Аннотация: Послевоенный Днепропетровск.Разминированные дома.Переполненные трамваи.Похоронка на отца.7000000 пропавших без вести.Штопка носков. Продуктовые карточки.Американское ореховое масло.Евпатория-как горят взрывчатые вещества. Гибель Юры.
ГЛАВА 4. Возвращение. Проверено - мин нет. Похоронка.
Как я уже писал ранее, в Днепропетровск мама и я вернулись 31 декабря 1945 года. Здание вокзала было разбомблено, вместо него использовали несколько маленьких времянок. От станции мы проехали на трамвае через весь центр города. Центр был сильно разрушен, от многих домов осталась груда кирпичей или 1-2 стены, маленькие дома на окраине почти не пострадали. Вместо дома, в котором жила тётя Рая до войны, и вместо близлежащих трёх- и четырёхэтажных домов был пустырь, усеянный обломками кирпичей и кусками стен. Но на нашей Бородинской улице, где мы жили до войны, я не заметил никаких разрушений. Большое здание, примыкающее к парку Чкалова (будущий профсоюзный центр), сохранилось в целости. Я обратил внимние, что во двор этого здания от трамвйной колеи отходили рельсы. Позже я выяснил, что в этом здании был госпиталь, а по рельсам вагоны с ранеными привозили с вокзала прямо туда без дополнительной перегрузки.
Знакомые ребята, которые оставались в городе во время оккупации, рассказывали о жизни в то время. Кое-что из этих рассказов я запомнил. Аэродром в Днепропетровске расположен далеко за городом. Чтобы оградить эту большую территорию от местных жителей, немцы не стали сооружать сплошной забор. Они на расстоянии метров 50 - 100 друг от друга установили щиты с надписью на русском языке " Дальше - смерть". Периодически там проходили патрули. При обнаружении посторонних они без предупреждения стреляли. Такой способ охраны действовал лучше, чем забор из колючей проволоки.
Как известно, Румыния в начале войны воевала на стороне Германии. У одного моего знакомого в квартире жили несколько румынских солдат - артиллеристов. Румыны и немцы не любили друг друга. Когда в 1943 году началось поспешное бегство оккупантов из Днепропетровска, то румыны оставили одну маленькую горную пушку со снарядами и сказали хозяевам, что они могут стрелять из неё в немцев.
После освобождения Днепропетровска от оккупантов в 1943 году все здания - как целые, так и разрушенные - проверяли минёры. Дело в том, что при отступлении фашисты иногда минировали оставляемые населённые пункты и были случаи гибели солдат и мирных жителей, которые пытались зайти в свои дома. После освобождения любого города первыми в дома заходили минёры и, рискуя жизнью, проверяли их, а затем на стене чёрной краской писали: "ПРОВЕРЕНО. МИН НЕТ. СЕРЖАНТ ИВАНОВ" (указывал свою фамилию).Эти надписи можно было видеть даже спустя 30- 40 лет после войны. Трамваи были единственным видом общественного транспорта в таком большом городе, ни такси, ни частных автомобилей в 1945 году ещё не было. К этому времени в Днепропетровске было около 300000 жителей, а через 30 лет после войны население приближалось к миллиону. Трамваев было мало, а людей много. На наиболее загруженных линиях, где не было большого уклона, ходили сцепки из 3 вагонов: 1 моторный вагон и 2 прицепных. Если улица шла круто вверх, то ходил один моторный вагон. Утром и вечером, в часы пик, трамваи были настолько переполнены, что часть пассажиров ехали снаружи трамвая: они стояли на подножке (иногда там было место только для одной ноги) и держались за поручень. А некоторые пассажиры, главным образом, мальчишки, ехали сзади трамвая, стоя на "колбасе" и держась за небольшие выступы. Колбасой называли выступающий сзади буфер, предназначенный для сцепки трамваев друг с другом. Проезд стоил 3 копейки, едущие на подножке и на "колбасе" за проезд, естественно, не платили. Двери в трамваях закрывали вручную, но при переполненных вагонах закрыть их было невозможно, а в некоторых вагонах двери вообще отсутствовали. На первом вагоне вверху были установлены 2 фонаря с разноцветными стёклами. Трамваи каждого маршрута имели свою комбинацию цвета. Таким образом, пассажиры издали могли узнать, какой трамвай приближается. В 1947 году в городе пустили несколько троллейбусных маршрутов, и транспортная проблема стала менее острой.
Днепропетровск - крупный индустриальный центр, в городе располложены 3 крупных металлургических завода и больше 10 машиностроительных, на некоторых из них количество рабочих достигало 20 тысяч человек. Во время войны заводы почти не пострадали, но в 1941 году, перед отступлением наших войск, некоторое заводское оборудование было вывезено на Урал, а потом частично возвращено. В 1945 году большая часть заводов уже работала, и, по старой, ещё дореволюционной традиции, по утрам гудками созывали рабочих. Дело в том, что у большинства людей часов не было, рабочие ориентировались по гудку. Со временем гудок, как символ, оставили только на самом крупном заводе имени Петровского. Его мощный звук низкого тона был слышен на территории всего города ещё много лет. Во время выпуска металла и шлака из мартеновских и доменных печей этого завода ночью красные отблески над заводом были видны даже из центра города.
Наша довоенная квартира на ул. Бородинской д.15 была занята, сначала нам выделили пустующую квартиру в доме N9 по ул. Красная. По существующему положению вернувшимся из эвакуации семьям военнослужащих, особенно семьям погибших на фронте, должны были вернуть квартиры, которые они занимали до войны. В нашей довоенной квартире жил заместитель начальника управления по торговле пищевыми продуктами. Это была очень престижная работа - распределять дефицитные продукты. От этого человека многие зависели. Поэтому мамины заявления об освобождении нашей довоенной квартиры оставались без ответа. Тем временем приехал из эвакуации хозяин квартиры по улице Красной, которую мы пока занимали, и нам нужно было её освободить. Нам грозили выселением просто на улицу. Мама писала заявления и жалобы во всё более высокие инстанции вплоть до генерального прокурора СССР. Наконец, нашу старую квартиру через полтора года освободили, и мы туда перебрались. После войны в дом провели воду, но канализации не было и грязную воду нужно было выносить в дворовую туалетную. Зимы в те годы были нормальные, морозы доходили до 25 градусов,никаких оттепелей не было, снег лежал до апреля. Отопление в доме было печное, а купить топливо было очень сложно. К этому времени мама поступила на работу в мастерские Металлургического института. Институт был связан со всеми заводами, которые имели топливо и, естественно, выделяли его для сотрудников института. Мы пристроили к дому сарайчик и хранили в нём дрова и уголь. Уголь антрацит был в виде больших кусков, которые не помещались в печку. Моей обязанностью было разбивать обухом топора уголь и колоть дрова.обязанностью было разбивать обухом топора уголь и колоть дрова. Растапливал печку чаще всего я. Это было целое искусство. Дров у нас было мало, они использовались только для растопки, а основное тепло давал уголь. Но чтобы загорелся уголь нужна высокаь температура - от спичек и щепочек уголь гореть не будет. Сначала нужно было щепочками разжечь дрова, затем на них укладывать мелкие куски антрацита, а когда они загорятся можно было подкладывать более крупные куски. Иногда нам удавалось купить коксик - мелкие куски кокса. Кокс используют в доменной печи при выплавке чугуна. При сгорании кокса выделяется очень много тепла, но чтобы он загорелся, нужен хорошо горящий антрацит. При горении угля выделяется много углекислого газа. Чтобы не угореть, нужно тщательно следить за тягой в печке и ни в коем случае не закрывать печную заслонку.Оконные рамы у нас были с одинарным остеклением, а на зиму вставляли вторые рамы.На стыки между рамами и оконной коробкой для утепления наклеивали полоски газетной бумаги, а внизу между рамами укладывали слой ваты и, чтобы стёкла не запотевали,ставили 1 или 2 стакана с небольшим количеством концентрированой серной кислоты. Эта кислота поглощает влагу: к концу зимы стаканы были почти полные.
Все эти годы мы вчетвером (мама, бабушка, Юра и я) жили на очень маленькую мамину зарплату. За погибшего на фронте папу Юра и я должны были получать пенсию, тоже небольшую. Но мы получали пособие только в 1942г, так как у нас не было документа о гибели отца или, хотя бы о том, что он был на фронте. Наконец,благодаря настойчивости мамы,отправившей во аремя войны 18 запросов для розыска отца, в конце декабря 1946 года, через полтора года после окончания войны, это извещение было получено. Тогда эту бумагу называли похоронкой. Почтальоны очень не любили приносить такие письма, они старались не встречаться с адресатом, а подсунуть его под дверь или кинуть в почтовый ящик (в деревнях почтового ящика не было ни у кого, а в городе он был тоже не у всех). Копию извещения я привожу в приложении. Там написано: " ... Марголиус П.Д. находясь на фронте пропал без вести в сентябре 1941 года. Это извещение является основанием для возбуждения ходатайства о пенсии." Через несколько месяцев мы начали получать пенсию. Известны официальные сведения о количестве солдат, пропавших без вести во время войны - семь миллионов ! Представьте себе это количество исчезнувших солдат! А каково положение их родных? В сталинские времена всеобщей подозрительности каждого человека считали потенциальным изменником. Пропал без вести - а, может быть, перебежал к врагу? В действительности запись " пропал без вести " означает, что командир подразделения сам не видел гибели солдата или ему об этом не доложили. А если погиб и командир, который должен был подавать списки погибших? В этом случае никакого учёта погибших не было. В первый период войны, когда Красная Армия отступала, погибшие и раненые оставались на оккупированной территории и также никакого учёта потерь не было. Чтобы вообразить себе всех пропавших без вести солдат, представьте себе шеренгу из 7000000 человек - эта цепочка людей протянулась бы от Москвы до Владивостока. Больше того: в лесах России на местах былых сражений до сих пор лежат останки тысяч незахороненных солдат. Большинство этих солдат числятся пропавшими без вести. Считается, что война закончена не тогда, когда перестали греметь пушки, а тогда, когда погребён последний убитый солдат.
Сталин считал, что солдат Красной Армии в плену нет и быть не может, в плену могут оказаться только изменники Родины. Если кому- то из пленных удавалось бежать из плена, то с ним поступали, как с изменником, и он оказывался в сталинских лагерях. Как я уже писал, доктор Мезенцев видел папу под Харьковом. Скорее всего это было в конце 1941 года. После окончания сталинской эпохи, в пору гласности, мы наконец начали узнавать реальную историю второй мировой войны. Харьков два раза переходил из рук в руки. Первый раз наши войска оставили Харьков 25 октября 1941г, а затем освободили 15 февраля 1943г. Ровно через месяц, 15 марта 1943г немецкая армия снова заняла Харьков, а окончательно наши войска его освободили 23 августа 1943 года. После первой сдачи города наши войска в конце 1941 и в 1942 году пытались выбить противника из Харькова. Эта попытка оказалась неудачной, погибли десятки тысяч солдат, а 240000 попали в плен. Все эти солдаты - и погибшие и пленные - скорее всего попали в число пропавших без вести. Очевидно, мой отец попал в эту "мясорубку".Только спустя 65 лет после окончания войны без предвзятости заговорили о солдатах,пропавших без вести.Россия - наследница Советского Союза - наконец-то отдала дань почести своим сынам, пропавшим без вести на войне. На конкурсе песни, посвящённом 65летию Победы, в 2010 году, песня "Пропавшим без вести" заняла 1 место.
Через некоторое время после получения извещения о гибели отца мы начали получать пенсию, которую платили до достижения 18 лет. Я получал пенсию до окончания института, так как это предусмотрено положением о пенсиях: при поступлении детей погибшего военнослужащего в институт и отличной учёбе пенсию платили до окончания учёбы. Юра получал пенсию до своей гибели.
В первые послевоенные годы все наши жители одевались и питались плохо, так как промышленность и сельское хозяйство в значительной степени были разрушены.Особенно плохо было с обувью: в продаже её почти не было. Всем приходилось ремонтировать старые туфли, ботинки, сапоги: после войны многие мужчины носили солдатскую обувь. В городе появились сапожные мастерские и много частных сапожников. Многие сапожники были инвалидами войны без ноги. Они установили свои будки, кое-как сколоченные из досок, на рынках и на некоторых улицах. Дверь будки почти всегда была открыта. Мастер сидел на низеньком раскладном стульчике и коленями удерживал сапожную лапку, на которую был одет ремонтируемый ботинок. Во время работы мастер разговаривать не мог, так как в губах у него были зажаты тэксики - деревянные сапожные гвоздики. Шилом мастер делал в нужном месте прокол, вставлял туда заострённый кончик тэксика и молотком забивал его в подошву. Если обувь нужно было зашить, то это делалось при помощи сапожного шила с крючком на конце. Шилом прокалывали кожу так, чтобы крючок показался с другой стороны, крючком захватывали нить и выдёргивали её с другой стороны. Для сшивания обуви использовалась дратва - толстая нить, пропитаная сапожным варом. Ремонт обуви стоил недорого. Года через 2 после войны обувные фабрики освоили выпуск парусиновых туфель. Подошва туфель была из кожезаменителя, а верх - из парусины коричневого или белого цвета. Белые туфли быстро пачкались, их чистили зубным порошком. Эти туфли стали приметой времени: больше половины населения носили именно эту обувь.Ещё одной популярной обувью были чувяки - кожаные тапочки с подошвой из лосиной кожи. Они были недорогие, красивые и очень прочные. Их шили вручную сапожники, преимущественно армяне, в том числе наши квартирные хозяева. Меня заинтересовало, как эти тапочки шьют: снаружи швы не были видны.Однажды я увидел весь процесс производства. Из мягкой кожи по шаблону вырезают верх, украшают его строчками из разноцветных узких полосок кожи, затем вырезают подошву и сшивают снаружи левые стороны верха и подошвы потайным швом. После этого тапочки выворачивают на правую сторону - и шов оказывается внутри. Операция выворачивания требует значительных усилий. Для пошива тапочек у наших хозяев была потайная комната с замаскированной дверью: чтобы не увидел фининспектор и не пришлось платить налоги. Ещё одним дефицитом были носки, в магазинах их почти не было. Когда носки рвались, их штопали, Но нитки для ремонта носков тоже невозможно было купить. Носки зашивала мама, иногда приходилось использовать нитки другого цвета. У нас было приспособление для штопки, позволяющее ровно натягивать один ряд ниток. После такой штопки зашитое отверстие выглядело более аккуратным. Иногда я сам зашивал свои носки. Когда мама что-нибудь шила на швейной машинке, то ручку машинки часто крутил я. После такой практики я сам мог кое-что шить.
На одежду тогда не обращали внимания, было бы хоть что-то, порванное, залатанное, неподходящего размера. Зимой было хуже, а в те годы зимы были суровые. Но еда - не одежда: есть мы хотели всегда. Мы не были совсем голодными, но и сытыми нас нельзя было считать. При этом были более обеспеченные и менее обеспеченные семьи. В 4 и 5 классе со мной учился Ледикт Московский (Ледикт - это Ленин и диктатура - вот таким именем его наградили родители). Он жил с тёткой в подвале. Родители его погибли в Ленинграде во время блокады. Я был у него дома. Большей нищеты я никогда не видал. В комнате был топчан, две табуретки и стол, на котором стоял примус, где его тётя готовила еду и там же Ледикт делал уроки. Вся скудная одежда висела на гвоздиках, вбитых в стены. По-моему, Ледикт всегда был голодный. Кажется, в школе ему давали бесплатные завтраки. Но в нашем же классе учился Виталий Лукич, сын второго секретаря обкома партии. Я бывал у него дома. У Виталия было достаточно одежды и хорошая мебель.
Семьям погибших на фронте власти оказывали помощь. У моего Юры в то время обнаружили заболевание лёгких. Юре выдали бесплатную путёвку в противотуберкулёзный санаторий в городе Пуща Водица возле Киева. Там его два месяца лечили. Питание в санатории было хорошее. Чтобы получить эту путёвку маме пришлось походить по многим инстанциям и потратить много нервов.
С момента начала войны в 1941г. и по 1947г. в СССР было введено нормирование продуктов питания, т.е. было строго определено, сколько продуктов мог купить каждый человек. (Кое-какие товары нормировали ещё до войны. Изобилия товаров в СССР никогда не было). Меньше всего получали неработающие - дети и пожилые, немного больше - служащие, ещё больше - рабочие, и т.д. В разные годы и в разных местах эти нормы были разные. Так, например, в 1945г в Свердловске я получал 400 грамм хлеба в день. В Ленинграде в первые дни блокады выдавали 125 грамм хлеба, а потом не было и этого. (Недавно я с удивлением прочитал, что пленные немецкие солдаты получали 600 грамм хлеба в день, а офицеры - 700.) Хлеб во время войны был плохого качества. Каждый человек по месту жительства или по месту работы получал на каждый месяц так называемые продуктовые карточки. Это был бланк размером меньше половины тетрадного листа с указанием фамилии получателя и категории, к которой он относится: рабочий, служащий и т.д. Карточка была заверена печатью организации, которая её выдала. Большая часть карточки была разграфлена на клеточки размером примерно 1см Х 1см, в которых были напечатаны дневные нормы продуктов, например: хлеб 400гр, мясо 25гр, сахар 20гр, крупа 50гр и т.д. При покупке продуктов соответствующий талончик отрезали. Очень часто каких-то продуктов не было, их вовсе не выдавали или заменяли другими. При утере продуктовой карточки человек лишался продуктов до конца месяца, это была трагедия. В это время процветало воровство. Украденные карточки можно было выгодно продать или получить по ним чужие продукты. Чтобы получить продукты, нужно было идти в магазин очень рано, часов в 6, если прийти позже, то можно было уйти ни с чем. Я помню, как мы с бабушкой раненько утром занимали очередь и выстаивали по несколько часов, так как продавщица (продавцами были исключительно женщины) обслуживала каждого покупателя долго. Она должна была сначала проверить подлинность карточки, затем ножницами аккуратно вырезать соответствующие талончики и уложить их в специальную коробку, а затем отвесить продукты и получить за них деньги. Отрезанные талончики продавщица должна была сдать заведующему, количество указанных на талончиках продуктов в сумме должно было соответствовать сумме проданных товаров. Взвешивали продукты неточно, в соответствии с исправностью весов и наличием совести у продавца. Работать в то время продавцом в продуктовом магазине было выгодно, так как часто находились неучтённые или или образовавшиеся при обвешивании покупателей излишки продуктов. За порядком в очереди следили добровольцы, они иногда раздавали всем талончики с порядковым номером, а иногда порядковый номер писали химическим карандашом на руке. Имея такой "документ", можно было ненадолго из очереди отлучиться.
Иногда по карточкам выдавали американские продукты. Во время войны американцы оказывали помощь Советскому Союзу: они присылали автомобили "Студебеккер" и " Виллис", самолёты, танки и горючее. В нашей стране широко об этом не сообщали. В послевоенное время к нам стали поступать американские продовольственные армейские рационы, излишки которых образовались при сокращении численности американской армии после войны. Каждый американский солдат получал две картонные коробки: первая половина рациона и вторая половина. Каждая коробка весила 2 - 3 кг. Там было предусмотрено всё, связанное с питанием: галеты, суп в пакетиках, мясные консервы с прикреплённым ключём для открывания банки, солёный арахис, сгущенное молоко, маленькие упаковки мармелада, яичный порошок, пакетики с сахаром и солью , разовая посуда, пластмассовые ложки и вилки, туалетная бумага, таблетки для обеззараживания грязной воды и многое другое. Кстати, две маленькие бутылочки с этими таблетками хранятся у меня до сих пор. В некоторых коробках была ещё банка с ореховым маслом. Такую банку однажды получила мама. Я в это время был болен и в школу не ходил. Утром все ушли, а я остался один на один с этой банкой. Есть я хотел всегда. Сначала я попробовал одну ложечку масла. Было очень вкусно. Потом я попробовал ещё. Нужно учесть, что я ел масло без хлеба, так как его дома не было. Когда спустя несколько часов пришла бабушка, а потом Юра, банка была пустая, а я чувствовал себя неважно. Мой организм запомнил это масло надолго. Даже через много лет стоило мне почувствовать запах орехового масла, как меня начинало тошнить.
Недавно я прочитал, что продуктовые карточки были введены в СССР задолго до войны, т.к. продуктов в советской России всегда не хватало. Я узнал, что в 1932г существовали нормы выдачи хлеба: для рабочих - 12кг в месяц (400 грамм в день) и 8 кг для иждивенцев (270 грамм в день). Через несколько месяцев правительство распорядилось уменьшить нормы выдачи продуктов в 1,5 - 2 раза, но после массовых забастовок отменило это решение и разрешило открыть рынки для торговли продуктами, так как до этого продавать и покупать продукты питания на рынках было запрещено.
В эти годы я со своими приятелями много времени проводил на улице. Этому способствовало то, что телевидения тогда не было, квартиры у всех были маленькие и тесные, на улице было намного лучше. Зимы были нормальные, снег лежал с ноября по март, оттепелей почти не было. Мы все катались на санках и коньках. Снег на дорогах никогда не чистили, он был так утрамбован, что можно было кататься на коньках. Чтобы автомобили не скользили и не буксовали, на их колёса надевали специальные цепи. Некоторые пешеходы во время гололёда прикрепляли к подошве обуви металлические пластинки с острыми выступами.
+ Коньков с ботинками тогда почти ни у кого не было. Коньки прикручивали верёвками к валенкам, простым ботинкам или к сапогам. Моя тётя Рая жила на улице Артёма, которая имеет сильный уклон на протяжении 8 кварталов. Автомобилей тогда было очень мало, поэтому ребята катались прямо на проезжей части улицы. У всех ребят были длинные металлические крючки, которыми можно было зацепиться за борт проезжающей машины и ехать вверх по улице. Если таких бесплатных пассажиров замечал водитель машины, он тормозил и с криком выскакивал из кабины. Ребята разбегались, а потом "самоходом" съезжали вниз по улице.
Летом очень интересно было залезать в развалины домов, которые были разрушены во время войны. Таких развалин в центре города было много. От некоторых домов остались целые наружные стены. Находились смельчаки, которые залезали на стены и бегали наверху., иногда на уровне пятого этажа. В первые послевоенные годы по улицам города ездили на телегах сборщики утильсырья,продавцы керосина,ловцы бродячих собак, ходили точильщики ножей. Жители окраин, имевшие коров, разносили молоко. Тряпки и старая бумага использовались при производстве бумаги,ржавый металл переплавляли на заводах.Утиль обычно приносили дети,с которыми сборщики расплачивались игрушками:надувными шариками,пищалками "уди-уди", куклами,разными картинками.Керосин пользовался большим спросом, так как все жители летом готовили еду на примусах и керогазах. О применении горючего газа в быту тогда ещё не думали.На телеге керосинщика была укреплена большая железная бочка.Сзади на кране, из которого наливали керосин,всегда висело ведро и литровая кружка,которой отмеряли керосин.Сперели на телеге был подвешен небольшой колокол.Когда телега ехала,колокол постоянно звякал, ведро громыхало. На каждом квартале керосинщик останавливал лошадь и звонил в колокол, что служило сигналом для жителей.Иногда собиралось много жаждущих приобрести керосин и приходилось ждать, пока керосинщик каждому отмерит свой товар и получит деньги.Стоящие в очереди хозяйки не теряли время даром.Возле телеги с керосином стихийно возникал уличный клуб.Тут все знали друг друга и шёл интенсивный обмен новостями, сведениями о детях,рецептами новых блюд, сплетнями.Это было, как теперь бы сказали, открытое общество. Некоторые хозяйки, уже купив керосин,уходили домой не сразу, а только после завершения уличного "совещания".Женщины были довольны перерыву в домашних хлопотах и рады "почесать" языки.Вся телега, сам продавец и даже его лошадь были пропитаны запахом керосина. Деньги, которые керосинщик возвращал в качестве сдачи, тоже пахли керосином. Описывая торговлю керосином, я вспомнил описание свойств керосина у Джерома Клапки Джерома ("Трое в одной лодке..."):"Мы держали керосин на носу лодки,и оттуда он просочился до самого руля, пропитав лодку и всё содержимое.Он растёкся по всей реке и отравил воздух.Иногда керосиновый ветер дул с запада,иногда с востока,а иной раз это был северный керосиновый ветер или южный, но он всегда достигал нас, насыщенный ароматом керосина." Учитывая эти свойства керосина, дома на Бородинской улице мы держали бидончик с керосином в сарайчике для дров. Ловцы бродячих собак - их называли польским словом 'гицель' - ездили на телеге с будкой, на которой был подвешен большой сачок из мешковины. Рукоятка сачка была длной метра 2. Завидев собаку гицель останавливал лошадь, хватал сачок и бежал за собакой. Если собака замешкалась, он накрывал её сачком и забрасывал в будку, дверца которой закрывалась снаружи на крючок. Всех пойманых собак отвозили в специальный загон. Если за собакой в течение трёх дней не приходил хозяин, то собак передавали в мединститут: там они служили подопытными животными. Нужно отметить, что большинство собак чувствовали приезд гицеля издалека, убегали и прятались. Все мальчишки ненавидели ловцов собак и старались им напакостить. Самое лучшее, что могли сделать ребята - это выпустить отловленых собак. Пока гицель бегал за очередной жертвой, некоторые из ребят следили за ним или нарочно направляли его в другую от собаки сторону, а кто-нибудь в это время подбегал к будке и открывал дверцу. Иногда ребята ухитрялись бежать за телегой и на ходу выпускать собак. Через несколько лет ловцы собак ездили не на телеге, а на грузовике с будкой.
Некоторые ребята, которым родители давали деньги или которые сами всяческими правдами, а, скорее, неправдами могли доставать деньги, играли в деньги "под стеночку". Монеты складывали в стопочку одну на другую недалеко от стены дома. Монеты складывали "решкой" (цифрами) вверх. Каждый участник игры вкладывал одинаковую сумму. У кого-то из ребят всегда находилась битка - это металлическая шайба толщиной около 5 миллиметров и диаметром немного больше 5-копеечной монеты. Все по очереди ударяли биткой по стене дома с таким рассчётом, чтобы отскочившая от стены битка упала как можно ближе к кучке монет. В соответствии с расстоянием от монет каждый игрок кидал битку ребром на монеты. Те монеты, которые после удара перевернулись на "орла" (на герб), игрок забирал себе. Если ни одна монета не перевернулась, то ход переходил к следующему игроку. У меня денег почти не было. Кстати, именно из-за этой игры большинство монет того времени вогнутые со следами многочисленных ударов. В 1947 году в нашем городе состоялся футбольный матч московского "Динамо" и днепропетровской "Стали". Все городские болельщики и все городские мальчишки стремились попасть на стадион. Хотя я не был болельщиком, но всеобщий энтузиазм захватил и меня. У нас денег на билеты, естественно, не было. Стадион окружала высокая металлическая ограда, а внутри вдоль ограды ездили конные милиционеры. Милиционеров было мало, и когда ребята в одном месте перелезали через ограду, то вся милиция устремлялась туда, а в этот момент мы перелезали в другом месте. С точки зрения ребят события у ограды стадиона были гораздо интереснее событий на футбольном поле. Многие из наших ребят любили смотреть кино. Я не был большим любителем кино и ходил туда редко. В те годы в городе было 2 больших кинотеатра - 'Победа' и 'Родина' - и несколько маленьких. Чаще всего это были летние кинотеатры под открытым небом. Попасть в большой кинотеатр ребятам было сложно: там были очень большие очереди и билеты были нам не по карману. В летних кинотеатрах билеты были намного дешевле, а при некоторой ловкости можно было смотреть кино бесплатно. Один летний кинотеатр находился очень близко от моей школы, на улице Артёма в клубе милиции. Этот кинотеатр представлял собой большой ограждённый сплошным забором двор со вкопанными деревянными скамейками и большим киноэкраном. Едиственную калитку бдительно охраняла женщина, проверявшая билеты. Со стороны соседней Исполкомовской улицы близко от забора стояли небольшие домики и сараи, крыши которых были выше забора. Эти крыши представляли собой идеальное место для бесплатного просмотра кинофильмов. Удобнее всего смотреть кино было лёжа на самом краю крыш. Правда, при этом можно было выпачкать одежду, так как крыши были покрыты смолой для предохранения от дождя. Если очень не повезёт, то можно было провалиться внутрь сарая, так как крыши были ненадёжные. Привелигерованые места у самого края крыш занимали ребята, живущие в данном дворе. Все остальные 'зрители' должны были размещаться дальше, стоя или сидя, скрестив ноги.
Во время учёбы в школе я несколько раз летом был в пионерских лагерях.Летом 1947 года мама достала для меня путёвку в пионерлагерь в Евпаторию. Получить путёвку было сложно, но детям, чьи отцы погибли на фронте, старались помогать. Эти путёвки были бесплатные, значит у нашей семьи на месяц уменьшались расходы. Для всех отдыхающих был выделен отдельный железнодорожный вагон, в котором нас привезли на место. Лагерь занимал небольшое одноэтажное здание школы, расположенное недалеко от моря. В классах вместо парт стояли узенькие металлические кровати - от 10 до 20 штук в одной комнате. Туалетные и умывальники были в отдельном здании во дворе. Вся пионерская работа в лагере заключалась в том, что рано утром мы строились во дворе и и на флагштоке торжественно поднимали флаг. В Евпатории в это время ещё не были убраны следы окончившейся два года назад войны. Вдоль берега моря стояли бетонные казематы с орудиями береговой обороны. Это были орудия большого калибра, которые могли вести стрельбу на несколько километров. Но гитлеровская армия захватила Крымский полуостров со стороны суши. Когда советские войска отступали, они взорвали орудия. После взрыва казённая часть пушек стала похожа на цветок с раскрытыми лепестками. В казематах на полу было рассыпано много артиллерийского пороха, похожего на большие чёрные макароны, и лежали кучи брусков тола, похожего на куски жёлтого мыла. Порох легко загорался от спички и сгорал быстро с громким шипением и с яркой струёй пламени. Тол горел медленно коптящим пламенем. Любимое развлечение ребят в пионерлагере было такое. Поджигали несколько кусочков тола и забрасывали их в девчоночий умывальник. Оттуда сразу доносился визг, все девочки выскакивали на улицу.
Кормили в пионерлагере не очень сытно, мы всегда были готовы что-то ещё съесть.. Если были деньги, то после лагерного обеда можно было пойти в городскую столовую и за 50 копеек съесть тарелку молочного супа с вермишелью. Тем не менее мы отдохнули, окрепли, загорели и вволю накупались в море.
Во время моего отдыха в Евпатории был сильный шторм, и город в течение двух дней был затоплен. По улицам плавали на лодках.
Одновременно со мной в пионерлагере были сын и дочь Коробова, директора металлургического завода им. Петровского. Коробов был из известной во всём СССР семьи потомственных металлургов. С детьми Коробова я ещё раз встретился через несколько лет на именинах у Стеллы Афанасьевой, куда я был приглашён вместе с Витей Казанцевым. В те годы дети известных родителей учились в обычных школах, отдыхали вместе со всеми детьми и не пользовались элитным обслуживанием.
В следующие годы я ещё 2 раза отдыхал в лагерях, расположенных прямо в Днепропетровске. Во время такого отдыха я научился играть в шахматы. Это были самые азы шахматного искусства, т.к. никаких учебников по шахматам я не читал. Как раз в это время дворец пионеров объявил о проведении классификационного турнира, и я туда записался. Во время первой игры против меня играл маленький мальчик, на 3 года моложе меня. Я очень быстро ему проиграл. Я узнал, что моего противника зовут Костя Жак и он учится в нашей школе. Мне стало так обидно, что после такого фиаско я никогда больше не играл в шахматы. В дальнейшем судьба несколько раз сводила меня с Костей. Он быстро стал мастером спорта. В дальнейшем он учился в металлургическом институте, а затем там работал.
В 1949 году трагически погиб мой брат Юра, а через год не стало бабушки. Об этом я напишу дальше. Наши родственники выразили соболезнование, а дядя Ёня Марголиус пригласил меня и маму некоторое время пожить у них. Дядя работал главным бухгалтером в какой-то крупной организации в Риге. Летом семья дяди жила на Рижском взморье в городке Булдури. Теперь вся курортная зона на побережье Рижского залива называется Юрмала. В Булдури дядя арендовал несколько комнат у одной хозяйки. Первое, на что я обратил внимание в комнате - это радиоприёмник Рижского радиозавода "Рига Т- 689", лучший советский приёмник того времени. На меня весь курорт произвёл большое впечатление. Красивые одно- или двухэтажные дома, окружённые цветами и ровно подрезанными кустами, асфальтированные или аккуратно выложенные плитками дорожки, высокие сосны возле моря и свежий, какой-то вкусный воздух, непрерывная полоса песчаного пляжа вдоль всего берега, чистая, но довольно холодная вода, маленькие кафе, всюду идеальная чистота и красиво одетые люди. Прошло только 4 года, как окончилась война; на Украине города были в развалинах, а здесь никаких следов войны не было видно. Брат Изя 2 раза водил меня в курзал - курортный зал. Это для меня было новое понятие. Там я впервые увидел бальные танцы. Названия курортных городков звучали непривычно- привлекательно: Булдури, Кемери, Майори, Дзинтари. Из Риги в Булдури мы ехали электричкой. Вагоны были чистенькие, как будто их только что вымыли. Прямо в вагонах можно было купить газету "Циня" ("Борьба"). На меня неизгладимое впечатление произвела женщина, с которой я столкнулся на улице. Красивая, высокая, загорелая, одетая в очень длинный халат бирюзового цвета, застёгнутый на одну пуговичку возле шеи. Халат не скрывал всё загорелое тело. При ходьбе женщины халат то распахивался, то закрывался. Под халатом на женщине были узенькие плавочки и лифчик. Ногти на ногах были яркокрасные. Так я узнал ещё одно новое понятие - педикюр. На фоне всех этих впечатлений в памяти остался один неприятный эпизод. Наши родственники жили в Риге на Домской площади недалеко от Домского собора. Когда мы разыскивали нужный нам адрес, то спросили какого-то прохожего. На чистом русском языке он сказал: "Я по- русски не разговариваю". Так я узнал, что латыши не любят русских. Русские для них олицетворяли Советский Союз, который оккупировал их страну.
После гибели Юры и смерти бабушки моя жизнь переменилась. После школы, если я не заходил к Рае, то был один дома или куда- нибудь уходил. Мама была на работе, телефона у нас не было - как, впрочем, не было ни у кого на нашей улице - я был один и мог делать всё, что захочу. Я и раньше был самостоятельный. Уже в 4 классе, когда я жил в Свердловске, Рая никогда не контролировала, что я делаю. В 1949- 1952 годы я учился в 8. 9 и 10 классе. Я много читал и занимался радиолюбительскими делами - дома, у Вити Казанцева, у Шуры Лакира или в радиоклубе. В зимнее время мне не хотелось тратить время на растопку печи, поэтому я просто дома одевался теплее. Температура в комнате была на уровне 10 градусов. Это как раз самая подходящая температура для умственной работы, чувствуешь бодрость и желание что-то делать. Если я был голоден, то в эти годы хлеб был дома всегда, а ещё у нас были летние заготовки: банки с различным вареньем, которые варила мама. Все жители летом варили варенье и повидло. Я съедал пару кусков хлеба с вареньем и был сыт. Когда приходила с работы мама, то начиналась домашняя работа. Я растапливал печку , а мама в это время что-то готовила.