Заплакав протяжно, будто дитя, отворилась скрипучая дверь гаража. Лёва шагнул в темноту, объявшую его прохладой и знакомыми с детства запахами масла и бензина. Щёлкнул рычажок, и лампочка осветила содержимое кирпичной клети - свалку забытых вещей и автозапчастей. Дряхлый Москвич уже лет пять как был сдан в утиль, а дед по старой памяти всё хранил комплектующие для "железного коня".
Ящик с картошкой, забившись в дальний угол, ждал, воинственно ощетинившись розовыми ростками. Пока Лёва был безусым юнцом и регулярно навещал бабушку с дедушкой, эта возложенная старшими обязанность - походы в гараж за картошкой - его до крайности раздражала. В основном тем, что отказаться было нельзя. Теперь же, когда возмужавший и остепенившийся Лев Аркадьевич вернулся в город детства впервые за долгое время, просьба немощного деда вызвала лишь ностальгическую улыбку.
Отобрав в ведро клубни, Лёва с кряхтением распрямился и, прежде чем уходить, окинул грустным взглядом убранство гаража. Каждая мелочь здесь напоминала ему о беззаботной поре детства, которая вот ещё недавно, казалось, царила в его жизни, а теперь была так безнадёжно далека.
Уже собираясь покинуть гараж, Лёва вдруг заметил в углу, у входа, свёрнутый в рулон ковёр советских времён. Этот образчик азербайджанского ковроткачества был хорошо ему знаком: прежде карминно-красный ворсовый гигант висел у стариков на стене в зале. Когда в детстве Лёва оставался с ночёвкой, ему всегда стелили на раскладном диване, и, прежде чем погрузиться в сон, он часами мог водить пальцем по орнаменту, фантазируя о чудовищах и мирах, что прятались в красочном узоре.
И почему он здесь оказался?
Лёва развернул ковёр, и к его ногам осыпалось мышиное гнездо, сотканное в недрах рулона из мусора и остатков еды. Мышей, судя по высохшему помёту, тут давно не было. И даже несмотря на таких незавидных подселенцев, ковёр пребывал в целости. Да, запылился и покрылся пятнами неясной природы, но по-прежнему завораживал яркой расцветкой.
Пальцы сами собой потянулись к ворсу, обвели деталь орнамента, напоминающую птичье перо, и перешли на раскрытый цветок в центре внутреннего поля. Из этого увлекательного путешествия Лёва не сразу вернулся в серую обыденность. Но когда вернулся, твёрдо решил, что нечего кусочку его детства томиться в пыльном гараже.
***
- Бог ты мой! Зачем ты его приволок? - воскликнул дед.
Он как раз вошёл в зал, где Лёва вешал на старое место выбитый и вычищенный ковёр. Конечно, не всю грязь удалось убрать: одно пятно на ведущей кайме всё же осталось, но Лёва и без того был доволен результатом. Ковёр сиял так, словно его недавно сняли с ткацкого станка. Всеми оттенками красного переливался ворс в солнечных лучах, проникающих через окно.
Лёва закрепил последний угол и отошёл, оценивая результат.
- Я увидел его в гараже и решил, что такому сокровищу не стоит пропадать в куче хлама. Помню, бабушка как-то рассказывала, что купила его за какие-то баснословные деньги.
- Точно. Пять сотен рублей отдала! - хмуро подтвердил дед. - Четыре своих месячных зарплаты. Сумасшедшие деньги в те годы.
- Вот видишь, - улыбнулся Лёва, - потому он и не должен стоять в гараже. Стена без него совсем лысой кажется. Пускай висит, радует глаз. О бабушке напоминает.
- Ну да, о бабушке... - протянул дед и, развернувшись, вышел из комнаты, перед этим окинув ковёр неприязненным взглядом.
Лёва помнил, что в последние годы перед исчезновением бабушки их с дедом отношения становились всё хуже. Никакой любви между супругами изначально и не было. Во времена их молодости расписывались чаще из практичных побуждений: хозяйство вдвоём вести сподручнее, родне помогать, деньги копить. Дед с бабкой поженились без любви, без любви наделали детей, без любви прожили в браке долгих пятьдесят восемь лет. Привыкли, вроде бы, друг к другу, притёрлись, хотя и спорили постоянно.
Но когда у деда из-за возраста начались проблемы с желудком и врач назначил ему специальное питание, бабушка сделалась сварливее обычного. Ей приходилось по пять раз в день вставать к плите, постоянно что-то варить, парить, запекать и перемывать тонну грязной посуды. И, конечно, она была не в восторге от возросшего количества домашних обязанностей. Ссоры постоянно сотрясали дом, и Лёва часто становился их свидетелем.
К тому времени, как он вырос и перебрался в крупный город, старики уже с трудом выносили друг друга, ругаясь по любому поводу. Но мысль о разводе им обоим казалась неприемлемой. Как разводиться, если больше полувека прожили вместе, если за спиной - легион детей, внуков и правнуков? Так и продолжали терпеть.
А потом бабушка пропала.
***
Перед сном, поддавшись порыву, Лёва водил пальцем по узорам ковра и тихо улыбался. Он снова ощущал себя мальчишкой, лёжа на разложенном диване в зале, повернувшись к стенке носом и в лунном свете следуя по воображаемой тропке коврового орнамента. Он ступал по саду дивных цветов, где из тени скалились безглазые опасные хищники, готовясь разорвать на клочки неосторожного путника, где в алых небесах кружили искажённые птичьи силуэты, а обоняние дразнил тяжёлый запах меди.
Пальцы всё глубже зарывались в густой ворс, утопали в нём, как в шерсти какого-то огромного зверя, который удовлетворённо рычал, поддавшись на ласку человека. Перед глазами у Лёвы плыли и смешивались фантастические узоры, и он охотно внимал образам, что они рождали.
Пока в сказочном саду, на тропе перед ним, не возникла тень. Она промелькнула меж острых валунов, вплелась в танец перьев на ветру, испортив его, и побросала на землю увядшие цветы. Чудовища затаились в своих укрытиях, их испуганный рык эхом облетел сад и растаял.
Застарелое пятно на кайме ковра неожиданно стало заметнее, набухло каплями непрозрачной влаги - в сердцевине кляксы распустился чёрно-красный лотос. Через миг по его лепесткам засочилась кровь, и пыльцы Лёвы оказались покрыты тёплой, отдающей металлом влагой. Вскрикнув от реальности ощущений, он попытался отдёрнуть руку. Однако ворс ковра крепко обвил её.
Медленно тень вновь возникла в переплетении растительного лабиринта, подалась вперёд, обретая чёткую форму. И Лёва различил два бледно-голубых глаза, взирающих на него сквозь узор: один - из-под склонённого листа, другой - из сердцевины поблекшего цветка. Эти старческие печальные глаза с вечно опущенными уголками Лёва прекрасно помнил.
Это были глаза его бабушки.
Он забился в плену ковра, как в тисках, и закричал. Чтобы в следующее же мгновение пробудиться от кошмара, лёжа в густой ночной темноте на сырых простынях. Ковёр висел на прежнем месте и казался блеклой картинкой, тенью самого себя. Никакая кровь из него не сочилась, глаза в орнаменте не вырисовывались, и Лёва понемногу успокоился.
Он сходил в туалет, после умылся холодной водой, чтобы окончательно прогнать дурной сон, в котором ему привиделась умершая бабушка, вплетённая в узор ковра.
Просочившись через приоткрытую дверь обратно в зал, Лёва застыл на пороге, удивлённо разглядывая дедушку, в одной майке и трусах замершего перед ковром. Старик забрался на диван с ногами и стоял, обратившись лицом к тканой картине. Стоял так близко, будто их притянуло друг к другу как магниты.
- Дед? Дед, ты чего? - осторожно спросил Лёва. Но старик его не услышал. Прижавшись лбом к ковру, он безотрывно пялился в его ворсовое нутро, как в экран телевизора.
- Дед, а ну слезай с постели!
И вновь - никакой реакции.
Лёва схватил деда за руку и попытался оттащить от ковра. Старик ни за что не цеплялся, но внуку не удалось его сдвинуть. Словно некая сила удерживала его на одном месте, оплетя незримыми нитями.
И внезапно дед начал хныкать, так тихо и жалобно, что Лёва даже не сразу понял природу этих звуков, а через мгновение старик застонал, как от внутренней разъедающей боли.
- Дед, дед, ты слышишь меня?! Проснись!
Теперь Лёва тянул без прежней осторожности, а грубыми рывками, вкладывая в это всю силу. Он чувствовал - ещё немного, и случится что-то непоправимое. И внук отчаянно пытался уберечь дедушку от незримой угрозы, подбирающейся к нему.
Но всё было безуспешно. Сущность, что держала старика, оказалась упорнее. И тогда, совершенно выбившись из сил, Лёва вспомнил о виденных им бледно-голубых глазах в хитросплетениях орнамента и в сердцах закричал:
- Ба, прекрати! Хватит и после смерти изводить его!..
И в тот же миг дедушка обмяк, навзничь повалившись на диван.
***
Дед метался в горячке весь остаток ночи и утро. Вызванный участковый врач назначил приличный список лекарств, дал направления на десяток анализов, но, едва за доктором закрылась дверь, дедушка признался внуку, что ему ничего не нужно.
- Не поможет, Лёвушка, - просипел старик. Он лежал под простынёй с мокрой тряпкой на лбу. Лицо его буквально за пару часов пожелтело, черты заострились - знакомый облик скрыла восковая маска. - Чувствую, что настала пора мне уходить. Старуха к себе зовёт.
- Не говори так, дед, - попросил Лёва, опускаясь на край кровати. - Это всё просто приснилось тебе ночью, не было там бабушки. Никто тебя не зовёт.
- Была, ещё как была. Злится она на меня, Лёвушка. И, скажу тебе, за дело злится.
Старик заворочался, застонал от слабости и попросил:
- Исповедоваться я должен, душу облегчить, прежде чем на тот свет идти. Ты меня послушай, Лёва, потому как с попами говорить я не стану...
- Ладно...
- В своей жизни всего два греха я совершил. Первый - когда на бабке твоей женился. Второй - когда отправил её на тот свет.
Лёва вздрогнул от неожиданности и удивлённо воззрился на старика.
- Да-да, не смотри так, не брежу я. Разозлился я тогда сильно, понимаешь, Лёвушка? Она всё кровь из меня пила, донимала по делу и без дела. Я терпел, руки не поднимал на неё. Да и как бабу бить можно? Но в тот день не стерпел, не смог, последняя капля это была... Весь день в гараже копался, пришёл домой, гляжу - делись куда-то из шкафа все мои модельки. Помнишь, стояли раньше на книжных полках у меня машинки советские, а? Ты ещё играться с ними любил, когда маленький был.
Лёва неуверенно кивнул.
- Она всю коллекцию выбросила, пока меня дома не было, - надтреснутым голосом продолжил дед. - Представляешь? Двадцать три модельки. Я годы потратил, чтобы их отыскать и выменять. А она - всё в коробку, и - на мусорку. "Пыль собирают только. Да и ты уж не ребёнок, чтоб в игрушки играть. Давно выкинуть надо было". Так и сказала, слово в слово... Я рассердился, Лёва. Страшно рассердился. Ничего перед собой не видел, гнев глаза застил... Пока не очнулся и не понял, что до смерти её забил...
- Господи... - поражённо прошептал Лёва. Признание деда повергло его в шок, и теперь он сидел с опущенными плечами, совершенно не представляя, как на всё это реагировать. - Ты... ты убил её?.. Чёрт возьми... И что... что ты потом сделал?..
- Завернул её в ковёр, чтобы соседи не увидели, отнёс до машины, да и увёз подальше в лесок. Там и закопал. А семье и всем сказал, что заблудилась она, когда одна по грибы поехала. И на другой лес указал. - По впалым щекам деда слёзы проложили мокрые дорожки. - Я бабушку сгубил, Лёвушка. Своими руками...
Старик жалобно захныкал, закрыв глаза худыми ладонями. Побледневший Лёва растерянно посмотрел на деда, столько лет скрывавшего жуткую тайну. Ему с трудом верилось в услышанное, но в искренности умирающего сомневаться не приходилось. И всё равно образ любимого дедушки никак не вязался для него с таким страшным преступлением, как убийство.
- Но ты ведь не хотел этого... Всё получилось случайно, на эмоциях, да? - неуверенно пробормотал Лёва, пытаясь как-то смягчить чужую вину.
- Да, пятьдесят лет она мне душу мотала, но так сорвался я впервые... А надо было терпеть, раз уж её выбрал. Надо было до конца терпеть...
Дедушка зашёлся жалобным плачем, от которого у внука заныло сердце.
- Что поделать, прошлого ведь уже не изменить...
Лёва коснулся плеча деда в знак молчаливой поддержки, не желая упрёками и бессмысленными разбирательствами отравлять последние часы жизни дорогого ему человека.
- Всё вышло так, как вышло.
***
Через несколько часов горячка деда усилилась, и он, не переставая бредить, отошёл в иной мир. Лёва всё время был рядом, до последней минуты. И затем сам занялся организацией похорон и прощания. Трое суток он почти не спал, отягощённый делами.
В день похорон Лёва чувствовал себя совсем разбитым. На поминках, проходивших в квартире деда, всё больше молчал, либо обменивался с роднёй пустыми фразами, какие полагались на подобных мероприятиях. Зная тайну деда, смотреть в глаза семье он не хотел.
Проводив последнего гостя, Лёва не нашёл в себе сил даже убрать со стола или хотя бы выключить свет в комнатах. Он рухнул на диван и сразу же провалился в беспокойный сон.
И снилась ему эта же комната. Всё в зале располагалось на тех же местах, что и утром. За одним исключением. Роскошный вычищенный ковёр больше не закрывал стену. Он лежал на полу.
Лёва, поддавшись неясному порыву, шагнул на ковёр и ощутил, как приятно щекочет ступни плотный ворс. Вытканные листочки и цветки вдруг зашевелились, распрямились, проступая сквозь рисунок и обретая осязаемость. Стебли лозами оплели ноги Лёвы, вынудив рухнуть на колени. И когда ладони коснулись ворсистой растительности, то новые побеги опутали и их.
Ковёр колыхался ярко-алыми волнами в такт чужому дыханию, распадаясь на слои, каждый из которых казался реальнее остальных. Плыли стройные геометрические узоры, распускались бутоны, сквозь деревья прорастали зубчатые листья, выныривали и исчезали в пленительном хаосе гребни глубинных тварей.
Лицо бабушки, сотканное из узких узорчатых полос, возникло в паутине орнамента, когда Лёва оказался совершенно обездвижен путами ворса. Старуха медленно всплывала из глубин ковра, будто поднималась к поверхности со дна тёмного омута. Очертания её становились всё зримее, выцветшие старческие глаза - всё ближе.
- Ты всегда любил его больше, чем меня, - услышал Лёва едва различимый шёпот. - С ним всем делился, с ним всё время в гараже торчал. От моей ласки нос воротил. В гости когда приезжал, сразу к деду бежал. А это бабушка ведь кормила, убирала, ухаживала. Пока дед только в масле машинном тебя измазывал, да газами выхлопными травил... Когда дед на меня голос смел повышать в твоём присутствии, ты хоть раз его остановил? Нет. Пускай и молоденький был, но всё равно мужчина, а вот за старую женщину никогда не заступался.
Лёва дёрнулся, пытаясь отстраниться от лица бабушки, которое приблизилось настолько, что он почуял скверный запах, идущий из старческого рта.
- Даже после смерти о бабушке слова доброго не сказал, а старого дурака оправдал, легко грех его отпустил. А я вот, так и знай, не отпускаю. Ни грех, ни душу его. Со мной был старый, со мной и останется. Пущай и дальше тянет ярмо своё, покоя он не заслужил. А ты, уж коли так тебе дорог дед, участь его разделишь. Таково моё слово.
С растущим ужасом Лёва ощутил, как его лба коснулись сухие пальцы бабушки, и в тот же миг по коже пробежала тёплая волна. Это был вовсе не сон. Теперь он понимал, что кошмаров настолько реальных просто не существует.
Здесь и там сквозь плоть стали пробиваться цветастые нити, его кожа обрастала, как шерстью, мягким ворсом, пока всё тело не скрылось под плотным слоем. Пока Лёва не влился в орнамент ковра и не стал его неотъемлемой частью, навечно замерев на тканом полотне маленькой человекоподобной фигурой, разрываемой пополам двумя призраками, двумя мечущимися душами.
Когда рано утром солнечные лучи заглянули в окна спящей квартиры, её наполняли тишина и безлюдье. Багряный ковёр с застарелым пятном на кайме по-прежнему висел на стене, и было что-то завораживающе прекрасное в его замысловатом узоре.