Тбилиси, 1993 год... уже 11-й час ночи, и держащееся во время скудного ужина, тепло постепенно угасает. Единственный источник света сейчас - это керосиновая лампа, над стеклом которой я поочередно грею пальцы. Если сейчас проснётся папа, он наверняка скажет что-нибудь банальное о возможности простуды и о необходимости идти в постель, но сон его крепок, и ночь принадлежит мне одной.
Я пытаюсь запечатлеть на страницах дневника то, что я познала сегодня, но мысли мои рассеяны подобно свету лампы, и я не сразу могу найти их первоисточник.
Нечаянно я ловлю своё отражение в зеркальце на полке. На минуту я перестаю писать и вглядываюсь в смутные очертания своего лица. Пряди на лбу, тени под глазами от таких же бессонных ночей, как и эта, прямые брови вразлёт, складка на переносице, взгляд комсомолки, сказавшей: "Не сдамся!". Я думаю о том, как выглядит моё лицо, когда я целуюсь, и чувствую, как оно смягчается. Так давно никто не касался моих губ! Мысли о том, что они так и останутся нецелованными, проносятся где-то на горизонте сознания, но тут же подавляются решением не думать о вещах такого рода. В конце концов, у всего ещё есть шанс измениться. Спустя несколько месяцев со дня отъезда моего друга, после публикации моих стихов в военной (!) газете и его неожиданного звонка в день Рождения ("Я хотел сказать тебе... что всё ещё..."), эта жуткая холодная зима озарена новым светом.
________________
Чтобы совсем не умереть от отчаяния, мы всё ещё ходим на концерты. У нас даже есть "своя ложа", где каждый понедельник собираются мои сокурсники. Иногда они приводят с собой друзей и кавалеров, и наш противоблокадный союз постепенно растёт. Мы не собираемся сдаваться и стареть раньше времени. Нашим единственным врагом в те дни было иногда перестававшее работать метро. К холоду и выключавшемуся во время концертов свету можно было привыкнуть.
В этот раз оркестр играл "Жар-птицу" Стравинского. Я сидела в "нашей" ложе с правой стороны сцены, откуда было хорошо видно не только всех музыкантов, но и профиль дирижёра.
Такую близость к источнику музыки я испытывала впервые. Он был перуанцем, и его темперамент был виден в каждом жесте, в каждом стоне, срывавшемся с его губ и совпадавшем с ударами барабанов и литавр. Что-то дикое, первозданное и вместе с тем божественное было во всей его фигуре, и я не могла оторвать глаз от его рук, заставляющих работать тонкий механизм оркестра, повелевая десяткам индивидуумов слиться в единое целое. Мне казалось даже, что от рук его исходят лучи и брызги разных цветов и форм, и что чёрный фрак его сияет белым.
_____________________
Стрелка часов неуклонно ползёт к полуночи, и керосиновая лампа начинает коптить. Мир вокруг сужается до осязаемых размеров. Строчки дневника разбегаются неровными буквами восвояси, и мне внезапно становится холодно. Я задумчиво смотрю на прыгающий огонёк фитиля. В этот момент я не знаю ни того, что случилось сегодня, ни того, что будет потом.
Я и сейчас вижу себя такой, 17-летней, застывшей во времени. И если вы способны увидеть то же, будьте добры, задуйте лампу. Даже призракам из прошлого нужен покой.