От быстрого движенья в ночном воздухе Пирр основательно продрог. Где-то далеко внизу промелькнули огни речной переправы, темные вершины соснового леса, разбитого на квартальные участки. Серое плотно столичного шоссе, идущего к Побережью. Особняки городских богачей, художественной элиты и государственных чиновников первого эшелона. Чичо плавно переложил руль и, описав дугу, ракетоплан направился к горам. Ракетные дюзы смолкли. Беззвучно скользя в холодном воздухе, Пирр думал о том, что жизнь прекрасна и удивительна. В небе появились первые звезды. Холодный ветер леденил затекшие руки, трепал полы его ночного халата. "Ведьмак в серебристом халате. Лечу на шабаш". Ракетоплан замедлил свой полет. Тишину расколол рев ракетных двигателей. Машина замерла и начала медленно опускаться. В темноте под своими ногами Пирр увидел пологий склон небольшого, поросшего вереском холма. На несколько секунд был включен носовой прожектор. Ослепительное пятно изумрудного цвета вспыхнуло под ногами Пирра. Метнулся испуганный заяц и замер, загипнотизированный огненным глазом прожектора. Нога, которая удерживала его в петле, затекла, и поэтому первое соприкосновение ее с землей отозвалось нестерпимой болью жгучих покалываний. Ступая, как на протезе, Пирр кое-как заковылял к темному валуну. Языки огненных выхлопов коснулись земли и погасли. Внезапно наступившая тишина оглушила своей бездонностью. Постепенно звуки начали возвращаться, и Пирр услышал шелест ветра, писк ночных птиц, скрип мелкой гальки под своими ногами. Колпак ракетоплана отъехал в сторону.
- Прошу в кабину.
Лицо Чичо, полускрытое инфракрасными очками и наушниками, было бледно. Он через силу улыбнулся и махнул рукой. И Пирр вспомнил обширный ожог спины. Боль, должно быть, была нестерпимой.
- Пересаживайся. Надеюсь, ты не возражаешь, если я поведу машину.
- Сделай одолжение.
- Да, кстати, спасибо. Ты спас мне жизнь.
- Просто я не упустил свой шанс расплатиться.
- В аптечке есть противошоковая ампула.
- Самое время. А то я начинаю заплывать.
- Твои планы?
- Ничего. Ядро организации раздавлено. Два-три отряда в Вишневых Горах - это все.
- Позволь мне позаботиться о тебе. Мы летим в надежное место. Опусти кресло. Будет лучше, если ты ляжешь на живот. Нам надо скорей добраться до гор. Уверен, нас уже засекли, а в горах мы сможем укрыться от радаров. Пирр купил этот двухместный ракетоплан давно. Укрытый в ангаре он ждал своего часа. Медицинская практика, лекции в университетах страны, многочисленные публикации составляли официальную часть его доходов. И они были не малыми. Но его положение в Круге Избранных делали его финансовые возможности более чем достаточными.
* * *
Ночью Хоко лихорадило. Он бормотал бессвязные слова, слабо стонал и время от времени порывался встать. Сван не сомкнул глаз. Ночь на перевале не прошла даром для Хоко. Начался жар. Под утро Брюк ушел за лекарем. "Бедный маленький горбун, одному Оту известно, сколько бед и страданий пришлось тебе перенести". Много раз Сван видел смерть. Люди смертны - так угодно богу. Но все внутри Свана восставало, когда он видел смерть ребенка. Неужели и его смерть угодна Всемогущему?
Местный лекарь являл собой законченный тип спившегося интеллигента. Привычная утренняя дрожь в руках и бегающие красные глазки. Брюк молча достал с полки плоскую бутыль и налил зеленоватой жидкости в глиняный стаканчик. Лекарь засуетился, уронил свой потертый чемодан. Тихо выругался. "Простите, простите". Затем быстро поднес стаканчик к сильно вытянутым вперед синим губам, и влил в себя его содержимое. Потом закрыл глаза и замер. Для Брюка все эти манипуляции были, видимо, привычны. "Прошу вас, мастер",- он указал рукой на кровать, где лежал Хоко. После выпитого сатрана лекарь преобразился. Лицо его порозовело, жесты стали широки и плавны. В голосе появилась властность и уверенность. "Горячей воды, таз и полотенце". Из чемоданчика на свет появились видавший виды стетоскоп, термометр и металлическая коробочка со шприцем. "Откройте окно, мне нужен свет". Студенисто-голубой утренний свет проник в комнату через круглые окна. Ночью был сильный мороз. Кусты вереска и гранитные валуны у входа в дом покрылись белым иглистым инеем. Огонь в камине погас. Воздух в комнате, как и везде, где есть камин, был чист и свеж. Смолистые поленья весело потрескивали в маленькой кухонной плите, на которой, сияя начищенным боком, пыхтел медный кофейник. Над тазом с горячей водой поднимался пар. Лекарь вымыл руки и наклонился над кроватью. "Так-так". Смуглое, изможденное уродливое тельце Хоко, кривые ноги и руки с непомерно большими кистями и тонкими пальцами были тщательно осмотрены. "Так-так. Говорите - ночь на перевале?" Лекарь нахмурился. "Мастер Брюк и вы...ээ... уважаемый, положение этого мальчика крайне серьезное. У него отморожены ступни ног. Пальцы безнадежно потеряны. За остальное можно побороться, хотя, честно вам признаюсь, надежды мало. И к тому же..., - он снова посмотрел на мальчика, - он, судя по всему, бродяга. Простите, но лечение будет стоить немалых денег. Мне очень жаль". Из широкой ладони Свана на стол упали пять золотых брусочков с тисненым изображением Ургу - Властелина подземных недр. "Этого будет достаточно?" "Более чем достаточно. Сейчас я сделаю все, что возможно в настоящих условиях, ну, а все остальное, - лекарь сделал секущее движение указательным и средним пальцами, - сделают в долине". Повелитель блох по причине визита врача был изгнан из дома и поэтому за происходящим внутри наблюдал через круглое заиндевевшее окно, опершись передними лапами о выступы каменной кладки. "Бедный маленький горбун. Как несправедлива к нему судьба. Отняв здоровье при рождении, тепло родного дома в детстве, сейчас превращает из урода в калеку. Видит ли это Всевышний. И если видит, то где его милосердие? Видел ли всемогущий Бог резню в Полоне, когда наемники вырезали до последнего жителя все население этой горной деревни? После всего виденного могу ли я не усомниться в вере моей. Бог всевидящий, такова ли мощь твоя и не есть ли это знак твоего бессилия. Подай мне знак, укрепи меня в вере моей. Спаси этого ребенка. Спаси его".
* * *
Ты слаб и ничтожен, твой вид внушает отвращение. Жалкий старик, спившийся неудачник. Жизнь дала трещину. И эта трещина проходит поперек твоего лба".
Арест, каторга, десять лет прошли, как в кошмарном сне. Но это были годы твоей жизни. Неотъемлемый ее кусок. Твой опыт, твоя седина. А сколько лет прошло после освобождения? Три..., почти четыре года. Четыре года пьянства, безделья, разложения! Десять лет ты жил надеждой, желанием выжить, не пропасть в черной бездне всесокрушающей энтропии. Малая искра в беспредельном мраке. Но ты хотел жить. И ты выжил. Зерно твоей жизни не смололи адские жернова каторги. И ты видел, что делается с людьми, которые теряют желание жить. Болезни, рабский труд, каждодневное унижение, грязь и страх. Боже мой! Как ты мечтал холодными сырыми ночами оказаться вдруг на той аллее у дома над рекой. Снова ощутить тот тихий миг счастья, этот голос, запах волос и легкое прикосновение губ. Он был студент. Столичный серый костюм, мягкая шляпа, тонкие коричневые перчатки. Недавно он получил предложение перейти в Закрытый Центр. Его работы замечены, преподаватели пророчат ему блестящее будущее. А кто была она? Их встреча была так коротка, что он не успел расспросить ее. Наверно, ее родители или родственники жили в том большом сером доме над рекой. "О, Конси, любовь моя",- шептал он в мягкий золотистый завиток над маленьким ухом. Она смеялась, выскальзывая из его влекущих рук. "О, Конси", - он вновь ловил ее в свои влекущие объятия. Обычный летний роман. Но, черт возьми, из всех женщин своей молодости он вспоминал только ее. Свернувшись на нарах под дырявым халатом, обхватив руками, колени он беззвучно шептал: "О, Конси, любовь моя". Тихие слезы струились по его лицу, вымывая на грязных небритых щеках две белые полоски. Трудно сказать, что дало ему силы выжить. Быть может кирпич плесневелого горохового концентрата, который он нашел в мусорном баке около сторожевого блока. Он раздробил его камнем и зашил в холщевый пояс, который не снимал ни днем, не ночью. Уединяясь где-нибудь в темноте, он доставал из него маленькие кусочки, порой крошки и осторожно отправлял их в рот.
Старый паровоз, надсадно пыхтя и выбрасывая столб черной гари, медленно поднимался в гору. Пять серо-коричневых вагонов, придавленные сверху тяжелой тучей пыли и копоти, грохоча и позванивая сцепкой, тянулись за ним. Сквозь грязные стекла вагонов были видны белые расплывшиеся лица пассажиров, старающихся сквозь толстый слой грязи и угольной пыли рассмотреть пейзаж, открывающийся с горной гряды. Сиф Оул, надвинув шляпу на глаза, дремал. Чемодан и капроновый мешок из- под рыбы с запасом консервных банок, сухарей и любимой им гороховой патой. Позавчера в его комнату тихо вошли двое. Сопровождающая их хозяйка квартиры, суетясь и бестолково перелистывая толстую регистрационную книгу, что-то говорила о бунтовщиках и смутьянах, от которых не стало житья, что если бы она знала...Один из вошедших выбросил вперед руку с круглым знаком агента СЧ. Сиф Оул только что пришел из кабака и был, как всегда, пьян и тих. Но страх, сосущее ощущение пустоты под ногами, привычно и безраздельно завладели им. Хмель сошел. Ах, боже мой, когда же это кончится! Он медленно поднялся и встал лицом к стене, опершись в нее руками. Агент криво усмехнулся и прямой негнущейся рукой вытолкнул хозяйку за дверь.
- Сиф Оул, поднадзорный, согласно предписанию Канцелярии Личного Секретаря Властелина вам предлагается в суточный срок покинуть город с уведомлением об этом лично. Вам надлежит выехать в Сотес с последующей регистрацией в местном бюро СЧ. Вам запрещается...
Сиф Оул стоял, закрыв глаза, сердце замирало и каждый новый удар его, казалось, был последним. О, боже мой, когда же это кончится! Сборы были не долгими. Хозяйка, злобно шипя и угрожая своими связями, пыталась взять с него плату за следующий месяц на покрытие неустойки. Но Сиф Оул проигнорировал ее. За годы, проведенные в Долине смерти, он научился определять степень опасности, исходящей от окружавших его людей. Профессор двух университетов, рафинированный эстет, утонченный знаток светских сонетов эпохи Солнца, процедил оцепеневшей от неожиданности женщине: "Сдохни, торговка сифилисом". И вышел за двери.
* * *
Ракетоплан беззвучно скользил над темной горной долиной. Пирр не включал систему определения координат, резонно полагая, что пространство этого района находится под наблюдением. Ни сигнальных огней, не навигационных сигналов, даже ракетными двигателями старался не пользоваться, полагаясь на датчики восходящих потоков и экспотенциометры магнитного поля. Русло реки, протекающей по долине, служило ориентиром. Инфракрасные очки помогали ориентироваться в полной темноте. Зелеными тенями внизу проплывали холмы, складки оврагов, леса предгорий, дома поселков, дороги, башни ретрансляторов, буровые вышки. Пирр сверился с картой. Оставалось около сотни лиг и сорок минут темного времени. Горные вершины впереди начали проступать на фоне зеленой картинки фосфоресцирующего неба. Чичо спал. Ожоги обширны, но не опасны, даже для полевых условий. Чего-чего, а ожоговых ран он насмотрелся предостаточно еще во время Большого Пожара, когда в штормовую ночь двумя излучателями были уничтожены части мятежников, укрывшиеся в Адмиралтейском доке. Ослепительно голубые лучи обрушились на портовый причал, испепеляя быстроходные катера и лодки. Сигнальный маяк, построенный еще в стародавние времена, рухнул в море только со второго попадания. Удушливые испарения от расплавленных известняковых холмов накрыли рыбацкий поселок, превращенный залповыми установками в огромный полыхающий костер. Сотни людей обожженных, изуродованных огнем. И запах, тошнотворный запах горелого мяса.
Еще немного и они в безопасности. Там можно передохнуть и спокойно подумать о своей дальнейшей судьбе. Корпус ракетоплана, стекло кабины покрылись тонкими нитями стекающей воды. Дождь. Под ногами медленно проплывали пятна прудов, блестящая сеть оросительных каналов, темные квадраты садов. Слева из-за холма показались редкие огни спящего поселка. Пирр посмотрел на карту. "Карлайн". За ним река делает поворот вправо, разделяясь два потока, устремленных своим началом к угрюмым лесистым вершинам Основного Водораздела. Пирр медленно переложил ручку управления, и ракетоплан по широкой дуге устремился к Остроконечной горе, вершины которой уже касались темно-фиолетовые лучи восходящего солнца.
Когда Пирр говорил о безопасном месте, то речь шла об Аквагороде. Сеть фешенебельных отелей на дне Бирюзовой бухты. Помещения служб, игорные заведения, рестораны, клубы, выставочные павильоны, воздушные купола зданий, связанных транспортными туннелями, переходами и обширной сетью аквалифтов. Надводная часть зданий служила посадочной платформой, пристанью для катеров. Там размещались солярии, жилой блок обслуживающего персонала, помещения системы жизнеобеспечения и безопасности. Вместе с этим проектом предусматривалось строительство отдельных подводных резиденций в непосредственной близости от аквагорода. Известные своими причудами толстосумы выкладывали огромные суммы за право обладания таким аквадомом. Купленная через подставную фирму резиденция была задумана как секретное убежище. И такие словосочетания, как: "лечь на дно" или "кануть в воду" были применимы к нему в прямом смысле. Именно там Пирр намеревался укрыться от преследования координаторов Круга Избранных.
* * *
Осел, мелко перебирая ногами, медленно продвигался по тропинке между камнями. Хоко, завернутый в одеяло, укрытый огромным кожаным плащом, был крепко привязан веревками к его спине. Путь предстоял не близкий. В Шахтерский поселок, где была больница, можно было попасть либо по дороге через Срединный Перевал, либо по тропе весеннего перегона скота. Сван решил идти по тропе. Так было быстрее, да и шансов избежать неприятных встреч больше. Гравитон завернут в грязную тряпку и спрятан в кожаном ведре под брюхом осла, золотые бруски со знаком Ургу - в голенищах меховых сапог. Брюк дал в дорогу другу мешок с копченым мясом, да флягу с сатраном. "Хранит тебя От!" Повелитель блох радостно скакал возле хозяина. Вновь дорога, ночи у костра, утренний морозец и стылое горное солнце - все то, о чем пес уже начал скучать. Его вкусы были сродни вкусам хозяина. С утра с перевала тянуло сыростью и холодом таявшего снега. Пора, путь не близкий. Гостеприимный дом Брюка остался за поворотом, и только тонкая струйка белесого дыма мешалась в небе с серыми клубами стылого тумана. Что будет с мальчишкой в долине? Ампутация неминуема. Жестокие боги. Кто не имеет ничего - лишается всего. Справедливость и сострадание - неведомо их железным сердцам. Как одолеть безбрежного мира. Как превозмочь инертность разъятого духа, связав воедино добрые помыслы маленьких слабых людей. Объединить всех нас сможет лишь то, что разъединяет. О боги, жестокие боги! Сван, погруженный в свои невеселые мысли шел впереди. Повелитель блох гнал осла. Не прошло и трех минут, как их темные силуэты и звук шагов пропали в клубах серого тумана.
Брюк собрал со стола крошки хлеба и обглоданные кости копченой грудинки. Дом опустел. Голубое утреннее солнце медленно поднималось из-за двуглавой вершины Срединного перевала. В камине звонко щелкали сосновые поленья. Тихо поскрипывал шестернями корабельный хронометр. Второй час утренней вахты. И тут Брюк услышал глухой звук. Он приближался. Затем звонкий хруст, который ни с чем нельзя было спутать. Беглая стрельба из гравитонов. Первая мысль была о Сване, но нет. Перевал в другой стороне. Брюк выбежал из дома. Звук низкий, глухой и не похож на звуки летящих "вампиров". Выстрелы из гравитонов звучали все реже. Холодное горное солнце, наконец, перевалило за край Перевала, и острые глаза лоцмана заметили на фоне синих снеговых теней розовую искорку ракетоплана. Тонкая спица луча взметнулась с широкой седловины двуглавой вершины. Время зарядки и снова тонкий луч ударил куда-то в небо. Потом воздух вздрогнул от звуковой волны гравитационного удара. Воистину - последние времена настали. Банды херуллов контролируют все горные дороги. Поселок Перкелум у мышиной балки раз пять штурмовался гвардией СЧ. Но что они могут сделать, если у бандитов то же оружие, что и у них? Да, что там говорить, сейчас каждый сопляк за поясом носит гравитон. Люди не верят друг другу. С наступлением темноты дома превращаются в оборонительные башни. Окна закрывают прочные ставни, двери запираются на засовы, своры свирепых псов стерегут покой хозяев. Брюк еще помнит те времена, когда он мальчишкой с отцом и братьями возил на весеннюю ярмарку короба с вяленой и копченой рыбой. Путь от Побережья до Зеленой и дальше, до городка Уомо - не близкий. Три дня пути. Ночевали на хуторах знакомых поселян. Три дня и один ночной переход. А утром, на рассвете - вот оно, ярмарочное поле: торговые ряды, балаганы акробатов и фокусников, шатры цирюльников, бродячих костоправов-целителей, продавцов меда, зерновых оптовиков. Белые повозки булочников, угрюмые продавцы знаменитых копий, топоров, кос и серпов из Подземной Страны чимпо, странствующие монахи всех религий. Смешение звуков, красок, запахов со всех уголков Срединной Страны. Молчаливый горец в меховой безрукавке пил пиво в компании рыбака и Побережья и огородника - диуля из Междуречья, за белый колпак и передник с кистями в народе прозванного "мельником". На вырученные деньги отец покупал муку и сахар, вино и масло, соль и горючее для катера. Детям - сладости и веселые ярмарочные свистульки... Все прошло. После "трехдневной войны", которая на самом деле тянулась два года, когда отряды повстанцев были разбиты на Побережье, наступило "десятилетие мира и спокойствия". Повстанцы ушли в горы. Больших хлопот властям Срединной Страны они не доставляли. Люди устали от войны. Они хотели мира. Поэтому херуллы - наемники Властелина, легко вытеснили повстанческие отряды с Побережья, из угольного края, столичного района. Последние базы повстанцев располагались в Вишневых Горах. Со временем расклад сил несколько изменился. Херуллы, и ранее действовавшие зачастую самовольно, теперь открыто игнорировали приказы центрального руководства. Правительственные войска, входившие в зоны влияния отрядов херуллов, встречались огнем гравитонов и плазменных винтовок. Все смешалось в Вишневых Горах. Отряды "патриотов" в поселках, рядом с таможенными постами у входов в Подземную Страну. Перевалы, дорожные посты - части СЧ и правительственные войска, долины рек Серебряной и Кипящей, леса на западных склонах Вишневых Гор - зона херуллов. Десятилетие мира и спокойствия завершилось резней в Адмиралтейском доке, когда излучателями были сожжены несколько рыбачьих поселков. "Патриоты" взорвали столичное газохранилище. Волна террора прокатилась по Срединной Стране. Вот уже пятнадцать лет в городах и поселках гремят взрывы. Тюрьмы и каторги в угольном крае и на островах переполнены. Преступники прибрали к рукам всю торговлю. Чиновники погрязли в бесконечном дележе портфелей, постов, наград. Коррупция разложила госаппарат сверху донизу. Совместные операции херуллов и СЧ против банд дорожных грабителей и осмелевших отрядов "патриотов" сменяются взаимными оскорблениями и стрельбой на перевалах. Всеблагой От, останови это безумие.
* * *
Грозовой разряд расколол ватную предрассветную тишину. Ракетоплан тряхнуло. И только после второго выстрела он понял. Их заметили с поста на Двуглавой. И теперь берут в сетку поражения. Запроса не было. Они знали, чей это ракетоплан. Его хотят уничтожить, а не посадить. Вот бритоголовый наводчик у сетчатого экрана наведения ловит голубую искорку радиотени его ракетоплана в квадратик сто процентного поражения. Клавиша нажата - вой излучателя, шипение гелиевой системы охлаждения и высоко в небе с надсадным грохотом, раздирая утренние небеса, распускается причудливых оттенков смертоносный бутон - ствол разряда. Удар был так силен, что сверхпрочное стекло кабины покрылось сетью трещин. Стрелка высотометра накручивала тулоны падения. Пирр изменил геометрию крыла, стараясь сделать спуск более пологим и не дать ракетоплану войти в штопор. Ниже к земле, еще ниже, там наше спасение. Взревели ракетные двигатели, резкий крен вправо, вниз. Экран включенного локатора ожил, без него теперь не обойтись. Машина провалилась в густую тень от Двуглавой. Снизу ударили зенитные гравитоны. Холодный воздух содрогнулся от грохота и визга выстрелов, белесые столбы динамических ударов уперлись в фиолетовое предрассветное небо. Еще ниже. Ракетоплан сотрясает крутой гравитационный "ухаб". И Пирр отключает магнитную раму. Крылья полностью раскрыты, двигатели на форсаже. Ну, давай! На экране радара побежали навстречу сетчатые изображения холмов, впадин, зеленые пятна склонов, каменные россыпи. Контрольный бросок влево, еще ниже. Чичо, не привычный к полетам, бледный от боли и смертельной опасности с ужасом смотрит на бегущую ленту ландшафта на экране. Ниже, бросок вправо, уже видны отдельные деревья, курчавая плесень горных кустарников. Стекло кабины залито фиолетовым мраком, а на экране радара внизу, под брюхом машины проносятся сплетения троп, дорог, шпиль часовни, деревенское кладбище, буковая роща, каменная осыпь, песчаный язык отмели, все это пульсирует и пузырится на зеленом экране. Высотомер перешел красную риску сто тулонов, восемьдесят, ...семьдесят... Датчик скорости и высоты врубил табло и звуковой сигнал. Зеленый шар на экране выгнул изображение земли и разошелся резкими частыми волнами. Гравитационный залп. Ракетоплан тряхнуло, опрокинуло на левое крыло. В глазах потемнело. Огненные круги закрутились с воем и скрежетом. Сознание померкло. Ничего уже не понимая и не чувствуя, Пирр рванул рукоятку на себя и машина свечей взмыла вверх, вдавив их в кресла. Наводчик излучателя судорожно начал крутить маховик прицела, стремясь развернуться на вновь появившуюся цель. Еще, еще. Залп. Голубая точка, резко ушла вправо и вниз, еще ниже, выходя из зоны поражения излучателя. Снова заухали зенитные гравитоны. Ракетоплан изменил курс и, рыская из стороны в сторону, ушел на юг в сторону Столицы. Столичные "стрелки" приняли его координаты. Все, ему не уйти... Пирр посмотрел на приборы. Последним выстрелом излучателя с хвостового оперения сорвало обшивку, повредило шасси, магнитная система не работает, горючего на пять минут полета. Все, надо садиться. Чичо потерял сознание. Голова упала на грудь и мотается от толчков и качки. Вниз. На удачу, может, повезет и им удастся сесть вдали от поста СЧ. В горы. На экране вспыхнули зеленые пики скалистых Вишневых Гор. Еще чуть-чуть. Ниже, ниже. Двигатели - "на посадку". Сопла развернулись вниз, но из-за повреждения их центровка нарушилась и ракетоплан завис в воздухе, вращаясь вокруг вертикальной оси. Все, это уже не важно. Лишь бы сесть. Обдув стекол не работает. Пирр рукой смахнул конденсат и увидел землю - пятачок ровной поверхности на горном склоне, покрытом обломками скал. Последний раз взвыли двигатели и ракетоплан боком жестко упал на выжженное пятно. Земля. И тишина. Где-то в чреве машины еще что-то щелкает и шипит. Автоматика пытается провести регламентный останов. Чичо замычал и хотел встать. Привязные ремни потянули его вниз, и он опять упал в черную бездну беспамятства.
* * *
"Глаза в глаза, вдох выдох, он говорит, ты слушаешь. Надо знать, он знает. Руки легки, ноги тяжелы. Все далеко, ты на краю. Сон и не сон, явь и не явь. Где ты сейчас, что ты таишь в спящей душе ведомо им, духам ночным, знает и он".
"Незрячие души скупы и жестоки. Они охочи до крови, их воздух - молчание, их голос - пустота. Кто видел падение звезд, тому ведомо желание обладания. Звезды прожигают дыры в пологе неба и катятся вниз, шипя и потрескивая, оставляя за собой легкий серебристый след, из прошлого в будущее, из утверждения в отрицание, с ладони на ладонь. Так и незрячие души катятся вниз, поднимаются вверх. Мечтающих о полетах, их влечет бездна. Струйкой дыма, струйкой воды, слезой по щеке, паром над очагом. Сказать: "Так было всегда", - ничего не сказать. Слова - дребезг мелких монет в кружке нищего монаха. Язык, как бревно, и мысли - влекущие в сумрак разбитый возок. Печаль - вот источник надежного счастья. Печалиться в радости, в горе смеяться. Уверовать в знание - душу продать. Незрячей душе - три монеты цена".
Как все оказалось просто. Ты нужен - тебя терпят. Стал неугоден - выбрасывают вон. Не так ли и сам ты поступал? Вот и пришло твое время. Круг Избранных замкнулся и я вне него. Или это всего лишь эпизод игры? Золотые шары упали с ладони, глаза закатились, покой небытия, прострация вневременья, темное состояние. Как долго я в нем нахожусь? Чего же не хватило мне, мудрости или смелости, сообразительности или грубой наглости? Кого надо было убрать их игры, кого двинуть вперед, чем прикрыться, где бить без промаха? Где закрыть глаза, так, чтобы и через узкие прорези золоченой маски никто не увидел их блеска? А где смотреть не отрываясь, проникая взглядом в будущее, в дела и помыслы людей? Где надо было быть незаметнее хамелеона, а где надлежало вламываться в боевые порядки врагов грозным слоном, сокрушая и уничтожая? Одни вопросы, их много. И все они об одном. И у меня нет ответа.
Пирр тяжело вздохнул, плотнее завернулся в свой серебристый халат и пошел дальше. Ледяной ветер с перевала рвал полы его одежды, трепал волосы. Силы были на исходе. Командор Чичо пошатываясь, брел следом. Ему было еще хуже. Обожженная спина, не смотря на мороз и ледяной ветер, горела, боль была нестерпимой. Несколько раз ему казалось, что он теряет сознание, что этот шаг будет последним, что он падает. Но, сжав зубы, он делал новый шаг, заставляя себя двигаться дальше. Он понимал, что если упадет, то ему уже не подняться. Пирр качал головой, шел рядом, поддерживая командора. Но силы быстро покидали его. Дыхание срывалось, сердце бешено колотилось. В глазах темнело, и теперь Чичо приходилось поддерживать его самого.
- Ведь я уже старик, не для меня такие переходы. Как ты думаешь, далеко нам еще идти?
Чичо вытащил их кармана свернутую карту.
- От Корлайна мы повернули на запад. На Основном водоразделе нас обстреляли. Не знаешь, чья это работа?
- Догадываюсь. Похоже, здесь нас ждали.
Пирр прикрыл лицо ладонью от ледяного ветра.
- Мы приземлились где-то около Тортеса, вот здесь. Видишь, вот дорога через Срединный перевал. Сейчас мы где-то рядом с ней. Мы должны дойти до Тортеса или Валора, отдохнуть, запастись едой, одеждой и перейти Вишневые горы. Потом лесами до Зеленой, а там - или пароходом, или железной дорогой до Бирюзовой бухты. Там мы сможем исчезнуть, раствориться, стать невидимыми, но при этом быть на острие ответного удара.
- Да, хотелось бы поквитаться.
- Надеюсь, мы имеем в виду одних и тех же.
- Одного и того же.
Пирр внимательно посмотрел на согнувшегося под ударами ветра Чичо. "Надеюсь и верю". Охота началась. Из Сотеса наверняка вылетели правительственные "вампиры". Координаторы нажали нужные рычаги. Военная машина государства пришла в движение. Не знаю, кем они его считают, но игра идет по-крупному. Место падения примерно известно. И ничто не помешает отрядам СЧ оцепить весь район поиска. А то, что его будут искать, Пирр не сомневался. Он стоял, широко расставив ноги, сухой костлявый старик, в развевающемся серебристом халате, руки скрещены на груди. Седые волосы всклочены ветром, взгляд неподвижен и мрачен. "Надеюсь и верю".
* * *
Мотаясь из стороны в сторону, взвизгивая колесами на поворотах, окутанный клубами черного дыма, по долине реки Льдистой паровоз углублялся в Вишневые горы. Через несколько часов пути он должен прибыть в Корлайн. Маленький горный поселок лесорубов и камнетесов. В мирные, довоенные времена - чудесное место отдыха, охотничьих забав. Именно здесь на реке Корлайн, в том месте, где два потока, Корлайн и Седая, стремительно несутся рядом, разделенные узким каменистым перешейком, ловилась знаменитая корлайнская форель. Говорят, что гурманы по вкусу и запаху приготовленной рыбы могут определить реку обитания, место лова и даже утром или вечером она была поймана.
Сиф Оул сглотнул кислую слюну. Хотелось есть, но нежелание шевелиться, доставать из мешка консервы, возится с консервным ножом, запихивать холодную кашу с мясом в рот - нет, до Корлайна еще часа три. Можно потерпеть. В вагоне накурено, попутчики развлекаются игрой в кости, едой или наблюдают в темном ночном окне полет искр из паровозной трубы. Когда в Городе на Побережье он сел в вагон, оборванный, а огромным мешком, в котором перекатывались консервные банки, прилично одетые пассажиры: коммерсанты, торговцы, ремесленники, мастера гильдий, подозрительно посматривали на его порыжелое, побитое молью пальто на истлевшем голубом подкладе, на рваные калоши, на желтое небритое лицо. Шло время, люди выходили, в вагоне появлялись новые лица. Вместе с лесорубами с западной стороны Вишневых гор вагон наполнялся запахом сосновых опилок, смолистой хвои; рыбаки приносили с собой запах рыбы и морской соли. Когда через три дня пути поезд подошел городу Песто, к нему прицепили три дополнительных вагона. Начинался столичный район. Столица встретила Сифа Оула серым весенним дождиком, вокзальной толчеей, свистками водителей каров, вокзальной толчеей, криками носильщиков и торговцев. Общими вагонами обычно пользовались не богатые пассажиры, но севшие в Столице свысока поглядывали на измученных долгой дорогой провинциалов.
Вместе с кондукторами в вагон вошли трое палочников в серых длинных шинелях с золотыми пуговицами, на форменных шляпах красовался столичный герб. Широкие, желтой кожи, чехлы гравитонов висели на животе. В руке старшего - короткий черный жезл, знак власти, предупреждение всем, что при необходимости оружие будет применено без колебаний. Началась проверка документов и досмотр багажа. Брезгливо взяв в руки сопроводительные документы Сифа Оула, старший просмотрел их, пристально взглянул ему в лицо и жезлом указал на чемодан и мешок. Вещи из чемодана и консервные банки полетели на грязный пол вагона. Особо тщательно были осмотрены тетради и книги. Сиф Оул знал, что большие подозрения у палочников всегда вызывали его рукописные тетради и научные книги, но расстаться с ними было выше его сил. Они были единственным, что связывало две части его жизни, до ареста и после него.
В Голане часть пассажиров вышла, чтобы отправиться в Сист, главный город южных провинций. Именно там молодой еще Сиф Оул опальным студентом изучал основы нелинейности, там созрел и проявился его талант, там он впервые обратил на себя внимание научного сообщества. Как давно это было. Не иначе, как в прошлой жизни. Грустные размышления отвлекли Сифа Оула и он не сразу заметил, что поезд повернул на север и слева показалась южная оконечность Вишневых гор. Сотес - маленький поселок высоко в горах. Горячие сероводородные источники снискали ему славу горного курорта. Виллы и охотничьи домики столичных богатеев, политиков, торговцев, банкиров и секретарей Директории Властелина росли, как грибы после дождя. Во время "трехдневной войны" там проходили ожесточенные бои. В подземных городах страны чимпо шла нескончаемая война. Глухой рокот подземных взрывов, дым и гарь вырывавшиеся из выходов подземных туннелей. Все это привело к тому, что источники иссякли, курорты, виллы были разрушены отрядами херуллов. Теперь местное население живет продажей леса. Здесь добывают гранит, мрамор, известняк. Сиф Оул читал об этом в научном журнале. Там говорилось, что Вишневые горы прежде были дном Моря. Все возможно. Кто был возвышен, теперь унижен, а кто был внизу, теперь на самом верху. Тупые недоучки! Он вспомнил "эмпирического кретина". Академик, обессмертивший себя перекладыванием бумаги на столе, ворующий результаты исследований у подчиненных. Преуспевает, на официальных приемах стоит в первых рядах. Недоумок! До сих пор волна неприязни поднимается в душе, стоит вспомнить ту давнюю историю. Промолчи он тогда - все могло сложиться по-другому. Не было бы отлучения от науки, не было бы ареста и Долины смерти, не было бы Сифа Оула - бывшего заключенного, законченного алкоголика, обитателя трущоб, лежащего на дне жизни. Промолчи он тогда, быть бы ему теперь одним из Приближенных. Властелин любит окружать себя людьми науки и искусства. Просвещение и прогресс. Сиф Оул плотнее завернулся в рваное пальто. Теперь его вид ни у кого не вызывал удивления или неприязни. После Голана вагоны наполнились оборванцами, едущими на заработки, крестьянами, шахтерами, каменотесами, лесорубами. Маленький закопченный паровоз времен освоения Южных земель, шесть черных скрипучих вагонов, разбитая железная дорога. Все выше и выше в горы, все круче скалы, глубже пропасти. В долине реки Льдистой Сиф Оул видел сожженные брошенные деревни, редкие поселки, серые покосившиеся корпуса шахт, полуобвалившиеся трубы заводов. Но красота природы осталась прежней. Величественные горы, переливающиеся в лучах солнца всеми цветами радуги, хрустальной чистоты реки, глубокие озера, нежнейших оттенков: от синего до бирюзового, от небесно-голубого до темно-зеленого. Леса, бескрайние и дикие, населенные зверями и птицами. Воздух, наполненный запахом хвои, лугов и горного снега. Сиф Оул не отрываясь, смотрел в окно вагона на медленно проплывающие мимо холодные серо-лиловые вершины, на игру света, на смятый в прихотливые складки зеленый покров сосновых, пихтовых, кедровых лесов. Здесь, в горах, весна только начиналась. В глубоких ущельях и на вершинах гор еще лежал снег, реки не набрали силы, озера местами еще покрыты льдом. Люди входили и выходили. Наступала ночь - забирались на полки и лавки, устраивались на своих узлах, кому как повезет. Мешок с консервами почти опустел. Сиф Оул в пути уже пять дней. Часа через два-три поезд, наконец, придет в Корлайн. Там он дождется утра и на пассажирском многоместном каре, если удастся, или на грузовике отправится дальше в горы - в Сотес. Вот куда теперь его забросила судьба.
* * *
Холодное горное солнце едва показалось из-за вершин Срединного хребта, но было уже довольно светло. Может быть, от не растаявшего еще снега, может из-за низкого молочно-белого тумана. Редкие сверкающие снежинки медленно кружились в воздухе и падали на покрытые инеем придорожные камни. Тропа уходила круто в горы, петляла, огибая выступы скал, пропадала под каменными сыпями, вновь появлялась. Но Сван знал, в этих местах горы не высоки. Именно здесь еще в древние времена люди переходили Основной водораздел Вишневых гор. Шахтерский поселок - в трех часах ходьбы, но уже на другой, на Западной стороне Вишневогорья.
Повелитель блох то и дело взбадривал осла заливистым лаем. Привязанный к спине осла мальчик тихо спал. Данное лекарем снотворное делало свое дело. Так ему легче перенести горный переход. Обутые в меховые сапоги, ноги Свана уверенно и бодро ступали по знакомой тропе. Здесь он проходил два дня назад, когда шел из Тисы, это в верховьях Зеленой, в восточные провинции. В Тиссе он провел три зимних месяца, строил городской причал. Но когда пришла весна и открылись горные перевалы, он быстро собрался и ушел. Дорога позвала его в путь. "Странный человек", - говорили о нем. "Бродяга", - добавляли другие. И лишь немногие знали его имя. "Холодный лед и угли на ветру, в движеньи звезд судьбы моей скольженье, и если я не выйду поутру, меня постигнет демон сожаленья". Сколько его знали - пес всегда был рядом. Для него он был больше, чем собака, больше чем друг или брат. Он был его двойником, его скрытой сущностью. И только Брюк, в пору своей молодости служивший лоцманом на Побережье, знал другого Свана. Он появился в Лидо, родном городе Брюка, в пору осенних свадеб, когда заканчивалась путина и рыбаки занимались засолкой и копчением рыбы, починкой сетей и катеров. В кабачке, в центре рыбацкого поселка, в это время всегда было тесно и шумно. В углу свистела старая шарманка, стук глиняных кружек перекрывался криками и хохотом веселящихся рыбаков. Вино и сатран согревали их просоленные, огрубевшие души. Все они знали друг друга, вместе ходили в море, вместе съели не один пуд морской соли. Но тогда открылась дверь кабачка, и на пороге показался молодой широкоплечий бородач. Он был смугл и жилист. На его молодом румяном лице черная борода казалось приклеенной. Оглядевшись, он направился к очагу, сел на скамью и замер. Постепенно шум затих, все замолчали. Кто с интересом, кто с пьяной злостью смотрел на чужака.
- Ты кто, человек?
Чернобородый не двигаясь, сидел лицом к очагу, притянув к огню свои руки. Молчание озлобило крикунов.
- Эй, молчун, повернись, когда с тобой разговаривают, а не то я побрею тебя вот этим самым ножом.
В полутьме сверкнула сталь узкого рыбацкого ножа.
- Брось, он просто глухой. Ты понял? Парень просто глухой.
От хохота и криков в окнах кабачка звенели стекла. Из смеющихся ртов выпадали глиняные трубки, по обветренным загорелым лицам текли слезы. Кто-то упал со стула и покатился под стол.
- О, уморили, черти, якорь вам в глотку. О-о-о!
Знаток херульского важно подбоченился:
- Это я у него спросил: "Как поживаешь?" и "Как твое здоровье".
- А-а-а! - новый взрыв хохота. Рыбаки топали ногами, ослабевшие головы падали на скрещенные руки. Из опрокинутых кружек вино текло по столам на пол.
- Я сейчас подохну! О-о-о!
Незнакомец развел руками и что-то глухо промычал.
- Что, что он говорит?!
- Братцы, да он немой!
- Ну, хорошо, хоть не херулл.
- Дайте, дайте ему кружку. Пусть выпьет с нами.
Так Сван остался в поселке. На вид ему было лет двадцать пять, не больше. Отлично сложенный, крепкий, белозубый, он сразу привлек внимание женской половины поселка.
- Даром, что немой, всех девок у вас отобьет,- подбивали молодежь старики.
Но чужак ни с кем не ссорился. Он быстро освоил плетение сетей, оказалось, что он отлично разбирается в лодочных моторах. Даже проржавевший двигатель на старом катере Длинного Хьюла, который был, пожалуй, не моложе своего хозяина, седого, согнутого в дугу старика, и тот, после недели ремонта и обкатки, завелся, затарахтел. А ведь сколько себя помнили рыбаки Лидо, этот, разбитый семью штормами, катер всегда лежал на боку возле лачуги старого Хьюла. И в кузнечном деле ему не было равных.
- Откуда он? - удивлялись рыбаки.
- Мастер, по всему видно, золотые руки.
- А что немой, так все остальное на месте, - посмеивались старики.
Вот тогда и сдружились Брюк и Сван. Вместе латали древний катер, вместе выходили в море, вместе выбирали сети, радовались богатому улову.
Сван - открытый, добродушный парень, но временами темная тень ложилась на его лицо. Взгляд его тускнел, лицо мрачнело. Будто он силился что-то вспомнить, что-то рассмотреть там, в глубине своей памяти...Через полгода он начал говорить. Непослушные губы с трудом произносили слова. Казалось, он заново открывал для себя мир. Учился чувствовать запахи, различать цвета, слышать звуки. Он все схватывал налету. Через год он свободно читал, разговаривал, И если попадалось слово, значение которого он не знал, то отрывал толстый словарь и разбирал его до основания. Если же к чему-то он не мог найти определение - тут на помощь приходил Брюк. Сван поселился у Хьюла. Старик относился к нему как к родному сыну. Только и слышно:
- Мы со Сваном вчера выходили на ночную...
- Сван сказал мне...
- Сван прочел в книге...
За год с небольшим в поселке не осталось ни одной книги, которую не прочел бы Сван. Даже толстые справочники лекарственных растений Деколины, даже книгу Культов. Говорил он чисто, почти без акцента, четко проговаривая слова, говорил много и охотно, будто наверстывал упущенное. С тем, что память не вернулась к нему, он смирился. Кто он и откуда? Как попал на Побережье? Сам он ничего не помнил. Торговец с восточного Вишневогорья рассказывал, будто видел похожего бородача около городка Уомо. Но точно ли это был Сван? Может он, может не он...
"Сокрыты пеленой твои черты, Ты скажешь Нет, я слышу только Да. С ветвей слетают желтые листы. Разлуки цвет, и это навсегда".