Все права защищены. Произведение распространяется только в электронном варианте. По вопросам использования обращайтесь к автору.
Марк Певзнер, gendalf@hotmail.com
Осколки (Микенский Всадник).
Коробка с открытками досталась Пете после смерти дедушки. До революции дедушка был известным археологом, но последние годы оказался практически не у дел. За целых десять лет до его смерти, в 1934 перестали публиковать даже его статьи. Тема у него была вполне безобидная: древняя Греция, Микены и тому подобные пыльные и никому не нужные развалины. Но советскую власть он принял скорее негативно, чем с восторгом. Дедушка никогда открыто не высказывался против большевиков, и наверное, только поэтому его не тронули, хотя жилплощадь, разумеется, экспроприировали. Слава богу, дедушка остался жив после 1917 года. Правда, экспедиции и раскопки для него закончились навсегда. Да и кому они были нужны, обшарпанные камни из Афин и Фив, в революционное смутное время? От имён греческих богов и героев несло душком буржуазии.
Почти все открытки были чёрно-белыми. Некоторые дедушка покупал сам, ещё в начале века. Друзья-археологи много лет назад посылали ему поздравления и научные новости. Переписываться давно стало опасно и связи-ниточки с интеллектуалами из других стран одна за другой обрывались.
На открытках изображались божки Эгейского периода истории, россыпи домиков у спокойного моря, критские фрески с весёлыми дельфинами, несущимися наперегонки с волнами и смешным, нарисованным по-детски корабликом. Храмы, посвящённые Афине и Аполлону, погребальная маска из сплава меди и золота. Фигурки воинов с копьями и мечами перемежались с изображениями коринфских колонн.
Лишь одна открытка выпадала из этого ряда. Она изображала микенского обнажённого всадника, несущегося на приземистом темно-коричневом коне мимо полей и деревьев к обрыву. Можно было разглядеть, что обрыв нависает над бескрайним морским простором, уходящим за горизонт. В море, в голубом небе, в бронзовом мече воина и его переливающихся мускулах - во всём царствовало солнце, отметившее каждое своё прикосновение пламенными узорами. Картина, разумеется, это была картина, выглядела настолько реалистично, трёхмерно и правдиво, что никак не укладывалась в возможности типографского искусства. Казалось, неистовый воин сейчас подхватит тебя своей загорелой мускулистой рукой и унесёт к обрыву, к морю, мимо кипарисовых деревьев, под голубым, до рези в глазах, небом.
На обороте значилось: Микенский Всадник. И всё. Ни имени художника, ни места, ни года. Напечатана открытка была не на бумаге, а на каком-то твёрдом материале, отдалённо напоминающем очень тонкое и чуть-чуть гнущееся стекло.
Когда Пете было плохо или грустно, когда судьба была к нему несправедлива, он вынимал открытку и переносился на 3500 лет в прекрасное прошлое, в молодые и вольные Микены. Открытка воплощала в себе всю красоту мира, всё чистое и прекрасное, что ещё оставалось в нём. Всесильное солнце отдавало ему частичку своего огня и залечивало его раны. Мускулы обнажённого всадника переливались, тело было влажным от пота и сливалось в одном бешеном движении с телом несущегося вперёд коня.
Петя начал носить открытку с собой как ценность, которую никому не мог доверить на хранение, о чём вскоре горько пожалел. Он положил её между учебников в портфель.
Однажды мальчишки из соседней школы подкараулили его по дороге домой, толкнули в снег и начали играть в футбол его портфелем. Ужас захлестнул его сознание. Книжки, карандаши и тетрадки не имели для Пети никакого значение. В портфеле хранилось что-то более ценное. Он неловко вылез из сугроба и попытался отобрать свой портфель. И тут же на него обрушился предусмотрительный удар кулаком в глаз. Он закричал от боли и ошеломления и упал лицом в снег. Петя ещё не был готов к жестокости и коварству окружающего его мира. Мальчишки ещё попинали его портфель, но вскоре забава надоела им, и они бросили его рядом с плачущим в снегу младшеклассником.
Прикрывая распухающий глаз шапкой, он проскользнул домой и спешно вывалил содержимое портфеля на стол.
Слёзы снова потекли из его глаз. Открытка оказалась разбитой, как если бы уронили на пол кусочек стекла. Ни один из осколков не потерялся. Петя предусмотрительно поместил открытку в конвертик. Но его святыня была варварски осквернена. Размазывая рукавом слёзы и сопли, он подклеил осколки с обратной стороны простой почтовой бумагой, как мог.
Через несколько месяцев репрессировали папу. Ни за что. Просто кому-то понадобилась их квартира, кто-то подумал, что они жили слишком просторно. Папа бесследно исчез в пучине сталинских лагерей, как будто его никогда не существовало. Только мама долго плакала и всё повторяла: Серёженька, Серёженька...
В этот день Петя дрожащими руками вытащил из заветного конвертика открытку. Один из осколков стал чёрно-белым и блеклым, потерявшим всю свою реальность и силу. Но остальные осколки всё-таки оставались радостными и светлыми, дарившими дикую первобытную радость, огонь и желание продолжать жить, не смотря ни на что.
Так и повелось, с каждым наваливавшимся на него несчастьем он лишался кусочка голубого неба, кипариса или руки всадника.
В 1941 началась война, а в начале 1942 они с мамой были эвакуированы в Сибирь. Им повезло, что они не остались в Ленинграде. Жилось тяжело, мама работала на заводе, забыв своё инженерное образование. Вскоре к ней присоединился и Петр. Он уже хотел идти на фронт, но война окончилась, и всем требовались мужские рабочие руки. Так Петр остался на заводе. В 1950 он женился, а в 1953 они все вчетвером, включая жену, маму и маленькую дочку перебрались назад в Ленинград.
В 1957 умерла мама, и сразу же угас большой осколок синего неба.
Неумолимая река времени текла вперёд. У Петра родился сын, дочка училась в университете, всё шло своей чередой, и, казалось, осколки больше не будут покидать его, становиться серыми.
Но сын пошёл в армию, в самый разгар действий советских войск в Афганистане, и через несколько месяцев пришла похоронка вместе с одинокой медалью на бархатной подушечке.
Жена пережила сына всего на полгода, вскоре Пётр Сергеевич хоронил и её.
Угас порыв всадника. Конь остановил свой бег и сделался серым и невзрачным. Лишь кое-где ещё проблескивали зелёные насыщенные мазки кипарисов, море и осколок солнца и неба.
Перед самым выходом на пенсию Петру Сергеевичу подвернулась каким-то неведомым чудом путёвка во Францию, в Париж. Его группа посетила и Лувр. Он долго стоял в скучном пустующем зале микенской культуры, рассматривая блеклые фрески, глиняных божков, битые черепки и с трудом различимый деформированный меч. Экскурсовод сделала ему замечания, чтоб он не отбивался от группы, а то потеряется, а французского совсем не знает.
Как только появилась первая возможность, дочка уехала в Америку, навсегда. Последние кипарисы потеряли жизнерадостные тона на выцветших полях.
Жизнь сократилась до ожидания звонков и писем с фотографиями из Америки, походов за булкой и кефиром и бессмысленного бормотания телевизора.
За несколько часов до смерти, как будто Пётр Сергеевич чувствовал её приближение, он выложил открытку на стол, и в который раз пристально вглядывался в черты всадника, пропорции коня и расстилающийся перед ними пейзаж. Он вспоминал всю свою жизнь, каждый осколок открытки, каждый рубец на сердце и в душе. И Петр Сергеевич увидел, что неровные края осколков выпрямляются и разглаживаются. Открытка восстанавливала свои насыщенные цвета. Снова понёсся вперёд конь и засияло солнце, вознеслись ввысь зелёные кипарисы и зазеленели просторы полей. Дельфины резвились в солёных волнах, обгоняя белые корабли, борющиеся с весёлым ветром. Солнце яростно бросало кусочки живительного пламени. От пронзительной голубизны неба приходилось прищуривать глаза. Стали видны небольшой шрам на мускулистом плече всадника и вздувшиеся от напряжения вены лошади. Ему показалось, что, не останавливая своего стремительного движения, всадник обернулся и на мгновение махнул ему рукой, как бы призывая его...
Соседки через четыре дня заметили, что Петр Сергеевич давно не выходил из дому, и вызвали участкового. Милиционеры взломали дверь и обнаружили его тело. В правой руке Пётр Сергеевич сжимал открытку, снова ставшую целой, яркой и живой. На лице его застыла спокойная улыбка.