Маленькая серогрудая синичка села на колышек, воткнутый возле куста пиона, пискнула. Крохотные коготки цепко держались за деревяшку, пока бусинки глаз изучали окрестности. Решив, что опасности нет, синичка вспорхнула, подлетела к старой ржавой железной бочке, перевёрнутой вверх дном, и юркнула в неровное отверстие, размером чуть больше пятака.
- Ну, надо же, где себе "дупло" нашла, - удивился старик и потёр ноющие колени.
От огорода сильно пахло влажной землёй, молодой травой и ещё чем-то свежим, щемящим, которому не найдёшь сразу названия и название которому "жизнь".
Старик откинулся на спинку скамейки, стоящей на пригреве, возле крыльца старого дома, и посмотрел выцветшими глазами на яркое майское небо. Солнце приближалось к зениту, от туч, щедро поливших землю прошедшей ночью, не осталось и следа. Надо пойти открыть огуречник - как бы ростки не спАрились. А к вечеру хорошо бы прополоть грядку моркови. Эх-ма, с тех пор, как умерла его старуха всё приходится делать самому. Вот и обед пора идти готовить. Хватит на лавке сидеть!
Взгляд старика скользнул ниже на вытянувшуюся за речкой Берёзовкой пологую сопку, зелёную, лесистую. Припомнилось, сколько раз они ходили с женой на эту сопку, и в укромных ложках-релках нарезали полные корзины груздей. А если не хватало места в корзинах, старик снимал свой брезентовый длиннополый плащ, связывал рукава, и в этот импровизированный мешок набирали ещё грибов, которые жалко было оставлять в лесу. А что за грузди это были! Крепкие, мохнатые, без единой червоточины! Они с женой солили грибы в дубовой кадушке, ели сами, угощали родных и соседей. Да-а, было время!
А ещё на этой сопочке, на лысом косогоре с южной стороны растёт крупная, сладкая да ароматная глубеница-ягода. В урожайные годы её можно хоть лёжа собирать. С этой дикой клубникой не сравнится никакая садовая "виктория". Но не дойти больше старику до сопки - ноженьки не ходят, да и сердчишко пошаливать стало. Да и много ли ему старику надо? В огороде растёт немного малины и смородины, и ладно. А молодые все не хотят свои заготовки делать, им проще в магазине купить готовое. Времена пошли!
Внезапно, прервав ход стариковских мыслей, из дыры в бочке выпорхнула синичка. Пискнув на лету, она улетела куда-то за баню. Правильно, нечего рассиживаться - хоть и долг майский день, а дел много переделать надо.
- Ну, и ты двигай, Пётр Иванович, - скомандовал сам себе старик. - Ишь, разнежился. А ещё ж надо тЫчки в горох воткнуть. Вот сын в субботу приедет из города, тогда...
Он не успел сказать, что предстоит сделать сыну. То ли от того, что резко поднялся со скамьи, то ли от яркого солнца, а скорее всего, просто от старости и от всех болезней сразу, у него вдруг потемнело в глазах, занялось дыхание.
- Ничо, ничо... счас таблетк..., - шептал он помертвевшими губами, а сам, держась обеими руками за стену, двигался на дрожащих ногах к крыльцу.
Старик ничего не видел и ничего не чувствовал кроме ужасной слабости и пустоты. Превозмогая эту слабость, он всё-таки поднялся на крыльцо. Переступить три ступеньки для него было сейчас равносильно подъёму на три этажа. "- Держись, Пётр Иванович, держись! Ты же старый солдат - и не такое бывало. Так, левой рукой за наличник, правой за ручку двери. Ать-два - открыл!". Из последних сил старик за два мелких шажка дошёл до стула и буквально вполз на сидение. "- Уф-ф, дошёл!"
Пётр Иванович нащупал на столе пузырёк с таблетками. Первая упала и закатилась под стол. Он высыпал на ладонь сразу несколько. Слизнул две крайние. Запил водой из остывшего чайника, прямо из носика. Сейчас, сейчас... Посидел, закрыв глаза, прислушиваясь к своему телу.
Тук... тук-тук. Есть! Сердце, получив пинок от лекарственной химии, забилось в прежнем ритме. Старик осторожно разлепил веки. На дворе во всю силу сияло яркое солнце, в окно билась залетевшая серая муха, где-то близко, наверно у соседей, молодой петушок пробовал свой голос.
Пронесло! Нет, Пётр Иванович, рано тебе ещё под берёзку рядом со старухой. Мы ещё потопчем землю-матушку.
Он посидел ещё немного, не шевелясь, приходя в себя после приступа. Подумал: "- Надо сыну позвонить. Когда приедет пусть привезёт ещё лекарств и тонометр. Тонометр обязательно!"
Пётр Иванович ещё отпил из чайника.
- Позвоню. Вечером позвоню. Сейчас-то сын на работе. Да он и сам кажный вечер звонит. Хороший у меня сын. Вот только работа у его, видимся редко. И с внуком вечером поговорить можно. Тоже хороший паренёк растёт, интересный. Всегда поинтересуется: - как, мол, здоровье, деда? Да какое, нахрен, здоровье, когда жизнь за девятый десяток завернула! Уже и ровесников знакомых почти не осталось. Вон и старик Панкратов, на полгода старше меня, две недели назад помер. Э-хе-хе...
Он немного помолчал, вспоминая.
- А считай, никого уже и нет. И Вера, жена, умерла, и брательник Матвей, и ещё много кого. Зажился ты, Пётр Иванович, зажился старина. А в детстве был хилый, да болезный. Матвей, тот "кровь с молоком", дразнил, бывало. "Шкидлой" называл, хм-м. А воевал брат в артиллерии. В артиллерии Резерва Главного Командования. Прошёл войну от Сталинграда до Германии. Старшина. И погиб... погиб 8 мая 45 года под крепостью Бреслау. Э-хе-хе, да и не он один, какие парни в войну сгинули! Самые лучшие, самые красивые.
Старческие глаза наполнились прозрачными слезами. Пётр Иванович в волнении встал. Ведь и ему, Петьке-"шкидле", пришлось сполна хлебнуть военного лиха.
В комнате стене висела в рамочке фотография, что сделал сын на прошлое 9-е мая: Пётр Иванович вместе с внуком возле Вечного огня. Старик негнущимися пальцами погладил медали. Медали... Первую, "За победу над Германией" получил он в 46-м. Вторую, "За боевые заслуги" - тогда же. Следующую: "30 лет РККА" выдали при демобилизации в 49-м. Много ещё с тех пор получил он медалей. Но самая дорогая награда вот эта - орден Славы 3 степени, за бои на вражеской реке Одере. А получил-то он её только в 1967 году! Затерялся наградной лист где-то в канцелярии. Но нашлась его награда. Хоть через 20 лет, но нашлась, и слава Богу!
Пётр Иванович сел на диван, прикрыл глаза, и погрузился в забытьё воспоминаний...
...Апрель 45-го, разлившаяся от вешних вод немецкая река Одер. Их бригада, первого эшелона прорыва, готовилась форсировать эту крупнейшую водную преграду на пути к Берлину.
Бойцы миномётной батареи, наравне с сапёрами, рубили брёвна, вязали плоты, готовили к переправе свои 120-ти миллиметровые миномёты, образца 1938 года, боезапас, снаряжение.
- Кто умеет плавать? - спросил командир миномётного расчёта сержант Переверзев. С седыми усами, с обильным серебром в чёрных волосах, он казался гораздо старше своих 33-х лет.
- Я. Я в детстве нашу речку Песчанку переплывал. По-собачьи.
Сержант только вздохнул.
- Хорошо. Сядешь впереди. Твоя задача смотреть куда плывём. Чтобы ни на мель, ни на топляк какой не наткнуться. Я на корме. Гребут все. Чем скорее форсируем Одер... скорее пойдём на Берлин!
Работали почти всю ночь. Лишь ненадолго удалось прикорнуть здесь же у реки. Перед сном Пётр завернул в кусочек трофейной клеёнки комсомольский билет и положил в нагрудный карман.
Накануне вечером к ним на берег приходил политрук из штаба корпуса и провёл беседу с солдатами-миномётчиками. Молодой подтянутый старший лейтенант в новом обмундировании, в шинели из драпа, в яловых сапогах казался сошедшим с картинки. Политрук прочёл лекцию о положении на всех фронтах: в Западной Европе, в Италии, на Тихом океане. Потом перешёл к задачам предстоящей военной операции. Он говорил, что за Одером сгрудились недобитые остатки последних гитлеровских войск - значит, надо добить врага в его логове! Отомстим фашистам за наши сожженные и разоренные города и сёла! Красная Армия несёт освобождение Европе от звериного нацистского ига. А Родина ждёт с победой своих сыновей-воинов. Завтра, без страха и сомнений, все как один, в бой, за Одер! Наше дело правое - враг будет разбит - так сказал товарищ Сталин. В первых рядах бойцов, как и прежде, как на Днепре, на Висле, в каждом бою, будут коммунисты и комсомольцы. Самые лучшие бойцы, верные сталинцы, могут прямо сейчас, перед решающим боем, написать заявление о приёме в ВКП(б). У политрука с собой есть бумага и химические карандаши. Рекомендации дадут командир и парторг батареи.
После своего выступления старший лейтенант ответил на вопросы бойцов и в заключение сказал:
- Молодых солдат прошу пройти со мной.
Серёжкин и ещё несколько ребят подошли к политруку. Он отвёл их немного в сторону, присел на неошкуренное бревно, раскрыл планшет и достал оттуда пачку небольших картонных книжечек.
- Комсорг дивизиона подал в политотдел список молодых бойцов, отличившихся на фронте борьбы с фашистской гадиной и желающих вступить в ряды орденоносного ленинского комсомола. Вот это, товарищи, ваши комсомольские билеты. Пока они простые, отпечатанные нашей армейской типографией, но после войны все получат настоящие билеты, по всей форме.
Политрук раздал книжечки из серого картона с надписью: Всесоюзный Ленинский коммунистический союз молодёжи. Получил билет и Петя Серёжкин.
- Поздравляю вас, товарищи! Смело, доблестно идите в бой, комсомольцы!
Грузиться на лодки, на понтоны, на плоты начали ещё затемно. Вдоль места посадки батареи прошёл командир, капитан Кожевников, проверяя расчёты.
- Сержант Переверзев, твой расчёт пойдёт крайним справа. Смотри, не оплошай. Посреди Одера остров. Если понадобится поддержка пехоте, по команде пристанешь, дашь пару залпов - и дальше. Задача ясна?
- Так точно, товарищ капитан. Когда отчаливаем?
- Команда голосом, жди. Держись за понтоном лейтенанта Зардания. Давай!
Едва закончили погрузку, небо на востоке начало светлеть. Сероватый туман потянулся вдоль реки. Бойцы успели покурить, по привычке в рукав, съесть по сухарю, а сигнала к отправлению всё не было.
- Ну что же медлят, эх, командиры, - сквозь зубы ворчал сержант. - Пора, пора уже. Сейчас фрицы проснутся.
Петя очень удивился. Он хотел спросить у командира, как может кто-то спать в такую ночь, пусть даже и это и немцы. Но тут из клочковатого тумана донеслось:
Бойцы миномётного расчёта оттолкнулись от восточного берега, уже обжитого, уже ставшего
своим и поплыли на запад добывать желанную победу. Поплыли навстречу судьбе.
На расплывшемся от весенних вод Одере течение было слабое, туман прикрывал от вражеских глаз, и плот с миномётчиками, не больше, чем за полчаса, доплыл до залитого водой низкого берега. В прибрежных кустах, в тумане, тут и там сновали красноармейцы, слышались приглушённые команды. Рослый командир в тёмной влажной плащ-накидке, стоя на накллнённом стволе дерева, распоряжался высадкой.
- Кто такие, чьи? Миномётчики? Куда прёшь? Давай левее. Здесь пехота. Не мешайтесь!
- Если бы, - вздохнул Переверзев. - Остров это, понятно. Самая переправа впереди. Петро, туды-твою! Куда правишь? Засядем сейчас. Оттолкни плот.
Петя спрыгнул в холодную воду и, упираясь в мягкое дно, стал отводить тяжёлый плот от прибрежных кустов. Товарищи помогали ему шестами, а когда плот оказался на чистой воде, втянули паренька обратно к себе.
Долго плыть им не пришлось - буквально в десяти метрах левее, с плота лейтенанта Зардания, уже выгружали миномёт.
- Сержант! - махнул рукой взводный. - Причаливай, выбери место посуше и занимай позицию. Сейчас пехота займёт остров и дамбы, а мы их поддержим при нужде. Поступит приказ - пойдём дальше. Младший сержант Горбань, ко мне! Покажи расчёту сержанта Переверзева, где можно расположиться.
Горбань, командир отделения разведки, молодой, разбитной белорус, повёл миномётчиков к купе высоких тополей.
- Я уже и на том берегу побывал. Острова. Слыхали, как счас гОворят? Одер - что две Припяти, а посредине - Волга. Во как! Широкая река. Но у нас - сила. Как рванём! Гитлерам не устоять. Нам бы только...
Внезапно с севера загремели пушки, взахлёб застрочили сразу несколько пулемётов.
- Ого, вот и началось. Ну, я к своим, - Горбань на плече автомат, в несколько широких шагов преодолел кочковатую полянку и скрылся в густом кустарнике.
Только миномётчики установили орудие, прибежал посыльный от командира батареи.
- Приказано - приказано, - проворчал Переверзев. - Я тут стою на болоте посреди реки и ни хрена не вижу. Командиры! Опять стрелять по площадям? Авось попадём? А не попадём, так напугаем? Ладно. Эй, кто у нас самый шустрый? Петро, по деревьям лазил в деревне?
- Да-а.
- Вон тот тополь вроде повыше будет. Скидавай ботинки и дуй наверх. Вот бинокль, осмотрись там толком, будешь огонь корректировать.
- Е-есть.
Серёжкин быстро снял ботинки, обмотки, ватник, поплевал на ладони и стал карабкаться на дерево. Взбираться было несложно. Это был истинно немецкий тополь: высокий, прямой, с гладкой корой мышастого цвета, с прямыми длинными ветвями, тянущимися ровно и симметрично в низкое серое небо.
Сверху, в отличный "Цейсс", все было прекрасно видно, тем более, что туман почти совсем разошёлся. Взрывы раздавались уже повсюду, тут и там взметались фонтаны воды, напичканные обломками переправочных средств и прочими атрибутами войны. Гуще всего снаряды рвались впереди, на главном русле Одера и правее, где темнела полоска дамбы.
- Серёжкин, видишь дамбу?
- Вижу! Хорошо вижу! Вижу, откуда фрицы стреляют.
- Азимут можешь дать?
- Чиво-чиво?
- Тьфу ты, деревня - мать родная! - ругался внизу сержант. - Ладно. Я счас дам пристрелочный, смотри внимательнее. Поправишь, коли смажу.
С противным визгом взлетела первая мина. Через пару секунд вдалеке взметнулся гейзер грязи.
- Ага! Вижу, товарищ сержант! Два пальца левее и чуточку дальше.
- "Два пальца"! корректировщик, мать... Смотри хорошенько! Два выстрела, - подал расчёту команду Переверзев.
Следующие мины легли удачнее. Но и фашистские наблюдатели обратили внимание на новую огневую точку. По верхушкам тополей прошлись пулемётные трассеры. Пули счастливо обошли Петю, лишь обдали своим смертельным свистом.
- Попали! Почти... Ой! Ещё чуть-чуть дальше бы, товарищ сержант! Ой, как стреляют!
Выпустив с десяток мин, расчёт Переверзева прекратил стрельбу.
- Уф-ф! Перекур. Икрамов, сбегай к лейтенанту, спроси: идти нам дальше или нет.
Но связному идти не пришлось - чавкая сапогами по грязи, подошёл капитан Кожевников.
- Так, отстрелялись? Знаю, пехота уже пошла по дамбе. Собирай бандуру - и вперёд. Ваш плот уже наготове. Быстрее, быстрее. Штурмовые отряды уже на том берегу.
Миномёт снова разобрали и понесли на себе на другой берег острова. Мужики устали, запарились, пока снова дошли до воды.
Где-то слева снова начали рваться снаряды, и, кажется, бой начался уже на том берегу. На бреющем полёте туда прошла пара "Илов".
Миномётчики загрузили свой плот, присели передохнуть.
- Цыбулько, дай-ка твоего табачку, не жмись. Хорош у тебя табачок, - попросил сержант.
- Та не, чево там, - замялся бережливый хохол. - Вот у нас на Черниговщине табак! Ух, духмяный! Сам сушу. Приидешь ко мине после войны, я тибе богато отсыплю.
- Берите мой, братцы, - немолодой сутуловатый ефрейтор Калугин развязал свой кисет с вышитой на нём, видимо детской рукой, большой красной звездой. Пока мужики брали по щепотке курева, Калугин достал из кармана сложенную газетку, суетливо разорвал её на полоски.
- Берите, не жалко, в бой идём. О-хо-хо, только бы этот клятый Одер переплыть!
Переверзев подошёл к Пете.
- Серёжкин, а ты чего? Закуривай. Потом не до того будет.
- Да я вообще-то...
- А, понятно, мама не велела. Ну, на тогда сухарь. Погрызи, - и добавил потише, скосив глаз, - не нравится мне сегодня Калугин. Я уже несколько раз замечал, да вот, даже в зимних боях: суетится человек, добрый ко всем, ничего не жалеет - и раз - убивают в первом бою.
Петя раскрыл рот, хотел переспросить: правда ли? Но в небе раздался гул моторов - наши "Илы" возвращались со штурмовки. Самолёты, уже лёгкие, без бомб и снарядов шли высоко, расслабленно. Миномётчики проводили их взглядами. Петя в мальчишеском восторге помахал лётчикам рукой.
Вдруг, неизвестно откуда, появился фашистский "мессер", и коршуном бросился на наши штурмовики. С первой же атаки он поджог один "ил". Второй "ил", отстреливаясь, стал удаляться к северу. "Мессер" пошёл во вторую атаку на подбитый самолёт и расстрелял его с близкой дистанции. "Ил", потеряв одну плоскость, кувырком свалился в воды Восточного Одера.
- Гады, гады, фашисты проклятые, - шептал Петя, глядя в опустевшее небо, сжимая кулаки.
- Чего застыл, ложись! Воздух! - сержант толкнул его в плечо и сам ничком упал рядом.
- Воздух! Воздух! - закричало сразу несколько голосов.
"Мессершмитт" развернулся и полетел вдоль реки, стреляя из всех пулемётов. Одна из очередей прошила плот миномётчиков: полетели щепки, звонко дзынкнула опорная плита, вскрикнул и упал рядовой Икрамов.
- Ой, алла! Ой-ой, нога!
- Икрамов, живой? Санитары!
Бойцы наскоро перевязали раненного крупнокалиберной пулей товарища. Серёжкин с удивлением заметил на его лице вместе с болью и явное облегчение: житель Средней Азии больше всего боялся большого водного пространства и возможность избежать переправы, даже ценой ранения, его просто обрадовала.
- Потерпи, Икрамов, сейчас санитары придут, отвезут тебя в госпиталь. А нам пора, - Переверзев отряхнул шинель и оглядел своих бойцов. - Расчёт, занимай места на плоту. Погнали дальше, славяне!
Обогнув песчаную отмель, плот миномётчиков поплыл через западный рукав Одера.
Бой уже развернулся по всему берегу. Наши штурмовые группы захватили мелкие плацдармы, расширяли их и соединяли в один большой, сплошной, надёжный, с которого уже не отступают. Немцы отчаянно контратаковали, собрав все возможные силы. Но через реку уже подтягивались основные силы пехотных дивизий, переправлялась артиллерия, танки, самоходки.
Плот миномётчиков плыл медленно, с трудом преодолевая весенний поток. Бойцы усердно гребли самодельными вёслами, досками, по сантиметру приближаясь к противоположному берегу. Кругом, куда ни глянь: по бокам, и сзади, и спереди, плыли такие же плоты, лодки, понтоны с солдатами, пушками, танками. Много сил накопила к апрелю 45 года Красная Армия. Не устоять гитлеровцам!
Фашисты вели ураганный огонь по переправе. Каждую секунду десятки снарядов и мин вздымали фонтаны воды. Иногда они попадали в плоты и понтоны. И тогда люди и техника падали в ледяную воду, шли на дно... Но не было в мире силы, способной остановить их.
Примерно на середине реки и плот с расчётом сержанта Переверзева попал в зону плотного обстрела. Снаряды стали падать ближе, обдавая людей каскадами воды, звеня в воздухе горячими осколками. Петру было не страшно, он не верил, что в него может попасть вражеская сталь. Одна только мысль занимала его: скорее, скорее вперёд! Не смотря ни на что!
Внезапно, не слышимый в полёте осколочный снаряд разорвался совсем рядом, сразу за плотом. Закричал раненый в руку установщик Цыбулько. На Петю сзади обрушилось огромная тяжесть, сбила его, стоящего, на колени. От удара он выпустил доску, которой грёб. Петя едва сумел повернуть голову и увидел, что его сбил Калугин. Ефрейтор был мёртв. Серёжкин замешкался, не зная, как быть, как выбраться из-под грузного тела и одновременно аккуратно уложить его на брёвна плота. Но тут перед ним появилось искажённое яростью лицо сержанта:
- Серёжкин, туды твою... ! Греби! А его сбрось в воду!
- Кого? В воду? Калугина?!
- Труп, дурак! Надо скорее к берегу. Только бы успеть, а то сейчас накроют!
У Переверзева были совершенно безумные глаза, а на коже болтался кусочек уха, отсечённый осколком. Кровь стекала по щеке и шее и пачкала воротник гимнастёрки, но он казалось, этого не замечал. С немалым трудом, они сообща скинули плотного Калугина с плота. Петя схватил освободившееся весло и яростно начал им работать. На другом борту гребли Переверзев и раненый Цыбулько. Берег медленно, но приближался.
Им оставалось проплыть метров 20, не больше, когда новый снаряд упал с неба в полуметре от плота. Тяжеленный плот, как щепка поднялся на серой волне, опрокинулся, и снова рухнул во взбаламученную реку. Это случилось в один миг, но для Петра этот миг растянулся в долгие
миллисекунды и запечатлелся навсегда. Он видел близко-близко серые тучи на небе, брызги воды, разбившиеся на отдельные капли, траву и камешки на немецком берегу. А ещё увидел, как сержанта Переверзева в воздухе догнала тяжеленная плита миномёта, и ударила по ногам.
Падение в воду оглушило Петра. К счастью ни плот, ни снаряжение его не задели. Он вынырнул на поверхность реки и бегло огляделся. В паре метров заметил ушанку со звёздочкой с загнутыми лучами - головной убор Цыбулько. Первой мыслью Петра было: подплыть, нырнуть, найти товарища. Но едва он развернулся в том направлении, как с ужасом почувствовал, что телогрейка, одежда моментально намокли и потянули вниз. Чувство самосохранения побудило Петю поплыть к берегу.
Он с детства умел плавать, летом всё свободное время пропадал на речке. Свою деревенскую речку Петя переплывал туда и обратно без отдыха. Но в холодной воде, в одежде, плыть было неимоверно тяжело. Серёжкин сбросил вещмешок хотя это и мало помогло - мокрая одежда тянула на дно, а волны от взрывов снарядов захлёстывали голову. Каждый метр давался с большими усилиями, когда же силы кончились, солдат поднырнул, оттолкнулся ногами от дна и преодолел ещё сажень. К счастью здесь начиналась береговая отмель.
Едва переставляя ноги, Петя вышел на сушу. Его всего колотило от холода и пережитого напряжения. На кромке берега была "мёртвая зона", здесь не рвались вражеские снаряды, пули пролетали стороной. Петя смог раздеться, разуться, отжать от воды одежду и обмотки. Порадовался: в сапогах, пожалуй, и не выплыл бы.
Но только солдат отдышался, невдалеке на берег выбралась штабная машина-амфибия. Из кабины выглянул офицер в танковом шлёме и окликнул парня:
- Эх, боец! Ты чего там: ранен или отсидеться решил? Вперёд в бой, за Сталина!
Петя хотел ответить, что он остался один из всего расчёта и не знает, что делать дальше, но амфибия уже покатила вперёд. Солдат быстро оделся в мокрое и холодное обмундирование и поспешил подняться на прибрежный откос. Страшновато было одному уходить из относительно безопасного места, возвращаться в бой, но надо было.
Едва Петя поднялся на пригорок, на него буквально наткнулся чужой лейтенант. Он называл свою фамилию, но в горячке боя, она забылась, и сколько Пётр Иванович потом не пытался её вспомнить - не смог. Так он и остался в его памяти: Лейтенант. А был он не намного старше 18-летнего Пети.
Лейтенант сходу закричал хрипловатым срывающимся голосом:
- Ты! Кто... какого полка? Почему здесь? Артиллерист?
- Артиллерист, замечательно! Боец, пожалуйста, пойдём со мной, надо поднести снаряды.
- Слушаюсь, товарищ лейтенант.
Они бок о бок сбежали вниз, и подошли к наваленным в беспорядке ящикам со снарядами.
- Берём сразу два, - скомандовал лейтенант. Петя подставил под ящик плечо.
Когда, пыхтя и отдуваясь, они с лейтенантом снова поднялись на пригорок, Серёжкин смог впервые оглядеть поле боя. Прямо перед ним, вдалеке, виднелись за деревьями крыши немецких домов. Там густо рвались снаряды, клубами поднимался дым, перемешанный с пылью. От населённого пункта, почти до самой реки, тянулись поля и посадки невысоких деревьев, очевидно сады, уже начавшие покрываться молодой зеленью. По полям тут и там стаяли подбитые, сгоревшие танки и бронемашины, лежали бугорки в серых шинелях. Прибрежная высотка была перепахана снарядами, покрыта окопами и заграждениями, тоже сильно разрушенными и разваленными. Невдалеке была устроена, обращённая на запад, позиция для двух орудий. Правда, стояла там только одна пушка, а вторая лежала вверх колёсами, выброшенная из окопа мощным взрывом. Здесь стаяло удивительное затишье, хотя по всему берегу отчаянно грохотало и сверкало. Гроза войны беспощадно рвала людские жизни.
- Атакуют фрицы почти беспрерывно, только что атаку отбили, - словно оправдываясь, сказал лейтенант. - Вот орудие Петрова погибло - прямое попадание в боезапас.
- А вторая пушка, почему не стреляет?
- Снаряды кончились. Вот несём. Сейчас они опять штурмовать будут. Но не вышибить им нас. Нет!
- А... а вы что, товарищ лейтенант, один здесь?
- Нет, у орудия ещё двое. Раненые. Автоматчики прорвались. Еле отбились. Вот только снаряды кончились. И гранаты. И пехоты из прикрытия мало. А то бы мы фрицам наваляли.
Серёжкин с лейтенантом дотащили снаряды к пушке. Из маленького окопчика им навстречу поднялись два солдата. Оба серые от пыли и пороховой копоти. Оба в кровяных бинтах: у одного перевязана голова и глаз, у другого перебитая рука прикреплена к туловищу брезентовым ремнём.
- К орудию! - молодым петушком крикнул лейтенант. - Снаряды есть, живём, братцы!
Бойцы поприветствовали Петю:
- А это кто? Молодое пополнение? Где, лейтенант, ты нашёл такого мокрого кутёнка? Лучше бы пару самоходок с десантом...
Лейтенант вдруг встрепенулся, пристально вглядываясь вдаль. Потом снял свою грязную фуражку и пригладил белобрысые вихры.
- Танки, - вполголоса сказал он. - Заряжай!
Артиллерист с забинтованной головой прильнул здоровым глазом к панораме. Второй боец уцелевшей рукой открыл затвор. Серёжкин достал из лотка и подал первый остроносый снаряд-выстрел. "Полковушка" и её расчёт замерли в ожидании команды.
Петя осторожно выглянул из-за пушечного щита. Сначала, кроме пыли и густоты кустов, он не увидел ничего. Но вдруг по земле прокатилась дрожь и сразу, будто из ниоткуда, появились немецкие танки. Грязно-серые с чёрными крестами, они выглядели огромными и несокрушимыми. Сколько их было: два, пять или больше? - Петя не мог понять. Его взгляд сразу оказался прикован к одной вражеской машине. Этот танк, с большой вмятиной в броневом экране у левой гусеницы, казался больше других и опаснее. Наверное, потому, что на полном ходу подминая небольшие деревца и разбрызгивая ошмётья грязи, мчался прямо на их орудие. Петру страшнее всего показалась не чёрное жерло танковой пушки, и не пулемёты, поливающие свинцом пехотные окопы, а широкие, уродующие землю гусеницы. От предчувствия, что вот-вот эта безжалостная сталь пройдёт по нему, перемелет плоть и кости, сплющит, погубит безвозвратно - захолодела спина.
Странно, память за столько лет сохранила мельчайшие подробности того дня: переправу через Одер, встречу с лейтенантом, а вот самого боя Пётр Иванович не помнил. Вот мчится на их позицию немецкий танк, вот звучит команда "- огонь!" - и всё! От всего боя в памяти осталось только сумасшедшее кружение земли, травы, пушки, неба, тяжесть снарядов, пороховая гарь. Больше ничего Серёжкин вспомнить не мог, как ни старался. И сколько времени длился бой: час, минуту - тоже не мог сказать
Его удивило выражение лица лейтенанта: на лице была ни злость, на что-то другое, а просто обида.
- Нет? А как же так? Ведь бой!
Пётр встрепенулся, оправил ремень на телогрейке.
- Я счас. Я принесу. Быстро...
Он перепрыгнул бруствер и побежал к реке. Вдогонку ему начали стрелять, пулемётная очередь легла совсем рядом. Петя упал. Лёжа на земле, оглянулся назад. К позиции их беззащитной пушки приближалась вражеская "Пантера". Парень растерялся: как ему быть? Бежать к своим, к пушке? А чем он поможет? Бежать за снарядами? Не успеет. Фашистский танк взревел двигателем, готовясь к решающему рывку. Петя уткнулся лицом в пахнущую дымом землю. Неужели конец?
И тут раздался пушечный выстрел. Выстрел русской противотанковой пушки Серёжкин не спутал бы ни с каким другим звуком. Даже столько лет спустя, не спутал бы. "Пантера" загорелась и остановилась. В открывшиеся люки стали выбираться гитлеровские танкисты. Советские пехотинцы перестреляли их прямо на броне. Это только в горячке боя Петру показалось, что их пушка воюет одна. Нет, на западном берегу уже были и другие солдаты Красной Армии, были и другие пушки, танки. А вот и "34-ка", пыхтя дизелем, поднималась на пригорок от берега. Освободившийся понтон сапёры погнали обратно, за другим танком. Тут же к берегу причалил большой плот, полный пехотинцев. За ним подходил другой понтон с "катюшей".
От вида такой мощи, у Пети стало легко на душе. Он вскочил с земли и в несколько секунд подбежал к ящикам со снарядами. Снарядов оказалось на удивление мало. Боец схватил крайний ящик и поспешил обратно. Он отсутствовал у орудия лишь несколько минут, но на прибрежной возвышенности шёл жестокий бой и Серёжкин опоздал.
"34-ка", поднимавшаяся ему навстречу, уже стояла недвижимо, уронив ствол, и чадила густым чёрным дымом. В сторонке три танкиста хлопотали рядом с четвёртым, лежащим. Петя подбежал к "своей" пушке. Земляной бруствер был практически снесён взрывами снарядов и мин. Щит "полковушки" весь просвечивал пробоинами и был похож на решето. Два артиллериста неподвижно лежали на земле, лейтенант скорчился возле правого колеса.
Товарищ лейтенант, - Петя затеребил офицера за плечо, - я принёс снаряды. Вас ранили?
Тот с трудом встал, зажимая рукой бок. Сквозь шинель, сквозь пальцы сочилась кровь.
А, это ты... Снаряд дай. Наводчик, кажется, ещё жив. Отнеси в окоп.
Серёжкин достал из лотка снаряд с жёлтой полосой и хотел вставить в зарядную камеру.
- Ты что ... мать принёс!? Это же осколочный!
- Ой, а я не подумал. Взял крайний ящик. Счас я ещё сбегаю!
- Стой. Ладно, осколочные тоже пригодятся. Они и пехоту подтянули. Принеси ещё снаряд и помоги Егору. А я пока сам...
Серёжкин поднёс выстрел и поспешил к наводчику. Тот лежал ничком, уткнувшись забинтованной головой в россыпь стреляных гильз. Петя осторожно перевернул его на спину. Раненный слабо застонал, не открывая единственного целого глаза. Мужик он был матёрый, и чтобы дотащить его до окопчика Петя снял ватник и подстелил под Егора. Но и волочить раненного по изрытой осколками земле было непросто. Парень совсем запарился, пока преодолел десяток саженей, и они добрались до окопчика. Выстрелила наша пушка. Надо скорее вернуться, пособить лейтенанту. Петя только успел вытереть пот и выпрямиться, как раздался близкий взрыв немецкого снаряда...
Пётр Серёжкин пришёл в себя от того, что кто-то звал его. Издалека. Из-под земли. И было невыносимо трудно дышать.
- ... Живой? Есть кто живой?
- Я здесь, - прохрипел Петя и опустил руку в землю. И только ощутив приток свежего воздуха, парень понял, что всё наоборот, что это их завалило землёй в осыпавшемся окопе. Какие-то люди, пока невидимые, начали откапывать артиллеристов. Петя как мог, стал им помогать, и через пару минут выкарабкался на волю.
- Там ещё Егор, наводчик, - сказал он выручившим его пехотинцам.
Подошёл пехотный майор.
- Артиллеристы, помогите огоньком. Я свой батальон подниму в атаку. Мне бы только помочь танки у них выбить.
- Да я не артиллерист. Миномётчик я, - оправдывался Петя. - Вот лейтенант...
Он оглянулся на пушку, и вдруг с ужасом заметил, что лейтенант, командир пушечного взвода, неподвижно лежит рядом со своим заряжающим. А на спине его шинели чернеет дыра с опалёнными краями.
- Да мне ты хоть пулемётчик. Пушка есть - стреляй, - приказал майор. - Я тебе двух бойцов дам в помощь.
- Есть, - упавшим голосом пробормотал Серёжкин. - Да, товарищ майор, ещё снарядов надо принести. Там они, у реки.
- Будут тебе снаряды. Ты только стреляй. Федорченко, пятерых бойцов за снарядами, бегом! - распорядился комбат.
- Там с красной полосой - бронебойные. Очень надо, - крикнул вдогонку пехотинцам Пётр.
Он бегло осмотрел пушку: щиток и колёса все в дырах от осколков, ствол - вроде цел. А вот прицел - Петя присвистнул - прицел напрочь разбит.
- Как же я из неё стрелять буду?
Подошли два пехотинца, присланные в помощь. Оба в мокрых тяжёлых шинелях, с автоматами за спинами. Оба немолодые, похожие друг на друга простыми лицами, мозолистыми крестьянскими руками. Солдаты первым делом сели на пустые ящики и достали кисеты с куревом.
- Слыш, старшой, - позвал Петю солдат с седыми усами, - покури с нами, покуда снаряды поднесут.
- Ты бы, паря, накинул что-нито, - подсказал другой, с бурой щетиной на лице. - Весенний ветерок вмиг прохватит, продует.
Но Петя отмахнулся от этих слов. Хотя он был в одной лишь гимнастёрке, мокрых обмотках и ботинках, ему было жарко. К тому же болела сдавленная земляным завалом грудь, поташнивало, а думать он мог только о пушке и о том, как из неё стрелять. В принципе, он знал порядок действий и, пожалуй, мог бы...
- Панорама разбита. И прицел, - пожаловался он. - Можно, я сбегаю до другой пушки - может, там есть целые?
- Нахрена тебе, панорама эта? - пыхнув махорочным дымом, сказал первый солдат. - Вот помню, в гражданскую отбили мы у беляков пушку, тоже без прицела. Так наш ротный, царствие ему небесное, через ствол ту пушку наводил.
- Через ствол? - подивился Петя. Он представил, как бы сержант Переверзев наводил миномёт через ствол. Хмыкнул. - А дай-ка и я попробую.
Он открыл затвор пушки и сунул туда голову. Ничего не было видно, кроме серого, то ли дыма, то ли края облака и чуточки неба.
- Танки! - вдруг крикнул один из солдат. - Прямо на нас прут!
Петя изо всех сил заработал рукоятями наводки и как-то сразу в зубчатом ореоле ствола увидел немецкий танк. Сразу вспомнилась вражеская машина, увиденная в начале боя, с большим чёрным крестом на боку и с погнутым защитным экраном у левой гусеницы. "- Тот самый!" - пронеслось в голове. Но тот "тигр" был снова перед ним, или это был уже другой танк, разбираться было некогда. Да и не всё ли равно? Перед нм враг, враг сильный, беспощадный. И его надо победить.
- Снаряд, - сухими губами подал команду Серёжкин.
"Только бы не свернул, только бы не свернул!" - молил он, дёргая за шнур спуска.
Выстрел. Взрыв. Впереди - чёрный дым и рыжий огонь. Неужели?...
- Попал!! Ловко ты, парень, прямо под срез вмазал!
Поверить в такую удачу было трудно: подбить "тигр" с первого снаряда не каждый опытный артиллерист сможет. Петра начала бить крупная дрожь, обмякли коленки. Преодолевая слабость, он позвал:
- Ещё снаряд. Давайте.
Почти ничего не видя от волнения и от пота, заливавшего лицо, он ещё раз выстрелил из пушки.
Пехота поднялась с земли и с криком: "- Ур-а-а-а!" пошла вперёд. Где-то правее заработали "катюши". Наша армия основными силами форсировала Одер и стала развивать наступление вглубь немецкой территории.
К артиллерийской позиции быстрым шагом подошёл давешний майор, пехотный комбат, хлопнул парня по плечу:
- Молодец, "бог войны"! "Тигра" такого завалил - я в донесении не забуду. Сейчас мои хлопцы пойдут! Нас до самого Берлина не остановишь! Ну, бывай!
Комбат поспешил догнать своих бойцов, а Петя присел на станину пушки. Ему было плохо: голова горела, грудь стянуло невидимыми тисками, а ноги и спина покрылись холодом, будто метровым льдом. Он оглядел ещё раз место, где провёл этот бой: измятый и продырявленный щит пушки, стреляные гильзы, пустые ящики. Наткнулся взглядом на мёртвого лейтенанта. Тот лежал с сосредоточенным лицом, с откинутой в сторону рукой - как будто всё ещё командовал батареей. Чёрной дыры у право виска отсюда не было видно.
"- А он ненамного старше меня", - подумал Петя с болью. - "на год, на два? Его наверно, мама ждёт, а может и девушка. Совсем немного не дожил до победы..."
- О-ох, кхэ, кхэ!
Серёжкин глубоко вздохнул и внезапно закашлялся от порохового дыма, от гари и ещё от чего-то острого, попавшего в его лёгкие. Кашель был неудержим, закружилась голова, станина пушки выскользнула из-под него - и Петя потерял сознание.
Что с ним было дальше он помнил плохо. Его куда-то несли, перекладывали, опять несли, потом везли по ровной убаюкивающей дороге. Он успел уснуть или забыться, но его вскоре опять разбудили, раздели, дали выпить чего-то горького, дурно пахнущего, поставили укол - и Петя опять, теперь уже надолго впал в беспамятство.
Он ещё несколько раз приходил в себя и снова забывался, не осознавая, где он и что с ним происходит.
Петя Серёжкин проснулся ясным весенним днём, когда за окном во всю пели птицы и через открытое окно доносились запахи цветущего сада. Армейский госпиталь располагался в большом каменном двухэтажном доме, с высокими, выше человеческого роста, окнами.
На ближайшем обходе Петя спросил у военврача, что за беда с ним приключилась, и когда он вернётся в свою часть. Медик ответил, что было крупозное воспаление лёгких, но молодой организм справился, кризис миновал и, недели через две, рядового Серёжкина можно будет выписать из госпиталя.
- Не торопись, солдат, Берлин уже без тебя взяли!
Дни излечения в госпитале тянулись в приятном ничегонеделании. Это было особенно приятно после тяжёлых весенних дней и последних боёв.
Победу 9 мая встретили шумно и весело, всю ночь не спали, стреляли из всего оружия которое было у медперсонала и выздоравливающих. Для пущего веселья, некоторые шустрые ребята раздобыли спиртика и немецкого шнапса.
В остальные дни лечение Петра заключалось в принятии порошков, уколов пенициллина, в прогулках по саду, окружавшему дом-госпиталь, да в молодом здоровом сне.
Однажды их госпиталь посетил генерал. С самого утра врачи и санитары забегали по палатам, наводя порядок. Раненных и больных уложили в разномастные кровати, собранные со всего городка, заправленные русским и немецким постельным бельём.
Генерал, в накинутом на плечи белом халате, в окружении свиты из офицеров и докторов, прошёл по палатам, здороваясь с бойцами, награждая отличившихся в последних боях минувшей войны. В комнате, где лежал Пётр Серёжкин, генерал первым делом подошёл к койке в углу. Там был солдат тяжело раненный в спину. Он уже много дней недвижимо лежал на животе, а из-под бинтов на голове глядел на госпитальный мир одинокий карий глаз.
- Здравствуйте, товарищи красноармейцы! - бодро приветствовал всех обитателей палаты генерал. - Поздравляю вас с победой над фашистской Германией!
- Сержант Корничук, артиллерист. В составе пушечного взвода в числе первых форсировал Одер, отбили пять атак немцев.
- А, это те герои, что почти час одни сдерживали фрицев у переправы?
- Так точно, - щеголеватый молодой адъютант в звании капитана, склонил аккуратно подстриженную голову. - Командир взвода представлен к званию Героя Советского Союза, посмертно. Из расчётов в живых остался только сержант Корничук.
Генерал вложил в руку раненного красную коробочку с орденом.
- Ну, герой, спасибо тебе огромное от всех нас, от народа, за твой подвиг. Родина не забудет твоих товарищей, а тебе желаю скорейшего выздоровления. Так, куда дальше, кто у нас следующий?...
- Товарищ генерал, - раздался из-под бинтов тихий голос раненного артиллериста. - Здесь ещё один живой из наших. Вон у окна, молодой. Когда все расчёты выбыли, он один "тигра" подбил.
Пете стало неловко. Он попятился, пытаясь спрятаться за койку. Надо же, столько дней провёл в госпитале, а наводчика Егора не узнал! Это же его он в бою сволок в окопчик, подстелил свой ватник, закрыл от взрыва, который их засыпал. А вот Корничук его запомнил, узнал...
- Да ну, - удивился генерал, - а мне почему не доложили?
- Виноват, - вытянулся в струнку адъютант, - сейчас уточню.
- Я сам, - командующий подошёл и пожал влажную Петину руку. - Расскажи боец, так это ты атаку нашей пехоты огнём поддержал?
- Я... кхэ-кхэ!
- Ты, брат, даёшь - такой герой и молчишь! Как так получилось?
- Из миномётчиков я, отдельного дивизиона. Наш плот потопили, вот я и прибился к артиллерии. Вот...
- Молодец, солдат! Будешь представлен к самой высокой награде. Лученков, записать все данные и представить военсовету. Так, пошли в следующую палату. Время, время!
К Пете, поскрипывая хромовыми сапогами, подошёл бравый адъютант. Он присел на край кровати, положил на колени новенький планшет.
- Я, товарищ капитан, гвардии рядовой Петя, ой, то есть Пётр Иванович Се-с... кхэ-кхэ-гэ-гэ!!
У Пети внезапно с такой силой сдавило горло, что на глаза навернулись слёзы, и он неудержимо закашлялся. Брызги слюны попали на планшет, на китель, на белые руки офицера. Тот вскочил с койки, отутюженным носовым платком торопливо обтёрся от влаги. Позвал:
- Санитар! Дайте ему что-нибудь - у него приступ!
Капитан захлопнул планшетку и, ни на кого не глядя, торопливо вышел из комнаты.
- Серёжкин, Серёжкин его фамилия! - крикнул ему во след боец с кровати у двери.
- Неловко как-то получилось, - посетовал на себя Петя, когда приступ кашля прекратился. - Надо же, в самый неподходящий момент.
- Не горюй, - отозвался сосед по палате, баюкая свою руку на деревянной шине. - Адъютант записал твою фамилию, я сам видел. И генерал ведь сказал: "-наградить высшей наградой". Так что будет у тебя, Петро, орден. "Знамя" или даже "Ленина" дадут.
- Да уж. Мне бы хоть медаль. А то в деревне не поверят, что воевал.
Не получил тогда Пётр Иванович обещанный орден. Но на родную сторону вернулся не с одной, а с тремя медалями: к двум послевоенным - "За боевые заслуги" и "За победу над Германией", перед демобилизацией добавилась юбилейная "30 лет РККА".
В родной деревне, разоренной войной, он не задержался и вскоре уехал жить в большой город. Там поступил работать на оборонный завод, потом женился, родились дети.
А в 67-м вдруг пришла повестка из военкомата: "- явиться в кабинет Љ... с документами". Жена всполошилась, забегала по квартире, не зная, то ли вещи в рюкзак собирать, то ли тесто на пироги замешивать. Думала, на сборы вызывают.
- Погоди, не гоношись, - урезонил её Пётр Иванович. - Написано же: с документами, а не с вещами. Наверно, что-то уточнить хотят.
В военкомате ветерана принял сам военный комиссар - седой подполковник с тремя рядами орденских планок на кителе. Поздоровался за руку, предложил присесть.
- Война давно закончилась, но ещё не все герои Отечественной войны названы, не все получили боевые награды. Вот ещё одно письмо, ответ на наш запрос, пришло из Министерства обороны.