Аннотация: Деньги в пыли, тело на суку, сердце в батисте. Яник знал, что не мог сказать "нет".
Затянув веревку, он грустно посмотрел на купол церкви, блестящий маковой слезой закатного солнца. Багрянец неба был похож на кровь, мутными лентами расползающуюся в толще воды. Янику не хотелось думать о крови, поэтому он отвел взгляд от маковки церквушки и взглянул на изрытый грубыми морщинами ствол огромного дуба, на толстой корявой руке которого затянулась петля, врезавшись в жесткое тело векового стража холма. Кое-где на коре белели уродливые отметины, оставленные детворой, игравшей с ножом. Вид этих вскрытых ран на теле молчаливого чудовища тоже как-то внутренне испугал Яника, и он снова отвернулся. Взгляд его упал на дорогу, словно намалеванную пьяной рукой неизвестного художника, и он почти сразу же увидел крохотное доказательство своей вины, впитавшееся в комки пыли у кромки дороги. Против воли его глаза проследили тонкую прерывистую строчку потемневшей и врезавшееся в землю крови, и мерзкая муть подобралась к горлу. На свои руки он смотреть не хотел. Еще раз схватился за болтающуюся перед носом веревку, вздохнул и накинул ее себе на шею. Внизу, в залитой закатом деревне, начиналось празднество первого дня лета, того лета, которое Яник уже никогда не увидит. Он закрыл глаза.
***
Женщина была красива, хотя на вкус Яника и старовата, ей было около сорока лет, она была жилистой и невысокой. Впрочем, сам он тоже ростом похвастаться не мог. Когда женщина обратилась к нему впервые, - два года назад, зимой, он тогда чуть не отморозил два пальца на ноге, - он решил, что нашел золотую жилу, идеального клиента. Она всегда выражалась очень четко, ясно объясняя, чего именно хочет. Всегда была пунктуальна и уравновешена. Он выполнил для нее работу трижды, и она осталась совершенно им довольна, даже выплатила на несколько тысяч больше обещанного вознаграждения. Поэтому теперь, когда она вызвала его к себе в Холмы, он пришел без промедления и был готов к любым требованиям с ее стороны.
Они встретились в таверне утром, когда сонные подмастерья только приступали к своим обязанностям, а от дома пекаря шел аппетитный аромат свежего хлеба. Где-то на задворках сознания Яника зажглось тогда, он почему-то запомнил это, странное, дурное предчувствие. Он списал его на недосып и плохое питание, на раздражавшего его владельца таверны, на его прыщавую широкозадую дочь, пролившую Янику на спину кувшин кислого молока, на собаку, облаявшую его во дворе...словом, на все что угодно, кроме интуиции и предвидения грядущей беды.
Женщина принесла с собой корзину яблок, села в углу общего зала, куда не падали жалящие лучи раскаленного до бела солнца, и Янику, любившему солнечный свет, ничего иного не оставалось, кроме как последовать за ней. Когда он сел напротив, женщина сплела аккуратные пальцы перед собой и ужалила Яника взглядом.
- У меня для тебя новое дело, - от ее голоса холодок игольчатыми щупальцами прошелся по его спине, но Яник не подал виду. Он знал, что она снова нуждается в его услугах, и был готов отработать ту сумму, что она ему предложит, - в город приехал человек, мужчина моих лет, зовущий себя Фаартуром. У него есть слабость: он любит детей, брошенных и нелюбимых. За него я дам тебе тридцать тысяч с одним лишь условием, что ты принесешь мне эту корзину на рассвете через четыре дня с сердцем, укрытым от пыли и солнца батистовым платком.
Янику не нужно было ничего говорить, он кивнул и протянул руку за корзиной. Когда он потянул ее к себе, разрывающееся от спелости красное яблоко сорвалось со своего места и с глухим стуком ударилось об пол. Протянув за ним руку, Яник увидел на идеальной бардовой поверхности фрукта уродливое пятно, прикрывающее тайный ход червя, поселившегося в сердцевине плода. Отчего-то этот кусок прогнившей плоти смутил и расстроил Яника, он разжал пальцы, и яблоко снова ударилось о деревянный пол. Женщины напротив не оказалось, и молодой человек встал со своей скамьи и неторопливо вышел из таверны, неся на согнутой руке корзину зловещих яблок. Он никому не сказал об этом, но все яблоки он высыпал на заднем дворе фермера, побаловав хозяйских свиней.
*
Яник знал, что его внешность располагает к доверию. Он был юн, легок, с шапкой соломенных волос, сладко-медовыми глазами и россыпью детских веснушек на загоревшем лице. Он знал, что нравится людям. Но в тот день ему нужно было понравиться только одному человеку, который, как сказала та женщина, был большим любителем детей. Сменив пропахшую кислым молоком рубаху, Яник облачился в светло-голубой сатин, чем заслужил несколько восхищенных взглядов трех дочек фермера, и вышел искать новоприбывшего незнакомца, звавшего себя Фаартуром. На сей раз, женщина дала слишком мало примет, что могло означать лишь то, что мимо этого типа просто нельзя было пройти. Яник надеялся, что все пройдет быстро, городок ему не нравился: церквушка слепила глаза побеленными стенами и облезлой позолотой купола, дома походили на уродливых чудовищ, переживших страшные дожди, отовсюду шел тошнотворный запах сладости и отходов, а на холме, укрывшем город от злого ветра, рос одинокий скрюченный дуб, растопыривший узловатые конечности в сторону палящего солнца. Да, Яник сделает все возможное, чтобы пережить эти четыре дня.
Человека по имени Фаартур он искал почти весь день, но положительно никто не мог точно указать местонахождение неуловимого проходимца. Он успел побывать везде, и люди говорили, что он, вероятно, колдун. Яника это не слишком обеспокоило, это был не первый маг, которого ему предстояло убить.
Вечером, когда грозовое небо стало пожирать расплывшийся солнечный диск, судьба, насмешливая блудница, показала Янику свою зубастую улыбку, кинув искомого "объекта" ему практически под ноги, вплетя того в мешанину рук и ног, отчаянно дергающихся в слепых попытках нанести удар побольнее. Вылетевший следом за борющимися полупьяный егерь взревел что-то о подмоге, "не деле", хреновых чернокнижниках и совсем было собрался ринуться в бой, но Яник успел прежде него, нанеся резкий короткий удар под дых. Егерь подкосился и плюхнулся наземь, а Яник уже кинулся в клубок человеческих тел, рычащих и исходящих воплями в пыли. Внешняя хрупкость скрывала ловкость и чудовищную выносливость молодого человека, удары, что он получил от противников, не причиняли ему большего урона, оба борца, к тому же, были тошнотворно пьяны, движения их были нечеткими, и оттого удары выходили смазанными и малоэффективными.
Из таверны вылилась толпа зевак, привлеченных потасовкой, но их почти мгновенно настигло жестокое разочарование: на земле лежало три тела, одно из которых, принадлежащее местному старосте, было вжато в землю каким-то парнишкой, а второе глубоко дышало, бормоча иностранные ругательства. Парнишку спихнули с горячо любимого старосты, вручили побежденному бутылку меда и потащили его в таверну, оставив двух других бойцов валяться в пыли. Яник перевел дыхание и повернул голову к кряхтящему колдуну.
Фаартур, как он себя называл, с улыбкой во все бородатое лицо смотрел в багровеющее небо и скалил мелкие зубы, один из которых явно готов был покинуть свое гнездо. Яник медленно поднялся на ноги, подошел к поверженному колдуну и протянул руку.
- Ты можешь встать?
- Могу и не встать, - заметил колдун, переведя дьявольски-зеленые глаза на своего внезапного заступника, - ты не похож на солдата, милиционера или приходского служки, увлеченного кулачными боями. Мне нечем заплатить тебе.
- Мне не нужны твои деньги.
- Не поход ты и на обеспеченного барчонка, чтобы не хотеть чужих денег. Но я все равно тебе ничего не дам, прости, друг, - и Фаартур отвернулся от Яника, потом потянулся и поднялся с оханьем на ноги, все также игнорируя услужливо протянутую руку.
- С чего ты взял, что мне что-то от тебя нужно? - холодно спросил Яник, думая о том, что прикончить этого типа будет не просто не сложно, но даже приятно. Он, наконец, убрал руку, оправил рубашку и стал размышлять, как и где теперь сделать свою работу. Маг тем временем отряхивал свой коричневый плащ, бубня под нос что-то о том, что снова придется стирать и штопать, а ведь он этого так не любит, так не любит...
- Впрочем, - подал вдруг голос пыльный колдун, запуская паучьи пальцы в густую русую бороду, - кое-что я могу тебе предложить.
Яник без всякого интереса посмотрел в глаза собеседнику, оказавшемуся неприятно высоким в сравнении с самим Яником, и пожал плечами. Мысли его были далеко.
Маг улыбнулся и от уголков его глаз побежали лучистые морщинки.
*
Любовь Фаартура к брошенным и нелюбимым детям объяснялась тем, что своих детей у него никогда не было, и быть, как он сказал, не могло, потому он и предпочитал изливать свои отцовские чувства не тех, кого брал себе в ученики. Когда он, запыленный и пьяный, предложил научить Яника магии, тот сначала совсем не понял, о чем речь, а поняв, сразу оценил, какие превосходные возможности для выполнения контракта его согласие даст. Он согласился.
Он мог отказаться. Мог. Он говорил себе, что мог сказать "нет".
Но он стоял перед мерно покачивающейся петлей, чувствуя, как катятся неудержимым водопадом едкие слезы, и знал, что не мог казать "нет".
*
Сколько дней уходит обычно на то, чтобы проникнуться искренней привязанностью к человеку, еще недавно бывшему случайным незнакомцем? Сколько времени тратит душа на то, чтобы понять, что нашла источник боли и радости, чтобы протянула невидимые ладони и охватила чужое существо, накрепко привязав к себе?
Человек по имени Фаартур обладал удивительной способностью внушать любовь и преданность к себе. Эти чувства были обезличены, бесплотны, но удивительно въедливы. Яник проникся и пропитался ими так быстро, что сам не успел понять, когда и что началось, он только знал, что главный его враг - время - в который раз не оставлял ему выбора. В его голове носились тысячи разных полунамеков на план побега, спасения, вечного бегства от данного обещания, от обязанности, поделать с которой он ничего не мог. Яник, видите ли, был верным своему слову человеком.
Два следующих дня слились в однообразную муть восторга и боли, потому что Фаартур не любил начинать с малого, потому что летать было приятно, но колени были разбиты в кровь, а на щеке осталось пятно от жаркой встречи с проклятым дубом. Утром было душно, кисло пахло теплым молоком, желтки разбитых яиц студенисто пялились в хлебный мякиш, безжалостно мнущий и размазывающий их по тарелке, а Фаартур забавлялся, жонглируя красными, - быстрый взгляд на карминовый бочок спелого фрукта, неприятный тычок в сердце, - яблоками, что вызывало дичайший восторг у детворы во дворе. Днем были уроки, были рассказы, было много такого, чего Яник никогда прежде не слышал, а по вечерам - шумная толпа, в таверне, в гостях, где угодно, и долгие увлекательные истории о местах, где маг гулял, женщинах, которых он знал, мужчинах, которых побеждал (староста покачивал смущенно головой и поглаживал вислые усы), королях и князьях, которых видал и с которыми пировал (С самой Серой королевой? Не может быть!), о многом другом, что он хранил бережно в своей безграничной памяти.
У Фаартура действительно был талант: он умел нравиться всем. Люди млели под взглядом его зеленых глаз, а он лишь тихо посмеивался в густую бороду и, знай, подливал себе меду в кружку.
Время таяло, батистовый платок глумился над Яником, выглядывая белым уголком из кармана просторного плаща мага.
*
Вечер третьего дня навалился на Яника, саданув его со всей дури по затылку громким ударом маятника.
Фаартур сидел в благодушном одиночестве в кресле у камина в небольшом доме, который он снимал у старосты. Когда Яник опустился рядом с ним на пол, маг вдруг хмыкнул и посмотрел на ученика.
- Знаешь, я ведь не просто так сюда пришел. Я думал, что найду здесь...
- Что найдешь? - тихо спросил Яник, и мерзкое давешнее чувство снова пустило яд в его вены.
- Я думал, что найду ее здесь. Мою жену. Я не говорил? У меня есть жена, - Фаартур снова повернулся лицом к огню, и Яник увидел, как скачут язычки света по коже его наставника. Скачут, как огненные кинжалы, пронзающие плоть. Янику стало дурно и он отвернулся.
- У нас с ней не получилось по-хорошему. Я не смог ей дать, что она хотела, поэтому она обозлилась на меня. Я бы не стал ее искать, если бы не пообещал когда-то, что никогда ее не брошу. Это верно, я поклялся в этом, когда мы оба были молоды, она, - знаешь, южная такая красота, невысокая, жилистая, жалящая, - мне казалось, что она меня любила. А теперь, давно уже, я думаю, что она меня ненавидит. Разве так должно было случиться?
Янику становилось все хуже. Он понимал, о ком говорит маг, и боялся каждого следующего слова так, словно оно могло сжечь его на месте. Сам того не зная, он скукоживался все сильнее на полу у камина, чувствуя, как ледяные щупальца скручивают его и холодный пот выступает на горящей в муках плоти. Фаартур словно ничего не видел.
- Что если...- хрипло начал Яник, не поднимая головы, - что если я... я согласился сделать что-то... что-то неправильное, дурное?
- Либо выполняй, либо беги, - легко ответил Фаартур.
- Что если мне некуда бежать? - тихо спросил Яник. Ответом ему была тишина. Когда Яник осмелился поднять глаза на Фаартура, тот мирно посапывал в своем кресле, чуть приоткрыв рот. Яник сглотнул, углядев мерзкий батистовый платок в кармане рубахи, темной и укрытой тенями в темной комнате.
Этот платок напомнил Янику о времени, которого уже не было. Он медленно поднялся и спустился в кухню, где сиротливо лежала в углу его собственная сумка, на дне которой прятался надежно укрытый кинжал. Корзина из-под яблок холодным призраком бледнела на темной поверхности разделочного стола.
Лестница в комнату с камином насчитывала семнадцать ступеней. На четвертой была вмятина, на шестой - развод от чего-то густого, на одиннадцатой - трещина шириной с мизинец. Следом за медленно восходящим убийцей по стене, колеблясь, бежала жалкая дрожащая тень Яника. На какой-то миг она будто приклеилась к стене в том месте, где висела унылая картина, изображающая девицу с горохом. Войдя в комнату, Яник остановился и поднял судорожно сжатую ладонь. Половицы не скрипели под его весом, тень боялась войти следом в комнату, ничто не выдавало его возвращения, но Фаартур вдруг чуть повернул голову и ласково произнес:
- Когда ты спасаешь человека, ты берешь его жизнь в свои руки. Когда ты обрекаешь человека на смерть, ты тоже берешь его жизнь. Когда ты клянешься, ты отдаешь свою жизнь другому, Яник. Я мало успел тебе объяснить, так позволь дать этот урок. Нельзя продавать свою жизнь другому.
Что мог Яник сказать на это? Огонь колыхнулся, и что-то, тонко взвизгнув, навсегда разбилось в нем. Он сделал несколько шагов вперед, и единственный цвет, который остался с ним, был красным, красным, красным...
***
Он не знал, куда девать деньги, прилипающие к его заляпанным рукам. Он не смотрел на женщину, все еще с накатывающей тошнотой чувствуя в руке живое биение чужого, - не своего, точно?- сердца. Где-то когда-то он оставил свой кинжал, обронил ненужный плащ, разворотил кухню, пока искал корзину, но так и не нашел ее, лежащую под ногами. Мерзкий платок промок от крови, но он нес его в вытянутых запачканных ладонях. Его била лихорадка, когда ледяные пальцы женщины впились в его скрюченные клешни, извлекая увядшее сердце. Она была недовольна, он видел это.
Этот день как-то пролетел мимо него. Сначала он смотрел на чертов кошель, набитый деньгами, потом грустно пялился на дорогу перед собой. Мелькнула где-то в его сознании церковь, раззявил пасть овраг, вырос чей-то овин, развалился пьяница у дома старосты, загорелась россыпь горящих огнем монет, расхватанных безликими телами падальщиков... но чего-то важного не хватало.
Он снова вернулся в дом, безучастно осмотрел место преступления, но оно не тронуло его. Ничто не трогало его, пока тень снова не застряла в горохе, а тело на полу не посмотрело на него остекленевшими глазами покойника.
Сами собой ноги привели его к дубу, уродливому гиганту, стерегущему благоденствие городка, оскверненное подлыми его, Яника, руками. В покрытых высохшей кровью клешнях обнаружилась толстая веревка, которая скоро была перекинута через толстую ветку. Тут-то и потекли горячие, прожигающие плоть до самой души слезы, неудержимые, тошнотворно соленые.
Все залил багрянец умирающего солнца.
Блеснул удар кинжала в окрашенном красным мире (или это был луч солнца, мазнувший по куполу церкви?), и заскрипела под тяжестью тела толстая ветка, тень неуклюже дернулась, вскинула руки, неловко содрогнулась и затихла, покачиваясь в такт поскрипыванию веревки о дерево.
Ступени не скрипели под его ногами, а в уголках глаз Фаартура разбегались лучистые морщинки.