина принесть. Она её и разлила. На кровать.
  - На кровать?
  - Ну да. Он уже лёг. А потом пить захотел. Вот и приказал. Хотела я принести, а он не разрешил, сказал пусть эта приучается. Большая, мол... Только чудно как-то.
  - Что чудно?
  - Он, барин-то, как будто нарочно её под руку толкнул.
  - Да, толкнул, - подтвердила девочка. - Вот так, - стала показывать.
  Но на неё особо не смотрели. Что тут показывать? И так ясно.
  Гапка засомневалась:
  - Зачем барину обливать свою постель?
  - Не знаю, - пожала плечами Дунька, - может, мне и показалось. Только он не свою сторону облил, а другую. На которой барыня спит.
  Задумались.
  - Что-то у них недоброе происходит.
  - Может, он шутит над нею так-то?
  - Может, и шутит... Кто их знает?
  - Не-а. Он как будто на неё злится. В глаза ей "дорогая", да "как вам спалось?", а у самого взгляд недобрый.
  - Ага, всё колупнуть старается.
  - А барыня беситься стала. Тоже, небось, нелюбо, когда то постель облита, то ещё что. А давеча на платье наступил грязным башмаком...
  - Ладно, девки, тихо, - проворчала старая Гапка. - Не шумите, услышит кто. Не наше это дело, что там у хозяев делается.
  Девки замолчали, улеглись на свои лежанки, укрылись тряпками.
  Старуха тоже легла. Девочка прижалась к её костлявому боку, притихла.
  - Ну, чаво тебе рассказать?
  - Расскажи сказку. Про золотое пёрышко, - попросила Дунька из своего угла.
  - Во! Я у тебя спрашивала? Ну да ладно, слушайте...
  ... Пошёл Иван - крестьянский сын...
  - Гапка, - перебил вдруг тихий голосок девочки.
  - Что, милая?
  - А мамка за мной когда придёт?
  Гапка долго не отвечала.
  - Не придёт она...
  - А тятька?
  - И тятька не придёт.
  - А Сенька?
  Сенька - старший брат. И он не придёт. Но в третий раз повторить это Гапкин язык не повернулся.
  - Кому ж их продали? - донёсся с невидимой лежанки девичий голос.
  В ответ молчание. Никто не знал.
  - В город кому-то, - вздохнула Дунька.
  - Они совсем-совсем никогда не придут? - девочка приподняла свою побитую голову со старого тулупа.
  - Спи, Марфушка...
  2
  - Дорогая, Вы, кажется, искали себе новую девку на кухню? - попыхивая сигарой и уставясь в газету произнёс Владимир Осипович.
  - Не знаю, я ещё не решила, - Ольга Павловна задумчиво смотрела в окно.
  Весна уже заглянула в помещичью усадьбу Дымово, подсушила дорожки, брызнула первыми цветами, развесила зелёную вуаль на деревья.
  - Объявление. Продаётся вдова - 33 года, всю чёрную работу умеющая, и девки 16 и 11 лет, к учению понятные, хорошего поведения...
  - И кого же из троих Вы видите на нашей кухне?
  Но Владимиру Осиповичу уже надоело заниматься хозяйскими вопросами, поэтому он ничего не ответил и перевернул страницу.
  Молодая супружеская чета Ночаевых сидела на веранде своего дома. Не дождавшись ответа, Ольга Павловна вновь обратилась к своему утреннему кофию, протянула тонкую бледно-розовую руку с длинными пальцами к пирожному, долго выбирала, откусила кусочек без аппетита, положила на тарелку. Скучно.
  Перевела взгляд на мужа. Тот всё ещё что-то читал, теребя щегольские усики.
  Ольге Павловне стало неприятно, она отвернулась.
  Что с ней происходит? Почему вид собственного мужа всё чаще вызывает такие чувства? Думать об этом не хочется. Поэтому сказала первое, что пришло в голову, лишь бы уйти от неприятных мыслей.
  - Сонечка окончила пансион, я уговорила маменьку и папашу позволить ей у нас летом погостить.
  - Конечно, дорогая. О, послушай, на Гаити восстали рабы под руководством Туссен-Лувертюр, - Владимир Осипович по слогам прочитал трудное имя, - против французов. Испанцы пообещали им помощь. Подумать только! Ну, думаю французы их быстро усмирят. Этого... как его... - Владимир Осипович нашёл нужное место и вновь с трудом прочитал, - Туссен-Лувертюра - казнить принародно, чтобы неповадно было.
  Вопрос, кажется, был решён, и Владимир Осипович вновь перевернул лист.
  Дверь на веранду чуть скрипнула и к супружеской чете молча приблизилась нянька с младенцем на руках.
  - О, мой дорогой, здравствуй! - Ольга Павловна нежно провела пальчиком по бархатистой щёчке ребёнка.
  Малыш скривился, поморщился, зачмокал губами и чихнул.
  - Как ему спалось?
  - Хорошо, барыня, спали.
  Владимир Осипович лишь мельком взглянул на сына.
  - Ну, ступай, - Ольга Павловна чуть задержала взгляд на белой пене кружевного мягкого белья, в которой уютно лежал малыш.
  Нянька ушла.
  - А вот ещё: "Продаются три девушки видные четырнадцати и пятнадцати лет и всякому рукоделию знающие...", - Владимир Осипович зевнул и отбросил газету.
  - Дорогая, нынче Ливасов звал меня к себе отобедать, обещал щенков показать. Отменные у него гончие. Ну, да не удивительно, говорят, крепостные бабы особо откармливают...
  Владимир Осипович осёкся, взглянув на жену, и замолчал.
  На секунду Ольга Павловна почувствовала крайнее отвращение к недосказанному. Она нахмурилась, пытаясь понять, что же всё-таки имел в виду муж, но переспрашивать и уточнять не стала.
  Владимир Осипович ушёл одеваться к Ливасову.
  Молодая женщина осталась одна. Она замерла, уставясь в далёкую точку за окном, пытаясь вернуть себе хоть какое-то подобие доброго настроения. Не получалось. Встала. Пора заняться делами.
  Пошла к себе в комнату, села за секретер. Ну и с чего начать? Хозяйственная книга, в которой статьи доходов и расходов она хоть немного пыталась привести в порядок, лежала раскрытая, вчерашняя запись в ней всё ещё была незакончена. Но есть другое срочное дело - ежедневный отчёт о ведении хозяйства тётушке мужа, Глафире Никитичне. "Помещица Салтычиха...", - так про себя называла Ольга Петровна эту властную женщину, от которой они с мужем очень и очень зависели.
  Собственно, их поместье и все двести душ крепостных, за исключением приданого Ольги Павловны, это бывшая собственность Глафиры Никитичны. Выделила она эту небольшую часть своего имущества единственному племяннику, когда он решил оставить службу, жениться и заняться сельским хозяйством.
  Основная же часть огромного состояния Глафиры Никитичны со временем тоже перейдёт к ним. Пожилая пятидесятилетняя тётушка не скрывала своих намерений. Но перейдёт и перешла - две большие разницы, и Ольга Павловна эту разницу прекрасно улавливала, в отличии от мужа. Тот был уверен в неотвратимости своего будущего богатства и над нынешним своим состоянием не очень-то и хлопотал, не желая, по-видимому, разменивать себя на пустяки.
  Эту уверенность внушало особое расположение бездетной вдовы к единственному сыну погибшей сестры.
  Более двадцати лет назад родители Владимира Осиповича погибли, переправляясь в повозке через замёрзшую реку, возница не заметил в сумерках полынью. Случилось это, когда они ехали гостить как раз к Глафире Никитичне, недалеко от её усадьбы. Маленького Володю чудом спасла Акулина Грамкова, крепостная...
  - Барыня, Сергей Никифорович пришли-с, - горничная отвлекла Ольгу Павловну от раздумья за что же взяться вначале, и вопрос решился в пользу третьего, и снова неприятного для молодой женщины дела, ежедневные решения различных вопросов с управляющим.
  - Проси...
  3
  Матрёна и Силантий уж устали удивляться, что такая дочка у них получилась. У них, простых крестьян, чьи руки, вскоре после стремительной юности, опускались чуть ли не до колен и становились квадратно-огромными и коричневыми. Чьи спины закруглялись и ссутуливались, покорно подстраиваясь под тяжёлые ноши. Чьи лица заморщинивались красно-коричневым от попеременно меняющих друг друга зноя, мороза и ветра, которые бьют в эти лица, радуясь тому, что они всегда беззащитные.
  Удивляться удивлялись, но и память ещё не совсем отшибло. Помнил Силантий васильковые огоньки в глазах молоденькой Матрёнушки. Жаль, что они скоро погасли.
  Помнила и Матрёна стройный стан своего Силантия ещё до того, как жизнь пригнула его к земле.
  Так что, удивлялись больше из скромности. Ведь, язык не повернётся сказать, что такая вот снегурочка вся в мать. Или в отца. Легче плечами пожать, мол, сами не понимаем, что за девка такая выросла.
  Назвали Гликерией, но простое имя Лукерья к ней никак не закреплялось, а стар и млад звал её ласково Лушей.
  Единственная доченька - ягодка, у отца с матерью. Остальные детки не выжили, умерли ещё во младенчестве. А эта, махонькая, ухватилась за жизнь тонкими пальчиками, и никакие хвори не смогли эти пальчики разогнуть.
  Но и берегли Матрёна и Силантий свою девку, как зеницу ока.
  В помещичью деревню Дымово они прибыли сравнительно недавно, как часть приданого Ольги Павловны. Им выделили крайнюю халупу, за которую теперь приходилось отрабатывать барщину на один день в неделю больше положенного. Бурёнку и старого Лысика пригнали с прежнего места. Как без коровы и лошадки? Завели поросёнка, кур. Вот и всё хозяйство.
  С соседями познакомились быстро, люди они были добрые, а те, в свою очередь, рассказали о нравах бывшей хозяйки. По всему выходило, лютая баба.
  Облегчённо вздохнули, что не к ней попали и стали жить.
  А как жить? С утра до позднего вечера на барщине, а Луша всё одна дома. И такая разумная: и приберёт, и похлёбку сварит, и на огороде покопается. Очень уж родителей жалела, старалась, чтобы им легче было, чтобы хоть дома отдохнули.
  А Матрёна и Силантий не знали, радоваться или печалиться, глядя, как подрастает их родная кровиночка. Крепко красивая выходила. Глаза, что небушко в ясную погоду, бровки тёмные, личиком бела, а коль летом загорит, то и это ладно получалось. Опасаться стали недобрых глаз, боялись девку на улицу лишний раз выпустить. Но, опасайся - не опасайся, а годы идут. Того и гляди, придёт пора на барщину и её снаряжать. Эх, жизнь...
  4
  - Неужели сам научился? - удивлённо посмотрела на пастушка Луша.
  - Да как сам? Присматривался, как покойный Макарыч играет. И стал пробовать.
  - Не, я не слыхала, как покойный Макарыч играет. Нас тут тогда не было.
  Бурёнка последнее время стала показывать строптивый нрав, могла и удрать из стада, повернуть и прибежать домой, вот Луша и приноровилась каждое утро гонять её на луг.
  Пастушок Стёпка идёт, на самодельной дудочке играет. Свирелька называется. И Луша рядом идёт, Бурёнку хворостиной подгоняет, свирельку слушает. Так ласково звучит, что душа поднимается к небу и там, раскинув крылья, летит вместе с облаками. Коровы идут, то ли слушают свирельку, то ли им до неё дела нет - неясно.
  Стёпка сирота. Одежда вся латаная-перелатанная, даже непонятно, какой кусок от первоначальной ткани остался. Сквозь дыры выглядывают худые плечи, располосованные старыми шрамами.
  - А ты где живёшь? - поинтересовалась Луша.
  Дымово - село большое, Луша ещё только на своём краю немного людей знает.
  - Дак, с коровами я.
  - С коровами живёшь? - девочке захотелось прыснуть смехом, но сдержалась. Поняла, что фраза смешной только кажется.
  - На барском скотном дворе. Сначала я у Макарыча жил, а как его не стало, перебираюсь как-нибудь. А ночевать разрешают в коровнике. Зимой, правда, холодновато бывает, но как только скотницы уходят на ночь по домам, я бросаю солому в угол, и там сплю. Возле коров не так холодно, а если в солому зарыться, так и вовсе тепло.
  - Ну да... - неуверенно протянула Луша и посмотрела на пастушонка.
  Худая шея торчала из рубахи. Как-то уж очень она голая. Где такой зимой согреться.
  Но лицо светлое, чистое. Глаза большие и серьёзные.
  - Ну, а теперь - почти лето. Теперь не замёрзну.
  - Теперь не замёрзнешь, - засмеялась довольная Луша.
  Познакомились Луша и Стёпка этой весной.
  Пошла Луша на речку бельё полоскать. Хоть матушка строго-настрого запретила ей это. Ледок стал ненадёжный. Но Луше показалось, что с утра мороз покрепчал, подумала, что теперь можно, раз мороз. Оказалось, нельзя.
  Она, может, и не провалилась бы, да на самый край проруби стала. Лёд и треснул, отломился кусок, на котором девчушка стояла. Ахнуть не успела, как по пояс в ледяной воде оказалась. Схватилась за край проруби, хотела вылезти, а край снова отломился. Она опять в воде. Испугалась, а народу - никого. Ей бы кричать, может, кто-нибудь и услышал, а она постеснялась. Так, тихонько пробормотала "Помогите!", но это больше для порядка и себе под нос.
  Но тут сани на берегу показались. Обрадовалась сначала Луша, но потом увидела незнакомого паренька, которой соскочил на ходу с саней, схватил вилы и с вилами к ней.
  Глаза огромные, лицо мрачное, и вилы ещё зубьями угрожают. Подумала, что сумасшедший какой-то собирается её вилами в проруби окончательно погубить.
  Но паренёк бросился животом на лёд, вилы положил поперёк:
  - Хватайся за палку, - приказал.
  Она и схватилась. Он с одной стороны держит, она с другой подтягивается. Но сил не было окончательно вылезти, мокрая одежда тянула вниз.
  Тогда парень сам чуть ли не в полынью залез, Лушу за шиворот стал тянуть. Как лёд выдержал и вилы, и Лушу, и парня? Все легли своим весом, но как-то выдержал.
  Уже потом парень Лушу, как мешок с горохом, стал по льду тянуть, не давая встать. И сам ползком. Так и выбрались на берег.
  Лошадка смирно стояла всё это время, равнодушно наблюдая за барахтающимися маленькими людьми. Зато потом честно и скоро поспешила туда, куда правил паренёк.
  - На, накройся, а свою шубу скидай, - парень снял с себя рваный тулуп и кинул Луше. Вот тогда-то девочка впервые и заметила его худую шею, потому что под тулупом у него была только простая рубаха.
  - Не-е-е м-могу, - тряслась Луша.
  - Можешь, быстро, - приказал он.
  Луша непослушными руками кое-как скинула с себя мокрый тяжёлый овчинный полушубок и укуталась сухим тулупом.
  - А ты к-как?
  - Ничего, я привыкший.
  - А ты з-з-знаешь, г-где мы живём?
  - Возле Матвеевых?
  - Угу.
  Парень проводил Лушу до самой двери и только тут разрешил вернуть тулуп.
  - М-матери моей не г-говори, если ув-в-видишь, - попросила Луша, но парень ничего не ответил, отвёл глаза.
  Луша полезла на печь. Вскоре и перепуганная мать прибежала. Сказал, всё-таки.
  Мать повытаскивала из печи томившиеся в тепле чугунки, и дочку туда, на место чугунков. Луше сначала и хорошо было, согрелась, наконец, но потом чуть душа не вышла вон, до того тяжко стало от жара. Просто почувствовала, как душенька её молодая уже и расставалась с телом, но зацепилась за самую макушку. Терпела Луша, терпела, а потом заснула. А когда проснулась, мать с отцом её из печки вытащили, да в баню понесли, окончательно уморить решили, думалось слабой Луше.
  Но нет, выжила, не чихнула даже на следующий день.
  Представлялось тогда, что и паренька кто-нибудь обогрел. Ведь не сухой тулуп надевал на себя. После мокрой Луши и тулуп вымок. Но долго его не видела, спросить не могла.
  А потом, когда коров стали гонять в поле, узнала в пастушке своего спасителя, здороваться стали.
  Мать и рассказала, что того Стёпкой кличут. И сирота он.
  А Бурёнка молодец, вовремя характер показывать стала. Так думалось Луше. Уж очень приятно свирельку послушать. Вот и стали по утрам ходить вместе.
  На лугу сели, как в последнее время всё чаще случалось, рядом на пригорке. Коровы привычно занялись своими коровьими делами. Сзади осталось село Дымово, неподалёку и чуть в стороне зеленел лес, а прямо перед глазами раскинулись цветущие родные просторы. Хорошо!
  Луша передала узелок с тремя картофелинами и краюшкой хлеба.
  - На, мать наказала тебе отдать.
  Стёпка взглянул равнодушно.
  - Вечером приходи пораньше, я спеку, вместе съедим.
  - Ладно, - обрадовалась Луша приглашению.
  Стёпка вновь заиграл...
  Ночью лёжа на печке, Луша думала о прошедшем дне. Мысли перескакивали с предмета на предмет, а потом и вспомнилось... А как же Стёпка тогда, весной?
  В мокром тулупе, в холодном коровнике, один. Представила его в соломе, замёрзшего, никому не нужного. Сердце потяжелело от острой жалости. Страшно быть одному. Страшно быть сиротой.
  5
  - Голубчик, Афанасий Петрович, откушайте ещё и грибочков, - потчевала своего давнего приятеля Глафира Никитична.
  - Не изволь, матушка, беспокоиться, всего отведаю, - немолодой помещик был частым гостем и уже давно чувствовал себя в Дубравном свободно.
  - Ещё рюмочку, - не отставала помещица.
  - С удовольствием, только ежели с Вами.
  Глафира Никитична согласилась составить компанию.
  Какое-то время слышался лишь звон посуды и хруст пережёвываемой пищи.
  На дальней конце стола сидела поникшая девушка в тёмном платье, волосы её были спрятаны под старомодный чепец. Она едва притрагивалась к пище и совсем не участвовала в разговоре.
  - Ох, уж эти свободные нравы, - через некоторое время продолжила помещица прерванный разговор. - Это ещё ангельское терпение и милосердие у нашей матушки, милостивой государыни.
  - Что верно, то верно, - согласился изрядно покрасневший от крепкой наливочки Афанасий Петрович.
  - Подумать только, саму царскую власть надумал критиковать! Это же до чего докатиться можно!
  - Это вы про вольнодумца Радищева? Ну и докатился. Теперь в остроге десять лет пусть посидит, подумает.
  - И пусть благодарствует, что милосердная наша государыня отменила его казнь. Крепостные, видите ли, страдают. А кто они такие, эти крепостные?
  - Грязь, - привычно угодил словом Афанасий Петрович.
  - Хуже грязи. Тьфу! - Глафира Никитична почувствовала привычное раздражение.
  - Однако, мне пора. Нынче ещё на поля надо съездить.
  - Ну, что же, оно езжайте, ежели пора, но только завтра вечером непременно ко мне на ужин, - согласилась помещица и позвонила в колокольчик.
  - Проводи господина Овчакова, - приказала горничной.
  Когда гость вышел, Глафира Никитична вдруг проворно вскочила, приблизилась к двери, за которой только что скрылись помещик и горничная и, нимало не стесняясь сидящей девушки, стала откровенно прислушиваться, что происходит в прихожей.
  Девушка ещё ниже опустила голову.
  - Варя, иди сюда, - прошипела ей вполголоса Глафира Никитична.
  Та покраснела, но послушно приблизилась.
  - Глянь-ка, что там делают эти... - помещица почти вытолкнула девушку в дверь.
  В прихожей разомлевший помещик прижал перепуганную горничную в самый угол. Увидев вошедшую девушку, Афанасий Петрович смущённо крякнул и поспешил на улицу.
  Не успела закрыться за ним дверь, как показалась Глафира Никитична.
  Цепким взглядом окинула присутствующих.
  Бледная горничная стояла у вешалки, прижав руки к груди, рот её некрасиво кривился в каком-то немыслимом напряжении.
  Варя боялась поднять взгляд на свою благодетельницу. Она уже присутствовала на похожих сценах, и от одного предвидения дальнейшего ей становилось дурно.
  - Ну, я так и знала, змеища подколодная, - начала Глафира Никитична, медленно приближаясь к горничной.
  - Барыня, миленькая, ничего не было, - девка бросилась ей в ноги.
  - А раз ничего не было, чего тогда боишься? - помещица говорила почти ласково, но белые глаза выдавали её бешенство.
  - Глафира Никитична, матушка родненькая, - Варя и сама не понимала, как бросилась к помещице, схватила её за руки и стала неистово целовать, не давая этих рукам вцепиться в девушку, - видела. Афанасий Петрович поправлял у зеркала сюртук. Агаша держала шляпу. Ничего не было.
  На секунду показалось, что помещица ударит свою крестницу. Но, похоже, опомнилась.
  - Ступай, заступница, - с раздражением бросила той. - И без тебя разберёмся.
  Варя ушла, беспомощно оглядываясь на Агашу. Но и у Глафиры Никитичны пыл поугас.
  - Пошла прочь, паскуда.
  Девушке дважды не пришлось повторять.
  Глафира Никитична тяжело опустилась в кресло.
  Столько лет уже смотрит она на своего соседа и не понимает, чего он ждёт.
  Овдовела она много лет назад. И все эти годы Афанасий частый гость, преданный друг, интересный собеседник, советник во всех делах. И только-то? А она ведь не молодеет. И с каждым годом всё тяжелее смотреть на себя в зеркало. Столько лет потеряли, а могли бы жить и жить. Два поместья кабы объединить, вот сила была бы. Но он, похоже, не понимал своего счастья.
  А эти девки бесстыжие, так и вертятся, зубы скалят, завлекают. Молодые, свежие. Где тут мужику устоять?
  Глафира Никитична в бессилии замычала сквозь сжатые губы.
  Кажется, вот только что и она была прекрасной юной девушкой. Потом женой. И добрый приятель её мужа, молодой помещик Афанасий, оказывал ей знаки внимания. И она их со смехом принимала, насколько может принимать ухаживания молодого человека замужняя дама, не уронив себя в глазах общества.
  И немного знаков внимания принимала втайне от глаз общества. И особенно от глаз собственного мужа.
  А когда стала вдовой, отгоревала положенный срок и стала ждать предложения руки и сердца. Вот до сих пор и ждёт.
  Эх, кабы вернуть ей годков двадцать назад.
  6
  Из открытого окна тянуло прохладой. Может, и не следовало находиться у него так долго, но Варя никак не могла побороть сковавшее её оцепенение. Так и сидела, кутаясь в тёплую шаль, слушая трели соловья и глядя в залитый лунным светом сад.
  Такая ночь сказочная. Узкие извилистые дорожки едва угадывались в ночном полумраке, и Варе казалось, что теперь по ним должны бродить другие существа. Днём туда-сюда бегают она, Глафира Никитична, многочисленная дворня, садовник со своими инструментами. А сейчас время для других созданий. И под сладкозвучные песни соловья представлялось Варе, что вот-вот покажется стройная фигура в длинной белой рубахе и с распущенными зелёными волосами русалки.
  Девушка задумалась, куда бы та могла направляться? Искать своего милого, конечно. Злые люди их разлучили, потеряли они друг друга, вот и ищет...
  Издалека послышался чей-то вопль и залаяли собаки, нарушая очарование. Варя очнулась. Встала, закрыла окно. Но не поспешила лечь. Есть ещё дело.
  Конюх Андрей. Сидит сейчас возле свинарника наказанный. Руки и ноги в деревянной колоде крепко закованы. Рядом приставлен сторож, чтобы никто не посмел тайком воды принести.
  Но Варя видела, как поздно вечером сторожа сменились. И теперь караулит дед Перепёлка. А дед этот добрый знакомец Вари. Вот она и решила дождаться ночи и сходить к конюху, отнести воды и хлеба кусок.
  Теперь уже пора.
  На всякий случай тихонько, не зажигая свечу, прошла к комнате Глафиры Никитичны. Луна чуть освещала помещичий дом и изнутри, щедро вливаясь своими голубоватыми лучами в окна. Всё тихо. Девка Марфушка спит на полу под дверь на случай, если понадобится хозяйке. Лучшего времени не будет.
  Варя вышла в сад. Оглянулась на своё окно. Теперь там пусто. Усмехнулась. Вместо русалки идёт по садовой ночной дорожке она. И не суженого ищет, а бутыль воды и хлеб несёт несчастному.
  - Стой, хтой-та? - послышался чуть дребезжащий голос Перепёлки.
  - Это я, дед, не шуми.
  - Варвара Сергеевна, никак?
  - Да.
  - Да что ж вы в потёмках-то? Ай огонь какой зажечь?
  - Не надо.
  - А то и верно. Луна какая! Всё видать и без огня.
  Варя подошла к пленнику. Руки-ноги закованы, голова опущена на грудь. Длинные прямые волосы скрывали лицо.
  - Эй! Андрей! - позвала Варя.
  Тот поднял голову, посмотрел на девушку и вновь опустил беспомощно и безнадёжно.
  - Ну чаво ты? Чаво ты? - засуетился дед. - Ну наказали, бывает. Сейчас водички попьёшь - полегчает.
  Но Андрей больше не захотел смотреть на Варю.
  Девушка растерялась.
  - Дед, возьми. Дашь ему, - протянула она свои подношения старику.
  - Дам. Идите, Варвара Сергеевна, не беспокойтесь. Дам. А вы идите, а то простудитесь, - повторял дед чуть суетливо.
  Варя повернула назад к дому.
  - Ну чаво ты? - с досадой обратился Перепёлка к Андрею. - Во, барышня пришли к нему, а он видите ли нос воротит.
  - Вот именно, что "барышня". Не надо мне их барских подачек.
  - Ишь ты какой! Не надо подачек! Вот за твою гордость, Андрюха, и попадает тебе без конца. А надо проще быть. Где промолчать, а где хозяйке лучше на глаза не попадаться. А ты всё с норовом, да с нахальством. И барышню напрасно обидел. Хорошая она.
  - Может, сейчас и хорошая, а вот станет хозяйкой над нами, сама за плеть возьмётся, да по нашим спинам пройдётся с удовольствием.
  - Ну ты тоже, под одну гребёнку всех не стриги. Разные люди есть и среди их, и среди нас, крестьян. А у ней, коли хочешь знать, жизнь тоже не сахар.
  - Прям, не сахар.
  - А вот испей водицы, да хлебушек пожуй, а я тебе расскажу.
  7
  - Я-то у её родителей много лет служил. Может, лет тридцать. Как теперь посчитать? Да, считай, что долго. Хорошие люди были, хоть и баре. Не кривись! Хорошие! Правда, не шибко богатые. Я да Агаша у них служили. Та, что теперича в горничных у Глафиры Никитичны. Не-е, было еще немного людей, но тех продали после смерти хозяев в разные места. Теперь, можа, и не увидимся никогда. А хозяев тогда, Вариных родителей, получается, одного за другой горячка унесла. А Варвара Сергеевна училась как раз. В пансионе для благородных. Да... Шибко убивалась она. Сиротой осталась. А я вот что замечаю, коли родители добрые, так и дети хорошие получаются. А, коли дети непутёвые - смотри на родителей - тама непутёвость начинается.
  - Неужто всегда?
  - Не, не всегда. Но часто.
  - Дай ещё попить.
  - На, пей. Да и хлеб кусай. Силы тебе тоже терять не надо. Барыня, може, завтра отойдёт, отпустит.
  - А зачем мне силы? На барыню работать?
  - Не знаю. Но коли дадена сила, значит напрасно её расходовать не след.
  Андрей помолчал. Дед Перепёлка немного погодя продолжил делиться воспоминаниями.
  - Ну, значит, определили Варю, то бишь Варвару Сергеевну к нашей помещице. Та ей крёстная, кажись. Нас с Агашей тоже направили сюда. Да-а-а, вот когда поняли мы по чём фунт лиха. Я-то что? Я старый уже, у меня хошь завтра жизнь отбирай - пожил уже. Даж не пикну, пойду дале.
  - Куда это ты дале пойдёшь, если у тебя жизнь отнимут?
  - Небось Господь куда-нибудь направит.
  - Ну-ну.
  - А вот вас, молодых, жалко. Варвара Сергеевна, вроде в барских хоромах, а смотрю и думаю, что жизнь её тяжелее будет, нежели у крестьянки крепостной. Та хоть придёт домой с барщины и, вроде, свободна. А Варе нет свободы ни днём, ни ночью.
  - Чем же её, интересно, закабалили?
  - Невжель не понимаешь?
  - Да понимаю... Это я так. Из упрямства больше.
  - Во-во. Не приведи Господь у таких благодетелей быть в нахлебниках.
  Андрей задумался. Дед тоже помолчал, потом про Агашу вспомнил.
  - А на бедную Агашу иной раз страшно глянуть. Барыня на неё совсем зверем кидается. Давеча ей волосья ни за что выдрала. Так и норовит девку обидеть.
  - Известно за что.
  - Известно. Не родись красивой, как говорится.
  Дед Перепёлка устал стоять, нашёл в свинарнике ведро, перевернул его вверх дном, сел около Андрея.
  - Сейчас мы с тобой моим хлеб-солью пообедаем, - полез за пазуху.
  - Да сам ешь, - засмущался Андрей.
  - Чего это я буду сам есть? Или я ненасытная утроба? Только знаешь что? - дед отложил свою снедь, - думаю, тебе, пока ночь и никого нет, надо по нужде сходить.
  - Да не мешало бы, только вот руки-ноги заняты.
  - Ничего, зато у меня свободны.
  8
  Отца своего Ерина не знала. Не было у неё отца.
  Когда девочка достаточно подросла, чтобы понять, отчего так бывает, вздохнула и стала жить дальше, у матери не спрашивала.
  Подолгу вглядывалась в черты своего лица, пытаясь найти ответы в зеркале. И зеркало ей льстило. Навевало самые романтические мысли.
  Тонкие чёрные брови, лицом чуть смугла. Карие, почти чёрные, живые глаза, опушённые густыми длинными ресницами. Прямой, чуть с горбинкой, нос.
  Ничуть на мать не похожа. И, хоть мать уже стара, почти тридцать лет уже, но трудно представить, что даже в молодости её тусклые волосы были чёрными и шелковистыми, а тонкие бесцветные губы алыми и пухлыми. Нет, она точно не в мать.
  Значит, в отца. И тут уж её воображение уносилось далеко из тёмной тесной горенки, которую она делила с двоюродной сестрой.
  Не может быть, чтобы такой стройный стан и горделивую осанку передал ей кто-то из деревенских мужиков. Нет. В душе цвела уверенность, что значительно выше. Неизвестно, до каких бы высот унеслась Ерина на крыльях тщеславия, если бы не в сердцах сказанная бабушкой фраза.
  Как-то шли они с вдвоём из леса, тащили на спинах по вязанке хвороста, а навстречу скакал на рыжем коне конюх Андрей. Тут бабушка и уловила слишком пристальный взгляд своей внучки на всадника, покачала головой:
  - Цыганская кровь.
  Вот так и обрезала старушка крылья у Ерининых грёз.
  Тогда она не отстала от бабушки, выпытала всё, что от неё скрывали, как говорится, раз начала, так рассказывай до конца.
  Но бабушка сама толком ничего не знала.
  Ушёл очередной цыганский табор в небо. Или куда они обычно уходят? А у молоденькой Фёклы живот стал расти не по часам, конечно, но неотвратимо. Стала допытываться у дочери, та и призналась, что цыган один понравился, Михаилом звать. Вот и всё. Больше того Михаила никто и не видел. Но что он из себя представляет, можно догадаться, глядя на Ерину. Видный, судя по всему, был мужик.
  А Фёкла осталась без мужа. Она и так была не весть какой красавицей, от желающих в жёны взять не шибко отбивались, а с дитёнком на руках, вообще не осталось надежды.
  Старики-родители не сильно упрекали непутёвую дочь. Что теперь делать? Не убивать же? А Ерина росла-подрастала.
  Соседушки иной раз не прочь были окатить её грязью. На Фёкле наловчились. Та безответная, голову опустит и терпит, вот и Ерину, следом за матерью, окатывали, бывало. Но как-то к ней ничего не прилипало, уж больно девка статная и гордая вышла. Соседушки и замолчали. Что было, то прошло. Своих забот хватало. Да и не по себе соседушкам иной раз становилось, когда чёрные глаза из-под таких же тёмных бровей исподлобья глядели не моргая, тут уж лучше промолчать лишний раз. Всяк знает, что такие глаза дурные. Не хватало ещё новых проблем на свои головы.
  "Змеища" - решили соседушки, глядя на неласковую девку. Казалось, что та сызмальства яд копила, а, когда подросла, совсем старались обойти стороной. "Накопила" - таково было всеобщее деревенское мнение. Того и гляди, брызнет на кого-нибудь.
  Цыганские таборы время от времени останавливались на дальних лугах. И народ днём и ночью к ним шёл. Днём, чтобы купить или обменять товар, поглазеть на артистов, ночью, чтобы послушать цыганские песни, погадать на суженого. Но Ерине дорога туда была закрыта. Мать боялась, что исчезнет однажды на рассвете вместе с табором, как исчез когда-то Михаил, ищи потом ветра в поле. Поэтому, как только на берегу Русы раскидывались шатры, разжигались костры, Ерину от дома ни на шаг не отпускали. Следили и дед, и бабушка. Фёкла все время была на барщине, где уж ей следить.
  И страшно интересно становилось Ерине, что за народ такой загадочный, чья кровь течёт и в её жилах.
  Когда чуть подросла, всё же не уследили, вырвалась с сестрицей Дуняшей.
  9 Пять лет назад
  - Давай, Дуняша, чего ты копаешься? - Ерина досадливо ворчала на неповоротливую сестрицу.
  Та с трудом протискивалась в окно, выходящее в небольшой садик. Так себе садик, две чахлые яблони и разросшаяся широко груша, которая каждый август щедро дарила мелкие дикие плоды. Зелёными их есть невозможно, но, когда полежат, становятся мягкими и сладкими. Бабушка их насушит вволю, девки и грызут зимой с удовольствием. Грызёт и трёхлетний Ванятка, брат Дуняши.
  - Вот ты какая, Ерина, нетерпеливая, - пыхтела Дуняша и перепугано оглядывалась назад в горницу, как бы кто к ним не зашёл. Не должны бы, спать все полегли в избе.
  Бабушка с дедом и Ваняткой - на печке. Отец Дуняши, он же родной дядька Ерины, с женой - на полатях, Фёкла на сундуке в бабьем куте. Тепло в избе, хорошо, печка долго углы согревает.
  А Ерина с Дуняшей, как только теплело, перебирались в горницу. Здесь и пряли, здесь и ткали - выполняли барские уроки. Когда оставалось время, готовили себе приданое. Здесь же и ночевали.
  - Давай руку, - Ерина уже не на шутку сердилась. Такой шум устроила эта неумеха Дуняша, что того и гляди дядька Фёдор услышит. И тогда вся их задумка расстроится. Ещё и попадёт. Дядька Фёдор, хоть и добрый, но за такие дела и он по головке не погладит.
  Дуняша протянула руку и с помощью Ерины всё же выбралась наружу.
  - Окошко слишком узкое, - пожаловалась она.
  - Ага, окошко виновато, что ты такая толстая, - подразнила сестру Ерина.
  Но Дуняша не обиделась. Наоборот, настроение у неё значительно улучшилось. Всё же, не у всех двенадцатилетних девок такая полненькая грудь и кругленькие бёдра. Не так, чтобы сильно, а так, как надо.
  С некоторой жалостью и немного снисходительно поглядела на двоюродную сестру. И хоть в темноте не было видно, но она-то знала, какая Ерина худющая. Высокая и тонкая. А уж груди и в помине нет.
  - Чего ты хмыкаешь? - заинтересовалась Ерина.
  - Ничего. Пойдём скорее.
  Девицы вышли на улицу и направились за село. Там сегодня людно, цыганский табор остановился. Целый день народ к приезжим бегает, веселятся, говорят, даже медведь у них живёт. Дрессированный. Это значит, что не кусается, а умеет танцевать. Врут, конечно. Будет медведь танцевать, как же!
  И вот оказалось, что всем можно смотреть на цыган и медведя, а им нельзя! Обидно! Вот и решили тайком сходить.
  Это всё Ерина. Дуняша сама ни за что бы не решилась. Потому как страшно.
  - Нюра Кубатина рассказывала, что цыганка там есть, курит трубку и гадает. Вот бы нам погадать. Да, Ерина?
  - И что она нагадала?
  - Жени-ха!
  Когда приблизились к огням, Дуняша окончательно заробела, и Ерине пришлось опять тянуть её за руку.
  - Да, что ты? - топнула ногой на вконец остановившуюся сестру Ерина.
  - Страшно.
  - Ну так иди домой! - Ерина знала, что та одна по полю не пойдёт. Но и взбодрить её не мешало бы. Так и случилось.
  Дуняша оглянулась на оставшееся позади село. И назад страшно. Уж лучше с Ериной. Та никого не боится.
  Но и Ерина сильно волновалась. Так, что приходилось и себя упрекать в трусости. Но не вслух. Если узнает Дуняша, что не одной ей страшно, ещё пуще забоится. И тогда уж точно не дойдут.
  Наконец вошли в освещенный круг костра.
  Цыгане сидели вокруг огня. Женщины в ярких пышных одеждах, дети, мужики. У одного из них в руках был незнакомый девушкам музыкальный инструмент, отдалённо напоминающий балалайку. От что-то наигрывал протяжное и печальное, женщины мотив подхватывали и тянули уж совсем уныло. Казалось, они не ждали больше гостей, поэтому даже Ерина почувствовала себя совсем неловко и остановилась.
  "Балалайка" замолчала, цыгане повернулись и оглядели гостей - в свете костра стояли две девушки, одна с виду цыганка, но одета в красный русский сарафан, вторую не сразу и разглядишь, пряталась за спиной подруги.
  - Бахталэс! Мишто явъЯн! - донеслись до девушек непонятные слова, но они на это промолчали.
  Позже об этом вечере у них остались совсем различные воспоминания, общими были лишь обрывочность и нереалистичность. "Как во сне!" - вздохнёт, бывало, Дуняша. "Это точно" - мысленно отзовётся Ерина.
  ...Навстречу девушкам вдруг выскочили маленькие цыганские дети и потащили их за руки к костру...
  ... К Ерине обращались на незнакомом цыганском языке, и она лишь позже поняла, что её вначале приняли за свою...
  ... Кто-то в цветастом одеянии увлёк Дуняшу чуть в сторону, к повозке, и Ерина старалась не выпустить сестру из поля своего зрения. Мало ли что?..
  ... Старая седая цыганка, непрерывно пыхтя дымом из трубки, расспрашивала её о семье. Ерина и сама потом не могла вспомнить, что рассказала, а что удалось утаить...
  Потом сёстры вновь воссоединились и долго слушали цыганские песни, любовались молоденькой цыганочкой, которая, как яркая бабочка кружилась у костра. А потом в пляс пустились многие, и Ерину увлекли в круг маленькие черноволосые девочки. У неё совсем ничего не получалось, но было весело...
  Домой возвращались поздно.
  - Мне тоже нагадали! - поделилась своей долей впечатлений Дуняша.
  - Что?
  - Белявый, сказали, будет у меня жених, - хихикнула Дуняша.
  - Уж не Матвеюшка? - поддержала смешок и Ерина.
  - Да ну тебя, дурочка какая-то, - засопела носом обиженная Дуняша.
  В хату забирались тем же путём. Никто не проснулся и не узнал.
  Напрасно, оказалось, волновалась мать, кровь бродячая не позвала в дорогу Ерину, потому что сердце девичье уже крепко-накрепко было привязано к своему, деревенскому, и очень пригожему парню.
  Но со старой цыганкой Идой всё же завела знакомство. И продолжилось то знакомство на следующий день, когда Ерина и Дуняша решили корзинку земляники отнести в благодарность за ночное гостеприимство и за белявого обещанного жениха. И продолжалось то знакомство несколько дней, пока цыгане не отправились дальше.
  А потом каждый год, сделав какой-то непонятный цыганский крюк, этот табор неизменно, где-то в середине лета, возвращался на несколько дней в их места, и Ерина неизменно проведывала своих знакомцев, которых со временем у неё становилось всё больше. Ида научила её некоторым цыганских хитростям, а цыганские девушки подарили пёстрый наряд. А петь и танцевать Ерина тоже научилась. Это оказалось совсем не сложно.
  10
  - Здравствуй, Матвеюшка, - как всегда при встречах с этим несчастным парнем поздоровалась Дуняша.
  И в ответ, как всегда, на неё вскинулись большие серые глаза, тут же опустились, и парень вновь обратил всё внимание на своё занятие. А занимался он, Дуняша сощурила глаза, пытаясь разглядеть объект внимания Матвеюшки, вроде, бабочкой. Обычная, красно-коричневая с пятнышками-глазками. Кажется, только что родившаяся, крылья были ещё не расправлены. Вот и всё, что удалось разглядеть Дуняше.
  Большинство сельчан, смеялось над Матвеюшкой. Дурачок деревенский. Как тут остаться серьёзным? Но Дуняша никогда не смеялась. Ей всегда, сколько она себя помнила, жалко его было. А чего жалеть? Она и сам не знала, только слёзы часто наворачивались на глаза, и она их тщательно скрывала и от Матвеюшки, и от других встречных.
  Говорят, родился он здоровым, рос, ничем не отличаясь от других, но что-то случилось, теперь он такой.
  Кто не знает, удивляется: красивый, высокий, крепкий. Вон, какие плечи широкие. А ума нет. Совсем. Даже разговаривать не умеет.
  Дуняша видела немых. Те, хоть и не разговаривают, но мычат, пытаются что-то объяснить, руками показывают. А Матвеюшка ничего не пытается объяснить ни руками, ни мычанием.
  Когда-то Ерина посмеялась над Дуняшей, что цыганка ей белявого жениха нагадала, а в деревне самый белявый Матвеюшка, белявее не найти. Ох, и рассердилась тогда Дуняша, даже поплакала тайком, вдруг правда. Ей его хоть и жалко, но муж должен быть умным. Иначе как проживёшь? А ещё мужа полагается любить. А Матвеюшку Дуняша не любила. Во всяком случае не так, как мужа.
  Но теперь можно не бояться. Потемнели с возрастом волосы у Матвеюшки.
  Но лицом почти не изменился. Всё такая же светлая добрая улыбка, которая предназначена неизвестно кому. Людям Матвеюшка не улыбался.
  А любила его Дуняша по-другому. Случай свёл их вместе - рыб спасали.
  Вот узнал бы кто-нибудь и над Дуняшей так же смеялся бы. Но, к счастью, никто не узнал.
  Весной пошла она на речку полоскать бельё, река недавно вновь в берега вернулась после весеннего разлива. А в низине, на берегу, рыба плещется. Оставшаяся лужа обмелела, вот-вот совсем в землю уйдёт, а рыбе некуда податься, обманулась она.
  Дуняша сначала обрадовалась, ну-ка сегодня столько рыбы домой принесёт, давай думать, во что её собирать. Но пока думала, заглянула в рыбий малоподвижный глаз, что смотрел в небо, и такая рыбья тоска ей представилась, что из собственных уже глаз брызнули слёзы.
  Не раздумывая больше, стала ту рыбу хватать, да в фартук, а набрав несколько штук, в речку сносить. Собирала, носила и не сразу заметила, что рядом с ней бегает Матвеюшка и тем же самым занимается.
  Так вдвоём и перетащили всю рыбу в речку.
  Стыдно немного стало Дуняше, как бы кто ни заметил - засмеют. А то и дразнить станут Матвеюшкиной невестой. Быстро тогда собрала свои корзины с бельём и ушла полоскать в другое место. Но мыслями возвращалась к парню не раз. В деревенском дурачке почувствовала родственную душу.
  Дуняша была жалостливая. А как такой прожить? В деревне люди покрепче сердцем, над каждым цыплёнком и поросёнком слёзы не проливают. А Дуняше страшно признаться, что не только над животинкой, но и над травкой, и над деревцем, и над цветочком-одуванчиком её сердечко замирает, не разрешает сорвать-наступить. Одним словом, дурочка. Но что сделаешь? Надо только, чтобы никто не узнал. Матвеюшка узнал. Но тот не скажет.
  Уже давно дурачок деревенский с бабочкой позади, а мысли девушки всё про него. Как ему жить придётся, когда он один на свете останется? Пропадёт...
  Родители Матвеюшки померли, остался он вдвоём с бабкой. Бабка старая, он неумный, вот беда.
  Пробовала барыня его приспособить к своему хозяйству, такая силища пропадает, но ничегошеньки у неё не получилось. Не приспосабливался он к работе. Побить приказала его тогда, но потом поняла, что хоть убей, толку не будет, плюнула и оставила в покое.
  С такими невесёлыми мыслями Дуняша и пришла домой вместе с полными вёдрами воды на коромысле. А дома уже своя беда поджидала.
  11
  Ещё в сенях Дуняша услышала причитания бабушки. Встревоженная, поставила вёдра на лавку, прошла в избу. Бабушка сидела на скамейке, уткнув лицо в старый рушник, и ревела в голос. Дед молча сидел в своём углу.
  - Бабушка, - Дуняша стала в дверях, не решаясь приблизиться. Такого на её памяти ещё не было. - Что случилось?
  Бабушка опустила руки, перестала раскачиваться из стороны в сторону и молча уставилась на девушку. Глаза её стали настолько скорбными, что у Дуняши закралась подозрение, что беда пришла к ней.
  Девушка подбежала ко старушке и обняла её за шею. Бабушка судорожно вцепилась в неё и теперь заревела лицом куда-то во внучкин живот.
  - Дед, да что случилось? - повернулась Дуняша к старику.
  - Да, можа, ещё ничего! Что ты, как по покойникам голосишь?
  Услыхав такое страшное слово, суеверная бабушка ещё раз всхлипнула и замолчала. В избе наступила на некоторое время тишина.
  Вошла Ерина с пучками зелени в руках. Долго щурилась после яркого света, пытаясь понять, что происходит. Она тоже не знала.
  - Лютый приходил, - тихо сказал дед.
  Лютый приходил... Лютый - это управляющий. Значит, их жизнь теперь переменится... Девушки не спешили расспрашивать, понимая, что ничего хорошего не услышат.
  - Девки, почитай, с одиннадцати годков сидят на уроках, всё в срок выполняют, таких рукодельниц поискать. Что ей ещё надо? - возмущённо закричала бабушка, обращаясь то ли к деду, то ли куда-то в пространство за ответом и справедливостью.
  Ей - это барыне, Глафире Никитичне. Ясно, что управляющий действует по её указке.
  - Назначил новый урок? - Дуняша почувствовала некоторую надежду. Может, всё не так уж и плохо. Управляющий, бывало, приходил, давал новые указания. В основном, увеличивал объём работы. Оно и правильно, если подумать, девки росли, ловкости и умения в руках прибавлялось.
  - Нет. Завтра с утра к "самой" вам обеим надо иттить. Смотреть будет.
  Девки опустились на лавку. Задумались.
  - Искалечила она свою горничную, - не выдержала бабушка и опять заревела в голос. - Новую теперича и-и-ищет.
  12
  Агаша молча лежала на соломе.
  "Уж лучше бы она плакала или стонала", - подумалось Варе. Это молчание и застывший взгляд одним глазом вверх казались страшными. Почти такими же страшными, как её лицо.
  Варя особенно переживала за глаз. Волосы что? Отрастут. Хотя девице лысой быть ох как тяжело, но без глаза остаться ещё хуже. Варя лихорадочно пыталась понять, что же делать. Прикрыть чем-нибудь? Наложить повязку? Да, наверное, так будет лучше.
  Девушка огляделась по сторонам. Конечно, в конюшне всего нужного не найти. Надо идти в усадьбу.
  Мимо туда-сюда проходил Андрей, бросал мельком взгляд на искалеченную девушку, но ничего не говорил, занимался своими делами.
  - Андрей, - обратилась Варя к парню, - есть ли в деревне какая-нибудь лекарка?
  - Есть. Но не пойдёт она сюда.
  - Почему? - спросила Варя и тут же упрекнула себя в глупости. Конечно же боится. Глафира Никитична может и на неё разъяриться.
  - А ночью? Тайком?
  - Сычиха и ночью, думаю, не пойдёт. Эта не будет рисковать своим здоровьем. Да и толку от неё немного. - Андрей замолчал, и по образовавшейся паузе Варя поняла, что есть ещё кто-то.
  - А кто пойдёт?
  - Есть ещё Несупа... Только и он не пойдёт.
  - Тоже боится?
  - Да нет. Тот никого не боится. Его все боятся. Только он не пойдёт. К нему везти девку надо.
  - Ты поможешь?
  - Помогу.
  Варя пошла в дом. До ночи далеко, надо подумать, что она может сделать сейчас.
  Хорошо, что Глафира Никитична уехала с утра к своему племяннику. Как смотреть ей в лицо, Варя всегда затруднялась, а после таких выходок - тем более.
  Девушка чувствовала, как её переполняет ненависть. И ненависть, и растерянность. Как она сама должна относиться к своей благодетельнице?
  Как-то Варя написала любимой подружке по пансиону Сонечке. Рассказала про свою жизнь и про то, что невыносимо видеть жестокость своей крёстной. А вместо Сонечки ответ пришёл от Сонечкиной маменьки. И в своём письме она гневно упрекала саму Варю и в глупости, и в неблагодарности, и в отсутствии благородства. То письмо ужалило Варю своей несправедливостью, но и заставило сомневаться в себе.
  На что имеет право нахлебница? Бедная родственница, которую приютили из милости? Наверное, ни на что. Поэтому свои чувства она теперь держала при себе. Делала всё, что подсказывала ей её совесть, но вслух выражать сомнения она больше не будет.
  13
  - До чего же хороша! - Глафира Никитична уже повторялась, но разве могут быть лишними слова в адрес девушки, вчерашней пансионерки, нынешней невесты.
  Сонечка перебирала пальчиками на клавишах фортепиано и в разговор не вслушивалась, зато её мамаша забеспокоилась, как бы не сглазили дочку, поэтому перевела беседу в другое русло:
  - А как Ваша крестница - Варвара Сергеевна?
  - Уж больно чахлая, - пренебрежительно махнула рукой Глафира Никитична.
  Себя считала она честным человеком, не боящимся сказать правду. И в глаза, и за глаза.
  - Вот уж жаль, - промолвила Татьяна Владимировна. - Знавала я её родительницу. Очень добрая женщина. Были они с супругом, правда, небогаты, но вполне приличные люди.
  - Её родительница, моя внучатая племянница, тоже была слаба характером. Но про покойных лучше никак, - тут Глафира Никитична сделала исключение в своих принципах. - А Варя совсем синий чулок. Сидит, целыми днями книжки читает. Я приучаю её к рукоделию. Вот она и чередует книги и шитьё с вязанием и вышиванием.
  - Разумно. Но удастся ли ей выйти замуж?
  - Не знаю. Польститься-то особо не на что. Может, вдовец какой-нибудь. В наших краях не вижу никого ей в мужья, а в других местах мы и не бываем.
  - А она ведь училась с нашей Сонечкой. Соня, - позвала Татьяна Владимировна дочь. Та оставила клавиши и развернулась к женщинам. - Вот Глафира Никитична хвалит твою подружку, Вареньку Палетову, говорит, что рукодельница добрая.
  - Ах, Глафира Никитична, - Соня подошла к женщинам, - как жаль, что сегодня она не приехала. Было бы так приятно увидеться.
  - Действительно, Глафира Никитична, - вмешалась тут в разговор молчавшая до этого Ольга Павловна. В присутствии тётки мужа она всегда робела, - привозите к нам Варю, мы будем рады...
  Татьяна Владимировна была согласна с дочерями:
  - Девушкам вместе будет веселее. Сонечке надо теперь набраться сил и здоровья. А доброе старое знакомство только на пользу будет. Дорогая, - обратилась вновь Татьяна Владимировна к своей младшей дочери, - что же ты сегодня от фортепиано не отходишь? Погуляла бы в саду, посмотри, какое солнце. А возле беседки расцвёл розовый куст. Такая прелесть.
  Сонечка, накинув лёгкую шаль, послушно вышла.
  - Такая худенькая и бледная после пансиона. Уж не знаю, чем её и подбодрить. А как поживают ваши добрые соседи? - Татьяна Владимировна спросила одновременно и Глафиру Никитичну, и свою старшую дочь, надеясь, что кто-нибудь невзначай доберётся до интересующего её молодого человека.
  - Афанасий Петрович, как всегда, весь в делах. Поместье процветает, задумал маслозавод поставить.
  Татьяна Владимировна задумалась. Хорош, конечно, но для Сонечки староват. Перевела взгляд на старшую дочь.
  - У Александры Васильевны Горобец... Маменька, помните её? Удар был, сейчас лежит, никого не узнаёт. Страшно-то как! На прошлой неделе к нам заезжала, ничто не предвещало, и вот такое.
  - Помню её, конечно. Но она ведь в преклонном возрасте. Что ж делать?
  - Да... съехались родственники... Маменька, а Николай Кузьмич всё же решил оставить службу.
  - Думинский? - на всякий случай уточнила Татьяна Владимировна и подалась к дочери, приготовившись слушать.
  - Ну там такое огромное поместье, - видя живой интерес, подхватила последнюю новость Глафира Никитична. - Где же тут совмещать со службой? Теперь ему нужно в хозяйстве разбираться, да управлять.
  "И жена ему добрая нужна. А кто может быть лучше Сонечки?"
  - Значит, он сюда окончательно переехал?
  - Ну, окончательно или нет, про то неведомо, но так скоро в дела наследства не вникнешь, времени много понадобиться. - Глафира Никитична наклонилась к Татьяне Владимировне, понизила голос, - чем не жених для Сонечки?
  - Маменька, - тут же уловила всеобщее настроение Ольга Павловна, - на следующей неделе у меня именины, думаю пригласить к нам на вечер соседей.
  Татьяна Владимировна поняла, что пришло время действовать.
  14
  Поздно вечером Варя подошла к конюшне. Одета она была в сарафан Агаши. В лесу всё же сарафан удобнее, решила она. Её платья, хоть и не отличаются пышностью, но сарафан и легче, и подол не будет цепляться за все встречные ветки. Андрей хмуро окинул взглядом новый образ Варвары Сергеевны и огорошил новостью:
  - Не получается поездочка наша. Лютый, как почуял, меня сейчас с собой забирает.
  - Куда? - сердце девушки болезненно заныло. Агаша и так весь день пролежала, ей лекарь нужен, а тут новая задержка.
  - Откуда я знаю? - с досадой огрызнулся конюх. - Нам не объясняют. Сказал, чтобы через час к нему шёл, поедем куда-то. И куда его, чумного, на ночь глядя понесёт?
  Варя задумалась. Значит, управляющий уезжает. Может, это ещё и лучше.
  - Я тогда одна... Где этот Несупа живёт?
  - В лесу... - Андрей как-то по-новому взглянул на Варю. - Может, хоть с дедом Перепёлкой поедете?
  - Нет. Хватит. Это и так опасно. Ты лошадь в телегу запряг?
  - Это я мигом. Не запряг, не думал, что Вы одни решитесь, - Андрей поспешил выполнить поручение.
  Вскоре Агаша лежала на соломе, но уже на возу. Девушка была в забытьи. Лоб и щёки её горели.
  - Как же Вы ночью дорогу отыщете не знаючи?
  - А вот ты мне хорошо и подробно объясни.
  - Ладно, слушайте...
  Варя пыталась запомнить. В общем, не так уж и сложно, и не так уж далеко. Днём было бы сподручней, но завтра уже, может, поздно будет. Да и завтра наверняка хозяйка вернётся.
  - Вы это... ещё... - Андрей замялся.
  - Что такое? - удивилась Варя такому смущению парня, чья дерзость не раз вызывала у неё желание как следует его осадить. Останавливало лишь то, что положения их неравные. А родители показали ей пример мягкости и терпения к людям, которые от них зависят. А своих родителей Варя считала образцом, которым она будет подражать всегда.
  - Вы осторожнее с Несупой... Непростой он... Колдун. Если осерчает - беда будет.
  Ещё не легче. Хотя, какие колдуны? Варя, воспитанная в светском обществе, не очень-то верила в мистику. Особенно днём. Ночью, правда, верилось больше. Мистика сама заползала в голову и хозяйничала в воображении.
  - Хорошо, буду осторожней, - пообещала Варя, но сама не представляла, как с колдунами быть осторожней.
  - Всё, пора к Лютому, - заторопился Андрей.
  - Иди.
  Варя стала ждать. Вскоре послышались голоса. Девушка затаилась за деревом, и когда повозка с управляющим унеслась в неведомую тёмную даль, подошла к истерзанной девушке:
  - Агаша, потерпи ещё немного, - сказала тихо. Слышит ли она её? Может, и слышит. Варя погладила ладонью горячую щёку. - Прости меня, милая, что не уберегла я тебя.
  Пора. Подошла к лошади, неловко взяла за уздцы, потянула:
  - Но-о, пойдём, - лошадка послушно тронулась.
  "Эх, не спросила, как её зовут. Не кусается?" - с подозрением покосилась на длинную морду.
  С конями Варе не доводилось иметь дело. И верхом не пробовала ездить, хотя всегда хотелось. Но теперь, наверное, уже ни к чему учиться. И некому учить.
  Телега заскрипела по пустынным улицам. В некоторых хатах светился огонь, но, в основном, уже все спали. Завтра рано солнышко встанет, и вместе с солнышком, а то и раньше, нужно и людям вставать, приниматься за работу.
  Вот и деревня позади. Теперь дорога идёт полями, а там и лес.
  Варя со страхом всматривалась в тёмную полосу, что постепенно приближалась, нависая и угрожая. Варя не только с конями не умела, она и лес толком не знала. И если бы не крайняя нужда...
  Вот и первые деревья уже по сторонам. Варино воображение тут же включилось. Нет! Не время! Русалки и прочая нечисть сейчас не должны завладеть сознанием, иначе она может запаниковать. Надо думать о чём-то хорошем. О солнце. О матушке. Надо вспоминать дорогу.
  Так... Версту или две прямо, потом свернуть вбок. В какой бок? В правый? Или в левый?
  У Вари со сторонами и боками всегда были проблемы, путала она их и среди бела дня. А тут в ночи и в лесу в голове вовсе каша образовалась.
  "Ладно, буду смотреть по сторонам. Когда поворот будет, тогда и подумаю".
  Вот только в тёмном лесу поворот увидеть тоже не просто. Но луна светит. Правда, уже не такая яркая, как несколько дней назад, когда Агаша ещё была цела. Цела, но в постоянной опасности. Нападки старой помещицы становились всё агрессивней. Что могла сделать Варя? Девушка не знала, как её уберечь...
  Агаша и дед Перепёлка, вот и всё, что осталось у Вари от прежней жизни. От той жизни, в которой Варя ещё не была нахлебницей, а была любимой дочкой...
  Варя нахмурилась. Что-то поворота долго нет. Версту она уже точно прошла. Но Андрей сказал одна или две. Ладно, пойдём дальше.
  Варя продолжила путь, но шаги её стали неуверенней.
  Неожиданно впереди послушался быстрый топот копыт. Сердце девушки часто забилось от страха.
  15
  По-настоящему Николай не встревожился, даже когда стало темнеть. Ситуация забавляла и мысленно он ею уже делился со своим приятелем, от которого, кстати, возвращался.
  Нет, то что он заблудился, в этом ничего удивительного не было, края эти ему почти незнакомые, бывал он здесь в совсем юные годы, но в то время, от усадьбы своей бабушки добираясь до усадеб соседей, не очень внимательно разглядывал окрестные просторы, а если и разглядывал, то уже подзабыл.
  Забавляла его мысль вот так глупо пропасть сразу же после того, как унаследовал огромное состояние.
  "Это будет самое стремительное обретение и потеря богатства".
  Но вскоре усталость прогнала неуместную весёлость, на её смену пришла досада. Да когда же, наконец, этот лес закончится?
  Вымотался. С утра объезжал свои поля, заехал на минутку к Григорию Миланову - тот давно приглашал, да засиделись с ним допоздна, всё вспоминали беззаботные юные годы. А на обратном пути решил срезать крюк, вернуться через лес.
  Лес незнакомый, но, думалось, хоженый-перехоженный, дорога в родную усадьбу найдётся.
  Да вот дорог оказалось слишком много, и все кружили какими-то безумными кругами, так, что, когда потемнело, он совсем потерял представление о сторонах горизонта.
  Пытался вспомнить, где была накануне в это же время луна относительно его дома, чтобы попробовать по этому небесному светилу что-нибудь понять, но не понял ничего. Вот и скакал по дороге, надеясь на то, что лес всё же не бесконечный.
  Потом долго плутал по бугристому и кочковатому высохшему болоту, чувствуя, что забрёл уже почти на край света, и, когда вновь обнаружил хорошо наезженную колею, обрадовался ей, как доброму другу. Да только вот к этому времени наступила тёмная ночь.
  Луна освещала кусты и деревья, но сама дорога почти вся была в тени, поэтому Николай коня не сильно гнал, пытаясь соблюдать баланс между скоростью и осторожностью, но больше надеялся на природное чутьё животного. И всё же чуть не столкнулись с возницей.
  - Стой, - Николай резко натянул поводья, и конь поднялся на дыбы. Уф-ф, не столкнулись!
  Варя с ужасом наблюдала, как прямо на неё налетела огромная тёмная тень, а потом перед её ошеломлёнными глазами взметнулись копыта.
  Её лошадка так дёрнула назад, что вырвала из ослабевших пальцев уздцы. И лишь беспокойство за Агашу заставило девушку выйти из ступора и кинуться вновь к кобыле, пока та не убежала куда глядят её лошадиные глаза.
  - Любезный, постой, - закричал обрадованный неожиданной встречей Николай. Ему показалось, что человек его испугался и пытается убежать. - Не бойся, тебе нечего опасаться. Я лишь заблудившийся путник, а не разбойник.
  Николай и сам поморщился, почувствовав, как пафосно прозвучала его речь. Излишняя витиеватость, может быть, была бы одобрена его французом-гувернёром, но теперь это неуместно, и Николай понизил тональность к более привычному и естественному градусу.
  - Добрый человек, прости, что мой конь тебя напугал.
  Варя едва усмирила свою лошадку, и теперь пыталась понять, что за встречу ей приготовила судьба. Мужчина на коне. Бормочет что-то про разбойников и заблудившихся путников. Может, чудак какой? Девушка беспомощно стала озираться по сторонам. Совсем они с Агашей беззащитны сейчас.
  Николай, видя, что с ним не очень-то хотят вступать в диалог, спешился и подошёл ближе. Нет уж, каким бы пугливым не был встречный, пока он не выяснит, как выбраться из этого странного леса, он его не отпустит.
  Но встречной оказалась девица. Она пыталась хоть немного скрыться за свою лошадку, поэтому только подойдя ближе Николай понял это.
  - Ты чья же будешь? - теперь Николай разглядел и крестьянскую одежду.
  - Варя... Палетова... Я из усадьбы Глафиры Никитичны Гружевой.
  - Поместье Гружевой? Эк, куда я попал. Не зря мне показалось, что я забрёл на край света. Но видать тебя само небо послало за всё хорошее, что я когда-то, может быть, сделал. Скажи, мой ангел, как же добраться мне хоть... до усадьбы госпожи Гружевой?
  Варя объяснила. Да что там объяснять. Езжайте по этой дороге никуда не сворачивая, мили через три будет поместье.
  Варя так и не обнаружила искомый поворот.
  - Благодарю, милая девушка, - обрадовался Николай и вскочил на коня. И уже тронулся с места. А потом резко натянул уздечку. Да что это с ним? Или от усталости у него совсем голова не соображает?
  Николай спрыгнул с седла, бросил уздечку и подошёл к девушке:
  - Почему ты одна ночью в лесу?
  16
  Доброе участие воспитанного молодого человека вызвало у Вари сильные эмоции. Девушка почувствовала, как огромное напряжение, в котором она находилась в последнее время, а в последние часы особенно, готово прорваться горькими-горькими рыданиями. Лишь огромным усилием воли она сдержалась, но слёзы всё же нашли выход.
  - Я тоже заблудилась, - Варя старалась говорить спокойно. И если не вытирать щёки, мокрые от безостановочных слёз, незнакомец в темноте и не заметит, что она плачет. Поэтому стояла прямо, опустив одну руку, второй придерживала своего коня.
  Но ошибалась Варя. Как раз её слёзы, словно капли росы на траве, в лунном свете были отчётливо видны.
  И это сочетание полного спокойствия и блестящих от влаги щёк поразило Николая.
  - Значит, сначала найдём твою дорогу, - Николай старался говорить мягко и уверенно, чтобы успокоить девушку. Только теперь он осознал, что она испытала. Мало того, что одна в лесу, так к тому же он чуть не покалечил её конём. - Куда ты идёшь?
  - К Несупе.
  - Где же она живёт? Или это он?
  - Это колдун.
  Николай постарался и эту новость принять спокойно, но всё же она поколебала его. В наступившей тишине он с интересом рассматривал девушку. Луна освещала её чуть сбоку.
  Юная. Лет семнадцать. Очень хорошенькая, насколько он мог видеть. Интересно, зачем ей колдун? Он слышал, что иногда крепостные девушки, да и не только крепостные, привораживают женихов. Но какую же храбрость нужно иметь, чтобы одной ночью направиться к колдуну? Тут, наверное, самой нужно быть немного ведьмой.
  И эти блестящие от слёз щеки, и это странное спокойствие теперь уже напрягли Николая. Неужели, деревенская ведьма? Он наслышан был и о таких.
  - Как же ты идёшь к колдуну, а дороги не знаешь?
  - Мне объяснили. Тут где-то должен быть поворот, я его не могу найти.
  Да нет, вряд ли ведьма была бы так по-детски растеряна.
  - Знаешь, Варя, думаю к колдуну дорога будет не слишком разъезженная. Наверное, её в темноте найти непросто. Давай-ка в подробностях расскажи, как тебе объяснили.
  Варя понимала, что незнакомец принял её за крестьянку, но разубеждать его в этом не захотела. В конце концов, это не имело никакого значения. Слёзы её уже высохли, она немного пришла в себя. Рядом с сильным добрым мужчиной, который захотел ей помочь, мысли её перестали метаться, как тревожные птицы, напуганные темнотой и лесом.
  Действительно, она просто не заметила нужный ей поворот. Теперь надо двигаться назад.
  - Сударь, если вы поможете мне развернуть телегу, то, думаю, дальше я справлюсь. Действительно, поворот где-то должен быть. Я просто невнимательно глядела.
  Николай молча взял её лошадку за уздцы и стал разворачивать. На узкой дороге сделать это было не просто, но не это озадачило юношу. Речь девушки. Так крестьянки не разговаривают.
  Между тем Варя шла рядом с повозкой и тихим нежным голосом кого-то успокаивала. На возу явно кто-то был.
  - Спасибо, думаю, дальше я сама, не смею задерживать.
  - Нет, я должен помочь вам. Давайте вместе отыщем дорогу к этому Несупе. Надеюсь, он хоть не плут. - Николай не заметил, как перешёл на "вы".
  Варя с сомнением посмотрела на незнакомца. То, что он, возможно, знаком с Глафирой Никитичной, может вызвать в дальнейшем неприятности. Но Агаша в тяжёлом состоянии, с обеда не приходила в себя, тут любая помощь может иметь решающее значение.
  - Я вам буду очень благодарна.
  17
  Луша управлялась по хозяйству. Дело это привычное, давно уверенно стоящее на извилистой ежедневной дороге, и Луше надо только двигаться по этому пути, не слишком мешкая, тогда к вечеру успешно доберётся до конечного пункта уставшая, но довольная собой.
  Матушка с барщины придёт, а всё переделано, можно отдыхать. Правда, батюшкины дела ей неподвластны, батюшка совсем не отдыхает, вздыхала Луша.
  Печку теперь топит во дворе. Хорошо летом, привольно. Поросёнку уже, наверное, сготовился целый котёл пареных очисток и шкурок от овощей. Луша открыла крышку, осторожно заглянула - густой пар так и повалил. Вкусно, наверное. Схватила тряпку, с трудом перенесла тяжёлый котёл на лавку. Пусть остывает пока, потом она накрошит туда крапивы. Ещё вкуснее станет... Во всяком случае поросёнку нравится.
  Теперь пора для людей готовить, то есть для матушки, батюшки и для Луши. И ещё для Стёпки. Так-то Стёпка не любит чужую еду. И берёт неохотно, чаще отказывается. Если только не их очередь кормить пастуха. Тогда берёт, потому что положено.
  Сегодня не их очередь кормить, но рыбу для ухи, которую сварит Луша, они наловили вместе. Рано-рано сели на бережку Русы и поймали несколько зубастых щук. Поэтому Луша отнесёт ему его долю. Возьмёт наверняка, а то так нечестно.
  Луша зачерпнула ковшом из ведра и заскребла по дну. Вода заканчивается. В другом ведре уже давно пусто. Пора бежать к колодцу.
  Дверь закрывать не стала, колодец недалеко, просто воткнула палочку в петлю, теперь всякий будет знать, что дома никого нет и заходить не станет.
  Хотя, в это время к ним редко кто заходит. Бывало, подружка Маняша прибегала за день по несколько раз, а то и Луша бегала к Маняше. Но теперь всё, набегались. Забрали Маняшу в барскую усадьбу. Давно забрали, месяц уже прошёл. С тех пор она домой не приходила.
  Луша нахмурилась, с трудом представляя, как это день и ночь жить в чужом доме, с чужими людьми. Бедная Маняша!
  А вот и сам барин едет в бричке. Луша остановилась переждать. Когда бричка поравнялась, поклонилась, не замечая долгого взгляда хозяина. Побежала дальше с вёдрами, а хозяин всё оглядывался на неё.
  18
  - Дорогой, последние приглашения я сегодня уже отослала, - сообщила Ольга Павловна мужу.
  - Никого не забыли? Ливасова пригласили?
  - Отослала и Ливасову, - Ольге Павловне был глубоко неприятен сосед, но свои чувства она давно привыкла держать при себе.
  - Дорогая, как вам моя идея - одолжить у него на вечер цыган.
  Молодая женщина обдумала идею. Действительно, с цыганами лучше.
  - Это будет чудесно!
  - О, вы правы, это сейчас принято. До чего шельмы поют и танцуют хорошо. Я даже подумываю завести их у себя в поместье. Как вы на это смотрите?
  Ольга Павловна смотрела на это с отвращением. И дело вовсе не в цыганах. Но её мнение было для мужа незначительным. И спрашивал он с уверенностью, что она не посмеет возражать. Но и Ольга Павловна знала, как помочь мужу принять нужное для неё решение.
  - Боюсь, это может не понравиться Глафире Никитичне.
  - Вы думаете? - Владимир Осипович задумался. - Ну что же, придётся чаще бывать у Ливасова, раз в собственной усадьбе я не могу делать всё, что мне вздумается.
  "Всё, что вздумается, наверное, никому не желательно делать", - недобро подумалось молодой женщине.
  - Пойдёмте же, тётушка уж, верно, собралась.
  Через несколько минут они, вместе с Татьяной Владимировной и Сонечкой, усаживали Глафиру Никитичну в её бричку и прощались с нею.
  - Непременно приезжайте пораньше, - приглашала неискренне Ольга Павловна.
  - Дорогая, пораньше уж не знаю, как получится. Но приеду обязательно. А вы сделайте навес, как я наказала. Ежели погода будет хорошая, нечего в доме толпится.
  - Глафира Никитична, и Вареньку привозите, - у Сонечки едва хватило духу напомнить помещице про подружку. Всё это время Глафира Никитична отзывалась о своей крестнице пренебрежительно, и Сонечка так и не поняла, будет ли Варя на празднике.
  - Прощайте! - небрежно бросила старая помещица, и девушка осталась без ответа, что было совсем нетактично.
  Когда бричка запылила по дороге, почти все, вольно или невольно, вздохнули с облегчением. Глафира Никитична распоряжалась в их усадьбе по-прежнему как в своей. И все её наказы уже не помещались в голове.
  - Тётушка ещё полна сил и отлично выглядит, - похвалил такую неуёмную энергию Владимир Осипович и отправился в дом.
  "Ну да, только все её распоряжения опять лягут на мои плечи", - вздохнула Ольга Павловна. Как-то неправильно складывалась их семейная жизнь. Но исправить положение - это как переворачивать огромные валуны, - не было сил. Уж лучше как-нибудь так. Выполняя чужие указания.
  - Пойдёмте погуляем в саду, - предложила Татьяна Владимировна дочерям.
  Те охотно согласились и женщины медленно побрели по садовым дорожкам.
  - Дорогая, посмотри, какой потрясающий вид открывается на реку.
  - Да, матушка, здесь всегда красиво, а поздней весной особенно.
  - Я думаю, в этом месте следует поставить скамейку.
  Ольга Павловна немного опешила от новых указаний. Но своя матушка - есть своя матушка. Она действительно знает, как лучше.
  - Вы правы. Я тоже люблю здесь останавливаться.
  - А посидеть тут с книгой - одно удовольствие, - подхватила идею Сонечка. - Даже два. Читать - раз, время от времени любоваться просторами - два. Ольга, душенька, прикажи непременно поставить скамейки.
  Женщины засмеялись такой милой непосредственности. А любоваться и впрямь было чем.
  Сверкая на солнце, петляющая лента реки скрывалась вдали за очередным поворотом в зелёной поросли. На другом, более низком берегу, стояло несколько крестьянских хат, а далее тянулись бесконечные зелёные дали.
  Здесь же, на высоком берегу, сад заканчивался оградой, и начинался крутой спуск к реке. В эту часть крестьянам запрещено было заходить.
  - Подумать только, сколько веков уже течёт наша Руса, - задумчиво произнесла Сонечка.
  - И кто только не стоял на её берегах, и на этом самом месте, на котором мы сейчас стоим, - подхватила Ольга Павловна.
  - Ну, это можно сказать про любое место, - охладила романтический пыл юных дочерей Татьяна Владимировна. - А кто этот Ливасов, что твой муж о нём готов говорить в любую минуту?
  Этими словами графиня Левиницкая окончательно погасила романтическое настроение у старшей дочери.
  - Да... сосед наш, - Ольга Павловна о Ливасове толком не знала ничего. А о том, что её слабохарактерный муж полностью подпал под его влияние, и влияние это отдаёт неприятным душком, лучше пока умолчать.
  
  
  - Афродитки!!! Твою мать... Афродитки! - завопил Ливасов. Он едва стоял на ногах. Домашний халат был распахнут, пояс где-то потерялся. В руке держал початую бутыль крепкого вина. Владимир Осипович качался рядом и икал. Он с трудом соображал.
  Слуги поспешно стали снимать скульптуры греческих богинь с их пьедесталов. Таких скульптур в парке было немало, и все они легко снимались.
  - Пошли в дом, - потянул Ливасов приятеля за сюртук. - Эти... - он грязно выругался, - пока копаться будут... Пошли!
  Через некоторое время на месте скульптур стояли девки. Каждая должна повторить позу только что снятой "богини". Тела их были загримированы под белый мрамор.
  Оба приятеля вразвалку ходили от одной фигуры к другой, оценивали... Пока лишь смотрели и щупали... Потом забавы перейдут в другие стадии. И по темнеющему парку будут бегать "мраморные" крепостные, а пьяные помещики их ловить.
  19
  "Ну и ночка", - удивлялся Николай. Таких приключений у него ещё не было.
  Лишь к утру нашёл пристанище своей уставшей голове. В стогу прошлогоднего сена, недалеко от усадьбы помещицы Гружевой. Но сон не шёл. Когда в очередной раз открыл глаза, увидел занимающийся новый день. Пора домой.
  Соскользнул с высокого стога, потрепал по шее коня:
  - Через пару часов будешь в своей конюшне. Потерпи, Гром.
  Вскоре верный конь отпечатывал новые следы в чуть влажной сверху от росы дорожной пыли.
  Встречная заря алела с каждой минутой всё ярче, и вот вновь родившееся оранжевое светило гордо засияло на чистом небосклоне.
  В его свете ночное происшествие всё больше казалось нереальным. Уж не почудилось ли?
  Нет, Николай понимал, что ещё не страдает помрачением рассудка, и всё было.
  На возу была больная девушка. Оказалось, Варя не ворожбой занималась, а пыталась спасти сестру или подругу. Николай не спрашивал. Подозрение, что Варя Палетова не так проста, как её крестьянский сарафан, заставляло держать вопросы при себе.
  Были долгие поиски жилища колдуна, осложнённые не только ночной темнотой, но и не совсем ясными разъяснениями Вари.
  Но нашли.
  Такого мрачного, но статного старика Николай ещё не встречал. Угрюмый, недоброжелательный, он сначала совсем не хотел слушать Варины просьбы о больной девушке.
  И лишь отнюдь не лёгкий кошелёк Николая помог старику стать чуть внимательнее.
  - Сюда несите, - мрачно указал он в сторону деревянной лавки.
  Николай вернулся к возу.
  - Прошу покорно меня простить, что потревожу вас.
  - Она без чувств, - горько произнесла Варя. - Вот уже несколько часов.
  Голос девушки задрожал от волнения. Казалось, она опять плачет.
  - Ничего, - Николай постарался говорить бодро. - Колдун, похоже, самый настоящий. Вылечит!
  И, наклонившись к Варе, зашептал:
  - Такую мрачную, но красивую личность я отродясь не встречал.
  Девушка не сдержалась и, чуть усмехнувшись, шепнула в ответ:
  - Я тоже.
  Когда Николай внёс больную в лачугу Несупы, тот уже зажёг несколько лучин. В их свете страшное зрелище предстало глазам молодого человека. Что за животное так искалечило эту несчастную? Ревнивый муж? Теперь понятно стало безудержное стремление Вари добраться до лекаря.
  - Сюда клади, говорю, - недовольно махнул Несупа рукой в сторону лавки. Теперь сверху на неё была накинута старая медвежья шкура.
  Николай сделал как ему велели.
  - Отойдите, не застите.
  Варя поспешно отошла. Николай сел на лавку в тёмный малоосвещённый угол и приготовился наблюдать.
  Вот Несупа снял платок с головы больной. Что это? Её волосы неровно обкромсаны под корень. На голове кровоподтёки. Колдун снял повязку. Николай отвернулся. Старик склонился над лицом. Долго смотрел, слушал, щупал.
  Николай время от времени украдкой поглядывал на Варю. Она дрожала. Руки, колени, плечи тряслись крупной дрожью.
  "Переживает, что скажет Несупа... Боится..." - догадался Николай. Теперь стало очевидным, что не только жалость погнала девушку в трудный путь, больная ей дорога. Возможно, та всё же её сестра.
  Наконец Несупа выпрямился. Долго молчал, раздумывая. Это был высокий, чуть сгорбленный старик. Широкие плечи ещё сохранили свою форму. Густые тёмные брови и белые от седины волосы, длинные, сплетённые в косицу составляли необычный контраст. Но, несмотря на старость и весьма недоброжелательный вид, в нём чувствовалось нечто, что можно обозначить общим словом - порода, некая сила, источник которой неизвестен.
  - Чёрная ворона всё никак не накаркается? - непонятно спросил он.
  Варя чуть нахмурилась, разгадывая старикову метафору. Потом лицо её прояснилось.
  - Да, - ответила она.
  Николай ничего не понимал.
  - До утра ежели доживёт, то жить будет, - сказал старик. - А за глаз - не знаю. Ступайте.
  Николай с Варей вышли.
  Теперь - в обратный путь. Николай сел в телегу, стал править. Варя сидела сзади. Гром, привязанный уздечкой к возу, замыкал шествие.
  Множество вопросов роились в голове у молодого человека, но задать ни один не решился. Варя тоже молчала.
  Выехали из леса. В лунном свете Николай заметил стог. Наверное, лучшего ночлега сегодня не сыскать.
  - Варя, вы теперь куда?
  - В усадьбу. Но нам лучше здесь расстаться. Могут увидеть.
  Николай слез с телеги, отвязал Грома.
  - Прощайте, Варя!
  - Прощайте... - девушка запнулась. На протяжении всех этих трудных часов она так и не узнала имени своего спутника...
  "Как же, прощайте! Ну уж нет. Во всей этой истории до финала далеко. И в финальной сцене я хотел бы тоже присутствовать", - так думал Николай, мчась навстречу новому дню.
  Когда, наконец, он приехал к себе в усадьбу, в прихожей на столике лежало письмо-приглашение на именины к Ольге Павловне Ночаевой.
  20
  К барской усадьбе Ерина и Дуняша подошли со стороны двора. Огляделись. Дворовые люди были заняты делом, множество народа носилось туда-сюда. В деревянных сараях и амбарах кипела работа. Изредка слышался смех и шутки девок и парней.
  "И они ещё веселятся!" - удивилась Дуняша. Ей казалось, что во владениях помещицы нормальный человек тут же превратится в живой труп и будет едва передвигая ноги ждать, когда окончательно перестанет быть живым. Здесь нет надежды и избавления. До того она наслышалась о жестокости хозяйки, что по-другому и не представляла.
  Дуняша жалась к сестре. Взрослая вроде уже, а многолетняя привычка брала своё. Она и за руку взяла бы, но это было бы чересчур.
  Ерина, чувствуя робость сестры, старалась держаться уверенно, хотя на душе и у неё скребли кошки.
  - Пришли? - девушки так были заняты наблюдением за кипучей деятельностью в хозяйстве помещицы, что не заметили, как подошёл управляющий.
  - Пришли, - ответила Ерина.
  - Ну ждите. Барыни ещё нету. Вон, садитесь на лавку, - кивнул Лютый головой и ушёл.
  Ждать пришлось долго.
  Время от времени к девушкам подходили знакомые, завязывался недолгий разговор, после которого знакомые убегали по своим делам.
  С кухни вышла баба с кувшином и кружкой. Локтем она зажимала краюшку хлеба.
  - Девки, попейте вот кваску и перекусите. На солнце упарились небось ничего не делавши.
  - Благодарствуем, - в один голос ответили сёстры.
  - Вы, случаем, не деда Мирона внучки?
  - Мироновы.
  - На мать похожа, - кивнула баба на Дуняшу. - Та смолоду такая же пригожая была. - Баба скосила глазом на цыганскую внешность Ерины, но ничего не добавила. Ерина была красива - и всё тут.
  - Не помните меня?
  - Да вроде что-то знакомое, - Ерина немного лукавила. Бабу эту она не помнила, как не обращала особого внимания и на других односельчан.
  - Тёткой Нюрой меня кличут. На кухне я туточки помогаю.
  Тётка Нюра помолчала, ожидая какой-то реакции, но девушкам нечего было сказать.
  - Никак "сама" вызвала?
  - Вызвала, - ответила Ерина. Дуняша в разговоре не участвовала.
  - Кудай-то она вас определить хочет? - задумалась тётка Нюра. - Вроде везде народу хватает... Вот если только горничная теперича нужна ей...
  Дуняша побледнела. Тётка Нюра покачала горестно головой.
  - Вы, девки, не шибко робейте. Оно жить можно. Только надо быть расторопными. А так... ну схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит. Но это всё пережить можно. Не надо только близко к сердцу принимать.
  Ерину и Дуняшу никто не бил по щекам и за виски не таскал. Как это не принимать близко к сердцу, они не знали. Дуняша почувствовала, что её тошнит.
  Тётка Нюра задумалась на минуту, потом продолжила:
  - Таких случаев, как с Агашей, всё же не часто бывает... Оно как получилось? У "нашей-то" ухажёр есть, помещик Овчаков, - тётка Нюра понизила голос до свистящего шёпота и наклонила голову поближе, сообщая дворовые слухи, - Есть то есть, да только она, Глафира-то Никитична, никак с ним не наладит, как ей бы хотелось. Замуж не шибко зовёт. Она, хоть и стара, а мужа тоже, небось хоцца. - Тётка Нюра оценивающе посмотрела на девиц и решила не углубляться. - А тот Овчаков за Агашей стал ухлёстывать. Зачастил к нам в усадьбу, Глафира-то Никитична думает, что к ней. А он, можа, и к ней, да только от Агаши никак его не оторвать. Где увидит её, тут же начинает... Ну, вы понимаете. Вот "наша-то" и осерчала.
  Помолчали. Послышался топот. Показался Андрей верхом. Ловко спрыгнул с коня, бросил уздечку, подошёл к кузнецу. Заговорили.
  Ерина вспыхнула. Ей захотелось, чтобы юноша оглянулся и увидел её. Но тот снова вскочил на коня, уехал в ту же сторону, откуда недавно появился.
  Дуняша сочувственно взглянула на сестру. Она знала Еринину сердечную привязанность. Тётка Нюра ничего не заметила.
  - Девки, засиделась я тут с вами, пойду, - она встала, постояла в нерешительности, потом повернулась к Дуняше. - Ты не только на свою мать похожа. Ты и Агашу чем-то напоминаешь.
  Дуняша почувствовала, что ловушка захлопнулась, и она внутри.
  А квас и хлеб так и остались нетронутыми.
  21
  - Идёмте, - кивнул головой подошедший управляющий, и девицы поднялись. Пошли следом.
  Но то ли от долгого сидения, то ли от волнения, ноги у Дуняши подкашивались и плохо слушались.
  - Давай руку, - вдруг решительно заявила Ерина, Дуняша послушно подала. Та повела её как маленькую.
  Проходя через просторные комнаты, Ерина впечатлилась. Насколько разнились эти помещения от тех, в которых ей привелось бывать. Дуняша не заметила ничего. В глазах её что-то рябило, а детали ускользали от внимания.
  Вошли в кабинет.
  - Глафира Никитична, девицы Мироновы пришли, как вы приказали.
  Барыня что-то писала за столом. В ответ на слова управляющего она лишь махнула рукой, отпуская его. Тот ушёл.
  Девицы остались стоять в дверях, ожидая, пока барыня соизволит взглянуть на них. Барыня не спешила.
  Наконец она отложила перо и подняла голову. Старая, рыхлая женщина, в тёмном платье и таком же чепце напоминала огромную ворону.
  Она окинула их цепким взглядом и удивлённо подняла брови:
  - Вы сёстры?
  - Двоюродные, барыня.
  - Как звать?
  - Меня Ерина, её Дунька.
  - Чего же она сама не отвечает?
  - Ума мало, барыня. Соображает плохо.
  Дуняшины глаза стали немного круглыми. Она понимала, что Ерина ведёт какую-то игру, но не могла сообразить в чём дело. И то ли устав от долгого волнения, то ли слова сестры оказали на неё странное действие, но она и впрямь почувствовала себя неважно. Словно оказалась внутри какого-то кокона, а мир, и сестра, и этот огромный чужой дом, и хозяйка, там, снаружи. И звуки доносились неясно, а понять происходящее не было возможности. Ей осталось лишь молчать и надеяться, что наваждение со временем рассеется.
  - Что умеет?
  - Да как сказать, барыня, мимо котла не пройдёт, чтобы не зацепиться. Всё из рук валится. Только и пользы, что рукодельница добрая, ваши уроки завсегда выполняет. А по хозяйству не приучена, потому как ума мало, - повторила Ерина свою характеристику.
  - Хм... А ты сама-то?
  - Я барыня, всё могу.
  - Так уж и всё?
  - Ну, вроде всё. Маменька не нахвалится.
  Барыня задумалась, рассматривая девок.
  Та и вправду, как полудурочка, стоит - глазами хлопает. Даром что пригожая. Ну, а эта дерзка. Глаза не опускает, смотрит прямо. Цыганское отродье. Хлопот поначалу будет много. Ну да ничего, дерзость можно и притушить.
  - Завтра с тряпками, какие у тебя есть, приходи в усадьбу. Здесь служить будешь. Ну а дурочка пусть пока дома работает.
  Барыня вновь склонилась на своей книгой.
  Девки поклонились и вышли.
  По дороге наваждение постепенно рассеялось, и Дуняша взглянула на сестру:
  - Ериночка, да как же? Мне домой, а тебе в усадьбу?
  - Ну и что? Я не пропаду.
  Дуняша почувствовала себя виноватой. Тот спектакль, в котором и она сыграла нечаянную роль, предстал в истинном свете.
  - Глупенькая, - усмехнулась вдруг Ерина, - ты же видела там Андрея? Вот я и буду к нему поближе.
  22
  - Старожилы говорят, что Руса раньше была глубже и шире.
  - А они откуда знают?
  - А им, наверное, деды рассказывали... А ещё здесь много жемчуга было.
  - Прямо у нас? Тут?
  - Говорят, прямо тут.
  Луша оглядела родную Русу. Река неглубока. В жаркое лето мелела так, что можно перейти с одного берега на другой. Чистая голубоватая водица не скрывала песчаное дно и манила к себе своей свежестью. Но обманывала. Рано ещё, май только.
  - А вы раньше где жили?
  - Тоже на Русе, только вёрст двадцать туда, - махнула рукой Луша вверх по течению. - Там деревня есть, Камышовка называется. Там у меня подружки остались. И бабушка. Я вот думаю, вот эта водица, которая сейчас мимо нас проплывает, она же недавно рядом с Камышовкой была. Может, бабушка в ней руки помыла. Или просто глядела. А теперь я смотрю. Это почти как с бабушкой увидеться.
  Стёпка посмотрел на печальное лицо своей подружки.
  - Вас наш хозяин купил?
  - Нет, мы приданое... А бабушка старенькая. Такая в приданое не годится. Вот она и осталась одна.
  - Глянь-ка, вспомнили хозяина, а он тут как тут.
  Луша обернулась. По дороге верхом ехал господин Ночаев. Стёпка с Лушей встали, приготовились поклониться, когда он мимо будет проезжать. Но он направил коня к ним.
  - Сидят, как два воробья, - засмеялся он. - Только воробьи на ветке, а они на бережку.
  Луша и Стёпка молча смотрели на ласковую улыбку хозяина.
  - Что ж вы... коров не растеряли?
  Стёпка тревожно огляделся.
  - Да нет, барин, все на месте.
  - Это сейчас все, а вон та, рогатая, уже в лес рога свои навострила. Смотри, убежит - беда будет.
  Со Стёпкиной точки зрения рогатая корова и не думала в лес убегать, но с хозяином разве будешь спорить? Стёпка побежал поворачивать корову в другую сторону.
  Помещик соскочил с коня, подошёл к Луше.
  - Это у кого же такая пригожая дочка выросла?
  Луша почувствовала себя неуютно. И, хотя барин по-прежнему смотрел ласково, девочке хотелось бы, чтобы он ехал мимо. Она опустила голову, не зная, что делать в таких случаях.
  Вдруг не менее ласковые пальцы коснулись Лушиного подбородка и приподняли голову:
  - А почему такая большая девочка застеснялась?
  Луша застыла не шевелясь, из последний сил терпя, чтобы не отклониться от неприятно-тёплых пальцев помещика.
  - Почему на вопросы не отвечаешь? Или немая?
  - Нет, я умею разговаривать, - Луша заставила себя хоть что-то ответить.
  Послышались быстрые шаги Стёпки. Он торопился к ним.
  Помещик легко провёл пальцами по Лушиной щеке, убрал руку, вскочил в седло и ускакал.
  Луша заплакала.
  Стёпка молчал. Снова сели на берег. Но река и весь мир утратил свою прелесть.
  Луша всё терла щеку, стараясь стереть невидимые следы пальцев барина, которые она всё ещё ощущала. Но ничего не выходило. Эти следы не стирались.
  Луша побежала к реке. Стёпка испугался, рванул за ней. Но Луша стала неистово умываться холодной водой. Она плакала и всё мыла и мыла лицо. Потом внезапно успокоилась и замерла, глядя покрасневшими глазами на реку.
  - Пусть вода унесёт его пальцы далеко-далеко. В другой мир.
  23
  Майская ночь опустилась на Дубравное. Окутала весенней прохладой берега. Пустынно и тихо в деревне, только неугомонные птицы наполняют мелодией ночь, да дед Перепёлка ходит по своему обычному ночному маршруту, бьёт в колотушку, разгоняет недобрых людей. А люди и недобрые, и добрые дома давно. Приклонили уставшие головы, закрыли глаза в надежде провести несколько ближайших часов в покое. И сон идёт. К одним сразу, лишь глаза те успевают закрыть, к другим долго петляет по одному ему известным тропам.
  Варя не спит. С утра уже сбегала к Несупе. Пережила ночь Агаша. Теперь будет жить. А дальше? Дед обещал несколько дней её у себя подержать, но рано или поздно надо искать ей пристанище. Да и благодетельница в любой момент может спросить про девушку. Где тут уснуть бедной головушке... Уснула. Беспокойная ночь накануне дала о себе знать. Горестно со всхлипыванием вздыхает. Но сон постепенно разглаживает скорбную морщинку между бровей.
  Долго не спит и Ерина. С вечера собрала берестяную котомку, положила туда свои нехитрые наряды. Завтра чуть свет пойдёт в новую жизнь. А сегодня вертится на своём сундуке, никак не найдёт удобное положение. Может, последнюю ночь здесь лежит. Хотя, вряд ли. Всё же отпускают и дворовых девок изредка домой, да и не убьют, поди, в первый же день. Не об этом надо тревожиться. А о другом. Знает Ерина себя, знает, что нет у неё почтения к чинам и положениям. Понимает она, что не сможет склониться перед сварливой и жестокой помещицей. А не подчинишься - исход ясен, проверен подругами по несчастью. Нет... тут надо идти другим путём. И на путь этот наставляла её цыганка Ида много лет. То ли знала она, что судьба у Ерины такая, то ли знания особые не нужны. И так понятно, куда пути проложены для крепостных. Вот и думает Ерина, как правильно повести свою линию. Но тут, думай - не думай, а на месте надо разбираться.
  Не спит и Дуняша. Тихо лежит, прислушиваясь к беспокойному верчению сестры, и слёзы льются и льются по двум дорожкам, и тонут в старом отцовском армяке, что у неё вместо подушки. И дышит Дуняша старательно через рот, чтобы сестра не услышала шмыганье носом. Нет уж, хватит Ерине и так неприятностей, чтобы и теперь утешать её глупую. Сколько можно!
  Лежит Дуняша и вспоминает, как на протяжении всей её жизни, сколько она себя помнит, всегда в трудные минуты пряталась за спину Ерины. И та всегда её защищала.
  Вот и сегодня... Так ли уж Андрей привлёк Ерину, что она с радостью побежала под гнёт старой помещицы? Ой, сомневается Дуняша.
  Раз за разом вспоминает слова кухарки тётки Нюры: "... схватит за виски, коль попадёшься под горячую руку, а то по щеке ударит..." и ужасом наполняется сердце, представляя, что эти виски и щёки сестры.
  
  
  На соломенном чердаке барской конюшни задремал Андрей, а рядом, прижавшись к его спине лежит Груня. Спит Андрей, не спит Груня. Хочется с Андреем ещё поговорить, послушать его речи ласковые, и это желание прогоняет сон. А Андрею надоело речи ласковые на девок расходовать. И без речей проходу не дают. Вот и отвернулся от Груни. Ну её...
  Ходит дед Перепёлка по своему привычному маршруту, стучит в свою колотушку. Спите, люди добрые. Всё у нас спокойно, чужих нет.
  24
  Едва забрезжил серый свет в чердачных щелях, зашевелился Андрей, сел, почесал мускулистую грудь через рубаху, пригляделся, кто это с ним. А, вспомнил. Зевнул, полез вниз. Надо домой сходить поесть. А то сейчас погонят ни свет, ни заря со своими поручениями, так за целый день не выберешь времени крошку в рот закинуть.
  Дома Акулина уже гремела котлами.
  - Яви-ился, - неласково встретила она Андрея. - Как брюхо подводит, только тогда и вспоминаешь мать.
  - Ну чего опять стряслось?
  - Как чего? Ты когда забор поправишь? Невжель глаза твои не видят, что вот-вот совсем завалится. А и завалился бы уже, да не знает, на какую сторону лучче лечь.
  - Где топор? Пойду подправлю.
  Вышел во двор. Эх, тут не поправлять, тут новый строить давно надо. Только вот когда? Нет у конюха праздного денька, лошадки каждый день хозяевам требуются. Даже в воскресенье нет покоя.
  Постоял, не зная на что решиться, то ли снести его к едрене, нет забора и этот не забор. Даже уже упёрся, чтобы завалить его на сторону. Но в последнее мгновение передумал. Мать тогда орать будет - не захочешь ничего.
  Пошёл по двору в поисках подходящих брёвен, нашёл несколько штук. Подпёр покосившиеся бока.
  Оглядел свою работу, пытаясь оценить. Да вот оглядеть едва успел, а оценить не привелось. Послышался торопливый бег босых ног, а потом и Митька - помощник появился:
  - Дядька Андрей.
  - Что?
  - Тебя управляющий ищет.
  - Тьфу ты... перекусил.
  Андрей кинул в угол топор и, не глядя больше на забор, не заходя в дом попрощаться с матерью, пошёл к конюшне. Митька затрусил рядом, с некоторым подобострастием заглядывая Андрею сбоку в лицо.
  Немного погодя из хаты вышла Акулина.
  - Андрей! Ты где? - стала заглядывать в сараи. - Во, уже и след простыл. Наработался... помог, помощничек.
  Подошла к забору, долго изучала его оценивающим взглядом. Наконец промолвила насмешливо:
  - Ну, теперича не упадёт. Рад бы свалиться, да костыли не дадут.
  Увидала топор, нагнулась за ним, кряхтя:
  - Что ни говори, а барская порода чувствуется, - подняла, понесла на место.
  25
  Бывали минуты, когда страшно жалела Акулина о содеянном. Так тошно было, что выть хотелось. Но всё же так лучше, неизбежно решала она.
  Если бы у человека был выбор, где жить-расти-поживать, вряд ли нашёлся такой, который предпочёл тёмную хату крепостных крестьян. Нет, всякий бы захотел богатые хоромы и сладкую жизнь. И чем богаче и слаще, тем лучше. Только выбора такого у людей нет. И живут-поживают там, куда угодили с рождения. Нет выбора... почти никогда.
  Не было его и у Акулининого сыночка. За него она сделала. Совсем не задумываясь о последствиях, в какой-то безумной круговерти.
  Может, оно и не удивительно, ведь тогда как разумом помрачилась. На её глазах всё было. Страшно.
  Людей в повозке сначала не узнала, давненько не заезжала сестра Глафиры Никитичны в их сторонушку. Слух прошёл, что ребёнок у неё родился. Но когда в сизых сумерках возница завернул прямо перед её носом через замёрзшую реку, успела разглядеть. Даже взглядами встретились и несколько мгновений не отводили глаз.
  Позже Акулина не раз вспоминала этот взгляд. О чём думала в тот момент женщина? Может, чувствовала что-то? На простых крестьян баре не шибко-то смотрят.
  И сама Акулина глядела прямо. Когда это бывало, чтобы крестьянка глаз не опустила? Но тут почему-то не опустила.
  Это потом уже сообразила Акулина, что не туда свернул возница, да поздно было. Не знал он, видать, что не полностью замёрзла река, был проезд, и была полынья.
  Повозка и нырнула под треснувший лёд, Акулина разинула рот в немом крике. А женщина как-то успела своего младенца на лёд положить и с огромной силой, откуда такая взялась, толкнула его по направлению к ней. И как на санках, подъехал чужой ребёнок, укутанный в меховое одеяльце из беличьих шкур, прямо под ноги стоявшей в оцепенении Акулины. А у неё свой ребёнок на руках. Взяла чужого на вторую руку и бросилась домой.
  Не думала тогда детей менять. До того испугалась, увидев страшную картину на реке, что совсем ничего не думала. Тряслась вся, как в лихоманке.
  Положила детей рядом на лавку, подумалось где-то на задворках сознания, что ровесники. Развернула того, чужого, чтобы определить пол. Мальчик... как и её Андрейка. Развернула своего и уложила в мягкое, нежное, ароматное.
  И только тогда поняла, для чего всё это делает.
  Никто не узнал и ничего не понял. Напряглась, когда муж наклонился вечером над малышом. Вроде даже вглядывался пристально, но потом отвернулся, пошёл по своим делам. Вздохнула облегчённо.
  А Глафира Никитична первый раз видела своего племянника. Ей и невдомёк, что это вовсе и не племянник.
  Так и стали жить.
  Легко ли воспитывать чужого ребёнка? Нет... Всё не то. И плачет не так, и запах не тот, и чувства к нему не те.
  Но тяжелее видеть своего и не иметь возможности даже прикоснуться.
  Поэтому, хоть Акулина и обеспечила своему сыну райскую жизнь, самой пришлось испытать много горечи и разочарования.
  Лишь много позже решилась раскрыть мужу свою тайну. Перед самой его кончиной. Муж сказал тогда:
  - Дура.
  Вот и всё. Не одобрил...
  26
  К Ночаевым потянулись с визитами соседи поприветствовать старых знакомых.
  Приезжал Афанасий Петрович. Долго не задержался, всё спешил. Дел много по устройству маслозавода. Но на именинах обещал непременно быть.
  - А как ваш супруг, незабвенный Василий Иванович? - поинтересовался помещик у Татьяны Владимировны.
  Они вдвоём сидели на открытой террасе.
  - Болеет всё чаще в последнее время. Доктор запретил волноваться, велел больше отдыхать. Да не получается у него не волноваться и отдыхать. Я побуду здесь, у дочери, ещё неделю, а потом домой. Может, меня послушает, побережёт себя.
  - Да... Жизнь наша... Всё в хлопотах, всё куда-то бежит, что-то строим. А, если остановиться, задуматься - зачем?
  - Жениться вам надо. Да детишек нарожать. Вот и решиться вопрос зачем.
  - Хм... Оно и сам иной раз думаю.
  - Дорогой Афанасий Петрович, тут уже не думать, тут действовать надо.
  Татьяна Владимировна окинула оценивающим взглядом собеседника. Немного обрюзг, полноват. Сказывается пристрастие к обильным обедам с наливочкой. Полуседая голова с залысинами. Но богатство, сила, умение вести дела - это имело большее значение в глазах женщины.
  Вскоре Овчаков откланялся.
  Татьяна Владимировна задумалась. Готов жених. Хоть бери голыми руками и завтра под венец. Но Сонечка? Любимица. Без её согласия...
  Пошла в комнату младшей дочери. Спросила напрямик, как бы посмотрела на такого жениха и мужа.
  - Маменька, - Соня испугалась. - Да ведь он старше батюшки.
  - Ну, положим, не старше, они ровесники.
  Но Соне не стало легче от этого уточнения. Она стояла перед матерью, прижав руки к груди, и глаза её стали огромными на побледневшем лице.
  - Ну чего ты испугалась? Я же просто спросила, - Татьяне Владимировне и самой стало не по себе от такой реакции. - Никто тебя насильно под венец не потащит. Но и подумать не мешало бы. Такое богатство! И ещё полон сил. Вон и маслозавод затеял. И ещё невесть что построит. А мы с отцом не вечные. Надо же как-то устраиваться.
  Но Сонечка не смогла принять доводы матери. Не о таком муже мечталось в пансионе. Не такой жених представлялся в девичьих снах.
  Татьяна Владимировна с досадой махнула рукой и вышла.
  Избаловали детей. Когда это было, чтобы спрашивали согласие. Какое согласие они могут дать, если ума ещё мало, а опыта житейского и того меньше. Нет, чтобы положиться на родительское рассуждение. Старшая по любви вышла. И куда же эта любовь делась так скоро после свадьбы? Теперь вот пытается взять бразды управления имением в свои руки. А не возьмёт, пропадёт прахом. Этот кутила всё сквозь пальцы просеет, как песок. Одна выгода, хоть состоянием тётка обеспечит. Может, и хорошо, что не теперь, а позже. Может, у тётки целее будет.
  Ладно, Татьяна Владимировна постаралась успокоиться. Время ещё терпит. Сонечка только жить начинает. Не хочет за Овчакова, есть и другие.
  Николай Кузьмич Думинский. Лично с ним не была знакома. Но после нашумевшей истории с огромным богатством, унаследованным от старой графини, многие матери обратили с интересом взоры на этого молодого человека. Очень кстати, просто посчастливилось, что оказались соседями по имениям он и старшая дочь. Значит, надо действовать. Тем более, что молод и, говорят, хорош собой.
  Пошла искать Владимира Осиповича.
  Нашла. Он сидел на лавке у искусственного прудика. Полюбовалась несколько мгновений зятем. Тот бил прутом по воде, распугивая рыб. Вздохнула, подошла.
  - Чудесная погода, не правда ли?
  - Да, сударыня, прошу присаживайтесь.
  Татьяна Владимировна несколько минут обдумывала предстоящий разговор.
  - Хорошо было повидаться со старыми знакомыми.
  - Овчаков? Не часто он балует нас своими визитами. Всё занят.
  - Да, теперь у помещиков много хлопот. Но всё же хотелось перед субботним вечером познакомиться и с другими гостями.
  - Можно пригласить завтра на обед Ливасова.
  - Отличная идея. Думаю, Ольга одобрит. Но и с Думинским я не знакома.
  - Достойный молодой человек. Немного скучноват. Можно и его пригласить.
  - Замечательно. Пойду поговорю о деталях с Ольгой.
  27
  Платье для Сонечки выбирала сама Татьяна Владимировна. Тут нужен тонкий расчёт. С одной стороны, оно должно выглядеть почти повседневным, всё-таки это всего лишь обед. Хоть и в присутствии соседей, но лишь самых близких. С другой стороны, первое впечатление должно сделать своё дело.
  Накануне вечером Сонечка перемерила несколько подходящих нарядов, пока придирчивый глаз матери не остановился на нежно-голубом муслиновом, лёгком и воздушном. Оно подчёркивало тонкий стан девушки, делала выразительными глаза. Словом, в нём Сонечка казалась свежим цветком.
  Соня и сама застыла перед зеркалом, глядя на своё отражение. Хороша.
  С утра молоденькая, но ловкая горничная Катя, подаренная Сонечке в честь окончания пансиона, колдовала над причёской. И тут тоже требовалось одобрение Татьяны Владимировны. Она не собиралась оставлять без внимания любую мелочь, а о причёске и говорить нечего. Она должна быть идеальной.
  У Кати заныли руки от напряжения, пока Татьяна Владимировна не кивнула благосклонно головой.
  - Выглядишь прекрасно, - одобрила мать, - остальное ты знаешь.
  Остальное Сонечка знала: быть очаровательной, простодушной, чаще улыбаться. Сонечка и была очаровательна и простодушна. Что до улыбок, жизнь дарила ей много радости, как тут не улыбаться!
  Гостей решили встречать на открытой террасе. Здесь просторно, много света, но главное, Татьяна Владимировна не забывала, - первое впечатление. На высокой веранде, как на пьедестале, Сонечка будет выглядеть как греческая богиня. И молодые люди, приближаясь по дорожке к дому, не смогут не оценить по достоинству юную прекрасную девушку.
  Кроме Думинского и Ливасова ожидались ещё несколько знакомых пожилых дам и девушек. Обед не должен оставлять впечатление смотрин. Всё должно быть естественно. Татьяна Владимировна осталась довольна подготовкой.
  И погода не подвела. Не жаркая, солнечная, с лёгким ветерком.
  Пожилые дамы уже собрались, пили прохладительные напитки, угощались пирожным, вели неторопливые беседы о здоровье, о детях и хозяйстве.
  Девушки маленькой пёстрой стайкой, стояли поодаль от собственных мамаш и тётушек, преувеличенно-восторженно восхищались нарядами друг друга и обсуждали последние новинки моды.
  В деревне им было довольно-таки скучно, но предстоящий визит молодых мужчин приятно будоражил чувства.
  Но молодые люди запаздывали. Не было и Владимира Осиповича, к великой досаде Ольги и её матери. С утра уехал к своему приятелю, обещал быть вовремя, и вот всё нет. Пришлось встречать гостей без хозяина и извиняться.
  Наконец, застучали копыта лошадей, и на дорожке показались три всадника.
  Татьяна Владимировна встрепенулась. Похоже, сейчас состоится то самое знакомство, на которое она с надеждой уповала.
  Действительно, это был Владимир Осипович и двое незнакомых молодых людей.
  - Дорогая, подойди сюда, - оторвала Татьяна Владимировна младшую дочь от подружек.
  И на высоких ступеньках террасы юная девушка оказалась в центре. Заботливая мамаша обеспечила самый выгодный обзор.
  28
  - О, дорогие мои, как я рад, - закричал Владимир Осипович. - Прошу прощения за опоздание. И пусть компания, которую я привёл с собой, компенсирует мой промах.
  К досаде Татьяны Владимировны, зять полностью закрыл дочь от светловолосого высокого мужчины, который шёл позади всех. Зато жгучий брюнет с красивой широкой улыбкой не сводил с Сонечки восторженных глаз.
  - Знакомьтесь, мой добрый приятель Дмитрий Сергеевич Ливасов, - представил он темноволосого, и смущённая девушка почувствовала, как её руку чуть жарче принятого целует молодой человек.
  - А это - Николай Кузьмич Думинский.
  Татьяна Владимировна с интересом вгляделась в его лицо. Симпатичный. Может быть не такой смазливый, как Ливасов, но во взгляде чувствуется интеллект и вдумчивость. И это придаёт ему особую привлекательность. Жаль, что Владимир Осипович отвлёк Сонечку, не давая возможности молодым людям присмотреться друг к другу.
  Планы Татьяны Владимировны продолжили ломаться и за обедом. Тщательно продуманная рассадка гостей рассыпалась прахом, когда громогласный Владимир Осипович распорядился усадить Ливасова по соседству с Сонечкой. А Думинский, неожиданно для хозяйки, оказался в самом неподходящем месте - рядом с Марией Горобец. Раздосадованной Татьяне Владимировне оставалось только вежливо улыбаться и надеяться, что после обеда будут ещё случаи поправить положение.
  Зато Ольга не подвела, показала себя доброй хозяйкой. Лакеи были расторопны, блюда менялись вовремя и все были вкусными, гости ели с удовольствием. Исключение составляли девушки. Те привередничали, без аппетита пробуя крохи и основное внимание направляли на разговоры и улыбки, как им и полагалось.
  Татьяна Владимировна участвовала в беседе на своём конце стола и умудрялась улавливать основные темы на дальних.
  Около Ливасова было весело. Он наклонялся к девушкам и что-то рассказывал про неудачную охоту на кабана. Сонечка и её подружки то и дело прыскали смехом. И Татьяна Владимировна поняла, что несмотря на то, что кабан не стал трофеем для Дмитрия Сергеевича, этот случай всё же следует засчитать в один из его козырей.
  Думинский разговаривал с госпожой Горобец и её дочерью. Николай Кузьмич вежливо поинтересовался самочувствием бабушки, старой госпожи, после удара. Мамаша Горобец отвечала обстоятельно, не допуская посторонних в их беседу. Её старшая дочь, семнадцатилетняя Маша, иногда мило вставляла несколько слов, заполняя паузы матери, которые были нередки. Горобцы знают для чего они здесь, кисло подумала Татьяна Владимировна.
  Ко времени подачи главного блюда тема бесед сменилась.
  У Ливасова снова было весело. На сей раз обсуждали петербургских знакомых. И по всему выходило, что забавных ситуаций и там было немало.
  - И Терёхин заявляет: "Да, дед, это опять я!", упустив из виду, что старик слепой, но не глухой, и уж голос своего внука ещё в силах отличить, - закончил он под общий девичий смех.
  Татьяне Владимировне не очень понравилась история, но может она не всё правильно поняла?
  Думинский по-прежнему разговаривал с Горобцами. Мамаша интересовалась, как он справляется с новыми для него обязанностями помещика. Николай Кузьмич посетовал на тяжёлую долю крепостных.
  - Пытаюсь наладить разумное хозяйство, чтобы и прибыль была, и люди не бедствовали. Особенно дети. Но, увы, пока только пытаюсь.
  Маша горячо поддерживала его в этом вопросе.
  - И я не хотела бы, чтобы в моём имении жили несчастные люди. Ведь согласитесь, Николай Кузьмич, в первую очередь это от нас зависит, от тех, кто по закону рождения получил власть.
  Горобец - мамаша посмеялась над наивным пылом дочери.
  - Только люди с золотым сердцем думают о всех этих несчастных, - не упустила возможности ловко указать на ещё одно достоинство своей дочери.
  Но Татьяна Владимировна нахмурилась. Уж не из вольнодумцев ли Николай Кузьмич? В последнее время их не так уж и мало. С чего бы ему так волноваться о крепостных? Но потом морщины разгладились. Догадалась - да молод он просто, вот и ветер в голове. Это пройдёт. Вспомнила своего супруга, тот в юности тоже чем только не увлекался. Но со временем остепенился.
  После обеда перебрались в музыкальную комнату. Желающие расселись за карточными столиками. Сонечка прошла к фортепиано. Играла она неплохо, голос был приятный, поэтому какое-то время слушали её. Когда наступила очередь другим девушкам показать себя, все уже достаточно насладились музыкой, поэтому вернулись к картам и разговорам.
  Пройдясь по гостиной, Татьяна Владимировна снова прислушалась к важным из них.
  Ливасов опять рядом с Софией. Она раскрыла на чистой странице свой памятный альбом, и Дмитрий Сергеевич что-то с энтузиазмом туда строчил, закрывшись от хозяйки альбома. Сонечка со смехом пыталась подглядеть, но Ливасов был неприступен.
  Думинский беседовал с девушками. Среди них вновь выделялась Маша Горобец. Вот кто проныра, с раздражением подумала Татьяна Владимировна. Похоже Горобцы прекрасно понимают, чего они хотят, в отличие от её легкомысленной дочери, и своего не собираются упускать. Татьяна Владимировна прислушалась.
  - О, я с Вами совершенно согласна. Теперь среди работ художников можно увидеть сельский и городской пейзажи. Но всё же значительное большинство их работ - это портрет.
  Маша хорошенькая девушка. Умная, начитанная. Но Сонечка гораздо красивее. И вот теперь эта Маша имеет успех там, где должна была блистать её младшая дочь.
  - Вы не знакомы с работами Ерменёва?
  - Нет, к сожалению. Но очень хотелось бы услышать от вас о его творчестве.
  Ишь ты, услышать от вас. Эта девица не промах.
  Татьяна Владимировна мгновенно угадывала, или ей казалось, что угадывает, все хитрости и уловки окружающих, которыми сама искусно владела.
  - О, его работы впечатляют, также, как и его судьба...
  Далее Татьяна Владимировна не услышала - пришлось отойти, чтобы пронырливые Горобцы не разгадали её манёвры. Ещё решат, что она намеренно подслушивает.
  Со вздохом посмотрела на свою смеющуюся младшую дочку, и досада отразилась на лице лёгкой краской. Одного весёлого зятя для неё уже более чем достаточно.
  29
  "23 мая
  Милостивая государыня Глафира Никитична, прежде, нежели приступить к своим обязанностям, разрешите узнать, как Ваше здоровье и настроение и пожелать всего доброго.
  У нас всё тихо, как и прежде. Вчера был обед. Жаль, что Вы не смогли присутствовать.
  Сегодня закончили посев. Лишь на дальнем поле..."
  Глафира Никитична внимательно прочитала ежедневный отчёт Ольги Павловны. Как всегда, эта писулька была бестолковая, но пусть учится. Ежели всё пустить на самотёк, толку у Ночаевых совсем не будет. Но слепо доверять этой бумаге Глафира Никитична не собиралась, поэтому следом открыла другое ежедневное послание из того же поместья, но уже от управляющего, которого, кстати, сама и назначила в хозяйство к племяннику.
  "23 мая
  Ваше сиятельство, любезнейшая..."
  Плут. В последнее время стал вилять и приукрашивать. А это верный признак, что мошенничает.
  Глафира Никитична чувствовала, как в ней закипает гнев. Где набрать верных и умных людей? Совсем перевелись что ли? Подарила прекрасное поместье и что с ним станет через несколько лет, ежели так и продолжат работать на него спустя рукава? Одна дура, другой плут. Всё придёт в упадок.
  И лишь на племянника гнев тут же угасал, не успев набрать силу. В глазах Глафиры Никитичны Владимир Осипович всё ещё был Володенькой. Молодым юношей, который никак не созрел, чтобы серьёзно взглянуть на жизнь.
  Единственная родная кровь. От осознания этого она на все его проступки готова смотреть сквозь пальцы. Плоть от плоти любимой сестры, так рано ушедшей из жизни. Не доехавшей до её усадьбы менее версты.
  Не думала Глафира Никитична, что сама останется бездетной. Молодая, красивая вдова, а рядом Афанасий. Кто им мешал?
  Но годы промелькнули, словно стая перепуганных птиц за окном, и вот уже свои дети ей недоступны.
  И вновь раздражение шевельнулось в груди. Всю жизнь пахала в своём поместье больше любой крестьянки. У других вечера да балы на уме, у неё подсчёт доходов и расходов. И к чему пришла?
  Нет, на хозяйство ей грешно жаловаться, всё процветает и приносит хороший доход, а вот радости что-то мало.
  Подошла к окну. Вдалеке увидела Варю. Вот тоже, судьба подарила крестницу - ни рыба, ни мясо. Собственной тени боится, слова не вымолвит.
  Вернулась к столу, позвонила в колокольчик. Тут же вошла новая горничная - цыганка.
  - Звали, барыня? - неловко поклонилась та. Поклонилась с такой натугой, словно боялась, что спина в пояснице разломится пополам.
  Секунду старая помещица боролась с желанием подойти к нахалке и переломать ей тут же хребет, чтобы гнулся шибче, но сдержалась, успеет ещё.
  - Позови барышню.
  Ерина снова неловко поклонилась, блеснула тёмными глазами и вышла.
  - Где куёлда? - спросила Глафира Никитична, как только Варя показалась на пороге.
  Девушка на секунду застыла в замешательстве, потом резко побледнела, догадалась.
  - Агаша, ваша милость?
  Старая помещица не посчитала нужным отвечать.
  - Агаша... - Варя так и не придумала, что ей сказать про Агашу, чтобы отвести беду от неё подальше. И вот теперь нужно на ходу выкручиваться. - Она плоха. Боюсь, что не выживет.
  Глафира Никитична задумчиво пожевала губами.
  - Не выживет, говоришь? Тогда... пристав может заинтересоваться, вопросы задавать. Если что... нужно сказать... что с чердака свалилась лахудра. Поняла? Ну, иди, когда помрёт - доложишь.
  Варя вышла. Помещица вновь позвонила в колокольчик. Снова вошла Ерина. Глафира Никитична некоторое время сверлила её взглядом, решая, какое поручение ей задать.
  - Вычистишь весь паркет здесь. И если замечу хоть пятнышко, которое мне не понравится, будешь его вылизывать языком. Приступай.
  Паркет девушка ещё ни разу в своей жизни не чистила. Но Ерина не зря в этой усадьбе провела уже несколько дней. И все дни держала глаза открытыми. Поэтому вскоре девушка вернулась в комнату со щёткой, обёрнутой суконной тряпкой и принялась за самый дальний угол.
  Когда она нагнулась, из кармана выпала небольшая прямоугольная коробочка. Ерина, кажется, не заметила этого. Зато от зорких, хоть и пятидесятилетних глаз Глафиры Никитичны это не укрылось.
  - Эй, девка, подай сюда.
  - Что, барыня? - живо обернулась Ерина.
  - А то, что ты по моему полу разбросала.
  Ерина только тут заметила потерю. Она подняла коробочку, медленно подошла к барыне.
  - Это карты. Гадальные.
  Глафира Никитична протянула руку. Ерина медленно произнесла:
  - Худо будет, если вы их возьмёте, - и протянула свою руку с колодой карт, словно предлагая помещице сделать выбор: брать или не брать.
  Секунду Глафира Никитична колебалась. Потом опустила руку.
  - Гадаешь?
  - А как же? Я же ведь цыганка.
  - Вот именно, что цыганка. Врёте вы всё, - махнула рукой небрежно.
  Ерина на это ничего не ответила, лишь прищурила глаза на короткое время и пристально вгляделась в лицо барыни, оставив у той неприятное впечатление, что девка увидела чуть больше, чем полагалось простой прислуге.
  В тот день вылизывать пятна языком Ерине не пришлось.
  30
  - Ванятка! - позвала Дуняша братика.
  - Что? Опять?
  - Опять, Ванечка. Я бы сама пошла, да сегодня уже была. Боюсь, Лютый меня приметил.
  - Ладно, - хмуро согласился мальчуган, и особо не раздумывая, не тратя время на сборы, тут же побежал по деревенской дороге, по пути черпая босыми ногами пыль, чтобы она стояла коромыслом.
  На барском дворе народу полно. Ванятка ловко пролавировал между мужиками и бабами, стараясь не мешаться под ногами, а то ведь могут и наподдать.
  Ерины не видно.
  Дома Дуняша извелась вся. Всё ей кажется, что бьют сестру по щекам и за виски таскают. Даже Ванятка забеспокоился.
  Хотя, с Ваняткиной точки зрения, не таковская Ерина, чтобы её били. Но на всякий случай начал строить планы мести.
  И в этих планах он вырос размером с мельницу и отрастил себе огромные кулаки. И закинул зловредную барыню прямо за чёрные тучи, нехай с молниями полетает по всему белу свету.
  А Лютый, как увидел такое дело, а потом догадался, зачем Ванятка к нему идёт, размахивая своими здоровенными кулаками, тут же убег с их деревни за тридевять земель. А Ванятка успел догнать его и здоровенной ногой изо всей силы наподдал прям под зад...
  Но, планы планами, а пока, в ожидании небывалого роста, приходилось действовать по-другому.
  Ванятка уселся в угол двора почти под телегу, чтобы не сильно мелькать перед глазами и осмотрелся.
  Какой-то мужичок впрягал лошадку в эту телегу. Ванятка тоже умел это делать. У них дома есть старенькая Седка. Ванятка сам её и впрягал, и распрягал, и в лес за дровами ездил, правда, уже не сам, а с отцом.
  Неожиданно мальчугана тронули за плечо. От неожиданности Ванятка вздрогнул и чуть подпрыгнул, оглянулся - Ерина.
  Ох, и обрадовался он. Живая и какбудточки небитая.
  - Иди за мной, - шепнула Ерина и быстро направилась к сараю.
  Ванятка немного подождал, а потом нырнул за ней в открытую дверь.
  - Ванятка, на, клади за пазуху, - Ерина сама сунула ему под рубаху какой-то тёплый свёрток. - У меня всё хорошо. Пусть дома не волнуются и не боятся. Дуняше скажи, чтобы не ревела напрасно. Барыня не такая уж и злющая и меня ещё пальцем не тронула. Пошли, я тебя выведу на другую сторону.
  Ерина повела брата в другой конец длинного сарая, отодвинула неприметную досочку, открывая лаз.
  - Давай сюда. Там кусты и дыра небольшая в заборе.
  - Понял, - кивнул мальчик и полез.
  Дыру нашёл быстро, а вынурнув с другой стороны, оказался снова в кустах. И уже выбравшись из них, огляделся. Во, чудо-то. Прямо на берегу Русы.
  Ванятка не стал больше вертеть напрасно головой, а помчался прямиком домой, по дороге снова поднимая пыль до небес, чтобы красиво и приятно было и глазам, и ногам.
  Дома выяснилось, что за пазухой у него пироги с мясом. Вкуснищие!!!
  31
  Сонечка была смущена. В своём альбоме она обнаружила записку. Когда увидела свернутый комочек между страниц, ей даже в голову не пришло, что это может быть тайное послание для неё. Да и как догадаться, если до этого никто ей таким способом не писал.
  Поэтому с недоумением повертела в пальцах, потом развернула.
  "Милая Сонечка! Я не видел девушки прекраснее утренней зари, пока не встретил Вас. Теперь видел.
  Д.Л."
  Щёки Сонечки вспыхнули тем самым светом утренней зари, о котором только что прочитала.
  Дмитрий Сергеевич ей понравился. Такого весёлого молодого человека она ещё не встречала. По правде, молодых людей она совсем почти не встречала. Пансион был закрытым, домой девушку отпускали редко, с молодыми людьми она только начала знакомиться.
  Конечно, он не хотел её обидеть. Ведь, получив такое послание, она, вроде, должна почувствовать себя оскорблённой. Насколько ей известно, записки такого рода имеют право писать лишь помолвленные молодые люди.
  Но она, кажется, понимала в чём дело. Просто Дмитрий Сергеевич слишком весёлый и немного избалованный, вот и не задумывается, как на это могут посмотреть другие, если узнают.
  И что подумала бы маменька. О, только не это! Маменька ни за что не должна узнать.
  Тогда, после званного обеда, она так строго говорила с Сонечкой, что та заплакала.
  - Ты вела себя недостойно и легкомысленно, - лицо матушки стало застывшим, словно каменное. Глаза смотрели отчуждённо, и в них светились гневные огоньки.
  И Сонечке стало страшно, ей показалось, что она всё испортила.
  - Голубушка, милая, простите, - заплакала Сонечка и бросилась к матери.
  Та обняла её, смягчилась.
  - Ну подумай о своём будущем. Теперь самое время оглядеться в поисках достойного человека. А ты весь вечер смеялась как ребёнок и дурачилась с Ливасовым.
  На устах Сонечки вертелся один щекотливый вопрос, но задать его так и не решилась. Почему-то ей казалось, что ответ ей не понравится.
  Вопрос этот вертелся у неё и значительно позже, когда её аккуратно причёсанная головка в ночном чепчике покоилась на мягком ложе.
  Почему поиски достойного молодого человека она должна вести, огибая самого привлекательного?
  Маменька его недооценила. Это ясно. Она хочет для дочери более блестящую партию, вот и выбирает, ориентируясь только на богатство и знатность.
  И Сонечке страшно захотелось поговорить с кем-нибудь о Дмитрии Сергеевиче. Дмитрий... Имя какое красивое. Кто он, этот молодой человек? Ей хотелось знать больше. Ведь он заставил её испытать за вечер такие яркие чувства, каких у неё доселе и не было.
  И весь следующий день она провела в поисках подходящих собеседников. К матери с этим вопросом лучше не подходить, это Сонечка уже поняла. Но что скажет старшая сестра? Соня пошла её разыскивать.
  Ольга была в гостиной. Она играла со своим маленьким сыночком.
  Сонечка остановилась в дверях, полюбовалась.
  Ярко освещённая комната. Красивая молодая мама в бледно-розовом платье сидела на диване. Малыш лежал у её колен. Ручки и ножки его были освобождены от пелёнок и он, пользуясь всеми ими, ловил бумажную бабочку. Эту яркую игрушку Ольга держала перед его лицом, время от времени щекоча щёчки.
  Сонечка подошла с улыбкой к сестре и маленькому племяннику, села перед диваном прямо на пол и стала с близкого расстояния любоваться на самую мирную картину, какую можно наблюдать на земле.
  - Какой он милый, - девушка на какое-то время даже забыла о цели своего прихода.
  - Я всё никак не пойму, на кого же он похож. Как ты считаешь?
  - Он похож на самого красивого человечка.
  Сердце Ольги приняло такой ответ, и она счастливо засмеялась.
  - Барыня, кормить младого барина пора, - от двери раздался голос няньки.
  - Возьми, - с лёгким сожалением отозвалась Ольга Павловна, и ребёнка унесли.
  Сонечка на коленях переползла немного поближе к сестре и обняла её за ноги.
  - Милая, ну что ты? - Ольга приподняла голову девушки и заглянула в глаза.
  - Хорошо дома.
  - Да, могу себе представить. Честно говоря, очень рада, что не довелось мне воспитываться в пансионе.
  - Я как будто долго жила в клетке и вот вырвалась на свободу.
  - Только с нашей матушкой ты, похоже, не долго будешь ею наслаждаться, она тебя живо выдаст замуж.
  - А разве замужем быть - это несвобода?
  Ольга осеклась. Не стоит молоденькую девушку загружать проблемами. Поэтому выдала более лёгкую версию трудностей:
  - Милая, у замужней дамы слишком много забот. Только управление поместьем занимает несколько часов в день. Вот тебе и несвобода. Поэтому наслаждайся теперь каждой минутой и не грусти.
  - А маменька давеча меня упрекала, что слишком легкомысленная.
  - И маменька права. Я тоже думаю, что в присутствии соседей, тем более пожилых дам, нужно быть немного сдержанней.
  - А Дмитрию Сергеевичу тоже нужно?
  - Дмитрий Сергеевич мужчина. А к ним требования света не такие строгие. Им многое можно.
  - Ты сказала об этом с горечью?
  - Может быть, чуть-чуть.
  О большем Сонечка не стала спрашивать. Не стала и Ольга говорить большее. Да и что рассказывать? Сама пока не разобралась толком. Так, одни неясные подозрения и дурные предчувствия.
  32
  - Завтра едем на именины, - объявила за обедом Глафира Никитична.
  - И я? - не сразу поняла Варя. Не часто её вывозили в гости.
  - И ты. Что тут есть ещё кто-то, с кем я разговариваю? Кажется, ясно сказала - едем.
  Варя опустила голову. Опять дура. Это ощущение не покидало её. Да почему она такая глупая?
  - К Ночаевым, - сменила гнев на милость благодетельница и решила продолжить разговор.
  - Хорошо, - ответила девушка, чтобы заполнить паузу.
  - Там Сонечка гостит.
  - Сонечка Левиницкая? - Варя даже руками всплеснула от неожиданной радости.
  - Да. Просила за тебя. Очень уж желает свидеться. Так что, готовься.
  Готовься... Вечером Варя оглядела свой гардероб. Два платья на выход. Одно серое, второе коричневое. В них она больше похожа на гувернантку.
  Может, не зря её наряды такие. И не зря всё чаще она задумывается о том, чтобы изменить свою жизнь. Стать независимой. Хотя, гувернантки не самые независимые люди на свете. Но всё же это лучше, чем быть нахлебницей.
  Да! Как только разрешится так или иначе ситуация с Агашей, она сделает шаг навстречу своей свободе. Жаль, конечно, оставлять деда Перепёлку. Но тут она совсем бессильна.
  Задумчиво погладила ладонью дешёвую ткань. Какое же всё же выбрать? А причёска? Во вдовьем чепчике она точно не пойдёт! Её от этих чепчиков уже тошнит. Надо попробовать самой себе сделать причёску, раз Агаши нет.
  Варя встала перед зеркалом, распустила косу. Шёлковая светло-русая волна заструилась по плечам. Повернулась боком. Длинные.
  Волосы - девичья гордость и краса. Как Агаше пережить их потерю? Пройдут годы, прежде чем новые отрастут.
  Всё, тряхнула головой. Хватит о грустном. Завтра она увидит Сонечку. Надо выглядеть хорошо. Умелые пальцы стали перебирать пряди. Конечно, неудобно, да и сзади не видно, но руки помнят. Сколько причёсок делали в пансионе девушки друг другу. У Вари всегда хорошо получалось для других, получится и для себя.
  33
  - Завидую тебе, - Владимир Осипович и Ливасов незаметно для себя переходили на "ты" после нескольких стаканов крепкого вина. - Нет над тобой никакой руки...
  - Какой руки? - не понял Ливасов.
  - Власти... которая рука... - Владимир Осипович решил жестами показать, раз уж словами не получилось. Он двумя руками свернул воображаемую шею.
  - Ха! Я сам себе господин, - хвастливо закричал Ливасов, подливая в стаканы и мимо красную любимую жидкость.
  Владимир Осипович согласно икнул.
  Ранее днём он приехал к своему приятелю за цыганами к завтрашнему празднику. Посмотрели ещё раз их танцы, послушали песни, согласились, что "хороши шельмы". Цыган вместе с приказчиком отправили к Ночаевым. Владимир Осипович в записке к жене наказал артистов разместить в каком-нибудь сарае, а он сам задержится у Ливасова. Обещал назавтра с утра быть дома.
  - Потому что ты один живёшь! - внезапно осенило Владимира Осиповича.
  - А на кой мне ещё кто-то нужен? Чтобы в моём же доме у меня тут указывали, как мне лучше, да как надо!
  - А Анна?
  Ливасов в ответ неопределённо махнул рукой, а потом и головой в ту же сторону. Но Владимир Осипович, похоже, понял.
  - Мудрый ты человек! Человечище! Дай я тебя поцелую.
  - Давай лучше ещё выпьем.
  - Наливай!
  После очередного стакана мысли Владимира Осиповича продолжили двигаться немного под другим углом.
  - А чего ты с Сонечкой... того... шуры-муры, - Владимир Осипович опять обратился за помощью к рукам и жестам.
  - Да не в жизнь. Ты что? Что, я не понимаю?
  - Смотри! - Владимир Осипович помотал перед глазами приятеля указательным пальцем из стороны в сторону.
  Ливасов попытался поймать палец, но промахнулся. Он всхлипнул.
  - Ты мне не веришь?
  - Верю. Давай наливай.
  После очередного выпитого Ночаев долго мотал головой, по-видимому собирая остатки разума в одну кучу. Что-то собралось.
  - Всё-таки, хороши у тебя гончие.
  - Гончие! А кони?
  - И кони. Жеребёнок гнедой, ох, хорош!
  - У меня всё хорошо. Потому как я хозяин. И всё у меня знаешь где?
  - Где?
  - Во-о! - Ливасов потряс крепко сжатым кулаком. - А коней я берегу. Да я лучше на... - тут Ливасов прыснул пьяным смехом, - на крепостных буду ездить.
  Владимир Осипович прыснул следом.
  - Как это?
  - Запрягу и поедем.
  Ночаев согнулся пополам.
  - На мужиках или бабах?
  Ливасов недолго думал:
  - На девках.
  - А хомуты?
  - Хомутов у меня нет по размеру. Пока без хомутов.
  - Ну-у, - разочаровался Владимир Осипович. - Надо хомуты.
  - Пошли, - Ливасов встал, потянул приятеля за руку.
  - Куда?
  - Запрягать, - и оба едва не повалились от хохота.
  Пошли.
  34
  - Вот смотри, это цы, это червь.
  - Подожди, я уже те забыл.
  - Ладно, давай сначала.
  Луша и Стёпка сидели на обочине пыльной дороги и чертили на песке буквы. Луша помнила начертания некоторых из них, и теперь свои знания передавала Стёпке. Они не заметили, что за ними уже некоторое время наблюдала Сонечка.
  Прогулка по деревне и дальше на луг за полевыми цветами закончилась вот такой встречей.
  - Их там много, этих букв. Все не запомнить, наверное.
  - Но как-то же их запоминают?
  - Наверное, только страшно умные люди.
  - Да? Бывают и не страшно умные, а умеют читать.
  - Ну тогда не знаю. Теперь, если эти буквы рядом поставить, то получатся слова.
  - Как это?
  - Сама толком не понимаю. Получаются как-то, - вздохнула Луша.
  - А давайте я вам помогу разобраться? - Сонечке показалось, что слова сами вырвались помимо её воли.
  Луша и Стёпка вздрогнули и вскочили на ноги. Соня оглядела их. Оба босоногие. Девчонка очень хорошенькая. Просто кукла. Да и паренёк - настоящий Лель. Светлые, немного волнистые волосы, большие глаза. Какие красивые дети у Ольгиных крестьян. Но казались почему-то слишком перепуганными. От неожиданности? Или кого-то опасаются?
  Увидев перед собой Сонечку, немного расслабились, но настороженно-недоброжелательное выражение на лицах осталось. Сонечке показалась обидной такая враждебность, и желая растопить её, она улыбнулась.
  - Меня зовут София Павловна. И я могу вас научить читать.
  Но враждебность не исчезла. Хотя в лицах что-то дрогнуло.
  Читать! Луша со Стёпкой об этом мечтали. Мизерные знания по крупицам собирались и тут же старательно усваивались, но не складывались в общую картину и толку от них не было. Так же не было того, кто бы им помог. И вот помощь пришла сама.
  Но это барышня. А им неприятностей хватало и от барина. А что барин, что барышня - невелика разница. Лучше держаться от них подальше.
  - Что же вы молчите?
  - Благодарствуем, не надо, - ответила девочка.
  Сонечка совсем обиделась. Молча пошла дальше. Ребята посторонились. Она шла и искоса посматривала на закорючки, которыми исписана была дорога. Как же всё это мило. Вдруг резко остановилась. От неожиданности даже сбилось дыхание.
  Прямо перед её глазами, на участке плотно утрамбованной земли был портрет. Сходство несомненное. Это та девочка, с которой она только что разговаривала.
  Ошеломлённая Сонечка не могла сдвинуться с места, чтобы продолжить путь.
  - Это ты нарисовал? - обратилась она к пареньку.
  - Я, - просто ответил он.
  Сонечка вернулась. Подошла к этим недружелюбным ребятам.
  - И всё же давайте знакомиться.
  35
  Варя тряслась в закрытой коляске рядом с Глафирой Никитичной и угрюмо смотрела на проплывающие мимо поля, луга и ветхие крестьянские избы. Разговаривать не было сил. Пусть улягутся в душе горечь и разочарование, и тогда она вновь сможет повернуть лицо к своей благодетельнице. А пока - невозможно.
  Потому что, несколько минут назад, увидев вышедшую из комнаты девушку, полностью готовую к вечеру, Глафира Никитична протянула обидное:
  - Это что ещё такое?
  "Это что ещё такое" относилось к Вариной причёске.
  - Одень чепчик.
  Вот и всё. И возражений быть не может. Поскольку Варя не должна иметь своего мнения. А если вдруг возникло, лучше спрятать его в недрах души и постараться забыть.
  Варя напялила первый попавшийся. Попалось коричневое выгоревшее на солнце нечто, может быть, где-то и драное. Ну и пусть. Какая разница? Сил больше нет.
  Настроение поднялось лишь от встречи с Сонечкой. Девушка выбежала навстречу, как только коляска показалась на подъездной дорожке, очевидно ожидая и высматривая их, едва поздоровалась с Глафирой Никитичной и крепко-крепко обняла подругу. Варя и не помнила, когда так радовались её присутствию. От горячих объятий горькая льдинка, вызванная упрёками Сониной матери в неблагодарности, стала таять. Не может быть, чтобы и Соня её осуждала. Нет, здесь какое-то недоразумение.
  - Милая, милая, Варенька, обещай погостить у нас несколько денёчков.
  Варя не ответила. Разве от неё это зависит? Она бросила взгляд на свою покровительницу. Та же оставила слова девушки без внимания.
  - Погоди, София, дай же нам всем поздороваться.
  Татьяна Владимировна тоже вышла навстречу важной гостье - Глафире Никитичне, и теперь чуть нахмурила брови. И чему их там только учат в этих пансионах? Девочка слишком эмоциональна и чувствительна.
  - Дорогая Глафира Никитична, как вы перенесли дорогу? Пройдёмте же, как я рада вас видеть. А вот и Владимир Осипович.
  Племянник был как всегда вежлив и элегантен. Он поцеловал руку тётушки и предложил провести её в сад к другим гостям. Оттуда доносилась музыка, смех и весёлые возгласы.
  Как Глафира Никитична и распорядилась ранее, большую часть празднества решено было провести на открытом воздухе.
  - Это, кажется, оркестр играет? - заинтересовалась она.
  - Да, - подтвердила Татьяна Владимировна, - Василий Иванович решил дочери сюрприз устроить, прислал наших артистов. Так что у молодёжи сегодня будут танцы.
  - А сам он?
  - Тоже приехал на пару дней. Сейчас где-то среди гостей.
  - Танцы, - Сонечка засмеялась, тормоша подругу за руку. - Мы с тобой танцевали в пансионе с друг с другом. Помнишь? А сегодня будем танцевать по-настоящему.
  - Я ещё помню, как ты танцевала с табуретом.
  Девушки тихонько захихикали.
  - Варенька, - шепнула Соня, - ты прости, что письмо твоё показала матушке. Я просто не знала, как тебе помочь. Думала она лучше сообразит. Но маменька не поняла ни тебя, ни меня.
  - А как тут поможешь? Напрасно я вас побеспокоила.
  - Что ты говоришь! Вовсе не напрасно. Ладно, потом. Я тут целую интригу затеяла, чтобы тебя к нам погостить отпустили. Тогда обо всём и поговорим.
  Варя задумалась. С подружкой пожить как в старые добрые времена очень соблазнительно. Но как же Агаша?
  А Сонечка уже потянула её в сад, где по дорожкам гуляли гости, по лужайкам бегали дети и собаки, за огромным столом под открытым небом сидела именинница и принимала поздравления, оркестр играл что-то весёлое, а рядом с импровизированной сценой прямо на траве сидели пёстрой стайкой цыгане, ждали своей очереди, и мысли об Агаше на некоторое время оставили Варю. Им на смену пришла неловкость, что среди девушек в лёгких светлый нарядах она словно коричневая ворона в нелепом чепчике.
  И неловкость эта была оправдана. Варя сразу обратила внимание почти всех присутствующих.
  Маша Горобец, стоя в кругу подружек, шепнула:
  - Кто это девушка, что от Софии не отходит ни на шаг?
  Подружки посмотрели с любопытством, но наряд Вари вызвал пренебрежение. Девушки пожали плечами, никто с этой особой не был знаком.
  - Похожа на гувернантку, - кто-то насмешливо хмыкнул.
  - А этот головной убор. В какой уборной его раздобыли? - тут уж все девушки откровенно засмеялись.
  Варя напряглась. Она уловила косые взгляды пёстро-нежной группы молоденьких девушек и их смех. Поняла, что это относится к ней. София тоже поняла. Но не бросила подружку, а ещё крепче взяла её под руку и повела знакомиться с ними.
  Но Маша Горобец уже потеряла интерес к девице в нелепом чепчике. Она увидела пристальный взгляд Николая Думинского, направленного в их сторону. И постаралась мимикой, улыбками и позой, относящимися к подружкам, показать ему всю прелесть своей озорной и милой юности. Татьяна Владимировна была права, когда угадала ещё на званном обеде её скрытую охоту. Как говорится "рыбак рыбака...".
  Николай же внимательно всматривался в лицо девушки, которую только что представили гостям. Варя. Он, кажется, узнал её. Хотя и ошибиться было немудрено. В свете луны она казалась прекрасной. В полутёмной лачуге Несупы, освещённой лучинами, её тёмные глаза блестели от недавних слёз и напоминали созревшие вишни, а от ресниц на щёки падала длинная тень.
  Теперь же девушка больше напоминала невзрачную серую мышку. Николай был озадачен такой метаморфозой. Она? Или нет?
  Грянули первые звуки вальса. Ну вот. Началось!
  Девушки встрепенулись. И самый завидный жених направлялся к ним. Все чуть застыли в напряжённых позах, старательно глядя чуть в сторону от человека, за которым пристально следило боковое зрение.
  - Разрешите вас пригласить.
  Глаза девиц округлились в неприятном изумлении. Думинский подошёл к "гувернантке". И теперь стоял, ожидая её согласия. Варя тоже была удивлена. Но руку навстречу мужской руке в белой перчатке протянула.
  - Да кто она такая? - тут уж девушки проявили настоящий интерес и повернулись к Сонечке.
  Но к Соне уже подходил с приглашением другой молодой человек. Поэтому ответить она не успела.
  
  - Мне, кажется, мы с вами где-то виделись? - вступил в разговор Николай после некоторого времени танца.
  Варя посмотрела, не узнавая.
  - Не думаю.
  "Голос её. Это она. И имя. Вот только фамилию не запомнил. Но меня не узнаёт. Или всё же не она?"
  А Варя действительно не узнала. Тогда, в лесу, она была так расстроена и напугана, что даже не всматривалась в лицо помогающему ей мужчине. И потом, она не думала его больше встретить. Ей казалось, что незнакомец навсегда ушёл из её жизни.
  - Вы гостите у госпожи Гружевой?
  - Да, сударь, я её крестница и компаньонка.
  А ещё нахлебница и приживалка. Последнее, разумеется, Варя сказала про себя.
  - Я вижу, как Вы близки с Софией Павловной.
  - Сонечка - моя лучшая подруга. Мы вместе с ней выросли. В пансионе...
  А Сонечка тоже танцевала. Но совсем не с тем, на кого рассчитывала. Мило разговаривая со своим кавалером, она в то же время украдкой следила за Ливасовым. Танцует. За всё время к ней ни разу не обратился. Едва поздоровался и, казалось, утратил интерес.
  Сонечке стали неприятны и все гости в целом, и жестокие девушки в частности, и загадочный Ливасов, который, похоже, её в очередной раз оскорбил.
  Один Думинский молодец, утёр нос девушкам.
  Сонечка поискала глазами Варю. Этот чепчик действительно никуда не годится. Но она знает, чьих рук это дело. И постарается. исправить положение. Сонечка мило улыбалась кавалеру, а в душе её продолжало закипать раздражение.
  Когда после танца девушки вновь оказались рядом, Сонечка потянула подругу за руку:
  - Пойдём со мной.
  Варя молча пошла. Девушки вошли в дом.
  - Пошли в кабинет, там большое зеркало, - сердито, как показалось Варе, проворчала подруга.
  Неожиданно кабинет оказался занят. Там сидели Ольга и Глафира Никитична. Сонечка поколебалась у порога, но потом решительно вошла.
  - Сонечка, Варя, - обрадовалась Ольга, - а мы только что о вас говорили. Глафира Никитична любезно согласилась отпустить тебя, Варя, к нам на неделю погостить.
  - Замечательно! - воскликнула Соня с лучезарной улыбкой. - А я тут пытаюсь кое-что втолковать Вашей крестнице, Глафира Никитична.
  Варя хорошо знала свою подругу, знала гораздо лучше, чем её старшая сестра, поэтому она единственная насторожилась.
  - Грешно ей прятать под этот чепчик свои прекрасные волосы.
  И Соня, смеясь, словно в шутку, проворно развязала ленты и сорвала Варин головной убор.
  - Вы согласны, Глафира Никитична, что так несравненно лучше?
  Глафира Никитична кисло согласилась.
  Сонечка, торжествуя повернулась к подруге.
  - Стой! - резко сказала той.
  Варя замерла. Она хотела поправить выбившиеся пряди.
  - Не трогай! Так хорошо!
  Причёска прекрасно сохранилась, а несколько локонов так красиво обрамляли лицо, что не всякому искусному парикмахеру удалось бы это повторить.
  - Пойдём, праздник ждёт!
  
  Несмотря на коричневое скромное платье, Варя не осталась без кавалеров ни на один танец. В оставшейся части праздника она имела несомненный успех.
  И лишь Николай не подходил больше к девушке. Он украдкой за ней наблюдал. И ему нравилось видеть её красивой и улыбающейся. Он узнал. Это была она.
  
  Уже было довольно поздно, когда гости стали разъезжаться. Последним прощался Ливасов. Когда он взял руку Софии, она почувствовала между ладонями комочек.
  "Записка. Он пытается мне передать письмо", - поняла она и сжала комочек в ладони.
  Только оставшись в своей комнате в одиночестве, она рискнула её развернуть.
  "Злые силы пытаются разлучить девушку, которая краше утренней зари и её верного поклонника".
  36
  Владимир Осипович верхом проводил последних гостей до околицы и теперь неспешно возвращался домой. Деревня уже давно спала. В одной избе светилось окно, ставни были не закрыты.
  "Здесь, кажется, живёт та девка красивая, - подумал Владимир Осипович. - Что ж они не спят?"
  Молодой помещик соскочил с коня, крадучись подошёл к окну.
  "А что, - оправдывая своё любопытство, сказал себе, - имею полное право знать, чем занимаются мои крестьяне. Что им не даёт уснуть? Может, они недоброе замышляют".
  Изба неярко освещалась лучинами. На лавке сидела старая бабка. Вид её был весьма уставший. Ноги её стояли в корыте с водой. Луша сидела на полу перед этим корытом и мыла бабкины ноги.
  - Не надо, - донёсся до Владимира Осиповича приглушённый голос. - Не надо, внученька. Я так их в воде подержу. Нехай остынут немного. Горят.
  Луша оставила бабкины ноги и положила свою ласковую головку ей на колени.
  - Соскучилась, родная моя.
  - Соскучилась, - раздался из невидимого угла женский голос. - Дня не было, чтобы тебя не вспоминала.
  - Ничего, теперь вместе будем жить-поживать, - мужской голос.
  Владимир Осипович заметил в тёмном углу худую ссутулившуюся фигуру. Отец, догадался он. Сидит на лавке у печи, и по всему видать, тоже устал.
  - Ну будя, давайте уже садиться вечерять, да спать ложиться. Ночь на дворе.
  Владимир Осипович бросил ещё один долгий взгляд на нежное кукольное лицо девочки и оторвался от окна.
  "Ишь ты, бабку перевезли. Это кто ж им разрешил? Нет, тёща с тестем, если им хочется своё милосердие проявить и бабку родственникам пристроить, пусть себе хотят. Но у меня-то нужно спросить? Она мне задаром не нужна. Старая карга".
  Домой возвращаться перехотелось. Сел на коня, повернул в сторону. Там, на берегу Русы был домик.
  Владимир Осипович завёл коня в скрипучую калитку, в темноте закинул уздечку на плетень, зашёл в избу. Дверь здесь всегда открыта. Не будет же он стучаться, как гость. Здесь он тоже хозяин. И его должны каждый день ждать. И каждую ночь.
  На мягкой лежанке сонно сопела девушка. Владимир Осипович скользнул под одеяло жадными руками...
  Через какое-то время близкий рассвет чуть разогнал ночную мглу. Владимир Осипович повернулся к стене. Теперь спать. До обеда. Сегодняшний был день полон забот.
  - Тижёлая я.
  Маняша долго не решалась начать этот разговор, но и тянуть больше нельзя. Вот-вот захрапит барин, тогда уже поздно будет.
  Владимир Осипович раскрыл глаза.
  - Дура, - больше в голову пока ничего не пришло.
  Маняша заплакала.
  - Ладно, не реви. Может, замуж тебя отдам.
  Маняша ещё раз всхлипнула и затихла, обдумывая такой поворот.
  - Старая ты уже, - задумчиво произнёс Владимир Осипович. Хотел про себя, получилось вслух.
  - Старая? Какая же я, барин, старая? - Маняша даже перепугалась, узнав про себя такую перемену.
  - Надоела...
  Больше Владимир Осипович ничего не сказал. Сон одолел. Последняя мысль была, что здесь, на этой лежанке в скором времени должна лежать другая. Он уже выбрал.
  37
  - Ну!.. Чего ты... стоишь? Не... видишь, что ли? - голос Дуняши прерывался от волнения и усилий.
  Но Матвеюшка, похоже, смотрел и не видел.
  Дуняша пыталась за верёвку вытянуть из своего огорода бычка. Тот пролез через дыру в заборе, попутно расширяя её, и тянулся мордой за вкусной ботвой.
  - Помоги! - сердитая Дуняша даже топнула ногой.
  И тут же пожалела об этом. Бычок то ли почувствовал, что верёвка чуть ослабла, то ли топот Дуняши его подстегнул, но рванул уже с новой силой. А так как он был довольно большой, не взрослый ещё, но приближался к этому рубежу, то Дуняша непроизвольно рванулась следом и не удержалась на ногах. Бычок, хоть и с трудом, но продолжил свой забег в Дуняшин огород. Девушка тоже ещё не сдалась, крепко держалась за верёвку, хотя и не могла встать на ноги, поэтому просто волочилась следом. Когда обычная трава закончилась и начались заросли крапивы, Дуняша взвизгнула, и Матвеюшка вдруг спохватился. В два прыжка одолел расстояние, отделяющее его от верёвки, наступил ногой на неё, тем самым останавливая и бычка, и Дуняшу, а потом намотал на кулак несколько петель.
  - Тяни его отсюда, - скомандовала девушка, вставая и отряхиваясь.
  Матвеюшка потянул бычка из огорода. Тот мотал рогами, упирался, никак не хотел расставаться с вкусными листьями - такие на лугу он не найдёт, но теперь силы расположились не в его пользу.
  Наконец, бычок выскочил, окончательно доломав плетень.
  Дуняша оглядела повреждения. Хмуро повернулась к Матвеюшке:
  - Чей он?
  Тот молча улыбался.
  Дуняша перевела сердитый взгляд на быка. Тот, казалось, смирился с людской жадностью и с хрустом съедал то, что растёт прямо под ногами.
  - Откуда тебя принесло на мою голову?
  Дуняша в раздумье смотрела на животное. На верёвке. Значит, был привязан и оторвался.
  - Пошли, выведем его за околицу, привяжем к какому-нибудь дереву, хозяева найдут.
  Дуняша повернулась и, нимало не сомневаясь, пошла. И, может быть, этот её командный тон, не предусматривающий отказа, подействовал на Матвеюшку. Он пошёл следом, дёргая за верёвку, когда бычок отвлекался и не слишком торопился за Дуняшей.
  Вскоре нашлось подходящее дерево, и к его стволу крепко привязали конец верёвки.
  - Слушай, а ты заборы чинить умеешь? - в раздумье протянула девушка, оценивающе окидывая широкие плечи Матвеюшки.
  Но тот по-прежнему улыбался и молчал.
  - Пошли, - Дуняша не стала больше уговаривать, схватила парня за руку и повела за собой. Не будет же огород стоять нараспашку до вечера, пока отец с дедом с барщины вернуться. - Сейчас что-нибудь придумаем.
  В этот момент и проезжала мимо Глафира Никитична в своей коляске. Дуняша остановилась, давая дорогу.
  Глафира Никитична окинула взглядом парня и девушку. Матвеюшку узнала сразу. Тот дурак, которого она так и не смогла приспособить к хозяйству. Чья силушка понапрасну пропадает.
  А девку поначалу не узнала. Уж больно чумазой замухрышкой она выглядела. А потом сообразила. Сестра той цыганки, что у неё в горничных. О-о-о, тогда у неё в кабинете она ещё на человека была похожа, а вон она оказывается какая.
  Стоят два дурака. Один улыбается, вторая рот раззявила, поклониться даже не сообразила.
  Но коляска уже проехала дальше, увозя барыню в её усадьбу. И вслед коляске, а может быть дурачку и дурачке неслось жалобное мычание бычка. Но на него уже никто не обращал внимания.
  А через какое-то время, к огромному удивлению всех проходящих, Матвеюшка вместе с Дуняшей чинили дыру в заборе.
  38
  - Да баловство это, - Матрёна никак не хотела понять Лушу. Но и втолковать ей свою позицию также не получалось. - Ну сама подумай, на что тебе та грамота. Ни у нас в роду, ни у отца твоего не было учёных. И правильно, что не было.
  Луша сидела молча, опустив голову, и казалось ей, что слова матери камушками ложатся в душу, тяжеля её.
  - А Стёпке на что? Коровам, что ли книжки читать, ай письма им же писать?
  И по всему выходило, что жизнь у Луши и Стёпки беспросветная. И нечего мысленно заглядывать в житейские дали, в надежде на проблеск чего-то нового и радостного.
  - Да не скажи, мать, - вдруг подал голос Силантий. Он долго молчал, слушал жену, опустив голову так же, как и Луша, и вот что-то решил. Голос звучал задумчиво. - Не отговаривай и не запрещай. Есть желание - пусть пробует. Может, и правда ни к чему эта грамота нам крестьянам. Да только вот что я думаю... Наша дорожка безграмотная вся протоптана, исхожена и изведана. И мало на ней радости, один труд да несправедливость. А книжный путь какой-никакой, а другой. Куда он приведёт - не ведаю, но иттить по нему тебе, дочка, не запрещу. Может, и не будет никакого толку, будешь крепостной, да грамотной, будет от этого ещё тяжелее. Но тут решай сама.
  Матрёна опустилась на лавку без сил, уронила руки на колени. Задумалась, даже прослезилась:
  - А если свихнётся? Я слыхала, что от книг от тех с ума сходють.
  - Да прям. Что-то баре не крепко с ума сходят, а грамоте все умеют.
  Тут раздался старческий голос с печки. Бабушка уже все дела свои переделала, легла, да не выдержала, вмешалась в разговор:
  - И-и-и, не скажите. Не знаете вы. А вот послухайте, что я вам скажу, раз уж зашёл такой разговор. Прадед рассказывал, что был в нашем роду учёный человек. Давно это было. Ещё до царя Петра. А то и раньше. Теперь и не вспомнить. Маленькая я тогда была. А прадед всё пытался мне разъяснить, чтобы про род свой знала, запомнила и дале передала.
  Матрёна и Силантий заинтересовано подняли голову к печи. Луша не выдержала, полезла к бабушке, чтобы поближе быть к ней и её рассказу.
  - А чего ж ты молчала досель?
  - Да я и не помню многого. Так, что-то. Был муж грамотный, обученный всяким премудростям. Даже по звёздам разумел. Жил одно время у князя какого-то, имя того князя не запомнила. Во-о, это ещё, значит, до царей дело было, раз у князя служил.
  Бабушка задумалась, пытаясь хоть приблизительно посчитать года. Но не одолела. Продолжила:
  - Потом на Русу вернулся. На нашу речку, значит. Где-то тут обжился, священником был. Мудрые книги читал. От того мудреца и род наш ведётся. Не-е, были и до него, конечно, наши родичи, но кто они были - про то совсем неведомо. А надо хоть запомнить про того мужика.
  - А как звали его?
  - Вроде, Прокопий1. Дед наказал имя его повторять кажный день, чтобы из памяти не вытряслось. Теперь вы повторяйте. Запоминайте.
  - Прокопий. Бабушка, я каждый день буду повторять. И дальше передам.
  - Вот то-то же. Так что, Матрёна, неправда, что в нашем роду одни тёмные люди были. А в Луше, может, и взыграла далёкая кровь, дала о себе знать.
  Матрёна с Силантием как-то по-новому взглянули на свою дочку. Помолчали.
  - Ну... коли так..., - Матрёна теперь говорила робко, - коли предки голосом крови позвали... кто я такая, чтобы запрещать.
  Но Луше было совестно. Никакого голоса крови она не слышала. Желание своё теперь уже считала баловством и было неловко, что родители так серьёзно к нему отнеслись.
  ____________
  Прокопий1 - персонаж книги "Не обожгись цветком папоротника".
  39
  - Где ж ты всё это время был? - гостя своего Афанасий Петрович хоть и ждал, но радости эта встреча не много принесла.
  - Всё по заграницам.
  - Всё время?
  - Все десять лет. И вот вернулся, как мы и договаривались.
  - Да, договаривались, - задумчиво повторил Афанасий Петрович.
  - Не трогал?
  - Что? А-а! Нет! Даже близко к тому месту не подходил.
  - Боялся? - насмешливо поглядел на собеседника гость.
  Афанасий Петрович хотел промолчать, но потом не выдержал:
  - Если бы боялся, уехал бы с этих мест. Не боялся, но и лезть туда нечего без надобности.
  - Ладно, не ерепенься. Найдём?
  - Найдём. Да и карта, что мы тогда составили, цела.
  Афанасий Петрович вышел на некоторое время из комнаты, вернулся с пожелтевшей бумагой в руке. Клим Васильевич вытащил из кармана свою. Обменялись. Посмотрели написанное и начертанное десять лет назад. Вроде одно и то же изображено, а всё не одинаковое. Каждый из них немного под другим углом увидел тогда место. Но всё равно понятно.
  - Мне оно без особой надобности. Так даже спокойней. А вдруг кто узнает? Мало ли кому на глаза цацки попадутся.
  - Боишься всё же. Ну, тебе без надобности, а мне есть нужда. Могу себе всё забрать, чтобы тебе спокойней было.
  - Не-е, так тоже не пойдёт.
  - Десять лет прошло. Можно уже и рискнуть. А на случай, если кто и узнает какую цацку... мало ли где и у кого они за это время могли побывать. Купили на рынке в Неаполе! А ты, к примеру, докажи, что это не так.
  - Ты в Неаполе. А я где? По заграницам не ездивши.
  - Вот я и говорю, мне всё отдай, тебе спокойней будет, - опять насмешливо блеснул гость глазами.
  - Ладно, там видно будет...
  - Когда поедем?
  - Завтра тогда в гости к Глафире Никитичне. Заведём разговор об охоте. Она, как водится, пригласит к себе.
  - Поохотиться?
  - Ну да. У неё знатные угодья, дичи много. Вот мы и воспользуемся. Может, послезавтра. Никто и не заподозрит, коль увидит нас с ружьями.
  - А лопаты?
  - Короткие. Обрежем черенки, да в мешок.
  - Ну, Кулёша, не изменился за это время, изворачиваться и хитрить с детства умел и теперь не разучился.
  Афанасию Петровичу комплимент, кажется, пришёлся не совсем по душе, да и старое прозвище покоробило, но он промолчал.
  - Как она?
  - Глафира? - Афанасий Никитич задумался, потом махнул пренебрежительно рукой, - постарела.
  - Но ты знакомство с ней поддерживаешь?
  - А как же? Все эти годы знаемся. Даже жениться на ней одно время думал.
  - Что же помешало?
  - А то ты сам не догадываешься.
  Гость усмехнулся.
  - Страшно? С детства такой был, таким и остался. Напакостишь - и в кусты.
  Афанасий Петрович засопел чуть обижено. Рядом со старшим братом словно и не было стольких лет взрослой и успешной самостоятельной жизни, а вернулись детские годы и прежние обиды.
  - Ладно, не дуйся. Пошутил я.
  Клим Васильевич прошёлся по комнате, рассматривая безделушки, посмотрел в окно.
  - А ты, я вижу, неплохо развернулся.
  - Что есть, то есть, - у Афанасия Петровича настроение вмиг поднялось. Захотелось похвастаться. Секунду колебался, потом рассказал коротко о своих успехах.
  - Да, высоко поднялся младший сын крепостного егеря Николки Воробья. Хвалю. Знал бы отец...
  - И мать. Мне мать больше жалко. Ей бы пожить за сладким столом да на мягких диванах. Но не привелось... Ну, а ты как? - Афанасий Петрович с интересом взглянул на немного сутулую худощавую фигуру старшего брата.
  - Едва не женился. Промотался. Так что, сам понимаешь, больше тянуть не буду. Может, ещё к Глафире присмотрюсь. Она женщина состоятельная, одинокая. А? Что скажешь?
  Афанасий Петрович промолчал.
  40
  Вечером Дуняша хозяйничала во дворе. Дела привычные: покормить - напоить скотину, почисть в сараях, подоить корову. Непривычно только без сестрицы.
  Ванятка помогал. Но и вдвоём управлялись до позднего вечера. Пришлось в сенях для света уличную дверь раскрыть настежь, когда процеживала парное молоко. А то уже и не видать толком ничего.
  С кувшином в руках вошла в избу. Горница неярко освещалась лучинами. Все уже собрались. Кроме Ерины. Дуняша никак не могла привыкнуть к той пустоте, которая теперь всюду. И которой раньше не было. Она и не знала о её существовании. И эта пустота такая тоскливая, что, ощущая её, Дуняша часто вздыхала. И эта пустота - то место, в котором до недавнего времени была Ерина.
  Мать вытаскивала из печки чугунки, готовила вечерять, тётка Фёкла нарезала хлеб. Отец что-то клепал в своём углу. Бабушка с дедом сидели на лавке. На лавке сидела и Матвеюшкина бабка Репка.
  Едва скрипучая дверь пропищала свою тоскливую песню и замолчала, захлопнутая Ваняткиной ногой - руки были заняты дровами на завтрашнюю растопку, затихли и разговоры в хате. Все уставились на Дуняшу.
  Опять про меня что-то, поняла девушка. Постояла в нерешительности немного, понесла кувшин с молоком на стол.
  - А тут вот бабка Репка к тебе пришла, - Дуняше показалось, что слова деда прозвучали недовольно.
  - Милая, - бабка Репка встала и низко в пояс поклонилась девушке. Дуняша изумлённо захлопала глазами. Никто к ней так ещё не обращался. - Помоги, не откажи, сделай милость. Кроме тебя нам уже помочь некому.
  Дуняша никак не могла понять такое предисловие, перевела взгляд на родственников, но те молчали, предоставляя всё сказать гостье.
  - Как получилось, что Матвей тебя послушал? Расскажи, сделай милость, - опять повторила бабка Репка.
  Дуняша покраснела. Раз - оттого, что за такой вот милостью пришли к ней, а кто она? Она Матвеюшке никто. А то ещё люди начнут что зря говорить. Два - а в чём признаваться? Что она сердитая наругалась на парня и даже ногой затопала?
  Эти две неловкости и привели Дуняшу в замешательство. Что из перечисленного помогло - она не в курсе, а признаваться во всём не хотелось. Не к лицу девице на парня ругаться, пусть даже на дурачка деревенского. Ещё подумают, что сварливая, никто замуж не возьмёт.
  Но и обманывать Дуняша не умела. Совсем. Поэтому и не знала, что сказать.
  - Соседушки добрые, вот рассудите, - бабка Репка повернулась за поддержкой к Дуняшиной родне, - вот уже десять лет, как молчит Матвей, словно как и не слышит. Как будто глухой какой. А не глухой. Грюкнет что - он вздрагивает. А тут люди сказали, что ты с ним поладила, - бабка вновь повернулась к Дуняше, - забор вместе делали. Сказали, что ты ему указывала, он всё понимал. Правда это, ай не?
  - Ну... не сказать, что он меня совсем слушался. Но дыру коликами мы заделали.
  - Видел, как вы заделали, - подал свой голос из угла отец. - Нормально... я подправил кое-где. А так - сойдёт.
  Дядька Фёдор всегда был добрым и снисходительным, и строго судить чужую работу он никогда не мог.
  Дуняша помолчала, надеясь, что на этом её признания можно закончить. Но бабка Репка тоже умела держать паузу. Ждала, с надеждой заглядывая в глаза девушке.
  Наконец Дуняша сдалась и со вздохом сказала:
  - Ладно, завтра опять что-нибудь попробую.
  Обрадованная бабка Репка засобиралась домой.
  Сели ужинать. Молча поглядывали на Дуняшу. У той кусок не лез в горло.
  - Тять, а Матвеюшка раньше, получается разговаривал? - заинтересовался Ванятка. - Бабка его сказала, что десять лет молчит. А ему же больше. Он, наверное, нашей Дуняшке ровесник, или старше.
  - Да нормальным он был мальцом. Обыкновенным. Я к нему тогда не особо приглядывался, но носился с другими ребятами не хуже их. А потом, когда ему годков... Сколько, мать? Такой же, как ты был, - Фёдор кивнул Ванятке, - вот тогда-то и произошло...
  - Что?
  - Да не знает никто. И бабка его не знает. В лесу заблудился. И то ли кто напугал, то ли ещё что, но, когда его нашли, он уже был не в себе. Не разговаривал. Молчал. И до сих пор молчит. А дурак он или нет - я не знаю.
  Все обдумывали случившееся, пытались определить своё к этому отношение. Наконец, дед высказал мнение, с которым все так же молча согласились:
  - Ну что ж, помоги, внучка. Так испокон веков идёт, что нужно помогать друг другу. По-другому жить на свете нельзя. Нас бы уже не было, кабы кажный за себя только думал.
  Вот так и получилось, что на следующий день Дуняша, поздоровавшись с Матвеюшкой, не прошла мимо, а остановилась. Да она и дошла почти туда, куда направлялась. На опушке леса щавелю хотела собрать, а тут и Матвеюшкино любимое место. От людей далеко, ко всяким букашкам-цветочкам близко, вот парень и облюбовал. Это Дуняша тоже знала.
  Кричать и топотать больше она не собиралась. А что собиралась? Да ничего. Просто проследила за его взглядом в небесную высь. Долго ничего не могла разглядеть, а потом поняла, куда он смотрит. Высоко-высоко в синеве летела птица. Может, жаворонок. И, насколько она разглядела, птица кувыркалась в воздухе и солнце серебрило её бока.
  Что он там ещё увидел? Ну, птица. И зачем на неё смотреть так долго? Это же скучно. Может, кроме птицы ангелы ему ещё что-нибудь показывают?
  Дуняша перевела взгляд на небесный купол. Лазоревый и глубокий. Она представила, как оторвавшись от земли можно долго-долго падать туда. В этот голубой океан. Страшно. Дуняше захотелось присесть и ухватиться руками за матушку-землю. Села на прогнившее, едва заметное в траве бревно. Ну и чудачка она. Испугалась, что с земли в небо упадёт.
  Посмотрела по сторонам.
  Самый чудесный месяц май уже заканчивался. А она его и не рассмотрела как следует. И не понюхала ни одного цветочка. А листики на деревьях уже не такие сочно-зелёные, то ли пыль их покрыла, то ли изнутри краски стали выцветать.
  - Мне кажется, я поняла тебя немного.
  Матвеюшка не шелохнулся. Казалось, он не слышит.
  - Ты разделил жизнь на две части: хорошую и плохую, - Дуняша говорила медленно. Непривычно пытаться понять внутренний мир другого человека, когда и в своём толком не разобралась. - И стал жить только в хорошей. А от плохой закрылся, как дверь захлопнул, и оставил всё плохое там, за дверью. Я иногда тоже так делала, правда, ненадолго. Надолго не получалось. Сестрица Ерина врывалась и от моей двери одни щепки оставались. А у тебя, наверное, в трудную минуту никого не оказалось рядом. Вот и врослась та дверь - теперь не раскрыть, не отодрать.
  Ветерок приятно обдувал лицо. Хорошо Дуняше было сидеть. Посмотрела на Матвеюшку - стоит, в небо смотрит. Ну и пусть смотрит, раз ему нравится. Бабушка его хочет, чтобы он стал как все. А как хочет Матвеюшка? Наверное, не хочет выходить из-за своей двери. Хотел бы - вышел.
  - Эй, красна ягодка, спишь, что ли?
  Дуняша перепугано вскочила, оглянулась. Недалеко стояли два барина. Одного сразу узнала, тот самый Овчаков, за которого их барыня девкам все косы выдрала, второй - незнакомый.
  Дуняша поспешно поклонилась.
  - А ты и вправду ягодка, - Овчаков повторил уже медленнее, с улыбкой.
  Но второй нахмурился, даже толкнул Овчакова рукой, словно заставляя замолчать.
  - Эта дорога выведет на Сонное озеро? - махнул незнакомец вдоль колеи.
  - Выведет, барин, - подтвердила Дуняша, хотя совсем не была в этом уверена. На Сонное озеро она никогда не ходила, а дороги эти в лесу так петляли, что правильным ответом было бы: "Может, выведет, а может и нет. Смотря куда вам повернуть посчастливиться!". Но Дуняша забоялась дать такое сомнительное уточнение после того, как с перепугу ляпнула первое, что пришло в голову.
  Овчаков хотел ещё что-то сказать, но незнакомец хлопнул его по плечу:
  - Пошли!
  И уже повернул на указанную тропинку, но раздражение на невнимательность парня не дало спокойно уйти. Обернулся, сказал недовольно Матвеюшке:
  - А ты чего как в рот воды набрал? Не слышишь, невежа, что люди к тебе обращаются? Или не знаешь, что, когда спрашивают, надо отвечать? Просыпайся!
  Дуняша перепугано постаралась загородить Матвеюшку от сурового взгляда незнакомца. Но тот уже утратил интерес, повернул в сторону леса.
  Овчаков с неохотой оторвал от Дуняши липкий взгляд и пошёл следом за товарищем. Девушка глядела им в спины, пока те не скрылись за первой лесной зеленью.
  А когда вновь посмотрела на Матвеюшку, то почувствовала, как озноб пробежал по спине, прогоняя майское тепло.
  Тот стоял, обхватив голову руками. Лицо его исказилось. Казалось, его терзала невыносимая мука.
  - Что ты? Что случилось? - Дуняша не знала, как помочь своему приятелю.
  И тут Матвеюшка произнёс слова. Он их произнёс вместе со стоном и невнятно, но девушке показалось, что она разобрала:
  - Больно... Больно... Не надо! Не бе-е-ейте её!
  41
  Девушку Николай увидел, как только выехал на небольшую полянку, в центре которой и торчала дряхлая с виду полуземлянка Несупы. Агаша сидела на пеньке и смотрела в никуда. У Николая сжалось сердце, настолько она казалась худенькой и одинокой.
  - Здравия вам и мир вашему дому! - Николай поприветствовал издалека, не желая подходить к девушке незамеченным.
  Агаша посмотрела перепугано и привычно вскочила. Нечего девке сидеть, коли к ней обращается кто-то посторонний. Это Агаша усвоила с раннего детства.
  Николай посмотрел на лицо. Всё ещё черным-черно. Но хоть не окровавлено, уже лучше. На голове платок, на глазу повязка. Николай сдержал тяжёлый вздох.
  - Где хозяин?
  - Куда-то ушёл, сказал, что скоро будет.
  - Ну и хорошо, что ушёл. Я ведь не сколько к деду, сколько к тебе.
  - Ко мне? - Агаша смотрела настороженно, ожидая только плохих вестей. Откуда взяться хорошим?
  - Но позволь мне представиться, - Николай назвал себя. - А ты Агаша, верно?
  - Верно, - девушка тревожно оглянулась, готовая убежать.
  - Ты только не волнуйся, тебе не надо меня бояться, - Николай не знал, как погасить страх девушки. - Ты была без чувств, поэтому не знаешь, но, когда Варвара Сергеевна тебя сюда везла, я тоже был с вами. По дороге встретились и вместе к Несупе приехали.
  - Варвара Сергеевна? Барин, миленький, скажи, как она?
  Николай расстроился. Он сам надеялся что-нибудь про неё узнать.
  - Не знаю. Она не приходила?
  - Нет. Давно уже не приходила.
  Оживление Агаши ушла, печальная, она вновь на опустилась на свой пенёк. Николай огляделся в поисках сиденья для себя. Не увидел ничего подходящего, сел на траву.
  - Но я попробую выяснить.
  Внезапно Николай понял, что теперь он может с полным правом искать встречи с Варварой Сергеевной, и настроение его поднялось. Ему захотелось тут же отправиться на эти поиски.
  - Знаешь, Агаша, я обещаю, что вскоре привезу тебе весточку от неё.
  Озадаченная Агаша посмотрела на барина. С чего бы такая милость? Она почувствовала неловкость, что затруднила хлопотами почти незнакомого человека, но слишком довольный был вид у барина. И неловкость так и не успела набрать силу.
  А Николай уже вскочил, желая скорее исполнить оставшиеся цели своего приезда.
  - Вот, Агаша, тебе мешок. Тут припасы всякие. Даже не знаю, что моя ключница сюда положила. Она у меня толковая старушка, думаю, всё пригодится.
  Агаша машинально взяла то, что ей протянули.
  - А вот деньги. Передай их Несупе. Всё же лекарь. Это, сама понимаешь, дорогого стоит. Не каждый сможет людей лечить. А по работе должна быть и награда.
  Агаша взяла и деньги. И теперь растерянно держала в вытянутых руках подарки, не понимая, что с ними делать.
  - Ну, прощай, Агаша, - Николай вскочил на коня. - Не волнуйся за Варвару Сергеевну. Я её найду.
  Николай поехал. Но прежде, чем зелень окончательно скрыла его, оглянулся. Агаша всё ещё стояла ошарашенная с вытянутыми руками. Николай на прощание махнул рукой и весело усмехнулся.
  42
  Перед отъездом Татьяна Владимировна уделила несколько минут разговору с Варей.
  - Милая моя, если бы я не знала твоих дорогих родителей, особенно маменьку, если бы я не сделала скидку на твою молодость и неопытность, я бы обвинила тебя в самой отвратительной вещи на свете - неблагодарности. Может быть, причина твоего заблуждения в том, что тебе не с кем посоветоваться, нет старшего и мудрого наставника. Поэтому скажу тебе я, с позиции женщины, которая прожила уже долгую жизнь - прекрати. Чтобы я больше от тебя этого не слышала!
  Варя молчала. Она поняла. Она больше не будет спорить и добиваться, чтобы её услышали. Тем более, в словах Татьяны Владимировны есть правда. Она неблагодарная. Это так.
  - Глафира Никитична управляет огромным имением. Такое не всякому мужчине под силу, а она женщина. И уже не молодая. Для того, чтобы держать всё под контролем, нужны не только огромные силы и воля, но и строгость. Иначе всё рассыплется прахом и пропадёт.
  И тут Варе нечего было возразить, даже если бы ей предоставили такую возможность.
  - А крепостные... Вот вырастешь - поймёшь. Не стоят они того, чтобы о них проявлять лишнее беспокойство.
  На этих словах Варя резко вскинула глаза на собеседницу. Вот тут она была не согласна.
  "Дорогая Татьяна Владимировна, плохо вы всё же знали моих родителей!" - подумала Варя и вновь опустила глаза.
  Спор не принесёт ни результата, ни пользы. Варя была, конечно, молода, но кое-какой опыт у неё появился. И она им воспользуется - промолчит.
  Татьяна Владимировна в общем осталась довольна разговором и вскоре отпустила девушку.
  Конечно, она была несколько разочарована тем, как в пансионе воспитывают девиц. После его окончания приходиться дело иметь с какой-то непокорностью и упрямством. Что причина этому: пороки характера или естественные заблуждения юности?
  Татьяна Владимировна вздохнула. Как некстати приходится уезжать. Василию Ивановичу доктор назначил серьёзное лечение, и она должна всё проконтролировать. София и Варя остаются под присмотром Ольги.
  Но хоть одной заботой стало меньше - похоже, Сонечка и Ливасов потеряли друг к другу интерес.
  После завтрака довольный Владимир Осипович ловко усаживал тёщу и тестя в дорожную карету.
  - Прощайте, дорогие, - махнула рукой Татьяна Владимировна.
  - Прощайте, маменька, прощайте, папаша, прощайте... - слышались в ответ голоса провожающих.
  Через пару минут карета покатила по деревенской дороге.
  "Наконец..." - подумал зять.
  43
  - Что ж ты вечером во двор не выходишь? - Андрей прижал в тёмных сенцах Ерину и жарко зашептал ей в шею.
  - Отпусти, - рассердилась девушка.
  - Да ладно тебе ломаться. А то я не вижу, какими глазами на меня смотришь!
  Ерина замерла. Её тайна на деле оказалась и не тайной вовсе, и теперь стала поводом для насмешек. Но тут наглые руки парня оказались у неё под рубахой.
  Ерина едва сдержалась, чтобы не завизжать. От злости и от бессилия. Не таким представлялись ей встречи с Андреем.
  Звонкая пощёчина остудила парня. Он вмиг оставил девушку и сделал шаг назад. Несколько секунд они с лютой ненавистью смотрели друг на друга, готовые к драке. Андрей едва сдерживался, чтобы не ударить Ерину. Ещё ни одна девка не смела так его унижать. Да, если кто узнает, его на смех поднимут.
  Но и Ерина желала каких-либо действий. Каких-то злых, недобрых действий, которые бы погасили её разочарование. Казалось, она может лопнуть, словно бычий пузырь, если злость не найдёт выхода. Мысленно она прицеливала ногти к лицу парня. Вот уж не пожалеет ногтей.
  - Ты дура? С тобой пошутить нельзя? - первым не выдержал Андрей, меняя тактику.
  - Со мной шутить вообще нельзя, - медленно процедила Ерина и, наконец, повернулась. Пошла дальше.
  Андрей тоже пошёл. В другую сторону. Чувствуя себя дураком. Полным.
  Ночью в одиночестве вертелся на соломе без сна. И на смену злости пришёл... смех. Он лежал в темноте, смотрел в ночное звёздное небо через открытую дверцу и тихо прыскал со смеху. Вот так получил. Такого приключения с ним ещё не случалось. Ай, да девка! Вот за такую... А глаза какие злющие. И это она ещё не вцепилась, как кошка. А ведь хотела... Настроение его непонятно почему было самое распрекрасное. Вот, оказывается, кого он всю жизнь искал! Он и не думал, что когда-нибудь встретит ту, что войдёт в его сердце. Цыганка, похоже, процарапала туда путь.
  - Ишь ты, - произнёс он тихо, - Ерина.
  Утром, чуть свет, наполненный какой-то бурной энергией, хоть и провёл ночь без сна, он помчался за село. Там, у леса пестрел разнотравьем луг. Бросил коня, стал рвать цветы. Синие васильки и бело-жёлтые ромашки. Одурманенный ароматом наступающего лета, а может быть, весной, что наступила нежданно в сердце, он чувствовал себя немного пьяным.
  Возвращаясь в село, остановился на околице. Новая мысль изменила настроение. Нет, тут букет не поможет. К Ерине с ним лучше не соваться. А вот один цветок сгодится.
  Андрей выбрал синий василёк, остальные цветы выбросил.
  В людской народ уже сидел за столом, ели из общего котла кашу. Ерина сидела от края. Увидев его, сощурила глаза и продолжила есть с каменным лицом.
  - Андрей, где ты ходишь? Давай садись к нам, - позвали сразу несколько голосов.
  Андрей ел, весело переговариваясь с дворней, старательно отводя глаза от того места, где сидела Ерина.
  - Пора! - вскоре люди один за другим бросали ложки, выходили во двор.
  Андрей не спешил. Вскоре в людской остались глухая бабка Поля и он. Бабка собрала ложки, принялась их полоскать и вытирать. Андрей прошёл в угол, где лежала старая шкура и какие-то тряпки. Здесь спала Ерина. Андрей спрятал в складках цветок.
  44
  И этот первый цветок Ерина долго вертела в руках, когда ночью он попался ей под щеку, пытаясь разглядеть и понять, откуда он взялся.
  Потом каждую ночь в её куче тряпья лежал новый. На ощупь она определяла. Ромашка. Василёк. Этот не понять, наверное, анютины глазки. Ландыш. Его аромат ни с чьим другим не спутаешь.
  Кто же тут шутки шутить вздумал? Подозрение сразу упало на Андрея. Но нет. Тот держался от неё подальше, при встречах отводил глаза, и вообще на неё внимание не обращал. Тем лучше! Злость всё ещё клокотала в сердце. Ишь, ты! Привык с девками, дурочками, баловаться. Наслышана она о его подвигах. Да и девки сами не шибко скрывали свои любовные похождения. Даже волосы друг у друга обещали выдрать. Мало им барыня надрала. Но это их дела. А Ерина лучше попытается выправить свои.
  С дворней девушка старалась установить добрые отношения, мало ли кто когда пригодится. Но глубоко в свою душу никого не пускала и в гости ни к кому не стремилась.
  Старалась глаза держать широко, всё примечать, во всё вникать. Тоже может пригодиться.
  Теперь каждый вечер перед сном барыня звала Ерину к себе погадать.
  Ерина, нимало не смущалась того, что раньше этого никогда не делала, если не считать те случаи в таборе, когда Ида её обучала всякой цыганской премудрости, в том числе и гаданию.
  Потрёпанную колоду ей тоже Ида подарила.
  Пробовала немного и морок наводить. Оказалось, получается. Стоило лишь поймать взгляд и тут же начать говорить. Ерина старалась подражать Иде. Вскоре поняла суть и добавляла уже своё. Глафира Никитична велась. Глаза становились стеклянными, и тогда Ерина задавала вопросы. И внимательно выслушивала ответы, чтобы в следующий раз "гадания" впечатлили барыню своей правдоподобностью.
  Однажды ненароком услышала то, что не предназначалось не только для её ушей, но в здравом уме Глафира Никитична вряд ли бы кому-нибудь призналась. Ерина задумалась: правда ли это? Но выяснять не стала, и сама держала язык за зубами. В гаданиях карты никогда "не намекали" на эту тайну. Пока. Дальше видно будет.
  Всё это Ерине было не совсем приятно. Всё же не цыганка она. Не впитала с молоком матери цыганские представления о добре и зле. Наоборот, с детства ей внушали, что то, чем сейчас она занимается - обман, гадания, морок - это плохо. Но она прекрасно помнила, что барыня сделала с девушкой, которая лишь недавно была на её нынешнем месте и не собиралась повторять её судьбу.
  А куда её путь выведет, тоже неведомо. Может, в своё время, и Агаша ей не позавидует. Кто знает?
  Ерине стало казаться, что она теряет себя. Слишком долго ей приходилось носить маски.
  И единственной отрадой в этой круговерти стал ночной цветок. Каждую раз она прижимала его к губам, как частицу той радости и свободы, которая была ещё недавно. И проливала слёзы на нежные лепестки, тоскуя по себе настоящей.
  45
  Луша и Стёпка наотрез отказались приходить в барскую усадьбу. Никакие уговоры не помогли. И девушки поняли, что это не крестьянская застенчивость, которую они поначалу пытались перебороть, а что-то большее. Что-то они скрывали.
  Пришлось идти у них на поводу и обучение перенести прямо на луг.
  Устроились удобно. Под берёзой, чьи плакучие ветки склонялись чуть ли не до самой земли, была неровная поверхность. Здесь стелили лёгкое лоскутное одеяло и сидели как на лавочке.
  Попутно пасли Стёпкиных коров.
  Ученик и ученица оказались понятливыми и всё схватывали на лету. А после учёбы рисовали. Девушки старались передать Стёпке все знания, которые приобрели в пансионе. Теперь обе жалели, что на тех уроках бывали невнимательными. А потом Стёпка сам рисовал. Углём или карандашами. А девушки и Луша, будто заворожённые, смотрели, как на белой бумаге появляется лопоухий телёнок с большими круглыми глазами или синий колокольчик, словно живой, даже качается от ветра. Только замер на несколько мгновений.
  - Ах, - Луша вздыхала. Она и не знала, что такое возможно.
  - Ему учиться надо, - переговаривались по дороге домой Сонечка и Варя.
  - Это можно устроить? - Варя посмотрела на подругу.
  - Не знаю, - Сонечка задумалась. - Если бы это зависело от одной лишь Ольги, я уверена, она бы не только не препятствовала, но и как-то помогла. Но Владимир Осипович...
  - Он кажется добрым и весёлым.
  - Да... кажется. Надо узнать!
  Но узнавать не спешили. После отъезда родителей Сони девушки почувствовали себя свободными. Казалось, весь мир принадлежит им. Или его огромная прекрасная часть - лето. Ну, по крайней мере, несколько дней - уж точно.
  Поэтому, пока они сами попытались разобраться, как быть дальше. Ольга была настолько занята поместьем, что грех её отрывать от дел и добавлять свои проблемы. Но пастушку надо передать всё, что знали, ну, или почти всё. А что будет потом - потом и увидят.
  46
  - Ну, пошли же. Чего ты копаешься? - Соня нервно потянула Варю.
  Та удивлённо посмотрела на подругу. Да что это с ней? Сама на себя не похожа. Вот и сейчас, Варя лишь на миг остановилась поговорить с чумазой, но такой хорошенькой маленькой девочкой, которая стояла посреди улицы и ковырялась в носу, как Сонечка её уже торопит. А разве они опаздывают?
  Варя с сожалением посмотрела на девочку. Девочка без всякого сожаления отвернулась.
  - Иду, - поспешила Варя.
  Теперь она поглядывала на Соню всё чаще. Да она такая с утра. Варю не слушает, говорит о том, о сём, сама себя перебивает, фразы бросает, не закончив.
  Вышли за околицу. Впереди, в миле или двух виднелись коровы. Им туда. А Соня стала озираться по сторонам. Красная, словно какой-то внутренний жар нашёл свой выход в щеках.
  - Ты себя хорошо чувствуешь?
  - А? Что? Ах, не говори глупостей.
  Варя расстроенно замолчала.
  - Варя, ты не понимаешь... - тревожно начала Сонечка и опять замолчала. Теперь она глядела в одном направлении.
  Проследив за её взглядом, Варя заметила далёкого всадника. Рядом с ним пасся ещё один конь без седока. Соня смотрела на него, не отрываясь, пока не заслезились глаза.
  - Варечка, ты только меня не осуди. Сегодня без меня. Ладно?
  - Как без тебя? А ты куда?
  - Я... понимаешь... Дмитрий Сергеевич пригласил меня на прогулку.
  - Какой Дмитрий Сергеевич?
  - Ливасов. Ну что ты так смотришь? Понимаешь... Да, я сама знаю, что такая скрытность кажется ненужной. Но есть причины. Я тебе потом всё объясню.
  Соня сунула в руку Вари корзину с учебными принадлежностями и торопливо пошла в сторону леса.
  Варя до того растерялась, что не сразу продолжила путь. Ливасов... Владимир Осипович много о нём говорит. Варя видела его несколько раз. Но разве Сонечка с ним помолвлена? Они друг с другом почти и не разговаривали. И вот свидание.
  У Вари стало тяжело на душе.
  Она шла и всё посматривала на идущую к лесу подругу. Вот Ливасов спешился. Вот они о чём-то говорят. Ливасов подсадил Соню на второго коня, и вскоре они скрылись из Вариных глаз в лесу.
  Луша и Степан встретили Варю тоже слегка настороженно. Они видели, что одна их учительница свернула с привычной тропы. А вторая была совсем рассеяна. Всё больше смотрела по сторонам и слушала вполуха. Уж не в тягость ли барышням стали занятия?
  47
  - Не-е, не научишь ты меня рисовать. Я уже пробовала-пробовала, не получается, как у тебя.
  Стёпка с сожалением посмотрел на подружку. Кажется, в чём-то ему повезло больше, и он никак не мог приспособить к этому везению Лушу.
  - Я лучше буду смотреть. Смотреть интересней.
  Но Стёпка отложил карандаши и взялся за свирельку.
  Луша легла прямо на траву и закрыла глаза.
  Тонкие нежные звуки в сочетании с лёгким ветром и запахом деревенского лета наполняли сердце блаженством. Наверное, в раю также хорошо.
  - Век бы слушала, - улыбнулась она, когда свирелька замолчала. - Ну, пора домой.
  - Утрешние все работы переделала? - Стёпка любил слушать про Лушины дела.
  - А с бабушкой мы теперь быстро справляемся. Она знаешь, какая работящая. Никак не хочет отдыхать. Это я гулёна, всё гуляю.
  Последние слова навеяли тревожные мысли. Да, гуляет Луша. Но долго ли ей осталось?
  - Ой, я же забыла тебе рассказать.
  Стёпка с интересом повернулся к Луше, с удовольствием посмотрел на её оживлённое лицо.
  - Вчера Маняша домой вернулась.
  - Матвеева?
  - Угу, - лицо Луши опечалилось.
  - Насовсем?
  - Да я не поняла. Вроде прогнал её барин с дворни. Теперь она ждёт, куда её дальше определят.
  - На барщину, должно быть. Куда же ещё, если в усадьбе не прижилась.
  - Никому не скажешь?
  - Чего это я буду кому-то рассказывать?
  - Она плакала. У-у-у, как сильно. Сказала, что ребёночек у неё будет.
  Стёпка удивлённо посмотрел на Лушу, потом покраснел.
  - Слыхал я, что не в усадьбе она всё это время была.
  - А где? - Луша удивлённо захлопала глазами.
  - Да, не знаю я. Так, слыхал что-то. Ерунду всякую.
  - А-а. Не, я не слышала. - Луша задумалась. - И что теперь бедной Маняше делать?
  Стёпка промолчал. Он тоже не знал, что в этих случаях делают.
  - Ну, побежала я.
  - Вечером за коровой придёшь? Я бы земляники нарвал.
  - Приду.
  48
  - Не устали каждый день по лесам бродить?
  - Что Вы, дорогая Глафира Никитична, Клим Васильевич очень уж соскучился по нашей русской природе. Да и я, глядя на него, не прочь побродить с ружьём.
  - Да. Наши леса! В Европе таких и близко нет. Да и охота там не та. Но, Глафира Никитична, ваш лес - особенный. Ходишь... Мы же с Афанасием Петровичем не столько охотимся, сколько дышим. Гуляем. А коль попадётся что, от того не отказываемся.
  - Ну ступайте, а вечером жду. Ваши вчерашние перепёлки как раз поспеют.
  - Из лесу - сразу к вам, - пообещали охотники и попрощались до вечера.
  Глафира Никитична задумчиво посмотрела вслед. Вот уж верно, охота пуще неволи. Целую неделю из леса не выходят. Возвращаются усталые, грязные, даже какие-то раздражённые, но на следующий день вновь в лес. И не скажешь, чтобы много дичи настреляли. Так, мелочь всякая. И ей несут.
  Это всё Клим Васильевич со своими новомодными европейскими причудами. А на Афанасия Никитича совсем не похоже, чтобы он забросил свои дела и по лесу слонялся в самый разгар летних работ. Хотя, посев закончился, сенокос ещё не начался. На пару дней можно от работы отойти. Но не на неделю же! Глафира Никитична покачала головой. Клим Васильевич и в молодости был шебутной, и с возрастом не изменился.
  - Ерка, - позвала помещица.
  - Барыня, звали?
  - Ну-ка, раскинь-ка карты.
  Ерина привычно села за стол, вытащила колоду. Глафира Никитична села напротив, внимательно наблюдая за ловкими движениями пальцев.
  Карты нынче были немногословны, предрекли интерес крестового короля, пустые хлопоты и недолгую дорогу. Что было: сердечная рана и ребёнок, что будет - сплетни и разговоры, сердце успокоится - удачей и изменениями в жизни.
  - Иди, опять наврала, - отослала помещица Ерину.
  Девушка послушно вышла. Глафира Никитична откинулась на спинку дивана. Теперь надо обдумать.
  Ишь ты, интерес короля. Уж не Клим клинья подбивает? Или Афанасий? И тот, и другой, вроде, крестовые. И оба ею интересуются. Каждый день к ней. И охота, скорее всего, для отвода глаз. Может, за неё спор ведут? И поэтому такие злые из леса возвращаются? Похоже на то. Афанасий столько лет тянул кота за хвост, а теперь, когда соперник появился, тут уж и засвербело. Ну и хорошо. Пусть почешется.
  Почему только у неё на душе кошки скребутся? Что там цыганка сказала? Рана сердечная и ребёнок. Какой ребёнок?
  Но сердце уже подсказало ответ. Сон недавно привиделся и разбередил то, что, казалось, совсем забыто. И тут ещё эта девка со своим гаданием.
  И мысли Глафиры Никитичны устремились в далёкое прошлое...
  49
  Павел Петрович слова супруги принял спокойно, не стал спорить и отговаривать. Может, и блеснули глаза недобрым, но Глафира Никтична предпочла не обратить внимание.
  Но она всё же добавила заготовленную речь про здоровый деревенский воздух поздней осени.
  - Конечно, дорогая. Оставайтесь ещё на несколько месяцев. Вы - деревенская женщина, городская суета вас утомляет.
  Глафира Никитична с облегчением кивнула головой. Оказалось всё гораздо легче, чем она предполагала.
  Семь месяцев носила ребёнка, а муж даже не догадывался. Никто не догадывался. Даже отец ребёнка. Правда, для этого приходилось потуже затягивать корсет. Так тяжко было иногда, что казалось, она задохнётся или лишиться чувств. Особенно на балах. И когда она кружилась в танце, весело улыбалась кавалеру и щебетала что-то женское-глупое, больше всего на свете ей хотелось попросить оставить её в покое. Желательно одну и в её покоях, где она сможет, наконец, освободить свой живот от безжалостного плена.
  Никто не должен знать. Она всё сделает сама. И отъезд мужа в столицу пришёлся очень кстати.
  - В феврале я к тебе приеду. Обещаю, - этими словами она попрощалась с Павлом Петровичем и заперлась в своём имении. Оставшимся соседям объявила, что нездоровиться и не принимает.
  Занялась поисками повитухи. Баба должна уметь держать язык за зубами. И, хоть большинство из них умеет это делать, в своём случае Глафира Никитична должна быть уверена.
  Нужную бабу сама ездила в город покупать. Выбирала тщательно.
  - Сделаешь как надо, как сыр в масле будешь кататься, ляпнешь кому - сгною.
  - Поняла, барыня, - сказала баба спокойно и с достоинством.
  Бабка Катя. Всю жизнь живёт с ней, как сыр в масле катается. Так и не решилась её продать. И не потому, что скажет кому-нибудь там, у новых хозяев, а.... сама не знает почему. Как будто боится, что захочет узнать, что тогда случилось, а спросить будет не у кого.
  Родила она поздно ночью, в бане. Всю дворню прогнала кого куда. Обо всех подумала, никого в усадьбе не оставила. Два дня рожала. Если бы не палка в зубах, как у лошади удила, кричала бы на всю деревню.
  Бабку Катю предупредила заранее: "Мне не показывай и девай куда хочешь. Я не хочу знать".
  Так до сих пор и не знает.
  50
  - Ой, красотища какая! - Луша взяла за удобные ручки маленькое, словно игрушечное, лукошко, до краёв наполненное крупной земляникой и прошлась туда-сюда. А потом остановилась и поднесла ягоды к лицу. - А пахнут! - Луша повернула улыбающееся лицо к Стёпке. - А себе?
  - Да я объелся, пока тебе собирал.
  - Правда? Я тогда домой отнесу. Батюшка и матушка с барщины придут вместе с бабушкой поедят.
  - А ты?
  - А я, как и ты, уже объелась.
  - Ну неси тогда. - Стёпка не обиделся. От дядьки Силантия и тётки Матрёны он столько добра видел, что только обрадовался, что хоть немного отплатит.
  - Глянь-ка, опять барин едет... Смотри, - ахнула Луша, - прямо на коров.
  Такого Стёпа ещё не видел. Барин со свистом и криками направлял коня прямо в центр стада. Коровы с телятами, задравши хвосты, бросились врассыпную. Барин налево-направо стегал кнутом замешкавшихся.
  - Эй, пастух, чего стоишь, рот раззявил. Беги, собирай свой подруг.
  Степан не сдвинулся с места.
  Владимир Осипович подъехал ближе, слез с коня.
  - Ну, чего глаза вылупил? Убегут - худо будет. С тебя спрос.
  - Я тебе помогу, побежали, Стёпка, - Луша уже рванула, но помещик успел ловко схватить её за руку.
  - Стой. Ты здесь подождёшь своего хахаля. - Владимир Осипович напряжённо смотрел на Лушу, пытаясь собраться с мыслями. Наконец, сообразил: - Ты работать думаешь? Или всю жизнь в ладушки собираешься играться?
  Луша стояла. Рука барина словно пригвоздила её к месту.
  Владимир Осипович повернулся к Степану:
  - Ты долго здесь ещё стоять столбом будешь?
  Стёпка побледнел. Взглянул на Лушу и побежал в сторону разбежавшегося стада.
  - Наконец, этот пентюх пропал с глаз, - Владимир Осипович всё ещё продолжал крепко держать Лушу за руку. - Не бойся, цветочек аленький, не отправлю тебя на тяжёлый труд, а одену в красно платье, какое не всякая барышня носит, будешь на мягких перинах почивать, есть конфеты и пирожные. А? Не пробовала?
  "Он пьяный!" - догадалась Луша.
  Неприятно-потное и красное лицо помещика с дурным запахом изо рта приблизилось настольно к Лушиному, что она из последних сил сдерживала пронзительный визг отвращения и паники.
  Вдруг голова Владимира Осиповича дёрнулась, он замолчал и закатил глаза, а потом и вовсе рухнул на землю.
  Ошеломлённая Луша несколько мгновений смотрела на поверженного барина, а потом подняла глаза. Прямо перед ней стоял Стёпка с толстым суком от какого-то дерева. Оба бледные поглядели друг на друга несколько мгновений. Потом вновь опустили глаза. Владимир Осипович лежал, нелепо раскинув руки и ноги, а вокруг него валялись кроваво-красные ягоды земляники.
  51
  Луша и не помнила потом толком, как они со Стёпкой собирали разбежавшееся стадо, как гнали коров в деревню. Всё это время барин не подавал признаков жизни, конь его мирно пасся рядом.
  - Конь не пугается, - указала с надеждой Луша товарищу. - Слышала, что мертвяков они боятся и близко не подходят.
  Но проверять насколько барин пострадал не стали.
  Дома Луша пожаловалась бабушке на головную боль и сразу полезла на печку. Здесь, в относительном одиночестве она пыталась понять, что теперь будет. Мысли жалили, словно осы, заставляя сердце замирать каждую минуту. Убийцы. Ещё с утра всё было хорошо. Ах, вернуть бы утро. Зачем она пошла сегодня на луг? Почему она не убежала? Будет каторга. Это ясно. Или тюрьма. Но, может, он ещё жив?
  Вскоре вернулись родители.
  - Заболела внучка вроде, - услышала приглушённый голос бабушки.
  Мать забеспокоилась, полезла на печь. Луша закрыла глаза, постаралась дышать ровно и глубоко. Мать пощупала лоб жёсткой шершавой ладонью, полезла вниз.
  - Что там? - донёсся тревожный голос отца.
  - Да не пойму.
  Луша почувствовала, как горячие слёзы нашли дорожки в закрытых веках и шустро побежали по щеке.
  Вечерять сели без неё. Мать неуверенно позвала, Луша не откликнулась. Мать не стала настаивать.
  Вскоре потушили лучины и все улеглись. Бабушка - к Луше на печь, мать с отцом на своей лежанке. Луша долго слушала, как бабушка шептала молитвы, как отец с матерью ворочались. Потом всё затихло. Луша тихо слезла с печи, нашла в потёмках свои старые лапти и неся их в руках осторожно скрипнула дверью.
  На улице обулась, постояла, послушала, не выйдет кто следом. Но всё было тихо. Луша побежала на барский скотный двор.
  Приближалась к коровнику осторожно, не хватало со сторожем встретиться. Но и тут ей повезло.
  В самом коровнике сторожа не было - Стёпка по ночам охранял коров.
  - Стёп, - окликнула Луша громким шёпотом приятеля.
  И тут же на чердаке зашуршала солома.
  - Это ты? - спросила Луша у тёмной, приближающейся фигуры.
  - Я.
  - Стёпка, пойдём посмотрим, жив барин или нет.
  - Пойдём.
  По деревне шли молча. Ночь была не слишком тёмной. Луна освещала округу призрачным светом.
  Выйдя на луг, замедлили шаги. Луше стало жутко. Она схватила Степана за руку. Почти не помогло. Она чувствовала страшную опасность. Казалось, толпы нечистой силы окружили их со Стёпкой и вот-вот покажутся на глаза.
  Никогда ещё луг не был таким чужим.
  Но Луша шла. Ей невыносимо было делать шаги навстречу неизвестности. Но повернуть назад и убежать было ещё страшней. Тогда уж точно спасения не будет.
  Знакомый пригорок. Барина увидели издали. Тот лежал.
  Его лицо в лунном свете казалось синюшным и на нём темнели полосы-раны.
  Он мёртв... Откуда на лице раны, ведь они били по затылку. Его ещё кто-то бил? Или после смерти это по какой-то причине проявилось?
  Стёпка и Луша остановились неподалёку. И это был край их решимости. Подойти ближе их не заставило бы ничто на свете.
  Всё... Случилось страшное, надо возвращаться...
  И в тот же миг раздался громкий, долго сдерживаемый храп, и барин, потревоженный им, повернулся на бок. И раны-полосы шевельнулись, но не повернулись за лицом, а отстали. Да это же тень. От травы или каких-то веток.
  Барин уютно свернулся калачиком и продолжил тихо посапывать.
  Жив! Какой страшный камень свалился с души. Они не убийцы!
  И сразу страхи и вся нечистая сила провалилась в своё положенное место. И луг снова стал их, родным.
  Луша и Степан тихо повернули и пошли обратно в деревню.
  52
  И всё же Ванятка попался под горячую руку Лютого. Эх, недооценил глазастого, за что и получил протяжный удар плетью через всю спину.
  - Ещё раз голодранца увижу на хозяйском дворе, убью к едрене фене.
  Ванятка смышлёный, два раза повторять не надо. И пока почёсывал набухший бугор и вытирал злые слёзы, думал.
  Поделом ему. Совсем последнее время неосторожный стал. Вертелся, крутился. А если бы Ерину подвёл?
  Страх за сестру просушил слёзы.
  Как быть?
  А так. Чтобы больше не попадаться на глаза.
  Стал караулить Ерину у дыры в заборе. Догадалась сестра, не увидев брата на привычном месте, отодвинула доски, выглянула из сарая. Сидит на земле, босыми ногами узоры вырисовывает. Оглянулась, никого сзади нет, вышла.
  - А я выглядываю во дворе, а тебя нет.
  Ванятка понял, что она не знает про плеть.
  - Нечего там крутиться. А то попадёт и тебе, и мне.
  Не стал расстраивать сестру, что уже попало.
  - Правильно думаешь. Тогда знаешь что? Давай по утрам здесь встречаться. Хозяйка с управляющим каждый день в одно и то же время хозяйские вопросы решают. Меня не трогают. Закрываются в кабинете и долго не выходят. Вот я и буду сюда приходить.
  Ванятка обдумал. Похоже, это лучший вариант.
  - Давай.
  - А ты что, ревел?
  - Да нет. С чего ты взяла?
  - Да так... Показалось, - Ерина поняла, что ревел. - Как дома?
  - Нормально.
  Ерина едва сдержала вздох.
  - А как Дуняша?
  Тут Ванятка не стал скрывать свою тревогу.
  - Даже и не знаю, как и рассказать всё по-быстрому.
  Сердце у Ерины защемило. Так и знала, что неприятностей и дома хватает.
  - Рассказывай, - поторопила брата.
  - Да, бабка Репка попросила её, чтобы с Матвеюшкой помогла. Он нашу Дуняшку вроде как понимать стал. Ну она и рада стараться. А тут шли два барина: Овчаков и с ним какой-то...
  - Знаю, - перебила Ерина, - и что?
  - И Матвеюшка затрясся, заговорил даже словами. И убежал.
  - Ни с того, ни с сего?
  - Получается, да.
  - Куда убежал?
  - Не знаем. Опять пропал. А Дуняша не поймёт, то ли баре виноваты, то ли она, что к нему в душу полезла. А, может, и то, и другое. Ходит сама не своя. Боимся, кабы чего не начудила.
  Ерина задумалась. Трудно чем-то отсюда помочь. Ванятка словно угадал её мысли:
  - Дуняшка хотела сюда к тебе прийти, да я не разрешил, - Ванятка осмотрелся, - в дырку в эту она не пролезет, через забор тоже. Застрянет только.
  Значит, Дуняша совсем запуталась.
  - Я, может, когда-нибудь домой отпрошусь. А пока подумаю... или разузнаю что. Эти баре к хозяйке почти каждый день являются. Надо приглядеться, что это за баре...
  53
  Нет. Ещё хуже стало.
  Ольга опустилась на стул. Надежда, что к утру всё пройдёт или хотя бы станет чуть лучше, не оправдалась. И так уже несколько дней. Ольга ждёт, а становится всё только хуже. Что это? Она больна?
  Стыдная прилипчатая болезнь... Ольга примерила на себе это клеймо. Душа воспротивилась.
  Ольга прижала ладони к щекам. Заплакала. Горько и безнадёжно.
  Муж...
  Его конь ещё ночью пришёл без седока - Сергей Никифорович доложил. Владимир Осипович вернулся под утро. Голова разбита. Упал. Удивительно, что ещё легко отделался. Сказал, что конь в темноте чего-то испугался. Но Ольга давно не верит в то, что он говорит. Пьян был, вот и свалился, как мешок...
  Ай, да ну его! Ольга впервые так открыто-пренебрежительно подумала о муже. А потом волна ненависти захлестнула её. Это всё он! Он принёс в постель эту заразу! Сама собой она бы не проявилась.
  Но... может, это нормально? Может, такое случается? Она не больна, просто... это какие-то неизвестные ей женские штучки. Ольга попыталась вспомнить, что ей известно про человеческий организм. Ничего такого ей никто не объяснял, и она совсем запуталась.
  Надо проконсультироваться у доктора.
  Ольга представила, как она пытается втолковать свою проблему добродушному полному Игнатию Степановичу, который помимо её семьи лечил и других помещиков в округе, и от невыносимого стыда замотала головой. Нет, только не это.
  Попыталась вспомнить, что читала в газетах. Кажется, совсем недавно что-то попадалось ей на глаза...
  Больницы, для таких, как она, открыты в Москве и Санкт-Петербурге. Господа и простые люди могут туда обратиться тайно, даже в маске, и никто не будет ни о чём спрашивать. Ах, могла ли она подумать, что надо было более внимательно читать, что ей самой пригодится... Дошла... До чего же она докатилась...
  Ольга встала. Дел много, надо отдать кучу распоряжений Сергею Никифоровичу и.... собираться в Москву. Там меньше знакомых, может, удастся никому не попасться на глаза.
  Да, ещё сходить к мужу, выяснить, как его самочувствие после падения. После того, как "его конь скинул". Он, как всегда, будет врать, она делать вид, что верит.
  За завтраком сидели втроём. Она и девочки. Каждый был погружён в свои думы, но переговаривались о здоровье Владимира Осиповича, о том, какой он лихой наездник, не думает об опасности, не бережёт себя, и вот такая неприятность. Создавалось впечатление, что причиной грустной атмосферы за столом - беспокойство о главе семейства.
  - Сонечка, Варя, мне нужно отлучиться на несколько дней. По делам. Срочным.
  Ольга Павловна не поднимала глаз от стола, но говорила твёрдо.
  - Девочки, вы останетесь не одни. Сегодня вечером приедет госпожа Протасова, она будет здесь, пока я в отъезде. Владимир Осипович болен, доктор запретил ему вставать с постели две недели. Но я к этому времени уже вернусь.
  Ольга мельком оглядела девушек. Те серьёзны, слушают. Хорошо.
  - Варя, сегодня же, сразу после завтрака, пошлю записку Глафире Никитичне с тем, чтобы она позволила тебе здесь задержаться ещё на несколько дней. Это не обсуждается, Соне с тобой будет спокойней.
  - Хорошо, Ольга Павловна, я с удовольствием задержусь. Надеюсь, Глафира Никитична не будет возражать.
  - Не будет! Ты мне тут нужна!
  Девушки с удивлением посмотрели на Ольгу. Так она ещё не говорила.
  - Сонечка, - голос Ольги теперь звучал неуверенно, - когда матушке будешь писать, не упоминай о моём отъезде.
  Соня опустила глаза. А как не упоминать? Матушка же будет интересоваться. Но... ведь можно целое письмо написать о Владимире Осиповиче, например. Так, словно Сонечка до того расстроена неудачным падением зятя, что совсем забыла упомянуть о других.
  - Попробую.
  54
  Потянулись соседи справиться о самочувствии Владимира Осиповича.
  Сонечка за хозяйку. Встречает, угощает чаем, развлекает разговорами. Варя всегда рядом - помогает.
  Госпожа Протасова здесь же. Она немолодая женщина, компаньонка, нужна лишь для соблюдения приличий. Нельзя молодым девушкам без старшей. Госпожа Протасова с удовольствием общается с гостями, привычно поддерживает разговоры о погоде, здоровье, столичных театрах и моде. В остальное время дремлет в кресле у окна, не выпуская из рук своё нескончаемое тёмно-синее вязание. Девушкам кажется, что это вязание в руках тоже для приличия, чтобы показать какую-то видимость рукоделия.
  Приехал Ливасов.
  - Где он? Где наш болящий? Ни за что не поверю, чтобы такой лихой наездник с лошади упал. Это его какая-то нимфа околдовала. Сейчас я всё выясню.
  Прижался губами к Сониной руке. Варя наблюдала, стараясь делать это незаметно. Теперь его тон переменился, и он долго выражал сочувствие в связи с болезнью зятя, не выпуская девичью руку из своей. Сонечка почему-то покраснела.
  С Варей Ливасов поздоровался почти небрежно. И этот контраст бросился в глаза обеим.
  Владимир Осипович велел звать приятеля в кабинет, где укутанный на диване он выздоравливал все дни напролёт. С большинством других гостей Владимир Осипович отказывался лично встречаться, ссылаясь на плохое самочувствие. Но Ливасову он был рад.
  Вскоре из кабинета послышались громкие возгласы и смех. Ливасов, по всей видимости, преуспел по части развлечения больного.
  Накануне вечером Варя пыталась выведать у подруги хоть что-нибудь об их отношениях. Она сильно беспокоилась. Тайные свидания продолжались, и означать они могли только одно из двух: либо Сонечка помолвлена, но по какой-то причине это скрывает, либо всё очень плохо. Но спросить напрямик было невозможно. Об этом не спрашивают.
  - Соня, ты совсем утратила интерес к занятиям со Стёпкой и Лушей.
  - Ах, Варя, не спрашивай. Я знаю, что мы ничего друг от друга не должны скрывать. Но это не моя тайна... Когда-нибудь, обещаю... - Соня неуверенно замолчала. И эта неуверенность встревожила Варю ещё больше. - Конечно, я не утратила интерес. Расскажи, как у вас дела?
  Но Варе хвастаться тоже нечем.
  - Что-то у них происходит. У Луши и Стёпы. Они стали какие-то тревожные. Спрашивали про барина. Про Владимира Осиповича. Но понемногу занимаемся. Уже читаем по слогам и пишем страшными каракулями.
  Девушки добродушно похихикали. Настроение поднялось.
  - Ах, Варя, завтра обязательно пойду с тобой.
  Но после визита Ливасова Сонечка передумала.
  "У них свидание? Но они перемолвились всего лишь несколькими словами. И только о Владимире Осиповиче. Всё же было у меня на глазах!"
  И Варя догадалась, что они переписываются.
  Приехал Николай Кузьмич Думинский. Сонечка ему обрадовалась, как давнему другу, хотя знакомы они была едва. Но она чувствовала к нему добрую признательность за то, что тогда, на именинах у сестры, он первым высоко оценил её подругу.
  Владимир Осипович и его не отказался принять, но в этом случае визит к больному был коротким и без взрывов громкого мужского смеха.
  После все сидели в гостиной и пили чай.
  Госпожа Протасова живо заинтересовалась гостем, стала расспрашивать его о делах в поместье. Думинский вежливо ответил на её вопросы, потом повернулся к Варе:
  - Варвара Сергеевна, я же к вам с приветом от общих знакомых.
  Девушки удивились. От общих знакомых?
  Но Думинский не стал пояснять. Было понятно, что он хочет Варе что-то сообщить без посторонних ушей. Соня первая опомнилась:
  - Конечно, Варя, пригласи господина Думинского в сад.
  Лето в парке хозяйничало полноправно и единолично. Ещё не макушка, а самая звенящая пора. Медленно шагая по широкой дорожке в сторону обрывистого берега, Варя молчала. И молчание это не было полным. Разве летом может быть полная тишина? И молчание это не было неловким. С этим молодым мужчиной Варя чувствовала себя... хорошо.
  - Варвара Сергеевна, я к вам от Агаши.
  Варе не задумывалась, от каких знакомых мог Николай Кузьмич привезти привет, но... Этого она совсем не ожидала. Она остановилась, ошеломлённо глядя в глаза молодому человеку.
  - Варвара Сергеевна, я должен признаться и... прошу прощения, что невольно ввёл вас в заблуждение. Я тот самый человек, что чуть не сбил вас в тёмном лесу своим конём, а потом... мы вместе искали среди дремучих деревьев дорогу к местному знахарю.
  Варя внимательно посмотрела на лицо Николая Кузьмича. Действительно. Какая она глупая. Девушка опустила глаза. Постояв немного, она продолжила путь. Николай Кузьмич молча пошёл рядом.
  - Вы были у Агаши?
  - Да, несколько дней назад.
  - Как она?
  - Не скажу, что нормально, но уже не так жутко, как тогда ночью. Думаю, она выздоравливает.
  - Она, наверное, совсем не понимает, куда я подевалась.
  - Это легко поправить. Я сегодня же ей скажу всё, что вы пожелаете.
  - Благодарю... Скажите ей, что я задержусь ещё на две недели. А потом к ней приду.
  55
  - Барыня приказала проводить вас в кабинет. Она скоро будет.
  - Где же она?
  - Не знаю, наказала, чтобы я вас проводила и налила чаю.
  - Ну, провожай.
  Ерина так и сделала. И, выходя из кабинета, дверь всего лишь прикрыла, оставляя узкую щель. Как раз для своих чутких ушей.
  - Ноги гудят, мочи нет.
  - Ничего. Тебе полезно брюхо раструсить.
  - Невжель ты не устал?
  - Невжель. Что за словечко, господин Овчаков? Вспомнилось босоногое крестьянское детство?
  - А я и не жалуюсь. Детство моё всё равно счастливое было... Вот только вы с Прошкой так и норовили обидеть.
  - Тебя обидишь. Мать с хлыстом тут же по спинам, да пониже спины за тебя борова раздавала угощения. Помню, уже тогда морда круглая была, а к матери всё жаловаться бегал.
  - Да... мать. Больше всего в этой жизни мне жалко мать.
  - Ладно, что было - прошло. Я вот своё детство не люблю вспоминать. Нищета, барщина. Это тебя, кабана, дома держали, пока борода отрастать не стала. А мы с Прошкой с детства пахали на себя да на барина.
  - Ну что ты завёлся? Не любишь - не вспоминай. Ты лучше скажи, долго мы по лесу шляться будет? Охотнички. Может, хоть на бричке?
  - А где ты её оставлять будешь? Там на конях не проедешь, а ты про бричку толкуешь. Ничего, потерпишь! Тебе полезно, - опять повторил Клим Васильевич.
  - Кто бы мог подумать, что лес за десять лет так сильно изменится.
  - Дурак только не подумал бы. Да мы с тобой. Вот и всё, что я могу на это сказать. А теперь - ищи.
  - Может, того дуба и нет уже? Буря свалила, а он и сгнил.
  - За десять лет не сгниёт. Ствол бы валялся.
  - А, может, он и был уже гнилой.
  - Кто знает? Смотри на вторую примету... Слышишь? Коляска подъехала. Глафира.
  - Что-то ты аж вскочил. Либо глянулась?
  - Ну не тебе же одному глядеть?
  - Чего я там не видел?
  - Уж не знаю. Забыл, как от Прошки по морде получил?
  - Помню...
  - Вот и помни... Но с другой стороны... денег у неё куры не клюют. Что же добру пропадать?
  - Чего пропадать? У неё племянник есть. Небось, не пропадёт.
  - Ну, племянника можно подвинуть.
  Дальше Ерина не стала слушать, отошла. Хозяйка уже поднималась на крыльцо.
  56
  Как Ерина не осторожничала, но от зорких глаз Андрея мало что укрывалось.
  Знал он, что братишка маленький по утрам поджидает старшую сестру у лаза за длинным сараем - овином, в котором зимой хранилось сено, теперь же он пустовал - проветривался.
  Андрей сам вызвался в нём подправить кое-где доски и балки, управляющий не возражал, вот Андрей и подправил. Лаз загородил лестницей и хозяйскими инструментами так ловко, что теперь Ерина, если случалось с братом встречаться, была под каким-никаким, а всё же прикрытием.
  Догадывался Андрей, что скучает девушка по родне. Трудно привыкнуть к жизни с чужими людьми. Девки, в основном, с детства в усадьбе, по-другому жизни уже и не представляют. А Ерина домашняя, другая.
  Но однажды Ерина и Андрея удивила.
  Во дворе стояла бричка приятелей-помещиков, гостей хозяйки. Они приезжали в усадьбу к Глафире Никитичне, оставляли её, а в лес шли пешком. Возвращались вечером, бросали в бричку дорожные мешки, шли к хозяйке ужинать, потом уезжали домой. И так каждый день. Но, чем бы баре не тешились, лишь бы у холопов чубы не трещали. Андрей считал так и не больно ломал голову над всей этой историей. Пока однажды не увидел Ерину у брички.
  Она крутилась, поглядывая украдкой по сторонам, а потом стала шуршать в соломе, что-то щупая и рассматривая.
  Андрей вмиг просчитал весь риск, потому что как раз шёл управляющий. Ерине его не было видно, и она продолжала ковыряться в бричке, но Андрей со своего места видел, что ещё несколько мгновений, Лютый выйдет из-за амбара, и Ерина попадётся.
  - Митрий Степаныч! - внезапно заорал Андрей с такой радостью, словно увидал любимого приятеля. И замолчал, так как в голову больше ничего не приходило.
  - Чего? - Лютый остановился и недобро поглядел на Андрея.
  Тот мельком бросил взгляд на Ерину. Дёрнулась, отошла от брички, пошла дальше.
  - Да, говорю, коней надо перековать, - продолжил уже своим обычным хмурым тоном.
  - Ну так перекуй. Я тебе что? Кузнец?
  - А-а-а. Ну да, - Андрей пошёл мимо.
  - Тьфу, дурак, - пошёл мимо и управляющий.
  А потом, когда опасности над Ерининой головой уже не было, и можно было обдумать происшествие, Андрей и удивился. Что Ерина там искала? Мелькнула и нехорошая мысль, но не задержалась. Не такая она, чтобы просто так по чужим мешкам лазить. Значит, что-то ей надо.
  И Андрей решил присмотреться к этим помещикам. И прислушаться к их разговорам. Авось, для чего-нибудь пригодится.
  А случай представлялся каждый вечер, потому как баре бывали такие уставшие, что назад на бричке их всегда возил Андрей.
  И если раньше Андрей управлял лошадьми, а что там помещики сзади бубнили - его не интересовало, теперь заинтересовало всё.
  57
  Варя не дождалась Соню, и снова пошла на луг одна. Выйдя из деревни, увидела идущую чуть впереди Лушу. Окликнула её. Луша остановилась, стала ждать, опустив голову.
  "И с ними что-то происходит", - тревожно подумала девушка уже не в первый раз.
  Поздоровались, дальше пошли вместе.
  - Варвара Сергеевна, как здоровье барина?
  "Да что они всё барином интересуются!" - изумилась Варя.
  - Доктор сказал, что скоро можно уже будет вставать. Так что, думаю, нормально.
  - А когда можно уже будет?
  - Вставать? Дней через десять. А тебе зачем?
  Варя остановилась, повернулась к девочке и её вынуждая остановиться.
  - Что происходит?
  Луша стояла молча, опустив голову.
  - Это мы его...
  - Что вы его?
  - Стукнули.
  Варя смотрела на Лушу и верила, и не верила. Своим ушам не поверила.
  - Что вы сделали?
  - По голове ударили.
  - Нечаянно?
  Луша тяжело задышала, изо всех сил сдерживая рыдания.
  - Нарочно, - не выдержала, заплакала.
  - Нет... Он сам сказал, что с лошади упал. Он не говорил, что его кто-то стукнул. Тем более - вы!
  Луша подняла залитое слезами лицо:
  - Он сказал, что с лошади упал?
  - Да. Он всем так говорит.
  Несколько минут длилось молчание. Варя пыталась собраться с мыслями, и постепенно стала осознавать, что верит Луше и не верит Владимиру Осиповичу.
  - Как получилось, что вы его ударили?
  Луша, захлёбываясь слезами, рассказала и про коров, которых барин бил кнутом, и про железную руку, которая её не пускала, и красное лицо, склоняющееся к ней всё ближе и ближе, и про закатившиеся глаза и Стёпку, бледного и растерянного, и про своё ночное путешествие.
  - Кто ещё знает?
  - Больше никто.
  - Никому не говорите... Может... может, он не помнит?
  - Не помнит, кто его ударил?
  - Ну, он же не видел, кто его бил.
  - Правда, - Луша во все глаза смотрела на Варю.
  - И потом, когда люди сильно бьются головой, они могут и не вспомнить что случилось. Так бывает.
  - Да!
  Огромные глаза Луши засветились надеждой.
  - Может, и не вспомнит... Только знаете что? - Луша снова поникла.
  - Говори.
  - Только всё равно получается, что мы со Стёпкой как убийцы. Только, конечно, не убийцы, но всё равно...
  Варя задумалась.
  - Нет, Луша. Вы всё правильно сделали. Стёпка защищал тебя.
  - А так можно защищать?
  - У вас был другой выход?
  - Не знаю...
  - Подумай, не спеши.
  Луша вспомнила, как ругала себя за то, что в тот день пошла на луг. Но ведь это могло случиться и в другой день. Ей нельзя совсем на луг ходить? А в лес? Или из дома не выходить? Но ведь вытащат. Заставят идти на барщину. У неё был выход? А у Стёпки? Он мог уйти и оставить её. Мог?
  - Наверное, у нас не было другого выхода.
  - Значит, барин сам виноват, что не оставил вам другого выхода, - твёрдо сказала Варя.
  58
  - Не, не надо мелко крошить. Хватит уже.
  - Дед, а эта трава от чего?
  - Эта? А ты разве не знаешь? Про эту траву всяк знает.
  - Да я, дед, в городе сызмальства жила. Я в травах совсем не разбираюсь.
  - А как же ты лечить детей и мужа будешь? Или по любому случаю к знахаркам побежишь?
  - А будет у меня муж-то?
  Несупа внимательно посмотрел на девушку.
  Лицо всё ещё жёлто-зелёное от недавних синяков.
  - Нынче будем снимать повязку с глаза.
  - Страшно!
  - Не бойся. Глаз цел, это главное. А вначале мутно будет, потом пройдёт потихоньку.
  Агаша вновь обратилась к своей работе. Скучно ей сидеть без дела, вот и упросила Несупу дать ей какое-нибудь занятие. Тот и наказал траву измельчать.
  Старик сначала показался Агаше хмурым и неприступным. Но на деле она видела от него только заботу. И страх пропал. Если бы кто спросил о её желаниях, она бы ответила, что желала бы всю жизнь прожить вот так. Вдали от людей и их жестокости. Здесь, рядом с этим хмурым, но добрым человеком.
  - А тебя кто научил в травах разбираться?
  - Дед, как водится. Как испокон веков заведено. От деда - внуку, от бабки - внучке. Так и передаётся умение какому-нибудь делу.
  - А ты кому-нибудь передашь?
  - Конечно.
  - Ты же неженатый.
  - Ну и что? И я передам, с собой не унесу на тот свет.
  Агаша с любопытством посмотрела на старика. Что-то скрывает. Но расспрашивать не стала. Не её ума дело.
  Несупа сам продолжил.
  - Есть у меня кому передать. Нынче познакомишься.
  К вечеру старик стал из окна выглядывать да на крыльцо выходить.
  - Никак, кто-то прийти должен? - не выдержала Агаша.
  - Должен. Внучатки мои.
  - А я слыхала, что ты одинокий, - удивилась Агаша.
  - Не одна ты слыхала, что одинокий. Да не правда то. Не показывал их почти никому, внучат-то. Да не век же их от мира прятать? Пора с людьми знакомиться.
  Когда солнце совсем уже скрылось за деревьями, Несупа сказал:
  - Идут!
  Старик вышел из лачуги, сел на здоровенное бревно. Агаша села следом. Никого.
  Девушка слегка забеспокоилась. Какие внучатки? Где идут? Скоро темнеть будет.
  Украдкой глянула на Несупу - смотрит в сторону чащи.
  Нет, не такой он старик, чтобы памороками страдать. Сказал идут, значит, скоро появятся.
  И действительно, через какое-то время из-за деревьев показались девочка и мальчик. Лет по двенадцати. Оба беленькие, что ромашки. На плече у паренька висело ружьё, у девочки лук и колчан на поясе. Кроме оружия, ребятки были увешаны дичью.
  Увидев незнакомую женщину, они остановились настороженно. Несупа встал:
  - Ну здравствуйте, робятки!
  Те подошли к деду, прижались с двух боков, соскучились, видать.
  Встала и Агаша. Вот тебе и Несупа. Да только удивительно, как такие беляки появились у чёрного, теперь, правда, поседевшего, деда. Но дед, видать, знал как.
  - Ну, знакомьтесь, робята, это Агаша. Болящая она. С нами пока будет жить. Пошлите в хату.
  59
  - Знаешь, что я, Стёпка, думаю?
  - Что?
  - Я думаю, что Варвара Сергеевна правильно сказала.
  Летний день заканчивался, Луша и Стёпка гнали коров в деревню.
  - Ты про барина?
  - Да! Не должен он ни тебя трогать, ни меня.
  - Ага! Как узнает, что это я его саданул, так не тронет.
  - Ну-у, теперь уж не знаю, что будет. Но с самого начала он не должен был к нам приставать. Ну и пусть мы крепостные, а он барин. Ну и будем у него работать, сколько надо. Ты уже работаешь. Но приставать к нам... Кто ему ещё и здесь власть давал? А?
  - А кто его остановит?
  - Как кто?
  Луша нахмурилась, почувствовав, что её мысли, такие чёткие в начале, Стёпка загнал в какой-то тупик.
  - А мы ведь остановили?
  - Нет. Мы его только задержали на некоторое время.
  У Луши сжалось сердечко.
  - Ты думаешь, он опять начнёт?
  - Думаю, да. Нет, если, конечно, он по голове так получил, что дурачком заделался, тогда нет. Но сама слышала, что дней через десять опять поскачет на своей кобыле. Или на ком он там обычно скачет.
  Задумались.
  - Но должен быть кто-то сильный, кто ему запретит к нам приставать?
  - Кто? Родители твои?
  - Ты что? Они не должны никак узнать. Он тогда их со свету сживёт.
  - Вот-вот. А больше некому за нас заступаться. Кому мы нужны?
  - Как кому? - Луша никак не хотела принять этот факт. Она лихорадочно перебирала в памяти возможных заступников. - Вот узнала бы царица, она бы заступилась.
  Луша мысленно далеко зашла в своих поисках.
  - Ага. Скажешь тоже. Откуда она узнает?
  - А если бы узнала?
  - Тогда, может быть, так наподдала этому барину, что летел бы он вверх тормашками.
  - Может, ещё бы в тюрьму посадила. А?
  - Его?
  - А ты думаешь, нас?
  Стёпка опять сбил Лушины мысли.
  - Погоди. Варвара Сергеевна сказала, что барин не оставил нам никакого выхода. Поэтому мы его и треснули.
  - Так это если бы мы всё рассказали, как было.
  - Так надо и рассказать.
  - Кому? Царице? Так она далеко!
  - Знаешь, Стёпка, я как представлю, что барин скоро опять будет здесь мотыляться взад-вперёд, я бы лучше до царицы дошла.
  - Туда идти, наверное, месяца два.
  - В Сампетербург?
  - Да, там её дворец. А, может, в Москве.
  Луша задумалась.
  - А по реке?
  - По реке, наверное, быстрее.
  - Сколько?
  - Может, неделю. Или две.
  - Нет, это, конечно, разговор невсамделешный, но надо как-то разузнать.
  - Так это Варвара Сергеевна объяснила бы.
  Стёпка промолчал, раздумывая.
  - А что? - настаивала Луша. - Что ещё мы можем сделать?
  - Ну да. Не убивать же его, правда?
  - Ты что? Не говори так.
  - Да я не говорю. Я просто сам думаю, что делать? И никак не соображу. Хоть правда, к царице иди.
  60
  Матвеюшка опомнился.
  Лес. Он один сидит у дуба. Давно сидит. И вспоминает...
  По правую руку Сонное озеро. Здесь всё произошло. Давно.
  Или это ему тогда всё привиделось? Или он после спал всё время? В голове туман, он никак не может сообразить. Поэтому сидит - думает.
  Под дуб они тогда зарыли свою добычу. Под этот? Надо проверить.
  Матвеюшка отыскал подходящую палку с острым концом, стал рыть.
  Долго рыл. Не раз и не два день сменился ночью, много подходящих палок пришлось поменять. Пить ходил на родник. Здесь, у Сонного озера, била из земли струйка жгуче ледяной вкусной воды. Ел ягоды и дикий мёд. Спал тут же, под дубом, у вырытой ямы. А потом снова рыл и вспоминал.
  Они были в масках. Он не сразу это понял. Сначала подумал, что это лица такие бандитские. Потом у одного чёрное упало...
  Вот и он. Металлический ящик. Повертел в руках, пытаясь открыть хитрый замок. Не получилось. Поддел под крышку. Та поддалась, прогнулась. Полностью не открылась, но руку просунуть можно.
  Просунул, набрал горсть приятных на ощупь камушков и монет. Вытащил. Сверху лежала серёжка. Вздрогнул.
  Девушка бьётся в руках бандита, пытаясь вырваться. А тому и не девушка нужна. Увидел серёжки драгоценные у неё в ушах, вырвал с кряканьем прямо из ушей.
  Матвеюшка поискал следы крови. Что-то темнеет в узорах-извилинах. Может, и кровь. Положил назад в коробку.
  Как же он забыл? Нет, не забыл. Не думал. Совсем не думал, словно и не было. Старательно обходил это место в своей голове.
  Мужик... бандит... без маски. С камнем в руке. Поднял камень на Матвея, а сам дрожит, не может ударить.
  "Молчи! Всё что видел забудь. Иначе тебе не жить. Понял?"
  Матвей молча кивает.
  "Лезь в воду! Лезь сказал, что глаззя вылупил? Лезь. Что, не понимаешь? На той берег плыви. Выплывешь - твоё счастье. Потонешь, туда и дорога".
  Голова болит. Нет чёткости понимания.
  Матвей оглянулся на вырытую яму. Надо убрать всё.
  Плывёт по озеру. Тяжело. Потемнело. Другой берег смутно угадывается. Сил нет. Совсем. Осталось на два-три взмаха руками. Не доплыть... Всё... Нет... сил...
  61
  Луша уговорила всё же Маняшу сходить в лес за земляникой.
  - Ягоды и так уже отходят. Пойдём. Потом надумаешь идти, да поздно будет.
  Маняше всё равно. Какие ягоды? Но всё же пошла. Дома уже тошно сидеть.
  Мать толком не разговаривает. А если и начинает, лучше бы молчала. Всё попрёки.
  Отец из шинка не выходит. Потому что чаще выползает. Чуть ли не на четвереньках. А потом всю ночь напролёт то песни поёт, то дочь непутёвую клянёт.
  Сестрички да братики малые со страхом смотрят на Маняшу. Что за несчастье она в дом принесла? Одна шестилетняя Нютка прижимается, жалеет.
  - Не плачь, Манечка, - по щеке гладит ласково, а у самой слёзки капают.
  С Нюткой и пошли.
  Пока шли по лугу, настроение у всех поднялось, забылись на время невзгоды. Маняша затянула песню, Луша и Нютка подхватили. Маняшин голос сильный, звонкий, ведёт и исправляет неумелые и робкие голоса подружки да сестрички.
  - Ох, - внезапно остановила песню Маня, - почему людям нельзя жить как птичкам? Самая развесёлая у них жизнь. Ни тебе барщины, ни тебе барина. Свобода.
  - Ну, не такая уж у них свобода, - неуверенно возразила Луша. - Тоже работают день и ночь. То гнездо строят, то птенцов высиживают да кормят.
  - Э-э-э. Разве это работа? Это удовольствие, а не работа.
  Луша украдкой взглянула на Маняшин живот. Скоро и у неё будет это удовольствие. Только что-то не радостно от этого. Маняша словно уловила Лушину мысль:
  - А у нас всё наперекосяк. Дурнее птиц мы что ли?
  Когда входили в лес, не оглянулись. А если бы оглянулись, то увидели всадника. Владимиру Осиповичу надоело лежать, захотел покататься по пыльным дорогам. Увидел девок, решил догнать.
  Первой услышала топот копыт Нютка. Оглянулась, дёрнула Маняшу за руку:
  - Дядька едет.
  Тут уж все остановились.
  Луша как увидела, кто за ними скачет, так испугалась, что убежала бы. Куда глаза глядят. Хоть на край света. Но как же Маняша и Нютка? Они не убегут. И Луша осталась. Бледная, дрожащая, словно заяц в силках.
  - Девки, дорогу давайте, а то растопчу, - весело закричал барин.
  Те отошли ещё дальше в придорожные кусты.
  - О! Вот кто тут прохлаждается, по грибочки, ягодки бегает, когда самая сенокосная страда.
  "Сенокос же ещё не наступил", - машинально подумала Луша.
  Барин слез с лошади, к большому огорчению девушек. Посмотрел долгим пристальным взглядом на Лушу. Светлые глаза той стали огромными от страха. Барин слегка усмехнулся. Кивнул небрежно в сторону Маняши:
  - Отойди-ка!
  Та бросила беспомощный взгляд на подружку, крепко схватила Нютку за руку, отошла.
  - Что ж ты, милочка, сегодня без дружка своего - каторжанина?
  "Знает всё". Луша задрожала крупной дрожью. Молчала.
  - Вот что, девка. Хотел я с тобой по-хорошему, теперь - не знаю даже... Как ты сама заслужишь. Недельки через две готовься. Вон, можешь спросить у неё, - Владимир Осипович кивнул головой на Маняшу, - что делать надо. Манька, ходи сюда!
  Маняша подошла.
  - Замуж хочешь? Вот думаю, какого жениха тебе подыскать. Как тебе глянется дед Карась? А? - Владимир Осипович засмеялся, довольный собой.
  Маняша молчала, глядя исподлобья.
  - А это что за матрёна? - тут Владимир Осипович впервые обратил внимание на Нютку. Потянулся руками к лицу девочки.
  - Не трожь! - вдруг завизжала Маняша и рванула к барину, с разбега толкнула его обеими руками в живот. Тот от неожиданности не удержался на ногах и полетел в придорожную траву. Но быстро вскочил на ноги. В следующее мгновение с размаху ударил Маняшу в лицо кулаком.
  - Вот, что, девки, - Владимир Осипович казался ужасно спокойным, лишь глаза стали какими-то белыми, выдавая его бешенство. - Не захотели по-хорошему, теперь будет по-плохому.
  Барин обвёл взглядом поверженных противниц. Маняша сидела в траве, смотрела на обидчика, и в глазах её пылала ненависть не меньшая, чем у него. Кровь хлестала из носа и рта, она не успевала её вытирать рукавом. Нютка плакала и гладила сестру по голове, с опаской оглядываясь на барина. Луша стояла бледная, в волнении прижав руки к груди.
  - Ты готовься, - Владимир Осипович указал пальцем на Лушу, и голос его тоже дрогнул. - И о-о-очень нужно будет постараться, чтобы пастушонок на каторгу не пошёл. Да и ты тоже следом за ним. Чтобы и там не разлучались.
  Повернулся к Маняше:
  - А ты ещё пожалеешь, паскуда. Локти будешь кусать.
  62
  - Эй, охотники, здравы будьте! - на лесной дороге повстречался мужичок.
  - Здоров, - хмуро отозвались "охотники".
  - Я тут который день хворост собираю, да вас вижу. Не обидьтесь, что лезу в ваши дела.
  - Ну, чего тебе? - Афанасий Петрович остановился.
  - Дак, я что хочу сказать. На Сонном озере уток в этом году - пропасть. Вы бы туда сходили.
  - А мы откуда? - хмуро спросил Клим Васильевич.
  - А вы, я так думаю, с Тихого идёте.
  - С Тихого? С озера?
  - Ну да. В той стороне Тихое озеро. Так там уже всех постреляли. А на Сонном ещё много уток. Сам надысь видел.
  - А как туда дойти?
  - Как дойти? А я вам сейчас расскажу. А вы мне за мою подсказку грошик пожалуйте. Уток настреляете столько, что ещё помяните меня добрым словом.
  - Ну-ну, может, и нет там уток. А грошик - вот держи, - Афанасий с трудом отыскал монетку в своих карманах.
  - Благодарствуйте. А уток там пропасть, это я вам точно говорю.
  Мужик подробно объяснил дорогу.
  - Но, Вислоухая, - тронул свою лошадку, и телега с хворостом покатила далее.
  Афанасий Петрович и Клим Васильевич хмуро остались стоять посреди дороги.
  - Это, получается, где мы с тобой все эти дни бродили?
  - Получается, на Тихом озере.
  - Ты дурак, что ли? Если бы не этот мужик, мы бы там ещё долго вчерашний день искали?
  - А я тут причём? - попытался защититься Афанасий Петрович.
  - Так ты же в этих местах живёшь. Ты должен знать, что тут в лесах находится.
  - А я по лесам что ли бегал? Сам с тобой только и хожу. Да и вообще, в этой стороне лес Глафиры, а не мой.
  - Тьфу ты...
  ...Дуб увидели сразу. И место узнали. Почти не изменилось за десять лет.
  А как стали копать, сразу поняли, что опоздали. Под верхним слоем лесной подстилки, которая и выглядела не слежавшейся, а так, будто кто-то потрусил для вида, свежекопанная земля. Стали рыть - пусто. Опередил кто-то. И недавно. Да, судя по свежести, совсем на днях.
  - Это как же понять? - растерянно спросил Афанасий Петрович.
  - Да так и понимай. И здесь мы пустые.
  - Да кто же тут копал? Кто-то получается знал?
  - Не пойму. Никто не знал. Откуда? Одни мы с тобой остались.
  - Случайно кто-то нашёл?
  Клим Васильевич оглянулся, прошёлся туда-сюда, поворошил ногами лесную подстилку.
  - Не похоже, что случайно. Больше нигде не нарыто. Значит, кто-то знал, где копать.
  - И ждал десять лет?
  - Ничего не понимаю... Ну-ка, давай-ка осмотримся повнимательнее. Может, поймём что...
  63
  После обеда явился нежданный гость.
  - Доброго дня, Глафира Никитична! Вот ехал мимо, думаю, дай узнаю про здоровьице, да совет полезный получу от умного человека.
  - Здравствуйте, Николай Кузьмич. Прошу отведать чайку с медком свеженьким.
  Глафира Никитична пригласила гостя на террасу.
  Николай огляделся в поисках подходящей темы для завязки:
  - Погода нынче нас балует!
  - Да, погода добрая. Только бы на сенокосе тоже такая постояла. А то в прошлом году чуть без сена не остались, думала, всё погниёт. Дождь как зарядил с Ивана Купалы, так две недели без перерыва лил.
  - Вот, как раз про сенокос мне и расскажите, - обрадовался Николай подсказке.
  - Да что рассказывать?
  - Всё! - категорично заявил гость.
  - Ну да, - задумчиво протянула помещица. - Вы же всю жизнь в городе. Теперь только учитесь. Ваши покосные луга...
  Николай слушал краем уха, кивал с серьёзным видом, попивал чай, качал головой от удивительной сладости мёда, посматривал по сторонам.
  - ...Ну вот, как-то так, - не скоро закончила Глафира Никитична. - Конечно, таким большим поместьем управлять сложно. Особенно по первости.
  - Да привыкаю потихоньку. Где получается, где ещё нет.
  - Жениться вам надо.
  - Надо, дорогая Глафира Никитична. В усадьбе порядку мало.
  - В усадьбе женская рука да голова нужна.
  - Но жена ведь не башмак. Надоест - не выкинешь. Тут надо семь раз отмерить.
  - Это вы верно говорите.
  - Я вот и не спешу. А девка хорошая по хозяйству пригодилась бы. Ваших горничных расхваливают все. Не избалованные да умелые. Вот и подумал, может, продадите какую?
  Глафира Никитична захлопала глазами от неожиданного поворота в разговоре, но Николай Кузьмич замахал руками:
  - Не сейчас, не сейчас. Это я так к слову. Но подумайте. Хорошую цену дам. Мне ведь что нужно, - молодой помещик доверчиво наклонился к женщине, - мне, главное, чтобы чисто было в комнате да прибрано. Да чтобы девка честная была.
  - Да что же у вас девок мало?
  - Девок много! - вздохнул Николай Кузьмич. - Да ключница моя всех разбаловала.
  - Баловать девок никак нельзя.
  - Вот-вот. Тут вы правильно говорите. Я и думаю завести тихую, смирную, может, даже какую-нибудь горемычную, чтобы, глядя на неё, все понимали, как надо себя блюсти в барской усадьбе.
  - Хм-м, ну и загадку вы мне загадали. Подумаю. Может, и найдётся подходящая девка...
  64
  - Маша, дорогая моя, под лежачий камень вода не течёт. Тут надо ловкой быть. Ты погляди, как другие девицы! Иная, не успела на балу показаться, как уже увела за собой кучу кавалеров.
  - Маменька, вот как хорошо рассуждать про балы. А тут сиднем сидишь в усадьбе. Где кавалеры? Кого уводить за собой? За весь месяц лишь одни именины у Ночаевых.
  - Гм-м... Ты, конечно, верно рассуждаешь. Может, это и мой недосмотр. Да и бабушка болела, не до развлечений было. Но время не стоит на месте. Не успеешь оглянуться - тебе восемнадцать. А это уже возраст. Надо что-то придумать.
  - Придумайте, маменька, - радостно всплеснула руками Татьяна.
  - А ты чего обрадовалась? Тебе ещё рано про женихов думать, - с некоторым превосходством попыталась приструнить сестру Маша.
  - Девочки, не ссорьтесь, - привычно предостерегла госпожа Горобец. Но тут же взяла сторону старшей дочери. - Хорошим тоном считается, что младшие дочери выходят замуж только после старших.
  Маша тайком от матери показала язык сестре. Таня надула губы:
  - Удивительно тогда, как младшие вообще выходят замуж, - пробормотала она себе под нос так ловко, что до сестры её слова дошли, а мать не расслышала.
  - Вот что, девочки. В последнее время нашей бабушке стало гораздо лучше. Чем не повод увидеться со всеми соседями? Можно позвать всех. Бабушка наша какое-то время, совсем немного, чтобы не переутомиться, посидит в зале в кресле, потом её уведём в покои и продолжим вечер танцами. Девочки, как вам план?
  Девочки пришли от плана в восторг.
  - Тогда пойду поговорю с отцом, и начну подготовку. Может, сегодня уже приглашения разошлю.
  Госпожа Горобец вышла, а сёстры кинулись смотреть подходящие случаю платья.
  - Нет, всё же в деревне скукотища дикая, - вздохнула Маша. - В городе одни за другими балы, вечера, театр.
  - Что-то тебе это не очень помогло, - Таня запыхалась, вытаскивая ворох нарядов на диван.
  - Что ты имеешь в виду? - Маша прищурила глаза.
  - Ничего, - Таня невинно распахнула свои зелёные глазищи и захлопала ресницами.
  - Я посмотрю, как у тебя получится.
  Таня чуть снисходительно улыбнулась. У неё-то получится, вот только бы немного подрасти.
  Этой зимой её вывезут в свет. А пока в деревне разрешили участвовать в развлечениях наравне со старшей сестрицей. Ух, как хочется утереть ей нос, чтобы не задирала его лишний раз.
  - Зато в городе нет главного жениха, - вспомнила Таня.
  - Это какого же?
  - А такого, от которого тебя не оттащить было. "Ах, как вы правы. Крепостные - это такие бедные и несчастные. Я всей душой за них горюю!", - передразнила Таня сестру.
  - Ах ты ушастая, - Маша кинула в сестру диванную подушку.
  Таня ловко увернулась.
  - Что-то я не видела, чтобы ты крепостных особо жалела.
  - Вот вырастешь - и поймёшь.
  - Да я и сейчас понимаю. Николая Кузьмича хочешь заполучить в мужья! - торжественно высказала догадку Таня. - Только он всё больше на другую смотрит.
  - На кого? - Маша посерьёзнела. Веселье как ветром сдуло. - На Сонечку Левиницкую?
  - Нет, не на Левиницкую. Сонечка, если хочешь знать, помолвлена с Ливасовым! Вот!
  - Помолвлена? - удивилась Маша. - Не слышала. А тебе какая сорока на хвосте принесла?
  - Никакая. Я сама видела.
  - Что? - Маша оставила свои платья и во все глаза уставилась на младшую сестру. А ведь и впрямь ушастая да глазастая.
  - Видела, что гуляют вместе да за руки держатся!
  Эта была новость. Маша её обдумывала со всех сторон.
  - А мне он не нравится, - задумчиво произнесла она. Потом вспомнила:
  - Так на кого смотрел Думинский?
  - На ту девушку в коричневом платье. Крестницу госпожи Гружевой.
  - Да ну. Он с ней танцевал всего один раз и то из жалости.
  - Может, и один раз танцевал. Но смотрел на неё весь вечер.
  - Врёшь. Кому может понравиться эта серая мышка?
  Таня поняла, что больше лучше не настаивать. Себе дороже выйдет. Поэтому смиренным тоном постаралась исправить впечатление:
  - Может, мне и показалось.
  65
  - Ну, курва, добилась своего? - мать смотрела на Маняшу с ненавистью. Лицо её было красное, заплаканное, она собирала по полу какие-то тряпки, сундук стоял, раззявивши крышку.
  - Что случилось? - Маняша не успела зайти в хату, как мать ошарашила её своей злобой, дурное предчувствие окутало девушку. Что-то случилось, и ей не хочется знать.
  - Нет нашей Нютки! - мать заревела в голос. - А всё ты, паскуда.
  "Нет Нютки... Я паскуда... Кто-то это мне это уже говорил... Недавно..." - Маняша чувствовала, как тёмная хата поехала вокруг неё. Девушка нащупала рукой лавку, села.
  - А где она? - когда Маняша рано утром уходила в поле, Нютка ещё спала. И вот нет её.
  - Признавайся, за что барин на тебя взъелся? Чем ты ему не угодила? Другие девки на твоём месте как сыр в масле катаются. А ты что? Всё норов свой показываешь?
  Маняша почувствовала себя виноватой. Да, другие на её месте... А она не смогла.
  Потом внезапный протест перекрыл чувство вины. А что у неё за место? Не желает она там находиться. Лучше работать.
  Но где Нютка?
  - Барин забрал?
  - Сказал, что завтра отдаст Ливасову. Обменяет на собаку, - мать зарылась лицом в платок и вновь заревела.
  "Отдаст... Как же так? Он тогда сказал, что я локти буду кусать. А как же Нютка? Испугается... Плакать будет. Как она... среди чужих людей, маленькая... Одна. Из дома забрали. Как котёнка. Не пожалели".
  Маняша еле сдержала тошноту. Ничего не получается. Всё кувырком. Вся жизнь.
  Тяжело поднялась.
  - Пойду. Может, что сделаю.
  Мать отняла от тряпки красное лицо, взглянула на старшую дочь:
  - Иди. В ногах валяйся. Но чтобы без Нютки не возвращалась.
  Маняша шла к дому, что стоял на самом берегу речки. Здесь она жила почти всю весну. Отсюда её выгнали, потому что старая стала. И надоела. Не думала сюда возвращаться, не думала, что опять будет ступать по узкой дорожке сада. Но придётся. Придётся познакомиться с той, что теперь на её месте.
  Нет, резко передумала. Подождёт хозяина здесь. В саду.
  Выбрала укромное место и села в траву.
  Долго пришлось ждать. Когда уже стало темнеть, чуть скрипнула калитка и послышались шаги Владимира Осиповича. Маняша глубоко вздохнула, набираясь вместе с воздухом решимости и вышла из-за куста. Барин остановился. В глазах мелькнула неуверенность, и Маняше показалось, что он немного испугался. Во всяком случае, сделал пару шагов назад.
  - Доброго здоровьица, Владимир Осипович.
  - Ты чего тут? Ты без ножа хоть? Как тать из темноты.
  - Без ножа, Владимир Осипович. Я за Нюткой.
  - А вот хрен тебе, а не Нютка.
  - Нет, Владимир Осипович. Нютку нельзя из дома забирать. Пропадёт она с чужими.
  - А мне какая разница? Пошла отсюда, шалава.
  - Если я уйду, Владимир Осипович, то или с Нюткой, или к барыне.
  - К какой барыне?
  - К Глафире Никитичне. Расскажу ей про поддельный вексель. Так он, кажется, называется?
  - А... откуда ты знаешь?
  - Я много чего знаю. Вы с господином Ливасовым часто за вином сидели вот в этой самой хате. А я рядом была.
  Владимир Осипович долго обдумывал слова. Потом смеясь, подошёл ближе.
  - А если я твою башку, как цыплёнку сейчас сверну?
  Маняша вздохнула:
  - Воля ваша. Тогда вы и не узнаете, кому я про вексель ещё шепнула.
  - Матери что ли? Или отцу пьянчуге?
  Маняша на это промолчала.
  Молча обдумывал и Ночаев положение.
  - Вы, Владимир Осипович, верните девочку. И забудьте про нас. А я забуду про вексель. Что было, то прошло. И простите меня, что вас тогда ударила.
  - Ишь ты, простите. Ладно, не большие от твоей Нютки прибыли. Пошли.
  Вскоре Маняша забирала зарёванную Нютку из людской, куда её временно определили. А Владимир Осипович задумчиво смотрел вслед.
  Второй раз эта девка взяла верх. И он это просто так не оставит.
  66
  - А не забоишься?
  - Не забоюсь.
  - А то ещё передумаешь потом, да поздно будет.
  - Не передумаю.
  - А мать с отцом? Это я сирота, за меня переживать некому, а у тебя всё же родители.
  - Не ври, что переживать за тебя некому.
  Стёпка поглядел на решительное лицо Луши, промолчал. Девочка стала рассуждать вслух:
  - Сказать им нельзя - не пустят. Значит, надо написать.
  - Так они читать не умеют.
  - А вот давай подумаем. Когда меня на печке не увидят, а на моём месте будет лежать письмо, что они подумают?
  - Что твой какой-то листок.
  - Ага. Повертят, повертят в руках, положат на стол. А меня снова нет.
  - Пойдут искать.
  - К тебе. А тебя тоже нет. Во, Стёп, а кто коров будет стеречь?
  - Найдут кого-нибудь.
  - Значит, к тому времени матушка с батюшкой поймут, что мы с тобой куда-то исчезли. Вспомнят про письмо и... Что? Куда пойдут?
  - К тому, кто читать умеет. И кому можно доверять.
  - Вот. Значит, к Варваре Сергеевне. Она им и прочитает.
  - А что ты напишешь?
  - Правду. Я напишу... Дай бумагу и карандаш. Сейчас...
  Стёпка аккуратно вырвал из своего драгоценного альбома один лист, дал чёрный карандаш.
  Луша несколько минут думала, потом медленно нацарапала.
  - Читай, - протянула готовую записку.
  - "Мы со Стёпкой ушли искать ПРАВДУ"... Сойдёт. Но раз они пойдут к Варваре Сергеевне, значит она не должна знать, куда мы направились. А то живо догонят и вернут.
  - Значит, не должна.
  - А как мы узнаем, как найти царицу?
  - Давай думать.
  - Мы может добраться до города и там осторожно расспросить у знающего человека.
  - Точно. А как мы доберёмся до города?
  - На лодке. У Макарыча старая в сарае ещё лежит. Правда, рассохлась вся. Зато лёгкая будет. Можно в потёмках вынести к Русе, замочить и спрятать в кустах до времени.
  - Ага. А я сухарей насушу. Ещё чего-нибудь.
  - Обувка есть?
  - Есть лёгонькие сапожки.
  - Возьми с собой. А я лапти наплету себе и тебе. Сапожки потом наденешь, а пока можно и в лаптях. Ставь ногу мне на руку.
  - Зачем?
  - Мерять буду.
  Стёпка старательно приметил Лушин размер ноги.
  - Так когда пойдём?
  - Сегодня-завтра готовимся. Завтра ночью уходим.
  Луша внутренне вздрогнула. Но постаралась, чтобы Стёпка не увидел.
  67
  - Ну что, бабоньки, солнце-цветок проклюнулся?
  - Проклюнулся, Григорий Степаныч, - весёлым хором отозвались бабоньки.
  - Что за солнце-цветок? - улыбнулся Николай.
  - Подсолнечник. Мы его всё по заборам для красоты сажали. А ты попробуй семечки. Я, правда, не очень люблю. А девкам понравились. Вот и посадили полоску для них. Пусть забавляются.
  - А-а, что-то слышал. А тут у тебя что посажено?
  Из земли лезли кудрявые зелёные кустики.
  - А это земляное яблоко - картофель. Мы в этом году решили большое поле посадить. Слушай, я уверен, что напрасно нос ворочают. С картошкой голодным не останешься. Мои люди привыкли. А дети так вообще её любят.
  В последнее время Николай зачастил к своему приятелю Григорию Миланову. Дружили они с ним ещё в далёком детстве. Потом пути-дорожки разошлись. Николай по большей части в столицах жил, Григорий в деревне остался. Был он из небогатых помещиков, и возможности проводить зимы в городе не имел. Слышал Николай, что увлёкся Миланов всякими сельскохозяйственными новинками. А теперь и сам это увидел.
  Но больше нравилось ему наблюдать за простыми и доброжелательными отношениями Миланова со своими крестьянами. Всюду, где бы не появлялся его друг, ему искренне радовались. И работали усердней и веселей. Григорий и сам работал на своих полях усердно и весело. Не хуже крестьян.
  - Я гляжу, тесновато тебе становится.
  Молодые люди возвращались в деревню с полей и лугов, где каждый участок земли был по-своему использован.
  - Это верно. Думаю, ещё дальний луг у Гружевой сторговать.
  Николай с любопытством глянул на Миланова. Он знал, что у того туго с деньгами, даже предлагал Григорию помощь. Но Миланов в долг брать наотрез отказался. Так как же он дальний луг приобретёт?
  Григорий угадал о чём подумал Николай, пояснил с лукавой усмешкой:
  - Я обменяю. Мы с Евстигнеем новую породу коров развели. Голландская. Слышал про такую? Нет? А мы вот разводим помаленьку. Зайди как-нибудь. Гружева очень заинтересовалась. Вот мы и обменяем породистых коров на луг.
  - Ну, на том лугу ничего доброго не будет. Там распахивать и корчевать придётся несколько лет.
  - Ничего! Был бы луг, а обработать его сумеем. Вон, хоть деда Матвея, к примеру, взять, - Миланов кивнул неопределённо в сторону сарая. - Понимаешь, сообразил борону утяжелить. Теперь над плугом кумекает. И ведь что-нибудь придумает. Он у нас такой! А пойдём заглянем к нему.
  Молодые люди повернули в сарай. Несколько мужиков приветствовали молодого хозяина. Григорий повёл Николая в дальний угол. Там, на деревянной колоде сидел пожилой мужик, вертел в руках деревяшку.
  - Ну, дед Матвей, встречай гостей.
  Мужик встал, поздоровался.
  - Как дела? Намудрил что-нибудь?
  - Не серчай, Григорий Степаныч, ничего дельного не сделал, одно баловство.
  Но Григорий Степаныч не только не осерчал, а очень даже оживился:
  - Показывай своё баловство.
  - Да, оно даже неловко. Вот...
  Дед Матвей протянул свою деревяшку. Это оказалась очень ловко вырезанная коняшка. Дед потянул за палочку и застучали копытца лошадки по деревянной дорожке.
  - Ишь ты, - залюбовался Григорий. - Забавное баловство. Её ещё покрасить. А? Слушай, этак можно таких забав наделать, да открыть в городе лавку. А что? Как ты считаешь, дед Матвей? Всяк бы своему дитёнку купил.
  - Дык, делом надо заниматься, Григорий Степаныч, над плугом кумекать. А это так... Любой дурак вырежет.
  - Ну ты не скажи. Любой не сделает. А вот Николку бы обучил. Есть у меня малец, - повернулся Миланов к Николаю, - страсть какой шустрый. Пусть бы делал. Да... Это обдумать надо.
  Николай не успевал удивляться. Жизнь у его друга действительно кипела.
  - Пойдём, чайку попьём. А то целый день по полям мотаемся.
  - Нет, Григорий. Мне уже пора. А заехал к тебе не только по делам. Ты приглашение от Горобцов получал?
  - Не знаю. Матрён, - крикнул дворовую девку.
  Та с готовностью прибежала.
  - Матрён, принеси почту.
  Через некоторое время Григорий вертел в руках приглашение.
  - Вот незадача. Придётся опять отказать.
  - Да почему? - почти рассердился Николай. - Я к тебе как раз по этому поводу. Пропускаешь званные вечера самым глупейшим образом. Я понимаю - работа. Но ведь кроме работы ещё есть многое. А ты уж очень однообразно живёшь.
  - Ты думаешь? - Миланов засмеялся. - Хорошо, встретимся у Горобцов, разнообразим жизнь.
  68
  У Дуняшки уже спина затекла и в глазах зарябило от шитья. В последнее время забросила барские уроки, теперь надо догонять. Завтра вечером должен прийти кто-нибудь от Лютого, потребовать работу.
  Нет, надо пройтись. Хоть до леса, хоть крапивы поросятам нарвать. Какой-никакой, а всё отдых.
  И тайная мысль мелькнула. Едва уловимая. Вдруг Матвеюшка покажется...
  Третий день его нет, третий день всё валится из рук у Дуняши.
  Мужики с бабами даже ходили по лесу - аукались, потом махнули рукой. "Коли жив - найдётся, коли помер - прости. А по лесам бегать, когда работы невпроворот, некогда".
  Приходила бабка Репка, плакала. А потом и она успокоилась:
  - Оно, может, и лучше. Испереживалась я, как он один будет, когда я помру. Кто его доглядит? Ведь он, как дитёнок малой... Может, так и лучше...
  У Дуняша сердечко защемило. Как же лучше, если человека не будет? Но спорить с бабкой не стала.
  Спорить не стала, но и согласиться не смогла.
  Неподалёку от дороги, что убегала из луга в лес, и стала рвать крапиву, всё время поглядывая на эту самую дорогу. Поэтому помещиков заметила раньше, чем они вышли из лесной тени на солнышко. Увидела, присела за куст, затаилась. Ей с барами встречаться лишний раз не к чему. А те прошли так близко, что было слышно тяжёлое дыхание толстяка. Худой ругался:
  - Послушался я тебя, дурака, сам дураком заделался.
  - Да хватит, всю дорогу, как дятел, ажно голова заболела.
  - "Ажно!" Ты хоть слова подбирай. Люди услышат, подумают, какой ты дворянин? Крепостная закваска так и вылезает наружу. Как до сих пор никто не заподозрил?
  Толстяк засопел ещё чаще от обиды. Но помещики уже удалялись. Последнее, что расслышала Дуняша, были злые слова длинного:
  - Это получается, Прошка напрасно тогда смерть принял? И ему нечего не досталось, и мы между пальцами просеяли...
  "Потеряли что-то", - догадалась Дуняша, но сочувствием не прониклась.
  Оглядела крапивные просторы, да не широки они. Плетушки не набрать, решила уйти в сторону от дороги. И только лишь вышла из кустов, тут же, неподалёку, увидела Матвеюшку. Сердце содрогнулось, и страх пробежал мурашками по спине.
  Сидел парень на пригорке и на неё смотрел. Страшно стало Дуняше, что так вот неожиданно. Судя по спокойной позе, давно сидел. Её прячущуюся видел, и помещиков, получается, тоже.
  Но страшно было от непривычно прямого взгляда Матвеюшки. Сколько Дуняша помнит, не смотрел Матвей ни в глаза, ни в лицо, да и на человека он, кажется, не смотрел. А тут взгляд устремлён прямо в её глаза. Серьёзный, спокойный и разумный.
  Онемела Дуняша, двинуться не может, не то, что слово сказать. Так и стояла, а тот сидел, молча смотрели друг на друга.
  - Здравствуй, Дуняша.
  У Дуняши глаза стали огромными от изумления.
  - Собрала крапиву?
  Девушка молчала. Сил не было выдавить из себя "нет".
  - А я сижу и не знаю, как домой идти. Пойдём вместе?
  Сквозь страх и изумление стало просачиваться новое чувство. Смущение. Словно стояла Дуняша перед едва знакомым юношей.
  Это того дурачка, Матвеюшку, Дуняша за руку таскала за собой, заставляя заколачивать коликами дыру в заборе. А этот красивый, разумный. Кто он?
  69
  - Нет же, Дмитрий Сергеевич, не дороже мне они всех на свете. Но не знаю, как объяснить. Не повезло им. Вот родилась девочка в грязной тёмной избе и... Всё? Так и жить ей там? А девочка, может быть, очень добрая и умная. А красивые они какие, эти крестьянские дети. Правда, со временем куда только красота пропадает. Выгорает что ли под палящим солнцем? Но ведь она человек. Точно такой же, как и мы.
  Соне очень хотелось, чтобы Дмитрий Сергеевич услышал и понял её.
  - Может, рождаются они и похожие на людей. На таких, как мы. Но потом изменяются. Становятся больше похожи на скотину. Тупую, упрямую и жадную.
  - Нет... В ваших словах, может, и есть истина. Но всё же я возражу. От тяжёлых работ, от безысходности, от того же палящего солнца, под которым приходится работать с утра до вечера... от ежедневной монотонности и... беспросветности, какие-то чувства умирают. Или засыпают. Но это происходит потому, что нет им применения... А может, с ними тяжелее жить в нищете, и крестьянин их сам приглушает, приглушает, пока от них остаётся лишь тень. Но живи они в других условиях... Им же и чистоты хочется, и конфет, хоть иногда...
  Но Ливасову уже надоел этот бессмысленный разговор.
  - Вот если бы мне с ранней юности кто-нибудь внушал такие мысли, я бы совсем другим был. Похожим на одного моего знакомого ангела. Нет, знакомую... - Дмитрий Сергеевич немного запутался в определении пола ангела. - Душа моя, - решил молодой человек отойти и от темы ангела, - скажите, буду ли я когда-нибудь счастлив? Вот если бы вы обо мне, хоть изредка, переживали, как о тех же крепостных, но увы...
  - Ах, Дмитрий Сергеевич. Но это невозможно...
  - Это возможно. И только от вас зависит. Одно ваше слово и... И счастью моему не будет границ. Но, видать, судьба моя такая, жить мне, горемыке, одному-одинёшеньке.
  - Но Дмитрий Сергеевич, мне страшно подумать, что будет с моими бедными родителями. Уехать, тайно венчаться. Маменька строга...
  - Да... слишком многое встало между нами... Разрешите мне ещё раз прикоснуться к вашей ладони. О, какая хрупкая. Как бы я хотел идти по жизни, держа в своей руке эту нежную, такую слабую, но верную руку.
  ... Вечером Варя в который раз попыталась поговорить с подругой.
  - Сонечка, я всё реже и реже тебя вижу.
  - Знаю, Варенька. Я попрала все законы гостеприимства, оставляя тебя одну. Но ведь ты для меня не гостья. Ты настолько мне близка, что не должна обижаться, если я отступаю от этикета.
  - Нет, я вовсе не обижаюсь...
  О, если бы Варя была бы уверена, что Соня помолвлена с Ливасовым. Но как спросить об этом? Варя вновь не решилась.
  А у Дмитрия Сергеевича тем же вечером тоже был гость. И приканчивая уже не первую бутылку вина, Владимир Осипович пытался что-то втолковать своему другу:
  - Я же по-хорошему. Живи, валяйся целыми днями на мягких перинах. Так не-е-ет. Хочешь конфет? Пожа-алуйста...
  Услышав про конфеты, Ливасов замотал головой от пьяного смеха.
  - И ты про конфеты? Это у вас все в роду такие?
  - Какие? - не понял Ночаев.
  Но Ливасов уже забыл.
  - Дай, я тебя поцелую, - новая алкогольная волна нагнала любви к ближнему.
  - Не-а, пойдём лучше к девкам.
  - Соскучился по моим девкам? - Ливасов довольно захихикал.
  - Соскучился. В кои-то веки Ольга уехала, я один остался, делай что хочешь, никто не смотрит на тебя скорбными глазами, а мне ничего нельзя. Лежи на диване и выздоравливай.
  - Выздоровел?
  - Выздоровел. Как бык.
  - А Ольга... как её... Павловна, когда приедет?
  - Не знаю. Скоро. Никуда от жены не деться. Хотя, некоторые умеют, - Владимир Осипович с лукавой усмешкой, во всяком случае, так ему казалось, повертел пальцем перед носом Ливасова. - Ты-то свою куда-то дел. Слушай, где ты её прячешь?
  И вмиг глаза Ливасова стали недобрыми, от недавней волны любви не осталось и следа:
  - Что ты никак не можешь забыть ту глупую историю?
  - Так я же дружком на венчании был... - Владимир Осипович икнул, - как тут забудешь? Не-е, скажи, куда ты её дел?
  70
  Дуняша возвращалась от колодца. Шла неспеша по малолюдной улице, мыслями витая в другом конце деревни.
  Синий сарафан ладно облегал фигуру, босые ноги приятно утопали в пыли, плечи тяжелило коромысло.
  Мысли же витали вокруг новых событий в Дубравном.
  Весть о возвращении Матвея не привлекла бы всеобщее внимание, разве только нескольких человек, остальные махнули бы рукой: ну нашёлся, и нашёлся, подумаешь, невелика была потеря, если бы не возвращение Матвея в ясном уме. Такого даже старики не припомнят, чтобы деревенский дурак стал разумным.
  Как только эта новость доставлялась чьими-то услужливыми устами в какую-либо хату, тут же находился повод у всех живущих в этой хате проведать старую бабку Репку. Или хотя бы пройти мимо её покосившегося тына, заглянуть внутрь двора.
  Говорят, не очень он и изменился. В разговоры вступает неохотно, поздоровается и - ладно. На вопросы самых настырных: "где ты был", "да что там делал", отвечает загадками, мол, где я был, и сам ещё не понял. А что я там делал, похоже, спал. Вот и разбери, то ли вернулся в разум, то ли ещё куда завернул по дороге.
  Но бабкину хату за несколько дней преобразил. Это тоже люди говорят. Сама Дуняша в ту сторону не ходила. Страшно почему-то. Или стыдно. Дуняша и сама не поняла.
  Нашлись добрые люди, доложили барыне, что вот-де, парень, косая сажень в плечах, даром харчи ест, Глафира Никитична его к себе призвала. Посмотрела, приказала начинать сено косить по лесным полянам. До сенокоса. Как сенокос начнётся, тогда уж вся деревня выедет на покосные луга.
  А Дуняша чувствовала потерю. Только теперь стала понимать, как дорог был ей тот Матвеюшка, дурачок. И потому её к нему всегда тянуло, что чувствовала в нём родную душу. Никому об этом не скажет, себе только признается. Родную душу чувствовала у дурочка деревенского! Кто узнает - обхохочется. Но близка и понятна была Дуняше его улыбка добрая, направленная на весь свет. Милы сердцу жалость и сострадание ко всем живым существам.
  А вот теперь получается, с появлением нового Матвея, того Матвеюшки не стало. Это она тогда ещё поняла, когда вдвоём возвращались с опушки, смущённые и молчаливые.
  - Эй, девица-красавица, позволь воды напиться!
  Дуняша оглянулась. Опять этот, Дуняша не помнила, как его зовут. Остановил бричку, улыбается. Как подъехал-то тихо? Дуняша даже не слышала. Раньше, до Лютого, у них управляющим был. Потом отдала его барыня в деревню своему племяннику. Говорят, там теперь управляет.
  Но не любила его Дуняша не за это. Какой-то он вечно голодный и постоянно от жажды страдает. Когда бы Дуняша его не встретила, всё у неё что-то выпрашивает. То воды попить, как сейчас, то ягодок горсточку зачерпнуть, если она с ягодами шла, то ещё что.
  И не то, чтобы ей воды или ягод жалко. А... сама не знает. Взгляд у него какой-то липучий и масленый.
  Но, нравится-не нравится, а отказать она не может. Остановилась, повернула коромысло с одним ведром:
  - Пейте, барин.
  Тот слез с брички, нагнул голову к ведру, стал жадно пить, купая усы. Дуняша терпеливо ждала. Наконец, оторвался:
  - Благодарствую, добрая девица, что не дала пропасть.
  Дуняша молча повернулась. Стало стыдно. И чего взъелась на человека? Как будто воды жалко. Ну попил, что здесь такого? Жара всё же. Эх, недобрая она...
  Дома вылила воду из ведра в бочку на огороде. Вечером грядки польёт. Поколебалась, вылила и из второго. Пошла снова за водой.
  71
  - Опозорила на всю деревню, - орал пьяный отец с печи. - В глаза людям смотреть стыдно. Не было у нас в роду шлюх. А теперь есть.
  Вечером все долго не могли уснуть, слушали отца. Его угомонить было невозможно, поэтому приходилось хлопать глазами в чуть заметный потолок и ждать.
  Маняша перебралась на свой сундук. Спать на нём уже неудобно, ноги свисали - не вытянешь, но, когда вернулась в отчий дом, все лавки и лежанки были заняты, куда мать кинула тряпки на подстилку, там и прикорнула.
  По утрам отец долго кряхтел, собираясь то ли работать, то ли опохмеляться, но после его ухода все вздыхали с облегчением. Надо было только следить, чтобы из дома ничего не утянул.
  Но утягивал. В этом такую смекалку проявлял, что, хоть следом за них ходи, всё равно не уследишь.
  Да где же следом ходить? С утра дела, словно оголодавшие утята, вставали в очередь, хорошо хоть не крякали от нетерпения. Только успевай их разгребать.
  А мать, тут как тут, начинала свои неизменные попрёки:
  - Ты посмотри на Глашу, Епифанихи дочку. Вот девка стоумовая. Нигде не пропала, а ведь твоя подружка. Да, только дружба дружбой, а тебе не подсказала. Сейчас, небось, твоё место заняла. А ты мать не послухалась, а теперь... как их прокормить - мал мала меньше, - мать заголосила, кивая на перепуганных ребят. - У-у-у курва, только о себе и думаешь.
  - Да он сам меня прогнал! - не выдерживала Маняша, пытаясь объяснить матери и хоть в чём-то себя защитить.
  - Брешешь. Угождать надо было. А как ты хотела? Где ласкою, где хитростью. Ласковое дитятко двух маток сосёт. А ты всё со своим норовом.
  Когда мать уходила, в избе наступала тишина. В первые минуты казалось, что она звенит.
  Маняша оглядывала своих младших братиков и сестричек. Мал мала меньше перепугано смотрели на неё с печки. За что мать с отцом сердятся на умную и красивую старшую сестру, было непонятно. Но закрадывалось сомнение, может не такая уж она умная и красивая?
  И только Нютка не сомневалась. Как только мать за порог, прижималась к Маняше: "Что тебе помочь?"
  А Маняша, как в старые добрые времена, закатывала рукава повыше, чтобы не мешались и принималась хозяйничать. Перво-наперво, мал-малу покормить. Разливала парное молоко по глиняным кружкам. Ставила горшок с кашей посреди стола, весело звала мал-малу к столу. Нютка нарезала неровные куски хлеба.
  Детвора суетливо спускалась, занимала привычные места, и с первой ложкой каши во рту недавние невзгоды забывались.
  А Маняша с улыбкой наблюдала, как шумно стуча деревянными ложками о горшок, большеглазики загребали горки рассыпчатой каши, как старательно несли эти ложки в вывернутом кулаке, заблаговременно раскрывая рот и не отводя взгляда от приближающейся каши, как, громко чмокая, запивали молоком и тут же закусывали хлебом.
  Самого младшего, Митьку, когда уходила из дома несколько месяцев назад, ещё кормила с ложки. Теперь Митька научился сам, правда, кашей припорошил широкую дорожку на столе, продолжая её на своей рубахе.
  - Ну, наелись? - ласково спрашивала Маняша, когда ложки всё медленней и неохотней начинали скрести стенки горшка.
  - Наелись, - вразнобой отвечала мал-мала.
  Детские глаза начинали смотреть на старшую сестру с прежней приязнью. Всё-таки она и умная, и красивая.
  - Ну тогда бегите играть во двор.
  Дети послушно, один за другим выбирались из-за стола, самые шустрые сокращали путь под ним и, захватив немногочисленные деревянные игрушки, выходили на улицу.
  Митька и тут ковылял последним, стараясь не отстать от старших.
  - Маняша, тебе помочь?
  - Нет, Нюта, смотри за мал-малой.
  Когда в хате никого не оставалось, Маняша оценивала всю предстоящую деятельность, попутно сортируя и расставляя в очередь сегодняшние дела. И тут же принималась за первое.
  А тяжёлые думки, дождавшись своего часа, начинали кружиться в голове.
  Как помочь этим маленьким? Они такие беззащитные. Одежда вся прохудилась. Заплатками так облеплена, что скоро станет непонятно, какой кусок ткани к какому был пришит.
  Мать, конечно, замучила своими попрёками, но ведь она тоже за детей переживает. Как их поднять, вырастить? Как по миру не пойти? На отца мало надежды.
  А скоро ещё один будет.
  Маняша прислушалась к себе. Представилась маленькая копия Владимира Осиповича. Жадная и неотвязная. Сможет она своё дитя полюбить?
  И жалко ей стало ещё не родившегося малыша. Вот ведь какая! Если она не полюбит, то кто тогда? Будет никому не нужным. Если мать не любит - страшно жить на свете.
  Мать... Ещё не знает, что она тяжёлая. Боязно... Но это всё равно не утаишь. Рано или поздно узнает. Крику будет!
  72
  До чего же привольно летом. Радость так и приподнимает над землёй. Хочется раскинуть руки и кружиться... кружиться, а потом оттолкнуться от земли и полететь к облакам.
  Таня, гуляя с книгой в берёзовой роще, забрела довольно-таки далеко от усадьбы. Ну и что? Что с ней случится? Вот выйдет она совсем в безлюдные места и там останется наедине с летом. И можно будет не бояться, что её услышат, увидят и будут улыбаться чуть насмешливо, как над маленькой.
  А вот и лесная поляна в окружении белоствольных кудрявых берёзок. Если смотреть, слушать, включить все чувства, то сердце замирает почти болезненно. Почему-то невозможно впустить в себя всю прелесть лета.
  Таня стала посреди поляны, разулась, как это делают крестьянские девушки, и осторожно ступила босыми ногами в траву. Пусть между ней и землёй не будет преград, она хочет почувствовать единение.
  Ногам было непривычно щекотно, немного колко и очень приятно. Ах, отчего она так раньше не делала?
  Книгу прочь. Таня, боясь наступить в новое непроверенное место, нагнулась и кинула книгу подальше в траву.
  Выпрямилась, раскинула руки, закрыла глаза и стала прислушиваться к себе.
  Девушке показалось, что поток жизненных сил направился из земли через её босые ноги и стал наполнять тело.
  - Я - центр мира, - прошептала девушка. - Я - пуп земли... Я рассылаю лучи во все стороны...
  И мысленно она представилась себе большой и важной. Самой главной в этом мире. И от раскинутых рук, казалось, исходили лучи энергии, которые ей передавала земля.
  - Я пуп земли, - это определение Тане очень понравилось. - И мои лучи несут добро во все уголки вселенной.
  Вдруг чьё-то прикосновение к лицу резко нарушило самосозерцание. Кто-то прикрыл Танины глаза, предлагая угадать кто он. И хоть прикосновение было осторожным, даже робким, Таня завизжала на всю округу и рванула в сторону, не чувствуя уколы травы.
  Отбежав немного, девушка перепугано оглянулась, желая рассмотреть опасность, и увидела... Господин Ливасов весело смеялся над ситуацией.
  - Простите меня, ради Бога. Но это было выше моих сил.
  Таня почувствовала, что её переполняет гнев. Но и ноги стали беспокоить. Она пыталась смять острые стебли, чтобы было не так колко. Туфли далеко.
  - Татьяна Александровна, простите меня. Но это было так мило. "Пуп земли"! Всегда считал, что это я - пуп земли, но тут, кажется, мы разошлись во мнениях.
  На смену гневу пришло смущение. Ах, как стыдно!
  - Разрешите подать вам туфельки.
  Таня сконфуженно кивнула. Дойти до них было почти невозможно.
  Дмитрий Сергеевич подал обувь, книгу.
  Таня обулась, наконец, выдавила из себя:
  - Господин Ливасов, надеюсь, вы не расскажете никому о моей глупой выходке.
  Тане стало страшно, что о ней будут перешёптываться и смеяться.
  - Ну что вы, Татьяна Александровна. Я вам даже пообещал бы забыть, но нет. Это событие я буду хранить в своём сердце, как самое трогательное и милое.
  Таня внимательно посмотрела в глаза Ливасову, рассчитывая, что увидит в них искры насмешки. Но нет. Если там и были искры, то означали что-то другое. Таня не поняла. Кажется, нечто подобное она видела у своего кота, когда он охотился за мышкой.
  73
  - Ну чего вы хохочете, как колоробые, - шумела тётка Нюрка в людской. - Девка обожглась, чуть косу не сожгла, а им хаханьки.
  Но услышав про косу, все прыснули новой порцией смеха.
  Конечно, ситуация была забавная, если на неё с одной стороны смотреть. Марфушка сидела над котлом, помешивала похлёбку, да уснула. И свалилась. Повезло ещё, что не в самый огонь, но все равно руки, лоб обожгла. Больше всего досталось волосам. Коса прямо-таки легла в пламя. Хорошо, что дед Перепёлка с вёдрами воды мимо проходил, ливанул из одного на девушку. Так за одну минуту Марфушка побывала и во сне, и в огне, и в воде.
  Теперь сидела с распущенными мокрыми волосами, пытаясь понять масштабы бедствия и ревела.
  А если с другой стороны смотреть, с Марфушкиной, было вовсе не смешно:
  - Что теперь люди говорить будут, - всхлипывала тяжко она.
  Ерина взглянула на пострадавшую. Выглядела Марфушка и в глазах Ерины смешно, может, и она бы посмеялась над ней, если бы не её слова. В них слышалось наивное сетование на то, что подумают люди, которое так часто беспокоило любимую Дуняшу. И волна жалости нахлынула на девушку.
  - Да не печалься, - присела рядом Ерина. - И вовсе не сильно твоя коса сожглась. Ежели умело заплести, так и вовсе не видно будет. И не успеешь оглянуться, новые волосы отрастут, ещё краше прежних будут.
  Тут, конечно, Ерина преувеличила. Кроме некоторой наивности в речах, сходства между Дуняшей и Марфушкой не было. И так некрасивая, теперь же, с обожжённой блямбой на лбу, выглядела вовсе нелепо. И Ерина уже собралась идти мимо, но Марфушка, услышав ласковое слово, обратила красные глаза к девушке, стала рассказывать подробнее, как ситуация выглядит с её, печальной, стороны:
  - Как мне не уснуть, когда глаза сами собой закрываются? Не могу боле терпеть. Так бы и легла в кусты крапивы, чтобы никто меня не видел и не достал... И не нашёл.
  Ерина молчала. Слушала. Знала, что Марфушка днём работает по двору, ночью чешет пятки у барыни. Глафира Никитична не засыпала без этого. Но не всю же ночь Марфушка пятками занимается? Оказывается, почти всю.
  - Раньше терпимо было. Хотя, тоже нелегко. Чижелый дух так и сшибает. Барыня не держит его при себе. Но почешешь, почешешь, глядишь, она и захрапела. А теперь сон от неё отошёл. А у меня к середине ночи руки млеют, спина ломит, ажно тошно. А только перестанешь чесать, подумаешь, что заснула, она, барыня-то, так ногой и лягнёт. И всё в морду старается.
  Ерина задумалась. Конечно, она знала средства, чтобы попробовать помочь Марфушкиному горю. Но это рискованно. Девка может проболтаться.
  - Скажу тебе по секрету, - Марфушка нагнулась к Ерине, зашептала ей в сторону уха, - боюсь за себя. Боюсь натворю что.
  - Что ты натворишь? - нахмурилась, не понимая Ерина.
  - Так спать хочется, - словно оправдываясь, тихо бормотала Марфушка, - что хоть в петлю лезь. Страшно... зато не сидеть ночами напролёт над этими пятками.
  - Не спеши в петлю, - решилась Ерина, - есть разные средства, будет спать барыня.
  74
  В последнее время Глафира Никитична стала бояться ложиться спать. И темноты стала бояться. Заставляла девок зажигать свечку, ставить в дальний угол, чтобы не сильно ярко, но и не темно, так было легче.
  Днём подсчитывала прогоревшие за ночь свечи, расстраивалась убыткам, но днём - другое дело. За делами по хозяйству не думалось про ночные тяготы, лишь изредка они тяжёлыми воспоминаниями вползали в душу. Но днём светло, днём народ кругом.
  Кроме своих дел, раздражали вечные проблемы у племянника. Ольга перестала писать, укатила куда-то, даже не сообщила ей. Если бы не доклады управляющего, Глафира Никитична и не знала бы. К матери должно быть. Тоже. Нашла время по гостям разъезжать. Володенька болен, а у помещиков сейчас самая хозяйская пора. Не сегодня-завтра сенокос начнётся. Разве управляющий за всем уследит?
  Вот думки о делах и заслоняли ночные кошмары.
  А ночью тишина наваливалась, звенела в ушах. Уставшая голова клонилась на подушку, погружаясь в сон. А тут и он...
  Столько лет прошло. Более двенадцати, это она чётко знала. Никогда не задумывалась, уверена была, что так всю жизнь проживёт, не тяготясь воспоминаниям. И вот словно внутри всколыхнулось что. И нет ей покоя.
  Снилось одно и то же. Идёт она по краю обрыва. Направо земля серая каменистая, без единого зелёного кустика, налево - пропасть. Заглянула она туда осторожно - дна не видать.
  Вдруг справа как серый комок приближаться стал. Вглядывается в него, понять не может. А комок катится, растёт, вот уж понятно, что это человек маленький.
  "Матушка!" - тянет руки к ней человечек. И ужасом наполняется душа старой помещицы, и она просыпается.
  "Ну подумаешь, ребёнок! - пыталась уговорить Глафира Никитична себя днём. - Мало ли что приснится!".
  Но даже и днём не удавалось себя толком успокоить, а уж ночью - тем более.
  И сон этот повторялся почти каждую ночь. Да если бы только повторялся. Было ещё хуже. Каждый раз человечка она видела всё ближе и подробнее. И каждый раз этот человек своим видом всё больше её пугал. Потому как у ребёнка было два лица.
  - Ерка! - позвала вечером горничную. - Ты сны отгадывать умеешь?
  Ерина задумалась. Какие сны? Но упускать случай не стала:
  - Доводилась, барыня. Но то ещё смотря какой сон. Иной отгадывать не к чему. Пустой, и всё.
  - Ну ты пока закрой рот, да послушай. А пустой или не пустой - не тебе решать.
  Пока Глафира Никитична рассказывала, Ерина размышляла.
  То, что был какой-то ребёнок, девушка уже давно поняла. Но подробностей не смогла вытянуть из помещицы, как ни старалась. То ли цыганский морок не такой уж сильный на деле, то ли она им не владела толком, а, скорее всего, барыня и в помрачённом разуме не открывала свой секрет.
  А теперь Ерина нахмурившись, стала на ходу сочинять, искоса и мельком наблюдая за реакцией:
  - Ребёнок - это ваш старый должок. Вы про него, может, уже забыли... Или думаете, что другие забыли. Но пришло, видать, время с ним рассчитаться... Вернуть должок...
  - Ну-ну, ври дальше. А чего же два лица у него?
  - А это смотря какой стороной он к вам повернётся. Рассчитаетесь с долгом - будет прощение или добро какое-нибудь. А коли махнёте рукой, не заходите загладить свою вину, прошлое к вам бедой обернётся.
  Сердце Глафиры Никитичны ёкнуло. Но она продолжала хорохориться:
  - Ишь ты, загладить вину. Ты ври, да не завирайся. Кого это я так уж обидела?
  Ерина лишь брови слегка подняла в недоумении.
  - Ладно, прочь пошла. Марфушку зови.
  75
  О том, что нет никакого выздоровления, гости понимали, стоило им подойти к старой помещице и заглянуть в её мутные мрачноватые глаза.
  Ну нет, так нет. Вскоре старуху Горобец увезли в её покои, и все вздохнули с облегчением. Отжила своё бабушка, пришло время для молодых. Значит, не надо напрасно тратить это время.
  Роговый оркестр, состоящий из крепостных Горобцов, ютился на жалком пятачке. Музыкантов отгородили занавесом-рамой, создавая впечатление их отстранённости. Но музыка была приятная. Старая помещица знала в ней толк.
  Варя и Соня приехали вместе с Владимиром Осиповичем и госпожой Протасовой. Владимиру Осиповичу доктор разрешил визит. И то, что в округе ещё одним выздоровевшим стало больше, только улучшило общее настроение. К молодому помещику потянулись поздравляющие.
  Госпожа Протасова огляделась ещё у дверей в поисках подходящего кресла. Обнаружила таковое и тут же поспешила его занять. Теперь она просидит на нём весь вечер, вовлекая в разговор пожилых дам, которые окажутся рядом. Большего от подобных праздников она уже не ждала.
  Девушки прошли далее. Варя на этот раз была в светло-лиловом платье своей подруги. Накануне Сонечка не стала слушать робкие возражения.
  - Это платье мне немного длинновато. И вообще, этот цвет мне не идёт, я его ни разу не надевала, и не надену. Поэтому я его тебе дарю. И не спорь! Я бы его всё равно кому-нибудь отдала. Ольге оно будет мало. Так кому же? Горничной? Всё, Варя, а то мне становится обидно, что ты не хочешь принять от меня такую малость.
  Варя с благодарностью приняла. И весь вечер вертелась перед зеркалом. Это она? Или заморская королевна из волшебной сказки? Причёски же с раннего утра девушки делали друг другу сами. Многолетние пансионные навыки никуда не делись.
  И войдя в парадный зал Горобцов, Варя и Соня привлекли всеобщее внимание.
  На этот раз, увидев множество девушек в ярких платьях, Варя чувствовала себя уверенно. Сегодня она не коричневая ворона в старомодном чепчике. Девушка чуть тряхнула локонами, отгоняя назойливое воспоминание о своей прошлой невзрачности.
  - Ах, Николай Кузьмич, - Маша Горобец старательно вовлекала в беседу Думинского. Не успел он ступить на порог, как проворная мамаша путём нехитрого манёвра ловко создала желанный для дочери тет-а-тет. Насколько это было возможно в переполненной гостями комнате. - Расскажите же, каковы сейчас Ваши успехи в ведении вашего большого хозяйства?
  Но Николай был рассеян, глазами скользил по залу, часто возвращаясь взглядом к входной двери.
  - Боюсь, поездив по округе, понял, что по сравнению с моими соседями, мне особо хвастаться нечем.
  - Кого же вы имеете в виду? - заинтересовалась Маша.
  Но в этот момент Николай заметил Варю. Ему надо было обязательно с ней поговорить. Но от хозяйки тоже просто так не отойдёшь. Поэтому он с лёгкой улыбкой попробовал закончить немного неуместный на балу разговор, наблюдая за перемещениями девушки:
  - Думаю, равного господину Миланову в нашей округе хозяина нет.
  - Миланову? - удивилась Маша, - но ведь он...
  - Беден? - закончил Николай за девушку. - Попомните мои слова, пройдёт совсем немного лет, и он всех удивит.
  Маша почувствовала, что внимание собеседника ослабло, проследила за его взглядом, и настроение её испортилось.
  Варя. Да не такая уж серая мышка, эта бедная родственница Гружевой. Интересно, откуда у неё деньги на такое дорогое платье? И куда она подевала свой чепчик?
  Маша почувствовала волну неприязни.
  Но не только Машу ввёл в раздражение вид девушки. Вот и сама Глафира Никитична подошла к ней.
  - Милая, - Глафира Никитична больно сжала руку Вари выше перчатки. - Вы разоделись неподобающим образом. Не то ваше положение, чтобы блистать обнажёнными плечами.
  Помещица говорила свистящим яростным шёпотом, брызжа слюной.
  Сонечка, украдкой высматривая Ливасова, не сразу поняла, что подруга в беде, а когда заметила, поспешила на выручку. О чём чуть не пожалела:
  - Дорогая Соня, - вежливо заговорила Глафира Никитична. Но от холода в её глазах Соне стало неуютно, - думаю, Варя достаточно злоупотребляла вашим гостеприимством. Завтра же пусть возвращается.
  - Ну что, вы, Глафира Никитична, это я злоупотребляю Вариной добротой и задерживаю её у себя. Она мне очень помогает теперь, когда сестра в отъезде. Без неё мне никак не справиться. Прошу разрешить ей ещё остаться у нас.
  Тут Глафире Никитичне было нечем возразить.
  - Хорошо. Но как только Ольга Павловна вернётся, Варю я жду у себя в усадьбе. Мне она тоже нужна.
  Глафира Никитична отошла.
  Соня видела, как у подружки погасли глаза.
  - Не смей портить себе вечер, - строго сказала она. - Когда ты к ней вернёшься, тогда и начинай грустить. Но не теперь. Сегодня будет веселиться. Кстати, слышала? Поздно вечером пойдём на речку.
  - Ничего не слышала? - удивилась Варя. - Зачем?
  - Там крестьяне отмечают Купалу, будем издалека наблюдать.
  76
  - А вот и мой друг пришёл, - обратился Думинский к Маше.
  - Миланов?
  - О, да, прошу прощения.
  Николай с радостью поспешил к Григорию. Тот остановился в дверях, немного растерянно оглядывая присутствующих.
  "Вот уж медведь", - с теплотой усмехнулся Николай Кузьмич. - В своём поместье такие чудеса вытворяет, а тут потерялся".
  - Как я рад, что ты всё же пришёл!
  - Да, вот явился. И сразу чувствую себя нелепо.
  - Ну, ты это брось. Совсем одичал у себя в усадьбе. Пойдём, поздороваешься. Ты же всех лучше меня знаешь, всю жизнь здесь прожил. Кстати, госпожа Мария Горобец очень интересуется ведением хозяйства. Можем начать с неё.
  - Ты шутишь? Только с помещичьими дочками я не обсуждал новое устройства плуга, которое мой дед Матвей сегодня с утра демонстрировал.
  Николай засмеялся:
  - Ты неисправим.
  Соня с Варей подошли к фортепиано. Здесь девушки разбирали французскую забавную песенку. Быстрые проворные пальчики некоторых из них уже наигрывали весёлую мелодию. Кто-то, смеясь, напевал двусмысленные слова, пока строгие мамаши не заметили непорядок. Было ужасно весело. Даже Варя тихо смеялась, когда девушки пропевали особо остроумные слова.
  Но Соне было не до смеха. Тоскливый холодок всё это время медленно проникал в сердце. Но в общем шуме и веселье она этого не замечала, пока сердце не оказалось переполнено.
  Девушка поглядела в ту сторону зала, где сейчас находился Ливасов. За весь вечер он так и не подошёл к ней. Что это? Обычная конспирация, причины которой он ей толком не может объяснить, ссылаясь на какие-то сторонние силы, или нечто большее?
  Дмитрий Сергеевич весь вечер был рядом с юной Горобец. Кажется, её зовут Татьяна, с трудом вспомнила Соня. И как совсем недавно он заполнял её альбом, теперь же, смеясь, он что-то строчил в альбоме Татьяны, старательно укрываясь от её любопытных глаз. Красивая улыбка раз за разом озаряла его лицо, но теперь она была направлена к другой девушке.
  Соня присмотрелась, ища неискренность. Но всё было естественно. И если бы она не помнила о вчерашнем свидании, она бы подумала, что вот сейчас, у всех на глазах, завязываются романтические отношения между молодыми людьми.
  Но как в эти отношения вписывается она?
  И в праздничном зале, среди смеющихся счастливых людей, девушка ощутила груз тяжёлого несчастья. Она растерянно посмотрела по сторонам. Как больно! В общем шуме эта боль невыносима. Хотелось укрыться, спрятаться, подумать. Но на званном вечере это невозможно.
  Где же взять силы, чтобы прикрыть улыбкой боль? Соня почувствовала нежное прикосновение. Варя. Она всё видит и понимает. Соня едва сдержала слёзы. Ох, Варя, лучше погоди с сочувствием. От него могут брызнуть слёзы. А ведь надо продержаться весь длинный вечер.
  Она попробует. Она сможет.
  Оркестр грянул первый вальс, и молодёжь встрепенулась. Девушки чуть приподняли головки и выпрямили стан, готовые принять приглашения, мужчины устремились туда, куда чуть раньше устремлялись глаза. Причём, надо спешить, но так, чтобы спешка не была замеченной. Потому что, бывало, на одну и ту же девушку устремлялось несколько пар глаз. А там, где дело касалось сердечных привязанностей, зачастую ослабевала дружба.
  - Разрешите? - Николай протянул руку.
  Варя лишь улыбнулась, в ответ протягивая свою.
  Несколько минут танцевали в молчании. Так нежна была близость, что любые слова подождут. Даже самые приятные.
  77
  На высоком берегу Русы с раннего вечера горели костры. На длинном шесте самого главного и яркого вертелось пылающее колесо. Через костры поменьше прыгали парни и девки: парами и поодиночке, визжа, хохоча и серьёзно. Ведь столько примет связано с этими прыжками. Страшно что-то сделать не так.
  - Кто прыгнул высоко, у того смерть далёко, - слышался, как уже много веков подряд, чей-то торжествующий вопль. Значит, прыжок удался.
  Рядом пёстрый девичий хоровод. Сарафаны, красные, зелёные, лазоревые, так и мелькают, сменяя друг друга в свете огня. Но было немало девок в белых рубахах, с распущенными волосами. Сегодня можно. И волнистая краса, струящаяся по спине, нередко до подола, не давала отвести взгляд.
  Но парни не долго любуются. Они врываются в хоровод, разбивают его, тянут девок за руки - пойдёмте цветок заветный искать. Девки пугаются, оглядываются на подруг, пойти или страшно?
  У самой воды тоже многолюдно. Но здесь тихо. Девки гадают - пускают по воде венки с зажжёнными свечами. Глаза напряжённо следят за плывущим венком, он и в темноте хорошо виден. Если уплывёт далеко, то и девка скоро выйдет замуж. Если прибьётся к берегу, с той стороны будет жених. А вот если потонет, ох, беда.
  Гости госпожи Горобец вышли к берегу, но стоят поодаль. По опыту знают, что стоит ближе подойти, уйдут крестьяне. На реке их праздник, господам тут делать нечего.
  Варя с Соней рядом. Соня смотрит и не видит, дрожит, считает минуты, когда можно без лишних вопросов и объяснений домой возвращаться. Долгожданный праздник обернулся кошмаром, адские муки которого ей до сего дня не доводилось испытывать.
  Варя крепко держит её за руку. Молчит. Чем тут поможешь?
  - София Павловна, разрешите вас проводить на тот пригорок, оттуда обзор лучше.
  Ливасов. Серьёзный, каким его редко увидишь.
  Соня до боли сжала Варины пальцы, выдавая своё волнение. Потом отпустила, отошла с Ливасовым в сторону.
  Варя оглянулась, ища юную Татьяну Горобец, - не увидела. Темно.
  Но кто это? Мужской силуэт приблизился, и вскоре далёкие всполохи чуть осветили дорогое лицо. Варя впервые так остро это почувствовала. Как же Николай не похож на глупого Ливасова, на Владимира Осиповича, который волею судьбы оказался близким родственником единственной подруги, но таким недостойным мужчиной.
  Николай не похож и на других молодых людей, с кем жизнь сталкивала Варю, даже лучший из них не мог сравниться с Николаем. Что в нём особенного? Варя не знала. Она это чувствовала и всё.
  Николай кивнул в сторону реки:
  - Какие всё же красивые наши русские девушки.
  - Это верно, - улыбнулась Варя. - Но вы обещали мне привезти весточку от Агаши.
  - И привёз. Был в их избушке вчера. Повязку сняли, глаз видит. Синяки прошли. Вроде и выздоровела девка, а напугана. Не знаю, как раньше, сейчас Агаша вздрагивает от каждого шороха, и всё жмётся к Несупе. Словно боится от него отойти. А тот с ней и не грозный, как нам тогда показалось. Вот так. Уж не знаю, известно ли госпоже Гружевой, где её горничная.
  - Не думаю. Знают лишь несколько человек. Вряд ли кто ей скажет по своей воле. А спросить она может только у меня. Но не спрашивала пока. Да я с ней почти не вижусь в последнее время.
  - Но скоро надо будет что-то решать. Я тут провожу один хитрый манёвр... Варвара Сергеевна, вы не против, если я постараюсь у Глафиры Никитичны её выкупить?
  - Выкупить? - Варя почувствовала облегчение. Это бы спасло Агашу. Но закралась и печаль. Господин Думинский имеет власть покупать и распоряжаться человеческими судьбами. Она... не пара ему. Слишком неравные положения.
  - Но, если вы против... - не понял Николай причину неожиданной паузы.
  - Нет, я не против. Но получится ли?
  - Я сделаю это, - усмехнулся Николай.
  И Варя вновь повеселела. Глупо портить себе настроение о неравенстве положений, когда такой приятный вечер.
  Но есть ещё одно... Ливасов. И Соня.
  - Николай Кузьмич, вы хорошо знаете местных помещиков?
  - Нет. Не думаю, что о ком-то я могу сказать, что хорошо его знаю. Но кто вас интересует?
  - Дмитрий Сергеевич.
  - Ливасов? - удивился Николай, посмотрел на Варю.
  - Понимаете... Я не могу вам ничего сказать. Но... что за человек, этот Ливасов? Мне он кажется немного легкомысленным. Не может ли он стать причиной... несчастья? Или страданий? Я...
  Варя замолчала. Но Думинский понял. Он уже немного знаком был с характером девушки. Знал, как она переживает за близких. Не укрылся от его взора и расстроенный вид Сони, и игры Ливасова с младшей Горобец, а он помнил такие же в доме у Ночаевых. Только тогда веселилась Соня.
  - Я его мало знаю. Как-то не сошлись наши интересы. Но у нас есть общие знакомые... Одному из них я напишу.
  У Вари словно камень с души свалился. Теперь, когда вновь ей помогает Николай, казалось, что настоящей беды не будет. Молодой человек поможет отвести её.
  Варя улыбнулась Николаю. И о подругах больше не говорила.
  78 На следующий день
  Следующий день в усадьбе Горобцов был наполнен обсуждениями прошедшего вечера.
  - Ты же сказала, что Ливасов помолвлен с Левиницкой? - этот вопрос услышала Таня ещё раньше, чем встала с постели. Сестра не дала толком проснуться, уселась на кровать и потребовала ответа.
  Таня крепче зажмурила глаза, притворяясь сонной более, чем было на самом деле, оттягивая разговор с сестрой.
  Теперь уже она и сама не понимала. Ей показалось... Да она была практически уверена, что видела гуляющих, держащихся за руки Дмитрия Сергеевича и Соню. Но зелёные ветки укрывали молодую пару от Таниных глаз. Могла ли она обознаться? Вряд ли. Но как по-другому объяснить вчерашнее полное отсутствие общения между ними?
  - Что ты молчишь? - Маша бесцеремонно потрясла сестру за ногу. - Не притворяйся, что спишь.
  - С тобой поспишь! Ну чего ты вскочила ни свет, ни заря?
  - Потому что ни свет, ни заря, уже перевалило за полдень. Давай, объясняй, что вчера за игры у вас с Ливасовым были??
  - Что ты имеешь в виду? - нахмурила брови Таня. Она ещё от первого вопроса не пришла в себя, а старшая сестра уже вторым озадачила.
  - Хватит притворяться, - рассердилась Маша, - иначе я всё маменьке расскажу.
  Вот этого Таня и боялась.
  - Ну ты сама посуди, откуда мне знать про помолвку? Выдумала я всё. Показалось мне. А вчера что было... А что вчера было? Дмитрий Сергеевич уж очень хотел раскрасить мой альбом.
  - Ну ты и врушка! Язык как помело, - рассердилась Маша. - А почему это Дмитрию Сергеевичу вдруг так страстно захотелось раскрасить твой альбом? И что же он там изобразил?
  Маша, нимало не стесняясь, схватила лежащий на туалетном столике альбом и стала искать нужное место. Таня протестующе завопила, остатки сна, как ветром сдуло, она энергично забарахталась в одеяле, пытаясь поскорее выбраться из мягкого плена. Но сестра оказалась шустрее. Не обращая внимания на возмущённые вопли, Маша нашла нужное место и теперь с недоумением рассматривала рисунок.
  В окружении наспех изображённых берёзок стояла стройная девушка с вытянутыми в стороны руками и закрытыми глазами.
  Тонкая девичья фигура была тщательно прорисована и вызывала некоторое сомнение, так как казалась на грани непристойного. Под рисунком две буквы "ПЗ".
  - Кто это? И что означает "ПЗ"?
  - Это означает, что у кого-то длинный нос.
  - Я вот маменьке расскажу, какие картинки ты позволяешь рисовать в своём альбоме.
  - Рассказывай! Заодно расскажи, что ты вчера Анне Кухатовой говорила про эту бедную девушку. Которая, судя по наряду, не такая уж и бедная.
  Маша вскинула глаза на сестру. И когда она везде успевает?
  - Так что ещё неизвестно, кто из нас врушка, - торжествующе закончила Таня, почувствовав победу.
  Маша с досады запустила подушку в сестру и вышла из комнаты.
  А в это же время мамаша Горобец сидела с мужем на террасе.
  - Кто такой есть Ливасов? - задумчиво произнесла она.
  Муж удивлённо вскинул брови, отвлекаясь от газетных заголовков.
  - Нет, я понимаю, что помещик. Не бедный, кстати. Далеко не бедный. Но у меня, в связи с его личной жизнью, много вопросов.
  - С чего вы вдруг заинтересовались его личной жизнью?
  Госпожа Горобец бросила возмущённый взгляд на мужа и покачала головой.
  - Дорогой, вы вчера ничего не заметили?
  - Вы же знаете, я не люблю загадки. Я вчера много чего заметил, но полагаю, вы имеете в виду нечто особое. Поэтому скажу так: нет, я ничего не заметил.
  - Ливасов оказывал знаки внимания вашей младшей дочери, - пояснила госпожа Горобец тоном бесконечного терпения.
  - Хм. Может быть. Но что вы хотите узнать?
  - Кто его родители? Откуда он родом? Где провёл детство и юность? Ведь Ливасов - практически незнакомый человек.
  - Я знаю немного больше вашего. Но всё же ваши сомнения чересчур похожи на неприятные подозрения. Ну, кто его родители? Очевидно, родственники покойного господина Ливасова-старшего. Который был неженат и бездетен, поэтому его поместье и перешло к дальнему родственнику, Дмитрию Сергеевичу. Молодость он провёл в столицах и заграницах. Ровно, как и тысячи других молодых людей.
  - Да... Но слухи про его развесёлую жизнь в деревне...
  - Дорогая, а кто из нас в молодости не проводил жизнь весело? Но вы полагаете, что есть причины обратить особое внимание на этого молодого человека?
  Ангельское терпение госпожи Горобец стало трещать и лопаться:
  - Я полагаю, что надо обращать особое внимание на всех окрестных молодых людей, когда в семье подрастают две дочери...
  
  Глафира Никитична в своей усадьбе, раздражённая в высшей степени, яростно строчила письмо. Адресовано оно было Ольге через управляющего с тем, чтобы он передал его госпоже Ночаевой, как только она вернётся из своего путешествия.
  Вид Вари на вчерашнем балу возмутил старую помещицу до того, что и теперь, на следующее утро, она не могла спокойно вспоминать её самодовольный, как казалось Глафире Никитичне, вид.
  Кем она себя возомнила? Дочерью богатого помещика? Да она просто забыла своё место. Всё! Больше никаких балов, никаких гостей. Как только вернётся Ольга, пусть возвращается сюда в усадьбу и вспоминает своё незавидное положение. И занимается рукоделием, как ей и полагается. А если вздумает танцевать, пусть это делает с Агашкой.
  Кстати, где девка? Глафира Никитична в последнее время и расстроена, и занята, что о своей бывшей горничной и не вспоминала.
  Куда её подевала Варя, что и не слышно, и не видно? Выжила, значит. Небось, если бы померла, Глафире Никитичне доложили бы. Ну выжила, это ещё и лучше. А то слухи пойдут. Ей это ни к чему. И потом, девка молодая, немалых денег стоит...
  
  Варя смотрела на задумчивое лицо своей подруги. Опять молчит. Но хоть не такая расстроенно-несчастная, как на вчерашнем балу. Что-то сказал ей Ливасов, что немного её успокоило, но и заставило глубоко задуматься.
  Соня заметила тревожные взгляды:
  - Варя, милая, я сегодня же тебе всё расскажу. Вечером. Обещаю! Просто дай мне ещё немного времени. Это трудно.
  После обеда девушки вышли в сад на прогулку. И едва успели спуститься с террасы, как к ним направился старый садовник дед Митяй.
  - Сказать что-то хочет, - поняла Варя.
  Девушки пошли ему навстречу.
  - Барышни, дозвольте доложить, - садовник склонил голову.
  - Докладывай, дед Митяй, - улыбнулась Соня. Не часто к ней с докладами обращаются.
  - Да вчерась баба с деревни приходила, Варвару Сергеевну сначала спрашивала. А когда я сказал, что уехали, она про вас, София Павловна, интересовалась.
  - Какая баба?
  - Да, приезжие они. Я их плохо знаю, не часто в деревню хожу.
  Дед Митяй попытался девушкам объяснить, где живёт баба, но теперь девушки пришли в тупик. Кто где живёт, они вообще не понимали.
  - Девка у них ещё красивая, всё с пастушонком нашим бегает.
  - Луша, - догадались обе одновременно. - А что баба хотела?
  - Не могу знать. Услыхала, что вас дома нет, повернулась и ушла. Я подумал, надо бы вам сказать на всякий случай.
  - Правильно подумал. Спасибо, дед Митяй.
  Садовник кивнул головой и пошёл по своим делам. А девушки встревожились, не случилось ли чего.
  Собрались на луг к Стёпке. Но только вышли за ограду усадьбы, а тут и баба навстречу. Та, вчерашняя, догадались девушки.
  Вид её только усилил дурные предчувствия.
  - Барышни, - поклонилась женщина, - доброго здоровьица вам за вашу доброту, за то, что мою дочку учите грамоте. Да только вот нет Луши нашей что-то со вчерашнего утра, а, может даже с позавчерашней ночи. Только это и нашли. На видном месте лежало.
  Женщина протянула листок.
  - Из Стёпкиного альбома, - узнала Соня дорогую бумагу с вензелем в уголке.
  Девушки склонили головы над неровными буквами.
  - "Мы со Стёпкой ушли искать ПРАВДУ".
  - Куда ушли?
  Девушки растерянно переглянулись.
  - Варя, что это значит, ты понимаешь хоть что-нибудь? - разволновалась Соня.
  Варя не знала. Но неясные догадки одна за другой приходили на ум. Варя перевела взгляд с лица своей подруги на несчастную мать и ничего не могла ответить. Будет ли полезно им знать то, что знает она? Или это принесёт ещё больше бед?
  Тревожные размышления прервал шум подъезжающего экипажа. Почтовая карета. Остановилась. Ольга!
  Дальнейший вечер прошёл в ещё большем волнении и хлопотах.
  Не успела Ольга перецеловать родных, поздороваться со слугами, взять на руки не узнавшего её сначала сынишку, как верный прежней хозяйке Сергей Никифорович передал письмо от Глафиры Никитичны с требованием возвращения Варвары. Слугу с известием о приезде молодой хозяйки в поместье он отправил старой помещице чуть только Ольга Павловна ступила на порог.
  Решено было Варе уезжать на следующий день, и она отправилась собирать свои вещи. Но и это пошло кувырком. Так как вскоре приехал на бричке дед Перепёлка с наказом от барыни привезти Варю в этот же вечер.
  Пришлось прощаться наспех. Девушки на некоторое время остались в комнате одни.
  - Соня, я попрошу тебя взять моё самое любимое и нарядное платье к себе на хранение. Боюсь, у меня оно пропадёт.
  - Хорошо. Я его сохраню.
  - И ещё. Совсем не знаю, как сказать. Но Владимир Осипович виновен в том, что Луша ушла правду искать. Я точно не могу это знать, но почти не сомневаюсь.
  - Что ты имеешь в виду? - Сонины глаза смотрели перепугано.
  - Он обидел ребят. Я это знала уже несколько дней, но не понимала, как тебе сказать. Теперь тоже не знаю. Но хотела, чтобы ты была осторожней.
  - С кем? С Владимиром Осиповичем?
  Варя отвела взгляд:
  - Не знаю...
  Соня нахмурилась, не понимая, что всё это значит. Но не было времени узнавать подробности. Столько дней они глупые ходили вокруг да около, не решаясь на откровенность.
  - Варя, а я обещала тебе всё рассказать про себя и господина Ливасова. Я написала. Возьми. Прочитаешь по дороге. Не хватило у меня смелости признаться. Так легче.
  Варя взяла скомканный листок, засунула в перчатку.
  Девушки обнялись. Они едва сдерживали слёзы. Кто знает, когда теперь увидятся?
  В тряской бричке Варя не сразу развернула записку, страшась того, что сейчас узнает.
  "Дорогая моя! Я решилась. Через несколько дней я тайно обвенчаюсь с Дмитрием Сергеевичем. Прощай!"
  79
  Варя читала и перечитывала, пытаясь в записанных строчках отыскать ответы на сомнения, и не находила их.
  О-о, Варя чувствовала, что это ошибка. Соня запуталась, угодила в ловушку. И сейчас, когда бричка тряслась прочь от подруги, Варя пожалела, что так и не поговорила. Сильно жалела!
  Зачем тайно венчаться? Для чего здесь тайна?
  Родители будут против? Это единственное объяснение. Другие в голову не приходили.
  Но как объяснить вечер накануне такого важного решения? Соня, дрожащая и несчастная, едва держалась на ногах, а Ливасов заигрывал с юной Горобец. Поведение Ливасова никак не напоминало поведение влюблённого молодого человека.
  Варя вспомнила его красивую улыбку. Может оттого, что эта улыбка никогда не была адресована ей, Варе удалось сохранить ясное сознание. А вот Соне, похоже, нет.
  "Николай! - вспомнила Варя. - Он поможет. Он обещал."
  Варе стало чуть легче.
  Но что она вправе ему рассказать? И как он передаст ей весточку?
  Всё, тряхнула головой девушка. Она будет надеяться. Большее сделать не в её власти.
  - Дед Петь, как дела в усадьбе? - наконец обратилась она к Перепёлке, который кряхтел, крякал и всё посматривал на свою любимицу, не понимая, почему она не обращает внимания на старых добрых знакомых, которые в ней души не чают.
  - А что в усадьбе? - обрадовался дед, не зная с чего начать свои новости. - А много всего. На место Агаши взяли новую девку. Цыганку Ерину. Не совсем, правда, цыганку. Девка она, вроде, неплохая. Себе на уме. Андрей наш в её сторону чихнуть боится.
  - Чихнуть боится? - засмеялась такой метафоре Варя.
  - Нравится она ему. А Ерина девка строгая, себя блюдёт. Молодец, одним словом. Вот Андрей и чахнет.
  - Неужто чахнет?
  - Не скажу, чтоб совсем зачах. Но ему полезно.
  - А барыня?
  - А барыня? А что барыня? Как всегда. Говорят, что по ночам спать стала бояться. Сны, что ли, ей нехорошие снятся. От этого или от другого чего ходит всё время злая, но не дерётся. Девок за косу дёрнет, ай по лбу кулаком чкнёт, но, чтобы серьёзно что, не... того пока нет... Андрей сказал, что Агашу вы в лес к колдуну отвезли.
  - Да... Глафира Никитична знает?
  - Откуда? Никто не знает. Я хотел съездить, проведать, да Андрей отговорил. Сказал, что не такой человек этот Несупа, чтобы к нему с визитами разъезжать. Озлиться может.
  - Ну, озлится он или не озлится, а, если завтра выйдет свободное времечко, я туда сбегаю.
  - Выйдет. Сегодня вся деревня, считай, на сенокос выехала, теперь барыня кажный день по покосным лугам ездить будет. Всегда она так доглядает. Так что время будет.
  - А остальные как живут-поживают?
  - А остальные по-старому. Тут к Овчакову его друг, или кто он ему, из заграницы приехал. Так кажный день в гостях у нашей-то. Говорят, раньше они приятельствовали с покойным барином. У них на глазах тот и помёр. В лесу зверь поранил. Они же охотниками числются.
  - Почему числятся?
  - Да не пойму я таких охотников. Ходют целыми днями и пустые возвращаются. Разве эта охота?
  Варя промолчала. В охоте она совсем не разбиралась.
  - А в деревне у нас чудо чудное, диво дивное, - вдруг вспомнил Перепёлка.
  - Что же случилось?
  - Да говорят, немой заговорил. Десять лет молчал, дурачком считался, а тут опомнился.
  - А так бывает? - тоже удивилась Варя.
  - Да чего в жизни только не бывает... Мне с ним довелось познакомиться. Хороший, вроде, парень. Правда, когда он дурачком считался, я его не знал... Всё, Варвара Сергеевна, приехали.
  Поздно вечером, сидя на своём любимом месте у открытого окна, Варя вспомнила про Лушу и Степана. Удивительно, как в сегодняшнем суматошном дне, она напрочь забыла о них.
  С запоздалым сожалением подумала о том, что ничем не смогла помочь матери Луши. Та ведь пришла за помощью и не получила ничего. Даже слов поддержки.
  Но что она могла сделать? Чем помочь?
  Прежде всего понять бы, куда они могли направиться искать правду.
  Что их погнало в этот путь, знала, похоже, только она одна.
  Но им, скорее всего, никто не поможет. Об этом они ещё не знали.
  Варя тоже особо не вникала в нюансы законов и указов, касающихся крепостных крестьян, знала лишь то, что известно почти всем.
  Крестьянам запрещено обращаться к государыне с жалобой на помещиков. Если они нарушат этот указ, их накажут.
  Варя что-то слышала, про то, что были такие случаи, были и наказания. Крестьян били кнутом или плетью и возвращали помещикам. Слышала, что некоторых отправляли на каторгу, навсегда разлучая с родными местами и семьёй.
  Что могли сделать Луша и Стёпка - непонятно.
  Была ли её вина в их затее? Могли её слова о том, что барин не имел прав трогать Лушу, сподвигнуть их на поиски той самой правды?
  И правильно ли она тогда сказала? Какие права имеет помещик?
  Варя со стоном прижалась горячим лицом к подоконнику.
  Барин убить не имел право, а всё остальное в его власти.
  80
  Стёпка и Луша впервые оказались в городе. О-о, сколько народа! Носятся взад-вперёд, кричат, не сразу поймёшь, то ли ругаются, то ли смеются.
  Ребята долго стояли у ворот какого-то дома, не решаясь вступить в эту суету.
  Но потом поняли, что каждый занимается своими делами, а на них никто внимание не обращает.
  Луша в Стёпкиной заплатано-дырявой одежде. Просто другой у парня нет. Переодеться придумал тоже Стёпка, как только отплыли от своей деревни.
  Лучше, если по дорогам будут шататься два мальчика, чем мальчик и девочка. Так вопросов и неприятностей будет меньше.
  И вот в потёмках Луша переоделась.
  Сначала было непривычно и неудобно, а потом приноровилась, правда, стыд не так быстро прошёл. Но если притвориться мальчиком, но ходить в штанах можно.
  "А перед Стёпкой чего стесняться?" - убеждала себя Луша.
  Но на следующее утро сам же Стёпка, вызвал новую краску на щёки. Посмотрел на Лушино лицо долгим взглядом, вздохнул:
  - Не бывает таких красивых ребят, не обманем никого.
  Но Луша сообразила, это после того, как щёки перестали пылать, - измазаться грязью. Не сильно, но красоту свою погасила. Стёпка махнул рукой одобрительно:
  - Так сойдёт.
  До города доплыли быстро. Но это только начало пути. Дальше их маленькая Руса впадала в широкую реку. А куда эта река течёт - неизвестно. Надо узнать свой путь. Вытащили лодку на берег, спрятали в кустах подальше от людей, пошли в город.
  - Нам сначала надо узнать, где живёт царица, - в который раз шепнул Стёпка.
  Да вот только у кого узнать? Вот и стояли, смотрели по сторонам.
  - Пошли что ли? - потянула за руку Луша, отрывая приятеля от тех самых ворот.
  Но Стёпка отмахнулся:
  - Отвыкай. Ребята не держатся за ручки.
  Пошли по широкой грязной улице. Посреди в огромной луже лежала свинья и не обращала внимания на экипажи. Которые и впрямь объезжали её с разных сторон, не желая месить колёсами грязь. Луша подивилась поросячьей догадливости.
  - Смотри, дома какие красивые, - теперь уже Стёпка дёрнул девочку за рукав.
  У них в деревне окна и крыши тоже часто украшают, а всё не так. Тут, что не дом, то картинка. Правда, попадались и лачуги, которых постыдился бы и самый последний бедняк.
  Впереди показалась нарядная барышня с ещё более нарядной девочкой.
  - Стёпка, а если подойти и очень вежливо спросить. Смотри, какая она красивая. Может, она такая же добрая, как Варвара Сергеевна. - Луша помолчала, потом добавила. - Или София Павловна.
  Стёпка заробел. Но пересилил страх, шагнул к барышне.
  И не успел он рот открыть, чтобы выдавить из себя самые вежливые слова, как барышня завопила противным голосом:
  - Прочь пошёл, побирушка, пока не крикнула полицейского.
  Она возмущалась так громко, что полицейский, даже если он был не совсем поблизости, мог услышать.
  Стёпка схватил Лушу за руку, и нырнул с широкой улицы в вовремя подвернувшийся проулок. Потом ещё и ещё они сворачивали в первые попавшие повороты, стараясь не бежать, чтобы не вызвать ненужное внимание.
  Наконец остановились у заброшенного сада. Забор повалился, нырнули в заросли. Здесь можно перевести дыхание и окончательно убедиться, что нет полицейской погони.
  - Всё, вроде, тихо, - прислушалась побледневшая Луша.
  Второй раз в жизни она почувствовала себя почти преступницей.
  - Стёп, а если бы полицейский нас поймал, чтобы было?
  - Ничего хорошего. Нельзя нам попадаться. У нас грамот нет.
  Луша знала - чтобы спокойно ходить по дорогам, нужны какие-то специальные бумажки. Только они со Стёпкой совсем не понимали, где их взять.
  - Ладно. Ты, Стёп, не переживай. Мы будем осторожными и не попадёмся. Пошли.
  81
  Мало у крестьян радостей. Но летний сенокос всё же одна из них. Молодые девки ждут его, загодя доставая из сундуков нарядные рубахи и сарафаны. Когда ещё случится почти целый месяц провести бок о бок со всеми деревенскими парнями разом. Тут уж надо себя показать. Поэтому и не жалко было яркие сарафаны трепать. Это дома можно работать в самом неприглядном, а на сенокосе, как на празднике.
  Бабам и мужикам ждать особо нечего, жизнь как-то быстро кувырнулась во вторую половину, причём не лучшую. А во второй, не лучшей, половине ждать приходилось чаще болезни и старость. Но и им любо посмотреть на молодёжь, вспомнить свою молодость. И уж где-где, а на сенокосе вволю насмотришься.
  А работа? А что работа? Она всегда. Без неё никак.
  Да и работа, когда вместе, где с песней, где с шуткой, тоже в удовольствие.
  На дальние поля выезжали с пожитками, котелками и младенцами. В деревне оставались старики да дети малые.
  Но не всякого старика дома на полатях удержишь. Иной дед еле ноги волочёт, охая через каждый шаг, а перед Купалой снимет свою косу со стенки сарая, любовно огладит косовище, отполированное шершавыми ладонями, и начнёт лезвие отбивать - готовиться, а потом вместе со всеми скромненько усядется на возок, свесив босые коричневые ноги, - в путь-дорогу собрался. И никакая сила его с того возка не сгонит. Потому как этот дед, может, весь год тосковал по запаху свежескошенной травы. Лёжа долгими зимними вечерами на тёплой печке и слушая завывания вьюги в трубе, мечтал дожить до лета.
  И у парней свой интерес - померяться силушкой рабочей с приятелями, заодно и девок впечатлить. Это только со стороны кажется, что косить легко, маши да маши себе, травку укладывай. А на деле трудно темп держать. Только отставать начнёшь, того и гляди, пятки сзади черканут. Так что остановиться, передохнуть некогда.
  А после работы самая сладость в речку окунуться, освежиться в прохладной водице, а потом ночь напролёт у костра песни петь и хороводы водить.
  В воскресенье работать нельзя. Бабы, мужики постарше бегут домой проведать, как там оставшиеся без них поживают, а девкам и парням опять хорошо. Кто в лес по грибы, ягоды, кто на речку рыбёшек на уху поймать, а кто в свежей копне будет лежать-полёживать, на облака любоваться.
  Всем хорошо, а Дуняша опять вздыхает. Это первый сенокос, на её памяти, без Ерины. Не отпустила помещица сестру. Не оправдались Дуняшины надежды.
  Обычно, в разгар полевых работ, Глафира Никитична часть дворни по домам распускает, чтобы они с семьёй работали в поле. В этот раз тоже отпустила. Но не Ерину. Держит девку, как привязанную, дня не дала, чтобы с родными хоть повидалась. Вот и вздыхает Дуняша.
  По приезде на покосные луга устроились, как уже много лет подряд, на берегу Русы, там, где ракиты склонили свои печальные ветви до земли. Хорошо, прохладно, вода под боком, из песчаного склона бьёт родник.
  На старых местах соорудили шалаши, задымили костры, навесили котелки. Словно и не было этого года. Словно вчера вот так же сидели.
  Оглянулись на соседей. Большинство на месте, некоторых недосчитались, новые добавились.
  Бабка Репка по старой привычке на отшибе. Работник из её Матвеюшки был никакой, в обычное время внимания особого не обращают, а в сенокос, когда все на виду, кто-нибудь, нет-нет, да и глянет косо - такой увалень, а задарма хлеб ест. Вот бабка Репка старалась Матвеюшку держать от народа подальше. Да и сам он уходил от шума людского.
  Но в этот сенокос Матвей тоже с мужиками. Хорошо, что натренировался на лесных полянах, научился косу в руках держать, а то бы мужики да бабы засмеяли. Не любо деревенскому народу, когда работать не умеют. А Матвеюшка этим летом первый раз инструмент в руках держал.
  Теперь он со всеми. А всё равно чуть в стороне. С разговорами не лезет, на шутки не отвечает. Смотрит задумчиво вдаль, и ветер зачёсывает волосы с его красивого лица.
  Народ на Матвея оглядывается. Как теперь его понимать? Но особо не пристают после того, как дед Перепёлка отбрил востроносую бабку Пыриху.
  Как-то она зацепила парня, рассчитывая на общую поддержку и последующее зубоскальство. Да не получилось.
  Дед Перепёлка, хоть и был в деревне человеком сравнительно новым, но быстро нашёл своё местушко среди сельчан. Потому как общительный и добрый. Но мог и осадить. Не любил, когда над кем изгалялись.
  А с Матвеем он, можно сказать, этими днями подружился. Когда помещица направила парня в лес на полянах траву косить, то деда к нему приставила, заместо руководителя. Вот там дед и научил парня косой управлять. Там-то и знакомство завели.
  Оно, когда работаешь, не шибко поговоришь. Но всё же нашли время.
  Деду непривычно было здоровому парню объяснять то, что дети малые понимают. Как в руках инструмент держать, как его чинить. Но потом удивляться стал, что два раза не приходилось повторять. Как будто Матвей это уже знал. Просто забыл. И теперь быстро вспомнил.
  Вечерами не всегда домой возвращались. А чего взад-вперёд бегать? Разводили огонь, вешали котёл, сыпали в кипящую воду крупу. Вот каша и готова. Если доводилось поймать какую живность, так вовсе уха получалась. Наваристая! С дымком! Ложку можно проглотить, до чего вкусная.
  Дед с разговорами не лез. Больше присматривался. Понимал, что с парнем когда-то беда стряслась. А теперь отходить стал, ну и пусть отходит помаленьку, лишь бы на здоровье.
  Поздно ночью ложились в ароматную мягкую копну и слушали лесной шум. Закрывали глаза, и.. трава, трава, ложится, падает под косой. Так и жили.
  А тут Пыриха:
  - Матвей, а правду люди бают, что тебя в детстве русалки зацеловали? - а сама глазами водит на народ, призывает посмеяться над парнем.
  Матвей побледнел, растерялся. Дуняша рядом оказалась, испугалась. За Матвея. Как бы опять не "спрятался за свою дверь". На бабку Пыриху смотрит недобро, того и гляди, не выдержит, что-нибудь скажет, хоть молодой девке не гоже старухам замечания делать. Даже таким противным, как Пыриха.
  Кое-кто захихикал. Кто-то смотрит перепугано, может и вправду русалки? А кто знает? Бывали же случаи.
  И в этом напряжённом ожидании вдруг раздался спокойный голос Перепёлки:
  - Цыц, щеколда. Не твоего ума дело, кто кого целовал. За собой гляди. А выздоровел парень от дурной болезни, так радоваться надо. Не он первый, не он последний, с кем чудо в жизни случается... А над чудом зубоскалить нельзя - беда будет.
  И этими словами дед Перепёлка наглухо запечатал все рты, которые были не прочь поглумиться над парнем.
  82
  - Неужто серьёзно жениться надумал? - Афанасий Петрович всё никак не мог понять, шутит брат или нет.
  С детства такой, ничего толком не объяснит, всё с насмешкой и с издёвкой.
  - А тебе что, Кулёша? Чай не твоя бывшая, хотя тоже рыльце в пушку.
  - Да когда это было? Что ты всё поминаешь?
  - Ну тогда что тебе не нравится?
  - Ну... всё же братнина жена. Разве можно теперь тебе? Я, правда, не разбираюсь, но как-то не того...
  - Вот сейчас ты правду сказал. И не разбираешься, и не того. А чего ж ты не вспоминал про брата, когда забрюхатил его жену?
  - Тьфу, - досадливо сплюнул Афанасий Петрович. - Голодной куме одно на уме. Делай, что хочешь, я молчу.
  - Вот и помолчи. А лучше своей башкой дурной подумай, такое добро пропадает. Глафирины капиталы уже давно к рукам прибрать нужно. Тем более, брат тоже умножил их порядком. А сам и не попользовался. Неужто для Глафиры он старался?
  - Так она же старая, - не унимался Афанасий Петрович.
  - Опять дурак. Мне с ней не жить. Мне её деньги нужны. А молодую я найду, коли надо будет. Да уже не крепко и надо. Это ты всё с девок глаз не сводишь, - вновь засмеялся Клим Васильевич. - Ходок! Башка где лысая, где седая, а глазки по-прежнему блестят.
  - Ну, сватайся, - сдался Афанасий Петрович.
  - Спасибо, что разрешил, - поклонился головой Клим Васильевич.
  Помолчали. Задумчиво устремили взгляды на садовые дорожки. Завтрак закончился.
  Афанасий Петрович собирался на поля, да вот что-то никак не мог подняться. Брат вспомнился, молодость. Эх, мало пожил Прошка. Жить бы да жить. А всё жадность виновата.
  Так думал Афанасий Петрович, но своими думками с другим братом не делился. Разные они. Все трое. Одна мать родила, а как отличаются. Но в трудную минуту всегда вместе. Теперь уже вдвоём.
  - Вась, я вот подумал про того мальца...
  - Не зови меня так. Про какого?
  - Про того.
  - Объяснил! Теперь всё понятно!
  - Которого ты тогда отпустил. Мог он выжить?
  Клим Васильевич понял. Вздохнул. Сказал серьёзно и искренне, что бывало очень редко:
  - Не знаю. Не мог я его... Всё-таки, он такой же, как и мы. Одно дело - баре, помещики, кровопийцы, а другое - парнишка крепостной. Это всё равно, как себя ударить... Не мог... А выжил он тогда или нет? Смог переплыть озеро? Как-то слабо верится. Не знаю. Десять лет прошло. Неужто ещё не закончилось?
  - Так десять лет прошло, а в хоронке нашей покопался кто-то недавно.
  - Ты думаешь - он?
  - Думаю...
  83
  - Дорогой муж, я должна, наконец, вам сказать правду, - твёрдый холодный голос Ольги Павловны несколько не соответствовал словам.
  - О чём вы? - у Владимира Осиповича уже несколько дней болела голова. И не от бурного веселья накануне, а от хозяйских дел. Крепостные сбежали. Не взрослые, скорее, отроки. Но пришлось похлопотать.
  Раздосадованный произошедшим, Владимир Осипович не понадеялся на полицейское начальство, а собственными силами пытался выследить беглецов. Ну, не совсем собственными. Для этого поднял управляющего, приказчика, старосту и кое-кого из крестьян и во главе такого отряда несколько дней мотался по окрестным дорогам. Но сбежавшие как в воду канули.
  Была ещё версия, что, действительно, могли утонуть. Вечно эти двое на берегу реки сидели. Так что всё может быть.
  Допрашивали родителей девки. Те молчат, плачут, ничего не знают. Утром ушли на барщину, девки не хватились, думали, что спит на печке, проверять не стали. Вернулись - её нет. Бабка старая, глухая, ничего не слышала, ничего не знает. Соседи тоже ничем не помогли.
  Малый - сирота. Вечером коров пригнал, больше его никто не видел.
  Вот такие сведения ходили от Владимира Осиповича к полицейскому надзирателю и Глафире Никитичне.
  И вот теперь Ольга Павловна со своим разговором. Правду какую-то вспомнила. Как всегда, не вовремя.
  - О моей поездке.
  Владимир Осипович в недоумении уставился на жену. Что в её поездке может его заинтересовать? Родственники пригласили на крещение младенца. Так, вроде, она говорила. Понесла нелёгкая в такую даль за такой малостью. Но тут, как говорится, каждый сам себе хозяин. За дурной головой и ногам нету покоя. Так вернее будет.
  Ольга Павловна не дождалась от мужа должного интереса, поэтому продолжила далее.
  - Я была больна. Ездила к доктору. Я и теперь ещё не здорова, но уже лечусь.
  Наконец Владимир Осипович заинтересовался. Посмотрел внимательно на жену.
  - А вы у себя никаких симптомов не обнаружили? - Ольга не смогла сдержать презрительную нотку в голосе.
  - Нет, - Владимир Осипович вскочил. - Что за чушь? Я здоров.
  Но глазами вильнул в сторону. И покраснел. Понял, что своей реакцией и мгновенным "нет" выдал себя. Нервно забегал по комнате из стороны в сторону.
  - Что за симптомы? Ничего не понимаю.
  Ольга молча наблюдала. Это раздражение говорили о том, что всё он прекрасно знает.
  - Да как ты могла?.. Это всё твоя мамаша!.. Вечно шепчетесь, шушукаетесь. Выдумала тоже! Дура! - закричал Владимир Осипович по-бабьи визгливо и выскочил из кабинета, хлопнув дверью.
  Ольга со вздохом тяжело опустилась в кресло.
  Поговорили! Другого не следовало ожидать. Нашкодивший ребёнок испугался того, что натворил и теперь боится ответственности.
  Тяжело... Тяжело увидеть мужа в истинном свете. Тяжело понять, что это и есть тот самый спутник на всю жизнь. Тяжело сейчас. Сегодня. Завтра будет легче. Завтра начнётся новая жизнь, и в новой жизни все проблемы будут как-то решаться. И она найдёт силы, чтобы их решать.
  А сегодняшний день нужно пережить. Просто перетерпеть. Молча.
  84
  Варя решила пойти за Агашей пешком. Путь недалёк, вещей у Агаши не было, дед Перепёлка на сенокосе, Андрей помещицу с утра возит по лугам, так что другого выхода всё равно не было.
  Выходя, столкнулась около кабинета с новой горничной. Красивая, гордая, тяжело ей придётся. Глафира Никитична, насколько Варе удалось её понять, не любит таких девушек, но почему-то только таких и берёт в личные служанки. Может быть, ей нравилось их ломать?
  Сегодня в деревне тихо. Старухи ковыляют с вёдрами к колодцу. Старики слезли с печки, сидят на завалинке. Детишки голыми задами елозят по опустевшей дороге, копаются в пыли. Вот и все, кто остались. Обезлюдила деревня.
  Вышла на луг, и настроение стало подниматься с каждым шагом. Какая красотища! Какая свежесть. Какое счастье жить на свете!
  Ну и что, что трудно! Зато, оглядываясь на преодолённое, можно с гордостью сказать, я смогла. Не сдалась.
  Вдалеке пестрело стадо коров. Вздохнула. Где же вы, Стёпка и Луша?
  Вчерашний разговор с Глафирой Никитичной кое-что прояснил.
  
  - Не знаю, где ты прячешь Агашку, да и не хочу знать, но завтра я её должна видеть вот в этой самой комнате.
  - Хорошо, Глафира Никитична. Я постараюсь.
  - Что значит, постараюсь? Ты за пособничество побегу крепостных не боишься предстать перед законом? Смотри, девка. Со мной шутки плохи. Не посмотрю, что ты мне родственница... Седьмая вода на киселе.
  Старая помещица замолчала. Казалось, разговор на этом закончился. Но Глафира Никитична задумчиво продолжила, словно размышляя вслух:
  - У этих... пропали... двое. Не хватало, чтобы и у меня разбежались.
  - У Владимира Осиповича? - Варя оторвалась от шитья, посмотрела напряжённым взглядом на свою благодетельницу. Может, сейчас узнает что-нибудь о Луше и Стёпке.
  - Да... Может, утонули. Куда им бежать? Это утонули, скорее всего. Владимир расстроен. Надо ему парочку крепостных подарить. Вот, приедет, пускай сам выберет, каких захочет.
  На этом разговор закончился. Но Варя поняла, что Лушину записку больше никто не видел. Живы и Луша, и Стёпка. Ищут правду...
  Вот и лес. Безоблачное настроение стало сменяться тревожными воспоминаниями. Всё же Варя - человек городской. И как она ночью здесь шла? Всего несколько недель назад, а кажется, что давно. Шла в неизвестность, не надеясь ни на что, в полном отчаянии.
  Вот и поворот. Заросший, днём не пройдёшь мимо, - заметишь, несмотря на заросли, а вот ночью нужно знать это место.
  Николай не знал. Но он мужчина, он не растерялся в трудной ситуации. Куда бы она отвезла Агашу без него?
  К лачуге вышла не сразу, пришлось поплутать. Но через несколько минут показалась знакомая поляна. Дети!
  Увидели её, смотрят настороженно. Варя и сама удивилась. В первый свой приход не было никаких признаков детей. Во второй день с утра бегала - то же. Но дети - это всегда хорошо.
  Девочка побежала в избу. Наверное, предупредить о незваной гостье.
  Варя не стала спешить, остановилась возле мальчика.
  - Я за Агашей.
  Мальчик промолчал, отвёл смущённый взгляд.
  Вышла Агаша. Молча и медленно подошла к Варе. Не доходя пару шагов, остановилась.
  - Вертаться надо? - спросила перепугано.
  Варя не знала, как сказать. Конечно, вертаться. Вгляделась в милые черты.
  Синяки прошли. На голове туго завязан платок до самых бровей. В широко раскрытых глазах плещется паника.
  "Не хочет идти", - подумала Варя.
  А кто бы захотел возвращаться туда, где едва не убили голыми руками и ногами. Били, и не было возможности защититься. Можно лишь прикрыть раскрытыми ладонями лицо и живот. Но что могут сделать ладони против ненависти, жестокости и вседозволенности?
  Варя испытала соблазн рассказать Агаше, что её судьбой занимается Николай. Он хочет помочь, он может помочь. Но сдержалась. А вдруг не получится? Разочарование может разорвать сердце.
  Вышел Несупа, сел на бревно, стал молча наблюдать.
  Дети сели от старика с двух сторон.
  Вдруг Агаша громко всхлипнула, бросилась к Несупе, упала на колени и зарыдала у него на груди. Старик ничего не сказал, лишь погладил девушку по голове. Дети вскочили и тоже стали неловко гладить Агашу по плечам и спине.
  Варя опустила голову. Как горько. Слёзы катились по щекам и падали в траву.
  85
  - Дед, расскажи, как ты нас нашёл.
  - Так вы лучше меня эту историю знаете.
  - Неа, уже забыли чуть-чуть, - хитрила Аньша.
  Захарка молчал, но с сестрой был полностью согласен. Смотрел на деда, и во взгляде легко читалось ожидание.
  - Ну полезли на печку, раз уже все дела поделали. Там и расскажу.
  Легли, как ложились все годы, с самого раннего детства. Дед посередине, Аньша по правую руку, где стена глухая, Захарка по левую, где между трубой и стеной было небольшое открытое пространство.
  Раньше дети любили отсюда наблюдать. Чаще за дедом. Реже за людьми, которых дед с большой неохотой запускал в хату, если не было другого выхода. В таких случаях Аня и Захарка должны были затаиться, как мыши, чтобы их не заметили. Но чуть-чуть поднять головки и осторожно посмотреть было можно. На печи темно, снизу их не видать, если не высовываться, - дети проверяли.
  Теперь уже большие. Всё чаще остаются одни в зимовье, всё реже залезают втроём на печь. Зимовье далеко отсюда, вёрст семь по едва заметным тропкам надо идти. Туда люди не ходят. Там лес совсем глухой. Зимовье дед построил, чтобы было куда спрятаться на первое время, если мать узнает про них и захочет забрать.
  Но теперь она не сможет забрать, даже если захочет, потому что они выросли. Не пойдут. Но всё равно лучше, если она не узнает.
  - Ну, значит, возвращаюсь я с охоты... - начал Несупа.
  - На глухаря ходил, - подсказывает Аня.
  - Да... А дело было зимой. Мороз, не скажу, чтобы крепкий, но подмораживал.
  - Темнеть стало, - вновь подсказала деду Аня.
  - Я потому и поспешал. Вдруг Дымок заскулил, шерсть дыбом, заметил кого-то. Я уж думал, волки. Ан нет. Лежит что-то в снегу. Тряпка, не тряпка, подхожу ближе, а это...
  - Дети. Мы с Захаркой .
  - Да, махонькие, видать только родились. Укутанные хорошо. В беличьи шубки. А следы вокруг свежие. Да и не пролежали бы дети на морозе долго. Я вас к себе за пазуху положил, прямо под рубаху к животу, а сам с Дымком по следу. Нагнали бабу быстро. Незнакомая. Теперь-то я её знаю. А тогда в лоб приставил ружьё, мол, признавайся, подлая тварь, для чего ты младенцев по лесу раскидываешь. Ну, она перепугалась, всё как на духу и рассказала. Что помещица Гружева детей народила и наказала выкинуть их, как щенков. Вот она наказ и выполнила.
  - Отпустил ты её.
  - Отпустил. А на что она нам сдалася? Нехай чешет своей дорогой. Сам в избу. Печку бегом растопил, а вас всё за пазухой держу. Вы и не пищали даже. Уже потом, когда в хате потеплело, вытащил. Ты, Аня, крепенькая была. А Захарка слабый-слабый. Не знаю, как и выжил...
  - А тут другая беда...
  - А тут другая беда, - послушно повторил Несупа за Аней. - Чем вас кормить - не знаю. Младенцев полагается молоком кормить. А у меня мясо было, крупа была, хлеб был, даже рыба вяленая была, а вот молоко не водилось. Это на следующий день я вас оставил на печке, а сам бегом в деревню козу покупать. Денег немного, да шкуру медвежью хорошую добавил, ещё что-то, теперь не помню. Привёл Белку безрогую. А в тот вечер не было ни козы, ни капли молока. А вы слабые, особенно Захар. Кормить сразу надо было, а то, пока молоко нашёл бы, помёрли...
  Дед надолго замолчал, заново переживая давнюю тревогу.
  - А тут бабка Нылка, - на этот раз Захарка подсказал.
  - Да, - дед и теперь обрадовался давнишнему избавлению. - Пришла за травкой от кашля, Нылкин дед крепко тогда заболел. И эта Нылка молока целую бутыль принесла. Вот и думай! Словно кто её направил. Ну, я молоко взял, травы ей насыпал вволю, а сам на порог не пустил. Боялся, что вы заплачете, а она раструбит на всю округу. Но Нылка ничего, ждала на дворе, поклонилась, спасибо сказал. Я ей тоже сказал.
  - Спасибо?
  - Да. За молоко. Выручила она нас... Захарка долго болел. Уже не чаял его выходить. А положу вас рядом, он уцепится за твой палец, Аньша, и лежите вместе. Ты ему силу давала.
  - Правда? - радовалась Аня. Этот момент в рассказе для неё был самым волнующим и радостным.
  - Правда. Не дала ему пропасть.
  - Потом уже он много раз мне не давал пропасть, - Аня любила справедливость.
  - Да... Только к весне Захарка стал укрепляться. А с наступлением лета я понял - будет жить.
  86
  - Эй, малец! Поди сюда.
  Ванятка оглянулся. Бричка, до этого мирно пылившая мимо по дороге, остановилась.
  "Эти!", - узнал он помещиков, после встречи с которыми Матвеюшка пришёл в себя.
  - Ты куда бежишь? В Дубравное? Садись, подвезём.
  Ванятка остановился в раздумье. С чего это баре будут его подвозить?
  - Садись, не бойся, спросить что-то надо.
  Толстый Овчаков улыбнулся мясистым ртом. Худой длинный тоже приветливо растянул тонкие губы.
  Ванятка полез в бричку.
  - Садись вот тут, на верхнюю ступеньку. Да не бойся, не замараешь мне штаны. Ничего.
  Поехали. Ванятка сидел, свесив ноги, готовый в любую минуту соскочить и дать стрекача. В своей ловкости он был уверен. А сел не для того, чтобы прокатиться - больно надо, и не для того, чтобы отвечать на вопросы Овчакова, а чтобы самому разведать, что это за люди такие.
  - Ты откуда бежишь? - снова толстый.
  - С покосного луга. Батька домой послал за косовищем.
  - Сломал что ли свой?
  - Ну да. Треснуло.
  - Ну это хорошее дело - отцу помочь. Звать-то тебя как?
  Ванятка назвался.
  - А всех ли ты в своей деревне знаешь?
  - Ну-у... Может, и не всех. Маленькие, которые родятся, тех не знаю.
  - Ну, маленьких можно и не знать. Они пока ничем не заслужили, чтобы про них молва ходила. А вот постарше которые, тех полагается знать. Верно?
  - Верно, - не совсем уверенно подтвердил Ванятка.
  - Много ли парней, лет восемнадцати-девятнадцати, в деревне?
  "Матвей!" - Ванятка постарался не дрогнуть и не измениться в лице.
  - Много или не много, а человек, может, двадцать наберётся.
  - Вот ты мне называй, а я считать буду.
  Это уже Ванятке совсем не понравилось. Но он всё же начал:
  - Петька Косой, Васька Кочерыжка...
  - Постой, постой. Это кто такой Петька Косой?
  - Ну, в крайней хате живёт. От леса. - Ванятка посмотрел на Овчакова. Тот внимательно слушал. Пришлось продолжать. - Женился он ещё недавно на Дуське. Которая толстая. А работает на скотном дворе. Или куда ещё пошлют.
  - А отчего же он Косой?
  - Не знаю. Глаза, вроде, целы.
  - А хата его богатая?
  - Да нет, набекрень стоит.
  - А сам-то Петька весёлый парень будет? Может, хвастался чем?
  - Петька? Хвастался, что Дуська вкусно пироги печёт. Я слышал. С грибами. А сам он не шибко весёлый.
  - Ага. Ладно. Кто там дальше? Васька какой-то...
  - Кочерыжка...
  Краем глаза Ванятка заметил, как лошадки, повинуясь управлению длинного, замедлили ход. И пока ехали до Дубравного, Ванятка успел рассказать почти про всех парней.
  - Ну, Андрей ещё.
  - Какой Андрей?
  - Что конюхом служит у барыни. Мать его - тётка Акулина.
  - А знаем его. А ещё кто?
  - Больше, вроде, нету. Есть, которые старше. Мужики уже. Про них говорить?
  - Нет. А, может, ты про кого забыл?
  Ванятка прищурил глаза, демонстрируя мысленный поиск подходящих по возрасту парней.
  - Не, больше нету.
  - Ну ладно.
  Ванятка затих. Прислушался.
  - Что-то не похоже ни на кого.
  - Пропало пропадом наше счастье. Мимо пальцев просыпалось. А всё ты, дурак, "спрячем до времени, узнают, поймают". Вот и спрятали.
  - Да как же, Вась? Прошка раненый на руках умирал, до того разве было, а ты...
  - Не зови меня Васька. Сколько раз говорить. Ладно. Теперь надо жениться. Глафирины деньги, считай - Прошкины деньги, должны к нам вернуться. Брат жизни не пожалел, а всё Глафире досталось. Несправедливо...
  - Тихо... - по образовавшейся напряжённой паузе Ванятка понял, что обратили внимание на него. Так и есть:
  - А ну, малый, пешочком пробегись. А то, небось, растрясся весь на телеге. Брысь давай.
  Ванятка ловко спрыгнул.
  И не поблагодарив, молча дождался пока бричка проедет дале. Потом и сам следом побежал.
  87
  Соня сидела на скамейке, которую по её же просьбе поставили в конце аллеи парка, и печально смотрела на мирно текущую в зелёную даль реку.
  Здесь, на вольном пространстве, где свободой дышало и небо, и земля, она остро ощущала свою несвободу. Но куда бы ни шла, легче не становилось. От себя никуда не деться. Так люди говорят. И свой душевный ад приходилось носить всюду.
  Как быстро жизнь закрутила её и загнала в какую-то ловушку. И выход теперь один - под венец.
  Об этом мечтала давно. И жених ей представлялся чем-то похожим на Дмитрия Сергеевича. Сбылась мечта. Почти сбылась. Осталось совсем немного.
  Почему же с приближением этого события всё холодеет, и в душу змеёй заползает тоска?
  Простят ли её родители? Она надеялась на это. Увидят, что она счастлива, и сменят гнев на милость.
  Но вот станет ли она счастливой?
  Как-то недавно ей показалось, что под улыбкой Дмитрия, под его красивым лицом, проступает что-то другое. Неприятное.
  Соня в тот миг испуганно подумала, что, может, это первые признаки старения. Но, чтобы это не было, теперь она не могла забыть то, проступающее, отвратительное. И красивая внешность её жениха стала казалась маской, которая вот-вот спадёт.
  А то, что скрывала его сущность, тёмными сомнениями подступало в её сознание, но она испуганно гнала их. Потому что поздно. Поздно разбираться в его характере, поздно менять решение. Она как-то внезапно и быстро опоздала. И теперь её судьбу несёт стремительный поток. Куда? Замуж? Или в омут? Или это одно и то же?
  - Давайте повременим. Ещё немного, - умоляла она его вчера.
  - Жестоко так играть человеческим сердцем. Всё уже готово, и назад пути нет.
  - Но мне страшно.
  - Вам нечего бояться.
  - Но маменька... - Соня пыталась вызвать жалость. Если не к себе, её, подразумевалось, незачем жалеть, то к кому-нибудь другому.
  - Скажите правду. Вы меня разлюбили. И теперь безжалостно бьёте в моё страдающее сердце.
  - Ах, нет!
  - Ну что же. Пусть я паду ещё одной жертвой неразделённой любви. Сколько уже было до меня! И сколько будет после. А вам я пожелаю всего доброго. Живите, будьте счастливы. И как можно раньше забудьте человека, которого вы погубили.
  - Дмитрий Сергеевич, вы не поняли. Я не передумала. Я согласна. Просто... мне страшно.
  - Ну что вы, душа моя. Вам нечего бояться. А, впрочем, такого рода страх естественен для девушек. Не бойтесь. Увидите, как будет весело. Мы с вами помчимся в счастливое будущее. Вместе. Рука об руку. И преодолеем все трудности и преграды. Нет причин для страха, поверьте мне.
  Но Соня никак не могла поверить. Но и от слова своего отступиться уже не могла.
  88
  Ванятка побежал прямиком к барской усадьбе. Хотелось поскорее рассказать сестре об услышанном. А то неизвестно, когда следующий раз увидит Ерину. Может, только после сенокоса. А на языке нетерпеливо вертелись новости.
  Час был неурочный, пришлось выглядывать сестру на хозяйском дворе. Сидя на корточках у стены какого-то сарая, он ждал, настороженно посматривая по сторонам и готовый в любой момент рвануть за угол сарая, если в поле зрения появится управляющий. Но Лютого не было видно.
  Вскоре и барыня куда-то уехала с помещиками. Ванятка обрадовался такому своему везению - значит, сестра теперь свободна.
  Между тем, Лютый его заметил. Заиграл гневно желваками.
  Снова этот паршивец подпирает сарай. Волна раздражения привычно прокатилась по телу и сжала кулаки. Подойти бы сейчас к нахалюге и размазать об стенку, чтобы знал, как ошиваться там, где не положено. Но нет. Усилием воли он остался на месте. В это раз будет умнее. Надо посмотреть, что этому змеёнышу здесь нужно.
  Немного погодя Ерина прошла мимо, едва заметно кивнула головой пацану и скрылась в людской.
  Змеёныш тут же шмыгнул в овин.
  Это уже стало совсем интересно. Что он там забыл? Но Лютый опять не стал спешить.
  Вскоре в овин пошла и Ерина.
  А вот теперь пора.
  
  
  Андрей лишь в последнее мгновение заметил Лютого. В том, что он пошёл в сарай, не было ничего необычного. На то он и управляющий, чтобы везде совать свой нос. Но Андрей на всякий случай решил перестраховаться, пошёл следом.
  Глаза его долго привыкали к темноте. Он смотрел вокруг и не видел Лютого. А потом страшная догадка осенила. Раз управляющего не видно в длинном, но пустом сарае, значит он в том закутке, который скрывал Еринин тайный выход.
  Бесшумными шагами он почти побежал туда.
  Лютый. Прижался к стенке ухом, слушает. Неужто там Ерина с братом? Сердце Андрея дрогнуло от страха.
  - Митрий Степаныч, - завопил Андрей изо всей моченьки, стараясь свой вопль сделать максимально естественным.
  Лютый от неожиданности почти подпрыгнул.
  - А я вас везде ищу!
  Управляющий в бешенстве подошёл к парню. Андрей видел, как он едва сдерживается, чтобы не звездануть его кулаком в ухо.
  - Что надо? - сдержался всё-таки.
  - Дак, говорю, распрягать мне Чалого, или ещё куда поедем?
  - Ты что, дурак? День на дворе. Какой распрягать?
  - А-а, ну тогда понял.
  Повернулся. Пошёл.
  Управляющий стал ладонями толкать доски в стене. Так и есть, одна поддалась. Он выглянул из образовавшейся дыры, но с той стороны уже никого не было.
  Посмотрел тяжёлым взглядом в сторону двери, из которой только что вышел конюх:
  - Да не такой уж ты дурак... Это похоже вы меня за дурака держите...
  89
  - Я дам вам адрес больницы. Ложится туда необязательно. Если достаточно заплатить, врач сам будет приходить. Вы сможете жить в нашей московской квартире.
  Владимир Осипович наконец перестал кричать и топать ногами. Сидел, насупившись, хмуро слушал.
  - В этой больнице вам не нужно называть себя. Я приходила туда в маске.
  Ольга старалась не проявлять гнев. Страшно вспомнить свой поход в эту больницу. Свой позор.
  Но Владимир Осипович всё ещё не мог решиться.
  - Потом... Осенью. У меня сейчас много дел.
  - Знаю, что у вас много дел, но все их нужно отложить. Глафира Никитична...
  - Только вот тётушку не надо поминать. Она тут совсем ни при чём.
  - Конечно! Она не должна ничего узнать. Скажем, что вы поехали... Что мы ей скажем?
  - Откуда мне знать? Сами придумывайте.
  - Хорошо, я придумаю, а пока прикажу собирать ваши вещи.
  - Сейчас?
  - Думаю, завтра. Что скажете?
  - Послезавтра.
  - Это вы правильно решили. Не надо надолго затягивать. Чем раньше начнётся лечение, тем быстрее наступит выздоровление.
  Ольга вышла из душной, как ей казалось, комнаты. Скорее в сад. Пока её удар не хватил. Там, на свежем воздухе, она успокоится и сможет действовать далее. Она молодец! Сделала самое трудное - сдвинула с насиженного тёплого местечка своего муженька.
  А чтобы он её не обманул и действительно пошёл в больницу, она неустанно, во всех подробностях описывала все ужасы прилипчатой болезни. И Владимир Осипович ей верил, потому что не такой он слабоумный, как ей иногда казалось.
  Ступая по парковым дорожкам, Ольга замедляла шаги, иногда совсем останавливалась, задумчиво разглядывая цветы и листья.
  Лето стремительно проносилось. Вот уже и вторая половина. И под ноги нередко летел с дерева жёлтый лист, как грустное напоминание о том, что всё заканчивается.
  В конце аллеи заметила сестру. Обрадовалась. Совсем её забросила. А Сонечка последнее время всё больше грустит. Скучно ей без подружки.
  - Что скажешь, дорогая? - Ольга с улыбкой кивнула на родные просторы.
  - Изменились, - Соня улыбнулась в ответ. - Когда мы с маменькой здесь гуляли, всё только начинало зеленеть. Но всё равно, вид прекрасен.
  - Это ты ещё осень нашу не видела. Вот уж чудо оранжевое.
  "Осень... Где я буду осенью?", - Соня опустила взгляд, не желая показывать сестре свою боль.
  Но Ольга поняла по-своему. Она села рядом, взяла Соню за руку:
  - Не грусти. У тебя вся жизнь впереди. И я тебе раскрою маленький секрет женского счастья, о котором раньше не знала. Главное, по жизни идти рядом с добрым, умным, порядочным человеком. Мужем.
  Ольга не стала уточнять, что секрет этот она знает немного не с той стороны. Она поняла, что причиной женского несчастья - глупый, порочный спутник, от которого невозможно уйти, потому что он - муж.
  Соня встрепенулась. Может, всё рассказать сестре? На мгновение она испытала невероятное облегчение. Сестра поможет её распутаться.
  Девушка уже повернулась, чтобы начать рассказ. Но...
  Какая у Ольги образовалась скорбная складочка в уголках губ. Когда она успела появиться? И в глазах уже нет того озорного огонька, какой Соня помнила с детства. Ольге тоже нелегко. И вряд ли этот её секрет женского счастья открылся ей вовремя. Наверное, она тоже опоздала.
  И потом, что Ольга сможет сделать? Это она дала слово, а теперь пути назад нет. И нечего эту тяжесть перекладывать на чужие плечи.
  Сонина, на несколько секунд поднятая головка, вновь опустилась.
  90
  Поздно вечером в избу Несупы постучали. Старик открыл дверь, посветил лучиной, разглядывая гостя. Разглядел. Опустил свет, распахнул дверь шире:
  - Заходи, Матвей, - повернулся в хату.
  Гость пошёл за ним.
  - Ну садись за стол. А то, может, что перекусил бы?
  - Не, не хочу.
  - Ты из деревни?
  - С покоса.
  - Ну, значит, перекусим. У меня каша осталась. Дети не доели, - Несупа кивнул в сторону печи. Там было тихо. Дети, видать, уснули.
  Матвей только сейчас их вспомнил. Маленькие тогда были, бегали по избе, смеялись. К нему подходили, рассматривали любопытными глазёнками. Девочка гладила по голове - жалела. Мальчик жался к стене - стеснялся. Или боялся.
  - Помню их... Детей.
  Несупа вытащил из печи котелок, поставил прямо на деревянный стол, не утруждая себя и стол скатертью, нарезал большими кусками хлеб, положил к котлу две ложки.
  - Что ещё помнишь? - продолжил Несупа разговор, усаживаясь напротив гостя.
  Матвей тихим голосом рассказал о преступлении, которое совершилось на его глазах.
  - Это ты меня тогда спас?
  - Когда в озере чуть не потонул?
  - Да.
  - Ты и вправду чуть не потонул. Не всегда люди выживают после такого. Я чуток знаю, что делать в таком случае. Но когда ты очухался, всё равно до конца не пришёл в себя. Я боялся, что таким на всю жизнь останешься. А вот, ошибся.
  - Тот, длинный, приказал мне всё забыть. Сказал, что иначе убьёт. Это последнее, что помню перед тем, как он толкнул меня в воду...
  - Ну вот. Получается, десять лет его приказ выполнял. Хватит уже. Давай, бери ложку.
  Несколько минут молча скребли в котелке. Старик изредка бросал быстрые внимательные взгляды на парня. Тот ничего не замечал. Мысли его витали в прошлом.
  "Ишь ты, не хочу! Вон как проголодался. На жаре, небось, намахался косой. Да ещё столько вёрст протопал после работы. Пущай ест на здоровье", - сам старик тоже старательно носил ложку от котелка ко рту. Только была она полупустой. Несупа недавно уже вечерял.
  - Хотя, не последнее, - продолжил Матвей. - Я ещё помню, как силы заканчивались. Одежда тянула на дно, а в нос и рот заливалась вода...
  Парень отложил ложку.
  - А потом... Получается целых десять лет, прошли как один день... Мало что было у меня за эти десять лет. Так, что-то смутное виделось. Помню Дуняшу...
  Несупа едва сдержал улыбку.
  - И тут недавно снова длинный. Тот разбойник... Что-то сказал... Но как будто я его появления все эти годы ждал... Чтобы он разрешил проснуться и заговорить... Это колдовство? Это он меня заколдовал?
  - Я в колдовстве не разбираюсь.
  Матвей удивлённо посмотрел на старика.
  - Я - лекарь. Такую силу мне дала природа. А что с тобой было - точно сказать не могу. Но вот что думаю... То, что ты тогда увидел - разбой над живым человеком, не каждый выдержит. Длинный сказал своё слово, а слово большую власть может иметь. Потом - страшный испуг... А тут ещё и вода. Вот всё вместе намешалось.
  Долго молчали, размышляли.
  Наконец Несупа вздохнул:
  - Ты радуйся, что проснулся. И начинай жить.
  - А что с этим делать? - Матвей полез за пазуху. Вытащил узелок, положил на стол.
  - Ну развязывай, - подбодрил Несупа, видя, что парень застыл в нерешительности.
  Развязал. В неярком свете лучин блеснули драгоценными камнями женские украшения.
  Посмотрели на них внимательным, но чуть отчуждённым взглядом.
  - Спрячь пока. Куда ты их ещё можешь деть?
  91
  - Отец! Отец! - в ужасе вопила Маняшина мать, - она же брюхатая!
  В её крике слышалась ликующая нотка. Словно, она в чём-то одержала победу над дочерью. Словно та нелюбовь, которой было переполнено её сердце, наконец нашла своё оправдание.
  Мал-мала затихла на печи, переводя перепуганные глазёнки с матери на вновь провинившуюся старшую сестру. Опять что-то натворила. Дня не проходит, чтобы не обрушивались на неё материнские упрёки.
  Отец поднял пьяную голову от груди:
  - Принесла, значит... Шлюха! Опозорила на всю деревню, давай дальше позорь.
  Но пьяные силы иссякли, и голова вновь упала на грудь.
  - Вон из хаты, - закричала мать. От отца нынче мало помощи. Опять самой придётся всё делать. - Вон, лахудра, чтоб мои глаза тебя не видели... Тут этих как бы прокормить, а ещё ты со своим...
  Мать привычно заплакала от жалости к себе.
  "Пора... Значит, теперь".
  Маняша уже несколько дней догадывалась, что ей надо уходить. Правда, всё надеялась на чудо. Но чуда не было.
  Не может она остаться в доме, где столько невинных глаз. Не может и их подвергнуть опасности. Кто знает, как перекидывается дурная болезнь...
  Девушка подошла к сундуку, открыла его.
  Нютка бросилась с воплем, догадалась, что ещё немного - и не будет в её жизни старшей сестры.
  Но Маняша уже несколько дней гонит Нютку от себя, не даёт прикоснуться - боится заразить. Вот и сейчас так же:
  - Уйди, Нюта, не мешай мне. И не плачь. Ничего плохого со мной не случится. Пойду на заработки, принесу всем вкусных конфет. Помнишь, я такие приносила? А теперь вкуснее будут.
  Но Нютка плакала:
  - Не нужны нам конфе-еты! Не ходи никуда! Матушка, пусть Маняша не уходит!
  - Пусть уматывает туда, где заполучила своего...
  Маняша удивлялась, как её сердце выдерживало, позволяло произносить прощальные слова спокойным тоном и не разрывалось.
  Долго стояла над раскрытым сундуком, не понимая, что ей надо. Наконец сообразила. Вытянула свою лучшую белую рубаху. На свадьбу готовила.
  Мать увидела, вильнула глазами, закричала на мал-малу:
  - А вы чего ревёте? Цыцьте!
  Маняша вышла за дверь...
  92
  От церкви госпожа Гружева решила пройтись пешком - её усадьба была недалеко. Последнее время Глафира Никитична располнела, доктор посоветовал чаще выполнять такие вот прогулки. Варя, естественно, должна была её сопровождать.
  Шли не торопясь. Помещица грузно налегала на Варину руку, переваливаясь на каждом шаге и тяжело дышала.
  - Доброе утро, Глафира Никитична!
  Госпожа Горобец со старшей дочерью. Гружева остановилась, обрадовавшись неожиданной передышке.
  - А я вас в церкви увидела, хотела подойти, но народу сегодня много, не протолкнуться. Как ваше здоровье?
  - Крикни Андрея - дальше поедем, - приказала Гружева своей крестнице и с приветливым выражением на лице повернулась к собеседнице.
  Варя поздоровалась с Горобцами, получила новую порцию унижений, когда в ответ на приветствие блеснули высокомерием и насмешкой глаза, пошла к Андрею, который двигался чуть позади.
  - Барыня! - навстречу дёрнулся незнакомый мальчуган.
  Варя не успела вынуть из кармана грошик, думая, что обратились за милостыней. Но мальчуган сам что-то сунул в её руки.
  - Вам письмо от Николая Кузьмича.
  Мальчик быстро пошёл прочь. Варя в первую минуту растерялась. Никогда ещё не получала писем таким способом. Оглянулась на благодетельницу и её собеседниц.
  Глафира Никитична что-то оживлённо и громко рассказывала старшей Горобец. Они не обратили никакого внимания на неё. А вот Маша встретила её перепуганный взгляд едва уловимой презрительной улыбкой и отвернулась. Она заметила.
  Ну что же. Варя сунула письмо в тот самый карман к грошикам и пошла за Андреем.
  Потянулся длинный бесконечный день. В своей комнате девушка оказалась не скоро. Глафира Никитична долго не отпускала Варю.
  По возвращении в усадьбу старая помещица легла на диван, и Варя читала ей вслух вторую часть "Юности честное зерцало...". Правда, госпожа Гружева захрапела на третьей странице, но чтение от такого пустяка не должно было прерваться.
  После сна помещица долго вкушала чаю. И за отсутствием гостей, Варя оказалась единственной слушательницей всего того, что приходило на ум Глафире Никитичне в этот праздный день по случаю воскресенья.
  И только когда солнце стало клониться к закату, госпожа Гружева велела звать горничную и отослала Варю.
  Как только девушка вошла в комнату и захлопнула за собой дверь, тут же полезла дрожащей от нетерпения рукой в карман. Всё это время она думала о письме, но о чём его содержание, не могла предположить. И вот сейчас она узнает:
  "Варвара Сергеевна, прошу прощения за дерзость, с которой я решился послать Вам эту записку, но, возможно, Вам будет важно узнать следующее: сегодня я получил письмо от приятеля, о котором упоминал. Он уверяет, что господин Ливасов в настоящее время женат. Мой приятель лично знаком с его женой, некой Анной Ливасовой. Спешу сообщить Вам такие новости, желал бы знать, чем ещё могу помочь.
  Н.К.Думинский"
  - Женат? - такого Варя никак не ожидала. Она вновь перечитала письмо.
  Женат. А что же в таком случае Ливасову нужно от Сони?
  Варя с ужасом вспомнила все их свидания. С женатым человеком!
  И Соня собирается с ним бежать, чтобы тайно обвенчаться? Многоженец!
  Когда? Она сказала, что через несколько дней.
  Варя заметалась по комнате, не зная, что ей делать.
  Бежать к Соне! Прямо сейчас! Может, она ещё успеет спасти подругу.
  93
  До ворот усадьбы Варя дошла неторопливым шагом, боясь оглянуться, чтобы не привлечь лишнее внимание.
  "Мало ли куда я направилась, - подбадривала она себя, спеша выйти из деревни. - Может... может, колокольчиков нарвать".
  Каждую секунду она ожидала оклика. Но теперь девушку не так просто свернуть с намеченного пути. Подруга не просто оказалась в беде. Сейчас ситуация такая, что Соня может погибнуть. Поэтому Варя была готова к конфликту и открытому неповиновению.
  Но, к счастью, никто, кажется, не заметил. Вот и околица. Варя оглянулась - сзади никого. Девушка быстрым шагом пошла вперёд.
  Вскоре ей придётся принять решение, по какой дороге двигаться дальше. Есть более прямой путь через лес. Верст пять будет до усадьбы Ночаевых. Но солнце садится, а блудить в темноте страшно.
  Есть путь более длинный, вёрст девять, вокруг леса, и где-то в середине пути придётся пройти недалеко от деревни Горобцов. Поколебавшись, Варя свернула туда.
  Дорога была удобной, сухой и утрамбованной многочисленными повозками. Варя шла скорым шагом. Прямо перед глазами розовел закат. Девушка с тревогой посматривала на небо. Солнце ещё высоко, и это хорошо. Но и дорога не коротка.
  Успеет ли она предупредить? Если бы Соня уже совершила свой безумный побег, то вся округа шумела бы и обсуждала. И, каким бы изгоем Варя ни была, до неё молва всё равно донесла бы новости. Но пока ничего не слышно. Значит, надежда ещё есть. Надо торопиться.
  Бедная Соня. Как оказывается легко погибнуть девушке. Но кто мог предположить, что Ливасов окажется негодяем.
  Чего он добивается? Варя вспоминала немногочисленные скандальные истории, связанные с незаконной женитьбой. Что ими движет? Жадность и страсть.
  Ох, Соня! Какая же беда нависла над твоей головой.
  Варя побежала. Пока силы есть, надо спешить.
  Как быстро солнце опускается. Вот его краешек уже коснулся горизонта. Но и середина пути близка.
  Слева показалось деревня Горобцов, Варя замедлила шаги.
  Две девушки гуляют неподалёку. Остановились, смотрят на неё. Только этого не хватало. Варя узнала Машу и её младшую сестру. О! Что они подумают! Но, может, они не узнают её? Варя отвернулась. Мало ли кто бродит по пустынным дорогам.
  Но Маша и Таня узнали.
  - Теперь ты убедилась, что Анне Кухатовой я не соврала?
  - Но ты тогда не могла знать!
  - Это тебе кажется, что я не могла. На самом деле у меня очень развиты чутьё и проницательность. Это, наверное, от той нашей прапрабабки, которая слыла ведьмой.
  На мгновение Танины глаза расширились от ужаса и невольного восхищения. Но тут же эти чувства сменились досадой:
  - Опять врёшь!
  - Вот и не вру. Откуда эта бедная родственница могла заиметь такое роскошное платье? Госпожа Гружева одарила? Не смеши меня. Я сама слышала, как она упрекала эту Варвару в неподходящем её положению виде. Больше родственников, насколько нам всем известно, у неё нет. Доходов тоже. Значит, покровитель. Причём, тайный. А сегодня я своими глазами видела, как ей передали письмо. Под самым носом Глафиры Никитичны. И наивная старушка ничего не заметила. А теперь посмотри, не прошло и нескольких часов, как эта особа торопится на свидание. Фи-и!
  Таня задумчиво проводила взглядом удаляющуюся фигуру. Действительно, странно всё это...
  ...Вот от солнышка остался лишь крошечный кусочек. Варя немигающим взглядом смотрела, пока и он не скрылся. У девушки заслезились глаза. Она устала. Но и большая часть пути позади.
  Когда Варя подошла к запертым воротам усадьбы Ночаевых, была уже ночь. Луна заливала окрестности голубоватым светом. Девушка робко постучала, не совсем понимая, как действовать далее. Дома ли Соня?
  - Хтой-та тама стучит? - послышался голос садовника.
  - Дед Митяй, - обрадовалась Варя. - Не шуми, это Варя. Варвара Сергеевна Палетова.
  - Варвара Сергеевна?
  - Открой калитку.
  Вскоре сбоку от ворот заскрипела небольшая калитка. Садовник вышел навстречу Варе.
  - Дед Митяй, София Павловна дома?
  - Былась с вечера дома.
  У Вари словно гора с плеч свалилась.
  - Дед Митяй, мне её обязательно надо сейчас увидеть, но только, чтобы в доме никто об этом не узнал...
  - Да как же?.. Либо горничной сказать, чтоб передала?
  - Скажи. Я здесь подожду. Только тихо.
  - Ладно, Варвара Сергеевна, - озадаченный садовник пошёл к дому, задумчиво почёсывая лохматую голову. Варя приготовилась ждать, села на лавку у ворот.
  Вскоре вернулся садовник. Сообщил, что свою часть задания выполнил исправно, передал, как и было велено, мол, некий человек секретно ждёт у ворот. Варя кивнула.
  - Спасибо, дед Митяй. Иди отдыхай. Я здесь посижу, подожду.
  Дед ушёл.
  Ждать пришлось долго. Варя этому немало удивилась. Но вот, наконец, на дорожке послышались лёгкие шаги. Варя встала, пошла навстречу, потом не выдержала, бросилась на шею, смеясь и плача.
  - Ох, Соня, как же я боялась тебя не застать!
  - Варя? - Соня чуть отстранилась от подруги, не веря своим глазам. Она явно ожидала кого-то другого. И Варя только теперь обратила внимание на её дорожную одежду и объёмную сумку в руках.
  - Ты собралась... к господину Ливасову?
  - Но где он? Он с тобой?
  - Нет, я одна. Больше здесь никого нет.
  Соня без сил опустилась на лавку.
  - Я думала уже...
  - Ты сегодня собралась бежать?
  - Да, мы договорились на сегодня. Только гораздо позже. Я подумала, что Дмитрий Сергеевич не дождался условленного часа.
  Варя молча смотрела на подругу, не решаясь обрушить на её голову страшную новость.
  - Но как ты здесь оказалась? Варя, я ничего не понимаю.
  - Соня, я пришла сегодня потому... я надеялась, что ты ещё не с господином Ливасовым.
  - Нет... Я ещё не с господином Ливасовым... Мы отложили наш побег. Владимир Осипович собрался в Москву по делам. И мы решили дождаться, когда он уедет. Так будет меньше проблем. Вчера Владимир Осипович уехал... Варя, я сегодня ночью тайно обвенчаюсь.
  В голосе Сони не было радости.
  - Нельзя тебе венчаться...
  - Почему?
  - Он уже... женат...
  Когда несколько минут спустя Варя возвращалась в бричке домой, она вновь и вновь вспоминала этот разговор с подругой. Вспоминала с удовольствием, улыбаясь и даже тихонько прыская со смеха, боясь напугать таким неуместным весельем младшего сына деда Митяя, который правил лошадьми.
  Варя тогда ожидала какой угодно реакции, но не той, какая последовала.
  Соня встала:
  - Женат? Ливасов женат?
  Она схватила Варю за плечи и стала трясти:
  - Скажи, что это не шутка. Варя, умоляю, это же не шутка?
  Варя не видела, но понимала, что Соня плачет... от радости.
  - Соня, это не шутка. Я захватила с собой письмо. Но как его прочитать?
  - Скажи на словах.
  Варя рассказала и о ночи на Купалу, когда просила Николая Кузьмича узнать что-либо о Ливасове, и о содержании его письма.
  Соня уже рыдала. И сквозь бурю её эмоций Варя с трудом разобрала слова:
  - Ты меня спасла.
  Потом, когда Соня немного успокоилась, девушки раздобыли свечи и читали драгоценное письмо вновь и вновь. И Соня рассказала, как все последние дни тяготило её данное слово, рассказала про маску, которую она неизбежно видела, понимая, что под внешним лоском прячется неприятный человек, которого она меньше всего хотела бы видеть своим мужем. Но слово... Его она не могла нарушить. И вот спасение.
  Соня смеялась и обнимала подругу...
  Поздно ночью на встречу к Ливасову вышла совсем другая Соня. Жестом остановив бросившегося ей навстречу молодого человека, она ледяным тоном произнесла:
  - К сожалению, Ваша законная супруга Анна воспрепятствовала нашему браку.
  Соне хотелось ударить Ливасова. Она сдержалась. Но видела, что от её слов он дёрнулся, как от пощёчины.
  В это время за спиной девушки показался старый садовник со своим старшим сыном, детиной, хоть куда - косая сажень в плечах. Они словно невзначай поиграли в руках вилами. И острые зубцы блеснули в лунном свете.
  Если Дмитрий Сергеевич и хотел возразить Софии, то сдержался. Не к чему разводить церемонии при посторонних.
  94
  - Ну! Чего молчишь? Или ослепла и не видишь, что твои карты показывают?
  - Барыня, вижу свадьбу.
  - И чью же свадьбу разглядела?
  - Барыня, не гневайтесь, но как будто вашу.
  - Ишь... ты. Опять брешешь, небось?
  - Сейчас... Дозвольте ещё раскинуть.
  Глафира Никитична на это промолчала, внимательно наблюдая за Ериной и её колодой.
  - Свадьба, - уверенно подтвердила девушка.
  - И где ты эту свадьбу видишь? Вот шестёрка крестовая - дорога.
  - Да, дорога. А теперь посмотрите на остальные карты. Тут и переговоры о личных интересах, и сердечная привязанность, и хлопоты, и прибыль, и всё это рядом с неженатым королём. - Ерина поочерёдно указывала пальцем в нужные карты. - И сердце успокоится... вот - семейный очаг. Шестёрка эта крестовая - и есть дорога. Дорога под венец! - торжественно закончила Ерина.
  - Да?.. А король? С каким же это я королём под венец пойду? - спросила насмешливо помещица.
  - Тут не совсем ясно, - Ерина деловито собрала карты и вновь их разложила.
  - Так бы сразу и сказала, что дура.
  - Король - ваш старый знакомый. Но вы долго не виделись. Как будто его не было здесь. Вот только недавно появился. И сразу приятные хлопоты.
  Глафира Никитична задумалась. Кто его знает?
  Ерина не торопясь продолжила перебирать карты.
  - Вот - признание в любви, - прервала девушка размышления помещицы и ткнула пальцем в очередную карту.
  Глафира Никитична недоверчиво похлопала глазами на новое доказательство.
  Внезапно Ерина замерла, наклонилась над столом, стала торопливо вытягивать одну за другой карты из колоды.
  - Что? - забеспокоилась Глафира Никитична.
  - Да... нет. Ничего...
  - Говори!
  - Да непонятно что-то...
  - Да говори, дура, я что клещами должна из тебя слова вытаскивать?
  - Должок ваш старый помешать может.
  - Как же он помешает?
  - Не знаю. Только, получается, заграждает он ваше семейное счастье.
  - Иди прочь. Плетёшь сегодня несусветное.
  Ерина поспешно собрала свои вещи и вышла. В полутёмном коридоре остановилась. Никого нет. Без сил прислонилась к стене, закрыла глаза.
  Куда катится её жизнь? Куда она её катит? Эти игры в гадания и предсказания добром не кончатся.
  - Ерина! - раздался громкий шёпот.
  Девушка открыла глаза. Марфушка.
  - Что? Опять?
  - Ериночка, милая, ну дай.
  - Марфуша, ты сколько добавляешь?
  - Три капли, как ты мне и наказывала.
  - А что же тогда так быстро закончились?
  - Разлила ненароком.
  - Больше трёх капель давать нельзя, - в который раз напомнила Ерина. - Она может и не проснуться!
  - Ерина, ну что ты говоришь. Только три.
  Широкое лицо Марфушки едва виднелось в тусклом свете одинокой лучины. Ерина пытливо вгляделась в глаза девушки. Наивные, честные. Похоже, что и впрямь разлила. Но нужно быть осторожней. Девка может и не понимать всю серьёзность этих капель.
  - Я тебе буду давать только на один раз. Разольёшь - пеняй на себя, другую порцию получишь лишь следующим вечером.
  - Ериночка, я буду осторожней. Оно тот раз рука дрогнула. И мимо ливанула. Тут пальцы трясутся - целый день пряду, ажно руки немеют.
  - Ладно, приходи чуть погодя.
  Марфушка только лишь не подпрыгнула от радости. Даже хотела броситься на шею своей спасительнице, но сдержалась. Ерине может и не понравиться.
  Но как тут не радоваться, когда уже несколько дней она высыпается. Просто высыпается!
  Днём можно работать. Тяжело и беспрерывно. Молодость и здоровье ещё позволяют. Но если ночью не спишь, жизнь становится невыносимой. Ох, как Марфушка это знает!
  Теперь спит. Главное улучить момент и влить три капли чудесного средства в стакан вина, которое барыня на ночь обязательно выпивала. Так ей посоветовал доктор.
  А потом барыня укладывалась, и Марфушка начинала чесать пятки. Но уже не долго. Через несколько минут раздавался громкий и раскатистый храп. Всё! Марфушка сворачивалась тут же на полу калачиком и, помянув Ерину добрым словом, крепко засыпала. До утра! Какое счастье!
  95
  Стёпка с Лушей за весь день так и не решились обратиться к кому-нибудь ещё за помощью. Крикливая дама показала, насколько хрупка их свобода.
  А ещё раздражало собственное невежество. Из-за того, что они понятия не имели куда двигаться дальше, они потеряли уже целый день.
  Ближе к вечеру бесцельно слоняясь по городу, они набрели на красивую улицу, расположенную прямо на берегу широкой реки, в которую впадала их Руса. Здесь стояли лавочки, и гуляли нарядные господа.
  Здесь ребята почувствовали себя лишними и чужими. В Стёпкиных драных одеждах, они были как две лохматые вороны среди бисерных курочек, поэтому постарались поскорее свернуть на улицы попроще. И уже свернули, но успели заметить на крайней лавке газету.
  Что такое газета, они знали. И даже читали. Варвара Сергеевна и София Павловна иногда приносили их.
  Правда, читать газеты было сложно и даже неинтересно, если бы не странички в приложении. Особенно нравилось "Детское чтение для сердца и разума". Вот такие странички читались с удовольствием.
  - Стёп, газета. Смотри, её, наверное, уже прочитали, и она не нужна.
  - Ты думаешь, мы сможем из газеты что-нибудь узнать?
  - Можно попробовать. В газетах всегда пишут что-нибудь умное.
  Стали издали наблюдать.
  Красивые дамы прохаживались, останавливались у ограждения, с которого начинался крутой спуск к реке, дети бегали взад-вперёд, господа разговаривали друг с другом. Газетой никто не интересовался.
  Наконец Стёпка принял решение:
  - Ты отойди подальше. Я попробую её взять.
  Луша отошла. Стёпка, не торопясь подошёл к лавке, взял газету и спокойно пошёл назад. Никто не мог знать, как колотились сердца у детей. И, к счастью, никто не заметил пропажу.
  - Побежали в сад.
  Как-то само собой получилось, что у ребят в этом чужом городе оказалось своё место. Тот самый заброшенный сад в тихом проулке, в который они случайно попали ещё с утра, когда убегали от криков дамы. И на протяжении всего дня они туда не раз возвращались, чтобы перевести дыхание и набраться сил.
  Теперь они бежали в сад, чтобы прочитать газету.
  Нырнули в знакомую дыру в заборе, по тропинке, которую сами же протоптали, добрались до густых кустов смородины, тут и уселись на траву.
  - "Московские ведомости", - прочитал с трудом Стёпка. - Читай ты, у тебя лучше получается.
  Луша пролистала страницы, пытаясь определиться, с чего начать. О, сколько всего написано. Это хорошо, значит, обязательно найдётся что-нибудь полезное.
  Читали до самого вечера. По очереди. Это оказалось настолько трудно, что вскоре оба свалились без сил.
  И теперь ребята знали некоторые события в стране. Оказалось, их много.
  Битва при Мачине.
  Русская армия разгромила османскую. У наших было тридцать тысяч человек, турок было восемьдесят тысяч.
  Ребята долго пытались понять, что обозначают эти тысячи. Не поняли чётко, решили, что очень много. Значит, битва была трудная. Но наши тысячи оказались сильнее! Тем более, что их было всего тридцать против восьмидесяти турецких. Ребята порадовались такому обстоятельству. У Стёпки даже глаза загорелись, вот бы ему там повоевать. С настоящим оружием! Ух, как он бы... Но Луша остудила его пыл. Мол, и без тебя победили...
  Принятие польской Конституции.
  Польская - это иностранная. Стёпка и Луша порассуждав, пришли к мнению, что там живут чужеземцы. А Конституция - это девушка. Имя у неё такое. Наверное, царевна, раз про неё печатают в газете. Небось, про простых людей не будут писать.
  Её приняли. Это, наверное, она в гости приехала, а её встретили и приняли, как полагается. И, конечно, сама царица, Екатерина, должна там быть. Вот только где? И из этой статьи желаемого результата не добились...
  В московской губернии проходили выборы губернского предводителя дворянства.
  Из всех этих слов Стёпа и Луша поняли только два - московская губерния. Может, как раз там принимают польскую царевну? Очень даже может быть...
  При Московском университете Натуральный кабинет был преобразован в естественно-научный музей.
  На этой новости Луша почувствовала, как у неё заболела голова. Она без сил легла рядом с газетой. Но Стёпка решил её взбодрить:
  - Смотри, опять московский! А музей, это, наверное, дворец. Ты знаешь, сколько в Москве дворцов? И каждый - до неба, небось. Так и сверкает драгоценными камнями.
  - Стёп, а ведь, если у нас всё получится, мы сами их увидим.
  - Значит, нам надо двигаться в Москву?
  - Значит, в Москву... А там видно будет. А теперь хватит читать. А то получится, что матушка правду сказала.
  - Что она сказала?
  - Что от чтения свихнуться можно. У меня в голове уже что-то трещит и давится.
  - У меня тоже, - испугался Стёпка. - тогда хватит читать. Попадём в Москву - на месте разберёмся.
  - Тогда пошли на речку, может, рыбы наловим.
  - Есть хочешь? Пошли. А, может, ягод пока поешь? - кивнул Стёпка на кусты смородины.
  - У меня от них оскомина уже. Целый день их ем.
  - Тогда пошли за рыбой. И погрызи сухарь. Там их ещё много осталось.
  - Не, Стёп, сухари будем беречь. Дорога длинная. Я не такая уж голодная. Потерплю. Стёп, и это... Давай газету назад отнесём.
  - Давай.
  96
  Стёпка быстро соорудил две удочки.
  Леса, свитая из конского волоса и самодельные крючки были в карманах. Подходящие удилища нашлись тут же на берегу. А пока Стёпка налаживал удочки, Луша наковыряла червяков.
  Рыба шла бойко. Настолько, что казалось, больше времени потратили на подготовку.
  Стало темнеть. Пора было думать не только о еде, но и о ночёвке.
  - Пойдём в сторону луга. Найдём стожок, там и костёр разведём, и заночуем.
  - Пойдём, - Стёпка согласился.
  Но их уже опередили. На лугу виднелся костёр и силуэты людей вокруг него.
  - Луша, пошли посмотрим кто там.
  - Страшно!
  - Да мы издали посмотрим. Если что - назад.
  - Ну пошли.
  К костру подошли как можно ближе, так, чтобы можно было рассмотреть людей, самим оставаясь в тени.
  Мужики. По виду крестьяне-отходники.
  - Пошли, Луша. Ничего плохого они нам не сделают.
  - Пошли. - Луша привычно хотела взять Стёпку за руку, но вспомнила, что нельзя.
  Подходя, услышали обрывок разговора.
  - Ты, Ноздря, всегда такой. Не поймёшь где что, сразу в драку. Ты разберись сначала, можа, тебя это вовсе не касается.
  - Ну, Демьян, как знаешь. Ты старшой, тебе видней. Решай сам.
  - Здравствуйте!, - прервал Стёпка спор мужиков.
  Луша с перепугу молчала.
  Головы крестьян враз повернулись к ребятам.
  - Здорово, робятки, - отозвался щуплый мужичок, который только что поучал Ноздрю. - Вы хто будете?
  - Мы сами по себе.
  - Сироты, что ли?
  - Да не, он не сирота, - кивнул Стёпка на Лушу.
  - А ты, значит, сирота. Садитесь, робятки к нам, сейчас уху будем хлебать.
  - У нас тоже рыба есть. - Стёпка чуть поднял шевелящийся узелок.
  - Ну, вашу следующий раз. Садитесь, - кружок мужиков чуть раздвинулся, давая место.
  - Готово, кажись, - седой дядька осторожно снял котёл, поставил в сторону. Мужики зашевелились, пересаживаясь в новый кружок вокруг ухи, достали деревянные здоровые ложки.
  - Давайте ближе к нам, - опять щуплый мужик. - У вас ложки есть?
  - У нас сухари есть.
  - Хм. Сухари, говоришь... Ну давай парочку, покрошим в уху. Оно веселей, когда с хлебом.
  Стёпка поспешно развязал мешок, протянул раскрытый щуплому. Тот взял немного.
  Некоторое время молча ели. Стёпка посчитал. Пятеро. Вроде нормальные, не разбойники какие-нибудь и не пьяницы, а свои, крестьяне. То ли на работу, то ли с заработка. Недалеко стояла телега, паслась лошадка.
  Мужики тоже изредка поглядывали на ребят. Но без интереса, равнодушно. Лишь щуплый поддерживал разговор.
  - А звать вас как?
  - Меня Стёпка, его... Федот.
  - Федот, говоришь. А чего же твой Федот всё молчит?
  Луша напряглась. Хотела что-нибудь сказать, но в голову ничего не приходило.
  Зато Стёпке пришло:
  - А он немой.
  Луша едва не поперхнулась. Но возражать было уже нельзя.
  - Ну а меня зови дядька Демьян, - разрешил щуплый Стёпке. - Так куда вы направляетесь?
  - В Москву, - Стёпка словно в омут нырнул. Будь что будет.
  Тут уж все мужики заинтересовались, даже есть перестали, отодвинули ложки, поглядели более внимательно.
  - Ишь ты, в Москву. Далековато, однако, собрались. За какой такой надобностью, ежели не секрет?
  - Ну, не то чтобы секрет. Скорее беда с нами случилась. Отстали мы от своих. Купец... Ночаев, слыхали про такого? переезжал в Москву вместе со своим скарбом. А мы с Федоткой потерялись.
  - Чтоб у купца потерялось что? Хм. Ну ладно, ваше дело. Только до Москвы как же вы доберётесь? Дорогу знаете?
  - Да откуда нам дорогу знать? В том-то и беда, что не знаем даже в какой стороне эта Москва.
  - Ну что, мужики, можа, поможем?
  - Как ты им, Демьян, поможешь?
  - Возьмём с собой хоть до Орла. Всё какой кусок дороги одолеют. Ну, а дальше мы уж не помощники.
  - Дальше они могут по Оке, ежели к кому наймутся, на судне, к примеру.
  - И то верно. Берём, значит?
  - Демьян, нехай идут с нами. Они не помешают. Можа, когда рыбы наловят - и то польза.
  - Ну, робятки, добро пожаловать в нашу артель. Идём мы на плотницкие работы, ещё с весны договорились. До Москвы, конечно, не доведём, но чуток поможем...
  Чуть позже улеглись вокруг костра спать.
  Луша около Стёпки, подальше от мужиков, заснула сразу, вымотанная за день новыми впечатлениями. Стёпка держался.
  - Слышь, Демьян, - раздался негромкий голос.
  - Ну чего тебе, Ноздря?
  - Дак, говорю, немой этот - девка. Волосья длинные из-под шапки торчат.
  - Ну и что?
  - А-а-а, тогда ничего.
  - Девка. Можа, сестра. Мало ли кто по дорогам ходит? Небось не от хорошей жизни такие приключения терпят.
  - Не, я ничо. Просто думал, ты не заметил.
  - Заметил. Спать пора, Ноздря. Спи. Завтра рано вставать.
  Стёпка закрыл глаза.
  97
  Почему Горобцы смотрят на неё свысока и оттуда брызжут презрением, Варя не знала. Но какая бы причина ими ни руководила, она обошла младшую Таню стороной.
  От этой милой девушки веяло теплом и добротой. Варя это чувствовала. А тут и случай вышел ближе познакомиться, когда они вдвоём с мамашей приехали навестить Глафиру Никитичну. Приехали без Маши, чему Варя была только рада.
  После чая Глафира Никитична увлекла старшую гостю в кабинет, а девушкам предложила погулять в саду.
  Но у Вари появилась более удачная идея:
  - Я вам лучше покажу свои любимые места? Хорошо?
  - С удовольствием посмотрю.
  - Но только придётся немного пройтись.
  - Пройтись, это хорошо. Терпеть не могу сидеть в душных кабинетах.
  - А давайте мы соберём корзинку с едой и позавтракаем на траве?
  - Давайте.
  Со стола, за которым только что сидели вчетвером, девушки собрали кое-какую снедь, сложили в корзину и отправились изучать окрестности под руководством Вари.
  - Там, за околицей есть озеро. Оно, правда, небольшое и грязное. Там плавают гуси, крестьянские ребятишки и водится множество головастиков.
  - Как мило!
  - Мы можем сходить. Но настоящее озеро есть в лесу. Называется Сонное. Вы бывали там?
  - Нет, только слышала.
  - Я тоже. Говорят, очень чистое и холодное.
  - Да, и ещё глубокое. Нянюшка рассказывала, что в его самой середине нет дна.
  - Жутко как. Зато, говорят, там полным-полно жёлтых кувшинок.
  - Но как же их сорвать?
  - Не знаю. Может, только те, что растут у самого берега.
  - Нет, их тоже не сорвёшь. Там сразу дно уходит в ужасную глубину.
  - Значит, на кувшинки нужно просто любоваться.
  - Верно. Может, так оно и лучше.
  Девушки встретились взглядами. Почувствовали теплоту и близость.
  - И про это озеро рассказывают много страшных историй.
  - Расскажите, пожалуйста.
  - Говорят, когда-то, давным-давно, в это озеро бросилась дочь князя. Её выдали замуж за нелюбимого.
  - Но я слышала, что княжну похитили разбойники, ей удалось сбежать. Была погоня, и бедняжке не осталось ничего другого, как броситься в омут.
  Девушки помолчали, переживая за судьбу несчастной княжны.
  - А ведь недавно там тоже случилась трагедия, - вспомнила Таня.
  - Недавно? Не слышала, - Варя посмотрела на спутницу широко раскрытыми глазами.
  - Ну, не совсем недавно. Я тогда маленькая была, но помню, как рассказывали, что на озере погибла знатная особа. Дочь то ли графа, то ли князя, - этого не помню. Говорили, жених увлёк её, подговорил бежать из дома, а потом погубил.
  Потрясённая Варя промолчала. Какая судьба ждала бы Соню, если коварство Ливасова не удалось бы раскрыть вовремя?
  - Интересно побывать на том озере, посмотреть, - промолвила Таня, и Варя постаралась отогнать тревожные предположения.
  - Очень интересно. Но одна я ни за что не решусь. Я ужасная трусиха.
  - Но... мы с Машей вас видели... пару дней назад довольно далеко от усадьбы госпожи Гружевой. Одну... - в голосе Тани слышалось смущение, но ей хотелось знать истинную причину той странной прогулки.
  Варя задумалась. Вновь и вновь этот разговор возвращал её к тем событиям. А ведь для Тани, может, и полезно кое-что узнать про Ливасова. Варя прекрасно помнила, как он увивался вокруг неё на вечере по случаю выздоровления её бабушки.
  Девушки подошли к озеру. Молча посмотрели на бултыхание деревенской детворы. Но мысли обеих были далеки от этого озера, детей и головастиков.
  - В тот день я узнала кое-что очень неприглядное об одном нашем знакомом... Вернее, то, что я узнала, само по себе не является чем-то предосудительным, но в свете... - Варя запуталась. Как не выдать Соню? Надо сказать коротко и ясно. - Я узнала, что Ливасов женат.
  - Что? - Таня была ошеломлена. Ведь не далее, как вчера, он был у них в гостях и оказывал ей много внимания.
  - Человек, который мне об этом сообщил, не мог ввести меня в заблуждение. Ему я доверяю. А он доверяет своему источнику. К сожалению, только таким запутанным путём мы и смогли об этом узнать. Сам господин Ливасов, по одной ему ведомой причине, скрывает свою женитьбу.
  "Письмо, - догадалась Таня. - Варя узнала это из того письма. Не такая уж Маша проницательная".
  - И мне нужно было эту новость срочно донести до одного человека. Чтобы не случилось ещё большей беды.
  - До Софии Павловны, - тихо промолвила Таня. - Я видела их в лесу. Ливасова и Софию.
  Варя не стала уточнять и переспрашивать, что видела Таня. Чем меньше об этом говорить, тем будет лучше.
  - Спасибо вам.
  - За что? - удивилась Варя.
  - За то, что вы и меня только что предостерегли.
  Варя поняла.
  - Пойдёмте, я вам покажу моё любимое место. Здесь, недалеко.
  Девушки пошли дальше к лесу.
  - Там на опушке начинаются кусты орешника и другие какие-то кусты, там очень живописные лесные комнаты.
  - Комнаты?
  - Не смейтесь. Это мне так представляется. За каждым кустиком открывается что-то новое, уютное, до невероятности.
  - Вы умеете увлечь, - засмеялась Таня.
  - О, там действительно чудесно. И есть небольшие холмики, усыпанные разными милыми цветами, а трава, как ковёр. Там мы и сядем.
  - Хорошо, - порадовалась Таня. Лесные живописные угодья, как, впрочем, и многое другое в этом мире, Таня любила.
  Но впереди показались всадники.
  98
  Варя вспыхнула. Она узнала одного.
  - Это, кажется, господин Думинский, - вскоре подтвердила догадку и её спутница.
  Таня посмотрела на Варю, и та смутилась ещё сильнее. Таня отвела взгляд от пылающий Вариных щёк. Если и оставались какие-то сомнения, теперь их не было. Сердце девушки уже занято. И вряд ли в нём нашлось бы место ещё и для покровителя. Врушка её сестра. Всегда была такой. Если что-то приходилось ей не по нраву, она старалась это очернить или как-то унизить. Словно загрязняла словами, чтобы уменьшить ценность в собственных глазах.
  И ещё их прапрабабку приплела!
  - А второй, кажется, господин Миланов.
  -Да, - Варя постаралась взять свои эмоции под контроль, пока мужчины не приблизились. - Господин Миланов очень интересный молодой человек. Он увлекается всякими новинками и изобретениями.
  - Правда?
  - Да. Глафира Никитична с досады даже как-то сказала, что его куры, наверное, уже несут по два яйца за раз.
  Девушки прыснули со смеху.
  - А я слышала, как господин Думинский уверял, что его друг вскоре станет самым богатым помещиком в округе, - вспомнила Таня.
  - И я думаю, что Николай Кузьмич не ошибся. Господин Миланов часто совершает какие-то деловые сделки с Глафирой Никитичной, она только головой качает в удивлении от его ловкости.
  - Интересно, они тоже нас сейчас обсуждают?
  Девушки сконфуженно замолчали. И вовремя.
  Молодые люди уже радостно приветствовали их. Они спешились, небрежно бросив поводья, и галантно поцеловали девушкам руки.
  - Дозвольте, прежде чем мы продолжим путь, донести вашу корзину. Мне она кажется слишком тяжёлой. А ты как считаешь, Григорий?
  - Я считаю, это просто кошмарный недосмотр, что хрупкие девушки по полям и лугам несут это огромное лукошко. Нет, нам непременно надо помочь доставить эту тяжесть по назначению.
  Это было забавно слушать, хотя крупица правды в словах была. Девушки всё это время несли корзину по очереди, и она им порядком надоела.
  - Но ваша поездка прервётся, а цель не будет достигнута. Мы не можем злоупотреблять вашей добротой, - напыщённая фраза, построенная по всем правилам этикета, не обманула никого. Таня просто дразнила молодых людей. Варя подивилась такой смелости. Сама она так не умела.
  - Если наша поездка прервётся на некоторое время, цель свою мы всё равно не упустим, - в словах Григория была какая-то уверенность, и девушки посмотрели на него внимательней. Похоже, он действительно со временем станет одним из самых богатых помещиков в округе.
  - В добром ли здравии госпожа Гружева?
  - В добром, она сейчас принимает госпожу Горобец, нас отослали гулять за ненадобностью.
  - Что же, Николай, похоже, наш визит действительно следует отложить на некоторое время. Не будем же мы мешать двум милым пожилым дамам общаться друг с другом.
  - Согласен. И поэтому разрешите разделить ваш путь за ненадобностью.
  Таня протянула корзинку стоящему около неё Миланову.
  - Я и сама толком не знаю, куда мы идём. Варвара Сергеевна обещала показать чудесные лесные комнаты и живописные цветочные холмы.
  Варя немного заволновалась. Она искренне считала своё любимое место и чудесным, и живописным. Но покажется ли оно таковым для господ помещиков? Да и для Татьяны. Они, конечно, много путешествовали, видали разные пейзажи. Наверное, напрасно она так расхвалила простую деревенскую опушку.
  Но переборола своё смущение и храбро сказала:
  - Пойдёмте!
  99
  - Да, это действительно прекрасное место, - улыбнулась Таня.
  - Уверен, на этих землянично-цветочных полянках по ночам танцуют эльфы, - промолвил Думинский, и все замолчали, окидывая взглядом опушку с этой точки зрения. - Григорий, ты пишешь стихи. Вот тебе и тема.
  Девушки переглянулись, округлили в шутливом удивлении глаза и чуть покачали головками.
  "И когда он только всё успевает!"
  - Попробую, - у Миланова в голосе и следа не осталось от уверенности. - К сожалению, Евтерпа редко бывает ко мне благосклонна.
  - Евтерпа? - Таня повернулась к Николаю за разъяснением.
  - О, у меня не спрашивайте. Я от его отношений с музами стараюсь держаться подальше. Но это, по-моему, из тех, древнегреческих, - Николай Кузьмич указал пальцем направление куда-то вверх и назад. Там, по его мнению, находились все те, с кем поэты общаются до настоящего времени.
  Девушки тихонько засмеялись. Эти молодые люди сегодня открылись им с новой стороны.
  - В награду за вашу помощь, мы сейчас вас будем угощать! - улыбнулась Таня.
  - Я ужасно голоден. Григорий, ты как?
  Вскоре все припасы заманчиво разместились на небольшой скатерти.
  Мужчины уселись прямо на траву, девушки принесли с собой небольшие коврики.
  Внезапно Варю охватило небывалое чувство.
  "Это происходит со мной? Это я сейчас сижу в компании богатых, успешных, уверенных в себе и в завтрашнем дне молодых людей? И они обращаются со мной, как с равной, - но сердце тоскливо сжалось. - Но я ведь им не ровня. У меня зависимое и незавидное положение. Неужели они об этом забыли?"
  Таня улыбнулась и прошептала:
  - Хорошо, что мы с вами захватили бутерброды, а не только пирожное и конфеты, как первоначально собирались. Вот это был бы конфуз.
  "Да, это происходит со мной. И обращаются они со мной как с равной, потому что они хорошие, добрые люди. И не стоит сейчас грустить и печалиться".
  Варя с ясной улыбкой, не прислушиваясь к словам, обвела взглядом всю окружающую её картинку, чтобы просто запомнить этот момент.
  Солнце. Много солнца и зелени. Миланов рассказывает что-то Тане, и она громко прыскает со смеху. Временами поглядывает на Варю, словно и её приглашая присоединиться к веселью. Какая у неё красивая улыбка. У Миланова тоже. Он красивый. Светловолосый, глаза чуть насмешливые. Но насмешка направлена скорее к себе. Он, наверное, очень весёлый молодой человек.
  Кони пасутся недалеко. Мужчины бросили поводья, а они, словно собаки, послушно следовали всё это время за своими хозяевами.
  Николай... Встретились взглядами.
  Варя поспешно отвела свой.
  Прислушалась к Тане.
  - И вот мы с Варварой решили пойти туда.
  "Куда? - удивилась Варя. - А, на Сонное озеро!"
  - Конечно, прискорбно, что такие таинственные местные достопримечательности вы ещё не видели, но всё же идти туда одним нельзя. Дикие звери, да и лихие люди. Нет!
  - Слушай, Григорий, а ведь мы может организовать туда экспедицию.
  - Верно, девушки. Мы благодарим вас за обед на траве и живописную полянку, и теперь наш черёд. Мы покажем вам Сонное озеро.
  - И вам, и всем, кто захочет присоединиться, - Николай первым сообразил, что поездка только лишь молодых людей в лесную глубь немыслима.
  - Конечно, - согласился Григорий. - Но дату выберите вы.
  
  По дороге в усадьбу Николай улучил минуту, когда Миланов с Таней вырвались вперёд, тихо спросил:
  - А я ведь сегодня к госпоже Гружевой вновь по вопросу Агаши. Скажите, Варвара Сергеевна, как она?
  - Глафира Никитична отправила её на сенокос. А у неё совсем нет сил. Она такая слабая и тихая, просто смотреть невозможно. Я надеюсь, дед Перепёлка, это наш добрый заступник, не даст её в обиду. Но, в общем, всё плохо.
  - Ничего. Всё будет хорошо. Если не сдаваться и набраться терпения.
  100
  У Глафиры Никитичны от сегодняшней круговерти голова закружилась. Гости, гости.
  Не успели Горобцы уехать, как заявились молодые помещики.
  Думинский опять завёл разговор о девке, какая за его комнатами смотрела бы. Цену высокую обещал. Деньги у него, понятно, хорошие водятся, наследство отхапал огромное. Нешто, продать Агашку? Вроде, такую он себе желал бы. Да неудобно. Лысая, страшная, ещё языком трепать будет.
  Одно дело в своём поместье этих лахудр учить, а другое дело, если по соседям слух пойдёт. Не к чему ей это. Другую девку пусть покупает.
  Сделка с Милановым состоялась. Конечно, жалко было расставаться с дальним лугом. Отдать-то легко, а вот купи попробуй. Эх, было время, когда нипочём бы не отдала.
  Но теперь силы уже не те. Тяжело ей управляться с таких хозяйством одной. И руки до всего не доходят. Что уж луг жалеть! Тут жизнь бежит без оглядки и всё впустую.
  Что там цыганка наобещала? Жениха да свадьбу? Что-то не видать женихов. Набрехала паскуда. Наглая! Вот кого бы проучить. Но пока она нужна непуганая. Патлы ей всегда можно проредить.
  Позвонила в колокольчик.
  - Что, нет письма от Ночаевых?
  - Нет, барыня, - сверкнули чёрные глаза.
  - Ну, так пошла вон. Да... погоди. Пошли кого-нибудь за Катькой Сычихой.
  Ерина на секунду застыла в недоумении, потом сообразила, вышла.
  А пока помещица ждала Сычиху, ещё раз перечитала письмо от управляющего Ночаевых. Ольга какой день не пишет. Заявила, что недосуг. Вот змеища. Ну, пусть сама разбирается, раз такая своенравная. А она больше палец о палец не ударит. Посмотрим, что у той получится.
  Владимир в Москву уехал. Всё себя не жалеет. Ну-ка по такой жаре пыль дорожную глотать.
  А что делать? Жаловался на сердце. Прихватывать стало, когда понервничает. Надо московским докторам показаться. Во, молодой какой, а уже нездоровится. Отдохнуть надо. От своей змеищи. Можно и в Европу съездить, раз такое дело. Вернётся из Москвы, надо ему посоветовать. За деньгами дело не станет, она ему выделит. Она и в Москву дала. Пусть лечится как следует.
  Да и ей бы не мешало показаться врачам. Что-то последнее время хуже себя чувствовать стала. Располнела, все платья пришлось перешивать. И снова тесными становятся. Ноги не держат. Задыхается. Ещё хорошо, что спать стала. А то по ночам хоть волком вой. Только вот не верит она этим врачам. Так, только вид делают, что понимают, а сами пеньки с глазами. Знает она только одного...
  Поглядела в окно, не идёт ли Сычиха.
  Нет, не видать пока. Тоже лекарка. Бабок да мужиков деревенских лечит. Умеет ли? Или так, лишь бы что содрать с дураков?
  - Барыня, звали? - Сычиха. Прошмыгнула незамеченная.
  Глафира Никитична остановила тяжёлый взгляд на вошедшей.
  Разжирела. Видать, дураков в деревне хватает. Да и она её не обижает. А чем таким заслужила? Ладно, хоть язык за зубами умеет держать.
  Ишь, глазки тревожно забегали. Боится.
  - Ну, рассказывай.
  - Что, барыня? Всё расскажу, что знаю. Только извольте сказать, про что?
  - Для начала скажи, почему это ты не на сенокосе?
  - Завтра еду.
  - Езжай завтра. А теперь скажи про ребёнка.
  Глазки забегали ещё шустрее, рот раззявила.
  - Не извольте гневаться, Вы же сами приказали, чтобы никогда никому...
  - Тогда приказал одно, сейчас другое. Мне у тебя спрашивать, когда и чем интересоваться?
  - А? Нет. Расскажу. В лес отнесла. Зима ведь была. А укутала тепло. Думала, как судьба их повернёт, так пусть и...
  - Их?
  - А? Не извольте гневаться...
  - Говори, дура. Ты сказала - их.
  - Что правда, то правда... Их... Двое было. Вы сказали, чтобы я не показывала и ничего не говорила, я ничего и не сказала.
  - Девки? Ребята?
  - Девочка и мальчик.
  Глафира закрыла глаза. Девочка и мальчик. Может, напрасно тогда от них отказалась? Да кто же знал, что больше не будет у неё детей.
  - Дальше рассказывай.
  - Дальше не ведаю. Только у колдуна с того времени дети появились.
  - У Несупы?
  - Да. И как раз мальчик и девочка. Сейчас, получается, им по двенадцать с половиной годков.
  - Слух какой-нибудь ходит?
  - Ничего, барыня. Тишь да гладь.
  - Ступай. Нет, погоди, на, - протянула семь целковых.
  - Благодарствую, барыня! - Сычиха с поклоном вышла.
  Получается, двое. Она помнит своё подозрение при родах. Значит, не показалось. И надо же, у Несупы. Опять судьба свела.
  Размышления прервала Ерина:
  - Барыня, помещики пожаловали.
  - Какие помещики? Говори, дура, толком.
  - Господин Овчаков и его... не ведаю, как зовут.
  - Проси, - догадалась Гружева.
  Помещики вошли нарядные, с цветами. Сердце Глафиры ёкнуло. Жених... Свадьба...
  Взглянула с надеждой на Овчакова, но тот держался чуть в стороне, зато он и начал:
  - Как говорится, сокол ясный пришёл за своей голубкой. Встречай, голубушка гостей, да разреши слово молвить...
  101
  Старшая Горобец не преминула воспользоваться случаем, и, встретив у Глафиры Никитичны молодых помещиков, пригласила их к себе на обед. Варю не пригласила. Старательно отвела глаза от девушки, понимая, что нарушает этикет, но... только её и не хватало.
  Дочка обиделась. По дороге плакала.
  Пусть поплачет. Молодая ещё, бестолковая. Не понимает, что девушки должны глазами красиво и наивно хлопать, но мозгами соображать. Маша молодец, понимает. А у младшей глазами только хорошо получается, а своей выгоды никак не хочет замечать.
  Расположились в саду. В узком, почти семейном кругу, во всяком случае, так виделось мамаше Горобец: дочери, Думинский с Милановым, а также она с мужем. Ждали ещё Ливасова, но тот задерживался.
  Мамаша Горобец окинула хозяйским взглядом стол. Всё в полном порядке. Первые блюда дымились вкусным паром, зазывали румяной корочкой. Осталось дождаться последнего гостя и можно садиться.
  Посмотрела на дочерей. И здесь всё радовало. Юные, красивые, в пышных лёгких платьях, взгляд трудно отвести.
  Таня как подросла! Уже невеста. Маша, правда, несколько приуныла в последнее время. Но пока ещё рано бить тревогу.
  Перевела взгляд на мужчин. И тут же почувствовала раздражение.
  Муж. Сидит, разглагольствует. Про охоту, про покосы, про крестьян. Всё внимание Думинского на себя перетянул.
  Бедная Маша тут же, пытается как-то поучаствовать в разговоре, да разве родной отец даст?
  Можно подумать, что молодых людей пригласили для его удовольствия. Совсем что ли ничего не понимает? Своей наивностью он напоминает Таню. Та в отца.
  Но сегодня Таня молодец. С Милановым почти кокетничает. И он с неё глаз не сводит. Неужто, второй?
  Мамаша Горобец быстренько просчитала все плюсы и минусы обоих кавалеров. Миланов бедноват, но ловок, оборотистый. Ливасов богат. Да... Ливасов выигрывает...
  А вот и он.
  - Дорогой Дмитрий Сергеевич, мы вас заждались!
  - Дорогие, милые дамы, как я рад вас видеть! - приложился к дамским ручкам, поздоровался с мужчинами.
  - Пора к столу!
  И тут Таня показала свой характер.
  Перед обедом дочери получили чёткие инструкции кто где будет сидеть. Старшая не спорила. Сидеть она, естественно, будет рядом с Думинским. А вот от кого не ожидали бунта, так это от Тани. Категорично заявила, что с Ливасовым сидеть не будет. Чуть ногами не затопотала.
  Пришлось применить строгое внушение. Молода ещё, чтобы матери не подчиняться. И Таня перестала спорить, казалось, она согласилась.
  Но уже садясь за стол, она провела невероятный манёвр, и между Таней и Ливасовым оказался Григорий Миланов.
  Пришлось раздосадованной мамаше усаживаться рядом с обиженным Дмитрием Сергеевичем. Не будет же около такого важного гостя место пустовать. Но Таня заслуживает серьёзного разговора. Вплоть до наказания.
  За обедом раздражение матери немного улеглось. Блюда были великолепны. Тут уж она на высоте. Редко у кого в округе такие вышколенные лакеи, такие искусные повара.
  Поглядела на дочерей. Бедная Маша по-прежнему борется за внимание Думинского со своим собственным отцом. Да уж.
  Таня очень мило беседует с Милановым. Госпоже Горобец не осталось ничего другого, как с улыбкой повернуться к своему незадачливому соседу:
  - Дмитрий Сергеевич, ваши крестьяне откосились уже? - ничего лучшего в голову не пришло.
  После обеда отец повёл Николая Кузьмича в конюшню, показать свою любимую молодую кобылку и её первого жеребёнка. Таня с Милановым заняли качели, и их, похоже, оттуда было не согнать. Госпожа Горобец сдалась. Большего сегодня вряд ли удастся сделать.
  А Маша с Дмитрием Сергеевичем пошли гулять по саду.
  - Уж не обидел я ненароком вашу сестру? Сегодня она несколько холодна со мной.
  - Ах, она и со мной холодна со вчерашнего дня, - не выдержала Маша, разочарованная неудачным обедом.
  - Что же случилось вчерашним днём?
  - Побывала в гостях у госпожи Гружевой.
  Ливасов в недоумении уставился на Машу.
  - Пообщалась с этой... Палетовой.
  Маша знала, что нарушает неписанные и писанные правила этикета, но... На войне, как на войне. Варвара Сергеевна немало ей неприятностей принесла. Пусть и в ответ получит.
  Ливасов задумался. Варя ему никогда не нравилась. И в расстройстве своих планов он подозревал именно её. Как она могла узнать про Анну, было непонятно. Первое подозрение пало на длинный язык Ночаева. Но он уехал в Москву. После его отъезда с Соней всё было хорошо. Сначала. А потом кувырком.
  Если Палетова что-то пронюхала, то лучший способ защиты - нападение.
  - Да... Похоже, Варвара Сергеевна ловкая интриганка. Плетёт сети тихо, но дело своё они делают.
  - Я... слышала, что у неё есть... покровитель... и благодетель. И это не госпожа Гружева.
  Если бы Маша не была уверена в этом, она остереглась бы так говорить. Но Маша не сомневалась. Её чутьё и проницательность так ясно ещё не открывали порочность этой серой мыши. Как говорится, в тихом омуте...
  Ливасов тонко улыбнулся. Ему плевать, есть у Палетовой покровитель или нет. Даже, если и нет, легко сделать, чтобы... казался.
  - Её надо вывести на чистую воду.
  На несколько мгновений Маше стало страшно. Так далеко она не хотела заходить. Но... назад? И оставить всё этой? Маша колебалась...
  - Под лежачий камень, госпожа Горобец, вода не течёт. И за своё счастье надо бороться. Тем более, противник - порочная девка.
  "Да, порочная девка!", - в ярости согласилась она мысленно.
  - Что же, если случай подвернётся, я поспособствую открытию её истинной натуры.
  
  Когда Маша и Дмитрий Сергеевич вернулись к компании, их встретила радостная новость со стороны младшей сестры:
  - Маша, мы организуем экспедицию к самому таинственному месту нашей округи, к Сонному озеру. Маменька позволила. Приглашаются все желающие.
  Маша с Ливасовым переглянулись. Лучшего случая не представится.
  102
  "Ох, Фрося нахальная! Ух, какая нехорошая, - сердилась Дуняша. - Зачем она к Матвею лезет с разговорами?"
  Дуняша сгребала высохшую траву и всё поглядывала в сторону нехорошей Фроси.
  Сенокос заканчивался. Осталось только сено сметать в высокие стога, и через пару дней можно отправляться по домам. Если, конечно, дождь не перебьёт планы. Но небо стояло ясное, ничто не предвещало непогоды, кроме стариковских суставов. А они, по словам дедов, в последнее время стали ныть. Поэтому торопились закончить пока вёдро.
  Вот Дуняша и старалась не отстать.
  А Фрося не столько работала, сколько зубами сверкала. И чего ей от Матвея надо?
  Парень стоял на верху стога, принимал и укладывал сено. Народу вокруг полным-полно, но Фрося всех умудрилась потеснить и осталась единоличной подавальщицей.
  А сама так и сверкает. Не только зубами, но и голыми руками. Рукава рубахи задираются вон как высоко, а она будто не видит.
  Дуняша никогда раньше не замечала, как девки заигрывают с парнями. Её равнодушный взгляд просто не улавливал эту сторону отношений. А теперь улавливал.
  Дуняша удивлялась - как не стыдно Фросе? Смотрела на людей - что они? А всем как будто весело, отступили в сторону, сами наблюдают да посмеиваются.
  Один Матвей не замечает всеобщего внимания, работает серьёзно, ворочает пуды сена, и видно, как под рубахой играют мышцы, приковывая девичьи взгляды.
  - Ох, уморил, Матвей, ох, притомилась я. Дай передохнуть, - притворно охала Фрося.
  И Дуняша от возмущения еле сдерживалась. Ну уморилась, так отойди в сторонку и отдохни. Найдётся человек, подаст сено. Но Фрося только охала, а саму её и граблями не отгонишь.
  И не давала эта Фрося Дуняше покоя ни днём, на сенокосе, ни вечером, когда молодёжь собиралась у костра.
  Вот вчера сидел Матвей, а Фрося ему - пойдём, да пойдём играть в горелки. Да ещё за руку тянет. Дуняша повернулась и ушла к себе в шалаш молча. Не хотелось смотреть.
  А на речке? Все девушки купаются, как и положено, в рубахах. И Фрося сначала купалась так же. Но как только пришёл Матвей, она давай рубаху задирать выше колен, как бывает, когда вброд переходят, чтобы не замочить. А чего она задирает? Рубаха давным-давно мокрая. А для того задирает, чтобы ляжками белыми сверкнуть. Это Дуняша тоже сразу поняла.
  А отчего она такая догадливая стала? Дуняшу эта мысль застала врасплох. Она даже перестала грести и раскрыла рот от удивления. Когда это она научилась чужие мысли и хитрые задумки понимать?
  И когда она столько времени за Матвеем следила?
  Да всегда. Чуть не топнула ногой Дуняша. Только раньше тот Матвей был никому не нужен. А теперь понадобился. Не только Фрося, но и другие девушки с ним заговаривают. А Дуняше плохо становилось от этого, хоть плачь. Она и плакала по ночам. И что за тоска в её сердце поселилась? Откуда она взялась, и как от неё избавиться?
  Но тут новая боль страшной силой обожгла ногу. Оса, - успела подумать Дуняша, прежде чем поняла истинную причину.
  Истинная причина чёрной узорчатой лентой проворно уползала в сторону кустов.
  - Змея, - завизжал кто-то, и несколько человек с граблями и вилами кинулись за ней.
  "Не надо, - подумала Дуняша. - Я же сама на неё наступила".
  Даже теперь, оседая в бессилии на траву, она успела пожалеть живое существо.
  - Укусила! - вновь завизжал кто-то женским голосом. - Дуняшу укусила.
  Вмиг все побросали свои инструменты и собрались вокруг девушки.
  Прибежали мать с отцом. Отец бледный смотрел беспомощно на дочь, не понимая, что делать. Мать кинулась обнимать её за шею.
  Мир уплывал.
  "Это не со мной!"
  Но боль возвращала к реальности.
  Мелькнули перепуганные глаза Ванятки.
  "Сколько неприятностей я доставила родным...".
  - Ванятка, запрягай коней. Быстро. Двоих. Мужики, помогите ему.
  "Этот голос я где-то слышала. Он знает, что делать. Хорошо".
  - Сычиху сюда.
  - А? Что? Я здеся.
  - Что делать? Говори быстро!
  "А-а! Это Матвей. Ну и раскомандовался. Никогда бы не подумала".
  - Дык что делать? Оно надобно бы яд высосать. Только опасно. Можно самому отравиться...
  Чьи-то сильные руки крепко обхватили щиколотку девушки, и светлая голова склонилась над раной.
  "Нет", - Дуняше показалось, что она сказал это вслух. Но то ли сил не было в её протесте, то ли народ заглушил - никто не услышал.
  "Стыдно-то как!"
  - Матвей, я коней запряг.
  - Кидай в телегу сена побольше... Бросай ещё.
  Тут Дуняша почувствовала, как её ловко подняли над землёй. Несмотря на страх и жгучую боль, она успела подумать:
  "Меня несут. Это приятно"
  Но через мгновение уже лежала на мягком тёплом ложе из сухой травы и цветов.
  - Ванятка, ты с нами!
  - Матвей, а мы? - голос отца.
  - Тяжело лошадям. Вы ждите.
  - Матвей, а куда вы? - мать.
  - К Несупе.
  103
  Боль чуть-чуть утихла. Но всё равно терпеть почти невыносимо. Дуняша смотрит на тряско проплывающие облака и едва сдерживает стон. Надо терпеть. Рядом перепуганный Ванятка сидит, смотрит на неё и украдкой вытирает слёзы.
  - Теперь уже лучше, - сказала ему.
  Но Ванятку вовсе не порадовали эти слова - не поверил.
  Закрыла глаза, сосредоточилась на ощущениях. Ух, никогда так не было. Скорее бы доехать куда-нибудь. Может, там помогут.
  Сознание мешалось. Временами Дуняше казалось, что надо самой встать и бежать... от боли. Но потом приходила в себя, осознавала, что боль внутри, и куда бы ни побежала, боль будет с ней... бежать... бежать... Куда-нибудь... Невыносимо... Зверёк вцепился в ногу... Грызёт... Оторвите его... Отшвырните его от меня...
  Дуняша открыла воспалённые глаза и посмотрела на Ванятку.
  - Уже почти не болит. Я привыкла.
  Но Ванятка не верил.
  Наконец, телега остановилась. Сколько времени прошло? Несколько часов или минут? Наверное, часов. Но солнце ещё высоко. Пока была с закрытыми глазами, думала, что уже потемнело.
  Матвей наклонился. Взял на руки. Понёс.
  Дуняша смутно подумала, что она, наверное, теперь страшно тяжёлая. Потому что боль. Она огромная и пульсирующая. Она наполнила ногу ужасной тяжестью. Бедный Матвей, как же ему донести и её, и ногу.
  Дуняша обхватила парня за шею, смутно надеясь, что так ему будет легче, и не заметила, что рука бессильно сползла с плеча...
  Очнулась от того, что кто-то приподнял голову:
  - Пей, пей, девица, должна всё выпить.
  Открыла глаза. Седой красивый старик наклонился, что-то пытается влить. Несупа. Дуняша всегда его немного побаивалась.
  В деревню он приходил редко. И когда случалось их дорожкам пересечься, Дуняша старалась свернуть куда-нибудь подальше от его глаз. А то вдруг наколдует что? Страшно. А теперь девушка послушно глотает. Горько. Но горько - это хорошо. Значит, поможет. Дуняша прислушалась к боли. Намного легче. Всего лишь ноет. Скосила взгляд на ногу. На месте укуса какая-то толстая повязка. И когда наложили? Она не помнит.
  - А ты чего ревёшь? - спросил у кого-то Несупа.
  В ответ послышалось неразборчивое бормотание брата. Ванятка плачет? Что с Ваняткой?
  - Умереть? С чего она будет умирать? От укусов гадюки редко умирают. Если только она укусит в голову, или... - Несупа не стал уточнять. - А от такого укуса твоя сестра и сама бы справилась. Недельки через две. А теперь получается, что и раньше. Через три дня танцевать будет.
  - Она не любит танцевать.
  Дуняша почувствовала приятное головокружение. Стало легко-легко.
  "Какой хороший этот Несупа...", - успела подумать она и провалилась в уютную безболезненную темноту...
  - Она теперь спать будет. А когда проснётся, нога почти не будет болеть. Но надо полежать несколько дней.
  - Спасибо тебе, Несупа!
  - Спасибо, Несупа, - эхом повторил Ванятка.
  Матвей вновь понёс Дуняшу, положил на телегу. Ванятка сел на прежнее место около сестры.
  Казалось, всё то же самое, но это внешне. Внутри всё кувырнулось невероятным кувырком и стало на привычное место. И только теперь, когда жизнь едва не потеряла свои краски, привычно место казалось блаженством.
  Как хорошо, что все живы и здоровы. Это главное и этого достаточно! А если и случаются неприятности, так на то она и жизнь, чтобы радовать своим разнообразием. Но пока целы, всё можно изменить, всё преодолеть. Ну, или хотя бы попытаться.
  - Ванятка, кто у вас дома?
  - Бабуля и дедуля.
  - Слушай. Мы сейчас мы доедем до опушки и разделимся. Ты побежишь к родителям, скажешь, что всё хорошо. А я поверну назад в деревню, Дуняшу домой отвезу. А потом опять на поле.
  - Ладно. А она точно поправится?
  - Точно... Чья вторая лошадь? У вас же одна была?
  Ванятка с интересом уставился на чёрную кобылку, которая скоро бежала рядом с их Седкой. Потом нахмурился, вспоминая.
  - А, это деда Лукьяна.
  - Ясно. Передай деду Лукьяну, что верну ему кобылку чуть погодя.
  Вдалеке сердито заворчало небо. Матвей с Ваняткой подняли головы. Толком ничего не видно - деревья мешают. Может, послышалось?
  Но вот заворчало ещё раз, зашумели тревожно верхушки деревьев, Матвей дёрнул вожжи - лошади ускорили ход.
  Только когда выехали из леса, смогли оглядеться. Далеко у горизонта сгустилась синева.
  - Ванятка, успеешь добежать?
  Верстах в двух-трёх копошились яркие пятнышки людей. Не вовремя дождь. Там теперь суматоха.
  - Успею, - Ванятка без лишних слов спрыгнул с телеги и шустро запылил по дороге.
  Матвей минуту смотрел ему вслед, потом повернул обратно в лес.
  Дневной зной сменился приятной прохладой. Матвей не спешил, понимая, что до дождя всё равно не успеть. Непогода его не особо тревожила. Дуняшу он сумеет укрыть.
  Когда загрохотало почти над головой, он остановил лошадей, привязал их под густыми еловыми ветками, огляделся в поисках подходящего места для себя.
  Когда брызнули первые крупные капли, оба были укрыты. Но ливень начался такой сильный, что пробивал, казалось, надёжную густую крону невысокой ели и ветки деревьев, из которых Матвей соорудил на скорую руку подобие шалаша.
  Парень снял рубаху и стал держать её над лицом мирно спящей девушки.
  Когда оглушительно громыхнуло над самой головой, Дуняша чуть вздрогнула и открыла глаза. Посмотрела сонным взглядом на мокрое лицо Матвея и сказала. Шум и грохот не дал услышать её слова. Потом девушка перевела взгляд вверх, где над её лицом белела рубаха. И снова что-то неслышно произнесла и закрыла глаза.
  Пока сверкало, гремело и лилось, Матвей пытался понять, что же сказала Дуняша...
  104
  - Стой, Аньша. Куда ты разогналась?
  Аня осмотрелась. Действительно, дальше участок госпожи Гружевой, их матери, дальше нельзя.
  - Хватит уже, домой пора.
  Аня хотела возразить, но промолчала. Брат редко ей указывал. Всё она верховодила. Но когда он говорил, она подчинялась.
  - Только пошли мимо Сонного, посмотрим, что там.
  - Пошли.
  Пояса ребят были нагружены охотничьими трофеями, как часто бывало, когда из своего зимовья они шли к деду в лачугу. Дорога длинная, на пути много зверя можно встретить, главное не забрести на помещичьи участки, а то могли быть неприятности.
  Особенно следили за тем, чтобы ненароком не ступить в лес матери. Она их не пожалела, когда они были совсем маленькими и ничего плохого ей не сделали, трудно ждать от неё милости теперь, когда они стали большими да ещё подстрелили бы её глухаря или зайца.
  - Глянь-ка, Захар, а это не "ведьмин котёл"? - указала Аня на необычный гриб.
  Захар присел на корточки, всмотрелся:
  - Похоже он. Срывать не будем, деду скажем.
  - Давай-ка прикроем его, а то кто-нибудь наступит.
  Вмиг соорудили прикрытие из сухих веток.
  - Надо только побыстрее, а то знаешь, как грибы растут? Пока деду скажем, он уже станет негодным.
  - Ну не настолько же быстро?
  - Сам посчитай. Пока мы дойдём, пока назад вернёмся. А деду он, может, очень бы и пригодился. Помнишь, как в прошлый раз он обрадовался, когда оносму нашли?
  - Ага. Потому что это была необычная оносма.
  - Во-во. И как ты разбираешься? На мой взгляд, совсем обычная. Вырастишь, как дед будешь.
  Аня внимательно вгляделась в брата, пытаясь определить, где прячутся его лекарские способности. Вроде вместе живут, вместе растут, вместе по лесам бродят, а результаты разные.
  - Нет, как дед, наверное, не смогу.
  - Но если он тебя ещё учиться отправит, тогда точно сможешь. Когда выучишься.
  - Ну да! Все деньги на мою учёбу пойдут, а вы как?
  - А зачем нам деньги? Мы свободные, в лесу живёт. Что мы, не прокормимся?
  Аня беззаботно оглядела лес. Здесь всего много. А одежду можно выменять. Не нужны им деньги. Она ещё в своей жизни ни одного целкового в руках не держала, и ничего.
  Не найдя мысленного применения деньгам, она продолжила рассуждать о пользе знахарского искусства:
  - Если бы тогда наша мать отпустила бы деда, он бы сейчас знаешь кем бы был?
  - Кем?
  - Даже... не знаю.
  - Наверное, учёным, - подсказал брат.
  - Ага, - обрадовалась подсказке Аня. - И лечил бы любые болезни, какие только на свете существуют.
  - Но дед говорит, что это неможно.
  - Вот потому и неможно, что ему выучиться не дали. Понял?
  - Понял.
  - Гляди - девка! - Аня схватила брата за руку.
  Сонное озеро уже виднелось сквозь редкие стволы деревьев. Почти дошли.
  На берегу стояла девушка в длинной белой рубахе.
  - Чего это она? - прошептала Аня. - Купаться собралась?
  Но девица застыла неподвижно. Ребятам стало жутковато.
  - Захар, чего она так стоит?
  - Она что-то задумала... Нехорошее...
  - Давай ей скажем, что здесь глубоко, может, она не знает?
  Но обратиться к незнакомке мешал страх. За то время, что ребята за ней наблюдали, она не шелохнулась.
  У Аньши мелькнуло сомнение, а человек ли это?
  - Может, пойдём отсюда?
  - Нет! - закричал вдруг Захар, догадываясь.
  И в ту же секунду, а может, секундой раньше, девица шагнула в чёрную воду. И скрылась.
  Захар бежал к воде, отрывая от пояса дичь, выбрасывая в стороны лук и колчан. Аня, ничего не понимая, бежала следом и делала то же самое.
  Через мгновение они нырнули за девицей.
  Плавали они, как ходили. Почти, как дышали.
  Дед с детства готовил их к жизни.
  Озеро со стороны казалось чёрным, на самом деле вода была чистой. Но глубина...
  Девушка сразу пошла вниз. Привязанный камень на шее не давал ей никакого шанса выплыть самой. Да она не особо и старалась.
  У Захара и Аньши был лишь один шанс. И этот шанс дали длинные волосы девицы. Аньша вцепилась за самые кончики. И не разжала пальцы, а подтянулась ближе и схватила уже двумя руками покрепче. Брат тут же пришёл на помощь. Но воздуха уже не хватало.
  Вытянуть девку на поверхность оказалось не просто. Помогло то, что она не сопротивлялась. И это было плохим знаком.
  Почти без сил, задыхаясь, дети вытащили утопленницу на берег. Аньша успела тайком удостовериться, что это всё же человек. Девица не подавала признаков жизни.
  - Успела утонуть, - Аня не знала, что дальше. Ей казалось, что дальше для девицы не существует.
  Но Захар что-то хлопотал. Он попытался развязать камень, но мокрые узлы стянулись накрепко. Тогда он перевернул девку и стал колотить в спину, как будто она подавилась. Девка грудью лежала на камне.
  "Больно, наверное, - подумала Аньша. - Зачем же Захар так её лупит?"
  И тут изо рта и носа девицы хлынула вода.
  "Выжила! - удивилась Аня, беспомощно наблюдая как кашляет и всхлипывает утопленница. - Откуда брат знает, что делать?"
  Захар перевернул её на бок.
  - Надо бы камень отрезать, - Аньша почти болезненно ощущала, как тяжёлый камень бьёт и давит на грудь. Девочка попыталась сообразить, куда она выбросила свой нож. Поискала в траве. Нашла. Подала брату.
  Тот разрезал верёвки, отшвырнул камень в сторону.
  - Аньша, беги за дедом.
  - Поняла!
  Аня рванула. Но всё же, прежде чем скрыться в лесной чаще, оглянулась на брата. Не оставляет ли она его в опасности?
  105
  Со свадьбой решили не затягивать. Глафира Никитична выбрала день в конце августа.
  Клим Васильевич не возражал. По его мнению, можно было бы вовсе не обращать внимания на этикет и обвенчаться в ближайшее воскресенье. Но Глафира Никитична не согласилась. Излишняя спешка тоже неуместна.
  В усадьбе началась лихорадочная подготовка. Глафира Никитична и прежде не отличалась сдержанностью, теперь же с ней рядом было просто опасно находиться. Чубы мужиков трещали, косы бедных сенных девок заметно поредели, оплеухи и брань слышались везде, где находилась старая помещица.
  Даже Лютый старался держаться подальше от своей хозяйки.
  И после беспокойного дня наступал тихий вечер, когда новоявленный жених приезжал в гости. Все вздыхали с облегчением, завидя его, теперь чаще одинокую фигуру, в коляске.
  Его ласково и с улыбкой встречала пожилая невеста, и девки дивились такой скорой смены настроения своей неспокойной хозяйки. Дивиться дивились, но не долго, и уходили в свои коморки залечивать телесные и душевные раны.
  А влюблённая пожилая пара за ужином ворковала о своих хозяйственных планах.
  Вечерами Варя уже не нужна была своей благодетельнице и вольна была отправляться на все четыре стороны. Глафира Никитична не проявляла интереса и не требовала отчёта.
  Поэтому Варя почувствовала свободу. Какое счастье! Можно гулять по окрестностям. А можно попробовать нанести визит подружке.
  Пешком идти девушка не осмеливалась, не хотелось опять вводить соседей в заблуждение и вызывать пересуды. Но можно попросить на несколько часов бричку. Страшновато было обращаться к благодетельнице днём, страшновато отвлекать её от жениха вечером. Но надо же сделать шаг! И Варя постучала в кабинет.
  - Глафира Никитична, разрешите взять бричку на несколько часов, я...
  - Бери, - махнула небрежно рукой помещица.
  Не веря своей удаче, Варя выскользнула за дверь.
  Ой, не спросила, кто может её повезти. Варя остановилась в растерянности. Вернуться?
  "Ну уж нет. Попрошу деда Перепёлку. Он теперь свободен".
  Дед был свободен, и обрадован, что ближайшие несколько часов проведёт со своей любимицей.
  По дороге рассказал Варе все новости.
  - С сеном справились. В последний день дождь добавил хлопот, но разве можно сравнить с прошлым годом, когда лило не переставая, и трава начала преть... Агаша ничего, кажись. Тихая только. Думает о чём-то себе. Вроде сильная девка была, а будто в ней сломалось что. Но молодая ещё, должна бы отойти. Может, какой парень приглянется, ей веселее было бы.
  Дед ловко правил конём, рассказывал, а сам на Варю поглядывал, слушает ли? Интересно ей?
  Варя слушала и ей было интересно.
  - Девку на сенокосе гадюка укусила. Хорошая девка. Сестра Ерины, что в горничных у хозяйки. Глафира Никитична её забраковала к себе в дворню брать, думала, что она полудурка. Не-е, девка она крепко хорошая. Наивная только, как ребёнок. Потому она такая выросла, что все её защищают. Семья у них дружная. А её, девку эту, поставили посерёдки, в семье-то. Вот она и не научилась ни хитрить, ни обманывать... Да... А тут такая история со змеёй. Но ничего, отошла. От укуса змеиного. Тот парень, что не разговаривал до сего лета, Матвеем его кличут, её сразу к Несупе отвёз. А Несупа что хочешь вылечит. То ли знает что по колдовской части, так люди говорят. то ли сила ему дадена - не ведаю. Самому мне не довелось с ним встренуться.
  - Виделась я с Несупой. Колдовства никакого не заметила. Думаю, талант у него такой.
  - Талант? Очень даже может быть. Давелось видеть людей... А тогда мы все перепугались. Жалко девку, конечно. Но хорошо, что хорошо кончается.
  Варя видела и ту девушку. Дуняша её, кажется, зовут. Приходила к Ерине, стояла робко у ворот с узелком в руке. Сестре, видать, передачку приносила. Варя тогда позвала Ерину. А девка пригожая. Настоящая русская красавица. Непонятно, с чего Глафира Никитична решила, что она без ума. Непонятно, но и не удивительно. Глафира Никитична сама для себя распределяла человеческие качества. И если послушать её, выходило, что все кругом дураки.
  - Варвара Сергеевна, не осерчай на меня старика за моё любопытство...
  - Что такое, дедушка, спрашивай. Ничего я не осерчаю.
  - Так вот я всё гадаю про вас, не передумали в гувернантки уходить? Страх какой у меня в сердце сидит, как вы одна? А ну как вас обидят?
  - Не передумала. А страх свой выкинь из сердца. Сам подумай, я человек свободный. Даже если кто и обидит, ничего страшного. Я тогда смогу уйти. Никто меня насильно держать не посмеет.
  - Ну да... - в голосе деда совсем не было облегчения.
  - Вот только с Агашей бы решилось.
  Варя рассказала ему о своей надежде на Думинского.
  - Может, ты бы придумал, как повлиять на барыню, чтобы она продала Агашу. Только она не должна догадаться, что такой вот у нас заговор.
  - Подумаю, - пообещал Перепёлка.
  - А за меня не переживай. Сейчас Глафира Никитична замуж выйдет, я ей уже буду не нужна. Так что всё верно...
  106
  Соня была печальна, но не в унынии.
  - Вот, поделом мне. Увидела первого встречного и совсем потеряла голову.
  - Нет, не поделом тебе. Мы все верим и первым встречным, и вторым. Тебе просто сильно не повезло.
  - Да, настолько сильно, что едва не погибла.
  - Соня, не ты одна угодила в ловушку. Господин Ливасов вновь перекинул свои сети на Татьяну Горобец. Я её уже предупредила.
  - Надо его вывести на чистую воду. А то какая-нибудь девушка попадёт в беду.
  - А как?
  - Может, прямо спросим?
  - На каком-нибудь вечере?
  - Да. В обществе, чтобы все чётко и ясно услышали. Врать он не посмеет...
  - Ой, Соня, у меня же новость. Объявлена экспедиция на Сонное озеро. Идут все желающие. Ты там была когда-нибудь?
  - Нет, конечно. Я в пансионе с тобой всю юность была.
  - Вот и замечательно. Про это место ходят столько страшных историй и легенд. Ты же не откажешься составить компанию?
  - Не откажусь. Может, там и получится расквитаться с Ливасовым.
  Варя в сомнениях посмотрела на подружку. Всё же ей не мешало бы с этим молодым человеком быть поосторожней. Кто знает, на что он способен?
  Но теперь пора Сонечку отвлечь от этой истории. Что было, то прошло. Хорошо уже, что этот случай остался незамеченным.
  - Что слышно про Лушу и Стёпку?
  - Ничего. От матери я ничего не добилась, та плачет. Варя, ты сказала, что Владимир Осипович обидел ребят. Что ты имела в виду? Ничего не понимаю.
  Варя с грустью посмотрела на подругу. Как ей сказать? Она от одного потрясения ещё не отошла, а теперь её вторым огорошить? Каково ей будет узнать, что муж сестры ничуть не лучше Ливасова? Но скрывать от неё тоже не годиться.
  - Обидел. Расскажу тебе всё, что знаю, но в другой раз. Это так просто не расскажешь. Да и время нужно. А времени сегодня в обрез. Давай сейчас сходим к Лушиным родителям. Может, что-нибудь уже известно?
  Девушки пошли искать Ольгу, предупредить, что их какое-то время не будет. Но она была занята. В своём кабинете разговаривала с управляющим.
  Девушки не стали её отвлекать, предупредили горничную.
  По дороге Соня рассказала, что Ольга задумала уволить Сергея Никифоровича.
  - В последнее время сестра изменилась. Не скажу, что не узнать, но всё же... Стала более... жёсткой, что ли. Решила уволить управляющего.
  - Уволить? А что с ним не так?
  - Не знаю. Я в помещичьи дела совсем не вникаю. Знаю лишь, что он человек госпожи Гружевой. Она его наняла. И этим увольнением Ольга демонстрирует неповиновение тётушке мужа.
  - Неповиновение госпоже Гружевой со стороны крепостных смертельно опасно. Самой мне не довелось перечить её воле. Думаю, Ольга - смелая женщина.
  - Даже не захотела подождать Владимира Осиповича, чтобы с ним посоветоваться... Во-о-н в той хате живёт Луша. Я к ним заходила пару дней назад. Видишь, где народу много.
  - Вижу. А что случилось? Почему такая толпа?
  Стало тревожно.
  Но оказалось, что люди собрались у дома соседей.
  Проходя мимо крестьян, девушки кивали им в ответ на поклоны, но спросить ни о чём не решились. Несмотря на поклоны, они чувствовали скрытую враждебность.
  - Что же, - услышали чей-то протяжный вздох, - барину забава, а крестьянину - беда.
  И девушки поняли, что этот жалобный вздох был адресован им. Словно упрёк в чём-то. Варя украдкой взглянула на Соню. Та побледнела, подспудно принимая на себя какую-то неведомую вину.
  У Вари же словно камушек лёг на сердце. "Неужели и тут не обошлось без Владимира Осиповича? Или о другом барине речь?"
  И под колючими взглядами крестьян девушки вошли в ворота Лушиного двора.
  Во дворе перед горкой гусиных перьев сидела старая женщина.
  - Лушина бабушка, - шепнула Соня.
  Поздоровались.
  Старушка гостям обрадовалась, усадила на лавку, сама же продолжила ловко отдирать белый пух от стерженьков.
  - И-и-и, барышни, не знаем, не ведаем, где наша Лушенька ненаглядная. Письмо, что нам оставила, мы никому не показывали, никому о ём не рассказывали. Батька велел, коли спросят - сказать, а самим нечего оголяться. Никто не спросил. Их уже искать перестали, подумали, что утонули. Мать плачет. Но не... Не утонули. Это они задумали что-то. Правду искать. Где они только ищут эту правду? Какую правду? Может, их кто обидел? Стёпку-то, понятно, кто только не обижал. Сирота, заступиться некому. А Лушу? Можа, вы что знаете?
  Соня взглянула на подружку. Но Варя в который раз промолчала. И молчать становилось всё сложнее.
  Бабушка, не дождавшись ответа, продолжила:
  - Я почуяла недели две назад что-то неладное. Мы сначала подумали, что приболела девка, а теперь понятно стало. То не приболела. Тогда и случилось что-то. А матери с отцом не сказала. Всю беду на себе понесла.
  - Они со Стёпкой вместе понесли.
  - Правда твоя, барышня. Они вместе понесли. Вот только куда?
  Помолчали. Что тут скажешь? Надо ждать.
  - А у соседей что произошло? - голос Сони прозвучал несмело.
  - И у соседей беда. Мужик-то помер. Он, конечно, пропащий был, пьяница. В луже и захлебнулся, когда дождик с грозой был. Можа, молния убила. Да не, не молния. Не было на ём следов от молнии. Напился, вот и получилась такая история. Он в последнее время совсем от разума отшибся. Всё дочку клял. И такая, и сякая, и опозорила его бедного.
  - А что с дочкой?
  - Да... - бабулька осеклась. Поглядела на барышень. - Не знаю толком. Маняша, дочка-то. С нашей Лушей дружила. Весной забрали её в усадьбу, что ли... Вроде, как ребёнка нагуляла... А мать из дома выгнала... Беда, одним словом.
  Назад Соня шла таким быстрым шагом, что, казалось, совсем побежит. От крестьян, от Вари, от нехороших намёков и догадок.
  Прощаясь, сказала сухо:
  - Варя, я боюсь. Боюсь, что, если сейчас заплачу, но не смогу успокоиться. Никогда. Я умру от горя. Мы с тобой собирались Ливасова выводить на чистую воду. А нас? Я тебя не имею в виду. Я говорю о своих родственниках. Если нас начнут выводить на чистую воду, не пойдём ли мы ко дну... в этой чистой воде?
  107
  Прошло уже два дня, как вернулись с сенокоса, а Ванятка ещё не видел Ерину. Наверное, и не знает сестра ничего про Дуняшу. А ещё хуже, если слышала, что змеюка укусила, и теперь места себе не находит от переживаний. Девки, они такие, - вздыхал Ванятка.
  К дыре в сарае идти бесполезно, вечер на дворе, в это время она туда не придёт, а вот подкараулить её можно попробовать. Девки сенные всегда бегают взад-вперёд с какими-нибудь делами. Может, и Ерина пробежит.
  Но как только Ванятка проник во двор, чуть не наткнулся на Лютого. Хорошо, что темнеть стало, он, незамеченный, успел нырнуть в порожне стоящую коляску. Там, под сиденьем, и затаился.
  Лютый, как назло, застрял с каким-то мужиком рядом.
  Вскоре неподалёку раздался тонкий голос помощника конюха:
  - Баре просили коляску подать.
  - Ну так подавай, чего рот раззявил.
  И коляска зашаталась под чьим-то весом, а потом и покатила.
  Пришлось уползать поглубже под сиденье и ждать подходящего случая.
  Вот коляска остановилась. Вот накренилась под новым немалым весом, и послышалось кряхтение.
  "Овчаков", - догадался Ванятка.
  Тут же коляска накренилась в другую сторону, но уже слабее.
  - Двигайся, развалился!
  "Жених", - понял Ванятка.
  - Но! Пошла, родимая.
  "Вот это влип! - тоскливо подумалось под сиденьем Ванятке. - Это теперь к Овчаковскому поместью меня довезут. Если раньше не обнаружат".
  Как назло, захотелось кашлять и чихать. Но чьи-то ноги двинули под рёбра и расхотелось.
  - Что там навалено под сиденьем?
  - Не знаю. Может, наши мешки какие остались. Всё же две недели "на охоту" ходили.
  - Ух, как подумаю, сколько потеряли всего...
  - А я... Вот ты только не ори, как припадочный. Я даже и рад. Не привели бы к добру эти цацки. Прошка тогда за них погиб. И нас бы они погубили. Не жалей о них, Васька.
  Клим Васильевич на это промолчал.
  Афанасий Петрович, обрадованный этим молчанием, продолжил:
  - Не надо было нам идти на последнее дело. Ни в чём эта девка перед нами не была виновата.
  - Это барышня, а не девка. Большая разница.
  - Ну и что, что барышня? Мы тогда поклялись "ваших благородиев" облегчать. В первую очередь Сивайских, а барышня эта, может, такое же "благородие", как и мы. Ничего про неё не узнали, позарились на барыши. Чем мы от бандитов отличались? Да ничем.
  - Но-но! Пожалел девку, так бы сразу и сказал. А то, что она из "благородиев" было понятно.
  - Да хоть бы из "благородиев", но не из Сивайских же. Только за мать я бы их всех... Не жалеючи. Они её не пожалели. Хотя она - их родная плоть и кровь. И мы, дураки, к ним ещё попёрлись. Думали, всё объясним, помиримся. Они нас примут. Приняли... Собак спустили в вдогонку.
  - Ничего. Они собак, мы им - нежданную встречу на узкой дорожке. Всех встретили. Всю родню по прямой линии. Одна Глафира осталась. Да племянничек её. Но это уже не совсем прямая линия.
  - Ну... Не забывай, что Глафира - это отдельная статья. Глафирина мамаша единственная, кто мать нашу пожалела.
  - Вот и вошкаемся мы с этой Глафирой всю жизнь. И отпустить жалко, деньги всё же нашего рода, нам должны перепасть. И нужна она нам, как пятое колесо в телеге.
  Помолчали.
  - А девку ту не только тебе жалко. Но ты вспомни Прошку. Заладил тогда одно и то же, что сыны крепостного Николки Воробья будут не хуже Сивайских, дай только срок. Вот и занесло его туда, куда не следовало. Заодно и нас. Всё, хватит. Ажно голова заболела, - в кои-то веки признал правоту брата Клим Васильевич. Васька.
  - Ажно?
  - Тьфу ты. Приехали!
  А Ванятка подождал, когда помещики уйдут, когда какой-то человек распряжёт лошадь, соскользнул с коляски и скрылся в темноте.
  Ерину в этот вечер он так и не увидел.
  108
  Владимиру Осиповичу пришлось заплатить большое вознаграждение доктору за ежедневные визиты и лечение. Не ложится же ему самому в больницу, где нет никаких удобств, а есть больные всех мастей.
  Лечение не требовало от него особых усилий, и свободного времени оставалось слишком много. Надо его куда-то деть. Вот только куда?
  И Владимир Осипович заскучал. Знакомых почти не было. Как себя развлекать, он не имел ни малейшего представления. Не книги же, в самом деле, читать? Настроение стало портиться день ото дня.
  Но однажды прогуливаясь по вечерним улицам, услышал, как кто-то его неуверенно окликнул. Оглянулся. Давнишний приятель! Настолько давнишний и дальний, что Владимир Осипович не сразу вспомнил имя. Но как говорится, на безрыбье и рак рыба.
  Выяснилось, что на примете у приятеля есть одно местечко, где скучать точно не придётся.
  - Заведение мадам Дюше - вот последнее моё открытие. Такие девочки! Пойдёмте.
  Несколько секунд Владимир Осипович был в нерешительности. Вспомнились страшилки жены о последствиях болезни. Но, как всегда, сумел себя обмануть:
  "Да я туда и обратно. Всего лишь посмотрю, что там происходит".
  В заведении мадам Дюше происходили очень привлекательные вещи. Правда, дорогие. Но деньги у Владимира Осиповича тоже были немалые. И пока они не стали заканчиваться, девицы, а также сама мадам, ни за что на свете не хотели расставаться с Владимиром Осиповичем даже на несколько часов.
  Они окружили его таким вниманием и услаждением для всех органов чувств, что выбраться из этой неги не было никакой возможности. Правда, попыток тоже было недостаточно.
  Помогла же ему выбраться сама мадам, когда деньги закончились. Но Владимир Осипович не обиделся.
  - До скорой встречи, - весело улыбнулась мадам Дюше на прощанье и захлопнула дверь.
  Голова трещала. Это сколько же выпито? Фрак был не просто измят, местами он порвался по швам.
  Своего давнего приятеля Владимир Осипович потерял через пару дней после того, как пришли к мадам. Но не сильно расстроился ни тогда, ни теперь.
  Скорее домой. Выспаться...
  ...Через пару дней Владимир Осипович возвращался в своё поместье. И по привычке, легко себя обманул:
  "Целую неделю лечился. Самое главное, значит, уже преодолел. С остальным организм сам справится".
  109
  - Ты что мне сейчас налила?
  - Ничего барыня, - но перепуганный взгляд Марфушки не обманул бы даже ребёнка.
  - Ну-ка, показывай, что ты прячешь в своих юбках.
  - Ничего, барыня, - Марфушка побледнела так, что казалось, сейчас свалится замертво. Но Глафиру Никитичну это не интересовало. Она грубо схватила руку и вывернула её так, что Марфушка вскрикнула и упала на колени.
  Злосчастный флакон покатился по полу.
  Глафира Никитична отпустила пока девку, подняла флакон, понюхала. Таких у неё несколько. Игнатий Степанович иногда приносит ей лекарство.
  - Что это? - Глафира Никитична никак не могла понять. Потом осенило.
  - Отравить меня, паскуда, задумала?
  - Нет, нет, барыня...
  - Ну-ка, пей сама, чем ты тут меня собралась потчевать.
  Марфушка поспешно схватила стакан и разом осушила вино. Так она впервые его попробовала. И, если бы не ужас, который перекрыл все остальные эмоции, она, возможно, оценила бы его. Но теперь было не до того.
  Барыня внимательно посмотрела. Девка, вроде, не свалилась в предсмертных судорогах и падать в ближайшее время не собиралась, поэтому немного успокоилась.
  - Рассказывай, как на духу. Иначе я сейчас возьму щипцы и начну вырывать твои ногти по одному.
  Но и на Марфушку вдруг нашло странное успокоение. Взгляд её стал чуть отрешённым.
  - Воля Ваша, барыня... Я лила, чтоб Вы спали.
  - Кто надоумил?
  - Сама.
  - Брешешь! Нет у тебя такого места, чтобы самой думать.
  Марфушка на это промолчала.
  И то, что последняя лахудра молчит, не упала в ноги, не целует её башмаки, а молчит - взбесило помещицу. Скрюченные в ненависти пальцы потянулись к девушке.
  
  Когда несколько минут спустя в спальню барыни на крик прибежала встревоженная Ерина, Марфушка по-прежнему молчала. Кричала Глафира Никитична. И в бешенстве колотила ногами и табуреткой девушку, лежащую на полу.
  Ерина всё поняла. Даже до того, как увидела свой флакон.
  "Убьёт. Она её сейчас...".
  - Барыня, это я велела Марфушке вам лить сон-траву.
  - Что?
  - Не прогневайтесь, барыня. Но Марфушка тут не виновата.
  - Ты что?.. Ты велела? Ты кто тут такая, чтобы велеть?
  - Барыня, такая уж у нас, у цыган, порода, чтобы делать людям добро тайно.
  На миг помещица поверила. Но потом спохватилась. Выбежала во двор, крикнула Лютого.
  - В колоду, - визжала ему прямо в недоумевающее лицо. - В колоду на всю ночь. Завтра плети.
  Позже, когда Марфушку унесли, когда замыли кровь на полу, когда Ерина сидела закованная в колоду, Глафира Никитична улеглась.
  Сон не шёл. Мысли вертелись вокруг случившегося.
  Но беспокоила её не Ерина. Та завтра своё получит. И пусть спасибо скажет, если останется в живых.
  Беспокоила её странная сила, которую она почувствовала в этой никчёмной девке. Марфушке. Та ведь не сломалась. Не испугалась. Вернее, сразу она как будто и испугалась, но потом стала твёрдой, как железо. И била-то её Глафира не столько за непонятное зелье, а чтобы сломать эту силу. И не смогла. Марфушка оказалась твёрже её. И это было страшно.
  110
  - Стой, дурак.
  Шаги в темноте затихли.
  - Дед, ты? - в голосе Андрея слышалось напряжение.
  - Я.
  Несколько мгновений длилось молчание.
  - Сейчас главное, дров не наломать - начал убеждать Перепёлка. - А ты, похоже, собрался их как раз ломать.
  - Ты для этого здесь сидишь?
  - Для этого. Тебя поджидаю.
  - Напрасно. Мне с тобой недосуг беседы вести.
  - А куда ж ты собрался? Никак к барыне? Ай к Лютому? Небось, и ножик с собой прихватил?
  - Меньше будешь знать, тебе же будет лучше.
  - А себе? Каторгу готовишь? А Ерине погибель?
  - Нету другого выхода.
  - Вот я и говорю, что дурак.
  В темноте зашуршала солома, Андрей сел рядом с Перепёлкой.
  - А ты знаешь что делать?
  - Пока не знаю. Но сейчас вместе с тобой будем думать.
  - А что тут думать? Тут жизнь заканчивается.
  - Но-но, заканчивается. У меня, старика, может, и заканчивается. А вам, молодым, надо жить, да горячку меньше пороть.
  - Как это? - усмехнулся Андрей. - Разве так когда-нибудь получалось?
  - Не время нам с тобой обо всей жизни спорить. Надо про завтрашний день решать. Я тут стал плеть готовить.
  - Что за плеть? Мне об этом даже думать тошно.
  - Ну так иди - протошнуйся, и дале будем говорить.
  - Говори.
  - Надо в первую очередь убрать Лютого.
  - Куда?
  - Пока не знаю. Сдаётся мне, что это будет самым трудным.
  - Ну.
  - Плеть я вже плету. Лёгонькая. Комара не прибьёт. Конечно, так её оставить нельзя, дурак сообразит, что дело нечисто. Надо утяжелить. Самый кончик. Знающий человек будет бить серёдкой, а кончиком попадать по доске.
  - А знающий человек - кто?
  - Знающим человек будешь ты.
  Андрей долго молчал. Соображал.
  - Так я же отказался быть палачом. За что и сидел тогда три дня в колоде.
  - Ну, тогда отказался, теперя согласишься.
  - А она мне опять прикажет?
  - Андрей, ты, конечно, сегодня расстроенный, но всё ж таки начинай соображать. Лютого не будет, это он любитель по нашим спинам плёткой пройтись, вот барыня другого начнёт искать. Может, тебе опять прикажет, а нет - сам вызовись.
  - Легко сказать. Человека плёткой стегать!
  - Трудно. И тебе надо будет стегать по-настоящему. Чтобы поверили.
  Опять замолчали.
  Дверь сарая заскрипела. В полутёмном проёме показалась неясная женская фигура.
  - Ктой-то тут лазиет?
  - Дед, это я, Варя.
  - А-а, Варвара Сергеевна, - Перепёлка вскочил навстречу, - Что ж Вы тут в темноте-то?
  - Дед, ты один?
  - Не, с Андреем мы туточки кумекаем.
  - Понятно. Дедуш, надо к Несупе ехать. Пусть даст что-нибудь для Ерины. Чтобы завтра выжила.
  - Во, видал? - Перепёлка повернулся в сторону Андрея. - А ты "жизнь заканчивается". Варвара Сергеевна, это вы хорошо придумали про Несупу.
  - Ну так надо ехать.
  - А вот Андрей и поедет. А вы ступайте к себе, не волнуйтесь. Мы всё сделаем.
  - Нет, не гони меня. Кто её сторожит?
  - Приказчик. Лютый на этот раз никому другому не доверил. Её на ночь в сарай под замок закрыли.
  - Я пойду туда, хоть через дверку поговорю. С приказчиком справлюсь.
  - Будет момент, намекните ей, что мы готовимся. В обиду её не дадим. Вот только бы придумать, как Лютого убрать.
  Перепёлка коротко рассказал про плеть.
  - Может, надо бы плеть пропитать охрой? А? - сообразил он только сейчас.
  - Чтоб следы красные остались? - Варя старалась не показать, что ей дурно.
  Все замолчали, обдумывая пока воображаемую картину завтрашней казни.
  - Никого мы не обманет этими махинациями, - Андрей с досадой вскочил, зашуршал в темноте.
  - Погоди, - Перепёлка не сдавался. - Барыня далеко будет, она же всё время смотрит на это дело из окошка. Если в бешенство не придёт. Тогда сама схватит плеть. Но с чего ей завтра беситься? Сегодня уже набуянилась. Лютого не будет, если мы его куда-нибудь пристроим.
  - А приказчик?
  Приказчик - верный человек Лютого, тоже всё дело может испортить. Но Перепёлка тут успокоил:
  - С приказчиком как раз всё нормально. Мы с ним завтра с утра собирались к Ночаевым ехать. Вот и застрянем. Колесо отвалится. В лесу по дороге. Там-то и провозимся, хоть до вечера... Так что приказчика не будет. Вот что с Лютым делать?
  - А если кляп в рот, мешок на голову, да самого в сарай под замок? - у Андрея появилась надежда, что всё может получиться.
  - Только чтобы он не догадался кто это с ним такое сотворил. Тебе, Андрюха, помощник крепкий нужен.
  Думали недолго.
  - Матвей, - сообразил Перепёлка.
  - Какой Матвей? - не сразу понял Андрей.
  Дед объяснил.
  - Я с ним немного в лесу пожил. Хороший парень. Молчуном был, молчуном остался. А силушка в нём немереная.
  - Согласиться ли? Ему какой резон?
  - Согласиться. У Ерины сестра есть... Вот так-то... Он Лютого, как цыплёнка скрутит, тот и не пикнет. Надо только того в ловушку зазвать.
  - В амбар. Я зазову, скажу, что мыши доски прогрызли. Надо, мол посмотреть, да решить, что менять, что так сойдёт. А Матвей пусть ждёт его там.
  - Андрей, а ты же так подставляешься.
  - Если что получше в голову придёт - скажите. А пока пусть будет так. Потом отбрешусь, может. Как говорится, не пойман - не вор. Я направлю его в сарай, а сам как будто пойду в другую сторону. Пусть потом докажет...
  - Ладно, на месте будем смотреть. Всё, пошёл я к Матвею.
  - Я тогда к Несупе.
  - Андрей, попроси у него что-нибудь для Марфуши.
  - Для какой Марфуши? А-а, понял.
  111
  Варя пошла к сараю. Выскочил приказчик:
  - Стой! А то стрельну!
  - Ишь ты, стрельну, - Варя старалась говорить твёрдо. - Не торопись. Я это - Варвара Сергеевна.
  - Барышня? - приказчик растерялся. На этот случай у него распоряжений не было.
  - Спокойно тут?
  - Да кабутточки спокойно. Вечером прибегали родственники, но я их быстро шуганул. Мальчишка только всё вертелся. Пока не наподдал хорошенько. Хоть по ногам стреляй, такая зараза наглая.
  - Ну, это твоё дело - мальчишек гонять, да сарай сторожить. А у меня другое. Переговорить с девкой надо.
  - Переговорить? Да как бы... не было такого распоряжения.
  - Что значит не было? Вот сейчас оно и случилось. Да ты не волнуйся крепко, я через дверь.
  - Дак, оно, может, управляющему доложить?
  - Твоё дело. Можешь доложить.
  Приказчик растерялся.
  Варя не стала ждать, пока он сообразит, что делать, подошла к двери.
  - Ерина, - произнесла громким шёпотом в самую щель.
  И тут же девушка отозвалась. Её голос послышался совсем рядом.
  - Я слушаю, Варвара Сергеевна.
  - Варвара Сергеевна, да как же так? Не положено с нею разговаривать, - заныл приказчик под ухом.
  Варя повернулась к мужику, заговорила рассерженным тоном:
  - Ты что, не понимаешь, что Глафире Никитичне могут на ночь понадобиться некоторые предметы? А где они находятся, может знать только личная прислуга? Её горничная?
  - Дык... Так-то оно... Понял...
  - Тебе приказали охранять, так охраняй. А я делаю, что мне велели, а ты мне мешаешь.
  - Ваше дело, конечно, - приказчик, наконец, сдался, отошёл.
  Теперь он, если и доложит завтра Лютому, тот не посмеет у Вари допытываться. Нет у него над ней власти.
  - Ерина, слышишь?
  - Слышу, барышня.
  - Завтра ничего не бойся. Мы всё подготовили, - зашептала Варя в самую щель.
  - Не буду бояться. Только...
  - Что? Говори.
  - Сестра будет плакать. И братик. Все... Они же не знают.
  - Я схожу к ним. Успокою.
  - Спасибо... вам.
  Варя хотела уже прощаться.
  - Варвара Сергеевна, - вновь услышала она через дверь.
  - Что?
  - Как там Марфушка?
  Марфушка была плоха.
  - Пока непонятно.
  - Скажите ей... что... я... Нет, ничего не говорите... Не знаю, что сказать.
  Варя постояла у двери.
  - Скажите, что мне её жалко.
  - Скажу...
  112
  - Завтра поедешь? - Миланов оставил косу, посмотрел на друга. - Неожиданно.
  - Да. Вот заехал к тебе узнать, может, будет какое поручение.
  - Подожди, Николай. Так сразу и не соображу. Конечно, будет. Когда это я в Москву попаду? А раз ты едешь... И не одно будет... но только все самые срочные и важные.
  Думинский усмехнулся:
  - Я и не сомневался. Чтобы ты да не воспользовался случаем.
  - Огорошил. А надолго?
  - Теперь уже и не знаю. Всё зависит от твоих срочных и важных поручений.
  - Ты, Николай, не смейся. Мы же на Сонное озеро собрались.
  - Татьяна Горобец дату, кажется, ещё не назвала. Может, и успею вернуться.
  - Ты уж постарайся.
  - Я вот ещё что думаю, - произнёс Думинский нерешительно. И замолчал. Задумался.
  - Ты уж начни думать вслух, раз я тут с тобой сижу, - Миланов засмеялся.
  - Понимаешь, такое деликатное дело, и касается оно Ливасова. У нас есть общий знакомый, и он мне письмо прислал. Получается, когда господин Ливасов очень непринуждённо ведёт себя с незамужними дамами, он забывает их предупредить, что женат.
  - Ливасов женат? - изумился Миланов.
  - Со слов нашего знакомого - да. Его жена Анна проживает в Москве. Я подумал, раз дела требуют моего присутствия в столице, может, попробовать отыскать эту Анну.
  - Но тебе это зачем? Хотя, если это правда, Ливасов очень некрасиво выглядит... И это ещё мягко сказано. Его заигрывания с девушками в таком случае недопустимы.
  - Это ты видишь лишь внешнюю сторону. Думаю, на деле всё гораздо серьёзней.
  - Знаешь, Николай, будь у меня сестра, и рядом с ней крутился бы этот хлыщ, я бы предпочёл знать правду.
  - Да. Тем более, волею случая, я уже предостерёг одну девушку. И хотел бы точно узнать, имел ли я на это право.
  - Ну что же, мой друг. Думаю, ты должен поспособствовать открытию истины в этом деле.
  - Ты думаешь?
  - Уверен. Я даже отменяю большую часть своих срочных и важных поручений, оставляя совсем безотлагательные, чтобы у тебя было время заняться поисками этой Анны и вернуться в срок.
  113
  Рано утром Матвей вышел во двор. Душно в избе, на улице должно быть свежее.
  Так и есть. Воздух, разве что не вкусный. Прохлада. Свет на востоке вот-вот проклюнется солнцем.
  Матвей сел на лавку.
  Петухи раскукарекались. Вот уж кому тоже не спится.
  После разговора с дедом Перепёлкой и Матвей не сомкнул глаз.
  И не волнение о том, как надеть мешок на голову управляющему, не дало ему покоя. Наденет как-нибудь. А смущало то, что теперь уже он совершит насилие. Над человеком.
  В том малом мирке, из которого он недавно вышел, не было зла, он не допускал его. Не видел. Думалось, что сможет и дальше так прожить теперь уже в этом мире. Он сам по себе, всё остальное сбоку. Но это оказалось невозможно. И ему надо как-то заново учиться выбирать свой путь.
  Встал. Пошёл по пустынной деревне. Вот и околица. Последние дома позади. Солнце бросило первые лучи на землю, и хоры птиц запели о чём-то радостном.
  Сел в траву. Хорошо. Спокойно. Столько времени провёл вот так.
  Яркое пятно, едва уловленное боковым зрением, отвлекло внимание. Матвей нехотя поднял взгляд и увидел скрывшуюся за деревьями девичью фигуру.
  Кто это - разглядеть не было никакой возможности, синий сарафан лишь мгновение был перед глазами, но Матвей вскочил, не сомневаясь. Дуняша.
  Побежал.
  Всё внезапно встало на свои места. В той маленькой, тихой и мирной жизни не было главного. Не было главной. А без неё теперь пустота.
  И если он потеряет её, эту сердитую и нежную девушку, он никогда не будет счастливым. Без неё мир бесцветный.
  Лес. На секунду Матвей остановился, огляделся. Дуняши не видать. Побежал прямо.
  Деревья, деревья, кусты так и мелькали перед глазами.
  Но вот синее на миг показалось и скрылось. Теперь Матвей знал, где она. Теперь её не упустит.
  Когда парень схватил Дуняшу за руку, останавливая этот безумный бег, она в ярости, ещё не понимая, кто сзади, повернула к Матвею заплаканное лицо. Увидев его, она сузила в ненависти глаза, и стала вырываться.
  - Пусти! Пусти, ненавижу. Ненавижу!
  Матвей крепко держал, пытаясь поймать взгляд, пытаясь привести её в чувство. Но Дуняша стала колотить его кулаками в грудь.
  И тогда Матвей схватил её за плечи и крепко потряс. Так, что её голова беспомощно замоталась вперёд-назад.
  Эта крепкая тряска вырвала девушку из той тоски, которая заставила бежать неизвестно куда. Она схватилась за него, пытаясь удержаться на ногах. И взгляды их встретились... А в них - целые миры. О которых они не ведали, только догадывались.
  А окружающий мир отодвинулся. Стал незримым. И неслышным.
  Матвей наклонился к губам и коснулся их. И это было самое сладкое, что случалось с ними.
  114
  Знающие люди подсказали, что в Дубравном есть "бабка", вот Мотя выбрала денёк, оставила детей на Нютку, больше не на кого, и пошла.
  По дороге мысли вертелись вокруг горемычной долюшки. Своей, конечно. У других, может, тоже нелегко, а всё не так.
  Детей мал мала - куча, как их вырастить, коли одна осталась на всём свете? А им есть-пить надо каждый день, и не по одному разу. Где набраться-то?
  Общество, конечно, помогает. Но много ли? Так, чтобы только с голоду не перемёрли.
  Мужик, хоть и пьяница был, но... Даже и не поймёшь. Как говорится, с дурнем дурно, без дурня ещё дурней.
  Была надежда на девку, когда та пристроилась самому помещику под бок. Это же она её и пристроила. Всё старалась принарядить хорошенько, да барину поперёк дороги поставить. Авось, не пройдёт мимо, хоть глазом зацепится.
  А что? Видная девка получилась. Как такой красоте даром пропадать? Вот тот и приглядел. Ох, как обрадовалась она сначала. А чего радоваться? К чужой голове свою не приставишь. Маняшка сразу заерепенилась. Пришлось ещё уговаривать.
  Другая бы держалась, как вошь за гребешок. А эта дура, мало того, что всё потеряла, так ещё и дитёнка принести собралась. Корми-пои мать вдобавок и нагулянного.
  Конечно, в деревне многие осудили, что выгнала лахудру из хаты.
  Хорошо им судить. Сами бы попробовали. Когда близок локоть, да не укусишь. Могла бы вытянуть из барина добра немерено, как другие умеют. А эта вытянула... Уб...ка.
  И где тут с такой жизнью здоровье будет?
  Привычно пощупала бок. Раньше было ещё терпимо. Так, поноет, поноет, да перестанет. А в последнее время - лихо.
  Вот и собралась к знахарке.
  "Бабка" подходящая и в своей деревне была. Но в своей - это не то. Потрудиться надо, пешком в другую сходить. Да и потом, не зря же до их Дубравного слух про Сычиху дошёл, может, лучше понимает.
  Чужая лекарка встретила не слишком радушно, но и гнать не стала.
  - Заходь, - сама скосила глаз на узелок.
  Вот Мотя и выложила небогатые гостинцы на стол, да свою беду про болящий бок рассказала.
  - Это, бабонька, тебе "сделали".
  - Кто? - перепугано спросила Мотя.
  - А ты сама подумай, - не стала знахарка себя утруждать. Но всё же дала подсказку. - Может, от кого угощение принимала?
  Мотя задумалась.
  - Соседка! - осенило. - Давала мне всё со своего огорода. И в прошлом году, и в этом.
  - Вот. Так-то, моя милая.
  - А за что ж она?
  - Завидует, - Сычиха не сомневалась.
  - Завидует? - Мотя вновь задумалась. - Так у них же только одна дочка! - стала проясняться причина зависти. - Да и та пропала. А у меня мал мала. То-то они с моими детьми такие ласковые, соседи эти. Раньше с Маняшкой всё балаболили. А теперь Нютку приваживают. А Силантий меньшого сыночка всё от себя не отпускает, то игрушки ему строгает, то ещё что. - Мотя покачала горестно головой, потом продолжила свои рассуждения: - А чего, ежели спросить, вы чужих детей приваживаете? Вы своих народите.
  Замолчала, удручённая. Потом вскинула взгляд на знахарку:
  - Что ж теперь делать?
  Сычиха вновь скользнула глазами по скудной подачке, сдержала зевоту. Нынче всю ночь бабы шли со своими бедами, не дали толком поспать.
  - А что делать? Дам тебе травку, ты завари её да пошепчи... Я научу, как. Оно и станет легче.
  "Это ж надо! - удивлённо мотала головой Мотя по дороге домой. - Всё, как на духу выложила. И взаправду - знающая. Но кто бы мог подумать! Вот так соседушки! Вот так Матрёна! Вот так Силантий! Хотя, Силантий вряд ли. Эта Матрёна позавидовала мне... за ребяток"
  
  - Дитёнок отошёл. Болезнь его твоя выгнала.
  И то, что Маняша в этот момент почувствовала облегчение, в следующий тяжким грузом легло на совесть.
  Ребёнок. Маленький. Беззащитный. Никому в этом мире не нужный. Ни отцу, ни бабке. И она, мать родная, обрадовалась, что его не будет. А его и не будет. Так и не увидел этот свет, не улыбнулся матери. И мать не обогрела его.
  Маняша повернулась к стенке и горько-горько зарыдала от жалости к своему несчастному младенцу.
  115
  - Вот это город! Я и не знала, что бывает столько людей... в одном месте, - шепнула Луша Стёпке.
  - Не отставать! - оглянулся дядька Демьян, - некогда по сторонам глазеть.
  Стёпка с Лушей припустились догонять. А то дядьке Демьяну нет времени с ними возиться. И так бросил свою артель, свои дела. Хочет попробовать их на судно пристроить.
  - Да быть того не может, чтобы где-нибудь не нашлось для вас место, - рассуждал накануне дядька Демьян. - Сейчас, конечно, меньше судов, потому как река обмелела, но небольшие баржи или струги должны ходить. А у меня и знакомцы есть. Невжель не получится?
  У Стёпки с Лушей защемило что-то тоскливо внутри. "Невжель не получится? Вот бы повезло! Они не сидели бы сложа руки. На судне всё-всё бы делали, что полагается. От них только польза была. А места много они не займут".
  А может, защемило от близкой разлуки с артелью. Особенно с дядькой Демьяном. Ух, какой умный человек. Всё знает. Любую невзгоду по полочкам разложит, по кусочкам разберёт - и нет невзгоды.
  Вот Ноздря. Оказывается, такой путанный человек. В деревне не было дня, чтобы с ним не случалось приключений. Хотели даже в острог посадить за непутёвость. А дядька Демьян сжалился, взял к себе, и теперь выправляется Ноздря. Не хуже других будет.
  Луша со Стёпкой и про свою беду хотели дядьке Демьяну рассказать, да мешало собственное первоначальное враньё. Стыдно свою непутёвость теперь показывать.
  - Сейчас выйдем на набережную Струговой улицы, вы ж глядите не потеряйтесь.
  И, когда вышли, ребята поняли, что потеряться тут можно запросто.
  Вся береговая линия была забита судами разных мастей. Всюду кричали и бегали люди. По деревянным настилам катили бочки, тащили мешки и ящики.
  Демьян окинул взглядом эту неразбериху:
  - Сдаётся, скоро будет сброс воды. А значит, мы вовремя.
  Луша со Стёпкой ничего не поняли.
  - Видите, погрузка полным ходом идёт? Вот и будем искать вам транспорт.
  Демьян посмотрел на растерянные лица ребят, усмехнулся:
  - Да вы не робейте. Мир не без добрых людей. Ждите меня здесь.
  Но найти того самого доброго человека оказалось не так-то просто.
  Лишь к вечеру, когда погрузки заканчивались, суда ожидали открытия плотин, а от надежды остался лишь маленький огонёк, который того и гляди вовсе потухнет, нашёлся-таки он.
  - Робят, быстрее! - в этот раз дядька Демьян вернулся за ними чуть ли не бегом. Стёпка с Лушей вскочили, готовые следовать куда им укажут. - Сейчас вода пойдёт. Нашёл вам место. Во-о-н, видите, гусяна.
  Что такое гусяна, ребята не знали. Они посмотрели в сторону огромной лодки. Таких размеров суда по их Русе не ходили. Наверху стояли люди, ждали их.
  Прощались спешно.
  - Хозяин барки из наших, из бывших крепостных. Поэтому, Стёп, можешь ему всё рассказать. Думаю, не пожалеешь. Наоборот, может, он тебе поможет дальше.
  - Понял.
  - Ну, Федот, и ты прощай.
  Луша молча обхватила руками талию дядьки Демьяна.
  - Всё, бегите... И удачи вам, - добавил совсем тихо.
  116
  - Дорогая, напрасно вы уволили Сергея... как его? Никифоровича. Тётушка, должно быть, не одобрит такое самоуправство.
  - Владимир Осипович, он нам не подходит. - Ольга сказал твёрдо и не стала утруждать себя более детальными объяснениями.
  На секунду лицо молодого помещика застыло. В глазах вспыхнул недобрый огонёк, и он, казалось, был готов серьёзно возразить жене.
  Женщины за столом невольно замерли в ожидании. София не хотела скандала и ссор. У Ольги решалось большее. Будет ли она полноправной хозяйкой в своём поместье или и дальше придётся плясать под дудку властной родственницы.
  Но нет. Оказалось, Владимир Осипович сдерживал непроизвольную отрыжку. Не удалось сдержать. И вновь всё его внимание обратилось на запечённую птицу.
  - Как знаешь, дорогая! Как же хорошо дома. В городе теперь жара и пыль. Извозчики ругаются, бабы кричат.
  Соня всегда чувствовала симпатию к своему зятю за уступчивость. Девушке была приятна его лёгкость в общении. Но после намёков крепостных, после слов Вари, она постаралась внимательнее присмотреться к Владимиру Осиповичу. Быть может, она неверно оценивала его качества. И эта мягкость продиктована равнодушием к хозяйским делам и нежеланием брать на себя ответственность.
  Ольга давно уже жаловалась, что на её плечах лежит слишком много забот. И эта его уступчивость как-то ловко облегчала его и без того нетяжёлую ношу.
  София решила впредь не давать волю чувствам, а постараться вглядываться вглубь людей и событий.
  Посмотрела на сестру. Напряжение спало, Ольга спокойно продолжила завтрак. Но на лице её играла едва заметная самодовольная и презрительная улыбка.
  Соне стала неприятно.
  Вчера она была невольным свидетелем отвратительной сцены. Ольга кричала на горничную. В чём провинилась несчастная девушка, Соня так и не поняла. Она, ошеломлённая, застыла в дверях, пытаясь узнать в этой озлобленной фурии свою остроумную, добрую Ольгу. Не узнала.
  Когда Ольга оглянулась и увидела её, она грубо отпустила заплаканную служанку, попыталась объяснить свою вспышку младшей сестре:
  - Ах, у меня сегодня ужасно болит голова. И тут ещё неожиданный приезд Владимира Осиповича. Не обращай на меня внимание, дорогая.
  Но не обращать внимание было невозможно.
  И вот теперь, сидя за столом, Соня переводила взгляд с сестры на зятя. И понимала, что более разных людей трудно сыскать.
  Но что это? Владимир Осипович так неаккуратно ест. Он вымазал лицо вареньем. Он мясо ест с вареньем?
  Соня отвела взгляд. Что происходит?
  После завтрака Владимир Осипович собрался к тётушке. Соня бросилась к сестре:
  - Ольга, дорогая, разреши мне тоже поехать. Я так соскучилась по Варе.
  Владимир Осипович услышал:
  - Поедемте, София Павловна. Вдвоём веселее. Я уж вас прокачу с ветерком.
  Но Ольга заупрямилась:
  - В следующий раз, дорогая. Ты мне сегодня ещё нужна.
  Нужна... Нужна?
  И это оказалось неправдой. За целый день сестра не обратилась к ней, решала какие-то свои вопросы с новым управляющим.
  Соня украдкой бросила на него любопытный взгляд. Интересно, чем же он отличается от Сергея Никифоровича?
  Но по брошенному мельком взгляду, можно судить лишь внешнее.
  А внешне этот новый управляющий был мужчиной видным. Высокий, красивый и подобострастный. А его деловые качества будет оценивать по достоинству сестра.
  117
  - Ну и когда ты думаешь собираться к Ночаевым? - спросил Перепёлка у приказчика, тот теперь сидел у колоды рядом с наказанной Ериной.
  - Да вот и не знаю. Надо бы домой сбегать, хоть перекусить что. А смениться мне приказа не было.
  - А какой тебе приказ нужен? Беги, я покараулю. Да поедем уже. Солнце высоко.
  - И то правда. Я мигом.
  - Давай.
  Дед Перепёлка не спеша уселся на нагретое приказчиком место, огляделся по сторонам. Рядом крутились любопытные.
  - Ну чего вы не видали? Сами не помните, как это было? Ну, если не помните - будет и вам счастье. Потому как негоже на чужую беду глазами хлопать.
  И как только он подбирал слова? Или голос был такой? Непонятно. Но через минуту рядом не было никого. Только он и девушка.
  - Ерина, слухай меня. Я сейчас тебе дам средство, не бойся, пей всё. Это, чтобы ты нынешний день пережила. А бить тебя будет Андрей. И этого ты не бойся, потому как мы покумекали над плёткой.
  - Поняла, - Ерина держалась удивительно стойко. Волосы её растрепались и тяжёлой волной падали на спину и лицо.
  Дед Перепёлка не стал терять время, подошёл, закрывая девушку от господского дома, влил в рот прямо из флакона. Ерина с жадностью выпила всё до капли.
  - Может, воды хочешь?
  - Нет. Дед, за сараем прячется Ванятка, скажи ему, чтобы домой уходил.
  Дед неторопливым шагом дошёл до сарая. Но Ванятки уже и след простыл. То ли убежал, то ли ещё куда перепрятался.
  Вышел управляющий с дедом Лукьяном, снял с караула Перепёлку, поставил Лукьяна.
  - Митрий Степаныч, погодите, что вам сказать хотел, - послышался встревоженный голос Андрея.
  - Чего тебе? Готов?
  - Да готов. Куда денусь? Что мне готовиться? А вы когда в амбар-то последний раз заглядывали?
  - В амбар? Ну вчера.
  - Меня крысы чуть не сожрали. Видели, какие дыры в углу? Хозяйка увидит, шкуру сдерёт.
  Управляющий озабоченно почесал в затылке. Если что, за непорядок с него первого спрос. По сопаткам запросто можно получить.
  Повернул к амбару.
  Андрей с Перепёлкой молча смотрели вслед. Ждали, пока Лютый скроется в дверях.
  - Ну, едем? - голос приказчика был, вроде, и негромкий, но подпрыгнули оба. И Перепёлка, и Андрей.
  - Едем, - суетливо вскочил дед. - Андрей, смотри тут.
  - Ага.
  Чуть позже из амбара вышел никем незамеченный Матвей. Управляющий не выходил. А ещё позже Андрей пошёл туда.
  - Митрий Степаныч! Митрий Степаныч! - прокричал в пространство. Видел в углу сусека шевелящийся мешок, слышал, как он недовольно мычал. - И куда он ушёл? - посетовал парень в сторону мешка, покачал головой, войдя в роль, и вышел из амбара. Закрыл плотно дверь и вытащил из кармана заготовленный заранее замок.
  Всё, с этим делом управились.
  118
  Ерина почувствовала, как мир поплыл. Да так скоро, что не угнаться. Постаралась погасить испуг. Значит, так надо.
  Когда девушку освободили из колоды, она не смогла стоять. Дед Лукьян и Андрей потянули её волоком. Голова болталась без сил, и волосы подметали землю.
  Положили на лавку, привязали. Она была почти в беспамятстве.
  - Андрей, - подбежала сенная девка Груня, - иди, тебя барыня зовёт.
  Андрей пошёл в хозяйский дом.
  - Что с цыганкой? - спросила стоящая у окна Глафира Никитична.
  - Не знаю. Должно быть, слабая оказалась. Испугалась. Да ещё, небось, после колоды ноги не отошли.
  - А-а, запомнил колоду?.. Пока на своей шкуре не попробуете, не успокаиваетесь. Ну-ну. А цыганка, значит, слабая оказалась. А травить меня - сила была.
  Но гнев помещицу уже немного оставил. С утра она побывала у Марфушки и ещё раз допросила её.
  И со слов Марфушки, эти две лахудры вздумали её не травить, а усыплять каждую ночь.
  - Десять ударов, - смилостивилась Глафира Никитична и уполовинила первоначальное своё решение.
  - Понял, - равнодушным тоном ответил Андрей и бросил в затылок помещицы полный ненависти взгляд.
  "Тебе бы эти удары по толстой..." - Андрей опустил гневный взгляд ниже.
  - А где управляющий?
  Лютый редко пропускал наказания. Сам любил плетью помахать над несчастными спинами. Особенно над девичьими.
  - Сказали, что вроде с крысами воюет.
  - Где?
  - Не знаю. Где-то, видать, обнаружил гнёзда.
  - Начинай, - приказала помещица.
  У Андрея дрогнуло сердце. А как руке не дрогнуть? Надо помнить, что бьёт, в основном, кончик плети. И туда направить внимание. Про остальное - забыть.
  119
  "Десять. Всё!"
  Андрей опустил плеть.
  Вместе с Лукьяном перенесли Ерину на телегу. Дед повёз её домой. Впервые за всё то время, что она прослужила в горничных. Дождалась.
  Андрей бросил украдкой взгляд в окно. Успел увидеть, как помещица отворачивается, уходя вглубь комнаты.
  Плеть. От неё надо избавиться. Бросил в навозную яму, ковырнул сверху солому. Пусть там пока. Ночью уберёт.
  Проходя мимо амбара, ловко снял замок с двери. И здесь всё. Рано или поздно управляющего найдут.
  Мелькнуло сомнение "случайно" самому обнаружить, но отмёл как глупое. Пусть поваляется. Пора заняться своими делами. Пошёл в конюшню.
  После солнечного света ничего не видать. Но больше десяти лет уже здесь работает, все закоулки родные.
  Поворачивая в своё помещение, где развешены по стенам хомуты, уздечки и прочее лошадиное снаряжение, успел заметить движение сбоку. Больше ничего не успел.
  Удар по затылку взорвал в голове сонмы искр разной величины.
  Теряя сознание, повернул голову и всё же... разглядел. Благо, к этому времени глаза привыкли к темноте.
  - Ванятка-а-а...
  - Получай и от меня гостинец.
  Мальчик некоторое время смотрел на поверженного врага. Повернулся, вперевалку, копируя походку воображаемого воина-победителя, пошёл к выходу. Но на улице не выдержал, побежал. Дома девки, небось, ревут. Одна побитая, другая несчастная.
  
  Управляющего так никто не обнаружил. Он сам освободился. Путём невероятных усилий смог ослабить узлы, а потом, как ужака, вывернулся из мешков. Красный, взъерошенный, густо припудренный мукой, он широко шагал в хозяйский дом для доклада, пугая своим видом дворню.
  
  - На кого думаешь? - Глафире Никитичне не пришлось два раза объяснять, с первого прекрасно поняла.
  - Андрей, - не задумался ни на мгновение управляющий. Давно нашёл виновного. Ещё в мешке.
  - Пошли.
  И вновь недоброе чувство отяжелило душу помещицы. Некая сила властвует в её хозяйстве, а вовсе не она. Впервые почуяла её у Марфушки. Казалось бы, ну какая сила может быть у этой полудурки. Но это только казалось. Была. И помещица не смогла её сломить. А вот теперь кто-то напал на управляющего. Это уже плохой знак. Так и до бунта недалеко. Надо пресечь.
  Если и правда Андрей, то его срочно в рекруты забрить. Двадцать пять лет в солдатах. Пускай повоюет. Конечно, жалко, что молодой и сильный. Но... через жалко.
  Несколько минут спустя в недоумении стояли над бесчувственным телом парня.
  - Живой? - не выдержала Глафира Никитична.
  Лютый повернул к свету липкие руки, которыми только что щупал голову Андрея. Красные от крови.
  - Не пойму.
  Андрей застонал.
  - Живой, - сама себе ответила помещица. - Значит, не Андрей.
  - Хто бы мог подумать?
  Озадаченный Лютый хотел почесать затылок, но сдержался.
  120
  Соня не понадеялась на "авось Глафира Никитична отпустит Варю завтра на озеро", а сама с вечера приехала к помещице забрать подружку.
  Но, оказалось, напрасно беспокоилась. Глафире Никитичне крестница в последнее время была совсем неинтересна. Поэтому махнула рукой:
  - Езжайте куда хотите.
  Вот и покатилась в скором времени коляска обратно в поместье Ночаевых, но уже с Варей.
  По дороге подружки делились последними событиями.
  Варя рассказала про наказание Ерины и своё участие в этой истории.
  - И с тех пор Глафира Никитична в недобром настроении. Говорят, опять не спит. Какие-то кошмары ей видятся. На сенных девушек страшно глянуть. Вот у кого жизнь - хуже не придумаешь. Ерина хорошо себя чувствует. Дома пока. На улицу опасается выходить, боится, что Глафире Никитичне кто-нибудь донесёт, что жива-здорова. А Марфуша... Потеряла она интерес к жизни. Лежит и не хочет вставать. Говорит, что внутри всё болит. И не поймёт она, то ли душа, то ли живот...
  Долго молчали под впечатлением последних слов. Жаль было несчастную девушку до слёз.
  - Варя, а теперь расскажи про Владимира Осиповича. Не бойся, говори как есть.
  Варя сдержала тяжёлый вздох и начала:
  - Помнишь, когда Владимир Осипович заболел, якобы с лошади упал? Так то Стёпка его ударил по голове. Он пытался защитить Лушу. Барин проявил к ней интерес, который, я уверена, не имеет право ни один мужчина проявлять к чужой девице, будь та даже его крепостная.
  Соня молча кивнула.
  - Но где они ищут правду, я не знаю.
  - Я и сама догадываться стала, что в семье моей сестры всё плохо. Конечно, я многого не знаю, но вижу, что Ольга совсем перестала уважать своего мужа. А он... словно не замечает этого. Или ему всё равно. Поесть послаще да к Ливасову уехать - вот и вся его жизнь. А за горничными увивается так, что смотреть совестно. Такого раньше не было. Во всяком случае, я не замечала. Он словно стыд потерял. Знала бы маменька... Боюсь представить, как бы она всё это перенесла. Сегодня он с ночёвкой остался у Ливасова. Завтра они вместе приедут на озеро.
  - А мы как? Я ничего не знаю.
  - Все, кто пожелал ехать, встретятся недалеко от владений Глафиры Никитичны. Потом вместе отправимся в лес. Часть пути в колясках, затем пешком. Слуги подготовили на озере место, что-то там соорудили.
  - Кто же будет?
  - Точно не знаю. Желали многие. Вот только господин Думинский, сказали, задержится.
  - Его не будет? - у Вари перехватило дыхание от разочарования.
  - Сама толком не поняла. Он поехал по делам в Москву, его ждут со дня на день. Но, насколько я знаю, пока не вернулся.
  Многолетняя выучка помогла Варе держать удар, не опуская голову, почти не изменяясь в лице. Но кому это надо, если на сердце легла тяжесть размером с мельничный жернов?
  121
  Следующим утром по лесным дорогам потянулись экипажи. Перед озером, на последней развилке, их оставляли, дальше дамы и господа шли пешком. Благо недалеко.
  Такого количества нарядных пёстрых платьев лесные обитатели отродясь не видели. Такого весёлого шума - тоже не упомнить, поэтому уползали-ускакивали в стороны, давали дорогу.
  Хотя, основная масса уползла-ускакала ещё раньше. Слуги из ближних поместий вот уже несколько дней здесь хлопотали. Вырубили-расширили подход, покосили траву около озера, расставили столы, лавки, раскинули навесы на случай непогоды и с самого утра разожгли костры, готовя мясо.
  Глафира Никитична до последнего не собиралась в лес. Даже в бричку подниматься стало тяжело, а уж ехать по жаре не было никакого желания. Но жених настоял. Вот и полезла в коляску. Афанасий Петрович на месте возницы.
  - Как ваш маслозавод? - поинтересовалась помещица.
  Всё реже стали их дружеские беседы, а в последнее время вовсе сошли на нет.
  - Маслоделие, - скромно поправил Овчаков. - К сентябрю, должно быть, пущу в работу. Уж не побрезгуйте, первый бочонок вашему столу.
  - Буду ждать.
  Глафира Никитична сдержала вздох. Только и ждёт. Но теперь всего лишь масло. Поехали.
  
  Госпожу Горобец дома в такой день не удержишь. Втроём с дочерями уместились на одной стороне коляске - все стройные. Муж наотрез отказался ехать в лес. Он-де и в поместье едва терпит большое скопление людей, а в лесу ему и спрятаться будет негде.
  "Спрятался бы, нашёл место", - не без сарказма ответила жена, но лишь мысленно. Для споров есть посерьёзнее темы, не стоило силы тратить на пустяки.
  Оглядела дочерей.
  Таня свежа и весела. С потерей Ливасова, как потенциального зятя, госпожа Горобец смирилась. Ладно, младшую можно выдать и за небогатого помещика. Хотя ещё время есть, и всё может измениться. Надо только держать глаза открытыми и не упускать подходящих случаев.
  А вот Маша стала беспокоить. Всё в каких-то думках. И они явно нерадостные. Вот и плечи опустила, взгляд вниз. Так недолго потерять надежду и веру в себя.
  Подъехали к назначенному месту. Таня с некоторым удивлением оглядела экипажи и публику. Не таких масштабов прогулку они замышляли.
  При таком количестве народа трудно ожидать того милого, почти домашнего уюта, который она испытала на земляничной поляне.
  Ну и что? Значит, сегодня будет по-другому. Увидела вдалеке Миланова... Но тоже хорошо.
  И тут же приятное ожидание сменилось досадой. К их остановившемуся экипажу бросились Ливасов и Ночаев. Не самые лучшие спутники, но теперь так просто от них не избавиться. Таня сухо поздоровалась и отвернулась.
  - Где же Ольга? - госпожа Горобец огляделась, желая её поприветствовать.
  - Нездоровится ей нынче, - весело усмехнулся Владимир Осипович. В последнее время он был неизменно в хорошем настроении.
  - Вот и я сегодня без супруга по той же причине.
  - Позвольте предложить вам опереться на мою руку. Лесные тропы бывают не так безопасны, как садовые дорожки.
  Госпожа Горобец благодарно кивнула.
  - Девочки, не отставайте, - бросила она дочерям и наклонилась к своему спутнику:
  - Скажите, дорогой Владимир Осипович, как здоровье вашей тётушки? Я так рада, что она решила устроить своё счастье. Не многие в этом возрасте решаются...
  Таня отстала. Слушать это было невмоготу. Ну какое счастье может быть в столь пожилом возрасте? Да им на двоих, наверное, за сто лет.
  "Нет, - категорично решила она, - если уж меня и угораздит остаться без жениха в молодости, то в старости он и подавно будет не нужен".
  Не знала ещё Таня, как юность бывает недальновидной и наивной в своей категоричности.
  В размышлениях об этом событии девушка не сразу заметила отсутствие Маши. Оглянулась.
  Та с Ливасовым. С места не сдвинулись. И теперь их от Тани разделяли ветки каких-то кустов.
  Таня остановилась, стала наблюдать.
  Негромко разговаривают, и вид у них... Таня нахмурилась. Вид у них, как у заговорщиков. Светская беседа не подразумевает такой физической близости и... Они что, шепчутся? Этого только не хватало. Неужели Ливасов решил теперь бросить весь свой пыл на очарование её сестры? Третья девушка за столь короткое время - это уже чересчур и для холостого молодого человека. А про женатого и говорить не приходится... Хотя в данном случае приходится.
  Бумага. На секунду Ливасов вытащил из кармана какое-то письмо, показал Маше и вновь его спрятал.
  Быть того не может! Таня подошла ближе. Ничего не слышно.
  Ну ничего, она теперь с них глаз не спустит. Чтобы они не замышляли, хорошего в этом нет.
  И её глупая самолюбивая сестричка запросто может угодит в капкан.
  Таня задумчиво побрела далее.
  
  - Ого, как здесь многолюдно, - удивилась Соня, подъезжая.
  Варя тоже смотрела по сторонам. Думинского не видать.
  К остановившейся коляске подошёл Миланов.
  - Где же ваш друг? - с улыбкой поинтересовалась Соня, зная, что этот вопрос занимает подругу сегодня больше всего, но спросить она не решится.
  - Жду его сам. Но он, вероятно, задержится. Позвольте составить вам компанию.
  - Конечно, мы рады вашей компании. А отчего же господин Думинский задерживается? Мы слышали, что он был в Москве. Вернулся ли он из поездки?
  - Да, вернулся вчера поздно вечером. И не один. С дамами.
  - С дамами? - удивилась Соня.
  Варя внимательно слушала, не участвуя в разговоре. Последняя новость опечалила.
  С дамами. Конечно, у Николая Кузьмича много знакомых. И дам в том числе. И вполне вероятно, что одна из них имеет особое значение. Это вполне естественно. Более естественно, чем если бы её глупая пустая мечта сбылась, и место в его сердце заняла она. На что она вправе рассчитывать? Только лишь на его доброе участие. И только потому, что его щедрая душа изливает приязнь на всех окружающих. Вот и ей досталось. И ей, и Агаше.
  - Да, сегодня с утра он прислал мне весточку, что приедет, как только дамы отдохнут после утомительной дороги. Поэтому задержится.
  Варя пыталась вступить в разговор, чтобы по её молчанию господин Миланов не угадал причины этого самого молчания. Но подходящие слова куда-то запрятались. Соня выручала.
  - Он приедет с дамами?
  - Да, я так понял.
  - Дамы знакомые нашему обществу?
  - Не знаю. Это для меня тоже неожиданность... Варвара Сергеевна, сдаётся мне, мы несколько иначе представляли прогулку на Сонное озеро.
  - Да, это верно, - благодарно улыбнулась Миланову.
  - Но кто бы мог подумать, что всех дам в округе так увлечёт наша идея, и они организуют грандиозное лесное гулянье.
  Впереди послышалась музыка.
  - О, это действительно впечатляет.
  - Но мне немного жаль, - улыбнулся Миланов. - Нет, скажу честно, мне очень жаль. Ваши земляничные поляны гораздо милее моему сердцу.
  - Земляничные поляны? - улыбнулась Соня и удивлённо посмотрела на подругу.
  - Ну знаю я парочку таких, - засмеялась Варя.
  Ну и что, если Николай Кузьмич будет с дамами. Это ещё ничего не значит. Может, это его родственницы.
  122
  Выходя из лесной чащи к озеру, дамы невольно задерживали дыхание. Ах. Как красиво! Множество жёлтых кувшинок создавали яркую раму, в середине вода чернела без цветов и казалось бездонной. Говорят, глубина в ней и в самом деле немеряна.
  Но сегодня это место изменилось. Теперь от берега к воде протянулись мостки, и по их шатким доскам гуляли самые отважные. Несколько лодок уже плавало между кувшинками, и дамы ласкали пальчиками упругие лепестки.
  Ливасов и Маша, наконец, разошлись в разные стороны, и Таня немного расслабилась. Она стояла на берегу и любовалась.
  - Я рад вас видеть в добром здравии.
  Миланов.
  - Я тоже, - улыбнулась Таня.
  - Вот оно и есть, наше самое загадочное озеро.
  - Мне представлялось это место более мрачным.
  - В обычное время так оно и есть...
  - Дамы и господа! Прошу минуту внимания.
  Музыка смолкла, все потянулись к говорившему. Это был немолодой помещик Аганов. Вместе с супругой они тоже приняли участие в подготовке праздника.
  - Пойдёмте, - позвала Таня своего собеседника. - Похоже, начинается что-то интересное.
  Миланов кивнул. Но идти ему не хотелось. Самое интересное было рядом с этой юной девушкой.
  - Дамы и господа, позвольте мне напомнить одну из легенд, связанных с этим местом.
  Со всех сторон раздались ободряющие голоса.
  - Когда-то в древние времена вода в этом озере казалась голубой, место светлое, и прекрасная женщина-птица Алконост часто сюда прилетала. Она садилась на ветке этого дуба, - Аганов указал рукой на могучее дерево, - и пела свои песни о счастье, добре и любви. Однажды богатый юноша, охотясь в лесу, услышал чарующие звуки и вышел на этот берег. Прекрасное женское лицо Алконоста поразило его, и он остался. К вечеру птица устала, взмахнула золотыми крыльями и улетела домой, в свой сказочный сад. Отправился и юноша к себе, но с тех пор стал приходить сюда каждый день. И каждый день Алконост пела ему свои песни. Юноша хотел чем-то отблагодарить женщину-птицу за то наслаждение, которое она ему дарила. И в один из дней он пришёл с кольцом. Но прилетела не Алконост, а её печальная сестра Сирин. И смертоносная песня, которую она спела, погубила юношу. Его душа покинула тело. А когда прилетела Алконост, на берегу лежал бездыханный молодой человек, в его раскрытой ладони сверкало кольцо. Алконост поняла, что оно предназначено ей и хотела забрать на память, но крылья не смогли удержать его, оно упало в озеро. Алконост впервые заплакала. Она летала над озером и слёзы падали золотым дождём и, касаясь воды, превращались в прекрасные цветы. Алконост навсегда покинула эти края, и озеро стало мрачным. Лишь жёлтые кувшинки на его поверхности напоминают историю о влюблённости земного юноши и волшебной птицы, а тёмные воды до сих пор хранят заветное кольцо и его тайну.
  Аганов замолчал. На несколько минут наступила тишина. Все впечатлились.
  - Прекрасная история, - раздался весёлый голос Владимира Осиповича, и он зааплодировал.
  Все зашумели, приходя в себя от очарования легенды.
  - Друзья, - взяла слово госпожа Аганова. - Мы подготовили небольшой сюрприз. На одной из кувшинок лежит золотое колечко. Конечно, оно не настолько прекрасно, как в легенде, но мы с супругом надеемся, что оно принесёт счастье нашедшему.
  Ах! Послышались радостные восклицания. Найти колечко на счастье было бы соблазнительно. Жаль, что лодок меньше, чем желающих попытать это счастье.
  - Помните, - добавил господин Аганов, - что с наступлением сумерек цветы закроют свои лепестки и спрячутся под водой. Навсегда исчезнет и колечко.
  Таня окинула взглядом поверхность озера. Цветом было много.
  - Трудная задача.
  Лодки теперь плавали не так медленно, как в начале праздника. Но шума, веселья и брызг прибавилось. Особенной популярностью пользовался дальний берег. Всем казалось, что колечко должно быть далеко.
  - Да... счастье в руки просто так не даётся. Его надо заслужить.
  - Всегда? - Таня посмотрела на Григория, и в её больших глазах мелькнула грусть.
  - Думаю, всегда. Иначе человек не будет его ценить и легко потеряет.
  Таня обвела взглядом окружающих. Кому из них удастся найти своё счастье? И кто удержит его?
  Увидела сестру. И сердце её снова тревожно забилось. Маша что-то втолковывала Ливасову, тот слегка кивал, соглашаясь. Да что у них за секреты?
  123
  Время шло. Всё чаще лодки возвращались на берег ни с чем, а очереди к ним сокращались. Счастливое колечко не попадалось.
  - Наверное, его уже и нет. Унесла неосторожная волна, - таково было мнение большинства, и господа обратили внимание на другие развлечения.
  Лишь самые упорные продолжили скользить на лодках по тёмной воде.
  - Письмо! - громко сказал Маша, привлекая общее внимание. В руке она держала белую бумагу. Помахала, демонстрируя всем.
  "Это же то письмо Ливасова", - сразу поняла Таня и насторожилась, не понимая, что они задумали.
  Теперь многие потянулись к Маше, желая знать, что ждёт общество на этот раз.
  - Не знаю, - смеялась Маша. - Оно лежало здесь, за этим пнём. Но, может, это не розыгрыш, и его действительно кто-то потерял?
  Маша оглядела присутствующий. Но дамы и господа отрицательно качали головой. Никто письмо не терял.
  - Так значит, это новая тайна, и нам всем предстоит её отгадать, - Маша стала разворачивать листок.
  "Опасно! Опасно!" - если бы тревога в душе Тани имела бы свойство кричать, она бы кричала так.
  - "Дорогая моя возлюбленная Варвара Сергеевна! Варенька, как я часто зову Вас в ночной тишине..."
  С каждым словом праздничное настроение сменялось неловкостью и смущением. Нет, это не новое развлечение. Это, похоже, действительно письмо.
  Маша, казалось, и сама это поняла и теперь смущённо замолчала.
  - Я видел, - раздался неуверенный голос Ливасова, - мне кажется... я видел, как оно выпало из складок платья... - он замолчал, но тяжёлый взгляд его был направлен на Варвару Палетову. Дамы и господа улавливали этот взгляд и следом переводили свои на перепуганную девушку.
  - Это моё! - Тане показался неприятным этот писклявый голос, и она только через мгновение поняла, что голос её. Девушку окутала тошнотворная волна нереальности происходящего. Таня обвела взглядом изумлённые лица знакомых, немного задержалась на потемневших от ужаса глазах матери. Мелькнуло: "Матушка, прости, родная. Я и сама не понимаю, что делаю. Наверное - глупость и позже пожалею. Но сейчас надо идти до конца". - Это моё, Машенька, - Таня попыталась улыбнуться. - Дело в том, - Таня объясняла уже всем, словно оправдываясь, - я пишу роман. Как мадам Сара Филдинг... - Таня замолчала, поражённая своими словами не меньше окружающих.
  - Но тут упоминается имя, - глаза Маши метали молнии.
  - Ах, главную героиню я сделала похожей на одну мою знакомую девушку и на время взяла её имя. Я его потом изменю. Отдай, - Таня подошла к сестре и почти вырвала у той из рук письмо.
  Затем не выдержала всеобщего внимания и пошла прочь от людей.
  - Это же надо, дамы и господа! Среди нас появилась писательница. Как это прекрасно! - добрый господин Аганов пытался исправить весь ужас ситуации.
  - Да, но... Так же можно навредить репутации невинного человека.
  - Рядом с романистками опасно находиться. Нет уверенности, что не окажешься в её рукописании в каком-нибудь неприглядном образе.
  - А я бы не прочь оказаться в романе. Это был бы интересный опыт.
  - Вы не годитесь...
  Вот уже раздались смешки. Дамы и господа приходили в себя.
  Всё это Таня слышала, спеша укрыться за деревьями.
  - Соня, я ничего не понимаю. Таня написала обо мне роман?
  - Я и сама не понимаю.
  - Но почему этот роман выпал из складок моего платья? Так ведь господин Ливасов сказал?
  Соня взглядом нашла в толпе Дмитрия Сергеевича. Он был весел, как всегда. Но она его знала чуть больше. И было понятно, что лёгкая краска на щеках вызвана то ли досадой, то ли сдерживаемой злостью.
  - Не надо верить всей чуши, что несёт этот господин.
  Соня держала ладони Вари в своих руках, чувствовала, как ту сотрясает крупная дрожь, и пыталась передать ей своё тепло и силу.
  - Мне - нехорошо. Я страшно испугалась.
  - Держись, родная. Сейчас всё пройдёт.
  А между тем на дороге показались новые гости.
  - Господин Думинский, - вдруг раздался чей-то голос.
  Николай Кузьмич был не один. Рядом стояла миловидная женщина в скромном сером платье. За её руку держалась очаровательная малышка с куклой в другой руке. Сзади маячила унылая фигура пожилой дамы.
  - Добрый день, дамы и господа.
  Все обрадовались Николаю Кузьмичу, приветствовали его радостными возгласами, позабыв о незадачливой романистке.
  - Позвольте представить моих спутниц.
  Дамы и господа улыбнулись в вежливом ожидании, но внешний вид прибывших не впечатлил. Ничего интересного, решили все. И все ошиблись.
  - Госпожа Анна Ливасова и её дочь.
  - Ливасова? - все обернулись к Дмитрию Сергеевичу, ожидая объяснений.
  - Анна! - несколько театрально завопил он и кинулся к руке дамы. - Моя малышка, - не менее радостно завопил он опять и прижался губами к пальчикам перепуганной девочки. - Дамы и господа, как я счастлив сегодня. Наконец меня отважилась навестить моя жена... И дочь.
  124
  Когда старшая дочь повела себя вызывающе и привлекла внимание всех этим злополучным письмом или рукописью - теперь не разберёшь, госпожа Горобец была неприятно поражена. Так в обществе молодым девушкам не следует себя вести. Девушки не должны забывать о скромности, и общественное мнение для них не пустой звук. Запросто можно навредить своей репутации, и тогда кто их замуж возьмёт?
  Но по сравнению с тем, что последовало далее... Госпожа Горобец оценила это как позор. Ей стало дурно. У кого-то нашлись нюхательные соли, кто-то обмахивал её веером, но, к счастью, господин Думинский с дамами переключили всеобщее внимание, и госпожа Горобец получила возможность немного прийти в себя.
  Все дальнейшие события, связанные с Ливасовым и его вновь обретённой семьёй, прошли мимо, лишь слегка касаясь её. Она искала своих дочерей.
  - Маша, как это понять? То тебя никак не расшевелить, а сейчас ты так дерзко выступила... с этим... письмом. Разве можно так себя вести?
  - Маменька, было весело, и я совершила ошибку, - но в тоне старшей дочери не было раскаяния, в нём сквозила досада.
  - Дома поговорим. И я всё доложу отцу. Возможно, следует принять меры, если вы с Таней забыли себя. Где она?
  - Не знаю! - теперь досада была ничем не прикрыта.
  Госпожа Горобец огляделась.
  - Сбежала куда-то, - Маша не желая даже предположить у младшей сестры в такой сложный момент серьёзные переживания.
  - Действительно - не видать. Что за детская выходка? Какой роман в её возрасте? И вот теперь ушла.
  - Прячется наверняка за кустами и за нами наблюдает. Привыкла подглядывать и...
  - А кто это дама? Жена Ливасова? Ничего не понимаю. Я прослушала. Ты что-нибудь разобрала?
  
  Таня шла быстрым шагом всё дальше и дальше в лес. Не думая, не глядя по сторонам, не замечая дороги и времени. Скорее бы уйти от людей - это желание гнало её в неизвестность. Она понимала, что нарушила все мыслимые и немыслимые правила поведения в обществе, но насколько ужасен её поступок - не могла сообразить.
  Она себя пыталась успокоить тем, что есть дамы - романистки, и ничего в этом плохого нет. Но представляла ошеломлённое состояние бедной Вари и стонала от стыда.
  Она вспоминала фразы ненавистного письма - и не могла вспомнить детально. Что-то ужасное. Но развернуть листок и прочитать было ещё страшнее. Она всё ещё держала его в руке.
  Григорий Миланов шёл следом. Он не знал, как окликнуть девушку. Ему неловко было. Получалось, будто он следит за ней. Но время шло, и он стал понимать, что уже не чётко представляет, где они находятся. Таня огибала кусты, сворачивала то в одну сторону, то в другую, не заботясь о том, чтобы держаться каких-нибудь ориентиров. Пора было дать знать о себе. Но девушка может ещё больше напугаться. И он ждал подходящего случая.
  Вдруг раздался пронзительный лесной звук, и Таня резко остановилась. Замер и Миланов. Таня тревожно стала оглядываться по сторонам. Пора выходить.
  - Татьяна Александровна, - Григорий постарался произнести эти слова спокойно.
  Таня резко обернулась, секунду смотрела не узнавая, готовая бежать. Потом немного расслабилась.
  - Вы?
  - Да, я.
  - Вы преследуете меня?
  Миланов промолчал.
  - Зачем вы за мной шли?
  - Я боялся... за вас. Вы могли заблудиться... Сдаётся мне, что так оно и случилось.
  Таня резко вздохнула и снова огляделась по сторонам.
  - Обратно на озеро я ни за что не вернусь.
  - Не судите себя строго. Вы писали роман... Не надо было вашей сестре читать его вслух.
  - Не писала я роман. - Таня вытянула руку и разжала пальцы. Письмо упало в заросли черники. - Эта гадость не имеет ко мне никакого отношения.
  Григорий подошёл ближе.
  - Почему же вы тогда...
  - Ах, я, кажется, совершила ужасную ошибку.
  Миланов молча смотрел на девушку, не понимая, имеет ли он право её расспрашивать. Таня долго думала. Слёзы покатились по её щекам.
  - Я это сочинила на ходу. Не знала, что сказать, вот и ляпнула первое, что пришло в голову.
  - Но тогда получается, что письмо настоящее? И оно адресовано Варваре Палетовой?
  - Нет! - Таня почти крикнула. - Даже не смейте думать так.
  Миланов ничего не понимал. Таня подняла заплаканные глаза на молодого человека, посмотрела в его лицо.
  - Вам я скажу. Но только вам.
  Девушка отвернулась, ей было стыдно.
  - Это всё Маша... Маша и Ливасов. Не знаю, кто из них придумал... Не знаю, чем Ливасову не угодила Варя... Почему сестричка зла на Палетову, я знаю. Но такую чудовищную клевету не ожидала. Я видела, как сегодня эти двое шушукались. Видела и это письмо. Ливасов показывал его Маше, - горько усмехнувшись, Таня добавила, - в кустах.
  Миланов поднял бумагу, перечитал первые строки:
  - "Дорогая моя возлюбленная Варвара Сергеевна! Варенька, как я часто зову Вас в ночной тишине..." Это письмо способно погубить... И тогда вы...
  Постепенно всё становилось на свои места.
  - Смело! - восхищённо одобрил молодой человек.
  - Правда? - робко улыбнулась Таня. - А я всё иду и пытаюсь понять, как самой расценить свою выходку, и что подумают окружающие.
  - Ну... Окружающие подумают... разное. Но вас это не должно беспокоить. Вы знаете, что сделали доброе дело.
  - А Варя?
  - Варе, думаю, надо всё рассказать. Ей нужно знать своих недругов, чтобы остеречься.
  Тане стало легче.
  - Но как ловко и быстро вы сообразили, - удивился Миланов.
  - Я... Честно говоря... Ах, вам и это скажу. Я же давно думаю... писать. Попробовать. Наверное, это глупо, и у меня ничего не получится...
  - Пока не попробуете - не узнаете.
  - Вы думаете, надо начать?
  - Я уверен, что надо начать.
  Таня задумалась. Интересные истории ей давно нашёптывало воображение. Может, действительно стоит их перенести на бумагу?
  - Спасибо вам.
  Посмотрела вокруг. Где дом? В какой стороне?
  - Надо двигаться в обратном направлении, - неуверенно предложила, надеясь, что Миланов и в этом разбирается лучше неё.
  - К озеру?
  - Нет! Только не туда. Домой.
  - Но одолеете вы этот путь пешком?
  Таня почувствовала тяжесть в ногах. Голова болела.
  - Не знаю. Но другого выхода нет.
  Миланов протянул ладонь, и Таня подала свою руку. Их пальцы переплелись. И здесь, в лесу, далеко от осуждающих глаз, это касание казалось естественным и правильным. И очень нежно-приятным. И как-то вдруг голова перестала болеть.
  125
  Праздничное настроение стремительно угасало.
  - Жена... Жена Ливасова... И дочь... Так он, оказывается женат? Как это возможно?
  Но сила воли, выработанная неукоснительным соблюдением светских правил, взяла верх. Вскоре все с фальшивыми жизнерадостными улыбками приветствовали новоиспечённую супругу и испуганную девочку.
  Госпоже Горобец вновь стало плохо. На этот раз её опекала старшая дочь.
  - Неслыханно! Бедная Таня. Не удивительно, что она себя так странно вела. А я ещё стремилась... О, теперь уж лучше об этом забыть...
  Соня и Варя с интересом смотрели на госпожу Ливасову. Та стояла несмело, теребя в руках платочек, и мучительно-напряжённо кивала в ответ на приветствия.
  - Мне её жаль, - Варя на время позабыла свои потрясения.
  Соня согласилась. Эта женщина не привыкла находиться в светском обществе. А с таким мужем и в обществе, и без общества невыносимо.
  - Добрый день, барышни.
  Варя чуть вздрогнула. Думинский.
  Соня пошла к столам выпить стакан лимонада...
  Поздоровались.
  - Вы всё же сдержали обещание.
  - Да. Мне удалось.
  - Сегодняшний праздник полон драматизма. И вы его на порядок увеличили.
  - Каюсь, я сделал это намеренно. Варвара Сергеевна, давайте оставим все драмы позади. Пусть разбираются те, кто их изначально затевал. Я приглашаю вас на прогулку.
  - На прогулку?
  - Выберите сами, что вам по душе.
  - На лодке. Я никогда не плавала.
  - Прошу! - Думинский протянул руку, и под перекрёстными взглядами любопытных и шокированных глаз Варя и Николай Кузьмич направились к озеру.
  Теперь и Глафира Никитична почувствовала себя нехорошо. Выдать свою крестницу за старенького вдовца - то, что надо. В этом случае она и в глазах соседей выглядела бы доброй наставницей, и в собственных - неплохо. Пристроила! Смогла! Бесприданницу! Но Думинский! Да ещё в обход её! Не жирно ли для этой бедной родственницы?
  И когда это они успели снюхаться? Не иначе, как у Ночаевых.
  Ах, вот для чего ему девка понадобилась! Агашка! Поэтому он и увивался всё лето, продай да продай небалованную. Для Варьки старался!
  Глафира Никитична очень не любила оставаться в дурах. А в последнее время что-то зачастила. Но ничего! Смеётся тот, кто смеётся последним.
  
  Маша кусала губы. Невыносимо. Когда же домой? Там укрыться в своей комнате и подумать... что дальше... Так всё удачно складывалось, а потом покатилась кувырком. Сестричка - враг. Змея. Вылезла в самый неподходящий момент. Другая бы за родню горой стояла. А эта...
  Маша смотрела на скользящую в закатном свете лодку и чуть зубами не скрипела от злости. Невозможно смириться. Там должна была быть она. Это её место. Около самого богатого и статного жениха. Как так получилось, что он её не увидел? Не разглядел в ней никаких достоинств?
  - Господин Аганов! - пронзительно закричали какие-то дети и побежали наперегонки к помещику. - Мы нашли! Это тоже на счастье?
  Маша неодобрительно поморщилась, провожая их взглядом. Не такие уж они дети, чтобы вести себя так несдержанно. Но всё же пошла следом. Что это они нашли? Заинтересовались и остальные.
  - Да нет... - растерянный Аганов вертел в руках тиару. Невероятной красоты.
  Новость о находке вмиг собрала вокруг помещика и детей большую толпу. Всем хотелось своими глазами её увидеть.
  - Она настоящая?.. Где вы её нашли? Но там же только что ничего не было? Чья она? - вопросы сыпались со всех сторон, но ответов не было. Сначала...
  - Здесь монограмма! - поражённый Аганов стал показывать обратную сторону диадемы. - Посмотрите, чётко видны буквы.
  - И что за буквы! Читайте же скорее!
  - Где-то я это уже видел...
  - А это случайно не князей Черовских вензель?
  Все ахнули! Их!
  Лица стали серьёзны. Тревога закралась в сердца. Это не смешно. Так не шутят.
  - Помните, несколько лет назад где-то здесь погибла княжна?
  Помнили все. Отступили от Аганова с тиарой в руке, словно боясь заразиться.
  - Где вы её нашли? - ещё раз спросил у мальчишек помещик.
  - Да вот же. Вот здесь, - указали они на пенёк, что торчал чуть в стороне от собравшихся.
  - Но там ничего не было. Мы бы заметили!
  - Значит, её только что кто-то подложил.
  И тёплым летним вечером словно мороз дохнул на кожу. Всем стало неуютно и страшно.
  Оглядели присутствующих. Вроде все свои. Знакомые. Соседи. И слуги бегают взад-вперёд. Но... чужая душа - потёмки. И сегодня это всем показал Ливасов.
  Овчаков и Клим Васильевич мрачно переглянулись. Уж не играет ли кто-то с ними? И в сердца их медленной змеёй заползла тоска - предвестница поражения.
  Глафира Никитична тоже помрачнела. Она не любила вспоминать ту историю. Ведь в то же самое время был тяжело ранен её муж. Со зверем встретился. Овчаков и Клим Васильевич слишком поздно пришли ему на выручку. В тот день охотились втроём.
  
  - Мама, мама, колечко. В цветочке! - восторженно закричала маленькая девочка - дочка Ливасова. Но на её крик никто не оглянулся. Колечко уже никого не интересовало.
  Девочка стояла на берегу и восхищёнными глазами смотрела на кувшинку. Которая росла у самого берега. И уже стала закрывать свои лепестки, уходя под воду.
  Вдруг какой-то высокий крепкий парень в простой одежде крестьянина быстро нагнулся, подхватил колечко чуть ли не в последнее мгновение и на открытой ладони протянул девочке.
  - Это мне? - изумлённо смотрела она и не верила.
  - Оно твоё, - сказал он.
  Девочка робко взяла. И крепко сжала в кулачке. А потом долго смотрела вслед. Какая добрая улыбка у этого красивого дяденьки. Смотрела, пока тот не скрылся за деревьями.
  - А где Таня? - завопила опомнившаяся госпожа Горобец. - Где моя девочка?
  126
  - Не бойся, твоё время только начинается, - спокойно сказала Ида, выпуская изо рта серые табачные облака.
  Ерина задумчиво смотрела на огонь. Рядом сидели во многом похожие на девушку, темноволосые кареглазые люди, но в других одеждах. Ерина была в крестьянском сарафане.
  Тонко звенели гитарные струны, и печальная мелодия наполняли паузы между неспешными словами старой цыганки.
  - А у барыни твоей уже заканчивается... А я помню её молодой. Красивая была, хоть и белобрысая. Бегала к моей бабке гадать... Тайком... ночью. Как и вы с сестрой, когда первый раз пришли... Родители замуж её выдавали за нелюбимого. А в сердце её жил другой. Но разве отдадут дочку помещика за крестьянина? Тем более за крепостного... Уж лучше за проходимца...
  - За проходимца? - не ожидала Ерина.
  - Муженёк-то её не тот, за кого себя выдавал... Но не знал никто. До сих пор не знают... Цыганские уши иногда слышат то, что от других сокрыто. А земля слухами наполнена. И бывали мы в тех местах, откуда они родом. Он и его братья.
  Буйная пляска языков пламени завораживала. А может то слова старой цыганки так действовали. Хотелось сидеть так и слушать. И время будто остановилось. Или вернулось назад.
  - А её любимый?
  - Сила ему большая дана была. И желание высоко взлететь. Да только вот крылья опутаны неволей. И с этим он ничего не мог сделать. Тогда не мог. Потом справился, освободился, да поздно было. Крылья ослабели, желание взлететь ушло.
  Ерина не представляла, о ком говорит старая цыганка, но не переспрашивала. Не следует ей знать всё на свете. Достаточно и того, что открылось.
  - А вот барыню он не любил. Не нужна она ему была, даже богатая. У него интерес к другому. Людей лечил да загадки, что хвори загадывали, распутывал. Это и было главное в его жизни. А девок не видел. Хоть барыня это, хоть другие... Я помню. Ох, и страдала она. Приворожить хотела. Потому и бегала к нам. И не только к нам. Ничего не получилось. Совсем голову потеряла. И стыд. Вот родители и отдали замуж за первого, кто подвернулся. Лишь бы пристроить непутёвую дочь...
  Когда Ерина возвращалась тёмными лугами в деревню, вслед ей ещё долго доносились грустные звуки цыганской песни, и уменьшающийся с каждым шагом огонёк костра напоминал, что там её ждут. Там свои. Там помогут и не оставят.
  В руках она несла цыганское снадобье. Это для Марфушки. Прошла мимо своего дома. Спят, должно быть.
  В усадьбе незамеченной проскользнуть не удалось. Сторож во дворе окликнул. Спросила у него, где лежит Марфушка. Раньше её место было недалеко от барских пяток. Оказалось, что теперь её кинули на Еринину лежанку.
  Темно. Ерина осторожно прошла в свой угол, стараясь не потревожить спящих на полу людей, зажгла лучину, воткнула в щель в полу, села рядом.
  Кто-то зашевелился, открыл глаза, глянул на Ерину, отвернулся. Но в основном все спали.
  Ерина долго смотрела на Марфушку. Раскрасневшиеся щёки в неярком свете делали её почти хорошенькой. И она вновь напомнила Дуняшу. Своей беззащитностью и детской наивностью. У Ерины защипало в носу. Но она сдержалась.
  Марфуша открыла глаза. Некоторое время задумчиво смотрела без движений, словно возвращаясь из каких-то далей.
  - Я тебя ждала...
  - Я принесла лекарство.
  - Не надо... Мне не нужно.
  - Как же ты выздоровеешь?
  - Возьми мою руку.
  Ерина взяла. Рука была неожиданно холодной. Она провела ладонью по щекам девушки. Щёки горели. Ерина стала греть руки.
  Марфушка закрыла глаза.
  - Хорошо, - сказала она. И это было последнее слово. Когда серый рассвет заглянул в маленькое грязное окно, лучина догорела и погасла, а Марфушка сделала свой последний выдох.
  127
  Андрей вышел во двор. Мир противно вертелся и скользил. Подташнивало. Но хватит лежать. Что там с забором? Пока дома, надо что-нибудь сделать.
  - Очухался? - неласково спросила мать, выбегая следом из хаты.
  - Ты куда?
  - На барщину. А ты хотел, чтобы я около тебя сидела и нянчилась?
  Андрей не хотел, но промолчал.
  - На столе похлёбка и молоко, - сменила гнев на милость мать и захлопнула за собой калитку.
  Андрей оглядел свои хоромы. Да уж! С какой стороны подойти - неясно. Всё пришло в упадок. И нечего удивляться, что мать злится. Могла бы ещё и накостылять, как в детстве часто бывало.
  Долго стоял, выбирал. Нет, начинать надо с забора, мать за него больше всего кричит.
  Что у него имеется? Кое-какой материал на столбы есть, скидывал в угол двора всё, что попадалось под руки.
  Убрал опоры у старого плетня. Тот угрожающе накренился. Всё, хватит раздумывать. Пока матери нет, надо убрать его совсем. Нечего тут уже латать.
  Во дворе куры и свинья с поросятами.
  Так, с курами ничего не случится, а вот свинью надо загнать в сарай. А то убежит, потом ищи ветра в поле.
  Хрюшка долго сопротивлялась, не понимая, за что ей такая немилость: от бела дня, да от солнышка снова в тёмный сарай, но окончательный пинок под зад не оставил никакой надежды.
  Андрей постоял перед закрытой дверью сарая, прислушиваясь к поросячьему плачу. С досадой покачал головой, эх, тут пока до забора очередь дойдёт, полдня потеряешь. Но пошёл в огород, нарвал охапку травы, благо её было больше, чем всего остального, кинул поросятам за дверь. Всё, теперь, вроде, нет никаких препятствий.
  Упёрся двумя руками в плетень, приготовившись к какому-никакому сопротивлению. Но сопротивления не было вообще. Старая развалюха давно ждала этого часа и рухнула с глухим кряканьем, сминая крапиву по уличной стороне и увлекая за собой не успевшего среагировать, ввиду больной головы и неожиданности, хозяина.
  
  Ванятка давно уже хотел подойти к Андрею. Сказать ему, что он ненарочно. Ну как ненарочно? Нарочно, но по недоразумению.
  Ерина, как проснулась на следующий день, всё и рассказал. И Дуняше, и Ванятке, и деду с бабкой, и тётке Фёкле, своей матери.
  Все собрались, полукругом сидели у постели больной. А больная приятно удивила своим здравием.
  Нет, спина, конечно, побаливала, синяков да ссадин на ней было прилично. Но разве это то, чего они боялись?
  А тут слух по деревне прошёл, что конюха чуть не убили. Гадали, кому он дорогу перешёл. Не иначе, как за девку какую-то.
  Ванятка слушал и боялся на людей глаза поднять. Правда, что чуть не убил? Это уже слишком. И та самая походка победителя, с которой он уходил от поверженного врага, теперь представилась в новом свете. Уходил-то он не от врага, а от друга, как оказалось... Поверженного.
  Дома про свой подвиг промолчал. Но стал крутиться около хаты Андрея, стараясь улучить удобную минуту.
  И вот минута наступила. Тётка Акулина ушла в неведомом направлении, Андрей, по всему выходило, дома лежал болящий - пора.
  Но пора-то пора, а как быть, когда ноги отказали? Не то, чтобы совсем, но в Андрееву хату не идут. Остановились у плетня и стоят.
  Ладно, подумал Ванятка, подожду немного. Вот и ждал.
  Но плетень вдруг дёрнулся, пошатался неуверенно и свалился всей длиной на улицу. Как раз под непослушные Ваняткины ноги. А сверху болящий лежал. И не шевелился.
  Не-е, зашевелился. Застонал. Живой.
  От радости предательские слёзы полились из Ваняткиных виноватых глаз, и из самого нутра вырвались покаянные слова:
  - Ты прости меня, дядька Андрей, что тот раз тебя чуть не уби-ил...
  От нового потрясения голова Андрея зазвенела новым звоном, и не сразу в этих звуках он стал разбирать слова. Поднял голову. Ванятка.
  - Ты чего тут делаешь?
  - К тебе пришёл.
  - Ну заходи, - Андрей тяжело поднялся.
  Что открыли, туда Ванятка и пошёл. Через забор. И остался. Стали они дальше вместе новый плетень ладить.
  Андрей разжёг костёр.
  - Сможешь столбы с одного конца обжигать?
  - Зачем?
  Ванятка не то, чтобы не доверял Андрею... Но сейчас сомневался. Как-то странно того иной раз уводило в сторону и качало. Так с пьяными бывает. Но Андрей трезвый. Только... головой ударенный. Вот и не было полного доверия.
  - Мы эти концы будем в землю закапывать. Они и не сгниют.
  - Понял, - обрадовался Ванятка такой Андреевой рассудительности.
  Улица была видна как на ладони. С одной стороны, это хорошо, если, к примеру, хочется тебе со всеми проходящими односельчанами здороваться. С другой стороны - плохо. Если не хочется.
  Сначала Ванятка решил, что в открытой настежь улице ничего хорошего нет, но потом понял, что ошибался.
  Следующим к их забору попал Перепёлка. Ехал куда-то по своим делам. И если Андреев двор был бы загорожен, так и проехал мимо. А тут - нет. Остановился. Посмотрел. Завернул. Привязал коня к молоденькой яблоньке и остался. Знать, дела были неважные.
  Матвея дед окликнул сам. Тот тоже мимо шёл.
  - Иди-ка пособи маленько, - гостеприимно позвал Перепёлка, и Матвей не отказался.
  Вскоре двор наполнился мужиками под завязку. То ли все они Андрея любили, то ли руки зачесались, когда увидели дела, что без них ловко делаются.
  И Перепёлка понял, что пора кому-то начинать руководить. И так как об этом больше никто не подумал, скромно стал руководить сам.
  - Мужики, поедемте кто-нибудь за ивой.
  Нашлись мужики с топорами, уехали.
  Не успели вкопать столбы, как Перепёлка вернулся с возом длинных веток. Их вмиг разгрузили, и дед поехал за новыми, мужики там уже наготовили кучу.
  Множество рук схватили по ветке, и вот уже плетень обрёл своё основание. Схватили по другой - и на него стало приятно смотреть.
  Кто-то разбирал старый забор на дрова. Ванятка следил за костром и прислушивался к разговорам.
  Мужики сплетни не любили, в чужие дела не лезли, баб языкастых не уважали, поэтому за работой обсуждали всё самое важное.
  - Андрей, ну хто ж тебе по башке ударил? Не дознался?
  - Да не. Не дознался. Видно, кого-то разозлил крепко. Но я не в обиде. Во, хоть дома отлежусь.
  - И то верно. Когда ещё отдохнёшь от конюшни да от барыни.
  - А куда это они сегодня намылились?
  - Хто?
  - "Наша", да женихи ейные.
  - На Сонном нынче гуляют помещики со всей округи. И "наша" туда умотала с женихами своими.
  - А Лютый либо тоже там? Что-то не видать его нынче.
  - Да не, поехал в другую сторону. Говорят, у него краля завелась в Камышовке...
  Вскоре Ванятка заметил, что Матвей ушёл. Никому не сказал, тихо и незаметно.
  "Дела, - подумал мальчик. - Мало ли?"
  - А на ком "наша" жениться собралась? На Овчакове или на другом?
  - А хрен её знает.
  
  Когда уставшая Акулина в сумерках возвращалась с работы, она едва не прошла мимо своего дома. Не узнала.
  128
  Домой Ванятка зашёл той самой походкой героя-победителя. А что? Растёт. Скоро наравне с мужиками будет. Надо привыкать. И других приучать.
  Девки накрывали на стол.
  - Ты где был весь день? - спросил отец из своего угла.
  - Забор с мужиками делал.
  Девки обернулись на братика. Ванятка боковым зрением видел. Понял, что впечатлил.
  - И кому же так повезло? - удивился и отец, тоже поднял голову от хомута.
  - Сейчас во двор схожу помоюсь, а то грязный, как... - хотел сказать грубое слово, но сдержался. Это у мужиков ловко получалось ругаться, а ему... можно и по сопаткам получить. - Столбы опаливал, вот и закоптился сам.
  Не видел Ванятка, как девки переглянулись, подняли брови, округлили глаза и покачали головами с ласковой усмешкой, - пошёл во двор.
  На самом деле ему хотелось, чтобы и мать, и бабка с дедом тоже послушали. Поэтому тянул время.
  И вот, когда все уселись ужинать, он начал свой рассказ. Да не долго продолжал.
  - Можно? - прервал незнакомый голос на самом интересном месте.
  И никто не слышал, как незваный гость стучал. Обернулись. Не такой уж и незнакомец. Но из-за того, что никак не ожидали увидеть его в своей хате, не сразу и признали.
  Дуняша, правда, сразу узнала. Но не обрадовалась. Наоборот. Ей захотелось тихо выскользнуть из-за стола и спрятаться в свою горницу.
  - Сергей... Ни...колаевич? - встал хозяин, приветствуя гостя.
  - Никифорович. Хлеб да соль.
  - Присаживайтесь к нам, - пригласил, как водится, гостя Фёдор.
  - Спасибо. Не откажусь.
  Сергей Никифорович снял картуз, положил на лавку, прошёл к столу. Хозяйка ловко приставила для него табуретку.
  - Да я к вам не с пустыми руками.
  И перед изумлёнными глазами сидящих вытащил из-за оттопыренного борта кафтана сверток, положил на стол. Развернул газету - гусь жареный. Рядом поставил косушку водки - из кармана достал.
  Сел. Есть всем расхотелось.
  - Не умею я, - начал неловко гость. - И помочь некому в этом деле... Значит так... Я... про себя сначала. Уволился. Ушёл от Ночаевых. - И теперь все окончательно сообразили, кто это такой. - Деньги есть, не бедствую. Надумал уехать в город, дело своё завести. Вот, хочу с собой забрать вашу дочку.
  Изумлённые взгляды соскользнули с щекастого лица Сергея Никифоровича на девок. И перебегали с одной на другую, пытаясь определить: кто?
  Ерина сидела, выпрямив спину, словно аршин проглотила, лицо суровое, брови сдвинулись к переносице.
  Дуняша покраснела, как маков цвет, согнулась, того и гляди совсем под стол поползёт.
  - Кого? - в недоумении спросил отец, видя, что по девкам не угадаешь. И по их виду не скажешь, что крепко обрадовались.
  - Тятя, пойду я Зорьку закрою, - встала несмело Дуняша.
  - Потом закроешь, ничего с Зорькой не случится, - не разрешил отец, хмуро поглядев на дочь. Так... Кажется картина проясняется.
  Понял и жених, что ему тут особо не рады, поэтому решил пустить в ход козыри.
  - Девку я, конечно, выкуплю. Негоже моей жене быть крепостной, потому, как и сам тогда крепостным заделаюсь. С Глафирой Никитичной уже разговаривал. Она не против за разумную цену продать её. Так что... вот.
  К этому времени все уже смотрели на Дуняшу. Даже Ерина. Поняли о ком речь.
  - Так... разъясните. Вот вы выкупите, и она станет вашей женой или крепостной? - Фёдор этой своей прозорливостью удивил родных. Действительно, хотелось бы знать.
  - Нет. Женюсь я только на свободной. Как только Дуняшу куплю, я её освобожу.
  Теперь все посмотрели на Дуняшу по-другому. С уважением, что ли? Как на свободную. Не сейчас, правда, но скоро. Это дорогого стоит.
  - Что скажешь, дочка? - спросил неуверенно отец, хотя ответ был написан у Дуняши на лице.
  - Нет, батюшка, - и девушка спрятала лицо в чистый рушник.
  Раз не удалось сбежать к Зорьке, значит, придётся схорониться в полотенце. А терпеть это всё нет мочи.
  - Да как же, доченька, ты бы подумала, а потом говорила...
  - Матушка, я подумала, - раздалось из рушника. - Нет.
  Все растерялись.
  - Можа, хоть до завтра подождёшь с ответом? - решил проявить изворотливость дед.
  - Не надо завтра, - Дуняша была непреклонна.
  Все замолчали. Обдумывали. Оно, конечно, предложение хорошее. Но...
  - Я против воли дочки не пойду! - сказал своё слово отец.
  Все облегчённо выдохнули. Что они, Дуняшу что ли не знают? Пропадёт она сразу, коли на душе тоска будет. А из одной неволи в другую... Где тут счастье?
  Сергей Никифорович покраснел. И помрачнел. Посидел минутку в тишине. Все уже смотрели на него выжидательно, мол, вроде, всё выяснили. Пора бы тебе и честь знать.
  Тот встал. Хозяйка с хозяином засуетились провожать.
  - А водку? И птицу?
  Сергей Никифорович махнул рукой, мол, ну их. Но в дверях остановился в нерешительности. Вернулся, забрал.
  - Доброго здоровьица вам, Сергей Никифорович, - пропела мать на прощание.
  Вновь сели за стол. Молча смотрели на Дуняшу.
  - Можно я у Зорьки дверку закрою? - опять несмело встала.
  - Иди, - вздохнул отец. - Так что за забор ты нынче с мужиками делал? - повернулся Фёдор к сыну.
  - Да то у дядьки Андрея, - махнул Ванятка небрежно рукой.
  Ну делал и делал. Что там рассказывать?
  129
  - Ты глянь-ка, Стёпка, всё не заканчивается и не заканчивается.
  - Что не заканчивается?
  - Земля.
  Стёпка помолчал, подумал:
  - Ну так она и не может заканчиваться. Земля же - шар.
  - Да не, это я знаю. Ну ты подумай, какой это большой шар. Все тянется и конца и краю ему нет.
  - А-а!
  Стёпка и Луша сидели в почтовой карете, а трудолюбивые лошади везли их в Санкт-Петербург. И снова их повезло, место досталось у окна. Вот и смотрели на родные просторы, прижавшись к стеклу любопытными носами.
  - Смотри, копны сена, как...
  - Коровы?
  - Ну... Нет, на коров они не очень похожи.
  - А на кого?
  - Не знаю. Может, на слонов?
  - А ты видала слонов?
  - Нет, конечно. Поэтому и говорю - может.
  - А-а. Может, и вправду похожи.
  И вот уже медленно проплывающие копны представляются мирно пасущимися неведомыми существами.
  - Глянь, тётка в красном платке.
  - Ага. Идёт.
  - А вон сзади мужик верхом скачет. Её догоняет.
  - Наверное, жених, - захихикала Луша.
  И новая история проплывает перед глазами. Интересно. Век бы так ехали.
  Другие пассажиры слушают, в окно поглядывают, где там слоны, а где жених.
  Поглядывает и Андрей Денисович. Но слонами не особо интересуется, думает, как правильнее дело довести до конца, к кому за помощью обратиться, а кому лучше на глаза не попадаться. Трудная задача им предстоит. Рискованная. Получится ли? Тут от многих обстоятельств зависит каждая мелочь. Но назад пути нет.
  Временами и ребята пытливо поглядывают на благодетеля. Не мешают ли они своими разговорами? Они могут шёпотом разговаривать. Не много ли места занимают? Они могут ещё теснее прижаться к стене. Не передумал он ими заниматься? У него самого наверняка забот полон рот, а он всё бросил, с ними возится.
  Но барин Андрей Денисович, кажется, не передумал. И Луша со Стёпкой не устают удивляться своему везению. Хотя... везение везением. Но так не бывает. Неспроста всё кувырнулось и гладко покатилось по другой дороге. Ещё недавно сидели на берегу Русы, смотрели в её чистые воды, и в голову не приходило, что скоро будут ехать в столицу. И может, свидятся с самой царицей. Поэтому крепла в душе уверенность, что ведёт их какая-то сила. У самих бы сроду так не получилось. А раз сила, значит, можно довериться ей и ждать новых чудес.
  Тогда, расставшись с дядькой Демьяном, поднялись несмело на баржу и услышали от хозяина:
  - А ну-ка, ребятки, посидите пока на корме, да глядите, в воду не бултыхнитесь. Теперь недосуг.
  И Луша со Стёпкой сидели, смотрели, как тяжёлая баржа лавировала в русле Оки, старательно, но неуклюже обходя невидимые опасности. О том, чтобы помочь, как им желалось, и речи быть не могло. Тут хоть бы не мешать.
  Лишь на следующий день, когда непонятных опасностей стало чуть меньше, хозяин позвал их к себе познакомиться.
  - Зовите меня дядька Тимофей, и рассказывайте, за какой надобностью в Москву направляетесь.
  - Она - Луша, - Стёпка решил, что на дорогах, может, и лучше защитить себя враньём, но, коль люди помогают, им нужно доверять. Луша с ним согласилась.
  - Ну, Луша, так Луша. Держись тогда, Луша, поближе к тётке Агапке. Она у нас за стряпуху.
  - Хорошо, дядя Тимофей.
  - А добираемся мы до... - Стёпка замялся.
  Казалось, если раскрыть свой замысел, люди будут смеяться. А дядька Тимофей высадит их на берег при ближайшей остановке, как малоумных. Потому что крестьяне не ходят к царице. Крестьяне работают там, где им приказали, и терпят все барские прихоти. А не хочешь терпеть - ложись и помирай.
  Им с Лушей казалось, что они нашли выход. Но, если бы это было так просто, все бы ринулись к царице. А раз к царице не идут, значит, нет туда дороги. Они просто этого ещё не поняли. А как узнают, то решимость сдуется, как бычий пузырь.
  Была не была:
  - ...к царице...
  Дядька Тимофей удивился. Это легко было понять по лицу. Но не засмеялся, что уже хорошо.
  - За какой надобностью?
  - Жаловаться на барина.
  Говорил Стёпка. Луша молчала. Молчал и дядька Тимофей. Стёпка решил рассказать всё.
  - Мы не знаем, что делать. Даже чуть не убили его коликом. Я чуть не убил. Потому что он не даёт ей, - Стёпка указал рукой на Лушу, - проходу.
  - Ясно...
  Дядька долго молчал.
  - Ясно, что дело ваше безнадёжное.
  Но, увидев несчастные глаза своих пассажиров, добавил:
  - Почти безнадёжное, - потом внезапно повеселел. - Но мир, как говорится, не без добрых людей. Есть и среди знатных такие, что за нашего брата стоят. Вот их и поищем в Москве. А? - дядька Тимофей подмигнул. - Чего носы повесили?
  В Москве, после разгрузки товара, дядька Тимофей сказал задумчиво:
  - Может, и хорошо, что я вас встретил. Сейчас бы гулял неделю по кабакам, праздновал свою свободу. А теперь за вашу свободу похлопочу. Так-то оно будет правильней.
  И похлопотал.
  - Господин Маслов1, - сообщил через несколько дней. - В Москве теперь только он. Вроде никого больше нет. Не знаю даже... он, конечно, уже в годах. Но попробуем завтра к нему сходить. Может, что и получится.
  ...Получилось.
  ___________
  Маслов А.Д.1 - белгородский дворянин, реальный человек. В 1766 году был избран депутатом от своего округа и выступил перед Уложенной комиссией (созданной императрицей), где самоотверженно пытался защитить крепостных от произвола помещиков. Добрая ему память.
  130
  Быстро темнело. Возможно, было ошибкой не возвращаться к Сонному озеру, а взять чуть правее, пытаясь сразу выйти к поместью Горобцов. Лес всё не заканчивался, и уже было непонятно, в нужном ли направлении они бредут.
  Таня всё чаще спотыкалась. Силы иссякали с каждой минутой.
  Григорий никак не мог решиться сказать ей, что, возможно, ночевать придётся в лесу. А раз так, самое время готовиться к этому неудобному во всех отношениях событию, чтобы сделать его хоть немного комфортным.
  Но Таня и сама стала догадываться. И страшиться. Пугал темнеющий лес, из кустов, казалось, следили жёлтые глаза хищников, ноги не шли. А ведь она могла бы сейчас быть одна. Что бы она делала? Лучше об этом не думать.
  Таня украдкой взглянула на Григория. Серьёзный, но спокойный. Какое счастье, что он пошёл за ней.
  Ветхую полуземлянку они заметили случайно, и едва не прошли мимо. Но, к счастью, тёмное сооружение ещё выделялось на фоне серого неба. Благо, стояло оно на поляне.
  - Что это? Жилище?
  - Охотники часто строят себе зимовье. Там скорее всего никого нет.
  - Это точно не логово медведя?
  Григорий усмехнулся:
  - Точно. И там, думаю, есть какая-нибудь пища, да и очаг разжечь можно будет.
  - У вас есть огниво?
  - В таких зимовьях оно обязательно будет. Татьяна, к сожалению, на сегодняшнюю ночь это единственный наш ночлег. Такие землянки строят в лесной глуши, а значит, до дома далеко.
  - Пойдёмте, - устало согласилась девушка.
  - Но я буду ночевать снаружи. Где-нибудь здесь, - Григорий махнул небрежно рукой.
  - Ну уж нет.
  К удивлению, дверь оказалась запертой изнутри.
  - Там кто-то есть.
  Это могло быть осложнением. Но пришлось рискнуть. Григорий постучал.
  Долго никто не отзывался. Путники терпеливо ждали. Наконец, дверь со скрипом раскрылась, и перед уставшими взорами Татьяны и Григория предстали в свете лучины мальчик и девочка.
  Не ожидавшая встречи с детьми, Таня почувствовала, как страх ушёл.
  - Здравствуйте, добрые люди. Разрешите у вас остановиться. Мы заблудились.
  Дети сами выглядели чуть напуганными.
  - Проходите...
  В лачуге Таня мельком огляделась. Печь, лежанка, лавки, стол, вот и всё, что осветили тусклые лучины.
  В печи уютно краснели угольки. Мальчик подкинул дров, и они сразу же запылали. Девочка засуетилась с котелками. Похоже, тут их накормят.
  Ребята всё это время молчали. Скорее, от смущения. Не привыкли к незнакомцам, догадались гости.
  - Вы одни живёте? - надо же как-то начинать разговор. А ничего лучше Таня не придумала.
  - Нет. С дедом, - голос девочки был нежен.
  Таня постаралась её украдкой рассмотреть. Беленькая, хорошенькая. С мальчиком на одно лицо. А по возрасту ненамного младше её.
  - Как же зовут деда?
  - Несупа.
  Это имя было знакомо в округе многим. Лекарь. Говорили, колдун. Со всеми серьёзными хворями крестьяне к нему шли. Обращались и помещики, не все болезни доверяя Игнатию Степановичу.
  Вот только то, что у него есть внуки - это новость.
  - А вас как зовут?
  - Меня Аньша, его - Захар.
  - А где дед?
  - У себя. Недалеко от деревни у нас ещё жильё.
  Девочка поставила на стол котелок, положила рядом две ложки.
  - Мы уже с Захаркой ели. Садитесь, - неловко пригласила она гостей.
  Есть с кем-то из одной посуды было тоже неловко. Но ещё хуже привередничать и обижать хозяев. Поэтому Таня взяла ложку и кивнула на другую Григорию, приглашая и его присоединиться.
  - Вкусно, - сказала она, и это была правда.
  Вроде простая каша, а что-то в ней было особенное. Такую она ещё не пробовала.
  - А не страшно вам одним?
  - Да нет. Люди сюда не ходят.
  "Я про зверей, а они - про людей" - поняла Таня, но не стала уточнять. Всё понятно.
  - Вы нам завтра укажете дорогу? - спросил Григорий.
  - Укажем.
  Опять девочка.
  После ужина глаза Татьяны отяжелели. Девочка уложила гостью на лежанку.
  - Иди ко мне, Аньша,- позвала Таня. Но девочка постелила себе на лавке.
  Григорий лёг на полу у печи. Захар на другой лавке.
  Засыпая, Таня наслаждалась уютом, теплом, чем-то малопонятным и необъяснимым. Хорошо!
  Когда на следующее утро Таня открыла глаза, в полутёмной землянке никого не было.
  "Вот это я заспалась", - недовольно подумала о себе.
  Вышла во двор.
  Солнечный свет и птичье многоголосье брызнули на неё своей радостью.
  "Но что скажет матушка?" - испортила она себе эту радость.
  Недалеко от землянки Аньша хлопотала у очага. На деревянном столе уже стоял готовый завтрак.
  - Молоко? - удивилась Таня.
  - Да, у нас козочка. Во-он, в том загоне, видите?
  - Вижу. А где мужчины?
  Но Захар с Григорием уже показались между деревьями. У обоих на поясе висела дичь.
  - Вы уже с охоты?
  - Да походили по округе. Хорошо! - Григорий улыбался. Такая простота была ему по душе.
  Хорошо, мысленно согласилась Таня.
  - Но пора домой, - сказала вслух.
  Гостей провожали и Аньша, и Захар. Похоже, они редко расставались друг с другом, поняла Таня. Но недалеко. Вскоре услышали ауканье и крики.
  - Кажется, Татьяна, это Вас ищут, - догадался Григорий.
  Дети нерешительно остановились.
  "Не хотят встречаться с посторонними", - Таня это поняла.
  - Ну что же, ребята, давайте здесь прощаться. Спасибо за хлеб, за соль.
  
  К вечеру округу облетела скандальная новость: младшая Горобец ночь провела с молодым помещиком непонятно как.
  Но следом за ней другая новость перекрыла первую своей неожиданностью. Григорий Миланов предложил Татьяне Горобец руку и сердце. Предложение было принято. Но со свадьбой решено подождать. Уж слишком молода невеста.
  Многие разочаровались. Первая новость была такая щекотливая. Жаль, что не дали ею насладиться.
  131
  - Моя дорогая девочка, где ты? - раздался в коридоре настойчивый голос, и в гостиную заглянула старшая Горобец.
  - Матушка, я здесь, - подняла голову от книги Маша.
  - Нет, я не тебя. Ты не видела Татьяну?
  - Не видела.
  - Дорогая моя девочка, где же ты? - голос матери удалялся.
  Маша вновь опустила голову. Со стороны могло бы показаться, что она мирно читает. Но это не так. Буквы, которые встречали её глаза, так и не складывались во что-нибудь вразумительное. Маша отложила книгу.
  Раздражение искало ответов. Как получилось, что у этой пятнадцатилетней фальшивой романистки уже есть жених? Чем она его заслужила?
  Чем смогла привлечь богатого и молодого помещика серая мышка, "гувернантка" в коричневом чепчике? Почему жизнь проносится мимо и раздаёт другим радости, не замечая её?
  Матушка теперь пылинки сдувает с младшей дочери. А она? Разве она недостаточно старалась? Почему все её старания рассыпались в прах?
  Злоба искала выхода. Должен быть праздник и на её улице. И она его устроит.
  Мысли, уставшие кружить вокруг сегодняшних проблем, устремились в далёкое прошлое. Там, среди незнакомых и уже почти чужих сердцу предков, есть один близкий человек. Девушка.
  Смутный образ возникал из многовековых далей лёгкий и неустойчивый, как рябь на воде. И чтобы его удержать, приходилось укреплять своими домыслами.
  Говорят, была хороша собой. И воображение рисовало красавицу.
  Была ведьмой1. Ну не бабой же ягой? Просто умная и знающая. Могла спасти, могла и погубить. А злые языки и завистники намотали свою лживую паутину.
  И стала казаться далёкая родственница сильной и независимой.
  Говорят, прожила недолгую жизнь. Недолгую, но такую яркую!
  Перепуганные старики наказывали всему роду держаться подальше от запретных вещей. Но разве другие придерживаются этих правил? Только и бегают то к бабке ворожее, то к деду колдуну.
  Вот и Палетова... Маша уверена, что у неё тоже рыльце в пушку. Не могла она своей гувернантской посредственностью привлечь серьёзное внимание. А всё случилось у неё на глазах. Не успела появиться в местном обществе, как тут же завладела вниманием Думинского. Как это возможно? А раз ей можно, значит - Маше нужно.
  Дверь хлопнула, вырывая девушку из прошлого. В комнату влетела младшая сестра.
  - Маша, нам надо поговорить!
  Маша недовольно посмотрела.
  - Что же, закончила ты свой роман? - спросила насмешливо.
  - Маша, как ты можешь шутить по этому поводу?
  - А что же по этому поводу я должна делать?
  - Это письмо вы написали... чтобы так подло погубить Варю.
  - Лично я никаких писем не писала.
  - Ну не ты, так Ливасов. Это всё ваших рук дело.
  - Ах, уйми свою фантазию. Направь её лучше на рукопись, - Маша повернулась к сестре спиной, давая ей понять, что разговор закончен.
  - Я просто... не знаю. Как ты не понимаешь!
  - Это ты, дурочка, живёшь в облаках и ничего не понимаешь. Хотя бы поучилась у Палетовой. Та и то поумней.
  Таня несколько мгновений хмуро глядела на сестру. Вот и как ей объяснить? В бессилии покачала головой и убежала, вновь хлопнув дверью.
  Маша поморщилась. Голова разболелась. Надо пройтись.
  Взяла книгу, вышла во двор. Посмотрела по сторонам. Только не в сад. Там вновь побеспокоят. Повернула в берёзовую рощу.
  Она шла и не видела ясного солнечного дня. Мысли вновь унеслись в далёкое прошлое, к той самой девушке, несчастной судьбой которой пугала её в детстве бабушка. Жаль, что бабушка теперь плоха, спросить о подробностях не у кого. Так и останется загадкой тот образ.
  Остановилась, прислонилась спиной к берёзе, поглядела по сторонам. Мир словно сжался. И она перестала видеть его дальше своего носа. Опустила глаза. Алые ягодки. Но рвать их нельзя. Нянька в детстве все уши прожужжала, что живот и головка будет болеть, если их потрогать.
  Внезапно глаза расширились. Так неожиданно пришло решение, словно привет из прошлого. От пра-пра-прабабки ведьмы. Она не боялась, неужто Маша забоится? Губы растянулись в улыбке. Но радостью в глазах она не отразилась.
  
  Вечером ворвалась в спальню к сестре.
  - Ты права.
  Таня удивлённо повернулась от зеркала.
  - Ох, давай я тебя причешу. Тебе неудобно.
  - Причеши, - Таня передала гребень.
  Маша пару раз провела по волосам и стала заплетать косу.
  - Я тут подумала, то где-то неправильно вела себя с Палетовой.
  - С чего бы это ты так подумала?
  - Можешь мне не верить, но это так.
  - И что дальше?
  - А дальше я хочу загладить свою вину.
  - Как это?
  - Ну я сама ещё не знаю. Давай пригласим её к нам. Мы бы славно посидели у нас в саду, покушали бы чай с малиной, поговорили по душам. И так, может быть, помирились бы.
  - Не знаю. Я не могу понять, зачем ты так поступила с письмом? И с Варей?
  - Ах, да не знала я ничего. Меня Ливасов и ввёл в заблуждение. Это он там что-то насочинял, а я поверила.
  - Правда?
  - Правда, - не моргнув глазом соврала Маша.
  - Ну хорошо... Давай пригласим...
  - Только ты. Она меня тоже недолюбливает. Пусть приглашение исходит от тебя.
  - Ладно, - не поняла причины, но согласилась Таня.
  - Вот прямо сейчас и пиши...
  _____
  1 Речь идёт об Агнии - персонаже романа "Не обожгись цветком папоротника"
  132
  - Теперь уж до послезавтра, - прощалась Глафира Никитична с Климом Васильевичем и Афанасием Петровичем.
  - Да, моя дорогая, - жених наклонился к руке. - Вот и приблизился мой самый счастливый день.
  Коляска покатила, и помещица долго задумчиво смотрела вслед.
  Не только её взволновала находка на лесном озере, помещики тоже встрепенулись. Хоть и виду не показывают, а всё же затуманились. Она-то видит, что переживают. Интересуются тиарой.
  А дело завертелось нешуточное. Аганов на следующий день повёз находку в город, в полицейскую канцелярию. А оттуда, сказал, отправили тиару далее в Петербург, в какую-то юстиц-коллегию.
  Ну пусть занимаются. Ей что за дело? Павла Петровича этим уже не вернуть, а княжна ей не интересна. Вот только вновь растревожили память о смертельно раненом муже.
  Ладно, пора прошлое оставить в покое да подумать о делах насущных.
  - Глафира Никитична, - окликнул управляющий.
  - Ну, чего тебе?
  - Дозвольте интересную штуковину показать.
  - Показывай, - нахмурилась помещица.
  - Вот, в куче навоза нашёл, - Лютый протянул грязную плеть.
  - И чего ты мне её под нос суёшь?
  - Не извольте беспокоиться, ручки марать, я уже всё сам обсмотрел, только доложу.
  Глафира Никитична нетерпеливо ждала. Тут дел невпроворот, а этом с какой-то ерундой.
  - Эта плёточка с виду обыкновенная, но дюже хитрая. Какой-то умник её сплёл для видимости. Извольте посмотреть секретик.
  Лютый приложил левую руку к стене сарая, правой размахнулся и, как мог сильнее, ударил по своей ладони плетью. Раздался крепкий щелчок, рука не дрогнула.
  Помещица по-прежнему ничего не понимала.
  - Мне несподручно самому-то. Тут вот какая штука - серёдка почти не бьёт. Только самый кончик. Во, на моей руке даже следа не осталось.
  Глафира начала понимать.
  - Когда ты, говоришь, нашёл?
  - Вчера днём. У нас во дворе. Присыпана была сверху. Мужики разгребали навоз, а я рядом стоял. Увидел. Думаю, за какой такой надобностью в куче плеть лежит? А за такой надобностью, что кто-то пытался здесь скрыть своё злодейство.
  Помещица задумалась.
  - Боле пока никому не говори. Вечером соберёшь дворню.
  - Понял. Сделаю.
  Губы Глафиры Никитичны сжались в ниточку. Кругом мошенники и пройдохи. Враги. Нельзя никому доверять. Того и гляди в своей же постели удушат. Перестала спать. Мало ей кошмаров по ночам, теперь думай, кто нож в спину днём воткнёт.
  Вчера доложили, что видели цыганку. Бегает. Вызвала к себе.
  Пришла. Живая и невредимая. Глафира Никитична удивилась, подумала, как на собаке зажило всё. А тут, оказывается, и заживать нечему было.
  Выглянула в окно... Стоят голубки. Над ней насмехаются...
  
  - Не серчай на меня, Еринушка, дураком был - тебя обидел тогда.
  Ерина нахмурилась. Даже сейчас воспоминания сердили. Но взглянула на повинную головушку Андрея, а потом заглянула в его глаза голубые...
  - Ишь ты какой, - держалась из последних сил.
  Но на губах уже играла лёгкая улыбка, а щёки покраснели от чего-то другого, приятного и немного стыдного. Как-то уж очень пристально смотрел на неё Андрей. Захотелось спрятать лицо в ладони. Совсем как Дуняша.
  
  Помещица отвернулась. До вечера это дело подождёт. Теперь же предстоит другое. Трудное.
  Позвонила в колокольчик.
  - Коляску подать через полчаса, - велела девке. - Поеду с Перепёлкой.
  - Хорошо, барыня, сейчас скажу, - поклонилась она.
  Глафира Никитична вздохнула.
  Давно не видела Несупу. Много лет. И мысли унеслись в прошлое. Такое далёкое, что иногда казалось, что это было не с ней.
  133
  Высокая, белокурая, с пышной грудью и тонкой талией, когда она входила в залы и гостиные, взоры всех присутствующих устремлялись на неё. Особенно взоры мужской половины присутствующих.
  Наследница большого состояния, избалованная и не знающая отказов, она нещадно скучала на всех вечерах.
  Никто не догадывался, что за её улыбками и смехом скрывалась зевота.
  И продолжалось это с тех пор, как она увидала своего крепостного.
  Родители купили его, позарившись на особую внешность. Темноволосый и зеленоглазый, с широкими скулами и твёрдым ртом. Красота его была настолько необычна, что удивлённая Глафира спросила у родителей:
  - Он русский?
  - Да кто ж его знает? Русский, наверное, раз разговаривает по-нашему.
  Затем он удивил молоденькую девушку своим высокомерием. Высокомерие она прочла в его полностью равнодушном взгляде, который скользил без интереса, не задерживаясь на ней.
  И это его равнодушие она пыталась преломить. Сначала. Потом уже потеряла голову... и стыд.
  В первый раз к нему пришла, когда узнала, что он лечит крестьян.
  "Я тоже больна", - сказала сама себе, долго прихорашиваясь перед зеркалом.
  - Вот, - поставила ногу, словно вазу, на какой-то пенёк. Несупа сидел во дворе своей хаты.
  Посмотрел на ногу, поднял непонимающий взгляд. Ну и глаза! Глафира чуть не взвыла от невыносимого равнодушия.
  Не отводя своего прищурено-пристального взгляда, стала медленно поднимать юбку. Напрасно старалась. Он терпеливо ждал, глядя на ногу.
  - Вот, - вновь повторила она и указала на красное пятнышко.
  - Укусило что-то? - Несупа нагнулся, внимательно рассматривая. - Ничего страшного. Само пройдёт через пару дней.
  - Мне нужно, чтобы прошло быстрее!
  - Тогда сделаем быстрее, - Несупа принялся то-то ссыпать и перемешивать в деревянном ставце.
  Глафира с жадностью стала рассматривать парня, пользуясь тем, что он занимался делом.
  Какие руки. Сильные, красивые. С ума можно сойти. Плечи... широкие.
  - Вот это ты приложи к месту, оно быстрее пройдёт, - протянул девушке ставец с каким-то снадобьем.
  И это небрежное обращение на "ты" заставило девушку нервно кусать губы.
  - Сам, - приказала она.
  Когда он накладывал повязку, она ждала прикосновения. Мимолётного, тёплого или прохладного, мужского. Не дождалась. Так и ушла ещё более раздраженной.
  Чего только не придумывала Глафира, чтобы "случайно" встретиться с парнем. Каких болезней у неё не появлялось в эти дни. Но все старания разбивались о его бесчувственное сердце.
  По деревни поползли слухи. И тогда впервые заподозрили Несупу в колдовстве.
  А Глафиру бесило, что крепостные девки так же, как и она, бьются за внимание лекаря.
  Как-то хмурым осенним днём пришёл человек. Маленький, щупленький. Одетый не в крестьянскую одежду, но и господина в нём не угадаешь.
  Зашёл скромно, через людскую, но просил свидеться с хозяевами.
  Глафире и дела до него не было бы, но случайно от горничной узнала, что путник хочет выкупить Несупу.
  Родители Глафиры к этому времени уже и сами подумывали от него избавиться. До них тоже дошло, что с дочкой неладно. Поэтому, хоть пришедший предлагал и небольшую сумму, согласились.
  Но Глафира... Влетела в комнату.
  - Выйди, - кивнула она щуплому. И когда он вышел, заявила родителям. - Уйдёт Несупа - уйду и я.
  - Куда? - устало спросила мать. Трудно стало со строптивой дочерью.
  - Никогда не узнаете.
  Переглянулись в бессилии. Любимая дочь. Как тут рисковать! Знали её упрямый характер, отказали.
  А между тем, слава пошла гулять за ворота усадьбы. Теперь нужно было срочно что-то делать.
  Помогли выпутаться приезжие.
  Господин Овчаков купил поместье, вот и переехал. А у него гостили приятели. Один из них, Гружев Павел Петрович и влюбился в Глафиру, сделал предложение. Вот и захлопотали спешно родители, пытаясь пристроить дочь, пока кто-нибудь из соседей не просветил жениха о выкрутасах невесты.
  А по отношению к дочери проявили строгость:
  - Хватит, милая. Так ты и нас в гроб вгонишь, и младшая сестра замуж не выйдет - слава твоя на всей семье отразится. Не можешь себя в рамках держать, выходи за Гружева, замужним дамам больше свободы. А нет - значит не будет тебе ни приданого, ни наследства. Можешь идти тогда к Несупе, или ещё к какому кузнецу.
  Она бы побежала, если бы он хоть пальцем поманил.
  Перед свадьбой тогда в последний раз видела его. Снова пришла. Ночью. Не хотел открывать, когда она как сумасшедшая стучала в окно.
  - Я больна, - кричала она.
  Открыл.
  А Глафира, войдя в тёмную горницу, остановилась и долго молча смотрела на парня. А потом стала раздеваться. Когда лёгкая ткань скользнула на пол, и луна осветила молочную белизну юного тела, Несупа отвернулся.
  - Здорова, - равнодушно сказал он.
  - У меня душа болит, - закричала девушка, затопотала ногами от бессилия. Но тут же рыдания сотрясли тело, и она упала на пол. На своё платье.
  Долго плакала. А потом почувствовала прикосновение. Впервые. Несупа нежно, как ребёнка гладил по голове.
  - Не нужен я тебе. И ты мне не нужна. Разные у нас дороги. Ты впервые не получила то, чего захотела, вот и беснуешься. Пойми, что ты человек, и поэтому не можешь иметь всё, что пожелаешь. Что-то и для дочерей богатых помещиков остаётся недоступно.
  Слушая его речь, слёзы у девушки высохли, и дрожь пробежала по голому телу. Но не от холода.
  Раньше он разговаривал с ней по-другому. Крестьянские слова и выражения выдавали его низкое происхождение. А сейчас? Ей стало не по себе.
  - Кто ты?
  - Я врач. Уходи.
  На следующий день она стала госпожой Гружевой.
  Вскоре вышла замуж и младшая сестра, переехала к мужу. Умерли родители. Глафира стала полновластной хозяйкой в своём поместье.
  Однажды вновь пришёл щуплый господин в бедной одежде. Снова просил отдать Несупу. Большие деньги предлагал.
  - Да есть ли они у тебя? - не поверила помещица Гружева.
  Путник вынул из-за пазухи узелок, развязал - есть.
  - На эти деньги мог бы купить нескольких крепостных.
  - Мне не нужны крепостные.
  - Но и Несупу ты не получишь.
  Через много лет Несупа сам явился к Павлу Петровичу, пользуясь тем, что хозяйка была в отъезде и выкупил себя. Собрал деньги.
  Потом ушёл в лес. Слышала, что купил себе участок и стал жить вдали от людей. Вдали от неё.
  А она долго пыталась его забыть. Помог немного Овчаков. Было в его чертах что-то... Так, лёгкая тень. Но если закрыть глаза...
  134
  - Всё, барыня, дальше не проехать, - дед Перепёлка остановил лошадь.
  - А далеко ещё?
  - Да нет, тут вона, за кустами.
  Глафира Никитична закряхтела, выбираясь из коляски, дед помогал. Надо было Варю взять, запоздало подумалось помещице, но теперь придётся на Перепёлку опираться.
  - Привязывай лошадь, пойдёшь со мной.
  Шли медленно. Глафира Никитична тяжело ступала по едва протоптанной дорожке, и сухие ветки трещали под её ногами. Дед старался, чтобы его рука была тверда. За неё, через платок, чуть брезгливо держалась барыня.
  - Вот туточки, - пояснил Перепёлка, когда между деревьями засветилась поляна.
  - Ступай к коляске, жди меня там, - приказала помещица и дальше пошла одна.
  Сейчас увидит...
  Сердце дрогнуло, к неприятному удивлению Глафиры Никитичны. Ей казалось, она давно научилась им управлять.
  Ишь ты, куда запрятались, невесело усмехнулась, выходя на зелёный свет.
  Возле невзрачной лачуги сидела девка, хлопотала перед очагом.
  Опять девки, злобно подумала она, и старая досада колыхнула душу.
  Маняша не сразу узнала в приближающейся к ней грузной старухе помещицу, тётку Владимира Осиповича. Она её видела в последний раз не так давно, но и за это недолгое время та сильно изменилась. Впрочем, девушка не слишком пристально к ней приглядывалась.
  - Ну-ка, девка, дай-ка сесть, - Глафира нетерпеливой рукой смахнула Маняшу и с облегчением уселась на удобную лавку. - Беги за хозяином.
  Девушка пошла куда-то в чащу.
  Глафира огляделась. Трава скошена. В котле булькает что-то пахучее вкусное. На деревянном столе хлеб и кувшины.
  Всё простое, непривычное, но какое-то чистое и уютное. Отчего-то в её богатом хозяйстве этого никогда не бывало.
  - Неужто опять заболела? - голос прозвучал неожиданно.
  Оглянулась. Узнала. Хотя между тем зеленоглазым красавцем и этим седым статным стариком большая разница. Но не пропасть.
  - С чего мне болеть?
  Несупа вгляделся в дрябло-жёлтое лицо, не поверил, как и прежде. Но смолчал.
  - Тогда за какой надобностью на этот раз?
  Глафира и сама толком не знала, зачем пришла. Что её сюда притянуло? Много ниточек связывало её с этим мужчиной, и время не разорвало их. Наоборот, добавило новых.
  - Неужто к тебе только с болячками можно прийти?
  Несупа вздохнул, перенёс пень-табуретку ближе, уселся напротив.
  - Да нет. Ты можешь прийти и так.
  - Ишь ты, одарил!
  Помолчали. И Глафира почувствовала, что так сидеть и молчать она могла бы вечно. И не надо ей ни богатства, ни поместья, ни женихов. Но, может, это только кажется? Здесь, вдали от богатства, поместья и жениха? И надоела бы эта простота, если в неё пришлось бы окунуться. Кто знает?
  - Замуж выхожу!
  - Слышал... Ты всегда не боялась рисковать. Особенно с замужеством.
  Помещица опустила глаза. Уязвлённая. Что он имеет в виду? Но переспрашивать не стала.
  - А у тебя помощница, никак, появилась? - кивнула на временами мелькающую между кустами Маняшу.
  - Да... вы не даёте мне скучать, посылаете помощниц время от времени.
  И опять загадка. Но выпытывать разъяснения не стала. После подумает. Будет чем заняться длинными бессонными ночами.
  - Маняша! - крикнул вдруг Несупа. - Предупреди...
  Девушка вдалеке постояла в нерешительности, не понимая. Потом кивнула. Скрылась.
  - Где-то я её видела. Не у Владимира? Не племянника моего эта девка?
  - У Владимира, - подтвердил Несупа. - Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен.
  - Как ты говоришь... Красиво. Откуда это у тебя? Кто ты? Всегда меня этот вопрос мучил.
  Несупа посмотрел на женщину, усмехнулся, промолчал.
  - Я же ведь напридумывала разные истории, пытаясь отгадать тебя. А, может, ничего интересного нет? Байстрюк, на худой конец?
  - Может, ничего интересного нет. Может, и есть. Но ответ ты не узнаешь.
  - Что же ты так таишься? Или опасаешься?
  - Я тебе уже говорил, повторю и теперь. Не всё, что тебе хочется, ты получишь. Вот так-то, моя милая.
  Когда-то молоденькая Глафира, не получив желанное, горько рыдала. Теперь же Глафира Никитична готова была вцепиться ногтями в лицо, выплёскивая боль и разочарование. Готова была, но сил не было. Увы.
  - Идут.
  Сердце замерло. Догадалась. Стала смотреть в ту сторону, куда направилась девка.
  Вышли. Вдвоём. Беленькие. Тонкие и высокие. Остановились на мгновение, подошли. Дёрнулись сначала к Несупе, но сдержались. Прижались плечами друг к другу, одновременно поддерживая и обретая поддержку. Смотрят внимательно, серьёзно.
  Девочку уже видела. Когда-то давным-давно, в зеркале. Мальчика тоже. Во сне. Давно.
  Сколько времени смотрела на своих детей? Немного. Или вечность промелькнула... Не понять.
  Встала. Пошла своей дорогой.
  
  Возвращаясь назад, Перепёлка случайно взглянул на хозяйку и оторопел. Слёзы мелким дождём обрызгали лицо и по бороздкам-морщинам стекали на платье.
  Ничего не сказал, отвернулся. Он в первый раз видел, как плакала старая помещица...
  И в последний.
  135
  - Что ты делаешь? - удивилась старшая сестра, увидев беспорядок в комнате Сони.
  - Ольга! Я сегодня заходила к твоим крестьянам - это просто кошмар.
  - К каким крестьянам?
  - Помнишь, девочка пропала? Луша.
  - Утонула которая?
  - Да что ты говоришь? Нет, конечно. Она не утонула!
  - Ты к ним заходила?
  - Да, и к ним тоже. Но речь о их соседях.
  - А, кажется, припоминаю. Отец - пьяница, умер. Мать старшую дочь из дома прогнала.
  - Да. О них.
  - Следует управляющему сказать об этой истории. Надо же найти девку. Куда она делась?
  Ольга уже повернулась, чтобы выйти из комнаты.
  - Ты меня выслушаешь? - остановила её Соня.
  - Ой, я подумала, что ты уже всё сказала. Прости. Я слушаю.
  - Там у этой женщины много детей. Все грязные, голодные. Сама она больная лежит, не встаёт. Лушины родители хотели помочь, так она их на порог не пускает, и детям не разрешает ходить к соседям, кричит, что они на их семью порчу навели.
  - Вот уж дремучесть тёмная. Всё им кто-то порчу наводит.
  - Да, но дети...
  - И ты, я вижу, собираешься отдать им свои одежды?
  Соня оглядела ворохи белья.
  - Не знаю. Может, что-нибудь подберу. Но это всё равно не поможет. Тут нужно по-другому как-то...
  - Соня, ты раздуваешь из мухи слона.
  - Я? Сходи, посмотри на детей! Старшей лет шесть, она уже за хозяйку. Маленькие за собой не могут ухаживать, а уже за матерью смотрят.
  - Вот и хорошо. Вот это - правильное крестьянское воспитание. С детства приучаются к работе. А этой бабе кто виноват, что она дочь выгнала? Или отца кто заставлял водку хлебать? Сами себе создали проблемы, вот пусть и выкручиваются. Напрасно ты переполошилась.
  Соня уставилась на старшую сестру. Как пробить эту непробиваемую стену? И когда её добрая сестра стала этой стеной?
  - Ну хорошо, - сдалась Ольга. - Велю отнести им корзину с едой.
  - Этого хватит на несколько дней. А дальше?
  - Соня, ты сама не понимаешь, чего от меня требуешь! Не могу я решать их проблемы. Каждый получает то, что заслужил.
  Ольга вышла. Соня в бессилии опустилась на диван. Страшно вспомнить грязную горницу, несчастных детей.
  Может, Владимир Осипович... Пошла искать зятя.
  - Он к Ливасову собрался, - подсказал дворецкий.
  Владимир Осипович был уже верхом. Но задержался, что-то втолковывая сенной девушке. Та стояла, опустив голову, смущённо хихикала.
  - ...Ты смотри, жди, я ночью приду...
  Услыхав последние слова, Соня резко остановилась. Замутило. Её зять стал слабоумным? Это догадка всё чаще находила своё подтверждение. Отвернулась, ушла в свою комнату.
  "Так... теперь помогу, чем могу, а дальше надо искать старшую дочку. Может, соседи подскажут".
  
  - Где же Анна? Куда ты её опять спрятал?
  - Укатила с девкой к себе. А на что они мне тут? Не женись...
  - Так я уже женат!
  - Точно, - Ливасов пьяно захихикал.
  Владимир Осипович сегодня почти не пил. Тошнило, выворачивало, голова болела.
  - Это Думинский мерзавец... - глаза Ливасова недобро сверкнули.
  - Да уж. Я как увидел всю эту компанию на озере... А где он их нашёл?
  - Анна сказала, что явился к ней на квартиру. Неожиданно. Вот она и надумала тогда меня навестить. Нужна она тут, можно подумать... Теперь вся округа смотрят на меня, как на прокажённого. А я что? Ну женат! Преступление это? Скажи, преступление? Дочек своих попрятали...
  Ливасов горько покачал головой. Но потом вспомнил, оживлённо поделился:
  - А я решил терпимый дом устроить.
  - Что?
  - Сералек собираю.
  - Красивые?
  - Ну не страшные же?!
  - Молоденькие?
  - А то. Тебе понравятся.
  - Твои? Или ещё где купил?
  - И мои, и купил. Может, и у тебя пригляжу. Парочку возьму.
  - У меня-то есть. Но и самому же пригодятся.
  - У Ольги Павловны под носом? Не получится. Ко мне приедешь. Я тебе всегда буду рад. Потому, что ты - единственный, кто меня понимает, - глаза Ливасова покраснели от пьяных переживаний. - Пошли, друг, посмотришь, кого я уже собрал. Они пока у меня в сарае. Но дай срок, и я такие хоромы отгрохаю!
  - Пошли, - Ночаев преодолел плохое самочувствие, встал. - Ох, - закричал он перепугано. - Глаза... Не вижу.
  Ливасов засмеялся, решив, что это такая шутка. Пьяно моргал, пытаясь понять её суть.
  Но у Владимира Осиповича уже всё прошло.
  - Инфлюэнца, наверное. Дмитрий Сергеевич, нехорошо мне сегодня. Завтра приеду смотреть сералек. Сейчас домой...
  Своего приятеля он видел тогда в последний раз...
  Когда Ливасов в темноте пробирался в сарай, оценить ещё раз сералек, ему послышались сзади приглушённые скорые шаги. Но повернуться посмотреть не успел. Страшный удар по голове окрасил тёмную ночь ещё более чёрными красками. И уже навсегда.
  Когда на следующее утро по округе пронеслась ужасная весть о гибели молодого помещика, Владимир Осипович нервно хихикнул:
  - Хорошо, что я уехал вчера. А то бы и меня убили. Вот была бы потеха.
  Сегодня он чувствовал себя гораздо лучше.
  136
  Вечером согнали дворню.
  Люди тревожно перешёптывались, не понимая, что происходит.
  Вывели Андрея со связанными руками.
  Волна облегчения коснулась на короткое время сердец - не с ними! Пронесло! Но тут же сменилась тревогой. А его за что?
  Ерина стояла у стены, кусала губы.
  Вышла барыня на крыльцо. Тишина стала полной. Все ждали хоть каких-то объяснений. Не дождались.
  - Двадцать плетей... И ещё сверху десять за девку.
  Ахнули. Много. Вынесет ли? Лютый, с плеткой ходит, готовится. А у того один удар за три можно считать. За какую девку?
  - Дайте, хоть рубаху снять, матери убытку не делать, - как-то весело сказал Андрей, но никому эти слова настроения не подняли.
  - Пускай снимает, - кивнула головой Глафира Никитична.
  Андрея освободили от верёвки. Тот снял, обнял столб, помощники управляющего опять привязали руки.
  - Эй, Лютая собака почеши спину, зудит вся!
  Холодок прошёл. Зачем дразнит? Хуже будет.
  - Не волнуйся, Я постараюсь. Потом уже долго чесаться не будешь.
  - И не забудь чёрной вороне дать хлебнуть кровушки. Она любит крестьянскую.
  Глафира Никитична уже собиралась уходить в дом - из окна наблюдать за наказанием, теперь остановилась.
  Из толпы доносились голоса.
  - Андрей, молчи.
  - Хуже будет.
  - Когда они нажрутся только?
  - Одного нынче уже упокоили.
  - Они дождутся.
  Но кто говорил, было не разобрать. И вновь страх сжал сердце помещицы. Та непонятная сила, которую она почуяла у Марфушки, не ушла вместе с девкой. Она здесь осталась. Бродит по барскому двору и наполняет тревогой душу хозяйки.
  - Пошли вон, - крикнула в толпу.
  Дворня, что-то ворча, медленно побрела со двора.
  - Андрей, держись, - крикнул кто-то напоследок.
  - Держусь... за столб двумя руками. Барыня, я недавно слыхал про помещицу Салтычиху. Случайно, не Ваша родня?
  - Ах, ты сучонок, - Глафира Никитична забыла про больные ноги, вихрем спустилась по ступеням и выхватила плеть у Лютого. - Давно пора в солдаты побрить, а я всё жалею скотину.
  Она намахнулась на парня... И... ощущение было такое... как будто молния ударила, и гром громыхнул. Но только внутри. В голове, в груди, в сердце...
  Бабочка... Не поняла даже сначала, что это. Но память отозвалась... Своя бабочка, родная, с детства знакомая.
  У сестры на лопатке. Откуда здесь? Как Андрей её себе забрал?
  Яркая картинка выплеснулась в глаза.
  Мать качает головой, рассматривая крупную родинку у младшей дочери:
  - Не всякое платье сможешь надеть, дорогая. Но не переживай.
  Та вертит головой, пытаясь понять, что за штуковина у неё на спине. А Глафире нравится. Ей такую же хочется. Разве это плохо? Словно коричневая бабочка присела отдохнуть.
  Это не Андрей забрал... Это сестра ему сама отдала.
  Плеть выпала из ослабевших пальцев. Вспомнила! Сестра же писала об этом!
  - Глафира Никитична, вам нехорошо?
  Помещица полубезумными глазами посмотрела на управляющего: о чём он?
  Ах, да, письмо. Поспешила в дом. На крыльце остановилась, повернулась:
  - Не трогать его! - ушла.
  В кабинете остановилась перед секретером. Там, в нижнем ящике хранятся письма. Нечитанные уже более двадцати лет. Больно смотреть на буквы, написанные рукой, которой она больше никогда не сможет коснуться.
  Дрожа, открыла ящик, вынула стопку бумаги, перевязанную зелёной лентой, стала лихорадочно перебирать, ориентируясь на дату рождения племянника. Вот, кажется, оно.
  "Дорогая, милая сестрица. Я всё смотрю на это прелестное создание и не могу поверить, что он - мой. На кого похож? Не понимаю. Глазки кажутся дедовы. Но чудо! Моя бабочка перелетела на его плечо. Теперь я её могу рассмотреть..."
  - Как я про это забыла? - Глафира Никитична схватилась за виски.
  О, голова. И в груди давит. Дышать нечем. Позвонила в колокольчик.
  - Позвать Акулину, - приказала девке.
  - К-какую, барыня? - перепугано переспросила та.
  - Конюха... Андрея... мать, - ужас наполнял её с каждым произнесённым словом, потому что эти слова представали теперь в новом значении. - Бегом, дура.
  "Но вот насчёт племянника... я бы не был настолько уверен..." - кто-то мне это уже говорил. Недавно".
  
  Поздно вечером зарёванная Акулина выходила из кабинета помещицы. Нос её немного был сдвинут набок. Так Глафира пометила шельму. Обещала ещё добавить чуть погодя. Перед тем, как на каторгу отправить.
  А пока надо было срочно приводить в порядок бумаги. Распорядиться имуществом, пока ещё не замужем.
  Глубокой ночью сама разбудила Варю, велела позвать управляющего и Перепёлку, тот был немного грамоте обучен, велела подписать новое завещание.
  На следующий день девки долго не решались зайти в покои заспавшейся барыни, знали, что та всю ночь хлопотала. Но когда время приблизилось к полудню, всё же решились побеспокоить.
  Глафира Никитична лежала в кровати безгласная. Одна сторона обездвижена, лицо перекосилось.
  Перепуганные девки бросились к управляющему, тот велел позвать Игнатия Степановича. Да что тут уже можно сделать? Отжила своё помещица.
  137
  Чаепитие с Варварой Палетовой отложилось на несколько дней. Благодетельница её, Глафира Никитична, после удара находилась в тяжёлом состоянии, не до визитов.
  Но время шло. Наконец, Таня Горобец не выдержала, и сама приехала в гости.
  - Варя, мне надо тебе объяснить... - несмело взглянула она на подругу, - я виновата.
  - Ты про роман?
  - Да.
  - Ну что ты! - Варе не хотела никому причинять неприятности. Даже в виде угрызений совести. - Не переживай. Это здорово, что ты пишешь. Так необычно. Я, конечно, очень озадачилась, что обо мне. Мне и лестно, но... может быть, стоило изменить имя?
  - Не было никакого романа, и имени не было. Это я на ходу придумала.
  Варя задумалась.
  - Но тогда получается, что Маша...
  - Это не Маша. Это Ливасов. Он хотел тебя погубить... А погиб сам.
  - Но Маша... читала письмо.
  - Её Ливасов обманул. Впрочем, я сама толком не поняла. Маша хочет тебе рассказать как было. Ей, наверное, стыдно. Просто мне она не может сознаться. А с тобой... Все уши прожужжала о тебе. С тобой она хочет примириться.
  - А роман? Его нет? - Варя выглядела расстроенной.
  Таня смущённо засмеялась:
  - Он уже есть... Но только начало. Не знаю, что дальше получится.
  Варя посмотрела на подругу и заулыбалась:
  - Это хорошо.
  - И... раз уж я тебе призналась. Понимаешь, мне нужен человек, который... Не знаю даже как и объяснить... Вот я пишу роман и сама не понимаю, что получается. Я его не вижу как читатель. Пробовала взглянуть как бы со стороны, ничего не выходит. Вот... и хочу, чтобы у меня появился первый читатель. Не очень строгий, но всё же справедливый. Указывал бы мне на ошибки. Понимаешь?
  - Кажется, да.
  - Вот я и прошу тебя.
  - Стать первым читателем?
  - Да.
  Варя посерьёзнела:
  - Это большая ответственность. Мне немного страшно.
  - Мне тоже.
  - Хорошо, я постараюсь...
  Девушки посмотрели с улыбкой друг на друга.
  
  На следующий день Варя ехала в усадьбу к Горобцам.
  - Как Андрей? - спросила у деда Перепёлки.
  Варя в эти дни почти не выходила из покоев помещицы, плохо представляла последние события в поместье.
  - Был Андрей, как Андрей, а теперь уж и не знаю, как и определить. Потеряли мы парня. Надеюсь, что на время.
  - Что такое? - забеспокоилась Варя.
  - Влюбился, - с тяжким вздохом пояснил дед. - Как, скажи, блаженный стал. Улыбается, и всё трётся возле кухни. Там теперича Ерина. И всё с цветами. Никогда так девок не баловали. А этот с утра уже охапки тянет. Вот и скажи, откуда это у него? Вся людская в духмяных запахах.
  Варя засмеялась.
  - А Ерина?
  - А Ерина всегда была красивая, а тут сама как цветок стала. Я вот думаю, это оттого, что раньше брови хмурила, а теперь тоже как блаженная. Одним словом, любовь.
  
  Сёстры встретили Варю с радостью. Маша даже пожала дружелюбно руку. Таня потянула подругу за собой в комнату.
  - Идите, - добродушно улыбнулась Маша, - а я пока уютный уголок организую в саду.
  В передней старшая Горобец перехватила Варю, стала расспрашивать о Глафире Никитичне.
  - Всё также, - вздохнула девушка. - Не разговаривает. Но узнаёт. Мне кажется, она что-то хочет сказать, но я не понимаю. Что-то важное.
  - Это всё печально. Ведь такая молодая... Вам, юным девицам, кажется, что пятьдесят лет - уже старость, но поверьте, будет и вам пятьдесят, и поймёте, что жизнь в этом возрасте начинает играть новыми красками. И как же хочется и эту, немного новую жизнь, узнать и прожить. Но не всем это возможно.
  - Как грустно и красиво сказала твоя матушка, - вздохнула Варя, когда остались с Таней наедине.
  
  - Ну что вы так долго? - с лёгким упрёком встретила Маша девушек. - Я уже заждалась. Посмотрите, как чудненько, - махнула рукой в сторону накрытого стола в тени берёзы. Плакучие ветви создавали впечатление зелёного шатра.
  - Уютно, - оценила Варя, присаживаясь куда указала хозяйка.
  Таня не села.
  - Вы поговорите пока, я скоро, - вернулась в дом.
  Так было ранее оговорено с сестрой. Маша попросила оставить на короткое время их с Варей наедине. И Таня прекрасно понимала причину. Во всяком случае, ей так казалось. Сестре нужно попросить прощения. И лучше сделать это без свидетелей.
  Вот Таня и вспомнила про своё обещание, а когда через некоторое время вернулась к компании, казалось, всё прошло замечательно. Девушки улыбались друг другу и мило беседовали. Правда, о книгах.
  - Что же вы не пьёте чай? - на правах хозяйки спросила Маша у гостьи.
  - Спасибо, - машинально промолвила та, но не шелохнулась, задумчиво глядя на кусты георгин, - и всё же мне больше по душе поэзия Державина.
  - А мне ужас, как пить хочется, - воскликнула Таня и с детской непосредственностью, которая у пятнадцатилетней девушки временами брала вверх, схватила ближайший стакан и вмиг осушила его.
  - Фу-у, гадость. Что за чай ты тут приготовила? - удивилась она.
  Но Маша вскочила:
  - Когда ты научишься себя вести? - со злостью спросила она у сестры. - Ты схватила чужой стакан.
  Но в тоне явно звучала тревога. И даже страх.
  - Простите, - смиренно произнесла Таня и уселась на место. - Варенька, возьми мой чай. А я, кажется, уже напилась.
  138
  И снова Варя ехала к Горобцам. На этот раз с блаженным Андреем. Как только ворота усадьбы остались позади, тот завёл какую-то песню про Марусю ясноокую, так и запевал всю дорогу, иногда понижая голос почти до шёпота, а если народа поблизости не было, орал во всю глотку.
  Варя слушала, улыбалась.
  - Не мешаю, Варвара Сергеевна? - запоздало спросил виновато.
  "Он что, только сейчас сообразил, что я сзади сижу?" - удивилась Варя, но вслух сказала:
  - Нет-нет, я люблю песни слушать, - немного слукавила.
  В руках она держала толстую тетрадь. Танин роман.
  Вчера вечером прочитала. Он действительно пока короткий. Начало. Варе понравилось. Интересно. Может, в нём и были какие-то ошибки и неточности, но, по мнению девушки, незначительные. Вот в минуты, когда Андреева песня немного стихала, Варя и размышляла, стоит ли на них указывать подруге. Наверное, стоит. Ведь она как раз для этого к ней обратилась.
  Вчерашнее чаепитие закончилось быстро и неприятно. Тане внезапно стало плохо. Она побледнела, пожаловалась на тошноту и головную боль. Перепуганная Маша забыла про гостью, стала хлопотать около больной сестры. Вот Варя и попрощалась. Если уж помочь невозможно, то, по крайней мере, надо не мешать.
  А теперь, увидав перед домом Горобцов садящегося в коляску Игнатия Степановича, пожалела старика. Вот уж кому приходится разъезжать без отдыха по поместьям. Бабушка Горобец в тяжёлом состоянии, Глафира Никитична... Про Таню даже и не подумала. Оказалось, дело в Тане.
  - Заболела, - огорошила неприятной новостью мамаша Горобец, встретив Варю в передней. Заплакала.
  Только сейчас Варя заметила сидящего в дальнем углу Миланова. Он встал, поздоровался с девушкой и снова вернулся в своё кресло.
  Всё серьёзно, поняла Варя.
  Неловко попрощалась, вышла. Дорогой вспоминала произошедшее. У неё на глазах всё начиналось. Бедная Таня.
  Дома не могла найти себе места, всё время думала о подруге. Теперь дурные предчувствия не оставляли. Вечером снова поехала к Горобцам.
  Коляску Игнатия Степановича увидела издали. Пыталась предположить, могло ли присутствие доктора быть добрым знаком. Могло... Так хотелось верить.
  Но, увы.
  В дверях столкнулись с Милановым.
  - Как она? - пошла следом за молодым человеком. Но судя по его состоянию, разумнее было бы спросить: как вы? Он ничего не мог сказать.
  Вернулась в дом, спросила у прислуги, и тут впервые услышала, что надежды почти нет.
  Эта мысль убивала. К ней невозможно привыкнуть. Оглушённая Варя села на скамью. Сколько времени прошло? Чего она ждала?
  Вот на крыльце показался доктор. Мамаша Горобец плакала. Тот её утешал, но...
  - Мужайтесь. Всё возможно... Если доживёт до утра... Организм не сдаётся...
  Эти слова донеслись, и в них было мало утешения.
  Игнатий Степанович уехал. Старшая Горобец повернула в дом, не видя ни Варю, ни Миланова.
  Внезапно девушка поняла! Вскочила:
  - Григорий... - не могла вспомнить отчество, - едемьте.
  Тот хмуро посмотрел, не понимая.
  - Есть доктор. Быстрее. Как я раньше не сообразила! Нужна коляска. Ну что же вы? На чём вы приехали? Скорее!
  Варя видела, как в глазах молодого человека вспыхнули искры. Он не совсем понял несвязные слова девушки, но надежда зажглась.
  139
  Варя в ярости и отчаянии смотрела на Несупу. Как пробить эту стену? Драгоценные минуты тают, сердце наполняется тоской, а этот упёртый дед - ни с места.
  В помещичью усадьбу он, видите ли, ни ногой. И то, что пятнадцатилетняя девушка погибает, его, похоже, не поколебало.
  - Да ты, девка, и сама не понимаешь, чего городишь. Меня и на порог не пустят, не то что дочку ихнюю лечить.
  - Как не пустят? Что вы говорите? Они любую помощь сейчас ожидают, как чуда.
  - Э-э, пустое мелешь.
  Миланов всё это время молча сидел в углу на лавке. Теперь встал.
  - Ты врач? Или так себе знахарь?
  Несупа отвернулся, не ответил. Варя видела, что Григорий почти сдался. Он не верил Несупе. Но девушка знала!
  - Вам же сила дана, - почти закричала она. - Что же вы выбираете, кому помочь, а кому - не следует. Не можете вы ею распоряжаться по своему разумению. Кто просит, тому и должны помогать.
  На лавке сидели дети. Девочка вся напряглась, смотрит в нетерпении то на деда, то на Варю. Была бы её воля, бежала бы давно на помощь.
  Мальчик спокоен, ждёт, что дед решит. Как он скажет, так и надо. Мальчик учится.
  Несупа посмотрел на внуков... Вздохнул, принял решение:
  - Раньше бы я не сомневался. А теперь... не знаю. Ладно, поехали, посмотрим, что получится.
  У Вари камень свалился с плеч. Один. Впереди неизвестность.
  По дороге дед расспросил девушку обо всём, что она знает.
  Варя толком ничего не знала, но торопливо рассказывала всё. И про роман, и про Ливасова, и про чаепитие и примирение. Она не понимала, что из этого может пригодиться, но предоставила выбирать Несупе. У неё в голове каша, может, старик сумеет разобраться.
  
  - Ты кого сюда притащила? - зашипела мамаша Горобец с такой ненавистью, что Варя опешила. Всё то презрение, которым старшие Горобцы постоянно обливали её, никуда не делось. Затаилось на некоторое время, и вот оно вновь. И от этого обращения на "ты", как к существу много ниже, как к прислуге, Варя вовсе растерялась. Несупа стоял сзади молча, ждал.
  - Но он лечит...
  - Кого он лечит? Эту чернь неграмотную? Варвара Сергеевна, что вы плетёте? - мамаша Горобец взяла себя в руки, насколько это было возможно в её состоянии. - Несколько часов назад приезжал доктор из другого уезда. Был консилиум. Надежды нет.
  - Этот человек много может...
  - Не хватало, чтобы моего ребёнка касался грязный мужик... в такой... час, - женщина заплакала.
  Вот и камень вернулся. Отяжелил Варино сердце. Не может она распоряжаться в чужом доме чужой жизнью.
  Она не может, но...
  - Госпожа Горобец, - твёрдо сказал Миланов. - Я тоже имею право. Ещё немного времени, и Татьяну Александровну я бы назвал своей женой. И её жизнь была бы моей жизнью. Сегодня она моя невеста. Я настаиваю, пропустите доктора.
  Мрачные глаза Миланова встретились с красными от слёз глазами будущей тёщи. Госпожа Горобец растерянно дрогнула. Не ожидала она такой твёрдости от всегда уступчивого молодого человека. Несколько секунд они смотрели друг на друга, словно меряясь силой.
  - Что ж, - отошла в сторону давая дорогу, - пусть никто не посмеет сказать, что я что-то не сделала.
  В комнату пошли Несупа и госпожа Горобец. Незваные Варя и Миланов постояли в нерешительности, шагнули к порогу и остановились у открытой двери. Стояли, смотрели, слушали.
  Смотреть особо не на что. Видна была часть комнаты больной, уголок кровати и плачущая Горобец. Несупа с другой стороны, его не видать. Слушать долго было нечего. Молчали в той комнате. Наконец, раздался глухой голос старика:
  - Зови другую дочь.
  Мамаша посмотрела на лекаря, на этот раз не стала возражать, вышла.
  Через несколько минут мимо Миланова и Вари прошли двое - старшая Горобец и Маша. Девушка, кажется, не заметила посторонних. Её трясло от волнения и качало из стороны в сторону.
  - Говори, чем угостила девку...
  Маша вскрикнула.
  - Быстро. Чтоб я знал, что супротив яда дать.
  - О чём он, Мария?
  Но Мария молчала.
  - Говори!
  Маша что-то забормотала. Варя не разобрала.
  - Быстро!
  Вновь бормотание.
  - Пошли покажешь, - Несупа вышел.
  Следом засеменили Горобцы.
  - Маша, о чём он? Что ты дала Тане? Так это ты...
  Варя и Григорий повернули сначала следом. Но тут Миланов не выдержал и рванул в комнату невесты.
  Варя осталась. Опустилась на колени, стала молиться.
  140
  - Варечка, не приглашай меня в дом. Пошли в сад. Первые осенние деньки, хочу на волюшке.
  - Пойдём на волюшку. Как хорошо, что ты приехала. Мне столько тебе нужно сказать. Я в последнее время закрутилась, не могу к вам вырваться. Мысленно с тобой каждый день разговариваю, а вот теперь даже не знаю, с чего начать. Столько всего произошло.
  - Да, я слышала, - сочувственно кивнула Соня. - Но я ведь к тебе ненадолго и по делу. Но об этом немного позже. Скажи, как ты?
  - Да я-то в порядке. А ты?
  - И я в порядке, - грустно вздохнула девушка.
  Варя промолчала, поняла, что у Ночаевых не всё благополучно. Но расспрашивать не спешила.
  - От Луши известий нет?
  - Нет.
  - Это уже месяца два прошло? Пора бы им дать весточку.
  - Я теперь и сама не уверена, будет ли та весточка... Видно нелегко отыскать Лушину правду.
  - А я по-прежнему считаю, что у них всё получится. Иногда в жизни случаются чудеса.
  - Ну да, слышала, что одно из них свершилось с твоей помощью.
  - Ты про Таню?
  - Да.
  - Ну что ты! Я здесь ни при чём. Это всё Несупа. И Миланов.
  - Но я не поняла, слухи ходят, что Мария угостила сестру ядовитыми ягодами?
  - Похоже, да.
  - Как же она так?
  - Не знаю. Ну уж не нарочно.
  - В обществе так жестоко о неё отзываются. Говорят, что она позавидовала сестре. Той, мол, пятнадцать, и уже помолвлена. Вот и натворила дел. Но я в это не верю. Конечно, там какое-то недоразумение произошло.
  - Тоже так считаю. Тем более я в тот день была с ними. Видела Машу. Она очень переживала за сестру. Нет, не было никакого умысла. Она, может и непростая девушка, гордая, но пойти на такое преступление... Конечно, нет.
  - Но теперь вся округа её ненавидит. Как теперь ей жить дальше?
  Помолчали. Действительно, страшно.
  - Это событие не выходит из головы. Но Татьяна выжила - и это чудо. Ведь врачи не оставляли никаких надежд. А как Глафира Никитична? Теперь, когда у нас другой управляющий, новости не каждый день приходят от вас. Хотя Ольга посылает узнать почти каждое утро.
  - Без изменений. Не говорит. Тяжело ей. Я ведь собиралась в гувернантки уходить после её свадьбы. Теперь вот осталась. Но... Соня, случилось другое чудо. На этот раз - со мной.
  Соня с лёгкой улыбкой повернулась к подруге:
  - Чудо?
  - Вот, - Варя протянула руку.
  На пальце красовалось колечко.
  - Ах, какое красивое. Помолвлена?
  - Да.
  - Когда разумный молодой человек оценил по достоинству прекрасную девушку, разве это чудо? По-моему, это лишь говорит о том, что у молодого человека есть голова на плечах. И девушка с ним будет счастлива.
  Но произнеся такую длинную речь серьёзным тоном, Соня не выдержала и счастливо рассмеялась. Засмеялась и Варя. Девушки обнялись.
  - Это - чудо! - восторженно подтвердила Соня, и девушки закружились, держась за руки, как в детстве.
  - Ой, голова, - Соня упала на скамью.
  - А у вас как дома?
  - Варя, ничего хорошего, - Соня помрачнела. - Я не могу сказать, что всё ужасно... Нет... всё ужасно. Не такой я представляла семейную жизнь вообще, а семейную жизнь своей сестры особенно. Но мне пора ехать дальше, я же ведь к тебе по делу. И, если ты составишь мне компанию, по дороге тебе всё расскажу.
  - Думаю, составлю. Я теперь более-менее свободна. Так куда же ты собралась?
  - К вашему Несупе.
  - К Несупе?
  - Да. А где живёт - не имею ни малейшего понятия.
  - Я прекрасно могу показать дорогу. Но зачем он тебе? Уж не заболел кто?
  - Вообще-то, больные есть. Во всяком случае, один, по моему мнению, точно. Но я не за этим. Помнишь Лушиных соседей?
  - Да помню, отец умер, мать кого-то из дома выгнала.
  - Старшую дочку. А на днях и мать умерла. А дети остались совсем одни. Ольга хочет некоторых продать в другие поместья...
  Помолчали, пытаясь осознать страшные слова...
  - А Несупа?
  - А Несупа тут почти ни при чём. Я просто ищу дочку. Люди подсказали, что видели её у него.
  - Действительно, - вспомнила Варя, - видела девушку у Несупы. Я правда, особого внимания тогда на неё не обратила, но девушка была.
  - Поедем?
  - Поедем. Только пусть твой возничий побудет у нас пока, а мы с тобой отправимся вдвоём.
  - И по дороге я тебе всё-всё расскажу.
  141
  - Подумать только, один единый денёк не дотянула старая карга. Сейчас бы полным хозяином был.
  - Да... Не повезло. Ты знаешь, Вась, тревожно мне в последнее время. Как будто меч над головой висит и вот-вот шибанёт.
  - Какой ещё меч? Пустое думаешь. Я вот остался ни с чем. Вот о чём моя голова болит. Положение не завидное, мошна пустая.
  - Да дам я тебе что-нибудь.
  - Что-нибудь мне не поможет. Надо дела поправлять женитьбой. Искать ещё какую-нибудь Глафиру. Только уже не в ваших краях. Здесь в ближайшее время мне ловить нечего.
  - Ну да. Если только не на той девке, что сестру отравила.
  - Горобец?
  - Сам подумай, такая слава про неё пошла, что вряд ли ей жених светит. Вот и клюнут теперь Горобцы лишь бы на кого. А семья богатая, приданым девку не обидят.
  - Ты думаешь? И как это будет выглядеть? Только что собирался жениться на одной - не получилось, и тут же нашёл другую?
  - А тебе какая разница, как это будет выглядеть? Ты ещё скажи, что мнение света для тебя значение имеет.
  - Нет... Мне-то всё равно, а что Горобцы?
  - У Горобцов такая слава, что хоть завтра под венец, лишь бы прикрыть позор.
  - А что? Может, и вправду?
  Клим Васильевич закусил губу в раздумье, потом спохватился:
  - А не траванёт меня эта девка?
  - Да ну, что она, совсем забесится что ли? - покачал головой Афанасий Петрович, но поглядев в кругло-перепуганные глаза брата, не выдержал и захохотал.
  
  Сватовство было быстрым, деловым и без лишних эмоций. В приданое Горобцы жаловали небольшую деревеньку - десяток дворов и сумму - чуть побольше.
  Клим Васильевич в ответ расписал свои векселя и ценные бумаги. Но Горобцы особо не слушали. Языком молоть - не мешки ворочать. В другое время всё проверили бы, да сейчас не другое время. Дочка пристроена будет - и на том спасибо.
  Маша сидела тут же. Молчала. Прошло то время, когда её слова что-то значили в семье.
  Венчаться решено было скромно, в присутствии своих, без последующего празднования, а потом сразу же ехать в свою деревню и строить там дальнейшую жизнь.
  Осталось назначить время.
  - Не раньше, чем... решиться... с Глафирой Никитичной, - таковы были единственные слова Маши.
  Все молча согласились с ней.
  142
  Луша и Стёпка робко поднимались по мраморной лестнице. Ещё бы! Заробеешь тут. Каждый шаг эхом разносился по дворцу. Поэтому старались идти на носочках, чтобы каблуками звонко не топать. Новыми...
  Новые сапожки. Новый сарафан у Луши - загляденье. Красный, с узорами, красная лента в косе. Белоснежная рубаха. Стёпка такой же нарядный.
  Перед выходом глянули в зеркало - сердце замерло. У Луши - точно. Посмотрели друг на друга, смутились, отвели стыдливо глаза. Какими-то большими показались.
  Накануне Андрей Денисович долго напутствовал ребят, что говорить да как кланяться. Но разве предвидишь все вопросы императрицы1?
  Главное, учил господин Маслов, вы пришли не жаловаться на своего помещика, а спросить совета, как быть. Вы православные, ваша совесть обличает действия барина, не разрешает соглашаться с ним. Вот и не понимаете, что делать. А кто лучше объяснит, как не царица, которая самолично пишет указы и защищает христианскую веру?
  Стёпка и Луша согласно кивали. Они и сами так думали, только сказать красиво не могли, теперь старались запомнить слова.
  А теперь эти красивые слова вываливались из головы с каждым пройденным шагом.
  Когда бабушка Луше рассказывала сказки про дворцы, сверкающие драгоценными камнями, она представляла себе всё не так. А теперь смотрит - не налюбуется. Стены золочёные, в узорах. На потолке картины. Пол блестящий и гладкий, словно лёд. Если бы она здесь была одна, то попробовала бы прокатиться. Но теперь только смотрит. А какая чистота! Неужели здесь люди живут? Они, должно быть, какие-то особенные. Наверное, есть люди обычные, как она, со всеми стыдными потребностями, а есть другие. У них кровь не красная, а голубая. Это она слышала. И ещё они никогда не делают чего-то грубого, как она и животные. Может, и правильно, что она крепостная, потому что в таких покоях ей точно не место. Сердце замирает холодком.
  Стёпка несёт свой альбом. Это опять же Маслов наказал. Но и Стёпке не по себе. Тут кругом такая красота, а он со своими картинками - телятами да васильками. Но теперь уже некуда альбом деть. Неловко сунул под мышку.
  Остановились. Ждут чего-то. Стёпка тихонько подошёл к картине на стене.
  - Господин Маслов, проходите.
  Им! Сердце дрогнуло куда-то к ногам, и они стали ватными. Но пошли следом за Андреем Денисовичем.
  Царицу, в окружении дам и господ, толком не рассмотрели. Уже после делились впечатлениями. Лицо мягкое, белое, румяное. Волосы высокие. Платье, что копна, только лазоревое. В руках палка какая-то.
  Разом вспомнили, что делать, поклонились в пояс. Выпрямились, стали прямо, словно свечи. Что дальше - из головы вон.
  - Значит это и есть - отважные крестьянские дети, что из самой Орловской губернии пожаловали чуть ли не пешком, чтобы посмотреть на свою императрицу? Хороши.
  Вокруг раздалось множество негромких голосов. Луша разобрала: "Прелестная... куколка... настоящий Дионис..."
  То, что эти слова относятся к ним, она и не сообразила. И не поверила, когда Маслов об этом после сказал.
  - Наслышаны мы в последнее время про ваш уезд. Прогремела слава, докатилась до Санкт-Петербурга.
  Маслов удивился, но виду не подал. Что такое? До него не докатилась. Но сейчас не время выяснять.
  - Говорите, - повелела царица.
  И Луша поняла, что язык у неё отнялся. Всё! Ехали, ехали и приехали.
  - Ваше Императорское Величество, - вдруг раздался Стёпкин голос. Луша задрожала. - Мы с Лушей добирались несколько недель, чтобы спросить, как нам быть. Мы крепостные крестьяне. Я уже работаю на барина, Луша пока нет.
  "Откуда у Стёпки столько смелости?"
  - Но и она будет работать. Куда же деваться, коли судьба такая? Но трогать её - есть такая власть у барина?
  Молчание. Полное.
  "Сейчас выгонят. Или в тюрьму посадят".
  - Вот мы и пришли узнать, - пояснил вдогонку Стёпка.
  - Дерзко. Что же вам никто не подсказал из тех, кто ближе к дому? В Орловской губернии нашлись бы советники.
  - Мы бы не поверили, - голос Стёпки теперь был тих. - Если бы там сказали, что барин может её трогать, мы бы пошли дальше.
  - Ну что же. Мой ответ таков. Есть Божии заповеди, и они превыше всего. В церковь ходите?
  - Да... Редко.
  - Вот и изучайте заповеди. И живите по ним. А в ваши края отправлена следственная комиссия. И теперь там ведётся расследование.
  "Что-то вообще непонятное".
  - Что же ты в руках держишь?
  - Я рисую картинки...
  - Любопытно.
  - Неси! Неси! Покажи! - раздались негромкие подсказки со всех сторон.
  Стёпка подошёл чуть ближе, раскрыл альбом, пролистал несколько страниц.
  - Недурно. Покажешь работы господину Бецкому. Прощайте, гости из Орловской губернии.
  Царица повернулась. Пошла. Следом за ней отправились нарядные дамы и господа. Некоторые из них подходили к ребятам, весело подмигивали Стёпке и легко щипали щёчку Луши вкусно пахнущими пальчиками.
  "И что? Всё? Так как же нам дальше быть? Ничего не поняла. Может, Стёпка понял?"
  _________
  1Пусть простят меня историки, сама Екатерина и неравнодушные люди, что я так легко вставляю имя российской императрицы в своё произведение. Но ничего плохого я про неё не напишу, хотя бы по той причине, что ничего плохого я про неё не знаю. А что касается интересующего меня вопроса о крепостном праве, то по тем источникам, немногочисленное количество которых я изучила, мой вывод следующий: Екатерина желала бы облегчить участь крепостных, что-то предпринимала в этом отношении, но против неё была огромная сила - несогласное дворянство в своём большинстве. Слишком сладко было многим из них ничего не делая, получать блага. И императрица оставила эту проблему неразрешённой.
  143
  Маняша несмело вошла в свой двор. Постояла... Думала, что уже никогда не вернётся. Но не прошло и месяца - как снова здесь.
  Месяц... А сколько всего произошло. Вздохнула. Хватит об этом. Устала. До тошноты переживала и пережёвывала. Теперь надо начинать жить. Не с чиста и не с нова, этак не получится - вся обляпанная, а просто жить.
  Увидела отцов топор - в углу валялся. Не часто он брал его в руки. Теперь уже никогда не возьмёт. Заплакала горько по отцу и матери. Нет их больше на белом свете. Но и слёзы были недолги. Хватит, вытерла мокрые щёки ладонью.
  Заглянула в сараи. Нет коровы. То ли вообще нет, то ли в стаде - неясно. Сердце холодом ожгло. Если не сохранили корову, худо будет.
  Свинья хрюкает в закутке. Траву обглоданную пятачком перебирает. Рядом копошатся мелкие поросята. Свинья - это хорошо, но главное - корова.
  Пора... Страшилась заглянуть в хату. Что увидит? Потому что и корова, и свинья главные и важные до тех пор, пока есть дети. А детям надо есть. А без детей всё теряет смысл. Становится пустым.
  Скрипнула дверью...
  Не лежанке сидели мал-мала. Нютка мыла Митьку в кадке на полу. Целы... Глазки распахнули навстречу. Смотрят и не верят. Или не узнают?
  - Маняша! - закричали разом, затопали, потянули навстречу руки. Обнять, подержаться, схватить, чтобы больше никуда не ушла.
  Позади всех ковылял Митька, оставляя за собой мокрую полосу.
  Рыдания сотрясают. Но нет! Держаться. Не реветь. И так слишком много слёз видели эти дети. Хватит.
  - Соскучились? - спросила, изображая радость. - Я же обещала прийти.
  - А ты больше не уйдёшь?
  - Никогда! Всё, находилась. Теперь буду только с вами.
  Долго не могли успокоиться, разомкнуть объятия.
  - Вы чего такие чумазые? - пробежала пальцами по детским носам и щекам.
  Заулыбались белозубыми ртами.
  Оглянулась чуть растерянно: с чего начать?
  А чего теряться-то в своей хате? Известно с чего: с печки да с каши.
  - Так, Нютка, веди пока мал-малу во двор играть.
  
  На дымок потянулись люди.
  Перво-наперво пришла старая бабушка-соседка. Принесла каравай тёплого хлеба.
  - Это ты вовремя, - порадовалась Маняша. - Заходи.
  - Не прогонишь? - спросила с порога.
  - С чего бы? - удивилась молодая хозяйка.
  - Да матка твоя во двор нас не пускала. Кричала, что мы на неё порчу наслали.
  Маняша нахмурилась. Но что теперь говорить об этом!
  - Не прогоню. Рада тебя видеть. Луша вернулась?
  - Нет, Маня. Уж и я сомневаться стала, увижу ли.
  
  После обеда заскрипели колёса телеги и остановились под окном. Маняша выглянула - сельский староста, дед Василий.
  - Вот, девка, мир выделил тебе мешок муки на первое время. Есть куда припрятать, чтобы мыши не сожрали?
  - Не знаю... Смотреть надо.
  - Ладно, пришлю человека - поможет.
  Оказалось, и присылать не надо. Сам приехал. Целый воз дров привёз.
  - Здорово, Панкрат.
  - О, Василий Иваныч, и ты тут? Маньша, куда брёвна скинуть? Иди покажи.
  - Что за брёвна? - поинтересовался дед.
  - Да это я старый сарай сломал, вот и дрова им будут на зиму. А себе-то я заготовил. Хватит всем. Вынеси попить, Мань.
  Хорошо, что осталась вода на дне ведра.
  Напоила Панкрата, схватила вёдра и бегом к колодцу.
  Барин... Сердце чуть не оборвалось.
  
  Владимир Осипович увидел стройную девку, решил прогарцевать мимо, пугнуть чуток, едва задев. Но... узнал.
  - Манька! А говорили, что ты утопилась.
  - Не, барин, живая.
  - Тебе, паскуде, я обещал устроить хорошую жизнь! - осенило воспоминание.
  - За что? - блеснули притворным удивлением глаза.
  И правда, за что? Стоял разинув рот, думал. В голове неясное мельтешение, никак не может ухватиться за что-нибудь.
  - Это, наверное, не мне, Владимир Осипович, - рискнула, глядя на его слегка обалдевшее лицо.
  - И то правда. Слышь, Мань, может, придёшь сегодня? - махнул рукой в сторону дома на берегу.
  - Так я же старая уже, барин!
  - А-а-а. Ну иди, - повернул коня, запылил дальше.
  
  Поздно вечером, когда сытые и чистые мал-мала довольно сопели на полатях, а Нютка изо всех сил старалась держать открытыми слипающиеся глаза, в дверь постучала ещё одна, нагруженная корзинами, гостья. Соня.
  Скинула в угол. Выпрямилась. Молча посмотрела на хозяйку. Молчала и Маняша.
  - Чаем не угостишь?
  Маня смутилась сначала, бросила взгляд на глиняные кособокие кружки, но потом...
  - Из липового цвету ладно будет?
  - Ладно. Я и сахару принесла, - кивнула в сторону корзин.
  До позднего вечера сидели, говорили. И чай душистый липовый этому тоже поспособствовал.
  - Вину чувствую перед тобой... и сама не понимаю, в чём причина...
  - София Павловна, лежала я в лачуге Несупы, рассматривала стенку, и тоже искала вину. Сначала много виноватых находилось. И отец, и мать, и барин, и барыня, и жизнь, и судьба. Потом и сама себе в конце очереди привиделась. И привиделась ещё подружка Луша, взяла меня за руку из дальнего края виноватых и поставила впереди. Чего ходить, искать вину где-то? Вот я так теперь рассуждаю: неужели у меня не было другого пути, кроме как поддаться? Тогда казалось, что не было. Но Луша вразумила... есть.
  Помолчали.
  - Проживёте?
  - Не пропадём, София Павловна. Одна бы пропала, а с людьми - нет.
  144
  - Попался, щенок, - наконец Лютый добрался до давно желанного уха Ванятки и теперь так его скрутил, что внутри что-то затрещало.
  "Оторвёт", - понял Ванятка и приподнялся на-цыпочки, чтобы облегчить участь бедного уха. Но и управляющий знал, как нанести максимальный вред, потянул вверх изо всех сил и потащил Ванятку в сторону сарая. У того ноги не при каждом шаге касались земли, боль была адская, воображение рисовало последнюю ниточку, связывающую ухо с головой, но молчал.
  "Всё!", - Ванятка никогда не сдавался, стараясь вывернуться из любых ситуаций, но из этой вывернуться можно было только лишившись немаловажной части тела.
  - Эй, мужик, ты чего?
  Послышался смутно-знакомый голос. Лютый обернулся, разворачивая и Ванятку.
  - Ты за что его так? - Овчаков.
  - Нахалюга, барин. Крутится на хозяйском дворе, потом топоры да гвозди пропадают.
  - Топоры да гвозди ложить надо на место, тогда и пропадать не будут. Пусти.
  Лютый чуть ослабил хватку, но не разжал руку. Жалко упускать. Когда следующий раз попадётся?
  - Отпусти, кому говорю, - в голосе Овчакова послышались стальные нотки.
  Лютый с неохотой разжал пальцы. Всё же друг жениха недожениного и приятель самой помещицы. А кто знает, чем свадебное дело закончится, может, всё повернётся назад.
  А Ванятки уже и след простыл. Ухо, правда, не так быстро простыло. Но, к счастью, не оторвалось.
  - Да надоели эти гаврики, как скажи им здесь мёдом намазано, - управляющий попытался ещё раз донести свою позицию и пошёл дальше ни с чем.
  Афанасий Петрович тоже продолжил свой путь. И судя по тяжёлым шагам, был он нелёгким. Помещик медленно поднялся на высокие ступеньки крыльца. Может, это его последний визит к Глафире Никитичне. И это его долг. Всё же столько лет рядышком даром не прошли, и душа его тоже тосковала. Хоть и не признавался брату, наоборот, хорохорился, но не с братом они последние десять лет наливочку распивали, а с Глафирой.
  - Проходите, барин, - позвала горничная. - Барыня в сознании и хочет вас видеть.
  Глафира Никитична закивала часто головой, когда ей служанка доложила о посетителе.
  Афанасия Петрович внутренне содрогнулся и ступил через порог.
  Обездвижимая помещица высокой чёрной горой утопала в подушках и перинах.
  - Здравствуй, Глафира, - и это его "здравствуй" насмешкой прозвучало в мрачной комнате. Сконфуженный, он замолчал.
  Помещица долго смотрела на своего приятеля, и вскоре слёзы заструились по её дряблым щекам.
  Овчаков ещё больше смутился. "Зря пришёл...", но всё же уселся на стул у изголовья.
  Помещица напряглась, кровь прихлынула к щекам и с трудом просипела:
  - Де... де...
  - Дела мои как? - Овчаков сделал вид, что отгадал интерес Глафиры. - Да потихоньку. Заработало моё маслодело. Вот только бочонок твой у меня пока в погребе хранится. Жду, когда ты поправишься.
  Испугался, не похожи ли его неловкие слова на издёвку, взглянул на больную, посетовал:
  - Да только кому моё маслодело и прочее добро достанутся? Вот беда. Нет во всём белом свете родного человека. Нет помощника. Вон во дворе твоём видел мальчугана. Таким и я был когда-то... Такого б себе заиметь... Чтобы был свой...
  Но помещица всё также напрягалась:
  - Де...
  - А что деньги? - попробовал ещё раз отгадать. - Я в последнее время и к ним охладел. Обман это во многом. Хоть и миллион имей, что толку? Три глотки не приделаешь, чтобы жралось поболе. Да и куда жрать-то? - похлопал себя по мягким бокам. - Чтобы потом не повернуться? Три перины под себя положи - спать слаще будешь? А во - выкуси. Я на соломе самые сладкие сны видал.
  Но по недовольному выражению лица Глафиры понял, что опять мимо.
  - Ты...
  - Я?
  Заморгала часто, утвердительно.
  - Де...
  - В деревне всё по-старому. Живём как можем.
  - Де...
  Вот и пойми, что за "де". Встал.
  - Прощай, Глафира, - поклонился в пояс, повернулся. И пока шёл к двери, вслед неслось свистящее, напряжённое:
  - Де... де...
  Этой ночью помещица умерла.
  145
  Завещание оказалось простым. Небольшая сумма выделялась крестнице Варваре Сергеевне Палетовой, вместе с девкой Агашкой и дедом Петром Степановичем Перепёлкой.
  Остальные деньги и ценные бумаги должны отойти конюху Андрею Макарову. К завещанию прикладывалась вольная грамота на его же имя.
  Дом, усадьба, крестьяне и всё имение завещалось Владимиру Ивановичу, более известному как Несупа, бывшему крепостному, ныне живущему вольно лекарю. Всё.
  Присутствующие на оглашении не получили ровным счётом ничего. Те же, кого завещание касалось напрямую, даже и не помышляли о таком подарке судьбы и в момент оглашения занимались своими повседневными делами. Душеприказчик не расстроился такому обстоятельству, проводил до дверей незадачливых претендентов и поспешил сообщить радостные вести скромным наследополучателям.
  
  Ольга долго топталась в передней, не понимая, что произошло и куда теперь идти жаловаться. Сомнения погасил любезный супруг:
  - Дорогая! - прыская со смеху завопил он. Столь радостных людей, каков стал в последнее время Владимир Осипович, Ольга ещё не встречала. О таком следствии постыдной болезни доктор её не предупреждал. - Не иначе моя тётушка сошла с ума! Вы слыхали что-нибудь потешнее нынешнего её распоряжения? О, я должен познакомиться с этим конюхом и... как его? Лекарь какой-то.
  - Конечно познакомитесь, - едва сдерживая гнев, прошипела госпожа Ночаева. - Лекарь с сего дня хозяин в этом поместье. И ваш будущий сосед. Даже если бы пожелали, знакомства уже не избежать.
  Но слова супруга помогли развеять сомнения. Какое обжалование? С кем? Такими делами должен заниматься предполагаемый наследник, а он скоро свои штаны не сможет застегнуть.
  Ольга выбежала из дома, на прощанье хлопнув дверью, и вскочила в экипаж.
  - Домой! Быстро!
  - А как же барин? - удивлённо обернулся возничий, видя, как Владимир Осипович ковыляет следом за супругой.
  Но Ольга Павловна больно ткнула его кулаком в спину.
  - Домой, болван. Ты оглох?
  И тот ударил коня кнутом.
  Владимир Осипович остался посреди дороги, в недоумении моргая вслед удаляющейся коляске.
  
  Душеприказчик первой нашёл Варю. Держа на коленях книгу, она с лёгкой грустью смотрела на желтеющие деревья. Какое удивительное и драматичное лето. Но оно уже позади. Что подарит ей осень? Неужели? Муж... Новая жизнь... Хозяйка в своём доме... Дети...
  Ох, опомнилась. Уж детей ей эта осень точно не сможет подарить.
  Душеприказчик вернул её из мира грёз. Сообщил волю покойной.
  Варя ничего не сказала, лишь кивнула, давая понять, что поняла.
  Вот и первые осенние подарки.
  Слёзы навернулись на глаза. Но теперь от радости. И от благодарности к Глафире Никитичне. Сложная была женщина. Но вот не забыла... И будет теперь у неё красивое подвенечное платье. А Агаша?
  Варя поднялась. Наконец и у Агаши беды позади. Как бы ни сложилась её жизнь дальше, это уже будет свободная жизнь. А значит, счастливая.
  
  Когда весть о смерти помещицы облетела округу, люди по-разному реагировали. Кто-то позлорадствовал "так ей и надо", кто-то вздохнул, у Акулины словно камень с души свалился. Да что там камень. Гора дрогнула и рассыпалась.
  Нос за эти дни немного спал в размерах, но всё равно торчал чуть в бок, удивляя знакомых. Но нос - это мелочь. Главное, что каторга теперь не грозит. И Акулина вздохнула с облегчением.
  - Андрей! Ты где? - крикнула женщина, выглядывая во двор. - Во собака шелудивая, опять убег. Нет, чтобы матери помочь.
  - Чего ты ругаешься? Здесь я, - послышался голос из сарая.
  - А-а! А что ты тут?
  - Да закутку поправляю, пока баре не трогает.
  - И чего ты в закутку полез? Нормальная она ещё. Уходи отседа. Лучше вон сенник поправь.
  Андрей вздохнул. Матери невозможно угодить.
  - Сейчас. Не кричи. Поправлю тебе и сенник. Иди, отдохни.
  - Чегой-то ты мать гонишь? Ишь ты, "иди-и". На моём дворе он мне будет указывать что делать.
  Андрей поморщился. Рядом с матерью всегда голова начинала болеть. Но промолчал. Что бы ни сказал, она всё равно по-своему перевернёт.
  - Сказала, иди в сенник. Неча здеся копаться, - заупрямилась мать. Теперь её не переспорить.
  - Андрей! - послышался крик. - Эй, хозяин!
  - Тут я, - парень бросил инструмент и с облегчением пошёл подальше от родительницы.
  
  Этого человека он почти не знал. Так, видел несколько раз у барыни. И вот он... говорит несусветное...
  Мол, сам он - душеприказчик барыни. И Глафира Никитична оставила конюху Андрею свои деньги. Все. Много. Тысячи.
  Андрей не обрадовался. Он не поверил. То ли душеприказчик липовый, то ли помрачение у него в мозгах.
  Парень выслушал и пошёл опять в сарай. Дел невпроворот, некогда шутки шутковать посреди двора.
  Душеприказчик не расстроился. Не поверил сейчас, поверит после. Подсуетился за Андреем, сунул вольную в его карман, повернул далее. На этот раз в лес.
  Но мать поверила. Обмерла. Задрожала. Стала на пальцах разбирать, что значат все эти тыщи. А попробуй, разбери, если пальцев только десять, а тыщи в глаза не видела.
  - Андрей, да как же так? Да... как же? Сыночек... А? А, можа, тебе что хотца? Ай, оладушек пожарить? Брось ты этот сарай к едрене. Сколько он сказал? Это как понять? Милый мой дитёнок. Да пошли у хату.
  146
  Душеприказчик ушёл, оставив Несупу и его внуков оглушёнными новостью о наследстве.
  Аньша даже расстроилась. Теперь жди каких-либо перемен. Захарка поглядел на деда, как он? Дед задумался. А потом тряхнул головой:
  - Ай, ребятки, давайте-ка лучше спать. Утро вечера мудренее.
  И на утро решение пришло.
  - Ну, Захар, знать наступило твоё время. Как ты считаешь?
  - Что, дедуш? - в голосе послышалась тревога.
  - Учиться вроде пора. Вот и матерно наследство пригодится для этого дела.
  - Если пора, то я готов, - но глаза выдали напряжение.
  - Вот и добре. Недельки через две поедем, проведаем моих старых знакомых. Если они ещё живы. Далеко поедем.
  Сердце у Аньши замерло. Так и знала, что будут одни неприятности. Потому что одно дело мечтать про Захаркину учёбу, а другое дело - расстаться через две недели.
  - А я? Тоже с вами поеду?
  - А как же! Город поглядишь. Мир... Вот только вернёмся мы домой, может, уже без Захарки.
  Аньша оглядела тёмную горницу. А что без Захарки она будет делать?
  - А сейчас собирайтесь смотреть новые хоромы.
  В другое время эта новость тоже не особо обрадовала бы. Какие хоромы, если в лесу вся жизнь, и по-другому её не представляешь? Но мысли о близкой разлуке затмили все остальные неприятности.
  - Хорошо.
  В деревню ребята заходили в первый раз. Несупа посредине. И все встречные мужики и бабы, которые ещё вчера заглядывали в не слишком гостеприимную лачугу Несупы за какой-нибудь надобностью, теперь вели себя не так как вчера.
  Позже Аньша сказала:
  - Они разговаривали такими противно-ласковыми голосами, как будто мы не барами стали, а слабоумными. "Ручку", "здоровьица", "дитятки", - передразнила она своих крестьян. - Дед, а может ну её, эту барскую жизнь? Останемся в лесу, а Захарка пусть учится, раз по-другому нельзя.
  Аньша едва сдерживала слёзы. Не понравилось. Тяжело. Как можно привыкнуть к тому, что ей кланяются и беспрерывно просят поцеловать ручку. Разве это разумно и правильно? Да она за полчаса в помещичьей усадьбе устала так, как не уставала целый день шагая по лесу. А уж голова вообще никогда так ещё не болела.
  И потом - вот взять, к примеру, комнаты. Всё чисто и прибрано, мягко. Но с лесом всё равно не сравнить. Нет там свободного воздуха. Там жить невозможно.
  Несупа вздохнул.
  - Отказаться-то легко.
  Аньша согласно закивала головой.
  - Да только правильно ли это? - продолжил дед. - В жизни человека случаются повороты... Большие или малые. И к чему они приводят - не узнаешь, если не шагнёшь в этот поворот. Вот тебе, Аньша, нравится по лесам с братом бродить. А время не стоит на месте. И брат уходит за горизонт. Трудно нам без него будет. Трудно и ему попервости. Но он будет расти, а ты так до старости и собираешься с луком бегать за зверем? Нет, милая, давай шагнём в новый поворот, посмотрим, что там.
  Вернувшись домой, Аньша уселась перед печкой. Хмуро смотрела в очаг. Красные угольки мерцали жаркими всполохами. Дед правду говорит. За этим её "нехочу" скрывалась обыкновенная трусость. Страшно ей жить, вот и прячется за пеньки да берёзки. Но всё же повременила с согласьем. Уж слишком затошнило на этом повороте. Надо сначала хоть привыкнуть немного.
  - А у тебя, дед, был такой поворот?
  Несупа сидел перед печкой и тоже смотрел на угольки. Долго молчал. Дети уже и не думали дождаться ответа.
  - Только вам и собирался рассказать, - промолвил наконец. - Не с собой же в могилку уносить? Только думал, не скоро это случится. А когда мы теперь вместе будем? Видать, пришло время.
  147
  - Люди говорят, что я лекарь. И это правда. Коснулось слегка то, что деды и прадеды испокон веков хранили, копили и передавали. И вот как рассуждаю. Хранить, я, может, и сохранил что. Передать, тебе, Захарка, постарался. А вот накопить нового не получилось. Ничего я не смог добавить. Потому как с покалеченной душой жил почти всю жизнь.
  Силу эту лекарскую трудно в руках удержать. С нею времени на другие интересы не остаётся. И знахари зачастую жили бобылями в лесу. И не жену свою слушали, а наблюдали, как травка растёт, силой наливается. Не деток своих нянчили, а по свету ходили, чтобы новые тайны узнать.
  Не всякий такую цену сможет заплатить. Не всякий, получается, сможет достичь в лекарском мастерстве высот. Но не всякому это и надо.
  Только знания эти, как камушек драгоценный легко затерять, передавая из рук в руки. Поздно это я понял.
  Может, и вышло бы из меня больше толку, если бы...
  Когда я ещё несмышлёнышем был, думал, что сны это такие... Мало ли кому что присниться может. А вот мне по ночам не лес являлся, да не звери дикие, а парадные комнаты во дворцах. Свечи, танцы и нарядные господа, каких в лесу точно не встретишь.
  Не сразу понял, что это воспоминания. Что свечи и танцы я видел наяву, а в парадных комнатах жил.
  Вот и стал задавать вопросы своему деду. А жили мы с ним в такой же полуземлянке, как у нас, только далеко отсюда. И тоже в лесу.
  Отмахивался он поначалу, мол, подрасти тебе надо. Но подрос. Может, такой был, как вы, может, помладше чуток.
  И рассказал дед, что привёл меня малого... лет пять мне было, весь израненный и чуть живой гвардеец. Куда мы с ним направлялись, гвардеец этот не захотел сообщать, или не успел. Горячка унесла его в тот же вечер. Сам же я был изнеженный и в богатых одеждах. До сих пор храню в сундуке детский камзол, кружевные порванные манжеты и кожаные башмачки. И ещё кошелёк полный монет остался в кармане гвардейца. Сейчас-то монет тех уже нет, а вот кошелёк целый.
  От знаний этих было больше вреда, чем пользы. Хотя легче стало, что видения эти оказались воспоминаниями, а то я уже начал бояться, что схожу с ума. Но лес и лачуга стали... как чужие. Да и дед со своим лекарским мастерством не интересным показался. Мысли унеслись в царский дворец, где стали отыскивать своё потерянное место.
  До самого престола докатились и до её величества - Анны Леопольдовны. По времени совпадало моё появление в лесу с переворотом в царской власти.
  Я бы и тогда ещё сбежал в Москву, благо, жили мы неподалёку, если бы не Анфиса.
  Вот тогда и понял, для чего нужны лекари, и почём их труд.
  Анфиса была крепостная. Сиротка. Заболела, лежала помирала. Добрые люди её деду доставили. А там я.
  Полюбилась мне эта девочка. Я ведь кроме деда не знал других людей. А у той вовсе на белом свете никого. Лежит, бывало, волосы светлые рассыплются вокруг головы, глаза большие-большие, и столько в них печали, что сердце заходилось. А улыбнётся... Удивительно, какая улыбка светлая была. В те дни, когда за ней ухаживали с дедом, я не думал о дворцах.
  А потом барин забрал её снова в свою рукодельню, и я ушёл.
  Каково было деду? Не знаю. Не упрекнул меня, половину монет гвардейских отсыпал, благословил.
  В Москве сунулся я во дворцы, только там никто меня не ждал, никому не был нужен. Там, как и прежде, были свечи, танцы, нарядные господа, но уже без меня.
  Видел знакомых. Граф Каветин. Я как глянул, обомлел. Знаю его. Откуда - не помню, но лицо родное. Шёл за ним, не решаясь окликнуть. Потом долго ещё попадался на глаза и с надеждой заглядывал в эти самые глаза, но напрасно.
  Раз, дурак, бросился под его экипаж, думал, может, так узнает, может, что получится. Получилось... получить плёткой по спине.
  Так и шлялся без дела. А потом стал захаживать к университету. Про него я вам рассказывал. Михайло Ломоносов построил, и наказал, что "в университете тот студент почтеннее, кто больше научился; а чей он сын, в том нет нужды". Как раз для меня. Чей я сын - не имел никакого представления.
  Вот и стал учиться. Сначала в гимназии, потом и в университете. Там и друг у меня появился. Были мы с ним казённокоштные. Потому как деньги у меня к тому времени закончились. И те, что дед сначала дал, и те, что потом добавил. Поэтому учились за счёт государства.
  Вот теперь, Захарка, мы к нему и поедем, к другу моему. Большим человеком он стал. Приезжал к нам лет пять назад. Дядька Макар, помните?
  К деду и Анфисе я тогда часто бегал. Недалеко, говорил уже. Вёрст пятьдесят. С Макаром бегали. У того тоже из родни никого. А потом деда не стало.
  Я к барину, мол продай Анфису. Тот назначил цену. Мы с Макаром полгода собирали. Работали после учёбы. И когда я с нужной суммой пришёл, барин велел сначала жениться. Мол, без венчания не отпущу.
  Я дурак тогда был. Не подумал, что ловушку приготовили, и я в ней уже двумя ногами стою. Женился - ловушка и захлопнулась. Потому что, женившись на крепостной, я сам стал крепостным. Вот и закончилась моя свобода и учёба.
  На другой день меня барин продал. Побоялся, что за такой обман я его жизни лишу. Правильно боялся. И Анфису продал, я это уже после узнал. Куда - неизвестно. Больше я её не видел. Макар тоже попервости пытался её найти, но легче булавку в стоге сена отыскать... Вот так...
  148
  - Что ты всё прихорашиваешься? От зеркала не отходишь, как девка какая. Подвинься! - Клим Васильевич чуть толкнул брата.
  Афанасий Петрович отошёл.
  - Всё равно в церкви никого не будет. Мы да Горобцы, - продолжил Клим Васильевич, поправляя галстук.
  И опять Афанасий не ответил.
  - Ну чего надулся, как мышь на крупу?
  - А потому я надулся, как мышь на крупу, что чует моё сердце беду неминучую.
  - Во как сказанул. А моё, значит, не чует. Хотя... может, и пронесёт. Что они могут узнать, когда десять лет минуло?
  Они - это полицейские чины. Вот уже вторую неделю что-то вынюхивают, допрашивают, высматривают. Заходили и к ним. А что они? Ничего не видели, ничего не знают. Ни про убийство помещика Ливасова, ни про найденную тиару. Полицейские покивали головой, больше не заходили.
  - Тот, усатый, крепко дотошный. Глазами так и буравит. Как его фамилия?
  - Откуда мне знать? Но на усатого я тоже обратил внимание. Главный у них. Но он, вроде, уже уехал.
  - Снова появился. Вот от кого надо бы держаться подальше.
  - Верно. И я тебе про то же. Убегать надо. Давай со мной. Сколько раз тебе говорил - уедем за границу - ищи тогда ветра в поле.
  - А ты с женой поедешь?
  - Да на что она мне нужна? Денежки её приберу. Может, деревню ещё успею продать. Всё, больше мне здесь делать нечего. Буду искать счастье в других краях.
  - А мне что говорить, когда про тебя будут спрашивать?
  - А ты что, брехать разучился? Скажешь, что сам не знаешь. Волнуешься, кабы не пропал. Я тогда тебе напишу от другого имени. А то бы, может, вместе?
  - Да нет. Я уже привык здесь. Столько нажил. Что ж мне всё заново начинать?
  - Оставаться опасно. Кто знает до чего полицейские докопаются.
  - Ладно, ещё время есть... Немного. Посмотрим, как дальше дела у них пойдут.
  - А что, они тебе доложить обещались?
  Афанасий Петрович опять замолчал.
  Клим Васильевич отошёл от зеркала:
  - Пора.
  
  В церкви никого ещё не было.
  - Опаздывают? - запереживал Клим Васильевич.
  - Да нет, это мы, должно быть, раньше... Вон, едут.
  В карете были трое. Родители и невеста. Младшая сестра не приехала.
  Но пожилым помещикам Таня была не особо интересна. Не приехала, и ладно. Слышали они, что отошла после отравления. Ну и молодец, значит.
  Маша была невесела. Глаза красные.
  "Видно, всю ночь ревела", - мелькнуло у жениха и его дружка. Но заплаканные глаза вызвали не сочувствие, а лёгкую насмешку, что не помешало любезно раскланяться и приложиться к ароматным ручкам дам.
  - Это самый счастливый день в моей жизни, - пропел Клим Васильевич. О чём с ними разговаривать дальше он не представлял. А-а, вспомнил ещё: - Как ваше здоровье? Погода великолепная.
  Всё, пусть теперь Кулёша старается. Но Афанасий Петрович молчал.
  
  Всё бы сложилось иначе, если бы минут через пятнадцать Ванятка не бежал мимо церкви. У входа в храм толпились полицейские. Среди них выделялся усатый.
  Ванятка затормозил. Интересно, нашли они что-нибудь? Сколько дней всех расспрашивают, а толку не видно. Даже у него интересовались. Ванятка слегка осторожничал на допросе, всё же люди незнакомые, как бы худое не вышло, но рассказал кое-что. Правда, усатый оказался цепкий, как клещ. Всё вытягивал и тянул из Ванятки сведения, тот еле живой от него ушёл.
  Теперь мальчик прошёл к телеге помещиков и уселся прямо на землю, прислонившись спиной к колесу. Принял задумчивый вид, а сам навострил уши.
  - Ты, ты и ты, - усатый ткал пальцами в полицейских, - берёте младшего. Толстого, поняли?
  - Слушаюсь, Ваше благородие.
  - Ты, ты и ты - длинного. Всем всё понятно?
  - Так точно.
  - Смотрите, упустите, шкуру спущу.
  Ванятка задумался.
  Нашли преступников, видать. Он и сам уже понимать стал, что у помещиков этих рыльце в пушку.
  И вот сейчас он, похоже, увидит, как их арестуют.
  Ванятка залез немного под телегу, чтобы острый глаз полицейского случайно не обнаружил его. И приготовился увидеть доселе неведомое зрелище.
  А потом... Что-то неясное потянуло неприятно в душе. Что-то тяжёлое. Как будто он вовсе не рад, что помещиков арестуют. Не того, длинного, а Овчакова... Всё же пожалел он его тогда. И ухо спас. А вот теперь... Время бежало, и с каждой убегающей минутой всё сильнее наваливалась тоска и в спасённое ухо шептала: "Опоздаешь!"
  Ванятка выскочил из-под телеги и с озабоченным видом направился в дверь храма.
  - Ты куда? - схватил его усатый за плечо.
  - Батюшка наказал печку растопить. Воды нагреть надо, - захлопал наивными глазами.
  Усатый поколебался:
  - Иди.
  
  Прошмыгнул в дверь. Огляделся. Овчаков сбоку стоит. Подошёл, дёрнул за рукав:
  - Там вас полицейские ждут... схватить, - горячо зашептал в перепуганные глаза.
  Повернулся, выскочил из храма. Усатый дёрнулся, но пропустил.
  
  Шепнуть старшему брату оказалось делом одной секунды. Тот понял с полуслова. Глаза лихорадочно заблестели.
  - Дорогая, подождите нас около входа, - это были первые и последние слова, которые Клим Васильевич сказал своей супруге. - Нам с батюшкой нужно кое-что обсудить.
  Горобцы вышли в полном составе. Остановились около полицейских, ощущая небольшой неуют от такого соседства. Но что поделаешь?
  Полицейские тоже ждали. Потом забеспокоились. Когда же ворвались внутрь, было поздно. На лавке лежал связанный батюшка, новоиспеченного мужа с дружком не было видно. Лишь широко открытое окно насмешливо подсказывало, где они нашли выход, да густой лес шумел невдалеке, приглашая всех желающих под свои сени.
  149
  Дорожный экипаж остановился у ворот низкой хаты с соломенной крышей.
  - Ну, ребята, как и договорились: сначала Лукерью домой доставим, потом с тобой, Степан, к барину пойдём.
  Но Луша почти не слушала. Дома, наконец. В окно уже выглядывала встревоженная бабушка, кто это приехал?
  Девочка выскочила из экипажа и, раскинув руки, побежала в хату.
  - Пойдём, - позвал замешкавшего Стёпку Андрей Денисович. - Чего заробел? Оно, конечно, вам может и достаться на орехи. А как ты думал? Тут, небось, места себе не находили, пока вы по Руси-матушке путешествовали.
  Но если и грозило путешественникам наказание, то явно не в эту минуту. Войдя в хату, Стёпка и Андрей Денисович обнаружили великую радость. Бабушка, и мать укрыли свою кровинушку внутри объятий так, что отцу пришлось топтаться снаружи - не смог протиснуться к дочери.
  И долго ещё Андрей Денисович дожидался у порога, когда его заметят.
  - Где ж ты была всё это время? - наконец родители смогли задать вопрос, который немилосердно мучил их все эти тяжёлые месяцы.
  - Матушка, батюшка, бабушка, всё-всё расскажу, - Луша чуть отстранилась. - Это Андрей Денисович, - указала в сторону двери.
  Наконец родные смогли разглядеть и ещё что-то помимо вернувшейся дочери. И мигом отметили нарядный сарафан и красные сапожки, такого же нарядного Стёпку и невысокого господина, молча стоящего у порога.
  - Доброго здоровьица, барин, не знаем, как величать.
  - Андрей Денисович... - подсказала шёпотом Луша.
  - Проходите к столу, господин Андрей Денисович, - засуетились хозяин с хозяйкой, мельком бросая на Стёпку недобрые взгляды. Всё же благодаря ему... а кому же ещё? ...не спали последнее время в этом доме, обливая соломенные тюфяки горючими слезами.
  
  - Как у царицы? - изумлённо переспрашивали Лушины родители. Не то, чтобы они не верили своей дочке, но... сильно сомневались.
  - Да, у самой императрицы и самодержице Всероссийской Екатерины Алексеевны, - подтвердил господин Маслов.
  Но этих слов веры не добавилось. Наоборот, отец и мать переглянулись: "То ли у нас ум помрачился и видится-слышится несусветное, то ли смеются над нами. Но дитятко любимое не должно же обманывать... вроде..."
  А бабуля вдруг завертелась нетерпеливо на лавке:
  - Во-во. А что тут дивного? Коли наш прапрадед у самого князя служил. Я вам уже говорила. Большим учёным был, по звёздам разумел. И Луша наша далеко пойдёт. Ещё увидите.
  Бабуля успокоилась.
  - И Степан не лыком шит, - прищурил глаза Андрей Денисович. - Художник! - поднял вверх палец. - В училище приглашают. Вот буду хлопотать у ваших господ, чтобы отпустили.
  - А с чего вы надумали к самой царице иттить?
  Это был самый сложный вопрос. Затянувшееся молчание прервал Андрей Денисович:
  - С того, что барин проходу не давал девке, - кивнул на Лушу.
  В это сразу поверили. Забавы барина были известны всем.
  - И ты нам ничего не сказала?
  - А что бы вы? - Маслов переводил взгляд с отца на мать, чуть задержал на бабушке. - Убили бы его? Или умолять стали, чтобы не трогал?
  Глаза родителей затуманились сложным решением.
  - Убили бы, - мрачно сказала бабушка.
  - И была бы вам каторга. А внучка по миру пошла бы. По таким вот господам. Нет, они всё правильно сделали.
  - Дак вы ж не знаете, - спохватилась бабушка. - У него же... у барина нашего, с головой худо. Вроде, как разума лишается.
  Луша со Стёпкой изумлённо распахнули глаза на эту новость.
  - Чисто, как деревенский дурачок становится. Или, по-другому сказать, как маленький ребёнок.
  - Во как! - поднял удивлённо брови Маслов. - К кому же мне тогда идти про Стёпку беседовать? Да и насчёт Луши поговорить надо, чтобы не было неприятностей за побег.
  - К барыне тогда лучше, Ольге Павловне. Она теперь за главную.
  - Вы не волнуйтесь. Расскажу ей, как надо. Неприятностей не должно быть. Потому как на это дело можно по-разному посмотреть. Говорите, что ребята ходили поглядеть на свою царицу. Вот так им захотелось. И у них получилось. И была к ним царица благосклонна. Приняла, как полагается, и поговорила.
  - А какой дворец! - не выдержала Луша. - Ой, красотища!
  Родители от таких новостей лишь головами в изумлении качали.
  
  Позже Луша и Стёпка, переодетые в свои обычные одежды, провожали Андрея Денисовича до околицы. Он продолжил свой путь домой, в Белгородскую губернию, обещался, что к зиме, по дороге в Москву, заедет за Стёпкой. С барыней договорился, что она отпустит его на учёбу. Всё же, вовремя упомянутое имя императрицы многое может. Хотя и не настолько, чтобы отпустить паренька на волю.
  Домой повременили возвращаться. Пошли на своё любимое место. Сели на берегу.
  - Как изменилось тут всё с тех пор, как мы здесь сидели в последний раз!
  - Да...
  - Может, рыбы наловим?
  - Давай потом. Сейчас просто посидим.
  Время текло своим непонятным путём. Уходить не хотелось.
  - Барин!
  Барин... Мрачные Луша и Степан поднялись. Встали плечом к плечу, приготовились к новой битве.
  Но тот вдруг резко осадил коня. Тяжёлые взгляды исподлобья остановили Владимира Осиповича и навеяли неожиданное озарение:
  - А-а-а! Я понял... Это же вы Ливасова убили! - помещик поморгал перепугано. - У!!! - показал кулак. - Не подходите ко мне! - повернул коня и поскакал обратно в деревню.
  Остановился. До ребят долетели обрывки слов:
  - ...дураки. Близко не подходите!
  - О чём он?
  - Сам не понял.
  А барин всё махал кулаком.
  - Да не будем мы к тебе подходить, - пробормотал Стёпка.
  - Больно надо.
  И Луша со Степаном в недоумении посмотрели друг на друга, а потом прыснули со смеху.
  150
  - Еринушка, давай по этому краю ещё золотой узор пустим!
  - Нет, мне уже хватит.
  - Вот какая ты! Это же свадебная рубаха.
  - Ну и что? Главное, чтобы она мне нравилась. А я не люблю, когда слишком много всего.
  - А я люблю.
  - Ну так давай на твой сарафан добавим.
  - И так получается, что всё на мой да на мой.
  - Тут ещё бабушкины перлы остались.
  - Ой, какие красивые. Это ей наша прабабушка отдала. С давних времён вещь. Давай мелкие по рукавам пустим. Будет красиво. А крупные на грудь. Или как?
  Но Ванятка не дал определиться, открыл дверь в горницу с вестью:
  - Девки, Лютый идёт.
  - К нам? - сёстры изумились. Сердечки по привычке сжались тревогой. И не сразу успокоились, даже когда напомнили себе, что уже свободны.
  Свободны! В первое время визжали, хохотали и кружились от радости. И никак не возможно было эту радость до конца осознать.
  Свободны! Это значит, что нет хозяина. Ты сам себе хозяин. И сама себе хозяйка.
  - Больше всего я боялась, что помещица выдаст меня замуж... Ну, за кого-нибудь... - призналась Дуняша на следующий день, как Андрей их выкупил. Всю семью. И Матвея с его бабкой Репкой тоже выкупил. И свою мать. А потом, с помощью Варвары Сергеевны, нацарапал всем вольные и раздал.
  - А мне кажется, что хуже всего барыне пятки чесать. Хорошо, что не привелось!
  Дуняша не поверила:
  - Ты шутишь? Разве это самое страшное?
  Но перед мысленным взором Ерины встала несчастная Марфушка:
  "Раньше терпимо было. Хотя, тоже нелегко. Чижелый дух так и сшибает. Барыня не держит его при себе. Но почешешь, почешешь, глядишь, она и захрапела. А теперь сон от неё отошёл. А у меня к середине ночи руки млеют, спину ломит, ажно тошно. А только перестанешь чесать, подумаешь, что заснула, она, барыня-то, так ногой и лягнёт. И всё в морду старается".
  - Понимаешь... Вот из-за того, что это кажется несерьёзным, это и страшно. Для меня. Замуж за нелюбимого я бы не пошла. Что-нибудь бы придумала.
  - Что? - Дуняша распахнула глаза на свою отважную сестру. Оказывается, всё это время был способ избежать самого страшного.
  - Ну что-что? - стала на ходу выпутываться Ерина от мысленного замужества, - припугнула бы муженька. Так бы его напугала, что обходил бы он меня десятой стороной.
  - Ага, а если он сам человек подневольный? Зачем же его ещё пугать? - Дуняше не понравился Еринин способ. - Нет, - тяжко вздохнула, - так не годится.
  - Ну, а сейчас чего вздыхаешь? Выходишь же ты за пригожего да за желанного, - чуть толкнула Ерина локтем сестру.
  Дуняша немного покраснела, как всегда, когда вспоминала своего жениха. Потому что вместе с ним вспоминались... Многое что вспоминалось.
  Посмотрела украдкой на Ерину, не догадалась ли та о её думках. От неё не утаишься. Потом вспомнила, почему вздохнула:
  - Так сколько девок на свете такие муки терпят.
  - Да, - на этот раз Ерина с сестрой была полностью согласна.
  Им как-то сказочно повезло.
  Когда Андрей всех выкупил, пошли они свободные к Русе. Вчетвером. Потом, правда, и Ванятка прибежал. Сели на крутом берегу... Бежит, струится водица. Свободная. Тянутся ивы к воде. Свободные. Плывут облака далеко-далеко. Свободные. А теперь и они - свободные.
  И сколько не ломали свои свободные головы, все пять, так и не смогли сообразить, какая муха барыню укусила.
  - Не иначе, тайна здесь кроется. Но теперь не у кого узнать, - покачал головой Андрей.
  Он долго мучался от неизвестности и неразгаданности, даже несколько раз подходил к душеприказчику, мол, не будет ли назад ходу во всём этом деле, но тот его заверил, что всё точно. Завещание написано тогда ещё, когда барыня была в уме и подписано, как положено, тремя свидетелями.
  Раньше всех воспользовался своей свободой Ванятка. Решил испытать её и попробовать. Несколько дней крутился по улицам, дожидаясь Лютого. Дождался. Пошли навстречу друг другу. Ванятка прищурил глаза, мол, близко моё ухо, а не ухватишься теперь. Потому как не имеешь на него никакого права. Свободное оно. Лютый глянул, отвернулся.
  "Но вот! - торжествовал Ванятка, - то-то же".
  И вот теперь, когда казалось, что управляющий к ним никогда больше не явится, он и пришёл.
  - Девки, ну что вы сидите, пойдёмте послушаем, - звал Ванятка своих замешкавшихся сестёр.
  - Я не пойду, - покачала головой Дуняша.
  - Нет, Ванятка, иди, потом нам расскажешь. Мы не пойдём.
  - У, какие нелюбопытные, - подивился братик и вышел из горницы.
  
  - Что же ты у нас его ищешь? У него свой дом есть, - Фёдор не смотрел в глаза Лютому. Не мог.
  - Так Акулина сказал, что они в городе с Матвеем.
  - Ну, в городе.
  - Слыхал я, что переезжаете вы. Что Андрей и Матвей поехали дома в городе смотреть.
  - Ну, это как получится. Может, ещё не скоро переедем. Коли не найдут чего на продажу, будут строиться. А это не так быстро.
  - Слыхал, как будто они дело своё наладить хотят.
  Фёдор не выдержал:
  - Ты мне всё пересказывать будешь, что слыхал?
  - А? Не... Тут такое дело... Я же без работы теперь. Уволил меня новый хозяин... Ну, так, может, Андрею управляющий нужен? Я могу...
  Фёдор удивлённо взглянул на гостя:
  - Ты же и Андрея, и Ерину готов был убить плетью, а теперь в управляющие к ним?
  - А? Да не... Я просто подумал... А вдруг?
  - Не... иди...
  151
  Вскоре сведения о сбежавшем зяте посыпались на мамашу Горобец со всех сторон. Вначале она им с жадностью внимала, потом... хоть уши затыкай.
  Полицейские чины показали себя бравыми ребятами, когда докопались до самых зачатков этой истории, тут уж ищейский нюх усатого полицмейстера не подвёл. Но, с другой стороны, это ведь тоже умудриться надо было - упустить преступников из-под своего носа, когда, казалось, что и дитёнок справился бы с задачей. За это усатый чуть не лишился своей должности. И теперь был готов землю перерыть, но найти лиходеев.
  Началась эта история в соседней губернии почти шестьдесят лет назад.
  Влюбилась дворянская дочь в молодого пригожего крестьянина и сбежала от родителей под крепостной венец.
  О чём её головушка думала? Может, расчёт имела - родители посердятся-посердятся, да и простят виноватую дочь, примут вместе с мужем под своё дворянское крыло. А, может, и не было у неё в головушке никаких расчётов, всё любовь затмила. Но об этом доподлинно узнать уже не было возможности.
  Но случилось по-другому. Дворянское семейство вычеркнуло непутёвую дочь из всех поминальных книг и из своих расстроенных сердец.
  Вот и стало на свете одной крепостной семьёй больше. А вскоре та семья обросла новыми членами. Один за другим родились три сына.
  Отец сызмальства приучал сыновей к крестьянскому труду, а мать всё ещё надеялась. Воспитывала у крепостных мальцов манеры, обучала наукам и этикету. По этой же причине и рассказала сыновьям, когда они стали в разуме укрепляться, о своей, и, получается их тоже, дворянской стороне.
  С того рассказа и разделился их разум на две половины. Одна стала ненавидеть крепостную неволю ещё сильнее, а вторая строить планы.
  Один из этих планов подросшие отроки и попытались воплотить, когда сбежали из родного дома и явились незваные к дому дворянскому, мол, принимайте нас, любите и жалуйте, мы - ваша родня.
  То, что не они первые, не они последние обманулись в силе родственного снисхождения, это было ещё полбеды. Не пустила бы дворянские родичи на порог, может, и вернулись бы они в отчий дом, и зажили бы дальше, как могли.
  Но богатые родственники посчитали, что прогнать - это слишком просто. Встречу осложнили тем, что спустили собак на незадачливых визитёров. Как на охоте. Травили с азартом и без снисхождения.
  Но братья выжили. Даже почти без ран вырвались из той заварушки. Но вот сердца кровоточили от ненависти.
  Отдышались, успокоились и поклялись отблагодарить.
  Забыли дворянские родственники, когда провожали с собаками незваных гостей, что долг платежом красен.
  Сначала братья задумались о документах. Разбойным путём добыли дворянские жалованные грамоты и приступили к своим клятвам и обещаниям.
  И всё у них ловко получалось, так, что они сами удивлялись своему везению. Попутно осуществлялись уже и другие планы.
  Старший женился, в светском обществе обрёл интерес, средний любил путешествовать, места новые узнавал, а младший стал строить своё уютное гнёздышко, выбирая, кого бы из женского роду усадить в него.
  Но всё испортила жадность, когда подвернулся удобный случай ограбить невинную девицу, не имеющую к их ненавистной родне никакого отношения. Вот с того часа и ушло их везение, а жизнь полетела кувырком.
  
  До отца первого дошло:
  - Это что же получается? Зять наш - беглый крепостной?
  И мамаша Горобец мигом уловила недосказанное. Доченька их теперь кто? Язык не поворачивался сказать.
  - Что теперь делать? - вытаращила на мужа ошарашенные глаза.
  - Н... не знаю.
  - Как не знаешь? - завизжала, словно ошпаренная, помещица. - Мигом собирайся. Езжай в город. Спрашивай у знающий людей. Едь к тем... откуда родом... наш... зятёк. Что хочешь делай!
  И папаша Горобец уехал.
  Немного отдышавшись от последних неприятностей, мамаша вызвала горничную:
  - Где Мария Никифоровна?
  - В саду, барыня.
  - А Татьяна?
  - В комнате своей были-с.
  - Иди.
  Мамаша вздохнула. И раньше дочери не особо дружили, теперь же между ними словно кошка пробежала. Хотя, какая кошка?
  Тогда, после случившегося, она попыталась примирить девочек. Но всё без толку. И всегда снисходительная и добродушная Таня упёрлась, как баран.
  - Да пойми ты, - пыталась мать её образумить, - Маша случайно заварила тогда в чай ядовитые ягоды. Ей показалось, что это брусника.
  Но Таня молчала.
  Не знала мамаша, что сёстры уже говорили между собой об этом. И Маша про своё "перепутала" тоже втолковывала сестре. Пока Таня не обрезала:
  - Не ври! Этот чай ты приготовила для одной лишь Вари. Отчего же не всем? И почему так испугалась, когда я его выпила?
  Маша на это долго что-то юлила.
  - Уйди, - попросила младшая сестра.
  Больше Маша к ней не подходила.
  
  Госпожа Горобец вышла в сад. Прошла по садовым дорожкам, увидела на скамейке Машу. Резко остановилась. Как она изменилась. Куда подевалась её молодость и миловидность? Теперь угрюмая сидела одна и смотрела в пустоту. А ведь недавно казалось, что её ждёт блестящее будущее. В какой момент она свернула не туда?
  Вздохнув, пошла обратно в дом.
  Приблизившись к комнате младшей дочери, услышала радостные возгласы. Удивлённая остановилась, прислушалась. С кем она веселится? Господин Миланов только недавно отъехал. Больше, насколько она знает, никто не приходил. Чуть открыла дверь, заглядывая в щель.
  Татьяна кружилась по комнате со своим котом. Госпожа Горобец наблюдала. Дочкино настроение медленно вытесняло из сердца гнетущую тоску. Вскоре лёгкая улыбка тронула и её скорбно сжатый рот.
  Тут Таня заметила мать.
  - Ой, матушка! Ура! Варя и господин Думинский прислали приглашение! В воскресенье они обвенчаются! Будут лишь самые близкие!
  "А ты чего так радуешься, дурочка?", - вопрос вертелся на языке, но госпожа Горобец не произнесла его вслух. А потом неясно подумала: может быть... её младшая дочь самая мудрая из их семьи.
  152
  Столько времени мечталось уйти из этого дома, а вот и взгрустнулось, когда время пришло. Варя в последний раз оглядела свою комнату. Провела рукой по оконной раме, по столу.
  "Прощайте, - мысленно говорила она всем предметам. - Больше не коснутся мои руки вашей прохладной поверхности".
  Накануне вечером прошлась по аллеям парка, сходила в людскую, подарила всем девушкам нехитрые украшения, всё, что осталось от наследства Глафиры Никитичны, оставила здесь же в маленьких подарках. Всё, кроме подвенечного платья. В нём она уйдёт.
  Агаша и дед Пётр уже уехали в новую жизнь. Она следом. Она сейчас.
  Посмотрела на милых подружек. Сидят притихшие, смотрят на неё грустно. Всё понимают. Глаза защипали от благодарности и нежности. Как хорошо, что она не одна. Как хорошо, что рядом любимые Соня и Таня.
  - Девочки, пора!
  У храма увидела его.
  "Как мне повезло! Ведь рядом столько достойных девушек, но он полюбил меня. Я постараюсь сделать счастливым каждый его день".
  Николай Кузьмич подошёл к экипажу, потянулся навстречу своей невесте. Хрупкая девичья рука и сильная, надёжная мужская соединились. Навсегда.
  
  После венчания Соня задумчивая возвращалась в поместье Ночаевых. Всё. Ей тоже пора возвращаться к родителям. Жизнь с семьёй сестры стала невыносимой. Девушка дожидалась лишь свадьбы подруги. Дождалась.
  Какая же Варя красивая! Всегда была такой. Но сегодня особенно. Не удивительно, что господин Думинский с неё глаз не сводил. Соня легко улыбнулась, вспоминая молодожёнов.
  Найдёт ли и она когда-нибудь своё счастье? Счастье...
  На сердце легла тоска.
  Когда-то и старшая сестра была полна радостных ожиданий. И в день своего венчания её счастье было не меньшим. А теперь?
  То, что происходит с Владимиром Осиповичем - это одно. Это непонятно, но это - его дело. Почему же её умная и добрая сестра опускается до того же уровня?
  Оплеухи сенным девушкам становятся обыденным делом. Но это прислуга. Далеко не каждой под силу стать доброй хозяйкой. Это Соня уже усвоила.
  Но женой!
  Когда Соня впервые услышала от Ольги: "Подите прочь, болван", она заплакала.
  Побитой собакой Владимир Осипович заковылял в свою комнату. И незваная жалость тихой сапой проникла в сердце Сони и больно кольнула его. Оставалось утешиться тем, что угасающий разум молодого помещика не помнит долго неприятности, а весёлое настроение скоро возвращается, храня необъяснимую верность.
  Но Ольга! Как она могла забыть свои клятвы быть в горе и в радости. И если уж над чувствами человек зачастую не властен, то не опускаться до открытого презрения всё же в его силах. Ольга не должна так унижать своего мужа.
  Быть может, Соня слишком строга к сестре? И будь она на её месте, вела бы себя точно также?
  Но что тут гадать? Решено. Завтра Соня начнёт готовиться к отъезду.
  
  Случилось не так, как она планировала по дороге.
  Войдя в дом, не переодеваясь, Соня сразу пошла в половину сестры сообщить ей о своём решении.
  Позже она пыталась вспомнить, а постучалась ли она, входя в комнату? Стучалась же, как иначе? Просто её не услышали, а шок от увиденного стёр и её воспоминания о том, как она заходила. Потом что...
  Сестра, задравши юбки, лежала на кушетке, а над ней нависала длинная фигура нового управляющего.
  Эти двое так были увлечены собой и друг другом, что совсем не заметили, что в комнате уже не одни.
  Соня вышла. Тошнило. В висках стучало. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.
  Скорее во двор, в доме оставаться невозможно.
  Конюх уже стал распрягать лошадь из коляски, в которой она только что вернулась.
  - Постой, - Соня смотрела на него, не понимая, чего сама хочет. Уехать. К матери. Сейчас. - Запрягай снова.
  Тот послушно стал делать, что ему велели.
  - Скажи Ольге Павловне, что я возвращаюсь к родителям.
  Тот равнодушно кивнул:
  - Передам, барышня.
  Соня села на место возничего, дёрнула вожжи:
  - Пошла!
  Домой. Только где её дом? Всю жизнь в пансионе. Даже дорогу к родителям почти не помнит. Вёрст двадцать, наверное. Куда-то по полям и лесам.
  А солнце склонилось над горизонтом. И где-то вдали заворчало небо.
  153
  Кто выбирал дорогу, было непонятно. То ли Соня машинально натягивала одну из вожжей чуть сильнее, то ли лошадь сворачивала в понравившиеся ей повороты, то ли было и то, и другое.
  Прошло немало времени, прежде чем увиденная, отвратительная для невинной девушки, картина стала хоть чуть меркнуть, и Соня хмуро поглядела по сторонам.
  Деревня какая-то. Тогда, в начале лета, когда она впервые ехала в поместье сестры, на пути тоже была деревня. Даже не одна. Соня попыталась узнать какую-нибудь деталь. Ведь должно же быть что-то, что тогда привлекло её внимание и осталось в памяти, и теперь это было бы знаком, что она на верном пути. Но взгляд ни за что не цеплялся.
  Серые кособокие хаты, обнесённые плетёнными заборами с кувшинами и горшками на длинных коликах. Такие же, как и тысячи других.
  Барский дом на пригорке. Может, там знакомые. Наверняка знакомые. Соня не успела за лето побывать в гостях у всех. Не знала, кто где живёт, поэтому поспешила скорее проехать мимо. Не хватало ещё ненужного интереса и расспросов.
  А тогда, в начале лета, по дороге больше глядела на матушку, чем по сторонам. Всё слушала её наставления и житейские советы, которые пока не пригодились. Лучше бы она дорогу запоминала.
  Вскоре деревня осталась позади.
  Поля. Крестьянские работы на них закончились. Никого. Лишь однажды мелькнула над несжатой полосой одинокая женская фигура. Крестьянка выпрямилась, поглядела на Соню, давая минутный отдых уставшей спине, и снова склонилась над колосьями.
  Далековато. И Соня вновь упустила случай спросить дорогу.
  Село. Большое.
  "Ну уж его я объеду стороной", - решила девушка, страшась нежелательной встречи со знакомыми помещиками.
  Свернула в сторону, потом ещё раз.
  Дальше лес. Мелькнула трусливая мыслишка, может, повернуть назад? Но воспоминание об увиденном в кабинете сестры вызывало тошноту. Вернуться невозможно. И совсем непонятно, как теперь общаться с Ольгой. Может, со временем как-нибудь. Когда всё сгладится и забудется. Но точно не теперь. Поэтому хлопнула лошадь вожжами по крупу, подгоняя её мерный шаг.
  Посмотрела оценивающе вперёд.
  "Если уж дорога ведёт в лес, то она же должна и вывести из него", - мысль показалась ей здравой. Но ненадолго. Лесная дорога петляла, разделялась, объединялась с другими и было уже непонятно, на том ли пути Соня, или предательница-дорога давно уже передала её своим коварным подружкам и те, в свою очередь, пытались запутать девушку ещё сильнее.
  "Не бойся, - уговаривала себя Соня. - Вспомни про Варю. Ей тоже было страшно. Тем более, она шла ночью".
  "А я?"
  Сентябрьский закат короткий. И солнце уже едва алело за тёмными стволами деревьев. Соне стало понятно, что времени у неё немного.
  - Пошла! Пошла! - погоняла кобылу.
  Вдалеке загрохотало. Соне смутно вспомнилось такое же грохотанье, когда отъезжала от сестры. Потом оно пропало и вот - опять. Может... может снова уйдёт в сторону?
  Сентябрьские грозы обещают тёплую осень и снежную зиму, не к месту ей вспомнилась народная примета.
  "Ай, какая я глупая. Надо было сделать не так", - вдруг поняла свою ошибку.
  - Тпру, - остановила лошадь.
  "Назад. Надо попросить какого-нибудь крестьянина или крестьянку, чтобы показали путь в Камышовку. Можно зайти в любой дом. А в награду... Да хоть серёжки свои отдать".
  Соня стала разворачивать коляску. Но дорога узкая. Деревья, кусты, какие-то ямы. Не получалось. Соня чувствовала, как силы оставляют, как близко отчаяние.
  - Но, пошла, - тянула за уздцы заупрямившуюся кобылу.
  Оглянулась на закат. Солнца уже не видно. Стало темнеть.
  - Но! Давай, милая, пропадём же мы тут с тобой, - и лошадь рванула.
  Коляска накренилась, что-то затрещало, а потом всё рухнуло на бок. Не сразу девушка поняла, что колесо отвалилось.
  - Всё... Приехали.
  Минуту Соня стояла в раздумье. Поглядела на повреждения. В темноте уже и не разобрать толком. Да и что она может?
  Лес зашумел, сверкнуло, на мгновение осветило нерадостную картину.
  "Надо, хоть лошадь отвязать. Может, я на ней верхом как-нибудь. Хоть шагом".
  На ощупь Соня долго и неумело возилась с многочисленными узелками. Иногда освещали-помогали молнии. Наконец получилось.
  Но тут загрохотало над самой головой, и испуганная кобыла дёрнула в сторону.
  "Убежит, - поняла Соня, протянула руку к лошади и стала медленно приближаться к ней. Но новый раскат не дал шанса. Кобылка отпрыгнула ещё дальше, а потом и вовсе скрылась в кустах.
  "Теперь всё!"
  Первые капли показались ледяными.
  Девушка села в коляску, опустила руки и голову на колени.
  Вскоре холодный осенний дождь застучал по листьям, траве, Соне.
  Она сначала постаралась сжаться в комочек, надеясь сохранить тепло внутри себя. Но не получалось. Ледяной каскад и порывы холодного ветра были слишком жестоки.
  Тогда она постаралась расслабиться, чтобы скорее стать такой же холодной, как эта ненастная ночь. И, может быть, тогда ей не будет так больно.
  
  Через пару часов ливень ушёл дальше. Со всех сторон доносился хрустальный звон. Капли?
  Девушка подняла голову. Темно... Хотя нет. Вот зажёгся одинокий огонёк. Что это? Соня попыталась всмотреться. Огонёк светился неровно, мерцал. То ли рядом - маленький, непонятно откуда взявшийся, висел в воздухе. Соня протянула руку - не достать. Или далёкий? Может, это костёр в лесу? Или светится оконце в какой-нибудь лачуге?
  Соня с трудом встала. Руки-ноги не слушались. Но надо идти...
  
  Нервно храпящая лошадь вернулась в поместье Ночаевых к утру.
  Повреждённую коляску нашли через два дня. Но Сони в ней уже не было.
  Заключение
  Душа девушки - белая птица. Такая светлая и чистая, какой бывает свежевыпавший снег в ясную погоду, какими бывают лёгкие облака в летний солнечный день.
  И горе тому, кто обольёт её крылья грязью. Потому что, улетая, она стряхнёт всё. На головы тех, кто посмел обидеть её.
  Береги свои белые крылья...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"