Катя знала точно - будет счастливый день. Утро, правда, было сереньким. А по светлому серенькому полю расставлены аккуратные белые пятнышки - снежинки. Она так и подумала:
-“Как гуашью на детском рисунке. Тоненькой кисточкой”.
И ей это очень понравилось. Она даже засмеялась.
А снежинки в строгом порядке медленно двигались вниз, исчезая на согретых теплым подземным воздухом ступеньках метро.
Катя торопилась на экзамен. Но больше её волновало не это предстоящее испытание. После экзамена она позвонит из институтского коридора и, прикрывая ухо рукой от шума, услышит наконец Его голос:
- Ну, где ты?! Откуда ты звонишь?!
И у них будет длинный-длинный день на двоих.
Надо обязательно идти отвечать первой ...
***
- Вот смотрите: ваше задание, - экзаменатор достал пачку пожухлых листов бумаги. - Здесь тексты стихов, вы их читаете и называете автора.
Катя смотрит на преподавателя - моложавое ироничное лицо, глаза улыбаются - нет, не строгий.
- Вы меня поняли? Только имя автора. Начали! - Он перебирает тусклые листочки. - Кто?
- Некрасов!
- Верно! А это?
- Тютчев!
- Ага, есть!
Они оба начинают увлекаться игрой.
- А вот это?
Катя близоруко всматривается в слепой текст:
- Непогода, осень, куришь. Куришь всё как будто мало...
Хрестоматийно знакомые строчки. Но она не помнит.
- Имя, назовите имя!
- Сейчас, сейчас, - ей вдруг открывается жутковатый смысл игры.
Ведь запросто можно перепутать судьбы, оторвать стихи от боли их рождающей. И всё, что случилось с этими давно ушедшими людьми, известно только потому, что проросло стихами.
Она вдруг увидела огонёк, ползущий по складке платья, женщину, мгновенно превратившуюся в живой факел...
- Лазич! Это Афанасий Фет.
- Есть! - радуется преподаватель.
Катя чувствует, что ему приятно смотреть на неё. Но не потому, что она умна или хороша собой. А просто нравится вид здоровья и счастья.
***
Ещё не остывшая от недавнего волнения, но уже одетая в светлую козликовую шубку, Катя прохаживалась по фойе, искоса поглядывая на себя в зеркало. И вдруг завращалась входная дверь, брызнув солнечным светом со всех своих стеклянных лопастей. Она сразу побежала навстречу.
Они давно уже узнавали друг друга без разглядывания - сразу, в любой толпе, в любой комнате - он здесь! - рванулась и словно налетела на стекло:
- Что случилось?!
У него в опущенной руке - две озябших до стеклянной хрупкости хризантемы.
- Пойдем же скорее, - он улыбнулся, и она поняла, что ничего страшного. Всё расскажет по дороге.
На улице сверкал снег. Они шли вдоль чугунной решетки, и солнечный свет ритмично и больно ударял по векам. Быстро-быстро - так, что начинала кружиться голова.
- Позвонила его жена. Сказала, что годовщина именно сегодня. Мы зайдем на минуточку, - он как будто извинялся.
Она посмотрела сбоку с насмешливым недоверием. И всё-таки было понятно, как ей радостно видеть его лицо совсем рядом.
- Ну, если честно, то на пять. Правда-правда... Семь минут это - предел, - он улыбнулся. Помолчал о чем-то и добавил: - Он работал у нас на студии звукооператором. Долго. Всю жизнь.
Катя услышала звучную фамилию, похожую на старинный серебряный вензель.
И... тут же забыла.
Она висла у него на руке и рассказывала об экзамене, болтала без умолку. Потом вдруг остановилась:
- А это удобно: к незнакомым людям? Да ещё с мороза румя-а-а-ные такие, счастливые.
Он развернул её за плечи и посмотрел в лицо, как бы решая, что ей ответить. Заглянув в черные блестящие глаза, рассмеялся:
-Да-а уж!
Катя сидела за накрытым столом на ловко подставленной кем-то табуреточке. Никто не обращал на неё внимания, и она, окончательно успокоившись, начала осматриваться.
Что-то давило в этом доме: низкие потолки? Свойственный давно обжитому человеческому жилью запах кошек и валокордина? Её взгляд скользнул по ярко пурпурным, но дешевым наглаженным шторам, нехитрой сервировке и остановился на прекрасном старинном пианино. Кто бы мог играть на этом инструменте? Катя осторожно переводила взгляд с одного сидящего за столом на другого. И почему-то проникалась уверенностью, что никто из них не касался клавиш руками. Пианино давно немо, задавленное низким потолком этой комнаты. В комнате ещё были картины: темные гроздья сирени, написанные потускневшим маслом. Но не купленные и не подаренные - это точно. Почему? Она и сама не смогла бы ответить.
- Вам салатику положить?
- А? Нет, спасибо, - она рассеянно играла серебряной вилкой с монограммой но ручке.
Каким был хозяин этого дома? Вот его фотография на серванте с пыльным хрусталем - слепой размытый снимок. Перед ним большая рюмка синеватого, мутного самогона, некрытая куском черного хлеба.
- Что же, такого прославленного работника киностудии ни разу за всю жизнь не сфотографировали по-настоящему, что ли?!
Ей вдруг очень захотелось, чтобы о нём заговорили.
Люди за столом переговаривались негромко. И она стала прислушиваться.
- Ну и вот, вывезли немцы наш чернозем - вагонами вывозили в Германию - а не прижился! Умерла земля.
- А ты не воруй, - неожиданно строго и громко сказала дама во главе стола.
У дамы была высокая прическа из неживых очень блестящих волос, а за её спиной на спинке кресла лежал кофейного цвета сиамский кот.
- Да и вообще земля везде умирает. От экологии всё, - сокрушался жухлый мужчина с волосами, зачесанными с затылка на неопрятную лысину.
Кате стало грустно и обидно за человека, которого она никогда не видела.
- А в Америке они совсем не так, как мы: и не едят и не готовят, - доносился до Кати властный голос хозяйки дома.
- У меня с этой дамой, очень милая, кстати, женщина, были тогда очень доверительные отношения, -c энтузиазмом начал рассказ изможденный человек с лицом язвенника.
И было совершенно не понятно, что собственно ему могли доверять дамы...
Вдруг откуда-то из глубины квартиры, с кухни, наверное, подошёл человек. И сразу кто-то объявил тост.
За столом стало тихо.
Вошедший приготовился говорить. Но потом сбился. Зачем-то сказал, что ему-де забыли налить и вдруг потянулся к кому-то через стол:
- Я запишу ваш номер телефона, созвонимся.
И какая-то хрупкая женщина в чёрном засуетилась в поисках листа бумаги. Но телефон был записан и водка нашлась. Вот, наконец, говорить уже ничто не мешало:
- Я был его другом. То есть, это была странная дружба. Я с ним редко виделся. Но каждый раз, когда я приступал к большой работе...
- И этот... Будет говорить о себе, - с тоской догадалась Катя.
- Да! Не верится, что год прошёл. И год назад был такой же солнечный день. В этом, по-моему, есть знак, - он эффектно повернул голову. Наверное, кто-то когда-то сказал ему, что в профиль он похож на Рубена Симонова.
Но Катя уже не верила ему. Она зло подумала, что год назад он жалел, наверное, себя, что вот в такой солнечный день приходится тащиться на кладбище... Что остался без хорошего звукооператора, что срочно нужно искать другого, торговаться...
- Я всё время выталкивал его наверх. В режиссуру... Он очень талантлив был. Но он - никак. Я думал, это от лени. Мы же все ленивы. Я тоже ленив...
Присутствующие посмеялись с кислой деликатностью.
- Но я понял. Это не от лени. А... От большой требовательности к себе. Ему всё казалось, что он не готов еще.. Так выпьем же - за большой, но... не реализовавшийся талант.
- Почему все так любят, чтоб земля не рожала, таланты не реализовывались? - у Кати от резинового самогона закружилась голова. - Давай уйдем отсюда незаметно, - шёпотом попросила она.
***
Когда они вышли на улицу, уже зажглись фонари.
- Тебе не холодно? Ему многие завидовали.
- Я поняла. Нет, не холодно. Почему?
- Он был из очень хорошей, старинной семьи. И мягкий, приличный, действительно талантливый человек. Боялись? Что легко их обойдет. Не знаю...
- С Новым годом, молодые люди! - перед ними стоял древний старик. - Счастья вам. Каждый год! - он о чём-то печально задумался... - Каждый год. До самого конца. Ещё год. Нет, два... Десять, десять лет! - выдохнул он с каким-то восторгом.
И они поняли, что старик не скуп, а бесконечно щедр.
***
Засыпая, Катя слышала, как её спрашивает голос экзаменатора:
- Имя, назовите имя.
И откуда-то из сонной мути зазвучала изысканная, как серебряный вензель, фамилия.
Значит, запомнила - талант,.. не реализовавший себя.