Мартыненко Всеволод Юрьевич : другие произведения.

Мир вашему дому

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Документальная криптофэнтэзи. То есть ничуть не искажающая ход событий, восстановленный по двум десяткам документальных источников и более, чем полусотне фотографий и карт, но наполняющая их несколько иным содержанием...
  

Мир вашему дому.

  
(документальное фэнтэзи)
  
  
Я -- "Як"-истребитель, мотор мой звенит,
  
Небо -- моя обитель,
  
А тот, который во мне сидит,
  
Считает, что он -- истребитель.
  
В. Высоцкий, ""Як"-истребитель".
  
  

1. Малым числом на чужой земле.

  
   Низкий рев накатил сзади, прошелся по ушам тяжелым валом и рванул вперед, вверх, забирая в высокие тона и истончаясь в надсадный звон. Связать этот могучий звук сначала со стремительной тенью, скользнувшей по траве, а затем с крохотной, почти не видимой в светлом адриатическом небе черточкой самолета было непросто.
   Однако на взлетной полосе итальянского аэропорта Полези около города Бари в жарком сентябре тысяча девятьсот сорок четвертого года, пожалуй, не нашлось бы человека, неспособного уследить за полетом истребителя и оценить мастерство летчика в самых точных и доходчивых выражениях.
   Во всяком случае, двое в плотных шерстяных гимнастерках с советскими полковничьими погонами, шерстяных же галифе, высоких начищенных сапогах и фуражках с красными звездами этим искусством владели в высшей степени.
   -- Ах, сукин сын... Что вытворяет! -- хлопнул себя по бедру первый, другой рукой ослабляя ворот гимнастерки.
   -- Двигатель сорвет, зараза, как пить дать сорвет... -- пробормотал второй, снимая фуражку и утирая пот со лба.
   Удивляться наличию советских офицеров на земле совсем еще недавно враждебной Италии, колыбели фашизма, не приходилось. С начала лета сформированная для помощи югославским партизанам Авиационная Группа Особого Назначения -- АГОН -- базировалась на занятом союзниками аэродроме в Бари, лежащем на северо-восточном побережье итальянского "сапога".
   Заправляли всем здесь англичане, устанавливая свои, не всегда понятные и не всем удобные порядки, однако не меньше присутствовало и американцев, куда более гибких и готовых договориться по любому вопросу. Встречались итальянцы, перешедшие на сторону победителей и даже отдельная югославская часть в составе британских ВВС.
   Так что советская авиабаза, занимавшая самый южный сектор аэродрома Полези, стала достойным итогом развития интернационального воинского содружества. Десяток транспортных "Дуглас С-47", дюжина прибывших позднее "Як-9ДД" и привезенные разобранными "По-2" выстроились на взлетной полосе чуть в стороне от самолетов союзников. Экипажи самолетов, штаб с прикомандированным к нему сектором связи и обслуживающий персонал численностью составили почти полторы сотни человек...
   Ревущий накат звука, прижимающий все к земле перед тем, как уйти в небо пронзительным перезвоном, повторился. Истребители на прикрытие транспортников летали парами, и возвращаясь, считали своим долгом показать все, на что способны прямо над взлетной полосой, раз уж врага по дороге не попалось.
   К чести их можно было сказать только то, что ввели подобную практику сами хозяева аэродрома, британцы. Получив новейшие "Спитфайры" шестой модели, они первыми начали крутить высший пилотаж в сотне метров над ВПП, демонстрируя преимущества новинки.
   Советские летчики приняли вызов, в свою очередь перенеся без того сногсшибательную воздушную акробатику на высоту от пяти до двадцати метров в нижней точке. Самым же излюбленным их развлечением стал предельный разгон на пикировании с последующим уходом свечой вертикально вверх прямо от взлетной полосы, вот как сейчас.
   -- Кто это? -- требовательно спросил один полковник другого, очевидно младшего по должности.
   -- "Двойка" и "Пятерка", товарищ начальник авиабазы. -- ответил тот, обозначая дистанцию между ними.
   -- Богданов и Сошников... -- понимающе кивнул руководитель всего наземного и воздушного хозяйства. -- Как приземлятся, обоих ко мне... И заместителя по политической части.
   -- Так точно, товарищ Соколов. -- командующий авиагруппой полковник Шелкунов отдал честь и неторопливо двинулся к диспетчерской.
   Понятно, что сам бегать и собирать летчиков и политрука он не стал, отправив за ними дежурных. Штаб, диспетчерская и большинство аэродромных служб располагались в двухэтажном здании бывшей школы, как болшинство местных зданий, покрытом белой шукатуркой. В директорском кабинете с огромным полированным столом спустя пятнадцать минут собрались все приглашенные.
   Ждать начальника авиабазы долго не пришлось. Соколов привычно ответил на приветствия подчиненных, занял свое место во главе стола и предложил им садиться. Летчики, не сговариваясь, заняли места по одну сторону стола, а замполит, майор Морозов, тяжело опустился на стул напротив них.
   Разница в возрасте между младшими и старшими офицерами составляла всего дюжину лет, но тяжелая жизнь раньше времени накладывала свой отпечаток на тех, кто воевать начинал с Испании и Халхин-Гола. За звания и должности, за ответственность едва по плечу им приходилось платить ранней сединой и неизбывной усталостью, подстерегающей на каждом шагу.
   Остановись -- и она ударит под дых, согнет, разорвет сердце, уложит в гроб молодцеватого генерала, а то и офицера парой-другой званий поменьше. Война каждого расходовала на износ и только молодость позволяла пережить ее, не замечая до поры-до времени незримо отнятого...
   -- Я вот что хочу спросить, товарищи летчики. -- начал разговор с совершенно неожиданной темы начальник авиабазы. -- Вы уверены, что полностью контролируете ваши машины?
   Вопрос заставил обоих воздушных лихачей крепко задуматься. Бывает, что и палка стреляет, а уж всякий предмет сложнее палки согласно максистско-ленинской теории был обязан накапливать индивидуальные свойства и основанные на них реакции. Чем непроще механизм, постройка, или даже природное явление, тем более разнообразными будут эти реакции.
   При длительном неконтролируемом развитии они достигали сложности поведения животного, а то и разумного существа. Некоторые из машин, строений или явлений природы начинали к месту и не к месту проявлять самостоятельность, особо же изощренные -- даже незаметно подчинять себе человека.
   -- Уверен. -- первым ответил лейтенант Борис Богданов, ведущий в паре.
   -- Так точно, уверен. -- секундой позже отозвался старший лейтенант Иван Сошников.
   Несмотря на более высокое звание, в паре он летал ведомым из-за меньшего опыта. Да и самостоятельности, инициативности в нем было поменьше, чем в признаном заводиле Богданове. Зато надежности -- хоть отбавляй. Вместе же эта пара не уступила бы по мастерству и майору Овчаренко, командующем истребительной группой.
   -- А вот я не уверен. И попрошу Василия Ивановича, -- Соколов кивнул в сторону комиссара, -- осмотреть ваши самолеты... А заодно и остальные машины истребительной группы. При необходимости же предпринять все требуемые действия... Во избежание летных происшествий.
   Возразить на это летчики не осмелились. Поняв, что воспитательный результат беседы достигнут, полковник махнул рукой лейтенантам.
   -- Можете быть свободны, товарищи. -- а к Морозову, повернувшись к нему всем корпусом, напротив, обратился с приглашающим жестом. -- А вас, Василий Иванович, попрошу задержаться.
   -- Весь во внимании, Степан Васильевич. -- отозвался тот, пересев поближе к торцу стола, занимаемому начальником авиабазы.
   -- Я ведь серьезно насчет проверки машин, товариш политрук. -- тяжело вздохнул Соколов. -- Не нравится мне что-то ситуация.
   -- Понимаю. -- кивнул Морозов. -- Тяжелый перелет на пределе дальности, новая обстановка, смена режима обслуживания... Техника могла дать слабину, разболтаться. Начать пробовать людей на излом...
   -- Вот именно! -- обрадовался сходству его мыслей со своими полковник. -- Да еще вполне понятная тяга к соревнованию. Здесь, в Полези, собраны лучшие самолеты союзников. Машины, заслуженно прославленные, само присутствие которых представляет вызов...
   -- Тут ведь еще в чем дело... -- Комиссар отвел взгляд в сторону. -- У англосаксов самолет это "она", "she". А у нас наоборот. То есть вопрос еще одну плоскость приобретает.
   Начальника авиабазы ощутимо передернуло от представившейся картины: Дюжина даже в перетяжеленной, сверхдальней модификации остающихся сравнительно небольшими и темпераментными "Яков", тщащихся показать себя перед необозримыми стадами дебелых англо-американок... Это грозило не просто лихачеством с высшим пилотажем забывшихся летчиков, а полноценным летным происшествием.
   Если не хуже. Не за горами было тридцать первое октября, день, когда почти вся техника и природа на одну ночь традиционно выходили из повиновения человека. Предсказать развитие ситуации в таких обстоятельствах попросту не представлялось возможным...
   -- В общем, попрошу приложить все усилия, чтобы самолеты оставались в пределах нормы. -- Соколов до предела проникся серьезностью происходящего.
   -- Чудес не обещаю... Но все возможное сделаю. -- заверил того заместитель по политической части, прежде чем встать и распрощаться.
   Ему предстояла нелегкая задача, и прежде, чем взяться за нее, следовало освежить самые ответственные навыки по первоисточникам. Небходимо было продумать стратегию и тактику, которая позволит совладать с готовой вырваться из-под контроля анархической индивидуальностью машин. На несчастье, путь от школы к вилле, где обитали старшие офицеры, проходил по краю американского сектора базы.
   Выстроившиеся вдоль взлетной полосы алюминиевые американские кобылы из-за отвисших радиаторов уже казались жеребыми. Комиссар ужаснулся, представив бешеных мулов, которых они "принесут" силами вдохновленных советскими самолетами конструкторов и ускорил шаг. Он и не догадывался, что помесь "Яка" с "Мустангом" сделает не одно состояние на воздушных бегах в Рино полусотней лет спустя...
  
   Спустя пару часов комиссар застал все советские истребители выстроенными в линию у взлетной полосы поближе к складам и техническим помещениям, устроенным в старых немецких капонирах. Техники уже заканчивали ежедневное регламентное обслуживание машин, и теперь, напоследок, окуривали самолеты спецсмесью, изгоняя гремлинов.
   Одурманенные зеленым дымом мохнатые тушки градом сыпались из-под раскрытых капотов и потоками выползали из всех технических лючков. Солдаты и сержанты в рабочих комбинезонах сгребали вяло шевелящиеся клубки метлами и лопатами, собирая в кучки. Один из техников, смуглый и скуластый, веником закатывал сонных гремлинов в странного вида сетчатый мешок, другой же, долговязый, не церемонясь, сразу плющил пытающихся сбежать совковой лопатой.
   -- Не лютуй, Ктырь. Все-таки тварь живая... -- попытался урезонить второго первый.
   -- И что? Тот же фашист, только мелкий... -- равнодушно отозвался длинный.
   -- Это не фашист, а паразит, то есть вредитель. Пятая колонна, внутренний враг. -- авторитетно заявил еще один, в круглых очках велосипедом, раскочегаривая дымарь. -- И ты его караешь полной мерой революционной предосторожности, а Кумраев, жалостливец, вроде как на высылку отправляет. За сто десятый километр...
   Гремлинам за пределами города и аэродрома в нищей итальянской глуши жрать все одно было нечего, так что кто из техников поступал более жестоко, оставалось неясным. Некоторые твари, впрочем, приспосабливались, глодая тележные оси и рычаги водяных колонок, а то и деградируя обратно в домовых.
   Перед выходом на поле Морозов просмотрел формуляры всех самолетов и переговорил с комсоргом истребительной группы Колей Костиным. Все штатные процедуры по документам проведены своевременно, замечаний от летчиков не было, да и младший товарищ ничего не заметил. Впрочем, молодому еще комсомольскому вожаку могло просто не хватать профессионального чутья сродни классовому, для того чтобы различить угрозу в рутинном поведении машин.
   Издавна человек учился противопоставлять свою волю и силу своего духа непокорным творениям природы и собственных рук. Причем не единичную, а коллективную, волю сообщества людей, объединенных единым знанием и верой. В древние времена, когда веры было несравнено больше знания, такие общности людей находили себе форму религиозных объединений -- общин, сект, церквей.
   Каждая из них вырабатывала свои ритуалы, концентрирующие общую силу, принимала знаки, отражающие суть своей власти и способ ее осуществления. Крест христиан, полумесяц мусульман, шестиконечная звезда иудеев и лотос буддистов означали избранные их приверженцами пути приложения сил и излюбленную стихию применения.
   Была и еще одна звезда, пятиконечная, но слишком опасной считалась работа с ней, и слишком легко ее стихия, кровь, принимала и умножала искажения. Большинством религий этот символ и способ работы с ним были признаны порочными. В поднятых вверх лучах пентакля они видели рога всеобщего врага, аллегории разрушительных сил природы и несовершенства творений человека.
   Прошло время, и с развитием человеческого общества баланс силы сместился от веры к знанию. Наука точнее и действеннее религии направляла обобществленную волю человеческих сообществ, справлялась с большим масштабом задач. Вершина ее развития -- марксистско-ленинская наука, основываясь на диалектическом материализме, совершала считавшееся прежде невозможным.
   Вооруженная ей Советская Власть перевернула пятиконечную звезду, смирив древние силы крови новыми, горящими словами. Обновленный знак лег на прежде непокорные человеку творения природы и его собственных рук символом совокупной воли и силы духа целого народа.
   Направлять же эту мощь власть поставила Коммунистическую Партию и ее передовой отряд -- комиссаров, политических руководителей, чья политика состояла в непрестанной борьбе с косностью и анархией во всех материальных проявлениях. От буйства природных стихий и неистовства человеческих толп до бунта сущностей, зарождающихся во все усложняющемся мире машин и знаний.
   Так что политруку требовалось ознакомиться с самолетами самостоятельно, чтобы определить, насколько развиты их индивидуальные особенности и не накопились ли в них искажения. Разумеется, расспросить техников тоже было нелишним -- перво-наперво готовые отбросить покорность механизмы начинали вредить не столько использующим, сколько обслуживающим их людям.
   Закончившие работу солдаты и сержанты с готовностью собрались вокруг не ставшего их строить и расспрашивать официально Морозова. Люди охотно делились случаями из аэродромной жизни: кому в лицо брызнуло масло из прохудившегося трубопровода, кому на ногу рухнул соскользнувший с крыла ящик с инструментами...
   По всему выходило, что машины действительно перенесли тяжелый перелет и обустройство на новом месте с трудом. Теперь надо было оценить произошедшее с ними и решить, какое воздействие необходимо -- хватит ли простой словесной правки или придется по-новой налагать на фюзеляжи, хвосты и крылья разом опознавательные и силовые знаки, алые пятиконечные звезды.
   Техники, понимая, что работа комиссару предстоит нешуточная, по окончании беседы с тем поспешно ретировались со взлетной полосы. Последним уходил, то и дело оглядываясь через плечо, словно спрашивая, не надо ли чем помочь, тяжело нагруженный Кумраев. Слегка очухавшиеся на свежем воздухе гремлины жалобно верещали у него за спиной в кошелке из маскировочной сетки.
   Морозов лишь махнул рукой -- мол, ничего не надо -- и техник с облегчением запрыгнул в седло выменянного у местных на тушенку велосипеда. Щуплый казах с натужным скрипом закрутил педали, увозя свою добычу в положенную той ссылку. Подальше от обильного сытным масляным нагаром, жирной копотью и деликатесной электроизоляцией аэродрома...
   Политрук основательно, не меньше пяти минут просидел в каждой из двенадцати кабин, проверяя, насколько легко ходят тяги управления, нет ли в них люфтов и слабины, посторонних звуков. Подключая к питанию по всем правилам электросистему самолета, следил, не мигнет ли лампочка индикатора, обозначая возникшую где-то паразитную емкость, не бьется ли током голый металл крепежа, показывая утечку тока на корпус.
   С каждым действием, раскрывающим особенности "Яков", вокруг него словно наяву росла картина потоков событий, возможных при запуске мотора, рулежке и взлете, выполнении боевого задания и посадке. Этот поток вероятностей и составлял предмет интереса комиссара -- надстройку. То, что оголтелые реакционеры и мракобесы во всем прочем мире называют "дух машины".
   Диалектика учила, что всякий материальный базис порождает надстройку, не менее материальную, но выраженную в иных свойствах той же материи. Соответствуя природе предмета, как отпечаток матрице, эта сущность не оставалась неподвижной и неизменной, скорее походя на реку, текущую по каменистому ложу.
   Наиболее совершенной из надстроек советская наука считала человеческое сознание, а сильнее всего стремящимся к совершенству -- устройство человеческого общества. Техника, созданная и используемая людьми, входила в состав общественного уклада и подчинялась тем же законам.
   Напрямую ли действовали на нее слова, или они сообщали особое состояние человеку, соединяя его сознание с надстройкой машин -- наука пока не дала ответа. Главное, что способ, объединяющий силу воли и духа целого народа через общее знание и веру, работал. Один человек плоть от плоти этого народа, единый с ним духом, мог направить всю его мощь, и теперь настало время сделать это.
   Комиссар, стоя перед линейкой машин, открыл малую книгу силы и начал читать. Строка за строкой звонко бились в железные лбы, почти зримо осаживая рвущуюся наружу первозданную дикость стали. Перечень побед Советской Власти над косной и неразумной мощью природы, над происками хитрых и злокозненных врагов удар за ударом, минуту за минутой изгонял искажения из мятежного нутра готовых взбунтоваться машин.
   Человек расхаживал вдоль строя, ритмично отбивая шаг в такт величественным словам -- "Вот почему старый лозунг -- "техника решает все", являвшийся отражением уже пройденного периода, когда у нас был голод в области техники, -- должен быть теперь заменен новым лозунгом, лозунгом о том, что "кадры решают все". В этом теперь главное..." -- закончив ударной цитатой, он захлопнул потертый томик тридцать восьмого года издания.
   Застывшие перед ним самолеты вновь были дружелюбными и готовыми помочь человеку механизмами, а не бесами, норовящими сорваться с привязи. По-прежнему не лишенными индивидуальности и особенностей, знание которых только помогает умелому летчику, но уже неспособными на злобные выходки. Сняв фуражку, комиссар тыльной стороной ладони вытер пот со лба.
   Год от года самые простые вещи давались ему все тяжелее, что с людьми, что с машинами. Переломить одной верой в общее дело недоверие толпы или вязкое сопротивление одушевленного металла становилось все труднее. И люди, и машины делались все умнее, требуя совершенно особых знаний, не все из которых давались опытом и каноническими книгами.
   Слова силы для них теперь приходилось выхватывать по крупице из научных и газетных статей, как руду из россыпи пустой породы. Но Морозов не сдавался, считая свое высокое предназначение стоящим любых усилий, потраченных на то, чтобы ему соответствовать.
  
   Еще в самом конце августа, когда истребители только что прибыли в Бари и летчики еще толком не отошли от торжественной встречи, руководство собрало их на плоской, огороженной бортиком крыше школы. Старшие офицеры выступали, разъясняя режим базы, расположение помещений и служб -- сверху было видна вся отведенная советской авиагруппе территория.
   Прозвучало, пусть и в самых общих чертах, описание боевых задач, предстоящих новоприбывшим. Обязанность изложить таковые взял на себя непосредственно руководящий летной частью авиагруппы Василий Иванович Щелкунов.
   -- Товарищи летчики! Прежде всего вам следует запомнить, что основную и самую важную работу здесь, на Адриатике, выполняют транспортники. Они доставляют нашим югославским товарищам оружие и медикаменты, они вывозят раненых, больных и детей. Ваша задача обеспечивать успешность этой работы любой ценой. Если вы встретите самолеты противника, вступите с ними в бой и победите, но транспортник пострадает, то задача ваша будет не выполнена. Провалена она будет, проще говоря...
   Привыкшие атаковать в любой ситуации истребители недоуменно зашумели, готовые взорваться вопросами, но полковник предварил их недоумение, спросив сам.
   -- Что же тогда делать, вы скажете? -- И в убаюкивающей манере доброго сказочника сам же и ответил. -- Аккуратно взлететь, незаметно пройти над морем, тихо-тихо прокрасться над горами и никого не встретив, возвратиться домой.
   Предупреждая любую реакцию, он молниеносно сменил тон на самый непререкаемый и подвел итог своему выступлению.
   -- Это наилучший и единственно возможный вариант. На нем я буду настаивать всеми доступными мне средствами. Любой другой оборот событий недопустим.
   Уже позже, в разговоре с глазу на глаз с командиром истребительной группы, майором Овчаренко, Василий Иванович сказал.
   -- Конечно, всякое бывает. И если на твоих ребят немец навалится, стрелять в ответ им никто не запретит. Но в последнюю очередь. Если не удалось увести врага от "Дугласа", оторваться, скрыться в облаках, только тогда бой.
   Летчик-истребитель понимающе кивнул. В словах старшего товарища был резон, противопоставить которому оказалось нечего. Оставалось только довести эту, более реалистичную редакцию распоряжения свыше непосредственно до адресатов.
   Однако даже столь вольное толкование боевой задачи не спасало подчиненных Ивана Овчаренко от скуки. Вылеты на "коротком поводке" у транспортника выматывали физически и нравственно, но не давали зримого удовлетворения. В итоге показной пилотаж над взлетной полосой по возвращении с боевого задания сделался необходимым способом разрядки, без которого летчики рисковали утратить боеспособность.
   Англичан, спровоцировавших состязание в пилотажном мастерстве, можно было бы поблагодарить за это, если бы на том они и остановились. Однако ночью того же дня, когда комиссар проводил внеплановую правку надстройки самолетов, в прямой видимости советского сектора аэродрома состоялся некий разговор. Два силуэта, подсвеченных лишь алыми точками сигарет, неразличимо-темные в синей итальянской ночи, привычно сошлись здесь, чтобы обменяться последними новостями -- один из северной части Полези, другой из западной.
   -- Слыхал, Джек? -- даже не зная, откуда явился первый, по тягучему акценту в нем легко можно было опознать американца. -- Русский политсвященник вечером отчитывал их машины. Все скопом, в одном строю.
   -- Силен... -- согласился британец, но больше его интересовал иной вопрос. -- На каких же они зверюгах летают, если их на каждом полевом аэродроме смирять надо?
   Янки оглянулся по сторонам, словно кто-то мог их подслушать на пустынной взлетной полосе, а затем, склонившись к самому уху собеседника, вполголоса проговорил.
   -- Говорят, они летают на самцах...
   -- Да ты что! -- недоверчиво качнул головой бритт.
   -- Так-то... В общем, береги корму своей девчонки, а то...
   Англичанин был возмущен и шокирован. Вместо предполагающего покорность и покладистость женского образа именованием в мужском роде давать самолетам самосознание, равноправное с летчиками? Что за безумие! Положительно, пока их обнаглевшие машины не наделали дел, этим русским следовало указать их место...
   Не прошло и двух дней, как случай сделать это представился двоим обладателям новеньких "Спитфайров". Отчаявшись "перекрутить" советских летчиков в показательных выступлениях над взлетной полосой, британцы пристроились к взлетевшей раньше транспортника паре "Яков".
   Управлявшие истребителями Валентин Меркулов и Михаил Руденко однозначно расценили неотступное преследование покачивающих крыльями англичан, как приглашение к учебному бою. Несмотря на то, что способные нести восемьсот сорок пять литров горючего машины были заправлены под завязку, летчики приняли вызов союзников.
   Вираж с небольшой горки позволил им сходу зайти в хвост "Спитфайрам", а дальше оставалось только держаться, что советские истребители, каждый из которых сбил по шесть самолетов противника, умели как нельзя лучше. К моменту, когда назначенный им к сопровождению "Дуглас" взлетел и набрал высоту, измотанные до предела британцы переходом к полету по прямой и покачиванием крыльев сигнализировали о сдаче.
   "Яки" с чувством выполненного долга отвернули от загнанной пары союзников и пристроились к своему транспортнику. Видел ли кто из руководства советской авиабазой этот бой или нет, осталось неизвестным, но никаких распоряжений по данному случаю не последовало. Зато в отличие от первого, второй учебный поединок, уже с американцем, закончился подлинным скандалом на всех уровнях.
   Начиналось все невинно, с тренировочного полета в зоне аэродрома седьмого октября. Признанные заводилы, Богданов и Сошников, стартовали с утра, соответственно приказу заняли эшелон в тысячу метров, сделали полукруг и стали снижаться для посадки. В этот момент им, переживавшим, что бой с англичанами достался товарищам, и попался на глаза идущий на взлет одинокий "Мустанг"...
   Садиться ему на хвост советские летчики посчитали неспортивным -- как же, двое на одного -- и пристроились к американцу сбоку, снаружи круга. Нечего и говорить, что более легкие "Яки" не оторвались от машины с двигателем, на пятьсот лошадей более мощным, ни на скоростном проходе, ни на вертикали, ни на виражах со снижением. Азарт заставил проникшегося духом состязания союзника показать все, на что он способен, но краснозвездные самолеты от него не отставали.
   Однако главный цирк творился в это время на земле. Американец почем зря требовал по радио убрать от него этих русских, диспетчеры в свою очередь метались по контрольной башне в поисках представителя АГОН, способного тем это объяснить. Представителя ни там, ни в округе соответственно не было и быть не могло, потому что вылет планировался не боевой, а тренировочный, по заранее утвержденной программе.
   Личный состав всех трех секторов базы высыпал на открытое пространство и не отрываясь, следил за происходящим в небе. В английской и американской частях аэродрома сотнями заключались пари с немалыми ставками, в советской просто любой удачный маневр встречался восторженными криками.
   К тому моменту, когда англичане связались с руководством авиагруппы, "Мустанг", загнанный как настоящая лошадь, уже садился обратно, так и не сумев уйти с круга на выполнение своего боевого задания. Минутой позже приземлились и оба "Яка", причем все самолеты внизу ждала весьма "горячая" встреча.
   Американца за невыполнение боевого задания не по его вине просто и безыскусно отстранили на месяц от полетов. Зато советских летчиков, шумно обсуждавших схватку, едва вылезя из кабин, встретил громогласный разнос в исполнении едва успевшего выбраться из набитого штабного джипа Щелкунова.
   -- Что за детский сад? Ко мне!
   Двое виновников события, потихоньку осознавая себя таковыми, кое-как стали куцым строем перед начальником авиагруппы и прибывшим вместе с ним собственным командиром, майором Овчаренко, наскоро пытаясь сменить шлемофоны на пилотки.
   -- Как это безобразие называется? -- продолжал яриться полковник.
   -- Товарищ командующий летной частью... Терпеть их хвастовство сил не было. -- вызвал огонь на себя Богданов. -- "Мустанг" то, "Мустанг" это... Кобыла железная этот их мустанг!
   -- Воздушное хулиганство, вот что это! -- Шелкунов не настроен был спускать пар -- Майор, разберитесь, примите меры и доложите. А после обеда всю группу в класс, на занятия! Мальчишки!
   Вскочив в джип, полковник хлопнул по плечу водителя. Полноприводная машина рванула с места, взметнув облако пыли и выхлопных газов, однако не проехав и пяти метров, дала задний ход. Оставленный было для разбора полетов Овчаренко подбежал к джипу, только для того, чтобы услышать.
   -- Наказывать не надо. Хорошо-таки прокатили американскую лошадку... Но в школе ребят собери, сам с ними займусь. -- под прикрытием "дымовой завесы" начальник авиагруппы мог высказать то, что действительно думает.
   Еще полуминутой спустя, отьехав подальше, он добавил, обращаясь уже к так и не выходившему из машины представителю ГРУ, подполковнику Александру Капранову, занимавшему скромную должность заместителя по материально-техническому обеспечению базы.
   -- "Спитфайры" наказали, "Мустанга" окоротили... А ведь это лучшие машины союзников. Значит, что? Значит, остальные еще хуже, и в отчете можно смело писать, что уступают "Якам" все эти... "Кингкобры" с "Темпестами". -- превосходство своих машин грело дущу Щелкунова, что бы ни предстояло ему еще выслушать от оскорбленных союзников.
   -- Так точно, товарищ полковник. -- В марках зарубежных самолетов разведчик разбирался не особенно, но обстоятельностью в составлении отчетов отличался завидной.
   Наверное, поэтому в составляемые им заслуженно блестящие характеристики советских истребителей в сравнении с зарубежными аналогами вкрадывались весьма странные пассажи относительно превосходства тех над самолетами, о которых в Бари и слыхом не слыхали. Впрочем, эта, вполне простительная слабость оправдывалась профессиональными качествами Капранова.
   Разведчик и снабженец сочетались в нем с изяществом двуликого Януса.
  
  

2. Всем ветрам назло.

  
   Доставка артиллерии на партизанский аэродром Дивцы из-за гроз в середине октября затянулась, так что последние сорокопятки везти пришлось уже днем. В прикрытие "Дугласам" назначили одну из лучших пар -- Меркулова и Руденко. Взлет прошел нормально при уже знакомом штиле и по крайней мере, путь до пункта назначения проблем не доставил.
   Кружась над горной долиной, пока транспортники разгружались, истребители заметили наползающую с севера вдоль берега темную полосу. Облака громоздились неаккуратным валом, словно земля перед ножом бульдозера, в полной мере оправдывая наименование кучевых. "Дугласы" едва успели взлететь прежде, чем облачный потоп накрыл долину плотным пологом.
   "Яки" пристроились к полегчавшим двухмоторным машинам и пустились в отчаянный полет наперегонки с грозовым фронтом. Пару раз казалось, что самолеты вот-вот опередят иссиня-серую стену туч, но за ближними облаками всегда открывались дальние, ушедшие недостижимо вперед. В наушниках раций волнами накатывал неумолчный треск и щелчки.
   Пилот Михайлов с головного транспортника чудом пробился сквозь шумы, его голос то исчезал, то прерывался резким, как звук разрываемой ткани скрежетом.
   -- ...ходимся! Даль... идем по ...ному. Про...тесь чере... фронт ...стоятельно!!!
   -- Вас понял, товарищ капитан! -- отозвался более близкий, и оттого более слышимый ведомым пары Меркулов. -- Отключаем рации.
   Истребители последний раз качнули крыльями на прощанье, и синхронно отвернули, теряя "Дугласы" в наползающей хмари. Тишина в наушниках после бесновавшихся помех неприятно давила на уши. Вскоре, однако, на смену ей пришло половодье звуков, еще менее приятных, зато откровенно угрожающих.
   Грохот грома вослед каждой вспышке молнии с легкостью перекрывал рев мотора, скрип крыльев и скрежет хвостовой фермы заставлял сердце то и дело замирать, удары ветра в борта воспринимались не ушами, а всем телом. Самолеты то подбрасывало вверх, то кидало в бездонные ямы вместе или один за другим.
   В течение одной и той же минуты Руденко приходилось сначала прилагать все усилия, чтобы не столкнуться с раскачивающимся с боку на бок ведущим, а затем не меньше сил на то, чтобы нагнать, не потерять его между клочьями туч. Пусть гроза живет недолго, и зарождающиеся в ней существа из потоков воздуха, водяного пара и электричества не успевают обрести разум, но менее сильными и агрессивными эти элементарные надстройки оттого не становятся.
   Заполучив пару гудящих моторами игрушек, ветряные элементали с жестоким любопытством неразумных тварей принялись пробовать их на излом. Тряска сменялась ударами и размашистыми бросками, когда невидимые лапы соскальзывали с крыльев. Впрочем, быстро отчаявшись столкнуть непокорные самолеты между собой или сбросить их вниз, грозовые существа быстро потеряли к ним интерес, как это свойственно всем несложным животным.
   Теперь они просто не обращали на истребители внимания, уже совершенно невольно задевая и отбрасывая их в сторону в своих непонятных играх. Впрочем, по мере того, как пара машин углублялась внутрь грозового фронта, эстафету воздушных чудовищ приняли электрические.
   В силу своей более быстрой, электромагнитной природы эти элементали успевали развится до способности воспринимать отвлеченные понятия. Свою недолгую жизнь они проводили, состязаясь в создании весьма своеобразно понимаемой, нечеловеческой красоты. Прихотливое плетение молний и выращивание коронных разрядов, скатывание колобков и бубликов шаровых молний...
   Оба истребителя оказались для электрических мазил идеально чистым холстом под роспись. Оранжевое свечение волнами разбежалось по размытым дискам винтов, превратив их в огненные колеса, разбрасывающие струи искр. Сияние обтянуло капоты моторов, растеклось по передним кромкам крыльев языками радужного пламени, заструилось по фюзеляжу и расцвело неведомой орхидеей на хвостовом оперении.
   Самолеты неслись словно сквозь россыпь огней фейерверка, слившихся в сияющий ветер, в котором временами угадывались стремительные тела элементалей. Пламя плясало на остеклении фонарей, а внутри кабин все искрилось и мерцало. Приборы, кроме высотомера, показывали абсолютную бессмыслицу, авиагоризонт бешено крутился, как бомба с зажженным фитилем.
   Вдруг все расцвечивающие непроглядную тьму вокруг огни исчезли. Истребители с неистовым грохотом окружила клетка, сплетенная из молний, сначала общая для обоих, а затем отдельная для каждого. "Як" ведущего исчез из виду за этим водоворотом яростного света, заливающего плексиглас фонаря непроглядными отблесками. Так же внезапно молнии вокруг погасли, оставив лишь плавающие в глазах разноцветные пятна. Когда зрение Руденко вновь прояснилось, самолета Меркулова он не увидел.
   На какой-то непостижимый отрезок времени "Як" ведомого оказался один-одинешенек среди сверкания зарниц. Внизу, сквозь разрывы в плотной пелене облаков, открылась незнакомая береговая линия. Летчик с изумлением разглядел два не обозначенных ни на одной из карт огромных острова, растянувшихся внизу от горизонта до горизонта с северо-запада на юго-восток. Наваждение длилось считанные секунды, а затем все вокруг снова поглотила мерцающая тьма.
   Когда же Руденко вновь смог различить впереди, в переливающейся мгле силуэт ведущего, то палец его чуть не дернулся к гашетке: Крылом к крылу с краснозвездной "двойкой" пристроился неизвестный пузатенький биплан, оседлавший длинный, как нож поплавок. Опознавательные знаки его на серебристых, будто паутиной затканных крыльях и фюзеляже при виде сзади представляли совершенно неразличимую мешанину из синего, белого и красного, оставаясь абсолютно незнакомыми советскому летчику.
   Незваный попутчик, впрочем, не проявлял признаков страха или беспокойства. Заметно высунувшись из открытой кабины, неизвестный летчик оживленно жестикулировал, что-то пытаясь втолковать Меркулову, а потом, видимо добившись взаимопонимания, кивнул и исчез из виду за высоким гаргротом. Сразу же после этого огненная буря возобновилась с новой силой.
   Только теперь снопы искр огненными колесами разбрасывали уже не два, а три пропеллера, и разноцветные волны грозового пламени бежали по четырем парам крыльев. С честью выдержав очередную трепку, заданную самолетам электрическими элементалями, новый знакомый дал общепонятный знак "делай, как я", качнув крыльями, а затем резко, как доступно только бипланам, отвернул в сторону, нырнув в одному ему видимую прореху между облаками.
   Видя, что ведущий закладывает крутой вираж вслед за ним, Руденко не рассуждая повторил маневр командира. Ярящаяся мерцанием мгла на миг ослепила его, а потом все вокруг залило яркое, ничем не скрытое солнце. Истребители вывалились из клубящегося месива облаков в единственном на многие километры разрыве грозового фронта и в несколько минут обогнали его, избавившись от опасности повторного плена в переполненной молниями круговерти.
   Однако в чистом небе оказались только два советских самолета. Как ни вертели головами летчики, ни следа таинственного биплана над пустынным морем не нашлось. Исчезли и очертания неизвестной земли внизу, только волны катились одна за другой, исхлестанные наползающим с северо-запада дождем. Подумав, ведомый вновь включил радиостанцию.
   -- Кто это был? -- спросил он, как только неумолчный треск в наушниках стих и связь более-менее восстановилась.
   -- Югослав какой-то... -- донесся до него ответ Меркулова сквозь шипение помех. -- Физиономия очень характерная, не спутаешь.
   Наверно, на побережье какой-то партизан из бывших королевских ВВС поднял в воздух французское, а то и вовсе итальянское старье и столь своевременно пришел на помощь союзникам. Потом же неизвестный смельчак вернулся домой, не имея намерения провожать тех до самой Италии. Решив так, уже на подходе к побережью летчики выкинули странный случай из головы.
   Однако по крайней мере Руденко этот вопрос продолжал занимать и некоторое время спустя. Увы, никто не мог удовлетворить его любопытство, ни старшие товарищи, ни связники, работавшие с югославами, ничего не знали о партизаской авиации. Пушки и даже танки в некоторых отрядах встречались, а о самолетах никто не слышал.
   Впрочем, партизанские инструкторы и медики посоветовали расспросить самих югославов из числа эвакуированных с материка по ранению. Третий из расспрашиваемых, получивший после выздоровления работу при столовой и неплохо освоивший русский язык, выслушав сбивчивый, слегка смущенный рассказ советского летчика, уверенно ответил.
   -- То Авет, страж Призрачных Островов. У далматинцев есть поверье, что в последний миг перед закатом можно увидеть два больших острова в море, на самом горизонте...
   Михаил понимающе кивнул, полностью удовлетворенный объяснением. Каждый приморский народ хранит свою легенду о близкой земле на грани дня и ночи. Земля Санникова, остров Буян... Да мало ли. Обычно призрачные корабли с этой земли появлялись лишь в самый разгар шторма, указывая терпящим бедствие путь к спасению и пропадали без следа, когда опасность пропадала.
   Раньше корабли, теперь самолеты... Легенды разные, суть одна.
  
   Интерес летчиков к положению дел в Югославии не прошел мимо Морозова, но будучи заместителем начальника авиагруппы по политической части, любопытство это он истолковал по-своему и меры принял соответствующие.
   На политинформацию летный состав собирался в том из классов школы, из которого парты, учительский стол и доска так и не были вынесены. В нем же обычно из-за удобства развешивания карт выдавались боевые задания на всю группу. Летчики, пилоты, штурманы, бортрадисты и механики уже заняли свои места, иногда теснясь по трое на одной скамье.
   -- Встать! -- дежурный, как положено, среагировал на появление политрука раньше прочих.
   -- Здравия желаем, товарищ майор! -- привычно уже приветствовали того собравшиеся.
   -- Здравствуйте, товарищи. Садитесь. -- Крышки парт дружно хлопнули, учительский стул заскрипел. -- Предметом политинформации у нас будет проводимая союзниками на югославской территории операция "Хэлъярд" и лично Дрязга Михалыч, сука бородатая.
   Увидеть врага в очкастом, заросшем сербском генерале-четнике, похожем то ли на сельского учителя вроде Циолковского, то ли на чуть помолодевшего всенародного дедушку Михал Иваныча Калинина, было затруднительно. Однако врагом, и врагом упорным, убежденным и деятельным он от этого быть не переставал, поэтому Морозов издавна изощрялся в наклеивании четнику уничижительных кличек.
   -- Как вы знаете, с того же аэродрома в Бари, на котором мы сейчас базируемся, англо-американскими союзниками осуществляется операция по спасению экипажей своих бомбардировщиков, подбитых в ходе рейдов на Плоешти. Основным их партнером и помошником является вышеупомянутый палач югославского народа генерал Михайлович. Сейчас, к концу сентября, с территории окупированной немцами благодаря его усилиям вывезено более трех сотен летчиков и стрелков.
   Комиссар досадливо крякнул и переменил позу. Воспользовавшись паузой, кто-то из летчиков, привыкший, что политрук нуждается в репликах для разогрева, спросил.
   -- Получается так, что одним он палач, а другим спаситель?
   -- Вот именно! -- с готовностью ответил Морозов, словно ожидавший точно такого вопроса. -- Вот только разобраться надо, кому именно палач, а кому спаситель.
   Устроившись поудобнее, он приступил к разъяснениям.
   -- Михайлович по своей сути фанатик. Причем даже не националистический, хотя возглавляемое им движение четников националистическое по сути, а религиозный. То есть он не просто нацист, не сошедшийся с немецкими единомышленниками в том, какую расу считать высшей, а изувер средневекового образца. Вроде какого-нибудь Великого Инквизитора, которым он сам себя и считает.
   По рядам прокатился смех, молодые парни, не проникшись глубиной сравнения, восприняли его так же окарикатуренно, как и кличку врага.
   -- На подконтрольной ему территории в пределах Великой Сербии, в которую по его мнению входят собственно Сербия, Черногория и Босния-Герцоговина, генерал-четник с особой жестокостью уничтожает поголовно любых противников, не желая терпеть никакого несогласия. Почему так? -- Не дожидаясь реплики, политрук сам задал вопрос и сам на него ответил. -- Потому, что всех своих врагов, от самих немцев, их наймитов католиков-усташей и мусульман-босняков, до наших товарищей, югославских коммунистов, он считает прежде всего иноверцами.
   Теперь комнату наполнил неодобрительный гул. Гордость советского человека не позволяла коммунисту, даже иностранному, быть этак запросто поставленным в один ряд с фашистами и их прихвостнями.
   -- Для Михайловича нет разницы между реакционной властью железного или католического креста, мусульманского полумесяца и Советской Властью, обуздывающей дикие, разрушительные силы природы и человеческой натуры знаком пятиконечной звезды. -- Комиссар возвысил голос, и продолжил с надрывом, дыхания ему не хватало. -- Но разница между ними есть! И эта разница в том, что Советская Власть, которую выбрал югославский народ, изувера и мракобеса похоронит, и каждый из вас сможет прийти и плюнуть ему на могилу.
   Выговорив все это, он замолк на долгие полминуты. В наступившей тишине о край стакана мелкой дробью прозвенели сначала сначала горлышко графина, а затем зубы разволновавшегося человека. Отдышавшись и слегка расслабившись, Морозов продолжил уже спокойнее.
   -- Кто такой генерал Михайлович и кто ему враг, мы с вами разобрались. Теперь пора посмотреть, кто ему нынче друг и почему... -- отпив еще немного воды, уже беззвучно, он продолжил. -- В сорок втором году, когда еще не ясно было, на чьей стороне будет победа, сбитым летчикам из числа англо-американских союзников четники отрезали уши и в таком виде сдавали их немцам. Теперь, когда в поражении гитлеровской Германии нет сомнения, ее последыши, сербские националисты, таких же летчиков от немцев спасают.
   Опять не дожидаясь от аудитории необходимых вопросов, комиссар озвучил их сам один за другим.
   -- Отчего так? Разве не такие же чужаки-иноверцы для Михайловича британцы с американцами? В чем их разница со всеми остальными? -- Ответ, для него само собой разумеющийся, не заставил себя ждать. -- Оттого, что все остальные на земле Югославии свои порядки, несовместные со средневековыми, варварскими обычаями четников, устанавливают самолично. А колонизаторская политика англо-американских империалистов их личного присутствия в ограбляемой стране не требует. Напротив, все свои темные делишки они предпочитают творить руками таких вот Михайловичей.
   Империалистам все равно, какие порядки устанавливают на своей земле их наймиты и палачи, прикрываясь лозунгами национальной независимости. Лишь бы поток денег из подмятой ими под себя страны не прерывался. А преступные клики наподобие четников и рады любой ценой платить за покровительство заокеанских господ, за оружие и прочие подачки, позволяющие держать народ в узде и не давать ему по-настоящему свободного выбора в пользу нашего общего будущего, коммунизма.
   Так что генерал Дрязга Михалыч, сука бородатая, теперь рад вилять хвостом перед своими новыми хозяевами. Потому что без них он никто, мелкая сошка, которую революционный народ Югославии сметет, не заметив. Пережиток прошлого со своими средневековыми замашками и религиозным дурманом в голове, которого за пролитую кровь наших товарищей ждет справедливое возмездие...
   Очередной раз покончив на словах с ненавистным ему политическим противником, комиссар выдохся окончательно, и уже без всякого выражения завершил выступление.
   -- Что до летчиков, которых вывозят с оккупированной территории в рамках операции "Хэлъярд", то не их вина, что простых парней сделали разменной монетой в играх империалистов. Вам же, товарищи, настоятельно рекомендую, если будете сбиты над Югославией, не попадаться в руки четникам. Причинить вам вред они уже вряд ли осмелятся, но возможности разнообразных провокаций не ислючены. -- Он откинулся на спинку стула и устало оглядел аудиторию.
   -- Вопросы? -- Вопросов не было. -- Политинформация закончена, товарищи.
   -- Встать! -- скомандовал дежурный. -- Покинуть помещение!
   Вразнобой захлопали крышки парт, и летчики, вполголоса переговариваясь, потянулись из класса на свежий воздух. Куда больше бесчинствующего где-то далеко сербского националиста их интересовала метеосводка на ближайшие сутки. Осень вступала в свои права, так что погода грозила сделаться опаснее любого врага, а собственные самолеты могли принести в ночь перелома года пренеприятные сюрпризы.
  
   С началом ноября беспокойство от ожидаемого неповиновения машин исчезло -- как ни странно, "разнополость" механизмов в культурах союзников против всех ожиданий смягчила их общение, зато опасения насчет погоды сбылись в полной мере. Даже Италию накануне праздника Великой Октябрьской Революции зацепил нежданный снегопад, заставивший персонал советской авиабазы вспомнить навык игры в снежки. Над материком же, в Югославии, творилось вовсе невообразимое.
   Грозовые фронты бродили над всей страной, сталкиваясь и перемешиваясь, окрепшие ветра преображали горные долины в смертельные ловушки. Знакомые маршруты преподносили такие сюрпризы, которых и от неразведанных-то не всегда дождешься. Посадочные площадки в горах превращались в болота и ледники, молниеносно исчезая под снежными заносами.
   Пилоты транспортников нервничали и стремились любой ценой обеспечить успех своих рейсов. В полет брались запасные узлы шасси и лопасти винтов, покрышки, камеры и листы алюминия, чтобы при аварийной посадке тут же начать ремонт. Все старались подгадать под сопровождение лучших пар истребителей -- Овчаренко с его ведомым, Богданова с Сошниковым или хотя бы Меркулова с Руденко, отметившихся в поединках с союзниками.
   Другие летчики добродушно ворчали, но относились к предпочтениям подпечных с известным снисхождением. Однако в результате подобной избирательности возникло нечто вроде негласного списка, в котором они оказались расставлены в соответствии со своим действительным или хотя бы показанным опытом. Легко понять, что оказаться в нем на последних местах было весьма неприятно.
   Особенно тяжело переносил свою непопулярность у транспортников лейтенант Малахов. Совершенно добило его распоряжение самого Щелкунова взамен его пары отправить на прикрытие ответственного вылета экипажа Павла Михайлова возглавлявших негласный список Богданова и Сошникова. До открытого конфликта дело не дошло, но взамен задания обиженный лейтенант вытребовал увольнительную и отправился развеивать тоску в город.
   С глаз долой -- из сердца вон, а боевая работа в любом случае важнее чьих-то амбиций. Спешно изучив маршрут, летчики заняли место в кабинах своих машин и стартовали следом за двухмоторной "десяткой" Михайлова. Над Адриатикой небо оставалось чистым, но сразу же над сушей начался неразрывный облачный покров.
   Забраться выше облаков перегруженный "Дуглас" не мог, поэтому истребителям приходилось следовать с ним в тесном строю, чтобы не потерять из виду. Тучи укрывали советские самолеты от наземных постов наблюдения, но так же мешали им самим ориентироваться и искать пункт назначения.
   К счастью или несчастью, скоро в сплошном пологе белесой хмари появились разрывы. Если не знать их природы, то подобным просветам можно было бы только порадоваться, однако летчики уже успели выучить, что именно в югославских горах способно при любой погоде создать промежуток ясного неба.
   Постоянно дующие в одном направлении ветра, встречая стены горных хребтов, образовывали "стоячие волны", мощные вертикальные потоки воздуха. Нисходящие их разновидности были способны швырнуть самолет за считанные секунды на многие сотни метров вниз, восходящие -- выкинуть вверх чуть не в стратосферу. Но это было еще не самым худшим из присущего воздушным крепостям гор.
   В существующих столетиями ветровых стенах в качестве надстройки заводились сложенные потоками воздуха существа. Столь же древние, могучие и недобрые, они изнывали от скуки однообразия и охотно бросались на любой чужеродный предмет. Многотонной массы транспортника обычно хватало для того, чтобы проломить воздушную стену прежде, чем демоны ветра хватали его.
   Более легкие истребители рисковали попасться тем в лапы и не пробить в одиночку невидимой преграды, а то и вовсе потерпеть крушение. Воздушные стены им приходилось преодолевать следом за тяжеловесным траспортником, не отставая от него ни на метр.
   Разглядев в очередном разрыве облаков приметы назначенной посадочной площадки рядом с селом Бугойно, Михайлов повел свой самолет на прорыв. "Двойка" и "пятерка" сопровождающих прижались к нему столь плотно, что чуть не соприкасались крыльями. Этот слаженный строй с легкостью проломил стену ветряной крепости и пошел на снижение в долину, где уже вовсю дымили сигнальные костры.
   -- Я десятый, иду на посадку. -- прозвучало в наушниках летчиков. -- Оставайтесь на высоте, ждите моего взлета.
   -- О"кей! -- Прилипчивое американское словечко как нельзя лучше подошло в качестве ответа обоим. -- Вас поняли. Второй и пятый, занимаем эшелон тысяча пятьсот.
   Истребители успели сделать всего один круг над долиной, когда транспортник вновь вышел на связь.
   -- "Двойка"! "Двойка"! Я "десятый"! Как слышно? -- в голосе Михайлова отчетливо различалась тревога.
   -- Я -- "двойка", слышу отлично, -- тотчас отозвался Борис Богданов.
   -- Уходите на базу! Я сел в болото по самое брюхо, быстро теперь не взлечу. -- пилот транспортника был всерьез обеспокоен.
   -- Мы сядем, поможем. -- не рассуждая, предложил летчик.
   -- Не надо, тут вдвоем не справиться. -- ответил Михайлов. -- Только сами зря угробитесь. Уходите!!!
   -- Так точно, товарищ капитан. -- вынужден был смириться Богданов.
   -- Разгоняй машину, сделай горку, пробивай облака, курс на базу двести тридцать. Понял?
   -- Вас понял, десятый. Держитесь! -- попрощался летчик и отправился на штурм ветровой стены.
   На пару минут эфир над долиной затих. Там, наверху, два истребителя, сблизившись как можно теснее, пытались пробиться сквозь "стоячую волну". Одного из них, "пятого" сложенная из потоков воздуха крепость пропустила, а "второго" ее демоны-хранители успели схватить за крылья.
   Долгие секунды заледенелые от высоты воздушные лапы пробовали машину на излом, пугая летчика жутким скрипом дерева и скрежетом металла. Лишь в нескольких сотнях метров от прогретой солнцем земли они утратили свою власть и выпустили самолет из когтей. Беспорядочно кувыркаясь, "двойка" вывалилась из облаков и лишь над самыми вершинами деревьев выправилась, выйдя из пике.
   -- Боря... -- Голос Михайлова в наушниках охрип от волнения. -- Ну и напугал же ты меня... Ничего, теперь разгоняй снова, увеличивай скорость, на выходе дай форсаж, и все будет в порядке.
   Не тратя времени на ответ и повторное прощание, Богданов последовал совету. Забравшись на полкилометра повыше, он перевел "Як" в пикирование, атакуя воздушную стену так, как будто это была штурмуемая вражеская колонна. Врезавшись в нисходящий поток самолет затрясся, раскачиваясь продольно и поперечно, рассекая винтом и крыльями воздушную плоть пытающихся схватить его демонов.
   Секунды, за которые "двойка" прорывала ветряную преграду, казались совершенно бесконечными. Наконец, истребитель словно пробка вылетел в свободный воздух и перешел в набор высоты. Спустя минуту он поплавком выскочил над облаками и летчик смог увидеть поджидавшую его "пятерку", идущую справа по большой дуге.
   Завидев ведущего, ведомый тут же пристроился на привычное ему место. С тяжелыми сердцами летчики уходили на базу, оставляя позади завязший в болоте транспортник. В молчании миновали они береговую линию, без единого слова преодолели зеркало Адриатики. Скупо запросили разрешение на посадку и опустились на взлетную полосу аэропорта Полези.
   Сошников, рассудив, что сегодня известий о "десятом" не будет, ушел в школу на ужин и в находящееся там же общежитие, но Богданов все никак не мог покинуть своею машину, разряжая аккумулятор на постоянные включения рации. Техники давно обслужили его самолет по ежедневному регламенту, выкурили, собрали в жестяное ведро и унесли гремлинов, а он все расхаживал вдоль полосы, поглядывая в сторону моря.
   Солнце уже зашло, оставляя небо светлым на последний час, когда его терпение и надежда были вознагражденый. Над самыми волнами скользнул силуэт двухмоторной машины и чумазый, облепленный засохшими грязевыми разводами по самые окна "Дуглас" с бортовым номером "десять" пошел на посадку. Стоило ему остановиться после рулежки и заглушить двигатели, как летчик опрометью кинулся к двери в борту.
   -- Как вы? Как выбрались? -- сбивчиво спрашивал он. -- Не могу себе простить, что вас бросил...
   -- Партизаны помогли. На руках вынесли. -- с усталой улыбкой ответил Михайлов. -- Вам там делать все равно было нечего.
   Не сговариваясь, они с Богдановым крепко обнялись и хлопнули друг друга по плечам. Оба выживших в воздушной ловушке, вернувшихся почти что с того света человека не видели и не слышали ничего вокруг. Ускользнул от их внимания и полицейский джип, подъезжавший от города.
   Наверное, военная полиция, как всегда, прибыла проверять, кто прибыл с материка.
  
  

3. Фанерная фортуна.

  
   Поздняя осень в Италии теплом и мягкостью погоды напоминала разгар лета в средней полосе. Однако тоску медленно ползущие по высокому синему небу легкие перистые облачка навевали ничуть не менее обложных туч и нескончаемого дождя. Ничто не в силах было противостоять этой осенней хмари на душе. Не помогало и обманчиво легкое, лживо-сладкое молодое итальянское вино.
   Поняв, что последнего было и вовсе многовато, заливавший обиду полной чаркой лейтенант Малахов решил, что самое время выйти на набережную, проветриться. До конца увольнительной оставалось часа два, как раз хватит, чтобы запах перегара ослаб, а походка выправилась. Запрета на употребление местного, дешевого и обильного спиртного не было, но держать себя в рамках персонал авиабазы был обязан, не допуская совсем уж явных признаков опьянения.
   Жаркий ветер с моря не освежал, хотя три дня назад тот же пляж на считанные часы укрыл нечастый в Италии снег. Шерстяная форма и высокие сапоги тяготили, хотелось их скинуть и налегке кинуться в теплые волны, но не лезть в воду пьяным лейтенанту соображения еще хватило. Оттого он так и брел вдоль линии прибоя, то следуя ей, то отшатываясь прочь, к мощеной камнем набережной.
   На полдороге к Полези навстречу из-за поворота вывернула пара англичан. В шортах, рубахах с коротким рукавом и легких ботиночках, возмутительно трезвые и смешливые. Один длиннолицый и сам длинный, нескладный, а другой помельче и побойчей, с острыми крысиными усиками, словно сошедший с карикатуры, изображающей шпиона-диверсанта, наймита мировой буржуазии.
   Перед почти незаметно пошатывающимся русским союзники ловко разошлись в стороны, а за его спиной сомкнулись вновь, перебросившись парой замечаний. Брошенное длиннолицым мрачное "Дранкен пиг" Малахов не понял, а вот в перемежающейся смешками длинной отповеди его собеседника уловил знакомое и донельзя обидное "фанер форчун".
   Так, "фанерной удачей", англичане и американцы презрительно объясняли преимущество советских летчиков-истребителей в воздухе что в пилотаже, что в показательных боях. Горделивые владельцы цельнометаллических машин намекали, что сделанные из старомодного материала самолеты не годны ни на что, кроме того, чтобы служить амулетами везения. "Яки" таким образом сравнивали с резными статуэтками африканских божков, а управлявших ими советских людей -- с дикарями.
   Оскорбление как нельзя точнее легло на без того истомленную душу летчика. Сделав еще несколько шагов, он почувствовал, как вскипает в нем неудержимая ярость. Остановившись, Малахов повернулся к насмешникам и хрипло крикнул, почти каркнул.
   -- Эй, наглый! Иди сюда, разберемся...
   Длиннолицый хотя бы соизволил коротко глянуть через плечо на недовольного оценкой господ жизни русского. Второй, вертлявый британец, не оборачиваясь, только отвел в сторону согнутую в локте руку с оттопыренным средним пальцем.
   Значение этого жеста весь персонал советской авиабазы, к несчастью, уже успел выучить. Не в силах сдерживаться, летчик одним движением вытянул из кобуры ТТ, передернул затвор и нажал на спуск.
   Пьяная удача привела его пулю точно в цель. Пробив рубаху мелкого англичанина точно между лопаток, она бросила того лицом вниз на набережную. Незадачливый шутник умер прежде, чем слетевшая с его головы фуражка описала полукруг по камням и улеглась вниз околышем, подпрыгнув на козырьке.
   Изумленный собственной меткостью Малахов застыл, опустив пистолет и слегка покачиваясь. Длиннолицый британец, на долю секунды склонившийся над убитым товарищем, не теряя времени, рванул из кобуры свой "Веблей" и дважды выстрелил в ответ. Вспышки и грохот слились воедино, а два резких толчка в грудь советский летчик едва почувствовал. Просто почему-то ноги вдруг отказались держать его, а чужая, предательская земля со всей силы ударила в спину.
   Малахов не видел того, как длинный поднял мелкого и потащил в сторону Бари, как спустя полчаса от города подкатил джип военной полиции, переехавший, разворачиваясь, забытую всеми фуражку убитого. Перед ним по отчего-то стремительно темнеющему небу плыли лишь легкие перистые облака, становящиеся тяжелыми тучами, набухшими холодным осенним дождем...
   Полицейский закрыл летчику глаза и вдвоем с напарником погрузил в джип на постеленный заранее брезент. Недовольный мертвым седоком автомобиль фыркнул было мотором, но покорившись воле водителя, двинулся в направлении Полези. Лужа натекшей на истертые камни набережной крови под жарким послеполуденным солнцем быстро ссохлась черными легкими хлопьями.
  
   В кабинете директора школы, отведенном под штаб, старшие офицеры АГОН собрались уже наутро, после ночи, занятой тягостным разбирательством с англичанами. Измятые, потемнелые от бессонницы лица над застегнутыми на все пуговицы мундирами красноречиво демонстрировали всю чрезвычайность положения. Едва дверь за последним из присутствующих закрылась и все расселись по местам, как начальник авиабазы заявил.
   -- Полагаю, все в курсе вчерашнего инцидента?
   -- Так точно, товарищ полковник... -- над столом пронесся нестройный хор.
   -- Представители британской стороны предложили во избежание международных осложнений внести обоих погибших в список боевых потерь. -- информировал собравшихся Соколов. -- Я ответил согласием, оговорив, что устно уведомлю вышестоящее руководство... И не буду препятствовать докладам непосредственному начальству сотрудников иных ведомств в составе миссии.
   На этих словах он бросил острый взгляд в сторону Капранова и чуть помедлив, Морозова. Оба они, представитель ГРУ и политрук, коротко кивнули.
   -- Считаем такое решение в данной ситуации единственно верным. -- выразил общее мнение второй по старшинству офицер, полковник Щелкунов.
   -- Благодарю за доверие, товарищи. -- руководитель не счел подобное заявление посягательством на свой авторитет, напротив, поддержка подчиненных принесла ему облегчение. -- Однако остается необходимость решить ряд вопросов, поставленных этим инцидентом.
   Сцепив руки в замок, Соколов принялся развивать свою мысль.
   -- Прежде всего необходимо понять, что привело к сложившейся ситуации и определить линию нашего дальнейшего поведения в свете произошедшего. -- Над столом сгустилось тягостное ожидание поиска виновных, а командир истребительной группы Овчаренко склонил голову, ожидая худшего.
   Однако начальник авиабазы никого не стал обвинять с налета, предпочтя получше объяснить всю важность задачи.
   -- От этого зависят все дальнейшие действия по выполнению боевой задачи и без того сложные отношения с союзниками. Поэтому мне понадобятся все ваши способности, и прежде всего политический опыт и прозорливость...
   С этими словами он вновь повернулся к Морозову и тяжело, нехотя проговорил.
   -- Что скажете, товарищ майор? Это вызов, провокация?
   -- Не думаю. -- парой слов развеял повисшее в комнате напряжение заместитель по политической части и тут же лишь добавил неясности. -- Скорее, случайность. Но случайность показательная...
   Он ненадолго замолчал, собираясь со словами, а затем высказал то, что так или иначе осознавали все присутствующие, каждый со своей стороны, не вполне, лишь отчасти. Тем большим откровением прозвучало сказанное.
   -- Дело в самом принципе формирования и использования истребительной группы. Мы собрали здесь лучших. На этом... Курорте. -- комиссар словно выплюнул последнее слово. -- Собрали в самое горячее время, когда их товарищи загоняют врага в его логово, чтобы добить окончательно...
   -- А настоящего дела не дали. -- продолжил его мысль начальник авиагруппы Щелкунов, с самого начала бывший против присутствия "Яков". -- Транспортники, самые мирные из военных авиаторов, рискуя жизнью, бьются на незнакомых площадках, взлетают под огнем, возят оружие и спасают раненых. А истребители, летная элита, прогуливаются туда-обратно, кружатся над горами и как это вы тогда сказали -- "Никого не встретив, возвращаются домой".
   -- Вот-вот. -- вклинился Овчаренко, понявший, что вину на него одного уже не свалят. -- Ведь это боевые летчики... Не суслики какие-нибудь.
   Несвоевременную реплику с места командира истребительной группы присутствующие оставили без внимания. После тягостного полуминутного молчания первым опять заговорил Морозов.
   -- Мы должны либо дать им это дело... Либо начать ломать их об колено, чтоб сидели, боясь шелохнуться.
   -- Советская Власть и не таких через колено ломала! -- буркнул Соколов то ли уверенно утверждая преимущество таковой, то ли с сожалением вспоминая не столь уж отдаленные, предвоенные события.
   Сумрачную интонацию его разобрать было почти невозможно. Разговор быстро приобретал совсем неприятный характер.
   -- Это точно. -- согласился политрук, уточнив. -- Вот только сломанный летчик уже не летчик... Так. Автопилот с глазами...
   -- Да, это вам не самолеты на взлетной отчитывать. -- Встрял Капранов, по привычке второй главной опоры власти всегда состязаться в полезности с первой. -- Это люди.
   -- Вот именно, люди. -- повторил за ним комиссар, словно не замечая подколки и продолжил тяжело. -- Так что ломать... Если все-таки ломать... Будем кого-то одного. Показательно. В качестве примера... Для остальных.
   -- Кого же? -- теперь уже ко времени спросил Овчаренко, искренне болеющий за всех своих подчиненных.
   -- А вот кто следующим... Отметится. -- подвел итог теме начальник авиабазы. -- Потому что другого настоящего дела для них не будет. Истребители нужны здесь для прикрытия транспортных операций, и точка. Ни на свободную охоту, ни на штурмовку мы их отправить не можем. Потому что они гарантия того, что каждый транспортник вернется с задания. Каждый из них... Лишних нет.
   Присутствующие закивали, соглашаясь с аргументами руководителя АГОН. Противопоставить суровой правде его слов им было нечего, а молиться в надежде на то, что высшие силы пошлют внезапное разрешение ситуации, закаленные материалисты были не приучены. Оставался последний вопрос.
   -- Что будем делать с самолетом Малахова? -- озвучил его Капранов. -- Раз он считается погибшим в бою...
   -- Спишем в боевые потери и разберем. -- отрубил Соколов. -- Двигатель Богданову, у него после всех фортелей барахлит, а остальное рассуете по капонирам... У вас там сколько еще "По-2" припрятано, товарищ Милославский?
   -- Да всего один остался! -- бурно возмутился главный инженер группы, все заседание просидевший тише воды, ниже травы. -- Остальные давно собрали...
   -- Значит, место найдется. -- оборвал его начальник авиабазы и вновь развернулся к заместителю по политической части. -- Товарищ Морозов, проконтролируйте исполнение.
   -- Будет сделано. -- кивнул комиссар.
   -- На чем считаю повестку дня исчерпанной. -- коротко завершил заседание Соколов, не желая затягивать обсуждение предельно неприятной темы. -- Все свободны.
   С грохотом отодвинув стулья, офицеры нестройно встали, и распрощавшись, покинули помещение. Впереди у каждого из них был тяжелый день, в котором урвать хоть час недобранного за ночь сна не представлялось возможным. Однако выстоять эту вахту, удержать авиабазу на курсе отлаженной повседневной работы им предстояло невзирая ни на что, включая собственное здоровье и состояние духа.
  
   После инцидента на набережной и последовавшего за ним заседания комсостава в советском секторе авиабазы дни потянулись особенно тягостно. Теперь истребительное сопровождение назначалось при любом вылете, днем и ночью. Вместо пары "Яков" каждый транспортник сопровождало по четыре, а то и шесть самолетов. При любой необходимости более крупной операции в воздух поднималась вся истребительная группа.
   Перестрелку на набережной и нависшую над воздушными бойцами угрозу расправы над первым же оступившимся в тайне удержать не удалось. Первое скрыть в тесном коллективе скрыть не получилось бы в любом случае, а о втором Овчаренко, без сомнения, предупредил своих подчиненных.
   Летчики глухо роптали, демонстративно избегая любого общения с союзниками, особенно тщательно избегая англичан. Обязательные запросы на взлет и посадку выплевывались в эфир с таким презрением и вызовом, что ничего не понимавшие диспетчеры осекались и надолго замолкали.
   Однако хуже всего было то, что так же внезапно и окончательно прекратился показательный пилотаж над взлетной полосой. Напряжение росло, не находя себе выхода, над авиабазой повисло гнетущее настроение. Гремлины вконец обнаглели, радостно пища по всем углам словно крысы. Самолеты отыгрывались за вынужденную скуку на техниках так, что очередь в медчасть не оскудевала с утра до вечера.
   Исключение составил только "Як" Малахова, предназначенный к разборке на части. Техники просто боялись к нему приблизиться, пока политрук первым не подошел к источающей предсмертную тоску и ярость машине. Комиссар долго разговаривал с обреченным на бессмысленную гибель самолетом совсем не книжными, едва различимыми издали тихими словами, осторожно поглаживая капот.
   Когда он отошел прочь, сгорбившись и опустив от усталости плечи, на полосе остался только полностью лишенный души механизм. Безжизненное нагромождение стали, дерева и полотна, никогда более не способное подняться в воздух. Сделавшийся безличным и безопасным набор деталей техники разобрали в считанные часы, молчаливо отдавая дань уважения погибшей машине и смирившему ее человеку.
   Ничто не могло преодолеть подавленное состояние истребителей. Даже пребывание в течении пары недель в Бари и выступление известнейшего писателя и поэта Константина Симонова не смогли отвлечь их от невеселых мыслей. Впрочем, обычно лучащийся заводным оптимизмом литератор также был задумчив и рассеян, так что даже не сумел припомнить текст и прочесть любимого всеми стихотворения "Жди меня"...
   Мрачность обстановки продолжала нарастать почти три недели, до самого начала декабря. Все кончилось в тот день, когда из Москвы пришла радиограмма о переводе авиабазы в Югославию, на аэродром Земун. Соколов отбыл в британскую администрацию договариваться об изменении режима сотрудничества, а когда вернулся, над взлетной полосой творилось невообразимое.
   Полковник на ходу выскочил из едва успевшего остановиться джипа, и задрав голову, с изумлением уставился на бесновавшиеся наверху истребители. Один за другим они с ревом моторов проносились над ним, повторяя друг за другом все существующие фигуры высшего пилотажа, чередуя и сочетая их в непредсказуемом порядке. Один, два, три, четыре... Все одиннадцать!
   Начальник авиабазы ворвался в здание школы, желая немедленно выяснить, что все это значит. Первым, кто попался ему на глаза, оказался начальник авиагруппы.
   -- Что происходит? -- требовательно спросил Соколов.
   -- Овчаренко обратился с просьбой провести тренировочный вылет истребительной группы. Я дал разрешение... -- спокойно ответил Щелкунов.
   -- На этот... Воздушный цирк?! -- Начальник авиабазы медленно закипал.
   -- На последний тренировочный вылет в Италии. -- терпеливо объяснил свою позицию руководитель летчиков. -- Людям надо... Освежить навыки перед перелетом на новую базу.
   -- Что, без этого... -- проглотил определение полковник, постепенно успокаиваясь. -- Думаете, они не справятся?
   -- Справятся. -- уверенно кивнул Шелкунов. -- Но...
   -- А... Понятно. -- махнул рукой Соколов.
   Офицеры вместе вышли на порог. Истребители один за другим заходили на посадку, заруливая на стоянку вдоль взлетной полосы. От первого к школе уже подходил Овчаренко. Не доходя до крыльца школы нескольких шагов, он остановился и отдал честь, резко подняв руку к летному шлему.
   -- Товарищ полковник! -- обратился он к старшему по должности из двоих офицеров. -- Тренировочный вылет завершен без происшествий и замечаний.
   Оба стоявших на ступенях синхронно вскинули руки к фуражкам в ответном приветствии. Начальник авиабазы промолчал несколько секунд, но затягивать паузу не стал.
   -- Благодарю за отлично выполненное задание, товарищ майор. Передайте благодарность личному составу за отличный уровень подготовки. В Югославии я буду ходатайствовать о скорейшей передаче истребительной группы в состав действующей на фронте части.
   -- Служу Советскому Союзу, товарищ полковник! -- в зрачках летчика сумасшедшими огоньками заплескалась с трудом сдерживаемая радость. -- Разрешите идти?
   -- Идите.
   Руководитель истребительной группы по-уставному развернулся, сделал несколько печатных, как на параде, шагов, но уже спустя десяток метров сорвался на бег, спеша донести до летчиков радостную весть. Те встретили его на полдороге и едва выслушав, начали обнимать, хлопать по плечам, а потом и вовсе принялись качать, высоко подбрасывая в воздух.
   Разделяя общую радость, "Яки", выстроившиеся в ряд вдоль взлетной полосы, довольно улыбались во все маслорадиаторы. Впереди у них, людей и самолетов, были сражающаяся Югославия, близящаяся Победа и наконец, Родина. Место, где не потребуют лишнего -- но свое спросят со всей строгостью.
   Место, где можно просто быть и совсем не надо казаться.
  
  
Автор благодарит Людмилу и Александра Белашей,
  
воплотивших в реальность образ Призрачных Островов.
  
  Мартыненко В.Ю. 9.04--3.06.2013
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"