Аннотация: История о необычной встрече, которая изменит жизнь Ивана Фёдоровича. Вот только как?
***
Ранним утром тёплого мая я сидела в маленьком кафе на мягком диване и пила крепкий кофе, чтобы не заснуть. Его всё ещё не было, и я была раздражена до крайности. Опаздывать на встречу с судьбой - апогей человеческого кретинизма.
Наконец, раздался звон колокольчика, висевшего при входе, и послышались глухие шаги. Он прошёл мимо, сел за дальний столик, устало потёр переносицу, зажмурился и тяжело вздохнул. Я смотрела на него с глубочайшим интересом. С такими мне ещё не приходилось работать. Я привыкла к неудачникам, к брошенным жёнам и подросткам переходного возраста и истерического склада характера. С ними было просто. Их желания были просты, и им просто не хватало силы воли, чтобы воплотить их в жизнь. Но Он был совсем другой, не похожий на них. С ним будет определённо сложно.
Ему принесли горячий чёрный кофе и рюмку коньяка. Теперь настало время.
Я вышла из своего тёмного угла и села к нему за столик. Он удивлённо поднял на меня глаза и лукаво улыбнулся.
- Доброе утро, Ваня. Вам кто-нибудь говорил, что Ваша непунктуальность до добра не доведёт?
- Говорили. Однако, нынче мне некуда торопиться.
Я закурила. Густой дым наполнил лёгкие, на кончике языка и губах остался привкус ментола.
- Вы ошибаетесь. Как раз сегодня нам с Вами придётся поспешить. Уж больно много дел.
- Вряд ли у нас с Вами есть общие дела. Я Вас впервые вижу.
- Я Вас тоже. Однако, дела у нас есть и они скорее Ваши, чем мои. Я просто Вам помогу немножко. А-то Вы совсем загрустили.
- Я совершенно ничего не понимаю.
- Я вижу.
- Кто Вы?
- Фея.
Иван Фёдорович удивлённо поднял бровь. Новоиспечённая Фея стряхнула пепел с сигариллы и отпила кофе из его чашки.
- Не верите мне, - сказала Фея и выпустила Ивану Фёдоровичу в лицо тонкую струйку дыма.
- Нет.
- Почему же? Не верите в фей вообще или в то, что именно я и есть Ваша фея?
- Какое это имеет значение?
- Я же должна знать, в чём мне следует Вас убеждать.
Иван Фёдорович и фея молча смотрели друг на друга. У феи были зелёные-презелёные глаза, как трава в мае. Она периодически выдыхала густой дым, от которого у Ивана щипало глаза.
- Холодно, - прошептала фея, допивая Ванин кофе и залезая в свою сумку. Из огромной зелёной сумищи она вытащила небольшое одеяльце цвета индиго и укуталась в него.
- А как Вас зовут? - поинтересовался уставший удивляться Иван Фёдорович.
- Никак. Люди не верят нынче в фей, а оттого и не зовут нас никогда. Мы всегда сами приходим. Но если для Вас это так важно, то называйте меня... Машей. Будем с Вами как цветок полевой... Иван-да-Марья...
Фея Маша довольно заулыбалась, отчего на щеке у неё появилась милая ямочка, а в глазах заплясали хитрые огоньки. У Ивана Фёдоровича невольно поднялись уголки губ, и, совершенно не повинуясь его воле, неумолимо поползли наверх.
Тем временем фея уже успела облизнуть маленькую кофейную ложечку и принялась разглядывать в ней своё искажённое отражение.
- Красивая ложечка, - пробурчала Маша, убирая ложку в непостижимые глубины своей зелёной сумки.
- Не знал, что клептомания входит в список пороков фей, - недовольно, он не без улыбки, возмутился Иван Фёдорович.
- Ооо, да я смотрю, Вы, Ванечка, совершенно не осведомлены в области психологии и особенностях жизнедеятельности фей
... продолжение следует
- А у тебя есть конфетка?
- Нет.
Что за люди пошли! Никто не носит конфеток в кармане пиджака или в дебрях сумки... Мир сильно изменился, с тех пор как я умерла в последний раз...
Хвала Богам, на столике обнаружилась чугунная сахарница, в которой лежали кусочки коричневого рафинада, часть которых я тут же запихала в рот, а остальные вывалила к себе в сумку.
А Ванечка в изумлении совершенно очаровательно поднял левую бровь. Что его поразило, я так и не поняла... думаю, он всё ещё не верил в меня.
- Ну, и какая, по вашему мнению, я должна быть?
Ваня слегка улыбнулся.
- В платье, с крылышками, и уж всяко без зажатой в зубах сигариллой.
- У меня есть крылышки. Просто сейчас они убраны. Как вы их под одеждой собирались разглядеть?
- То есть, вы и летать умеете?
- Ванечка, распрощайтесь со своим бессмысленным скептицизмом на веки! Мир устал, Вы слишком тяжело на него смотрите. Который час?
- 6.30
- Допивайте Ваш коньяк. Сегодня на 7 часов утра у Вас назначена встреча с чудом.
Я бегу по мостовой, по лицу больно хлещет серыми каплями дождь. На город плюхнулась жирным холодным задом осень. Не как обычно, когда она приходит постепенно в конце августа, когда ещё тепло, но листья на деревьях меняют свой цвет в преддверии надвигающейся смерти. В этот раз не так...
Я бегу очень быстро, от ветра по щекам текут слёзы, и глаза стали чёрными от растёкшейся туши.
...ля!
Сломала каблук!
Бегу босяком, сверкая в миг почерневшими пятками. Тяжело дышу, в ушах слышу эхо от биения сердца.
Он уже на крыше. Он уже презрительно ухмыляется собственной наивности и разворачивается к выходу. Я чувствую, как ветер дует ему в затылок, взъерошивая его густые волосы, как по его лицу, медленно перетекая со лба на прямой нос, лениво ползёт небесная слеза. Вот она уже докатилась до кончика носа, чуть приостановилась и упала ему на губы. Сейчас он сотрёт каплю рукавом вельветового пиджака, поплотнее укутается в шарф и сорвётся на бег. И если я не успею до того, как он начнёт спускаться по лестнице, то он уже больше никогда не сможет мне доверять...
Погода нынче нелётная...
Но я не могу его потерять. На улице не видно горожан, все попрятались по домам, кафе и магазинам.
Я бегу, больно раня ноги о стёкла разбитой пивной бутылки.
Я просто не могу его потерять...
На бегу я снимаю куртку.
Твою мать!!! Рука застряла в рукаве! Ещё бы побольше браслетов нацепила, дура!
Рву пуговицу.
По открытой спине сразу потекли струи холодного дождя. Глубокий вдох.
Отталкиваюсь от земли.
Как приятно наконец расправить крылья!
Во рту оставался привкус недавно выпитого мохито. Он стоял на крыше, и ветер натыкаясь на его шею, стремительно сползал за шиворот.
Ваня не ждал её. Он давно перестал верить. Словам и людям. Он думал, что стоит здесь, как полный дурак, пока ветер уносит остатки тепла его тела, но при этом, ему было хорошо. Было ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хорошо... Как-то по-детски спокойно.
И только стрелки на его часах как-то болезненно-нервно дёргались. И это казалось неправильным. Ну почему, когда ему так хорошо и спокойно, они всё равно дёргаются?! Неужели это так необходимо?!
Он простоял на крыше полчаса. Ему хотелось остаться там ещё ненадолго. Он был совершенно уверен, что она не придёт, но он всё равно её ждал. И это безнадёжное ожидание окутывало его сердце приятной негой. Но стрелки на часах нервничали и судорожно двигались по кругу, а, значит, пора было возвращаться обратно. Вниз. И снова жить. Как прежде.
Он развернулся, ветер взъерошил волосы у него на затылке. Ваня поплотнее укутался в шарф и поднял воротник пиджака. Он уже подошёл к выходу, но внезапно замер. Внутри всё начало трястись от раздражения. Долбаные стрелки!! Он снял часы и швырнул их под ноги и принялся усиленно топтать правой ногой.
Когда с часами было покончено, сразу стало легко и грустно. Ваня протянул руку и взялся за холодную дверную ручку.
Нет, ну это совершенно никуда не годиться!!!
Думала, сейчас прилечу к нему такая нарядная и красивая, приземлюсь около него, как снежинка зимой едва заметно и трогательно нежно приземляется на губы. Думала, что вот тут-то он поверит! Тут у него что-то внутри перевернётся, и в глазах зажгутся огоньки.
Но вышло всё не совсем так. Я жутко промокла, ноги у меня были испачканы кровью и грязью, мокрая майка прилипла к телу, волосы растрепались. Да и летать по такой погоде мало приятного, ветер то и дело сдувал меня, и пришлось изрядно помучиться, чтобы долететь до нужной крыши. Я, обессилив, плюхнулась на мокрый шифер и сложила ноги по-турецки, тяжело дыша.
Ваня стоял вполоборота и смотрел на меня. Просто смотрел. И молчал. И так целую минуту.
Потом он, наконец, развернулся на пятках, подошёл ко мне и уселся рядом.
-Иван Фёдорович, ну что же Вы прямо в лужу сели!?
-На себя посмотрите. Мне стыдно рядом с Вами быть таким сухим и внешне приятным.
Вот козёл! Самодовольный и наглый и противный... и вообще. Я была очень зла, хотя мне конечно не положено. Но уж больно всё как-то не заладилось с самого начала.
-Маша, а у Вас ещё остались сигариллы ментоловые?
-Держите.
Мы закурили. Сразу стало теплее внутри, а губам наоборот прохладнее. Я стала рассматривать Ваню. Он курил невообразимо красиво. Как-то так... по-мужски что ли. Он вдыхал едкий дым с видом романтика, а когда выдыхал, лицо его становилось суровым, глаза щурились, и , казалось, что за его плечами взятие Берлина. Когда он подносил к губам зажатую между пальцев коричневую сигариллу, он умудрялся почёсывать большим пальцем щёку, покрытую трехдневной щетиной.
-Ваня, как же с Вами тяжело, а главное, совершенно не понятно чего Вы хотите, и что мне с Вами дальше делать. Ещё и люблю Вас как назло. Вас сложно любить.
Когда Ваня на меня посмотрел, я увидела боль и обречённость в его глазах. Хотелось, чтобы он заплакал, но он бы не стал. Никогда.
-Почему?
-Потому что внутри как-то всё сжимается и не вдохнуть и не выдохнуть. И совершенно не понятно, что с этим делать.
Ваня отвернулся, поджал губы и утопил в луже окурок.
Я встала и отошла подальше. Ему было очень больно, но этого никому не показывал. Теперь я стояла на другом конце крыши, смотрела на проезжающие снизу машины и плакала. Мужчины! Вечно всё за них приходиться делать. Даже плакать.
На город опустился вечер. Зажглись фонари, и в их жёлтом, тёплом свете мерцали капельки, застрявшие в тумане после дождя.
Иван Фёдорович шёл по лужам, не жалея новых ботинок. Рядом, напевая какой-то далеко знакомый мотив, танцевала Маша. Она то просто увлечённо кружилась, то выдавала какие- то совершенно невообразимые па. Стоило её босой ножке коснуться поверхности очередной лужицы, как ты разлеталась множеством сверкающих брызг, большинство из которых заканчивали свой полёт на Ваниных брюках.
Редкие прохожие оглядывались и шептались, стоило им пройти мимо и оказаться за спинами странной парочки.
Они дошли до очередного моста, на котором в тусклом свете фонарей виднелся пожилой мужчина в сером твидовом пальто, черной старомодной шляпе и жёлтых ботинках крокодиловой кожи. Чуть опираясь на изящную трость, он рисовал на промокшем холсте набережную и рыбачащих на ней рыбаков в серых телогрейках. Иван Фёдорович со своей босоногой спутницей подошёл к старику и попросил прикурить.
Городской художник протянул Ване влажную и помятую пачку Беломора.
При этом он умудрился лукаво улыбнуться и вместе с тем рассмотреть Ивана Фёдоровича невероятно цепким и печальным взглядом. Острые черты лица, испещрённого мелкими морщинками, коротенькая аккуратная бородёнка с серебристо - жемчужной проседью придавали художнику серьёзность и какую-то элегантную таинственность, что совершенно не вязалось с его весьма причудливым костюмом.
Иван Фёдорович вытащил папиросу и протянул пачку Маше, но та лишь снисходительно фыркнула в ответ.
Стоило Ване затянуться, заворожено всматриваясь в медленно тлеющий кончик папиросы, как он тут же зашёлся в приступе кашля от едкого и горького дыма папирос.
А Маша тем временем, закутавшись в уже знакомый и совершенно непонятно откуда взявшийся плед цвета индиго, придирчиво рассматривала картину, что рисовал незнакомец.
-Но ведь на набережной никто не рыбачит, - заметила фея.
-Рыбачит, - с непоколебимой решительностью возразил художник.
-Как это? Там ведь никого нет.
-Если там никого нет, это ещё не значит, что там никто не рыбачит.
-Кто же будет рыбачить, если никого нет?!
Незнакомец измученно (но стоит отметить, слегка театрально) закатил глаза, после чего на удивление изящно выругался и смачно сплюнул.
-Вы. Берите удочки и идите на набережную, - он указал на 2 самодельные удочки, прислонённые к мостовой ограде.
Иван Фёдорович докурил папиросу и взял удочки. А Маша уже бежала по мостовой к месту, где были изображены на картине сгорбившиеся силуэты рыбаков.
Ваня неспешно брёл следом. Вода неприятно хлюпала в ботинках и просачивалась между пальцами при каждом шаге. Становилось холодно.
Ваня сделал большой глоток из серебряной фляжки с причудливым вензелем.
-Ой, что это?!, - Машина удочка упруго изогнулась, леска натянулась а поплавок хаотично задёргался в разные стороны.
-Клюёт! Тащите!
-Я не умею.
Ваня оставил свою удочку и бросился на помощь.
Рыба, что боролась с ними, тянула вниз, извивалась, словно пытаясь оттолкнуться мощным хвостом от водного пласта, а острый крючок безжалостно рвал её жабра.
Удочка изогнулась настолько, что казалось ещё немного и она сломается.
Иван Фёдорович с бессмысленным и отрешённым упорством тащил из воды израненную рыбину, необработанная рукоятка острыми занозами впивалась в ладони.
Луна серебрилась в мелкой ряби на поверхности реки. Они боролись.
Извивающаяся, бестолковая рыбина с изодранными жабрами - за жизнь. Иван Фёдорович боролся, потому что он так привык.
Губы его превратились в тонкую, трепещущую от напряжения линию. Меж бровей залегла глубокая продольная морщинка, а на шее виднелась взбухшая, пульсирующая вена.
Мне было больно смотреть на это упорство в бессмысленной борьбе. Серебристая лунная дорожка на водной глади покрылась кровавыми разводами.
Он, конечно, победил.
Вытащил чуть живую рыбину на мощённую набережную и посмотрел на меня.
Ночь становилась холоднее. А Ваня улыбался. И если бы не его улыбка, я бы осталась.
Маша развернулась и пошла прочь.
Иван Фёдорович хотел догнать её, схватить за плечи, встряхнуть, заорать, поцеловать...
Пусть она всё объяснит! Пусть она останется...
Но вместо этого, он убрал с дороги убитую рыбу, присыпал её землёй и ушёл. К следующему вечеру её склюют чайки, и кровь её бесследно раствориться в грязной речной воде.