Аннотация: Слезогонка на Грелку. Переделанная немного. Ни грамма юмора.
Камни чужих дорог
Вернувшись из командировки, я решил прямо с вокзала зайти к моему знакомому. Из поездки на Урал он просил привезти камень. Нет, не какой-нибудь самоцвет, а самый неприметный булыжник, который я подберу у дороги. Он всех знакомых одолевает аналогичной просьбой.
Вещей у меня с собой, кроме обычного набора командировочного, не было, да и живет Ефим рядом с вокзалом. Откладывать не стоит. Дел накопилось много, когда еще я попаду к нему.
Вокзальная суета, гомон толпы, запахи дыма и просмоленых шпал - все это для тех, кто уезжает. Для тех, кто вернулся все это неважно. Они живут уже новыми заботами, старыми проблемами. Предвкушением возвращения.
Интересный человек - Ефим. Тихий, незаметный. И познакомились мы с ним необычно. Вот так же, приехав из командировки, столкнулся на улице с растрепанным, перепуганным насмерть человеком. Точнее - это он на меня налетел.
- Помогите... - затравленно прохрипел тогда еще молодой мужчина.
...Запотевшие на сыром, прохладном воздухе очки. Блестящие от пота ранние залысины.
Потом был бег до подъезда горящего дома, выломанная дверь в квартиру. "Ключи забыл", - виновато объяснил он и добавил, - "на работе". И ни с чем несравнимое облегчение на его лице, когда вышел, именно вышел, а не выскочил из пышущей жаром квартиры, с зажатой в перепачканных сажей пальцах тетрадью.
Работа пожарных, опрос свидетелей. Казалось, все это проходит мимо его сознания.
"Спасибо. Вы заходите. Дверь запомнили?" - прощаясь, Ефим пожал мне руку.
Как ни странно, дверь я запомнил, и заходил. Не раз и не два. И приезжая из командировок, и просто так. Несколько раз пытался расспросить о тетради, но он отмалчивался, переводил разговор.
Друзья? Друзей у него не было. Так. Приятели. Пожалуй, соседка, баба Маня, единственный близкий ему человек. Знала его с детства, относилась - как к мальчишке, каким, наверное, и помнила его.
Что-то меня на воспоминания потянуло. Тревожно.
Звоню в дверь. Никого. Странно. Воскресенье. Он же почти никуда не выходит.
За соседской дверью завозились. Сейчас произойдет явление добрейшей, вечно улыбающейся бабы Мани. Даже перестройка не стерла этой ее улыбки. Может быть потому, что она никогда никому не завидовала. Ни бывшему своему начальнику, враз ставшему богаче пирата Моргана, ни бабе Клаве со второго этажа, щеголявшей в норковой шубе даже поздней весной. Вообще никому и никогда.
Скрипнула дверь. Ни радости, ни вечной улыбки.
- Горе у нас, Стасик. Ефимку машина... - Договорить она не смогла. Глаза сухие. Все слезы выплаканы за долгую жизнь, за войну, за голод, за разруху. - Если хочешь, я открою. Возьми что-нибудь на память.
Я кивнул.
- Вот и хорошо. Пойду я. Прилягу. Муторно мне. - Щелкнул ключ в замке.
Эх... Фима, Фима.
Однокомнатная хрущевка разорена. Вещи валяются как попало. Здесь явно побывали те, для кого "блага цивилизации" важнее всего. Завистники. Теперь кто-то из особо шустрых купит себе носки от Версаче. На что-то более серьезное рассчитывать ему не приходится. Фима далеко не скопидом... Был...
Я заглянул в бюро. Старинное. Добротно сделанное. Там он хранил свою тетрадь. Нет. Не тетрадь. За прошедшие годы она давно превратилась в объемистую подшивку.
Однажды, мы тогда изрядно выпили, обмывали мое повышение, он мне рассказал.
"Это будет книга. Я ее пишу уже... Да я и сам не помню, сколько я ее пишу. Всю жизнь."
Глаза блестели, на щеках румянец, то ли от выпитого, то ли от собственной смелости.
Он мне так ее и не показал. Но обложку я запомнил.
"Потом". - Он отвел взгляд. - "Когда напишу".
Для себя я понял - никогда.
А теперь... не вижу. Забрали? Выкинули. Кому она нужна...
Перед глазами - как кадр: свалка, Фимкин "фолиант", две вороны. В клюве одной из них - листок, исписанный мелким, почти неразборчивым почерком.
Сижу на кухне. На столе - огарок свечи, потушенной случайным порывом весеннего ветра из раскрытой форточки. "Вот и Фимка так... как огарок. Штамп. Все мы мыслим штампами. Где-то прочитанными, где-то услышанными".
Вспомнился разговор. Месяца за два до... Эта же горящая свеча... Или не эта. Другая. Фимка любил писать при свече. На фоне стены, декорированной под ствол дерева. Он был романтик.
"Выложи в сети. Помнишь, как мы познакомились? Так вот придешь с работы, а здесь ни дома, ни твоей рукописи. Хочешь, я сделаю".
"Рано. Не готова еще". Он застенчиво улыбнулся.
И привычно перевел разговор на другую тему.
Я встал. У него должен быть компьютер. Старенький. Совсем допотопный. Собрал ему из "мусора", показал - где что. Он довольно быстро освоил. А вот выделенку мы с ним планировали протянуть в следующем месяце. Ефим говорил, что справочный материал в сети искать будет. Для книги.
Машина совсем барахло. Может никто из этих, жвачных, не позарился?
Три быстрых, широких шага из кухни в комнату.
Монитора нет. Еще два шага к тумбочке за дверью. Сдергиваю крышку. Все руки не доходили закрепить. Корпус допотопный. П-образная крышка цепляется за неровности китайской штамповки. Рывок. Винчестер на месте. Свинчен, отсоединен, валяется на дне корпуса. Да и кому сейчас нужен жёсткий диск на один гигабайт?...
"Нашел что взять?" - баба Маня стоит, прислонившись щекой к косяку входной двери.
Я кивнул.
"Ты заходи". - Голос глухой, обреченный. Мы оба понимаем, что часто заходить я не могу. Да и не заменю я ей Фиму. Даже если очень захочу. Никогда. И не смогу, и не успею.
Я иду домой. Иду не спеша. Я просто боюсь. Боюсь ставить этот клятый винчестер. Не знаю, осмелюсь ли. Когда... Может быть - никогда. Да и нужно ли читать книги чужой жизни? Кому они нужны, кроме одного-двух самых близких людей. Жизнь продолжается и без нас.
Камень, привезенный для Фимы, оттягивал карман пиджака. Очень маленький, и очень тяжелый камень. Камни чужих дорог помогали ему писать книгу его жизни.