Сегодняшний дождливый, декабрьский день в Душанбе напомнил мне один из моих студенческих дней, вернее ночей, когда мы, несколько студенческих (параллельных, и курсом младше) групп факультета "ин-яз" отмечали новогодний праздник загородом. Это было в сельском доме одного из наших однокурсников.
Не буду описывать, как мы наряжали ёлку, как веселились, как просто дурачились и игриво подшучивали, прикалывали друг друга. Думаю, студенческая атмосфера известна многим...
Нет нужды в этой маленькой миниатюре рассказывать все подробности той, предновогодней, праздничной атмосферы... Да и сама суть миниатюры не в том, как мы веселились.
Она о девушке, об одной из участниц нашей вечеринки, которая была курсом младше. Так получилось, что наша группа и группа младше нас часто проводили время вместе.
Её звали Савриниссо. Застенчивая, молчаливая, совершенно не общительная девушка. При всём старании её, едва ли, можно было назвать красавицей. Скорее всего - некрасивая (не хочется употреблять определение - дурнушка, да простит меня Саври)
С ней ни кто особо не общался.
За четыре года учёбы все знали друг-друга очень хорошо, знали, кто с какого района, кто с кем дружить, у кого какие причуды и "тараканы". А когда дело доходило до Савриниссо, часто спрашивали: "Кто знает откуда Савриниссо..."? Или "Где она живёт в Душанбе"? или "Сегодня она, вообще, была на лекции"?. Её почти не замечали.
... Уже было далеко за полночь. Большинство друзей, после очень активного вечера с танцами и играми, уже спали в полутёмной комнате. Мигала разноцветными огнями наша, почти, двухметровая ёлка. Я вышел во двор покурить. Моросил холодный, декабрьский дождь. Было очень прохладно. Поэтому я поспешил под навес, где всё ещё тлели угольки под казаном в которым мы готовили плов и жаркое из курицы.. И тут, я заметил Савриниссо, которая старалась устроить алюминиевую кастрюлю с водой на тлеющие угольки чтобы согреть её.
- Что тебе не спиться, Саври? Иди отдохни, как и все. - Это, возможно, был мой первый разговор с ней за весь вечер.
- Да я особо и не устала. Я ведь просидела весь вечер в уголке.- равнодушно ответила она. И это было правдой. Я вспомнил, что она, как всегда, весь вечер просидела одна, почти не общаясь с нами. Мы уже привыкли к ней. Она была такой. Молчаливой. Молчаливым атрибутом нашего коллектива. Отвечала лишь тогда, когда обращались к ней напрямую с вопросом. ("Дашь конспект, списать лекцию"? - "Да, на бери"; "Стипендию получила"? - "Ещё нет"; "На вечер пойдёшь"? - "Да, пойду"). Училась она хорошо. Дополнительно, самостоятельно изучала японский язык.
Одета она была в синие джинсы со стразами у карманов, тёмно-синий свитер с высоким воротником закрывавшим шею. Обута в бордовые кроссовки. И поверх всего коричневое, шерстяное, не застёгнутое, полупальто, отороченное белым пухом по нижнему краю и доходившее до тех самых карманов со стразами . И тут я впервые заметил, что сложения она была очень даже пропорционального: довольно длинные ноги, хорошо прочерченная линия талии, красивый бюст...
А вот лицо... никак не гармонировало с красивым телосложением... Круглое лицо, густые чёрные брови, близко расположенные, мелкие карие глаза... и крупноватый, немного выдвинутый вперёд подбородок... Скорее отталкивающее лицо... Может в этом и была причина, что мало кто с ней общался? И видимо, она сама, догадываясь, о своей непривлекательности... примирилась с тем отношением, которое выказывали ей однокурсники...
По моим наблюдениям, красивое телосложение, иногда могло компенсировать изъяны лица... но в случае с Савриниссо это был не тот случай...
- У Сайёры есть кипятильник, можно у неё спросить, чтобы согреть воду. (Сайёра была нашей однокурсницей, в доме которой мы и проводили вечер)
- Не хочу её беспокоить. Всё равно угольки ещё горячие, можно и тут согреть. Хочу посуду перемыть, пока все спят...
- Оставь, завтра все девушки вместе и перемоете, завтра у нас нет первой пары, - лениво посоветовал я ей, скорее всего, я сказал это просто так, чтобы что-то ответить ей...
И тут, заметив, что я всё ещё не прикурил сигарету, она подала мне коробку спичек, подобрав её с металлической полки над казаном. Я прикурил и вернул ей спички.
На против казана, в метре от него лежало короткое бревно покрытое двухслойным тонким, стёганным, жёлтым матрацем (курпачёй - по-таджикски), я присел на бревно.
Саври указательным пальцем проверила воду в кастрюле, и резко одернула руку, видимо вода была уже достаточно горячей. Затем, молча вылила воду в большой, жёлтый, эмалированный таз, добавила немного холодной воды из ведра, сложила туда грязную посуду, накапала зелёной жидкости из пластиковой бутылки, вспенила воду и начала мыть тарелки.
- А сам почему не спишь? - не глядя на меня спросила Саври.
- Сейчас докурю и пойду тоже спать, и тебе тоже советую..
- Твоя сигарета погасла.
И тут я заметил, что после первой затяжки, я совсем позабыл о сигарете...
Я выбросил сигарету на тлеющие, почти погасшие угли.
Дождь усилился. Было слышно, как гулко начали стучать по металлическому навесу крупные капли дождя. Запахло холодной сыростью и тем самым, сельским, полевым запахом, который напоминает запах хвороста, огорода и мокрой земли...
Я машинально начал подкладывать сухие ветки под казан. Рядом лежала кипа старых газет, я выбрал более-менее сухую из них, поджёг, и вложил меж дымящих веточек. Довольно быстро разгорелся большой костёр.
Савриниссо, молча встала, достала испачканные сажей картонные бумаги, и подняв, с остатками масла и жаренного лука, казан переставила его на землю.
- Так будет лучше, - тихо произнесла она, как бы разговаривая сама с собой... Затем, взглянув на меня, наивно улыбнулась... В этой улыбке была нечто новое для меня. Что-то достаточно интимное... Это был взгляд очень богатый эмоциями... И мне стало интересно чем эта молчаливая, замкнутая, можно сказать, отвергнутая всеми личность живёт...
В это время открылась дверь веранды, и появилась голова Сайёры с длинными распущенными волосами:
- Джура, пожалуйста, закрой ворота на засов, не хочется выбегать под дождь,- тихо прошептала она.
- Хорошо, не волнуйся, закрою. Мы, уже, не первый раз собирались в этом доме, поэтому я всё тут знал. Встал обошёл дом, закрыл большие, синие металлические ворота на засов и вернулся под навес. Конечно немного промок. Савриниссо всё ещё продолжала мыть посуду.
Костёр в очаге почти угасал. Я подложил в слабеющий огонь более крупные ветки. Костёр разгорелся. Было очень уютно под трель холодного дождя сидеть у костра и чувствовать, как нагревшиеся от огня джинсы, при малейшем движении, обжигали ноги.
- Ты, что, решил охранять меня сегодня, иди спи. Мне не страшно, я могу обходиться одна. Уже привыкла...за девятнадцать лет...
- Нет уж, я досижу пока ты закончишь мыть посуду.
- Ну, как хочешь. - Она встала достала салфетку висящую на бельевой верёвке под навесом, стала сушить тарелки, и аккуратно складывать их в полку. Всё это время я молча наблюдай за ней. Из под её коричневой шапочки, выбились пряди чёрных волос. И вся она немного раскраснелась. Затем она, поколебавшись, подсела на бревно рядом со мной и начала греть порозовевшие от воды ладони, подставив их очень близко к огню.
- Иногда, одиночество нужно принимать, как должное состояние, - неожиданно произнесла она. - Я, вообще, считаю, что человек всегда одинок. Даже, среди шумного весёлого бала люди одиноки. Родители, братья и сёстры, друзья могут быть близкими к тебе, разделять твои мысли и убеждения, но всё равно, каждый человек одинок... Когда я это поняла, мне сначала стало страшно, но потом поняла, что это естественное состояние всех. Но не все это ещё открыли для себя. Теперь, мне моё одиночество комфортно... - закончила она свою самую длинную речь, которую, я, когда-либо слышал от неё... Всё это она произнесла грея ладони над костром, переворачивая ладони, то тыльной стороной, то внутренней...
... Это было, немного, неожиданно для меня. Я не знал как реагировать на её откровение. И немного помолчав, ответил:
- Но, ты молодая, девятнадцатилетняя девушка, неужели тебе не знакомы чувства присущие девушкам твоего возраста.
- Ты про влюбление, про любовь?
- Ну да...
- Ещё как знакомы... но с моей "красотой", - произнеся это она подняла ладони и изобразила пальцами "кавычки", искренне улыбнулась и продолжила, - я не пытаюсь даже самой себе признаться о своих чувствах к кому либо... И уже давно смирилась с этим... Человек, оказывается, ко всему привыкает, если настроиться на что-то. Настрой великое дело. На одиночество тоже можно настроиться. Жить молча тоже можно настроится.
- Понятно. Ты и с родителями такая молчаливая?
- Да, почти. Как раз, с родителями я больше всего и молчу. Мы понимаем друг друга совершенно молча.
Я научилась получать удовольствие от того, что для многих выгляжу чудачкой, почти ущербной, не от мира сего. И поняла, что так лучше, пусть лучше меня недооценивают, чем переоценивают, так у меня будет некая нравственная фора...
Она ещё долго рассказывала мне, то есть открывалась с совершенно неожиданной стороны для меня. Я понял, что она была глубоко тонкой личностью, научившаяся, скрывать и защищать свою ранимость маской одиночества...
И вдруг я поймал себя на мысли, что я перестал обращать внимание на её некрасивое лицо, наоборот, оно, в тот момент, стало для меня одухотворённым, излучающим некий, добрый свет...
Я испытывал какое-то очищение от груза ложных оценок и представлений...
Холодный, декабрьский дождь продолжал лить тугими, прозрачными струями, образовывая большие лужи за пределами навеса. Мне казалось, что этот дождь намеренно усиливался, словно предлагая мне встать под его очищающие струи и смыть с себя остатки прежнего налёта надменности и спеси.
Она умолкла, и взглянув на меня, тихо спросила:
- Скажи, Джура, ты почёл за долг пообщаться со мной сегодня, или это случайно получилось.
- Поверь, совершенно случайно...
Мне ещё хотелось добавить: "Прости, Саври, за прежнее моё отношение к тебе...", но вместо этого я взял её, согревшиеся над костром, тёплые ладони в свои, и нежно их погладил.