Аннотация: Уже два человека написали мне, что не поняли фабулы... Тоже альтернативная история. Потому что на самом деле не убили никого. К сожалению.
Адская машина
Воскресный приём у верховного комиссара был частью здешней рутины, которая удивительно быстро устоялась после прошедшей войны. В конце концов, комиссар выбрал не самый худший способ наблюдать за общими настроениями. Политиканы из победителей, политиканы из побеждённых, лишь недавно смывших грязь и кровь после партизанских рейдов и отъевшихся после выхода из плена. Все они снова понадобились - а чего ещё было ожидать? Меньше всего вилять и молчать здесь приходилось тем, кому принадлежали заводы и рудники - таким как он, людям мира, а не войны. Впрочем, их деньги тоже стояли за войной и тем, что она означала - взаимными провокациями, выжженной землёй, лагерями.
Вила всегда подташнивало от здешней атмосферы осторожного умолчания и таких же осторожных, наощупь, попыток найти полезные связи или выторговать себе очередные льготы. Ни золото, ни алмазы не становились хуже от грязи и крови. Разворачивался послевоенный экономический бум, даны валили сюда из метрополии тысячами. Правда говорили, что новый кризис уже на подходе. Правда многие фермы до сих пор стояли сгоревшими, а поредевшие оранцы ютились в наскоро возведённых пристройках. Но кое-где хозяйство уже было приведено в порядок, чёрных строем выгоняли на работу, а даны ради скорейшего восстановления закрывали глаза на то, какими способами это делается. Если это не отменённое недавним законом рабство, то что же тогда, интересно?
Что сегодня сгустило его отвращение к происходящему - сгустило до нестерпимой тошноты, до потери памяти? Вил тщетно пытался вспомнить несколько последних дней, но мелькали лишь неразличимые, накладывавшиеся друг на друга обрывки. Неимоверная зимняя жара? Чёрная старуха-нгу, чей ненавидящий взгляд он перехватил третьего дня? Взгляд был направлен на верховного комиссара Рея, и он слышал её свистящий шёпот сквозь уцелевшие зубы: "Убийца, убийца". Неожиданно он почувствовал, что тоже думает об официальном представителе метрополии словами старухи.
Приветливо кивнув танцующим, комиссар удалился в свой кабинет. Вил неожиданно вспомнил, что заходил туда и оставил... Как же называется эта штука? Он затряс головой, словно был здешним чёрным, туповатым коином, который и не должен знать названий для подобных вещей. Ах, да, адская машина...
Ему следовало теперь уйти, уйти отсюда как можно быстрее. Вместо этого сила, которая внезапно стала значить для него больше, чем страх, не отпуская, тянула его к дверям кабинета. Услышать крик мерзавца, а ещё лучше - увидеть, как его разорвёт, пусть даже следующий осколок разворотит и его тело. Успеет ли комиссар испугаться и спросить "за что"? Почувствует ли он, какую ненависть скрывали многие за потоками лести, проливавшимися на каждом приёме?
Судьба избавила его от необходимости принимать решения, когда на родине разразилась война. Сын скотовода и охотника, он не любил труда городского чернорабочего, но быстро научился зарабатывать, когда ушёл из дома. Ему удалось пробраться на юг и, нанявшись на корабль, кружным путём попасть в Северные Штаты. Там он брался за любую работу, связанную с техникой, лишь бы выучиться обращению с машинами и скопить денег на учёбу. Через семь лет образование уже позволяло ему искать работу инженера. Он и искал - несколько лет. Денег на билет домой не было. Потом его нанял промышленник, ехавший в Оранию. Приплыв туда он узнал, что вся его семья - отец, мать, сестра и младший брат - погибла в лагере, куда сгоняли оранцев, кто от голода, кто от дизентерии. Нерегулярные части, сражавшиеся с данами, ещё не все были разгромлены, и при желании он легко мог бы найти партизан. Но всё, что он мог сделать, казалось бессмысленным.
Попав в Штаты, он был потрясён тем, насколько закосневшей в своих нравах и предубеждениях выглядела оттуда его родина. Их сосед отказывался травить саранчу, поскольку это была Божья кара. Его знакомый пастор проклял девушку, которая вышла замуж за техника-дана. Ему, выросшему среди этих суровых и богомольных людей, многое раньше казалось мелочами, раздражающими, но терпимыми странностями. Но именно эта закоснелость обрекала Оранию на её судьбу - и оккупация данов если и могла изменить в этой судьбе что-нибудь, то скорее к лучшему. У оранцев появился шанс хоть чему-то научиться.
Каждое поколение этих людей было вынуждено отвоёвывать землю, на которой жило - у непривычной природы, засух, неурожаев, данов, воинственных чёрных нгу. И очень скоро оранцы стали считать её той землёй обетованной, которая послана лично им Богом, навсегда и без права для кого-то оспорить это. Они были здесь хозяевами, которые всегда смогут жить, как привыкли - со стадами скота и послушных чёрных, с необъятными просторами, в которых самый чуткий нос не уловит даже дыма от очага соседа, не только городского смога. Но города уже начали расти там, где самые сметливые почуяли ещё один запах - запах золота. Оранцы не хотели, чтобы их сыновья становились городскими жителями и учились уживаться с подозрительными шумными машинами. И не хотели отдавать большую часть прибылей от этого золота чужакам, пусть даже честно потрудившимся. Это была их земля, они распоряжались здесь, и они устанавливали правила.
На Оранию надвигалось будущее, и даны были только его слугами. Будущее могло выбрать и других слуг. По-настоящему на этих землях и впрямь способны были жить только оранцы. Сколько бы чужаков не приехало на запах золота, им было суждено либо навсегда остаться меньшинством, либо стать такими же, как хозяева. А вот самим оранцам давно пришла пора измениться.
Он надеялся стать одним из тех, кто изменится, не изменяя. Пусть придётся покаяться перед отцом, отдать семье немалую часть отложенного из щедрой - наконец-то - платы за свой труд. Здесь любят послушных, но уважают упрямых. Сначала семья смирится с сыном-инженером. Потом будет гордиться им.
Сирота. Не перед кем каяться. Некому похвастаться. Некому объяснить, что настало время прочесть не только Библию, что брату надо учиться. Родная земля и семья для него были неотделимы друг от друга, и откуда теперь взять силы, чтобы служить своей земле?
Он хорошо понимал, что в войну здесь мог выстрелить каждый куст. И не склонен был осуждать данов просто за то, что они придумали лагеря. Были места, где непокорные нгу начали резать всех белых - они тоже считали эту землю своей по праву захвата. Были области, где в данов стреляли рядом с каждой фермой, стреляли женщины и дети. Он сам научился держать ружьё в девять лет.
Но нормы питания в лагерях утверждал комиссар Рей. И он же приказал не посылать нового продовольствия, если поезд с грузом для лагеря захвачен повстанцами. Данам это казалось справедливым, но даже перевозить провизию в одном поезде с заложниками, как некоторые предлагали, было бы человечнее.
Здешние жители привыкли к смерти. В десять лет его едва не растерзал обозлённый буйвол. Он почти не думал, что может умереть - раны болели, и труднее всего было не плакать. К отцу несколько раз приходили с известием, что какая-то из соседних чёрных деревень собирается взбунтоваться. Отец брал ружьё и исчезал на несколько дней. Но умереть вот так, не сражаясь, среди грязи и нечистот, казалось ему невозможным унижением. Для отца. Для матери, которую он никогда не видел плачущей.
В первый месяц после возвращения все, знакомые и незнакомые, заговаривали с ним о лагерях. От него ждали проклятий, возмущения, клятв ненависти. Он молчал.
Рей должен был умереть. Он не разучился стрелять, и приобрёл новые умения. Собрать адскую машину было бы для него делом одного дня. Но сейчас смерть комиссара могла только развязать новую войну, бессмысленную, ненужную войну. Он должен молчать, терпеть, подобраться как можно ближе. Туда, откуда можно ударить в любой подходящий момент. Он должен стать одним из победителей, благо золото заставляет забыть, кто раньше был победителем, а кто побеждённым.
Но как это сделать? Как, если перед глазами ежеминутно встают картины смертей, которые он не видел, но слышал о них каждый день? В силах ли это человеческих?
Он заново привыкал к этой земле, к душной жаре посреди зимы, к просторам, открывавшимся сразу за городом. Сейчас летний день казался ему холодным, лица коинов-охранников выглядели посеревшими. Он шёл, с неохотой, вскользь, поглядывая не прохожих. Было лишь несколько чёрных лиц, которые он узнал бы всегда.
- Мбийя!
Называлось это так, или как-то иначе, большинство чёрных были годны лишь на то, чтобы быть рабами, и, по существу, ими и были. Но Мбия навсегда остался для него слугой, почти членом семьи.
Нгу - лучшие из них - оказались единственными чёрным, способными вызвать уважение. Сначала - упорные, коварные враги, способные убить исподтишка или храбро сразиться лицом к лицу. Потом некоторые нгу увидели в оранцах союзников против данов или против своих же собратьев. Те, кто был коварными врагами, оказались верными друзьями, готовыми поделиться своей землёй.
Мбийя вернулся с отцом из военного похода, в котором оранцы были союзниками нгу. Воин-нгу был для отца телохранителем, хотя большинство чёрных называли его изиньяга. Он был чем-то вроде доктора, наделённого силой - амандла. Чёрные бегали к Мбийе лечиться. Им, оранцам, было неприлично обращаться к знахарю нгу, но когда белого доктора поблизости не было, мать тайком советовалась с Мбийей.
Мбийя, как и все, проклинал данов. Слушая изиньяга, он впервые подумал о том, что у нгу есть к данам собственный счёт, гораздо больше счёта оранцев. Но больше всего знахарь ненавидел захватчиков за то, что из лагерного отделения для чёрных его не пустили к белым, к семье, которая была единственным, что у него осталось.
Самое скверное, что Мбийя действительно мог бы им помочь. Он не раз видел, как знахарь лечил кровавый понос, анемию и множество здешних тошнотворных болезней средствами, доступными даже для чёрных
Вера давно уже стала для него чем-то чужим и странным. Но рядом с Мбийя что-то - то ли память детства, то ли ханжество, заставило его вспомнить о Боге и его правосудии. В ответ он услышал:
- Небесный Бог силён, но страшен. Понять его нельзя, как нельзя сказать, какого цвета хамелеон. Его лучше избегать, чтобы не сойти с ума. Я - изиньяга, знахарь, тот, к кому приходят за лечением болезни и честной обиды, которую человек готов прямо бросить в лицо любому. У меня достаточно амандла для этого. Чего ты хочешь?
- Отомстить. Я могу думать только о мести, но сейчас не время для неё. Нельзя допустить новой войны. Я хотел бы забыть о родных, хотя воспоминания - это всё, что мне от них осталось. Забыть, чтобы вспомнить потом, когда виновные в их смерти будут наслаждаться властью, миром, общим уважением. Ты можешь забрать у меня память, Мбийя?
- У меня есть нужные снадобья, - Мбийя пристально вгляделся в его лицо. Он даже не пытался догадаться, что знахарь прочёл по нему, доверившись слуге полностью. - Хотя нет, их будет мало. Силы знахаря тут недостаточно, нужна сила предсказательницы, говорящей с духами. Я знаю подходящую женщину, нгу уважают её.
Вил шёл к кабинету комиссара, расталкивая танцующих, играющих в карты, обсуждающих сделки. Свободен! Наконец свободен от расчётов, от благоразумия, от привычки взвешивать добро и зло. Наконец-то он просто мужчина, который мстит за свою семью, как должно мужчине. Запоздалая месть была не сладкой, а горькой, как хина, но он наслаждался этой горечью. Ослепительная вспышка и грохот взрыва показались ему громовой яростью Небесного отца, в которого верили нгу. "Я не успел", - подумал он, но это было уже неважно.
Вил очнулся в палате недавно построенного госпиталя.
- Ну, вы нас и напугали, - сказала сестра милосердия. - Раны не слишком серьёзные, но такая потеря крови... Неудивительно, что вы целые сутки были без сознания. Всё не так плохо, завтра к вам даже могут пустить семью, матери доктор уж точно разрешит придти...
Ах да, у него же есть семья... Мать, младшая сестра. Он - промышленник, а не инженер, и никогда не знал, как собрать адскую машину. В подрывном деле хорошо разбирался этот парень, которого он когда-то лично принимал на работу. Из местных, какая-то французская фамилия, то ли Ру, то ли Жубер. Бедняга умер два года назад от тифа, он ещё приходил на его похороны. Там кроме него почти никого и не было...
Страшное место эта Орания. Как подумаешь, сколько крови бесследно впиталось в эту землю. Пугающие рассказы оранцев, дикие байки чёрных... Уехать отсюда, забыть, оставить на шахтах управляющего. Главное - забыть. В конце концов, всех денег не заработаешь.
Комната поплыла, перед глазами встало лицо слуги-нгу.
- Духи покойных садятся на тебя, как наседка на яйца, и высиживают нового человека. Девушка становится женщиной, молодой - стариком. Новому человеку никогда уже не стать старым.