Сумирэ родилась в поезде, восемнадцатилетней. Было утро; она надела на майку атласную голубую блузку с широкими рукавами, схваченными на запястьях манжетами в самом потоке ткани и слегка перетекшими за манжет, взяла спортивную сумку, вышла на белый свет и зажила беспокойной своей жизнью.
У Сумирэ были черные глаза и кошачья душа. Раз или несколько в год - как положат погода и удача - она приходила в один город, к людям, которые могли погладить по голове, пожалеть, успокоить и отпоить молоком, а потом уходила от них опять, чувствуя, что совершает не самый славный поступок в своей жизни. Об этом она думала так громко, что асфальт и кирпичи в городах передавали отзвуки ее мыслей как весть о ее прибытии; так и Котофее стал известен ее приход. Ночью другого дня появилась она сама, вымокшая под дождем и с разбитым носом, перепрыгнув через забор и приземлившись в Котофеины незабудки.
- О Боже, -- сказала Котофея. - Зачем ты здесь?
Сумирэ печально посмотрела на нее и вытерла нос платком, нарисовав собственной кровью на щеках гусарские усы. Тогда Котофея перестала спрашивать. Она отвела гостью на кухню, уложила на диванчик, запихала в нос вымоченные в перекиси водорода бинты и дождалась, пока запах крови совсем исчез. И тогда повторила вопрос.
- Не знаю уже, - сообщила Сумирэ очень тихо и очень серьезно. - Думала, тебя найти, а теперь не узнаю. Вообще. Привет, кстати.
- Привет, - улыбнулась Котофея лукаво и сняла контактные линзы.
- Пожалуй, теперь стало немного больше похоже, - оценила Сумирэ. - Но зачем тебе синие глаза?
- Просто узнать, как было бы тогда, то есть, с синими глазами.
Сумирэ заулыбалась, но все еще нерешительно.
- Ты же помнишь, - сказала она, - эту песню: глаза у кошек-оборотней бывают четырех цветов.
- Синеглазые говорят с кошачьими богами, - продолжала Котофея, - желтоглазые колдуют, кошки с коричневыми глазами сражаются.
- А зеленоглазые - воплощенная бестолковщина, смотрители мира.
- И есть семь или восемь кошек с черными глазами, которые не могут определиться, кто они есть. Именно поэтому.
Сумирэ потянула носом.
- Давай я поставлю чайник, - предложила Котофея и получила согласие. - Что мы теперь делать будем?
Дождь шептал за окном, из раскрытой форточки тянуло душистой ночью и тишиной; у Сумирэ сжималось сердце от тоски и немного кружилась голова от кровопотери. В мыслях она призналась себе, что очень устала, и эту тихую мысль, заглушенную голосом дождя, спрятали в мешанине красок пестрые половики у стен.
- Давай зажжем свечи, - сказала она вслух, - если у тебя есть; это от многого помогает, правда.
- Есть одна, было бы больше, кабы было на днях электричество...
- Все равно.
Котофея зажгла свечу, прилепив ее к крышке банки из-под варенья, и посмотрела в потеплевшие глаза Сумирэ.
- Как ты думаешь, я кому-нибудь нужен? - спросила гостья.
- Тебе это интересно? - удивилась хозяйка.
- Я малодушничаю, - улыбнулась она широко. - Когда определенный тип живых существ, если не все типы людей вообще, смертельно устает, он начинает питаться своей мнимой или подлинной нужностью, для чего ему подлинно нужны окружающие. В то же время не могу сказать, что страдаю от одиночества. Значит, и эта нужность получается мнимой, что меня немного беспокоит.
- Ты хочешь сказать, что все это игра?
- Я приблизительно так думаю. Но я люблю их, очень, особенно когда устаю; тогда ведь ни на что больше не хватает. Я на этом успокаиваюсь наконец, не думаю, что мы с ними на самом деле можем друг друга ненавидеть. - Она подумала, глядя в потолок, и назидательно промолвила: - Фрейд - это очень плохо, не читай никогда.
Котофея обещала этого не делать и спрятала контактные линзы за иконку.
- Ты пришла, чтобы сказать мне это? - спросила она.
- Наверно. Послушай, завтра нужно купить свеч, мне больше не у кого их жечь... Можно я буду спать у тебя в сарае? или в чулане?
- Для разнообразия поспишь в кровати, - она налила чай в пузатую кружку.
- Спасибо, Элишка.
- Рада помочь. - Пауза. - Ты все еще та Сумирэ, которая сама с ума сходит и остальных за собой ведет, так ведь?
- Похоже, что так.
- Тогда выручи меня, если еще не выручила.
Тогда она рассказала все, чем и как жила человеком долгое-долгое время. Под утро, когда в голове путались туман и стихи, Сумирэ заснула, свернувшись клубочком у ее ног, а Котофея осталась со своей историей, мечущейся от стенки к стенке и не могущей найти форточку и путь на волю, наедине.
Дождь ушел дальше на северо-восток; Котофея Элишка почувствовала, что он смыл чернила с какой-то из страниц книги, и они уже успели впитаться в землю. Тогда она встала, прикрыла Сумирэ дерюжкой, собрала рюкзак, прошла по коридору ко входной двери, открыла ее, вышла на улицу и закрыла за собой на ключ. Потом она вышла за ворота и немедленно затерялась в солнечном свете.
Иржи, Котофеин сын, познакомился с Сумирэ утром уже расцветшим, когда ощущение пропажи наконец-то стало сильнее сна. На кухне, куда он забрел в процессе поиска, гостья сидела в трусах и майке, смотрела в стенку блестящими глазами и слушала музыку. Иржи тоже посмотрел на стенку, но ничего интересного либо же проясняющего характер неизвестного существа, не обнаружил, а потому спросил, кто оно - существо - и откуда здесь.
Сумирэ сняла наушники. Из них, приглушенная проводом и слоем поролона, выплеснулась первая часть тридцать восьмой симфонии Моцарта, окатила Иржи с головы до ног, стекла на пол и завилась узорами годовых колец на деревянных стенах.
- Сумирэ я, - сказала девушка. - Из сегодняшней ночи.
- Боюсь, что все равно тебя не знаю. Ты не в курсе, кстати, куда делась Элишка?
- А она куда-то делась?
- Да.
- Наверное, это я как раз проспала, - созналась гостья.
- Она в Суздале, - известил собравшихся третий из проживавших здесь людей, Котофеин муж Игорь. - Она только что мне написала.
- Господи! - восторженно произнесла Сумирэ, в тот же момент осознавая, что в такой формулировке факт получения sms выглядит как телепатическое общение; а чем черт не шутит, раз речь идет о Котофее.
- Скорее всего, вы правы, - согласился Игорь. - Только я вас не имею чести знать.
- Сумирэ, - представилась она вторично. - Мы с Элишкой давно знакомы; это мало объясняет мое здесь присутствие?
- Будем считать, что в достаточной степени. Игорь, очень приятно.
- Да-да, взаимно... - она сподобилась, наконец, выключить плеер. - Я поживу у вас недолго, Элишка разрешила.
- Если она разрешила, живите; можете даже в ее комнате. - Недолгой паузой Игорь выделил следующее предложение: - Только будьте уж добры носить что-то вроде штанов, а то ведь нехорошо, правда.
- А мое все у вас на веревке висит, сушится, - отвечала Сумирэ искренне. - Мне вчера какие-то придурки нос разбили, это плохо сказывается на чистоте одежды.
- А зачем же вы ночью шляетесь где попало? - поинтересовался Игорь. - Иржик, ты завтракать собираешься? Я все-таки да, потому что на работу сейчас пойду.
Иржи поставил чайник кипятиться, нарезал хлеб и стал слушать, чем закончится беседа.
- Я не шляюсь где попало, - оскорбилась Сумирэ. - Я Элишку искала.
- Зачем, кстати? если не секрет.
- Вы знаете, пожалуй, все-таки секрет.
Игорь допытываться не стал: ну, пусть останется секретом.
- Пойдете в комнату, откроете шкаф и найдете там штаны, - сказал он. - Пока ваши не высохли.
Сумирэ поспешно ретировалась.
Если и были у Котофеи какие-то штаны, то она, вероятно, в них ушла из дому, потому что в шкафу их не было. Не видя альтернативы, Сумирэ надела огромную пурпурную юбку, выглядевшую все же поменьше трех остальных, сделала два шага по направлению к окошку и письменному столу, запуталась в подоле и рухнула на пол.
Это событие вызвало у нее отклик в форме очень гневно произнесенной латинской строки из Вергилия; но уже через секунду оказалось, что лежать на полу под неожиданно ушедшим далеко вверх потолком - очень здорово. Сумирэ перевернулась на спину, подложила руки под голову и стала с такой точки зрения рассматривать Котофеину резиденцию. А были там: стены, пол, потолок, окошко, стол у окошка, стул у стола, кровать при стенке, по сути и первоначальному назначению бывшая большим сундуком с резными стенками, покрытая зеленым покрывалом; упомянутый шкаф, зеркало и дверь - так взгляд обходил комнату по кругу. И несколько вышитых картинок на стенах, среди которых выделялся портрет очень красивой молодой женщины, белокожей, зеленоглазой, с улыбкой человека, который знает веселую тайну, но уже не детскую. На груди женщины красовался выложенный красным бисером крест; как Сумирэ поняла замысел, гранатовый.
Приглядевшись, в женщине на портрете - через несколько веков и наслоения посторонних сюжетов - она узнала Котофею.
- О Господи, - сказала она, как говорила всегда, если было страшновато, и обхватила руками плечи.
Ей, должно быть, лет четыреста, подумала Сумирэ, если я правильно понимаю фасон этого платья; а улыбка на четыреста не тянет, улыбка из сегодня. Из сегодня двадцатилетней примерно давности.
- Привет, - сказал Иржи, заглядывая в приоткрытую дверь. - Ты в порядке?
- В полном, - достаточно апатично отозвалась Сумирэ. - Привет.
- Я зайду?
- Заходи, конечно.
Иржи вошел и сел на стул около окна.
- Ты как психоаналитик, - заметила Сумирэ, поглядывая на картину искоса, не смея позволить себе прямой честный взгляд.
- Вопрос будет примерно соответствующий, - сказал Иржи. - Скажи честно, ты из той же компании, которая считает себя кошками и в случае чего - надевает цветные линзы?
Сумирэ так обалдела, что запрокинула голову и увидела перед собой перевернутого Иржи, у которого были ярко-синие глаза и взгляд тяжеловатый.
- Таких уже компания??
- Не знаю точно, но не удивлюсь, если так оно и будет.
- Когда она, наша предполагаемая компания, только появлялась на свет, - произнесла Сумирэ, - я была соавтором твоей мамы. Но так как мы давно не виделись, а я - существо в известной степени малообщительное, то, во-первых, я не знаю, что было дальше, а во-вторых, не умножала число наших единоглючников так, чтоб они составили компанию.
- Но ты - из таких? - настаивал Иржи.
- Да, я - из таких.
Иржи кивнул своим мыслям.
- Но глаза у меня всегда были черные. От рождения.
- Это хорошо.
Сумирэ уже успела вернуть голову в нормальное положение; закрыв глаза, чтобы сосредоточиться, она спросила:
- Позволь узнать, откуда эти вопросы?
- Что значит откуда? я проверял свои предположения.
- Откуда, уточним, подозрения меня именно в кошачьем психе.
- Не было никаких подозрений, Сумирэ. Я проверил одну из первых пришедших в голову догадок.
Он улыбнулся - Сумирэ, погруженная в темноту, услышала его улыбку как кусочек второй части сороковой симфонии, в которой музыка взмывает вверх, - встал и пошел к двери. Уже на пороге его догнал вопрос гостьи: а сам-то он из которых? Иржи остановился на секунду, чтобы сказать с той же улыбкой, не успевшей исчезнуть:
- Элишка меня всегда считала котенком.
Сумирэ лежала на полу, на тонком коврике, и в голове ее кружилась стеклышками калейдоскопа сороковая симфония Моцарта, зацепившись за память об улыбке Иржи.
А вот это скверно, думала она, совсем скверно, Элишка, безумное ты создание.
За нижним краем грудины пряталась touha - то, что заставляло тужить и тянуло веред, отливаясь в зримые формы иногда любви, иногда - боли, иногда - чистого зова, поиска приключений. Дело кончалось тем, что мы собирались и шли путем клубка под кошачьими лапами по закружившимся в бешеном вальсе улицам, шли искать точку, куда сходятся все линии перспективы.
Это совсем просто, говорила ты, надо идти туда, куда глаза глядят.
Но поскольку глаза у нас никуда во внешнем мире не глядели, заканчивалось предприятие довольно печально; если не подоходит такой эпитет, то уж во всяком случае - безрезультатно и приходилось возвращаться к более-менее началу своей линии, на которую каждая из нас была насажена, как хрестоматийная бабочка на иглу, и острый конец иглы в грудине был touha.
Когда мы с Котофеей встретились, она сказала, что у меня кошачья душа и человечьи мозги и что я страдаю фигней, а глаза ее светились теплой зеленью, как весна. И у меня тоже кошачья, прибавила она, давай, если уж нет у нас пород, будем различаться по цвету глаз.
Черноглазых кошек не бывает, сказала я, мне придется быть совсем-совсем оборотнем, во мне будет больше всего человека.
Так мы и стали вместе на постоянно изменяющемся постоянно существующем расстоянии.
- И ничуть-то я не вырастаю, - сказала Сумирэ вслух, перевернулась на бок и прижала колени к груди. - Только ухожу играть каждый раз в другую песочницу...
Проснувшись на следующий день, Сумирэ решила пойти на поиски кофе, не обнаружив в своей сумке ничего на него похожего, вышла на крыльцо и наткнулась на Иржи. Осторожно подобрав юбку - это движение теперь предваряло любой пеший переход по ровной и пересеченной местности - она подошла поближе и поздоровалась.
- Ну вот, - весьма своеобразно приветствовал ее Иржи, - теперь и отец с ума сошел.
- А по нему не скажешь, - усомнилась Сумирэ, присаживаясь рядом на ступеньку.
- Ты его сегодня видела?
- Нет.
- И я нет. Зато вот, что у меня есть!
- Ну, это, я бы сказала, не чудо. Мобильник и у меня есть.
- А у тебя в мобильнике есть сообщение, что твой отец уехал в Суздаль??
Сумирэ была пристыжена.
- Нет, - сказала она. - У меня, впрочем, и отца никакого нет... Ну, - это было уже громче, - а где Элишка?
- Не знаю. Очевидно, связь она поддерживает только с отцом, чтобы дома хоть кто-то из своих остался.
- А ты уехал бы за ними?
- Нет, Сумирэ, я бы не уехал уже потому, что я - кот.
- Ты - кот?!
Иржи соизволил перестать рассматривать бывшие незабудки и посмотрел на нее:
- Я - кот, а ты чего орешь?
- Я удивилась, - сообщила она, - и испугалась, чего греха таить.
- Чего ты испугалась?
- Жизни на один мир, да и то не авторский.
- Сумирэ, а сколько тебе лет?
Сумирэ серьезно подумала и назвала цифру двадцать один.
- Ты либо врешь, - молвил на это Иржи, - или у тебя нелады со временем. Ты не можешь, будучи в таком возрасте, быть соавтором Элишки по этой кошачьей эпопее. Ты должна быть лет на десять хотя бы старше.
- Во-первых, Иржи, нелады со временем могут быть у тебя, - отозвалась Сумирэ. - То есть, ты можешь забыть или перестать с собой ассоциировать то, что происходило в детстве, а это возвращает мне несколько лет. Во-вторых, я действительно не с самого начала соавтор, ибо у каждой из нас он начался отдельно и в разной степени реально, вследствие чего Элишка была сенсеем, а я - последователем. В переводе его в статус... скажем, основного способа жизни.
- Вот как, - улыбнулся Иржи, ставя точку в конце беседы.
Сидя на дереве, единственном в Котофеином саду, Сумирэ позавтракала булкой с изюмом и плавленым сыром и осталась следить с высоты двух с небольшим метров за Иржи, видным в окне дома, и за медленной жизнью летней улицы, откуда пришла она сама.
У кошки-оборотня девять жизней, и умереть она должна всеми девятью смертями; а пока у нее в запасе остается пять жизней, стареет кошка очень медленно. Многие всю жизнь копят знания, что позволяет им странствовать по дорогам облаков по иным мирам, там проходить испытания мира и получать в нем еще девять жизней. Так вполне реально достичь бессмертия, но если уж решиться умирать - то только всеми смертями всех миров, не запутавшись при этом в судьбах.
Родом из этого испытания, из очередного мира, мелкий князь, рванувший из родового замка на свет зеленой звезды - на восток. Я, встретившая его с другим именем и без памяти, заколдовала его, превратила в кота и обязалась найти под теми звездами, под которыми родилась, потому что любила сумасшедшинку в блеске его зрачков и его сны из лестниц, полетов и путаных улиц; но не нашла до сих пор.
Были люди, которые называли меня княжной - за фамилию Тайра, которой я подписывалась устно, и насмешливость взгляда - дарили белые лилии и ирисы, держащие сиреневыми пальцами звезды из таких, на которые разбивается солнце, падая на водную гладь. Мы встречали рассветы и легко расставались. Были люди, которые звонили ночью и ранним утром, и от их голоса было тепло. Были те, с которыми на второй день в городе - ибо первый день надо провести исключительно наедине с городом! - мы плели кружева из слов, украшали ими фасады домов и ветви деревьев, раскладывали их на газонах и площадях, чтобы сфотографироваться на их фоне.
Всякое бывало, но этого, от которого иногда только приходят приветы, не было.
Иржи высунулся в окно и спросил:
- Сумирэ-Сумирэ, скажи мне, пожалуйста, как ты в юбке залезла на дерево? про зачем я уже молчу...
Воспоминание о том, что она все еще носит юбку и едва может в ней ходить, в достаточной степени отравили Сумирэ остаток пребывания на дереве и затруднили путь вниз, который пришлось совершить, коль скоро тайна ее наблюдательной вышки была раскрыта.
С этого часа или около того, куда бы Иржи ни пошел, Сумирэ тихонько обреталась поблизости, и его не покидало ощущение, что ее глаза внимательно следят за каждым его шагом.
- Сумирэ, ну отвяжись ты, а? - взмолился он наконец.
На два часа Сумирэ исчезла, но на большее ее не хватило, и все пошло по-старому. Раз, достаточно быстро обернувшись, Иржи успел застать ее видимую и спросить: Чего тебе, Сумирэ? - но она молча смотрела на него черными-черными глазами, а потом исчезла опять. Тогда Иржи подумал: она играет; и перестал обращать внимание на эту игру.
Ночью он решил выйти из комнаты;открыл дверь, сделал два шага и споткнулся об огромную спортивную сумку,принадлежавшую, как следовало из того, что раньше ее в доме не было, Сумирэ. Более удивительно было то, что вместо вещей в ней лежала сама хозяйка, проснувшаяся в момент столкновения и высунувшаяся наружу.
- Слов нет, - выразительно посмотрел на нее Иржи. - Ты что творишь?
- Я одна спать боюсь, - объяснила Сумирэ.
- Боже милостивый, ты еще темноты боишься!
- Я не знаю, чего я боюсь, - несколько сурово поправила она.
- Уж точно не тесных замкнутых пространств,- справедливо заметил Иржи и с некоторым сомнением спросил: - Тебе так удобно?
- Всяко лучше, чем там. Не гони меня, пожалуйста, я туда не хочу! там половики шепчут и картины двигаются!
Иржи покачал головой:
- Да, одним кошачьим психом жив не будешь... Вылезай из своей сумки, будешь спать у меня и вести себя прилично.
- А ты куда? - забеспокоилась Сумирэ.
- А я пошел за раскладушкой, не в сумку же мне лезть.
Установив притащенную из чулана раскладушку и завершив таким образом обустройство комнаты, Иржи удостоверился, что Сумирэ мирно спит на его кровати, дочитал главу в книге и лег на раскладушку.
Утром обнаружилось, что Сумирэ, свернувшись клубком под одеялом, дрыхнет у его ног - обнаружилось снова опытным путем,то есть, после того, как Иржи чуть на нее не наступил.
Ему пришлось обещать себе впредь всегда смотреть под ноги; а кроме того, разбудить Сумирэ и предложить ей вернуться на кровать, что сделать она категорически отказалась, проснулась почему-то окончательно и зевала весь день, тем самым вынудив Иржи обещать себе еще не будить ее без особого повода.
-- Отец во Владимире; значит, Элишка была там вчера,- сообщил Иржи.
Сумирэ открыла один глаз.
- О! Владимир! - воскликнула она. - Владимир - это очень хорошо; надеюсь, после него половики перестанут ползать от ее мыслей.
- Им может еще хватить предыдущего заряда, - усомнился Иржи, - но будем надеяться.
- Если она не доберется сама, спроводите ее в Новгород, только не в Нижний, не перепутайте. Это действительно должно помочь, - понемногу просыпалась Сумирэ. - Эй! не пей из чайника, плохо будет.
- Кому?
- Тебе, конечно. В нем волшебный порошок кипятится, а то он у тебя на песчаный карьер похож.
Иржи перестал покушаться на чайник.
- Что с тобой творится? - спросил он. - Если судить по лицу, ты - не тот человек, который заботится о чистоте чайников.
- Ваш мне понравился, - хмыкнула Сумирэ, - к тому же, выглядит он совсем покинутым.
Она опять забыла ради разговора выключить плеер, и где-то вдалеке, в невидимом наушнике, начиналась симфония Neue Lambacher.
- А если пойти раньше сегодняшней ночи, откуда ты здесь взялась? - спросил Иржи.
- Из Москвы, - сообщила Сумирэ.
Иржи чувствовал, что этим дело не кончается.
- А еще раньше?
Сумирэ призадумалась.
- Из Ивангорода.
- Ты там родилась?
- Нет. Да вовсе не обязательно знать, где я родилась. Тебе Элишка должна была рассказать процедуру получения новой порции жизней...
- Было дело, - кивнул Иржи с улыбкой, - но я ничего не понял, такой бред.
- Мой вклад в мифологию психа, - радостно сообщила Сумирэ.
- Извини.
- Так вот, в очередном бредовом мире я окошачила одного местного князя, чтобы встретиться с ним второй раз здесь, уже не теряться и быть лучшими друзьями, с чего, собственно, и началась история, частью развития событий которой является мой приход.
Она вылила воду из закипевшего чайника и стала полоскать его нутро, старательно отворачиваясь от пара.
- Иными словами, как-то раз ты встретила человека, в процессе дружеского общения убедила его в том, что он тоже кот, договорилась как-нибудь потом встретиться и до сих пор ищешь, - перевел Иржи на язык не признавших ее теорию.
- Ты невыносим, конечно, но так оно и было.
Чайник опять оказался на огне, уже с чистой водой. Сумирэ добавила:
- Это было в Нарьян-Маре и окрестностях, мы там проматывали последние дни путешествия.
- Зачем тебе туда потребовалось? - удивился Иржи.
Сумирэ очень обиделась за Нарьян-Мар.
- А почему он не заслуживает того, чтобы туда приезжали? - спросила она. - Послушай, какое название красивое!
- Не подумай, я нисколько не против Нарьян-Мара.
- Хотя, вообще-то, - задумчиво молвила Сумирэ, - это всего-навсего около-Пустозерск, и все мрачно.
- А здесь ты зачем? - не забыл основного вопроса Иржи.
- Господи, да что ты хочешь этим спросить? - рассердилась Сумирэ.
Иржи подумал и переформулировал его в: зачем тебе потребовалась Элишка.
- Я просто вспомнила, что она живет здесь, а мне некуда деться, и первая попытка разбить мне нос уже состоялась. Просто так. А ты что хотел услышать?
- Нечто в этом духе, то есть, похожее на правду.
Сумирэ фыркнула и пробурчала нечто латинское.
- А, кстати, что это было за испытание Нарьян-Маром? - спросил Иржи после небольшой паузы.
- Он меня убил, - сообщила Сумирэ.
- Это как?
Она вернула ему выразительный взгляд ночи, когда он обнаружил ее в сумке под дверью.
- Пневмонию я нажила, вот как.
Днем половики лежали смирно.
Сумирэ сидела на подоконнике, спину ей грело солнце, а мыслями владел Тутмос IV, видящий сон о Сфинксе.
В бесчисленных, как песчинки, мелких историях со своей композицией, что является основным признаком самостоятельной истории, лежит одна большая и главная, к которой все прочие как-то относятся: давят ей на лапы, шепчут свои рассказы, натирают бока до блеска, влезают в мелкие трещинки и вживаются в ее тело...
История дожидается, пока ты соизволишь заметить ее, извечно присутствующую, как нечто особое, и заключить, что от нее все твои сны и глюки. Тогда она говорит, что это она - живая жизнь, погребенная в песке, с захолодевшими лапами.
Ты откапываешь ее. Она отогревается на солнце и сминает тебя, и видение становится жизнью.
Откопанный Сфинкс загадал ей загадку: Суздаль, самое теплое имя на свете, согревавшее его песчаное одиночество.
...Комната продолжала тихо бредить мыслями Котофеи.
В окно постучали. Сумирэ, вздрогнув, обернулась и увидела Иржи, который, судя по выражению лица, гнать ее с подоконника не собирался; а значит, стучал, чтобы что-то сообщить. Первым порывом было распахнуть окно... потом, покосившись на половики, Сумирэ спрыгнула на пол и пошла слушать новости на улицу, чтобы не связываться потом с выпущенной из комнаты песчаной бурей Котофеиных глюков.
- Неужели Владимиру уже изменили с каким-нибудь Юрьевым-Польским? - спросила она, щурясь от солнца.
- Об этом ничто не говорит, - отозвался Иржи. - Послушай, а ведь все просто: когда ты очень привязан к смыслу жизни, а объективные данные не говорят, каков он из себя, то понятие смысла жизни приравнивают к понятию основной мысли художественного произведения со всеми вытекающими отсюда последствиями; бывает же так?
- Думаю, бывает, - согласилась Сумирэ. - Но слишком уж это просто, как бы не было подвоха; и слишком по-твоему, ты не думал, надеюсь, говорить о Котофее?
- Если смысл - слишком резко, пусть будет направленность.
- Судьба? - насторожилась Сумирэ.
- Бог. С ним можно договориться.
- Господи! - воззвала Сумирэ тотчас же. - Я верю, что он есть вне наших сочинений и в каждом немножко.
Потом она сказала:
- Это попытка оправдать то, что ты видишь - что ты здесь не к месту и не полностью; рассказ о том, откуда ты такой на головы всем свалился. Об этом я думала.
Даниил, раб Бога живого! - вспомнилось ей (Дан. 6:20). Бог, которому ты служишь, спас ли тебя от львов?..
Примерно в то время, когда Сумирэ забрала из комнаты Котофеи все, что в течение дня зачем-либо туда приносила, и ушла оттуда до следующего утра, подальше от ужасных половиков, Котофея прочесывала улицы города Юрьева-Польского в поисках человека, который согласился бы пустить ее к себе на ночь или хотя бы указал полезный в этом плане адрес. Пока желания ее приютить не оказалось ни у одного человека, а возможностей это сделать - ни по одному адресу.
Наконец она приметила пузатого лохматого дядю лет пятидесяти, с большой бородой и рюкзаком шествующего под начинающим заливаться розовой краской небом с видом ветхозаветного патриарха, вышедшего вперед своего народа на разведку. Он был фундаментален. Он явно знал язык, на котором следует разговаривать с Богом; его присутствие необъяснимо гармонично встраивало любые факты и события в общую картину мироустройства.
Поэтому Котофея догнала его и спросила, негде ли у него переночевать человеку, назавтра покидающему город на автобусе уже насовсем.
Дядя посмотрел на нее с некоторым интересом и сообщил, что он сам пытается решить ту же проблему.
- Вот как, - разочарованно промолвила Котофея, чувствуя спиной всю несправедливость мироустройства. - Простите.
Она двинулась было дальше по улице, которая должна была вот-вот кончиться, но ее товарищ по несчастью вдруг решил осведомиться, попросив не считать его вопрос за нескромность, сколько раз ей уже давали от ворот поворот.
- Раз пять, наверное, - отвечала Котофея, немного нервничая.
- Мне немножко больше. Наверное же. Знаете, что: давайте создадим коалицию. Пойдем на вокзал или в парк, сначала высплюсь я, потому что в прошлую ночь у меня это не получилось, а вы меня тем временем покараулите. Потом поменяемся местами.
Краска неба стала немного ярче. Котофея начала думать, что все не так уж плохо в этой жизни.
- А вы меня не убьете? - полюбопытствовала она на всякий случай.
- А что мне за радость вас убивать? - удивился дядя.
Тогда Котофея согласилась на коалицию.
- Еще не поздно, - сказал обрадованный дядя. - Я посмотрю одну церковку, а потом - на вокзал, ага?
- Достаточно поздно, чтобы вы не выспались, потому что я вас жалеть не буду и разбужу вовремя, - отрезала Котофея. - Завтра посмотрите.
Противиться ей он не решился, а потому компания двинулась к вокзалу - в то время, как солнце шло на закат; Сумирэ одним быстрым бесшумным движением перемещалась на пол к раскладушке Иржи; а Игорь уговаривал владимирского милиционера забрать его на ночь в отделение, потому что ночевать на улице ему не хотелось.
- Как вас зовут? - спросила по пути Котофея.
- Саша.
- Меня - Елизаветой.
- Что ж, прекрасно, - признал ее союзник.
Большую часть его рюкзака занимали: нечто, похожее на тюк из верблюжьего одеяла, и огромная фотокамера. Присутствие последней Саша объяснил тем, что он - фотограф; бродячий фотограф, надо же как-то и жить, и на жизнь зарабатывать.
Но Котофею нельзя было обмануть разумными рассуждениями о поддержании достойного существования и балансе интересов. Через них; через все, что Саша говорил и делал, сквозила ледяная тоска, как холодный ветер под жарким июльским солнцем, неуместный, неожиданный и странно подходящий ему.
У него было еще одно сокровище.
Когда они разбили лагерь на свободной скамейке, он достал из рюкзака книгу, а из книги - фотографию бледной девочки, одетой по-зимнему в соответствии с картиной заснеженного города на прямоугольнике снимка. Не знакома ли она Котофее-Елизавете? Что-то знакомое есть... В глазах Котофеи она немного повзрослела, оставила в покинутом зимнем городе дутую синтепоновую куртку, шарф из зеленых полос и такую же шапку, высвободив короткие черные волосы. Потом улыбнулась немного шире.
- Боже, как я торможу! - воскликнула Котофея. - Это же Сумирэ; конечно, я очень давно ее знаю.
- Значит, все-таки Сумирэ, - задумчиво сказал Саша.
- Один Бог да заведующий ЗАГСом знают, кто она все-таки, но мне представлялась Сумирэ.
- Ну, на третий день она и мне так представилась.
- А до этого?
- До этого была Сашей.
- В принципе, ей подходит, - решила Котофея. Она еще раз взглянула на снимок и поняла, наконец, что ее смущало: - Не засыпайте пока, послушайте... откуда здесь хвост?
- Где?
- У тени Сумирэ - хвост, и весьма длинный.
- От нее самой, - ничуть не растерялся бродячий фотограф. - У ее тени я видел хвост, потому что она - кошка. И у моей тени та же беда и по той же причине; и у вашей, я хочу сказать, хвост - будь здоров.
Котофея обернулась, повертелась, поймала свою тень и посмотрела на нее очень внимательно, но та своей хозяйке никаких сюрпризов не преподнесла. Тогда она прониклась к Саше особым уважением, как к человеку, чье расстройство приняло особо интересную форму.