В комнате стоял полумрак. Неяркая лампочка бра освещала лишь кровать, измятую, но не разобранную, часть шкафа черной полировки и чеканку на стене, на котором был изображен всадник со свирепым лицом монгольского типа, натягивающий лук. Не очень наблюдательный человек сказал бы, что комната пуста, но это было не так: прямо против кровати, у окна, стояло два кресла и маленький столик на одной ножке, и в одном из кресел лежал, точнее полулежал, человек. Казалось, что он спал: безвольная голова лежала на спинке кресла, глаза были закрыты, рука свисала до пола и смутно белела в полутьме. В действительности это было не так, он только пытался заснуть, но сон его покинул. Он просто лежал и не шевелился.
Вся комната обличала недавнюю пирушку: на столе стояло несколько пустых бутылок и еще несколько валялось под столом, тускло поблескивая, стояло несколько тарелок с остатками закуски: ломтиками соленых огурцов, шариками помидоров, лапшей капусты и другой снедью. Это была типичная холостятская квартира с ее беспорядком и не уютом, но по обилию закусок можно было решить, что здесь недавно были женщины. За это говорило еще и то, что на столе стояла едва початая бутылка. Мужчины редко оставляют после себя спиртное, ко всему прочему среди винной тары было несколько бутылок из-под шампанского и сухого вина, а наши мужики во всех случаях предпочитают водку.
Человек, лежащий в кресле, открыл глаза. Он много выпил, но не чувствовал выпитого, но на душе было муторно и слизко, мысли были тяжелы и расплывчаты. Он смотрел на свет и вспоминал прошедший вечер. Его воротило от этого пустого время провождения. Он никого не хотел видеть, но женщины пришли сами. С одной из них, Иркой, он был знаком уже вторую неделю, хоть она и вызывала в нем тошноту, но уже успела забраться к нему в постель. Ему было наплевать на ее тупую физиономию, мужицкую, плотно сбитую стать, интеллект питекантропа и жадность мелкой торговки. Просто ему сейчас необходимо было, чтобы кто-то находился рядом. Она уже пыталась пойти дальше, чем просто случайная женщина, и уже заинтересовано поглядывала на него. Он знал, что она скоро заявит, что беременна и потребует от него скрепить их союз чем-нибудь более существенным, чем просто постель. Впрочем, он этот роман считал обычной бредней и не придавал ему, сколько бы существенное внимание. Она отлично понимала, что удержать его будет очень трудно и потому прихватила с собой подругу, высокую, костлявую, инфантильную даму, но, несмотря на свои уродства, достаточно привлекательную. Но еще раньше дам, к нему притащился старинный друг Петя, или больше известный в определенных кругах, как друг Петручо. Он принес, как обычно, бутылку водки. Петручо был старинным другом, еще с детства. Это был редкий меланхолик и, несмотря на нее, редкий бабник, пьяница, студент, конченый скептик, страстный картежник и довольно приятный, умный человек. Он влез в кресло и потребовал рюмки, затем начал лениво и невозмутимо месить колоду карт, запивая пасьянс водкой.
-Женис, - так он звал хозяина, хотя его просто звали Женькой, - не вижу закуски?
Спровадив хозяина на кухню, он продолжал невозмутимо месить колоду карт. Появилась закуска, и они выпили вдвоем. Скоро в двери постучали. Это были женщины. Подруга Ирки оказалась неплохой хозяйкой и даже из того, что было под рукой, неплохо сервировала стол. Петручо был выгнан в магазин. Он, чертыхнулся, вылез из кресла и побрел туда, проклиная всех женщин мира. Весь вечер пили и танцевали. Время прошло на редкость обыденно и нудно. Ирка была особенно не сдержана, подруга заинтересованно сверкала на него глазками из своего угла. Петручо ушел, забрав пьяно хихикающую Ирку и по-прежнему молчавшую подругу.
Прощаясь, они потянули его гулять, но он отказался. Когда они ушли, он бросился на кровать, даже не раздевшись, и заснул пьяным, тяжелым сном. Но ему не суждено, видимо было выспаться в эту ночь. Скоро в дверь позвонили. Когда он открыл двери, то обнаружил на пороге Марину Ивановну. Эта была дама на выданье, лет под тридцать. Она была толста, никогда не унывала, и глупая улыбочка вечно корежила ее лицо. Он ее терпел, как терпел многих, как терпит присутствие неприятных людей всякий интеллигентный человек.
Она, не дав ему опомнится, просочилась в квартиру, а затем и в комнату.
-Женечка, милый, я к тебе в гости, - она вела себя несносно, а эта фамильярность его бесила. - Гляжу, а у тебя горит свет, вот и зашла, - продолжала щебетать она. - Ах, Женечка, ты опять пил?
-Жрал-с.
-С Петручо?
-Я пью только с ним.
Здесь она заметила на диване забытую кем-то косынку.
-А это чье? У тебя снова были женщины? - она на него имела "вид", как на всех холостых парней и мужиков, но на него еще, как на хорошую партию. Это его бесило, но он не мог просто вытолкнуть ее взашей, все по той же природной интеллигентности.
-Иди домой, - наконец прервал он ее допрос, - я хочу спать.
-Ах, Женечка, ты на меня обиделся?
Он ответил довольно резко. Она, хоть и все поняла, но продолжала болтать. Впрочем, не очень долго. Так что, после ее ухода, вот уже добрый час лежал на кресле и давился тошнотворными воспоминаниями. Наконец он открыл глаза. Это было в тот момент, как вы, по моей прихоти, попали в его холостяцкую квартиру. Он обвел невидящим взглядом комнату, свет упал на его лицо, и мы, воспользуемся тем, чтобы описать его.
Даже мимолетно брошенный взгляд, сказал бы вам о его азиатском происхождении. Скуластое лицо с небольшим носом на нем, широко расставленные глаза с характерным разрезом, говорили об этом, но цвет кожи был не настолько желт, что бывает у коренных азиатов, а в профили лица было нечто, что давало мне возможность предположить о его евроазиатском происхождении. На этом же лице красовались прекрасные рыжие усы с каштановым отливом, больше напоминавшие подкову, при совершенно смолевой голове. Все это великолепие держалось на тонкой шеи, соединенную со слабым телом.
Пока мы занимались его описанием, наш подопечный был занят равнодушным созерцанием своей обители, хотя взгляд его казался недвижным. Наконец он встал и прошелся по комнате расслабленной походкой, отодвинул ногой стул в угол, но тот, не удержавшись, грохнулся, беспомощно задрав ножки. Он на это не обратил ни малейшего внимания и остановился у самой кровати, уставившись на стреляющего монгола, постоял так минут десять и, резко повернувшись, пошел к столу, автоматически взял тарелки и унес их на кухню. Та же участь постигла и другую посуду и пустые бутылки. Так же автоматически он перемыл посуду и расставил ее в новеньком шкафу, протер пыль, подмел комнату и кухню, сел в кресло и находился в нем некоторое время. Встал. Начал одеваться. Сначала он одел белую, еще не ношенную рубашку, повязал галстук и набросил на плечи любимый синий пиджак. Тщательно причесался и, подумав, побрился с особенной тщательностью, и выключил свет. Комната погрузилась во тьму, но поскольку вы уже ничего не можете видеть, то вам придется поверить мне на слово, а я, по мере способностей, перескажу все, что там произошло.
Вы, естественной, должны предположить, что я неспроста приволок вас в эту маленькую квартирку на окраине К., и здесь что-то должно произойти. Вы правы, но ход дальнейших событий весьма трудно предсказать. Наш подопечный подошел к книжному шкафу и из его глубины извлек обыкновенную кассету еще для катушечного магнитофона, но необыкновенно тяжелую. В ней был пистолет. Да, обыкновенный пистолет Макарова, что любой более-менее сведущий человек считает довольно дерьмовым оружием, предпочитая ему в бою автомат или даже старенький Вальтер. Он сел в кресло и изящным движением загнал в него обойму, снял с предохранителя, передернул и, наконец, стал медленно приближать оружие ко лбу. Этот человек не боялся смерти и представлял ее как мгновенную вспышку боли, и медленное угасание жизненных реакций. Впрочем, в чем-то он и прав..
Этот человек был сильным парнем, если выражаться по-американски, на счет три он решил спустить курок. Пистолет медленно плыл в воздухе, прыгая при каждом ударе сердца, но, если вам не покажется странным, он не замедлял свой бег. В голове его текли самые обычные мысли, пока пистолет не оказался на том месте, куда его не направляла рука. Человек совсем некстати вспомнил о нем, как-то купленном у одного ханыги и улыбнулся этому воспоминанию. С этого момента оружие, цель существования которого есть только убийство, уже не могло выполнить своего назначения и превратилось лишь в кусок железа, никчемного и глупого. Он еще произнес: "Раз, - и через мгновение, - два". Но в это мгновение его внимание привлекла полоска света, пробившаяся через неплотно прикрытые шторы, в ней что-то металось и прыгало. "Что это может быть?" - подумал он и опустил руку с оружием. Пистолет скользнул вниз и глухо ударился о дерево пола. А что-то за окном прыгало, рвалось и отвлекало. "Что это может быть?" - вновь подумал он и вышел в коридор. В этот час это стало для него главным. Он накинул плащ, светлый и оттого глядевшийся модно, и вышел на улицу. Вскоре он оказался под окном. Рядом с ним рос тополь, посаженный прошлой весной. Он еще сильно напоминал тростинку, едва дотянувшуюся до подоконника самой вершинкой, и на ней уцелел жухлый листок. Он упрямо сопротивлялся напору ветра, не собираясь покидать обжитую ветку. Он долго стоял и смотрел на этот глупый листок и так хотел, чтобы он не сорвался, а тот упорно не склонял своей головы перед природой и роком. Наступило утро, и сквозь хмарь пробился единственный в этот день лучик света. Он криво усмехнулся, протянул руку, но тотчас отдернул от листка, ушел. Скоро в глубине квартиры сухо щелкнул выстрел, на втором этаже с кровати поднялась взлохмаченная голова и вновь опустилась. По полу, в известной нам квартире, потекла какая-то вязкая, темная жидкость. Пахнуло свежей кровью. Лужа растеклась и остановилась под шторой, и в ней запрыгала тень неугомонного листка. Он так и не понял, что произошло.
Листок оказался упрямым и дожил до весны. Ирка выскочила замуж, обманув какого-то молоденького паренька. Ее подруга покинула К. . Все удивились этому странному самоубийству, поговорили и бросили. Марина Ивановна до сего дня не вышла замуж и, по-прежнему, глупа и не унывает. Друг Петручо, по смерти друга, запил и стал зол и раздражителен, сменил уже несколько женщин. А я? Я больше не лезу в частную жизнь. Мало ли что еще можно подсмотреть в ней?