За некоторые вещи человек должен простить себя сам. Не поможет ни осознание того, что - по привычной человеческой логике - ты поступил правильно, ни слова тех, в отношении кого ты так поступил, что "всё нормально, так и надо было, если бы иначе - было бы гораздо хуже..."
Бесполезно.
Сначала ты сам должен перестать корить себя и проедать дыры в душе кислотой ядовитых воспоминаний.
И это труднее всего.
Ведь из некоторых ситуаций просто не может и не могло быть правильного выхода. Во всяком случае, "здесь" и "сейчас", которые давным-давно уже стали "там" и "тогда."
Пролог 1.
Ноябрь.
Мусорный ветер.
В Городе туман.
Не густой и непрозрачный - это не фильм ужасов и не один из старых романов Кинга.
Нет, просто туман. Вблизи он не виден, но стоит посмотреть вдаль - и заметно, как постепенно тают во влажной белесой дымке серые стены домов, когда-то бывшие яркими растяжки над шоссе, верхушки деревьев...
Туман облизывает металлическую спину и рога троллейбуса; на секунду слепив из вязких полос челюсть, смешно кусает особенно на вид вкусную, светящуюся медово - жёлтым фару - но наспех созданное призрачное лицо расплывается под натиском мокрого чёрного колеса в грязной луже.
Туман обиженно смотрит вслед троллейбусу, который не хочет поиграть с ним; туману холодно и зябко. Интересно, кто придумал глупую фразу о том, что в тумане тепло? Ерунда, совсем наоборот. Если даже он сам мёрзнет, что уж говорить о тех, кто оказывается внутри? Может, поэтому сердитый шестиколёсный бродяга торопится, не обращая внимания на старых друзей. Надо догнать его и поздороваться.
Как раз впереди остановка. Под пластиковым синим козырьком, прислонившись к металлической опоре, стоит парень, неуклюже протирающий запотевшие круглые очки. Толстая книга, зажатая под мышкой, почти выскальзывает, но туман успевает поддержать её, одновременно укутывая юношу, как будто молочным полупрозрачным одеялом - на том только лёгкая куртка поверх строгого делового костюма.
Очкарик слегка расслабляется- наверное, туман всё же согрел его... Водружает "велосипед" на нос и открывает книгу. Туман с любопытством в неё заглядывает.
"Совершенная конкуренция - свободное соперничество многих производителей, создающих примерно одинаковые объёмы идентичной продукции."
Неинтересно.
Юноша захлопывает томик. Туман разочарованно морщится, глядя на обложку.
На коричневом фоне секундной золотистой вспышкой - строгие буквы:
"Экономикс".
Фары меркнут в свете загорающихся фонарей. И только сейчас туман замечает, что троллейбус не рычит мотором, не фыркает сочно - возмущённо, отмахиваясь дворниками от дождливой щекочущей мороси - он абсолютно бесшумен, если под шумом подразумевать обычные звуки, издаваемые городским транспортом. Но в то же время город вокруг него сам начинает звучать:
Провода натягиваются гитарными струнами.
Капли выбивают ритм на звенящих тарелках крыш.
Неизвестно откуда взявшийся сквозняк осторожно прикладывает к холодным губам дырчатый ржавый саксофон водосточной трубы.
Экономист поднимает голову. Взгляд его рассеянно скользит по другой стороне улицы - сквозь троллейбус, сквозь туман, сквозь табличку в стекле, слабо подсвеченную: "N5. Вокзал -..."
Одна из лампочек перегорела, и конца надписи не видно.
Лёгкое пожатие плечами; сотовый, извлечённый из кармана, равнодушно показывает время:
"20:00"
Юноша опять утыкается в книгу. Он не замечает троллейбус; не слышил мелодию дождя, осторожно обтекающую его серебристыми волнами; и, разумеется, не видит, что к остановке спешит разбуженная ею странная троица.
Пятнистый серо-белый кот. Кое-где его густая шерсть уже не белая - седая, но взгляд горит тем же жёлтым, ничуть не потускневшим огнём.
Серая, даже на вид мягкая птица, похожая на сову, изящно скользящая на высоте второго-третьего этажа - нечёткой тенью, сливающейся с моросью.
Ещё один кот, сиамский, горстью тёмных и светлых бликов ссыпавшийся из ближайшей форточки.
Пятёрка плавно распахивает среднюю дверь; створка застревает в пазах, тихо скрипнув; несколько раз дёргается туда-сюда, как будто троллейбус, вздыхая, расшатывает гнилой зуб - но не поддаётся.
Впрочем, щель достаточна для того, чтобы в неё пройти... что звери и делают, осторожно проскальзывая мимо читающего.
(Казалось бы, от котов в такую погоду должно пахнуть остро и резко - но в воздухе повисает едва уловимый аромат сухих листьев, совсем не вяжущийся с мокрым, почти зимним вечером.)
Ветер, до сих пор со смаком пробующий на вкус ноты, наконец находит нужную тональность; и если сначала его голос напоминал тихую поступь рыси по серому угрюмому лесу, то теперь это - рысь в прыжке. Яростная классика- почти рок; тяжёлые удары вихря, беснующегося во внезапно тесной клетке улицы, взметают мусор и лохматят аккуратно уложенную стрижку юноши.
Мусорный ветер...
Сегодня он играет свою симфонию - превращая асфальт в отливающую блестяще- чёрным сцену, вплетая хрустальные колокольчики в тёмные волосы поникших городских ив, заплативших последними листьями дань безжалостной зиме, взрывая фонари фейерверком, пригласив на концерт единственного зрителя - луну, подсветившую зал Города сияющими огнями звёзд.
На самом деле ветру плевать, слушают его или нет. Он взвихривает маленькие смерчики мокрых бесформенных разноцветных обрывков, стремительно бегущих вдоль улицы - и шелест сигаретных пачек, пивных пробок, обёрток, пробитых талонов становится стремительно нарастающим фоном к его соло...
Туман рвётся в клочья первым же аккордом, некоторое время растерянно прячется за остановкой... следующий порыв заставляет его медленно раствориться, как сахар, в стакане перегороженного переулка.
Троллейбус тоже исчезает, убедившись, что пассажиры заняли свои места - просто гаснет догоревшей свечой, перед этим поощрительно гуднув ветру. Старайся, мол, если тебе ещё не надоело... ты же видишь - он нас уже даже не чувствует...
Действительно, очкарик сердито посматривает на часы, недовольный опаздывающей маршруткой и разгулявшимся сквозняком.