Его хоронили в закрытом гробу. Причина его смерти была уже настолько приемлемой в их среде, что считалась вполне приличной заменой старой доброй смерти в окружении рыдающей семьи. Хотя семья как раз присутствовала. Эти мужчины со скорбными значительными лицами занимали передний план - как первый круг в известном месте. Далее лица мельчали - от лояльных адвокатских, вызывающих доверие банкирских до тех, что маячили тенями в круге последнем, ничем практически не отличаясь от хищных одичалых дворняжек - и постоянным перетеканием с места на место, и агрессивно-голодным видом тяжелых челюстей и лбов.
Начало марта расщедрилось на ясную синь неба. На этом незапятнанном полотне четко высвечивалась каждая мелочь. Завитки рисунка благородного полированного дерева на его последнем пристанище. Блики солнца на позолоченных ручках. Неправдоподобная яркость живых цветов - венки тоже ждали своей очереди, чтобы отдать ему последнюю дань. Крест священника - не потускневшее от времени золото, капли рубинов - награда от семьи за проводы усопшего в нужное место. Матовость черных пальто, маслянистый блеск кожи, тусклая чернота стволов...
Хорошо оплаченный голос священника звучно вел свою минорную партию, крики кладбищенских ворон столь же органично вплетались в нее, сколь и сдержанный гул голосов - о покойном только хорошее, и ничего лишнего. Жесты были сдержанны и скупы.
Сердце семьи - ее первый круг... Они, эти страшные, но странно знакомые люди давно утратили необходимость в вербальном общении. Взгляд, наклон головы. Верхняя ступень лестницы понимания - от ощущения полной посвященности через догадки разной степени точности к полной посвященности. От "я же был уверен" до "я знаю"...
Они решили его судьбу. Задыхаясь от липкого ужаса, не доверяя друг другу вплоть до страстного желания всех перебить на всякий случай, они все-таки сумели договориться. С годами слишком тяжел стал покойник, слишком велик даже для выкормленного им первого круга. Неподъемная туша ворочалась и давила ближайших. Ненамеренно. Но больно.
Так - лучше. Неподвижная благопристойность. Несколько омрачал торжество закрытый гроб. Закрытый, да. Ошибка профессионала - и у него не оказалось лица. Это плохо. Это вызывало к жизни ненужные фантазии - каждый из них невольно представлял на его месте любого - или себя? Эта мысль нависла над местом его последнего пристанища - черная туча, в глубине которой зарождались молнии будущих войн за передел наследия.
И только он был неимоверно, неизмеримо далек от них - от Первого круга и яркого неба, от молодых волков и запаха сырой земли, от своего самого старого дома, стынущего в гробу, и от того, кто за руку вел его бессмертную душу в место, о котором все только читали.
Он провалился в свет. Свет был ощутимо плотным, безо всякой логики идущим со всех сторон. Свет вибрировал тяжко, как самый низкий звук, проникал внутрь, заставляя каждую клетку болезненно отзываться, - и держал. Не так, как любящие руки. Скорее, как великан. Точно кто-то огромный взял его и поворачивал, рассматривая так и сяк - без приязни и неприязни. От него пришло слово "справедливость" и заменило воздух. Воздух почернел, и ничего не стало.
Потом он лежал на твердом и теплом. Голый. Около стоял - нет, стояли. Говорили. Звуки построились в слова.
- ... К нам? - удивился звучный мягкий голос.
- ... что? - недовольно отозвался голос-близнец.
- ... он же ... почему?
- ... смотри внимательно!
- ... смотрю!
- ... не туда! ... детство, вот ... пила и била его ... выгнала, а потом ...
- ... понятно...
Голоса отдалились, и вернулся свет. Он открыл глаза и успел увидеть спину. Спина в мягкой, песочного цвета униформе, перечеркнутой черным ремнем, уходила за белую дверь. Дверь была в белой же комнате - совершенно пустой, если не считать его и того, на чем он лежал. Белая ткань закрывала окно, мягко освещавшее эту белизну.
Его тело, подстегнутое мощнейшим инстинктом самосохранения, рванулось туда, где дверь, не успев удивиться тому, с какой легкостью это совсем не юное тело в два прыжка достигло цели. Он с разбега пнул белую дверь, отлетевшую с неожиданной скоростью, сшиб две фигуры в песочном - где ж это теперь такая форма? - и метнулся туда, куда вел его безошибочный инстинкт - там проникал в проем теплый свежий ветерок, лениво шевеля глянцевые зеленые листья.
Ему что-то кричали. Мгновенно пригнувшись, он помчался к ближайшим кустам, уходя от погони, как раненый зверь, вычерпывая силы до самого дна, вскользь откладывая в памяти увиденное - на потом. Извлекать увиденное из памяти и понимать - это для относительной безопасности логова.
Он пришел в себя в парке. Или в лесу. В очень европейском лесу, ухоженном до неправдоподобности. Не прошло и часа, как вымыли эту зелень, выкрасили яркими химическими красками эти цветы, включили этих птиц, причесали эту траву. Здесь невозможно было наколоть босую ногу - ни единого камешка, ни крохотной веточки не лежало среди шелковистых травинок. Это подействовало на него, как удар. Он закрыл глаза и попытался думать, разглядывая внутри себя разноцветные домики, светлые дорожки, молодых людей, смеющихся, оживленно болтающих, целующихся под ласковым солнцем, раскалывающимся на слепящие огоньки в прозрачной воде. Европа? Америка? Острова? Зачем? Кто? Нет, зачем все-таки им это? Хотят свести с ума? Спрятать и спасти? Кто? Кто? Кто?!!!!!
Мозг отключился, спасаясь от действительности. Когда он пришел в себя, ночь глядела в него тысячами светящихся холодных глаз. Сжавшись, как зверь, он попытался уползти в кусты, вспомнил все и проснулся. Чуткое ухо нащупало источник опасности. Шорохи, стоны, тихий смех. Затаив дыхание, он черной дырой заскользил в сторону звуков.
На поляне занимались любовью, сексом, имели друг друга и трахались. Он с нарастающим возбуждением глядел на пару великолепных юных тел. Сливки и шоколад делали все возможное, чтобы стать молочным шоколадом. Порыв немедленно занять место сливок ему не без труда удалось погасить, глядя на тугие узлы мышц, перетекавших под безупречно белой кожей. К тому же очень хотелось досмотреть до конца - так азартно, пылко, со вкусом два существа любили друг друга под звездным небом на шелковой траве.
Когда все закончилось, день рывком поднял ночь на ноги, жарко поцеловал, и, слегка оттолкнув, молча ушел в зелень, двигаясь грациозно, как пантера. Черная женщина прислонилась к дереву, подняв к звездам прекрасное лицо с полузакрытыми глазами и отстраненной улыбкой. Гибкая рука скользнула между ног. Она поднесла влажные пальцы к носу, потом лизнула. Рука заскользила по телу, размазывая жемчужную влагу по острым грудям с крупными сосками и чуть выпуклому животу. Небрежно оттолкнувшись точеным плечом, темная фигурка начала движение и тут же была остановлена жесткой рукой, зажавшей рот. Рывком нагнув ее, он грубо вошел во влажную раковину, и, сделав несколько резких движений, испытал вспышку острого удовольствия и животной злобы за свою несостоятельность. Резко развернув, он перехватил женщину за бархатистое горло. Выдавить из нее жизнь, скорее, чем она увидит его - вислый живот, тонкие ноги, дряблый подбородок. Он убьет ее раньше, чем увидит отвращение в миндалевидных черных глазах!
Тонкие руки вдруг обвились вокруг его талии, заскользили по спине. От неожиданности он выпустил тонкую шею и услышал:
- Ты здесь недавно? - в голосе не было ни тени страха. Ничего, кроме любопытства. Он впился пальцами в черное плечо и разглядел. Свою. Руку.
Гладкая смуглая кожа. Трясясь, как в лихорадке, он ощупал живот, шею, лицо и ощутил юную, полную жизни плоть. Мир разбился и засыпал его обломками, заставив рухнуть, как дерево в бурю.
Нежные пальцы гладили его лицо.
- Тебе плохо, да? Ничего, это со всеми бывает. Сейчас они придут, и тебе станет легче.
- Какие они? Где я? Что... что со мной случилось?
Ответом ему был мелодичный смех.
- Сперва все такие забавные! Ты быстро привыкнешь. Странно, что они сразу не объяснили тебе...
Совершенно бесшумно на поляне возникли двое в знакомой песочного цвета униформе. Он быстро поднялся на ноги, приготовившись достойно встретить свой приговор. Шоколадка обняла его, нежно и сочувственно глядя в лицо, но он даже не почувствовал. Он встретился глазами с одним из этих и понял, что сошел с ума. Невозможно было определить для себя, чем отличаются так... так бесповоротно и безнадежно... эти... мужчины? или женщины? Эти светящиеся мраморной белизной лица были совершенно одинаковы и совершенно симметричны, длинные волосы текли на покатые плечи, плоская грудь продолжалась плоским животом, узкие бедра опирались на длинные сильные ноги. Он смотрел, смотрел и смотрел, и вопросы покинули его, а мысли ушли догонять вопросы, и важным было только одно - нет ничего совершеннее, не бывает, не может быть, не нужно...
Очнувшись, он спросил:
- Что я здесь делаю?
- Ничего. - Она обошла его и заглянула в глаза. - Зачем тебе? Ты можешь просто хотеть.
- Что хотеть?
- Все. Ну, все - вещи, еду, дом, даже любимую кошку... - Она с тревогой посмотрела на него, как собака, которая не может понять команду. - Ну, все!
- А тебя? Посадить тебя на цепь? Убить? Или просто уйти отсюда?
- Зачем? Я сама приду, если захочу. Убить нас нельзя, ты же знаешь. Зачем отсюда уходить? - смех.
- А ты все помнишь?
- Ну да. Иначе я не смогла бы быть благодарной...
- Это конец? Это - навсегда?
- Нет!!! Это лучше! Это конец конца! - женщина легла на теплую траву, закинув руки за голову. - И так будет всегда!
Перед его внутренним взором замелькали ленивые солнечные дни, изобильные, полные праздности, еды и женщин - каждый день, всегда, вечно...
Он упал на колени, поднял голову к небу, и от жуткого хриплого воя содрогнулась Вселенная.