Максимов Юрий Валериевич : другие произведения.

Рядовой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Шестое место на "Золотом Скорпионе-1".

  1.
  Мерный гул. Полутёмный салон. До высадки ещё минут пятнадцать. Автоматный ствол холодит колени. Твой взгляд рассеянно скользит по лицам - больше просто нечем заняться. Почти у всех одинаково отрешённый вид - наверное, такой же и у тебя. На левом рукаве краснеет буква "У" - Усмирители.
  Сержант. Скуластое лицо стянуто, будто заперто на замок - видать, зачистку предстоящую обмозговывает.
  Рядом с ним, у шлюза, долговязый пулемётчик Кларк. Дальше - хмурая незнакомая физиономия - новичок, вместо Иса. Рядом с новичком сидит Пирс - ты считаешь его другом, и он считает тебя другом, но всё же вы не друзья. Вы знакомы пять лет, один раз ты спас его, он тебя - два раза, вы любите посидеть в баре, поговорить, но всё же вы не друзья.
  Аккурат напротив тебя - парень с голубыми глазами. Весь в себе. Ты глядишь на него, и откуда-то в душе вдруг всплывает и барахтается чёрными пауками уже знакомое чувство... предчувствие... Миг - и, словно очнувшись, он вскидывает взгляд. Глаза в глаза. Ты улыбаешься и киваешь ему: "всё, дескать, будет хорошо".
  Питт уставился, как обычно, в потолок, да губами шевелит.
  Дальше - Ларсон, ухмыляется чему-то своему.
  А за ним угрюмая морда с полуприкрытым левым глазом - Герберт, бывший майор.
  Аманд, - улыбчивый рыжеволосый снайпер, слушает оживлённую болтовню Эдмонда-гранатомётчика, тот присел с краю.
  Багряная вспышка сигнальной лампы. Пол вздрагивает, сержант с шумом раздвигает шлюз. Высадка. Рядом с тобой грузно встаёт Велвет. Питт, поцеловав крестик, прячет под гимнастёрку. Ты вскакиваешь, хватая автомат. Всё, твоя очередь. Прыжок - бултых обеими ногами в грязную лужу, несколько быстрых шагов вправо, стоп. Застыв на миг, глядишь по сторонам.
  Густая, матовая пелена. Обугленные руины, груды обломков, искорёженные автомобили... трупы. Чёрные. Тяжёлый, вкуса гари воздух. То здесь, то там, словно свечки мерцают сквозь туман огоньки - объятые пламенем развалины.
  Скрежет шлюза, натужный стрекот за спиной, - вертоплан отрывается от земли. Те, что высадили соседние "Альфу" и "Гамму", уже, небось, в небе.
  Сержант на секунду встаёт. Кларк и Аманд заняли позиции. Можно двигаться. Не глядя на тебя, сержант взмахивает рукой, показывая, куда идти. Пригибаясь, ты бежишь до следующего дома, хрустя по грудам битого камня, осколкам стекла, клочкам бумаги, жидкой грязи, пеплу... Сквозь молочную мглу едва проглядывают тёмные окна - за каждым может поджидать снайпер.
  Тебя прикрывает Герберт. Фигуры остальных начинают расплываться, теряя очертания. Где-то далеко справа, там, где "Альфа", защёлкали выстрелы. Здесь пока тихо. Под ногами скрипит каменная крошка, чавкает грязь. Большая чёрная птица, завидев тебя, расправила крылья, два взмаха - и скрылась в белой мгле. Туман начинает понемногу рассеиваться. Тишина.
  Сержант жестом командует: 'стоп!' - надо дождаться Кларка и Аманда.
  Слева выстрел. Снайпер! Кто-то падает. Свинцовой дробью со всех сторон огрызаются автоматы. Прыжок - и ты за обломком стены. Плечом в камень. Сзади, из-за пикапа, строчит короткими Герберт. Ты напряжённо слушаешь. Четыре, нет, три точки - окно на втором, груда щебня слева и просвет меж домов. Убойный, с присвистом, грохот пулемёта Кларка.
  Выдох - выглядываешь, вскидывая автомат. Три раза на спуск. Три пули в кучу щебня. На третьем выстреле что-то тёмное дёрнулось - голова, - готов! Справа Ларсон, вскочив, кидает гранату в окно на втором. Вспышка, грохот...
  Тишина. Пара секунд - перевести дыхание. Все осторожно встают. Сержант поднимает пистолет. Ждёт. Из-за груды щебня выскакивает тень с винтовкой. Выстрел. Тело мятежника сползает по щебню. Всё кончено. 'Матов' было только четверо. У вас все целы. Новичку пробили бронежилет.
  Через двадцать минут вы уже на площади. Из раскорёженной груды металла торчит трегольник с гербом Империи - сбитый мятежниками бомбардировщик. Трупы, трупы... Над одним из них неподвижно, как статуя, склонился лысый старик.
  Справа стоит собор, исчезая куполами в тумане. Совсем не пострадал, только мраморные ступени прорезала трещина.
  Один из трупов притягивает взгляд. Девушка лет двадцати, наполовину завалена обвалом. Остывшие глаза, разорванное платье на белой груди, чёрные волосы рассыпаны по земле и перемешаны с пеплом. Правый сапог наступает на них...
  ...Надрывный грохот, пальба, всполохи трассирующих. Ты вжимаешься в землю, скрываясь за стенкой песочницы. Это уже полчаса спустя, да на другой улице... Теперь матов много. Крепко сидят, собаки.
  Грязное небо над козырьком каски. Изъеденные остовы высоток по краям. Искорёженные кроны табов в клочьях редеющего тумана. Слышится уэрбиль - гулкий долбёж с машинным подвыванием, до костей пробирает. Где-то снаружи остался Питт. Скосили первой же очередью, скоты. Возле этой проклятой коробки... детсада, или что здесь было?
  Осторожно зыркаешь по сторонам - где там сержант? А, вот. Нашёл. За поваленным табом. Машет кому-то. Ага, - голубоглазому: 'голову убери!'. Справа высунулись Ларсон и Герберт. Жарят очередями в обе стороны. Чего это? Кларк вскакивает, бежит, в три погибели. Велвет - за ним. Ясно, прикрывают.
  Фонтанчики песка взмывают справа от тебя. Дёрнув затвор, привстаёшь и - две короткие очереди по тем, кто между табов. Вдруг - удар в грудь, валишься на спину, переворот и снова к стенке песочницы. Да, не ахти защита.
  На груди расплавленная задница пули, - спасибо бронежилету. Боль от удара стихает - спасибо транквилизатору. Вдох-выдох, локтями в землю, выглянул и ещё раз, навскидку, теперь по этим, за обвалившейся стеной. Снова вниз. Все места пристрелены!
  Но самое палёное - пулемётчик с уэрбилем на втором этаже детсада. Эх, Эдмонду бы жахнуть, да где тут встанешь под таким градом? Всё строчит и строчит, гад, и с боков добавляют. Дрянь-дело - того и гляди в кольцо возьмут, а то и подкрепление к ним подвалит. Не дай Господь!
  Что там сержант? Глядит на тебя, словно ждал. Тычет пальцем, дугу крутит, ясно: "обойди с тыла". Ещё два взмаха в сторону Аманда и новичка: "они прикроют". Понятно. Ты достаёшь из сапога штык, цепляешь к стволу.
  Ремень автомата в правую руку - и пополз. Осторожно. Под обстрелом. По холодной земле да шершавым обломкам. Гремят выстрелы, сзади беспорядочно лупит новичок, щёлкает виновка Аманда. Кажется, всего дважды.
  Ползёшь вперёд. К детскому домику. За ним - остатки бетонной стены. Там двое или трое матов. Дальше - само здание, пулемётчик на втором...
  Что-то мокрое, тряпичное под руку - игрушка, рыжая собачка. Выдох. Перед тобой падают две пули, третья со звоном отлетает от шлема, шлёпаешься оземь, замираешь. Сзади рёв мотора и лязг гусениц - танк матов, хорошо, если один. Пришло-таки подкрепление. Ладно, не твоя забота. Ухает взрыв. Дождь песчинок падает с неба, шуршит по каске, стекает змейками по ладоням. Приподнимаясь, ползёшь дальше. Оглушительный взрыв дёргает землю, как скатерть. Вдох-выдох. Домик уже близко. Рывок - и ты за ним.
  Садишься. Привстав на колено, выглядываешь. Два мата спинами к тебе, худой и толстый. Совсем рядом. Третий валяется на боку, вымазан в крови. Ты вытираешь ладонь о штаны, поднимаешь автомат и, под очередное завывание уэрбиля, - выстрел! Толстяк падает навзничь. Худой поворачивается, и дёргает головой, поймав следующую пулю. Сползает по стенке. Уэрбиль продолжает строчить. Согнувшись, подбегаешь к матам. Толстый уставился стеклянными зенками в небо - готов. У худого вся морда раскровянилась, мозги - на стене. А третий-то, оказывается, жив! Лежит с простреленной грудью и щурится на тебя. Затравленно. Совсем мальчишка. Хрипит что-то:
  - Пощады... Пощады...
  Штыком, с замахом. Тело вздрагивает, из перерезанного горла со свистом, хлещет кровь, забрызгивая тебе бронежилет. Секунд пять глядишь в мутнеющие глаза. Мёртв.
  А дальше, за стеной, груда битого камня. Труп с раскинутыми руками; вместо правого глаза кровавая дыра, - работа Аманда. Переступаешь. Чуть дальше - ещё один, ничком застыл в камнях. Молодец Аманд, освободил проход.
  Вот ты и у здания. Угол. Сунулся - и сразу обратно: во дворе седой мятежник. Глянул второй раз, видишь, как он убегает, пригнувшись, за тот угол. Порядок. Три шага - и ты во дворе. Коленом о подоконник, перемахнув, сигаешь через окно внутрь, в полутьму. Под ногами скрежещет битое стекло. Приклад к плечу. Никого. Слава Богу! Выходишь в тёмный коридор. Пусто. По остаткам лестницы взбираешься на второй. И здесь чисто. Крадёшься, заглядывая в двери. Впереди знакомый вой и грохот. Вот он где, голубчик... Третья дверь распахнута. Осторожно, по-кошачьи ступая, заходишь. Пулемётчик, полулёжа, шпарит по тем, кто внизу. Пять шагов до него. Четыре. Три. Два. Один. Штык вонзается в спину. Мат вскинул голову и обмяк. Ползущая по полу лента остановилась. Плоский ребристый ствол уэрбиля взметнулся вверх и замер.
  Вдох-выдох. Вытаскиваешь штык из его спины.
  Осматриваешься. Потолок, обвалившись, раздавил стол, а вот чёрный фалан уцелел. Перевёрнутые красные стульчики, игрушечные зверушки. Зелёный узорчатый пол усыпан кусками штукатурки и гильзами. У окна три коробки патрон для уэрбиля. На правой стене рисунок с корявыми коричневыми домами. Слева покосившийся шкаф.
  Ты подходишь к окну, глядишь вниз. Всё как на ладони. Грамотная точка. В 'подкову' вас взять хотели. Метров за пятьдесят коптит 'Гусь-семёрка' с вывернутой башней. Танкисты, видно, с тыла хотели вдарить, чтоб кольцо замкнуть. Чуть левее, скорчилась фигурка Питта, рядом Пирс с аптечкой. Ещё левее - голубоглазый парень за камнем. Выстрелов почти не слышно. Осталось только три мятежника. Вот они, справа. Их окружают фигурки в камуфляже - сержант, Герберт, Велвет, Кларк. Сзади подбирается Ларсон. Двое матов один за другим валятся под кинжальным огнём. Остаётся один - седой. Резко вскакивает с пистолетом в руке, тут же падает. Всё кончено. Наступает тишина.
  Вдруг шаги из коридора - разворот, прицел на дверь. Голос Аманда:
  - Всё нормально, это я.
  Ты опускаешь автомат. Зайдя в комнату, Аманд медленно оглядывается, вскидывает брови при виде фалана, и, откинув снайперку за спину, подходит. Элегантно поставив стульчик, садится за фалан, поднимает крышку. Тонкие пальцы опускаются на клавиши, низкие аккорды раздаются в разрушенном здании, сплетаясь в плавную, печальную мелодию.
  - Этюд Георга, - комментирует Аманд, не прекращая играть.
  Переступив через ноги мёртвого мата, покидаешь комнату, бредёшь по коридору. Музыка становится глуше. Где-то внизу кричит раненый. Странно, что здесь нет ни одного детского трупа. Ведь в комнатах кроватки не заправлены - то есть, в ночь бомбардировки они здесь были. Несколько часов назад. Видно, маты увели.
  На улице погано. Смоляная вонь, пороховая гарь - воздух с трудом лезет в лёгкие. Привкус пыли на языке. Туман уже рассеялся. Бледное солнце встало над обглоданными рёбрами многоэтажек. Чёрные столпы дыма маячат вдалеке. Под ногами скрипит битый камень.
  Эдмонд копошится возле трёх убитых тобой матов. Шарит по карманам у парня с перерезанным горлом.
  - Двадцать три, не считая танкистов. - говорит он тебе, жмурясь на солнце. То есть, вроде как считает. Ты киваешь и топаешь дальше.
  - База, я 'Бета', приём. Квартал прошли. Чисто. Один. Один. Понял, ждём. - доносится сержантский бас.
  Где-то справа надрывно стонет раненый. Мат.
  - Кларк, добей его! - кричит Эдмонд, - Он меня уже достал.
  - Через десять минут сам загнётся. - флегматично отвечает тот, вскинув пулемёт на плечи одной рукой и второй ковыряясь в зубах.
  Невдалеке стоят вместе сержант, Ларсон, новичок и Велвет. Ты двигаешь к ним.
  - Я, по-твоему, ещё целых десять минут должен слушать, как он орёт?
  - Сам добей.
  Подходишь. Они стоят вокруг глыбы. К ней прислонился голубоглазый парень. Пуля попала ему чуть выше правой брови, камень потемнел от крови, та всё ещё сочится из дырки. Сержант и Ларсон решают, кто понесёт. Новичок молчит. Здоровяк Велвет курит.
  - Что с Питтом? - спрашиваешь ты.
  - 'Четырнадцатый'. - отвечает, хмуро покосившись, сержант.
  Ты идёшь дальше. Киваешь Герберту, тот сидит на стенке песочницы и, насвистывая, вставляет патроны в обойму. Глаз мозолит бессмысленная татуировка 'DХ773' на правом запястье. Так и не разобрались ребята, к чему она. Может, столько народу Герберт положил, когда из его майоров турнули?
  Ладно, пусть его. Ты сворачиваешь к табовой аллеи. Надо быть начеку - где-то здесь ещё могут сидеть снайперы. Два глухих выстрела сзади, - и раненый замолкает.
  Несколько табов повалены, в двух местах зияют воронки, но в целом аллейка сохранилась неплохо. Вряд ли вы продолжите обход. В этом секторе матов, судя по всему, больше нет. Кстати, уже давно ничего не слышно справа и слева. Значит, "Альфа" и "Гамма" тоже свою задачу выполнили, либо... они уничтожены, но это вряд ли. А что сейчас в дальних кварталах, где другие группы, и вовсе не угадать.
  Через час сюда прибудут легионеры. Зарегистрируют выживших горожан, арестуют матов-одиночек, да прежнюю администрацию. Население запрягут на расчистку улиц, а сами займутся грабежом да местными бабами.
  Солнце, проглядывая сквозь листву, бьёт в глаза. Ты наклоняешься, взгляд упирается в маленький след ботиночка. След в пепле - значит, оставлен во время бомбардировки, не раньше. Ты смотришь по направлению. Меж двух рухнувших плит глубокая трещина с чернотой подземелья. Обратных следов нет, - значит... Ты быстро наступаешь на следик и воровато оглядываешься - не видел ли кто...
  Видел. Сзади стоит Пирс. Удивлённо глядит на тебя. Молча проходит мимо и, став у трещины, оглядывается.
  - Пирс, - слова нехотя слетают с потрескавшихся губ, - там только дети...
  - Может, дети... - растягивая слова, словно издеваясь, отвечает Пирс, - а может и не только дети...
  Щелчок затвора - он переводит автомат на 'очередь'.
  - Слушай, мы своё дело сделали, пускай с этим легионеры разбираются.
  - Сделали? Сделали, говоришь?
  Грохот очереди. Ствол подрагивает, изрыгая огонь в черноту расщелины. Приглушённый крик... Или показалось? Откуда-то вдруг слабость в ногах да шум в голове...
  - Вот! - кричит Пирс.
  Рвёт с груди гранату, кидает внутрь. Отпрыгиваешь - инстинктивно. Глухой удар, из расщелины вырывается пламя.
  - Вот теперь, - выдыхает Пирс, - сделали!
  Глядит на тебя воспалённым взглядом. Шатается и тяжело дышит. Отворачивается.
  - Ты просто псих, Пирс. - медленно и злобно проговариваешь ты, - Тебе лечиться надо.
  Он не отвечает. Затем, резко зашагав, уходит. Ты остаёшься.
  Края трещины осыпались. Еле заметный дымок выходит наружу. Глубокая, объёмная чернота расщелины гипнотизирует. 'Надо подойти' - пульсирует на виске вена. Шаг... Дыхание сбивается. Дёргается кадык. Надо подойти. Чернота расщелины...
  Ты разворачиваешься и идёшь обратно. Апатия разползается по телу.
  Вертоплан уже приземлился. Огромные лопасти молотят воздух. Велвет и Ларсон несут Питта на носилках. Сержант жестом приказывает вам с новичком отнести труп голубоглазого парня. Новичок стоит перед ним, с отрешённым видом оперевшись на носилки. Автомат сполз до локтя. Неожиданно вскипает злость. Хочется ударить его.
  - Чего стоишь, дурак? - кричишь ты, - За ноги бери!
  Новичок вздрагивает и медленно нагибается. Вы переваливаете труп на носилки, поднимаете. Ты идёшь впереди, приближаясь к вертоплану...
  2.
  Полутёмная гарнизонная церковь. Отпевание. Яркие косые лучи из узких окон полосами высвечивают стоящие в ряд гробы. Десять. Четыре погибших у "Гаммы", два у "Альфы", один у вас (голубоглазый парень), и три легионера.
  Небольшой солдатский хор затягивает ирмосы покаянного канона. Отец Евлогий взмахивает кадилом. Тебе нравится отпевание. Красивая служба.
  "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - поёт отец Евлогий. Солдаты крестятся. "Упокой, Господи, души усопших раб Твоих" - вторит хор. "Слава Отцу и Сыну и Святому Духу" - возглашает священник. Ты механически крестишься. "И ныне и присно и во веки веков. Аминь" - поёт хор. Ты кланяешься.
  Заупокойная ектенья.
  Отец Евлогий произносит имена погибших, читая по бумажке. Шёпотом про себя ты произносишь имена матери, отца, брата, Иса, Атта и других. Жаль, запамятовал имя голубоглазого... Интересно, как ему сейчас там? Когда-нибудь и ты будешь лежать вот так посреди церкви, и твоё имя отец Евлогий прочитает по бумажке. Или отец Пётр. Но лучше бы отец Евлогий.
  Батюшка возглашает вечную память. Не удержившись, тоже начинаешь петь: "Ве-чна-я па-а-мя-а-ать...". Поют все, даже Пирс - рваным тенором за твоей спиной. Слева басит, не попадая в ноты, Герберт. "Души их во благих водворя-а-а-а-тся, и память их в ро-о-од и род".
  Служба кончилась. Как быстро! Отец Евлогий вешает кадило на подсвечник и выходит 'сказать слово', миряне обступают его. У отца Евлогия проповеди короткие и яркие, а у отца Петра наоборот, длинные и нудные. Ты вслушиваешься в слабый голос отца Евлогия, и одобрительно киваешь - ни слова о войне. Отец Евлогий понимает.
  Последние слова проповеди. Священник кланяется мирянам. Ты вместе со всеми кланяешься ему в ответ. Все начинают расходиться. Кто-то из легионеров подходит к отцу Евлогию, спрашивает о чём-то.
  Ты направляешься к выходу и по привычке задерживаешься у небольшого лотка. Ты всегда возле него останавливаешься, хотя ни разу ещё ничего, кроме свечек, не покупал. Не зная, зачем, скользишь взглядом по давно известным названиям брошюрок: "Иже во святых отца нашего Феофора Марсианского слова поучительные"; "Ганимедский патерик"; "Молитвослов"... Дальше лежат свечи - за одну, три и пять кредиток. Две иконки - Богородицы и Иоанна Воина, крестики, ценою в 7, 20 и 35 кредиток. За 35 хороший крест. Большой. Ты бы купил его, но больно дорог. Стой он хотя бы 25, ещё можно было бы подумать. Но крест действительно хорош.
  Кивнув храмовому дежурному Марку, ты крестишься и выходишь из церкви. На ступеньках ждут Пирс, Аманд, Кларк и Ларсон. Зовут в бар, помянуть Виктора (так, оказывается, звали голубоглазого). С вами увязывается ещё какой-то усатый хлыщ из "Альфы". Знакомый Ларсона.
  Бар рядом - прямо через дорогу. Место светлое, злачное, и в это время дня относительно спокойное. Зайдя, вы сдвигаете два розовых столика, - на всю компанию. Пирс делает заказ. Ты, как обычно, садишься боком к окну. Классные здесь окна, в баре - чуть ли не во всю стену. Справа видна церковь, слева - казармы, чуть дальше - космодром, а ещё дальше - стена гарнизона с двумя сторожевыми башнями.
  Приносят коробку конфет, стаканы и пять бутылок шилы.
  - Мы заказывали четыре. - отмечает Пирс.
  - Пятая в счёт заведения. - говорит бармен Вен, отставной солдат, - Вы, говорят, неплохо сегодня потрудились.
  - Спасибо, Вен.
  - Угощайтесь.
  И бармен, хромая и почёсывая пузо, отходит к стойке. Щёлкает пробка. Ты равнодушно наблюдаешь, как Аманд разливает по стаканам знакомую прозрачно-золотистую жидкость. Все садятся. Остаётся стоять только Пирс. Он начинает:
  - Мы знали Виктора немного. Это был лишь третий его бой с нами. Никто из нас не успел сойтись с ним достаточно близко...
  Ты смотришь на свою левую руку. Указательный и средний пальцы без ногтей. Уже два года как - так уж допрашивали маты на Гадане-17. Угораздило же попасть в плен. С тех же пор и все зубы у тебя стальные...
  - ...Виктор, как и все мы, пошёл на фронт, защищая интересы Родины и, отдал ради неё самое дорогое, что может отдать человек...
  Ты вспоминаешь дёргающийся ствол автомата Пирса, плюющий огнём в черноту расщелины. Ствол, так похожий на твой... Тот проклятый рейд на юге Ктака, та деревня...
  Пламя гудело и трещало, впиваясь в бревенчатые дома. Даже отсюда жара была страшная. Лейтенант вытер лоб, повернулся к тебе, приказал:
  - Рядовой - расстрелять.
  - Кого? - не понял ты.
  Лейтенант махнул в сторону крестьян и отвернулся. Ты растерянно сделал несколько шагов к ним и замер. Просто так пустить в расход 43 'мирных'... Такого тебе ещё не доводилось делать. Ты смотрел на них. Они на тебя. Женщины и старики молчали. Некоторые дети плакали. Позади полыхало здание сельуправы. Что поделать...
  Ты поднял автомат. Они молчали. Откуда-то издалека донеслась очередь. Люди вдруг стали падать, взмахивать руками, лица уродовали гримасы. Лишь секунду спустя 'дошло': стреляешь-то ты. Но палец крючка не отжал. Безразличие вдруг охватило, будто и не ты это, а только смотришь. Белобрысый мальчишка, лет десяти, вырвался и дал дёру по горящей улице. Ты развернулся, взметнул ствол и выстрелил. Второго выстрела не понадобилось.
  Груда человеческих тел. Маленькие красные ручейки стекаются в тёмные лужи. Отсветы пламени...
  Губы Пирса шевелятся. Глаза холодны и неподвижны, как у мертвеца.
  - ...он нормально сражался. Погиб в бою. Это честная смерть, и она не пройдёт даром.
  Ты смотришь на стаканы с жидкостью цвета пулемётных гильз и с нетерпением ждёшь, когда Пирс закончит.
  - ...мы отомстим. Мы победим. За Виктора! Помянем!
  Все вскакивают и хватают стаканы. Шила обжигает горло и разливается в желудке приятным теплом. На мгновение перехватывает дыханье. Ты берёшь с тарелки красную конфету и отправляешь её в рот. Садишься. Аманд тут же разливает всем по-новой. Пирс хватает стакан и даёт следующий тост:
  - За Питта! Чтоб скорей поправился и вернулся в наши ряды!
  За Питта пьют охотнее. Питта все знают. Питт хороший парень. Pittus religiosus, как его в шутку называет Ларсон. Да... Надо будет навестить его в лазарете. Заодно и Елену проведаешь.
  Тепло от шилы растекается по телу. Чувства чуточку притупляются, голова слегка тяжелеет, мысли текут медленнее, спокойнее. Ты вытягиваешь ноги и смотришь в окно. За окном проходит колонна военнопленных из городка, где вы были утром. Длинная. На ступеньки храма выходит отец Евлогий в одном подряснике. Смотрит на них. Скоро их посадят в транспортники и отправят в концлагеря... Холодно отцу Евлогию, наверно, в подряснике... Ветрено сегодня...
  Один мятежник неожиданно машет рукой священнику. Отец Евлогий благословляет его. Из храма выбегает отец Пётр. Что-то кричит отцу Евлогию, машет руками. Отец Евлогий молча кивает. Отец Пётр возвращается в храм. Отец Евлогий идёт за ним, но затем разворачивается и вдруг чётко и размашисто благословляет всех пленных и конвоиров разом. Некоторые кланяются в ответ. Отец Евлогий исчезает за дверью храма. Ты слышишь, как выругался Пирс. Он, оказывается, тоже наблюдает за этой сценой.
  - Да ладно, пускай, - возражает Ларсон, - Тоже ведь люди.
  Если бы вы сегодня прибыли в город хотя бы на пятнадцать минут позже, треть этих военнопленных успела бы вооружиться и собраться в группы сопротивления. И тот, кто махнул рукой, прося благословения, быть может, шмальнул бы тебя, когда ты полз к зданию. Но время, как всегда, выбрано точно. И это хорошо. Жаль только, дети не успели получше спрятаться.
  Интересно, что они там делали ночью? Видать, то был не простой детсад, а интернат для сирот. Таких теперь много. Трупов в здании не было. Кто-то успел предупредить персонал интерната. Незадолго до удара. Скрываться им пришлось уже во время бомбёжки, спрятались-то в разрушенном корпусе. То есть, как только вышли из здания, оно и взорвалось. От испуга часть детей разбежались по табовой аллее. Воспитатели не стали искать впотьмах, отвели, кого могли, в укрытие. А там уж, видно, криком, звали потерявшихся. Последним пришёл тот мальчик, что оставил след в пепле...
  Волны досады захлёстывают тебя. Пирс, чтоб его, зря он это сделал! Чего ради было убивать детей?! "Может, и не только дети!" Кто ж ещё? Будь там маты, они б выползли во время боя. Ну зачем, зачем? Легионеры переписали б этих детей и отправили в другие интернаты. Может, даже здесь оставили бы...
  - Ну что, Пирс! - окликает Ларсон, - Гони третий тост!
  Пирс встаёт.
  - Давайте выпьем за то, - проникновенно говорит он, - чтобы эта война поскорее закончилась, и мы все вернулись домой.
  Ты допиваешь свой стакан и злобно выдыхаешь воздух. Снова поворачиваешься к окну, бесцельно смотришь. Колонна уже прошла. Дорога пуста. Нет, вот взял и убил! Просто так! Ты вспоминаешь следик в пепле и гадаешь, сколько лет было тому пацану. Где-то восемь-десять.
  Это ты виноват - если б не торчал так долго над следом, а потом не топтал столь картинно, да ещё не оглядывался бы по-дурацки, - Пирс бы его и не заметил.
  Нет, ты здесь ни при чём: ты же говорил ему, что не надо, он не послушался, что ещё ты мог сделать? Ты не виноват. По дороге проезжают два танка. Нет, ты не виноват.
  Невольно вспоминается девушка на городской площади. Тонкие черты лица, застывший взгляд... Мертва! Безразличие пожирает тебя, убивает тобой...
  Нет, всё не так. У тебя самого погибла вся семья. Мать, отец, сорванец Дони. Что ты теперь можешь сделать? От тебя ничего не зависит. Таков мир. Надо реально смотреть на вещи.
  Ты делаешь глубокий вдох и вслушиваешься в болтовню парня из "Альфы", чтоб избавиться от мыслей.
  - ...ну а Гат, вы ведь знаете Гата, это наш гранатомётчик, так вот, жахнул прямо по несущей, дом обрушился и похоронил под собой с половину матов.
  - Ловко. - замечает Ларсон, - А нам вот сегодня матов пришлось выкуривать из детсада.
  - Да? - смеётся усач-"альфовец", - Ну и как?
  - Нормально.
  - Кому же дети помогали? Вам, или матам?
  - Никому. Детей не было. - размеренно произносит Пирс.
  Ты поражён. Не веришь своим ушам.
  Хотя нет, чему тут удивляться - убил по прихоти, а теперь скрыть пытается. Конечно, ведь за это орден не дадут, и за бутылкой шилы не похвалят. "Вот теперь сделали!" Нет, не работу он выполнял, иначе б не отнекивался сейчас. А - просто так. Со злобы своей. И тебе надо было не рассусоливать с ним, а чётко сказать: "У нас нет приказа уничтожать 'мирных'. Хочешь - поди к сержанту, он тебе то же самое скажет. А если попробуешь пальнуть, накатаю на тебя рапорт, и загремишь под трибунал, как Герберт". Вот тогда бы хрен он что сделал.
  А впрочем, что ты себя этим мучишь? Может, действительно, не было там никаких детей. Ну, оставил парень следик, да и ушёл потом куда-нибудь... А приглушённый крик почудился. Нервное. А на самом деле не было никакого крика. Если б ты подошёл всё же к расщелине, то убедился бы в этом. Пирс просто хотел тебя разыграть... Ты успокаиваешься и смотришь в окно.
  Открывается дверь храма, выходит отец Евлогий в стареньком поношенном плаще. Крестится на надвратную икону. Кланяется. Поворачивается спиной к храму и медленно спускается по серым ступенькам. Неторопливо бредёт обычной своей шаркающей походкой. Нет. Всё-таки они там были. Пирс бы просто так гранату не бросил. И этот его взгляд - такого не бывает, когда палишь по камням. Они там были. Слышали ваш разговор, молились, наверное, про себя... Эх, надо было тебе убедить Пирса по-другому...
  Господи помилуй!! Ты мотаешь головой, отбрасывая мысли. До чего ты дошёл, с ума сойти! Друга, который не раз спасал тебе жизнь, ты уже жалеешь, что не убил! И из-за кого? Из-за каких-то матовских выродков! Что он, в конце концов, такого сделал? Ну да, ошибся, нашло вдруг - ну, и не сдержался, бывает. И что? Нет человека, который жил бы, да не согрешил. Один Бог без греха. Неприятно, конечно. Но он ведь и сам уже раскаялся. Оттого и сейчас разговор замял. И эта девка - почему тебе её жалко? Может, она шлюхой была. Может, работала на мятеж. И мальчишка этот тоже, быть может, останься в живых, маньяком стал бы. Умерли они сегодня - значит, должны были умереть. И всё. Хватит думать.
  Ты оглядываешься по сторонам. Бар почти пуст. Возле стойки торчат два легионера, время от времени недовольно поглядывающие на вас. Легионеры вас недолюбливают. Из-за привилегий: что живёте вы не в казармах, как все, а в двухместных комнатах, что паёк у вас больше, что зарплата выше... Дураки, одним словом. У двери за столиком сидят трое пилотов в жёлто-серой форме. Время от времени гогочут, но в общем ведут себя тихо. В самом дальнем углу бара сидит какой-то хлыщ в штатском и молча пьёт дайн. Уже с час где-то так сидит. А больше в баре кроме вас и старика Вена никого. Все участвуют в операции на другом полушарии.
  У вас за столом как обычно. Кларк молчит. Он всегда молчит, редко что-нибудь скажет, всё только слушает. На том конце стола Пирс, Ларсон и парень из "Альфы" лениво спорят о какой-то ерунде. Тебе тоже хочется поговорить. Придумываешь, о чём бы спросить Аманда. Вспоминаешь:
  - Я и не знал, что ты умеешь играть на фалане.
  - Умею. Семь классов музыкалки.
  Вы молчите. Аманд говорит:
  - А ты верно снял пулемётчика. Вовремя. Если б не ты, он бы нас всех зажарил. Даже меня задело, - показывает пальцем на правое плечо, - пуля прошила бронежилет как бумагу. Уэрбиль - страшная штука.
  - А что не покажешься медикам?
  Аманд небрежно взмахивает рукой:
  - Не люблю помощников смерти. Да и рана-то плёвая. Сама заживёт.
  Вдруг Ларсон кивает тебе:
  - С тебя тост, дружище!
  Все оживляются. Ты тяжело подымаешься:
  - Давайте выпьем за то, чтобы этот тост не был последним.
  Ребята смеются и опорожняют стаканы.
  - Эй-эй-эй, что я вижу! - неприятно знакомый низкий голос от дверей бара. К вам направляются Герберт и Эдмонд.
  - Гуляете, а старых боевых товарищей совсем забыли!
  - Мы искали вас, да не нашли. - спокойно врёт Ларсон.
  Вы двигаетесь, Герберт и Эдмонд берут стулья и подсаживаются. Они и стаканы принесли, и Аманд наполняет их шилой. А тебе уже хорошо. Тяжесть сковывает члены, голова соображает туго, мысли чинно выстраиваются в ряд и медленно шествуют, как на параде, слева направо. Вот проходит знаменосец - мысль о том, что жизнь хороша. За ним идут два трубача - пара мыслей о том, что неплохо было бы ещё стаканчик пропустить. Следом вышагивает сержант с саблей - мысль о том, что завтра с утра опять на задание. После же маршируют по трое в ряд различные мысли о том, что Герберт дурак, что ты ещё не отчистил бронежилет, что давно уже не заглядывал Елене под юбку, что крест за 35 кредиток хорош, что твой правый локоть стоит в лужице шилы... Особняком шагает мысль-цифра 43. Ты усмехаешься и качаешь головой, "не-ет, проходи, знаю я тебя, я о тебе думать не буду, иди, давай, проваливай". Затем вдруг почему-то мысли останавливаются, и начинают спорить друг с другом, сержант орёт страшным голосом и размахивает саблей, трубачи трубят, всё мешается...
  Ты вздыхаешь и обводишь взглядом бар. Возле стойки по-прежнему стоят, как вкопанные, два легионера. Трое пилотов у двери все также о чем-то болтают. Хлыщ в штатском перестал пить и откинулся на стуле, уставившись на тёмную бутылку даина. Вен как обычно стоит за стойкой.
  Ты смотришь в окно. Бледное солнце клонится к горизонту. Скоро закат. По дороге шагает рота легионеров. Навстречу катит офицерский "Кан'охрт". И тут в голове возникает резкая, как выстрел, мысль: неважно, кем бы они стали или не стали, неважно, что они всё равно бы рано или поздно умерли, важно лишь то, что они не должны были умирать сегодня, сейчас, такими, какие они есть, вернее, были. И нечего сваливать с себя вину: это не мир такой, это вы его таким сделали. Это ты его таким сделал. Сегодня, завтра, вчера... А значит, Пирс здесь ни при чём. Это ты их убил. Ты их предал. И ничего не поделать с этой тоской. Ты смотришь и завидуешь Аманду, Ларсону, Кларку, которые знать ничего не знают про этих детей, живут, и могут не думать об этом.
  Какого же, собственно, тебя это мучает, а их нет? Они что, лучше, что ли? Вот Герберт 800 человек в расход пустил и сидит себе шилу спокойненько хлещет. Ты хоть на Ктаке приказ выполнял, а Пирс сегодня сам разорвал на куски десятка с два детей - и ничего. Ис-покойничек, тот ведь вообще зверем был - и ни даже малейших шевелений совести. А Эдмонд, насильник и мародёр, ещё делает вид, будто самый чистый! Почему же ты не можешь спокойно сидеть как они? Верно это всё от книг. Надо было меньше читать. Мерзкие пучки измаранной бумаги, чтоб они все сгорели!!!
  - Это Пирс убил детей? - вдруг тихо спрашивает, поднеся руку к лицу, Аманд.
  - Что? - ты аж подскакиваешь на месте.
  - В здании никого не было, но видно было, что покинули его перед ударом. Значит, далеко уйти не могли. После боя ты и Пирс пошли в аллею, там потом рвануло. Вернулись вы порознь. На тебе лица не было. Будь это маты, ты б не нервничал. Но ты-то вряд ли бы сделал без приказа. Значит, Пирс?
  Аманд берёт стакан с остатками шилы и допивает.
  - Кто ещё знает? - тихо спрашиваешь ты.
  Аманд медленно поворачивается к тебе, ваши взгляды встречаются:
  - Все.
  Ты усмехаешься и качаешь головой. Тягучая мутная волна опьянения возвращается. На душе вдруг почему-то становится муторно и скверно, будто кто-то плюнул.
  - Ох, друзья мои, - говорит Герберт, опустошив стакан, - что-то вы прям будто гнушаетесь мной - за год ни разу не пригласили на выпивку.
  - Да нет, что ты, Герберт... - вяло начинает Ларсон.
  - А это потому, Герберт, - перебивая Ларсона, неожиданно отвечаешь ты, - что ты скотина. Мерзкая, подлая скотина.
  - Почему же это я - мерзкая подлая скотина? - помолчав, добродушно спрашивает Герберт. Пирс и Ларсон делают тебе знаки прекратить разговор. Но тебе наплевать.
  - Потому, Герберт, - медленно, словно передразнивая его, отвечаешь ты, - что ты не свой, не наш. Вот сейчас ты сидишь с нами, трепешься, шилу пьёшь, а завтра прикажут тебе нас расстрелять, и расстреляешь - без капли жалости. Не так ли?
  - Так. - отвечает, смеясь, Герберт.
  Недобро он как-то смеётся. Сам вроде скалится, а глаза холодные, злые. Но тебе плевать. Смеясь (отчего-то становится вдруг очень смешно), ты продолжаешь:
  - Да тебе, Герберт, если прикажут, ты, поди, и себя прикончишь, а? Без капли жалости?
  - Всяко может быть.
  Только вы с Гербертом улыбаетесь, остальным не до смеха - ишь как зыркают, напряглись...
  - Ребята, давайте-ка лучше выпьем. - говорит Пирс, поднося бутылку к стакану Герберта, но тот останавливает её рукой и наклоняется в твою сторону. Ты замечаешь, как Пирс взглядом делает знак Кларку, чтобы они с Эдмондом сдерживали Герберта, когда начнётся драка. Кларк еле заметно кивает. Тебя, видимо, Пирс и Аманд возьмут на себя. Ты усмехаешься - дураки.
  - Правду ты сказал, друг мой. Однако ответь-ка мне, - Герберт называет тебя по имени, - а ты меня, если прикажут, разве не пустишь в расход-то?
  - Пущу. - ехидно ухмыляешься ты.
  - Тогда и ты, получается, скотина?
  - Нет, я - человек. Потому что мне тебя будет жалко.
  - Да неужели? - теперь смеётся Герберт.
  - Да-да. - заверяешь ты.
  - А что мне с этой жалости твоей, а?
  - Не знаю.
  Ты смотришь в окно. Солнце уже опустилось за горизонт. Последние лучи высвечивают маленький золотой куполок церкви. От серого заката осталась лишь узенькая полоска вдалеке. Сумерки спустились на гарнизон.
  - Не знаю, - повторяешь ты, - но пока хоть капля жалости есть во мне - я человек.
  Герберт вздыхает:
  - Чисто проповедник... Ну а сегодня, скажем, пулемётчика-мата тебе жаль было? Только честно.
  - Нет.
  - А Виктора нашего, а? Только честно.
  - Нет.
  - Ха! Так кого ж тебе жаль?
  Ты молчишь.
  - Детей жаль. - Краем глаза ты видишь, как Пирс хмурится и бросает на тебя короткий взгляд исподлобья и все за столом вроде как напряглись.
  - Каких детей? - не понимает Герберт.
  - Да ему несколько лет кучу 'мирников' пришлось порешить на усмирении. -скороговоркой выговаривает Эдмонд. Мерзавец. Откуда он это знает? Ах да, ты ведь сам когда-то навеселе орал об этом на весь бар. Досада.
  Кларк наливает себе в стакан шилу. Парень из "Альфы" зевает и чешет затылок. Ларсон равнодушно смотрит в окно. Пирс не сводит с тебя тяжёлого взгляда.
  - А, не жалей! - Герберт улыбается, - Я вот восемьсот штук порешил, и не жалею! Они враги. Все враги, и нет ни детей, ни женщин, ни стариков. Настоящий воин всегда прав. Запомни это, и расслабь голову. Знаешь, когда я ещё майором ходил, нам как-то попался один мат-снайпер. На прикладе его винтовки было 17 зарубок - очень даже неплохо. Угадай-ка, сколько ему было лет? Ни за что не догадаешься. Десять. Тихий такой, грязный мальчонка, таскался всюду со школьным рюкзачком - кому какое до него дело. А в рюкзачке-то - разобранная снайперка и два рожка патрон. - Герберт наклоняется и, глядя тебе в глаза, чеканит: - Я его собственноручно удушил. - немного молчит, - Если хочешь победить - забудь о жалости.
  Молчание за столом.
  - Понимаешь, - Герберт называет тебя по имени и наклоняется ещё ближе, так видно даже, как подрагивает его левое веко, - у человека должна быть устойчивая система координат. Тогда его жизнь будет осмысленна. И не только жизнь, но и смерть - если он, исходя из этой системы, примет её. А ежели таковой системы у человека нет, то он долго, во всяком случае, здесь, не протянет. Не знаю, кто так устроил, но у человека всё должно быть осмысленно - только в этом случае он останется человеком, а не из-за какой-то телячьей жалости.
  Герберт берёт бутылку и наливает в стакан шилу. Смотрит на тебя и говорит:
  - А про остальное - забудем.
  - Забудем. - соглашаешься ты. Герберт опрокидывает в себя стакан.
  - Что-ты загибаешь. - неожиданно говорит молчаливый Кларк, - В десять лет он и поднять-то винтовку вряд ли смог бы, не то что стрелять из неё.
  - Она была вполовину легче обычной и немного меньше. На заказ сделана. Но работала ничуть не хуже стандартной. Впрочем, если хотите, могу вам ещё кое-что рассказать.
  - Да, давай Герберт, - просит Пирс, и Эдмонд добавляет: - Про татуировку расскажи.
  - А, про наколку-то? Ладно.
  Герберт откидывается, достаёт именной портсигар, вытаскивает сигарету, закуривает, кряхтит, готовясь к рассказу. Начинает:
  - Давно дело было, в самом начале Мятежа. Вы-то все тогда ещё со школьными рюкзачками таскались. А я уже лейтенантом ходил. Необстрелянный, конечно, только из Академии. Сюда же, кстати, меня направили, в смысле, в этот сектор галактики. Тогда матовская заваруха только начиналась. Да, времечко то ещё... Линия фронта гуляет, как вздумается, какие планеты верны, какие восстали - толком неясно. Служить мне довелось на патрульном крейсере "Звезда". Команды всего-то 20 человек. Капитан был толковый - Рон Даз, Царствие ему Небесное.
  Герберт ненадолго замолкает, покачивая головой. Ты замечаешь, что у глаз его появляется новое, глубокое выражение. Затянувшись, он продолжает:
  - Офицерья на "Звезде" было выше крыши, как и везде в космофлоте. Майор Орфер, майор Керкес, да ещё два лейтенанта кроме меня. Биологом на крейсере служила Анна Катар. Молоденькая такая. Каштановые волосы, зелёные глаза, тонкие черты лица... Знаете, такая англо-саксонская красота, как в древних фильмах, если вы видели... А ну брось лыбиться, Эдмонд. Не было у нас с ней ничего. К сожалению...
  "Надо же", - удивляешься ты, - "Герберт когда-то любил! Совсем как живой".
  - С майором Керкесом романы она крутила. А я, чем пуще сох по ней, тем крепче зуб на него точил. Глупо, конечно, а что сделаешь - молодость. Впрочем, довольно об этом.
  И вот, значится, такая приключилась история: напоролись мы как-то аж на четыре матовских штурмовика зараз. Бой был - не приведи Господи, насилу отбились. Старику Дазу спасибо. Но потрепали нас конкретно. 'Переходник', навигация, тормоза, связь - всё полетело. Корабль тупо нёсся в пространстве, как консервная банка. Даз решил, пока не поздно, свернуть к ближайшей звёзде, да сесть на какую-нибудь планетку, как получится. А что делать?
  Ближайшей звездой оказалась DХ773. - Герберт вдруг запнулся, и перешёл на скороговорку: - У неё было три планеты, одна кислородная. И мы, в общем, сели, починились, потом на базу вернулись, получили ордена. А я вот на память наколку себе сделал - молодость, понимаете ли. Вот и весь секрет.
  Он замолчал.
  - Эй, Герберт, хорош издеваться. - внушительно выговаривает Аманд, - Нормально расскажи, что там было.
  - Да, как там с этой цыпочкой... англо-саксонской? - поддакивает Эдмонд.
  Герберт усмехается, прикрывая глаза рукой с синим номером.
  - Ладно. Решили садиться на второй от DХ773 планете. Мы все разместились на двух спасательных ботах и отделились на орбите. Капитан Даз остался на "Звезде", надеялся посадить по атмосфере без тормозов.
  У ботов шансов было побольше. Я оказался в первом, вместе с Керкесом, Анной, доктором Нуном, техником Ахо и пятью солдатами. С посадкой нам не повезло - грохнулись о скалы, от удара двигатель накрылся. Помню вспышку на горизонте сквозь серое марево, - не удалось Дазу погасить скорость. Второй бот должен был сесть где-то в пустыне на другой стороне этой безымянной планеты. Связь с ними установить нам не удалось.
  Кислорода в атмосфере хватало, чтобы ходить без скафандра. Это снимало проблемы воздуха и воды. В остальном же планета была мерзкая. Кругом скалы, да пустыни, никакой органики, дня и ночи даже толком нет - всё время одна и та же серая пелена. Средняя температура - плюс пятнадцать по Цельсию.
  Еды в боте при скромном рационе от силы хватало на месяц. Надо было как-то выкручиваться. Никто искать нас не будет - на базе мы все уже числились мертвецами после потери связи.
  Анна сказала, что во время посадки мельком видела за несколько километров к югу что-то похожее на старую станцию.
  К боту прилагался двухместный реацикл. Какой-никакой, а транспорт. Керкес автоматически стал главным. Он-то и отправил нас с Анной в разведку - я ведь младший офицер, а она единственная видела ту станцию.
  Даже для вас, думаю, понятно, что могла значить такая находка. Там и межзвёздный передатчик, и пища, и детали для ремонта двигателя - спасение, одним словом.
  Мы выехали немедленно, нас все провожали. Помню, тронуло меня это. Хороший был момент, светлый. Ну а для меня тогда, естественно, важней всего казалось остаться с Анной наедине, хоть и сидел я к ней спиной.
  Ох, и поплутали ж мы по пустыне этой! Часа три, наверное. Но хоть разговорились - слово за слово, шутки пошли... Мы ведь с Анной на 'Звезде' почти не виделись. Тут-то, собственно, познакомились. Ну и дело, конечно, не забудешь. Нашли наконец какую-то странную борозду. Думаю, дай-ка съездим по ней, двинулись - и не прогадали. Выехали к большому котловану, а на дне его - то, что мельком Анна приняла за станцию.
  Нет, это была не станция.
  Разбившийся звездолёт.
  Ну какая 'Звезда', Ларсон? Чем ты слушаешь? Я же ясно сказал: рванула наша 'Звезда' за тыщи километров от бота. Другой звездолёт. Древний. Видно, шлёпнулся здесь очень давно. Корпус уцелел, обшивка только кое-где прогнулась, да листы поржавели. Корабль лежал чуть на боку, на четверть закопавшись в песок. Люк был раскрыт, и лестница свисала. Я полез внутрь, Анна вместе со мной.
  А внутри - холод, темень непроглядная, с потолка какие-то кабели свисают, на полу пылища чуть не по колено. Полезли мы к рубке, я-то ведь только из Академии тогда был, лекции ещё не все выветрились, помнил приблизительно где что у древних кораблей находилось. И вот, как сейчас вижу: идём по коридору, фонариками светим, а справа и слева - раскрытые каюты. Зашли в первую - а там мертвецы, рядами, высохшие. Навроде мумий, только похуже. Форма даже сохранилась кое-где, тёмная вся, истлевшая.
  Долго мы не разглядывали, не для того пришли. Анна хорошо держалась, личико только побледнело. В других каютах тоже были трупы, но меньше - по одному, по два. На постелях лежали. Дальше по коридору оказался пустой камбуз. Там все стены оплавлены были, видно, древним лучевым оружием.
  Наконец вышли к рубке. Перед экраном, за пультом, сидел человек в форме. Это в свете фонарика так показалось, на самом деле тоже мертвяк, засохший. Перед ним валялся корабельный журнал, нам такие в музее показывали. Я открыл его наугад и начал читать:
  
  "4 января 2087 года.
  В 15:00 совершили вынужденную посадку. Погибли техник Ханкел и пилот Брукс, есть раненые. Двигатели вышли из строя. Передаём сигнал бедствия, но вряд ли нас кто-то услышит.
  
  5 января 2087 года.
  Запустили планетарный генератор атмосферы, для создания более оптимальных условий. Видимо, это приведёт к исчезновению местной органики. По первым анализам, она основывается на боре, и для пищи человека непригодна. Настроение у команды подавленное. Пытаюсь занять их работой по приведению в порядок "Каллисто". Запасов пищи хватит на 2-2,5 месяца.
  
  8 января 2087 года.
  Корабль приведён в порядок, системы регенерации и теплоснабжения отлажены. Продолжаем передавать сигнал. Генератор атмосферы работает в полную силу. Месяца через два можно будет выходить наружу без скафандров. Л-т Этнем не оставляет попыток синтезировать из местной флоры соединения, пригодные в пищу человеку.
  Штурман Гранд рассказал сегодня об 'МДТ-178'. Этот транспортник потерпел крушение в 60-м на необитаемой планете земного типа. Якобы, двадцать лет спустя его случайно обнаружили. К тому времени выжившие члены экипажа устроили поселение, образовали семьи, дети появились, и будто бы они даже отказались вернуться в цивилизованный мир, только священника попросили прислать. История сомнительная, но я распорядился муссировать её среди экипажа. Это более оптимистическое направление для мыслей, чем смерть от голода, к чему мы придём, если не случится чуда.
  Я перелистнул несколько страниц и прочёл:
  
  "7 февраля 2087 года.
  Меры по разоружению команды оказались запоздалыми. Сегодня л-т Харвел и с ним 18 человек подняли бунт. Их удалось вытеснить в камбуз и уничтожить. Мы потеряли семерых. Я получил тяжелое ранение. По словам д-ра Регнера, протяну недолго. Командование "Каллисто" передаю штурману Гранду. Да поможет нам Бог!
  Далее шли записи, сделанные другим почерком. Постепенно они становились всё короче и всё с большими перерывами:
  
  "28 февраля 2087 года.
  Ещё двое покончили собой. Р-й Прат задушил р-го Орта из-за пайка. С-т Крюк воспользовался этим, чтобы "казнить" Прата. Я приказал д-ру вводить яд в трупы, во избежание соблазна.
  
  1 марта 2087 года.
  Умерло семеро. Д-р Регнер сошёл с ума. Пришлось запереть его. Команда варит ремни.
  
  5 марта 2087 года.
  Умерло ещё двенадцать".
  Последняя запись, уже третьим, совсем плохим почерком, гласила:
  
  "2 апреля. 2087 года.
  Старший лейтенант Мох. Последний живой на "Каллисто". 7 дней без пищи. 2 дня без воды. 4 дня назад умер от истощения ш-н Гранд. 10 дней, как скончалась Мария. Назвать эту проклятую планету её именем. Хоть что-то. Мхи на склоне почернели. Это из-за генератора. Кислород. Не стоило истреблять местную жизнь ради пары лишних недель для нас. Глупо. Надо бы отключить, но у меня уже не хватит сил. Отключил общее питание и передатчик. В этом больше нет нужды".
  Пока я читал, Анна стёрла пыль с пульта и щёлкнула тумблером. Вспыхнул свет, послышался гул в недрах звездолёта - корабль всё ещё функционировал! От этого стало жутко. Мы ещё раз бегло осмотрелись, но не нашли ничего, что могло бы помочь. Передатчик уже не работал - видно, стал негоден от времени.
  Когда мы закончили осмотр, снаружи холодало, надвигалась местная "ночь". Мы решили переночевать на "Каллисто", где было отопление и свет, и сообщили об этом на бот. Разумеется, это я её уговорил. Я решил, что пора признаться. Старый звездолёт, близость смерти  всё только распаляло меня. Мы сидели в каюте, из которой я выбросил мумии.
  Ну, собрался я с духом и выложил ей всё как есть. Она, конечно, смутилась. Потом ответила в том роде, что, мол 'уважаю Ваши чувства, но не могу ответить взаимностью'.
  Я, понятное дело, огорчился. Но ещё попробовал, так сказать, от слов к делу. Зря. Только всё испортило. Ночевать мне пришлось в каюте с мертвецами. А она потом со мной не разговаривала. Совсем. Хотя ничего особо не было. Я ведь только обнять пытался. Ладно, проехали.
  Утром мы вернулись к боту. Я отчитался о разведке. Мой рассказ, естественно, никого не вдохновил.
  Следующие дни я помню плохо. Серо всё, тоскливо. Да с Анной эта история... Как заноза в сердце. Звездолёт мы обшарили капитально, но уж чего-чего, а жратвы там ни крошки не осталось. Но Ахо вроде набрал там что-то для ремонта нашего движка. Он над ним по 20 часов в сутки корпел. А остальные от безделья, голода и постоянного стресса потихоньку сходили с ума, каждый по-своему. Симон, помню, всё время распевал "Три дня, как из жизни ушёл капитан". Напрягало. Керкес всех разоружил - участь капитана "Каллисто" ему явно была не по душе. Но у меня пистолет оставил, видно, доверял. Доктор Нун ещё запомнился, спокойный такой, мягкий, всё торчал в боте и читал свою Библию...
  Но мы-то все на Ахо молились. Лишь на него была надежда. Поэтому никто не возражал, что он получает двойной паек. Только он - даже Керкес получал полуторный, половину которого отдавал Анне, а она, как и все, получала стандартный. Так, кстати, и не разговаривала со мной.
  Прошло две недели. Голод творит большие вещи - Керкес перестал делиться с Анной пайком. Однажды за обедом Ахо радостно сообщил:
  -Я понял наконец, как устранить поломку. Ещё недельки три, и я смогу запустить двигатель.
  Знал ли он, что сделал этой фразой? Всем нам сразу стукнула одна и та же мысль. 3 недели! Оставшиеся запасы можно было растянуть максимум на две. А после взлета ещё минимум неделю добираться до зоны связи с ближайшей базой.
  С тех пор я держал пистолет снятым с предохранителя.
  Два дня спустя Керкес отослал нас с Анной опять на "Каллисто" за какой-то мелочью. Она, видно, не рассказала ему о том, что произошло в тот раз. На полпути я остановил реацикл, слез, стал на колени и сказал:
  - Долго Вы ещё меня будете мучить? Простите же наконец!
  - Я давно простила Вас, лейтенант. - сказала она.
  Мы отправились дальше. На душе стало чуть легче, светлее как-то...
  А на "Каллисто" я вдруг наткнулся на один ящик, которого раньше не замечал. Как сейчас помню, стоял он под койкой в одной из кают, заваленный ветхими тряпками. Открываю его, а там  ревние лучемёты, рядами. В отличие от тех, что мы находили прежде, эти сохранились отлично, и с полным зарядом батарей. Должно быть, именно их капитан 'Каллисто' спрятал после разоружения команды. По академическим лекциям я знал, как такими штуками пользоваться. Один лучемёт я прихватил с собой и спрятал за двигателем реацикла. Даже Анне не сказал. Не спрашивайте, почему, - любой бы поступил так же на моём месте.
  Когда мы вернулись, то обнаружили, что доктор Нун, Симон и ещё два солдата исчезли. Бледный Ахо ковырялся у двигателя. Увидев нас, он ничего не сказал. Да всё, в общем, было понятно и без слов.
  - В чём дело? - спросил я Керкеса.
  - Случилось несчастье. Доктора и трёх солдат завалило камнями, когда они прогуливались.
  - Можно осмотреть место?
  - Не думаю, лейтенант. - Керкес усмехнулся, - Там небезопасно.
  Он и не отпирался, что убил их. 'Слишком много ели' - сказал со смехом, - 'Пришлось кем-то пожертвовать'. У Анны случилась истерика. Керкес приказал мне вернуть оружие.
  Из бота вылезли рядовые Дон и Мозес, с автоматами, стволы на меня. Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет. Ну всё, - думаю, - вот сейчас выведут 'на прогулку' и конец. Дона я не очень близко знал, а вот с бывалым Мозесом мы не поладили ещё на 'Звезде'. Почему-то мне показалось, что прикончит меня именно он.
  Однако не прикончил.
  Последующие семь дней за нами - Анной, Ахо и мной, строго следили. Керкес, Дон и Мозес сменяли друг друга, постоянно дежуря с оружием. Нас кормили. Анна три дня подряд отказывалась от еды, но потом сломалась. Годод делает великие вещи. Керкесу она была уже безразлична. Я сначала не понимал, почему он сохранил нам жизнь. А потом догадался. По взглядам Дона и Мозесая. В крайнем случае нас собирались съесть. Мы были живым пайком. После запуска двигателя Ахо будет убит как ненужный свидетель. Голод творит чудеса.
  Но и голодным жить охота. И мы разработали план. В то время, когда более крепкий Мозес спит, а Дон дежурит, Ахо и Анна должны были отключить его. Мне же предстояло пробраться к реациклу, завладеть лучемётом и обезвредить Керкеса. Мы находились на пределе истощения. Обнадёживало лишь то, что те тоже были ослаблены.
  На восьмой день я пробрался к реациклу, достал лучемёт, активировал заряд. Всё шло как по маслу, и вдруг по ту сторону бота остановился другой реацикл.
  Керкес мгновенно выбежал наружу. Это был майор Орфер из бота #2. Очень измождённый. Едва он кивнул Керкесу тот навёл на него пистолет. Я крикнул:
  - Стоять! У меня лучемёт!
  Но оказывается, этот гад умел стрелять со спины, не поворачиваясь. Меня спас майор Орфер, молниеносно ударив его в кадык. Пуля свистнула мимо. Падая, Керкес жахнул ещё раз, и Орфер свалился с простреленной грудью. Я опустил ствол лучемёта, вдавил кнопку. Вспыхнул луч. Поднимавшийся было Керкес рухнул как подкошенный и заорал. Запахло палёной кожей. Я оглянулся. Возле входа в бот стояла Анна. Чуть правее Ахо. Смотрели на меня. Я подошел к Керкесу. Тот попытался приподняться и снова упал. Затем повернулся ко мне, открыл глаза и прохрипел:
  - Ну же, сынок, что делаешь, делай быстрее.
  В этот момент из бота открыл огонь разбуженный Мозес. Большая часть пуль пришлась по Анне. Она упала. В проёме показалась массивная фигура Мозеса, палящего наугад. Пули ударили у моих ног. Я выстрелил.
  Тогда-то и понял, почему предки отказались от лучемётов и вернулись к огнестрелке. Пуля летит незаметно и делает своё дело быстро, будто всё само собой происходит. А луч словно связывает тебя с жертвой. Ты успеваешь увидеть, КАК это происходит. Становится понятно как никогда, что ЭТО делаешь ТЫ.
  Вспышка лучемёта выжгла ему шею, лицо, глаза и Мозес свалился на камни, хрипя и дёргаясь в агонии. Я повернулся к Керкесу и прикладом лучемёта проломил ему череп.
  Анна умирала четыре дня в страшных муках. 7 пулевых отверстий. Был бы жив доктор Нун, может, и смог бы помочь... Я всё это время рядом был. Бинты менял. Колол транквиллизатор. Рассказывал ей сказки. Даже не подозревал, что так много их знаю. Кое-что сам придумывал. Она слушала молча. Иногда улыбалась, пересиливая боль. Напоследок имя моё произнесла. Только имя.
  В том грунте могилу не выкопаешь. Пришлось мою красавицу камнями засыпать. Через десять дней я, Ахо, раненый Орфер и связанный Дон стартовали и покинули систему DХ773.
  Герберт невесело усмехается и замолкает. Кладёт погасший окурок в пепельницу. (Когда это она успела появиться?) Затем говорит:
  - И вот, друзья мои, несколько вопросов. Керкес убил ни в чём не повинных людей. Плохо? Да. Но если бы он этого не сделал, я бы умер вместе с ними. Анна погибла. Плохо. Больно. Но если бы она не погибла, мы бы все умерли от голода в полёте. В своё время я много думал обо всём этом и понял, что должен быть смысл, должна быть система координат. Иначе всё впустую, иначе просто погибель.
  За столом восстанавливается молчание. Аманд спрашивает:
  - А что случилось с ботом #2?
  - О, это другая история, не менее "поучительная". Но её я расскажу как-нибудь в другой раз.
  Все успокоились. Да. Но нельзя же, думаешь ты, так расстраивать друзей. Они ведь готовились. Неужели напрасно?
  - Герберт! - окликаешь ты, - Сейчас я расскажу рассказ повеселее.
  - И какой же? - поворачивается он к тебе.
  - А вот какой! - мгновенно хватаешь его за курчавые волосы и - мордой в тарелку с конфетами. Громкий надсадный хохот. Твой. Краем глаза видишь ошарашенный взгляд Ларсона. Герберт реагирует мгновенно: поднимает голову и тут же кулаком бьёт тебе в нос.
  - Ах так! - возмущаешься ты. Это уже ни в какие ворота не лезет. Вскакиваешь, опрокидывая стол. Герберт встаёт секундой позже, и ты успеваешь дать ногой ему в грудь. Он падает на стулья, вспрыгивает на ноги, но его уже хватают Кларк и Эдмонд. Тебе выкручивают руки Пирс и Аманд. Герберт выкрикивает забавные ругательства и угрозы. Ты улыбаешься и говоришь:
  - Всё нормально, ребят, всё в порядке. Всё, я успокоился...
  Неожиданно выдёргиваешь правую руку и наотмашь Пирсу в челюсть. Отшатывается, хватаясь за подбородок. Локтем же, с разворота, Аманду по подбородку... Вырвался! Прыжок к Герберту и что есть силы даёшь ему под дых, наслаждаясь уморительным выражением лиц Кларка и Эдмонда,  те из последних сил сдерживают бывшего майора. По бару разносится твой рваный, клокочущий смех. Почему никто вокруг не смеётся?
  
  3.
  Тебя вталкивают в твою с Питтом комнату, хлопает дверь. Ты бросаешься к ней:
  - Эй ты! Не смей закрывать дверь! Даже не думай об этом!
  Замок поворачивается. Приглушённый голос Ларсона:
  - В следующий раз поменьше пей. И не забудь: в 5:45 вылет. И ещё: за всё это ты должен Вену 35 кредиток.
  Гулкие шаги по коридору.
  - Ну вот! - говоришь ты, - Ушёл! Клоун, мать его!
  Ты проходишь и садишься на аккуратно заправленную кровать Питта. В маленькой узкой комнатке темно, только тусклые лучи фонаря за окном падают полосами на серые стены. С минуту ты молчишь. Потом начинаешь смеяться:
  - Дураки! Второй раз уже на "всё нормально" попались.
  Ты мотаешь головой, расправляешь плечи и бодро затягиваешь:
  Три дня, как из жизни ушёл капитан,
  Намедни наш штурман скончался от ран,
  Мотор отказал, кислорода про вся
  Осталось на двадцать четыре часа.
  
  Нас взяли в тиски, но под градом свинца
  Наш борт не сдаётся - стоим до конца,
  Конец недалёко - сей жизни краса
  Для нас лишь на двадцать четыре часа.
  Но после второго куплета замолкаешь. Настроение вдруг отчего-то резко портится. Лицо горит. Встаёшь, подходишь к умывальнику. Из зеркала на тебя глядит хмурый придурок с плоским лицом, залитым кровью из разбитого носа. Вроде бы, ты. Вон давнишний шрам над правой бровью. Старое лицо какое-то. И и не поверить, что всего 24. Горечь берёт тебя. Ты бросаешься к двери:
  - Эй вы, уроды! Вы все подохните, слышите меня, мать вашу! Скоты! А ты, Пирс, ты не вернёшься домой! Некуда тебе возвращаться. Чем ты займёшься, а? Хлеб сеять станешь? Транспортники гонять? Ты ведь ни рожна не умеешь, кроме как убивать. И ты боишься, что эта война закончится, потому что не нужен будешь потом никому!
  А ты, Герберт, чем лучше твоего Керкеса? Он убил четырёх невинных, а ты - восемьсот. Он хоть свою шкуру спасал, а твоей-то шкуре ничем 'мирники' не угрожали. Не так ли, майор Герберт? Из-за таких, мразь, как ты... как все вы... Я был в плену! Единственный, кто выжил! А ты мне тут, мразь, сказки про любовь заворачиваешь!
  Ты поворачиваешься, тяжело дыша. Орёшь стенам:
  - Плевать мне на этих детей! Не хочу больше о них думать! Я не виноват! Ни в чём! Я выполнял приказ! Я сделал всё, что мог! Я не виновен! Плевать на всех! Пусть дохнут! Пусть горят в аду! Я здесь ни при чём!
  Воздуха не хватает. С минуту пытаешься отдышаться. Но прилив ярости не исчерпался. Ты разворачиваешься и рыча, не чувствуя боли, неистово бьёшь по шершавой серой стене. Снова поворот, и отражение внезапно пугает тебя, - на тебя сквозь зеркало смотрит кто-то другой. Само зло. Удушье. Тёмные пятна расползаются по твоей груди. Пятна крови. Спину обдаёт холодом. Прочь! Бегом отсюда! Дверь заперта - к окну! Комната сужается, словно пытаясь поглотить тебя. Чьи-то чёрные руки тянутся за тобой. Быстрее, быстрее, надо успеть... Время сокращается. Ты падаешь на колени, лбом к холодному полу, руками на затылок... Кровь стучит в висках. Судорожно шепчешь:
  - Отче наш, Иже еси на небесех,
  Да святится имя Твое,
  Да приидет Царствие Твое,
  Да будет воля Твоя,
  Ты поднимаешь голову и застываешь: за черным окном висит белобрысый мальчишка, прислонившись бледным лбом к стеклу. Глядит на тебя пристально-мутным взглядом и беззвучно шевелит губами. Крик! Падаешь ничком, прижимаясь к полу. Вот и всё. Бежать некуда. Пол дрожит под тобой. Мысли судорожно бьются:
  Господи, прости, Господи, спаси, Господи, сохрани,
  Господи помилуй!
  Губы отчаянно продолжают бормотать:
  ...яко на небеси, и на земли.
  Хлеб наш насущный даждь нам днесь...
  Стены шепчут твоё имя. Откуда-то сверху льётся тихий свистящий голос. Беззлобный:
  - Зачем ты убил меня? Я пришёл за тобой.
  И не введи нас во искушение,
  Но избави нас от лукаваго.
  И не введи нас во искушение,
  Но избави нас от лукаваго.
  И не введи нас во искушение
  Но избави нас от лукаваго.
  Господи, помилуй,
  Господи, помилуй,
  Господи, помилуй,
  Господи, помилуй,
  Господи, помилуй!
  Ты задыхаешься. Вот он, поди, и конец...
  - Пощади! Господи, пощади!!!
  И всё неожиданно проходит. Ты лежишь, прислушиваясь к тишине, затем осторожно поднимаешь голову. За окном никого. Только тусклый фонарь. Ты осторожно раздеваешься в темноте и залезаешь под одеяло, натягивая его чуть ли не по уши. Какая-то чёрная тоска охватывает тебя. Отчего-то вспоминается погибшая девушка из сегодняшнего города. Красивая... В ушах появляется шум. Возникает картинка: ночь; ты поднимаешься с постели и ступая босыми ногами по паркету, подходишь к окну. Видишь, как вдалеке, среди спящего города вспыхнул и рухнул дом, а за ним второй и третий... Видишь, как поднимается огненный вихрь и несётся к тебе, сметая всё на своём пути...
  Ты мотаешь головой. Знают ли они, пилоты в желто-серой форме, что стоит за одним их нажатием кнопки? Хотя тоже ведь всего лишь выполняют приказ... Всего лишь?
  Как хотелось бы свалить вину на кого-нибудь! Но не на кого: лейтенант, отдавший тебе приказ, вскоре погиб в бою, генерал, отвечавший за операцию на Ктаке, был отправлен в отставку, а после арестован и осуждён "за шпионаж и антиимперскую деятельность". Остался только ты. Исполнитель.
  Ты вспоминаешь время, когда ещё не было Мятежа. Каждый год на каникулы вы всей семьёй отправлялись к тёте Берте на Адвон II. У неё на ферме всегда росли груши и виноград, а сама она была такая толстая, и очень добрая. А однажды папа сказал, что в этот раз вы не поедете к тёте Берте. "Почему?" Он ответил: "На Адвон II теперь невозможно попасть". "Почему?" "Потому что там идёт война". Вот тогда первый раз болезненным эхом отдалось в тебе это слово. Война.
  Ты вздыхаешь. Четырнадцать лет. Сколько ещё будет продолжаться Мятеж? Каждый день вы захватываете города мятежников, а где-то в других секторах они захватывают ваши города. Эта планета обречена. Основные силы матов перешли на другой фронт. Остались лишь малочисленные гарнизоны. Но то, что легко берётся, легко и теряется. Ты вспоминаешь сегодняшний бой, тело мятежника, сползающее по щебню, перевёрнутые красные стульчики, глубокую трещину в ступенях собора, длинные чёрные волосы, перемешанные с пеплом - нет, про это нельзя сказать: "легко". И это как-то не укладывается ни в какие системы координат без того, чтобы на что-то не закрыть глаза. Настоящий воин всегда прав. Но разве у настоящего воина не должно быть сердца?
  Сегодняшний город - десятый, взятый на этой планете. Значит, за всю кампанию убито около... миллиона человек. МИЛЛИОН! Что значит эта девушка или эти дети по сравнению с ним? А что значит этот миллион по сравнению с 7 миллиардами, погибшими за 14 лет? Страшно вдуматься в цифры.
  Но дело надо довести до конца. Иначе бессмысленность сделает те же самые цифры ещё страшней. Ещё страшней.
  Вспоминается сегодняшний рассказ Герберта и ты неожиданно находишь неувязку: не мог этот майор, убив доктора и двух солдат и решившись на каннибализм остальных, просто так оставить лежать их мёртвыми. Если уж решился, то начать они все должны были с доктора и этих солдат. Вот почему 'Анна три дня отказывалась от пищи, но потом сломалась'. От нормальной-то пищи чего бы отказываться? Значит, они все ели. И Герберт ел. 'Голод делает великие вещи'... Понятно, почему он замолчал это... Значит, всё, что потом случилось, - не борьба 'хороших' с 'плохими', а лишь разборки людоедов. Тьфу, мерзость.
  Но тут ты вдруг понимаешь смысл всего рассказа. Он и был изложением той самой системы, без которой, по Герберту, человеку и жизнь не жизнь и смерть не смерть. Это для тебя на самом деле он рассказал всё это - с удивлением отмечаешь ты. А состоит эта система в том, что тот, кому суждено умереть, пусть умирает, а тот, кто должен выжить - обязан выжить любой ценой. Должен быть ещё какой-то принцип, по которому Герберт определяет, кто должен умереть, а кто - жить... Всё это очень интересно...
  Веки тяжелеют. Ты закрываешь глаза и начинаешь проваливаться в бездну. Над тобой шумит водоворот, мимо проплывает кроваво-красная буква "У", цветастый рисунок с коряво выведенными коричневыми домами, истекающий кровью Ис, тонкие пальцы Аманда, перебирающие клавиши, чёрная птица, исчезающая в тумане, и медленно вращающиеся, как крылья мельницы, лопасти вертоплана...
  *
  Ты едешь в битком набитом автобусе. Самый разгар дня, на небе ни облачка, жара неимоверная. А ехать вроде как до конечной. Все толкаются, а водитель ещё и гонит кое-как - автобус то и дело подскакивает на колдобинах. Или это дорога такая?
  - Эй сынок, уступил бы место бабушке.
  Белобрысый мальчишка нехотя слезает с сиденья. Грузная бабуля садится.
  - Молодой человек, Вы могли бы не наступать мне на ноги? - раздражённо спрашивает тебя стоящая справа маленькая женщина лет сорока.
  - Извините, я нечаянно...
  - "Извините!" Смотреть надо!
  Духота невыносимая. Пот льёт ручьями по лицу, мокрые волосы липнут ко лбу. Ты расстёгиваешь воротник нари. Автобус поворачивает, ты повисаешь на поручне, на тебя почти падает слева высокая полная женщина в белой блузке. Из того конца несётся ругань в адрес водителя. Ты переводишь дыхание и тут замечаешь, что перед тобой сидит девушка с длинными чёрными волосами и читает книгу. Страницы в книге пусты. Тёмное платье на груди зашито грубыми красными стежками. Ты узнаёшь её. Непонятное волнение вдруг охватывает тебя.
  - Простите. - говоришь ты.
  - За что? - поднимает она удивлённые карие глаза.
  - Вы сегодня утром умерли...
  - Да? Наверно...
  - Поверьте, мне очень жаль.
  - Я знаю.
  - Откуда? - задаёшь ты глупый вопрос и сам же смущаешься. Она молчит.
  - Вы очень красивы.
  - Спасибо. - она улыбается.
  - Знаете, это очень хорошо, что Вы мне приснились.
  Она смеётся и лукаво прищуривается:
  - Вы так много думали сегодня обо мне, что иначе и быть не могло.
  - Жаркий сегодня денёк, не правда ли?
  - Я бы так не сказала, - она опять очаровательно смеётся, - уже вторую неделю идёт дождь.
  - Дождь? - ты смотришь в окно и видишь, что все стёкла залиты обильно текущей водой, сквозь которую видно лишь затянутое тучами хмурое небо. Становится холодно. Ты машинально застёгиваешь воротник нари.
  - Да, последний раз такой дождь был в 43-м. - говорит стоящий слева седобородый старичок с палочкой, - Молодой человек, не были бы Вы так любезны передать водителю? - он протягивает тебе мелочь за проезд. Девушка закрывает книгу и быстро поднимается:
  - Ох, простите пожалуйста, я Вас не заметила.
  - Ничего, ничего, спасибо, дочка. - старик садится.
  Ваши взгляды встречаются. Она стоит совсем рядом, так близко, что ты чувствуешь её дыхание. Ты смотришь ей в глаза. Чистый, беззаботный взгляд. Поворачиваешься и идёшь к водителю, чтоб передать деньги. Протолкнувшись, подходишь к кабине.
  - Вот, возьмите.
  - Ты что, приятель, читать разучился? Во время проезда разговаривать с водителем запрещено.
  Ты смотришь в зеркальце и внезапно узнаешь знакомый взгляд голубых глаз. Не поворачиваясь, берёт он у тебя деньги и усмехается, качая головой.
  *
  Ты чувствуешь, как тебя кто-то будит. Открываешь глаза и видишь Пирса с непривычно виноватым выражением лица. Слышится голос Герберта:
  - Вставай, всё позади.
  Узкая комната, серые стены, белый потолок. Ты лежишь на чём-то твёрдом. В ногах какая-то немота.
  - Что позади? - спрашиваешь ты.
  - Ты что, ничего не помнишь? - изумляется Пирс.
  - Кларк, ты, похоже, перестарался. - раздаётся голос Ларсона, - У него провал в памяти.
  - Кто-нибудь мне объяснит, что происходит?
  Пирс исчезает из поля зрения, появляется обеспокоенное лицо Аманда:
  - Мы уже неделю как застряли на этом астероиде без пищи...
  - Что ты мелешь, на каком астероиде?
  - И вот, чтобы не умереть с голоду, - подхватывает Велвет, - мы решились на крайние меры...
  - Мы съели тебя! - выкрикивает Эдмонд.
  - Это я им подсказал идею. - с гордостью говорит Герберт.
  - Что? Что это за бред?!
  - Кем-то нужно было пожертвовать, понимаешь? - Пирс называет тебя по имени, - У нас не было другого выхода.
  Ты приподнимаешься и вдруг видишь, что вместо ног у тебя обрубки.
  - Нет!!! Этого не может быть!
  - У тебя довольно вкусное мясо. - одобрительно отзывается Эдмонд, ковыряясь в зубах, - только немного солоноватое.
  - Я сплю, я просто сплю и сейчас проснусь...
  - Да ладно, расслабься. - утешает тебя Пирс, - подумай сам, что лучше: умереть от голода с ногами, или же остаться живым но... без ног?
  - ...это всё мне просто снится...
  - Ты не думай, самую большую порцию мы оставили тебе. Вот, поешь, оно ещё тёплое. - Аманд протягивает тебе ароматный прожаренный кусок мяса.
  - Нет!!!
  4.
  Просыпаешься. Вокруг темно. Ты абсолютно трезв. Сна нет. Приподнявшись, несколько раз вслепую бьёшь ладонью по тумбочке. Вот они! Подносишь к глазам, всматриваясь в тускло светящиеся цифры. 3:01. Кладёшь часы обратно. Три часа ночи. Через два часа где-то на западе к спящему городу приблизятся ромбовидные тени бомбардировщиков. Прыщавый мальчишка-солдат, дежурный, с дрожью в голосе сообщит по связи престарелому полковнику-мату, что радар засёк вражеские самолёты. Лысеющий полковник отдаст приказ ПВО города сбить бомбардировщики. Тонкие стволы немногочисленных зениток оживут, поднимаясь вверх, ища цель. Ты зеваешь. Из двадцати самолётов сбить удастся один - два, не больше. Спящие улицы огласят сирены воздушной тревоги. Через две минуты бомбардировщики появятся над городом.
  Пальцы нажмут на кнопки. Откроются бомболюки, вниз посыплются чёрные шары. Через пять секунд каждый шар разделится в воздухе на десять авиабомб, а ещё через полминуты город накроет смертоносный град. Ты поворачиваешься на бок, кровать скрипит, натягиваешь одеяло на голову. Он накроет дома, школы, храмы, театры, тюрьмы, магазины, гостиницы, казармы, космодромы, аллеи, парки, рынки... 5:10 - самый сон. Максимальное количество жертв. Ты закрываешь глаза и снова открываешь их. Не все бомбы взорвутся сразу же при ударе, некоторые сдетонируют через пять, десять, даже двадцать минут. Бомбардировка будет продолжаться ещё долго после того, как самолёты скроются за горизонтом. Ты поворачиваешься на спину и откидываешь одеяло. Кровать скрипит. Огненное цунами накроет город. Земля сотрясётся, стены рухнут в пламя. Тысячи человек сгорят заживо. В 5:45 серая зорька перерастёт в рассвет. Изуродованный, пылающий город окутает плотный туман. Ты вздыхаешь и шепчешь:
  - Господи, даруй мне сон. Господи, смилуйся надо мной, даруй мне сон.
  В 6:00 с разных концов города появятся вертопланы. Они высадят "Усмирителей"- группы "Альфа", "Бета", "Гамма", "Дельта", 'Эпсилон', 'Дзета' и другие. Сержант на секунду распрямится среди тумана. Мятежник выстрелит. Мятежник будет убит. "Усмирители" подавят основные очаги сопротивления и вернутся на базу. В 7:30 прилетят транспортники с легионерами. Легионеры будут расстреливать пленных, грабить развалины, насиловать женщин. Ты кладёшь руки под голову и смотришь вверх, во тьму.
  И вдруг ты понимаешь, что нужно сделать. Хватить бегать от совести. Ты виновен. Во многом. И ты должен покаяться. Во всём. Не откладывая, завтра ты подойдёшь к отцу Евлогию и... будь что будет, но расскажешь всё. Тёмное тяжёлое шевеление внутри, как от потревоженных червей. Ну ничего, недолго вам там шевелиться...
  Перед глазами всплывает красный аналой, на нём позолоченные Крест и Евангелие... Да. Только так, по-другому нельзя.
  Ты с каким то странным облегчением и даже уверенностью шепчешь:
  - Господи, помоги мне!
  Ты сделаешь это. 43.
  
  5.
  Мерный гул. Полутёмный салон. До высадки ещё минут десять. Автомат привычно лежит на коленях.
  Вместо Питта сидит коренастый мужик, видно, уже бывалый, волосы с проседью, взгляд спокойный. Как-то непривычно без Питта. Вместо Виктора - усатый, бритый наголо парень с нездоровым блеском в глазах. Время от времени он чуть подрагивает головой. Чем-то похож на Иса. Такой же одержимый.
  Вчерашний новичок теперь почти не выделяется. Такой же отрешённый, как и все. Герберт время от времени недобро поглядывает на тебя. Надо будет перед ним извиниться за вчерашнее. Теперь всё будет по-другому. Рядом глубоко зевает здоровяк Велвет.
  Ты вздыхаешь и, задумавшись, смотришь в точку на стальной стене вертоплана. То решение, которое ты принял прошлой ночью. Тяжёлое и... очень не простое для тебя, но единственно верное.
  Может быть, первое верное решение в твоей жизни. Неожиданно ты чувствуешь на себе чей-то тревожный взгляд. Ты вскидываешь глаза. Это сидящий напротив тебя Пирс. Он улыбается и подмигивает тебе: "ничего, всё, мол, будет в порядке"...
  * * *
  А вертоплан уносит тебя всё выше и выше, оставляя внизу уменьшающиеся космодром, казармы, стены, сторожевые башни, бар и церковь...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"