Вопрос, ведь всего один вопрос. Вопрос задан, а демон молчит, да ещё потрескался.
Демон, нечто неловко-среднее между кеглей и конусом, стоял в центра меловой пентаграммы, посреди комнаты, очищенной от мебели. В комнате была оставлена только ширма. За ширмой, затянутой тканью в узорах прямоугольником, стоял заклинатель, чтобы лишний раз не попадаться демону под взгляд.
Ширма забирала заклинателя под тень, заслоняя не только от демона, но и от света свечей, горевших в оконечностях пентаграмм.
Демон продолжал молчать.
Заклинатель почувствовал себя очень неудобно в повисшей тишине, продолжавшей углубляться и вышел из тени под свет свечей.
Демон, глиняная кегля, слепленная лично заклинателем, на которой было грубо изображено лицом, выложенное валиками глины, со скрипом повернулся на основании. Низ демона покрошился.
Демон был вызван и вселился в конус толстенного идолища в рост человека.
Демонов всегда было сложно понять, они обитали где-то, откуда мир людей смотрелся чем-то то-ли более определённым, то-ли более неопределённым, чем его знали люди. Зато демоны оттуда хорошо видели то, что люди не могли ни увидеть. Ни понять. Как будто демоны были приподняты над плоскостью мира людей и могли обозревать его так далеко, как не приходилось ни одному человеку. Только ответы демонов было сложно понять. Они походили ни сантиметровую линейку, приложенную измерителем неправильно, и мерявшую не от нуля, а от какой-то далёкой, произвольной точки. Взять поправки к ответу демону - искусство. Проблема была в том, что демон, получив вопрос, промолчал и только потрескался.
- Как бы окончательно не рассыпался - с неясным страхом подумал заклинатель.
- Мартинсон грубофилиус - сказал демон.
Заклинатель почуствовал настоящий страх. Разговоры демонов опасны и слушать их вольные рассказы - опасно.
За дверью в другую комнтау сгустилась темнота и странно распахнулась, как никогда не бывает с темнотой.
- Мартинсон грубофилиус! - демон заревел.
*
Мартын проснулся и не мог понять, что за сон был это и где он. Только посмотрев ну грубое хлопковое полотно простыни на своей кровати простыни, которую обегала каёмка синей тройной линии, он окончательное понял, что он в своей комнате, за окном яркое солнце, а это был сон, уже стремительно таявший в чувстве и блекнущий в воспоминании.
Мартын сел на кровать и спустил ноги, коснувшись стопами пола. Пол неожиданно оказался ледяным, и Марты озадачился в первую секунду, как он это почувствовал, ведь стопами он всегда плохо чувствовал температуру. Как только он это подумал, в соседней комнате раздался звук, как будто скрежетнуло провернувшееся точильное колесо.