Аннотация: Часть цикла, представленного целиком на "Прозе.ру". Точнее, он там полнее, чем здесь, и работа над ним постоянно продолжается.
Абсолютная беспомощность
Приходилось ли Вам видеть когда-нибудь абсолютную человеческую беспомощность?
Не слабость и даже не бессилие, а именно беспомощность. Когда человек не может сделать ни шага, подняться на ноги, пошевелить пальцами рук, сжать их в кулак. Он не может дойти до туалета, не способен даже сесть в кровати, перевернуться на другой бок. Он не может ни есть, ни пить самостоятельно. Не способен преобразовать мысль в слова. Он не может совершенно ничего сам и тогда попадает в чужие руки. Беспомощный как младенец.
Хорошо, если это любящие руки родных. Тогда даже в таком немощном состоянии человек все же не будет чувствовать себя, если, конечно, он способен еще к этому моменту мыслить, ничтожеством, ущербной тварью, которая только уродует лицо этого мира своим существованием. Но не всякие, даже родные по крови, даже любящие, может быть, люди способны взять на себя уход за таким больным и при этом не утратить человеческого к нему отношения. А бывают случаи, когда ради благополучия самого больного его просто необходимо поместить в больницу. Впрочем, многие из не слишком близких и не слишком любящих родственников просто не захотят касаться этой мерзости и используют больницу как способ освободиться от нее.
"Санитаркам за это платят!" - решат они, передавая беспомощного и беззащитного человека в чужие холодные руки.
Обычно это наследники. Чаще всего не дети, а племянники. Племянник - это уже нарицательное имя для стяжателя в понимании тех, кто видел, как эти люди сдают своих дядь и теть в больницы умирать. Если Вам не известно об этой практике в России, тогда, должно быть, Вы удивительно здоровый человек и никогда не проходили лечение в российских больницах, или же Вы житель крупного города, где такое не очень заметно. Но на периферии все проще и явственнее. И такое едва ли забудешь, увидев хотя бы раз.
Такие больные почти никогда не попадают в реанимационное отделение, каково бы ни было их состояние при поступлении в больницу. И в этом, вообще-то, есть рациональное зерно. Вы бы тоже, будь Вы заведующим отделением, не стали определять в реанимацию человека, который должен умереть.
И здесь подходит именно это слово. Должен. Потому что все именно этого и ждут от него.
Их определяют в общие отделения, в общие палаты, рядом с пациентами, которым само соседство с ними внушает ужас, и они продолжают тихо умирать там, как умерли бы и дома. Но теперь вокруг люди - они видят это, они зовут и просят о помощи, а люди проходят мимо них, словно бы их и не существует. И врач повторяет на каждом обходе, что лучше, чем она сделала, сделать уже нельзя, что это старость, и надо потерпеть немного. И любые жалобы беспомощного умирающего человека пролетают мимо ее слуха, пока в один из дней сама жизнь не доказывает его правоту. Лишь тогда, когда в туалете обнаружат труп старухи, умершей от сердечного приступа, врач признает, наконец, своей ехидной усмешкой, кривящей ее безобразно размалеванные губы в настоящую маску смерти: да, у старухи было больное сердце. И племянница в дорогой серебристой шубке придет забрать все документы на следующий день. И, наверное, она принесет врачу подарок, ведь та лечила, все-таки, ее тетю, как бы трудно ни было терпеть капризы этой старой маразматички, и чем бы это лечение ни закончилось в итоге.
Отвращение ко всему уродливому и немощному - в природе людей, этого не изменить. И если даже родные испытывают его, то не стоит удивляться тому, что посторонние люди не увидят в таком человеке человека вовсе.
И вот тогда он почувствует, что значит истинная беспомощность - отчаяние и одиночество, когда тебе не докричаться до людей вокруг, насколько бы близко к тебе они ни были.
Сказка первая. Кошмар сегодняшнего дня
В палате царил приятный для усталых глаз полумрак, и соседки - благовидная старушка с четками и молитвословом и молодая женщина с раскрытой на середине потрепанной книгой английских сказок - тихо разговаривали, обсуждая больницы, больных и врачей, и всяческие истории, приключающиеся с больными и врачами в больницах. Им исключительно повезло с этим спокойным и ненавязчивым соседством, и каждая радовалась тому, что в этот раз ей с соседкой так повезло.
Внезапно дверь в палату с грохотом распахнулась, и инвалидное кресло, не проехав в проем, несколько раз ударилось о косяк. Первым в глаза изумленным женщинам бросился даже не человек в кресле, а тот, кто вез его, толкая в двери так упрямо, бестолково и озлобленно.
Закрыв книгу, девушка перевела на него внимательный взгляд прозрачных серых глаз, и ее губы невольно дрогнули, презрительно скривив уголки. Племянник?
Среднего роста и средних лет, с давно оформившимся пивным животиком, с кудрявыми темно-русыми волосами до плеч и непроницаемыми жесткими глазами какого-то неопределенного цвета, он похож был на тот тип мужчин, которые большую часть своего времени, денег и сил посвящают заботе о себе. Это читалось и в одежде, и в манерах. В манерах - особенно.
Этот человек с первой же минуты в палате повел себя так, как будто вся эта больница стояла на земле только ради него одного. Швырнуть Бог весть откуда взятое одеяло на чистую, с нови перестланную, больничную койку или поставить уличную обувь на тумбочку - это, согласитесь, показатель! Даже молоденькая санитарка, следующая за мужчиной по пятам, смотрела на него широко распахнутыми от изумления голубыми глазами.
Девушка убрала книгу в тумбочку и туда же убрала свой бокал. И, взглянув на свою соседку, прочитала в глазах у той изумление и страх. Пришел конец их тихой беспечной жизни!
Девушка перевела взгляд на инвалидное кресло. Женщина в нем была уже преклонных лет, но оценить ее возраст точнее было затруднительно. Седые волосы растрепались и свисали на пересеченный кровавыми полосами лоб, и она пыталась и все никак не могла убрать их. Платье казалось натянутым наспех, задиралось, и из-под него были видны покрытые синяками колени. И это не могло не наводить на определенные догадки.
Впрочем, даже не это было главным. Будь это просто старушка, которой внезапно стало дурно от ее старушечьих болезней, и которая расшиблась при падении - девушка поджала губы, внимательно посмотрев на четкие глубокие следы на лбу женщины - с лестницы, например, все было бы не так уж плохо, наверное. Но наметанный глаз определил сразу: это не простая старушка, и болезни ее тоже могут быть очень непростыми.
И дело было не в ранах, исполосовавших ее лоб, и не в синяках, покрывающих ее колени. Дело было в другом. В ее мутном взгляде, совершенно неразумном в эти мгновения, в дрожащих от напряжения судорожно сжатых пальцах, в жалко и беспомощно шевелящихся губах - во всем была боль и беспомощность.
Она вела себя так, что первой мыслью при взгляде на нее была мысль о безумии. Множество раз повторяла одни и те же вопросы, путалась в пространстве и времени, привычно жалостливо стонала и плакала, не отпуская мужчину от себя. И санитарка уже хмурилась, сдерживаясь, должно быть, из последних сил.
Наблюдающие эту сцену пациентки одновременно виновато опустили глаза. В больницах не любят немощных. И вдвойне не любят немощных и безумных.
"Вадик, я уже в больнице?" - шелестящим от слабости голосом спросила старуха, оглядываясь кругом и ничего не видя, похоже.
Санитарка недовольно покосилась на нее, и все в палате уловили этот взгляд. Да, работы санитаркам теперь прибавится.
"В больнице, в больнице! - огрызнулся мужчина нервно и втолкнул кресло на середину палаты, - Сейчас лечить тебя будут!"
"В больнице..." - прошелестела старуха умиротворенно, и по спинам пациенток прошел мерзкий холодок страха.
Он ее, что, умирать сюда привез? Это был тот вопрос, который они задали друг другу взглядами. И взгляды их переполнились ужасом.
"Ну, выбирайте место! - буднично предложила санитарка, жестом обведя пространство вокруг, - Все свободные!"
Девушка затравленно огляделась. Ее кровать была центральной у стены, между двух окон, и любая из трех свободных коек, кроме той, что была у двери, была в двух шагах от нее, левая так и вовсе - в шаге.
Санитарка указала мужчине на койку у двери.
"Сюда, может быть?"
"Вадик, а меня теперь будут лечить? - снова прошелестела старуха с кресла, - Я в больнице? А на каком я этаже?"
"Да какая тебе разница! Успокойся уже! - сорвался тот и добавил более спокойным голосом, ткнув в направлении левой от девушки койки, - Давайте, сюда, что ли?"
Девушка подавила стон, готовый уже сорваться с ее губ. Не везет, так не везет!
Санитарка посмотрела на нее и предложила мужчине еще раз подумать, выдвинув какие-то свои доводы в пользу места у двери, но тот не обратил на ее слова внимания и подтолкнул кресло к кровати у окна, едва не проехав девушке по ногам. Та резко дернулась и поджала ноги, и недобро как-то посмотрела ему в лицо. Но в следующую секунду ее глаза расширились и вытянулись, как у героинь аниме-мультфильмов. Этот тип со всего размаха шлепнул на тумбочку у кровати новой больной теплые старушечьи туфли типа "прощай, молодость"! Потрясенная этим, девушка не могла сказать ни слова и только хватала воздух приоткрытым ртом. Где он воспитывался, вообще?! Ее соседка осуждающе качала головой, наблюдая эту картину. И даже санитарка была несколько шокирована увиденным, хотя чего только не видят санитарки, но ведь то - с больными, старыми, часто выжившими из ума, а тут здоровый молодой и, вроде, обеспеченный человек. Все трое быстро переглянулись. Куда мир катится?
"Вадик, я уже в больнице? - снова зашелестел в наступившей тишине слабый старушечий голос, - Меня будут лечить?"
"Да тебя уже лечат, - более сдержанно, чем прежде, откликнулся тот, прикладывая ей на лоб мокрый головной платок, - Не волнуйся, Галь".
"А на каком я этаже? А что это за больница?" - обрадованная его добродушием, оживилась старуха.
Она спрашивала еще что-то, и мужчина отвечал, пока хватало терпения, периодически срываясь на истерический крик, а пациентки наблюдали за ним пристально и недобро. Никто даже не заметил, как санитарка вышла из палаты.
Она вновь появилась в дверях палаты с широкой длинной доской в руках и остановилась, наблюдая сцену, происходящую там. Должно быть, это, действительно, выглядело забавно, потому что она улыбнулась.
Вопросы старухи были бесконечными и повторялись десятки раз, и, наконец, мужчина не выдержал снова и снова сорвался, не смотря даже на две пары внимательных глаз, с двух сторон сверлящих ему виски.
"Галя, хватит трещать! - закричал он, отскочив от старухи, - В больнице ты, в больнице! Какая тебе разница, в какой! Положили - лежи себе спокойно!"
И он шагнул к двери.
"Вы бы сами - поспокойнее, - негромко, укоряюще, заметила старушка с молитвословом, пригвоздив мужчину к месту тяжелым взглядом карих глаз, и добавила невозмутимо, - Племянник?"
"А... Да..." - мужчина даже не сразу понял смысл вопроса.
И девушка, посмотрев на нее из-за спины опешившего мужчины, улыбнулась краем губ. Откуда что взялось у ее мирной богобоязненной бабули? Так приложить!
Мужчина мгновенно вспыхнул и стал быстро, торопясь успеть это как можно скорее, оправдываться, переводя испуганный взгляд с одной пациентки на другую.
"Да вы даже не представляете! Я с ней с шести утра! Сначала "Скорая". Потом из наркологии приезжали искать передозировку лекарств - ничего не нашли. Потом из кардиологии были. Потом, вот, приехали, вроде, нашли что-то по своей части!" - он перевел сбившееся дыхание.
"Я сам, вот, на успокоительных с утра! - добавил он быстро, извлекая из нагрудного кармана пластинку таблеток и демонстрируя ее женщинам, - Глицин!"
Он мог бы и не уточнять. Переглянувшись, соседки насмешливо улыбнулись.
"Глицин - самое никудышное успокоительное!" - презрительно бросила девушка.
И старушка поддержала ее: "Самое слабое успокоительное".
Залившись уже пунцовой краской, мужчина низко опустил голову, прячась от их взглядов.
"Что есть. Всего доброго. Я пошел, Галя! Завтра приду!"
И он попытался выйти в открытую до сих пор дверь. Длинная доска шлагбаумом преградила ему путь, и санитарка уверенно вошла в палату, заставив нерадивого родственника попятиться назад.
"Интересно, - хмыкнула она, прислонив доску к стене, - И как я ее, по-Вашему, должна уложить одна?"
"Ну, я же как-то с ней справляюсь!" - откликнулся мужчина более уверенно, пытаясь обойти ее.
Та смерила его презрительным взглядом.
"Это Вы! - бросила она, расстилая постель, - Так, помогите мне ее уложить! Она, хоть, сама о себе позаботиться может, или совсем плохая?"
"Может, может! - быстро и с готовностью подтвердил племянник, - Она и ходит, и все сама делает. Вот, только ноги отказали сегодня..."
Санитарка бросила на него недоверчивый взгляд и шагнула к креслу.
"Ну, давайте!" - вздохнула она, посмотрев на старуху в нем.
Старуха, действительно, была очень грузная и тяжелая, и одной санитарке с ней было бы не справиться. Впрочем, помощь племянника тоже оказалась не впрок.
Недовольно бормоча себе под нос что-то о том, что "он с ней с шести утра", он привез ее в больницу, и чего от него хотят еще, мужчина попытался приподнять свою тетю с кресла. Но, должно быть, он не слишком старался и больше полагался на силы санитарки, в которой самой было не больше пятидесяти килограммов веса, и, не удержавшись на ногах, старуха с жутким воем рухнула на пол.
"Ноженька моя! Ноженька! - вопила она, пока племянник и санитарка поднимали ее, - Ноженька болит!"
"У нее нога подвернулась..." - хладнокровно заметила санитарка, когда старуху уложили, наконец, на кровать.
Но мужчина только отмахнулся от этих слов. Он еще жаловался на свою судьбу, а санитарка в это время уже задрала платье женщины, надела на нее памперс и сообщила, что теперь племяннику нужно будет их покупать. Мужчина соглашался, почти не слушая, и продолжал жаловаться.
"Сама, говорите, все делает? - пробормотала санитарка, внимательно изучая безобразные, похожие на язвы, следы на теле старухи, - Да тут потница. И пролежни намечаются. Принесите крем детский и присыпку. Потницу срочно надо обработать".
Сбившись с жалостливого рассказа о своем пропавшем дне, мужчина обернулся к ней и впервые осмысленно ответил: "Хорошо".
Укрыв больную одеялом, санитарка взяла принесенную ей доску и снова подошла к кровати.
"Ну-ка, мужчина, помогите мне! - властно приказала она, протягивая один конец доски племяннику, - Отгородим ее, чтобы не упала. А то, упадет - я ее одна не подниму!"
Бормоча все то же самое, что и раньше, Вадик помог ей укрепить перекладину на краю кровати и, очень быстро простившись со всеми, выбежал из палаты. Женщины проводили его недоуменными и осуждающими взглядами.
"Ходит она! - пробормотала санитарка, выходя, - С такой-то потницей и пролежнями!"
Оставшись в палате одни, женщины посмотрели друг другу в глаза. Их новая соседка стонала и бредила, похоже, и они не решались даже предположить, доживет ли она до утра. Они не решались даже признаться друг другу в этом своем страхе. Но ведь именно так и думают люди, когда, на ночь глядя, к ним в палату поступает подобный больной. В это время нет даже отвращения, только страх.
Распахнув дверь палаты, Вадик снова возник в проходе, неуверенно улыбаясь. Оказывается, он сумел заблудиться в этом единственном коридоре!
Девушка устало вздохнула и, поднявшись на ноги, направилась к двери.
"Давайте, провожу".
И они пошли по коридору к выходу из отделения. Шли молча. Молчание нарушил мужчина уже у дверей на лестницу.
"А какое это отделение?" - спросил он.
Девушка перевела на него взгляд больших удивленных глаз.
"Второе, третий этаж".
"А, третий этаж, - словно запоминая, повторил мужчина и спросил еще тише, - А палата?"
Ответив и на этот вопрос, девушка уточнила, на всякий случай, что ложку и бокал для чая он должен принести тете из дома, потому что такую посуду не выдают в столовой. И, немного помолчав, она спросила, с каким диагнозом определили его тетю в больницу. Вадик не знал. Поблагодарив девушку за помощь, он вышел на лестницу.
И, возвращаясь в палату, где ей до выписки предстоял еще не один интересный и насыщенный событиями день, девушка сердито хмурила брови. Он ведь с шести утра знал, что, так или иначе, но сдаст тетку в какую-нибудь больницу. Почему он даже не собрал ей необходимых вещей?
03.08.2011.
22:33, больница, коридор
14.08.2011.
14:48, дома
Не знающие страха
Вот интересно, исходя из каких соображений, пациентов в больницах распределяют по палатам? Ведь одна почти не ходячая старушка вряд ли сможет оказать хоть какую-нибудь помощь другой. Впрочем...
Девушка отложила свой блокнот и сунула ручку за ухо.
В конце коридора, у окна, стоял стол для забора крови из пальца, и она облюбовала это место в последние дни. Здесь даже была настольная лампа, и она даже была подключена к электричеству. А что еще нужно, чтобы сделать любой стол пригодным для письма? И инвалидные кресла, стоящие вокруг, вовсе не мешали девушке писать.
Вплоть до сегодняшнего вечера она писала очень веселую сказку. Но в этот вечер все переменилось, и веселые сказки больше не могли отвлечь ее от того, что она видела вокруг. Тогда девушка открыла блокнот с другой стороны и стала записывать. Это было похоже на хронику событий, и, все-таки, это не была просто хроника. Каждое событие, проходящее перед ее глазами, проходило и сквозь ее сердце тоже. И на бумагу ложились уже не просто факты, на нее проливались чувства.
Вздохнув, девушка посмотрела на дверь своей палаты. Она вышла, чтобы спокойно закончить эту сказку, но ей придется вернуться назад, к стонам и бреду, потому что, кроме нее, никто им не поможет сейчас.
Должно быть, рассчитывая на это, врач и приняла решение положить новую больную именно в их палату. Она надеялась на ее молодость и здоровье. Впрочем, нельзя все на свете объяснить молодостью или старостью, здоровьем или болезнью.
Усмехнувшись этим мыслям, девушка закрыла блокнот и выключила лампу. И мгновенно коридор погрузился во мрак.
Сказка вторая. Кошмар первой ночи
Новая соседка оказалась на редкость беспокойной. Она стонала и плакала, и жаловалась на боль в ноге, и ее руки, судорожно сжимающие одеяло, дрожали. Девушка знала, что такое бывает от сильной боли. Не будем приплюсовывать здоровье к ее молодости, ведь иначе она не оказалась бы в этой больнице. И было жалко и страшно, и не ясно было, чего же, все-таки, больше - жалости или страха. Она просто хотела, чтобы этой старухе назначили какой-нибудь обезболивающий укол, и она могла бы уснуть, наконец. Тогда все в палате смогли бы уснуть хотя бы на те несколько часов, что оставались до подъема. Но врач не сочла необходимым обезболить больную, и медсестры тоже не обращали на нее внимания.
Если сказать точнее, то, уложив ее, о ней просто забыли. Врач ушла спать в ординаторскую и больше уже не появлялась. Случай с больной из этой палаты, произошедший в ее прошлое дежурство, стал для нее уроком, и женщина старалась больше не появляться перед беспокойной девушкой после отбоя. Санитарка считала, что свою работу она выполнила, и тоже отправилась спать в свою комнату. А кучерявая постовая медсестра, с лица которой никогда не сходило уродующее ее выражение презрения и брезгливости, вообще не намерена была приближаться к "вонючей бабке" и, как только врач ушла, закрылась в сестринской на ключ. Она тоже была научена горьким опытом.
Осторожно открыв дверь, девушка тихо прокралась в темноте к своей тумбочке и положила в верхний ящик блокнот и ручку. Мысль о том, что ее записи могут прочитать те, о ком она пишет, забавляла ее. Тогда ее ждет страшная месть, должно быть!
Улыбнувшись, девушка села на кровать. И скорее ощутила, чем заметила, взгляд, устремленный на нее. За окном ярко светила луна, и в ее свете можно было разглядеть даже лица людей, даже глаза.
Глаза у новой больной были мутные, неразумные и страшные. Их взгляд, действительно, пугал своей пристальностью. И в голову лезли дикие мысли об энергетических вампирах.
Мысленно оценив степень своей трусости, девушка поднялась на ноги и сделала шаг к койке напротив. Между ними, действительно, было не больше шага.
"С Вами все хорошо?" - спросила она тихо, боясь разбудить вторую соседку.
Страшные, испуганные, жалкие и безумные глаза прямо встретили ее ускользающий взгляд.
"Дочка, миленькая, попить бы..."
"О, ё! - подумала девушка, очень недобро вспомнив нерадивого племянника старухи, а вслух она сказала, - Сейчас будет!"
И быстро направилась к двери, только теперь заметив, что ее милая старушка не спит и смотрит на нее так жалостливо. Улыбнувшись ей, девушка вышла из палаты.
Сестринская была заперта, да и просить чего-то у кучерявой мегеры не хотелось, и девушка направилась в помещение для санитарок. На ее счастье, там было открыто.
Санитарка, которая тоже уже успела познакомиться с упертым нравом этой пациентки, но более добродушная, чем медсестра, встретила ее удивленным взглядом.
"Тебе чего?"
"Бабушка пить просит".
Отложив свой ужин, санитарка встала и, выбрав один из бокалов, стоящих на столе, налила в него чаю из чайника.
"Держи. Но поить сама будешь. У меня нервов не хватит!" - усмехнулась она.
Девушка безразлично пожала плечами.
"Я напою. А Вас как зовут?"
"Лена..." - немного удивленно откликнулась санитарка на этот вопрос.
"Спасибо!" - улыбнулась девушка и вышла за дверь, мысленно поставив еще одну зарубку в своей памяти.
Мысль о новых сказках не оставляла ее, и было почему-то четкое ощущение, что ей найдется, о чем написать и завтра, и послезавтра.
Ни сесть в кровати, ни пить самостоятельно новая больная не могла, и ее соседки приняли решение поить ее с ложечки. Ложечку одолжила старушка с четками, которая, как оказалось, и на мгновение не сомкнула глаз с тех пор, как палату покинули медики.
"И стонет, и стонет! - пожаловалась она тихо, взглядом проследив за своей молодой соседкой, - Ты свет-то включи! Все равно, не усну".
"Ей бы хоть какое-нибудь обезболивающее вколоть, - откликнулась девушка, сердито хмуря брови, - Видели, нога как подвернулась? Значит, очень больно, - и она ободряюще улыбнулась старухе перед собой, - Открывайте ротик. Вот так".
Чем-то эта ситуация напоминала то, как разговаривают с больными в реанимации, и от этого было противно. Но иначе с Галей было просто не договориться. Она понимала только этот язык и охотно выступала в роли неразумного младенца.
Глядя в ее внимательные мутные глаза, девушка задумывалась иногда: может быть, ей это и нравится? Но, вспоминая события трехлетней давности и ту бабушку, такую похожую на эту, умершую в туалете просто потому, что никто не захотел быть с ней рядом и слушать ее, она гнала эти мысли. Тогда ведь очень долго даже больные твердили о ней: симулянтка! И она умерла. А могла бы не умереть, наверное? И разве можно снять этот груз мыслью о том, что ей было уже восемьдесят три года?
"Вадик сказал, что придет, - улыбнулась старуха сморщенным ртом, - Он мне все принесет".
"Конечно, принесет. Открывайте ротик. Он так и сказал: и посуду, и все, что надо. Хватит или еще?"
"Еще. Я бы так пила и пила..."
"Ну, вот и пейте. Не волнуйтесь ни о чем".
"А если я писать захочу".
"Можете в памперс, - уловив непонимание во взгляде, - На Вас памперс. Его должно хватить на ночь. Не волнуйтесь".
"Спасибо, дочка. Здоровья тебе..."
Девушка ставит бокал на тумбочку, выпрямляется и разминает затекшие ноги. Улыбка, должно быть, выходит усталой, но она улыбается в ответ.
"Да ладно Вам, какое там здоровье! Вы спите, спите, отдыхайте. А завтра уже придет Вадик".
"Вадик..." - и старуха на время смолкает.
Но вскоре она снова начинает стонать, плакать и ворочаться. И соседки, которым так и не удалось уснуть, испуганно таращатся в темноту, когда она пытается креститься негнущейся рукой. Много, много раз. И это так жутко, что девушка не раз уже думала: может быть, стоит позвать медсестру?
Она даже доходила до сестринской несколько раз, но так и не постучала. Есть люди, которых не стоит просить о помощи просто потому, что не стоит.
Если бы на посту в эту ночь была Татьяна (нет, не та Татьяна, но она тоже замечательная!) или Ольга, или Наталья! Но на посту эта оручая равнодушная тетка, в которой, кроме копны кудрявых черных волос (без сомнения, крашеных и завитых!), нет совершенно ничего хорошего! И даже это хорошее - не ее! Ее даже санитарки за глаза называют просто "она", а не по имени, а это что-нибудь да значит, в конце концов, там, где санитарки называют по имени даже врачей! Плевала она на эту бабку! Да и на любого больного в отделении вообще, как показал опыт двухдневной давности.
Девушка вытянулась на койке и закрыла глаза. Хоть сколько-нибудь поспать, все-таки, надо.
"Доченька, милая, - ознобом по коже прошел шелестящий голос старухи, - Так пить хочется..."
Вас пробирал когда-нибудь холод до самых костей - до костной жидкости и нервов - не оттого, что холодно, а оттого, что жутко? Вот именно такое чувство испытываешь, глядя в глаза безнадежно больному. Чай с ложечки течет ему в рот и мимо, его дыхание касается твоей кожи, а мерклые мутные глаза все время ловят твой трусливый взгляд. И эта фраза: "Простите меня..." - едва слышно и так виновато.
"Ну, что Вы, Вы же не нарочно, Вы болеете..." - более глупый ответ сложно даже вообразить, но это было первым, что пришло на ум, а сказать хоть что-нибудь было необходимо.
И сразу хочется отвести взгляд. Не важно, что ты ни в чем не виноват перед этим человеком, все равно, за один только свой страх уже чувствуешь такую вину, что тяжело дышать.
Страх правит людьми. Но вот безымянная кучерявая медсестра не знала его, должно быть. И когда взъерошенная после очередного ночного подъема пациентка постучалась в двери сестринской и, виновато глядя в ее темные злые глаза, сказала: "Извините. Я санитарку не нашла. У бабушки питье кончилось..." - она даже не позволила ей попросить.
"И ради этого Вы меня подняли в одиннадцать часов?"
Эта фраза, этот голос и этот взгляд врезались в память девушки. И, неважно, что она не знает имени - у таких не должно быть имен! - она не забудет уже этот миг.
Развернувшись, пациентка пошла искать чай в другом месте, оставив после себя только презрительное: "Извините..." - которое долго еще таяло в густом пропахшем лекарствами воздухе коридора. И дверь сестринской еще долго была открыта, а медсестра долго еще смотрела ей вслед внезапно прояснившимися ото сна глазами.
04.08.2011.
больничный коридор, палата
15.08.2011.
дома
Не запланированное
Это повторяется изо дня в день во множестве больниц России. И об этом нужно говорить. Просто для того, чтобы низкая заработная плата медсестер не была бы уже никогда оправданием для их безграмотности, жестокости и равнодушия в глазах людей. Иначе, если мы готовы принять это, то давайте оправдаем всех убийц.
Сказка третья. Безымянные медсестры
Они ничем не отличаются ото всех других. Так же пьют чай и смотрят телевизор в сестринской. Так же болтают об одежде, мужьях и детях и о том, что жить тяжело. Так же нехотя бредут в процедурный кабинет по выходным и так же медленно разносят по палатам лекарства, думая всегда о своем и не глядя в лица тех, кому они приносят их. Их можно было бы назвать самыми обыкновенными женщинами, если бы только не одно "но". Они не придут на помощь больному, даже если он будет умирать.
Бабушке оставалось два дня до выписки. Врач уже объявила ей дату, и ее дедушка, судя по разговорам, вовсю готовился встречать жену дома. Они были такой удивительно гармоничной престарелой парой, о каких обычно снимают передачи ко Дню Победы или другим праздникам, вроде Дня Петра и Февроньи. Они были удивительными. Это правда. На них было просто радостно посмотреть, но еще радостнее было о них слушать.
Три года назад у бабушки случился ишемический инсульт, и теперь всю работу по дому дедушка взял на себя. Честное слово! Ну, вот, часто Вам приходилось видеть такое? Такие забота и нежность редко встречаются и у молодоженов, а у людей, проживших вместе более пятидесяти лет, и проживших их по-всякому, разве не означают они ту самую великую любовь, о которой скептики говорят, что ее нет?
Каждый день дедушка приходил к бабушке в часы приема, и они вместе брели гулять в больничный двор. Инсульт оставил после себя серьезные последствия, и ни ходить, ни двигать руками, как раньше, бабушка уже не могла. Но ее дедушка был всегда с ней. И он помогал ей, и он поддерживал ее так, как мало кто умеет поддержать своего любимого.
Бабушка жалела его и иногда гнала от себя, предчувствуя слабость. Его сердце тоже было живым, старым и слабым, и она не желала рисковать, тревожа его.
В тот вечер она задумалась об этом слишком поздно. Слабость и жар нахлынули слишком неожиданно, руки отказались повиноваться ей, ноги не хотели ее держать, и бабушка повалилась на койку, тяжело дыша открытым ртом.
Обе ее соседки вскочили с мест. Ишемия - это очень непросто. И не надо думать, что ишемический инсульт можно вылечить, отлежав в больнице эти "положенные" двадцать один день! Иначе больных, перенесших ишемизацию мозга, не возвращали бы каждый год на профилактику. Умереть от инсульта можно и через годы после того, как его "вылечат".
Бабушка бормотала что-то в ответ на вопросы соседок, но разобрать ее слов было нельзя. И ее лицо багровело и сильно подергивалось от судорог, и на багровом четко проступали фиолетовые вены.
Пробормотав проклятия, девушка бросила на кровать свою книгу и выбежала за дверь. Мысль работала судорожно до истерики, догадки и предположения сменяли друг друга, и ни одна из этих догадок не могла хоть сколько-нибудь успокоить молодую пациентку.
"Бабушке плохо! - выкрикнула она, распахнув дверь сестринской, - У нее инсульт был. Она вся красная, уже говорить не может!"
Санитарка смолкла и перевела на нее удивленный взгляд. И кучерявая медсестра, оторвавшись от созерцания своего педикюра, тоже подняла на нее абсолютно пустые глаза. Совершенно пустые. В них не было ничего.
Девушка отступила назад.
"Идемте!"
И, недовольно поморщившись, медсестра бросила презрительно: "Сейчас придем!"
Она думала, может быть, что эта надоеда отстанет от нее, и все рассосется само собой, но девушка с суровыми серыми глазами продолжала стоять у открытой двери, плотно сжав губы, глядя на нее, как на преступницу. И медсестра нехотя встала с дивана и взяла тонометр.
В палате были слышны теперь только хрипы. Было уже темно, и медсестра включила свет. И пациентка с койки у двери посмотрела на нее огромными от изумления глазами. Что, кому-то удалось вытащить ее из сестринской? Пациентка едва заметно усмехнулась, переведя взгляд на девушку, вошедшую в палату последней, словно она под конвоем привела медсестру к больному.
Девушка села на свою койку и стала внимательно следить за действиями медсестры. Впрочем, действия - это слишком громко сказано. Имитация действий, скорее. Эту схему за годы девушка выучила наизусть.
Войти к больному. Обязательно хмыкнуть, показав этим, что все его болячки, на самом деле, ничего не стоят. Криво обмотать руку больного манжетой тонометра. Набрать и спустить воздух, в общей сложности, за пять секунд. Объявить, что с таким давлением - в Космос. Сунуть под язык больному нитроглицерин. Хмыкнуть снова. Развести руками и ответить на недоумение человека...
"А что я еще сделаю?" - хмыкнула кучерявая медсестра, сунув под язык бабушке таблетку нитроглицерина.
И вышла.
Девушка проводила ее ненавидящим взглядом.
"Каракатица! - пробормотала она себе под нос и, встав, приблизилась к койке бабушки, которой вряд ли стало лучше от посещения этого "медика", - Вам, может быть, свет мешает? Выключить?"
Вторая ее соседка, которая уже устроилась на кровати с газетой в руках, возмущенно заголосила.
"Ничего ей не мешает! Рано еще! Что же, и свет не включить?!"
"Не мешает, не мешает, - медленно, по слогам, произнесла бабушка и попыталась поднять онемевшую руку, - У меня тут фонарик. Найди".
"Какой фонарик? - девушка облазила всю тумбочку, но ничего, похожего на фонарь, так и не нашла, - Вы уверены, что фонарик?"
"Фонарик, фонарик, - шаркнув по тумбочке сморщенной ладонью, бабушка нащупала свой сотовый телефон, - Вот же!"
"Это телефон, - преодолевая ужас осознания, произнесла девушка в ответ, - Что сделать?"
"Отключи. Он звонить будет. Не надо..." - голос все слабее и слабее, но мысль, заключенная в этих обрывках фраз, настолько ясна и настолько неожиданна, что заставляет даже третью соседку прервать свое чтение.
Она просто не хочет волновать своего дедушку. Улыбнувшись, девушка сильно жмет на клавишу, и телефон жалобно пиликает, гася экран. Так и жизнь.
"Сделала, - улыбается она, - Вы лежите, не волнуйтесь. Вам легче?"
"Нет".
И это "нет" длится еще бесконечность пустых и гулких минут, пока девушка не замечает вдруг, какое у бабушки странное дыхание. Грудная клетка поднимается так невысоко, так часто. Сколько на глаз? И внезапная мысль молнией пронзает сознание. Проклятье!
Перескочив через свою койку, она опускается на колени рядом с бабушкой, которая совсем уже забылась и покраснела еще больше к этому времени, и сжимает пальцами ее запястье. Секундомер в сотовом телефоне - это очень полезная вещь!
Через минуту девушка поднимает от экрана сотового потемневшее ожесточенное лицо. Так и есть!
"Да отлежится она! - лениво бросает соседка, оторвавшись от чтения, - Что ты как переживаешь?"
"Пятьдесят два. Это атриовентрикулярная блокада..." - произносит девушка без выражения, направляясь к двери.
Она не станет смотреть на смерть человека!
Больничные коридоры сумеречные, в них даже свет - сумеречный, неживой. И ни одного человека вокруг. Никого на посту. Сестринская заперта.
Зло стиснув зубы, девушка прибавляет шаг.
"Ах, ты, шалава! - бьется в голове яростная мысль, - Думаешь, я тебя не найду, тварь ты подзаборная!"
Итак, они измерили кровяное давление человеку с ишемией, но даже не задумались о том, что у такого пожилого человека должно быть слабое сердце! Хочется ударить кулаком в стену, но стены в больницах далеко не чистые, и девушка сдерживает свой порыв. Тупая стерва! Чему ее там учили в этом училище, если она не способна даже сосчитать пульс?
В помещении для санитарок всегда спокойно и тихо. Безымянные медсестры, те, которые бросят Вас умирать, если вдруг, но не дай Вам Бог, прячутся от больных именно там. Мало какая бабулька на своих ногах преодолеет расстояние в половину отделения, не так ли? И поэтому эти комнатки для них - это что-то вроде островка покоя и тишины.
И когда дверь в такой "островок" с грохотом распахивается, и на пороге стоит какая-нибудь не до конца еще обезножившая больная, это обидно, наверное.
"Ей не становится лучше, - не обращая внимания на бешеный взгляд медсестры, выдает пациентка, - У нее пульс пятьдесят два! Давайте позовем дежурного врача!"
Изумленно округлив глаза, медсестра смотрела некоторое время ей в лицо, потом поднялась на ноги и пошла в ординаторскую. Наверное, ее напугал пульс. Или, может быть, что-то другое. Во всяком случае, о бабушке она не думала, потому что, стоя у дверей ординаторской, девушка слышала ее смех.
Но врач пришла и назначила уколы. И через два часа бабушке стало лучше. Она позвонила своему дедушке и пожелала ему спокойной ночи. Так трогательно!
И вскоре все в отделении уже мирно спали. Впрочем, не исключено, что и в других палатах кто-то мучился от боли все это время. Но, видимо, в тех палатах не было никого, кто бы мог дозваться кучерявую медсестру из закрытой на ключ сестринской.
И если кто-то умер в отделении в ту ночь - возразите, если найдете, чем возразить, - то это она их убила.
16.08.2011.
дома
Когда никто не подходит...
Медсестры и санитарки не дают клятву Гиппократа, но, тем не менее, разве, поступая на эту работу, они автоматически не соглашаются на все? Почему же потом мы их жалеем и им сочувствуем, слушая рассказы о тех мерзких пациентах, с которыми им приходится иметь дело? Почему мы не жалеем этих людей, которые не по своей прихоти стали такими, почему не сочувствуем их беспомощности в чужих руках? Ведь они - как куклы. Хуже, чем куклы, для тех, кто, пусть на время, наделен властью над ними. А Вы должны знать, как опьяняет человека власть, даже такая неприглядная власть над немощными.
Сказка четвертая. Кошмар первого дня
"Доченька, милая, доченька, милая..." - слабый старушечий голос едва достигал слуха девушки, уснувшей в одежде на не расправленной кровати.
"Пусть бы это было сном!" - вспыхнула в сознании эгоистичная мысль.
И в следующее мгновение девушка села в кровати, тараща в предутренний сумрак красные от усталости глаза и жалобно позевывая. Нужно встать.
"Доченька, милая, так пить хочется..." - донесся до нее едва слышный стон, и события прошедшей ночи мгновенно вырисовались в памяти до мельчайших деталей.
Нужно встать.
"Сейчас все будет! - привычно весело улыбнулась она старухе напротив, нашаривая шлепанцы, и зябко поежилась, - Что ж как холодно-то!"
Вторая старушка тоже села в кровати и с жалостью посмотрела на свою молодую соседку.
"Спи, давай! - шепнула она, - Пять часов!"
"Доброго утречка! - уже вскочив на ноги и натягивая толстовку, улыбнулась девушка и ей и добавила тише, - Все равно, уже не усну. Нужно вставать. И умыться, что ли, чтобы глаза хоть немного разлепить, - добавила она задумчиво и, схватив мыло, уже юркнула в дверь, - Я скоро!"
Сколько же сил забирает у больных больница! Если, конечно, у них есть еще, что забирать. Одна только эта беготня с чаем и разговоры по душам с шизофреничкой (а девушка была до неприличия ушастой и успела уже подслушать в разговоре двух врачей основной диагноз новой больной) стоили ей очень, очень дорого.
Она понимала, что человеку плохо, она помнила, каково это, и готова была помочь, но...
Спустившись вечером в фойе, девушка впервые ощутила себя свободной за эти два дня. Ей не нужно больше жалеть и понимать. Та, что так ласково заключила ее в свои теплые объятия, пожалеет ее, и это искупит равнодушие целого мира. И она поймет, как бы абсурдно ни звучали эти слова, какими бы жестокими они ни казались другим, она не обвинит ее в жестокости. И впервые девушка может говорить искренне, именно то, что она чувствует.
"Умом я жалею, жалею, - всхлипывает она, вытирая слезы, прячась от людских взглядов за колонной в фойе, - Но мне противно!"
"Тогда не подходи к ней, - звучит в ответ сочувственный голос, - Это же работа санитарок. Ты, между прочим, здесь тоже на лечении".
"Они к ней не подходят, - всхлипывает девушка обреченно, - А я, все равно, когда она зовет меня, я не могу не подойти! Я помню, как это, когда никто к тебе не подходит".
"С тобой было не так! - быстро возражает собеседница, - Ты же не такая!"
"Не важно. Им все равно, - девушка вздыхает и, опустившись в кресло, подпирает голову руками, занавесившись от чужих взглядов прядями давно не мытых волос, - Им все равно, молодой или старый, в своем уме или нет. Они просто не подходят. Они всех одинаково презирают, - слова прерываются только всхлипами, она верит в это всем своим существом, - Они просто никогда не испытывали ничего подобного. А я же помню. Мне противно. Я потом руки по десять раз мою, а вернусь - и она снова что-нибудь просит. Я делаю, снова мою руки, и снова она меня зовет. И так постоянно, но я не могу не откликнуться. Я пробовала - я не могу! - в ее голосе звучит отчаяние, - Это - на автомате. Я просто не могу!"
И она плакала, плакала и плакала, вспоминая что-то свое. В этот день ей пришлось вспомнить многое.
После того, как утром девушка напоила старуху, та успокоилась на некоторое время, и до семи часов ее соседки могли спать или писать в истрепанный за последние дни блокнот свои заметки.
В этот раз они совершенно не получались почему-то, мысль все время сбивалась и рвалась, и девушку не покидало предчувствие чего-то страшного, что может случиться в этой палате в этот день. Это, конечно же, была обостренная бессонницей фантазия. Или нет. Все зависит от того, что для Вас страшно.
Около семи часов старуха снова стала стонать и звать. Она звала свою невольную сиделку собственным именем почему-то, впрочем, девушка даже не задумывалась в первое время почему.
"Что такое? Еще пить?" - спросила она, склонившись над старухой и стараясь уйти от ее безумного взгляда.
Та отрицательно замотала головой. Почему-то с утра она говорила намного хуже, чем накануне: у нее заплетался язык, и слова она подбирала с трудом, а во времени не ориентировалась вовсе. Потом откроется причина: ради опыта врачи отменили ей ее обычные лекарства, - но сейчас вид старухи, словно теряющей потихоньку рассудок, приводил ее соседок в ужас.