Аннотация: У Клода и Арле, членов тайного братства, есть ответственное задание, а у господина Авеля есть тайный интерес.
Существует столько удивительных вещей, о которых я хотел бы тебе рассказать, но, боюсь, у меня просто не получится.
Я боюсь тех варваров, которые идут бок о бок со мной столько столетий, ведь они так недопустимо близки к той непорочной цивилизации, которую я построил для тебя. Я дал основу твоему миру, построил его на руинах собственной погубленной юности, но они... они тоже были тут, даже в тебе, в твоем взгляде. Я не хотел замечать этого, не хотел согласиться с жестокой судьбой, воплотившей в твоем чистом сознании поколения погрязших в пороке нелюдей. Я так надеялся их забыть, но в том и заключен мой проигрыш: в ослеплении своем я сам не заметил, как встал на тонкую полоску над бездной и сверзился вниз, в самую тьму своего поглощенного страхом сознания...но худшее не то, что я пропал, нет. Страшно лишь то, что с собою я утащил тебя, которую намертво привязал к себе, боясь однажды потерять.
Что я есть? Что есть ты? И что есть они, мои демоны?
Те демоны, миры которых светят чарующим блеском из твоих светлых глаз.
Многие меня поносят
И теперь, пожалуй, спросят:
Глупо так зачем шучу?
Что за дело им? Хочу.
А.С.Пушкин "Царь Никита"
1.
Порой мне кажется, что с моим миром что-то не так. То он обрастает острыми и тупыми углами, приобретая очертания ровной геометрической фигуры, то расплывается акварелью на мягкой бумаге. Мой мир колеблется и вращается по невидимым осям, а я стою в самой его сердцевине, и у меня кружится нещадно голова, потому что мир похож на крутящуюся смазанную разноцветную спираль.
Не то чтобы я не люблю свой мир, но иногда мне бывает с ним безумно сложно.
Впрочем, меня вряд ли сейчас поймут люди.
Они, мои люди, привыкли читать и видеть прогрессирующие, растущие симптомы близкого безумия нормального на первый взгляд человека, они привыкли мнить себя психологами на основании чужого опыта и воображения. Они привыкли верить в то, что безумие человека уходит корнями в его детство, когда с ним обязательно случилось что-то плохое, неправильное, неестественное. Но они уже не могут воспринять безумие человека не как последствие каких-то давних переживаний и чьих-то воздействий, а как саму причину этих переживаний и происшествий. Они не верят, что с безумием в душе можно родиться.
Вот поэтому мне и кажется, что с моим миром что-то не так.
Люди, живущие в нем, в меня не верят.
2.
Как бы то ни было, каждая новая жизнь вытесняет даже самое малое напоминание о жизни предыдущей, это я знаю прекрасно, благо, опыт подобного "забывания" у меня имеется не малый.
Когда я Арле, то все становится очень и очень просто и легко забываемо.
Когда я Арле, я точно знаю, что я есть, и что есть мир вокруг меня.
- Тебе придется платить за меня, - так говорит Арле моими губами, исторгая почти удушающий подавляюще-женский грудной смех. Плоть от плоти я, но все же она немного не я - она куда сильнее меня. И Арле знает, что за право быть с ней человек будет платить дорого... это не значит, что она продает себя в чье-то пользование, нет, это всего на всего означает, что она знает, сколько боли способна принести в чужую жизнь, даже если сама не желает. Но любовь, привязанность - это великие блага огромной яблони, и за них надо платить болью и отчаянием.
Странно сказать, но то, что знает Арле, знаю не только я - есть еще Клод, он лучше всех знает, что такое Арле. Потому что в своей любви он отказался от эгоизма и отвык наблюдать за собой - все его внимание обращено к ней, к моей Арле. Порой мне даже кажется, что он знает о моем существовании, но возможно это лишь пустое беспокойство, игра воспаленного воображения. Он иногда такой глупый, этот ее Клод: уверил и ее и весь зрячий мир, что друг ей и помощник, о большем и не заикнется, и только двое - я и он - знаем правду: он любит Арле всей своей прикованной цепями к земле душой.
Впрочем, все любят Арле.
- Арле, - тихо позвал из ночной тьмы Клод, чуть мерцая восковой кожей в неровном лунном свете, льющемся из окна, - Что же с небом? Как с небом быть, Арле?
Арле ухмыляется, и больше я уже ничего не значу, я лишь фантомная тень усталой мечтательности, промелькнувшая в ее глазах.
- "А что же небо? Небо в стороне"*
Нет, пустое. Нельзя любить то, чего нет.
* Омар Хайям
3.
Эпилоги пишут, чтобы успокоить любопытство читателей после неожиданной полноценной концовки с обязательной по всем правилам смертью Главного Злодея и одного из Хороших Парней. Это важный шаг - незапланированная героическая смерть одного из положительных героев, к которому читателя убедили относиться с приязнью. Такой герой всегда обладает очарованием, и все прочие Хорошие Ребята оплачут его героическую кончину и воздадут почести его хладному трупу... и все. Теперь уже никто не думает, что он герой, что он чем-то жертвовал; теперь так естественно думать, что он рожден был для такой своевременной смерти, ведь он так незначителен в сравнении с Главными Героями, которых ждет долгое прекрасное Счастье. После его смерти. И редкий автор напишет о том горе, которое постигло любящих его людей; о том, что его мир, его вселенная, его история закончилась трагедией и апокалипсисом; что целый мир рухнул в одночасье, не оставив и намека на счастливый эпилог, и что такова есть истинная справедливость. Справедливая жертва одного мира ради надежды на счастье в других мирах.
Эпилоги пишут многие авторы, чтобы в чем-то успокоить своих читателей; они добавляют пару строк о могилах, детях, родственниках, преемниках умершего Второстепенного во всем человека. Он почти всегда сам сознательно жертвует собой, - фактически убивает себя во имя иллюзии блага дорогого ему человека. Позволяет уничтожить себя, оставляя в сердце Любимого им человека порой тоску, порой брезгливую жалость, а иногда непонимание с легкой примесью благодарности. Но никогда - боли от утраты. Этот любимый будет счастлив, будет любим еще не единожды, и сам будет изображать любовь, никогда и не вспоминая о Второстепенном Герое. Потому что никогда нельзя оценить поступок человека, которого не знаешь, которого не хочешь знать и которого не понимаешь. В эпилогах уже нет ни слова о жертвах, только о почему-то странно обыденной и унылой дальнейшей жизни того Волшебного Человека, которого придумал себе Второстепенный Герой. Лишь он один видел оттенки радуги в монотонной гамме самого обычного человека, и именно он был убран из жизни этого человека, чтобы не мешать счастью.
Эпилоги пишут, чтобы соблюсти формальность. Погибший истинно любящий человек - это погибшая невоплощенная мечта о Человеке, про которого нельзя писать отдельные книги, потому что тогда никто уже совсем не поймет смысла его жертвы. О таких людях нельзя много писать. О таких людях можно немного плохого, можно писать о тех пошлых гадостях, которые они, потворствуя своей звериной натуре, совершают... и нужно, необходимо разбавлять эту злоидейность каплей иронии и истинного несчастья - этот человек ищет помощи своей душе, он пытается вырваться из порочного круга, который сам начертал вокруг себя, но не может. Его Идея не в этом. Страдание как искупление - удел Главных Героев. Потому что для Главного Героя всегда есть лучик света... потому что на нем все еще есть куда поставить крест... и потому так дорого его спасение.
Эпилоги дают понять отношение автора к герою: тот, в ком заключалась истинная Идея книги, про того автор никогда не забудет написать в эпилоге.
Потому что эпилоги пишут дети, живущие в головах писателей, а дети любят справедливость.
Я говорю об этом потому, что иначе мне просто не дать вам понять, кто такой был Клод...
*
- Я торгую не людьми, барышня, - толстый торговец выдохнул сероватое табачное облако в лицо сидящей напротив Арле.
- Как же в таком случае назвать тех, кого вы содержите в серых бараках и за кого берете деньги? - строго, изображая интерес, спросила Арле, и он как-то жутковато улыбнулся.
- Это пустые, бездушные и бездумные тела. Куклы своего рода. Из живой человеческой ткани, по сути своей биологической они люди, но это совсем не так, барышня.
Клод отодвинул сиреневую штору и выглянул в окно, где на пустом пыльном дворе толпились, словно статуи, живые куклы: стояли молодые и старые, мужчины и женщины, дети разного возраста - и все, как один, совершенно безжизненны. Клод смотрел на них некоторое время, потом почесал кончик носа и отвернулся от окна, оставаясь, впрочем, на том же месте.
- Они, мои пустые, способны лишь совершать телодвижения по воле своего хозяина (это обеспечивает специальный проклятый кулон, одеваемый на шею каждого очередного пустого) и исполнять естественные нужды организма, хотя едва ли они способны без приказа совершить над собой усилие и самостоятельно сделать хотя бы один глоток воды. Совершенно безынициативны, они тем не менее прекрасно исполняют все приказы, не касающиеся умственных напряжений. - торговец ухмыльнулся сквозь нависшие рыжие усы и пожал плечами, как он уже неоднократно проделывал за последний час, в течение которого ему приходилось разговаривать с визитерами.
- Откуда же вы их берете? - безмятежно спросила Арле, откидываясь на спинку кресла и окинув взглядом помещение.
Кабинет торговца, в котором тот привык принимать всех гостей, был отделан в дурном вычурном вкусе, впрочем, идеально соответствовавшем характеру дельца и роду его деятельности. Стены были крыты красными обоями с желтоватым узором, а поверх них висели многочисленные шкуры, головы, рога животных, плохо нарисованные картинки с участием непропорциональных героев, разноцветные веера, вытянутые голубые маски без прорезей для рта, какие-то патенты и грамоты, а почти у самой входной двери, расположенной напротив стола торговца, на стене располагался старый местами порванный дартс, из которого торчало три дротика. На полу лежали толстые ковры странной цветовой гаммы, а по всему периметру кабинета стояла разномастная мягкая мебель, выдержанная во всех оттенках красного. В центре же комнаты стоял большой украшенный резьбой стол из красного дерева, заваленный всякого рода бумагами, мешками и письменными принадлежностями. Единственное окно в помещении выходило во внутренний двор, и занавешено оно было тяжелыми пропыленными грязно-желтыми шторами с уныло висящими красными кисточками.
Кабинет производил довольно тяжелое, нездоровое впечатление, даже воздух в нем казался удушающее густым от пыли и каких-то чужеродных запахов. Все это, впрочем, совершенно устраивало торговца, личным вкусам которого соответствовала даже понурая кисточка со шторы.
Арле атмосфера тоже не слишком угнетала, хотя и сильно действовала на психику мне, потому как из нас двоих я обладала наиболее слабой психикой и выдержкой. Как я могла заметить, Клод держался хорошо, не выдавая своих чувств, однако от чуть продуваемого старого окна не отходил ни на шаг, все время стоя в стороне и будто не касаясь разговора. Будто ему не было интересно дело, по которому Лидер Новолунного Братства послал их в эти края к этому работорговцу с рыжими жесткими усами над неприятно улыбающимся ртом.
- Они попали под действие одного малоизученного проклятия, своего рода болезни. Их просто напросто кто-то лишил души, а от такого лекарств нет, как ни прискорбно.
- И поэтому вы их продаете? - скептически спросила Арле, отрывая глаза от безротых масок, висящих на стене.
- А что еще с ними делать, барышня? Они никому не нужны, ни на что не способны, а я люблю деньги. Они словно созданы для моего бизнеса. Разве не так, милейшая?
Торговец продолжал улыбаться, глядя на Арле, и лишь важно кивнул, когда после недолгих раздумий она качнула утвердительно головой, как бы соглашаясь с его словами. Все люди любят, когда их понимают. Уж я-то знаю.
- Ну, кроме всего прочего моего господина интересует, каков, так сказать, срок действия этих... хм... людей? - произнесла Арле.
- Срок жизни среднестатистического здорового человека, не отягченного бременем волнений и раздумий, - лукаво сощурился торговец. - А меня в свою очередь интересует платежеспособность моего нового предполагаемого клиента.
- Не переживайте. Мой господин не испытывает финансовых затруднений. Он, однако, настоятельно требует, чтобы мы с моим напарником Адамом провели осмотр этих ваших кукол, так как мнение проверенных людей для него куда ценнее всех гарантий и заверений партнеров в бизнесе. Вы понимаете.
Чувствую, как Арле тянет губы в улыбке, и я ощущаю, как покрывается испариной ее спина, и знаю, как трудно дается ей ложь. Все же из нас двоих именно я - лгунья.
*
Клод был когда-то очень приличным студентом, учившимся на Юридическом факультете Университета Порядка и Правды в годы , предшествовавшие Восстанию Пятнадцати, еще до прихода к власти Нового правительства. Клод мечтал стать великим правозащитником, высококлассным юристом, хотел видеть ярчайшие судебные процессы своего времени, и, конечно, мечтал сам на них блистать в роли прокурора. Его родители были хорошо обеспеченными замкнутыми людьми с пессимистическим взглядом на жизнь, они не понимали выбор старшего сына, но отказывать ему не видели никакого смысла и исправно оплачивали его учебу и проживание на Университетском острове. Он обходился им не очень дорого - Клод был бережлив и неприхотлив, так что много денег на себя не тратил, разве что большую часть присланных денег он временами оставлял в книжных магазинах... Таким образом он проучился три года из семи, а потом грянуло восстание, и его забрали в Отряд Противоборства Пятнадцати агрессорам.
Так Клод потерял место в университете и связь с родными, от которых оказался оторван морем и тяжелейшим ранением, полученным в стычке с вражеским отрядом. И так Клод получил интересную особенность - оказалось, что проклятье, попавшее в него, сработало как-то неправильно, и поэтому он стал видеть все не так, как раньше. Теперь Клод видел только истину, скрыть которую от него было практически невозможно. Это испугало Клода сильнее, чем страшная правда о его навсегда застывших безжизненных ногах. Он смирился с инвалидным креслом и беспомощностью лекарского искусства медиков Кириллы и отправился домой, но не к родителям , а к человеку, о котором читал книги, обучаясь в университете - теперь с помощью своего дара Клод воспринимал схороненные в памяти строки совсем иначе - теперь он видел в них правду. И Клод знал, что этот деятель вековой истории все еще жив, да нет, он жив всегда, осталось лишь его найти.
Тот самый убитый больше 15 лет назад человек, Фердисдивээр, сейчас был жив и очень активен - близился конец войны, в которой он принимал самое живейшее участие, полностью отдавшись новой жизни. Клод следил по газетам за всеми новостями и видел правду, - где, как, куда, с кем, зачем, что делает Фридрих Бальвор, как стал именовать себя Древний дух, бывший Фердисдивээр. Но Клод был прикован к инвалидному креслу и жил на свое пособие по инвалидности в пансионе старой полуглухой аптекарши.
Но все же судьба начертала имя Бальвора в сознании Клода неспроста. Спустя полтора года после окончания войны у власти четко обозначилось Новое правительство со своими целями до боли очевидными измененному взору Клода... а в подполье пошел процесс создания своего рода диверсионного отряда с броским названием Новолунное Братство. И тут-то заалел сигнал в мозгу Клода - главой этого общества был не кто иной, как сам Фридрих Бальвор! Его фигура ярко обозначилась на горизонте, и 15 июля Клод очередной бессонной ночью уловил в стрекотании кузнечиков за окном новые звуки - словно шаги нескольких осторожных людей. Клод кое-как смог сесть в постели как раз вовремя, чтобы застать гостей гордо сидящим в синей пижаме на узкой продавленной кровати. Чтобы увидеть первую за долгое время улыбку мыслящего человека, и чтобы удивиться, что в этой улыбке не было ничего - ни правды, ни обмана. Фридрих Бальвор умел усмирять любую силу, это было очевидно, и когда он махнул рукой, Клод ощутил, как его давно уже безмолвные ноги заныли от уколов тысяч маленьких иголочек. Это была самая странная боль в жизни Клода, - и самая счастливая.
Лучшие целители Кирилы несколько месяцев трудились, чтобы спасти ноги Клода, а Бальвор всего лишь махнул ладонью в воздухе, и избавил Клода от инвалидного кресла.
И Клод стал членом Братства, даже не выясняя в чем его идея - Клоду было все равно, он лишь знал, что вся его жизнь принадлежит теперь Фридриху Бальвору, чем бы тот не решил заняться. Он не стал первым, но в его руки тоже легла часть доверия Лидера, так же как он подарил ее стоящим с ним рядом Мордаунту, одному из Пятнадцати восставших, и Котхилю, насылающему мор.
Потом Котхиль привел в Братство Арле - девочку, которую когда-то спас от виселицы вместе с ее незадачливым пятнадцатилетним дружком Элсом и которую называл всегда и при всех своей младшей сестрой, хотя ни о каком родстве и речи быть не могло. И тогда Клод встретил Арле. А я встретила Клода, так что можно сказать, что два одиночества так и не нашли друг друга, но Арле получила лучшего в ее жизни напарника.
Вот какой мой Клод.
О нем обязательно кто-нибудь напишет эпилог, понимаете?..
Закованный в цепи, Авель казался куда более опасным, чем без них. Некогда белокурые волосы, падавшие на заостренное угловатое лицо, свалялись в сосульки грязно-серого цвета; глубоко посаженные глаза теперь смотрели немигающими огнями из чернеющей глубины осунувшегося грязного лица; кривой рот и потрескавшимися бескровными губами был плотно сжат; узловатые бессильные руки словно обтянуты были дряблыми веревками некогда упругих мышц; повисшая на нем мешком старая загрязнившаяся одежда, распространяющая запах нечистого больного тела, - вот каким сейчас был Авель, гниющий на цепях Башни Веселых Троллей алчный теоретик смерти.
Воду, протянутую к его рту руками Арле, он пил с жадностью, блестя алчными огнями почти бесцветных глаз из глубины поросшего мхом черепа. Напившись, Авель стал дышать глубже и на мгновение прикрыл глаза: когда опускались медленно его тяжелые бордовые веки, Арле ожидала услышать грохот и лязг опустившись ворот. Но веки опустились бесшумно.
- Пустые.
Хриплый голос онемевшей за годы молчания глотки узника, когда он смог отдышаться и обратил, наконец, внимание на "гостей", врезался в уши Арле, почти уколол ее, едва коснувшись моих нервов. Клод вздрогнул, потом кивнул. Решив, что узник мог не заметить кивка, он подтвердил, что нас действительно интересуют пустые.
- Я... де-лал кое-что для... них, - тяжело выдохнул Авель и закашлялся от саднящей боли в глотке. Чаша с водой вновь появилась у его губ, и он с удюженной жадностью приник к ней. Напившись, он вновь погрузился в молчание, восстанавливая дыхание и ясность мыслей. Терпеливо ждавшая Арле убрала чашу.
- Расскажи, что они такое, - произнес Клод.
Но узник лишь поднял на него угли бесцветных глаз и как-то изломанно уродливо улыбнулся одеревеневшими губами:
- Мясо с механизмом.
И из-за искривленных губ показались колья почерневших подгнивших зубов.
О, ни Арле, ни Клод не придали значения этой улыбке, они всего лишь считали Авеля помешавшимся узником, умалишенным на цепи; они не обратили внимания на его проницательность, на огни горящих глаз, на его запястья, воздетые к небу. Просто потому, что они не понимали его. И я ужаснулась, ведь я ясно видела алчную ярость, кровожадность и безрассудство осмысленного взгляда бледно-серых пылающих глаз, я видела, что то, что делало его тело похожим на живую мумию, его дух делало крепче стен бастиона, в котором он был заперт. Потому что на самом деле, это преступный теоретик был абсолютно свободен и всесилен, чем не отличались ни Клод, ни Арле со всеми их силами и возможностями.
Но они не понимали этого.
- Кто же творит их?
- Мир, - вздохнул притворно Авель, склонив голову вправо, чтобы лучше разглядеть посетителей. То, что он видел, очень нравилось ему.
- То есть? - растерялся Клод, не склонный философствовать на важные для него темы.
- Человек есть организм совершенный, но склонный к самореализации за счет других людей, а если допустить, что все люди равны, то уникальных людей не бывает - у них нет антипода. И тут Мир создает пустых - мясо, необходимое для самоутверждения многих людских поколений, так сказать, - бархатистым голосом пояснил узник, неожиданно расцветая на глазах у Арле и Клода, - кому как не тебе знать, потомок варваров.
Когда он произнес последние слова, его глаза встретились с глазами Арле, и я поняла, что сейчас он смотрел не на нее. Сильную уверенную Арле, он смотрел на меня, бледную тень в ее сознании и видел мою дрожь.
Но Арле не поняла эти слова, она просто не знала, что я есть.
И человек на цепях ухмыльнулся потрескавшимися кровоточащими губами.
- Но кто является исполнителями воли мира? - спросил Клод, нарушая тревожную тишину, канатом натянувшуюся между Авелем и мной.
-Самые ничтожные из людей, - хмыкнул Авель, дернувшись на своих цепях, - самые слабые и обычные.
Потом он снова посмотрел на Арле, и угольки вспыхнули в глубине его черепа.
- Ты не представляешь, демон, до чего я хорош собой, - четко произнес он, прожигая во мне дыру.
- Я знаю, - говорю я неповоротливыми губами Арле, потому что теперь в меня верят больше, чем в нее. Клод вздрогнул.
4.
Дарить свой голос другим - страшное могущество и ужасное бессилие. Кому как не мне это знать, и кому как не пустым это знать, голосами которых заливаются крошечные горлинки с человеческими глазами в обнесенном сплошной стеной садике. Я слышу их дребезжащее пение, но все равно прохожу мимо, потому что Арле их не слышит и не понимает, для нее их тайна закрыта. За стеной - пустырь, на котором подобные стаду пасутся безмолвные биомеханизмы, безголосые статуи. Арле не знает, что у настоящего пустого никогда нет голоса, - свой голос он потерял на веки, лишившись души, но с голосом он потерял больше, чем можно представить - он потерял способность воспринимать, даже язык жестов был для него закрыт. Арле не знала, что горлинки в саду никогда не улетят со своих веток, потому что их голоса стонут почти по-человечески только в кругу немилосердных стен.
На площадке пустые стоят неподвижно, лишь едва заметно движется с каждым вдохом грудь каждого из них. Где-то далеко настенные часы бьют шесть часов вечера. Но никого живого на пустыре нет.
Жилое здание, офис торговца, возвышается безлюдным строением над толпой немыслящих, и окна его похожи скорее на горестные глаза старого чудища, холодного и пустого внутри.
В темных коридорах на обитых плюшем стульях восседают кукольно-важные слуги, взирающие стеклянными глазами на стены, словно выросшие перед ними из прогнившего пола.
В огромной столовой накрыт стол на несколько персон и красиво расставлены блюда и приборы, во главе стола - причесанная по последней моде восковая копия юной девочки, сложившей тонкие бледные руки на коленях в жесте полном истинного смирения и подлинной невинности. Когда Арле касается ее по-детски округлого лица, кожа девочка кажется ей неожиданно теплой, и это наполняет сердце Арле безотчетным животным страхом. Девочка живая, но горло ее не исторгает звуков, а глаза смотрят сквозь Арле. Сидящие на других стульях люди неподвижны, но вполне здоровы, в руках одного мужчины Клод увидел раскрытую книгу. Каждый из сидящих в зале сейчас не существовал в полном смысле слова, я точно знаю это, потому что голоса кричащих горлинок вдвое громче, чем прежде.
В красном кабинете за своим столом сидит полный мужчина средних лет с рыжими усами, опаленными догоревшей сигарой. Его глаза беззлобно смотрят прямо перед собой, а руки смиренно сложены на стол. По его лбу лениво ползет жирная муха.
Одна их горлинок орет отчаянно и яростно - ее за перья треплют другие горлинки, но она только кричит и даже не пытается вырваться.
Но Арле не знает, что человек за столом орать не может.
Это знает Клод, лицо которого ожесточается, когда он смотрит в окно - во дворе темнеет, а пустых никто не сгоняет в барак. Один из слуг, встреченных Клодом в прошлый раз, сидит с отупевшим лицом там же на земле, бессмысленно вцепившись в грубую юбку стоящей рядом пустой. Его глаза словно покрыты туманной пленкой.
Лицо торговца как-то само собой скорчилось, став похожим на сморщившуюся свеклу, так покраснело оно от натуги. Потом рот его открылся и исторг ужасный скрип разорванной глотки, но ни звука от прежнего человеческого голоса не было. Арле и Клод резко дернулись к нему, ожидая оживление его, но торговец так и сидел, бесконечно долго жмуря глаза, из которых покатились крупные липкие слезы, и открыв широко кричащий рот. И ни звука. Приглядевшись, Арле увидела на его лице кровоточащий порез, которого мгновение назад не было. Кровь тонкой струйкой потекла по переносице вниз и капнула с большого носа вниз на малиновый галстук, важно устроенный на распухшем теле мужчины.
- Ах, ну какая отвратительная картина, почти как младенец, только жирный и усатый, - произнес довольный голос за спиной Клода, но когда тот обернулся, позади него никого не было. Лицо в овальном зеркале, появившемся на стене, улыбалось вполне приветливо, насмешливо обжигая углями запавших глаз. Все еще очень худое, лицо Авеля все же сильно изменилось: ладно подстриженные белокурые волосы обрамляли это заостренное здорового цвета лицо; улыбка обнажала ровные белые зубы; ни одного шрама не было на гладко выбритой коже. Его преображение испугало и насторожило Клода и Арле, ни один из которых не ожидал встречи с таким Авелем. Но меня он не удивил, напротив, - теперь мне становилось ясно происходящее вокруг. Он заманил нас обратно к торговцу, намекнул на тех, кто нам нужен и... подразнил домом, полным пустых. Он вернул на мгновение опустевшему телу торговца способность к самостоятельным действиям, хоть и не вернул разум. Он показал свою власть. Открыл часть силы, позвал поиграть с ним. Но не Клода, не Арле он позвал. Он позвал меня, безмолвного демона чужой души, пригласил помериться силами, поиграть с людьми. И в его руках уже был почти завод пустых тел, послушных его воле, а в моих руках... нет, у меня нет рук. Но руки есть у моей Арле и у моего Клода, которых Авель не станет есть так же, как других - потому что он предлагает мне забрать их души, чтобы помериться с ним силой.
- Верно, верно, демон, - хохотнул он, подмигнув мне, - ты знаешь. Ну, я жду тебя в одной из милых комнат этого дома и надеюсь, что ты меня не разочаруешь.
И он пропал, не дождавшись возгласов и вопросов Клода и Арле, оба они были растеряны, оба не понимали, что происходит, и оба предчувствовали худшее - для них путь назад был закрыт.
И рукой Арле я вытираю застывшую кровь с лица торговца, и это ощущение стократ усилено новизной реальности прикосновения.
Губами Арле я говорю:
- Раз, два, три, четыре, пять... Я иду тебя искать.
Он стоял в глубине красной столовой комнаты лицом к вошедшим и улыбался им. Сейчас он выглядел преуспевающим аристократичным бизнесменом, и голову его венчала корона золотых витых волос. Угли глаз из самой глубины черепа сияли, словно маяки с дальнего мыса.
Перед нами за овальным столом на дорогом кресле сидела молодая мраморно-белая черноволосая женщина, слепо уставившаяся перед собой.
И больше в комнате никого не было.
Он поднял руку плавным движением, и в одно мгновение что-то неуловимо изменилось. Арле обернулась, и увидела на лице Клода выступившую испарину. Он был напряжен и смотрел только перед собой, не на Авеля, а куда-то правее его, так, чтобы не встретиться взглядом с забавляющимися угольками.
- Мне нравится твой друг, - улыбнулся Авель, посмотрев на меня, - он так мило сопротивляется мне, что даже не хочется его обращать. Пока.
Клод сглотнул, сердце Арле заколотилось в испуге, но на завоеванном мной лице не дрогнул ни один мускул. Внезапно я заметила уныло склонившую маленькую голову горлинку на жердочке, свисающей с крючка на потолке. И тут же я поняла, почему только теперь обратила внимание на горлинку - она не издала ни звука с момента нашего прихода. Она была неподвижна так же, как и сидящая за столом пустая.
Авель вдруг тихо засмеялся, словно не замечая настороженной напряженности в своих "гостях".
- Ну как вам мой "Дом глухого"? - поинтересовался он, обведя любовным взглядом комнату. В его голосе слышалась явная гордость и удовлетворенность.
Обретенная власть над телом Арле помогла мне вступить в разговор.
- Вы постарались, господин Авель, но так и не раскрыли своего секрета. Теперь мы знаем, кто именно делает пустых, но теряемся в загадках относительно того, как вы это делаете. Не расскажете?
- Оу, вы просите меня развести длительный монолог возгордившегося ученого? Пафосный рассказ ослепленного фанатика вы предлагаете мне? Но это невозможно, милый мой демон, мы ведь с вами понимаем, что согласившийся играть злодея должен выполнять свою роль добросовестно. Я не хочу выдавать вам свои планы, тогда вы лишь потеряете ко мне интерес, а это меня сильно опечалит. Лучше скажите, какой вам интерес до моих кукол?
Отказываясь начать свой рассказ, он воспользовался моей же уловкой и теперь стоял с оживленным лицом и горящими глазами. Он ждал, как я смогу выкрутиться. От этого зависело его настроение - и правила игры. К несчастью, именно его настроение устанавливало правила.
- Ваши работы изумительны, - вдруг сказал Клод, подаваясь вперед. Голос его был искренним, но сдержанным, - в них я не вижу ни следа испорченности, лжи, грязи - ничего того, что покрывало этих людей при их действительной жизни. Я уже простился с верой в истинную невинность, но вы открыли ее мне вновь, вернули веру. Я вижу, насколько чисты эти люди!
Авель с интересом и легким удивлением посмотрел на Клода.
- Ах, так вот в чем заключен ваш талант, любезный, - вдруг протянул он, улыбаясь чуть иначе, чем прежде, - вы способны видеть истину. Я горд. Вы подтвердили мои надежды, что я действую не напрасно.
- Но с другой стороны, - быстро заговорил Клод, - вы продаете этих невинных людей скотам, что портят их и уподобляют себе, даже хуже! Как так?
- Вспомните, друг мой, вы пришли со своими вопросами ко мне, бог знает как, выудив из головы несчастного торговца информацию о моей заключении, так неужели после этого вы не понимаете? Я, создатель этих существ, оказался в темнице за преступления против человечности, а какой-то прокуренных баран-торговец продает моих кукол, живя в тепле и уюте!
- Вы пытаетесь сказать нам, что вас подставили? - резко спросила я. Огонь в глазах Авель теперь полыхал дальними огоньками в глазах Клода, обращенных ко мне.
- Не совсем, - вздохнул Авель, - я хотел бы предстать перед вами столь же невинным, что и мои бедные куклы, но нет. Это претит моему характеру и жажде реванша. Я хочу напакостить как можно большему числу людей, содействовавших моему заключению. Кроме того я завистлив. Мне не нравится, что некий долгожитель, демон Бальвор, имеет в своем распоряжении таких всесильных существ, как вы и вам подобные! Я души целого мира бы вернул, если бы у меня появился хоть шанс поглотить дух этой бальворовой сестренки, Деллы... Я бы вернул к жизни всех пустых, если бы смог дотронуться до сенсора Филь! Но я не могу, - он печально покачал головой, - не могу. Они все сильнее меня. Я не сотворю из них невинных, но если бы я мог... если бы я мог забрать их силы... я бы поглотил этот мир. Устроил бы рай на земле!
Вдруг что-то мелькнуло в его лице, легкая тень, и он сжался, опустил голову и продолжил тихим голосом, в котором звучала незаслуженная обида.
- Вы меня разговорили. Как не стыдно то? Я же говорил, что не буду... А вы. Ненавижу.
Ненавижу.
Эхом разбилось о стены, крытые красными обоями.
Ненавижу.
Ударило по стеклам, почти разбив их.
Он прав. Он слабее Деллы, он бессилен перед Филь, ему страшен Бальвор, он чувствует боль и страх перед их силой. И ненавидит их олицетворение, тень их.
Нас.
Потому что мы-то уж точно слабее, но мы не боимся.
- Демон, берегись, - поднял голову Авель и вскинул руку, чтобы прервать жизнь мою или Клода.
5.
Она была совсем невысокой, с глазами черными, как блестящие агаты. В ее маленькой белой руке был зажат столовый нож, и в это мгновение трудно было представить оружие более страшное. Ярость на ее мраморном лице мешалась с расчетливой сосредоточенностью, когда она смотрела в глаза Авеля, очутившись неожиданно перед самым его носом, загородив нас. Никто даже не заметил, как она успела пересечь расстояние, разделявшее нас, но в один миг там, где была беззащитная пустота, уже стояла она, ощерившаяся и угрожающая. Со столовым ножом в руке.
Ожившая кукла Авеля восстала против него.
Его занесенная рука мелено опустилась, в удивлении своем он даже не заметил этого. Просто стоял и смотрел на несостоявшуюся пустую, рядом с которой он столько времени провел, пока ждал нас.
- Гекуба, это нечестно, - только и сказал он.
Она зашипела, придвинувшись к нему так порывисто, что он чуть не потерял равновесия, инстинктивно отшатнувшись от нее.
- Нечестно, говоришь, ублюдок? - зло спросила она охрипшим, но постепенно набирающим силу голосом, - меня ты смеешь обвинять в нечестности?! ТЫ?! Как смел ты полагать, что тебе будет прощение за то, что ты сотворил со мной?
- Но как?- прошептал Авель, словно забыв о нас, - как? Я создал тебя так давно...
- Не ты создал меня, прохвост, а мои родители! Ты лишь посмел покуситься на мою душу, но даже этого ты толком совершить не смог!
Лицо Авеля вдруг некрасиво покраснело, он нахмурился.
- Столько лет мы работали вместе! Где бы ты был сейчас, если бы не моя идея? Если бы я не придумала создавать этих пустых, а?
Клод рядом со мной вздрогнул, Авель же начал злиться.
- Где бы я был? А сказать тебе, Гекуба, где я был? Я сидел в Башне...
- А, так ты еще и попался? Я столько лет потратила на тебя, а ты... ты...
- Меня держали на цепях, прибитых к потолку и стенам. Не кормили. Я пил затхлую воду, Гекуба. Когда мне ее приносили. - Уже гораздо тише продолжил Авель, и угли к его глазницах потухли, прекратившись в уставшие зеленоватые глаза.
- На цепях? - так же тихо спросила черноволосая женщина, опуская нож.
- Да. И, насколько я помню, меня посадили из-за твоего доноса.
- Я не знала, что все так обернется... Я не думала...
- Да, я вижу, что не думала. Прости, Гекуба, но я должен был наказать доносчика, даже если им оказалась ты, - Авель опустил голову, а когда поднял ее снова, в глазницах полыхнули горящие угли.
Еще мгновение назад по щеке Гекубы стекала слезинка, а уже сейчас ее нож летел к горлу Авеля. Трость Авеля уперлась в живот женщине до того, как лезвие ножа коснулось его кожи, хотя движения обоих были невероятно быстрыми.
Клод, недолго думая схватил руку Арле и бросился бежать что есть духу из мертвого дома.
- Клод! Их можно вернуть, Клод, - задыхаясь, крикнула я, стараясь не отстать от его стремительного бега.
- Некогда! - крикнул он, врезаясь плечом во входную дверь.
Нам в лица словно вылили ведро раскаленного солнца, ослепительно полыхнувшего перед глазами, за порогом бесновалась полупустая щебечущая жизнь.
- Так в чем расчет, милейший Авель? - спросила Гекуба, едва стих топот двух пар ног в коридоре.
Авель улыбнулся ей, убирая трость и отряхивая свое одеяние.
- Я должен был убедиться, что в ней сидит именно тот, кто мне нужен, Гекуба.
- Убедился?
- Только благодаря тебе, Гекуба, - полыхнул угольками Авель, - теперь я знаю, чего от них обоих ожидать и теперь я чуточку ближе к Фердисдивээру.
- Ты уже однажды едва его не убил, - припомнила женщина, взмахом руки убирая посуду со стола, но тут же отворилась боковая дверь, и в комнату вошла престарелая женщина с подносом, служанка торговца. Она поклонилась гостям и невозмутимо начала прибираться в комнате. Авель и Гекуба наблюдали за ее действиями несколько минут, потом как-то вдруг ожили и поспешили покинуть помещение.
- Ну да, - пожал плечами Авель, - я получил от них все, что хотел, а в Башню обратно не хочу.
И они прошли в обнесенный сплошной стеной садик, где заливались пением и щебетанием сотни маленьких глоток.
Чудесный ведь дар - голос?..
Когда ты смотришь на меня, я словно вижу глаза тысяч иных людей, слышу их голоса в тишине твоих губ. Ты не замечаешь этого, но строишь из кубиков шаткие башни, а я киваю, улыбаюсь и замираю от волнения и страха перед блеском твоих варварских светлых глаз.
Мне не суждено рассказать тебе все это, когда ты станешь большой, совсем взрослой женщиной, но я могу лишь благодарить судьбу за то, что умру раньше, чем в твоих глазах перестану видеть тебя.
В бесконечности миров много смысла и мало осмысленности. Бесконечность улыбается мне освежеванной мордой бетонного неба, и по краям его растекаются грязные ручейки.
Бесконечность предстает стеклянной колбой, и жизнь в ней - частица пыли, частица частицы и маленькое отражение огромной бесконечности.
В повседневной жизни бесконечности нет, разве что она мелькает в головах всевозможных гениев-математиков и обитателей учебных заведений... но они видят бесконечность как невыразимое число, такое, которому в данной системе координат нельзя придумать имя.
В жизни мечтателя бесконечность - смысл, обещание и предназначение, данное всем сразу и никому одному.
Бесконечность воспринимается как что-то огромное, что-то необъятное и непостижимое.
Но моя бесконечность улыбается мне освежеванной мордой бетонного неба, и по краям его растекаются грязные ручейки.
Так иногда мне кажется. Но хотя ты и улыбаешься, как варвар, хотя твои глаза и грозят уничтожить весь мой мир, но голос твой чист и звонок, когда ты заливаешься чистым детским смехом, как настоящий человек.