Маракуева Ирина Владимировна : другие произведения.

Империя касания.2. Монах Генза

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Планета Трилор - "Заповедник магов", и Империя касания следит за её развитием. Монах Генза - тот, кто обязательно будет избран. В испытаниях планеты он - решающее звено. С ним рядом - Великая Ведьма Империи.

  Империя касания
  
  Книга 2. Монах Генза
  
  
  Пролог. Мы - муравьи пред Великой Древней Культурой
  
  
   Монастырь Святого Торнады кипел: монахи срочно чистили сюртуки и котелки, наводили блеск на штиблеты. Двор, что обычно пестрел вышитыми косоворотками и разноцветными портами мирян, был сейчас непривычно пуст, и засиженные пришлым людом каменные бабы подставляли полированные слепые лица туману фонтанов, а блистающие зады - осеннему жаркому солнцу. Брат Тоби усмехнулся, вспомнив дурацкую идею брата Рекса: якобы бабы те должны стоять вертикально и подавлять прихожан своим величием. Чушь! Где же рациональное мышление? Искусство должно служить народу. Вот когда оно лежит, на нём можно посидеть в ожидании службы... Брат Рекс - еретик. Он оглуплял Древних, приписывая им черты современного несовершенства. Впрочем, оставим это.
   Нынче монастырь закрыт ввиду его, брата Тоби, инспекции. Ибо теперь монастырь стал жемчужиной веры: помимо каменных баб братьям удалось откопать легендарное Поющее Дерево, о котором упоминали в последний раз пять тысячелетий назад. Текст тот сохранился не полностью, но, несколько раз ссылаясь на более древние утраченные рукописи, он упоминал о чудесных магических свойствах Дерева. С тех пор все монастыри Святого Торнады и некоторые крупные монастыри Праматери Хураганьи вели постоянные раскопки с единственной целью - обнаружить раритет. Предположение брата Рекса, что магия - это сказки, братья единодушно отвергали. Магия - будущее человечества, о чём твёрдо заявил Святой Торнада, когда заложил первый камень в основание монастыря - там, где указала ему прекрасная дева в неземных одеждах, что приснилась во сне. И при строительстве фундамента тотчас откопали нескольких каменных баб! Не свидетельство ли то правоты блаженного Торнады?
   Инспекторскому взору явлен был метровый квадрат, пестрящий уложенными ёлочкой полированными до мерцающего блеска дощечками. Монахи благоговейно распростёрлись вокруг.
  Настоятель, брат Чита, сделал шаг, коснулся ногой Дерева - и оно разразилось выразительными стонами. Второй шаг - и брат Чита воспарил!
   Эх, брата Рекса бы сюда! Жаль, преставился... Это ли не магия, над которой он смеялся?
   Полчаса спустя благоговейный экстаз парящего брата Читы сменился откровенным ужасом. Брат Тоби прокашлялся и спросил: - А как спускаться будешь? Придумал?
  Брат Чита страдальчески скривился. Экспериментатор! Читал бы побольше... Подобное извлекается подобным.
  Инспектор прыгнул на Поющее Дерево, то застонало - и брат Чита обрушился в центр квадрата.
  - Ещё что покажешь? - едко вопросил брат Тоби.
  - Пока больше ничего не обнаружено, - виновато проблеял настоятель.
  Оставшееся Дерево инспектор реквизировал для дальнейших экспериментов у себя в соборе. Эти дубы практики, что с трудом усвоили обязательную литературу и, разумеется, не способны обогатить свой интеллект чтением трудов пророка Гадалки, будут парить как болваны до скончания дней своих. Он, Тоби, добьётся большего.
  Сколь многое могли Древние! Нынешние братья пред Великими - словно муравьи: копошатся, воспаряют... тоже мне. Но у Тоби есть идея. Есть!
   Теперь полированные дощечки были выложены азбукой Морзеса (светлый - точка, тёмный - тире) - двухбуквенным кодом с расширением щелей между словами в десятиметровом квадрате уместилась Величальная Пресвятой Праматери Хураганье.
  С трепетом ступил на дощечки брат Тоби. Теперь Дерево не стонало, а пело что-то мелодическое, вроде "Ах, мой милый Августин". Шаг за шагом брёл брат Тоби, нота за нотой Дерево выпевало мелодию - но более ничего не случалось. Ничего! Сердце теоретика замерло. Неужели он не прав?
   "Всё прошло, всё!" - допели дощечки - и брат Тоби вылетел из квадрата и с трудом приземлился на ноги в дальнем углу храма. "И всего-то?" - с тоской подумал он.
   Очистившийся от Тоби квадрат задымился, и в нём возникло видение
  - Чёрт! - возопила дама. в цветастом халате, сдёргивая полосатое банное полотенце с волос. - Да заткнётесь вы когда-нибудь? - И она свирепо затопала по скрипящим дощечкам каблучками розовых бархатных туфелек с помпончиками.
   - Славим тебя, Пресвятая Хураганья! - загнусавили лежащие по периметру квадрата братья. - Славим, наша Прародительница!
   Она отвела глаза от Поющего Дерева, оглянулась и схватилась за голову.
   - Опять? - взвыла прекрасная Праматерь. - Гадалка оказалась права, и я никогда от вас не избавлюсь? Этот паразит психолог обещал, что больше никого не будет, денег сколько содрал - и на тебе.
   Тоби выступил из угла и величественным жестом указал на богато изукрашенную икону:
   - Не гневайся, Праматерь. Мы славим тебя в образе, что сохранил Святой Торнада.
   - Святой Торнада? - наморщила личико Праматерь. - Это что, тот тощий старикашка, что изводил меня в прошлый раз? - Она оглянулась, увидела свой портрет - икону до потолка, выписанные на ней в деталях полотенце и помпончики, взвизгнула и сказала:
  - Это - будущее? И я - там, посередь церкви? Вот это волшебство!
  Улыбаясь, она было двинулась к брату Тоби по Поющему Дереву, и то незамедлительно запело "Всё прошло, всё".
  Взорвавшаяся как порох Хураганья завопила и запустила в Тоби полотенцем.
   - Вы испортили мой пол! - вопила она. - Раньше он только чуть скрипел!
  Вероятно, она сказала бы что-нибудь ещё, но под каблучком диссонансом заныла второсортная паркетная доска - и Хураганья испарилась.
  Брат Тоби хищно обнюхал полотенце: пахнет цветами райскими неведомыми... не иначе, быть теперь Тоби Папою...
  
  
  
  
   1. Монах
  
   Две драгоценных свечи горели у алтаря Святого Бренна, озаряя коленопреклонённые фигуры, такие разные - и такие одинаковые в своём экстазе. Настоятель, казалось, пережил все сроки и уже почти ушёл на небеса - лишь сморщенная оболочка присутствовала здесь. Казалось, он - современник древних стен подвала монастыря, что существовал задолго до Святого Бренна: монастырь был построен на развалинах Храма Святого Торнады, вера в которого угасла в веках, ибо обещал тот магическое будущее человечества, а оно не пришло. Орден Святого Бренна не стал уничтожать рассыпающуюся и потускневшую мозаичную икону Праматери Хураганьи - ведь явления Девы были документированы, и отрицать её влияние на умы значило утратить паству. Раз в год ей служили молебен, и прихожане спускались в подвал монастыря, что был когда-то Храмом Святого Торнады, Храмом мечты о магическом будущем Тридера... Поменяв имя и веру, планета до недавнего времени почти не изменилась - изменились люди, что перестали мечтать и привыкли жить настоящим.
   - Вот, многие из вас укоряют Господа, что нет у них надежды; что висит над головами, как меч, День Скорби, - срывающийся дискант настоятеля и баритон брата Гензы слаженно пели священный текст, - Вот, ожесточились вы в сердцах своих - и богохульствуете, говоря: "Где ты есть, Господи, если нам плохо? Почему не спасаешь?", "Может быть, и нет тебя", - говорят они - и уходят во Тьму. Не будущего взыскуйте, но настоящее претворяйте - и не страшен станет удел ваш. Господь не подглядывает за вами с небес - вы вольны как птицы. Господь - Творец, а не надзиратель. Он дал вам Силу, и от вас зависит, станет ли Сила та вам на пользу или в поругание. Вы же браните Воспаряющих, говоря: "Почему он, а не я?", не понимая, что вы свободны, а Воспаряющий связан, он - орудие в руках ваших: как повернёте, так и будет. Он отдан вам всей своею Силой, а вы, нищие Силой, решаете: зло он или добро. И когда сердца ваши склоняются ко злу - грядёт пора Дня Скорби, приходит на Трилор великая Сила - вам во искушение. Лишь один из вас, кем может стать каждый, волен спасти мир от разрушений. Будьте чисты в помыслах - и тогда познаете покой.
  Покой... - отразили каменные стены.
  Настоятель присел на скамью, отложил свиток и поднял запавшие слезящиеся глаза на Гензу.
  - Покоен ли ты? - пронзительно спросил он. - Не прогулку тебе предлагаю.
  Да, отче, - ответил монах. - Греха за собой не знаю.
   - Гордыня, - перевёл его слова настоятель. - Но ты последний, и я отдаю тебя Трилору. - Он вынул бисекир. Генза прянул:
  Зачем, отче? Я вернусь служить.
  Настоятель похлопал его по плечу, развернул - и резким щелчком под самые корни волос отхватил косицу. Неровные пряди свесились на уши монаха.
  - Вернёшься, пройдёшь очищение - служи. Но в мир я тебя посвящённым не отпущу. Да поможет тебе Святой Бренн, мирянин Генза. Иди и возвращайся. - Он сунул два пальца в рот, словно мальчишка в горчевнике, и залихватски свистнул. Но не суматошные горчи спустились на его свист в подвал, нет. Спустился... этого Генза не ожидал: последнюю Священную Собаку отдавали последнему монаху: Орден умирал.
  Приход Пса возвестило клацанье когтей. Пёс важно подошёл к настоятелю, положил голову на его плечо и уставился на Гензу с осуждением: одно дело - задавать корм, другое - стоять слишком близко к Господину.
  Настоятель взял за руку Гензу и ухватил Собаку за ошейник.
  Помощь! - сурово сказал он. - Служить!
  Пёс недовольно поднял верхнюю губу и показал клыки.
  - Жаль... - поёжился настоятель, поджал губы и передал Гензе Шар Жизни: в опаловой глуби Шара посверкивали алые искры гнева Пса. Преодолевая нежелание, Генза сжал Шар в руке.
  Служить! - бросил он.
  Пёс скосил глаза на настоятеля, отвернулся и лёг у ног Гензы.
  Не попрощался? - ошеломлённо прошептал старик.
  Пёс оскалился. Рабы не здороваются и не прощаются. Его предали - теперь он раб.
  Гензе было не по себе.
  - Может, ну его? - предложил он, протягивая Шар настоятелю. Тот покачал головой:
  - Ни один не вернулся, мальчик. Ни один. Если тебе повезёт, то только с Собакой. Ты был сегодня наверху? Видел горы? Тебе без него не пройти перевал.
  Но он - ваш поводырь! Как вы без него?
  - Мервин поможет, - настоятель вынул из-за пазухи клубок ниссы. - Придётся ему проснуться.
   Пёс злобно зарычал, и нисса взлетела на плечо настоятеля, звякая коготками по золотому шитью плаща, нагло уселась, обвив себя несуразно большим, мохнатым хвостом, и обхватила лапками уши, со щелчком поставив их в положение внимания. Трубки ушей расцвели на головке диковинными цветами, длинные ресницы упёрлись в крутой лобик - и два гигантских глаза засветились зеленью в тёмной тени ушей. Проснулась, стало быть, и ждёт заданий.
   Генза не знал, что у настоятеля есть нисса. Этот зверь был настолько редок, что многие считали его мифом. Сам Генза видел ниссу всего один раз - у реки. Не исключено, что это была та самая... Мервин.
   "Ах, нисса? Значит..." - Генза снял с шеи ремешок с ладанкой и отдал зверьку. Нисса приосанилась и аккуратно намотала ремешок на толстую шею, вытянула голову к полированному нагруднику Гензы и покрутила усами: прихорашивается. Дар принят.
   - Вот и славно, - обрадовался настоятель. - Этот тоже спесив: до сих пор дружил только с братом Белином, а тот сгинул в первые сутки. Вот и славно... теперь будет связь ... Ступай. Пора, мирянин Генза. Светает.
  
  2. Из долины
  
   Генза тщательно проверял застёжки и ремни комбинезона из дублёной лакированной кожи, что мешком скрывал тело, затянутое шерстяным бельём поверх грубой шёлковой сети - на Перевале ему пригодится каждая кроха тепла. Трёхслойный подшлемник охватывал лоб и щёки, рыбьи стёкла укрывали глаза и держали маску на лице: теперь это был уже не Генза - скрипучее пучеглазое чудище в гамашах поверх сапог, с посохом и безобразным горбом клади на спине. Пёс, уже одетый в попону и очки, лежал в углу кельи и с ненавистью наблюдал за его действиями. Этим двоим предстоял Перевал - и не было на Трилоре пары, столь чуждой друг другу.
  Генза отвёл глаза от блистающего взора Пса и заставил мысли вырваться из водоворота звериного гнева. Шар пылал алыми искрами и трещал крошечными молниями - где уж в нём найти любовь и поддержку!
   Нужен ли был Пёс три года назад? Три коротких злых года... Тогда он бы не карабкался вверх из подвала - он шагнул бы из окна верхней кельи, что занимала сектор в кольце, окаймляющем площадку крыши Башни. Шагнул бы в лёгком голубом плаще в тёплую пустоту - и воспарил к Перевалу. Далеко под ним мерцали бы воды Изора и буйная Изорка неслась с гор яркой тоненькой ленточкой.
  Генза включил бы видение, и тогда каждая иголка синих иолей, что тянули к светилу трёхглавые вершины, засветилась бы каплями росы в его глазах.
   Тысячелетиями копилась Сила, тысячи монахов приходили к Поющему Дереву Хураганьи - и однажды оказалось, что вовсе не нужно Дерева, чтобы воспарить. Достаточно веры и ещё чего-то неуловимого, того, что рождало красное свечение глаз. Из-за этого отсвета монахи были либо кареглазыми, либо, как Генза, с лучистыми фиолетовыми глазами. Таких глаз обыватели боялись больше: любой житель Трилора, рождённый с фиолетовыми глазами, воспарял.
   Генза был молодым монахом - он прожил лишь пятую часть жизни и ещё не закончил обучение. Три года назад настоятель и не знал его имени - добрая сотня монахов закрывала Гензу спинами на богослужении, и парень тянул голову, чтобы рассмотреть могучего таинственного старца. Зато в выходные дни миряне, что съезжались во двор Храма на скрипучих телегах, ловили Гензу за руку и просили охранных амулетов от Злой Силы - то была прерогатива учеников.
   У монахов Святого Торнады просили магии - от монахов Святого Бренна ждали оберегов: время брало своё.
   А кому нынче нужен оберег? Сила затопила материк, и люди перед ней ничем не отличались от зверей или камней - всех не убережешь. Сила снесла слабую защиту воспаряющих - и отобрала себе те крохи, что поднимали монахов в небо. Лишь свечения глаз она отобрать не смогла, да веры...
   Монахи не стали простыми людьми - они стали простыми слабыми людьми, чья мудрость никого не интересовала. Не уберегли покоя мирян - живите как можете... И они жили - растили грибы в подвалах Храма, спасали от стихии свои оранжереи лекарственных трав, врачевали, охотились за диким мёдом - первые два года, пока Сила не подняла на дыбы горы.
   Где они, синие прекрасные иоли? - Горелые пни торчат среди умирающих ветвей вывернутых с корнем деревьев.
  Где Изор? - Сгинул в трещине, разверзшейся у подножья гор, и Изорка тщетно льётся в бездонную глубь Провала в надежде вернуть озеро - но рождает только клубы горячего, вонючего красного пара.
  Где монахи? - Ушли на служение и не вернулись с Перевала. Все - кроме Гензы. День за днём один за другим они уходили на смерть. Теперь идёт Генза. Он идёт и несёт последнюю доставленную из Долины сумку с письмами - письмами туда, куда раньше ездили на телегах на выходные дни, где собиралась ярмарка, где жили друзья и родные людей Их долины.
  Он несёт письма в долину за Перевалом, потому что люди не могут жить спокойно, если не знают, что с их близкими - а монахи не могут лишить людей своей помощи: они ...претворяют настоящее.
  А он - монах? - Нет... он теперь Стриженый. Ни монах, ни мирянин. Пустышка.
  Генза отодвинул крышку люка и выпустил Пса в чёрную марь рассвета. Тучи неслись кругом, прижимались к земле, угрожали - но дождя не было. Белая полоска там, где восходит светило - чёрная клокочущая подушка над головой. Влажное безветрие внизу - и буря в небесах... время есть.
  Стриженый прыжком выбрался и задвинул люк, тщательно проверил щели: не хватало ещё утопить настоятеля. И без того паршиво.
  Ну, Генза, шагай. Ножка за ножкой по вздыбившимся плитам и крошеву, оставшимся от Башни, по трещинам и стоялым лужам при сумеречном свете разлагающегося на составные части неба... шагай. Пёс уже далеко впереди и сидит у остатков ограды, ехидно разглядывая раскоряченного пешехода. Смотри-смотри, изверг. Может, удивишься.
  Генза поднял голову к тучам. Эй, пузатые, начали! Юный - не значит глупый, а брать - не отдавать. Наставник обучил его этому финту незадолго до прихода Силы, и Генза не успел разобраться, что к чему, но теперь учиться некогда. Делать надо... Сила пролилась на него как кровь - горячая, липкая, едкая. Вдалеке взъерошился Пёс - но Стриженому было не до него: тонкой иглой полученной у туч Силы он звал мервана: должен же был остаться хоть один из сотни горных мерванов? По этим развалинам только ужик проберётся, смешно и думать прошагать пешком до Изорки: ногу ставить некуда.
  Тихий писк в ответ. Далеко и... странно. Другой какой-то писк, незнакомый и тонкий.
  Последующие четверть часа ничего не происходило, и Генза растерялся - он не видел иного способа преодолеть завалы. Неужели мерваны сгинули?
  Пёс почуял, рявкнул одобрительно, даже Шар притих и почти не светился. Ткнулось что-то Гензе под колено, чуть не сбив с ног. Ах ты, Бренн Святой! Мерван.
  - Да когда же ты из яйца вылупился? - пробормотал Генза, ласково поглаживая любопытную ясноглазую - и такую новенькую, блестящую, узорную головку. Мерван приподнял голову и восторженно улыбался, демонстрируя такие же новенькие блестящие клыки, яда в которых хватило бы на пару туч. Погремушка хвоста тренькала что-то весёленькое. И впрямь сгинули мерваны, он остался один - иначе взрослые отлупили бы юнца за то, что лезет не в своё дело. Мерван - один? Понятно, почему змея радуется. Замёрз, небось. Но толстенький, сытый. И то хорошо.
  - Ну, пацан, - сказал Стриженый, заглянув под хвост мервана и убедившись, что тот самец, - силёнок-то у тебя хватит?
  Мерван раздулся, выдвинув переднюю пару рёбер, и Генза упал на чушку тела, взялся за предложенные ручки, свистнул - и заскользил по крошеву, привычно расслабив позвоночник и извиваясь вместе со спиной своего импровизированного средства передвижения. Дышать приходилось в чешую, радуя теплом дыхания новорожденного малыша, и острый запах рептилии прояснил мозг.
  Пацан слушался мысленных приказов, будто всю жизнь ходил под человеком. Да, собственно, так и было - вряд ли змеёнышу больше пары часов...
  Пёс огромными прыжками двигался поодаль и напоминал чёрную медузу - когда он воспарял, лапы болтались бахромой... Ну почему?! Почему только Собаки сохранили Силу? Из-за родственного скрещивания? Собаки Хураганьи - потомки единственной беременной суки, что покинула Праматерь и ушла жить к Святому Торнаде. Её портрет есть на иконе. Какой же огромной была Праматерь! Собака едва достигала середины её икры...
  Надо было поручить доставку писем Псу... но он бы не пошёл без Шара. Поди, уговори его бросить Господина. Шиш...
  Малыш начал уставать. Без еды он дальше не пойдёт, а где взять такую уйму пищи?
  Генза остановил змею, сполз с её тела, встал на ватные ноги - и понял, что он тоже больше не сможет: мышцы дрожали, и томная тоска разливалась по позвоночнику. Ну, не рождён он ползать, что себя корить?
  Небеса будто застыли - лишь блеклый шар светила изредка просвечивал сквозь дикие пляски туч. Билась жилка на лбу. Ах вот почему Генза так устал! Всё это время он машинально удерживал Силу. Так можно и сознания лишиться! Юный - не значит глупый. Ну-ну. Оказывается - значит...
  Осторожно, каплю за каплей, он стал отпускать Силу - и тучи потянули щупальца к земле, а чёрные пласты над головой сцепились друг с другом зубами молний. Брюхо чёрной тучи с востока задрожало - и извергло молнию, что расчертила всё небо и вонзилась во тьму далеко на западе. Это новое - небесные бои. Такие грозы появились всего с месяц, но повторялись с тупой регулярностью. Первые порции ливня - тяжёлые редкие капли - это эффект битвы туч. Пока не успокоится небесный фронт, земля в безопасности. У Гензы оставался час - а после его снесёт потоком, если не добраться до холмов. Мешанина камней в полутьме грозы - не лучшее покрытие трассы, и ужик проголодался...
  Пацан неумело складывал тело бубликом, пытаясь прижаться к мокрой коже комбинезона. Генза обнял его за шею и разрешил положить голову себе на плечо: пока безветрие, и капли ещё тёплые, но мерван уже мёрзнет.
  Пёс рыкнул и исчез за низкой скальной стенкой - и мерван вдруг размотался, заструился вслед. Как бы не решил подкрепиться Псом...
  Капли грохотали по комбинезону, искали щели в вороте, протекали на горячую спину, и Генза занялся подгонкой ворота: нет ничего отвратительнее мокрого липкого тела в душной атмосфере лакированной кожи.
  Молнии скребли зубами в вышине - а чернота туч уже полностью укрыла светило и ночная темень пала на землю. Вот уже не видно скальной гряды, скрывшей Пса и мервана, и Генза успокаивает противное ёканье в груди - страх одиночества, так и не избытый обучением в монастыре. Покинут или нет? Пёс, видимо, нет, у Гензы его Шар. А если глупый Пацан тяпнет Пса? Съесть не сможет, но погубит ядом...
  Стриженый вновь обратился к тучам, отцеживая Силу. Ах ты, Бренн Святой! Сила ринулась в него, затрясла, мигом высушила одежду - а тучи в вышине, только что поглощённые друг другом, уставились на землю чёрными глазами щупалец - и час форы был утрачен.
  Частокол молний и топот грома, прыжки камней под ногами. Молнии били вертикально - и вдруг прекратился дождь. Из мигающего сумрака вылетела медуза Пса и шлёпнулась у ног Стриженого. Шар на груди Гензы засиял голубым. Надо же! Доволен зверь!
  В свете молний Генза вгляделся в Пса - и отшатнулся. Пасть Собаки мёртвой хваткой держала за загривок молибожку. То есть, этот ужас был бы молибожкой, будь он на порядок мельче - а так хитиновые жёсткие ноги были длиной с руку Гензы и отвратительно щёлкали клешнями. Кошмарные фасеточные глаза отражали молнии - по молнии в фасетке - и истошно вращались. Это не молибожка, это молидьявол какой-то.
  Генза двинулся было к Псу, но тот взмыл и отлетел подальше. Нашёл еду, паразит! Ну что за вкусы?
  - Ты хоть голову ему откуси, - посоветовал Генза. - Он же тебе всю попону порвёт.
  Чушка Пацана проскользнула мимо Гензы и устремилась к Псу. Тот замотал головой над камнями, обламывая цепкие ноги, и бросил ковыляющее чудовище мервану. Молниеносный бросок - и вот уже страшные хитиновые ноги букетом торчат из пасти змеи. И куда только влезло тело и опасная голова переростка? Выпад змеиной головки вперёд - и уже ноги поглощены и торчит из пасти лишь блистающий кончик крыла.
  Пёс победно рыкнул, вытер морду о мокрый щебень, фыркая от омерзения, и принялся громко лакать из ближней лужи: он такое вонючее - не ест! Генза застыл: Пёс кормил мервана! Что делается с миром?
  - Ты, конечно, молодец, - сказал он Псу, - но теперь он ляжет переваривать вкусный хитин, а у нас гроза на подходе.
  Пацан и впрямь приготовился ко сну, свернулся бубликом и тихонько потрескивал погремушкой. Пёс поднял морду из лужи, роняя капли с бороды - и взмыл над Пацаном. Змея забеспокоилась и запищала.
  - Поехали! - приказал ей Генза, когда Пёс отлетел к ближней каменной россыпи. - Кормилец зовёт!
  Малыш послушно выдвинул рёбра и ринулся за Псом, но забытый Генза сумел оседлать его в прыжке и больно стукнулся локтем о камень. Пёс парил, иногда касаясь земли, мерван вился за ним всё быстрее и быстрее, и ноги Гензы мотало из стороны в сторону. Передвижение, конечно, быстрое, но вот удобство относительное. Кожа комбинезона, может, и выдержит, но синяков на теле будет - не счесть.
  Затихшие было, молнии зацвели вновь, и канонада грома направилась к горам. Серая стена дождя встала над развалинами Храма, двинулась вперёд - и вот уже ничего не видно позади, лишь просверки молний в струях дождя и удары, что сотрясают землю.
  Мерван летел как стрела, прыжки Пса удлинились, но дождь настиг и накрыл Гензу - ледяной крупнокалиберный ливень. От толчков ослабли ремни ворота, струи лились по шее, и Генза считал минуты до того, как змея остынет и остановится. Сапоги Стриженого уже наполовину погружены в воду, вода добирается до середины чушки змеи, а та всё летит за рявкающим Псом, и пар застилает рыбьи стёкла Гензы... Пар?! - Пар курится над мерваном, и Генза вдруг понимает, что змея горячая, что он совсем не мёрзнет, а преет в своей кожаной тюрьме.
  Пёс рыскает впереди, возникает над ними, роняет очередное хитиновое страшилище и устремляется к горам: вода прибывает. Мокрый молибожка лезет на камень, пытается стряхнуть воду с крыльев, поводит слепыми, залитыми водой глазами - и снова мерван берёт его одним броском. Тело Гензы совершает немыслимый полукруг, но он не отпускает рёбер Пацана. Тот заглатывает тварь на ходу - лишь несколько движений мышц прокатываются волнами под грудью Гензы - и вновь бросается вперёд... вплавь.
  Пёс уже не прыгает, он парит, вытянув стрункой тело, и Шар сияет синим на груди у Гензы, озаряя бронзовые чешуи змеи. На языке Пса это значит что-то типа: "Вот это я!". Генза с ним согласен, но, признаться, даже соглашаться трудно - он задыхается, пытаясь глотнуть воздуха из адской смеси струй дистиллированной воды с тоненькими прослойками атмосферы.
  Пацан вдруг перестаёт следовать за Псом и резко берёт влево, рассекая бурлящие воды под острым углом: его сносит. Рассвирепевшая Изорка захватывает всё новые участки долины и тащит их в пропасть; уже пробивается вонь водопада и уханье глубин, растревоженных новыми порциями воды.
  Тело Пацана холодеет, движения становятся вялыми, и вот он уже не может бороться, его несёт всё дальше вправо, в красную марь бездны. Генза лихорадочно ищет выход, пытается было разделиться со змеёй - но ноги, крепко сжимавшие бока плывущей чушки, свело от холода. Пёс мечется над ними и глухо воет, Шар бросает на воду лиловые блики тоски - и Генза видит невдалеке острую вершинку скалы.
  Бренн Святой! Почему только тучи? Потому, что так наставник учил? А текучая вода что, не Сила? - Стриженый открывается воде, втягивает Силу до тошноты, до багрянца в глазах, до кипения рук - и с новой мощью выбрасывает своё тело над безвольным Пацаном и хватается за скалу. Стремнина тянет его к водопаду, но Генза перебирает руками, вцепляется в неровности, срывая ногти, - но не отпускает ногами мервана, тащит за собой, обнимает телом змеи героическую скалу. Теперь лишь голова и хвост Пацана качаются вдоль течения, а середина тела заякорена скалой. Теперь можно вдохнуть той взвеси, что называется здесь воздухом.
  Падает на вершинку Пёс, не оправдав ожиданий Гензы: в его зубах нет очередной молибожки. Вода прибывает и поднимает Гензу на уровень Пса.
  - Прощаться будем? - спрашивает он Пса, поглаживая застывшее змеиное тело. Пёс прижимает уши - и вдруг разражается тоненьким щенячьим тявканьем; Гензу подбрасывает над водой - и мерван восстаёт из небытия с сипящим поросёнком в пасти.
  Откуда здесь поросёнок? - Похоже, смыло нагорное село. Генза старается не вглядываться в то, что несёт теперь вода. Кроме досок и тряпок... эх! Но Пёс воспаряет и ищет еду себе. Что-то приносит на скалу и ест... Генза не хочет смотреть, что.
  Пацан теперь крепко замотался вокруг скалы, Пёс с Гензой балансируют на вершине - и гроза милостиво уходит вверх, в горы, на короткое время открыв небо. Чёрное бархатное звёздное небо... Они продержались до ночи.
  
  Меньше часа понадобилось Изорке на то, чтобы спустить всю воду в подземный котёл, меньше получаса хватило мервану, чтобы прогреться, и он уплыл от скалы, пересёк разлив и выполз на берег. Пёс гнал их всё быстрее, и Генза не пытался командовать: зверю виднее. К полуночи, когда новые тучи уже заполонили небо, они поднялись на холмы предгорий, нашли пещерку, что выбили в монолите скал недавние катаклизмы, и развели костёр. Мокрые стволики иолей, облитые тягучей чёрной кровью Трилора, чадили страшно, дым ел глаза - но Генза достал пакет с едой для себя и для Пса и повесил над костром котелок: запах крови Трилора в еде ничуть не хуже запаха Гнева Трилора, что пронизал горы.
  Мерван улёгся на границе света вокруг костра и блаженствовал, попеременно выдвигая передние рёбра. Возможно, и у него они затекли и изранены, как ноги Стриженого...
  Пёс ворчал и отказался от еды. Наелся на скалах? - Не похоже. Что-то слушает.
  Генза последовал его примеру и вслушался в мир. Журчание Изорки и стоны подземелья становились всё тише - и вдруг дикое шипение подняло Гензу на ноги: Провал высветил красным клочок неба, что виднелся из устья пещеры, - и загудел гигантской свирелью. Пёс взвыл так безнадежно, как могут только Собаки - и тогда дрогнула земля. Сначала лишь чуть-чуть, после - заходила ходуном и грохот ударил по барабанным перепонкам.
  Генза выскочил из пещеры. Далеко внизу расселся Провал, из него зазмеились красные трещины и побежали в долину. Пёс, что выбежал следом, виновато покосился на Гензу и бросился назад, к Храму: чёрная капля тела исчезла в пронизанной красными всполохами ночи. Пацан лишь поднял голову - и снова погрузился в сон у костра. Генза один... Его бьёт дрожь, клубы пара поднимаются от мокрого белья, душат - и давит сердце: Пёс ушёл от Шара, значит, настоятель в опасности.
  Пылающие трещины стоят в глазах. Остался ли хоть кто-нибудь в их долине, или она оправдала своё название, которым припечатали её предки и отказывались признать потомки, называя "Нашей", - "Долина Слёз"? Есть ли хоть кто-нибудь, кто плачет теперь о зелени её лугов и пёстрых алмовых садах? Пусть даже о погибшей родне - лишь бы плакал, а не плыл лицом вниз в жёсткой хватке бурлившей Изорки в пасть расщелины...
  Сам Генза не плакал. Кто сейчас претворял настоящее? - Сила, выжимающая из земли чёрные тучи и выкручивающая их над миром Трилора - но никак не Генза или любой другой человек.
  Ветер заметался понизу и принёс в пещеру вонь бездны. Дождь вновь перестал, ожидая пополнения с запада, и тучи загорелись розовым, издевательски имитируя восход - ибо то был лишь отсвет земного огня, полыхавшего в трещинах. Пар затянул долину и поднялся к небесам - красный вонючий пар Гнева Трилора.
  Генза не плакал, нет, только лились почему-то слёзы от едкого пара... а может, и не стоило лукавить - от одинокого горя по прежнему миру.
  Пацан проснулся, подполз к продрогшему парню и обвил его тело. Ещё не полностью затвердевшие роговые чешуи расправились и прогрелись костром, и теперь Генза сидел в объятиях мервана, словно в тёплом бассейне. Змея оглядела его лицо, качая головой: ближе - дальше, и, неудовлетворённая осмотром, бросила голову к его уху. Генза не успел уклониться - ядовитый клык пропорол его кожу. Теряя сознание, он увидел, как играют зрачки наблюдающей змеи: шире - уже полоски зрачков. Шире - уже... Пелена серебра в глазах, стук сердца в ушах.
  - Умер, - подумал Стриженый, склоняясь на кольца мервана.
  
  
  
  
  
  3. К Перевалу
  
  Он проснулся, когда брезжил рассвет. Стоял леденящий холод, и пар вырывался изо рта, но тело отдохнуло и жаждало действий. Голова Гензы вместо подушки опиралась на левое ребро мервана, и тело змеи, свёрнутое бубликом, тесно облегало его собственное тело. В ямке мервана было тепло, как в постели - лишь воздух жёг холодом лёгкие. Какое-то отстранённое спокойствие лелеяло мозг.
  Разбуженный его движением мерван изогнул шею знаком вопроса и покосился сверкающим глазом.
  - Ты хочешь сказать, что меня усыпил? А я ведь к смерти готовился, - пожаловался Генза.
  Мерван продолжал изучать его, покачивая головой.
  - Но! Не балуй! - взмолился Генза. - Хватит патронажа. Я здоров и выспался.
  Теперь Генза - последний в иерархии: Пёс заботится о мерване, мерван - о Гензе. Оба считают объект заботы дитём неразумным...
  Когда-то мерваны нянчили человечьих детей. Правда, такие няньки доставались лишь принцам крови - и вот теперь Гензе. Мерваны вымирали вместе с лопарками - жирненькими безрогими олешками, что составляли их корм. Менять корм они отказывались.
  И вот последний из мерванов стараниями Пса ест совершенно неизвестный вид насекомых и подкрепляет силы поросятами, а его яд, вместо того, чтобы убивать, лечит и погружает в сон. Оборотный плюс прямого минуса...
  А ещё - мерван греется после еды. Если б он ел концентраты, цены б ему не было, но ему требуется что-нибудь шевелящееся, визжащее или трещащее. Это значит, что в горы Пацана брать нельзя - там нет еды, разве что домашняя живность егерей, буде уцелела.
   - Полз бы ты домой, боевой товарищ, - попросил Генза, пытаясь размять окостеневший над углями комбинезон. Змея заинтересованно уставилась на гремящую кожу.
   - Обжора! - возмутился Генза, но воспользовался подсказкой: высунул из гремящего костюма язык сушёного мяса и помахал им вроде приветствия. Напрасно. Мерван ринулся на комбинезон и вонзил в него зубы. Разжал он их только тогда, когда Генза пропихнул мясо в алчущую пасть.
   - Ну вот! - пожаловался Генза довольному Пацану. - И как я теперь пойду в костюме, сладко уснувшем после твоего укуса, да ещё с такими дырками?
   Змея развалилась на потухших углях и затрещала погремушкой - мол, сам дал - и оговариваешь... Ладно. Главное не это. Главное - Пацан сыт и греется, доказал свою неприхотливость и желает идти вместе. И ещё Генза теперь заслужил равноправие, кусать без разрешения не будут...
   Стриженый намеренно тянул время. Да, нужно выйти и посмотреть на долину в блеклом свете восходящего на почти чистое небо солнца. Небо из пещеры видно: оно будто спустило в разлом все свои тучи и теперь невинно розовеет и гоняет крошечные барашки далёких облаков. Словно не было этой ночи, и Генза просто вышел вчера размяться перед сном и забрёл бог знает куда.
   Он складывал костерок, разогревал вчерашнее варево, медленно одевался - и готовился к тому, что увидит. Но когда оделся и вышел - увидел совсем не то, чего ожидал.
  Внизу не было трещин, не было и Разлома. Не колыхался жуткий цветок багряного пара, ставший уже привычным, - но багрянец был. Воды Изорки исторглись обратно и залили долину почти до горизонта лаковой, красной, ртутно-плотной водой. Первые лучи солнца выхватывали на этой идеально гладкой поверхности следы наводнения - ветки, брёвна, возмлжно, трупы - но они казались лишь царапинами, насечками на ртутном озере, что искажали его блеск - но не более. Алые отблески вместо синей глуби Изора...
   Тот, прежний Изор тянул к себе, а притянув - не отпускал. Этот Изор выталкивал из долины вон - что ещё смеет находиться рядом с таким озером?
   Скалы у воды пестрели кровавыми натёками. Изорка осталась где-то в горах - её русло затоплено вернувшимися из глуби инфернальными водами. Развалины Храма у горизонта оказались на берегу разлива, теперь домой не вернуться. Пса нет, и ждать его некогда - погода требует двигаться, ей доверять нельзя.
   Генза вяло надел сумку почты поверх бытового груза, позвал Пацана и двинулся в путь по Холмам.
  
   Что привлекало сюда молнии, сказать трудно, но Холмы мало отличались от Храма по степени повреждения - путь перекрывали стеклянные воронки спекшегося песка, плиты скал истёрты в острый гравий и мерван осторожно и медленно тянет по нему жёсткое тело. Генза лежит, не поднимая головы, стараясь равномерно распределить вес: брюхо мервана, располосованное иглами камней - худшее, что можно придумать.
   Вверх - вниз, вправо - влево, изогнулись до визга в позвоночнике, и снова вверх... Генза не может вытереть пот, и тот въедается в глаза, словно выворачивает ресницы, и они режут и режут роговицу. Звенит в ушах от напряжения, и Генза командует остановку, скатывается с тела Пацана и лежит, распластавшись на спине. У него нет сил подняться, и стиральная доска гравия кажется желанной периной.
   Мерван свивается - и, неожиданно ударив хвостом, прыгает в ближайшую воронку. Генза, шипя, садится, переваливается на четвереньки и ползёт к краю: ну что за глупый змеёныш!
   Глупый змеёныш завтракает: эта воронка оказалась ловушкой для доброй полудюжины гигантских молибожек и счастливый мерван пытается затолкнуть всё это в голодную пасть. Молибожки тщетно обороняются, пытаются уцепиться когтями за жёсткую чешую змеи, укусить; блистающая куча мала отражается стеклом воронки, рябит в глазах Гензы. Победив последнюю жертву, ощутимо потолстевший Пацан пытается выползти наверх...
  Именно этого и боялся Генза: змея соскальзывает на дно раз за разом и раздражённо трещит.
  Прыгай! - мысленно советует Генза.
  Мерван старается свернуться кольцом на коническом дне ловушки, толстое брюхо отказывается гнуться и прыжок выходит неровным: Пацан не летит вверх, а с силой ударятся о боковую стенку и безвольно падает на дно.
  Так что ты будешь делать, Генза? До гор два часа тихим человечьим шагом, и оглушённый сытый мерван тебе теперь не нужен. Даже, что вероятно, он станет помехой в горах... маленький змеёныш, что нёс тебя на спине среди ада Изорки, грел тебя и кусал в измученную стрессом голову, чтобы подлечить согласно собственному разумению. В чём долг монаха? - в служении людям. Почта должна быть доставлена, и неважно, что многие письма придут с того света - ведь погибло не меньше трёх деревень...
  Претворяй настоящее, Стриженый Генза. В конце концов, рано или поздно письма дойдут - а Пацан погибнет там, в воронке. Его бросать не след, ибо в чём долг твой, Генза? - В честности перед самим собой. Судить тебя более некому, ты, может, один из всего населения долины выжил. Предав, на небеса не вознесёшься. Предав - предашь снова. Сегодня Пацана, завтра настоятеля, послезавтра бога.
  Генза отполз от края воронки и встал на трясущиеся ноги.
  - Пёс воспаряет! - завопил он в безмятежные небеса. - Значит, считайте меня Псом! Сила - не пахнет!
  Он стёк мыслью под дно кровавого Изора, просочился в щель, что осталась от Разлома, и взял Силу кипящих недр. Дрогнула поверхность воды, будто камень упал в середину озера, прихлынула к берегам волна - и Разлом расселся вновь. Чмокнула земля, дохнула смердящим гневом, с рёвом ринулись вглубь воды - и столб алого пара взлетел к небу.
  Генза не слышал: барабанный бой бил в его уши и пурпур цвёл в глазах, беря цену за избыток Силы - но он воспарил и поднял мервана из воронки. Сила схлынула, ушла из тела, растянутые мышцы свело судорогой - и Стриженый рухнул на змею. Сознания не было - только боль.
  А над Изором, снова похороненным в глубинах, бесновался ветер. Он добрался до Холмов, понёс тучи песка и гравия к горам - и что ему было за дело до двух несмышлёных существ? Минута, две - и тела змеи и человека были погребены.
  
  ***
  
  Руки жгло и не хватало воздуха. Пахло палёной свиньёй и рептилией. Генза закашлялся и открыл глаза. Чушка мервана окружала его со всех сторон - и под ним, и вокруг светилась малиновая искристая чешуя. Волны жара опаляли лицо, жгли лёгкие. Голова мервана мёртво лежала у ног Стриженого - но при этом мерван кипел.
  - Выпусти! - взвыл в мыслях Генза, не рискуя коснуться тела змеи. - Скорее! Выйди вон!
  Шевельнулись рёбра, дрогнула голова, змея прыгнула, царапая парню руки, сплющивая его нос, скрежеща по коже комбинезона - и на Гензу обрушился песок. Кашляя и лихорадочно откапываясь, он выдернул тело на поверхность и откатился от змеи, что металась по кругу, бешено тарахтя хвостом.
  - Спокойствие, Пацан! - приказал он, задыхаясь, - Остановка. Стой! Ну?
  Змеёныш застыл, изогнул шею и с недоумением уставился на свои рёбра. Ах ты, Бренн Святой! Чешуя на выростах рёбер лопнула, обнажила пласты светлых мышц, хлынула бесцветная змеиная кровь, начала краснеть - и остановилась, когда из культей показалась алая кожа, повисла плотными складками, замерцала. Пацан недоуменно поднял рёбра выше - и полупрозрачные алые крылья расправились, пронизались костями, захлопали... Мерван торжествующе запищал.
  Мерван? Перед Гензой хлопал крыльями мифический дракон, что был изображён на фресках в Храме Праматери Хураганьи!
  Кипение змеи прекратилось, когда похожие на крылья выросты окаймили уши, и грудь мервана взбугрилась выступившим килем, раздалась. Теперь подобие запятой с ушами и крыльями растерянно смотрело на Гензу.
  Стриженый сел, обнял за тёплую шею испуганного мервана и жалобно спросил:
  - Ну и что мы теперь будем делать? Как ты поползёшь, с такой грудью? Ты же теперь у нас летун.
  Дракон лебедем выгнул шею и положил голову на его плечо.
  - Видишь, какое дело, - пояснил Генза Пацану. - Наверное, мерваны были личинками, и диеты из олешек не хватало для взросления. А когда Сила вновь возродила вашу восхитительную еду, ты, последыш, стал взрослым... с днём рождения тебя, Пацан. Может, и мне молибожку съесть? Крыльями покрыться, и ушами? Не то сяду на тебя, а после костей не соберу...
  Мерван устал внимать речам, неуклюже отполз в сторонку, захлопал крыльями, что трепетали и зонтиком раскладывались за спиной, запищал - и взлетел.
  Разумеется, с этими крохотными крыльями - зонтиками мерван не мог взлететь - но он поднялся над землёй и дёргался теперь на высоте роста Гензы, неуклюже загребая своими смехотворно маленькими ластами.
  Гензу затряс озноб. На Трилоре появилось существо, что способно воспарять. Не Собаки Хураганьи, чья волшебная сущность позволяла им обходить даже блок Силы, нет - своё существо, жившее бок о бок с человеком. Конечно, мерваны не были обычными змеями - их телепатические способности ставили их в один ряд с полумифическими ниссами, но... привыкли к ним монахи. Обыватели - те боялись мерванов, боялись и убивали их, буде то удавалось. Монахи же привыкли, даже были недовольны, что мерваны выбирают не всех: лишь несколько братьев удостоилось этой чести.
  Гензу представил мерванам Иоль, взявший имя дерева, его наставник - дряхлый старец, что покинул монастырь и жил в пещере на Перевале. К нему-то и воспарял когда-то Генза из своей кельи в Башне - но вот уже третий год нет вестей с Перевала, и Братья не возвращаются...
  "И когда Сила Зла воцарится, Трилор родит драконов" - вспомнил Генза пророчество Святого Тоби, что было выбито в подвале их Храма под образом Праматери.
  Вот он, первый дракон. В Долине Слёз он - первый и последний. Неуклюжий, маленький - но дракон. Если верить пророчеству, воцарилась Сила Зла...
  Много ли драконов потребно для её преодоления, о том Святой Тоби не сказал.
  Генза поднял глаза, наблюдая манипуляции Пацана, что напрасно хлестал хвостом и лебедем выгибал шею, косился на свои крылья и радостно ухмылялся.
  - Хвостом не верти, - посоветовал он. - Ты пока освой крылья, а тело расслабь.
  Пацан послушно обвис, но после вытянулся стрункой, суматошно замахал крыльями и запищал от избытка чувств. Не иначе, позу Пса вспомнил, решил повторить - а крылья мешают.
  Наблюдая за мерваном, Генза забыл обо всём - о своём опалённом чубе, о поцарапанных руках, о песке, заполонившем каждую щёлку в комбинезоне: дракон светился красным в единственном луче светила, пробившемся сквозь незаметно набежавшие низкие тучи, вертелся колесом и самозабвенно пищал. А потому Генза не увидел, что тучи начали стягиваться вокруг них и спускаться ближе, словно желая поближе рассмотреть диковину. Рассмотрев, они закрыли последний просвет - и частокол молний начал охоту за Пацаном. Мигающий сумрак надвигался на мервана, а вместе с ним и на Гензу - и вдруг отсветы приближающихся молний окрасили мир в розовый цвет. Пошёл крупный мокрый снег, тряпочками заполоскались крылья Пацана, и змея упала на землю и с трудом поползла к Гензе: прятаться.
  Песок под ногами подпрыгивал, стоячей волной рисуя немыслимые узоры, молнии долбили землю каждая в своей точке, не отступая ни на шаг, и окружали путников кольцом стеклянных воронок.
  "Хватит! - неожиданно решил Генза, прижав к себе голову змеёныша. - Надоело!". Он открыл себя Силе Небес и покорно принял их решение: молнии вдруг слились в единый синий смерч и пали на его темя, пробежали по руке на темя Пацана и брызнули в стороны, выплавляя дорожки - спицы стеклянного колеса.
  Удар в темя, вспышка в глазах, и тишина вокруг - ватная глухая тишина. Неподвижные малиновые фигуры человека и змея. Время застыло.
  Снег уже прихватил коркой землю, когда встрепенулся оглохший Стриженый, машинально ступил на алеющую площадку стекла, промял тонкую корку, потащил за собой мервана - и вдруг замер: теперь в застывающем под снегом стекле ямами темнели слепки - отпечатки его сапог и тела Пацана. "И придёт срок, и незримые ноги ступят в Долину Слёз, и незримый дракон будет у ног сих, и соберутся люди и скажут, что вот тот, кто принёс покой, - но не будет у них покоя, ибо ТОТ поведёт за собой воинство Зла, и плакать будут люди". Ну, Святой Тоби, удружил. Стало быть, Генза с Пацаном - служители Зла?
  Снег запелёнывал землю, плавился на стекле, заполнял ямы следов и воронки, смерчем вился в ледяном ветре - но сухой и тёплый Генза ничего не замечал. Он стоял столбом, перебирая выросты ушей Пацана, и думал...
  Он не видел Зла в себе и мерване. Ну вот не видел, и всё! А коли так, пророчество лживо, или их следы - это не те предсказанные следы, и Генза может быть спокоен. Его дело - почта, а всякие там служители Зла его не касаются. Ему мешает снег, что затягивает воронки, из-за него можно запросто скатиться в одну из них и застрять: ведь теперь Генза не может воспарять!
  Он ничто - ни монах, ни человек. Так, Стриженый. Почтарь. Но у него есть его маленькое служение людям - вот эта сумка с почтой, что прячет в себе письма Долины Слёз.
  Генза поднял сумку, отмахнулся от снега и пошёл, осторожно прощупывая ногой путь. Снег ошеломлённо затих, а затем повалил густыми хлопьями везде... кроме пути, по которому шёл Стриженый. В туннеле снега шёл человек и воспарял Дракон. Оба сияли алым, и чистое небо над ними звёздами глаз вглядывалось в Трилор.
  "И стеклянные лучи предложат ему сто путей, и он выберет один. Какой путь то будет, ведомо лишь богам".
  Путь его лежал к горам, и они приближались. Оглохший Генза не слышал воя ветра, нацеленный в одну точку взгляд не видел стен мокрого снега, что искрился в лучах алого света. За его спиной летел дракон, и Генза это знал, а потому не оборачивался. Шёл, минуя воронки с застывшим белесым льдом на дне, расшнуровывал комбинезон: тот курился алым паром. Медленно-медленно затухало свечение Гензы и Дракона. Оно исчезло, когда наступило утро, и Генза добрался до первого поста у дороги к Перевалу. Хотелось лечь - и уснуть, по возможности, навсегда.
  
  Тайная надежда Гензы встретить на посту братьев не оправдалась: приют был пуст, не затворенная дверь качалась на ветру, и прихожая заметена снегом. В молельной не задвинуты окна Иргуса, и доски пола покоробились, потемнели и отсырели. В углу даже выросли мерзкие жёлтые грибы, что проторяют путь гнили. Приют погибал.
  Тысячеглазое здание приюта напоминало о храме: монастырская кладка брёвен издавна отличалась от мирской, была призвана не отгораживать, а лишь создавать условную границу. Специально подобранные стволики иолей вязанками по пять переслаивали толстые брёвна ивора. Центральная, хорошо отполированная иоль смазывалась маслом и резалась на короткие брёвнышки, что свободно двигались вдоль пар направляющих иолей и отворяли-затворяли небольшие щелевидные оконца. Если добавить, что таких оконец по всей стене было до сотни, ясно, почему здание напоминало Царя Небес Иргуса. Днём "глаза" светили внутрь, ночью свечи озаряли двор - Иргус же днём видел сны о мире, ночью бдил, посылая сны людям.
  И вот хранитель приюта сгинул, иоли не были смазаны, непогода вошла в Приют Небес и отняла его зрение...
  Генза с трудом отвёл глаза от запустения, повернулся и жестом указал дракону обычное спальное место мерванов: глубокий каменный туннель в отдалении. Собрался с духом и двинулся по коридору вглубь здания к жилым отсекам. Уже в коридоре он знал, что его ждёт: тяжёлый запах смерти трудно спутать с иными запахами. Колоколом била в виски кровь, и в голове застонал Пацан - страшно, тоненько, безнадёжно.
  - Ко мне! - позвал Генза, - Здесь мёртвые, - и он толкнул дверь в спальню.
  Четверо братьев лежали на кроватях, пятым был труп хранителя, что упал в проход лицом вниз. Эти четверо... кто? Лица искорёжены, изгрызены словно мышью, вонючая жижа сочится из глубоких разрезов на шеях; у всех - одинаково. Какая-то выставка трупов. Лишь Хранитель портит единство.
  Резко стемнело за окнами, ночной мрак заполонил спальню, и Генза с ужасом понял, что тела светятся: ядовитый салатово-жёлтый свет пробивался из разрезов горла, из раскрытых ртов, из ям глаз - он мерцал и... шевелился. Генза попятился, чуть не наступив на труп Хранителя, и обрёл слух. Звуки были под стать виду тел - какое-то царапанье, хруст, тиканье. Ближайший труп вдруг дрогнул - и зашевелилось покрывавшее тело одеяло, начало сползать, оголяя яму выеденного живота и светящегося гигантского молибожку, что чистил гребнями передних лап короткие усики. Молибожка выполз на рёбра трупа, волоча под брюхом яркий салатовый кокон, воздел передние клешни и резким ударом брюшка отправил кокон в полёт - в голову Гензы.
  Ну уж нет, милый, Генза на такое не соглашался... Стриженый отбил рукавицей тяжёлую сумку с зародышами, та упала на труп Хранителя и тотчас лопнула, высыпав сотни сантиметровых сверкающих салатовых молибожек, что через пару минут утонули в выгрызенной плоти.
  Стриженый неуклюже отступал на окаменевших от омерзения ногах: гигантский молибожка покинул свою жертву и пополз к нему, методично переставляя ноги и скрестив клешни на груди. Не выгорело с потомством -так сам подкрепится свежатинкой... Генза не решался отвернуться - предсказать поведение насекомого он не мог. Так они и двигались к двери: Генза спиной, молибожка наступая. Теперь не промахнуться бы Гензе мимо двери...
  Яростный писк из-за спины, и Пацан чиркнул чешуёй по штанине, нелепо кивая ушастой головкой. Он не летел - полз, покачиваясь, балансировал на хвосте и помогал бросками головы. Молибожка выставил клешни, но мерван зашёл сзади, ухватил чудовище за загривок, с хрустом разгрыз голову и кинул сучащего ногами монстра в угол.
  Генза, наконец, выдохнул. Змея осмотрела трупы, вглядываясь в мельтешащих салатовых малюток, развернулась и поползла к Гензе.
  Новости, - с облегчением сказал тот. - Ты что, уже их не ешь?
  Мерван беспокоился, пищал и расставлял крылья.
  Зовёт? Ну что же, здесь Гензе делать уже нечего.
  
  Если раньше ехать на мерване требовало издевательства над позвоночником, то теперь Генза не извивался - он качался вверх-вниз вслед за головой дракона, вспомнив своё единственное путешествие по океану, когда монахи забрали мальца из семьи. Сейчас он словно вновь попал в шторм, и жуткая смесь бортовой и килевой качки бросилась на желудок, сжала его в булькающий камень, и затылок заныл, охватывая венцом боли виски.
  - Лучше я пешком, - попытался утихомирить Пацана Генза, но тот не слушал, торопился из здания к подземелью мерванов.
  Ну погоди! - взмолился Стриженый. - Дом надо поджечь!
  Нет, мерван уползал... Отпустить руки? Рискнуть рухнуть с высоты роста на такой скорости? - Генза уже начал было собираться перед прыжком, но мерван вдруг остановился и запищал, опустив голову.
  Генза сполз на дрожащие ноги, привалился к боку змеи - и вывернул желчь из пустого желудка на щебень. Ещё бы Пацану не пищать! Трупный запах гигантских змей с едкой аммиачной примесью сочился из дыры подземелья, молотом бил по голове, исторгая слёзы из глаз. Что запах в спальне! Вот это - дух!
  Дёргая щекой и моргая, Генза уставился сквозь сумерки в темноту туннеля и увидел гору молибожек... тьфу! - молидьяволов с раздавленными головами. В брюхе змеи заурчало, и Генза понял, что это - не все насекомые. Это те, кто уже не уместился в желудок Пацана.
  - Их там больше нет? - с надеждой спросил он у змеи. Но Пацан волновался и пищал.
  - Боишься? - Так воспари! - посоветовал Генза, ища в себе ниточку Силы. Ах, нет! Только не это! Вот почему полз дракон: территория поста монахов была словно обесточена... или нет! Она пылала салатовым едким огнём, и прикоснуться к Силе было невозможно. Сила не имеет запаха, считал он только вчера... Имеет. Салатовый аммиачный запах. Избави Бренн Святой коснуться этой Силы.
  Глубина туннеля сияла как фонарь. Они есть там, эти дьяволы, и они разбредутся по горам, кидая коконы во всё живое...
  
  Генза вернулся на пост пешком: Пацан вновь начинал греться и чешуя его уже светилась малиновым. На таком коне не поездишь - разве что тебе не дают покоя лавры отбивной. Да и сонный мерван сейчас не попутчик - развалился у входа в туннель и млеет... А времени нет. Нужно закрыть окна, раздобыть топор - и поджечь здание, пока молибожки не подросли... Ноги не идут. Трýсят ноги. Только что спокойно входили в полуоткрытую дверь, ожидали всякого... но не того, с чем столкнулись. И теперь Генза буквально тащит ногу за ногой через порог, ищет взглядом мерзкое свечение, шарахается от обыкновенных поганок... Устал и отупел - тут-то страху и поле.
  Генза остановился в молельной и обхватил плечи в позе концентрации. Поспешим после, пока - справимся с собой.
  Тихий хруст просачивался из спальни, тянулся, замещал сладкую трупную вонь резью аммиака, и Генза понимал, что уже не найдёт трупов - найдёт стада алчущих молибожек... а там тоже раздвинуты окна.
  Ладно. Пока - молельная. Он обдирал руки, двигая размокшие стволики, гася глаза Иргуса. Всё, тысячеглазый бог! Не видать тебе мира, не шептать ему снов, ибо сны те теперь уйдут в насекомью прозелень. Прости, Иргус.
  Уже совсем темно, а закрыта лишь половина окон. Зажечь факел? Вырезать из тьмы пятачок и упустить наблюдение? - Генза зажмурился. Послесвечение малинового тела Пацана всё не исчезало - в глазах стоял дракон, сиял и переливался. Вот он словно приблизился, заслонил малиновым боком всё поле зрения: Генза ослеп. Всё красное - всполохи и тени... Тени?!
  Это не Пацан. Сам Генза видит теперь в красном цвете - чёрные тени выделяют предметы, и проходит паника. Его пальцы сияют красным, кажется даже - искрят, и иоли поддаются, движутся словно сами собой. Оставшиеся щели Генза закрывает быстро.
  Теперь коридор. Дверь в спальню приоткрыта и окаймлена чем-то угольно-чёрным, что шевелится и расползается по полу. Это что?!
  Одна чёрная тень уже подбегает к его ноге - и Генза с хрустом давит молибожку. Бренн Святой! А он-то радовался пурпурному вúдению! Салатовые молибожки в нём черны и мало заметны, и он мог запросто проворонить молидьявола там, в молельной...
  Генза приказывает глазам - и те подчиняются: вспыхивает насекомья стая, разбегается по стенам и потолку, Генза ёжится в омерзении и ступает по хрустящим телам, обходя комок одежды Хранителя, огибая кровати. Шесть окон - шесть ударов кулака. Бегом в коридор, топая и отряхивая настырных насекомых с комбинезона, выдёргивая факелы из держателей. Уронил? - Мимо.
  Он не видит своей спины, воюя с молибожками, но те, что берут его штурмом сзади, отчего-то падают, не добравшись до ворота, а спина Гензы исходит алым паром.
  
  Стриженый выбрался и захлопнул размокшую дверь, вбил её на место отчаянным броском тела, долго высекал искру исколотыми руками, но вот вспыхнул факел, и он бросился бегом вокруг здания, поджигая всё новые факелы и разбрасывая их по крыше, слыша мертвенную песню шорохов в доме - но ту песню разорвал истошный писк Пацана.
  Выгоревшие в пламени крыши глаза Гензы уже не видели красного - лишь мертвенный салатовый свет всё рос и рос во тьме у устья Дома Мерванов. Туннель уже не пустовал: в устье пещеры воздвиглось гигантское тело Молидьявола. Пылающий алым дракон едва доставал до первых суставов его ног. Молидьявол неуклюже ворочался в пещере, вытягивая брюхо, и гигантской клешнёй отмахивался от мервана.
  Нет! - завопил Генза. - Отойди! Ты слишком мал!
  Мерван тотчас поспешил к нему, словно с облегчением переложил ношу тяжкого решения на человека. Молидьявол всё полз из пещеры, его брюхо всё длилось и длилось, членик за члеником выезжало на камни. Какой-то цепень - но с головой и жуткими ногами, с глазами диаметром с плечи Гензы. Пропади ты пропадом! Что можно сделать с этакой махиной?
  Молидьявол зацепил когтем валун, и тот вырвался из земли, заскакал вниз... Генза поднял глаза и включил своё красное зрение: скала тяжёлым козырьком нависала над насекомым. Вот бы...
  Пошёл снег и Генза встрепенулся: снежные струи вновь соединили его с небом! Ну, Трилор, ты любишь Братьев! - Генза опустошил снежную тучу ради Силы, и нег повалил комьями, сугробами величиной с шапку, залепляя всё вокруг.
  - Бей! - гаркнул Генза, выбросив руку к скале. Алая молния ударила из пальцев, скала вздрогнула, тихо затрещала, и широкий пласт камня плавно съехал вниз, накрыв Молидьявола мешаниной скальных обломков. Ноги насекомого затрепетали и замерли.
  Запищал Пацан, ринулся к горе обломков и вгрызся в торчащую клешню. Неужели одолеет?
  Мерван тряс головой как Пёс, мотал клешню из стороны в сторону и, наконец, та поддалась и отделилась от членика ноги, таща за собой тяжи блеклого мяса.
  Генза с облегчением отвернулся от картины победы, чтобы увидеть, как гаснут под сугробами последние искры его пожара, и в прогоревшие дыры лезут и лезут салатовые молибожки.
   Тело Стриженого напряглось, мозг заметался в поисках решения, но алый свет разгорелся в глазах, занавесил видимость, затуманил мозг, и Генза упал на четвереньки и ткнулся головой в землю. Сознание ушло.
  
  
  
  
  
  4. Скальный монастырь
  
  Кипящее тело Гензы вытопило снег до земли. Земля тотчас раскисла жижей, а тело дрогнуло в последний раз, свернулось в позе эмбриона и замерло. Пацан бросил клешню, заторопился, качаясь, к человеку, обнял его хвостом и угрожающе зашипел. Молибожки волной докатились до входа в пещеру, окружили талый круг недвижным мерцающим кольцом. Этот дракон им не по зубам.
  И тогда из-за трупа молидьявола, царапая спину о стену пещеры, выбрался на снег высокий измождённый старец...
  
  Скальный монастырь Святого Торнады, где хранился квадрат Поющего Дерева, тысячелетия назад был замурован Святым Тоби во избежание доступа к нему непосвящённых. А посвящённые вряд ли пережили самого Тоби в первый День Скорби. Ныне же пришёл десятый день, и сама память о монастыре изгладилась.
  Помнили, что был такой монастырь; знали, что теперь его нет, и икона Святой Хураганьи лишена своего дополнения... До того ли, когда приходят Светлые Дни и надо заново строить, восстанавливая утраченное в катастрофе, и готовиться, не сознавая того, к следующему Дню Скорби.
  Не любили люди монахов Святого Бренна, что напоминали им о бдении. Пользовали - но не любили. Что-то мешало им вообще избавиться от монахов, какая-то внутренняя, врождённая осторожность, бессознательное желание опоры. Хотя какая опора во времена катастроф?
  А Скальный монастырь, пропавший с глаз людских, застыл в пещерном безмолвии, продолжая выполнять главную свою функцию: охрану Поющего Дерева. Всё так же осушался или увлажнялся воздух в главном зале, потому что система вентиляции работала по законам пещер и не нуждалась в людском присмотре. Не горели факелы, никто не бродил по коридорам, не заглядывал в кельи - но Дерево жило, нетленное вопреки тысячелетиям.
  И однажды тёмные коридоры озарились салатовым сиянием молибожек - и вот уже расчищены проходы и обнажено сердце монастыря, и все рукописи Святого Тоби грудой лежат на каменном мозаичном полу; узкие оконца в скальной стене завлекают солнечные лучи, крошат страницы откровений в пыль, а Дерево, полуразобранное Святым Тоби, вновь набрано по Морзесу и, видимо, способно напевать "Ах, мой милый Августин". Но не напевает. Кажется, вот-вот придёт время, когда Праматерь вновь явится миру, стрелки тысячелетий двинутся - но ещё не срок. Срок определит старец, что один бродит по коридорам, и звук его шагов вязнет в скальной стене. Не топот - шепот шагов...
  Молибожки давно уползли, не найдя здесь ничего съедобного, но тысячи их глаз донесли весть о пещерах Хозяину и открыли путь в монастырь.
  Кто он, этот Хозяин, или мнящий себя таковым?
  Если взглянуть на его тень на стене, временами кажется, что вот ещё один молидьявол ищет тут пищи: руки старца, словно руки греческих плакальщиц, ладонями к небу и согнутыми перед грудью локтями так напоминают шипастые лапы, а вытянутый назад египетский череп с вдавленным лицом - голову молибожки. Каменное лицо. Лицо пламенной страсти.
  Когда-то он безудержно учился, рылся в древних манускриптах. Что работа Святого Тоби, любившего людей! Он не видел в ней смысла. Не читал. Не знал. Не служил. Сразу избрал путь отшельника, чтобы не участвовать в этих глупых речитативах.
  Он любил растения, и лишь в них видел совершенство, ибо они, хотят или не хотят люди, великие регуляторы Тридера. Он не принимал иного имени планеты. Люди в спеси своей надеялись священным именем спастись от Силы. Ха! От Силы не спасаются, её берут.
  Подумали бы, зачем в растениях столько ядов? Да потому, что жизнь человека ничто. Вот они травят букашек-таракашек и не терзаются, глядя на их трупы.
   А он может точно так же, но не букашек - людей, что уже давно уничтожены Тридером, но пока об этом не знают. Сила сотрёт их с лица планеты, а он возьмёт Силу себе.
   И старик брал эту Силу - едкую, зелёную, противную всему живому. Изо дня в день он брал её, мечтая увидеть агонию мира. Не его мира. Пока по Тридеру бродят люди, этот мир - не его.
  
   Генза очнулся от тяжёлого запаха горелого дерева. Открыв заплывшие глаза, в тупой полудрёме испугался торчащей перед лицом чёрной обгорелой руки, и лишь спустя минуту, полную мышиной возни и прыжков утомлённого сердца в груди, понял, что лежит на обугленных стволах иолей, и сучки впиваются в кожу. Словно и не было его комбинезона и рыбьих стёкол; исчезла привычно тянущая боль груза на спине, и теперь он, Стриженый, потерял цель своего бытия.
   Красная пелена перед глазами понемногу рассеивалась, но потерявший ориентиры мозг отказывался служить: не слушались глаза, остановившиеся на обгорелом сучке; не шевелились конечности. Только ватная тишина начинала сменяться шорохом... шепотом... тихим ясным голосом с металлическим звяканьем согласных. Таким родным голосом...
   Хотелось облегчённо вздохнуть, но не было возможности: сон мышц охватил и диафрагму, и Генза дышал теперь только при помощи рёбер, будто заглатывал крошечные порции воздуха.
   Онемелый мозг пассивно отмечал то единственное, что сейчас было ему доступно: слова. Они то звучали ясно, то уплывали в нижний регистр и замедлялись до нечленораздельности, и мозг всё старался распознать в этом вибрирующем рёве смысл.
   Сам Генза процессом не управлял: он лежал на стволах, обвисая с них, словно пуховое одеяло.
   Отчаявшийся мозг заметался в поисках другого сигнала - и ударом усилил обоняние. Запах горелого дерева приелся и исчез, и на его слабом фоне Генза уловил горький запах змееголовника.
   Траву ту давным-давно извели в долине монахи: даже её запах лишал мерванов телепатического слуха, а отвар селяне использовали, чтобы травить ненавистных змей. Мерваны падки на горечь, и политый отваром поросёнок - прекрасная отрава. Больше ни для чего змееголовник не использовали. Генза и знал-то о нём только от Иоля, что был главным травником Братства...
   Того Иоля, что сейчас варил этот отвар.
   Успокоившееся было, сердце заскакало, заплясала жилка под ключицей. Отвращение хлынуло на уснувший мозг и придало ему сил. Теперь Генза мог видеть, слышать и двигаться. Однако двигаться не след: пока что стОит послушать журчание старческой речи и осторожно повернуть голову, чтобы увидеть наставника.
   Потрясение выдернуло из памяти плывущие, ревущие слова и ускорило их, вернув Гензе утраченное.
   "Кашка, - бормотал тогда Иоль, - кашки дракоше нашему, до отвала, от пуза, уже изголодался в застенке, и молибожек нет, и олешек не дают. Вот только отварчик для вкуса. Всё бывает впервые... Я тоже обходился без этого, молибожки справлялись, да ведь ты теперь не мерван, ты чудище несуразное. В глупости своей и не знаешь, что дай тебе жить, и ты перевернёшь миры...
   Ну вот. Остынет, заправим вкусненьким и отнесём тебе. Кушай за моё здоровье... Тьфу! Закипает. Кухаркой я из-за тебя заделался, с тремя кастрюльками никак не управлюсь".
   С тремя? В третьей-то что? Генза как раз повернул голову, когда воркование затихло, и Иоль принялся сыпать в кипящую воду золотистый порошок. Бледный зелёный пар поднялся к потолку, скрывая огромные витражи со сценами из жизни Святой Хураганьи. Пар этот напомнил Гензе свечение молибожек. Обострённое обоняние донесло слабый запах можжевельника...
   Так ты не только Пацана травишь, бывший наставник?
   Признаки отравления визибором Генза чувствовал вот только что, пока незнакомое ему ранее внутреннее сопротивление не одолело ступора. Малые дозы визибора ведут к потере способности воспарять. Средние - к ступору. Большие - к смерти.
   Средняя доза уже была в Гензе, теперь предстояла смертельная.
   Когда Иоль показывал Гензе отвар визибора, он был одержим идеей, что это - напиток Силы. Нужно лишь подобрать дозу, и вместо потери магических свойств начнётся их усиление.
   Генза попытался дотянуться до какого-нибудь источника Силы, но салатовая фосфоресценция визибора глушила всё, кроме... Кроме той силы, что царила в Приюте - силы молибожек.
  
   Иоль снял с плиты кашу и поставил на каменный стол остывать. Отвар визибора будет готов минут через десять, и тогда уже некому будет спасать Пацана.
   Столб зелёного свечения над отваром становился всё ярче, резал глаза, и Генза машинально сменил зрение... Будто разом ослеп: багровые тени едва различимы, зато пылает крохотная алая точка где-то за глазами, в черепе.
   Ах, Иоль! Ты учил Гензу магии, ты учил его брать у Природы. Так как же ответить тебе? Молитвой или Силой? И то и то зиждется на вере. Вопрос - во что...
   Разве сам Генза - не дитя Трилора? Разве не давала ему Силу Долина Слёз? Эта красная точка в черепе - это сила его жизни, но и такая цена невелика, если платить её по собственной воле!
   Алая точка разгорелась костром, заныл ожогом мозг, и Генза ударил кипящей мыслью по котелку со змееголовником. Будто пламенный вихрь вылетел изо лба Гензы, подпалил рукав Иоля и вырвал из неверных рук старика отраву. Котелок покатился в огонь, выплеснул варево и зашипел, испаряя последние капли.
   Опалённый волей мозг Гензы уснул, спиралью завертелись блеклые картины, и Генза вернулся к тому состоянию, из которого только недавно вышел - он превратился в обмякший, ничего не сознающий кусок мяса.
   Разъярённый Иоль ничего не мог сделать: отвар визибора следовало мешать ещё десять минут. Через десять минут, не ранее, проблема будет решена, Генза начнёт умирать, а мерван дождётся своей порции чуть спустя.
   - Вот он поднял руку и отворил дверь Злу, - раздался за его спиной голос Настоятеля.
   Иоль едва не выронил кастрюльку. Зелёный столб пара заколебался. Старик дёрнулся и оглянулся. За его спиной на безопасном расстоянии сидела нисса, желанное, даже необходимое существо, что так упростило бы его задачу... Всё бы отдал за свободу рук, но визибор не позволял отвлекаться.
   - Поговори, поговори, - елейно пропел Иоль, осторожно помешивая отвар.
   - И Зло приползло в мир, и наполнило душу его, - пропела нисса, прихорашиваясь. - Так слил он капли Зла в сосуд хрустальный, и засиял тот светом невиданным...
   Иоль зачарованно глядел в прозрачную чашу. Рука его машинально мешала воздух где-то позади видения, а из чаши струился свет - кипел, пузырился, сверкал; струйки текли по стенкам и вновь падали в сосуд.
   - И заглянул он в зеркало души своей, и возрадовался. - Нисса перебежала за очаг. - Силу там увидел несказанную. Лишь коснуться её не смел, ибо боялся искушения великого... НО РАЗВЕ НЕ ПО ДУШЕ СИЛА?!!
   Блюдца глаз ниссы засверкали отражением салатовой зелени.
   ... Разве не по душе Сила?.. Коснуться, оседлать, получить Силу своей души... Иоль быстро поднял котелок, приблизил лицо к зеркалу. Оно завораживало, тянуло, звало. Иоль выдохнул - и опустил лицо в кипящую жижу.
   Дикая боль ожога, надрывный крик и вдох; смертельный перекипевший раствор хлынул в горло, в лёгкие, в желудок. Иоль упал у очага, котелок заскакал по полу, оставляя на камне зелёные яркие брызги.
   Нисса попятилась и назидательно завершила:
   - В зеркале души Зло касается Добра. Что останется - за тем иные вновь закроют дверь.
   Плавным прыжком нисса перенеслась на грудь беспамятного Гензы. Из дальнего коридора к нему неспешно трусил хмурый Пёс.
  
   Вот и настало время Поющего Дерева. Только не Иолю было суждено вернуть в мир древнюю мелодию. Кто знает, смог бы он, повторив путь Брата Тоби, вернуть прошлое?
   Потому что сейчас мелодия звучала иначе, ибо вызывала её не одна, а три пары ног: по дорожке Морзеса шёл Пёс, аккуратно ступая по дощечкам, и за ним волочились ноги Гензы, периодически чиркающие по той или иной "клавише" Поющего Пола. "Милый Августин" теперь звучал аккордами, часто фальшивил; тройная мелодия наслаивалась, резонировали тонкие колонны по периметру зала, волны звуков расходились, отражались от каменных стен, складывались в центре узора, всё наращивая силу стоячей звуковой волны. Нисса из угла видела, как исказились образы Пса и бессознательно вцепившегося в его шею Гензы, - исказились, и настоящее было выброшено из центра: пара воспарила и рухнула на пол рядом с ней.
   А в середине круга возникла нагая женщина в клеёнчатом фартуке. На ногах - странным образом держались подошвы, а в руках - мохнатый розовый лоскут. Лоскут она набросила на что-то большое и брыкающееся.
   Сообразительная нисса взлетела на шершавую колонну и укрылась хвостом. Пёс умильно задышал. Из ткани вырвался взъерошенный мокрый зверь, застонал, завизжал и ринулся сквозь спираль Пола к Псу, отчаянно размахивая мокрой метёлкой хвоста.
   Потоки воды потекли по его ушам и ногам, лужи следов отметили путь, но и этого показалось мало: тварь остановилась и истово затряслась. Туча брызг разлетелась по Поющему Дереву. Впервые за тысячи лет хранимый пещерами раритет был щедро полит водой.
   Нагая женщина уселась на пол и заплакала в свой лоскут.
   - Сколько можно? - причитала она. - То старикашки въедливые, то монахи бесноватые, а теперь и вовсе - кобель здоровенный! Мне что, вообще не мыться? И эту грязнулю не мыть? Как пойдёшь из ванной, так опять в историю вляпаешься.
   Она вытерла лицо, понюхала лоскут и обернула его вокруг талии.
   - Газель! Ты же не выносишь кобелей! Ты же их грызёщь! Ну, взгляни, какое он чучело, здоровей тебя, да ещё в скафандре! Может, он разумный пришелец, а ты к нему целоваться лезешь! Матильда, между прочим, так вот и потерялась... Я думала, если куплю большую собаку, она будет умнее, а ты такая же идиотка! Зачем тебе потусторонний кобель? Он исчезнет сейчас, а ты потеряешься! Ко мне!
   Мокрая Газель тем временем нежно обнюхивала Пса и не выражала желания вернуться.
   - Газель! - надрывалась женщина. - Я не могу к тебе подойти. Если пойду - исчезну, а ты останешься. Ко мне!
   Зашевелился в углу Генза, и Пёс повёл Газель к нему.
   - Ты кто? - простонал Стриженый. - Кто ты, женщина?
   Женщина наклонилась, всматриваясь.
   - Это кто же тебя так отделал, голый? - спросила она.
   Газель обнюхивала ноги Гензы.
   - Кто? - настойчиво прохрипел Генза, повернулся и, наконец, увидел спираль Пола.
   - Поющее Дерево! Ты - Святая Хураганья?! Такая... маленькая?!
   Он закашлялся и вновь потерял сознание.
   - Маленькая? - удивилась женщина. - Хураганья и Хураганья.
   Нисса спустилась с колонны, воинственно задрала хвост и забормотала:
   - И когда вернётся Святая Хураганья, драконы сделают второй шаг к людям. Да хватит людям мужества принять Дракона, ибо дальше я, Тоби, вижу лишь туман: путь будущего раздвоился.
   Хураганья протянула к ней руку.
   - Ну иди сюда, смешная! Ты попугай, или пришелец?
   Нисса попятилась. Генза застонал и выгнулся дугой. Судороги ломали истерзанное тело.
   - О Господи! Сейчас задохнётся! - вскрикнула Хураганья и кинулась к Гензе. Остановилась на мгновение, ожидая возвращения в свой мир, но мокрое Дерево не скрипело... Тогда женщина подбежала к Гензе и сунула ему в рот край лоскута.
   Любопытный глаз ниссы светился из-за колонны. Собаки незаметно ушли. Остался блеклый свет сквозь витражи, нисса и двое людей. Генза уснул.
  
   Он проснулся в тусклом свете, внутренним слухом услышав полный муки писк Пацана откуда-то снизу. Резко сел, отбросил гору тряпок, с удивлением обнаружил на себе белую колючую шерстяную хламиду старшего монаха. Льняные голубые рясы молодых не в пример нежнее, но и греют разве что взор, а это одеяние весило почти как его комбинезон и слегка обгорело по вороту и рукавам. Но ниссу не по шерсти встречают - по уму.
   Умным же было то, что без хламиды Генза бы навек упокоился в этом ледяном храме - даже теперь дрожь сотрясала тело, ледяной лоб просил капюшона, и Генза набросил капюшон на голову, туже завернулся и поискал взглядом какую-нибудь обувь.
   Каменный пол грозил босым ногам такими муками, что Генза решился задержаться и разорвал на портянки мохнатую розовую тряпку, что лежала рядом. Влажная. Плохо. Но остальное тряпьё было тонким и коротким, вроде головных повязок. На ноги не намотаешь.
   Обернул ноги, потопал, проверяя, верно ли закрепил концы - и кинулся искать выхода из огромного зала. Ниши коридоров отвергал одну за другой - все коридоры шли либо горизонтально, либо вверх. Отверстия в стенах давали слабый свет, и, пробегая мимо ниш, Генза заглядывал в них в поисках оружия... орудия. Кирку бы, или лопату. Пацан заперт внизу, а Гензе вряд ли удастся найти ключ от запертой тюрьмы.
   Из дальней ниши возник Пёс, пролетел через зал к Гензе и двинулся дальше, словно приглашая. Вернулся! Генза снова не один! Как вовремя... Знать бы, что с настоятелем - да не спросишь: Шара нет. В нём бы прочёл настроение Священной Собаки... Шара - нет. Пёс - вернулся!!! Без Шара. Что-то новое возникло между ними после кровавого Изора. Братство? - Возможно. Генза и подумать не смел о таком пару дней назад.
   Он доверился Псу, повернул к пропущенной было нише, забежал в тускло освещённый коридор - и невдалеке увидел другую нишу, к лестнице, что соединяла уровни.
   Влажная ткань на ногах промёрзла, и дрожь начинала подбираться к плечам - ноги бежали словно сами по себе, словно забыли, что негоже монаху спешить, он шествует величаво...
   Стриженый - не монах. Будто они не играли в догонялки потихоньку, в лесу иолей, пока собирали целебные травы? То было давно. Но было.
   Ступени оборвались на крохотной площадке перед глухой каменной стеной. Мерван уже не пищал - он стонал, и было ясно, почему. Если так холодно Гензе - каково голодной змее? Уснуть нельзя - не найдут, а сил у дракона уже не осталось.
   Пёс разочарованно шлёпнулся на площадку.
   - Ему молибожку надо, согреться, - сказал Псу Генза. - А мне бы открыть эту дверь, да не смогу. Наверняка потайной запор. Полезу-ка я вон туда.
   "Туда" - было крохотное окошко над площадкой, и трудно было представить не только как до него долезть, но и как в него протиснуться.
   Пёс понял и воспарил. Ему удалось преодолеть щель, и это неплохо. Плечи Гензы уже, чем у Пса - может, тоже воспарить?
   От одной этой мысли пробила испарина. Генза трясся от холода и вытирал пот со лба, понимая, что визибор лишил его магии навсегда, и теперь бравый маг Стриженый - просто беспомощный человек.
   Но беспомощен не он - мерван. Дракон цепенеет там, за камнем стены, ожидая смерти. Значит, Гензе придётся бороться простыми человеческими силами...
   Он уцепился за грубые выступы камней стены и полез, надеясь, что если упадёт - то сразу насмерть, а не то застынут тут от стужи двое - мерван и Стриженый, каждый по свою сторону стены.
   Что-то делало цепкими и сильными пальцы. Наверное, безысходность. Размотались тряпки на ногах, и теперь ступни и ладони чуть не примерзали к камню. Смертельная дрожь визибора трясла мышцы спины, и Генза не мог помогать конечностям телом - между двумя их парами, словно присоски цепляющимися за сколы камней, тело висело чужим и непослушным. Кровавая дорожка отмечала путь. Генза порезал ногу, но не чувствовал боли.
   Наконец добрался до окна. Добрался ради того, чтобы непонятно как проползти к следующей такой щели, если существует она в темнице Пацана... Должна быть. Мерваны не войдут в тёмное гнездо. Не волоком же принёс Пацана Иоль? Вряд ли ему под силу.
   Протолкнув голову в отверстие, Генза глянул вниз.
   Он не боялся высоты. Воспаряющие не могут бояться высоты. Однако сейчас он не воспарял.
   Окно лестницы позволяло увидеть горную цепь в тени низких туч, ленточку Изорки в её верховьях и кровавый пар Провала вдали.
   Чёрные низкие тучи недалеко - в двух пролётах лестницы - нависают прямо над головой. Жадное, бегущее искрами, шевелящее тысячью ног чудовище туч уже снова готовится биться с землёй. Безветрие. На сколько времени? На минуту? На час?
   Да! Есть карниз, шириной в ступню, как и предполагал Генза. Пещерный монастырь в своём прошлом не имел этих червячных ходов внутри - монахи добирались к кельям снаружи и оставались в них навсегда, до конца жизни выбивая камень и совершенствуя жилища для преемников. То была их молитва... В молчании жили век. Пищу им спускали на верёвках с плато. Или забывали спустить, и монах умирал, потому что дважды пройти этот путь - не дано.
   Этот путь предстоял теперь Гензе. Не способному воспарить и лишённому магии. Карниз обледенел, скользит.
   Куда Генза упадёт, если сорвётся? Может, рухнет на камни далеко внизу, а может, начинающийся ветер бросит его на выбитые тысячелетиями в камне глубокие колеи от повозок?
   Тысячелетия... Тысячелетия о монастыре помнили люди, а забыли в одночасье. Что стало с теми монахами в День Скорби? В каждой такой келье мог остаться скелет... Хотя... нет! Монастырь запечатал Святой Тоби, скрыв в нём волшебное Дерево Хураганьи, и монахов в нём не было.
   Странно. Генза ведь только что видел Поющее Дерево. В другое время радости от увиденного хватило бы на целую жизнь - а сейчас всё равно.
   Хватит размышлять, всё равно всего себя в горсть не соберёшь: тело дрожит. Ноги зато шагают, руки цепляются, глаза смотрят, волосы дыбом стоят от зарядов туч... Ну вот же она, Сила!.. - Не про Гензу.
   Мерван молчал. Уснул? Пёс пропал. Карниз почему-то не скользил, но Гензе было не до того: заледенели пальцы рук. Заледенели и задрожали. Озноб побежал от шеи к затылку, и начало мигать сознание.
   Генза не помнил, как он добрался до окна Пацана. Очнулся, когда щупальце тучи мазнуло по лицу, обняло плечи холодом и полностью скрыло видимость. Не то что долины - карниза теперь не видно.
   Он ощупал скалу и обнаружил, что уже добрался до отверстия. Теперь всего ничего: спуститься вниз.
   Осторожно просунув ногу в отверстие, Генза попытался нащупать ступнёй стену, но стены не было: из-за наклона скалы отверстие окна камеры отстояло от стены достаточно далеко. Будь у Гензы верёвка, спуск не представил бы сложности, а теперь он просто не знал, что делать. Утомлённый мозг толкал его вперёд - даже мысли не возникло вернуться - и Стриженый подтянул в отверстие другую ногу и начал ввинчиваться в щель, сквозь которую почти невозможно протиснуться.
   Он надеялся удержаться за края руками и, раскачиваясь, достать до стены. Если бы он мог думать, то понял бы, что неминуемо опрокинется на спину. Но он не думал: проскользнул телом в щель, раскачался на руках и нащупал ногами какой-то порожек; затем завис на одной руке, а другой стал шарить в поисках стены.
   Почему-то стало жарко, полыхнуло в глазах, он запрокинулся, стал падать пушинкой - от стены к стене - и лёг навзничь на каменный пол. Рядом. Рядом с драконом, что свернулся горкой в светлом углу. Что осталось Гензе? Обнять, словно во сне, прижаться к мервану и снова уйти в красное небытие горячечного мозга.
   Рукава и ворот хламиды задымились было - но угасли под телом согревшегося Пацана. Когда-то Генза чуть не изжарился в кольцах мервана - теперь Пацан остужал горящего Гензу. Вот мерван согрелся, зашевелился бодрее, обвил тело монаха, вгляделся, подумал - и укусил.
  
   Красная искра разгоралась в мозгу Гензы, выжигала бесполезное: страхи, сожаления, сомнения - и создавала тот монолит, что станет когда-то целостным. Погружённым в цель. Орудием битвы Добра и Зла на Тридере - ибо Трилором планета так и не стала. Она выпестовала Зло и теперь, когда чаша весов опустилась ниже некуда, началось рождение Драконов.
   Трансформация тел - незначительное следствие юстировки оружия. Она уже началась, и должна завершиться к битве. Вернуть равновесие людям не по силам. Здесь уместны Драконы.
  
   Внезапно прохладный поток залил жгучую искру, кристаллизовал её в слабо светящийся рубин и выдернул Гензу из горячего небытия. Монах открыл глаза с чувством, что воспаряет - таким лёгким было тело, так впору, так здорово. Ни боли, ни холода, ни ран... Змеиный яд остановил трансформацию. Не отобрали у Стриженого чувств, страхов, сожалений. Те ушли куда-то вглубь и затаились до времени.
   Открыл глаза и встретил пристальный змеиный взгляд мервана.
   - Кто кого спасает? - спросил Генза. - Я тебя, или ты меня?
   В оконную нишу лапами вперёд втиснулся Пёс и сбросил вниз крупного молибожку. Мерван тотчас покинул Гензу и двинулся за едой, трепеща крылышками. Генза с сомнением следил за его нелепыми телодвижениями, удивлялся всё больше: холод в камере полярный, а дракон бодр!
   Тем временем молибожка был съеден, и Пацан воспарил к окну, примериваясь. Ну да. Грудь-то теперь раздута. Кабы оставался змеёй...
  
   Резко стемнело. Туча доползла своим щупальцем до камеры и влилась щедрым облаком тумана.
   "А если?" - вдруг подумал Генза. Он не чувствовал последствий действия визибора, лёгкость тела вызывала проверить - а так ли уж он действен, этот антимагический яд?
   Генза сжался, потянул в себя тучу, и из воздуха посыпались крупные дождевые капли. Мерван спустился на пол. Они с Псом стали отряхиваться одинаковым движением - к каплям с потолка добавились потоки с мокрых животных. Генза промок насквозь, но жар его тела поднял столб пара и высушил одежду. Он не заметил: он смотрел на стену, где была скрыта дверь камеры. Салатовое свечение выдавало неровный овал двери... Раньше он боялся этого цвета. Цвета визибора. Раньше. Сейчас он просто поднял руку и очертил контуры двери. Рамка вспыхнула алым, затрещала стена - и проём открылся.
   Двери этой камеры никогда не существовало: был камуфляж открытого проёма в виде монолита скалы. Так и только так можно было запереть мервана - в дверь он бы не пошёл. Заманили и наложили магический запор.
   Пацан запищал и пополз-покачался на лестницу, размахивая... Генза всмотрелся.
   Пока что Пацан махал странными культями, но их раньше не было - они появились недавно, во время очередного беспамятства Гензы. Их было четыре, четыре почки будущих лап. Пацан снова подрос.
   Пёс потрусил следом, принюхиваясь, обогнал Пацана и кинулся вверх по лестнице.
  
   Генза с Пацаном добрались до главного зала монастыря много позже, когда женщина уже оставила попытки отогнать Пса от его первой и единственной привязанности, и Собаки бродили теперь по залу согласно субординации: впереди шла сука, позади - вдвое превышающий её размерами Пёс. Хураганья сидела на скамье у очага и обречённо смотрела на их эволюции.
   Генза совсем про неё забыл.
   Сейчас он глядел на неё со странным чувством... Похоже, он шокирован. Монахи Святого Бренна служили Господу, а Святая Хураганья почиталась скорее как некий языческий атавизм. Строго документированные Явления Девы были чем-то загадочным, напоминающим о давно ушедшем поклонении магии. Хураганью монахи терпели как необходимое зло, ибо она была народной героиней, и не верили в её явления, сколько ни говорили обратное....
   А вот - Явилась. С Собакой, как Святому Торнаде, и на Поющем Дереве, как Святому Тоби. И что теперь Гензе с ней делать, как себя вести - он не мог взять в толк. Он просто застыл в отупении. Падать на колени? Не мог. Не хотелось. Допустим, это провидение Господне. Так Генза согласен. Но такую роль мог сыграть и вполне обычный человек!
   Реагировать не понадобилось: Хураганья обошлась без поклонов.
   - Ожил? - сказала она сварливо. - И сразу сбежал. С моим полотенцем. Нет - спасибо сказать... Они бывают?! - женщина величественно указала на Пацана.
   Генза кивнул.
   - А я-то вашему старикашке сказки рассказывала, он-то кивал. Думала, он из вежливости, а они - бывают! Почему такой несуразный? Где лапы оторвали? Бедняга. Иди сюда, посмотрю.
   Пацан послушно покачался к Хураганье, и Гензу кольнула ревность.
   - Не оторвали, а не отрастил ещё, - хрипло сказал он. - Пацан пока не дракон, он личинка.
   Она обняла мервана за шею.
   - Тёпленький! Какие же вы земноводные-пресмыкающиеся? Вы, можно сказать, звери.
   - Смотри, укусит, - предостерёг Генза. - Нервы тебе успокоить захочет и укусит.
   - Плоды моего воображения никогда не кусаются, - возразила Хураганья, подняв вислую губу мервана и заглянув ему в пасть. - Лучше я его укушу, а то он волнуется. Ему не нравится этот труп... Кстати, не твой родственник? Я его откачать пыталась, только что не полила змееголовником - но помер. Какой-то он неприятный. На жука похож.
   Труп. Иоль, обожженный и скрюченный, коричневые пятна змееголовника на теле. Господи, как он погиб?
   Он погиб. Он - погиб! Погибло чудовище, что угрожало миру...
  Больно? Не осталось боли в Гензе - вся ушла с парами визибора. Облегчение...
  Что сказать Хураганье? Что это Учитель? - Прошлое.
  Мучитель? - Едва прошедшее. Надо ли рассказывать об этом ей? Она как-то легковесна, душой не принимает...
   Обстоятельный Генза, сменивший сейчас кипящего Силой мага в мозгу Стриженого, такого поведения не понимал.
   - Не родственник, - ответил он. - И змееголовник ничего не лечит, только ядовит для мерванов. То-то Пацан к тебе льнёт, змееголовником пахнешь. Ты отвар вылила? А то Пацан может выпить и умереть.
   - Змееголовник очень даже хорошо лечит от ожогов, - возразила Хураганья. - Но он весь вышел. Мерван... смешно их зовёте... не найдёт. Я же искала - не нашла? - и он не найдёт.
   Она поправила рукава своей хламиды, вынутой, видимо, из тех же запасников Иоля, что и хламида Гензы, и он опять с трудом сдержал неприязнь. Хотя, если подумать, почему бы Святой Хураганье не надеть хламиды высших монахов?
   Наверное, она всё же богиня. Слишком легка и расторопна. Всех спасла... ну, не всех, но пыталась, всё нашла, всех приветила. Обольстительница какая-то... Хотя она старше Гензы, треть жизни за спиной. Видно.
   - С тобой скучно! - объявила Хураганья. - Ты молчишь, да ещё с неприязнью. Пойду-ка я домой. - Она оглушительно свистнула в глубь коридоров, где давно исчезли Собаки. Зал поймал свист и пропел его раз двадцать. - Акустика!
   Снова заглянула в коридор:
   - Распутница! Я тебя брошу!
   Повернулась к Гензе.
   - Тебе, мальчик, надо что-то на ноги. Моё полотенце слабовато. Я тут нашла комбинезончик и сапоги у этого жука в нише. Обгорелые слегка, но выбора нет. Вот их и надень вместо этого платьица. Всё же кожа, должно подойти.
   Платьице! Монашеская хламида... Ну какая она Святая? А комбинезон подойдёт, свой ведь... Итак, Хураганья уходит. Неплохо. Так проще.
  
   Из бокового коридора вышла, виновато горбясь, Газель.
   - Я пошла! - сказала Хураганья. - Устала что-то. Похоже, мне эти приключения стали надоедать.
   Она прошла к центру прямоугольника Поющего Дерева, подозвала и обняла Собаку и затопала своими странными подошвами.
   Дерево не издало ни звука... Генза отстранённо смотрел на женщину, уже понимая, что Дерево не Поёт, что Хураганье не выбраться теперь в свои дальние обители, потому что туда её всегда уносило Дерево.
   Хураганья ещё не поняла. Она топала и озиралась вокруг с возрастающим беспокойством. Генза скорчился от этого напряжения, не решаясь вмешаться.
  
   Вдруг потемнело - туча накрыла потолочные витражи зала. Такого не случалось ни разу за многотысячелетнее существование монастыря: над плато столовой горы, под которым были прорублены проходы, соединявшие древние кельи в единый храм, постоянно дули сильные ветра и относили тучи в сторону. Если же тучи спускались к нижним уровням, ветра засасывали туман через коридоры на плато, и не давали воде оседать в пещерах. Но теперь ураган завыл за стенами нижних уровней и затянул кромешный туман из опустившегося на плато брюха тучи. Миг - и зеленоватая стена ринулась из верхних проходов, поглотила Хураганью и двинулась к Гензе.
   Пёс рванулся в туман - но отступил, впервые за всю их совместную историю прижался к Гензе, исходя мелкой дрожью: туча принесла в себе Гнев Трилора, едкий вонючий раствор вместо воды. Словно очень далеко глухо охнула Хураганья, и Генза уже не имел времени на размышление. Всем им грозила гибель от ожогов - кислота тумана начинала жечь лицо и руки.
   - Нет! - скомандовал он туману. - Вон!
   Вокруг Гензы, Пацана и Пса возникла полусфера, свободная от тумана, но одно лишь применение магии вызвало кислотный дождь во всём зале. Хураганья уже кричала. Завыл Пёс.
   Генза выстроил полусферу вокруг Поющего Дерева, но туман продолжал заполнять зал и сыпать едкой капелью. Плиты известняка на полу шипели и пузырились... То, что он сделал - не выход. Женщина далеко, и Гензе не видно, что с ней. Пройти по полу нельзя, он покрыт тонким слоем пузырящейся едкой жижи. Воспарить под капель? Кислота всё течёт с потолка, получает подкрепление из пара на плато...
   Генза слился с ветрами и пропустил их через себя.
   Ветер снизу утих, затем взвизгнул и ринулся вверх, вспоминая свой извечный путь, втянул в зал водяные пары нижней тучи, растворил и погнал едкие капли вон из зала. Температура в зале выросла скачком.
   Столб магии вновь привлёк интерес небес: над ветром, на высоте, где встречаются лишь лёгкие белые облачка, потянулись гигантские шлейфы чёрных туч и обрушились на плато всесокрушающим ливнем. Вода быстро обнаружила отверстия проходов и потекла в зал. Бурлящий поток сменил теперь стену пара, затопил, вымыл, растворил и унёс кислоту в нижние галереи, прихватил с собой все мелкие предметы и труп Иоля. Лишь в устоявших перед потоком полусферах ещё лопались пузыри на известняке.
   Ослабевший поток с плато принёс тельце полуживой ниссы, и Генза снял защиту, выхватил зверька из воды и посадил на Пса. Мервин вцепился в лохмотья снаряжения и закрыл глаза. Трубки ушей свёрнуты бубликом; пушистый хвост походит на крысиный; мягкая шерсть слиплась и обнажила розовую кожу...
   Некогда. Генза пошёл навстречу потоку, разыскивая взглядом Хураганью. Пёс воспарил, но лишь змеиные глаза Пацана разглядели в скупом свете, сочащемся сквозь витражи, плывущее тело женщины. Бросок - и Хураганья выхвачена из потока.
   Генза принял на руки скорченное, словно окаменевшее тело женщины, а Пацан извлёк из-под воды барахтающуюся и скулящую Газель.
   - Воспари! - попросил Генза мервана. - Мы не устоим в потоке.
   Теперь парили все трое. Каждый нёс на себе поклажу: ниссу, Собаку и женщину.
   Поток медленно иссякал, и, стоило ему открыть поверхность стола, Генза опустился. Каменные плиты очага были отмыты от сажи, но сам камень перед кислотой устоял.
   Хураганья тоже была отмыта от кислоты в ревущем потоке воды, одежда почти не повреждена, но тело... Малиновые пятна от ожогов каплями кислоты оспой усыпали тело, едкая кислотная смесь обожгла дыхательные пути, и женщина хрипела. На губах выступила розовая пена...
   Ты Монах, Генза. Да, ты Стриженый, но Монах. И каким бы ни стал Иоль, ты его ученик. Разве не сказала тебе Святая Хураганья о змееголовнике? Пусть его не достать сейчас. Может, и не осталось в Долине ни одного корня, но ты знаешь змееголовник. Его запах, его вкус, его ауру. Выливай всё это на бедное изувеченное тело, вдыхай в обожженное горло, зови жизнь и красоту в этот цветной сумрачный мир, что всё ещё пахнет Гневом Трилора. Твой гнев - против Гнева планеты. Ну же!
   На глазах исчезали пятна, выравнивалось дыхание, сохла пена на губах. Сознание Хураганьи спало, и не надо его будить - рано. Прекрасное тело, что так недавно казалось стволом сожженного дерева, теперь медленно расслаблялось на тёплом камне, что согрелся сначала в растворе кислоты, а позже - от применения магии.
   Волны исцеления катились по залу, задевали - и вот уже Собака со странным именем Газель отбивается от Пацана; Мервин оживает на спине Пса, прихорашивается, спрыгивает и забирается на очаг поближе к Гензе. Осталась ещё, бродит жизненная Сила по залу, ищет повреждённых, походя исцеляет паучков и летучую мышь, срастается с Пацаном - и культи мервана открываются ступнями и ладонями, прорастают пальцами, строят гигантские когти. Мерван встаёт на лапы, неуклюже перебирает ногами и подходит к Гензе сзади.
   Веки женщины дрожат... Нет! Нельзя! Бросок Пацана, укус - и Хураганья засыпает...
  
   Генза покачал головой, укрыл женщину хламидой и поднял глаза.
   На спине дракона сидела нисса.
   Настоятеля нет, вот что это означает. Мервин ушёл от друга - значит, друга нет.
   Окаменевший от горя Генза побрёл из зала в единственную знакомую здесь келью, из которой он вот только что... век назад... мечтал выбраться. Побрёл, чтобы проститься молитвой с последним Монахом Святого Бренна. Дракон с ниссой последовали за ним. Собаки остались.
  
  5. Память Тридера
  
   Генза молился о Настоятеле, о прежней жизни, о Долине Слёз и погибших монахах. О себе, Гензе, не знающем теперь Цели. О бесславно сгинувшем Иоле, непонятно как погибшем во время беспамятства Гензы.
  Сейчас, в День Скорби, предательство Иоля было особенно грубым. Сейчас некому было ему противостоять. Как он связался с Силой молидьяволов, Генза не знал, но в итоге Иоль боялся мерванов - лишь те способны были совладать с жуткими насекомыми. И потому именно их уничтожил Иоль. Вот так же, змееголовником с кашкой, он убил своего Дорана, своего друга-мервана. За что? - Да за то, видимо, что тот ест его любимых насекомых! Волей случая Пацан остался в живых, и теперь лишь он и Генза - те, кого Иоль считал прямыми противниками...
  Задание Настоятеля не выполнено, почта утеряна. Стриженый Генза свободен в выборе цели.
  По силам ли им с драконом справиться с салатовой чумой? Пацан ещё молод, маловат размером... Сколько ещё молидьяволов бродят по Трилору? Лишь один пал уже их жертвой...
  И женщина эта... Святая Хураганья. Она-то зачем? Как Гензе не хватало Настоятеля!
  Нисса взбежала ему на плечо.
  - И возненавидят люди Драконов и пожелают им смерти, - пропищала она. - И никогда больше не будет Драконам места среди людей, и пойдут они окольными тропами, дабы претворять настоящее.
  Бренн Святой! Он говорил не голосом Настоятеля! Мервин щебетал, словно маленькая девочка!
  - Чьи же мысли ты говоришь? - поразился Генза. - Ведь в пророчествах Святого Тоби этого не было.
  - Не было, - эхом ответила нисса. - Говорю я.
  - Сам?
  - Сам ли говорит Дракон, спасая мир? - прощебетал Мервин и убежал из кельи.
  Сам ли говорит Генза, пытаясь действовать во имя Трилора? Добра ли планета, и нужно ли действовать, меняя судьбы людей?
  Генза перестал рассуждать. Сам или не сам, он будет действовать так, как ему кажется верным. Иначе зачем он жив, когда мертвы Братья? Быть может, теперь, когда погиб Иоль, всё станет проще...
  Но пойдёт он окольными тропами. Женщину, Собак и Дракона не скроешь.
  
  Он поднялся на ноги. В оконную щель било солнце, и камера Пацана теперь выглядела даже привлекательно. Жить тут тихо - и никто не найдёт...
  Генза заспешил вверх по лестнице. Сзади неравномерно шлёпали лапы Пацана. Вот споткнулся. В лапах запутался. Ну как теперь без него?!
  
  Она уже надела хламиду и сидела у очага на каменной скамье с листом бумаги в руках. Солнце расцветило витражи, и цветные пятна ложились на маленькую женщину: пятна от её собственного изображения на витражах.
  - Надо же! - бормотала она, - психоаналитик прав. Снова у меня мания величия. Снова своими портретами любуюсь. То мозаика, то витраж... Вот если на этом листе будет моя торжественная речь... Осталось только возомнить себя президентом...
  - Нет!!! Я этого никогда не писала. Сущности множатся в моём мозгу. Шизофрения. Буковки мерзкие, витиеватые. Подпись... Твоя Лорхен! А ошибок - не счесть!
  Она положила бумагу в конверт и подняла глаза.
  - А! Юный мой глюк! Что стало с драконом? Подрос? Лапочки уже вполне приличные...
  Значит, так. Мальчик - это по Фрейду. Старею, свеженького захотелось. А дракон? - Это по Юнгу. Это мои подавленные злые мысли. Симпатичные очень даже.
  - Иди сюда, хорошенький мой! - позвала она Пацана. - Дай лапку. А то мне такая мерзость во сне чудилась... Я тебя не буду подавлять, ты же красавец!
  Пацан двинулся к ней, покачиваясь и пища.
  - Ну что за голос! - возмутилась Хураганья, - Я что, злые мысли мяукаю? "Вы подлюга, моя дорогая!" - пропищала она.
  - Ну-ка, скажи "ХРР"! Басом, как все драконы!
  Пацан раздулся, задрал уши и сказал "Хрр!".
  - Свирепее! - приказала Хураганья. - Смотри:"ХРР!"
  - ХРР! - дохнул Пацан, уронил уши на плечи и радостно запищал: вышло!
  - Пищать будем дома, - распорядилась Хураганья. - На людях будем махать ушами и рычать. Погоди, вот мои сигареты просохнут, и я научу тебя дым пускать... До чего полезны фартуки с карманами! И моя психика. Даже во сне не забыла про свои пороки и обеспечила на время...
  - А ты, юноша, так не смотри. Я свои половые чувства контролирую. Будь паинькой - может, бородой обрастёшь и состаришься - вот тогда и посмотришь.
  Генза вздрогнул. Действительно, не пристало Монаху... Она такая живая и такая... потусторонняя. Что у неё в руках? Письмо? Из его сумки?! Где другие?!!
  - Письмо? - сглотнув, сказал он чужим голосом. Ах, Бренн Святой! Если бы он её не видел, когда лечил... Тогда-то как бы и не видел, а ведь вот же... напасть... ПИСЬМО! ИЗ ЕГО СУМКИ!
  - Ну да. Это дохлое чудище разжигало ими очаг. Только одно целое, остальные обгорели так, что не прочитать. А у этого только угол конверта обгорел, читать можно. Белиберда. Лорхен какая-то...
  - Чужие письма нельзя читать! - возмутился Генза.
  - Эй! Ты правильный, или почтальон?..
  Генза кивнул.
  - Почтальон? - Точно. По Фрейду. Новости и секс... Почему нельзя читать? Я бы не достала - и никто бы его не нашёл. А теперь хоть понятно, что не стоило находить. Белиберда. Сам почитай. Может, что поймёшь. Мне - так адрес важен: Аделсбург, принца Зее,17.
  По Юнгу это совсем абзац. Море, и совершенное число, и германские ассоциации... Умереть можно. Со мной не психотерапевт, психиатр работать должен. Я ку-ку.
  Что-то она непонятное говорит - но это потом. Читать ли Гензе письмо?
  - Жизнь по чести, - вмешался Мервин, - это для стабильных систем. На перегибе диктует необходимость.
  - Ты о чём? - удивился Генза.
  - Этот пришелец говорит, что раз всё плохо, можно по необходимости нарушить правила, - объяснила Хураганья.
  - А есть ли она, необходимость?
   - Да! Там что-то о датах. Вдруг ты уже опоздал? Тогда мы это письмо тоже сожжём, чтобы тебе ноги не топтать.
   Искушает. Но права в одном: вдруг надо спешить... И только в этом!
   Генза достал из конверта письмо...
  
   "Дорагая Анне!
  Вчира у миня высапала сып.
  Ну точно второй рас витрянка. Лекар говарит ни бываит.
  Крапивнеца. Врёт. Такая чисотка только при витрянке.
  Навирняка и у тибя тожи.
  Ты видь дажи каленки разбеваеш в один день са мною.
  Мама говорит близницы все такие вмести арут есть просют
  Вмести засапают вмести балеют всё вмести.
  Толька тагда зачем у тибя нет мамы а у миня папы?
  Навирняка эта папина фрау дрянь порядачная как и мамин геррн.
  Я его проста видеть ни могу. Тарокан с усами.
  Сматрела шоу Праделки близницов, харошая шоу. Там ане миняются
  папина к маме и на обарот.
  Мы едим в аделберг лета 80 дня на ярманку а давай их свидём?
  Там поле за ярманкой с кустами. Ты папи скажи с мам хочишь говарить и веди его к лысай иоле.
  Мы их свидём а сами за кустами сматреть будим.
  Вдваём, как раньши помнишь палучалась жиланее.
  Загадаим свисти и свидём а фру пусть катится.
  
   Лета 20 дня твая Лорхен".
  
  
  Письмо не из его сумки, его письма были начиная с 20 дня. Это письмо из приюта Иргуса, от одного из тех, кто погиб там, так и не выполнив миссии...
  Иоль убивал мерванов. Молибожки, сохранённые им, убивали Монахов, а он жёг письма, что те несли в мир. Глупые детские письма...
   Где мера зла? Генза вдруг словно постарел. Ни День Скорби, ни даже гибель людей Долины Слёз не сломили в нём юношеской жажды битвы - то были ипытания Природой, общие для всех. Но это страшное перерождение Наставника, его противопоставление миру, заставило Гензу вдруг повзрослеть.
  - Время ещё есть, - сказал он, отложив письмо. - Письмо не моё, оно из Приюта Иргуса, где были убиты мои предшественники. Сейчас примерно 62 день, если я не утратил счёта времени из-за того, что лежал беспамятный... Успеем.
  Пацан прижался телом, заглянул в глаза - Генза отмахнулся.
  - Всё так плохо? - нахмурилась Хураганья. - Тут что, война?
  Война? - Да, пожалуй. Война со Злом, салатовым многотелым многоногим чудовищем, что уже добыл себе на Трилоре служителя. Иоля. И хоть тот мёртв, но мертвы все мерваны, что должны были стать Драконами, и мертвы все Монахи. Остальные жертвы - это жертвы Дня Скорби. Мирового катаклизма, о котором вспоминают, лишь когда он пришёл. Но он уже десятый в истории Трилора.
  - А разве боги не наблюдают за нами? - спросил он.
  - Хотела бы я знать, - рассеянно отозвалась Хураганья. - Думаю, вряд ли. Мы-то разве видим муравьёв? Видим, как бегают, летают, прячутся, а почему - не ведаем.
  Итак, она - не богиня. Так кто она, Святая Хураганья? Та, из-за которой женщинам запрещено отращивать волосы, чтобы не походили на Святую, и они стригутся, а особо верующие - бреются догола?
  Та, из-за которой штиблеты и котелки прежних монахов превратились в сандалии и хламиды с капюшонами на длинноволосых головах монахов?
  Та, чья Собака породила воспаряющего Пса?
  - Ты можешь воспарить? - спросил Генза.
  Хараганья засмеялась.
  - Я Дух Святой, что ли? Я по земле хожу, мальчик. Как все. Что вы про меня навыдумывали? Надо вас обуздывать. Мания величия в подсознании - это кошмар. Лучше скажи, а тебя-то как зовут?
  - Гензой, - ответил Стриженый и задумался.
  - А можем мы тебя побрить? - вдруг спросил он.
  Она удивилась.
  - У меня нет бороды.
  - Волосы. На голове. Здесь монашки - бритые, а женщины пострижены.
  - Как ты? Мамка скоблила? - хихикнула Хураганья.
  - Я - Стриженый. Отпущенный в мир Монах. Другие мужчины длинноволосые, меня сразу отличат. И тебя. Женщины не носят длинных волос!
  - Не хочу. Стричься не буду! - заявила Хураганья. - Сколько лет отращивала... Нет! Зачем?
  - Разве не понятно? Чтобы внимания не привлекать. Монах с Монахиней - не бывает. Стриженый с Монахиней - только в особых случаях, при специальной миссии. А Стриженый с женщиной - невозможно! Да ещё с такими кудрями. Такие - из секты неверующих. Со Стриженым, а значит, с особым заданием? - Нас забьют камнями!
  - Ну и нечего мне к людям лезть. Мало мне тебя со товарищи? Я тут устроюсь, под своим портретом, самолюбоваться. И ты в войну не лезь - мал ещё. Оглядись сначала. Газель нам чудищ народит от твоей собаки Баскервилей - будет чем заняться...
  - А ты - воспаряешь? - вдруг заинтересовалась она.
  - Раньше легко. Сейчас - с трудом, - ответил Генза. - Мы тут все воспаряем - и Пёс, и Пацан.
  Она схватилась за голову.
  - Господи Боже мой! Вы ещё и дУхи? Мои фантазии выходят из берегов. Побриться наголо и летать в небесах - оказывается, моё скрытое желание.
  Генза устал. Разговор проскальзывал, Хураганья постоянно уводила его в непонятные дебри.
  - Поищи тут, есть ли что полезное или съедобное для дороги, - попросил он. - А я на разведку схожу. Время есть, но и тормозить здесь нельзя.
  
  Ушёл. Хураганья застыла на скамье - но после начала бродить по залу, подбирая разбросанные наводнением и зацепившиеся за колонны мокрые вещи. Вот и её рваное полотенце...
  Сон во сне сном не был. Здесь она тонула и горела в кислоте. Безумие подступало...
  Ах нет! Так не пойдёт. Нужно сосредоточиться на мелочах, жить во сне обычной жизнью, не терзать себя попытками объяснения. Сон затянулся - ну что же! Она отдастся этому сну, раз уж никак из него не выбраться. Сконструирует свой образ здесь, словно и не жила ТАМ...
  Сначала надо бы привести себя в порядок. Расчёски нет, волосы шаром. Заплетём косу.
  - Жаль, зеркала нет, - вслух сказала она. - И это пончо уж больно уродливое. Если фартук сверху надеть, хоть талия будет... Клеёнчатый фартук!!! Пугало огородное. Из чего бы бантик соорудить? А! Сниму с Газели ошейник - будет ремень для волос, можно не заплетать.
  Тоненький голосок Мервина прервал её размышления вслух.
  - Тебе холодно? - Надень что-нибудь, но не пытайся лишить одежду её роли. Коли в ней ты походишь на цветок, не удивляйся, что тебя примут за орган размножения, а твою голову - за пестик. А ты ещё мечтаешь о правах женщин?
  Сияющие глаза ниссы смеялись. Ну надо же!
  - В чём-то ты прав, пришелец, - улыбнулась Хураганья, - однако люди любят себя больше, чем цветы. Понятие красоты возникло раньше, чем самосознание. И она, красота, в природе. Наши одеяния - камуфляж. Якобы мы в природе. А мы уже давным-давно вне её. Здесь - иначе?
  Но надежда на диалог была напрасна. Нисса сказала всё и снова исчезла за колоннами. Хураганья встряхнулась.
  Хламида, хоть и подсушенная Гензой, намокла снизу и била по ногам. Собак не было, и женщина продолжила поиски вещей, медленно продвигаясь от ниши к нише. Цветные блики витражей страшно мешали, заставляли напряжённо вглядываться в пол. И всё же она споткнулась о кольцо... Нагнулась, вглядываясь.
  Большое металлическое кольцо крепилось к полу. Если это не предмет культа, подразумевался люк. У стены зала, где он располагался, было почти совсем темно, и пришлось ощупывать пол руками.
  Да, люк. Квадрат люка был разъеден кислотой и бороздкой выдавал себя. Теперь - потянуть за кольцо.
  Плита известняка тебе не по силам, женщина. Тебе по силам её найти и ждать монаха, остриженного по особым поручениям, или растущего на глазах дракона именем Пацан, что явно указывает на твои комплексы из-за бездетности... Опять самоанализ! Брысь! Забыли и пошли дальше.
  В одной из ниш избежавшая удара воды лаборатория. Змеевики и реторты, тигли и банки с травами и реактивами... В прошлый раз она это всё проворонила.
  Хураганья увлеклась изучением драгоценной находки и лишь крики тщетно искавшего Гензы вернули её к действительности.
  
  Генза нашёл путь наверх, на плато. Оттуда можно было выйти к городу, минуя горные сёла и ближние долины. Гензе нечего нести в эти долины - письма утрачены. Он не мог и подумать оставить здесь Хураганью - без еды, беспомощную в своём неведении мира, только что вынутую им из-за границы смерти...
  А она требовала два дня на ознакомление с лабораторией и... чуть не забыла! - с люком в полу.
  Ну что же. Два дня у них есть. Но нет еды ни для мервана, ни для ниссы, ни тем более для Собак и людей. Однако люк следовало открыть Что, кроме Поющего Дерева, мог скрывать Скальный монастырь? Люк древний. Потайной. Щель в полу стала видна только из-за разъеденного известняка.
  
  Зря Хураганья надеялась на мужскую силу Гензы - он не смог приподнять крышку больше, чем на толщину мизинца, и тут же с грохотом уронил её на место.
  - И будет скала, и будет память, - голосом Настоятеля сказала нисса. - И память ту сохранят в веках, но не там её ищут, и не то спасают.
  Бренн Святой! Раз заговорил Мервин, да ещё под Настоятеля, надо пытаться дальше. Значит, это из пророчеств - тех, что доступны были лишь высшему рангу. Тех, что были самыми мутными и непонятными... Придётся вновь взывать к красной точке в мозгу.
  Генза протянул руки к крышке люка и поднял их над головой.
  Крышка вылетела из отверстия, отлетела к дальней стене и разбилась... Топорная работа, но лучше он пока не умел.
  Потрясённая Хураганья смотрела на него во все глаза. "Так ты маг, Стриженый по особым поручениям?" - подумала она - и не сказала. Просто подошла к отверстию и заглянула в люк. Оттуда дохнуло жаром... Не оттуда. Со спины. Хураганья резко обернулась.
  Снова на Гензе дымился комбинезон. Лицо его заливало красным цветом, выступали надбровные дуги, тянулись остриями вверх уши... Миг - и всё прошло, лишь волны жара призвали Пацана и он с радостным писком обнял Гензу передними лапами.
  Из ближней ниши вылетело что-то огромное и плавно приземлилось рядом с Гензой. Пёс!
  Выскочила вслед за ним виноватая Газель и сгорбилась, ожидая взбучки.
  Не до неё. Вот он, дьявол, и адский пёс, осталось только договор кровью подписать и лишиться души... Хураганья резко вздохнула. Не будет она пугаться. Сон продолжается, и ежели герои в нём время от времени летают, кидаются скалами и пекут свои комбинезоны - это просто новая трактовка какой-нибудь глупой истории из её жизни.
  Пёс держал в пасти громадного богомола. Тот шевелил ногами и трещал.
  Пацан разомкнул объятия, запищал и вытянул шею. Пёс бросил богомола и отлетел, а дракон заглотнул эту гадость в одно мгновение и устремился за псом, отлетевшим к дальней нише. Газель последовала за ними, злобно рыча. Вскоре топот дракона и рычание затихли.
  - Это что? - тупо спросила Хураганья.
  - Враг, - печально ответил Генза. - Эта напасть уничтожила людей и мерванов. Надо бы с ними разобраться, но я несу письмо.
  
  И тогда Хураганья легла на скамью и заснула. Генза удивлённо подошёл, послушал её дыхание. Вроде Пацан её не кусал...
  Он прикрыл её второй хламидой - сам перед разведкой переоделся в комбинезон - и правильно сделал: ветра на плато сбивали с ног, и шлейфы туч уже гремели раскатами, бесновались над Изором и за обрывом плато, сверкали молниями и размывали дождём тот путь, по которому Гензе предстояло вести свой отряд.
  В этом одеянии Хураганье там не пройти.
  В куче хлама, собранного ею в зале, только одна находка: сапоги Иоля. Ей великоваты, но если намотать на ноги головные повязки, сойдёт.
  Люк? - Генза не мог рисковать, спускаясь в него сейчас, когда Пёс где-то невдалеке нашёл молибожку. Хураганья беспомощна.
  Не стал искушать себя - лишь мельком заглянул во тьму подземелья и сел в ожидании Пса. Что там у них? Обед для мервана, или бой?
  Извлёк нитку с иглой из кармана комбинезона. Бисекир Иоля он видел в лаборатории. Далековато. Надо бегом...
  Вернулся быстро. Хураганья спала, вдалеке лаяла Газель, вроде поспокойнее. Генза сел на край очага, разложил на каменном столе хламиду и начал кроить.
  
  Тело Иоля вынесло потоком из монастыря и бросило в ручей. Там, где ручей делал поворот, оно зацепилось за валун. Когда вся вода от ливня кончилась, ручей обмелел, и тело облепили молибожки. Их было много там, у подножия монастыря...
  
  Пёс нашёл молибожку в глубоких переходах под монастырём, и теперь они с рычащей Газелью рыскали вокруг, опережая неуклюжего дракона. Тусклое освещение через верхние оконца как нельзя лучше подходило для выявления салатового свечения. Его, как и отвратительный кислый запах молибожек, Собаки прекрасно различали.
  На келью, полную молибожек, наткнулась Газель. Насекомые пытались взять приступом магическую стену, защищавшую визжащих в страхе поросят. Жирная свинья лежала на боку, равнодушно взирая на попытки пришельцев. Однако Газель её рассердила, и свинья ринулась на преграду, злобно визжа. Поросята сгрудились за ней. Вот оно, мясо, без которого Иолю не сварить бы смертельной для мерванов кашки...
  До места событий добрался Пацан и принялся обедать со всей страстью изголодавшегося дракона. Поросята, совсем недавно поддержавшие его жизнь у границы Провала, теперь его не интересовали. Он ел молибожек, а свинья бесилась за преградой.
  Пёс бросил дракона наедине с лакомым блюдом и воспарил, торопясь к Гензе. Впереди неслась и лаяла Газель... Ей можно. Она молода.
  Совсем немного спустя за ними с топотом помчался потяжелевший Пацан. Хоть он и не мёрз после того, как его разогрел кипящий Генза, и молибожки стали обычной пищей, он снова разогрелся. Заискрилась алым чешуя, заблистали глаза. Он уже вполне овладел ходьбой, а сейчас упоённо перебирал ногами, осваивая бег. Острый хвост мотался из стороны в сторону, пока Пацан не освоил, как им рулить на поворотах.
  
  Газель тянула Гензу за рукав, а Пёс завис перед ним, приглашая. Теперь, когда вернулся дракон, можно было оставить Хураганью под его охраной. Сонной охраной, однако: Пацан сохранил привычку спать после обеда.
  Генза отложил шитьё и пошёл за Собаками.
  - И отринут они кров и пищу, но кров и пища вернётся к ним, - изрёк Мервин очередное пророчество Тоби и вцепился в ворот Гензова комбинезона. Любопытный.
  
  - Что дают? - не открывая глаз спросила Хураганья. - Пахнет вкусно.
  Генза забрал двух поросят. На дорогу должно хватить, учитывая изменившиеся вкусы дракона. Сохранить больше мяса он бы не смог, а потому, сняв защиту, отправил Пса с Газелью выгнать матку с поросятами в нижние уровни. Они голодают уже сутки, корма нет. Генза надеялся, что свинья найдёт выход из монастыря сама.
  Собаки даже не гнали семейство - просто шли за ним следом. Раздражённая хрюшка бежала резво и подгоняла поросят. Теперь, быть может, свиньи выживут в горах - большей помощи Генза им предоставить не мог.
  У магической загородки свиней он нашёл источник воды - каменную чашу, где вода собиралась из тоненькой струйки, стекавшей по стене. Всё лучше, чем черпать жижу из луж на полу зала.
  Теперь он тушил мясо в большом котле - единственной посуде, не унесённой потоком. Сохранившаяся лаборатория Иоля оказалась бесценной и потому, что там он раздобыл соль и травы.
  Звериный голод сжимал его виски. Он и не подозревал, как голоден, пока не появилась надежда тот голод утолить... Да, ведь визибор сам по себе вызывает голод, а ведь он не ел двое суток.
  - Тушёнка! - окончательно проснулась Хураганья. - Точно, меня в молодость потянуло. А сгущёнки нет? Какао?
  Газель ринулась приветствовать хозяйку.
  - Уйди, животное! - застонала Хураганья. - Ты вся измазана, и от тебя разит! - Она принюхалась. - Сырым мясом?!! Да она теперь сутки чумная будет!
  - Приправы Собакам запрещены, - удивлённо сказал Генза. - По приказу Святой Хураганьи. А я что, им отдельно буду готовить? Пёс всегда сырое ест.
  - Я старикашке вашему про мою Матильду говорила, а вы всех собак - сырым мясом?
  - Так они и родились от твоей Матильды. Зачем придумывать новое? Всегда ели сырое.
  Понятно. Психика Хураганьи возвеличила память о Матильде в виде целой расы громадных летающих Собак...
  
  Генза потряс перед ней необъятными суконными галифе.
  - Померь, тогда начисто сошью. На плато ветер, одной хламиды мало.
  Вот они какие, храбрые портные. Сукно - на голый зад? Впрочем, она уже обмотала чресла какой-то тряпкой. Сотрёт теперь только бёдра.
  - Спасибо. Искусник какой! Давай я дошью.
  - Хураганье можно то, что запрещено женщинам?
  - С каких пор? - возмутилась она.
  - Святой Тоби свидетельствует, что Святая Хураганья рекла: "У нас шьют мужчины".
  Женщина задумалась.
  - А! Глухой он. Я сказала: "У нас шьют машины". И что? Теперь вы отобрали у женщин шитьё? Давай сюда иголку. Кроить не умею, а шью, когда надо. А то мы с тобой на неделю тут ателье разведём.
  Генза вынул вторую иглу. Мясо ещё не готово, второму поросёнку надо прожариться на вертеле... Вертел! Палка Иоля с набалдашником из кости слуна. Бесценно. Когда закоптится... Он хихикнул.
  - Дрова где взял? - рассеянно спросила Хураганья, выслушав рассказ о добыче поросят.
  Дрова... Сухие палки - стволики давно высохших деревьев. Сколько им тысячелетий? На плато нет воды...
  Они шили, потом ели, а дракон спал. У него чесались крылья.
  
  Зря тратили Собаки силы на спасение свиней - у выхода несчастную матку встретили молибожки.
  
  Отвар мороданки из запасов Иоля помог Гензе справиться со сном. Он не спал уже слишком долго, и после сытного поросёнка вряд ли смог бы бодрствовать. Он оставил Хураганью с Газелью исследовать лабораторию, надеясь, что в случае опасности Пацан проснётся. Сам Генза в сопровождении Пса начал спуск в темноту под люком.
  "Воспарять наоборот" он ещё не пробовал, умел лишь плавно спускаться, но найти верёвку в опустошённом потоком зале надежды не было. Он воспарил и падающим листом стал снижаться в поисках дна шахты. Зацепил локтем за что-то искусственного происхождения и затормозил. Над ним медузой висел Пёс и шумно чихал, пытаясь очистить обоняние для новых запахов.
  Ощупал. Рука коснулась липкой вонючей смолы... Вот что! Факел с Кровью Трилора. Теперь и тьма побеждена. Зажечь бы... Почти бессознательно чиркнул пальцем по пакле факела, тот задымился и вспыхнул красным удушливым огнём. Генза закашлялся. Тесновато тут для факела. Воздуха маловато. Однако...
  Он покрепче ухватил ручку светильника, липкую от просочившейся Крови, и продолжил падение.
  Вот и дно. Камера, одна стена которой занята каменной дверью, покрытой резным крупным орнаментом. Надпись на старинном диалекте: "Память Тридера".
  Ах ты, Бренн Святой! Это ещё тогда, когда планета называлась иначе. Сколько же тысячелетий назад изваяна эта дверь?
  Открыть. Есть отверстие для ключа... Ключ?
  Где может храниться ключ, спрятанный от случайных посетителей? Вот они лезут вниз по верёвке, спускаются. Ищут. Ага! Все Монахи воспаряют. Если не спрятано от монахов, надо воспарить над дверью.
  Вот он, огромный ключ, пролежавший тысячелетия за витком орнамента. Целый. Не проржавел ли замок?
  Ключ скрипит, проворачивается, стонет механизм замка. Нет. Ещё усилие - и ключ сломается. Он не ржавый, но старый металл хрупок.
  Генза вытер ключ о корень факела. Кровь Трилора сгодится как смазка - на один раз. Ключ скользит, но не цепляет запор.
  Зажмурился. Неужели так мало надо, чтобы преградить ему путь?
  Повернул глаза вовнутрь, в красное свечение - и увидел механизм замка, взглядом отполировал его части. Летели, летели искорки мелких наростов ржавчины, отмылся и засиял замок, сам повернулся в нужное положение ключ; слабый щёлк - и дверь распахнута.
  Слабый свет из исковерканных оконных щелей, лужи на полу... Будто взорвана дальняя стена, что открывает сразу три прохода вглубь монастыря... Кто-то не стал открывать дверей - просто сломал стену.
  Дует, холодно. На мозаичном и пыльном каменном полу перемешаны камни стены, разбитые фарфоровые ларцы и груда их содержимого - листы записей...
  Бренн Святой! Рукописи Святого Тоби. Полное собрание пророчеств!
  Генза упал на колени.
  С Пса свалился Мервин и прощебетал совершенно непонятное:
  - Память терминала ограничена временем. Новые этапы нуждаются в новом терминале.
  Несуразица. Может, Хураганья бы поняла - но не Генза. Генза держал полуистлевший лист...
  " И когда Сила Зла воцарится, Тридер родит Драконов".
  
  Кипу полуистлевшей бумаги было страшно шевелить. Генза выбрал относительно целый ларец с разбитой крышкой и сложил в него слипшиеся листы в надежде что-нибудь придумать потом. Бумага горой возвышалась над краями ларца, но ничего более пригодного Генза не нашёл.
  Запирать дверь он не стал - в ней не было теперь никакого смысла, все равно, что ворота в чистом поле. Да и ценностей в этом зале теперь не осталось - разве два разбитых ларца?
  
  - Сушить надо немедленно, - сказала Хураганья. - Иначе они слипнутся так, что не оторвёшь. И перебирать, хоть и страшно. Как же мы пойдём? Да и нести их не в чем. Может, ну его, письмо? Тут ведь работы недели на две, а то потеряешь эти записи. Смотри! Чернила не расплылись. Чем он писал? Тушью?
  Претворяй настоящее, Генза. Сейчас - эти записи. Потом - письмо. В срок. Так решил Генза.
  Хураганья всё щебетала.
  - Жаль, что на обеих сторонах, а то бы легче сушить. А где взять столько дров, чтобы нагреть эту аэродинамическую трубу? Тут так дует, кошмар! И туман гонит. Надо уходить в лабораторию.
  - Разбираем листы, пока мокрые, а сушу я сам. Быстро.
  - Как знаешь, - пожала плечами Хураганья.- Я бы не рисковала.
  
  Они разбирали листы, пока хватало света. Спали поочерёдно, а иногда Генза пропускал сон, чтобы дошить куртку Хураганьи. Двое суток - и листы были разложены по просохшему полу зала. Первые уже начинали коробиться, и их вновь складывали в стопки попеременно с влажными.
  Пацан спал без просыпу и был так горяч, что люди устраивались спать рядом, словно у печки. Тогда и мелькнула мысль сушить листы под прессом в виде дракона. Связанные лабораторной тесьмой листы пачками укладывали под бедро недвижного Пацана, через час вынимали, раскладывали - и вновь возвращали в драконью сушильню.
  - Это не дракон, это термостат! - восхищалась Хураганья.
  Генза уже начинал волноваться. Работа близилась к концу, а дракон всё спал...
  - А как мы их понесём? - вдруг вспомнила до смерти уставшая Хураганья. - Снаружи сыро, сумок нет, ларец мал, лабораторные банки не подходят. Нужен водонепроницаемый пакет.
  Пацан уже основательно остыл, и пришлось идти за дровами на плато, чтобы сплавить в тигле восковые свечи, там и сям торчавшие на столах в лаборатории. Воском пропитали чудом уцелевшие мохнатые лоскуты от полотенца Хураганьи и остатки сукна изрезанной Гензой хламиды. Зашили листы в тёплый восковой пакет. Он оказался весьма объёмист и увесист. Обвязали сверху клеёнчатым фартуком Хураганьи.
  - И кто это понесёт? - подозрительно спросила Хураганья. - Я упаду через пять шагов. У вас кого используют для переноски - мужчин, или женщин? А то вдруг я что-то сказала тому старикашке, и он решил поменять ролями полы?
  Генза молча взвалил пакет на плечо - и понял, что по горам так не ходят. Он тоже упадёт через пять шагов. В пропасть.
  В любом случае следовало поспать: сил идти просто не было.
  
   Проснулись от лая Газели и громового рыка Пацана. Из открытого люка сплошным строем лезли молибожки.
  
  Двери за собой надо запирать, - подумал Генза, инстинктивно посылая им навстречу струю огня. Струя била изо лба, змеилась, вилась спиралью... Молибожки горели, вспыхивали салатовым, рассыпались, но их сменяли новые волны насекомых. Уцелевшие разбегались в стороны, их ловил дракон, ломал о пол Пёс... Битва всё длилась и длилась, а поток молибожек казался нескончаемым.
  - Надо уходить! - закричала Хураганья. - Пацан не пройдёт по туннелям! Он растёт!
  Она схватила пакет с рукописями и сумку Гензы, накинула хламиду и бросилась бежать к туннелю, ведущему к плато. Генза и Пацан медленно отступали. Вдруг воспарил Пёс, и Генза последовал его примеру: летать молибожки умеют, но плохо.
  Пацан запищал, воспарил, схватил когтями Хураганью и Газель, вихрем влетел в туннель, упал и побежал, тяжело топая.
  Страшный грохот потряс зал, с потолка со звоном полетели цветные осколки витражей и забытый в суматохе Мервин. Он упал на спину Пса у входа в туннель.
  Генза прикрывал отход, посылая огонь наобум. Из рассечённой осколком брови лилась кровь. Ещё немного, и он потеряет сознание. Надо уходить. Он усилием воли остановил пламя и улетел вслед другим по туннелю.
  Как раз в это время через край шахты выплыла на спинах молибожек гигантская куколка - не куколка, чем-то напоминающая человеческие мумии. Это был Иоль, почти лишившийся человеческих черт, но сумевший восстановиться благодаря змееголовнику Хураганьи и помощи молибожек. Теперь его несли в лабораторию. Там он выздоровеет. Это его дом.
  
  Ближе к выходу ветер начал толкать их в спину, гнать воспаривших, словно пушинки, и они приземлились. Пацан отпустил свою ношу, поскольку туннель сузился и он уже не мог бежать на двух ногах. Рано разжал когти, и если Газель только возмущённо взвизгнула, то Хураганья, хоть и приземлилась на ноги, но не удержалась под порывом ветра и рухнула ничком, выронив тяжёлый пакет и сумку Гензы. Ветер сразу задрал хламиду ей на голову, и она приглушенно ругалась, пытаясь подняться.
  Генза помог, собрал растерянное имущество: Хураганья встала, и собиралась высказать Пацану своё неудовольствие - но ветер надул хламиду и поволок её к выходу. Генза едва успел: ухватил её за край хламиды, подтянул к себе и крепко обнял за талию.
  - Не улетай! - попросил он хрипло. - Без тебя будет скучно.
  Хураганья обернулась было, чтобы ответить колкостью, но ветер ударил вновь, резанул по глазам, и она смирилась...
  Он впервые прикасался к женщине так... бессознательная умирающая - не считается. Сейчас живая и тёплая. И крепкая, словно надутый бычий пузырь... Всё! Забыл! Дело!
  Шорох молибожек не слышен, но теперь воет ветер на плато: пришёл момент очередной чистки воздуха в монастыре.
  Пацан затрясся в проходе, пытаясь выпрямить крылья. Ого! Уже крылья! Надо спешить. Верно сказала Хураганья: дракон сильно вырос, а выходное отверстие небольшое - ещё завязнет в нём.
  - Ещё чуть постоим, и дракоша заткнёт собой выход, - подтвердила его опасения Хураганья. - Будем на его хвосте хламиды сушить, как Кролик на Винни-Пухе. И сказки ему читать... Ты, алое страшилище, этих кузнечиков больше не ешь. А то я тебя бояться буду.
  Дракон придавил лапой занесённого ветром молибожку и отвернулся. Обиделся.
  Его туша сразу перекрыла проход, и ветер завыл тоненьким фальцетом, продираясь в узкую щель над его спиной.
  Газель зарычала. Понятно. Молибожки по следу идут. Надо выбираться на плато.
  Так двигайся, Генза, ни Монах, ни мирянин. Иди, поливая туннель полусвернувшейся кровью, подталкивай спотыкающуюся усталую женщину, с каждым толчком чувствуя её тело и зная, что ты, хоть и Стриженый, но Монах. И ты не должен думать о ней - тебе бы думать о преследующих толпах; о том, что твои внутренние резервы не бесконечны; и тащить на себе сумку и тяжёлый неудобный узел - ради Памяти Тридера.
  Не будь этой Памяти - не было бы Монахов. Тот, кто изуродовал её, стремится уничтожить последнего из Монахов, даже умерев...
  
  Надо биться. Или надо защищаться? Сейчас важнее всего письмо, что должно быть доставлено вовремя. Письмо глупенькой Лорхен глупенькой Анне. Чтобы они свели своих отца и мать и зажили нормальной семьёй. Если здесь хоть что-то станет нормальным - это конец Смутного Времени. Даже если беснуются тучи и молнии крушат их мир - люди будут едины и выдержат этот удар...
  Зачем же биться?
  Он поставил магическую защиту - зеркало, что питалось салатовой Силой и отражало от себя всех...
  
  Молибожки утрачивали сияние, упирались в защиту, замирали, на них взбегали суетливые задние ряды - и вновь упирались в защиту. Гора воздвигалась до тех пор, пока не заполнила весь проём туннеля. Генза смотрел, ожидая, вынесет ли эта стена такой удар?
  А она вынесла и засияла отобранной у молибожек Силой. Теперь здесь никому не пройти.
  Он обнял Хураганью и ступил на плато под ураганный ветер. Протерев слёзы, огляделся - и понял, что дальше им не двинуться: тот грохот в зале, когда рухнули витражи... Повреждения были не только в зале: давешние молнии откололи монастырь от основной части плато.
  Отряд стоял на площадке размером не больше зала - и за его спиной сияла зеленью неустранимая Защита.
  
  
  
  
  
  
  
  6. Преграда
  
  Хураганья осмотрелась, присела на камень, втянула голову под хламиду. Что-то щёлкнуло, и она одёрнула хламиду, вернув капюшон на место. Во рту у неё торчала белая палочка, горящая на конце. Странная женщина вдохнула, не вынимая палочки изо рта, и выдохнула струю дыма.
  - Ну вот. Самое время для сигареты, - сказала она, отворачиваясь от ветра и снова повторяя ритуал. - Иди сюда, Пацан, погляди. Может, в тебе талант огнедышащий проснётся. Хотя мало понятно, чем он нам тут поможет...
  Генза ошеломлённо смотрел на Хураганью. Вдыхание дыма через трубочку практиковали дир-ваши: они сжигали красные грибы, дышали дымом, а потом плясали до упаду с остановившимся взором. После - сутки спали и рассказывали свои сны - предсказания.
  Те предсказания всегда были туманными и касались близких по времени бытовых событий.
  Монахи ими брезговали. Верили дир-ваши в многорукую богиню, и перед её изображением постоянно жгли красные грибы.
  Что, Хураганья сейчас пустится в пляс? Она собирается предсказывать?
  Но она потушила палочку о камень и сказала:
  - Ну, великий маг, как мы отсюда выбираться будем? Если летать, то ветер унесёт вас вон к тому симпатичному красному столбу. Он из чего - из дыма, или из пара? Вас и нас там либо поджарят, либо ошпарят...
  Ползать? Ты только глянь на разлом напротив - и к краю нашей площадки не надо идти. Он ведь симметричен. Видишь? Вертикаль.
  Лабораторная тесьма даже фолиант выдерживает с трудом, а у нас стопудовый голодный дракон около витрины с вкусными тараканами. Они - в ней, а он на ветру и голодный. И я голодный. Голодная.
  Нашу жареную свинку доели приятели этих муравьиных львов... Пить тоже хочется. И костерок, согреться...
  Протягивай магическую руку и доставай всё это из параллельного мира. Иначе нам каюк. Доставай! Еду, воду, канаты и дрова. Можно ещё палатку, только её снесёт ветром. А без неё нас оросит дождём, и мы станем пухлыми, как грибы. Пацан отрастит ласты и станет водяным...
  А ты что скажешь, пришелец? Чего хвост задрал?
  
  Мерван на деревянных лапках подошёл к Хураганье. Хвост, задранный вверх, флагом трепался на ветру.
  - Время стоит, пока не случается ничего.
   Время летит, когда наступает пора испытаний. Это общеизвестно и не значит ничего, ибо время не стоит.
   Когда нет события, живое живёт событиями минут - от еды до еды, от сна до сна.
  Такое время кормится твоей жизнью и отбирает её.
  Ты хочешь приручить этого хищника? - Дай ему другую пищу, иди навстречу судьбе.
  Чем быстрее ты идёшь, тем плотнее ряд событий - и твоя жизнь длится вечность.
  
  - Мысль глубокая, - одобрила Хураганья. - Малость не к месту, а так вполне. Тебя что, заводят как граммофон? Иногда такое ляпнешь, что и не знаешь, что ответить. Ты лучше скажи про Гензу, про дракона что-нибудь.
  - Свершив ошибку - плати! - заявил Мервин и свернул уши. Мол, разговор окончен.
  - Ну плати, Стриженый, - предложила Хураганья. - Канатами и прочим. Мервин согласен.
  
  Генза почти чувствовал, как ТАКОЕ сделать. Руку протянуть, проткнуть ею Преграду Мира, зазвать нужное и вынуть. Сил бы только... Своих не осталось.
  Тучи... далеко. Утихли, не грозят, словно и не построил он малую Преграду тут, за спиной, словно не нарушил магией пустое пространство Трилора.
  Ветер... Он сам вернул этот ветер, легендарный ветер Скального монастыря. Быть может, теперь тот отдаст ему немного Силы?
  Он открыл себя ветру, вбирая Силу - столько, сколько даст. Дал - много. Генза запылал алым, задымился комбинезон, отскочил в сторону Мерлин и прижался Пацан, но Стриженый не видел: Сила медленно вливалась в правую руку, пульсировала, грела, рвалась наружу. Ну!
  Он послал руку к Преграде Мира.
  Закричала Хураганья. Мешает. Прорыв. Теперь надо...
  Руку выбросило. Генза, словно лопнувший пузырь, мигом утратил Силу и почти утратил сознание.
  - Остановись! - кричала Хураганья. - Ты двигаешь свою стену!
  
  Зелёная Преграда Гензы стала чёрной, приняв алый отсвет Силы Гензы, и потекла к отряду, сметая камни. Остановилась почти у ног.
  Стриженый бессильно смотрел на результат своей магии: его Преграда питалась не только Силой молибожек, она отбирала Силу и у него. Ещё немного - засосёт.
  - Забавную штуку ты сотворил, - сказала Хураганья, выслушав его объяснения. - Ты велел ей никого не подпускать, имея в виду молибожек. А сформулировал задачу вообще. Поэтому она не пустит нас. И потому получит все источники Силы в округе - будь то молибожка или Генза.
  - А ну воспари! - велела она Псу. Тот послушно попытался - но тут же рухнул, а Преграда задышала и подползла ещё на сантиметр.
  - Вот. Прекрасное антимагическое устройство. Теперь все вы - как мы с Газелью. Нормальные люди, драконы и собаки. Летать и колдовать не способны. Преграда мигом вас укоротит. А пришелец знай разговаривает без последствий... Мервин, она тебе не страшна?
  Мервин открыл сонные глаза, зевнул и укрылся хвостом.
  - Никакого диалога. Одни сентенции. Мой мозг свихивается в направлении диктующих голосов. Шизофрения называется. Мервин, ты для меня особо опасен. Лучше молчи.
  - Ты бы тоже... помолчи, пожалуйста! - взмолился Генза, вслушиваясь. - Ветер-то я всосал. Он утих. Можно бы было воспарить...
  - Летать надо в нормальном мире, а не парить! - отрезала Хураганья. - Пацан! А ну, подыми крылышки. Потихоньку, а то всех в пропасть сметёшь. Ты не сваришься? Кипишь весь. Переел. А я думала - голодный!
  Дракон медленно поднимал крылья и вертел шеей, разглядывая их новые габариты. Он светился алым и исходил паром.
  - Так. Теперь надо проветриться. Голову к пропасти поверни и дыхни, как я с сигаретой. Сильно выдохни. Так: Ха!
  Пацан отвернул голову к пропасти и выдохнул "Ха!". Струя огня вылетела из его пасти и обожгла известняк на другой стороне разлома. Пятно мела вздулось и медленно ссыпалось в пропасть.
  Генза засмеялся. Ну кто говорит, что выхода нет?
  - Приветствую, мой боевой дракон! - сказала Хураганья. - Теперь осталось полетать для тренировки. Чуть пробеги и прыгай в пропасть, там раскрой крылья, подержись в воздухе, и маши ими, как птички. Получится! Ты молодец! Скажи "РРР!" на удачу.
  РРР! - взревел дракон, сотряс площадку громким топотом и исчез в пропасти.
  Хураганья зажмурилась. Боится неудачи. Генза кинулся к краю разлома. Далеко внизу совсем маленький Пацан расправил крылья... Неудачно! Перевернулся, завертелся волчком, но выровнял полёт и взмахнул крыльями. Куда он?
  Дракон улетал из щели разлома к столбу Гнева Трилора, становился всё меньше и меньше. Исчез. Выход для Гензы - исчез.
  
  Пацан летел над родными горами, медленно взмахивая огромными острыми крыльями, ловя потоки тепла. Одна задача из всех принадлежала только ему: поиск взрослых мерванов. Он навестил Приют Иргуса и прорычал погребальную песню родителям, а потом принялся облетать все долины хребта. Крылья мешали спуститься низко, и порой он почти чиркал ими о склоны - только чтобы удостовериться: мерванов больше нет...
  В самом узком ущелье он не смог развернуться на лету и приземлился. А теперь надо взлететь с земли...
  
  Прошло несколько часов. Пацан не вернулся. Снова поднялся ветер и, словно мстя за утраченную Силу, задул ледяными порывами.
  Они лежали на камнях, укрывшись хламидой Хураганьи. Собаки легли на их ноги и свернулись холмиками. Мервин тотчас забрался под хламиду и прижался к Хураганье - в Гензе тепла почти не осталось. Его бил озноб и не хватало воздуха.
  - С ним что-то случилось! - вслух подумала Хураганья. - Он привязчивый. Давно бы вернулся.
  Чёрная Преграда нависала над ними. Над её верхним краем виднелись дальние тучи, что готовились к очередной битве: громыхало.
  - А если над? - вдруг крикнула Хураганья и разбудила чуть согревшегося Гензу. - Твоя стена ведь не до неба! Отойти подальше, воспарить - и над ней.
  - Ветер, - лениво напомнил Генза. - Он тянет из монастыря. Как воспарить? А потом Пёс упал сразу.
  Ему не хотелось думать. С исчезновением Пацана словно что-то выгорело, и теперь не сам Генза - его холодный равнодушный мозг что-то считал в одиночестве, даже не извещая владельца.
  - И молибожки внутри. Как их одолеть без мервана? У меня не осталось сил, Преграда высосала. И она... она же следом пойдёт, в туннель. За магией.
  - Так убей своё порождение! Оно бездарное! - возмутилась Хураганья. - Делай что-нибудь, а не лежи и не хлюпай как рыба! Вбери её в себя!
  - Зелёную Силу?
  - Нет! Антимагию. Это оружие, а здесь попусту валяется.
  Логично, но неосуществимо. Однако... отобрать свою собственную часть было бы неплохо.
  Генза выбрался из тепла, и ветер затрепал хламиду, чуть не сорвав её с Хураганьи.
   - Ты - туча, - сказал Генза сотворённому им чудищу. - Я зову твою Силу. Не пришлую зелень, а Силу Трилора.
   Он открыл себя Преграде - и она засветилась зеленью, ударом вернув Гензе всё отобранное.
   Закипело тело, и Генза, ошпаренный Силой, свернулся калачиком у ног вскочившей Хураганьи. Запахло палёной шерстью хламиды, кожа комбинезона Гензы вплавилась в его собственную кожу, покрыв её щитками бурого рога; выглянуло и скрылось алое демоническое лицо - и вспыхнул пакет с Памятью Тридера, брызгами рассыпая горящий воск...
  
   Генза очнулся под хриплые причитания Хураганьи.
   - Этот мужик сгорел, - голосила она, покачиваясь, - его рукописи сгорели, дракоша улетел. Осталась бестолковая шизоидная белка с дурацкими ушами и пара собак впридачу. Может, и мне тут надо умереть, чтобы вернуться домой? Или греться о покойника, пока не загорюсь? Или полезть на это моё умственное изобретение, как на забор, и спрыгнуть в объятия сороконожек?
   Кто сгорел? Генза чувствовал себя здоровым как никогда. Мысленно прощупал тело - никаких изъянов. Протянул руку к женщине, что так мешала ему сосредоточиться - и увидел: его рука, словно лапа Пацана, покрыта чешуёй. Та нагрелась от тела и стала алой... От руки быстро отпрыгнул Мервин.
   - Что, жарко? - просипел Генза и закашлялся.
  Струя пламени ударила изо лба и оплавила камень.
  Мигом пришедшая в себя Хураганья бодро посоветовала:
  - Ты, как дракоша, жар спусти. Сделай "Ха дыхание стоя". Вставай! Я тебе не помогу, а то ты меня расплавишь. Теперь отвернись и гони из себя лишнее. Говори с натугой "Ха!".
   Генза поднялся на ноги. Чем он лучше дракона? Тому Хураганья давала дельные советы...
   Сердце ёкнуло. Увидел свои ноги и чешую вместо штанов... Жар полыхал в груди. Не время пугаться.
   Он гаркнул "Ха!" через расщелину, сместил струю огня ото лба ко рту. Его пятно мела лишь немногим уступало пятну Пацана...
   - Ну-с, господин Дракон, когда будем крылья растить? - полюбопытствовала Хураганья. - Были тут милая зверюшка и очаровательный мальчик, а стали дракон беглый и дракон недоразвитый. Фантазия моя - вещь удивительная. Не даёт расслабиться. Так почему ты - дракон? Потому что записки спалил?.. Да ты хакай, хакай, а то ещё дымишься!
   Генза "хакнул" ещё пару раз и остыл окончательно. Какая-то коробочка внутри мозга - уже не алая искра, а кристалл, словно рубиновый, всосала в себя Силу и вернула облик.
   С шелестом осыпалась чешуя, и Генза обнаружил, что теперь абсолютно наг. Перед женщиной.
   - Всё шалишь, стареющая нимфоманка, - прошипела Хураганья. - Я тебе!
   Она кинула Гензе хламиду.
   - Лучше я замёрзну насмерть, чем буду разглядывать твою симпатичную голую задницу. Амуры, конечно, голыми ходят, но ты уже великоват, а я из другого века.
   Генза зарделся и натянул хламиду.
   Что-то билось в мозгу, пытаясь прорваться сквозь словесный поток Хураганьи. Что-то важное...
   - Где Память Тридера? - спросил он.
   - Под ноги погляди, - посоветовала Хураганья. - Я и подойти не успела. Фейерверк, искры - и нет их, записок. Ты их собой сжёг, словно спичка Гаргантюа. Вон, на камнях, чёрные потёки да сажа. Всё, что осталось. Трудились - трудились. Псу под хвост. Это судьба моя такая - труд падает в прорву.
   Генза сел. Мутные волны гнева перетекали в голове, сталкивались, гнали возбуждение вниз, сердце затарахтело было - и мёртво замолкло... Вдох...
   Что, собственно, сделал за это время Стриженый?
   Дракона Пацана? - Его сделал Пёс своей первой молибожкой.
   Спас Хураганью? - И её же подверг испытаниям.
   Спас Настоятеля? - Бросил...
   - Не надо! - попросила Хураганья. - Не грызи себя. Разве ты знал, что такой пожароопасный? Что ты - тоже дракон? Это я должна была догадаться, меня и корИ...
   Зато у тебя антимагия в резерве, и Силу вернул! Ну! Через стенку полезем? Она опять зелёная.
   Успокаивая дыхание, Генза взглянул на Преграду. Странное дитя его эксперимента. Теперь при нём, этом порождении, можно заниматься магией - но только Гензе. Брать Силу из Трилора - и держать "зев" открытым, чтобы уворованные Преградой излишки возвращались.
   Удастся ли убрать Преграду совсем? - Вряд ли. Она кормится зеленью и сама теперь поддерживает свою структуру. Может, даже растёт?
  
   Преграда ответила Гензе: над ней воздвиглись голова и грудь гигантского молидьявола, что решил перебраться через забор; она полыхнула зелёным, и заискрилась, выросла стена, мигом вобрав в себя жуткое проявление салатовой чуждой Силы.
   Преграда выросла - и потекла к туннелю, запечатала его, облепила камень вокруг отверстия.
   Всё. Лазать через забор не даст.
   - Хочешь творить? Тогда разлейся, но знай, что в твоих узорах на песке заведётся всякая живность, - высказался Мервин.
   Генза обернулся к Хураганье. Та уже смотрела в расщелину.
   - Сангвиник я! - бросила она через плечо. - Один выход закрыли - другой открыли. Пацан летит, раненный...
  
   Над расщелиной возник подросший Пацан и шлёпнулся животом на камень: алая кровь фонтаном била из плеча, натруженного полётом. Трудно представить, как он сумел добраться с такой раной...
   Пёс первым добежал до мервана и начал зализывать рану. Голова Пацана с глухим стуком упала.
   Не залижет. Порез глубокий, вроде сабельной раны... Чистая ли?
   Вот и пробуй, Стриженый, каково работать с магией возле зловещей Преграды. Пробуй, иначе Пацан истечёт кровью.
   Хураганья уже свела руками края раны, вскрикнула - и выдернула из её глубин салатовый коготь... Вот оно что! Молидьявол! Угораздило малыша...
   Генза сбросил хламиду, отстранил женщину и открылся всё ещё далёким молниям.
   - Ну иди сюда, - звал он разряд. - Иди, заряжай Пацана, сплавляй рану, останавливай кровь. Пацан рождён тобой! А ты, стена зелёная, отдавай всё Пацану через меня. Чтоб ни капли тебе!
   - Далеко уйди, - велел он Хураганье. - К самому концу разлома. И зверей уведи.
  
   Ушли. Теперь Генза бросает приказ в тучи на горизонте и на Преграду. Двум трубам, что должны распять его на кресте разряда. Ну!
   Заметались далёкие молнии, зашагали от Провала к плато: длиннее, наклоннее, почти горизонтально, словно Генза тоже был тучей - враждебной и зовущей.
   - Бей!
   Белый язык чиркнул по груди, отразился на Преграду и ударил в затылок. Ослеп...
   Засветились в чёрной тени руки, удерживающие рану Пацана, залился алым цветом весь дракон - и второй, тот, что так и не вырастил крыльев...
  
   Охнула вдалеке Хураганья и завыла Газель. Сияющая статуя дракона и ещё человека постояла минуту и распалась. Теперь они неподвижно лежали в неглубокой воронке, она подёргивалась коркой, остывала - но не втягивала алых тел.
   Невозмутимо зеленела Преграда, и кучкой лежала на камнях вдалеке хламида.
   Пёс отделился от группы на дальнем краю разлома и двинулся к воронке. Одобрительно тявкнул.
   В воронке спали двое: дракон и человек.
   - Умей вооружиться своей противоположностью, если хочешь жить, - пропищал Мервин в ухо Хураганье. Она раздражённо дёрнулась. Верно, и к месту, но не ко времени: опоздал с советами. Можно ли подойти к Гензе?
  
   Она стояла у края воронки и смотрела, как остывают эти двое. Вот алый стал вишнёвым; исчерна-красным, словно угли; наконец, лишь запах калёного железа выдавал, что эти тела горячи... Попади Генза ближе к краю, к известняку, они могли бы рухнуть с мелом в пропасть, и окаменеть там...
  А кварц в месте воронки просто стёк с тел, не оставив следов.
   Что за бои идут в мозгу Хураганьи, облекая её страхи и комплексы в столь экзотичную форму? Кого она всё пытается - и не может уничтожить?
   Дракон, поливший её кровью, душа родная, обличье магического Плутона, излечен силами молнии - Урана?
   А кварц - Сатурн - избегает участия в битве, хоть и повреждён ею?
   И её Меркурий повреждён битвой, всё тем же Плутоном выжжена память - известняк...
   Ей нужно досмотреть эту аллегорию до завершения, иначе те напряжения в мозгу, что высветились сейчас, могут разрушить ту, живую Саньку, что спит где-то сном сомнамбулы и видит во сне картины из разбушевавшегося мозга...
   Она даже имя здесь имеет другое. Тот старикашка её фразу: "Меня называют ураганом. Меня! Тогда вы - торнадо!" - превратил в имена. Святой Торнада и Святая Хураганья. Опять уранические фигуры...
   Тьфу. Астрология штука занятная и часто полезная, но здесь такая мешанина, что плакать хочется...
   А они всё спят. Вроде остыли. Дышат.
   Ей хочется пить, и ещё есть. И горячие тела в воронке совсем не греют, а ветер с нагорья поднимается снова...
   Хураганья свернулась и легла рядом с воронкой, укрывшись хламидой. За её спиной сияла зеленью Преграда. Злобно пел поднимающийся ветер, и опустошённые Гензой тучи лили слёзы в Провал.
  
  7. Миссия
  
   Генза не слышал. Он видел, что Хураганья открывает рот - но не слышал ни звука. Пожалуй, это хорошо. Его усталому мозгу нужна тишина.
   Он похлопал Пацана по боку, осмотрел его плечо - там красовался синий шрам - но не сумел разбудить дракона.
   Страшно хотелось пить. И есть. Он бездумно пошарил рукой за спиной, нащупал какой-то толстый стебель и с усилием выдернул тяжёлую гроздь странных жёлтых стручков. Что это? Еда? А пить что?
   Краем глаза увидел колыхание почерневшей Преграды и отмахнулся от неё: Кыш!
   Прибавилось сил, Преграда втянулась в туннель и вновь заискрилась зеленью.
   Зелень в глазах - зелёная кипящая жижа в большой, почему-то мягкой прозрачной бутылке. Всё не то. Нужны вода и еда.
   Ходят, ходят тучи вокруг, носят свою воду, а он хочет пить! Потянул на себя дальнего незрелого белого барашка. Тот вдруг сжался, потемнел и полил струями, заполнив воронку и разбудив разомлевшего Пацана. Тот выскочил из воронки, как ошпаренный. Вода кипела на его шкуре и он окутался паром.
   Супу хочется. Любимого, перлового, с грибами, в большом горшке чёрной глазури, из которого они угощались супом по вечерам в те давние и счастливые дни...
   Чёрный глазурованный горшок странной формы и с ручками выдернулся с трудом. Генза не рассчитал его веса и чуть не уронил на ноги.
   Теперь мяса кусок, для собак. Дракон сытый... Прозрачная коробка с куском мяса. Как его достать?
   Что ест нисса?
   Хураганья толкнула его в плечо, сунула в руки хламиду. А, Генза опять голый!
   Машинально надел хламиду и оглядел добычу. На жёлтом стручке сидел Мервин и быстро-быстро отдирал от него полоски кожицы. Это что, вся гроздь - ему? Многовато...
   Теперь верёвки и крючья для спуска. Одежду. Палатку типа той, в которой живут дир-ваши. Заплечный мешок для Хураганьи.
   Да что всё такое диковинное?
   Ладно. Ложки вынуть из своей сумки - и поесть. Чашку тоже надо - воды зачерпнуть из воронки... Горячая. Чаю бы...
  
   - "Дон Карлос", - тем временем говорила Хураганья, набивая рот бананом. - Мервин, мы живём! С голоду не помрём.
  - Отдай чашку, маг голый! Не пей этого! В этой воде купался грязный дракон! А ты "Тархун" добыл! Холодный не по сезону, да ладно. О Пацана отогреюсь. Ты попробуй, дикий! Тархун вкусный...
  - Супчик? Не иначе, столовку ограбил, это там на кастрюлях номера ставят. Лишил доходов честных тружеников плиты...
  - Ножик дай достану, упаковку вскрыть. Это они считают, что можно просто дёрнуть. Всё равно посередине оторвётся, надо срезать ножом.
  - Так. Собачкам половину, а другую пожарим на Пацане... Подуй на мясо, малыш, сделай "Ха!", но несильно, а то сгорит.
  - Ага. Соли нет. С супчиком сойдёт.
  - Мервин, ещё банан оторвать?
  - Держи банан, Генза. Смотри, как чистить. Теперь откуси. Как я. Нравится?
  
   Щебечет. Всё равно он не слышит.
  Стручок вкусный.
  Зелёная вода шипит и противная. Вода из воронки лучше.
  Мясо палёное, но съесть можно.
  Жаль, лепёшек не вынул.
  Больше не выйдет, Преграда Мира не пускает...
  
   Отвалившись от еды, Хураганья принялась осматривать вещи.
   - Всё для восхождения на Эверест! - объявила она. - Рюкзаки неподъёмные, снаряжение хоть куда, спецпаёк и документы с фотографиями...
  Если эти дядьки лишились имущества на горе, им не выжить. Однако, поскольку всё новенькое, они ещё на гору не полезли, и хорошо. Теперь отложат путешествие из-за непредвиденных обстоятельств...
   Штаны мне узковаты, а тебе в самый раз. До щиколоток. Это модно.
  В общем, одежда - тебе, но снимать надо, пока колдуешь - а ну врастёт, как та кожа, и будешь ты в сине-красных пятнах... Жуть. А я похожу в твоём изделии, мне оно нравится.
  Пацан, а где ты шлялся?
  
  ***
  
   Как ни странно, другая сторона хребта не была повреждена. Словно Долина Слёз была вырезана из Трилора и избрана для вторжения чужеродной Силы. Монахи были отрезаны от Силы везде на планете - но весь окружающий Долину Слёз мир не видел самого страшного.
   Да, здесь постоянно бились тучи, проливались ливнями; выходили из берегов реки, гибли посевы; бесновался океан, полностью прервав сообщение островов - но молнии, что крушили Долину Слёз, за Перевал не заходили.
   Там, в мире, это были обычные молнии - редкие и почти безопасные.
   Трёхглавые иоли стояли в предгорьях плечом к плечу, лишь изредка прерываясь полями, что окружали сёла. Садов здесь не знали: ветра с океана не нравились алмам, что когда-то благоденствовали в Долине Слёз.
  
   Хураганья сердилась: опять Генза ушёл один в ближнее село за продуктами. Вернее, просить милостыню: иначе ни Монах, ни Стриженый раздобыть в миру еду не могли.
   Из прошлого похода он принёс только горсть сухого пшена, да и то такого засорённого, что Хураганья чуть не час отбирала пригодные зёрна. Генза отказался есть сухие пайки из рюкзаков, не доверял галетам и страдал без хлеба.
   Они шли уже третьи сутки, и только сегодня он стал слабо слышать. Глухой, Генза стал грубым , и лишь отдавал приказы Хураганье. Приходилось подчиняться - её доводов он не слышал, а свои приказы не объяснял.
   Пацан перенёс всех через расщелину - и на другой стороне Пёс воспарил, вызвав раздражённый лай Газели, но далёкая Преграда не дрогнула. Хураганья предполагала, что то, рассеянное, "Кыш!" Гензы и оказалось кнопкой регуляции: Преграда теперь не отбирала магии у "своих".
   Гензе что в лоб, что по лбу... И от неё он тоже отмахивается. Хураганья пыталась сказать, что он тоже мог бы воспарить, но Генза распорядился иначе: улетел в лапах Пацана к предгорьям, захватив Мервина и груз. Пёс оставался защитником. Потом Генза прислал Пацана за остальными.
   Когда добрались до выбранной им поляны, Генза уже засыпАл землёй часть вытащенных из её мира сокровищ. Со скандалом Хураганье удалось спасти сухие пайки. Зачем закапывать? Отослал бы обратно, дикий! Да как это донести молодому бычку с остановившимся взором и забитыми ушами...
  
   Темнело. Гензы всё не было. Пора разжигать костёр - знак для Пацана, что догонял их по ночам, чтобы не увидели люди. Скрываются. Они все скрываются. Дальше-то как?
   Хураганья порылась в мешке Гензы и вынула бисекир, бритвенно острый нож и зеркало, изъятое из лаборатории Иоля...
   Приземлившийся дракон зашипел, увидев Хураганью с голой, как мячик, круглой головой.
   - Не нравится? - спросила она. - Зато теперь я с ним ходить буду.
  
   Генза пришёл мрачный, без подаяния, и сразу подошёл к Пацану. Тот сладко спал, исходя паром. Значит, поел. Значит, верны слухи: молибожки идут следом.
   Бритую голову Хураганьи он заметил лишь наутро.
  
   Она подошла к нему на заре и больно пнула ногой.
   - Посмотри на меня, уши оглохшие. Погляди в мою лысину, каков ты насупленным. Гусак и гусак. Может, улыбнёшься? Ради тебя старалась!
   Вот это он услышал. Слух вернулся, и хорошо, а то вчера в толпе все силы потратил, чтобы услышать, о чём кричат.
   Бритая. Бренн Святой, как хороша! Головка как мячик - ни бугорка. Обхватить, прижать, глаза эти нахальные целовать досыта...
   - Побрилась? Хорошо, - буркнул он, вставая. - Надо идти в село, там опять собрание. Молибожки идут. Доставай свои квадратики, а то живот подвело.
   Хураганья обрадованно выложила галеты и заварила мясной шрот. Хорошо, хоть соли сразу принёс, из первого же села.
   Генза с отвращением поел и потянулся к сумке. Достал бутылочку с тёмным сиропом.
   - Мажь лицо и руки, а то не выдержишь, - сказал он.
   - Чего не выдержу? - Хураганья мазалась липкой вонючей жижей.
   - Гнуса! - фыркнул Генза.
   Она изумилась. За всю дорогу - пара комаров. Какой гнус?
   Но когда они покинули лес и вышли в поля, поняла. Тучи насекомых пронзительно жужжали над каналами орошения, бросались к путникам, но отлетали, ошеломлённые запахом. Хорошо, что Пёс не пустил с ними Газель...
   - Если бы она шла с нами, весть о нас донеслась бы до столицы, - уверил Генза. - Пёс - последняя Священная Собака. Газель так же опасна, как Пацан, обоих надо скрывать. Мервин хитрый, за него я не боюсь.
   Мервин спрятался под хламиду Гензы: новая хламида Хураганьи, сшитая из палатки альпинистов, ему не нравилась.
   - Оранжевая. Сойдёт, - заметил Генза, выбирая ткань для хламиды. - Это как у монахинь третьего ранга. Никто не заинтересуется.
   Ну да. А что на Трилоре такой ткани не видывали?
   - Видывали. Есть похожая, как раз у монахинь Святой Хураганьи. Тайну производства никому не выдают.
   Итак, Святая Хураганья под видом собственной третьеразрядной монахини. Что-то уничижительное пробилось в её бред величия. Это отрадно. Глядишь, одолеет задачу - и проснётся дома...
  
   Хураганья тащилась за Гензой, проклиная капюшон: под ним настаивалась вонь бальзама, пот пополам с бальзамом ел глаза. Она представила себе, как сейчас выглядит. Лысая женщина в оранжевой хламиде, благоухающая чем-то типа настоя конского навоза. Хламида волочилась по земле, поднимая тучи пыли: так Генза скрыл подозрительно чуждые ботинки, спасённые ею от захоронения.
   Ботинки были лёгкими, но на три размера больше, и Хураганья постоянно спотыкалась и била свои щиколотки. Сапоги Иоля переместились в сумку Гензы. Они такие же, но тяжёлые. И вызывали в Хураганье неуместную при данных обстоятельствах брезгливость...
   Впереди степенно шагал Генза в родной хламиде и босиком: сапоги он утратил тогда же, когда впаял в тело комбинезон, а обуть чужое не захотел. Ему-то они впору!
   Несмотря на мучения, Хураганья торжествовала. Она добилась своего и идёт с ним! Правда, процессия напоминает "Белое солнце пустыни": она вроде Гюльчатай бежит за своим господином. Ну бежит. Зато не сидит днями в ожидании его горсти пшена.
   Пшено то растёт вокруг в виде проса: шелестят листья, колышутся метёлки в рост человека... То справа - а слева каналы режут квадраты с капустой и прочими овощами. И ни одного человечка. Зачем милостыню просить?
   - Давай срежем пару кочанов и веник проса! - предложила она. - Под хламидой спрячем.
   Генза отшатнулся. Монаху - брать чужое?!
   Хураганье стало стыдно, и она побрела вдоль рога изобилия в кулинарной тоске. Галеты надоели. Молочка бы...
   - А коровы тут есть? - с надеждой спросила она.
   - Что? - Генза остановился.
   - Коровы. Молоко. Сыр. Творог. Сметана, - мечтательно ответила Хураганья.
   - Из сои делаем это всё, не из ...коровы. Такое растение у нас не растёт. А соя - южнее.
   - Животное это. С рогами. Большое. Молоко даёт, как женщина. И живёт везде.
   - И ты пьёшь?
   - А как же!
   Генза передёрнулся, - Мерзость какая! - и двинулся дальше. Потом обернулся.
   - И из свиней молоко пьёшь?
   Кошмар. Представить себе питьё свиного молока Хураганья не смогла.
   - Встанешь позади меня, - предупредил Генза. - Рот не открывай, не то поймут, что ты чужая. Мы всегда встаём на отшибе, люди запаха не терпят.
   Ещё бы. Она отлично их понимает.
   Вот и село показалось. ДомА из плит известняка, не окошки - бойницы под крышей, до земли метра четыре. Крыши дощатые, облиты вроде варом - под солнцем дух ошеломляющий. Если они ЭТИМ дышат, что им монашеский бальзам? А вот поди, брезгуют.
   Двери одностворчатые, забраны полосами железа. Лабазы - не дома. Один от другого далеко, между домами всё то же просо пополам с репьями и куколем. В тот раз Гензе дали, небось, дворовое, чем кур кормят.
   А куры где?
   Нет у них кур. Все животные - это свиньи. По запаху из-за домов и мерзкому хрюканью ясно.
   Собак нет.
   Кошек нет. Мышей... не видно. Может, есть - им тут привольно. Кто их ест? Совы, что ли?
   Хураганья споткнулась и упёрлась в спину Гензы.
   - Стой тихо! - прошипел он. - И глубже надвинь капюшон!
  
   Толпа на площади собралась изрядная, и Хураганья ошеломлённо разглядывала женщин - точнее, то, что можно было принять за женщин.
   - Ты такие абажуры умеешь шить? - толкнула она Гензу - и получила укоризненный взгляд в ответ. Ах да. Монахини не толкаются. Прячутся под капюшоном от глаз людских.
   А селянки прячутся под абажурами: шляпами конусом с вуалью. На плечах - обручи с вуалью до пола, а под ней - юбки как на капусте - листик за листиком. Пока комар бродит в юбках, помрёт от голода, и тело-кочерыжка цело.
   Шкуру мужчин не прокусить: бронзовые литые мужчины даже не отмахивались. На лысине стоящего впереди Хураганья насчитала десяток огромных комаров - но они безуспешно топтались и разлетались, освобождая место другим соискателям.
   Вокруг лысины буйная поросль до плеч собрана в косички, сосульками закостеневшие от пота... Хорошо, что они с Гензой на отшибе. Лучше уж нюхать собственный бальзам, чем запах этой толпы. Заношенная свиная кожа комбинезонов и сапог добавляла новые струи в запахи села.
  
   Ряды селян, голов, на глазок, до полутораста, заполняли площадь. Женщины - позади "своего" мужчины - и впереди "чужого". Те, у кого абажуры поцветистее - в первых рядах. Голытьба в однотонных одеяниях - подальше. Иерархия. Монахи - в пяти шагах позади бедноты. Ближе не пустят.
   Батюшки! Ещё один в хламиде, махонький, под капюшоном не разглядеть. В сторонке, далеко.
   - Слушай! - буркнул Генза. - За тем пришли!
   А она думала - за просом...
   На бочке - здоровенный мужик в пародийном наряде. Вестерн! Кожаные порты с бахромой, сапоги с квадратными носами, шляпа как у сказочного волшебника: конус с полями. Посоха - нет.
   Недоработочка. Плохо сказки читаешь. Это, Генза сказал, Охотник, а он в робе поверх штанов, как художник. Роба вся в горошек. На кого он охотится? Зверей в лесу нет. Наверное, он сторож. Охотится за чужими. Точно.
   - Молибожки с меня ростом! - кричал Охотник. - Строем идут! Посевы не спасти, прячьте запасы и закрывайтесь. Им до нас часа два-три. Всё съедят!
   - И вас, - хотелось добавить Хураганье. Но она промолчала.
  
   Жители начали разбегаться, как тараканы. Пара купцов в шитых рубахах побежала к своим возам.
   - Эй! - крикнул им Генза. - Монашенку возьми!
   - Тут её прячь, - ответили с воза. - Лишний вес для лошади. А ну лошадь падёт - ты, что ли, мне возместишь? Стриженый! Тьфу!
   Хураганья дёрнула Гензу за полу хламиды.
   - Не поеду я никуда. Ума лишился?
   - Да не ты! - гаркнул он. - Тут высшая монахиня одна стоит. Мало не подали, так и на воз не берут... Тётка! Спрячь монахиню!
   Ковылявшая вслед за всеми невозможно толстая селянка остановилась.
   - Чужую в дом? - Не по обычаю!
   - А съедят её по обычаю?
   - Судьба такая, - кивнула тётка. - Чего сюда припёрлась. Проку от вас нету: вон и молибожки идут - а вы что? Всё молитесь да хлеба просите. Что молибожки, что вы. Сами друг с другом и разбирайтесь. Шёл бы ты, Стриженый, отсюда. Не пущу чужую. И никто не пустит. Не по обычаю.
  
   А та маленькая женщина стояла посреди опустевшей площади, следила, как захлопываются двери, закрываются ставни, слушала визг упирающихся свиней, понуждаемых бросить родной хлев и уйти в подвалы домов.
   - Тётка! - вновь крикнул Генза вдогонку толстухе. - В подвал её спрячь, со свиньями. Жизнь дороже!
   Тётка не ответила, досадливо махнула рукой и нырнула в тот самый дом, где визжали свиньи.
   - У меня пещерка есть, - тоненьким голоском вдруг сказала монахиня. - Успею, быть может. Там еды нет, одни иоли, зачем молибожкам туда? А тебе с девочкой куда податься? Можете со мной.
   Генза откинул капюшон, согнулся чуть не до земли. Хураганья с запозданием и испугом повторила позу.
   - Спасибо, старица. Мне не надо прятаться. Мне в бой идти. Ты уж получше спрячься, молибожки теперь людей едят. Проводить тебя, жаль, не смогу, надо подготовиться...
   Монахиня внимательно осмотрела согнутые фигуры.
   - Избран? А девочка зачем? Монахиней не была и не будет.
   - Соратница моя, старица. Спрятал от глаз чужих. Люди порой опаснее самого Зла.
   - Да пребудет с тобой Святой Бренн, Стриженый. А Святую Хураганью помолю за тебя.
   Генза не сдержал улыбки.
   - Помоли, старица. От неё пользу большую вижу.
   Хураганья дёрнула его за хламиду. Разговорился! Ещё чего.
   - Пора тебе, старица, - сказала она. - Мало времени осталось.
   Господи! Выживет ли бедняжка? Как ей помочь, когда все они под запретом - и сама Хураганья, и Газель, и Пацан, и Мервин? Они - инородное тело на этой планете её фантазий...
   - Господь не подглядывает за нами с небес, - тихо пробормотала монахиня. - Но вдруг обратит взор свой на Избранного? Победы тебе, Стриженый.
   Повернулась и засеменила от них к горам - туда, откуда они шли всё это время.
   Хураганья встрепенулась было, но Генза не дал ей окликнуть старушку. Нет! В бою ей места нет.
  
   Тянуть с конспирацией больше не было смысла. Сейчас, при свете дня, Хураганья летела в когтях Пацана, держа за пазухой Мервина. Рядом воспаряли Пёс и Генза. Только Газель со скандалом закрыли в палатке.
   Генза взял Силу из медленного течения оросительных каналов, и гигантские тучи комаров взвились над полями. Теперь следовало добыть другой, более сильный источник. Как назло, над ними голубело небо, словно отдыхая от туч последних дней.
   - Там! - прокричала Хураганья, разглядев в подножии горы узкую серебристую ленту водопада. - Подойдёт?
   Есть! Подземная река низвергалась с гор, падала с уровня на уровень, с шипением вылетала из узких туннелей... Старая река, извечное подземное русло. Тут не один - сотни водопадов.
   Запылало алым в мозгу, разгорелся уже привычный рубин, что лишь слабо тлел над каналами, и водопад превратился в тонкую вялую струйку, замерзающую по пути. Ледяные фестоны украсили русло.
   У гор Пацан сложил крылья и воспарил: узкие ущелья не пропускали дракона в полёте: научился тогда. Не воспари он в прошлый раз в ущелье, молидьявол погубил бы.
   И так при его скорости сзади сыпались камни, и Генза с Псом ушли вперёд, чтобы не попасть в зону турбулентности - а значит, и под камни, летящие вослед дракону.
  
   Ущелье следовало за ущельем, но молибожек так и не нашли.
   Похоже, Генза растерялся.
   - Под иолями идут! - крикнула Хураганья. - Скрытно! Зря мы не взяли Газель!
   Пёс тотчас спустился ниже и нырнул под своды леса. Взлетел далеко за ними, в холмах предгорий. Нашёл!
   Оттуда уже видно село...
   Пацан вывернулся из ущелья, полетел над лесом к Псу, и в это время волна молибожек вырвалась из леса и устремилась через каналы.
   Падали в воду, барахтались, тонули первые ряды. По утопающим быстро пробегали задние - и брали преграду. Квадрат за квадратом покрывался зелёной шевелящейся коркой - и выходил из-под неё пустым вспаханным полем.
   - Надо было кочан сорвать! - досадливо подумала Хураганья.
   Насекомые добрались до дороги и потекли по ней беспрепятственно. А на дороге, подняв клюку, стояла давешняя монахиня...
   Генза рванулся к ней. Пацан рыкнул и спланировал вслед за Гензой.
   Волна молибожек уходила вправо, в исчезающие на глазах посевы проса, и лишь некоторые ползли к монахине. Те, что несли зрелые коконы.
   Генза содрогнулся. Кокон - и нет монахини. Есть выгрызенная полая кожа, что осядет на землю кучкой тряпья...
   Он непроизвольно выстроил на дороге Преграду и опустился рядом со старушкой. Пацан грохнулся чуть дальше и выпустил из когтей Хураганью.
   Монахиня спокойно разглядывала Преграду, покачивая головой. А та всё росла, принимая в себя полки молибожек: часть насекомых оставила просо и начала штурмовать Преграду.
   Бог в помощь, - подумала Хураганья, обречённо промокая хламидой разбитые колени.
  
   Передышка длилась недолго: из леса потянул бесконечное брюхо молидьявол. Эта мерзость не рискнула лезть через каналы, встала позади, размахивая клешнями.
   Он - командовал! Молибожки больше не бросались на Преграду: они покинули дорогу и начали окружать деревню.
   Пронзительный свист заставил Гензу оглянуться.
   - Тебя обходят! - кричал с крыши давешний Охотник.
   Генза, что отвлёкся на Преграду и женщин, мигом оценил ситуацию. Пока Пацан ловил и расшвыривал зашедших в тыл молибожек, он начал расширять Преграду, преграждая путь к селу.
   Монотонно вспыхивал рубин в мозгу, толчками расширялась Преграда, и Генза начал греться. Он не заметил, как Хураганья сорвала с него хламиду, сдёрнула штаны и откинула их в сторону. Полубессознательное состояние позволяло лишь двигать Преграду так, чтобы полностью отсечь от села молибожек.
   Зашевелился молидьявол - и молибожки побежали не шеренгами, а широкими языками, пытаясь опередить заслон.
   Преграда гнулась, огибая языки, но, когда замкнулся периметр, разом выпрямила неровности. Идеальная окружность заперла село, впитав Силу огромного числа насекомых.
  
   А Генза забился в судорогах. Демонический облик проглянул было, исчез, снова появился... Нагрев тела был уже таков, что, когда Хураганья столкнула Гензу в воду канала, вода зашипела и окутала Гензу пАром.
   - Всё! - крикнул он, придя в себя. - Вылезаю! Спасибо!
  
   Хураганья болтала в канале обожжённой о Гензу рукой, а старушка монахиня сидела около горячего Пацана и любовалась сбежавшим от Хураганьи Мервином.
   - А селяне-то, а? Могли бы и помочь, - сказала она. - Что скажешь, Ай Дин?
   - О, не танцуй!
   Я вижу тебя. Вот шаг вперёд, шаг в сторону, шаг назад... Хуже только прыжки на месте и помахивание ногой в воздухе. Да разве ты идёшь, плясун?
  Ты собираешь вокруг других в надежде взять преграду всем скопом, но они уже затянули тебя в хоровод, и больше нет выхода... Растяни хоровод во всю планету - и выйдет большая прогулка по плоскости.
   А Путь одинок. Шаг - и ещё шаг, нога за ногой в небо. Оттуда хоровод планеты не больше бус, и хорошо видно, что ныне он просто стоит на месте...
   - пропищала нисса и умыла мордочку.
   - Так... Точка перегиба, считаешь? Роль личности в истории? Возможно. Поглядим.
   Мервин забрался к ней на колени.
   - А ты, девушка? Что на это скажешь? Ведь как изящно решил мальчик! Поглотитель, да ещё в таких масштабах... Ящер. Терминал Ай Дин... Ты... Не думала я, что такая силища соберётся.
   - Скажите лучше, как отсюда слезть, - буркнула Хураганья. - Этот варёный юноша замуровал нас вместе с толпой селян, страдающих тонким обонянием, толстой шкурой и приверженностью в обычаям...
   Разумеется, это сон. Нормальная старушка пришла бы в ужас, а эта словно всё знает, и даже больше. Терминал Ай Дин? Мервин, что ли?
   - Они тебя растерзают, - сообщила она просыхающему парящемуся Гензе, бросая ему комок одежды. - Как поймут, что никуда не пройти - ни к полям, ни в гости - так самосуд устроят. Молибожки уже там, вне, они им не страшны, а тут ты - и напакостил. Думаешь, поблагодарят? Проса чашку отвалят? Ты погляди: эти букашки лезут вверх, и Преграда почти замкнулась. Купол над нами, ясно? Не полетаешь. Построил - учись ломать!
   Монахиня досадливо махнула рукой.
   - Молибожки сплошь до леса. Ломать нельзя. Нужно эвакуироваться.
   - Что делать? - опешил Генза.
   - Удирать, - пояснила Хураганья. - В иной мир, откуда ты наш скарб украл. Раз умеешь оттуда, давай нас туда. Ко мне бы... Хоть чаю попили бы. Соку...
   - Апельсинового? - вдохновилась монахиня.
   - Именно. Молочка, котлетку... Домой хочу. И санобработку, а то колени подлый Пацан мне разбил, а зализывал Пёс. Вдруг он бешеный, оттого и летает?
  
   Генза мысленно заткнул уши. Вроде привык к её щебетанью, даже забавно... иногда. Её легковесность поражает. Что он ей, чаю не давал? И малинового, и ромашки с мятой? Ей надо это отвратительное "молоко" и ещё что-то неизвестное, как те стручки - бананы. Значит, Генза вынимает вещи из её мира? Странный мир.
   Старица тоже странная, хотя, если вспомнить Настоятеля... Да не Настоятельница ли она монастыря Святой Хураганьи - Мата Мерседес? О Мерседес ходили невероятные слухи. Она преуспела в магии больше, чем Настоятели мужских монастырей.
   - Мата, что такое "терминал"? - словно невзначай спросил он.
   - На лету хватаешь, Стриженый, - откликнулась монахиня. - Пара пребольших подсказок - и нате. Схватил. Терминал Ай Дин - живое существо, способное держать связь с Большой Системой Звёзд. Не столько помогает разговорами, сколько наблюдает. Впрочем, мудрость и не к теме хороша. А если попадёт в тему - и помочь может.
   - А почему не попадает? - заинтересовалась Хураганья.
   - Время не согласовано в мелочах. Работает наподобие гадального автомата. Спросили - изрёк то, что упало в лунку. Иногда - и сам. Когда ему интересно. Вот тогда не общезвёздный уровень, а изречения провидцев прошлого, или собственная мудрость.
   - Сиречь прошлых терминалов? - невинно спросила Хураганья. - Тоби Святого и иже с ним?
   - Давай, обдирай корку, - сурово ответила Мерседес. - Надоело смотреть на тебя несмышлёную. Вот сейчас - Гортензия проклёвывается.
   Генза рассердился.
   - Мата, вы так неуважительны к самой Святой Хураганье!
   Старушка весело засмеялась.
   - Хураганья, конечно. Мне ли её не знать? Одно из её имён. Но ведь у неё есть и другие!
   Есть у меня другое, - подумала Хураганья. - Санька. А Гортензия - это что-то новое. Новое - а дёргает что-то в душе. Может, мне имя неверное дали родители? И оттуда весь этот сонный бред! Ведь будь я Гортензией... А кто мне мешает? Я - Гортензия!
  
   Замелькали сцены невероятной, безумной жизни. Нет. Этот путь ведёт к ещё большим глюкам...
   Не Гортензия я!
   Отпустило... Но в мозгу осталось местечко, где имя "Гортензия" бродило, как цепной пёс.
  
   Тем временем молидьявол отозвал войска, и Преграда пригасла. Сквозь слабую зелень прозрачного купола картина окружающего мира казалась яснее, словно сквозь прозрачный дым костра, или линзу.
   Молибожки выстроились у опушки леса, продолжая держать оцепление по границам сельскохозяйственной земли села. Они расположились на опушке огромной лесной поляны.
   - Может, предложить Преграде мишень? - предложила Хураганья. - Скажем, на молидьявола - Фас!
   - Силу-то где брать? - устало ответил Генза. - Я исчерпался. Опять комаров по канавам гонять? Хм. А что? Взгляните на Преграду!
   Там и сям крошечные искры вспыхивали в зелени Преграды и гасли. То комары пытались добраться до горячих тел.
   - Вот разбужу их, и поглядим.
   Усталось Гензы спАла, эксперимент увлёк. - Беру канавы!
   Минута, другая - и комариные тучи рванулись к Преграде, словно рассерженные осы. От их звона сводило челюсти. Преграда задышала, и фейерверки гибнущих комаров расцветили монотонную зелень. Эта преграда вышла иной, нежели первая: она не встраивала насекомых - она их усваивала.
   - Прекрасно! - одобрительно кивнула Мерседес. - Ты хорошо работаешь с формулой Поглотителя. Немного тренировки, и сможешь им управлять. Пока он у тебя как мустанг: дикий и инициативный. Надо подчинять.
   - А ну как из-под абажуров вылезут? - вдохновенно продолжила Хураганья. - Как же они тогда различат, кто богаче? Рожи и рожи. Они, Генза, на тебя обидятся. Напал на национальную одежду, стёр социальные различия. Сотрясатель основ! Комара, их национальное достояние, - сжёг!..
   - Газель! - вдруг истошно закричала она.
   Дикий вой донёсся с опушки. Забытая Газель искала хозяйку.
  Клубок молибожек выкатился из рядов. Пёс завыл в ответ, воспарил - и мячиком отлетел от Преграды. Генза стиснул кулаки. Ну как её прорвать?
   - Гортензия! Ячейку! - хрипло пропищала Мерседес. - Бери собаку сюда, быстро!
   Взрыв в мозгу Хураганьи. Ячейка... все они. Газель...
   Ластится, прижалась... мокрая псина и преданные глаза...
   - Хоп! - Мерседес топнула ногой.
   Клубок молибожек рассыпался там, вдалеке, а здесь тяжело дышала и виляла хвостом невредимая Газель.
   Не успели молибожки бросить кокон, а одолеть её шерстяные заросли не могут взрослые молибожки. Даже Хураганья не может... Гортензия не может... Великая Ведьма Империи Касания, что здесь по делам Особого Надзора таскается за мальчиком Гензой...
   Глюки. Ушло.
  
   - Это ты добыл Газель? Спасибо, - сказала она Гензе.
   Генза смотрел на неё с ужасом. Так она и впрямь богиня, а он ею командовал? Он... её... вожделел?!
   - Мальчик! - воскликнула Мерседес. - Перестань пугаться. Всего дел - ячейку собрать. Ты скоро и не такое сможешь!
   Мервин забрался к нему на плечо и прощебетал уже слышанное "Вооружись своей противоположностью".
   - Венец! - вдруг вырвалось у Хураганьи. - Поглотитель - это Венец? Генза - на Великом Пути?
   "Что я говорю?" - подумала она, но цепная собака её мозга, Гортензия, продолжила:
   - Антимагия - резерв Силы? Но ведь Сила та - Сила Зла! Мы же отвергали с тобой "Сила не пахнет".
  Ну-ну! Сила всегда черна, цвета в ней нету, деточка.Сама ведь постулировала: "Действие черно". Вооружись своей противоположностью, иначе Зло вооружится Преградой, и победить его не удастся никому...
  Не бери Зла: отбирай его Силу. Понял, Стриженый? Собирай Поглотитель, надо уничтожить молидьявола.
   Генза понял, не понимая - слова Мерседес ползли по кипящему мозгу и рождали действие.
  
   Обесцветился и исчез Купол, и лоб Гензы стиснул красный... зелёный... чёрный, иглистый, словно ветвь иоли, Венец. Каждая игла в нём была молибожкой...
   Тихо охнул кто-то далеко-далеко, и молидьявол затоптался, наступая на молибожек.
   - Враг! - крикнул Генза, и Венец испустил лиловые лучи, что резали, дробили, сжигали чудовище...
   Молибожки ринулись в лес и исчезли.
   Победил? Генза победил!
   - Ушли - не значит уничтожены, - тихо сказал он. - Ещё не победа. Минута покоя. А мы... мы опаздываем с письмом!
  
  8. Город
  
   Этот день окончательно одолел инерцию Трилора: тучи, что топтались в Долине Слёз, перевалили через горы и упали на лес - те тучи, что несли не только ливни и молнии, но Разрушение.
   Затряслась земля, колеблемая дальними молниями, тучи закрыли солнце и понеслись вниз - за магией, за Драконом. Запылали в горах иоли: там, там и там; вздулась Мочегорка - подземная река, давшая Гензе Силу, - захлестала белыми меловыми струями, враз соединила тайные свои отдушины - горные ключи - и потекла прядями, прыгая по уступам. Извивались, соединялись, бились пряди Мочегорки, стекали ложбинами, раздували старое русло.
   Мигом были снесены хилые плотины села, и каналы затопили плодородные квадратики, уже оголённые молибожками. Армия Зла утратила бойцов всей закатной, горной стороны поляны.
   Поток нёс молибожек, что тщетно хватались клешнями за таких же утопленников - но быстро замирали, словно кузнечики, упавшие в лужу.
   Под грохот плясок молний медленно размывало насыпь дороги, и путники заспешили. Вряд ли возможно отправить в полёт Пацана - так недолго его потерять. Воспарять рядом с молниями, ищущими магии, было неразумно, и Генза с Хураганьей бежали по дороге, надеясь обогнать разъедающий насыпь поток. Пёс, однако, воспарял.
  
   Задержались. Потратили время, пытаясь отговорить Мату от возврата в её горную обитель. Не удалось.
   Мерседес величественно отправилась навстречу грозе, весело помахав им на прощанье.
   - До встречи! Бегите, а то дорогу размоет!
   Сама-то как? Некогда смотреть.
   Сзади громыхал, подпрыгивал и окунал голову в воду за тонущими молибожками Пацан. Ловил, глотал и хихикал :"Ррхи!" его так походило на смех, что и Генза вдруг начал смеяться. Эта комариная топь была такой чужой, что привычные молнии вроде даже напомнили о доме. О родном: о крошечном змеёныше, что сейчас рушит за собой насыпь и летает, о Настоятеле, о злом и несчастном Псе...
   А Пес летит над галопирующей Газелью - и без шара ясно: счастлив. Единственное извне, что обрели Генза с Псом - это Хураганья и Газель.
   Параллель Гензу смутила. Он что, тоже счастлив тут, на дороге, уже залитой мутной жижей, потому что рядом ОНА?
   - Вокруг одни сумасшедшие, - пожаловалась Хураганья. - Несёмся в воде как крабы, хламида мокрая прилипает, ноги заплетаются, а вы гыгыкаете!
   Фыркнула и засмеялась.
   Вода захлёстывала в рот. Дышать тяжело. Но вот уже лает Газель: близко иоли. Поток добрался раньше и отогнал молибожек. Можно подняться повыше и отдохнуть. Спать времени нет. Письмо не ждёт. Придётся идти ночью. Молнией пользоваться нельзя. Вот они, хоть сейчас, но Генза твёрдо знает - нельзя. Так часто нельзя - сгорит сразу...
  
  ***
  
   Тьмы не было. Молнии гнулись вокруг, оставляя в покое лишь сотню метров, пятачок, по которому шёл Генза - их цель, их приманка, их хозяин. Они уже познали его и мервана, они уже включили необратимый процесс их взросления; теперь они сопровождали.
   Им не понять, что такой эскорт заставляет идти по мокрым обгорелым стволам, огибать рождённые ими разломы и осыпи. Есть ли разум? Хватит ли того крошечного времени, что существует молния, на развитие разума?
  
   Если они мыслят - то в пределах своей жизни. Ну, может, прогнозируют ещё на один соизмеримый срок. Для них Генза - неподвижная фигура, идол, которому они молятся, кланяются земно, и умирают в экстазе: Дракон! Повелитель Молний!
  
   А Генза идёт по их кладбищу, спотыкается, глотает водяные струи и ведёт Хураганью, уже почти понимая, что САМ рождает этот катаклизм. И, пока жив, ему не избежать поклонов эфемерных электрических подданных.
   Поглотитель жмёт виски. Берёт толику из каждой молнии, чтобы стать великим средством антимагии. Венец Дракона, чёрная ветвь иоли.
   Хотел ли Генза такой судьбы?
   Хотел ли Трилор такой судьбы? - Не хотел. И создал того, кто вместит злую годину в себя, вынесет на плечах беды и победит их, ибо ему ДАНО.
   Он обречён Трилором на битву, и планета ждёт победы. Кланяется своими детищами: Пацаном, созданным ею; Псом и ниссой; тучами; молниями и реками - всем, на что способна.
   Так иди же, Дракон, по земле, искажённой Злом, и не злись на её уродство: то - дань тебе. И Провал - дань тебе: карта с крестиком в центре.
   Одолев Зло, проверь Провал: закрылись ли врата Ада?
  
  
  ***
  
  - Я уже ничего не хочу.
   Я меняю своё естество.
   Всплески магии мне по плечу,
   Но не вижу теперь, для кого...
  
   Этой магии горек итог:
   Создана, чтоб себя запереть.
   Даже высшему надобен срок,
   И спокойствие, чтобы созреть.
  
   Уходя, навсегда уходи,
   Не оставив планете следа...
   Кто же знает - что им впереди?
   Уходи, своё сердце отдав.
  
   В комариных напевах гнилья,
   Средь кривых, злобой скошенных рож,
   Только ты, только он, только я...
   Ты уже никогда не придёшь.
  
   Злобы прозелень в алой тоске
   Позабудешь, три жизни отдав,
   И уйдёшь по небесной доске,
   Покачавшись, но не упав...
  
   - Святой Бренн! О чём ты поёшь? - сердито спросил Генза. - Ты сама понимаешь, что сейчас спела? Вроде красных грибов не воскуряла, а твои сигареты кончились?
   Хураганья перебирала струны, закрыв глаза, и словно не слышала. Пела теперь не она - пела гитара, будто утверждая на этой земле эти слова. Гортензия билась в мозгу Хураганьи, мерно выговаривая текст...
   Встрепенулась.
   - А! Я тебе спела романс, очень старый, "Приходи на меня посмотреть". Не нравится?
   - Ты пела пророчество! - мягко сказал ей Генза. Что сердиться, если она не слышала, ЧТО поёт, словно дир-ваши?
   - Ты можешь вспомнить? Надо записать слова. Давай вместе: "Я уже ничего не хочу..."
   - Но я хочу! - рассердилась Хураганья, вешая на стену гитару. - Я хочу твоего чаю, хочу мерзких галет и хочу спать. Можно было сразу спать, но ты варил чай...
   Он протянул чашку и галеты, бросил просохшую хламиду на сенной тюфяк в углу и отвернулся к огню.
   Нельзя брать её в город. Опасно. Если начала пророчествовать, может сорваться и выдать себя. Она устала. Как устала она, если даже Генза едва шевелит ногами, заставляет их идти, преодолевать липкую томность мышц... Не держат колени. Сейчас он чуть не пролил чай, потому что отказала левая нога, вывернула колено, и заныл от непривычной позы весь сустав.
   Он почему-то был уверен, что Городской Приют защищён от магии - и верно. Стоило им войти, и затихли молнии, лишь монотонный дождь редкими каплями по крыше одобрял Гензу: "Так... так... так".
   Отвернулся от щели оконца, взглянул на женщину... Спит уже. Ему бы тоже поспать... Пять часов от силы, а там нужно идти: кабы не тучи, уже светало бы. Один день всего. Завтра ярмарка - та, на которой могут встретиться сёстры. Коли жива Лорхен...
   - Кыш! - сказал он тучам, выйдя на порог. - Будет. Пару дней покоя уж могли бы дать...
   Лежал, вспоминая. Ах, как обрадовалась жилью Хураганья! Маленькой бревенчатой избе в лесу, в двух часах ходьбы от города.
   Приют, как ни странно, не был разграблен, хотя три года пустовал. А значит, там всё было по описи городских приютов. В положенном месте были спальные места, в кухонном шкафчике посуда, в очаге дрова, и обязательное развлечение - джитар, что она назвала гитарой.
   Еды нет: монахи приносят с собой то, что подали люди.
   Им вот тоже подали - невольно - те мужчины, похожие на женщин, чьи "документы" с портретами он нашёл в скарбе. Стручки иного мира вместе с частью галет, оставленных в палатке, съели молибожки.
   А молибожек съел Пацан, что спит теперь под палаткой, как под одеялом - ему Приют мал... Значит, те продукты достались ему... Не так жалко.
   Какова она, эта Анне? Дома ли? Жива ли Лорхен?
   Будет обидно, если весь этот путь они прошли зря...
  
   Газель тявкнула во сне. Пёс поднял голову, но снова уронил её на колени Гензе.
   Собаки и Пацан останутся с Хураганьей.
   Нет смысла ложиться - лучше раньше уйти. Может, еды подадут...
   Генза оделся, проверил очаг, кивнул Псу на Хураганью и ушёл. Разгорался рассвет: тучи уходили к морю. Молний не будет.
  
  ***
  
   Город просыпался по частям: причаливали первые рыбаки с ночного лова; торговцы отмывали садки и прилавки в ожидании товара; мальчишки с корзинами и вёдрами ждали нанимателей, попутно выясняя отношения; ночные женщины, среди которых преобладали дир-ваши, особо страстные в любви и обеспечивающие желающих красным грибом, медленно расходились по домам и палаткам. В палатках несколько часов спустя они начнут гадать возвращающимся с рынка хозяйкам и беспокойным девицам.
   Матросы торговых судов уже спали в кубриках, измождённые ритуальным береговым загулом, лишь вахтенный торчал у трапа, закрывая ладонью зловонный зевок.
   Отдёргивали занавески хозяйки средней руки, провожали мужей в лавку или на службу; посыпАли соломой улицы радующиеся случайному приработку облезлые мужчины, чей путь по социальной лестнице близился к завершению.
   Эти кварталы ещё почти безлюдны - разве что ночная бабочка сократит путь домой, не боясь игривых намёков уборщиков. Через полчаса-час по нему двинутся на работу мужчины, заскрипят ставни, открывая крохотные окошки-витринки лавочек, и за этими окошками в ожидании редкого посетителя пауками сядут лавочники.
   Именно здесь можно чуть позже встретить девочек - только здесь они ходят в школу. В кварталах победнее дочерей отдают с глаз долой в интернаты, а богатые запирают наследниц с гувернантками.
   Кажется, в городе нет подрастающих женщин - лишь мальчишки всех возрастов представляют младшее поколение...
  
   Ближе к центру всё спит. Тихий булочник осторожно перекладывает хлеб из своей корзины в ящик хозяев и закрывает со щелчком его зев: теперь из него не получить дармового хлеба, в чём не раз убеждались портовые мальчишки.
   Так же тихо выбираются с чёрного хода повара: до порта далеко, а надо купить самое свежее.
   На рассвете можно встретить золотаря, чья бочка оскверняет воздух улиц, но так же необходима в этом квартале, как и в иных, победнее.
  
   В розовых лучах восхода светятся унылые плиты песчаника - главного строительного материала города - сверкают, искрятся, и так и ждёшь, что вот проглянет солнце, и освобождённый сверканием песок рассыплется и понесётся барханом под тёплым ветром...
   Тепло. Новый день. Один из многих тысяч - но новый. Вдруг тот один, что изменит мир? - Именно на рассвете ото дня чего-то ждут. Потом он идёт накатанным путём, и уже не даёт оснований заподозрить себя великой датой... Так. День и день.
  
   Генза не любил городов. Он родился в маленьком горном селе и прожил там с родителями до семи лет. Лишь когда соседи начала травить малыша, родители сообщили о нём в монастырь.
   Не будь у него фиолетовых глаз, жизнь могла бы сложиться по-другому... А тогда в богом забытое село прибыли два Брата, освидетельствовали ребёнка и забрали с собой: ему не жить на родине, погибнет.
   Плыли океаном, кружным путём: человечество лепилось к морям, не рискуя уходить дальше десяти дней пути. Пустыни и выжженные леса материка не могли поддержать жизнь.
   Много тысяч лет прошло на планете, но она ещё помнила Великую Войну предков и не пускала людей на большую часть своей территории.
   Тот, южный, портовый город запомнился Гензе муравейником, полным отвратительных запахов и злых раздражённых людей. Как все маленькие, он бесконечно задавал вопросы. Монахи - отвечали. Но если вопрос тот был задан горожанину - тот, не поднимая головы, кричал на всю округу злым хриплым голосом:" А! Что?", затем вглядывался в глаза мальчика и уходил, или грубо гнал от себя.
   Дома там нависали над головой; на верёвках, протянутых через улицу, висело исподнее и вместо флагов колыхалось на вонючем ветру, приветствуя чужестранцев. Пахло чесноком и гнилой кровью...
   Генза очень хотел вернуться к родителям, искал любви - но лишь Монахи были с ним ласковы. Матросы на корабле гоняли его отовсюду, пока окончательно не загнали в душную каюту, где он и страдал от качки. Они - были горожанами...
   Это в монастыре забылось, там все равны своей инакостью. Но, согласно давней практике, подростки обязательно сопровождали старших Монахов в город - один только раз, чтобы узнать мир. После замыкались в Долине, и лишь Стриженые могли бродить по миру вдалеке от обычных монашеских путей.
  
   Сейчас Генза ожидал в себе неприязни - но нет! Он улыбался помимо воли, бредя по утренним пустым и светлым улицам. Даже хмурые взгляды редких мужчин теперь его не пугали, а женщины... они улыбались в ответ! Одна красная дир-ваши даже подбежала к нему, ритуально покружив пёстрыми юбками, и с придыханием сказала:
   - Жаль, что Стриженый! Не то зазвала бы тебя не в Сад, а домой, в палатку!
   Красная дир-ваши предлагала ему любовные услуги - бесплатно! Он должен был отшатнуться, брезговать - но не мог. Она улыбалась, и глаза её говорили правду... Генза её поблагодарил - кивком, молча. Всё же не все правила можно нарушать. Разговоры в миру - лишь в крайнем случае. А уж с красной дир-ваши?
   Она догнала его в конце улицы. Генза шёл мимо Сада, что прельстил его ещё подростком, когда он был в городе с Братом Белиным. В Саду росли Деревья! Не иоли, а другие - разные, с листьями, иногда с цветами и плодами... Его Деревья, с юга, где иоли только в горах.
   Сад был крытым и служил местом развлечений. Столики под Деревьями, закрытые беседки, тихие разговоры, красные и белые рыбы в прудиках... Даже просто войти туда требовало таких денег, каких Генза не имел от рождения. А теперь - и не мог иметь. Дир-ваши это знала. Она быстро опорожнила горшочек в его чашку для подаяний.
   Рис! Рис его детства... Спасибо. Генза снова улыбнулся. Хорошо, что сухой. Разварится - выйдет три чашки...
   Да что он всё улыбается, как младенец?
  
   А чего ты хотел, Генза, проведший три года в тени туч? Солнце, что уже приветило тебя за Перевалом, теперь, когда стало достижимым, когда посветило несколько дней, выдернуло тебя из депрессии и вернуло к нормальному юношескому оптимизму.
   Ты уже не дитя, чтобы бояться мрачных лиц - ты Дракон, рождающий чудовищ, и как же хорошо тебе здесь без этих порождений! Город - прекрасен...
  
   Он, этот город, был прекрасен и ужасен одновременно. Кто-то когда-то ввёл правило, что сразу отличило этот северный порт от других городов: запрет узких улиц. А потому даже в пасмурную погоду там было много света, что так необходим на севере.
   Булыжники мостовых, когда-то ровно устилавшие дороги, были частью утеряны, частью вывернуты, телеги ползли по ним, как по Перевалу, возницы берегли могучие мохнатые ноги огромных тяжёлых лошадей. Многолетние слои мусора на обочинах ложились под ноги прохожим, утрамбовывались в цветистые камни, что в непогоду расползались на составные части: тряпки, шелуху, гнилую капусту и солому.
   Иногда всё это укрывали очередным слоем соломы, но дрянь всплывала, солома тонула, и лишь толщина тротуаров росла и росла вместе с высотой ботинок женщин. Ботинки уже походили на сапоги, и толщиной подошв - на древние котурны...
   Босой Генза вышел на мостовую - очень уж неприятно пах этот тротуар.
   Чья-то рука швырнула в чашу Гензы яблоко и мягко отстранила Стриженого - сзади приближался обоз.
   - Добрался? - спросил знакомый чирикающий голос. - Вот и свиделись.
   Генза обернулся - и увидел лишь удаляющуюся хламиду. Мата Мерседес не сочла нужным продолжить. А она-то как сюда?!
  
   Вот и добрался. Вот он, дом. Здесь живёт Анне.
   Дом как все: почерневшие доски второго этажа и скособоченное крыльцо.
   Генза поднялся по ступеням и постучал.
   - Почта здесь! - крикнул он обычную формулу вдруг севшим голосом.
  
  ***
  
   - А если бы с тобой что-нибудь случилось? Ты подумал, как бы я отсюда выбиралась, друг мой юный?
   Хураганья подняла капюшон, сброшенный было после сна - голый череп мёрз.
   - Я порождаю весь этот бред. Как же мне не присутствовать в нём? Получается, я теряю контроль уже и над бредовой ситуацией! Пусть я не дома. Тут я смирилась. Но уж не в Приюте Монахов, одна, с животными чудовищного облика! Дракон есть захотел и удрал, не попрощавшись, нисса на дереве шишки ест и кидается ими в крышу. Одни собаки дрыхнут. И вот я просыпаюсь из-за игривого этого терминала чего-то там высшего - и обнаруживаю, что брошена!
   У меня тик. Глаз дёргается. Никогда больше не взгляну на мужчин моложе пятидесяти!
   - Прости, - сказал Генза. И не стал объяснять. Что говорить? Не подумал, да. Рассвет был такой... Хотел её поберечь, боялся срыва? - Так вот он, срыв. Может, хотел чуть побыть одному, отдохнуть от неё? Надоела опека и дёрганье...
   - Какая она? - вдруг сменила тему Хураганья, высыпая рис в кастрюлю. Мервин уже пристроился рядом, нюхает.
   - Ну, девочка. Лет тринадцати.
   Генза мялся. Не говорилось.
   Хураганья прищурилась - и потребовала деталей:
   - Что не так?
   Что-то не так с этой Анне. Холодный разум требует: скажи!
   - Судя по письму, я ждал уродку с аденоидами. Такая безграмотность и плоскость мышления! А она красавица. Глаза зелёные - не как у тебя, а...
   - Не болотные, как у меня, - промурлыкала Хураганья. - Не суй в дрёмы мальчишек, дура, они тебе нос расквасят... Так какие её глаза?
   - Изумрудные. Прозрачные, как стекло.
   - А ты считал, что безграмотная дура обязательно уродка? Людоедка Эллочка была супер... Ну и что сказал этот аметист?
   - Спасибо, - зарделся Генза.
   Хураганья задумчиво мешала рис.
   - А слабо на обеих взглянуть, завтра, на ЯРМАНКЕ? Может, Лорхен ещё живописнее? И вообще, поглядеть, выйдет ли у них свести родителей. А?
   Вмешательство в личную жизнь. Вполне в стиле Хураганьи...ко теперь это и его личная жизнь. Эти глаза забыть нельзя. Луч солнца упал, и они так засияли...
  
   - Монах Генза. Святая Хураганья зовёт к столу. Потом поспи до завтра, авось сердце успокоится.
   Монах... Не ты ли возжелал ту, которую знает сама Мата Мерседес? Ту, что должна быть сильнее тебя в магии, если перенос Газели - всего лишь небольшое упражнение?.. А вот девочка - своя. Родная. Не Святая. Монах Генза. Стриженый. Письмо на месте.
   - Посплю - пойдём назад в Скальный, - сказал он. - Здесь - всё.
   - Угу, - улыбнулась Хураганья. - Утро вечера... Иди, Мервин, отсюда. Половину моей каши сожрал. Иди шишки грызи, а то - галету. Она мне обрыдла.
   Хураганья укрыла спящего Гензу - и устроилась спать у себя: завтра бурный день. Топот во дворе возвестил возвращение с охоты Пацана. Все на месте.
  
   Она победила: Генза отнекивался вяло, да и продукты подошли к концу. Без милостыни не пройти обратного пути, учитывая невозможность вернуться в Комарики - село, ставшее свидетелем их магической эскапады.
   Хураганья надеялась на встречу с Мерседес. Генза... чувствовал между собой и Анне словно натянутую резинку, и каждый шаг от неё усиливал притяжение... Генза сдался.
   Вновь куда-то исчез Пацан, и Газель мечтала погулять с хозяйкой, но её стерёг умный Пёс.
   Ушли вдвоём, прихватив настырного Мервина.
   Если бы Генза не знал обходного пути, он бы не повёл в город Хураганью. А так, полем, недалеко - два часа пешего хода, и никого вокруг.
  
   Эта ярмарка сильно отличалась от представлений о ней Хураганьи. Здесь не было розничной торговли - скорее, выставка образцов. Здесь мужчины заключали договора на поставки товаров, а женщины с детьми развлекались "шоу" - примитивными спектаклями, каруселью и единственной розницей ярмарки - сладостями. Строго запрещалась продажа любых вещей: городские лавочники конкуренции не терпели. Ни шариков, ни игрушек, ни тира, ни лотерей здесь в помине не было. Однако на "женской" половине все были счастливы.
  
   Генза шёл, как вездеход на ралли, устремлённый к одной цели, и даже забыл о милостыне, от которой зависел их возврат.
   Хураганья тащилась позади, призывно выставив чашу для подаяний: рассчитывать на юношу в пылу страсти было нечего. Теперь она уже не старшая сестра, а заботливая мать, что должна прокормить это несуразное дитя с магическими наклонностями.
   Вертеть головой в капюшоне не удавалось, да и запрещено монахиням, а обзор сужен и частично закрыт могучей спиной этого недоросля. Однако кое-что она видела...
   Видела горожанок в смешных капорах с огромными козырьками, из-под которых постоянно выскакивали мелкие негритянские кудряшки; мальчишек в штанах и робах и малышей в платьицах, у некоторых снабжённых галстучками.
   - Мальчики, - бросил через плечо Генза. - Помолчи тут, опасно.
   Итак, это мальчики. Их катают в тележках старшие, а кто побогаче - нанимает пони. Художники запечатлевают это углем, и к ним стоит хихикающая очередь. Женщины в очереди будто давно знакомы - обсуждают детей, предстоящий спектакль и качество сладостей.
   Торговец сладостями наряжен в алые шаровары и зелёную рубаху до бёдер - сейчас пойдёт плясать гопака. Поварёшкой на длинной ручке мешает в котле с маслом какие-то зёрна, высыпает в миску с сахарной пудрой и раскладывает на тарелочки в руках малышей.
   Вот помахал ей. Хураганья затормозила и подошла. Мужчина молча взял её чашку и наполнил своим странным зерном.
   - Святая Хураганья, помоли за нас Господа нашего, дабы избегли мы злого рока! - пробормотал он.
   Чуть не сказала "Спасибо", да вовремя спохватилась, чинно кивнула и высыпала подаяние в глубокий карман хламиды. Святая Хураганья за тебя помолит, да проку от её молитв... Похоже, кое-кто тут всё же интересуется событиями в мире...
   Зашумела толпа, бросила места в очереди, ринулась на спектакль. Хураганья заторопилась за Гензой, но успела заметить, что попали в театр не все: многие продолжили уличные развлечения.
  
   На скамейке мать пеленала младенца в платьице, ловко обматывая его косынкой. Голая попка, явленная миру, была перед тем полита водой из бутылки... Захотелось пить. Но мать поняла её взгляд иначе: порылась в сумке и кинула в чашку каких-то печений. Кивнув, Хураганья начала проталкиваться сквозь толпу. Гензы не было видно. Она его потеряла.
   Потеряла так основательно, что нашла лишь в заранее оговорённом месте - под далёкой иолью. Здесь народу не было, и при хорошем зрении можно было разглядеть место встречи сестёр.
  
  ***
  
   Место встречи, лысая иоль, отстояла на сотню метров от шапито, и никому не было до неё дела.
   Генза с Хураганьей устроились в тени ветвей старой иоли: кусты оставили для исполнения планов близнецов.
   - Дурачок! Ты лучше на мать посмотри! - толкнула Гензу лежащая на животе Хураганья. - Что ты в этих девчонках нашёл?
   Генза пытался... Взгляд, принудительно шарящий по холму, снова и снова возвращался к девочкам. Он даже потёр виски, пытаясь сосредоточиться... Да! Мать?
   Крепкая, гибкая, точёная фигура женщины привлекала взор не только Хураганьи: её провожали взглядом все встречные мужчины. Что-то исступлённое было в лице: она словно не видела, куда идёт - механически шла, вперив взор в мужчину, за которым следовала Анне.
   - Жаль, не слышно, - вздохнула Хураганья. - Да ты смотришь ли? Хотя я тебя понимаю: они новенькие, как два целковых с монетного двора. Торжествующая новизна и безмыслие. Зато глазки зелёные. Ты уже в обеих влюбился? Я их не различу. Оделись одинаково. Маскарад... Стреляй дуплетом!
   Генза раздражённо отмахнулся. Он пытался понять, ЧТО испытывает к этим девочкам. Что-то знакомое, какое-то забытое чувство...
   - Профессор тобой недоволен. Изволь теорему Коши доказать, иначе ты будешь уволен...- замурлыкала Хураганья. - Да гляди со смыслом, барашек ты мой!
  
   Мать обняла Анне, не отрывая взгляда от отца. Слегка оттолкнула - и махнула рукой вниз. Девочки взялись за руки и пошли к кустам...
   Что они источали?
   Желание. Не желанность, как опасался Генза - желание: тяжёлое, материализованное, давящее - ползло за ними и словно хватало за ноги родителей.
   Недвижный отец и натянутая как стрела мать стояли, вперив глаза в глаза.
  
   Низенькие кусты оказались заняты: теперь над ними возвышалась курносая, щекастая, нескладная женщина. "Фру"?
   Анне кинулась к матери, волоча за руку Лорхен.
   - Остановись! - закричала Фру. - Не колдуй! Мужчина - не игрушка, его не передают друг другу!
   Отец девочек вздрогнул и протянул руки к Фру. Что-то сказал и пошёл прочь от матери, к Фру, будто не заметив бегущих девочек.
   - Не любишь? - прогремела мать. Голос её разнёсся далеко за пределы холма, и там, у подножия, стала собираться толпа.
   - Тогда зачем это всё? Ты, червяк, просто отобрал у меня половину, чтобы спасти от нас мир? Глупый неудачник!
   Она вытянулась на носках и обвела рукой горизонт, словно сворачивая лист - и тот вдруг подчинился, подался, приблизился, принимая в себя свечение её рук.
   Начала расплываться фигура, заалели небеса - и медленно-медленно стал подниматься гриб ядерного взрыва.
   - Городу конец. Прощай, Генза, - крикнула Хураганья.
  
   Медленно. Чернеет и исчезает лысая иоль вместе со странным семейством.
   Медленно. Застывают люди, сыплются пеплом. Чёрные тени ложатся на землю.
   Где же ты? Давно пора быть здесь и уничтожить сумасшедшую Хураганью и её выдуманного соратника...
   Генза не включал силы Венца - не успел бы. Тот ответил сам - тесня время, схлопывая границы...
  
   ОсЫпался Венец черным пеплом на волосы Стриженого, словно не доверяя тому оплакивать тьму сгоревших людей...
  
   Генза, с головой, усыпанной пеплом, и потрясённая Хураганья стояли под целой иолью. На месте ярмарки чернел выжженный круг, и из него шла невредимой одна девочка.
   Анне? Лорхен?
   - Как тебя зовут, дитя? - спросила Хураганья.
   - Аннелора, - ответила девочка и подняла глаза.
   Оливины. То были не изумруды - оливины. Глаза Аннелоры светились салатовой зеленью молибожки.
   Генза вспомнил. Знакомое чувство: любви, опасения и сожаления, что вызывал в нём в давние времена Наставник Иоль.
  
  9. Её следы
  
   Вся его Сила ушла, даже рубин в мозгу потух, как не было. Тело, изменённое под Силу, теперь смогло лишь одно: притупить восприятие, залить безмолвием кипящие воспоминания о гибели людей, и оставить в результате не человека - огрызок человека, способный лишь на самость, на руководство собственным "Я".
   Хураганья, защищённая давно и прочно ощущением жизни во сне, сейчас была повреждена значительно больше и почти потеряла волю к жизни. Покорность и самоуничижение вдруг стали основой этой гордой женщины, и она стала походить на робота: механические слова и мысли, механические эмоции на фоне плещущегося отчаяния...
   - Уходим! - буркнул Генза. - Без неё! Нельзя здесь оставаться. Скоро из города начнут приходить. Наверняка кто-то что-то увидел со стен. Таможенники тоже не только на дорогу смотрят. Надо уходить.
   Аннелора цеплялась за Гензу, и он осторожно разжимал её пальцы.
   - Нельзя! - сказала ей Хураганья. - Запрещено касаться Стриженого. Ты не можешь идти с нами.
   - Могу! - нагло ответила девчонка. - Ты же за ним таскаешься. Стриженый! Ха! Любого можно нарядить.
   Она подняла руки над головой, сцепив их в замок, и потянулась, хищно, по-кошачьи оскалившись. Волна желания ударила Гензу, зацепив и Хураганью.
   - Уходи! - резко сказала она. - Тебе с нами не место!
   Они быстрым шагом дошли до леса и канули в иолях.
   Аннелора постояла, оглядываясь, и двинулась за ними.
   Сияло солнце, озаряя чёрные тени погибших людей. Ни тучки. Ни облачка.
  
  ***
  
   Люди стояли вокруг чёрного пятна на месте ярмарки. Молчали. Кто-то бродил от тени к тени в поисках своих. Кто-то плакал навзрыд, беспомощно тряся головой... Кто-то не верил. Не бывает такого. Люди не становятся тенями. Они ушли, пропали, их захватили в плен враги... Какие враги? Не было такого в их времена... сказки только. А в сказках были и тени. Тени людей.
   Красная дир-ваши обошла круг, словно трогая границы левой рукой, потом - правой.
   - Са-та'на, - тихо сказала она. - Упаси нас Святая Хураганья. Вон её куколка!
   В центре круга слабо поблёскивал зелёным пустой чехлик. Будь здесь Генза, он бы опознал в его чертах одну из близнецов. Кого? Анне? Лорхен?
   Их мать звали Мариэлла. Кем она была? Мари? Эллой? Теперь не узнать: прошлый День Скорби забыт, и лишь отверженное племя дир-ваши хранит о нём память, одним лишь этим разрушив связи с остальными людьми...
   В памяти людей осталось лишь имя Са-та'на. И - страх.
  
   Са-та'на строила тело-отпечаток, и рождалась у человеческой матери одним из близнецов. Тысячелетия требовались ей, чтобы созреть для размножения, - и огромная дань человеческих смертей. Погибая сама в ядерном огне, она включала свою программу-отпечаток, и та покидала тело, переходила в тело другого близнеца. Тем самым оба близнеца были задействованы в её размножении, и обнаружить, в каком из них гнездилась матрица жуткой твари, не было возможности.
   Всегда гибель материнской особи сопровождалась ядерным взрывом при большом скоплении людей. Всегда хитрая тварь обосновывала свою гибель тем, что её не любят. А потом - личинка много тысяч лет бродила по Трилору, постепенно вымещая человеческое тело, и искала время и место для своей гибели.
   Люди это знали из сказок, но давно уже не считали былью. Однако отец Анне и Лорхен чувствовал инакость дочерей, и забрал Анне, чтобы разделить близнецов и не дать свершиться рождению Са-та'ны. Помогла его подруга детства, признав, что девочки слишком чужды миру...
   Однако не всё может человек: отец скучал по Лорхен и допустил встречу.
  
   Этот переход не был полным - обычно Са-та'на уничтожала не меньше города для корма личинок, а тут - всего лишь ярмарка. Так дитя Са-таны сохранило слишком много человеческого и не получило той блистательной решимости, что помогала этому роду пользовать людей...
   Аннелора была растеряна. Когда отец забрал Анне, развитие девочек застряло в одной точке, и обе были придурковаты.
   Примитивное сознание девочек было той основой, на которой ей пришлось строить поведение...
   Мариэлла нарушила обычную практику Са-та'н, уничтожила мать близнецов и воспитывала девочек сама, поскольку этот этап был решающим. Не рождение следующего поколения было теперь целью - а власть над людьми планеты.
   Аннелора должна была стать Царицей Трилора... Аннелора, что получила в корм всего лишь ярмарку... Ей и нужна была человечья хитрость, а не божественная наглость прежних Са-та'н...
  ***
  
   Хураганья разрывалась между желанием отшлёпать этого недоросля - и высказать ему, как он сейчас выглядит, но какое-то священное благоговение перед Гензой удерживало её.
   - И будет дан ему выбор, и выбор тот решит судьбу человечества, - пропищал ей в ухо Мервин, едва они вошли в лес. - И никто не решит за него - ни люди, ни боги. Да не встрянет никто меж ним и его целью!
   Что, Хураганье теперь и говорить возбраняется? Ай-Дин с пиететом отнеслись к Гензе, и не зря. Его Венец остановил то, Что Саньке представлялось неостановимым. Но вот сейчас, в облике Хураганьи, она ВИДЕЛА, как остановить последствия взрыва и поглотить его энергию. Преграда уничтожила эту энергию, как не было... Преграда Гензы... Или Преграда Мира? Не является ли Преграда доступом к Преграде Мира, не вмешивается ли в баланс параллельных миров?
   Магия, магия, магия старит мир Гензы, берёт чужую материю, но выбрасывает энергию к предшествующим мирам, к прошлому, потому что Торнада жил ещё в те времена, когда помнили о прошлом, потому что её скрипящий пол откопали на Тридере и обеспечили доступ в будущее самой Хураганьи.
   И магия возникает тогда, когда ослабевают границы миров. Чем легче магу - тем старше планета. И любое магическое действие поддерживает цепочку следующих друг за другом параллельных миров за счёт более старых... Вплоть до гибели. Трилор - умирающая Земля. Тридер - начало её умирания.
   У юных миров границы прочны, и магии там быть не должно: неоткуда высасывать материю. Однако в мифах - магия есть! Что это значит для теории Хураганьи? - А то, что у планет существуют циклы. Пройдя очередной цикл и постарев, Земля вновь окажется юной, полностью вобрав в себя Трилор. Маги Трилора о том позаботятся. И воздвигнется новый цикл планеты, с каждым временным витком стареющей и идущей к магии...
   Так что здесь Хураганья? - Фактор инициации магов во времена Святого Торнады. Случайный вброс мыслящей материи в дыру Преграды мира.
   А Генза - вещь в себе. Как маг, он ускоряет инволюцию Земли. Как точка выбора - что? Трогать его нельзя. Нужно подчиняться.
   Венец Гензы сгорел - но спас город от того, что на её Земле получили Хиросима и Нагасаки...
   Да не встрянет никто меж ним и его целью...
  
   А Генза метался. То он начинал собираться в путь, то выглядывал из двери посмотреть на девчонку, что уселась рядом под кустом.
   - Са-та'на сожгла себя из-за того, что отец девочек её покинул, - сказал он. - Если любить её всю жизнь, опасность минует.
   Лукавит. Сам себя уговаривает.
   - Её не любить, её убить бы надо, - не выдержала Хураганья. - Дитя ТАКОЙ матери по определению уничтожается! Да погибнет весь род до седьмого колена!
   Генза побледнел.
   - И ты могла бы?
   - А то! Были бы у меня твои возможности... Это - враг, а врагов не прикармливают.
   Аннелора вдруг встала и протянула к ним руку в жесте просьбы подаяния. Глаза её сияли на солнце.
   - А вдруг погибла другая? - сказал Генза. - А эта не при чём? Убить сироту? Невинную? Голодную?
   Бабочка на огонь... Что сделаешь? Понёс печенье сгоревшего младенца этому монстру... Белые зубы крушат печенье, словно скелетик того малыша...
   Господи! Ведёт ЕЁ в Приют! Да не встрянет...
   Пацана нет. Как он воспримет?
   Хураганья зашла за ними, собрала свои вещи. Терпеть и молчать она не сможет. Уйти...
   Мервин спрыгнул с плеча. Ну да. Он при Гензе, надзирает. А Хураганья не сможет не встревать - только уйти подальше.
   Генза поднял на неё глаза.
   - Я испрошу разрешения Папы, - сказал он. - Нарушать не буду. Расстригут - женюсь.
   Хураганья пожала плечами, повернулась и пошла к двери.
   Куда идти? Что есть? Здесь она чужая. Куда?
   Ну, скажем, поискать пещерку Мерседес. Не найдёт - вернуться к Скальному монастырю. Там, наверное, уже пусто.
   Молибожки... Ну придётся им с Газелью подраться. Газель уже у ног, ластится, толкая крепким боком. Чудовище любимое, Пса бросает.
   Пёс остаётся, скулит. Что, псина, будешь домашней живностью женатого на Са-та'не Гензы. В холе и неге. Будешь вспоминать свои приключения и былую любовь у тёплого очага...
   Прощайте, маги Трилора. Хураганья отправляется в горы.
  
   Торжествующий взгляд нимфетки. Угу. Её взяла.
   - Куда ты? - окликает Генза. - Тебе одной не справиться.
   - Святая я, или нет? - невинно спрашивает Хураганья. - В скит уйду. Тебе уже не нужна. Да будешь благословен. Правильно, Мервин?
   Правильно. Мервин молчит. Хураганья - прошлый этап. Мервин за неё не в ответе.
  
   - А ты время не теряй, газетки-то почитывай, а ну давай, давай-давай, меня перевоспитывай, - бормотала Хураганья, бредя среди сгоревших иолей и обходя стеклянные воронки, что пускали в небо столбы отражённого света. Солнце. Пока она была с Гензой, были темень и молнии - а теперь солнце. Что скажешь, светило? Что нежная юношеская любовь возьмёт и спасёт планету, а глупая Хураганья сказкам вопреки собиралась с тем злом бороться? Потому и держали дуру во тьме и холоде?
   Её подсознание устало и придумало сказку про Шиповничка. Была, значит, злая Са-та'на. Заколдовали её, чтобы злой была. А потом её поцеловали, и она стала доброй. Это не она убивала того младенца. Это, конечно, она, но заколдованная... А теперь родит двойню, чтобы радовать сказочного принца. И не встревай, Хураганья!
   Лай Газели запоздал: Хураганья оступилась и съехала в воронку.
   Вот и всё. Теперь ясно, что делать. Смотреть в своё искаженное отражение в идеально ровной стенке, слушать лай Газели и умирать, потихоньку покидая мир своей разгулявшейся фантазии. Абзац. Санька захотела домой.
   Засмеялась, подумав, что если её найдут, идеальная чистота воронки будет нарушена. Есть-пить нечего, но вот иные потребности своё возьмут ещё до смерти. В воронке! Никакой романтики в её сказке. Один голый цинизм...
  
  ***
  
   Газель рычала не умолкая - Аннелора ей не понравилась. Пёс поднял губу, показал клыки и ушёл в тёмный угол. Сговорились, что ли, против выбора Гензы?
   Ах да! Ведь она уселась на место Хураганьи - туда, где Святая спала, и привалилась к её вещевому мешку... рюкзаку, как называет его Хураганья.
   Они похожи на двух корисс: глаза красные сверкают, хвосты лысые об пол стучат, только что не светится пространство между ними... Этого Генза не понимал. Ну чем девочка не приглянулась Хураганье? Она же теперь сирота! Даже мачеха погибла в огне её матери.
   Хураганья выдернула рюкзак из-за спины Аннелоры так резко, что та чуть не упала. Генза дёрнулся было помочь, но девочка засмеялась, глядя в глаза обидчицы...
   Так улыбнись в ответ! Ты же взрослее! - Нет.
   Хураганья бросала в рюкзак свои вещи: чашку и странный прибор, что содержит вилку, ложку и нож. Он достался им с рюкзаком.
   Зачем это? Она обижена тем, что Генза хочет жениться на девочке? Потому, что он Монах? Он же сказал, что испросит разрешения...
   - Куда ты? Тебе одной не справиться, - попытался он урезонить разбушевавшуюся Хураганью.
   - Святая я, или нет? - вдруг ответила она.
   Ах ты, Бренн Святой! Генза как-то об этом забыл. А ведь Мата Мерседес признала её Святой, Гензе ли сомневаться?
   Она вольна как птица. И об этом Генза забыл. Святая была с ним сколько захотела - и вот уходит.
   Из-за Аннелоры. Не хочет ей помочь. Не верит.
   Верит ли Генза?
  
   Ушла... Аннелора потянулась и сбросила с сена Мервина.
   - Уйди, хомяк! Здесь место для людей!
   Будто не видит диво дивное - ниссу! Любая девочка в её возрасте кинулась бы с ней играть...
   А она не отрывала глаз, втягивала Гензу в какое-то сумасшедщее вращение, звала к жизни запретное возбуждение... Генза зашептал молитву и отвернулся.
   Она покинула свой насест и забралась ему под руку.
   - Мне плохо! Утешь меня! - Глаза её наполнились слезами. - Посиди со мной!
   Сколько они сидели? Час? Два?
   Тепло. Жар. Биение крови. Лаковая кожа плеча под его рукой...
   Захлопали крылья. Топот у Приюта. Рыкнул вдруг Пацан - и запищал обиженно...
   Генза встряхнулся. Аннелора уже скинула блузку и зажимала ногами юбку, ёрзая и прижимаясь к нему бедром. Опухли губы, едва заметные груди напряглись и горели пламенем плотского желания. Она извернулась и ткнулась соском в его руку.
   - Утешь меня! - задыхаясь, сказала она.
   Завыл в углу Пёс. Спасибо. Вот и он оборвал снова протянувшуюся нить, зовущую Гензу в опасные глуби.
   - Нет! - сказал Генза, отталкивая Аннелору. - Нельзя! Только после разрешения Папы и свадьбы. Я Монах. Нет!
   Запищал в мозгу Пацан: ждёт помощи. Встрепенулся Пёс и бросился из Приюта.
   А она... вцепилась в Гензу, обхватила руками и ногами, впилась расширенными зрачками в его глаза, мерно подпрыгивая и раскачиваясь на его теле.
   Монах. Всё.
   - Как на бревне, - жёстко подумал он. Его тело уже не отвечало. Пацан зовёт. Хураганья?
   - Хураганья! - он отшвырнул Аннелору на солому, схватил сумку и выбежал из Приюта. Хураганья, что заполоняла его слух и мысли, теперь молчала...
   - Пацан! Бегу!
  
   Генза нашёл её, следуя писку мервана. Пацан уже крушил сползающихся к воронке молибожек, Пёс вился над воронкой.
   Генза едва успел затормозить перед воронкой.
   - Чуть не опоздал! - подумал он, нагибаясь, - и вздрогнул. Хураганья мёртво лежала на дне. А он даже не смог воспарить - рубин в мозгу погас и попытки обернуть глаза внутрь упирались в бледное зелёное свечение... Венец утрачен. Генза просто человек. Монах. Тот монах, что распалялся на соломе рядом с Аннелорой в то время, когда она ещё шевелилась в пекле солнечного света. Да, он оторвался и пришёл. Да, теперь пригодится верёвка, что он нашёл в Приюте и запасливо спрятал. Для чего? Чтобы тащить на ней труп? Сейчас, когда так нужна была бы туча, солнце забыло о времени: палило вечером, словно в полдень. Воронка победно искрилась...
   Пацан и Пёс прикрывали сзади, Генза спустился вниз по верёвке. Жива! Горячее, кипящее тело, закатившиеся глаза - но жива!
   Туч нет. Нет молний. Нет Провала. Нет воды. Есть кипение солнца. Дай свой луч, светило! Вылечи то, что повредило по неведению!
   Сила, Сила, Сила обжигала теперь Гензу, теперь кипел он, охлаждая, восстанавливая, собирая заново эту свою извечную пациентку. Пылал рубин, выгорали на нём чёрные пятна...
   Когда Хураганья открыла свои "болотные" глаза, Генза вдруг понял себя.
  Я Монах, - прошептал он, - и я великий грешник, потому что люблю Святую Хураганью как женщину. Могу ли я жениться во имя плоти, даже во имя судеб мира, если люблю ту, что с небес?
  
   Заворчал Пёс, и голова Аннелоры отдёрнулась от края воронки.
   - Не любишь? - нахмурилась она. - Ну так зачем всё это?
   Жестом свёртки она обвела горизонт, тот дрогнул - но выстоял. Лишь молибожки хлынули к ней волной... Где ты, Венец Гензы?
  
  ***
  
   Что она чувствовала, взрослая женщина Санька, слушая эти слова? Да, собственно, ничего. Она это и так знала, как любая женщина знает СВОЕГО мужчину. Ребёнка-Монаха-Стриженого-Гензу. Это он думал, что вот сейчас сделал выбор. Он сейчас его произнёс. Хураганья уверена, что этот выбор был сделан сразу - в миг, когда впервые встретились их глаза.
   Так что сейчас? А сейчас она имеет право обдумать, что она сама испытывает к Гензе. Право, данное его словами... Но думать об этом совершенно некогда, потому что он опять запылал и поник, привалившись к её плечу в воронке. Надо лезть наверх, спасать верёвку от пожара, запрягать Газель и ждать, когда остынет этот дракон, чтобы его вытащить.
   А сзади молибожки строем и неистовый бой Пацана. Не справляется, его обходят.
   - Дыхни! - кричит она мервану. - Пожарче дыхни. Забыл, что ли?
   Пацан ревёт "Ха!" и сметает строй огненным смерчем... Вот и ладушки. Можно отвлечься.
   Она разглядывает Гензу под громовое хаканье сзади. Опять вплавил последнюю одежонку, и ей снова надо делиться. За кого же теперь себя выдавать? Бритая женщина - и в куртке с галифе. Фатерлянд.
   Неожиданно затихло сзади. Молибожки спешно уходили в иоли - там Пацану несподручно. Да остынешь ли ты наконец, романтик юный?
   Солнце зашло. Вовремя. Решило, что ему больше поджаривать некого...
  
   Пёс, Газель и Пацан сторожили, а Хураганья всё ждала у единственной воронки, что освещала округу алым фонарём, отражала свечение тела Гензы.
   "Да не встрянет...". Вряд ли его цель - докипеть в воронке... Слава богу, свечение ослабло.
   - Пёсик! Проверь, можно к нему? - попросила Хураганья.
   Пёс взмыл над опушкой и опустился в воронку. Обнюхал. Лизнул.
   Когда Генза открыл глаза, Хураганья распрягала Газель, напевая, как всегда, что-то несуразное:
   "Всю ночь в деканате покойник лежал, увит в интегралы и кольца, всю ночь над студентом профессор рыдал, читая над ним Фихтенгольца...".
   - Радость моя! - сказала она, повернувшись. - Если бы не собака, я бы тебя не вытянула. Уж больно ты здоровый. А Пацан занят: бдит. Только тебе надо бы ещё подрасти, тебе явно не хватает крыльев. А ты так похож на одного моего знакомого дракона! Ты, как и он, всё время рычишь: "Ррядом". Я - рядом. Я послушная...
   Сердце забилось. Откуда этот "знакомый дракон"? И ведь она его правда помнила! Мозги у неё плывут. Тяжко женщине в таком сумасшедщем доме. Особенно когда сама его сотворила...
   - А твоя подружка, похоже, увела молибожек, - сказала Хураганья. - Они её есть не стали. Пошли вослед, соблюдая строй. Почётным эскортом. Она им не родня?
   Родня... Да, с этим Генза согласен. Царица их. Вернее, командующий. Что Иоль? Он и не знал, чья свирель играла. Бренн Святой! И на ЭТОМ он хотел жениться?!
   Силы много нерастраченной. Надо строить Преграду и собирать Венец. Пригодится.
   - Ну ты хорош! - сказала Хураганья, накинув ему на плечи свою хламиду. - В оранжевой хламиде Святой Хураганьи - а у неё имеются монахи? - да в чёрном Венце, да Стриженый! От тебя шарахаться будут. Главное, её не снимай! Ты теперь чешуйчатый. Совсем. Кабы я была суеверной, решила бы, что демон. Однако научный опыт показывает, что твои чешуи - это одёжки. Вот и верь сказкам! Дай пощупаю. Мягкая. Царапать не будет. Тем не менее, поскольку ты Монах, я поцелую тебя в гладкое место: в нос. С преображением тебя, солнышко моё кипучее!
   "Правильно, дружок. Так и будем тебя держать: родным, другом, охранником - и Монахом. Любовь, она разная бывает. Хураганья Гензу любит - вот так. А ему иначе - возбраняется его служением. Всё в порядке"...
   Разочарован ли Генза? - Нет. Ему хорошо и спокойно. Всё верно. Так, как надо. И слова верные сказаны, и они - правда, и из них вообще не следует никаких выводов. Одинокий постулат... Проехали...
   Почему Са-та'на увела молибожек?
   - Она не отказалась от мысли тебя использовать, - предположила Хураганья. - Она теперь обложит нас войсками... Есть нечего - один Пацан сыт; идти некуда - и рядом везде эта мегера с козявочками. Да у нас весёлая жизнь, радость моя!
  
  10. Дракон
  
   - Сижу за решёткой в темнице сырой, - напевала Хураганья. - Стальные оковы на теле моём...
   - Деревяшка эта, - вдруг молвила она с возмущением, - унижает моё воображение. Эй, Охотник! Зачем меня в оковы? Я что, государственный преступник? Ну полезла в кукурузу - так ведь и не сорвала даже!
   - Указание, - ответил Охотник, подняв глаза к небу. - Сверху. Ловить монахов. А ты - монахиня, хоть и вырядилась мужиком. Я тебя помню. Вы со Стриженым и драконом молибожек отогнали.
   - А. Это благодарность у вас такая.
   - У них. А моё дело - исполнять. Они меня за вруна держат. Разве кто из них на крышу вылез? Один я.
   - Ты. Спасибо, предупредил тогда.
   - Вот, - обрадовался Охотник. - Я не вру. А они не верят. Им сказали - молибожки за вами идут, из-за вас все беды. Решили отловить монахов - от греха.
   - И вот так, в ярме и бечёвках, я проведу остаток жизни? Есть хочу! Дай кукурузы, а?
   Охотник помрачнел.
   - Раз ты колдунья, руки освобождать не велено.
   - А ты меня сам накорми. Здесь ты начальник. Хочешь - кормишь.
   - Ага. С усадьбы. Поля молибожки съели. Голодать будем.
   - Одного початка тебе жалко? Тогда дай два - это уже широкий жест, легче с жлобством справиться.
   Ушёл Охотник. Небось, глодать свой сохранённый от притязаний початок. Есть уже не хочется. Уже хочется лечь и спать, все сроки голода пройдены. Её самопознание в фантастическом бреду обернулось сначала голодом, а после - и голодной тюрьмой. Что оно хочет ей сказать? Что воровать - грех? А умирать от голода - не грех? Это глупости. Система самосохранения у Саньки нетленна. Когда на кону жизнь, чужая собственность не свята. Тем более собственность этих комариных кормильцев, что оставляли старушку на съедение молибожкам... Не поймали бы Саньку - утащила бы целый рюкзак кукурузы, не дрогнув душой.
   Но поймали. Генза как в воду глядел.
   Итак, Охотник - в её мозгу исполнитель наказаний, назовём Инспектор. Мата Мерседес - это самозащита, осознание своего "Я".
   Генза... Может быть, тело? Дитя любящее и любимое, чистое и мятущееся... Значит, не тело. Значит, душа.
   Ага. Инспектор не даёт её кормить за счёт комариных жителей. Вот кто тело! Жители. Мол, всё тут моё. Зъим или надкусю.
   Молибожки. Система самоуничтожения её, Саньки, мозга, сиречь души и мысли.
   Са-та'на - да сама Санька в порыве самоуничтожения. Суицидальный центр.
   Пацан, Пёс и Газель - это её привязанности. Кто-то, кого её душа избрала в помощники.
   Нисса Мервин, Ай Дин? - её отстранённый интеллект, что вещает умное не к месту.
   Всё!
   Так что? Чтобы телу угодить, надо в модненьком ходить? Или - зарядку по утрам и не курить! Мол, Пацаном станешь, душу-Гензу драконом заделаешь?
  
   - Инспектор! Тебе чего надо - зарядку, или к косметологу на последние гроши? - спросила Хураганья Охотника: пришёл ведь!
   Он поднял брови и поднёс к её рту солёный варёный початок.
   Хлынула голодная слюна, и Хураганья вгрызлась в кукурузу, забыв о своей стройной системе самоанализа. Горчит слегка, вроде просроченной овсянки, но есть можно. Наверное, они кукурузу початками хранят, лет по пять. Типа НЗ. Списывают - и штрафникам!
   Когда наелась - с ошеломляющей ясностью поняла, что этот початок уничтожил её систему.
   Инспектор - исполнитель наказаний. Он НЕ должен её кормить.
   Заплакала. Не бил он её - вот и построила глупую схему. Защититься пыталась от того, что жизнь её здесь РЕАЛЬНА. Она в реальном плену у кого-то, кто хочет поймать всех монахов округи.
   Ах, Хураганья. Надо смотреть правде в глаза...
  
   Её глаза закатились и она повисла на верёвках. Каплями падали медленные слова Охотника, разбивались на слоги, снижался тон голоса, переходил в рёв и тикали-тикали часы перед глазами. Три. Шесть. Девять. Двенадцать.
   Леденящая боль судорог. Лошадиная доза визобора, в котором варился початок, начала ломать магию... интеллект... тело.
   - Генза! - вдруг вспомнила она. - Генза! Прощай! Меня отравили.
  
   Генза метался по поляне, кляня себя за то, что не смог удержать Хураганью, или хоть пойти с ней. Молибожки атаковали именно его, и Хураганья сумела проскочить их оцепление.
   Она была так голодна! Сам Генза старался не думать о еде, да и некогда было. С того дня, как он спас Хураганью из воронки, а потом она вызволила его, прошла неделя. Неделя непрерывных наскоков молибожек. Пацан изнемогал в бесконечном бою, с трудом определял число молибожек, допустимое для еды - и если перебирал, то грелся так, что терял координацию: пьянел.
   Газель уже давно не лаяла - просто шла за Хураганьей, даже не смотря по сторонам. Пёс перестал воспарять и носился вокруг Пацана, пока были силы. Потом поплёлся за Газелью. Голод сломил Собак.
   Генза тратил Силу, полученную днём, в ночных боях, и к утру истощался, хотя почти перестал греться - лишь его чешуя становилась всё крепче. Наверное, он научился жить во сне: за неделю поспать не удалось ни минуты, хотя Хураганью он укладывал спать на несколько часов.
   Ясно, что Са-та'на изматывала их, подгоняя зигзагами к Комарикам. К искушению. Там люди и еда.
   Люди знали Гензу и Хураганью, не следовало показываться в деревне... Хураганья настояла. Надо было достать еды из-за Преграды, но измученный Генза этого не смог.
  
   Дрожали ноги. Генза рухнул на колени и вслушался в себя. Где ты, изначальная, тихая связь с Хураганьей?
   - Прощай. Меня отравили, - забормотал он, настраиваясь на Хураганью. - Чем?
   Салатовая аура и изломанное судорогами тело. Визобор. Снова визобор. Тень Иоля всё не уходит с Трилора...
   Дай силы, Солнце! Нет его. Солнца - нет. Ночь на дворе, и Пацан тоненько стонет в голове: у него тоже нет сил.
   Генза вскочил на ноги.
   - И здесь теперь Долина Слёз! - прошептал он. Голоса не было, иссушенные губы потрескались и кровоточили. - Ты, бездонное небо! Здесь теперь бой! Так где же мои тучи и молнии?
   Ледяной ветер завыл высоко в небе: Генза снял запрет, ненароком наложенный на погоду, и тучи перевалили горы и стеной ринулись навстречу такой же чёрной стены с океана. Генза был их целью, Генза - и Пацан.
   Генза подбежал к осаждённому молибожками Пацану, коснулся его горячего плеча - и принял в себя все молнии небесного воинства. Не столб - смерч белого огня рухнул вниз. Побежали прочь молибожки. Не успели - вплавились в бока гигантской стеклянной воронки. Пёс воспарил заранее и был далеко, Мервин исчез пару дней назад, Газель пропала с Хураганьей - и лишь две фигуры красного хрусталя украсили дно воронки, два крылатых дракона. У большего на голове испускал фиолетовые лучи венец Преграды. Так решил Генза. Так решил Дракон.
   Осталось ли в их телах что-либо более материальное, чем свет? - Вряд ли. Их теперь не убивала температура - они могли действовать тотчас.
   - К Хураганье? - спросил Генза, и удивился, услышав ответ:
   - Там ведь и Газель. Зови Пса.
   Крылатые алые тени взвились в тёмные тучи, загородившие восток. Они теперь видели далеко: звёзды вели их. Не земля.
  
   Зря удивлялся Генза. Теперь ведь и он не говорил - только мыслил и чувствовал мысли Пацана. Он уже не обладал магией: вся Сила была теперь в Венце, и ему следовало принять решение, куда направить эту Силу.
   Если он чувствует мысли Пацана, может ли помочь Хураганье - он, такой бесплотный и бессильный? - Может! Он может вызвать в ней самой силу бороться - и победить! Нужна ли тут магия?
   Генза вслушался в Хураганью. Что-то билось в ней, запертое телом, что-то очень сильное и мудрое. И впрямь он видел Хураганью женщиной - не Святой. Откуда же признание Матой, это имя другое... какое? - Гортензия! Вот кто заперт телом!
   Генза позвал её - Гортензию. Бурный отклик ошеломил его, разом передав огромную массу информации. Это - потом. Сейчас нужно инвертировать чувства тела Хураганьи. Холод - в тепло; судороги - в массаж. Как просто! Как податливо тело... Генза и не знал, что для этого нужно так мало: лечил Силой, рубил как топором... А тело словно пони под седлом: слушается беспрекословно. Теперь Хураганья уснёт... Готово. Принимай связь, Гортензия. Раз ты заперта - через Гензу.
   Он уже знал, чего ему ждать: его бесплотное тело вникло в информацию Гортензии. Ему уже известно, что венец во сне опасен, но спят они - душа и тело Хураганьи, а Генза контролирует их венец своим...
  Так. Получилось. Визобор раскачал тело Хураганьи, Генза придал ему сил через венец Гортензии, и теперь наблюдает.
   Она должна справиться сама. Иначе не уйдёт на свои небеса, в свой странный мир, а погибнет здесь, на Трилоре. Сама и... ну конечно! - с Матой... Гретой.
   Головоломка сложилась, Генза получил передышку. Два часа до рассвета.
  
  ***
  
   - Ты единственный? - спросила Мата Мерседес укрывшегося у неё Охотника. - Неужели больше никого?
   - Точка перегиба, - встрял Мервин. - Один кристалл в пересыщенном растворе - и посыпалось.
   - Я Охотников соберу, - предложил Охотник. Задумался. - Люди... как всегда. О себе думают, злятся, жизни боятся... Нашли свинью шелудивую, в жертву счастью своему готовят.
   Охотник тогда ворвался на Совет старейшин, горя мщением: с какой стати Хураганья отравлена пищей, что для неё принесли? Как можно?
   - Не твоё дело, - сказали ему. - Ты сторож, а не старейшина.
   Они сидели кучкой чуть не в темноте. Кто-то был там... чужой. Охотник проворонил приход чужого. Ну да! Он Хураганью сторожил, а помощников нет.
   Тогда Охотник ушёл из села - одному ему монахини не спасти. Кто поможет? - Мата, его давний друг и советчик. Когда молибожки шли на село, Мата гостила у него, её беспомощность была инсценирована ради знакомства с Гензой...
   - Поторопиться бы, - сказал Охотник. - Боюсь, на рассвете её сожгут, я Охотников собрать не успею.
   Нисса заволновалась.
   - В точке Перехода рвётся связь миров. Фактор Перехода должен быть на месте!
   - Вы, как всегда, правы, Ай Дин, - пробурчала Мерседес, взвалив мешок на плечи. - Здесь у меня не всё: только центральная зона фактора. Я не тяжеловоз - сколько смогла...
   Мервин потёр ладанку Гензы и снял её с толстой шеи. Передал Мерседес.
   - Контакт прерван. Персоны на границе Радуги. Приёмная зона подключена.
   - Апельсин не почистив, зёрнышки считаем, - возразила старушка. - Генза не выполнил миссии.
   - Фактор изоляции активирован, - парировала нисса. - Рано не поздно.
   Охотник благоговейно вслушивался в диалог. Мата Мерседес прищурилась: кажется, здесь появится ещё один Святой? Вдруг хихикнула.
   - Пойдём, Ромуальдик, - велела она. - Опоздать было бы нелепо. Ты смотри внимательно: будет что потомкам рассказать. И прощай. Не вздумай меня спасать! Не вмешивайся! Молчи - и смотри. А про собачку - не забудь.
   Охотник вскочил на громадного битюга. Скакунов тут не водилось. Тяжёлый топот и шорох падающих с тропы камней возвестил об отбытии. Мерседес опередила его ненадолго: упражнение 27 по перемещению в пределах изолированного небесного тела было нынче в самый раз.
  
   ***
  
   Хураганья не могла больше терпеть эту боль: попытка справиться с ней ничего не дала, боль лишь усиливалась, выгрызая её позвоночник, опустошая спинной мозг, лишая контроля над движением... Надо подчиняться. Ледяной озноб надо менять на тепло, уходить в медитацию, отстраняться от тела... В медитацию - или в смерть? Неважно. Такую битву с телом не выигрывают. Пока мозг ещё мыслит, она им воспользуется.
   Тепло! - Тёплая волна в крестце поползла вверх по позвоночнику. Сейчас дойдёт до поясницы, начнутся судороги...
   Судороги... - Как приятно размять мышцы!
   Волна мечется туда-сюда. Тепло - дрожь - тепло. Уплывает мысль, и Хураганья засыпает. Судороги утихли. Жаль. Было хорошо.
  
   ... Она стояла в длинном светящемся туннеле. Стены бутылочно-зелёные, словно жадеит или нефрит.
   Нет! Она не стояла. Висела над полом этой ослепительно красивой трубы. Жестокий ветер выл в трубе, но её горностаевая мантия была недвижна. Венец из эдельвейсов стискивал виски... привычная боль. Зачем она тут? А! Надо навестить кристалл.
   Она двинулась - полетела - воспарила вдоль трубы и всосалась в готическую комнату, имитирующую формой кристалл. Зеркальные грани отражали её... Великую Ведьму Империи Касания.
   - Гортензия! - раздался пронзительный голос Са-та'ны. Нимфетка поганая. Зеркало напротив затуманилось, в нём проглянули невинные зелёные глаза Аннелоры, протянулась рука...
   Венец выстрелил синими лучами, обдирая мясо, и на место мордашки подлой девицы пришла отвратительная насекомья морда. Фасеточные глаза вращались, двигались жвалы, клешня беспомощно клацала под лучом, усыхала... осыпалась пылью.
   Лучи чертили крестом каждое зеркало, где роились теперь молидьяволы - и зеркала очищались. Медленно стихал трескучий призыв "Гортензия!", что раздавался из зеркал. Снова ветер. Укрыл зеркала изморосью и утих.
   - Нет! - велела Санька. - Слепой кристалл мне не нужен. И почему здесь холодно?
   Потекли слезами заросли инея, испарились. Гортензия - Санька отразились в зеркалах вновь - рядом. Две головы, одно тело.
   - Кристалл открыт и венец теперь в нём работает! - сказала чужая голова. - Уровень силы возрос на порядок.
   Так. Значит, не зря ей Гортензия мила... Своё - да не любить?
   Головы вдруг слились, и Санька одобрительно хмыкнула:
   - Эк ты рассчитала, Гортензия!
  
   Хураганья проснулась, потянулась - и воспарила в камере. Оковы Охотник снял, можно отдохнуть. Верно думал тот сушёный Иоль: визобор наращивает Силу. Вернее, совершенствует аппарат её восприятия - саму ведьму. Гортензию. Саньку. Хураганью.
   Пора разобраться с тюремщиками...
  
   С подоконника в длинном прыжке слетел Мервин. Мазнул хвостом по бритой голове, устроился на плече.
   - Привет, животное великое. Твёрдо знаешь, когда прибыть: когда я сама уже справилась.
   - Генза дал им шанс, - пропищал Мервин. - Дай и ты. Посмотри на них. Узнай.
   - Членораздельно. Вы, как всегда, правы, Ай Дин, - согласилась она, и ощущение Силы вдруг ушло...
  
   Проснулась. Странный сон. Однако теперь она жива и, действительно, без оков!
   Её скрутили мигом. Что может слабая женщина против двух вонючих комариных кормильцев? - Только завизжать.
  
  ***
  
   В толпе не было детей. И то хорошо. Хоть их поберегут от зрелища. Её привязали к столбу.
   Почему-то всё стало безразличным - только смотрели глаза, и разум холодно отмечал какие-то несущественные детали.
   Стволы иолей горелые. Займутся плохо, зато задымят. Полезно. Задохнуться в дыму приятнее, чем сгореть заживо.
   Тащат ещё. Ветки, вот дерьмо. Они-то горят весело, а их валят ей под ноги. До колен.
   Откуда зажгут? Костёр высокий. Может, всё же снизу? Её одежда задержала бы огонь... сняли. Ещё в камере. Напялили просмолённую хламиду. Если поджать ноги, её дым тоже сможет удушить. Надо уловить момент.
   Лица. Испуганные. Надо же... Ещё - заинтересованные. Это вернее: всё же человека жгут. Похоже, впервые...
   На помосте старцы без косиц. Лысые. Что-то тараторят, не слышно, что. Голосит та толстая матрона, что не пустила Мату Мерседес.
   - Люди! - кричит она. - Разве эта женщина принесла вам зло? Жгите молибожек! Мы не погибли, молибожки ушли. За что жечь её?
  Она защитила вас! - вторит Охотник.
  Газель... Газель!.. рвётся у него с верёвки, воет. Трос, а не верёвка. Не порвёт. Прощай, девочка. Наши мужчины где-то заплутали.
   Теперь на помост залезает труп, что она пыталась оживить в пещерах. Иоль! Живой! Лицо искажено ожогами. Не лицо - маска. Прячет под капюшоном.
   - Монахи ведут за собой молибожек, - говорит он. - Вот, девочка вам подтвердит.
   Ха. Девочка. Са-та'на. Глазки вниз, ручки под фартучком. Клешни, то есть. Что скажешь, насекомое?
   - Они сожгли ярмарку, - говорит Аннелора тоненьким дрожащим голоском. - Сожгли моих родителей, сестру, много-много других людей. А потом ушли в лес. Молибожки шли за ними, это точно. Где они - там молибожки.
   Толпа гудит, ревёт, Са-та'ну обнимают глупые бабы. Что же они? Она чужая! И в дом?!
   - Где же они, мои молибожки? - вдруг кричит Хураганья.
   Люди с опаской оглядываются.
   Несут факел. Нет, два. С двух сторон. Ветра нет. Дело затянется.
   - Это Святая Хураганья! - хрипло пищит Мата Мерседес. - Не грешите, люди! Святая - наша защитница. Она явилась нам на помощь! Не нам чета!
   - Ах, Хураганья? - строго говорит Иоль. - Так она и принесла магию на Трилор.
   Что же. Тут ты прав, Иоль. Только не принесла - а взорвала спокойствие Тридера, упав в дыру Преграды Мира... Не объяснишь.
   - Ещё Монахиня! - призывает Иоль. - Туда же её! Что же стоите, люди! Господь привёл вам ещё виновную!
   - Не трогайте! - отбивается Мерседес. - Нет! Только не бросайте ЭТО в костёр! Это Память Трилора!
   Иоль спускается с помоста и швыряет котомку Мерседес к самым ногам Хураганьи. Настоятельницу привязывают рядом: спина к спине.
   Поджигают. Ну что же. Пора уж.
   Мата неожиданно хихикает.
   - Только не бросай меня в этот терновый куст! - пищит она. - Отличная сказочка с твоей Земли, Гортензия! Смотри, как сработала!
   Она пинает пяткой ногу Хураганьи.
   - А ты всё же недоросль. Без меня бы не справилась. А мне каково? Ради тебя создавать Резерв - в Заповеднике?!! Если бы не Ай-Дин...
   - Мата, я не поняла, - шепчет Санька.
   - Грета я, а не Мата. Тебе ли не знать! Вовсе не включилась. Не пора было - так не лезла бы сюда. Планы твои все в дырах...
   Мерседес завертелась, поджимая ноги. Санька последовала примеру.
   - Ага! Котомка занимается! А ну, собери ячейку, а то Газели лишишься. Ей здесь не место. Мало Пса... Давай, оп!
   Дикая боль ожога: котомка прогорела и вспыхнули дощечки Поющего Дерева. "Всё прошло, всё!", - запело в мозгу.
   "Это я-то не включилась?" - Санька собрала Газель в ячейку. Жжёт. Дощечки весело трещат.
   "Всё прошло...".
   Хураганья исчезла. Следом за ней исчезла Мата Мерседес.
  
  ***
  
   Гензе было плохо. Так много людей - и так мало доброты. Много ли им нужно: только покой, сохранность посевов и имущества, дети... И вот всё, что может это малое отобрать, сразу записывается во враги - а тут жестокости нет предела... Люди вроде - а жестоки как дети. Как тела, что расталкивают старших, обеспечивая себе место под солнцем...
   Странно. Та тётка, что прогнала Мату, теперь защищает Хураганью. Она - и Охотник. И всё. Больше никто не мыслит. Решение-то просто: есть проблема - убить проблему. Зачем думать, как с проблемой разобраться?
   Слушают Са-та'ну. Жалеют. Как и он жалел. Что они знают? Девочка - и жалеют... Иоль жив. Служит, сам не понимает, чему. Служит не ЗА, а ПРОТИВ. И всё. Мысль его слишком остра - так, что разрезает Истину и теряется во тьме...
   Вдруг хочется взглянуть на Аннелору: а там - что за душа?
   Бренн Святой! Зелёное месиво ножек и челюстей на нити! Нить тянется издалека, из великой тьмы Космоса, рассучивается на волокна и тащит скорлупки молибожек, делая их автоматами, подчиняя и командуя. Молидьяволы, переростки, на самых толстых нитях. Вот они - уже нездешние, их нити обвивают нить Са-та'ны и тоже ползут в Космос...
  
   Что делать? Загородить Трилор от магии? А ведь магия - продукт обмена параллельных миров через Преграду. Можно это. Надо укрепить Преграду своим Венцом, обрубить связь времён. Сохранить своё себе...
   Что такое жизнь? - Это постоянный ток вещества через организм. Приходит новое, меняется старое... Так и параллельные миры живут в этом обмене, словно живой организм. Отсечь - это остановить жизнь.
   Тогда загородить от Космоса? - И это он может. Внедрение Са-та'н ведь оттуда...
   А чем отличается Космос? И он тоже - живой организм, существующий внутри Преграды Мира. Если отрезать от него планету, она отомрёт, как любой изолированный орган...
   Достойна ли жить планета? А то! Не сиюминутными настроениями людей и не людьми даже определяется её ценность. Она - бусина в ожерельи миров параллельных; она - зёрнышко на току Космоса: самоценная и совершенная для своего места и времени...
   Ответ - ДА. Именно планета - его объект. Она же и создала драконов. Она и ждёт от них прока...
   Ха! А загородить планету от зелёных лучей, пропуская все остальные? Фильтровать? Что Трилор получит - обратно не отдаёт, он таков. Будет копить Силу, наделяя ею жестоких обывателей... Быть-то как?
   Рядом повис прозрачный как хрусталь Мервин.
   - Демон Максвелла подойдёт, - сказал он. - А кривая статистического распределения всегда имеет хвосты. Их мы и лелеем.
   Бывшую абракадабру Генза понял - Гортензия знаниями обеспечила.
   - Как ты, Пацан? - спросил Генза.
   - Мерванов больше нет, я скиталец. Лелей своих...
   - Вы всегда правы, Ай Дин! - улыбнулся Генза хрустальной тени ниссы.
   - Так эвакуируемся! - ответила тень.
  
   Вон там, на площади Комариков, загорелось Поющее Дерево, навсегда отсекая мир Хураганьи от его Трилора, и женщины исчезли со столба, окутанного дымом. Завыл Пёс.
   - А его? - обиделся Пацан. - Один родной...
   - Моё дело, - фыркнула нисса и исчезла.
   Вот и пора терять Венец.
   - Ну, Преграда, зажимай Трилор. Пусть в себе малость поварится, - скомандовал Генза - и увидел радугу.
   Фиолетовым светился шар Трилора, а Радуга висела в черноте Космоса...
  
   Ахнул народ: над площадью вспыхнула радуга, и два алых дракона рванулись под её арку.
   Закричала Аннелора. Крик охрип и сменился треском. Вместо девочки на площади теперь стояла гигантская стрекоза... Прянул от неё Иоль, посыпались с помоста старейшины.
   Стрекоза повертелась на месте, трепеща крыльями, сметая людей в пыль - и вдруг рассыпалась, как не было.
   У ног Охотника неустанно выл Пёс. Охотник протянул к нему руку, но схватил пустоту. Пса - тоже не стало...
  
   Трилор ещё не знал, что именно сейчас родился Святой Ромуальдик; что он соберёт под знаменем Пса и Хураганьи ополчение, и молибожки навсегда исчезнут с планеты. Секиры и змееголовник, меч и яд низвергнут насекомых Смутного Времени: внешняя Сила уйдёт раньше.
   Вернутся монастыри, и будут вновь взращивать магов на Трилоре - планете, что имела особое название в Империи Касания: "Заповедник магов".
  
  11. Рассыпались...
  
   - Расправляй крылья, душа моя Генза, - сказал Император Корифей. - И докладывай, как там работать с Преградой? И как прошёл Радугу? Ведь ты - первый!
   Это тело было прекрасно. Умно, добро и свирепо. И у него было много хороших друзей... Бренн Святой! Мата... Грета, Великая Ведьма Империи ждала свою смену - Гортензию. Хураганью!
   - Ну и что, что ты её любишь? - прогремел в нём голос Корифея. - А я то? Со щенка её люблю! Любить будем вместе. Её - и Юстаса. Мы драконы - их-людей!
  
   Восьмое яйцо ящера Грегарины созрело, и сегодня проклёвывался малыш. Событие случилось во дворце, куда родители прибыли по срочному вызову.
   Император Корифей первым увидел крошечную дырочку в скорлупе...
   - Ну, здравствуй, Пацан, дракоша мой родной! - с облегчением сказал Император Генза. - И не страдай: хоть и без крыльев, полетаешь. Лётчиком, скажем.
   - Предвижу, - прервала его Грета. - Этот малыш решит судьбу Станции и вернёт ящерам цель существования... Но главным его врагом будет родная кровь...
   Грегарина потупилась. Бездушный шестой... А у неё и так осталось всего четыре зуба...
  
   Мервин ушёл. Пёс посидел на пригорке и двинулся к лагерю. Ромуальдик ждёт.
   - И потеряют нити жизни гадкие многоножки, и станут как другие, и отравят их люди, словно тараканов. Меч и яд - доля их. И радостно станет Трилору, - прорычал он и отвернулся. Не нравился ему Ромуальдик, но Ай Дин не должен действовать из приязни. Надо - значит надо...
  
   Санька обработала ожоги и села в позу лотоса. Потом вскочила, сунула сигарету в зубы и набрала номер телефона.
  Маш! Привет! Сколько зим? Всё там же? Слушай, у тебя есть гортензии? Зимуют? На моих северах? Давай. И восемь на окна.
  Состояние, говоришь? А ты чем кормишься? Кукумарией? Я вот китовую колбаску на два дня купила, и Газельке мешок печенья. Всё. Не то не хватит денег на дорогу к работе...
  Ха! Гортензии всё равно закажи. Продам фамильный брульянт. Заберу тебя с цветочками, вместе накупим еды со сдачи. Надоело. Жрать всё время хочется, хоть Лександра ешь. А плевать. Он всё ещё в командировке. Как понимаю, денег на возврат нету. Завтра? Приеду завтра. Жди.
  
   - И не ори! - строго сказала Санька мужу. - Тебя здесь нет. Ты в командировке. Чего приехал? Ешь себе, и не митингуй. Мне денег надо было. Я собаку повязала на суперпороду. Щенки будут - с тебя. Левый доход. А цветы мне душу греют. Гортензия называются. Думаю имя сменить на Гортензию, да ведь ты тогда его не выговоришь. Всё! Получила заказ на работу, поедим с полгода нормально. А пока лучше обратно езжай, там кормят. Не ори!!!
   - Свернули исследования, - уже тихо сказал Александр. - Конец. Будем лучше питаться разными колбасами, а то ведь грустно народу, хочет он счастья большого и человеческого. Зря мы с тобой мечтали. Брошу я тебя, Санька. Какой из меня кормилец?
   - Брульянт мой наш кормилец, - прижалась она к мужу...
  
   Нет, Гортензия. И здесь ты прокололась. И в твоей версии Вселенной исследования Космоса землянами накрылись медным тазом...
   Ах, вот почему будущее Земли - Трилор - такое средневековое! Ладно, хоть живы!
   Дорого стал Генза. Дорого... дорогой...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"