Лёгкое, нежно-оранжевое солнце поднималось над горизонтом, неся в мир свет и краски. Первым делом оно щедро брызнуло на разоспавшиеся облака, и они, с обожжёнными розовыми боками нехотя поползли в сторону, открывая зелёные просторы.
Не счесть, сколько раз вставало оранжевое светило над этим местом и наблюдало, чаще, медленные, иногда стремительные, его изменения.
Оно помнило, как рождалась эта, сейчас уже многоводная, река. И теперь бросило в её прозрачную рябь щедрые горсти золотых искр. А этот бескрайний лес. Казалось, что он тут обосновался испокон веков, но было время, когда здесь всё выглядело по-другому. На этом месте, как и на любом другом, земной наряд менялся много раз. А сколько загадочных существ бродили по едва заметным тропам. Где они сейчас? Растаяли, как дым.
Пройдут тысячи и тысячи лет, и время вновь преобразит это место. Но сила нашего воображения, пусть ненадолго, отнесёт нас в те края, почти на тысячелетие в прошлое, и познакомит нас с местными обитателями - нашими прапрапрародственниками...
ЧАСТЬ 1
Глава 1 Несколько лет назад
- Ай, надоели, идите уже отсюда.
Дети притихли, молча вышли из-за стола, выскользнули на улицу. Когда мать не в духе, лучше держаться от неё подальше. Старший Тихомир оглянулся в дверях, посмотрел долгим взглядом, но и он смолчал. Хотя Кисеиха успела заметить гневные сполохи в глазах сына.
- Чего разогнала всех? - нахмурился муж.
- Ничего, - Кисеиха загремела горшками, потом бросила их, схватила подойник, побежала к корове.
Подальше от мужа. Потому что именно на него и хотелось наорать от души. Даже в волосы вцепиться. Да нельзя.
Уселась хмурая под корову. Замерла неподвижно. Ну вот и одна. Теперь можно подумать. А что тут думать? Опять 'тяжёлая'. Одиннадцатый раз! Сколько можно?
Захотелось от ненависти к чужой жизни в своём теле ударить кулаком в живот. Ударила. Легче не стало.
'Хорошо хоть 'эти' не все выжили' - мелькнула злорадная мысль.
Потом опомнилась, потяжелело на сердце. Но быстро нашла оправдания: 'А как тут по-другому думать? Их же растить надо. Есть-пить, небось, каждый день хотят. Где тут терпения набраться?'
Оглядела задумчиво сарай... 'Ладно, может, ещё обойдётся'.
Не обошлось.
Но в следующие месяцы никому не признавалась. И живот стягивала тряпками так, что дышать было трудно. Терпела. Терпела, когда голова кружилась от усталости и тяжёлой работы. Терпела, когда муж приставал с ласками.
- Подобрела ты... - сказал он однажды и посмотрел вопросительно.
- Прям тут... Подобрела. Погляди-ка лучше на Асипиху, во кто подобрел. Скоро в дверь не пролезет. А я чуть... всё ж не девица, - Кисеиха сделала вид, что не разгадала сомнения мужа.
А когда пришло время, прогнала детвору в лес за ягодами, старшие сами разошлись кто куда - работы хватало, пошла в сарай.
'Никто не узнает, и сама забуду...'
Не получилось и тут.
Не успела управиться, дверь заскрипела. Муж. Стал молча в проёме, освещённый со спины солнечным светом. Кисеиха заюлила:
- Во... И сама не знала. А ты говорил - подобрела. А тут вон что.
Кисей отвёл тяжёлый взгляд от жены, скинул рубаху, завернул младенца, взял на руки.
- Девочка...
Пошёл с ребёнком в дом, с каждым шагом всё острее чувствуя, как безграничная жалость и любовь захлестнули сердце до боли, осветили жизнь новым смыслом.
- Как же нам с тобой выжить? Как мне уберечь тебя?
С того дня Кисей к жене больше не прикасался.
Вот и исполнилось ещё одно хотение. Только радости оно не принесло.
Глава 2
Петух разорался как раз под окнами дочерей. Домна отодвинула одну за другой заслонки волоковых окон, стараясь делать это без лишнего шума, но с каждым открывшемся отверстием в горницу врывались вопли куриного предводителя. Дочкам, конечно, пора просыпаться, но не под такие же пронзительные крики. Женщина выглянула в самый широкий проём и шикнула на петуха. Тот с неохотой отошёл. Замолчал. Домна тут же пожалела, что его прогнала. Всё-таки, он кричал не просто так, разгонял нечистую силу, что подступила за ночь со всех сторон. А окна - самоё уязвимое место в доме. Женщина поспешно стала шептать нужные слова.
Домна была уже в том возрасте, когда лицо отражало её внутреннюю сущность: мать и хозяйка, добрая, заботливая и серьёзная, а выражение глаз говорило о мягком, снисходительном нраве.
Яркие краски заоконной весны задержали взгляд женщины лишь на несколько мгновений. Вид из окна был потрясающий. Но Домна привыкла видеть широкую полноводную Русу и зелёные дали на другом её берегу. 'Вот и Живин день подходит, - вспомнила она, - кажется совсем недавно завывали вьюги, а теперь лето на носу. Сегодня народ всю ночь будет прославлять дочь Лады. Вот только разрешит ли Ивар погулять с соседями? Птиц держит в клетке, наверное, для нынешнего праздника. Разрешит, небось. Что ж тут такого?' Она поискала глазами мужа и сына. Нашла. Каждый занимался во дворе своим делом, как и положено.
Женщина отошла от оконного проёма, давая возможность солнцу заглянуть в их жилище, и вновь губы её прошептали заветные слова.
Муж в последнее время стал с неодобрением относиться к её заговорам, которые сложились издревле и которым, как водится, научила её матушка и бабушка. Но прямого запрета не было. К тому же Домна и сама замечала, что муж не вовсе отказался от верований предков. Привычно вздохнула. Где ей, женщине во всём разобраться. Её удел - дети и хозяйство.
Взглянула на дочерей. Спят ещё, девичий сон крепок. Старшая Василиса хмурит тёмные брови. И во сне, видать, чем-то недовольна. И в кого такая уродилась? Ей вдоль, она - поперёк. Уж замуж давно пора, но после Еремея ни на кого не хочет смотреть. От таких пригожих парней нос воротит. А ведь уже в том возрасте, когда пора задуматься, как бы не пришлось слёзы лить и жаловаться на недолю.
Подошла к пряслицам дочерей. Вот и работа Василисы не очень аккуратная. Такие нити годятся лишь для грубой ткани. Ох, по всему видно, что не лежит душа девки к женским заботам. С детства такая. Дедова забава. Сыночки старшие не выжили, вот и прикипел дед к Василисе. Сызмальства к охоте приспособил. Годочков пять ей было, как принесла из леса первого зайца.
А как дед погиб, с медведем не совладал, так девка и неласковая стала. Тогда многое переменилось. Свекровь на погребальном костре смерть добровольную приняла. Да не добровольной она оказалась. Кричала долго и протяжно, сына Ивара молила о помощи. Слышала её Домна, несмотря на громкие погребальные пения и веселье, слышал и муж. Не смогли заглушить их удары палицами по щитам, которыми мужчины словно пытались скрыть бесчестие их рода.
Тяжело переживал тогда Ивар, посидела головушка за ночь. А на утро пошёл к батюшке Прокопию, долго не возвращался. А когда вернулся, собрал всю семью и пошли они веру новую принимать. Был Ивар, стал - Иван. Хотя, все его продолжили звать прежним именем.
Робкий солнечный лучик всё же добрался до средней дочери - Ярины и сейчас щекотал её длинные тёмные ресницы. Ладная девка получилась. Брови тёмные как у сестры, а лицом тоньше, нежнее. Годочков восемь ей, кажется, было, как посватался первый жених. С тех пор нет покою ни отцу, ни матери, боятся одну за водой отпускать, как бы насильно какой жених не умыкнул. Рановато ей ещё. Да и батюшка Прокопий против ранних браков. А Ивар к нему крепко прислушивается. Видать забыл, что сама же Домна на годок всего постарше была, когда её выдали замуж. А Ивару ещё меньше. Но ничего, не хуже других живут.
- Вставайте, донюшки, утро приспело.
На одном из сундуков шуба зашевелилась, и из неё выглянула белёсая головка меньшой дочери Тиши.
- Здравствуй, матушка!
- Здравствуй, милая. А ты никак опять здесь спала?
- Матушка, упроси батюшку, чтобы я здесь жила с сестрицами. Я уже большая.
Сонная Тиша подошла к Домне и по-детски прижалась, обняла тёплой рукой за шею.
- Ладно, поговорю.
Горница, которая раньше часто пустовала из-за ненадобности, полюбилась подрастающим дочерям, сюда перенесли они свои работы, здесь стали и ночевать. Ивар позаботился о том, чтобы в ней было тепло, Домна с дочерьми побелили стены, выскоблили пол. Три волоковых окна давали достаточно света, и горница стала самым уютным жилым помещением.
Через дебри и буреломы глухого леса пробиралась женщина. Возраст её трудно было определить, так как седые лохмы свисли неряшливо на лицо и частично скрывали его. Время от времени она одной рукой пыталась убрать непослушные пряди под видавший лучшие времена дырявый плат, но и тогда лицо не спешило сообщить о возрасте, так измазалось оно и потемнело от загара.
Многослойная одежда её была из грубой шерстяной ткани, войлока и кожи. Подолы рубахи и запоны изодрались и лоскуты волочились по земле, иногда вовсе отрывались и повисали на колючих кустах. На ногах рваные поршни готовились вот-вот развалиться.
Женщина очень устала. Она едва держалась на ногах и часто спотыкалась о стволы поваленных деревьев.
Одной рукой она прижимала к груди свёрнутую шкуру какого-то животного. Похоже, волка или собаки. Вдруг из свёртка послышался громкий плач младенца. Недовольный и требовательный. Женщина замедлила шаг. Время подумать о пропитании. И своём, и ребёнка. Она пошла дальше уже медленнее, внимательно выискивая в траве нужные ей приметы. Нашла заячью тропку, осмотрела изгрызенную кору деревьев, свежим помёт, выбрала подходящий участок, положила свёрток с младенцем на муравчатый пригорок неподалёку, и быстро соорудила из тонких прутиков несколько силков для животных.
Стало смеркаться. Женщина пошла далее, теперь уже выбирая подходящее место для ночлега. Вот старый коренастый дуб с дуплистый стволом. Она накидала еловых веток между его торчащих корней, легла на бок, головой у изъеденного временем и насекомыми ствола, прижала к себе ребёнка. Малыш вновь заплакал. Женщина стала что-то нашёптывать и напевать. Ребёнок постепенно затих.
Наступила ночь, тихая и не слишком тёплая, но это не очень беспокоило уставшую путницу. Её худощавое, но крепкое тело не было избаловано комфортом и почти не реагировало на лесную сырость и прохладу.
Полная луна залила округу жёлто-голубым светом, создавая причудливые тени от веток и стволов деревьев. Лес наполнился особыми звуками. Но и они женщину не тревожили. Вскоре она уснула.
Ветер шумел в кронах деревьев, ночные птицы оглашали окрестности своим пением, некрупные животные старались добыть себе пропитание - все эти еженочные хлопоты лесных обитателей не прерывали сна. Но время от времени она резко открывала глаза и внимательно вглядывалась в темноту. Вот спрыгнула совсем рядом на землю рысь. На секунду пересеклись взгляды - человеческий и кошачий. Рысь отвела свой, осторожно обошла лесных гостей и скрылась в кустах. Незадолго до полуночи пробегала волчица, остановилась в нескольких саженях от людей, понюхала тревожно воздух и прошмыгнула дальше. Женщина вновь закрыла глаза.
На рассвете стало ясно, что путница больна. Её глаза лихорадочно блестели, а без того загорелые и обветренные щеки пылали багровым румянцем. Она с видимым усилием встала, взяла ребёнка на руки. Малыш вяло захныкал. Женщина нахмурилась. Без сомнения, ребёнок погибал от голода и жажды. Она почистила тело малыша широкими листьями лопуха, затем направилась к вчерашним ловушкам. Одна из них сделала своё дело. Тушку зайца женщина почти равнодушно заткнула за пояс. Очевидно, не заяц был целью охоты.
Внезапно она остановилась, вытянулась, подняла голову, набрала полные лёгкие воздуха и завыла протяжным волчьим воем. Затем долго стояла, прислушиваясь. Через какое-то время до неё донёсся такой же протяжно-тоскливый, но далёкий ответ. Женщина больше не выла. Ей нужно было знать местоположение логова ночной волчицы, и она его узнала. А теперь надо ждать. Ждать, когда взрослые волки уйдут на охоту. А детёнышей она постарается добыть для своих целей. Во всяком случае, один волчонок ей точно бы пригодился.
Когда солнце поднялось над лесом, путница отправилась на поиски логова. И довольно быстро нашла. Взрослых волков не было видно, а волчата, как водится, попрятались. Но ничего, свежая тушка зайца их быстро выманит из всех укрытий. Она знает, как всё надо сделать.
Действительно, вскоре двухмесячный щенок, визжа и кусаясь, норовил вырваться из её крепких рук, ну да она его быстро усмирила. Потом быстро пошла прочь.
Вскоре наткнулась на неширокий лесной ручей. Женщина жадно попила воды, умылась. Поколебалась немного, дать или нет этой же воды малышу. Сдержалась. Теперь есть лучший вариант для подкрепления его сил.
Женщина понимала, что волки возьмут её след, поэтому сняла разулась и долго шла по щиколотку в холодной воде. Так на некоторое время можно сбить волков со следа.
Всё. Теперь пора ей исполнить свой долг. Женщина постаралась всё положенное сделать быстро. Вместо материнского сосца - мизинец, вместо молока - кровь волчонка. Малыш жадно сосал её палец, а она пускала тонкую струйку по своему мизинцу ему в рот. Получилось! Женщина почти ликовала. Малыш жадно пил, кровь пузырилась у него на губах, а глазки блестели оживлённо и с интересом.
Наелся.
Женщина быстро соорудила из подручных материалов столбик, на него уложила голый череп волчонка по направлению к восточной стороне, завязала ему глазные впадины длинным куском его же шкуры, положила лапу под череп, при этом непрерывно что-то нашёптывая - это должно угасить желание волков мстить за своего детёныша.
Когда всё было сделано, она услышала рвотные звуки. Перепугано обернулась к ребёнку. Его лицо было залито кровью. Она схватила его на руки, пытаясь остановить рвоту. Но оказалось бесполезно. Маленького сотрясала одна судорога за другой, до тех пор, пока последняя капля чужой крови не вышла из его организма. Потом он заплакал тихо и обижено.
Женщина впервые испугалась. Она поняла, что времени у неё почти не осталось. И побежала.
Глава 4
Вскоре вся семья из рода Видборичей собралась в избе за завтраком. Девушки спустились из своей горницы под неодобрительные взгляды отца.
- Спите долго, - буркнул он.
Ярина и Тиша виновато опустили головы, смирно прошли на свои места. Василиса, казалось, не расслышала.
После краткой молитвы все приступили к трапезе.
- Да они опять жгли лучины до поздней ночи, - чуть насмешливо продолжил прерванную было тему брат Лан.
- Мы пряли, - робко возразила Тиша, за что и получила несильный щелчок по лбу от матери.
- Ягода калина сама себя хвалила: я-де с мёдом хороша. Видела я вашу пряжу. У Ярины хоть что-то получается, а тебе, Василиса, должно быть совестно! - Домна возмущённо обернулась к старшей дочери. - Какова пряха, такова и рубаха. Ладно, что мать одевает, а если бы свои наряды носила, стыдно людям в глаза смотреть было бы.
- А пускай на свои рубахи смотрят!
Домна от таких дерзостей застыла с крынкой в руках. Девочки ещё ниже склонили свои повинные головушки, и даже Лан опешил от нахальства сестры. И только старая баушка сосредоточенно катала в своём беззубом рту какой-то особо вкусный кусочек и никак не отреагировала на выходку Василисы.
- Цыц! - Ивар нахмурил брови. - Не доросла ещё, чтобы людям глаза завязывать.
Далее ели молча.
На широком деревянном столе, покрытом белой льняной скатертью с красными узорами по краям, стояла нехитрая, но вкусная и сытная еда: хлеб, как водится, в центре стола, поломанный на крупные куски - резать нельзя, лежал на хлебном полотенце, котелки с дымящимся вкусным паром, один с кашей и мясом, другой - с пареной репой, яйца варёные, да молоко топлёное - варенец.
Вокруг на лавках восседала немногочисленная семья: на хозяйском месте Ивар, рядом с ним его старший сын Лан, напротив отца старенькая баушка и три старшие дочери, а далее мал мала меньше - восьмилетний Малой, пятилетняя Забава и совсем маленький Айка.
Все усердно работали ложками. Малыши смачно кусали большие куски хлеба, с громким чмоканьем запивали молоком и тут же заедали ложкой каши. Мужчины, в лице отца и сына, ели медленно, основательно. С утра уже наработались. И впереди столько всего ещё надо переделать, некогда будет отвлекаться на перекусы. Так что надо набираться сил. А что силушки даст, как не родимый хлебушек?
Тиша ковырялась. Домна сидела на приставной лавке, ела кашу из общего котла, не замечая вкуса, её главной задачей было не себя потешить едой, а проследить, чтобы все встали из-за стола сытыми. А вот Тиша ей всё настроение и портила. Мать еле сдерживалась, чтобы ещё раз не щёлкнуть по её бестолковому лбу, чтобы хоть какое-то усиление придать её аппетиту.
А баушка как залезла первой ложкой в кашу, да будто невзначай, подхватила крупный кусок мяса, так теперь не знала, что с ним и делать. Жёсткий оказался, так и катала во рту, глядя как другие едят. Хотела его проглотить, да чуть не подавилась, большой оказался, не лезет в глотку. Вот беда. Баушка чуть не плакала. Так и встанешь из-за стола голодная. Но ничо-о. Она выкрутится. Не первый раз.
Глава 5
- Нынче видел яблоня собирается цвесть, - после завтрака обратился Ивар к жене, - пора сеять просо. Завтра начнём.
- А как же Живин день? Завтра вроде как не полагается работать?
- А что Живин день? Христиане мы теперь.
Домна промолчала. Непривычно и боязно. С детства впитала обычаи и традиции предков, а теперь вона. Но Ивар - муж. Он хозяин и всему голова. Пусть будет так, как он скажет.
- Ну и хорошо. Погода стоит добрая. А я с огородом почти управилась. Там осталось немного, сегодня как раз и закончим.
- Заканчивайте. Я там грабли подправил, а то что-то расшатались, у сарая стоят.
- А я как раз хотела тебе сказать, а ты сам доглядел, - обрадовалась Домна.
- Ну что, сын, отдохнул немного? - обратился Ивар к Лану.
- А я и не заморился.
- Тогда пойдём дальше управляться, - с этими словами Ивар пошёл во двор. Следом разошлись все.
В избе осталась одна Василиса. Она неспеша вымыла ложки и чугунки, насухо протёрла их и поставила на полку. Поправила скатерть, а потом, словно силы враз оставили её, опустилась на лавку, закрыла глаза и медленно склонила голову на руки.
Наконец она одна. Наконец можно отпустить огромное напряжение, которое помогало ей держаться среди родных. Наконец она может не притворяться спокойной и не скрывать своё горе.
'Еремей! Ох, сокол мой ясный! Где ты сейчас? Где склонилась твоя головушка? Где приют нашла? Ещё недавно так хорошо всё было, и не ведали, что беда рядом, что всё рухнет в одночасье. Жили-были лебедь и лебёдушка, да налетела туча чёрная, да закрыла от лебёдушки свет-зарю. А как ушла туча чёрная, обернулась белая лебёдушка, а где лебедь мой, друг подсолнечный. А нет лебедя, осталась лебёдушка одна'.
Слёзы льются на скатерть белую. Плачет Василиса, не может утешиться. Долго вздрагивают от рыданий плечи девичьи. Но и слёзы заканчиваются. Подняла голову Василиса, задумалась. Смотрит в окно, но не небушко лазоревое видится, а серые глаза Еремея, в которых светится нежность бесконечная, и вся до капельки ей предназначенная, видится его улыбка ясная, милее которой нет ничего на этом свете, его руки сильные, на которых он клялся всю жизнь её носить.
'Где ты, Еремей? Помнишь ты меня? Любишь по-прежнему?'
Глава 6
Тиша еле дождалась окончания утренней трапезы и босиком выскочила во двор. Столько дел кругом, только успевай поворачиваться. А замешкаешься, всё самое интересное сёстры разберут или матушка.
На ступеньках замерла, наслаждаясь встречей с новым днём. Почти лето. За высоким забором виднелись соседские крыши, там живут люди, её соседи, такие хорошие все и интересные. Огляделась - деревья надели новый зелёный наряд, нежный и блестящий на солнце. Жаль, что скоро он запылится. Но пока хочется прижаться губами к листикам и вдыхать их запах. Отовсюду доносятся привычные летние звуки: мужики что-то колотят, петухи перекликаются, ветер шумит в листве. Птицы...
Вот Домна мимо прошла. Направилась в сенник. Тиша кинулась к ней:
- Матушка, ты Ночку уже подоила?
Домна насмешливо посмотрела на дочь:
- Не, тебя ждала.
Ну да, глупый вопрос. Опять она проспала всё на свете. Тише стало досадно на себя ленивицу. Конечно, и подоила, и в стадо прогнала и Ночку, и Черныша, и овечек, и белого барашка с чёрненьким пятнышком, который ходил за Тишей, как за мамкой.
- А Хрюню? - спросила ревниво.
- Нет, с Хрюней сама справляйся.
- Ладно, - обрадовалась Тиша, - и Хрюню, и курочек ты, матушка, не трогай. Ты иди, иди, я сама.
Как только Домна скрылась за углом сарая, Тиша почувствовала себя взрослой хозяйкой, занятой женщиной. Походка её стала более плавной, без подпрыгивания на каждом втором шаге, голос понизился, приобрёл властные и чуть напевные нотки. Такие Тиша подслушала у матери. Войдя в сарай, она всплеснула руками:
- Вот разлеглась, раскрылестилась, барыня - боярыня, голубь сизокрылая.
В загородке лежала большая розовая свинья. На приветливые речи меньшой хозяйки она, не поднимая головы, ответила мирным 'хрю' и скосила в Тишину сторону глаз. Около её брюха копошились маленькие, такие же розовые, поросята.
Тиша не удержалась и, на некоторое время оставив свою взрослость стала ласкать малышей. Те недовольно завизжали и стали отбрыкиваться.
- Дай, - послышался Айкин голосок.
Тиша оглянулась. У входа в свиной закуток стоял младший братишка. Ветер поднимал вверх его светлые волосы. Большие чистые глаза смотрели на сестру спокойно и внимательно.
- Айка... Ты один? А где баушка?
- Ба... ба..., - Айка оживлённо стал показывать пальцем куда-то в сторону и вверх, туда, где, по его мнению, находилась в данный момент или в недалёком прошлом баушка. Короткая рубашонка едва прикрывала пупок, далее всё было голо, а ниже - босо. Где находилась баушка, было непонятно, но Тишу это особо не интересовало. Найдётся рано или поздно.
- Ой, Айка, гляди, порося. Иди погладь, - отвлекла внимание братца на более занимательный предмет.
Айка схватил поросёнка за ухо, и тот, истерично завизжал и кинулся прочь. Айка проводил его вниматеьным взглядом и больше уже к поросятам не лез.
Тиша, наконец, принялась за работу: схватила старую плетёную корзину, накидала на дно соломы, стала сгребать поросячьи кучи и кидать их в плетушку.
- Ты не смотри, что это противно, - поясняла братишке, - это нужно на огород отнести. А ты знаешь, что, где лишняя навоза колышка, там потом лишняя хлеба коврижка. Так бабушка говорила. Я, правда, не помню, маленькая ещё была. Но матушка рассказывала.
- Ба... ба, - Айка вновь стал указывать пальцем куда-то в неопределённом направлении.
- Нет, то другая бабушка, старенькая. А я про бабушку Репку. Она почти молодая была. Ну, не совсем, конечно, молодая. А умерла, когда тебя на свете не было. Ты её поэтому и не помнишь. Когда деда медведь убил, тогда и бабушка вместе с ним сожглась. Потому что так полагается.
Тиша задумалась. Смутно представилось морщинистое доброе лицо бабушки. Где она теперь?
- Матушка ещё сказывала, что бабушка сейчас живёт в Нави, что она снова может родиться или у меня, или у Лана. Может у Василисы или Ярины. А баушка рассказывала, - тут Тиша понизила голос и стала почти шептать брату, - что тятенька не помог бабушке Репке Калинов мост перейти, и что она свалилась в речку Смородину, это такая речка, где вместо воды огонь. И душа её теперь неприкаянная.
Тиша тут перепугано оглянулась и замолчала. И чего вдруг она вспомнила? Неспроста всё это.
Мир в её воображении вдруг стал особенным, глухим и словно закрытым от всего. Люди, хоть и находились неподалёку, но где-то во внешней стороне, а внутри осталась Тиша и нечто потустороннее. Ветер потрепал рубаху на спине девочки, и она еле сдержалась от крика, ей показалось, что неприкаянная бабушка своими холодными неприкаянными пальцами её трогает, моля о помощи. И лишь на границе миров стоял маленький Айка, наблюдая за сестрой. И её страхи оказались заразными. Губы мальца скривились, и он готов был вот-вот разразиться мощным рёвом.
- Дочка, ты тут не заснула? - вдруг раздался удивлённый голос Домны, и Тиша подпрыгнула от неожиданности.
Наваждение рассеялось. Тиша виновато ойкнула, подхватила плетушку с навозом и побежала удобрять огород. Домна взяла на руки Айку, поглядела в его глаза, наполненные до краёв прозрачной влагой и готовой вот-вот двумя ручейками выплеснуться на щёки.
- Что тут у вас происходит? Айка, а где баушка?
- Ба... ба...
Глава 7 Девятнадцать вёсен назад
- Весь наш мир - большооое яйцо. Его родила великая праматерь Живана в стародавние времена. Посерёдки куриного, к примеру, яйца - желток, а посередине того яйца - наша земля Явь. Мы живём на верхней стороне этого желтка. Звери, лес, трава тоже на этой стороне. Снизу, на исподней стороне, живут души наших родичей, которые уже помёрли. Там Навь, ихний мир.
- А если вырыть большую-большую яму, можно дорыть до того мира?
- Если вырыть колодец до того мира, то его глубина будет такая, что бросишь в тот колодец камень, и будет он лететь двенадцать дней и двенадцать ночей. И только тогда попадёт в Навь. Вот такая глубокая глубина. Когда у нас день, в том мире ночь. Когда у нас ночь, у них день.
Свет от костра неровно освещал морщинистое лицо старого Добрыни. Белые волосы его мягкими волнами падали на плечи, простое берестяное очелье не давало прядям пасть на лоб. Речь его текла напевно и выразительно. Вокруг небольшого костра сидели и полулежали большие и маленькие, девицы и парни, бабы и мужики. Но, в основном, дети. Глаза их завороженно смотрели на старого Добрыню, но видели они не его, образные картины мироустройства представали их мысленным взорам.
- А где конец нашего мира? - снова раздался писклявый голос.
Сидящие у костра с неодобрением покосились на любопытствующую худющую востроносую девицу лет десяти. Нехорошо перебивать рассказывающего, тем более таким противным голосом. Но сдержались. К тому же и самим интересно послушать о конце мира. А Лябзя и не догадалась, что по её затылку скользнули осуждающие взгляды односельчан.
Старый Добрыня словно и не заметил нарушение порядка, мирно продолжил:
- За лесами и лугами, за реками и болотами, заканчивается земля, далее простирается море-океан. А за этим океаном и находится другой мир. Да только переплыть той океан не можно. Страшные воды затопят ладью, ай, скажем, чёлн. А, если посчастливится, то дальше новая преграда. На самом краю стоит остров, на нём стеклянные горы, а на горах дворец хрустальный, усыпанный драгоценными камнями. Сиянье от того дворца на полнеба. Там живёт Кощей Бессмертный. Были смельчаки, которые отправлялись в той путь, но здесь нужна помощь немалая, сила потусторонняя, а самим не справиться.
У многих мальцов загорелись глаза на этих словах. Можно и попробовать. А что? Может, у них как раз и получится.
- А посередь того океана стоит остров Буян. На нём дерево - дуб. На дубу том растут семена всех растений, какие есть на земле. Ветки того дуба достают до девятого неба, а корни уходят в подземный мир.
Добрыня помолчал. Молчали и слушатели, глядя на языки пламени, на искры, уносящиеся в небо. К первому небу.
- Деда, а зачем девять нёб?
- Каждое небо особо предназначено. Одно - для туч и ветров, другое для солнца, месяц ходит по своему небу, а звёзды по своему. Каждое небо определено для своего дела. Седьмое небо - твердь, на ней держится вся небесная вода. Небесный океан.
Лябзя с некоторым опасением посмотрела вверх. Там, выше месяца и звёзд седьмое небо удерживает целые океаны воды. Ух, страшно. Как бы ни рухнуло всё на её бедную голову.
- А ещё что на небе есть?
- А ещё в том небесном океане тоже есть остров, Вирием называют. На нём живут старшие звери. От них пошла вся остальная животина. И туда же уходят души зверей, когда их убивают охотники. Там, на Вирии звери дают ответ своему старшому. Лось - старшому лосю, заяц - старшому зайцу, кабан - старшому кабану, каждый отвечает по своему роду, как он был убит. И ежели случится, что пожалуется кто на охотника, что помучил зазря, тогда беда будет. А коли охотник поблагодарил зверя за шкуру, за мясо, тогда старшой отпускает своего зверя снова на землю, чтобы опять, коли надо, охотились. Такой порядок.
Мальцы запоминали этот порядок. Нельзя зверей зазря мучить. Беда будет. Какая беда? А в прошлую зиму, вспомнилось, пошёл дядька Лобатый в лес - и не вернулся. Беда случилась, всяк знает, а ещё всяк знал, что дядька Лобатый зверей обижал, видели, как зайца кнутом побил запросто так. Вот и расплата.
Внезапно один из мужчин резко вскочил на ноги и повернулся к лесу. За ним все встали. Собаки, до этого мирно дремавшие позади человеческого круга, с лаем бросились в темноту. И лишь строгих окрик хозяев заставил их вернуться.
Все ждали. Вот неясно показалась одинокая фигура. Женщина приблизилась и остановилась, не входя в освещённый огнём круг, поэтому рассмотреть её не представлялось возможным. Но было видно, что она шаталась и едва стояла на ногах.
- Помогите, - она протянула свёрток. - Он погибает.
Сердобольные женщины уже бросились к незнакомке на помощь, когда услышали:
- Стойте!
Волхв. Сам! И когда только подошёл, никто не увидел. Все замерли в нерешительности. С одной стороны, одинокая путница, которой незамедлительно нужно оказать поддержку, а Видборичи, Святочи, Любимичи никогда не отказывали в помощи нуждающимся. Но прямое предостережение волхва никто не посмел нарушить.
Волхв подошёл к женщине, взял свёрток. Что-то спросил, та что-то ответила. Тихие слова никто не расслышал.
- Пошли, - волхв повёл женщину за собой.
У костра наступила тишина. Не часто гости тревожат ночной покой таким странным появлением. Старый Добрыня, один оставшийся сидеть, теперь тоже поднялся.
- Вот и посланец к нам. Что-то он принёс? - помолчал. - Ну, доброй ночи, - Добрыня медленно пошёл к себе. Вскоре разошлись и остальные, чтобы рассказать своим домашним о сегодняшнем происшествии. 'Вот и посланец к нам. Что-то он принёс?' - каждый задумчиво повторил за Добрыней эти слова.
У костра остался лишь смотрящий. Но и он с тревогой смотрел в лес, туда, куда ушли волхв и незваная гостья.
Глава 8
Домна сидела на завалинке, держала на коленях кувшин с квасом, и наблюдала за мужем. Ивар с Ланом что-то ковали у плавильни. Так увлеклись, что и не оторвать. Вчера до позднего вечера жгли, стучали, шипели раскалённым металлом в воде, сегодня чуть свет опять к своем печи. Домне стало любопытно, но влезать женщине в мужские дела не годится. Вот поэтому она и сидела тут праздно в самый разгар дня. Ивар уж заметил, освободится маленько и к ней подойдёт кваску попить. Заодно и расскажет.
Домна перевела взгляд на младших детей. Под яблоней Забава и Айка что-то строили из дощечек. Похоже, хоромы.
- Смотри, Айка, тут у нас будут курочки. А тут Ночка. У Ночки телёночек родился.
Айку, конечно, рановато оставлять с Забавой, та сама ещё мала, но пусть привыкает.
Домна поглядела по сторонам. Куда, интересно, запропастилась баушка? Обычно она доглядает за малыми ребятами, а тут нет её.
Наконец Ивар потянулся, разминая затёкшую спину:
- Отдохнём малость, сыне.
- Батя, я на речку схожу скупнусь, - отозвался Лан, скидывая кожаный фартук.
- А не рано ли? Вода холодная.
- Да ну, бать, тепло нынче как. А я весь чёрный от копоти.
- Ну, иди.
Лан снял с тына свою рубаху, не стал её надевать, так и пошёл босой, в одних портках. Рубаху понёс в руке. Сильное мускулистое тело его уже загорело и блестело от пота. Ивар полюбовался крепкой ладной фигурой сына, и не скажешь, что ему пятнадцати ещё нет, крикнул вдогонку:
- Гнедка напои.
- Ладно.
Ивар повернулся к жене, взял предложенный квас, разом опорожнил полкувшина.
- Хорошо! - крякнул он. - И погода добрая. Коли завтра ветра не будет - посеем просо.
- Вдвоём пойдёте или Малого с собой возьмёте?
- Малого возьмём. Нехай привыкает.
- А, может, мы бы помогли?
- Не, сами управимся.
- А то б пособили? - всё же стала настаивать Домна.
- Нет. Свои дела делайте. С огородом управились?
- Да, недавно закончили с Яриной. И Тиша помогала. То к нам бегала, то за скотиной смотрела.
- А Василиса?
- А Василиса по дому нынче. Хлеба наказала ей испечь. Да постирать надо.
- Как она?
- Вроде ничего. Может, отойдёт со временем маленько.
Помолчали. Тяжело вспомнились Василисы слёзы сразу после случившегося.
- Да, нехорошо вышло.
Заливистый смех Забавы отвлёк внимание.
Полюбовались играющими детками. Хоромы под яблоней были уже построены. Игра перешла в следующую стадию:
- Пошёл барашек за водой и встретил деда с бородой. Этот колодец с водою холодной, - щекотала Забава запястье Айки, - этот колодец с водою тёплой, - сестричка продвинулась вверх по руке до локтя, - здесь вода горячая, - настала очередь плеча. Айка молча смотрел на сестру. Из полуоткрытого рта его стекала чистая слюнка, - а здесь кипяток, - Забава стала усердно щекотать брата под мышкой. Тот заливисто захохотал, уворачиваясь от проворных пальчиков.
- Пестунья уж выросла? - усмехнулся Ивар.
- Да, считай, выросла. Давно ли агукала? А вы с Ланом нынче управитесь? - кивнула Домна на непонятную работу мужа.
- Нет, придётся пока отложить. Вот засеемся, тогда посмотрим.
- А что вы опять удумали?
- Да понимаешь, в городе видел штуковину такую на окна, из слюды сделана. Дюже красиво. А тут Малой нашёл хороший кусок слюды, да ещё у меня было немного. Хочу попробовать такое же окно сделать.
Домна ничего особо не поняла, но расспрашивать подробнее не стала. Увидит ещё, если получится, а то расспросами спугнёт удачу.
Домна тоже встала. Надо было сходить за водой. Женщина взяла вёдра, коромысло и вышла за ворота. И почти сразу же наткнулась на Лябзю.
- Здравствуй, соседушка, - фальшивым голосом запела та, кланяясь в пояс, - давненько тебя не видела. Я уж испугалась, не захворала ты часом.
- И тебе доброго здоровья, - чуть сдержано ответила Домна. Лябзю она недолюбливала, - нет, не хвораю. А чего я стала незаметная, о том не ведаю. Тебя я видела недавно. Даже здоровалась с тобой.
- Да ты, никак, на колодезь идёшь? И я туда.
'Уж не караулила она меня? Или сказать что хочет? Не случилось бы чего', - Домне стало тревожно, но ответила то, что положено:
- Пошли вместе. С хорошим попутчиком и дорога короче.
Хотя дорога на колодец была не такой уж долгой. Находился он в центре селения, и сходились протоптанные тропинки к нему, как солнечные лучики со всех сторон, от всех дворов. А дворов в том селении было не так уж и мало. Три рода в давние времена нашли здесь, на крутом берегу Русы, своё место, переплелись, перероднились так, что не сразу и разберёшь, кто есть чей. Да и пришлые люди притулялись. Общество и чужих не обижало, хотя и не встречало с распростёртыми объятьями. Но всяк понимал, что всем на этой земле места должно хватить.
- С тятенькой мы нынче из городу вернулись. Гостинцев привезли невиданных, ткань заморская на сарафан, ажно горит. Народу в городе, Домнушка, тьма. Самого князя видала... И Еремея тама видала... - Лябзя скосила глаз на свою спутницу, желая видеть её реакцию. А смотреть и вправду было на что. Домна резко остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду, побледнела. Лябзя молчала, наслаждаясь произведённым эффектом.
- Что... он...? Он в городе?
- Да, в городе. Видела его, как тебя вижу, лопни мои глаза, коли вру.
- Разговаривали? Как он?
- Да как? - но Лябзя тут замолчала и притворно закатила глаза. - Ой, я ж забыла! Ой, побегу домой, кабы чего не случилось... забыла... поросят закрыть. А то на огород убегут, беды наделают, - Лябзя подхватила полы понёвы и понеслась в сторону своего двора, фальшиво охая и мотая головой.
Домна ошеломлённо смотрела вслед. Мысли вихрем проносились в голове. Еремей нашёлся. Это хорошо или плохо? Надо Василисе это знать или лучше нет? И что он делает в городе? Вот Лябзя, ну погоди у меня! Я у тебя всё выпытаю. Ишь, нашла потеху, людей дразнить. Как бы Василисе не ляпнула. Надо спешить.
Глава 9
Малой шёл на пастбище. Да плёлся еле-еле, а не шёл. Страшновато было встречаться один на один с дедом Яшмой, пастухом. Всем известно, что дед Яшма колдун и водит дружбу с самим лешим. Да деваться некуда, сегодня их очередь кормить пастуха. Василиса что-то собрала в узелок, отдала Малому и наказала - иди. Легко сказать - иди. В прошлые разы они с баушкой ходили, с ней не страшно.
Проходя мимо кривого плетня Мамалыхи, он встал на цыпочки и постарался заглянуть через забор, не видать ли его дружка Ёры. Видать. Ёра щипал лучину.
- Ёра, - позвал Малой, - Глянь-ка сюда.
Ёра жил с матерью. Отца у него не было, дед с бабкой померли. И жилось им нелегко. Общество, конечно, помогало, но всё же вид что у Ёры, что у его матери был чуть потрёпанный. Мамалыха нанималась на работы, с утра до ночи помогала по хозяйству людям, за что и получала кусочек от того хозяйства. И кусочка этого едва хватало на двоих. Сына Мамалыха жалела. Соседи советовали Ёру приставить к какому-нибудь делу, но Мамалыхе, казалось, что он ещё мал. Поэтому большую часть дня он был предоставлен самому себе, пытаясь приспособиться к хозяйству самостоятельно, ввиду отсутствия должного руководства. Отец Малого, Ивар, заботился по-соседски и по-родственному о Ёре, ребята - ровесники дружили.
- Ты что делаешь?
- Ничо. А ты куда направляешься?
Малой объяснил.
- Пойдёшь со мной?
- А чо не пойти, пойду.
Ёра не стал долго собираться, подтянул портки повыше и вышел за калитку.
По дороге разговорились о Яшме. Ёра знал многое из жизни своих соплеменников, Малому оставалось только слушать и мотать на ус.
- Дед Яшма, знамо дело, заключил договор с лешим. У пастухов завсегда так. И теперь леший за скотиной доглядает. Яшма так, для виду. А леший сидит у него на посохе. Или на кнуте. Я видел сколько раз, как Яшма спит, а коровы сами по себе пасутся. Да только не сами по себе, их леший пасёт. И за это Яшма не должен ягоду лесную рвать, грибы или орехи. И ещё не должен ни с кем за руку здороваться. Вот ты видел, чтобы Яшма с кем за руку здоровался? Вот то-то. А ещё, помнишь, у Кривого корова пропала? Так Яшма сказал, что он её лешему отдал. А что? Каждый год положены лешему подарки.
- Да, батька смеялся, что в эту весну уже был подарок. А корову Кривого не в очередь отдали.
- Ну, не знаю. А ты видел, какой на нём пояс?
Малой смутно вспомнил и в самом деле необычный пояс, со сложным непонятным рисунком.
- У-у-у, тот пояс заговорённый. Волк, или медведь, к примеру, выйдет из лесу, увидит стадо, а ему будут казаться не коровы и телята, а большие и малые камни. Он и повернёт назад в тёмный лес. Зачем ему камни? Яшма ослабит свой пояс, и коровы разойдутся подале, затянет потуже, и они соберутся вокруг него.
Ребята вышли из ограды. Вниз к Русе бежало несколько тропинок.
Ребята свернули направо. За деревянной оградой начинались поля. Кое-где ещё пахали, но большая часть полос и межей уже лежала серым покрывалом, готовая принять семя. Дети прошагали мимо. Мысли вновь вернулись к пастуху.
- А всё-таки хорошо, что он тогда нам указал, где слюда лежала. Ты свой кусок куда дел?
- Да ещё никуда. А ты куда?
- Я батьке отдал. Ох, он и обрадовался, говорит, что ему такой как раз был нужен.
- Да? А зачем?
- Сказал, что окно красное в городе видел из слюды. Теперь попробует и в хате сделать.
- Может, и мой кусок твоему батьке отдать? Мне он, кажись, без надобности. Я окна делать не умею.
- Хочешь - отдай.
Ребята замолчали. Вдалеке показалось стадо. Яшмы пока нигде не было видно. Но теперь лучше замолчать. Кто знает, какие уши у этих колдунов. Они наверняка слышат на много вёрст вокруг.
Глава 10
'Хлеб - всему голова' - эту истину Василиса усвоила с раннего детства и никогда не задумывалась, почему именно хлеб. Ни мясо - в лесах полным-полно зверя, ни рыба - реки ею так и кишат, а хлеб. И потому готовить его нужно было особенно. Прежде всего, в полной тишине, что соответствовало настроению девушки. Остальными деталями она преступно пренебрегла, благо, никто не видит. Привычно месила тесто, сажала хлебы в жаркую печь на предварительно выметенный и устланный прошлогодними дубовыми листьями под. В работе этой не видела сакрального смысла, но свои мысли держала при себе. По опыту знала, что так будет ей же лучше. Может поэтому никогда у неё не получалось так, как у матери. Но и к этому прискорбному для неё факту относилась с полным равнодушием. У матери всегда всё вкуснее, и это правильно.