Мартынов Алексей : другие произведения.

Комната смеха

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мы погружаемся в морскую пучину настолько, насколько нам позволяет наша смелость. И в этой тёмной пучине мы ищем тайную дверку, которую до нас никто не видел. Мы ищем там жизнь и жаждем принять от неё мудрость, даже не подозревая о всём, что может произойти.
  Комната смеха
  
  by Мартынов Алексей
  aka Neon_Kaligula
  
  http://neon-kaligula.net.ru/
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  
  Часть 1
  
   "Интересно, я уже уснул? Или, быть может, ещё бодрствую, а может, уже уснул и успел захлебнуться в воде. Учитель истории в последних двух или трёх классах школы любил говорить, что третьего не дано. В чём-то он был прав: третьего и правда не дано, лишь в редких случаях имеется право выбора третьего варианта. Многие, кто сталкивался с этим редчайшим явлением, даже не осознавали насколько драгоценный дар попал им в руки, принимая его как должное, как само собой разумеющееся; в то же время те, кто такого выбора не получал, часто путаются и создают третий вариант ответа на вопрос, имеющий в своём начальном толковании лишь два ответа. Путаница заключается в том, что человек слаб и слеп - он отвергает очевидное, пытаясь создать баланс между двумя силами и, когда ему это удаётся, заявляет о совершенно ином мышлении. В большинстве своём люди живут в плену собственных иллюзий, не осознавая этого или не желая этого делать. Возможно, именно эти иллюзии являются двигателем прогресса, двигателем жизни. Быть может, именно они побуждают человека обманывать себя и окружающих свободой выбора.
   Ну вот, теперь я точно уснул, или ещё нет. Наверное, уже должен был отключиться. А если я открою глаза, реальность изменится? Сколько я уже здесь - пять минут, десять, час? Тёплая вода тихо льется из душа, батареи топят хорошо. Как говорят, человек может бесконечно смотреть, как льётся вода. Ещё он также бесконечно может слушать, как она льётся.
   Часы бьют два раза. Уже два часа. Значит, лежу я здесь около двадцати минут. Пора собираться в институт. И тишина."
   Он медленно и осторожно поднял увлажнившиеся и разбухшие от водяных паров, а от того ставшие тяжёлыми, веки, надеясь на чудо. Чуда не свершилось, и его взору предстало большое, неуклюжее и относительно бесформенное, заплывшее жиром и обременённое целлюлитом тело. Сверху на него медленно лилась вода из душа. В складках кожи она скапливалась, образуя что-то вроде миниатюрной заводи, переполняла допустимые границы и выплёскивалась дальше по коже. За время её пребывания в этой заводи она успевала несколько охладиться, отчего неприятно щипала ему бока.
   Вода лилась и образовывала феерический хаос всплесков, ударов так приятных слуху. Он поднял глаза чуть выше, и посмотрел на свои волосатые ноги. На правой коленке был кроваво-красный, только что прорвавшийся прыщ; кровь на нём ещё не успела застыть и текла по ноге тонкой струйкой, смешиваясь по пути с водой и растворяясь в ней. Чуть пониже на той же ноге была плешь около пяти сантиметров в диаметре. По непонятным причинам там совсем не росли волосы, выделяя тем самым эту площадку из общего вида. Левая нога, напротив, не обладала ничем подобным, за исключением того, что на ней несколько месяцев назад удаляли вросший ноготь. Видимо, удалён он был не очень грамотно, ибо оставшаяся часть не хотела приживаться, и за это время образовала некий уродливый многослойный нарост. На больших пальцах обоих ног росли длинные волосы, достигавшие трёх сантиметров в длину. Далее его взгляд перешёл ближе к шее и, из-за особенностей строения тела, перешёл на живот. Живот свисал на бок, неуклюже распластав свою массу, как тающее желе в жаркий день. На животе покоилась левая рука. На ней были видны два пореза от острых болтов, неизвестно откуда взявшихся под партой, когда он сунул туда руку, дабы достать сумку. Болты были вкручены в металлический каркас парты намертво, были посажены на краску, и обладали очень острыми зазубренными краями. Крови тогда почти не было, тот порез, кой был ближе к вене, вообще не выделил ни капельки. Зато и заживал он долго. Приходилось обматывать его бинтом, а то при каждом удобном случае он норовил раскрыться и обнажить мясо. Зрелище было не из приятных, особенно если учесть, что мухи могли отложить туда личинки.
   Ещё пару минут полюбовавшись порезами, он слегка приподнялся на руках, немного выгнулся и рывком встал, чуть не сбив рукой мыльницу, висящую на стене. Мыльница была старая - ещё его дед пользовался. И вывезена она была именно с дедовской квартиры, когда он умер. Мать сказала, что это будет память о нём, и потребовала, чтобы мыльницу прилепили намертво. Не мудрствуя лукаво, её прикрутили к стене двумя шурупами, а для верности ещё и на клей посадили. Правда, потом соседи сверху устроили небольшой потоп, и кафель частично растрескался и обвалился, оставив мыльницу красоваться своими цветами на сером фоне голых стен.
   Он дёрнул вверх маленькую пимпочку на кране и повернул до упора два небольших пластиковых рычажка, перекрывая воду. Напор резко спал, но ещё секунду или две из крана, покрытого на месте стыка с трубой какой-то твёрдой белой массой, тонкой струйкой текла горячая вода, ударяясь об угол ванны и обжигая получившимися каплями его ноги. Отодвинув занавеску и накинув на голову взятое с батареи полотенце, он полностью вылез из ванны и встал перед зеркалом. Зеркало было круглым, около тридцати сантиметров в обхвате, и висело на двух распорках по бокам. Антон, а именно так его звали, обладал достаточным ростом, чтобы поворачивать зеркало таким образом, что в него было сложно смотреть невысоким людям. Из-за этого у него с родителями периодически возникали разногласия.
   Постояв перед зеркалом минуты две, дождавшись когда, наконец, испарится конденсат, он начал медленно вытираться. Полотенце было старое и потрёпанное, кое-где были даже небольшие дырочки. Вытирался он порядка пяти минут, задумчиво устремив взгляд в одну точку и почёсывая зад.
   "Эх, блин."
   Он взял с раковины недавно купленную раскладную расчёску, которую с тех пор носил всегда с собой, и начал причёсываться. Вода тихими каплями падала из крана, напевая свою заунывную мелодию.
   "Смешно всё это. Вот, вроде бы, сначала здесь... сидишь, в домино играешь, а потом бац! И всё. Ты не успел, а тебя..."
   Он взглянул пристально в зеркало. Оттуда на него смотрело вытянутое, но в то же время пухлое в районе подбородка лицо. Нижняя губа треснула и сверкала краснотой. Он носил короткие волосы, почти что ёжиком, что не мешало ему подолгу причёсываться и при любом удобном случае приглаживать их рукой, якобы поправляя форму. Быть может, ему нравился сам процесс - то ощущение, когда зубья расчёски карябают кожу головы, медленно, но верно доводя её до состояния перхоти. Однажды, глубоко в детстве, он попытался отрастить себе волосы. В этом не было ничего плохого, просто длинные волосы чуть более семи сантиметров в длину. Однако что-то пошло не так и в один прескверный день он вернулся домой мрачный как бык во время дойки. Мать долго выспрашивала причину такой суровости, пока Антон не снял шапку. Под ней красовалась абсолютно лысая голова со следами нескольких порезов. Однако это был первый и последний раз, и вскоре он забыл об этом случае, но отращивать волосы больше не решился и стал более бережно относиться к тому, что росло на голове. Вот и сейчас он стоял и плавными движениями расчёсывал короткую шевелюру.
   Завершив расчёсывание, он спешно одел трусы, носки, брюки, майку и серую рубашку с надписью "brothers" и неким заковыристым клеймом под ней, и проследовал в комнату.
   "Потемнело. Странно."
   Стоя у двери в ванную, он взглянул в окно. Отсюда ему было хорошо видно небо. Жил он высоко - на 16-м этаже, и имел хороший обзор всего, что творилось внизу. В данный момент он видел небо, кое ещё час назад было светлым и ясным, а теперь становилось темнее с каждой минутой. Тучи медленной кроваво-поносной рекой наползали на него, заслоняя солнце и озоновый слой. Чуть ниже и левее виднелся краешек крыши и последних двух этажей 18-ти этажного здания напротив, наподобие того, в коем жил сам Антон, только построенного на два года позже. Он прошёл два шага по прямой, и упёрся пузом в угол кухонного стола. Стол был деревянный, раскладной, без сильно выпирающих частей. С какими целями и расчётами его купили - теперь стало тайной, ибо кухня была так хитро оборудована, что на маленькой площади помещалось неведомым образом куча всякой утвари. Она не мешалась и всегда была под рукой, однако стол теперь нельзя было разложить до его полной величины.
   Когда вся семья в составе матери, отца, Антона и его старшего брата переехала со старой квартиры на эту, ему казалось, что он никогда её не полюбит. Квартира была больше и располагалась значительно выше, из-за чего возникало много проблем. Уже нельзя было просто так выйти на улицу - приходилось пользоваться лифтом. К тому же пропала возможность просто перекрикиваться с другом, стоящим на улице. Даже само расположение комнат казалось крайне неудачным и непонятным. Сразу, когда они начали переезжать, перевезли на новую квартиру все базовые вещи, он вошёл и стал её скептически осматривать. Мать спросила, нравиться ли ему его новое жилище, на что он сел с грустным видом на пол и заявил, что никогда не сможет полюбить этот новый дом.
   И вот сейчас из окна он смотрел на город, лежащий перед ним. В жизни на краю есть свои преимущества. На переднем плане краснел невысокий кирпичный дом, достаточно древний по отношению к стоящим рядом постройкам. За свою длину и форму буквы "Г" местными к нему было прилеплено название "Китайская Стена". Кто-то, возможно строители, написали под самым потолком номер года - 1971. Справа находился чуть более новый дом, на этот раз из блоков. Был он облеплен голубо-белой плиткой, которая успела отвалиться в некоторых местах, обнажая невзрачное серое пупырчатое существо дома. На самой крыше под двойным слоем рубероида и всякого мусора прошлым летом свила гнездо птица, и теперь растила там птенцов. Какой-то мужик в тулупе вылез на крышу и стал воровато озираться по сторонам, будто выискивая возможных свидетелей. Потом он замер на секунду, медленно повернул голову вперёд и быстро скрылся из поля зрения Антона. Между этими двумя домами пролегала широкая дорога; настолько широкая, что могли разъехаться четыре машины. Через пару лет после постройки её левую часть завалили землёй и разным хламом, образовав небольшую горку для пешеходов. Однако это уменьшило пропускную способность дороги до одной с половиной машины единовременно.
   Сейчас там шли люди. Вон идёт парочка: на нём чёрная куртка с капюшоном и чёрные джинсы, на ней - красный плащ ниже колен и обтягивающие брюки синего цвета. Он держит обе руки в карманах, вжав их до упора. Куртка наглухо застёгнута, но, судя по толщине рук и ног, у него есть что-то объёмное под курткой. И это что-то висит на его теле, увеличивая объём как минимум вдвое. Она что-то оживлённо говорит в мобильник и весело помахивает сумочкой, откуда его только что достала. Правой ногой она с размаху наступает в грязную лужу, успевшую наполовину высохнуть и превратившуюся в грязное месиво. Но это её не отвлекает, она спокойно продолжает свой путь. А вот навстречу им из-за угла выходит преклонного вида дама с тросточкой. Видно было, как ей с трудом даётся преодоление такой пересечённой местности - она почти роняет трость, случайно подцепив её коленкой, лицо её изображает страшную гримасу мучений, когда она переставляет ногу.
   "И зачем она сюда идёт? Вон - есть же прямой путь по асфальту. Странные эти старики. Хотя, я даже не знаю. С одной стороны жалко её - зачем зря напрягаться, если есть более простой путь; а с другой стороны тоже жалко - ставит себе непосильную задачу и сама же её решает. Зачем?"
   Чуть далее от дороги стоял большой гараж коричневого цвета, способный вместить в себя, по крайней мере, две машины и ещё осталось бы место для картошки и нескольких людей. Был сделан он на совесть, из толстого листового железа, настолько прочного, что пока никто не смог поставить на этом гараже вмятину, хотя и частенько ходили по крыше. Пару лет назад хулиганы расписали переднюю стенку (ту самую, где были ворота) похабными надписями и нарисовали несколько крестов. Хозяин гаража не обратил на это внимания, да и окружающие вроде тоже не возражали. С тех пор гараж больше не трогали. Впрочем, Антон не замечал, чтобы его ворота когда-нибудь открывались.
   Далее рос небольшой пролесок - последний оплот живой природы среди цивилизации. Рос он по краям небольшого котлована, видимо вырытого давно для прокладки труб, да так и не зарытого обратно, ибо трубы провели по земле в 10 метрах от котлована. Деревья были достаточно высокими и ветвистыми. Сам же котлован был забросан всякой дрянью и использовался в основном детьми для игр, а иногда и как тайник.
   Всё остальное пространство, не занятое дорогой и пролеском, занимали однотипные ракушки. Антон вспомнил, как пару лет назад во время небольшого урагана четыре из них вырвало с корнем и расшвыряло по прилежащему футбольному полю. Ещё парочку просто покорежило, но они остались на месте.
   "Письмо вернулось к отправителю... К чему бы это?"
   Тучи наползали на небо с усердием хомяка, грызущего морковку. Антон видел, как лёгкая тень точной границей наползала в его направлении на участки, где только что было светло. В чуть затемнённом окне он увидел своё отражение: суровый взгляд правого глаза и хитрый прищур левого порождал некую кособокость и заставлял задуматься. Он что-то видел в самом себе, что-то доселе спящее, но просыпающееся. Это что-то пугало его и в то же время притягивало. Ему было интересно, как маленькому мальчику, желающему узнать, как же устроена любимая игрушка, но в то же время опасающемуся наказания за испорченную вещь.
   У него дёрнулось левое веко и он отвернулся. Времени было немного, надо было начинать собираться. По-королевски вальяжным шагом, переваливаясь с ноги на ногу, он прошёлся по коридору и направился в свою комнату. Это была обычная деревянная дверь из ДСП, завуалированная под натуральный дуб. Ручка у неё была давно выломана и на её месте красовалась сквозная дыра диаметром около семи сантиметров. В детстве Антон любил запираться в своей комнате и крепко держать дверь за ручку, дабы никто не вошёл. Это и послужило причиной тому, что вскоре винты, на которых она держалась, расшатались, и ручка отвалилась. С тех пор образовавшаяся дырка затыкалась газетой по мере надобности, а на верхней части двери приделали магнитную защёлку.
   Легко толкнув дверь рукой, он вошёл в комнату. У стены справа стоял раскладной диван-кровать, который почти всегда был в разложенном состоянии. В этом виде он занимал порядочную площадь при небольшой высоте. Над изголовьем висела лампочка в абажуре, служившая, благодаря своему удачному расположению, основным источником света. На боковой стене висело ещё четыре похожих лампочки, включавшихся кнопкой у двери, но при своём количестве они не могли осветить наиболее используемые части комнаты, а освещали в основном потолок. Справа от двери стоял на специальной тумбочке старый телевизор "Рубин". К тумбочке примыкал большой лакированный письменный стол со множеством ящиков, заваленный распечатками, учебниками и прочей макулатурой. Прямо перед ним было широкое окно. Белые занавески защищали сидящего от прямых солнечных лучей, а при случае и от посторонних глаз. На углу стола стояла маленькая лампа чёрного цвета; рядом с ней лежал десяток ручек разных калибров и оттенков. Всю стенку справа от стола занимал большой шкаф.
   Он подошёл к шкафу и открыл нижний ящик. Тот был настолько просторен, что его сложно было назвать просто ящиком. Там лежал собранный ещё со вчерашнего вечера кейс. Где-то класса с десятого Антон взял в привычку ходить либо с кейсами, либо с чемоданами; на крайний случай подойти могла и сумка небольших размеров, но никак не ранец. Ранцы он не признавал ни в каком виде, ну, может, кроме походных рюкзаков, да и те предназначались для похода, а не для повседневного ношения. Он взял кейс в правую руку и пристально посмотрел на него. Два замка, запирающихся на ключ, и один кодовый замок с тройной комбинацией. Ничего нового, обычный кейс серого цвета, мерцающий серебром при попадании на него солнечного света.
   Вытащив кейс и закрыв ногой ящик, он направился к входной двери. Здесь он положил кейс рядом с ковриком для вытирания ног. Коврик был хороший - с длинным жёстким ворсом на резиновой основе, правда, все новоприбывшие боялись испачкать такую красоту своими грязными ботинками и снимали обувь чуть поодаль от коврика, чем несколько злили хозяев. Но через пару посещений они привыкали и уже не боялись вытирать ноги. Достав из стоящего рядом шкафа пару чёрных ботинок, он при помощи ложки обулся и встал прямо, смотря на своё отражение во вмонтированном в этот же шкаф зеркальце. Оно было расположено не очень удобно, ибо каждый, кто привык снимать ботинки стоя, так и норовил опереться рукой о шкаф, и на пути руки постоянно вставало зеркальце, отчего с него периодически приходилось стирать отпечатки пальцев.
   Насмотревшись и убедившись, что причёска в порядке, он пошёл на кухню, где долил в стоящую ещё со вчерашнего дня кружку с чаем кипятка и залпом выпил. Сахар на дне кружки не растворился, а лимон давал какой-то непонятный привкус. Но именно этот привкус заставил его приободриться. Он распрямился и широко открыл глаза, не забыв пригладить волосы. После чего взял со стола плеер, повесил его за верёвочку на шею и всунул наушники в ушные раковины.
   Накинув ветровку салатового цвета со множеством карманов и нацепив светло-коричневую бейсболку с эмблемой Lazio, он взял чемодан и вышел, захлопнув дверь, коя закрылась на защёлку. Он не был ни фанатом Lazio, ни вообще чьим либо фанатом. Он вообще не любил футбол. Просто ему понравилась расцветка бейсболки, а уж что за эмблема на ней была нарисована, он узнал только через неделю после покупки от одного из своих знакомых, но не стал особо на это обращать внимание.
   И вот он сам не заметил, что уже стоит у лифта и жмёт кнопку вызова. Через пока ещё молчащие наушники он слышал, как лифт, глухо громыхнув, поехал снизу вверх. Тогда он убрал руку с кнопки. На пальце осталось немного сажи - следы недавнего пожара, случившегося локально на их этаже. Какие-то люди притащили с первого этажа коробку со старыми рекламными газетами и старый ватник, после чего подожгли их. Дыму было много, а огня мало. После этого весь этаж покрылся копотью и стал грязно-чёрного цвета. Окно на тот момент было заклеено на зиму, посему впопыхах его просто разбили, дабы проветрить помещение. И сейчас оттуда неслабо дуло.
   Антон в правой руке держал кейс, а левой включил плеер. Прозвучал негромкий щелчок, и повисла пауза. Лифт в последний раз громыхнул, протяжно скрипнул и остановился. Двери открылись, обнажая коричневатые, отделанные под дерево, внутренности лифта. Антон вошёл внутрь и нажал кнопку первого этажа. Двери, негромко шурша, закрылись, причём внутренние двери отставали в закрытии от внешних.
   Мрачное помещение окружило его своим полумраком и запущенностью. Сверху сквозь железную решётку светила слабая и тусклая лампочка. Сама решётка была в пыли, местами были наклеены куски жвачек. Если её подтолкнуть вверх, то она начинала дребезжать и разбрасывать пыль несколько секунд, после чего успокаивалась. Когда-то давно за этой решёткой висело стекло, но его выбили и теперь там лежали лишь осколки. В углу лифта около вентиляционных щелей уже второй день плескалась лужица мочи, испускающая ни с чем не сравнимый аромат. Панель с кнопками тоже была не в лучшей форме - единственная пластиковая кнопка была сожжена, на её месте красовалась бесформенная чёрная масса, а остальные кнопки были частично продавлены, частично вывернуты боком. Кто-то двадцать или более раз написал на стене матерное слово из трёх букв.
   Из наушников наконец-то пошла музыка, показавшаяся ему немного тихой. Немного подумав, он решил не трогать пока регулятор громкости, решил подождать - возможно, просто начало песни тихое.
   Лифт остановился на седьмом этаже, вошла девушка.
   - Привет, - сказала она.
   - Хай, - промычал он, вспоминая где бы он мог её видеть.
   - В институт? На лабы? - спросила девушка, стоя спиной к нему.
   - Ага, - сказал он, хотя никаких лаб сегодня не было, - на лабы. По аэродинамике.
   - У нас тоже сегодня должны были быть, но я решила не ходить.
   В этот момент лифт кашлянул, скрипнул и остановился на первом этаже. Двери с шуршанием и поскрипыванием остановились. Девушка вышла, Антон вышел за ней следом. Она была высокая - почти с него ростом, с большими выразительными глазами и черными, как смоль вьющимися волосами. Шла она быстрой уверенной походкой, помахивая элегантной кожаной сумочкой, висящей на плече. От неё исходил приятный запах, который Антон не мог классифицировать.
   Вместе, почти нога в ногу, они спустились с лестницы, и вышли на улицу. Антон галантно открыл перед ней тяжёлую железную дверь, оставшуюся от попытки устроить домофон.
   Как-то жителям надоело, что в подъезде ночуют бомжи, поэтому они решили поставить домофон. Много было разговоров и толков, но в итоге со всех собрали деньги и через месяц поставили домофон и выдали всем ключи. Но далее пошла проблема того, что люди имеют обыкновение пилить сук, на котором сидят. Какой-нибудь житель забывал дома ключи, а войти надо было, посему он упирался ногой в стену, брался за дверную ручку и рывком открывал дверь. Через какое-то время магнит расшатался. Было собрание, на котором все кричали, что фирма поставила бракованный домофон. Снова собрали деньги и починили. Но отрывы снова начались. В конечном итоге жильцам надоело платить за то, что они сами натворили, и домофон превратился в простую дверь. Вскоре украли магнит и приборную панель.
   С тех пор Антон стал замечать на первом этаже компанию из трёх старушек, которые периодически зазывали прохожих поддержать их спор. Они судачили о том, как с жильцов дерут деньги, а ничего не делают; о том, что вот было бы хорошо, если б кто-нибудь вышел, да и разогнал бы всех окрестных собак. Они о многом говорили, и говорили пылко, с чувством, с жаром. Он несколько раз порывался поспорить с бабулями, порекомендовать им самим заняться обсуждаемыми проблемами, а не просто рассуждать и ждать когда свалится манна небесная, но каждый раз убеждался, что это бесполезно и лишь молча проходил мимо.
   - Ну ладно, пока, - сказала она, махнув ему рукой, и пошла прямо к кирпичному дому. Справа от неё была местная подстанция - одноэтажный постоянно гудящий дом без окон и с железными дверями.
   - Удачи тебе, - бодро ответил он и повернул за угол.
   Позади дома была пешеходная дорога, но дойти до неё было непросто. От неё до дома было порядка 10-15 метров, но и эти небольшие метры были завалены землёй и мусором так, что в дождь было довольно проблематично пройти, впрочем, как и в любое другое время. Он взмахнул головой, повёл плечами и целеустремлённо пошёл по грязи.
   Среди слякоти, перемешанной с мелкими острыми, как бритва камнями и не менее острыми осколками от пивных бутылок, оазисами всходила низкая трава. Ступая аккуратно как мышь, он чуть не налетел на лежащие кучкой три использованных белых презерватива. Неподалёку валялся белый шприц с чёрными мерными делениями и обломанной иглой с красной пластиковой основой. Он был плотно вжат в землю, что не мешало ему представлять опасность для любопытных собак, норовивших ткнуть носом во всякую гадость.
   Он влез на большой кусок бетонной плиты и огляделся, выискивая наиболее чистый путь. Выбор был невелик - пройти по простой слякоти и подвергнуть себя опасности упасть там, или полавировать между кучками дерьма, оставленного теми же собаками. Держась за растущие здесь молодые деревца, он аккуратно пошёл по слякоти. Впереди через пару шагов начинались колючие кусты, держаться за которые не было возможности, посему он положился на авось и пошёл, балансируя обеими руками. Вдруг правая нога проскользнула и поехала назад, увлекая за собой его большую часть. Недолго думая, он пронёс левую ногу, которая в этот момент была в замахе, чуть вперёд, поставил её на островок травы и устоял. Последние несколько метров он перепрыгнул, упершись левой ногой в две толстые корявые ветки без листьев, лежащие крестом.
   Быстро перебирая ногами, он пошёл по тонкой асфальтовой дороге, вяло пошаркивая чтобы стереть налипшую грязь. Через полминуты над ним стали нависать балконы вторых этажей. Справа шла автомобильная дорога - ответвление от имеющейся чуть дальше магистрали. Между этим ответвлением и магистралью лежала большая необработанная и дикая площадь, нетронутая со времени сноса стоящих там до этого домиков с огородами. Теперь там были далеко стоящие изогнутые обгоревшие деревья и пара старых брошенных машин. Машины были давно раздеты, а на месте огородов выгуливали собак. Место там для этой цели было подходящим - заброшенный пустырь, на который никто не заходил.
   Задумчивый и пасмурный как паук, от коего ушла сытная добыча, он прошёл мимо автобусной остановки, хоккейной коробки и продуктового магазина, следующих друг за другом. Около входа в магазин прямо на ступеньках спал бомжеватого вида человек, подложивший под голову рваную спортивную сумку. Антон взглянул на него, замер на секунду, вжал голову в плечи и пошёл дальше, не разбирая дороги.
   "Странные люди рожают странных людей. А те в свою очередь ещё более странных. Это круговорот. Двое, и один странный, а потом... Хочешь, не хочешь, а как это узнать."
   - Ай! - с таким криком он оторвался от мыслей.
   За размышлениями ноги донесли его до надземного перехода, в который он с разгону и врезался плечом, неудачно вписавшись в поворот. Потирая ноющее плечо, он смотрел на дорогу, высматривая в потоке машин свой автобус. Автобуса не было, поэтому торопиться не стоило. Всё ещё потирая плечо, он взобрался по ступенькам и оказался наверху. Отсюда во все стороны просматривалась магистраль насколько это было возможно, если смотреть в закопчённые пластиковые окна перехода. Окна мыли раз в неделю, но загрязнялись они гораздо быстрее - приблизительно за день или два, а уж к концу недели в них вообще ничего нельзя было разглядеть.
   Сам переход был сделан на совесть, но то ли с конструктивными дефектами, то ли так было задумано изначально. Через каждые три метра по стыкам окна с полом наблюдались щели длиной около метра и шириной сантиметров пять. Через эти щели можно было кидать камнями в проезжающие внизу машины. Странно, что никто до этого до сих пор не додумался.
   Он дошёл до конца перехода и встал около лестницы, откуда он мог смотреть на дорогу и издалека заметить приближение автобуса. Прямо по курсу стояла высокая стена зелёного цвета, а прямо за ней какое-то поселение с огородами и садами. Интересным был тот факт, что посреди полуразвалившихся самодельных бревенчатых одноэтажных домиков стояли высокие новенькие кирпичные дома. Некоторые были даже со спутниковыми антеннами. Один дом стоял на склоне и был закреплён вертикальными столбами.
   Вот на горизонте забрезжил автобус жёлтого цвета, и Антон неспешно спустился вниз.
   "Настя. Я вспомнил. Её Настей зовут."
   Антон слабо улыбнулся тому, что вспомнил и обратил внимание, что музыка очень тихая. Резонно рассудив, что в автобусе он вряд ли расслышит её, он левой рукой полез к плееру и принялся крутить колёсико громкости. Текущая песня подходила к концу, и звук в ней убавлялся, но он этого не понимал и продолжал увеличивать громкость. Наконец, когда колёсико повернулось до упора, он решил, что это плеер барахлит и оставил всё как есть. В наушниках вновь повисла тишина, а сквозь неё пробился шум дороги. Машины безобразно фырчали и гудели.
   Из-за монолитной фигуры перехода выполз автобус с белой табличкой на лбу. Антон сделал шаг к нему и только тут заметил, что на остановке, помимо него, ещё человек десять или более, и все на один автобус. Двери открылись, внутри было битком и никто выходить не собирался. Антон стоял ближе всех к дверям и собирался входить, как вдруг ощутил толчок сзади, и его буквально внесли в автобус. Какими-то невероятными усилиями поместились все, кто был на остановке, двери закрылись, и автобус пошёл.
   Антон стоял в неудобной позе, перекосившись под давлением впереди стоящих назад, но ноги держал далеко впереди, дабы не упасть. А чтобы не вывалиться в открывающиеся двери он упёрся затылком в первую попавшуюся затылку поверхность и распрямился насколько смог. Ему было неудобно, и обе руки были прижаты пассажирами где-то внизу. Достать их не было возможности.
   Автобус шёл быстро до первого поворота, но потом, пытаясь влиться в поток машин, пополз как черепаха. Ехать было недалеко, но именно этой задержки боялся Антон. Автобус всегда здесь медленно ехал. Антону было неудобно, начинала болеть шея и левая нога, ибо на неё облокотилась какая-то бабуля. Но не это сейчас волновало его. Вывернув колёсико громкости на плеере до упора, и не имея возможности привернуть обратно, он вынужден был слушать громыхавшую прямо в барабанную перепонку музыку.
   "Бабка - сволочь! Встала, блин. Прям как дома. Прям как на свою ногу. Врезать что ли ей? АААААА, чёрт, ещё и музон орёт как ненормальный."
   В наушнике звучали Elis - For such a long time. Готика, в ней не было рывков и резких переходов, но на такой громкости он слушал впервые.
   "Впрочем, какая разница. Да будет так. Всё равно нечего терять."
   Он попытался переключить все мысли на музыку, дабы отвлечься от нарастающей боли в ноге, но не смог. Тогда он лишь сильнее стиснул зубы и прикрыл глаза. К его счастью, автобус дорвался таки до остановки, двери отворились, и кто-то глубоко вдалеке зашевелился. Антон вывалился на улицу, размял кости, и некоторое время наблюдал за тем, как люди выбирались из недр живой массы пассажиров. Люди уплотнялись подобно сжатой листве, образовывая небольшую щель, сквозь которую, шевеля тентаклями как гусеница и судорожно вращая головой, появлялся человек подобно птенцу, вылезающему из яйца.
   Движение внутри прекратилось, люди сомкнули живую стену. Антон полез обратно, и на этот раз встал более удачно, прижавшись спиной к стене. Бежать было некуда, до следующей остановки он не мог двинуться. Бесформенная масса людей полностью загородила ему обзор, но он точно помнил, что он едет правильно и ему сейчас выходить. Автобус стал поворачивать, завалившись на левый бок, отчего народ прижался к стене и уплотнил стоящих там людей.
   Двери вновь открылись - надо было выходить. За несколько секунд до открытия дверей он прорвался поближе к выходу, дабы избежать толкучки на остановках. На остановке стояло много народу и все хотели сесть, отчего прямо перед дверями было сформировано кольцо. Каждый хотел залезть в автобус первым, но никто не подумал над тем, как будут выходить те, кому надо было выйти. Антон оценил расстояние между ступенькой и тротуаром, решил, что нужно прыгать, и прыгнул в образовавшийся проход в заслонном кольце толщиной в одного человека. Он точно проходил боком в эту щель, никого не задевая, но в последний момент путь ему преградила бабуля в синем пальто и очках в толстой чёрной оправе. Будучи не в силах остановить полёт, он с размаху толкнул её плечом. Бабуля отшатнулась, но устояла. Он не слушал и не хотел слушать то, что могло быть сказано. Бабуля ничего не сказала, но он предполагал возможное возмущение и поспешил уйти, благо наушники и грохочущая в них музыка благоприятствовали этому.
   Знакомая дорога, знакомые кусты. Здесь он ходил не раз, будучи ещё на подготовительных курсах. За несколько лет обстановка здесь не изменилась - всё так же стояли никем не смазанные карусели; всё так же у качелей не было одной доски в полу; всё так же нависало над песочницей старая изувеченная яблоня, опустившая свои ветки до самой земли. Этот маленький дворик для детей был огорожен невысоким узорчатым железным заборчиком, который перекрашивали каждый год, но красили прямо по пыли, и краска отслаивалась за следующий месяц.
   Поворот оказался под ногами много раньше, чем он себе представлял. Ещё издалека он заметил стоящий у остановки троллейбус. Это стало стимулом, чтобы совершить пробежку. Троллейбусы тут ходили редко, поэтому упускать такую возможность не хотелось. Во время бега дыхание его было равномерным и спокойным, будто он и не бежал вовсе, а совершал лёгкую прогулку, он не чувствовал разогрева от бега. Не было вообще напряжения - он не бежал, его несло что-то по воздуху, двигая его ногами.
   Троллейбус и не думал отходить, бег был напрасным. Антон простоял ещё минуты три, прежде чем двери закрылись и агрегат пришёл в движение. Он встал удобно в заднем углу троллейбуса, облокотился обеими руками на поручни, повиснув на них, и закрыл глаза.
   - Мы обязательно встретимся, слышишь меня, прости, - зашептал он хриплым голосом.
   В голове его не было мыслей, по крайней мере, ему самому так казалось, сейчас там звучал только Дельфин. От уха до уха он наполнял мозги пустотой, заставляя мыслительные процессы работать в фоновом режиме без картинок.
   Песня закончилась, а вместе с ней села и батарейка.
   "Не аккуратненько как-то."
   Он наполовину приоткрыл глаза. Вокруг было не светло - тучи наползали на солнце, провоцируя тень. Троллейбус ехал впереди них, выигрывая несколько минут. Антон смотрел в пол, вглядываясь в его пустоту и бугристость. Сам по себе безликий железный пол, покрытый толстым слоем резины, говорил о том, кого он видел. Не имея собственного лица, он мог поведать о лицах прошедших по нему.
   - Туфта какая-то, - сказал сам себе в полголоса Антон, однако продолжал смотреть в пол. Думать не хотелось напрочь.
   Наконец, из динамика над дверью прозвучал голос, возвещавший о нужной ему остановке. Антон нехотя оттолкнулся от поручней и вышел в дверь.
   Троллейбус шлёпнул дверями, фыркнул и поехал. Антон стоял на остановке спиной к магистрали и смотрел прямо перед собой. Что упало ему на левое плечо, он ощутил это неотчётливо как дуновение ветра, но это было. Медленно как удав во время охоты он повернул голову налево, и вяло посмотрел на своё плечо, но ничего сверхъестественного там не обнаружил. Однако он был точно уверен, что что-то прикоснулось к нему. Тут он услышал глухой звук удара в наушнике, как иногда бывает, если пальцем стукнуть по нему.
   Почёсывая бедро, он поднял глаза к небу. Небо заволокли чёрные дождевые тучи. Они перемещались как краска, пролитая в воду, расплывалась тёмным пятном в кристальной прозрачности. С неба начало капать.
   "Дождь. Начался. Впрочем ничего другого и не ожидал."
   Дождь моросил мелкими каплями, но часто. Антон решил не бежать, а продолжать путь тем же ходом. Перед ним лежала узкая дорога без светофора и пешеходного перехода, но через неё надо было переходить. Дождавшись, когда поток машин поубавился, и появилось окно, он преодолел прыжком метра два, а остальное расстояние пробежал. Здесь на тротуаре около знака кирпича он затормозил и, повернувшись налево, зашагал по тоненькой дорожке, проложенной между входом в метро и многочисленными палатками.
   Здесь очень выгодно расположился местный мини рынок, торгующий в основном продуктами, выпивкой и прочей пригодной к употреблению лабудой. Каждая последующая палатка была похожа на предыдущую, даже продавщицы были как на подбор - толстые, лоснящиеся и в одинаковых бело-синих фартуках. Они периодически переругивались друг с другом на тему сегодняшней погоды и последних мировых и локальных новостей, причём делали это в импульсивных нецензурных выражениях, размахивая руками и совершенно не обращая внимания на покупателя. То есть они, конечно же, продавали нечто, но чтобы это купить, требовалось либо как следует наорать на них, либо потрясти деньгами. Продавщицы реагировали на последнее как заключённый на внезапно зашедшую к нему в камеру голую фотомодель.
   К самом конце этого прохода стояла палатка, в которой лица нерусской национальности готовили кур и шаурму. Отсюда всегда вкусно пахло, а курицы вертелись на железных прутьях под стеклом, соблазняя голодных прохожих и студентов после часу дня. За этой палаткой шла дорога, на которой недавно додумались нарисовать зебру, но движение от этого не стало менее опасным. Людям также как и раньше приходилось высматривать момент, когда не будет машин или они притормозят.
   Сегодня там была небольшая пробка, посему машины стояли. Он пересёк переход спокойно и искренне обрадовался тому, что всё же бывают случаи, когда человек пешком может обогнать машину. К этому времени слабый моросящий дождь успел переродиться в неслабый ливень, к тому же поднялся ветер. Капли были крупными и летели под углом, больно ударяясь о лицо; от попадания воды уши защищали до сих пор не снятые наушники, однако каждая попавшая в них капля эхом отражалась по всей голове.
   Прикрыв глаза и вжав голову в плечи, он быстрым шагом передвигался по мосту. С моста в обычный солнечный день открывался прекрасный вид, который стал ещё прекрасней от дождя. Высокое тёмно-серое здание стало ещё более серым, а с циферблата на крыше смылась краска, обнажая яркие зелёные цифры времени.
   Дойдя до конца моста, он почти перешёл на бег и вновь пересёк дорогу. Прямо перед ним была проходная. Это был небольшой кирпичный домик, примыкавший к высокому железному забору с воротами. Ворота, правда, закрывались только на ночь, а в остальное время работал деревянный шлагбаум. Студенты довольно халатно относились к проходной, и при любой возможности проходили через шлагбаум, не показывая пропуска, хотя надо было идти через домик, в котором были турникеты и сидели охранники. Охранники были под стать домику - лысые старички, всё ещё довольно боевые.
   Пройдя проходную, он оказался на территории института. Повсюду стояли учебные корпуса, построенные в разное время. Были двухэтажные корпуса, помнившие ещё Сталина, а были и недавно отстроенные высоченные дома со стеклопакетами и дорогими металлическими дверями. Следуя по самой большой дороге через заросли вишни и ещё каких-то деревьев, через большую площадь с пьедесталом и большой памятной ракетой, он вошёл в пятиэтажный кирпичный главный корпус.
   Мрачные внутренности корпуса напоминали застенки Гестапо в период ВОВ. Мрачное просторное помещение с колоннами и окнами под самым потолком встречало всех прибывших. Первопришедший сюда человек был бы очень удивлён контрастом, пройдя в коридор налево. Там несколько месяцев назад был пожар, но на сегодняшний день всё успели привести к цивильному виду - чистый натяжной потолок, белые стены, железные двери с электронным замком. Однако это было единственное красивое место во всём корпусе. Сразу за ним начиналась серия коридоров и поворотов, так привычных тем, кто успел здесь проучиться порядочное время, и так отталкивающе пугающая новичков. Найти нужную аудиторию не представляло проблем лишь преподавателям, пробывшим здесь не один год - лифты периодически не работали, а двери этажах также периодически закрывались, посему приходилось неведомыми путями обходить, теряя драгоценное время.
   Нужная Антону аудитория находилась неподалёку, и он быстро нашёл её, опоздав на пять минут. Там вещал Зёмин, читающий лекции по сварке и литью. Однако большую часть лекции он отдавал обсуждению последних новостей спорта и полемике на тему веры в бога.
   Не здороваясь, тихо как мышь на охоте, Антон прошёл и сел на своё место где-то на задних партах. Мозги у него начали отключаться, как только он услышал, что обсуждают волейбол. Говорили оживлённо и со вкусом, Зёмин тряс руками, что-то доказывая студенту, сидящему на первом ряду. Студент то усиленно кивал, то так же усиленно мотал головой и тоже потрясал руками, выкрикивая отдельные фразы. Через несколько минут перешли на обсуждение футбола, с него перекинулись на теннис, а уж потом, совершенно неведомым образом, перешли на божественное предначертание.
   Антон оторвал голову от парты и попытался вникнуть в произносимое Зёминым, но так и не смог. Зёмин достал из своего портфеля тоненькую брошюрку коричневого цвета с жёлтой надписью на ней, открыл и начал зачитывать. Антон уловил лишь кусочек сути. Зёмин говорил о том, что русская нация вымирает, что духовенство призывает к активным действиям по отношению ко всем людям, не русской национальности.
   - Их надо гнать. Прости меня господи. Всех их нужно гнать отсюда, изгонять с побоями и грубой силой. Другого пути нет, просто нет. Я знаю, что некоторые скажут, что я разжигаю международный конфликт, но я спрошу вас: будет ли среди этих голосов хоть один славянин?!
   Антон хотел, было, вскочить, плюнуть в лицо Зёмину и заорать ему прямо в ухо: "Да, будет - я", но сдержался и даже глазом не повёл. Совершенно неожиданно все присутствующие осознали, что пара кончилась и наступил перерыв. Зёмин достал из кармана куртки литровую бутылку с водой и отпил глоток, все остальные потихоньку выходили в коридор. Антон решил, что ему здесь делать нечего, и тихонько с невозмутимым выражением лица вышел вон. В коридоре, затесавшись в толпу, он ушёл так, что его никто не заметил.
   Дождь на улице кончился, но тучи ещё бродили. Только сейчас он обнаружил, что сильно промок, и надо было идти домой просушиться. В нём всё ещё бродили думы по поводу Зёмина - этого глубоко верующего человека. В бога он верил до фанатизма, постоянно проповедывая какие-то идеи, и цитируя Библию. Однако наряду с этой верой, у него проскакивал нацизм и желание нарушить библейские законы во имя порядка. Антон не раз хотел дать ему в глаз, просто чтобы поставить этого праведника на путь истинный, но каждый раз сам себя останавливал.
   В таких раздумьях он дошёл до метро, резко показал тётеньке у турникетов свой студенческий билет и быстро прошёл по лестнице вниз. Поезд приехал почти сразу же. Двери открылись, народ повалил на выход. Антон стоял в прострации, неопределённо глядя вдаль. Через некоторое время все вышли и стоящие у дверей люди начали входить. Все вошли, а он так и стоял, но взгляд его стал более осмысленный. Его мучила одна навязчивая мысль, ему не хотелось ехать домой.
   Позади засвистел, останавливаясь, поезд в другую сторону. Антон резко развернулся на месте и пошёл к нему. Он сам не чётко осознавал, что делает - им двигал внезапный импульс, некое желание, которое он решил претворить в жизнь немедленно. Поезд медленно, визжа тормозами, остановился, пыхнул и открыл двери. На этот раз Антон резко зашёл внутрь и встал у дверей, невзирая на надпись, гласящую о том, что прислоняться к дверям нельзя. Перед его взором лежала станция метрополитена.
   Огромное бетонное помещение, обложенное плиткой и обклеенное рекламными плакатами с улыбающимися с них белозубыми женщинами и такими же белозубыми мужчинами. Заботливыми руками создателей на стенах и колоннах были выложены красивые узоры из мрамора, от красоты коих каждый норовил плюнуть на них или прилепить жвачку. Кто-то извратился и написал под самым потолком толстым красным маркером "Наташь когда дашь". Через всё пространство шла грузная женщина в одежде уборщицы, и толкала перед собой большую гудящую машины для мойки полов.
   Голос прожужжал что-то непечатаемое, и двери с шумом закрылись. Поезд немного дёрнулся и начал неспешно разгоняться, мерно постукивая колёсами по шпалам. Антон смотрел вперёд, задумавшись о чём-то вечном. Перед ним вскоре возникла темнота - поезд ехал в туннеле. Редкие огоньки поначалу мелькали, а потом кончились и они, за стеклом настала полная тьма. Вскоре, однако, на несколько секунд возник источник света, на стене появились толстые промышленные кабели, образующие кровеносную систему метрополитена.
   Свет пару раз моргнул, поезд стал сбрасывать скорость, показалась новая станция. Он не смотрел, как она выглядит, он лишь тупо уткнулся в пол и вышел.
   Пойдя чуть вперёд и налево, он увидел лестницу, ведущую вниз. Как и большинство народу, он начал спускаться по этой лестнице, рассчитанной на пять человек в ширину, но пропускала она через себя значительно больше. Люди шли плотной колонной, прижавшись друг к другу и уплотнившись до предела, странно, что ещё никто не родил. Несколькими метрами ниже лестница делала поворот на девяносто градусов вправо и переходила в просторный коридор высотой метров в пять или более. Здесь доселе плотная масса людей разбредалась и увеличивала скорость. Метров через пятьдесят коридор делился на две части. Антон пошёл направо.
   Направо сворачивало мало людей, в основном все шли налево, поэтому коридор, не менее просторный, чем предыдущий, был почти пуст. В самом его конце был давно не работающий фонтан. Рядом с фонтаном стояла тяжёлая деревянная скамейка, на которой спал грязного вида человек в старом драном пальто и чёрных брюках, которые были ему сильно велики. На ногах у него висели валенки. Прямо над фонтаном висела какая-то изящная медная или латунная загогулина в виде чьей-то рожи.
   Антон подошёл к фонтану, заглянул внутрь и присел на край.
   - Они видят тебя.
   - Кто? - осторожно спросил Антон после небольшой паузы.
   - Они постоянно за тобой следят, и ты это знаешь.
   - Ну, - промычал он, затягивая время, стараясь определить, откуда исходит голос, - это как сказать. Я не уверен.
   - Где всё началось, там и закончится.
   - Я знаю! - крикнул Антон, сбрасывая спящего человека со скамейки и прижимая его ногой к фонтану. Человек ошарашено смотрел на него, отчаянно размахивая руками. - Ты меня не испугаешь! - вновь заорал Антон.
   - Нет, конечно, о, великий, - пролепетал слабым хрипом человек и бросился бежать, как только Антон убрал ногу.
   - Вот так и беги! Чтоб я больше тебя не видел.
   Человек бежал неуклюже, каждую секунду рискуя споткнуться о собственную ногу и упасть носом в твёрдый пол, но бег его был быстрым. Антон посмотрел ему вслед, фыркнул и выпрямился. Его трясло, правая бровь дёргалась, его стошнило в фонтан. Никого рядом не было, никто ничего не видел, посему он неимоверным усилием взял себя в руки и пошёл дальше по коридору. Вскоре он вышел на станцию и встал, дожидаясь поезда.
   - Торопись, пока ещё есть время.
   - Да пошёл ты, - сказал Антон вслух и развернулся.
   Сзади его голова встретилась с ещё одной латунной загогулиной, торчащей из стены для украшения. В глазах стройными пляшущими рядами пошли искры, изображение реальности поплыло, его передёрнуло. Свет стал быстро меркнуть, под конец лишь два мерцающих огонька быстро приближались с характерным стуком. Но и они быстро исчезли.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  
  Часть 2
  "Ловчий снов"
  
  
  
   Тёмно-красное солнце отбрасывало мутную зеленоватую тень пропущенного через водяную призму света на поверхность крыши полуразвалившегося здания оптового магазина. Крыша была довольно просторная, ровная и чистая, несмотря на то, что вокруг постоянно кружили чайки и вороны, злобно каркая на своём грубом простом наречии.
   От времени, тепла и прочих выжигающих подробностей здесь, на крыше, образовалось нечто вроде пустыни. Откуда-то появился песок, скорее всего вулканического происхождения - очень лёгкий и летучий, он, вместе с этим, был полностью чёрным и мелким как пыль. Он свободно перемещался по ровной, местами провалившейся, крыше, изредка забиваясь в мелкие трещины и прилипая к давно засохшим кускам разноцветной жвачки. Кое-где местами бликовали на солнце мелкие лужицы какой-то тёмной маслянистой жидкости.
   Жирная ворона нагло уселась на торчащий кусок арматуры и натужно каркнула, высвобождая накипевшее, после чего быстро взмахнула крылом и нахохлилась, окидывая взором пространство. Рядом с ней безуспешно пыталось вырасти некое растение, зерно коего было занесено сюда ветром и заброшено в одну из трещин. Со временем туда набилось много песка, а потом периодические дожди дали этому зерну жизнь. Но, увы, это было напрасно, хотя, быть может, этому растению уготована судьба спасти мир когда-нибудь. Сейчас, однако, все его попытки вырасти были безуспешны - не очень частый полив и малое пространство для роста не оставляли ему выбора.
   Ворона ненадолго заострила взор на ростке, но быстро потеряла к нему интерес. Сверху, горделиво моргая, стал медленно опускаться не менее жирный и массивный чёрный ворон. Незаметно зайдя сзади к сидящей на арматуре вороне, он резко качнулся, выкинул вперёд лапы и клюв. Лапами он виртуозно схватил ворону за горло, а клювом с размаху долбанул ей в стык головы и шеи, одновременно зажимая её крылья своими. Ворона, издав какой-то непонятный хлюпающе-булькающий звук, неестественно прогнулась грудью вперёд и сразу же обмякла.
   Ворон нанёс ещё парочку контрольных ударов в голову, после чего взмахнул крыльями и оттащил труп в тень ростка. Тело вороны волочилось по твёрдому камню как мешок с гнилой картошкой, оставляя после себя расплывчатый синеватый след. Из маленькой дырочки в её голове понемногу начала капать красно-розовая кровь с примесью чего-то твёрдого. Капли с гулким звоном стали падать на каменную поверхность, вгрызаясь внутрь и немного разбрызгиваясь в стороны с противным отблеском. Крылья безвольно болтались на ослабших плечах, держась за счёт сухожилий, и изредка подёргивались судорогами.
   Когда тушка вороны полностью лежала в тени ростка, ворон отошёл на полметра назад, разбежался, подпрыгнул высоко, и спикировал оттуда клювом прямо в грудину вороне. Ворона прогнулась и разлетелась на куски, а ворон, что-то невнятно хрюкая, улетел за пределы крыши.
   Антон наблюдал за этим зрелищем одним глазом. Второй он не мог открыть из-за ноющего чувства, предупреждающего его о чём-то страшном и противоестественном, снующем поблизости. Всё тело ныло и стонало, в особенности левая рука, коя была несуразным образом завёрнута под телом. Да и вообще, все конечности были разбросаны в пространстве окружности тела, будто он как кукла упал на пол и разложился волею случая. Чувствовалось, что затекают обе ноги, ибо где-то в глубине стали появляться колики.
   Он не помнил, как здесь очутился - голова болела и верещала от быстро сменяющих друг друга картинок, кои не были чётко меж собой связаны чёткой логикой. Просто набор цветастых картинок, изредка подвижных и, кажется, обладающих звуком. Иногда какая-нибудь особо интересная картинка ненадолго останавливалась в его воображении, пытаясь всем своим видом сказать нечто важное, но её быстро сбивал новый поток, и через некоторое время цикл повторялся.
   Его клонило в сон от тёплого солнца, прожигающего ему спину, солёная капелька пота скатилась со лба на бровь и повисла на двух волосках. Он моргнул и шумно вздохнул полной грудью, приходя в себя. Капельке не хватило сил удержаться на волосках, и она, с тихим печальным свистом, проскользила вниз по воздуху. Он открыл второй глаз, несмотря на увещевания интуиции, и долю секунды наблюдал за чудом смерти небольшой мутноватой капельки собственного пота. Как она скользнула в воздухе, динамично меняя формы и очертания, а потом плавно ударилась о твёрдый камень, сперва сжавшись, а затем чуть дрогнула изнутри и разлетелась на ещё более мелкие капли в продолжительных брызгах.
   Сетчатка его глаз словно фотокамера снимала каждый момент столь завораживающего падения. Обе руки единовременно как по команде получили сигнал из мозга и начали действовать. Кровь в них заструилась с новой силой, наполняя мясо кислородом и выводя всякий застой. Через секунду тот же импульс получили и ноги, а вслед за ними во всём теле заструился новый кислород и немножечко адреналина.
   Рывком всего корпуса он расположил руки параллельно телу и упёрся ими в пол, одновременно подруливая ногами. Наконец цель была достигнута - он стоял на ногах, пусть не очень твёрдо, слегонца покачиваясь, но всё же стоял. Голова от резкого подъёма кружилась и болела - расплывчатые видения, перемешанные с реальностью, качались на волнах тёплого воздуха. Тёмное пятно пробоины в крыше разинуло свою огромную бездонную пасть, призывая внутрь и увлечённо шевеля челюстями. Он отшатнулся назад и облокотился правой лопаткой об стоящий сзади металлический столб. Столб под давлением спины отогнулся, скривился, захрустел и переломился напополам, порождая гулкий звон на всю округу.
   Антон, отчаянно хватая руками воздух, изогнулся головой и ногами вперёд, в то время как зад оттопырился назад для баланса. Однако устоять он так и не смог - нахлынувший поток ветра ударился в него, как в парус и придал ему тот самый импульс, коего недоставало для падения. Правая нога поехала по ставшей вдруг скользкой крыше, он отшатнулся всем телом и смачно плюхнулся на заднее полушарие мозга. Все эти манипуляции были произведены без малейшего крика или возгласа, почти беззвучно. Лишь в самом конце падения он позволил себе небольшое оханье с закрытым ртом и выпученными глазами. Получилось нечто вроде сдавленного коровьего мычания.
   Он сидел, несколько изумлённо глядя прямо перед собой, упёршись руками в пол, дабы не упасть. Он не ощущал ни боли от резкого приземления, ни каких бы то ни было неудобств, лишь небольшое изумление и полное непонимание происходящего. Его глаза были чуть приподняты вверх, к небу - там вяло плыли кучерявые и слегка неуклюжие облака грязного белёсого цвета. Постепенно он стал приходить в себя: сперва пришло понимание окружавших его предметов, а затем стал прорезаться слух.
   Тут только он заметил, что уже достаточно продолжительное время откуда-то издалека доносится еле различимый, но очень надоедливый звук ударов молотка. То были не редкие удары по забиваемому гвоздю, то были, с промежутком в несколько секунд, пулемётные очереди коротких и довольно сильных ударов по чему-то деревянному. Подобно тому, как дятел в лесу долбит по дереву в поисках червячка, но поблизости не было такого количества деревьев. Сам по себе стук не был противным, но очень надоедало то, что он не прекращался и нагло повторялся.
   Антон, наконец, набрался сил для того, чтобы встать. Он слегка прогнулся вперёд, напрягся и, выбросив направо левую руку, сам рывком повернулся и оказался на коленях. От такого резвого поворота голова пошла кругом с новой силой, мир, который только стал становиться нормальным, прыгнул и поплыл вверх и вниз, как на качелях.
   - Что, вчера был не лучший день, да? - услышал он поблизости противный низкий хрипящий голос. Он обернулся на голос и увидел там грязного мужика в лохмотьях, с длинными давно немытыми чёрными волосами с прорезями седины местами и с такой же бородой. Мужик сидел прямо на полу, скрестив ноги и помешивая некий мутный отвар в стеклянной банке, коя покоилась на небольшом костерке. Правый его глаз заплыл, обнажая белое нутро с красными червеобразными прожилками, но левый был живее всех живых - он вращался с невероятной скоростью в своей орбите, будто желая увидеть мир даже более, чем возможно было двумя глазами.
   - Лето утра завтрашнего дня, выбери меня, выбери меня, - как бы невзначай попытался запеть мужик в лохмотьях.
   - Ты не так поёшь, - попытался поправить его Антон, - там другие слова. Там так: Птица счастья завтрашнего дня...
   - Когда-то давно, ещё в детстве, я тоже хотел стать моряком, плавать по рекам, опускать паруса. Мне бы все желали семь футов под килем. Вот было бы время. Да, представь, я тоже был ребёнком, и, между прочим, очень даже неплохим. Меня очень любили бабульки, которые любили посиживать перед нашим домом на скамейках. Сидели они целым скопом всего на двух скамьях из дсп; жались друг к другу, лишь бы всем втиснуться и никому не стоять. И кудахтали постоянно о чём-то своём, отвлечённом, замечая лишь то, что хотели видеть. Помню, было у них две любимых темы, которые они обсуждали постоянно, и было очень большой редкостью, если какое-нибудь другое событие привлекало их внимание, хотя бы ненадолго. Они постоянно обсуждали сериалы, которые невесть когда смотрели, а также влияние евреев на политику в стране. Жил у нас на третьем этаже один человек, жена дяди которого имела мать - еврейку. Но, несмотря на столь отдалённое отношение, бабульки заклеймили его чистокровным евреем и повесили на него все смертные грехи? Какие смогли вспомнить. Уж не знаю, что с ним стало после того, как мы переехали, но, когда я ещё там был, его готовились избить за что-то.
   Тут мужик сделал паузу, отхлебнув немного из баночки с мутной жидкостью. Антон, до сих пор слушавший его немного ошалевши, встрепенулся и, покачиваясь, встал в полный рост. Изображение мужика немного расплылось и вытянулось, но быстро пришло в нормальную форму.
   - А, вот... - начал, было, Антон.
   - И ведь не будь того извержения вулкана, знаешь, где бы я сейчас был?! - продолжил мужик, не обращая на него внимания. - У меня столько было планов, чаяний, надежд. Я ведь хотел стать художником, или кино снимать. Да, у меня есть способности, я даже в детстве рисовал довольно много, и многие мои соратники и остальные взрослые хвалили мои работы. И кино мне всегда нравилось, только всё руки не доходили. А теперь, посмотри на меня - сижу на этой работе, как пудель в колесе.
   Тут он вновь остановился и пристально взглянул на Антона. Тому на мгновение показалось, что правый заплывший глаз вдруг обрёл зрение и даже вернулся на место, но мужик моргнул, и всё стало на круги своя. Он неспешно выставил вперёд сперва одну, а затем другую ногу, после чего крякнул и выдохнул. Вслед за этим он быстрым движением рук схватил банку с мутной жидкостью и залпом её выпил. Антону ударил в нос запах перегара.
   - Ну, в общем, - начал он торжественно, и с неким напором, - следуй за зелёным тараканом.
   Сказав это, он икнул, неспешно закатил второй и отрубился. Антон стоял, неспешно почёсывая бочину, размышляя, о каком же таракане шла речь, и насколько этот бомжатник нарезался до своей пламенной речи. За этими мыслями он не заметил, как из сплошной, совсем без трещин и неровностей, стены выполз жирный зелёный таракан длиной с мизинец и толщиной в треть мизинца. Он сполз со стены и уселся у затухающего костра, страшно шевеля длинными сегментированными усами. Так он сидел минуту или больше до тех пор, пока Антон его не заметил и не оторвался от своих мыслей.
   Странное и вместе с тем пугающее чувство посетило его в тот момент - ему показалось подозрительным то, что этот таракан, мало того, что зелёный, так ещё и пялится на него. Это его немного напугало, и он стал успокаивать себя мыслями о том, что это всего лишь приступ глюков от паров алкоголя здесь. Хоть это и звучало абсурдно, учитывая, что он стоял на крыше, и вокруг было много свежего воздуха, не считая ветра, но ему было так спокойней. Однако таракан и не думал пропадать, а наоборот продолжал глядеть прямо ему в глаза и яростно шевелить усами.
   Антон зажмурил глаза и потёр их ладошками, так он хотел, чтобы видение исчезло. Но, открыв глаза, он вновь обнаружил таракана на том же месте, но ни спящего бомжа, ни его костра не осталось, не было даже следов пепелища на полу, как будто ничего и не было. Но он чётко помнил, что человек был на этом месте, что он говорил, что он совершал некие действия. А теперь его там не было, не было и следов его присутствия, кроме зелёного таракана. Ничего не понимая, Антон сделал пару шагов вперёд и стал воровато озираться по сторонам.
   Зелёный таракан, на мгновение перестав вертеть усами, хмыкнул и быстро затрусил в сторону небольшого квадратного пролома на другой стороне крыши. Антон, немного ошалев от действий таракана, поправил телогрейку и последовал за ним. Таракан, несмотря на свой малый рост, двигался на редкость быстро и целеустремлённо, как робот. Антон с трудом успевал за ним, изо всех сил перебирая ногами.
   Таракан меж тем добрался до пролома и резво шмыгнул туда. В этот момент Антон ощутил, как его тряхнуло, пол под ногами стал мягким и податливым, послышался хруст, и солнце сменилось темнотой, как будто из кинопроектора вылез последний кадр.
   - Всем разойтись, дайте воздуха! Как состояние?
   - Пульс нестабилен, сейчас около 140, а минуту назад было около 100, а ещё раньше и того все 180. Я даже...
   Как в кино он слышал возбуждённые голоса, которые также быстро, как и возникли, сменились тишиной. Он ощутил лёгкую прохладу и завывание ветерка в ушной раковине.
   "Что-то мне нехорошо, какая-то слабость во всём теле... Да и голова болит... Пожалуй, вот так и полежу. Что это там, в боку, колется? А, впрочем, не важно. Просто полежу, ничего не делая. Куда я, кстати, шёл-то? Мозги совсем не варят от этой головной боли, прям, что ж ты будешь делать! Нет уж, надо вставать!"
   Он открыл глаза, и чуть было не заорал от неожиданности - прямо над ним, всего в нескольких сантиметрах от лица на выпирающем из стены толстом куске проволоки висел зелёный таракан, едва ли касаясь его усами. При такой итерации таракан выглядел огромным и зловещим, похожим на разъярённого быка. Судорожно Антон стал оглядываться по сторонам, выискивая, чем можно было б ударить его.
   Он лежал в груде разбитых и сваленных в одну кучу кирпичей, под ногами они ещё были смешаны с битыми бутылками и ещё какой-то бьющейся хренью. Вверху он увидел то место, откуда упал - корявая рваная дыра в потолке, около метра в диаметре, как раз чистый провал на одного человека. Тяжёлые куски бетона угрожающе покачивались на проржавевшей арматуре. Вяло, как во сне, заторможенными движениями он на спине выполз с кучи кирпичей подальше от провисающей крыши.
   Таракан, издав звук, отдалённо похожий на хрюканье, засеменил лапками со скоростью звука, создавая шуршание, слез с проволоки и побежал в сторону к полуразвалившейся лестнице вниз. На пути ему встретился высокий заслон, порядка тридцати сантиметров в высоту, из стоящих друг на друге кирпичей, который он с разбега перепрыгнул. Антон прикинул, что телогрейка при падении порвалась напрочь, скинул её и побежал за тараканом. Заслон из кирпичей он залихватски перешагнул и вскоре очутился у лестницы. Видно было, что строили её впопыхах, из некачественных материалов, вследствие чего она к данному моменту представляла жалкое зрелище - местами зияли толстые сквозные трещины, а где-то по центру она прогибалась и подозрительно пружинила под ногами. Но другого пути не было, кроме как прыгнуть в окно.
   Ступая как можно осторожнее, одновременно пытаясь сохранять заданный тараканом темп, он промахнул пару этажей, как две капли воды похожие на тот, на который он упал с крыши. Далее последовали этажи более цивильного вида: тут уже не было разрухи, хоть и оставался жёсткий запах краски и скипидара. Где-то в углу, около незастеклённого окна, на небольшом коврике стояло резное кресло-качалка. Этажах в трёх от земли снова начинались рабочие наброски - кучами лежала арматура, битые и не очень стёкла, кирпичи и мешки с цементом. По углам валялось какое-то разноцветное тряпьё вперемежку с недопитыми местами бутылками.
   Одна из ступенек как назло была облита некой маслянистой жидкостью, но Антон этого не знал. С разбега он вступил обеими ногами в это масло, громко икнул и кубарем скатился вниз, пересчитав все ступеньки рёбрами, после чего пропахал ещё метра два по шершавому полу первого этажа и уткнулся бочиной в дверной косяк. Ему стало больно, даже показалось, что что-то хрустнуло. Сунув руку под себя, он нащупал нечто твёрдое и потянул; на поверку это нечто оказалось переломанной пополам деревяшкой с ржавым гвоздём на конце.
   Кое-как, держась обеими рукам за ноющие бока, он поднялся на ноги, и вяло потопал вон из здания наружу, где его уже призывно ждал таракан. Подозрительный был этот таракан, как верная собака он терпеливо ждал его.
   Едва выйдя на улицу, Антону стало нехорошо - ноги вдруг ослабли, он отшатнулся назад, упёрся спиной в стену и медленно осел на пол. Сердце бешено застучало, норовя выскочить из груди, кровяные сосуды на шее набухли, глаза выпучились. Его распирало изнутри, как воздушный шарик, который перекачали. Видимость расфокусировалась, таракан впереди стал всего лишь толстой зелёной точкой, а пол под ногами превратился в разноцветное месиво. Все звуки сильно поутихли, исключая стук молотка, который не прекращался ни на секунду, отбивая свой заунывный ритм. Боль в рёбрах сильно обострилась. Откуда-то издалека до него донеслась сирена скорой помощи. Он закрыл глаза.
   Время тянулось бесконечно - мозг отказывался соображать и анализировать события, медленно отключались все органы чувств, в том числе и боль в рёбрах. Перед закрытыми глазами плыли в трёхмерном пространстве разноцветные двумерные круги, меняя на ходу свои размеры и цвета. Неожиданно посреди тишины, которую прерывал лишь стук молотка, раздалось быстро нарастающее шипение, а в глазах моргнула яркая вспышка. Будто электрический ток прошёл по его телу, возвращая в сознание; сквозь шипение он услышал карканье вороны и открыл глаза.
   Видимость ещё была плохая, но уже было заметно, что она улучшается. Всё вокруг стало обретать контуры и более-менее чёткие очертания.
   - Купи этого Начека! Купи Начека! - прямо в ухо закричал неизвестно откуда взявшийся толстый мужлан метра два ростом в цветастом костюме скомороха, в грузной шапке с бубенчиками. Несмотря на свой вес и всю свою грузность, он был очень резв и подвижен, эдакий живчик. В руках у него был серебристый поднос с чем-то неразборчивым. Антон всё ещё не полностью получил назад своё зрение, посему не мог толком разглядеть, что было у него на подносе.
   На секунду ему показалось, что лежащее на подносе шевелится и издаёт характерный чавкающий и похрюкивающий звук. Мужлан встряхнул бубенчиками и задорно засмеялся, обнажив нестройный нечастый ряд полусгнивших зубов с не менее чёрными дёснами. Изображение нормализовалось окончательно, Антон посмотрел вновь на поднос: там, противно хлюпая и поблёскивая на солнце, ползала груда червей. То были какие-то мутанты - толстые, с большой палец ноги толщиной, белые, и около двадцати сантиметров в длину. Вдруг один из них остановил своё ползанье, остановился и привстал немного. Антону даже показалось, что тот ему подмигнул чем-то очень похожим на глаз.
   Антону враз как-то поплохело. Кишки сперва начало пучить, а потом они резко сжались и закрутились в спираль, а по горлу пошли рвотные позывы. В этот момент он явственно ощутил, как под черепной коробкой зашевелился мозг. Мир мгновенно окрасился в чёрно-белый цвет, на фоне которого мужлан с подносом подсвечивался ярким красным. Руки его машинально упёрлись в землю, а правая нога с разворота вылетела вперёд, нанося мощный удар мужлану в заднюю часть сразу обеих коленок. Мужлан неестественно заверещал и начал замедленно падать назад, на ходу опрокидывая поднос с червями аккурат на ноги Антону. Тот в свою очередь начал отползать назад, нервно дёргая конечностями, на миг закрыв от страха глаза.
   Когда он их открыл, не было ни мужика, ни подмигивающих белых червей, окружающий мир вновь был чёток и наполнен цветами. Он не понимал, что это было; в висках и правом ухе отрывисто и ритмично билось сердце, отдаваясь подобно барабану. Кое-как поднявшись, опираясь при этом о стену, он пошёл вперёд и только вперёд, ибо зелёный таракан пропал, а, следовательно, был потерян какой никакой, но ориентир.
   Город, в котором он сейчас находился, выглядел пустынным и довольно необжитым, быть может, даже его давно бросили. Двери в большинстве своём были распахнуты настежь, местами висели на одной петле, в то время как замок и другая петля отсутствовали напрочь, были вырваны с мясом. Окна были преимущественно неаккуратно побиты - зияли рваные дыры, стекло чудом висело и не падало. Сами по себе дома насколько хватало взора, были однотипны - невысоки, серы, и первый этаж каждого дома представлял собой какой-нибудь магазинчик. Вторые и выше этажи были жилыми, однако и они были на вид разгромлены. Не ощущалось никакого движения или других признаков жизни. На улицах валялся битый кирпич, головешки, битая посуда и груды песка; весь район напоминал место каких-то отдалённых боевых действий, которые, однако, не отличались большим размахом и частым применением оружия.
   Антон резко понял, что очень хочет есть. Где-то в животе засосало и тихо забурчало, желудок стал непроизвольно пульсировать, напоминая о своей пустоте. Антону из-за этого сделалось нехорошо - возникла слабость, и вновь участился пульс, в голове завертелись мысли о еде, как о главной цели. Почти наугад, хотя он и пытался прочитать оставшиеся в живых вывески, он ввалился в небольшой ресторанчик.
   Здесь под самым потолком, свисая на двух толстых проводах, светила синяя галогенная лампа, вырывая с пола и стен пятна различных размеров и форм. Аккуратным квадратом стояли шесть пластиковых столов. Вдалеке была барная стойка, к которой он и подошёл, но тут же отшатнулся: за ней на полу лежал труп мужчины с ножом в груди. Антон отшатнулся и постарался взять себя в руки. Что-то будто долбануло его в грудь, ему стало тяжело дышать, он схватился обеими руками за солнечное сплетение и упёрся боком в стойку. Тут он заметил, что лежащий мужчина был всего лишь одетой тряпичной куклой с удивительно живыми, даже слезящимися глазами. Новый удар в грудь заставил его упасть.
   Он лежал, раскинув руки, не в силах дышать, от сдавленности в груди, но всё ещё пребывая в сознании. Последовал новый удар, который, вопреки двум предыдущим, расправил грудную клетку, и Антон смог вздохнуть. Он резко открыл рот насколько возможно широко и шумно, с неким рыком, жадно втянул воздух. Где-то глубоко в груди что-то щёлкнуло и противно запищало.
   Минуту или больше он лежал на месте, будучи не в силах, да и не имея особого желания двинуться, он просто дышал, наслаждаясь этим, чуть было не потерянным, благом. Синяя лампа мягко светила ему прямо в глаз, не ослепляя. От возвращённого дара дышать возникло ощущение эйфории, эдакого умиротворения и отрешения от физического существования. Захотелось почему-то просто лечь и уснуть, желательно и не просыпаться вообще. У него зачесалась голова, и он вынужден был немного приподняться, чтобы произвести обряд почёсывания. Половая доска, на которую он упёрся локтём, скрипнула и угрожающе прогнулась вниз, но не сломалась. Тело его вновь наливалось силой, он ощутил какой-то неведомый и ничем не предрекаемый прилив сил.
   На стойке, которая между прочим вся так и светилась под синим галогеновым светом, лежала коробочка с вкусными и свежими на вид булочками. Антон, вспомнив, что собирался найти еду, резво схватил одну из этих мягких свежих булочек, и сел за стойку, слушая тишину. Тишина изредка нарушалась каким-то не очень понятным шипением, но эти помехи он списывал на стресс.
   - Эй! - сказала вдруг булочка, открыв глаз. Антон не мог поверить своим глазам, однако булочка открыла второй глаз, - выбери путь!
   Антон заворожено смотрел на говорящую булочку, будучи не в силах оторвать взор. На долю секунды она приняла вид человеческого лица, девичьего лица, но очень быстро его скривила гримаса боли - оно таяло, как тает парафиновая модель в печке. В панике и отвращении он выронил её на пол и бросился вон из помещения. Булочка ударилась о пол, издала звук дерева, и со стеклянным звоном разбилась на куски. Одновременно с этим с верхних этажей, куда вела винтовая лестница в углу, раздался глухой не то вой волка, не то рёв подбитого льва. Глухой, но невероятно мощный грудной звук заставил вибрировать всё, что не было прикручено к полу. От вибраций даже лопнуло несколько бутылок и стаканов, стоящих за стойкой на полках.
   Антон почти пулей вылетел в разбитое большое витринное окно, немного порезав при этом руку, но не стал обращать на такую мелочь внимания. Рёв всё не прекращался, нестерпимо оглушая его и вселяя какой-то неразборчивый панический страх. Он уже совсем забыл об еде, воображение рисовало ему неведомых зверей, взятых из страны фантазий, детских фантазий. Один из наиболее запоминающихся и выразительных зверей представлял собой гигантского паука с головой льва и двумя слоновьими хоботами заместо ушей. На каждой лапе у паука было несколько острых как бритва когтей, которые вращались сразу в трёх плоскостях совершенно беспрепятственно. И это чудо могло, кроме всего прочего, свободно лазить по стенам и потолку.
   Совсем не разбирая дороги, он задел сразу обеими ногами за что-то тягучее, не сохранил равновесия и упал лицом в песок. Правая рука при этом погрузилась во что-то мягкое и тёплое. В приступе страха он замер и попытался, насколько это было возможно в такой неудобной позе сгруппироваться. Сердце готово было выскочить через рот и запрыгать на мостовой; странно, что этого не происходило. Он хотел закрыть глаза и представить, что этого нет, он хотел бы быть сейчас в дома, в тепле, а не лежать здесь в песке. Но он не мог этого сделать - внутри него, чуть правее мозжечка, сидело два голоса, твердивших противоположные вещи. Один предлагал бежать, второй - остаться на месте и прикинуться мёртвым, авось пронесёт. Голоса говорили наперебой, убеждая и приводя различные аргументы в пользу своей позиции.
   Внезапно где-то вдалеке раздался громкий взрыв, и по земле прошла дрожь. Сразу после этого воцарилась полная тишина, коя не предвещала ничего хорошего, эдакое затишье перед бурей. До Антона вдруг дошёл запах свежего дерьма, в кое он изволил вляпаться рукой при падении. Запах был не из приятных, быть может, у существа, наделавшего кучу, был понос. Всё ещё опасаясь появления того существа из магазина, он с предельной осторожностью повернул голову, дабы посмотреть. В ту же секунду из того места, откуда недавно раздался взрыв, послышался быстро нарастающий гул, переходивший в металлический рёв со свистом. От неожиданности Антон резко дёрнулся и повернулся всем телом в направлении рёва. Огромная широкая кирпичная труба, высотой около сорока и диаметром порядка десяти метров, находившаяся отсюда где-то в трёх километрах, но от этого не менее устрашающая и заметная, с диким рёвом выбрасывала столб светло-серого дыма, раза в четыре-пять больше собственной высоты. Хотя она и находилась на приличном расстоянии, однако даже отсюда можно было ощутить мощь того механизма, который производил этот дым. Рёв был очень сильным, а вибрации почвы были сравнимы с землетрясением.
   Труба ревела полминуты, а потом мгновенно всё утихло, и дым перестал выбрасываться. Он видел, что ветер дул в сторону, и выброшенный трубой дым массивным облаком удалялся прочь от трубы вдаль, в туман и в небо. Солнце преломлялось в неоднородной массе облака, порождая красивые и одновременно жуткие картины. Получалась игра всеми цветами спектра, как на дискотеке в дешёвом клубе. Да и само по себе облако принимало довольно изощрённые формы, вызывая какие-то непонятные ассоциации и воспоминания, кои он всё же не мог сплотить в чёткую мысль. Очень непродолжительное время ему казалось, что в клубах дыма он видит человеческое лицо, знакомое лицо. Лицо ничего не выражало, даже не двигалось, оно застыло подобно монументу, выдолбленному в скале.
   Он лежал, распластавшись по песку. Изображение стало пульсировать в такт сердцебиению, то отдаляясь, то приближаясь, и искажаясь в соответствующих пропорциях. Из центра в разные стороны пошла рябь, как расходятся круги по воде от брошенного в неё камня. Где-то позади него раздался звук, похожий на гавканье. Без особого желания или интереса он вяло повернул голову в ту сторону, откуда донёсся звук.
   Вдалеке посередине улицы стояло существо очень похожее габаритами на крупную собаку, возможно овчарку. Собака стояла вполоборота мордой к Антону, длинный хвост её неистово метался из стороны в сторону, она себя почти избивала им. В остальном собака была неподвижна подобно статуе. Зрение вдруг вышло из-под его контроля и собака оптически резко придвинулась, оставаясь на месте. Но это временное увеличение не помогло - собака металлически гавкнула и скрылась за ближайшим углом.
   Антон вновь услышал вой неведомого существа, и на этот раз разум сделал правильный выбор, он попытался вскочить на ноги. Песок мешал разогнаться, принимал в себя, засасывал внутрь, заставляя падать и искать более надёжную опору. Для обычного песка, насыпанного на твёрдую мостовую, он показался Антону излишне ползучим, в некоторой степени скользким.
   Неожиданно для себя он обнаружил, что песок, в котором он всё это время лежал, превратился в некую чёрную мазутную слизь без запаха. Слизь охотно липла к рукам и противно на них подрагивала при резких движениях. Антон в бешеном ритме задвигал руками и ногами, одновременно отряхиваясь от слизи и пытаясь выбраться в сухое место. Слизь, казалось, была неким живым организмом, ибо не хотела его выпускать, передвигаясь вслед за его движениями, стараясь поглотить его и переварить.
   Наконец он ухватился за торчавшую из стены водопроводную трубу и принялся с усердием карабкаться по ней. Труба была с одного конца обрублена и по ней давно уже не текла вода, однако она была ледяная и нестерпимо жгла ладони. Верхняя её поверхность была сильно ржавая, что давало возможность рукам не проскальзывать, но тот ледяной холод порождал в мышцах рук конвульсии, не давая им статично сжаться. Ему было не по себе, он чувствовал, что его засасывает слизь, и что он не сможет удержаться на трубе. В этот момент силы начали его покидать.
   - А может и не стоит, - говорил он вслух сам себе, чувствую, как руки неминуемо разжимаются, и он ничего не может поделать с этим, - может и не стоит сопротивляться? А зачем?.. Никто меня не ждёт, никому я не нужен. Вот опять начал себя жалеть. Что это за место? Как я сюда попал? А, впрочем, это не важно, это не было важно и раньше, как и сейчас, и в будущем.
   Он закрыл глаза, пытаясь представить себе, как он уйдёт из этого мира и как попадёт в иной, возможно лучший мир. Вокруг была темнота, в голову не лезли мысли: он всё ещё не мог отбросить тот факт, что его засасывало, а руки медленно, но верно разжимались. Он слышал, как слизь водянисто хлюпала и булькала под ногами, начиная источать мерзкий запах. То был запах горящей серы, дерева, бензина и ещё многих примесей, будто жгли всю таблицу Менделеева в одном большом костре.
   Он открыл глаза, в надежде, что хоть так он сможет спокойно уйти в мир иной. В стекле чуть левее трубы, за кою он держался, он заметил какое-то движение, кое быстро приковало его взор к себе. Позади него шла молчаливая колонна очень разношёрстных людей. Там были военные, колхозники, доктора - это читалось по их одеждам и по манере держать себя. Они были всех национальностей и рас: негр шёл бок о бок с евреем, европеец следовал за папуасом. Мужчины и женщины, старики и дети, все были в колонне, все они были не похожи друг на друга, но было кое-что, что роднило их. Антон сразу этого не понял, но очень быстро осознал - их лица ничего не выражали, они ничего не чувствовали и ничего не желали, они просто следовали некоему пути в колонне.
   Но было там одно женское лицо, очень знакомое и в то же время отдалённое, которое он выхватил взглядом лишь на миг, но и этого мига хватило - лицо улыбнулось. И эта улыбка затронула что-то внутри Антона, в нём проснулось острейшее нежелание пропадать в мазутной слизи. Пальцы сомкнулись на трубе с новой силой, он стал тянуться изо всех сил. Запах костра стал быстро уходить, он чувствовал всем нервными окончаниями, как хватка слизи слабеет, что он, наконец, выползает. Ещё секунда, а потом ещё одна, немного усилий, и вот он рывком отлетает в сторону, отрекошетив об стекло.
   Всё ещё будучи наполненным той силой, с помощью которой он выбрался из пут слизи, он вскочил на ноги. На том месте, где он чуть не утонул, по-прежнему лежала груда песка без намёка на слизь или мокроту. Куча сухого крупного непросеянного песка с мелкими тупыми камнями в нём. Ни одного намёка на то, что здесь происходило несколько секунд назад, всё чинно, благородно, даже не осталось следов пребывания Антона на песке. Его, однако, это не удивило, он ожидал такого развития событий, хотя сам не мог понять почему, да этого и не хотелось. Лишь слабая пародия на усмешку появилась на его лице.
   Повернувшись на сто восемьдесят градусов против часовой стрелки спиной к куче песка, он неспешно двинулся в путь. Зелёный таракан, сопровождавший его некоторое время назад, теперь был не нужен, ибо путь в некоторой степени стал ясен и очевиден. Прямо перед ним лежала пустынная дорога с множеством мусора, но от кучи песка и далее шла красная дорожка из кровавых человеческих следов; к тому же в том направлении он видел собаку, пока единственное точно живое существо.
   Внезапная боль в области сердца заставила его упасть на колени; казалось, будто под рёбрами кто-то сдавливает его ритмичными рывками. Пульс стал неровным, он стал задыхаться, из глаз непроизвольно потекли слезы, ухудшая видимость, коя и так поплыла от недостатка кислорода. Нечеловеческими усилиями ему удалось вновь встать на ноги и двинуться вперёд. Ему казалось, что наступил переломный момент между чем-то важным, что скоро это пройдёт, главное - переждать. Боль и вправду стала медленно спадать, пульс стал нормализоваться, стало легче дышать. Ещё через пару домов он явно ощутил, что рубеж был успешно пройден.
   Стало нестерпимо светло, солнце безжалостно светило ярким золотисто-розовым светом сквозь толщу прозрачного воздуха. Он зажмурился, прикрыв глаза рукой, одновременно оставляя маленькую щёлочку, чтобы видеть дорогу. Свет был резким, вызывая в глазах боль и летающие звёзды. Мостовая, хотя и была завалена мусором, тоже сильно бликовала, отражая своей грязно-серой поверхностью почти весь попадавший на неё свет. Антон щурился, старясь хоть как-то заслониться от света, но этого ему не удавалось. Наобум он ввалился в дом.
   Здесь было прохладно, и царил приятный полумрак; солнце, кое светило подобно близко взорвавшемуся ядерному реактору, создавало плотную световую завесу прямо у дверей. Яркий нематериальный столб света с парящими в нём пушинками и пылинками выглядел очень выразительно и внушающе. Антон стоял, упёршись руками и спиной в пустую стеклянную витрину, в которой, судя по разбросанным вокруг табличкам, раньше лежали фарфоровые изделия. По стенам колоннами стояли точно такие же передвижные витрины на колёсиках, в которых также было пусто. В углу, скрытые за полупрозрачной коричневой занавеской, стояли деревянные ящики с разбитыми тарелками и элегантными чашками.
   Световая стена начала ослаблять натиск, отступая вдаль. Сперва он решил, что солнце уходит за тучи, но это было не так - дверь в углу, ведущая в подсобку, излучала свет, значительно превосходивший по интенсивности тот, что шёл с улицы. Это был не постоянный свет, он пульсировал подобно живому организму, он был тёплым. От него не хотелось щурить глаза, и он чем-то притягивал к себе, как комаров влечёт к себе электрическая ловушка. Антон заметил дверь лишь краем глаза, но не смог больше оторваться - весь остальной мир вдруг перестал для него существовать.
   Свет в двери пульсировал, от него исходило какое-то притягивающее излучение, быть может даже запах. Антон заворожено смотрел на этот свет, он начал различать за дверью голоса, эдакое перешёптывание, приглашающее его войти. Голоса были спокойными, мягкими, почти гипнотизирующими.
   - Ты хочешь этого? - услышал он тихий женский голос сверху.
   - Я не знаю, - ответил он, не раскрывая рта, - быть может.
   - У тебя есть право выбора, весы в твоих руках. Но не все компоненты ещё собраны.
   Антон хотел сказать что-то важное, не требующее отлагательства, но передумал. Он вообще в последнее время старался не торопить события, а дать им развиваться по задуманному плану. Конечно, это было рискованно с его стороны - не влиять, а просто ждать, но каждый раз, когда он так поступал, он был полностью уверен, что сможет вернуться, обратить процесс вспять и выйти сухим из воды. Теперешний случай выбивался из привычной колеи, идя вразрез с устоявшимся - он не был уверен до конца, что процесс, в котором он находится, обратим. По правде говоря, он не был уверен даже в том, что это процесс. Мысли в голове шуршали как мыши под половицей.
   Тихий гомон за дверью вернул его в чувства. Он пристально и вместе с тем недоумённо всматривался в глубокий мягкий свет из двери, одновременно посматривая в сторону выхода на улицу.
   - Не все компоненты... не все, - с этими словами он развернулся в сторону улицы и шагнул прочь из помещения навстречу режущему глаза свету.
   Он попытался зажмуриться, чтобы перепад в освещении был не столь травматичен для зрения, но это было ни к чему: солнце перестало светить ярко, вернувшись к своему первоначальному уровню. Приятный красновато-зелёный свет вкупе с уже заходящим солнцем придавал улицам особое очарование. Тени нестройными угловатыми формами вытягивались вдаль, пересекаясь между собой. Его завораживал этот вид, эти улицы, отсутствие жизни на них.
   Он, сам того не замечая, продолжал движение вперёд, к тому месту, где появлялась собака, и где, как он искренне надеялся, были люди. Краем уха он уже давно заприметил тихую музыку, идущую спереди плавными переливами. Поначалу он слышал только музыку, но вскоре стал различать и голоса, а вернее всего один голос. Чем ближе он подходил к источнику музыки, тем более она искажалась, переходя из плавной и успокаивающей в грубую игру на жестоких гитарах и ударных. Хриплый высокий голос орал что-то неразборчивое, а клавишники вторили ему, умножая его проникающую способность на несколько порядков.
   Идти стало очень тяжело; солнце, хоть и перестало светить ярко, в отместку стало бросаться большими кусками тепла. Тепло шло импульсами по несколько секунд, чередуясь с прохладой. Стало нестерпимо душно, хотя и возникали короткие моменты прохлады, но это не спасало. Ему стало казаться, что он идёт в гору, и вся дорога перед ним превратилась в крутую лестницу со сглаженными от времени и посыпанными песком ступеньками. Вдобавок к этому он неожиданно для себя отметил, что может видеть звук - музыка представлялась ему в виде чего-то материального, плавно текущего и красивого, он был готов её потрогать руками и даже попробовать на вкус.
   Язык его загорелся, жуткое жжение где-то в районе зуба мудрости заставило его в исступлении захрипеть. Музыка долбила его по голове, духота подкашивала ноги и руки. Он упал на колени, а затем и полностью обессиленный повалился на землю, даже не попытавшись подставить руки для амортизации.
   Он лежал на боку, повернувшись головой туда, откуда пришёл, и расслабленно смотрел по сторонам. Солнце было высоко над головой. Небо было ясным и безоблачным, солнце светило ярким фиолетовым светом, по бокам обзора трансформирующимся в северное сияние. Красивые блёстки столь вдохновляющие и столь мимолётные, как пуля, как миг, как мысль. Под солнцем впереди шла дорога, по которой он не так давно шел, как мог.
   - Полежу тут, - умиротворённо говорил он себе, - полежу, отдохну, а то устал немного. Солнышко вон тоже греет.
   Краем глаза, отвлекаясь от созерцания прекрасного, он заметил на дороге движение. То были невысокие неясные фигуры двух людей, бредущих к нему медленно, но целеустремлённо. Антон без энтузиазма смотрел на них, ему ничего не хотелось делать, не хотелось думать, было лишь желание отдохнуть, забыться. Карлики шли к нему, размахивая руками и, казалось, выкрикивая что-то на незнакомом гавкающе-рычащем наречии. В них было около метра роста, и он обратил внимание на их повышенную волосатость, приняв их поначалу за грузинов.
   На первых порах он чему-то обрадовался, наконец-то увидев не ускользающих из виду людей, которые, как казалось, направлялись именно к нему. Но чем ближе они приближались, тем большие сомнения и в некотором роде беспокойства охватывали его. Он видел что-то страшное в их глазах - некая смесь ярости, хитрости и ещё чего-то нечеловеческого заставляла их глаза переливаться всеми цветами радуги, оставляя при этом общее выражение лица нетронутым, будто на них были маски. Несколько раз ему казалось, что из-за спин у них высовывались щупальца с длинным загнутым когтём на конце каждой.
   Прошло несколько секунд или минут, а может быть только миг, но для него время вновь почти полностью остановилось. Эти двое более не казались ему подмогой, более не внушали доверия, но отвращение. Антон услышал тихий щелчок в правом ухе. В тот же момент окружающий мир перестал существовать, он перестал чувствовать тело, взор устремился вперёд, выхватывая наобум одного из карликов и увеличивая его в несколько раз. Нет, это был не человек, но помесь нескольких животных: прямоходящей обезьяны с зубастым лицом гиены и длинными костлявыми руками.
   Антон выпучил глаза и попытался подняться. Рука предательски проскользила и, кажется, вывихнулась, а сам он перевернулся на спину, упав позвоночником на небольшой, но острый камень.
   - Это моя игра! - крикнул он в воздух, слабо вдумываясь в смысл произносимого. - Я ещё не закончил.
   С этими словами он зажмурился, ибо солнце, неожиданно отразившись в оконном стекле, ударило ему в глаза, выжигая сетчатку. В момент ему стало всё равно, что с ним будет, он решил ждать и ничего не предпринимать, закрыв покрепче глаза. Он ждал, что что-то вскоре произойдёт, он был почти в этом уверен, ожидая всего.
   "Смотрите, и не отворачивайтесь, это шоу сделано вами и для вас. Всё начнётся в понедельник утром, когда вы не будете этого ожидать, и продолжится далее, пока не приведёт вас к концу. Выбирать путь вы сможете сами, вас никто не будет подгонять; а мы лишь будем следить за вашими действиями."
   Антон открыл глаза, это было не то, чего он ожидал. Перво-наперво он огляделся по сторонам, в поисках места, откуда мог исходить голос диктора. Сухой, но чёткий голос громко и отработанно, подобно роботу, вещал из большого проржавевшего от времени рупора на бетонном столбе, торчащем в одном из домов неподалёку. Из-за ржавчины и помех голос сбивался и скрипел на гласных. Голос закончил рекламную речь, из рупора попробовала потечь музыка, однако раздалось шипение, скрежет, даже треск, вслед за чем рупор с противным звуком скрипа мела по школьной доске сверзился на землю.
   Неловко откатившись назад, рефлекторно пытаясь уйти подальше от опасности, Антон оттолкнулся обеими руками от земли и сел. Он мало что понимал, однако то, что те два волосатых создания исчезли из поля зрения, очень его обрадовало. Ему стало жарко и душно, ни ветерка, ни прохладной тени, даже в сильно затенённых местах температура была высокая. Он медленно, стараясь изо всех сил побороть тягучую усталость, встал.
   По небу шла туча, занавесив те места, откуда он только что вышел, тенью, отделив его от них своеобразной ширмой. Он с сожалением и удручением посмотрел на надвигающуюся точно по его следам тень, повернулся к ней спиной и вновь пошёл в ту сторону, где не так давно он видел собаку. Ноги гудели и ныли, впрочем, как и всё тело, не готовое к таким большим единовременным нагрузкам. Ему казалось, что ещё шаг, и он упадёт как подкошенный, и не будет даже сил подняться или просто вздохнуть.
   Ноги с трудом передвигались, шаркая подошвами по небольшим выступам в земле, на которые он раньше не обратил бы внимания, но именно эти выступы казались ему сейчас очень неудачно наваленными прямо под ногами кучами мусора. Он задевал их совсем чуть-чуть, однако и этого было достаточно, чтобы почти терять равновесие. Реакции были замедленными, и, если шаги он делал на автомате, то над каждой иной реакцией, иным движением рукой или ногой приходилось задумываться надолго, обдумывать ситуацию, что было не очень хорошо.
   Справа и слева от него тянулись тяжёлой каменной вереницей полуразрушенные дома с висячими проводами и обрывками ткани. В двух или трёх горели тусклые лампочки где-то в далёком углу, куда не хватало взора, чтобы их увидеть, но они отбрасывали сквозь густой полумрак помещений слабые лучи света. В этом полурассеянном свете как в водовороте кружились мелкие продолговатые пылинки то блестя отражённым светом, то скрываясь и становясь невидимыми. В одном из окон лампочка мигала, отбивая морзянку на стенах и окнах соседних домов.
   Солнце застыло на небе в неудобной позе, отказавшись двигаться дальше. После нескольких шагов, начиная ощущать жар от нагретой солнцем одежды, Антон обнаружил справа от себя указатель с двумя стрелками. На верхней стрелке надпись стёрта до дыр, а нижняя заляпана некой твёрдой массой вроде цемента. Антон решил, во что бы то ни стало узнать, где он находится, посему с неистовством оторвал нижнюю табличку и долбанул ею об пол в надежде сбить цемент. Но смесь была качественной и не хотела отслаиваться, вместо этого табличка раскололась надвое и больно ударила его отлетевшим куском по коленке. Одновременно с этим болезненным ударом пропал весь задор и желание дойти до истины. Он упал на бок, прислонившись к чему-то твёрдому и схватившись за больное колено.
   - Тёмная ночь, хмурый лес, мужик с камнем на шее в воду полез, - пробурчал он старый детский стишок, который любили рассказывать ребята из их песочницы много лет назад.
   Много лет назад он ещё был ребёнком, веселился, играл с друзьями целыми днями в салочки и прятки, во всё, что создавало детское воображение. Утром его отводили в детский сад, родители уезжали на работу, целуя его напоследок в лоб и говоря иногда напутственные слова, а дальше начинался иной мир. Это был их собственный маленький, искусственно созданный мирок, который поддерживался усилиями многих людей, оберегая этих маленьких беззащитных человечков от реальности.
   - От реальности... Да, от реальности. Что было более реально, если и тот и другой мир создаётся людьми намеренно и так же намеренно ими же поддерживается? Один из миров плавно и не очень переходит в другой. А потом ещё каждый человек создаёт свой собственный, в котором живёт в той или иной степени. Всё суррогатно и как-то противно.
   Ему вдруг стало отвратительно и тошно, как когда ребёнок, искренне веря до самой последней минуты в чудеса и деда Мороза, застаёт у ёлки собственного родителя с подарком. Ему опостылело всё, захотелось бросить всё, что он делал, цель была потеряна. Солнце светило целенаправленным лучом ему в глаз, но он не отворачивался, не было ни сил, ни желания отворачивать неотвратимое. Возможно, от яркого света он уже ослеп, ибо не видел, да и не мог видеть ничего, кроме яркого светила и исходящего из него по окружности плотных как ширма лучей. Он вдруг увидел в самом центре этого сияющего диска небольшой дворик с песочницей и играющими в ней детьми, а среди них себя. Он - коротко стриженный улыбающийся паренёк в тёмно-красных штанишках и тёмной джинсовой куртке.
   Что-то хрустнуло под его спиной, заставив покачнуться и прогнуться в очень неудобную позу - согнутую назад спину. При этом мышцы спины и живота напряглись до состояния дерева, по всему телу прошлась искра боли. Он попытался выгнуться обратно, чтобы сесть вертикально, но не смог - то твёрдое место, на которое он опирался головой, заскрипело и тоже ушло куда-то, оставив затылок без присмотра. Всё ещё желая сесть, он напрягся, отклонился под силой тяжести назад, и, благодаря всё той же силе тяжести, перекувырнулся назад, упершись головой в землю.
   Изображение в глазах перевернулось, солнце и небо оказалось снизу, а земля и дома сверху. Он лежал и осматривал мир в таком непривычном для обычного человека ракурсе. По синеватому небу плыли зелёные с намёком на черноту кучерявые облака с выпирающими местами буграми и возвышенностями. Немного выше они нестройными разбивными колоннами втягивались подобно пыли за горизонт переменчивого цвета и формы. Длинный безголовый червяк горизонта, вытянувшись на стыке неба и земли, извивался, словно раненая змея на горячей сковороде. Он пылал ореолом огня. В одной части своей бесконечной длины он был проткнут насквозь шпилем какого-то высотного здания вдалеке.
   Неизвестно откуда снова раздался звонкий собачий лай. Почва под головой и ногами стала несколько более вязкой и скользкой, нежели секунду назад, он непроизвольно распластался по земле в позе звезды. Нос его больно упирался в хоть и ставшую более вязкой, но недостаточно для того, чтобы можно было спать в ней как в постели, землю. Кожа с центра лба стянулась ближе к носу, сильно натянувшись, отчего он не по своей воле скосил глаза.
   Он приподнял голову, отчего кожа на лице противно щёлкнула. Руки стали влажными и липкими, их стало затягивать в почву медленно, как деревянная ложка вяло проваливается в манную кашу, так же с причмокиванием и похлюпыванием. Издалека полилась тихая скрипичная музыка, ноющая и визжащая местами. Антон слушал её, медленно погружаясь вглубь, почти засыпая - почва становилась всё мягче, она была тёплая, как постель, в ней хотелось уснуть надолго, может быть даже навсегда. Гармонично в музыку вклинился женский голос, оперный, тягучий с плавными переходами от низкого грудного до высокого, почти визга, и шёпота. Женщина пела на японском или китайском языке, Антон плохо различал их отличия друг от друга, впрочем, как и самих китайцев от японцев. Азиатка надрывалась, вытягивая слова из лёгких, пытаясь спеть о чём-то важном, добром и душевном, и у неё это почти получалось; по крайне мере это вновь вселило в Антона силы.
   Он повернулся на бок, отчего ещё больше ушёл вглубь, но это позволило ему высвободить одну руку, которой он вслепую замахал вокруг в поисках чего-нибудь твёрдого, за что можно было бы ухватиться. Через несколько сантиметров погружения, ему это удалось - кисть наткнулась на что-то металлическое и довольно устойчивое для роли опоры. Он зажал железяку мёртвой хваткой и резко потянул её к себе; почва мгновенно отреагировала на приложенную силу, изменила свои свойства, став упругой, и вытолкнула Антона из своих недр подобно резиновому матрацу. Он подлетел ввысь на метр или два, а, благодаря тому, что держался за железку, ещё и провернулся и отлетел в сторону.
   Он приземлился на одно колено и чуть снова не упал, проскользив по тончайшему слою мелкого песка, но всё же смог удержать равновесие. Ноги сами подбросили его вверх, он встал вертикально и, широко размахивая руками, понёсся вперёд. Мимо него проскакивали серые дома со всё ещё побитыми окнами и кучами мусора, раскиданными повсюду вразнобой. Музыка всё нарастала, с каждым шагом она была всё громче и громче, он приближался к источнику, но вместе с этим голос азиатки шёл на убыль, она затихала. Вскоре оперный голос перешёл на хрип вперемежку с кашлем, а ещё через некоторое время совсем затих.
   И вновь раздался отрывистый чёткий лай собаки, она лаяла где-то позади домов, на задних дворах, но он не хотел туда идти, что-то его отталкивало и вело вперёд.
   Почему-то в его голову залетела мысль о странностях современных эталонов измерения чего-либо; он подумал о проблемах, возникающих при подсчитывании байт в мегабайте, учитывая двоичную систему исчисления, а также о казусах, возникающих на почве того, что в мире нет единой системы измерения. Кто-то считает в метрах и килограммах, кто-то в милях и фунтах, а в некоторых деревнях до сих пор пользуются старыми мерами - как то локоть или пуд.
   Но это было отвлечение, за этими думами он сам собой остановился, не желая больше бежать - ноги не хотели. Слева от него высился как две капли воды похожий на все предыдущие дом, из коего доносилась та самая скрипичная музыка и резкий запах варёного мяса с какими-то приправами. Тонкая стеклянная дверь в алюминиевой окантовке болталась по ветру, каждую новую секунду рискуя удариться об острые кочковатые стены. Потоки воздуха кружились вокруг вихрями с довольно сильными порывами.
   Он мялся в замешательстве, не будучи с одной стороны уверенным, что стоит заходить, а с другой стороны в нём что-то говорило, призывало зайти на источник музыки. Оставалась крохотная надежда, что там есть люди, ведь совсем недавно он видел собаку, а теперь эта музыка. Над дверью висел мощный фонарь, зажигающийся, когда кто-то проходит мимо, светивший сейчас прямо в глаза и создававший нехилую световую завесу. Антон не видел того, что было внутри, но чувствовал, что там что-то важное есть; воздух с пряным запахом мяса колыхнулся из стороны в сторону, будучи почти материально твёрдым. Колыхание придало ему уверенности, он смело шагнул в пролом двери.
   Внутри было довольно уютно и приятно: свет двух прожекторов и одной лампы отражался от зеркального дискотечного шара под потолком, многократно преломляясь в стёклах; по стенам бликовали многочисленные мелкие зеркала. В центре стояло зубоврачебное кресло, в коем лежал толстый бородатый мужчина с закатанными глазами и торчащим в половину длины окружности его шеи серпообразным ножом. Кровь высохла и посерела от времени, оставив на лезвие и рубашке тёмные потоки и пятна. Мужчина имел широко открытые серые глаза, слабая улыбка застыла на его лице, на шее как раз на месте пореза сидела здоровенная чёрная муха и деловито чистила лапки.
   Позади мужчины стояли две китаянки. Та, что справа, была лет двадцати от роду в короткой синей майке, белой коротенькой юбке поверх джинс и больших зелёных армейских ботинках. Она была сильно накрашена, почти в клоунском гриме - лицо её было тёмного цвета, на глазах мощные тени, губы были накрашены противным серебристым цветом с блестками. Она непринуждённо намыливала мужчине щёку пеной для бритья, держа в другой руке опасную бритву на взводе. Делала она это свободно, будто так и должно быть, будто ничего странного не происходит, будто она так делала каждый день; движения её были быстры и точны, всё было к месту. Рядом с ней стояла её напарница - женщина лет сорока с длинными спутанными чёрными с отблеском рыжего волосами. На ней был рабочий комбинезон какой-то экологической службы, но надписи были стёрты напрочь, лишь оставив белёсые следы на зелёной ткани. В руках у неё была машинка для татуажа. Она как раз наносила какие-то наброски, очертания будущей татуировки на плечо мужчины, делая короткие рывки.
   Китаянки не обратили внимания на то, как вошёл Антон, даже не подняв глаз, продолжив увлечённо заниматься своим делом. А он стоял и молча смотрел на эту картину; его стало мутить от запаха, царившего здесь, всё было пропитано запахом мяса, казалось, что этот запах настолько густ, что его можно потрогать руками, если очень захотеть. Он видел слабую дымку, поднимающуюся от линии пореза на шее. Это показалось ему немного странным, особенно если учесть, что не было холодно. Он хотел было сказать что-то, даже открыл рот, но язык не слушался его, вяло ворочаясь в слюнявом рту.
   - А ты начни с простого, - подала голос молодая китаянка, - ведь ты за этим пришёл сюда.
   Её губы не двигались, да и сама она не двигалась, оставаясь на месте, выполняя свою работу. Даже губы не шевелились, Антон не был уверен, что она говорит в привычном смысле этого слова, он только чувствовал эти слова, и чувствовал, что они исходят от неё. Она закончила мылить щёку мужчине и замерла, занеся в дуговом замахе бритву с таким видом, будто собиралась одним махом снести ему голову.
   - Смелее, у нас много времени, но не хотелось бы тратить его впустую, - таким же манером заговорила старшая китаянка, также не отрываясь от работы.
   Он мялся, не решаясь сказать что-либо. В голове мелькали непонятные и часто бессвязные мысли, какие-то картинки из прошлого, очень далёкого прошлого, когда он ещё был маленьким и ходил в среднюю школу. Ещё дальше, уже начальная школа проплывала перед глазами: тетрадки, дневники, учителя, у которых не было лиц, но у них точно были очки, такие огромные в пол лица очки в тяжёлой оправе. Но снова не то, снова поиск, вот он - детский сад, почти самое начало, некоторые считают, что отсюда начинается отсчёт всего.
   - Да, я помню. Я помню это, - заговорил он опасливо с разрывами, - смутно. У меня был друг, ещё в детском саду, а потом дальше, позже, уже в лагерях различных, чуть повзрослев, но всё также. Его звали Гога Сердитов, да, все его звали Гогой. Он всегда был выше меня, да и вообще, больше и, можно сказать, умнее, мне с ним рядом было всегда не по себе. Он никогда не учился со мной в одном классе, не был где-то поблизости. Он всегда был далеко, ибо в обычной жизни мы с ним не встречались. Но судьба нас сводила на протяжении многих лет - он умел закатывать глаза до бельмов без рук, как мертвец он ходил с вытянутыми руками, широко раскрытыми белыми глазами и мычал.
   - Тогда ты знаешь, что надо делать, - сказала молодая китаянка.
   Сидящий в кресле мужчина слабо дёрнулся и пошевелил рукой. Обе женщины молча переглянулись между собой и сделали шаг назад, убрав за спины свои рабочие инструменты. А мужчина меж тем стал подавать базовые признаки жизни - у него открылся один глаз, покрытый плотной сеткой взбухших сосудов, готовых от напряжения взорваться. Левая рука его подозрительно дёрнулась и согнулась в нескольких местах сразу, как если бы она была сломана; указательный палец стал быстро удлиняться, сегментируясь по пути. Когда он удлинился настолько, что сравнялся по длине с рукой, на кончике его образовалось раздвоение, появились зубы, два глаза и длинный раздвоённый язык. Язык высунулся и согнал сидящую на ране муху. Муха нехотя зажужжала, поднялась в воздух и лениво села на потолок. После этого палец подозрительно посмотрел сначала на муху, а потом на Антона, и быстро свернулся вовнутрь себя. В ту же секунду раздалось хлюпанье, громкое причмокивание, и голова мужчины отвалилась, обнажая внутреннее месиво из красного мяса и белых личинок мух, кишевших там.
   Антон стоял и смотрел на этот праздник жизни, как одна из личинок пожирает сама себя без остатка, и ему казалось это прекрасным. Он мог своими глазами видеть зарождение жизни, и даже не одной, а нескольких, пусть для этого и стоило уничтожить одну старую жизнь, но уступив дорогу новым. Он закусил губу, одновременно поняв, что китаянки пристально смотрят на него. Он тоже взглянул им прямо в глаза, стараясь прочитать их, но из этого ничего не вышло - их взгляд был нейтральным.
   Ноги вынесли его наружу, подальше от тяжёлого смрада внутри, дам ему свежего воздуха. Теперь он точно знал, что нужно делать, и, хотя мысль не была оформлена точно, скорее это даже было настроение, а не мысль, но оно дало ему цель. Руки становились липкими, и он не знал почему, но ему это было не важно, он увидел, что впереди город заканчивается и далее идёт дорога, у которой он не видел конца, но и это было не важно.
   Он шёл. Дом сменял дом, пролёт сменял пролёт, окно сменяло окно, но этого не было заметно, он не замечал и не хотел замечать этого. Вдалеке, справа от дороги стоял толстый столб, показавшийся из-за угла растущим деревом, на нём двумя ветками висели указатели. Но до указателя было ещё далеко, долго идти, а отдельные мышцы в ногах внезапно стали то безвольно опадать, то конвульсивно дёргаться, порождая резкую стреляющую боль. Он шёл и шёл вперёд, стараясь не замечать эти неполадки в ногах, изо всех сил стараясь не отвлекаться от цели.
   Внезапно он ощутил резкую пронизывающую боль в левом боку, как если бы маленькая оса всадила там своё жало. Одновременно с этим он ощутил резкий толчок в том же месте, выталкивающий его нижнюю часть тела вперёд, закручивая на лету. Его провернуло вокруг своей оси, но он смог устоять на ногах и не упасть, хоть для этого и пришлось приложить очень много усилий. Антон заметил краем глаза какой-то новый предмет, выросший впереди у столба с указателями; он бросил на этот предмет взгляд, и увидел себя. Взор его понёсся бестелесным духом вперёд с огромной скоростью, по бокам мелькали дома как частый забор, окружающий мир казался в коричнево-чёрных оттенках. Прямо перед указателем, он остановился и уставился на себя, стоящего у указателя.
   Он стоял, вглядываясь в надписи на двух рассохшихся дощечках. Мимолётный комар сонно сел на дощечку, указывающую налево, чуть пониже той, что указывала прямо. Антон смотрел на непонятные закорючки и трещины, создающие вкупе с то появляющимся, то исчезающим солнцем оптический обман - казалось, что буквы пляшут как живые. Вот у одной закорючки дёрнулась загогулина, она оперлась на неё как на ногу и стала подпрыгивать; буквы забродили по дощечкам, образовывая причудливый танец, складываясь непонятным образом в предложения. Ему стало казаться, что он понимает тот язык, который они изображали, что этот язык одновременно и очень простой и очень ёмкий для описания красивыми оборотами сложных вещей.
   Буква, похожая на русскую "Я", стоящая у самого конца указателя, подалась вперёд, вытянулась в струнку и загудела низким грудным голосом, заставив его отпрянуть назад, в сторону слева от дороги, но взгляда от указателя он не убрал. Остальные буквы вразнобой загудели, местами испуская пар, создавая эффект паровоза. Вдали блеснуло что-то округлой формы жёлтым цветом, и он ногами ощутил расходящуюся по полу волновую вибрацию. Удары были мощны и периодически, как биение сердца. Цифры гудели с каждой секундой всё сильнее, пол заходил ходуном, а вместе с ним и столб затрясся: таблички болтались свободно на нескольких гвоздях, норовя каждую секунду упасть.
   Он завертел головой, ничего не понимая, и быстро отступил назад, ибо впереди замаячила толстая труба с валящим из неё чёрным дымом. Он отступил и, споткнувшись о шпалу, упал - теперь он лежал спиной на рельсах, а прямо впереди него кипел углями и брызгался дымом массивный паровоз. Антон всеми рецепторами на теле ощущал, как ритмично и размашисто стучали колёса по стыкам рельс, как в такт им вставали дыбом волосы на теле, как неестественно расширялись зрачки. Плотный поток разгорячённого воздуха клином ударился ему в лицо, предвещая скоропостижное столкновение с паровозом.
   Он лежал и смотрел прямо перед собой, вцепившись руками как рак клешнями в древнее, прогнившее от времени и дождей дерево шпал. От мозга к рукам шли импульсы, заставляя мышцы сокращаться изо всех сил, сжимая шпалы силой пресса. Пальцы стали плавно уходить вглубь трухи, создавая неприятный хлюпающий звук вперемежку с похрустыванием и скрипом - кожа зацеплялась за мокрые насквозь кусочки древесины, скользя по ним с запозданием. Ногами он пытался, незаметно для себя самого, вытолкнуться вон из рельс, однако руки слишком сильно вцепились в древесину, и не желали её так просто отдавать.
   Где-то в глубине, чуть пониже горла, но повыше солнечного сплетения, зародилось подлое чувство, скорее даже вопрос. Этот вопрос как маленький червячок извивался и тыкался изнутри во все стенки, покалывая и ударяя. Антон не знал этого чувства, это у него было впервые, и он не знал, что в таких случаях надо делать. Он просто лежал и смотрел на то, как заострённый фронт паровоза неуклонимо приближался к нему, рассекая воздух на две разгорячённые половинки. Солнце играло своими зайчиками, направляя лучи на причудливые угловатые, но вместе с тем довольно изящные формы металлического монстра. Лучи многократно отражались в изгибах, мелких вмятинах и трещинах на гладко отполированной поверхности, делая её визуально матовой и яркой; красивое зрелище.
   - Я... я... Да я вас всех сейчас посажу! - заорал ни с того, ни с сего Антон. В то же мгновение руки его разжались, освободив его из плена дерева, давай возможность уйти.
   Поезд был уже слишком близко, свет от солнца предательски уже в который раз преломился, образовав иллюзию двух больших прожекторов, расположенных по бокам паровоза почти у самого его низа, около рельс. Поезд зловеще подмигнул правым прожектором и прибавил ходу, на что Антон среагировал панически - он закрыл обеими руками лицо. Но даже сквозь собственные руки он видел этот поезд, мчавшийся на него с неимоверной скоростью. Слёзы против его воли потекли из глаз, ибо воздух вокруг стал каким-то резко сдавленным и горьким, как во время резки лука, только куда более плотный.
   Последний раз в его ушах раздался печальный резкий свист паровоза, теребя барабанные перепонки, заставляя их почти рваться на куски, как вдруг всё стихло. Воздух больше не был спёртым, да и не было ни одного звука вокруг, даже дуновения ветерка или звона битого стекла. Тишина. А он всё сидел, закрыв лицо руками, будучи не в силах открыть глаза и взглянуть - он не знал, что произошло, быть может, это всего лишь шутка природы, быть может он оглох. Хотя, вполне могло быть так, что это мозг, перед неизбежной кончиной, поставил защиту, пытаясь облегчить последние мгновения жизни. Он чувствовал, как асинхронно бьётся жилка чуть повыше глаза, подрагивая как лист на ветру, как рядом с ней по виску стекала маленькая солёная капелька пота, щекоча кожу и волоски на ней.
   Это длилось слишком долго, так долго, как ещё никогда не было. Он судорожно пытался что-то осознать и проанализировать, пытался найти связь, дабы увязалось что-то тёмное в голове. Также он начал рассуждать о жизни и смерти, мысли неслись так быстро, что он сам не понимал их, будто какая-то машина внутри него решала математические уравнения с огромной скоростью, не выдавая последовательности решения, но отрыгивая промежуточные и не очень результаты. И всё же что-то в глубине мыслительных процессов расходилось, чего-то не происходило: он не видел своей жизни, она не пролетала перед глазами, как рассказывали те, которые якобы возвращались из клинической смерти. Всё было тихо и спокойно. Меж тем именно это спокойствие навевало на него всё нарастающий страх и неприязнь к самому себе. Он точно видел поезд, он его точно слышал и он его точно ощущал всего в нескольких метрах-сантиметрах от себя.
   Руки его задрожали, от самого кончика указательного пальца правой руки прошла длинная искра до локтя, эдакий разряд молнии в локальном теле. Этот нагревающий разряд заставил его убрать руки от лица и чуть согнуться, инстинктивно вжимая обожжённую разрядом руку в живот. Тут-то он и открыл глаза, решив наплевать на всё, на себя, на действительность, отдавшись в лапы судьбе.
   Совершенно неожиданно он поймал себя на мысли, что он давно уже не ел булочек с кунжутом. За какую-то долю секунды, пока открывались глаза, он вспомнил, что очень любил их в детстве, а потом и в юношестве, особенно когда они были с плавленым сыром и ещё какой-нибудь начинкой. Ему нравился тот вкус, скорее даже не вкус, а просто форма и хрустящая корочка, с которой они всегда были. И он вспомнил, как кусал их, а зубы мягко утопали в них с лёгким хрустом корочки, а крошки и плохо прилепленный кунжут сыпались вниз, на его майку. С самого первого дня, когда он их попробовал, ему хотелось поесть кунжут в чистом виде, так как тогда он считал, что именно кунжут придаёт этим булочкам такой вкус. В чём-то он был прав. Однако, когда он купил целых два пакета этих булочек и соскоблил с них весь кунжут, он ему не понравился, через пару ложек его начало тошнить.
   Веки его поднялись, стирая только что нарисованную в темноте картину детства, выставляя её на посмешище. Где-то минуты две он сидел, не соображая, что произошло: он также как и раньше сидел на рельсах, но теперь не было ни поезда, ни даже намёка, что тут ходят поезда - всё, каждый камушек и каждая впадинка были в приличном слое пыли. При этом сам он не был грязен, пыль находилась под ним даже не потревоженная, будто он не садился на неё. Не было ни малейшего ветерка, который мог бы её всколыхнуть и приподнять в воздух.
   Минута тянулась за минутой, а он всё ещё был не в силах подняться или повернуть голову, каждый мускул его тела был напряжён и натянут как струна, готовый лопнуть при любом движении. Он ощущал, как кровь струится в его жилах с тихим шуршанием и небольшим звоном, проходя от кончиков пальцев ног через сердце и руки прямо в голову, совершая свой ритуальный круговой обход. Глаза смотрели в одну точку, фокусируясь на ней изо всех сил, как будто там была заключена разгадка мироздания, записанная на камне зубилом. По коже бегали мурашки, противно щекоча и вызывая нестерпимое желание почесаться.
   Сердцебиение передалось от сосудов через капилляры глазам, и они стали пульсировать в такт барабанным ударам сердца. Изображение впереди стало вибрировать как круги на воде, расходясь из точки созерцания в стороны окружностями с неправильными формами. В одно мгновение правый глаз его начал высыхать и он вынужден был моргнуть. Вместе с этим наступило резкое расслабление - мышцы обмякли, удаляя напряжение, и он упал боком на шпалу, аккурат попадая железякой между рёбер. Голова его зависла в нескольких миллиметрах от земли, шея не давала упасть дальше. В полированной поверхности шпалы он краем глаза разглядел себя. Это было ужасно кривое зеркало, порождающее при каждом новом движении, при каждом новом взгляде замысловатые и смешные образы одного и того же лица. Он видел себя в нём, видел какой-то непонятный уродливый шрам через всю щёку, он также видел небольшой кровоподтёк чуть выше правой брови. Но ему не было страшно, ему было даже смешно - это неожиданное зеркало очень забавно искажало действительность, выдавая вещи, от которых человек ужаснётся за нечто смешное, типа комедии.
   Вдруг он уловил где-то далеко позади себя еле заметное движение; что-то типа слабого дымка или пара, подёрнувшегося в воздухе. Он быстро насколько смог вывернулся назад, в то же время молотя ногами в воздухе, стараясь упереться во что-нибудь твёрдое, но вместо этого лишь поднимая пыль. Он упёрся руками в землю, и на локтях прополз пару метров вперёд, пока точно не убедился, что под ним только лишь твёрдая земля, пусть и покрытая тонким слоем щебня.
   Он встал на ноги в метре от железнодорожного пути и огляделся. Метрах в двадцати впереди него шла широкая дорога, мощёная крупным камнем и присыпанная местами каким-то чёрным порошком, очень похожим на асфальт, дабы свести к минимуму выбоины. За дорогой лежали ряды домов, новеньких, только недавно построенных, в которых, кажется, ещё никто никогда не жил, настолько необжитыми они выглядели. Однако это не мешало им покрыться толстым слоем пыли как саваном. Видимо пыль была для них подобием чехла, оберегая от посягательств непогоды и разнообразных жучков.
   Антон заплетающимися ногами вышел на дорогу и пошёл параллельно рельсам вглубь города, туда, откуда, как ему казалось, доносится слабый пряный запах еды. Солнце палило нещадно, а ветерка всё не было, равно как не было и звуков, как если бы он вмиг оглох.
   Очень скоро впереди что-то заблестело подобно зеркалу, а сразу справа от него выросла железнодорожная станция и даже небольшой магазинчик с яркой вывеской. Он хотел побежать, но на это не было сил - солнце сжигало их очень быстро, ему хотелось побыстрее спрятаться в тенёк, и чтобы там ещё было много воды и еды. И пусть там не будет удобных стульев, пусть даже их вообще не будет, важно, чтобы была еда и хотя бы пол, на который можно было бы присесть. Он уже начал предвкушать, исходя из запаха, какие там могут быть блюда, вследствие чего начал истекать слюной.
   В этот самый момент, когда он почти уже был на месте и почти уже начинал есть еду и пить питьё, он остановился как вкопанный. Сначала он не понял, да и не хотел понять и поверить тому, что увидел, приняв это за мираж, что часто случается в пустынях, или игру воображения. Но выждав несколько секунд и пару раз протерев глаза и ущипнув себя за руку, он с ужасом начал осознавать, но это не мираж. Он хотел закричать, но всё-таки сдержался.
   Перед ним у станции, беззвучно пуская пар, стоял тот самый паровоз, который он встретил, лёжа на рельсах. Тихий ужас вошёл в голову Антона, и волосы по всему телу начали предательски шевелиться, когда он увидел, как из вагонов выходят люди. Люди ли, - задался он вопросом, и не смог быстро дать самому себе вразумительного ответа. То были существа по форме очень похожие на людей, но в них не было того человеческого, что есть в каждом. Они были полупрозрачны как вуаль, неравномерно подсвечиваясь откуда-то изнутри приятным голубоватым свечением. Их движения были плавны и равномерны, но они будто бы плыли по воздуху, а не ходили, хотя и ноги у них двигались.
   Антону стало казаться, что он слышит их разговоры, хотя и был уверен, что они не раскрывали рта. Они переговаривались на непонятном и грубом наречии, быть может, в чём-то схожем по произношению с немецким языком, однако ни одного слова нельзя было разобрать. Вскоре он перестал быть уверенным, что это разговор, ибо стал различать в нём обрывки слов из английского и русского языков, а это были единственные языки, которые он знал. Но он был абсолютно уверен, что в этом бессвязном гомоне есть куски из других языков.
   - Забытые языки. Лишь пародия на них, - подумал он вслух, к своему удивлению слишком громко.
   Лишь только он успел родить мысль о том, что в этом гомоне нет никаких логических цепочек - это лишь гомон и ничего более, как эти существа обернулись в его сторону. Нездоровый блеск раздался в их видоизменённых глазах; такой блеск бывает у маленьких тигрят, когда они впервые идут на охоту и видят свою первую добычу, такой блеск бывает у совы, когда она видит жирную мышь, наконец, такой блеск бывает у психов, ищущих свою добычу с топором в руках.
   Они стояли или висели в воздухе неподвижно, лишь медленно раскачиваясь из стороны в сторону как берёзы на ветру. Антон тоже не решался сдвинуться с места, будучи завороженным этим видением и парализованным страхом. В голове мелькнула мысль, что, вероятно, в одном из карманов есть небольшой перочинный нож, причём достаточно острый, но эта мысль была быстро отвергнута, ибо не было похоже, что эти существа имеют тела. Тогда он очень медленно, стараясь не колыхать воздух, даже не дышать, начал передвигаться в сторону рельс; до них было далеко, но ему было наплевать.
   Существа стояли, не двигаясь, и наблюдали за ним, выжидая. В какой-то момент, будучи уже на полпути к рельсам, он почувствовал непреодолимое желание вздохнуть, чего он не решался делать всё это время. Открыв рот, он с шумом втянул воздух в лёгкие, отчего даже закашлялся. Это было сигналом для существ - они быстро поплыли в его сторону, набирая скорость с каждой секундой. Антон решил, что медлить больше нельзя, и кинулся к рельсам, пригибаясь на ходу, стараясь ухватить лежащие камни. Он даже не смотрел под ноги, надеясь на авось. И этот авось ему помог - как только в руках оказалось что-то твёрдое, он мгновенно сжал кисти рук, на ходу пульнул оба камня в существ и затормозил.
   Камни не остановили существ, напротив, они, кажется, ещё больше рассвирепели, ибо то прежнее голубоватое свечение сменилось на ярко-оранжевое. Первый камень не долетел до существ, но второй, пущенный правой рукой, всё-таки попал в цель, пройдя сквозь впереди идущего, как сквозь воздух. Тот даже не обратил внимания на прямое попадание в него, продолжая полёт.
   Антон запаниковал, глаза полезли из орбит, его прошиб холодный пот, и ноги сами развернули и понесли его прочь от этих существ. Он бежал на пределе своих возможностей, но он чувствовал нутром, что не может оторваться от этих летунов. Воздух с каждым шагом становился всё тяжелее, загустевая как кисель, и становилось всё труднее дышать. Позади себя, всё ближе и ближе, он чувствовал громкое размашистое дыхание с присвистом и порыкиванием. Зверь, причём не один, гнался за ним по пятам, не отставая ни на шаг, а, наоборот, догоняя, приближаясь всё ближе, и он ощущал это всем телом.
   Перед собой он видел только быстро мелькающие неровные шпалы и слой гравия на утоптанной земле. Ноги несли его вперёд, выбрасывая его тело напористыми рывками. Где-то в далёком уголке сознания он понимал, что такой бег к добру не приведёт, также он понимал, что уже сейчас его мышцы работают в экстремальных условиях, на которые они не были рассчитаны, и вскоре начнётся спад. Он не думал о последствиях для ног, хотя в мозг и поступали сигналы о том, что в мускулах ног настают повреждения, но он их игнорировал - важнее сейчас было то, сколько он сможет ещё протянуть до тех пор, пока не начнётся отходняк. Сколько ещё пройдёт секунд, прежде чем он начнёт обращать внимание на боль в ногах, и сколько после этого пройдёт секунд прежде, чем они откажутся работать. Он не знал и не хотел знать.
   Дома по правую руку и рельсы по левую всё не кончались, казалось, что они бесконечны, хотя он был уверен, что прошёл не так уж много. По крайней мере, сейчас он должен был найти где-нибудь поблизости место, где мог бы укрыться. Он повернул голову направо, чтобы более детально рассмотреть дома. Через секунду после этого мир вокруг него повернулся вбок на девяносто градусов и задрожал. Антон почувствовал, как левая нога зацепилась за что-то типа выбоины в полу, а правая не смогла удержать вес тела на себе одной. Руки под действием инерции пошли вперёд и попытались там крутануться, удерживая общее равновесие. У них это плохо получилось, ибо он оторвался от земли и сделал сальто вперёд с приземлением на пятую точку.
   При совершении акробатического этюда он имел возможность оглянуться назад, пусть и в перевёрнутом состоянии, но у него это получилось. Пропахивая задницей по твёрдой щебенчатой земле, он, будучи не в силах передвинуть ноги, откинулся назад, решив отбиваться голыми руками.
   Позади было пусто.
   Не было ни неведомого, но очень громкого зверя, ни бестелесных существ, ни домов с рельсами и слоями пыли. Была голая пустыня без признаков жизни, лишь только выжженный песок и местами всё ещё сохранившие свою природную прочность камни. Он вновь, как и некоторое время прежде, сидел рядом с указателем, разница между тем временем и этим была в той маленькой детали, что на указателе не было прежних дощечек. Теперь это был голый столб, не утративший, однако, своего шарма и харизмы, с которыми он тут стоял ранее.
   Антону вдруг стало всё безразлично, захотелось лечь прямо вот тут, под палящими лучами фиолетово-зелёного солнца и уснуть, быть может, даже навсегда, если очень захотеть. И вместе с этим приступом хандры из глубин желудка с ним заговорил тихий голосок, произносящий странные и непонятные речи, которые всё же успокаивали и что-то внушали. Этот маленький человеческий голос говорил что-то о лугах с коровами, о чистых ручьях с питьевой водой, о маленьком домике в глубине леса.
   Антон слушал его, желая ответить, очень сильно желая ответить, что он согласен. Но одновременно с этим желанием он терзался сомнением - то ли это? Он слышал о параноиках, ему в детстве кто-то о них рассказывал; рассказы сводились к тому, что это плохие люди, дурачки, над которыми все смеются и в которых все тычут слюнявыми пальцами с козявками под ногтями. И что они не растут, что им плохие мамы помыли в детстве голову, а те выбежали на улицу, вот так и стали параноиками. С тех пор они разговаривают сами с собой и ничего не могут сделать самостоятельно. Вот такие занятные вещи ему рассказывали в детстве и немного в отрочестве, когда он повзрослел.
   Впереди, насколько хватало взора, шла нечёткая дорога, проложенная, кажется, лошадьми или кем-то из местных вьючных животных. В любом случае эта дорога, а вернее сказать тропа, была очень нечёткая и местами вообще терялась в песках. И он пошёл по ней. Он сам не знал, как встал на ноги, и как смог пойти, ведь всего пару минут назад он был не в силах пошевелить ни одной конечностью, а тем более идти. Затылок сверлило электрической дрелью, выдавливая из глаз крохотные капли слёз.
   Ему очень хотелось пить, в горле всё пересохло, и он опасался делать глотательное движение, ибо рассохшиеся мышцы могли порваться. Да этого и не нужно было делать, глотать было нечего, слюна прекратила выделяться уже полчаса назад. Полчаса? Он не был в этом уверен, вполне могло быть, что прошло и пять минут и несколько часов сразу, залпом, без предупреждения. Под ногами был сухой утоптанный рассыпчатый песок, больше похожий на пыль. Песок, движимый восходящими тёплыми потоками воздуха поднимался ввысь, создавая вокруг подобие тумана, и забивался в нос при каждом вздохе.
   Повышенная запылённость вызывала спазмы в его легких, и он хотел кашлянуть или, на худой конец, просто чихнуть, избавившись от грязи в дыхательном аппарате. Но он понимал, что лишнее резкое напряжение скажется пагубно. Солнце пекло во всю прыть, ветерка уже давно не было, равно, как не было и пота. Он был обезвожен до предела.
   Наконец щекотливо-рвотное чувство в глубине лёгких достигло своего пикового значения, и он больше не мог сдерживаться. Размахнувшись назад головой и резко набрав пыльного воздуха полной грудью, он загнулся вполовину и мощно кашлянул, отхаркивая мгновенно появившуюся кровь. Как и ожидалось, что-то внутри него треснуло до крови, и теперь эта кровь медленно набиралась во рту, принося с собой радостное ощущение влаги.
   Терпкий, слегка солоноватый вкус крови не вызывал отрицательных эмоций, напротив, всё было естественно и нормально. Слабый пряный запах ударил ему в нос. На первый раз он выплюнул кровь на тропинку, но она почти мгновенно испарилась под мощным солнечным излучением. Он наблюдал, как медленно плавные края красной лужицы исчезают, сама лужица сужается, теряя свой живой блеск, уступая место лишь густо-красному, почти бордовому пятну в песке. Пыль на этом месте на несколько секунд, пока кровь испарялась, потяжелела и слиплась, больше не поднимаясь в воздух. Но так же быстро она вновь стала летучей, и взмыла в воздух, создавая вкупе с другими частичками вихревые водовороты.
   Решив понапрасну не тратить влагу, он стал подолгу удерживать всё медленнее и медленнее набегающую кровь во рту, а потом, когда она достигала определённого уровня, сглатывал.
   Тут он заметил впереди еле видимую чёрную точку. На секунду он с силой закрыл глаза, избавляясь от видения, а потом снова открыл их. Но точка не исчезла. Тогда он, насколько мог, прибавил шагу и стал помогать себе руками, балансируя, как пьяный. Вскоре точка начала превращаться какое-то большое здание, очень похожее на кинотеатр исполинских размеров с красочными вывесками. Ещё через пару сотен метров под изнуряющим солнцем, он понял, что это был не кинотеатр, а, скорее, цирк, ибо он заметил здоровенную рожу клоуна, нарисованную на одной из вывесок. Непроизвольная улыбка озарила его губы.
   Через секунду он отчётливо, хотя и не вполне объяснимо для себя, услышал где-то неподалёку шелест сверчков. Их было много, несколько десятков, и они были очень близко от него, и стрекотали очень громко в такт друг другу, образовывая довольно авангардный оркестр.
   - Стрекочут, - сказал он.
   При следующем шаге он услышал ещё один треск, как будто самый большой сверчок сидел у него под ногой и громко с расстановкой цвыркал. Он медленно перевёл взгляд себе под ноги и в ту же секунду вновь раздался этот громкий треск; тропинка под его ногами заскрипела и заворочалась, как медведь после зимней спячки. Он почувствовал, что проваливается вниз, ибо со всех сторон стали вырастать стены. Как только из виду исчез цирк он получил слабый, но уверенный удар в спину и полетел вниз по широкой шершавой трубе.
   Он не видел ничего, вокруг была темнота - труба виляла из стороны в сторону, оставляя своими скривлёнными углами ему синяки. Падение продолжалось довольно долго, пока, наконец, он не ощутил, что лежит в горизонтальном положении. Тогда он открыл глаза.
   Вокруг было темно, но откуда-то со стороны ног шёл слабый свет, и кое-что всё же можно было разглядеть. Он покоился в трубе настолько широкой, что мог встать в ней в полный рост, что он и сделал. Всё тело болело, возможно, даже был перелом ребра, поэтому он прихватил его левой рукой и поплёлся в сторону источника света. Под ногами текла вода, он слышал её, но не чувствовал никаких запахов, ибо нос при падении был сломан и теперь не чувствовал ничего. Однако по слабой резе в глазах он подозревал, что в его ногах текут нечистоты. Впрочем, он не хотел пить.
   Труба, по которой он шёл, вела далеко вдаль, а в самом её конце что-то слабо светилось пульсирующим светом. Свет пульсировал размеренно, почти, как бьётся сердце человека, в нём чувствовалось что-то живое, что-то доброе и способное к помощи. И он решил дойти до источника этого света, дойти, во что бы то ни стало, так как карабкаться вверх навстречу солнцу ему не хотелось, к тому же почему-то ему казалось, что там уже нету того пути, по которому он пришёл.
   Антон шёл, помахивая правой рукой в воздухе, как мельница, безвольно пытаясь ухватиться за какую-нибудь опору или выступ, чтобы сохранить равновесие. Каждую секунду, каждую долю секунды он рисковал оступиться и упасть, ноги заплетались, но упорно несли вперёд, в голове всё гудело и звенело, изображение в глазах плыло. При каждом новом напряжении какой-нибудь мышцы он чувствовал, как кровь отливает от головы, норовя опрокинуть его в бессознательность. Воздух вокруг как будто стал плотнее, даже загустел как кисель, стал вязок и тягуч, двигаться стало намного сложнее; и чем дальше, тем гуще он становился. Ноги еле волочились по прохладной трубе, с трудом удерживая его вертикально.
   - I'm nothing, nobody, nowhere, - повторял он мысленно как заклинание эту фразу, хотя не совсем чётко понимал её смысл. Единственное, в чём он был уверен наверняка, это в том, что он начинает паниковать. Изо всех сил он пытался успокоиться, не думать ни о чём, однако подлые предательские мысли лезли в голову как червяк в яблоко.
   Движения стали более размашистыми с чётко уловимыми порывами, как будто внутри проскакивали какие-то шестерёнки. Не было синхронности, координация уходила, он терял контроль над телом. А всё потому, и он это отчётливо понимал, что он поддался страху, и теперь страх владеет им и его сознанием, заставляя впадать в панику. Он сопротивлялся, насколько хватало сил, а их уже оставалось немного. Его заклинило на мысли, что нужно дойти до конца трубы, а та будь что будет, без задней мысли.
   За этими раздумьями и почти полным погружением в себя, он дошёл до того места, откуда исходил свет. Прямо перед ним всего лишь в какой-то полусотне метров труба обрывалась, он это чувствовал нутром. Свет бил ему в глаза, он почти ничего не видел, желая лишь дойти и всё.
   С превеликим трудом он делал последние шаги к краю. Перед ним лежало огромное помещение, стены, пол и потолок коего были выложены зеркалами. Там он видел себя в нескольких проекциях, избитого, в крови и жутко исхудавшего, но ещё живого. В бессилии, видя, что далее хода нет, он опустился на колени. Тяжесть головы дисбалансировала его, и он, плавно набирая скорость, полетел вниз.
   В треснувшем зеркале на полу, на которое он летел, он увидел себя, не пережившим ещё всех ужасов этого дня или дней, лежащим в кровати под тонким белым покрывалом.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 3
  "И да проснётся спящий"
  
  
  
   "Я никогда не задумывался над темой добра и зла, жизни и смерти, иня и яня, наивно считая, что всё субъективно и каждое лишь производная другого. Впрочем, и сейчас трудно оценить, тем более правильно, выбор, который был дан, и узнать, что же конкретно было выбрано. Но, если считать правильным утверждение о том, что если я мыслю, то существую, тогда я, наверное, умер."
   Посреди тишины раздавалась приглушённым голосом магнитофонная запись с невнятно бурчащими умными словами из какой-то старой книги басом. В таком стиле обычно были написаны учебники по философии и вообще философская литература, которая попадала к нему в руки - пространные рассуждения без конкретной цели, к тому же со скачущей мыслью и постоянной подменой понятий. Он никогда не понимал смысла таких книг, кто их читал и зачем, а также, почему те, кто занимаются плагиатом, предъявляют претензии к своему статусу, и требуют всеобщего уважения.
   Он лежал, не шевелясь - всё ещё было слишком близко, эта неожиданная темнота и этот голос. Ему было тепло, хотя это относилось только к телу, но никак не к лицу: возможно где-то рядом было окно с щелями, откуда сквозило. Ни движения, ни звука, а то невесть что произойдёт! Перед глазами было темно, слабо различимые светлые цветные пятнышки перемещались по этой темноте, как светлячки кружатся в лесу ночью, образовывая замысловатые фигуры и расходясь кругами, как от кирпича по воде. Такой пейзаж он наблюдал всего один раз в жизни, когда был ещё маленьким и ничего не соображал в красоте: не мог смотреть без отвращения на абстрактные картины, не понимал смысла кубизма и так далее. Тогда ему была понятна лишь простая красота и сила привычки; чувства, которым человек учится в обществе, ещё не чётко оформились. Тогда-то он и мог наблюдать несколько прекрасных мгновений того, как иногда в природе бывает что-то красивое, что понимает каждый с рождения.
   Сейчас, конечно же, память о событиях прошлого барахлила. Затмевались лица прошлых знакомых, уходило вдаль то, что ранее было близко, затемнялось светлое и притуплялось острое. Но не уходило из памяти, как не стираются с ночного неба звёзды, та картина, когда несколько светлячков кружились в нескольких метрах от него на фоне тёмных деревьев. Деревья ушли из памяти, и он только мог догадываться, что они там были тогда, но видеть он их больше не мог.
   Цветные пятнышки кружились в глазах, принимая очертания светлячков на тёмном фоне. Они кружились медленно - он сам так заставлял их делать, чтобы продлить волшебное мгновение спокойного полусна, когда такое томное чувство, что скоро проснёшься, уже достигает своего пика.
   Далеко слева что-то глухо щёлкнуло, заскрипело и громыхнуло, как сквозь дверь и стены. Звук передавался как вибрация по чему-то твёрдому, на чём он лежал, он чувствовал звук руками, мог его потрогать и даже, казалось, описать его форму. Тут были двери, тут было окно, тут, по-видимому, был коридор за дверью, а там, в этом коридоре, что-то есть, что может грохотать и создавать вибрацию при падении. Он прислушивался изо всех сил, в голове ощущалось тепло и даже шевеление мозгов.
   "Свет, образуемый при прохождении солнечных лучей через атмосферу..."
   Тут магнитофон кашлянул, послышалось шипение и протяжный стон зажёванной кассеты. Тут же за ней раздался звук, как если бы очень большая бабочка билась крыльями об стекло. Голос пропал, на его место пришли менее раздражающие звуки - медленный скрежет хоть и не был человеческим голосом, однако слушать его было много приятнее. Его цикличность в повторении самого себя успокаивала и убаюкивала одновременно; Антону в голову стали приходить приятные сцены из детства и детских фильмов, когда добрые бабушки в громоздких очках читали на ночь сказки и сами засыпали, а их мерный храп убаюкивал детей.
   Магнитофон ещё раз кашлянул и затих, послышался запах палёной пластмассы. Одновременно с этим Антон ощутил, как вибрация пошла по полу, как если бы кто-то рядом встал со стула и тихо на цыпочках прошёлся. Кто-то был в этом помещении, помимо него самого, но он боялся открыть глаза, боялся боли от света, который ослепил его уже несколько раз.
   Только чуть-чуть, самую малость он приподнял веки и сфокусировал взор на том, что смог разглядеть. А видно было немного - свет дневной, да несколько мутных пятен различной степени темноты, даже без цвета и движения. Всё было статично за исключением одного - одно почти полностью чёрное пятно было справа и заслоняло собой немного свет. Антон не двигался и не моргал, да и не нужно это было - в детстве он иногда спорил со сверстниками, что сможет не моргать больше четырёх минут, и выигрывал спор, ибо мог активировать свои слёзные железы и постоянно смачивать глаза. К тому же сейчас была совсем не та ситуация, да и глаза почти не были открыты, так что особого труда это не составляло.
   Пятно вертелось в том месте, откуда некоторое время назад исходили умные мысли, откуда не так давно исходил кашель и звук мятой ленты, и откуда сейчас полилась акустическая музыка, очень напоминающая джаз. Бас начал импровизировать под скудные наигрыши пианино, двух труб и гитары. Не было даже ударных, так необходимых привычному к современной музыке уху. Пятно переместилось от источника музыки поближе к его ногам, и видимо село на стул. Это определённо был человек худощавого телосложения.
   Музыка стала убаюкивать его, заставляя и без того еле открытые веки ещё больше слипнуться. Мутное видение из бело-чёрных пятен поплыло, смешивая краски, и он погрузился в сон...
   - А что, имхо неплохо получилось. Ты как?
   - Да, вполне согласен. Он спит?
   - Да, пока не просыпался, но состояние стабильное, ждём-с, так сказать.
   - А быф прасф дём сют...
   Последние слова терялись во мраке, так и не рассеявшемся, а просто временно послабевшем. Он спал крепко, без снов и полностью отрешённо от внешнего мира, только вот этот разговор двух мужских голосов помешал его забытью продолжаться. Но, как в тумане теряется редкий луч фар, так и слова путались и ускользали от сознания с логикой, встрепенув их на мгновение.
   - Фыв отоное, ка сумб. Отурк, илатичорп, йо.
   Чем-то смахивало на заклинание из детских книжек с толстыми обложками и большими красочными рисунками. Где-то вдалеке, на самом горизонте сочленения ресниц вставало солнце, затмевая собой мрак тонкой линии горизонта. На нижней челюсти заболел третий зуб слева от левого клыка такой слабой болью, когда зубы чувствительны к холодному или горячему, когда их пронзает лёгкая ноющая боль, которую не унять. Только обычно она проходила через минуту или две, поэтому он решил подождать. Но, как это часто бывает, он не смог удержаться и принялся незаметно трогать ноющий зуб языком.
   Через пару минут боль ушла, однако на её место пришло ощущение некой кислости в окрестностях только что болевшего зуба. Вокруг языка начала образовываться сжимающая плёнка и началось выделение густой слюны, почти как мокроты. Вялым движением он сглотнул эту вязкую слюну, но она не сглотнулась, а налипла на язык, горло, создав препятствие для воздуха. Он вздохнул, но слюна прошла глубже; ему стало тяжело дышать и захотелось кашлянуть. Через секунду он уже не мог сделать ни вдоха, ни выдоха.
   В панике он открыл рот и глаза, в которые тут же ударил ослепительно яркий вечерний свет из окон и жёлтый свет лампочки где-то справа. От резкого раскрытия рта рассохшаяся губа треснула в двух местах, он услышал это и почувствовал. Перед глазами всё было мутно от непривычно яркого света, цвета сливались в огромные бесформенные пятна, меняющие свои формы как пузырь воздуха в воде.
   Справа от него резко выросло пятно синего цвета и быстро наклонилось к нему; почти одновременно с этим слева появились два серо-розовых пятна. Они быстро подскочили к его голове, Антон ощутил как что-то начало сдавливать его в груди, вслед за этим последовало шуршание и звук рвущейся материи. Он ощутил боль от входящей в руку иголки, казалось, даже, он мог слышать звук разрезаемого мяса. Перед глазами проскочила искра, под ухом что-то грохнуло, и он погрузился в темноту.
   Снова он лежал в темноте и тишине, не ощущая никакой боли или неудобств, просто лежал и отдыхал, а, может, и не лежал. Пару раз где-то в уголках сознания проскакивало смутное желание не просыпаться, застыть в этом положении. Но это желание уходило так же быстро, как и приходило - он хотел проснуться.
   Время шло, казалось, что прошла всего секунда, а может быть две. Но за эти несколько секунд он успел обдумать много вещей: мысли мелькали как окна товарного поезда, не задерживаясь подолгу в голове, обрабатываясь на лету. Итак, в глубинках сознания он решил открыть глаза. С другой стороны что-то мешало ему, будто в голове было две личности, первая хотела узнать - что же там снаружи, а вторая боялась этого.
   Антон открыл глаза. Сначала чуть-чуть, самую малость, чтобы привыкнуть к свету. Сейчас было темно, возможно уже ночь, или же просто погасили свет и задёрнули шторы, но это не важно. Было тихо, в возможном коридоре слева не было ничего, что могло шуметь, справа тоже никого не было; он был один. Глаза привыкли к темноте быстро, и он открыл их чуть больше, так, что мог бы различить контуры предмета во всей его чёткости. Очертаний своего тела он не мог разглядеть, но предполагал, что лежит на спине, а впереди должны быть ноги, но на их месте была неровная поверхность серого цвета. Чуть подальше была какая-то тёмная длинная горизонтальная перекладина и ещё две такие же по её бокам.
   Чу! Тут кто-то был, Антон явно заметил краем глаза перемещение в темноте справа от себя. Вернее не заметил, а лишь уловил изменение того слабого освещения с улицы, которое он только недавно начал выделять из темноты. Других источников света, помимо окна, в помещении не было; именно окно, улица и луна давали то мутное освещение, которое не слепило ему глаза, позволяя впервые осмотреться.
   Но рядом точно кто-то был, Антон чувствовал это, основываясь уже не только на том мимолётном изменении в освещении, но и на звуках. Сначала ему казалось, что он слышит только собственное дыхание и сердцебиение, но теперь в эту стройную музыку организма вливалось что-то такое, что ломало её стройные ряды. Это было чужое дыхание: слабое, чуть заметное, почти сопение. Оно был спокойным и размеренным, и доносилось справа, чуть повыше его головы.
   Тепло. Он ощутил тепло, разливающееся где-то в груди и голове пульсирующими волнами. Откуда-то, кажется снаружи из-за стёкол, ведущих на улицу, донёсся слабый протяжный свист. Быть может он доносился и не с улицы, быть может это было его собственное дыхание, превратившееся в свист. Тепло разливалось по всему телу, щёки начали гореть, а на висках появились холодные капельки пота - Антон чувствовал тепло, но это было обманчиво, также он чувствовал, что ему холодно.
   В этом было что-то заманчивое и интересное: вот так сидишь, полулёжа, ни оглянуться, ни осмотреться, и гадаешь, что же делать дальше. А дальше в голове крутились мысли, перебирались различные варианты действий. Плавно, очень медленно и незаметно он повернул голову вправо градусов на десяток-другой, незаметно для окружающих, но достаточно для осмотра. Раздался хруст, вошедший в его голову подобно раскату грома; он зажмурился.
   Но было тихо, вокруг ничего не шевелилось, и тогда он вновь открыл глаза, смелея с каждой секундой. Справа между ним и окном возвышалась фигура на стуле, то был человек, и этот человек спал крепко. Глазной хрусталик, наконец, приспособился к темноте, начиная различать цвета и чёткие контуры объектов.
   В воздухе, освещаемом лучами света от фар снаружи, от фонарей и неоновой рекламы, от повешенной в небе луны, плавали мелкие как песок пылинки. Белая взвесь витала в воздухе, осаждаясь в лёгких людей, заставляя их кашлять и иногда чихать, укорачивая им жизнь. Одна лишь фигура сидячего человека заслоняла собой этот феерический танец маленьких пушинок.
   Антон смотрел на свет и думал, что делать дальше. Спать больше не хотелось, ощущалось желание почесать ногу. В потоке мгновенных мыслей он выхватил одну, показавшуюся в тот момент ему наиболее правильной, и решительно стал её осуществлять. Кровать с привинченным к ней намертво пружинным матрасом гулко и игриво заскрипела, высвистывая замысловатую мелодию. На самом деле она почти не скрипела и была для своего возраста в очень хорошем состоянии, но ему все звуки сейчас казались ушераздирающими.
   В ногах появилась слабая колющая боль, в самых ступнях, как при хождении по битому стеклу. Плавным движением левой руки он отодвинул одеяло на нижнюю часть кровати; одеяло было тонким, лёгким и старым, и, если бы не довольно высокая температура в помещении, тут можно было и замёрзнуть. Он сел на кровати: чуть кружилась голова, и подташнивало, пол был стандартно кафельным и холодным - он чувствовал это ногами. Колики в пятках постепенно уходили, но на их место приходил какой-то непонятный нарастающий звон в голове.
   Проснись! Ты спишь!
   Нет, он не спал, это было наяву. На секунду ему почудилось в отражении на стекле толстое и противное лицо какой-то потной женщины. Знаете, такая абстрактная женщина, встречавшаяся каждому, по его мнению, вроде как прототип того, чего не хочется видеть в жизни. Видение держалось в стекле какое-то мимолётное мгновение, а потом пропало, не дождавшись даже, когда он моргнёт. И снова появился тихий танец пылинок на свету.
   Он обернулся осторожно, но быстро: позади никого не было, там вообще было темно так, что его глаз, уже видевший в такой темноте как при дневном освещении, не мог разобрать там ничего. Антон неподвижно и молча смотрел назад в темноту недолго, решив не искушать судьбу, отвернулся. Тело, посапывая, сидело на стуле перед ним прямо и чуть направо около тумбочки, так и норовя на неё облокотиться, но это у него не очень-то получалось. Возможно, что этому человеку было плохо, вернее было плохо до того, как он уснул, но сейчас он спал спокойно и удобно.
   Интересно, а когда голый мальчик с крылышками пускает свои волшебные стрелы в двух ни о чём не подозревающих людей, имеет ли он право решать их судьбу? Ведь, как у любой медали, у это есть оборотная сторона, в частности то, что этой стрелой он убивает этих людей, убивает их прежних, давая им новую жизнь вместе, но это будут уже не они. Пусть тени за окнами дышат, они не могут влиять на события, а могут только лишь наблюдать и терзаться.
   Ему казались знакомыми эти очертания. Одежда на человеке была чем-то вроде плаща, возможно, это был медицинский халат довольно большого размера - он был велик этому человеку, выглядя как мешок. И всё же, даже скрывшись под мешком халата, в человеке выдавались знакомые очертания.
   Антон напрягал память, силясь вспомнить лицо. Что-то формировалось в голове, как фоторобот. Это часто бывает в снах: каким-то неведомым придатком к мозгу он ощущал, что сидящий перед ним человек когда-то был ему знаком, и что он точно знает этого человека в лицо и по имени, но вспомнить имени, приблизить лицо он не мог. Маленькие лица издалека как на массовых фотографиях из школы, когда фотографируют все классы одного года сразу, общей гурьбой, а потом, сидя дома и рассказывая родным и знакомым, можешь разглядеть только себя, да и то только потому, что помнишь, где стоял.
   - Эй, - сказал он шёпотом, тут же испугавшись собственной наглости, замолчав.
   Сидящий человек никак не отреагировал, продолжая тихо посапывать. Антон хотел разбудить этого человека, спросить у него что-то важное, и одновременно боялся того же. Разбудить? Спросить? А если он меня спросит, то, что я отвечу?
   Антон думал, просто сидел без движения на краю постели, почти касаясь коленями этого человека, и пребывал в задумчивости. Руки были сложены на груди замочком, он тихо покачивался вперёд-назад, чтобы не уснуть. Звон в голове больше не нарастал, но и не убывал, и уже доставлял некоторые неудобства, мешая работе мысли. Так, наблюдая за плаваньем в воздухе нескончаемого потока пылинок, он понемногу засыпал с открытыми глазами. Отключалось сознание, но тело было на взводе - он был расслаблен, но был готов к любым резким действиям, если бы того потребовала бы обстановка.
   Луна медленно пропадала с небосвода; иногда её загораживали тучи, и тогда в комнате становилось совсем темно и неуютно. В эти проходящие моменты, когда туча оказывалась слишком большой, когда она почти проходила, а его глаза привыкали и к такому мизеру освещения, он видел в стекле отражение треугольной неоновой вывески на чём-то. Это был рисунок, скорее всего рисунок, нежели надпись, ибо он не мог разобрать ни одной буквы из знакомых ему языков.
   Перед ним на стуле сидела девушка. Он начал это понимать буквально несколько минут назад, когда она глубоко вздохнула и, кажется, что-то проговорила. Такой тихий непроизвольный шёпот на выдохе, продолжавшийся всего пару-тройку секунд, не больше. Но Антон сквозь собственный сон, сквозь пелену в сознании смог различить в этом шёпоте одно слово: "просыпайся".
   В фильмах обычно после такой фразы главный герой должен проснуться в поту с чётким желанием действовать и спасать мир. Антон не просыпался, хотя такая мысль посещала его, - ему нравилось теперешнее состояние, когда вокруг тишина, и ничего не меняется ни в лучшую, ни в худшую сторону, а так запросто висит в равновесии. Он часто думал над этим, над темой равновесия в жизни, и о смысле его поддержания, и всякий раз приходил к неутешительному выводу, что равновесие непродолжительно во времени и пространстве.
   Однажды к ним приходил психолог. Антон не мог вспомнить точно, когда это было - в школе или в институте, или ещё где. В общем, он помнил только сам разговор с психологом, такой беспредметный, так сказать за жизнь. Одна из тем, которую они затронули в том разговоре была насчёт хождения по колючей проволоке в темноте, как о смысле жизни. Кто-то ходит по ней всю жизнь, так и не осмелившись вглядеться во тьму, а кто-то, тоже ведомый страхом, но страхом другой масти, сходит с неё.
   Сейчас это и было как в том разговоре, когда тебе даётся на выбор одно из двух: идти по проволоке или прыгнуть наудачу вниз.
   На тумбочке лежала небольшая толстая книжка в твёрдой обложке, а рядом лежал затупленный карандаш. Он смотрел на них уже минут десять, вяло переваривая поступающие мысли - он хотел спать, и он был на грани сна и яви, но не хотел уходить ни туда, ни сюда. Видимо, это была записная книжка, или даже дневник, раз его страницы были закреплены маленьким висячим замочком с петлёй. Ключ лежал рядом, сразу из-под верхнего правого уголка дневника выглядывал самый кончик тонкого ключика от этого замка.
   Время шло всё медленнее, он не шевелился, он почти перестал ожидать чего-либо экстраординарного, и почти полностью заснул. Девушка на стуле не просыпалась, но тихо посапывала, заставляя его в душе умиляться. Солнце за окном начало всходить; то было красивое зрелище, которое можно наблюдать только по утрам: красное солнце чуть меньше минуты, когда только-только появлялось из-за горизонта, заливало всё ослепительно ярким кровавым светом.
   Люда, он вспомнил её имя с трудом, хотя лицо вспомнилось сразу же, как было освещено. Высокая и худощавая с почти мальчиковой фигурой и резкими чертами лица она училась с ним в одном классе несколько лет. Волосы у неё были всегда короткие, ибо длинная стрижка ей не шла, и чёрные. Занятно было смотреть на фотографии разных лет, где они были запечатлены всем классом - она всегда была серьёзная, не улыбалась. И только в одиннадцатом, последнем, выпускном классе она была весёлая донельзя, причём не только на фотографии. За какой-то неопределённый промежуток времени она изменилась, кажется, в лучшую сторону - одежда стала стильной, причёска и всё остальное тоже стали взрослыми, да и вообще изменилось всё.
   А теперь она сидела здесь на стуле в огромном белом медицинском халате белого цвета с зелёным воротничком, из-под покрова которого высвечивался кусочек тёмно-синей блузки. Вид у неё был немного уставший, как, впрочем, и у любого, кто спит на стуле в неудобной позе. Антон смотрел на неё те несколько редких секунд, когда солнце светило красным светом; он впервые видел её так близко, и теперь боялся потревожить этот внезапный сон.
   Маленькая пичуга, очень похожая на воробья, бросилась грудью на стекло и, отскочив, быстро улетела ввысь.
   - Эй! - тихо, но настойчиво сказал Антон, потрогав Людмилу за плечо.
   Она продолжала спать, не отреагировав на движение, но медицинский халат чуть отошёл в сторону. На коленях у неё лежала небольшая туго набитая сумочка из белой кожи с большими застёжками из жёлтого металла. Две лямки её были связаны в своём апогее монолитным на первый взгляд кожаным ремешком, что позволяло им не разваливаться в разные стороны.
   Антон посмотрел ей в лицо, стараясь уловить хоть какое-то движение, которое бы подтвердило, что она не спит. Но она спала, глаза были закрыты, а дыхание ровным. И когда она успела отрастить такую длинную чёлку? Хотя, Антон вспомнил, что давно её не видел, она могла измениться. Его снова охватили смутные сомнения, он отвёл глаза в сторону и посмотрел на свои руки; левая кисть была замотана бинтом, а он этого как-то и не замечал раньше.
   Медленно и неслышно он поднялся на ноги, которые успели одеревенеть от холода, который услужливо запас ледяной пол, и приступил к осмотру помещения. Это была больничная палата на шесть человек, но сейчас в ней был только он и Люда на стуле рядом. Остальные койки были пусты и, видимо, уже давно, ибо на койке рядом он обнаружил слой пыли. Вообще обстановка была угнетающая и странная - эта необитаемая палата, эти видения, эта, в конце концов, тишина немного напрягали.
   Солнце сбавило свой красный свет, сменило его на ярко-жёлтый, и стало сильно припекать, как это часто бывает по утрам, когда нету облаков. Он не любил такое явление природы потому, что это обычно был контраст с температурой воздуха. Много раз он сидел на лекциях зимой или осенью, когда было холодно и на улице дул ветер, а в аудиториях не топили, и много раз он замерзал одной половиной, а другой половиной, на которую светило солнце, жарился и истекал потом. Невозможно было писать, ибо у одного глаза видимость была почти нулевая, приходилось закрывать лицо и уши руками.
   Тут он услышал невнятное бормотание. За мгновение он оглядел себя: на нём были какие-то непонятные мешковатые трусы чёрного цвета и зелёная майка, но в целом всё было сносно. Вслед за этим он повернул голову назад и посмотрел на Люду - она уже просыпалась, но ещё не успела открыть глаза. Тогда он одним широким движением схватил с койки одеяло и обмотал вокруг себя. Получилось вроде халата или плаща, закрывавшего его с ног до подмышек.
   - Ты...
   - Я, - бодро ответил Антон, но тут же схватился за голову обеими руками. Его повело, стенка вдруг приблизилась и повернулась на девяносто градусов по часовой стрелке. На голове у него чуть повыше бровей была наложена хитрая чалма из бинтов, таких, тонких и чуть жёваных, противного светло-бардового цвета, цвета светлой детской неожиданности, очень, однако ж, подходивших сейчас по цвету к его лицу. Ноги подкосились, и он упал на колени, попутно ухватившись правой здоровой рукой на пыльную койку. Но его не вырвало, и он даже не потерял сознания, напротив, он ощущал внутри себя полную уверенность, что это было в последний раз.
   Тут он почувствовал тепло на левом плече, а вслед за этим настойчивую тягу вверх. Он поднялся, Люда стояла рядом и пристально смотрела на него; в её глазах читалась тревога.
   - Ты где? - спросила она металлическим голосом.
   - Я тут, - чуть помедлив, и неуверенно ответил он.
   Она смотрела ему в глаза своими глубокими ненакрашенными глазами, слегка заспанная, но от этого вдруг такая прекрасная. Она не моргала, но ресницы её чуть заметно дрожали очень мелкой рябью, которую можно было с трудом заметить, если долго приглядываться. Взгляд шёл снизу вверх, хотя их глаза были сейчас на одном горизонте, она смотрела на него молча, будто пытаясь прочитать что-то на его лице. Небольшая складочка на её лбу придавала этому скоробеглому моменту некую важность, какую обычно делают в кино при финальных титрах, когда герой и героиня должны обняться, поцеловаться и оглядеть только что спасённый мир.
   Внезапно чуть заметная затемнённость пропала с её лица, все черты распрямились, краешки губ медленно стали расползаться в улыбке. Антон хотел, было, что-то сказать ей, но она быстро приложила палец к его губам и тихо шикнула, не переставая улыбаться.
   - Я сейчас! - чуть не взвизгнула она и куда-то убежала, хлопнув дверью.
   Антон вновь ощутил внезапный упадок сил и тошноту, посему и присел на кровать. Как только он сел, мысли тут же нашли своё место и стали с удвоенной силой роиться в голове - он не понимал больше, чем до пробуждения и встречи с Людой. Всё становилось вдруг менее логично и взаимосвязано, рвалось что-то, что могло удержать его рассудок в порядке, а мысли в узде. Казалось, что мир сошёл с ума, что так не должно быть, что этого ничего нет, просто один из тех кошмаров, которые мучают по ночам доверчивых граждан. Он поймал себя на мысли, что алюминиевую пластинку с клеймом производителя этой койки можно легко оторвать и заточить настолько, что она станет подобна бритве.
   Желая как-то заглушить нарастающую боль и скорость мыслей, он перебросил внимание на Людмилину сумку, которую она так беспечно оставила прохлаждаться на тумбочке. Открывать её не было смысла, но он решил занять себя по-иному и погадать, чем же может быть забита такая относительно небольшая сумочка, причём дамская. В голову приходили варианты, что там может быть что-нибудь из одежды, еда, журналы и прочее, что могло в принципе влезть.
   Так, незаметно для себя и возможных окружающих, он перевёл внимание с собственной боли на внешний объект, которым сначала была сумочка, а за ней последовала подпирающая её снизу тумбочка, окно, подоконник и так далее, пока он просто не стал смотреть в стену. В жизни он ни разу не слышал лезгинку, только разговоры о ней, частые упоминания в анекдотах, и единственный кусок - это был midi у какого-то друга. Но, хотя это было примерно года четыре назад, именно та двадцатисекундная мелодия всплывала в голове, когда он упёрся взглядом в однотонную стенку.
   Такая незамысловатая повторяющаяся мелодия с громкими барабанами, отстукивающими очень быстрый ритм. Сначала, в самое первое прослушивание, такая музыка ему не понравилась, показалось, что сплошные барабаны и никакой мелодичности. Однако, с третьего и далее прослушивания дробь куда-то ушла, оставив на первом плане только мелодию, сыгранную на баяне. Чем-то она отдалённо напоминала музыку ламбады, только несколько ускоренную.
   Ему становилось скучно быть одному наедине со своими мыслями, и он начал самопроизвольно раскачиваться взад и вперёд, сложив руки на груди. Несмотря на самопальную тогу из одеяла, ему было прохладно и скучно. Настроение как-то быстро менялось от задумчивости до скуки, как включается и выключается свет при нажатии на рубильник.
   Вспоминались какие-то отрывки из произведений школьной библиотеки, собранные из разных кусков, частично из стихотворений, частично из прозы. Потом эти строчки сплетались на манер ткани в одно большое нечто с вкраплениями из надписей на партах, которые имели обыкновение закрашивать каждые каникулы, но их каждый раз кто-то обязательно расколупывал, и на поверхность всё-таки вылезала правда.
   Конечно, эти надписи не шли ни в какое сравнение с теми, что были на многолетних партах в институте. Парты, которые не менялись годами, которые, возможно, были ровесниками всему институту, которые огонь, воду и горы списываний - вот где была память поколений, вот где хранился опыт. Это дерево с железным каркасом видело краем глаза всю историю, которая прошла за окнами, но именно оно всегда было в курсе событий и последних сплетен, которые доносили до него студенты.
   Хотелось пить.
   В комнату тихо и быстро, почти не колыхая воздух, проскользнула Люда. В руках у неё был тряпочный свёрток, из которого высовывался кусочек брючного ремня. Это был широкий ремень из светло-коричневой кожи с тиснением в виде змей, ящериц и прочих гадов ползучих. Антон узнал в нём свой собственный ремень, подаренный его тётей лет пять назад. Тогда он был ему велик, поэтому был убран в шкаф до лучших времён.
   - Не думал, что эти времена наступят вот так скоро и при таких обстоятельствах, - пробормотал он себе в губу.
   Люда начала что-то быстро-быстро говорить, что почти ничего нельзя было разобрать, кроме слов "одевайся" и "пойдём", да и те были разобраны не полностью. Не переставая тараторить, она всунула ему в руки свёрток, который не замедлил развернуться, и на кровать вывалился полный набор одежды для прогулки в такую погоду. Она секунду смотрела на это, потом быстро отвернулась и встала впритык к окну, чуть не упираясь лбом в стекло, и стала смотреть на улицу.
   Антон машинально скинул самопальную тогу и начал натягивать на себя одежду. Одежда была незнакомая, но была впору, даже нигде не жало. Ботинки были из прочной толстой кожи с массивной, но вместе с этим чрезвычайно лёгкой подошвой, с двумя металлическими вставками по бокам.
   - Во мраке сумрака волна нахлынет на брег, - проговорил он тихо, но достаточно для того, чтобы это услышала она.
   - И отбежит, чуть слышно чертыхаясь, - продолжал он сочинять на лету.
   Она вдруг замерла, услышав этот голос, кажется, даже перестала дышать. Он тоже старался не спугнуть какое-то новое ощущение, которое не покидало его с пробуждения. Впрочем, он надеялся, даже почти был уверен в том, что он был в этом не одинок.
   - И ты была, и я был человек, - с трудом сдерживал он интонацию.
   - И было то, что не осознавалось.
   Заканчивая четверостишие, он уже застёгивал пуговицы на рукавах, что он всегда делал в самую последнюю очередь. Эта особенность была у него уже давно, но объяснить её происхождение, равно как и изменить её он не мог. Даже когда за окном была зима, а он собирался идти туда, то и тогда застёгивал пуговицы на рукавах непосредственно перед надеванием куртки, хотя до этого уже одел кофту и намотал шарф.
   - Вот...
   Люда быстро провернулась на одной ноге на сто восемьдесят градусов вокруг своей оси, отчего её волосы в долю секунды были подобны лопастям вертолёта, и, не снимая улыбку, смотрела на него оценивающим взглядом. После чего она улыбнулась ещё шире, почти обнажая зубы, открыла сумку и достала откуда-то из её внутренностей солнцезащитные очки спортивного вида.
   Всё это она проделывала с невероятной скоростью и отточенностью движений, как если бы репетировала это дома много дней подряд. Открытие той же сумки заняло у неё всего три чётких движения - открытие правой рукой, левой она выудила не глядя очки, и той же самой левой вновь закрыла. Сумка, по-видимому, была довольно лёгкой, но объёмистой, что придавало ей некий визуальный лишний вес.
   Антон принял очки из её рук и надел их.
   - Прекрасно! А теперь пошли!
   - Куда?
   - Там узнаешь, - громко сказала она, забирая сумку, и хватая его за руку.
   Антон отметил про себя, что хватке такой хрупкой девушки могут позавидовать большинство его знакомых боди-билдеров.
   Выход из палаты был уже совсем рядом, когда его протревожили природные позывы. Не спрашивая позволения, он молча завернул в сортир с замызганным унитазом подозрительного фиолетового цвета. Унитаз был на треть вмурован в бетонный пол; из того же бетона был сделан упор для ног и непонятного назначения выемка овальной формы размером с кулак. Стены сортира были чистыми, как впрочем и унитаз, не в пример бачку, который представлял занятное зрелище для любителей старины. Эдакий монстр из проржавевшего металла, который угрожающе нависал, постоянно норовя плюнуть в посетителя куском ржавчины.
   Эта минутная передышка дала ему повод собраться с мыслями, что пока не особо удавалось. Как, бывает, некоторые люди чувствуют нечто, что они потом называют интуицией, так и он сейчас чувствовал, что не всё происходит так, как должно быть. Одновременно с этим тихий голос говорил, что всё в порядке, теперь-то всё в порядке, что нужно просто расслабиться. И он хотел в это верить, он хотел верить в то, что говорил этот тихий голос.
   Массивная пластиковая труба, идущая по стене, от которой отходила ещё одна маленькая к бачку, противно булькнула, когда он дёрнул за верёвочку. В бачке всё заурчало, в унитазе понеслась вода. Он щёлкнул шпингалетом на двери и вышел к Люде.
   Она ждала его, прислонясь спиной к стене, вновь глядя на него исподлобья. Он хотел у неё спросить относительно всего, что было вокруг, и уже открыл для этого рот, но она будто бы испугалась этого, ибо рывком закрыла ему рот ладонью.
   - Тс-с-с, тихо. Не надо ничего говорить, сейчас мы сделаем быстро одно дельце, а потом уйдём. Уже почти всё, - с этими словами она потащила его за собой прочь из палаты.
   Они шли по широким коридорам больницы в перевязочную. Было ещё утро, персонал только-только собирался к утреннему обходу, врачей почти не было, но скоро они начнут подтягиваться. Больные тоже не проявляли большой активности по утрам, предпочитая ещё поваляться в постели до того, как им принесут градусники.
   Перевязочная уже была открыта, присутствовала пока только одна сестра, которая вызвалась посмотреть повязку. Антон уселся на узкий металлический стул, а сестра взяла из стеклянного шкафчика короткие закруглённые ножницы, и, сделав надрез, принялась разматывать хитросплетенья бинтов. Перевязочная была просторной комнатой, совсем не такой, как её обычно представлял Антон. Тут было два больших стола с отверстиями для ремней и множественные стулья, особенно много их было у дверей, но несколько стояло около столов.
   Сестра закончила махинации с бинтами, и они вдвоём с Людой стали смотреть на лоб Антону. Тот тихо и неподвижно сидел, лишь переводя взгляд с одной на другую, пытаясь угадать по их лицам, что же там такое могло быть. Лица их же напротив представляли полную противоположность: в то время как Людмилино лицо было без эмоций, лицо сестры выражало некое недоумение.
   Наконец, сестра вынесла свой вердикт, что всё вполне и уже. На том и порешили, Люда быстро выскочила из кабинета, а он пошёл за ней. Стены больницы были неровными с буграми и впадинами, местами были куски готовой отвалиться крашеной штукатурки. На стыке стен и полов лежали залитые в своё время той же краской, которой красили стены, плинтусы, служившие рассадником тараканов и прочей усатой живности.
   Они спустились вместе с толстой тётей в зелёном халате и с ведром в руке на служебном лифте на первый этаж, далее по ступенькам вниз на входную площадку, которая была зализана до блеска. Тут лежал крупный кафель с зеркальным покрытием, но при этом не был скользким - по нему спокойно бегали тараканы. Люда и Антон быстрым шагом прошли по полу, поглядывая на своё отражение внизу.
   Справа от них была небольшая палатка со всевозможной мелочёвкой, к которой каждый день наведывались больные. Нет, у них не было денег, чтобы купить что-то из продуктов, газет или игрушек, они просто хотели быть в курсе событий. Для них эта палатка являлась чуть ли не единственной связью с миром - туда периодически привозили что-нибудь новенькое и интересное. Что странно - там каждый день сидела одна и та же женщина в строгом деловом костюме, которая постоянно читала что-то из периодики. Ей было скучно вот так сидеть каждый день, она так же ожидала посетителей снаружи, чтобы у неё купили товар, и она так же хотела каких-нибудь развлечений. Но больные почему-то всё время остерегались общаться с ней. Быть может, их так пугал её вид, такой деловой и занятой, что они опасались говорить с ней.
   Здесь продавались "лизуны" - такие аморфные штуковины из материала, похожего на слизь, но более тягучего. Их было несколько разновидностей: шарики, желе в пузырьках и нечто вроде круглой полиэтиленовой ёмкости с жидкостью внутри, которая тоже шла как лизун.
   Двери были лёгкими, открывались от одного прикосновения ладони; небольшой толчок и дверь, подвигаемая шарниром, открывалась, выпуская посетителей. А за дверью был свежий воздух, там было солнце и деревья. Живые деревья, с листьями. Антону почему-то казалось, что он видит их первый раз в жизни. Вообще, ему вдруг всё стало казаться новым и прелестным в своей простоте и новизне.
   За деревьями плавной стеной вырастали низкие корпуса с большими окнами, и местами приоткрытыми форточками. Деревья, кусты и пластиковые контейнеры для мусора мелькали на всём протяжении от выхода из здания до ворот с территории больницы. Это были такие массивные металлические ворота с гидравлическим приводом наверху, заставляющим их плавно уходить за бетонный забор. Бетонным забор был только у главного входа, в остальных же местах это были высокие трубы, врытые в землю и спаянные между собой несколькими перемычками.
   Впрочем, в метре от ворот была проделана калитка в бетонном заграждении, которая всегда была открыта, а снаружи было КПП номер 1 - такая небольшая пристройка с двумя вертушками внутри и стульчиком для охраны. С внешней стороны висела табличка, возвещающая, что проход на территорию только по пропускам, однако все ходили без них свободно. Охранник был меланхоличен и задумчив, читал газету и не обращал внимания на мимо проходящих.
   Они вышли за территорию больницы. Здесь прямо перед ними лежали трамвайные рельсы, и была остановка, на которой сейчас стояло два человека. Солнце светило всё ярче, прогревая воздух и землю, отчего над ней медленно тянулся лёгкий парок.
   Из-за поворота, чуть погромыхивая, выполз трамвай, почти до отказа набитый пассажирами. Пыхнув и подозрительно дёрнувшись перед самой остановкой, двери отворились, приглашая людей внутрь. Было утро, все ехали на работу, но в основном в трамвае присутствовали люди пенсионного возраста с большими тряпичными и кожаными сумками, местами, правда, потёртыми и заштопанными.
   - Меня всегда интересовало, - сказал Антон Люде на ушко, когда они втиснулись между двумя студентами, у одного из которых был в руках тубус, - на какую же работу едут эти достопочтимые люди.
   Он кивнул на сидящую рядом бабульку в мощном тулупе и с платком на голове и улыбнулся. Выйдя за пределы больницы, у него отлегло с души, а на тело вдруг навалилась приятная усталость; теперь захотелось с кем-нибудь поговорить, кому-то сделать приятное. На этом быстром порыве он как бы невзначай наклонился поближе к лицу Люды и ненавязчиво чмокнул её в щёку, но тут же испугался своей наглости и отвернулся. Но отвернуться в таком переполненном трамвае было задачей не из лёгких: его голова вернулась на место и он краем глаза заметил, как она покраснела и смущённо опустила глаза.
   Из передней части почти безуспешно пыталась пролезть кондукторша. Это было заметно по характерным звукам: кто-то ругался громким бурчанием, в ответ на него слышался всё приближающийся женский голос, такой настойчивый и волевой. Волны недовольства передавались по толпе на несколько человек вперёд идущей угрозы, народ колыхался и бурчал.
   Они проезжали мимо какой-то набережной. Антон упирался спиной в закрытые двери и через головы других людей видел массивные перила, небольшие фигурки на них, отмеряющие равные промежутки, он видел воду на той стороне, ровную как лёд на стадионе. Солнце отражалось в ней, преломляясь и искажаясь, рождая какие-то немыслимые рожи с длинными волосами и широченными улыбками.
   Он задумался относительно окружающей обстановки. Ему давили на правую руку плечом, но он её не убирал; человек, давящий на неё провисал, упираясь ботинками в верхнюю ступеньку, а плечом в его руку. Антону было не больно, просто ощущалось напряжение, рука уставала.
   - Наша, - сказала Люда, выскакивая на остановке и вытаскивая Антона за собой. Толпа с удовольствием выплюнула лишний груз, и, кажется, свободней вздохнула. Кондукторша так и не успела дойти до них, застряв где-то на полпути в перепалке с кем-то.
   Трамвай звякнул, скрипнул дверьми, и поехал дальше по маршруту.
   Перед ними лежал большой парк развлечений - огромное пространство, огороженное высоким забором и деревьями. Оазис посреди домов, где могли свободно ходить люди и отдыхать по мере своих финансовых и моральных возможностей. Вход был платен, но цена была символическая, даже студенты при предъявлении студенческого билета шли за полцены, но они прошли так, без платы. Охранник пропустил их, даже не обернувшись, как будто их и не было вовсе.
   Народу было всё ещё мало, не все пришли ещё на свои рабочие места, многие аттракционы были закрыты, но некоторые уже работали. Сразу у входа была будка по продаже билетов на аттракционы, была указана цена одного билета, а рядом стояла таблица с расценками и описанием аттракционов. Всё было очень красочно и ярко, как раз так, как любят дети - много выступов, блёсток и цветов. Главное - цветастость, а содержание отходит на самый задний план.
   Редкие посетители не пользовались пока услугами аттракционов, просто прогуливаясь по широким дорожкам мимо двух фонтанов. Некоторые углублялись вдаль, мелькая на тропинках внутри высокого леса. Где-то там же в лесу затерялся и бревенчатый домик любителей интеллектуальных игр. Вокруг него была большая поляна со столами для игры в шахматы. В людный день там можно было наблюдать до десяти одновременно играющих пар.
   Здесь, как нигде больше, было спокойно и хорошо: всё располагало к отдыху, ничто не могло наскучить или возникнуть неожиданно. Казалось, даже мысли нехорошие покидали это место, оставаясь как после фильтра снаружи, да и там они не долго задерживались и испарялись.
   Небольшие прилавки с едой и хот-догами гнездились в основном рядом с фонтанами, поближе к скамейкам и фонарям. Прелестное тёплое местечко, где создавалась очень приятная атмосфера. Здесь всегда было хорошо и спокойно, какая-то волшебная атмосфера собиралась здесь, посреди города, прививая посетителям только добрые чувства. Никто не хотел считаться или выяснять отношения, просто не хотелось верить, что кто-то может испортить такую сказку своей былью.
   Антон поймал себя на мысли, что, видимо, на этом всё и держится. Всё человеческое общество создаёт себе иллюзии гармонии, маленькие утопичные мирки, куда приходят, убегая от реальности. А потом, когда заряжаются положительной энергией, вновь выходят из этих мирков в один большой и жестокий мир, но приносят в него частичку гармонии и радости с собой.
   - А ведь хорошо, - сказал он на выдохе.
   - Что? - спросила Люда, повернув к нему голову.
   - Всё хорошо - что ты здесь. Я даже почти счастлив, что так случилось.
   Люда опустила глаза и стала делать более размашистые шаги. Антон краем глаза заметил мимолётное движение, будто левой рукой она украдкой смахнула слезу, но, когда посмотрел, видение рассеялось. Она взяла его под руку.
   - Я тоже.
   Небольшая серая тучка плыла огромной хмурой скалой на фоне почти безоблачного неба и редких белёсых кучерявых облаков. Не высоких деревьях висели капли, оставшиеся от утренней росы. Периодически они срывались и падали на голые камни или чёрный асфальтовый гудрон, производя чуть слышный хлопок, как от пистолета с глушителем. При ударе они разбивались на десяток-другой мелких капелек, которые почти мгновенно высыхали на солнце.
   Он вдруг вспомнил, что давно ничего не ел, вернее, вспомнил не он, а его желудок, который тихо, но довольно настойчиво заурчал и булькнул. После этого обычно секунду или две ощущалась какая-то тяжесть и рябь в животе, как будто обитающие там бактерии поднимали бунт. На этот раз этого не случилось: мятеж был подавлен в зародыше, все инициаторы расстреляны, а их тела преданы земле.
   Старший мичман запел с колокольни свою прощальную песню - издалека донёсся едва различимый то ли вой, то ли хор. Если это был хор, то он фальшивил, если же вой, то он был весьма и весьма мелодичен. Голос был не один, по меньшей мере штук пять голосов, воющих каждый на свой лад, но довольно слитно получалось, даже был некий ритм. Прошёл миг и к ним присоединился ещё голос, за ним ещё и ещё, сила их всё нарастала, они будто бы приближались, Антону даже показалось, что он различает отдельные слова. Ветер нёс их песню прямо ему в уши. Ветвь дерева рядом, освободившись враз от тяги капель, порхнула, и всё стихло.
   Они подошли к одному из ларьков со съестным. Здесь в чёрной униформе, в синем фартуке и такого же цвета повязкой на голове стояла рыжая девушка лет двадцати пяти, может, чуть больше. Лицо было бодрое и подтянутое, она улыбалась, но неуловимое выражение, прищур и отблеск глаз неумолимо выдавал в ней усталость.
   То была усталость не мимолётная, проходящая после непродолжительного отдыха или сна, нет, то была усталость от жизни, можно сказать, пресыщенность. Хотя это было заметно далеко не всем, и не сразу. Антон бы этого и не заметил, если бы на долю секунды, поднимая глаза от остеклённого прилавка с ценниками, не уловил быструю смену погоды на её лице. Она смотрела на них обоих с завистью и злобой, которая выходила на поверхность только тогда, когда никто не видел. А он это увидел, хоть и на миг, а потом её лицо вновь приняло улыбчивую маску.
   Под царапнутым в нескольких местах стеклом лежали засохшие образцы продаваемой здесь продукции: бутерброды с двумя видами колбас, с сыром, с ветчинкой. Не обошли вниманием и страсть молодёжи ко всему заморскому: присутствовали чипсы трёх мастей и газированное питьё в банках по трети литра. Цены были вполне умеренные, видимо, брали количеством, хотя бутерброды в парке - это что-то новое. Те, что были на витрине, не вызывали особого аппетита - плесень покрывала хлеб по бокам, а докторская колбаса имела подозрительный желтоватый оттенок.
   Антон не хотел есть, хотя желудок и попросил об этом некоторое время назад. Лёгкий голод дарил забытую лёгкость и небольшую эйфорию, хотелось жить и трудиться на благо всему, что движется или покоиться.
   На пути у них лежало Колесо Обозрения, вертящееся без остановок и без пассажиров. Он не любил этот аттракцион уже давно. Когда-то он был в пионерском лагере, и каждый вечер там показывали что-то из классики кинематографа. Сразу за столовой был актовый зал со сценой, на которую вывешивали полотно, а в другом конце ставили проектор в закрытой комнате. И вот на одном из таких показов как раз было нечто про Колесо Обозрения. В момент, когда главный герой ползал по нему, пытаясь спасти людей из падающей кабины, какой-то паренёк в зале резко вскочил, заорал "Увидеть Париж и сдохнуть", и выбежал с визгом из зала. Этот странный случай произвёл на тогда ещё не шибко взрослого Антона глубокое впечатление, отбив желание кататься на Колёсах Обозрения.
   Они прошли далее, не обращая на него внимания. Просто прошли на тонкие тропинки посреди деревьев и миниатюрных кустиков. Здесь в чаще искусственного леса прятались замаскированные человеческие постройки: выкрашенные в зелёный цвет мусорные баки, окружающая их столь же зелёная ограда, где-то неподалёку за редким бревенчатым забором скрывалась подстанция и отопительная система. Там же в глуши базировалась администрация и прочие управленческие органы.
   Парк казался безграничным, почти что лесом, только немного более обжитым и с признаками присутствия человека. Раз или два они видели велосипедистов - это такие худые жилистые ребята в облегающих костюмах и со шлемами на головах. Они шустро летали по ровным дорогам, вероятно, кругами, объезжая весь парк.
   Люда потащила его за руку куда-то вдаль. Они нырнули под два огромных дуба, растущих с отклонениями, отчего образовалась такая естественная арка из двух могучих скрестившихся деревьев. Дорога за ними неудержимо сползла в небольшой сухой овраг, где лежал толстый сухой слой полусгнивших листьев плюс всевозможные палочки и камни, которые хоть и не гнили, но производили не самое приятное впечатление. Если посмотреть далее по направлению углубления оврага, можно было увидеть толстую трубу, выступающую над поверхностью где-то на полметра.
   Справа на выходе из оврага лежал старый металлический треугольный знак. От времени, сырости и людских ног изображение на нём стёрлось, жесть покрылась вмятинами, царапинами и ржавчиной. Природа создавала на нём свой собственный рисунок, исходя из понятий натуральной красоты, понятной каждому с раннего детства, хотя некоторые утрачивали потом это свойство. Но то были исключения из правил, их было мало, и они не делали погоды; всё, что они могли изменить - это мнение небольшой кучки людей, которые их окружали при жизни. А потом со временем всё забывалось, и эти гении или сумасшедшие обрастали легендами, их пороки то забывались, то всплывали с новой силой, да ещё и с примешанными новыми. И как бы это ни прискорбно звучало, но те, кто при жизни меняли толпу, после смерти становились вечными узниками этой самой толпы, меняющей их по своему не всегда верному желанию.
   Здесь почти не было травы, некая большая поляна без травы, лишь только сухая голая земля с врытыми в неё большими плоскими камнями. Нет, здесь не было намусорено, здесь было чисто вопреки всем законам человеческой подлости. По прямой, виляя между деревьями, вела слабая тропинка к забору - границе между сказкой и реальностью.
   Забор был высоким, быть может, около четырёх метров или выше, сделанный из толстых труб, выкрашенных в чёрный цвет. Сверху они были увенчаны шипами и рваной колючей проволокой, которая цеплялась за ветви могучих деревьев, а через равные промежутки трубы были превращены в толстые кирпичные столбы для большей надёжности. Такое массивное сооружение вызывало уважение, если не трепет, однако и в нём была брешь, как во всяком творении - кто-то невероятным усилием спилил одну вертикальную шпалу, из-за чего появился проход ровно на одного человека.
   Рядом с импровизированным выходом валялась пара бутылок из-под пива с отклеенными этикетками, и было немного натоптано. Почему-то этот проход не очень любили, стараясь заплатить денежку и пройти официально, но тропинка всё же была.
   За выходом шла пешеходная дорожка вдоль забора, примыкавшая к двуполостной проезжей части, которая, впрочем, не была оживлённой. Даже более того, было бы чудом, если бы кто-то проехался по ней, а уж тем более забибикал. Сейчас здесь, окружённые слева и справа двумя лесками, прогуливались молодые мамы с колясками. Их было всего штуки две в пределах видимости, но не было сомнений, что подобных им тут проходит несколько десятков в день. На той стороне дороги тоже был лесок, но то было больше похоже на обычный парк, чем на парк аттракционов.
   Антон и Люда шли по пешеходной дорожке в сторону от официального входа в парк. Через каждые пять метров стояли двухметровые фонари, светившие даже в этот хоть и ранний, но уже светлый час. По дороге медленно катил им навстречу мусоровоз, пока что пустой, с двумя сонными водителями в синих униформах и с повязками на голове. У одного из них, который не сидел за рулём, были очки для подводного плавания, сдвинутые сейчас на лоб за ненадобностью. Он подрёмывал, подперев голову кулаком в чистой белой безразмерной перчатке.
   - А что там за здание? - спросил Антон, указывая на высокий шпиль, устремлявшийся от горизонта верхушек деревьев в небо.
   - Это, - Люда на секунду задумалась, слегка наморщив лоб, - это... кажется, это головной офис какой-то нефтяной компании. Хотя я могу и ошибаться... Никогда там не бывала, в смысле не бывала в этом здании, и никогда не интересовалась, что это такое. Но была рядом... с ним. Там неподалёку есть большой торговый центр, а наверху, на четвёртом этаже, есть, где можно перекусить. Оттуда открывается прекрасный вид на город. Окна во весь рост, сидишь и пялишься наружу, только плеваться нельзя.
   Она ещё рассказывала всякое, причём это казалось ему приятным пением райском птички, только без крыльев, или она их куда-то запрятала от взора непосвящённых. Минут через десять они вышли на площадь и перешли дорогу. Справа от них возвышалось то самое здание со шпилем и здоровыми орнаментами на подступах к нему. А прямо был торговый центр с автоматическими дверями и матёрыми охранниками на стульях.
   Был уже день, но в торговом центре не было никого, кроме парочки ранних покупателей и одной девушки с ядрёными синими волосами, которая о чём-то спорила с человеком в галстуке за столом предложений. Двери приветливо распахнулись перед ними с тихим гулом и помаргиванием лампочки в самом верху, справа в стене забурчал кондиционер, и подуло тёплым ветерком.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 4
  
  "Слепая империя страха"
  
  
  
   Довольно прохладный, но всё же немного прогретый солнцем с ночи ветер дул справа налево, ударялся в кирпичную стену жилого дома с двумя маленькими магазинчиками внизу, огибал его частично и шёл дальше, срывая с прохожих шляпы. Страница газеты выпала с одного из этажей, ветер её подхватил и понёс замысловатыми круговертами метрах в десяти над улицей вдаль, надеясь прочесть где-нибудь потом в тишине и одиночестве. Ещё бы, если он каждый день вынужден видеть столько людей, а ведь каждого нужно выслушать и понять. Обидно, что в основном говорили нехорошие слова.
   - Ты когда-нибудь читал книжки в жанре "хорар"? Нет? Тогда отстань от меня.
   Мимо прошли двое молодых людей, о чём-то живо разговаривая. Первому было лет двадцать или около того, он был одет в джинсы цвета хаки и водолазку с нелепой раскраской - что-то полосато-пёстрое, сливающееся в абстракцию. Его спутник, который отставал на пару шагов, был ниже ростом и значительно моложе. Возможно, что это были братья: старший и младший, которые куда-то отчаянно спешили.
   - Не может этого быть, ты понимаешь?! Никак, - старший на секунду остановился и, схватив младшего за грудки, чуть ли не заорал это ему прямо в лицо. На лбу у него от напряжения проступили складки, а на шее взбухли вены.
   Младший молчал, надув губы и сдвинув брови - такое детское выражение обиды, когда нечего сказать, но чувствуется обида. На нём была длинная куртка до колен с пояском на уровне талии, который болтался и постоянно цеплялся ему за руку как змея. На голове у него была кожаная кепка с резинкой, чтобы не слетела с головы. Левый карман куртки был туго набит каким-то барахлом из того, что валяется на свалках и по подворотням; частично выглядывали красочные обёртки и шнурки. Он готов был заплакать.
   Лицо старшего, пару секунд выражавшее злобу, вдруг резко переменилось: он успокоился и постарался улыбнуться. Младший как будто заметил эту перемену, приняв её за следствие своих действий, и ещё больше насупился, хотя блеск в глазах уже пропал.
   Старший молчал, как-то нервно помаргивая глазами. Вдруг он быстро встал, огляделся по сторонам - нет, люди не смотрели, схватил своего брата за рукав куртки, и быстро зашагал в первоначальном направлении. Его брат не сопротивлялся, вновь стараясь поспеть за родственником, тем более что его теперь тянули. Казалось, что ему это даже нравилось, эдакое довольное выражение проступило на его лице. Он полез в карман, пытаясь вытянуть одну из бумажек, но молниеносный порыв ветра оказался сильнее, вырвав её из его рук, и унеся в высоты.
   Маленький мальчик в куртке, которая была ему велика, даже не обратил внимания на улетевшую бумажку, он шёл за братом.
   Ветер долго ещё подталкивал их в спины, чтобы они не расслаблялись, пока, наконец, не потерял их из виду. А люди всё шли мимо по улице нескончаемым потоком, который никогда не прекратится, он может только поредеть и замедлиться, но никогда - остановиться.
   - Я - это он, он - это я, а мы - это мы. И ничто не пугает, никто не вспоминает. Пусть будет так. Хоть это и тягость иногда, но так лучше и спокойней.
   Норик скрючился на самопальной лежанке, и попытался спрятаться от настигающего его ветра. И вот так было каждый день, теперь было именно так - борьба за жизнь между живым человеком и неживым творением природы. Кто кого, у кого нервов больше, и у кого хватит сил добраться до конца. Оставалось только одно "но", которое было ключевым в данном споре: ветер был вечен настолько, насколько вечна Земля, а человек, хоть он и дитя Земли, был смертен. А порой и внезапно смертен.
   Он помнил это какое-то время назад, скорее всего это было вчера вечером, когда он пришёл на точку. Как видение из прошлого, как отрывки кинофильма, он видел эти свои рассуждения о смысле жизни, о правильности своих поступков, и о прочей лабуде. Сейчас этих мыслей не осталось, точнее, не осталось времени и желания их думать, когда были дела поважнее.
   Во снах он видел разное: от дорогих машин и украшений, до красивых женщин и красивой жизни. Местами он даже вспоминал, что он владел этим, ну, или мог бы владеть когда-нибудь, если бы сложились обстоятельства. А обстоятельства вполне могли сложиться, он на это рассчитывал, но как-то вот так и не получилось ничего. Даже сам непосредственный начальник уже выражал симпатию и намекал на скорое повышение, а это сулило большие оклады, премии и прочее, что положено по статусу.
   Ветер рывком поднял полы старой шинели, добытой ещё в прошлой жизни через знакомых с военных складов, а теперь служившей и повседневной одеждой и одеялом. Это она только теперь стала старой, износилась и истёрлась, но это было гораздо быстрее, чем в обычных условиях. За пару лет на ней появились пятна крови, заплатки, потёртости и комки. Из красивого болотного цвета она превратилась в некое пальто цвета недозревшей фасоли, впрочем, и формы она была соответствующего.
   С недавних пор он стал одевать под шинель несколько рубашек и делать подкладки из ваты и прочих уплотнителей, сшитых местами в единое целое. После того, как пару месяцев назад к нему подошли трое, попросили закурить, а после этого он неделю не мог полностью двигаться, он был вынужден пойти на такие меры. Тогда-то он и сменил место базирования на более спокойное.
   Из внутреннего кармана выпала на картонную подстилку конфета, оставленная ему вчера кем-то из прохожих. Просто пробежал мимо какой-то парнишка с ранцем за спиной, замедлился на мгновение, достал из кармана что-то, бросил рядом с Нориком и побежал весело дальше. Беззаботный такой народ эти школьники. Сначала им весело, они куда-то спешат, а потом ближе к выпускному классу начинают забивать на учёбу, а уж потом, в институте, вообще раздолбайничают, водку пьянствуют, девок развратничают.
   - Суфле, крем-брюле. В шоколаде. Со вкусом кофе.
   Он пробормотал ещё несколько слов, которые и сам не понял. Конфета была завёрнута в бумажную обёртку, покрашенную под золото, и перетянутую поперёк бумажной полоской, чтобы не развалилась. Внутри она была хорошая - твёрдая и прохладная, каковой её сделал ветер, спасая от согревающего солнца хрупкий шоколад.
   Мимо на мопеде проехал человек в пиджаке и с галстуком. На голове у него был шлем с логотипом Ferrari, а сзади был закреплён пластиковый кейс с красивой фигурной цепочкой на рукояти.
   Смешно. Норик вспомнил этот же день, только год назад, в паре километров отсюда полёта вороны. Ветер дул так же сильно и заунывно, присвистывая на проходящих мимо людей; высотные постройки создавали что-то вроде аэродинамической трубы: каждый мог ощутить на себе турбулентность и завихрения. Молекулы воздуха перемещались из области меньшего давления в область большего, встречая на своём пути человеческие тела. Ветер ударял им в грудь, одновременно подталкивая сзади - он насмехался над ними.
   Справа был продуктовый магазин с мощными деревянными дверями на маленьких петлях и с толстой железной решёткой перед ними. Решётка никогда не закрывалась, двери за ней тоже, ибо магазин работал круглосуточно, без выходных и перерывов на обед. Норика всегда интересовал вопрос: а зачем же тогда такому магазину такие двери и такие замки, если он не закрывается никогда? Это был нонсенс, на который ему никто не мог дать точного ответа, лишь догадки. Хаживал он здесь не часто, а если быть точным, то редко - магазин был небольшим, товары в нём были для людей среднего уровня достатка, каковые и жили в основном вокруг него. Для тех, кто был побогаче, в километре отсюда был гипермаркет с парковкой и развлечениями.
   Рядом с магазином в тени деревьев обычно стояла разборная палатка, в которой торговали гайками, болтами, уплотнителями и прочей мелочью, необходимой для повседневной жизни.
   Из магазина доносилась музыка, которая обычно играет в магазинах, и которую обычно никто толком не слушает. Продавцы говорили, что за пару недель работы к ней привыкаешь, а потом уже и не замечаешь её присутствия. Паренёк в палатке слегка подёргивался в такт и вертел в руках каким-то хитрым механизмом, собранным из того, что лежало на прилавке.
   Норик подошёл тогда к палатке.
   - Мари полюбила Хуана. Мари полюбила Хуана. Полюбила и всё, - напевал чуть слышно паренёк в палатке, хотя музыка явно не соответствовала словам. - Что-нибудь подсказать? Спрашивайте.
   Норик молчал, рассматривая ассортимент гаек и отвёрток к ним. Тут были отвёртки малых калибров, хотя винтики были гораздо больше их. Паренёк продолжал подёргиваться; казалось, что он уже давно не придаёт значения тому, что только что сказал. Это было как заклинание, чтобы только привлечь внимание потенциального клиента, и Норик это знал. Заклинание применялось ко всем, будь то шестилетний ребёнок, беременная женщина с коляской или важный человек в дорогом пальто и с красивыми часами, коим и являлся Норик.
   - Ты не то поёшь, - хмуро заметил Норик.
   - Мари полюбила Хуана, сегодня такого нет, скоро подвезти должны, - скороговоркой выпалил паренёк.
   - Хм, - усмехнулся Норик, взглянув на него. Паренёк на мгновение перестал дёргаться, тоже взглянул на него, и снова принялся напевать себе под нос.
   - А это что, весь набор товара? Запасов нет?
   - А что? - спросил паренёк, не отрываясь от своего занятия.
   - Мухлюешь, товарищ.
   - Ни фига подобного! Вот, - паренёк отодвинулся в сторону, засвечивая большой деревянный ящик, где были в разнобой сложены всевозможные железки, - выбирай.
   - А есть ключ восемнадцать на двадцать четыре? - с подвохом спросил Норик.
   - Нету, пять минут назад забрали. На неделе должны подвезти ещё.
   - А-а-а, вон оно что. Тогда я потом зайду.
   Норик вразвалочку отошёл от палатки и оглянулся: паренёк послюнявил указательный палец правой руки, пригладил им виски, и сложил руки на груди замочком.
   - Перетекают звуки в тающий полумрак, - услышал он напоследок.
   Там, впереди, если проехать пару километров ещё, можно было попасть на территорию аэропорта. Красивое зрелище для всех, кто к этому не успел особо привыкнуть, ну а для остальных - обыденность и серость. Там не было жилых домов, были только торговые точки и всевозможные помещения для персонала. Ах да, конечно же, там по окружности за прочными заборами были автостоянки, цеха и всяческие мелкие и не очень производства. Это было дёшево, никому не мешало, и им тоже никто особо не мешал; по крайней мере, они сами так говорили, а уж было ли это правдой, проверить не удавалось.
   Город от аэропорта отделялся стеной леса и частично большими композитными стенами, экранирующими звук от людей. Изредка здесь можно было слышать отдалённый гул взлетающего самолёта, но в большинстве своём было тихо и спокойно. Этот район особенно привлекал грибников своим плодородным в этом смысле лесом. С наступлением сезона грибники ордами делали забег в леса, а потом стояли рядками около дороги, выставив напоказ корзины с товаром, и лузгая семечки. Кто-нибудь, кто посообразительней, выставлял наряду с грибами ещё и солёные огурцы с рассолом. Рассол уходил быстро, да и огурцы долго не залеживались под коробками.
   Норик должен был ехать в аэропорт автостопом. Было раннее утро, машины ехали оттуда, а не туда, а все, кто ехал туда, сами торопились и не хотели останавливаться. Почему? Норик задавал себе такой же вопрос, наблюдая в лобовые стёкла людей, похожих на него: деловая внешность, деловые машины. Но никто не хотел брать его в попутчики, тут же было немного, сам дойдёт, если надо. Он не злился на них, он был спокоен аки зубр на пастбище.
   Тогда, год назад, он должен был добраться до аэропорта и сесть там на свой самолёт, чтобы встретиться с важным клиентом. Он вообще-то не ездил на встречи с клиентами, а уж тем более не летал к ним в другие города, но сейчас был случай уникальный, деньги вращались большие.
   Чтобы проконтролировать и ещё немного подготовить его к встрече, в зале ожидания его должен был встречать человек, в обязанности которого входило на тот момент дублирование всех бумаг, которые Норик вёз с собой, но при случае этот человек мог его и заменить. Но это только в крайнем случае. Тогда всё было спокойно, они встретились, всё ещё раз обговорили, и Норик полетел. Всё было по расписанию без отклонений и скачков.
   Но сейчас ему вспомнился этот случай, который, казалось, выпал из памяти, по человеку со шлемом Ferrari. Год назад его всё же подвезли до аэропорта. То был человек средних лет, начавший, однако, уже седеть, в Мерседесе, раскрашенном на манер болидов формулы-1. Экстравагантно, но, по его собственным словам, это была машина его сына, а собственная была в ремонте.
   И сейчас этот молодой человек с галстуком и шлемом ехал по пешеходной дороге, по неизвестной и новой ему дороге по своим делам. Он не знал, да и не мог знать, что судьба готовила ему за поворотом, на какие ухабы он мог нарваться, разгоняясь на мопеде по пешеходной дорожке. Этого не знал и Норик, но предполагал. Человек скрылся вскоре из поля зрения, но так ничего и не случилось; видимо, предположениям не суждено было сбыться, жаль.
   Что-то хрустнуло у него под левым боком, на котором он лежал. Подстилка переместилась чуть вбок и вниз, будто проскальзывая на чём-то неожиданно скользком, что появилось под ней. Из забытой щели в мостовой вяло высунулась многоножка и застыла на несколько секунд, пока вновь нахлынувший поток ветра не оторвал её лапки от камней и не отбросил её вниз.
   Вместе с тем в руках у него зашелестела своей красивой обёрткой так и не съеденная конфета. Он не стал её съедать сразу и всю, а стал есть потихонечку, смакуя каждый кусочек. Внутри что-то так и тянуло его по-зверски сожрать этот кусок сладости и всё, но мозг сдерживал этот порыв здравым смыслом: такого может больше и не быть, так что не убивай это прекрасное мгновение животными инстинктами. Он сперва объел шоколад, облицовывающий её, оставив только небольшой кусочек на закуску, а потом короткими укусами начал отъедать и медленно прожёвывать суфле. Наконец, он дошёл до оставленного кусочка шоколада с суфле и жадно проглотил его, удовлетворив всё же тот огонь, призывавший его съесть всё сразу.
   С детства он считал еду чем-то особенным, стараясь не нервничать попусту. Все его друзья говорили, что он ест долго, но он их не слушал, предпочитая отшучиваться: "на том свете не поем уже". Сначала шутка, но потом эта фраза плавно переросла в смысл еды. Нет, он не обжирался как свинья, он просто любил есть то, что дают, медленно, вникая во вкус, а не проглатывая еду лишь бы проглотить. Если он хотел просто быстро набить брюхо, чтобы не хотелось есть, он съедал хлеб, запивая простой водой. А быстро проглатывать вкусную пищу, которая обжаривалась и приготовлялась ради вкуса, он считал кощунственным.
   Он облизал пальцы, на которых осталось немного суфле и шоколада. Всё. Вкусности закончились, лафа, кстати, тоже. Рука зачесалась где-то в районе области между указательным и большим пальцами правой руки. У него такое случалось уже неоднократно - чесалось в одном месте, но, когда там почешешь, всё ещё хотелось почесаться. Он проводил грязными ногтями длиннее одного миллиметра по мозолистой и задубевшей коже со скрежетом и шелестом как наждаком по дереву. Вряд ли это была чесотка - скорее он просто давно уже не мылся.
   Помимо руки чесалась ещё и нога правая, её тоже приходилось чесать, но и она не унималась. А секрет был в том, что чесалось в одном месте, а чесать надо было в совсем другом, тогда всё и проходило на какое-то непродолжительное время.
   Мелкая пылинка залетела ему в нос, цепляясь за обитающие там волоски, вороша их, и заставляя его тереть нос рукой. Скользкая зеленоватая и плохо пахнущая масса поползла из недр носа наружу, выталкивая пылинку вон, за двери. Ему захотелось чихнуть: такое зверское чувство, когда нужно выбрать между чихом и зёвом, причём оба варианта равноценны. Обычно это заканчивалось смешением и того и другого, но ни один вариант не получался в должной мере, чтобы после него стало хорошо.
   - Собаки, коммунисты! Довели страну, - буркнул он невесть кому, просто из прихоти, совместив бурчание с чиханием и зеванием. Получился нехилый коктейль, составные части которого не смог бы выявить даже эксперт-криминалист с увеличительным стеклом в руках.
   Норик вытянул обе руки вбок, упёрся ими в подстилку, отчего кончики пальцев похолодели и начали неметь. Подстилка не нагрелась за ночь, а наоборот впитала в себя весь холод настолько, насколько это было возможно, чтобы наутро отдать его первому встречному. Этим первым встречным оказался он - Норик, известный ранее как Норик Назаретян, армянин по происхождению, проживающий всю жизнь в России, искренне любящий эту страну и её народ.
   На ночь он никогда не снимал обувь. В данном случае то были валенки, хорошие прочные валенки, уберегающие его не раз от холода и прочей непогоды. Уже давно он мечтал нацепить на них галоши, даже не нацепить, а приклеить. Знакомые говорили, что если и клеить, то только ласты, но он не обижался.
   Тут рядом под досками у него ещё с вечера была припрятана бутылка водки, недопитая кем-то. В кармане шинели лежал чуть смятый пластиковый стаканчик, такой белый с насечкой для пальцев, чтобы не выскальзывал, какие продают на каждом углу по рублю за несколько штук. Он уже не раз его использовал, всё время носил с собой, отчего тот стал чем-то вроде символа, можно сказать знаменем новой жизни.
   - Отлично, - сказал он сам себе, выуживая его из карманов.
   Стаканчик немного смялся по бортам, но сохранил рёбра жёсткости в сохранности, то есть был годен к использованию. Он пил с него не только водку, которую собирался принять сейчас, нет. Позавчера, например, он ел из него какой-то быстро растворимый супчик с кусочками чего-то, возможно, что модифицированной сои. Он вообще любил себя, всячески ухаживал за собой и сохранял не только тело, но и мозги в порядке. С недавних пор он полюбил модифицированные продукты за их невысокую стоимость и хорошее наполнение желудка, чтобы есть не хотелось подольше. Плюс, конечно, хлеб и прочие злаковые культуры.
   Водка была истинно отечественного производства с маркой. На прохладном ветре она дробилась в красивую игристую струю. Пусть, что он вредил своему здоровью, согреваясь подобным образом. В институте они проходили анатомию человека, откуда он точно знал, что сугрев пойдёт только на уровне нервов, что это будет обманчиво, а организм никак не согреется, лишь ещё больше охладится. Пусть и так, но другого просто не было. Ему становилось противно.
   Где-то за углом уже минуту лаяла на кого-то собака. Был слышен только её лай, не было больше никаких звуков.
   Огненная вода прошла внутрь по горлу, обжигая рецепторы. Он вдруг пожалел, что слямзил конфету вот так просто с утра. Теперь придётся без закуски сидеть, дышать парами на всех и ощущать внутри себя что-то тёпло-жгучее, почти живое. Ему в принципе нельзя было много пить, да что там, просто принимать алкоголь было нежелательно - он становился неадекватен, начинал отплясывать всевозможные танцы, а в конце концов падал без чувств. Причём это могло наступить с совсем небольшого количества спиртного. Он только сейчас вспомнил это, когда спиртосодержащая продукция вошла в него и стала растекаться по желудку и прочим внутренностям.
   Вдруг он ощутил прилив сил, желание действовать на благо человечества, производить, творить, сеять разумное, доброе и вечное одним движением руки. Он вскочил на ноги, но от такой прыти не смог удержать равновесие, от чего и повалился обратно на землю. Гравитация всегда выигрывала эту схватку с человеческим упрямством, несмотря на силу каждого отдельно взятого человека. Ещё бы, у неё-то сил было побольше, чем у всех людей вместе взятых. Правда, некоторые люди умудрялись в одиночку бороться с ней, причём довольно успешно, но это был не тот случай. Хотя, всё же, успешно - это громко сказано, ибо сопротивлялся человек гравитации недолго, да и то при помощи очень мощных средств.
   Он лежал на животе, уперевшись руками в бока, а голова была повёрнута вправо и прижата так сильно к земле, что он не мог закрыть рот. Из-за губы, как раз там слева, где сходятся верхняя и нижняя, неспешно выползла капелька слюны, а за ней ещё и ещё. Кап, кап, кап. Три почти ровных капельки упали вниз. Норик надул одним мощным вздохом живот, упёрся руками, и слегка приподнялся, наблюдая при этом за слюной внизу. Одним быстрым движением прислонился губами к ней, втянул её и облизнулся. Слюна была безвкусной как вода, даже не успела остыть, и проскользнула внутрь, смешиваясь с жидкостями. Он не хотел думать о том, что это была его же собственная слюна, но мысль предательски зашла в голову. Комок подкатил откуда-то снизу к горлу, стало тошнить.
   Проходящий мимо человек в дутой куртке, быть может студент или ещё кто, как-то странно улыбнулся ему. Не столько странно, сколько смешно и одновременно вызывающе, будто насмехался над его неудобным положением и низменным видом. Норик хотел что-то выкрикнуть ему вослед, хотел догнать и врезать, но что-то будто слабо кольнуло у него чуть повыше виска, вернув нормальный ход мыслей.
   - Брыгу-кхам, кхм, кхе, - пробурчал он, сдерживая нахлынувший поток матерщины.
   Нет, он не потерял человеческий облик, он всё ещё держался достойно, хоть и был в самом низу. Что бы ни случилось с ним, как бы глубоко он не плавал или высоко не летал, он всегда старался оставаться собой. Изо всех сил старался. И это у него получалось иногда.
   Он вспомнил, как ночью его кто-то пнул в бок чем-то тупым и тяжёлым, возможно, головой. Или это был только сон? И было ли это сегодня ночью? Вполне может быть, что это было вчера или неделю назад - время сливалось в единый поток, больше не различая дни, уравнивая обыденную серость.
   Полгода прошло с тех пор, если не больше, как он перестал видеть грань между реальностью и сном. Подчас ему казалось, что всё это - один длинный сон, который никак не кончается, что он проснётся однажды у себя в мягкой постели, разбуженный утренним лучом солнца. К его кровати подбежит маленькая собачка, виляя хвостом, и начнёт лизать его за руку пока он не встанет. Ему хотелось, чтобы так было.
   Где-то в глубине души сидели два маленьких человечка: первый говорил, что это сон, и не более того. А второй с не меньшим упорством твердил, что это самая настоящая реальность. Что ж, они оба правы. Норик отодвинул одёжу в сторону и осмотрел свой бок - был небольшой синяк, даже скорее покраснение и только.
   Шокирующий полумрак...
   - А если и так, то что с того? Даже он, - женщина указала на Норика, - и то лучше! Ты же сам хотел, а теперь что?!
   Рядом семенил лысоватый мужичонка с большим зонтом-тростью под мышкой. Он всё время пытался ухватить эту женщину за руку, но каждая попытка была обречена на провал - она была статной, красивой, шла быстро и уверенно, а он был ниже её, и бежал как пуделёк на поводке. Но он старался изо всех сил догнать её, в то время как каждая попытка перехватить её заставляла его сбавлять шаг и отставать.
   - Нет, так невозможно! Ты тупой! Ты тупой дурак! - в наконец начавшейся истерике она шваркнула об землю свою сумочку и, резко развернувшись, сверху вниз завопила на него. - Ты не думаешь, дурак! Жопой только думаешь, да! Ты хочешь меня свести в могилу?!
   Мужичок скукожился и присел, пытаясь спрятать от неё глаза. Женщина махнула рукой снизу вверх, из его кармана вывалилось что-то блестящее, похожее на стекло.
   За криком истеричной женщины, переходящим в визг, не было слышно, как выпавшая стеклянная фигурка ударилась и разбилась на лёгкие осколки. Маленькие такие осколки было роскоши. Теперь было сложно сказать, что собой представляла эта фигурка. Норику показалось, что это был пингвин или сова. В общем, какое-то птицеобразное существо комплекции пингвина.
   Женщина замолчала в одно мгновение. Так бывает, такой резкий ступор посреди разговора. Она молчала секунд полминуты, после чего медленно перевела взгляд на осколки. Пара самых крупных осколков откатились дальше в дырку для сточных вод, всё остальное было не больше бисера, рассыпанного по земле.
   Она молча смотрела на эти поблескивающие кусочки стекла и не двигалась. Потом она немного нагнулась, закрыла лицо руками и тихо заплакала.
   Мужчина, не глядя, подцепил сумочку своим зонтом, и обнял женщину. Неспешно с частыми всхлипываниями она приобняла его за плечи и вскоре они пропали за углом.
   Норик вытянул руку вперёд и подкатил один острый ломоть стекла ногтём поближе. Нет, в нём не было чего-то особенного, не более, чем в обычном стекле. Приятный светло-синий оттенок на сколах переходил в голубоватый и вступал в занятную игру света.
   Он встал и потянулся. Что-то внутри тихо хрустнуло, и сразу стало как-то легче. Хрустит - значит там живое, значит, он до сих пор жив и частично здоров. Сейчас, однако ж, ему больше казалось, что он мёртв, да, мёртв. Мёртв духовно, но ещё не физически.
   Дух разительно отличается от тела по своей жизненной организации. Дух может умереть, но после этого может воскреснуть, воспрянуть из ада своих бесконечных мук. Дух может быть покалечен, но любую рану может залечить. Это краеугольный камень, это и бессмертие духа, и возможность его мгновенной смерти. Дух может жить, развиваться, восставать из пепла до тех пор, пока у него есть тело. Тело для духа является сосудом, в котором он закрыт от внешних воздействий. Стоит телу умереть, дух умрёт вместе с ним, если только не смог до этого поселить свою частичку в другом теле или телах.
   Сейчас он был где-то внизу.
   Когда ему в один прекрасный день явилось солнце, когда он открыл глаза и вдруг осознал, что пути назад уже нет. Вдруг светлое стало тёмным, друзья - врагами, своё - чужим. Он просчитался на ровном месте, дав себя подставить и подпустив к себе людей слишком близко, ближе, чем вообще может быть.
   Фортуна в тот день сказала: ничего, что я к вам спиной?
   А потом началось всё это: суд, конфискация имущества. Ещё повезло, что не посадили, часть обвинений сняли, адвокат старался изо всех сил. Вряд ли кто-то мог бы сделать больше.
   Он был в отчаянии - все отвернулись. Даже не отвернулись, а просто вдруг совершенно неожиданно забыли о его существовании. У него не было телефона, чтобы позвонить, и ему позвонить не могли. Он больше не мог застать своих друзей дома, да он и не старался особо. Парочку из них он всё же повстречал как-то на улице, они остановились, но говорить не захотели. Смотрели куда-то вдаль, так отрешённо и безучастно, что он сам решил уйти.
   И ушёл.
   - Умный, да?! - заорал на него нелепого вида человек. На нём был длинный чёрный плащ с разрезами от подмышек до пят, к тому же он весь был заляпан красной и зелёной краской. Быть может, это была лишь заделка, но уж очень похожая на случайность. Волосы у него были чуть ниже плеч и покрашены в ярко-розовый цвет, на ногах гриндера с металлическими шипами на носках.
   Этот человек годков был в состоянии истерики - он орал что-то очень высоким голосом, почти визжал, размахивал руками.
   В один прекрасный момент Норик заметил, что дома вдруг повернулись набок, всё затряслось, и перед глазами оказалось небо. Какая-то жидкость, похожая на воду, упала ему на лоб, заставив придти в себя. Он уже понял, что его будут бить, поэтому свернулся в клубок и застыл.
   - White! Pride! World! Wide! - чеканил парень, отсчитывая удары. Некая всё ещё живая часть его мозга заставляла его не бить лежачего ногами в шипованых ботинках.
   И в то время, не так давно, когда он с высот мгновенно опустился на самое дно, тогда снизу постучали. Это было общество с открытым членством, с законами дикой природы, переходящими в первобытную общину.
   Здесь были свои бароны и купцы, была чёткая и хитрая иерархия. Настолько хитрая, что даже старожилы не могли до конца точно её передать. Рассказы путались, где-то противоречили друг другу, где-то рассказывали историю с разных концов.
   За несколько месяцев пребывания в этом аду он уяснил для себя следующее правило: подчиняться всем, кто может тебя избить и не быть за это наказанным. И теперь он сидел здесь по заданию ГлавКома или кого-то из его приспешников.
   Раз в три дня он должен был приносить выручку, полученную от прохожих. Улов был очень неплохим: в среднем через переулок проходило около тысячи людей, подавали в основном десятирублёвки. Значит, если из этой тысячи прохожих подаст 1 процент, то он получит 100 рублей. Обычный улов был больше - около тысячи. Эту тысячу он прятал под подкладку в специальный кармашек, а потом нёс на точку.
   Если он приносил много, ему давали поспать на кровати, на мягкой кровати и даже давали одеяло. Оно, правда, было ватным и твёрдым от времени. К тому же оно воняло.
   Его работа считалась не самой грязной, но и не самой прибыльной. Помойка - вот это настоящая золотая жила. Но на неё нельзя было пробиться, каждый был готов сожрать собственную голову, чтобы побыть там. В грудах мусора подчас находились деньги, украшения, золото, серебро и прочая дорогостоящая материя, которую по ошибке выбросили.
   Здесь было страшно. Когда их лица краснели и наполнялись злобой, когда они дышали, как звери, когда дрались. Он был свидетелем убийства. Подрались двое, один пырнул другого чем-то острым, и тот окочурился.
   Через пару часов ему отрезали голову, сняли кожу, выпотрошили и нарезали мяса. Норик не знал, что происходило дальше, он ушёл оттуда. Он просто не хотел знать, поэтому предпочитал питаться отбросами, которые находил в урнах.
   Пару дней спустя до него дошёл слух, что будет праздник - готовят шашлыки. Он не пошёл.
   - White! Pride! World! Wide! - чеканил парень.
   - Продолжай, бей меня, может поутихнет. - Говорил Норик про себя, пытаясь отстраниться от боли.
   Он научился ценить человеческую жизнь, и понял, насколько она хрупка и коротка. Вчера убили одного, а может уже завтра подойдёт какой-нибудь пьяный и вскроет ему артерии по самые гланды. И поминай, как звали. Хорошо ещё если днём, а если ночью? Шампуром в ухо и всё - даже не проснёшься, просто умрёт мозг. Какое большое значение имеет мозг в организме, но при этом не чувствует боли.
   - Ангел смерти прошёл за моим окном и подмигнул мне. Это было бы смешно и могло бы претендовать на звание правды, если бы у меня было окно.
   - Сволота! Понаехала тут лимита поганая, не протолкнуться! Чтоб вас всех! Приехали Россию разворовывать?! - он схватил Норика за уши и подтянул повыше.
   Норик молчал и не сопротивлялся. С таким отношением он сталкивался часто. Это были юнцы, которые не осознали себя в жизни. Им некуда идти, некому чего-то доказывать, и они вынуждены бить всех, чтобы хоть кому-то показать, что они не никчёмны.
   - Спасибо. - прохрипел он.
   Парень замешкался. Хватка его заметно ослабла, он о чём-то думал. Он долго думал, особенно для драки или избиения. Секунды три-четыре, наверное. Норик не видел его лица, да это и не нужно было. Учащённое дыхание резко сбилось и стало быстро переходить во всхлипы, руки мелко задрожали, как стёкла на ветру.
   На почти истеричном выдохе парень выкрикнул нечто неприличное, но сделал это так неумело, что даже сам не понял смысла слов. После чего он рывком отпустил голову Норика и побежал отсюда.
   Прошла минута с тех пор, как Норик валялся на земле. Избитый с синяками и кровоподтёками, в которые сейчас могла просачиваться инфекция, которая в будущем могла мутировать и превратиться в нечто страшное, нежели какой-нибудь поганый чих сейчас. Но он был жив и в сознании.
   Никто не подошёл к нему, наоборот все старались обходить его стороной, а то не дай бог набросится. В сознании людей бомжи ассоциируются с чем-то грязным и маложивущим. Они как зараза, которая всё норовит поглотить их чистое общество.
   Скорее всего, их страхи основаны не на том, что бомжи грязные, а на том, что они составляют конкуренцию всем остальным. Человек, который зарабатывает не своими мозгами, не мышцами и ничем другим, чем принято зарабатывать в обществе, вызывает у них страх. Любое инородное явление вызывает в первую очередь страх, именно на этом строится всё живое. И именно благодаря этому страху перед неизвестностью человечество дожило до этого момента.
   Американцы в этом смысле пошли как по наиболее правильному пути из существующих на сегодняшний день, так и по неправильному. С одной стороны они пытаются, причём довольно успешно, обернуть любое инакомыслие в свою сторону. Они соглашаются со всем и покупают это всё, тем самым лишая инакомыслие всяческой романтики, ради которой оно создаётся. Но с другой стороны они принимают в себя все отбросы, все раны и всю гниль, которая по законам природы должна умереть, чтобы выжившие продолжили свой путь. Но благодаря им эти отбросы не умирают, а живут среди здоровых, и дают потомство. И тем самым болезнь, зародившаяся однажды, живёт в этом инкубаторе и заражает остальных.
   - Они умрут там. Все умрут. Они пожрут сами себя изнутри, да и нас всех проглотят. Козлы!
   Кряхтя под нос ругательства, он поднялся на ноги. Всё тело ныло, хотя, скорее всего, болела голова. Но болела она так, что вся эта боль передавалась на внутренние органы. Хотелось спать. Лечь и уснуть прямо здесь и прямо сейчас. Навсегда.
   Какие-то старые облупленные и обтёсанные временем кирпичи уныло смотрели на этот еле заметный бой человека со сном.
   - А вдруг там мрак? Вдруг там и впрямь нету ничего, и это будет настоящий конец, а никакой не переход?
   В это хотелось верить, но не очень получалось. От этих мыслей и от боли в дурной голове ему стало немного дурно. А может, причина была в том, что он ещё не успел позавтракать, как все нормальные люди.
   Он присел. Твёрдое доселе покрытие дороги казалось теперь мягким, даже почти как кровать, повторяющая контуры тела. Сидеть было удобно и мягко, можно было спокойно спать. Он прикрыл глаза. Тело стало окутывать такая приятная нега, стало тепло и хорошо, все излишние звуки стали пропадать.
   Вокруг поползли еле уловимые на чёрном разноцветные круги, в основном зелёные и кроваво-жёлтые, переходящие друг в друга. Слепые пятна, они расходились из одной точки, которая перемещалась по замысловатой траектории перед его закрытыми глазами.
   В звуках было что-то убаюкивающее, что-то не от мира сего. Нет, вдохновения сегодня не было и быть не могло, только несвязанные куски и перемещения. Тихо издалека слышался мерный гул: замешанный в одном котле гул машины и плач ребёнка. Какофония звуков, ему это нравилось. Разность стилей, скорости и ритма создавала свой ритм. Воистину, даже в хаосе присутствует доля упорядоченности. И кто-то после этого может говорить об абсолюте.
   - Нет, я так не говорю. Я не сплю.
   - О, нет, ты спишь, мой дорогой. Ты уже почти уснул, и ты сам себе это говоришь. Небольшой сгусток в твоей голове, именуемый ошибочно мозгом, начинает агонизировать, он уже создал две совершенно разные и в то же время одинаковые личности. Они обе властны над тобой, у них у обеих одинаковые права. Они правят вместе, и они зовут к себе третью. Круг замкнётся, когда они будут втроём у алтаря. Тогда к ним выйдет привратник, и они сами отдадут ему ключ.
   - Нет! - его голос ломался.
   - Чему быть, того не миновать. Это постулат и одно из правил игры. Правила незыблемы и ни одно вступившее в игру существо не может их нарушить. Всегда можно договориться - отсрочить, продлить, занять. Но никогда - нарушить.
   - Я сплю... Но я не должен спать. Ты - мой сон, мой дурной сон.
   - Нет, я не сон. Я - это ты. Две твои души смотрят друг на друга и видят зеркальные отражения. Да будет так, пока я уйду. Но вернусь, когда ты сам этого захочешь.
   Какофония стала переходить в ушераздирающий шум и грохот. От этого нельзя было убежать, ибо оркестр играл прямо в голове. Сюда прибавилось несколько инструментов, которые пытались перебить друг друга в полёте фантазии.
   Тут изображение подёрнулось. Круги, расползающиеся в разные стороны, потеряли свою идеальную форму, стали подражать барабанным ударам. Издалека в хор духовых и скрипичных инструментов вплетались барабанные удары. Такие редкие, но мощные, что могли даже мёртвого поднять из гроба. Где-то изнутри прямо в глазах что-то больно зашевелилось, как будто змеи готовы были выползти из яиц наружу, пробив скорлупу.
   С диким хрипом он открыл глаза. В первую секунду было такое ощущение, как будто упал в воду и набрал в лёгкие воды по самые гланды. Воздуха нет, вздохнуть не можешь, глаза лезут из орбит.
   Местный сверчок жил где-то здесь в одном из домов. Норик часто мог слышать его по ночам, то есть даже не по ночам, а на стыке ночи и крайнего вечера, когда ещё не слишком темно и можно разглядеть свои ноги с высоты своего роста. В этот волшебный момент всё стихает и на короткое время в воздухе возникает чудо. Все дневные животные легли спать, но ночные ещё не вылезли из нор.
   Эти несколько минут тишины, это и есть то время, когда сверчки являют собой властелинов времени. На них возлагается задача поддержания мира там, куда они могут достать звуком.
   Зимой их нет. Если дом не будут достаточно топить, то их не будет.
   Эта бесконечная расприя добра и зла, или бобра и козла не имеет под собой никакой почвы. Боязнь темноты и не более того заставляет сочинять небылицы о делах давно минувших дней, делать им марафет, приукрашивать.
   Мимика прохожих сейчас не предвещала милого душевного разговора. Он лежал на боку, и чуть розоватая слюна вытекала у него изо рта на землю и частично на воротник. Несуразными движениями он вполз в какой-то левый и грязный уголок, откуда его лица не было видно прохожим, и стал приходить в себя.
   - Я свободен, здесь я свободнее, чем где-либо ещё. - Отход прошёл минут за десять, но какие это были минуты.
   Сначала его как будто выворачивало наизнанку, потом всё приблизилось на расстояние сантиметра, так близко он всё увидел. Потом бросило в другую крайность и всё стало далеко и мелко, что не достать плевком даже до земли, на которой он лежал.
   У него как будто отвалились ноги по самые уши, а вместе с ними ушли по ту сторону и руки и всё тело. На несколько мгновений он перестал ощущать боль и вообще всякий дискомфорт. Но очень скоро ощущения вернулись, и он пришёл полностью в себя.
   - Дядя, хочешь? - маленькая девочка протягивала ему мятную жвачку, такую жгучую, её обычно не любят дети. Наверное, поэтому она отказалась от неё в его пользу.
   - Нельзя этого делать, - молодая мама в плаще и шляпке присела и стала выговаривать в лицо дочурке, - не трогай его.
   Норик встал и даже не посмотрел на молодую маму, но игриво улыбнулся её дочке. Детей он любил, и они его тоже любили. Правда, сейчас было мало возможностей вывалить на кого-нибудь нерастраченные чувства. Когда-то давно он жертвовал деньги в детский приют, приходил туда, развлекал детей карточными фокусами.
   Денег не было. Ему подавали, но эти деньги не шли ему. Они шли его начальникам, которые не подчинялись государству и не платили ему налогов. В сущности, он существовал в другой стране, в которой другие законы и другая власть. Паразиты. Не имея ничего своего, эта страна и её жители паразитировали на том, где они жили. И получалось это у них успешно, хоть и в малых масштабах.
   И всё же он был рад, что нищим он стал здесь, а не там. За бугром. Там каждый нищий всё равно стоит на службе государства, повсюду тотальная слежка и сеть агентов. Каждый гражданин доносит на своего соседа, а тот в свою очередь на своего доносчика. Круговая подстава: сдай сам или завтра сдадут тебя за то, что не сдал вовремя. Каждый уверен, что борется за себя и для себя, в то время как с каждым новым движением его всё больше проглатывает система.
   Норик ковылял по булыжной мостовой. Да, это был красивый район, здесь были булыжные мостовые, красивые гнутые фонари и дома старых построек. Даже цивилизация не могла его быстро менять, он словно застыл в спирали времени, неизменный в своём величии. Люди, заходившие сюда впервые, долго пребывали в недоумении.
   И всё же время летит быстро, особенно если есть дело. Нету времени на раздумье, нету времени вдумываться и разбираться. С каждым годом, каждым днём и с каждой секундой время всё убывает, всё меньше его остаётся, чтобы жить.
   Он видел, как за углом одного из домов, там где шли навесы от дождей, там близ деревянного забора двое дюжих молодца мутузили ногами по почкам одного доходягу в пуховой куртке нараспашку. Хотя, куртка могла расстегнуться в процессе пинания.
   - Ты думаешь нужно вмешаться? - услышал он голос позади.
   Там стоял приятного вида человек средних лет, слегка лысоват и небрит. Лицо его отдавало не очень здоровым румянцем, щёки горели. Но глаза были спокойны и очень выразительны. Если бы от него не разило спиртным, надо сказать очень дорогим и качественным, его можно было принять за больного чумкой.
   - Не-а.
   - Почему? - с детским удивлением спросил человек.
   Норик медлил с ответом, хотя наверняка знал, что ответить, ибо предвидел такое развитие событий и продумал способ выхода из разговора.
   - Я его не знаю, - сказал он и быстро пошёл прочь.
   Кто-то сзади вроде прокричал что-то типа "Помогите" или "На помощь", а может это его фантазия разыгралась, не имея достаточно материала для других мыслей. Или это могла быть злая шутка того пьяненького, по другому его назвать было сложно. Такой слегка блаженный и слегка навеселе, когда появляется желание и сила вращать мир на мизинце.
   Больше нет врагов.
   Сейчас, когда он отошёл почти бегом на почтительное расстояние, ему стало не по себе. Мурашки побежали по коже табунами, вытаптывая там ямки до синяков. Вспоминая добрый взгляд пьяного, ему вдруг удалось выделить из него что-то страшное, но на таком уровне, что он и сам себе-то не мог объяснить, не то, что другим. Быть может, если немного вдуматься, его испугал именно добрый взгляд и желание помочь близкому.
   Он уже больше не видел их и не хотел видеть. Но всё же он оглянулся, посмотрел туда, где была драка. Там сейчас было тихо и пусто, так тихо, что не верилось, что там идёт процесс. На проводах в уровне третьего этажа спокойно сидело три птицы, отдалённо похожих на воробьёв.
   Норик поднял с земли не до конца выдавленный тюбик с зубной пастой и повертел его в руках. Обычный тюбик, только кем-то усердно стёрты данные о сроках изготовления и годности, но по виду упаковка была новая. Он сунул её в карман про запас, авось пригодится в голодный год.
   Такая запасливость его спасала уже не раз, нужно было брать всё, что можно найти. Потом может быть это и не понадобится лично тебе, но может быть нужно кому-то другому. Натуральный обмен и всё такое. Когда-то он спас человечество, так почему бы ему сейчас не помочь конкретному человеку?
   Очень хотелось спать. Голова гудела, теперь она гудела не сама по себе, а те повреждения, что были нанесены телу, передавались ей. Тело при этом уже не болело, а может, просто оно болело не так сильно, как голова, поэтому его как бы не ощущалось.
   Он присел на мостовую и перевёл дух. Мимо спешно и неспешно, когда как, шли толпы людей. Хотя, толпы - это слишком громко сказано, ибо эти толпы были растянуты п времени. Когда-то их было много, когда-то мало, а в некоторые непродолжительные промежутки времени вообще не было ни души.
   Рабочий день начинается с утра, с утра же все спешат на такую работу, с которой они не уйдут хотя бы до вечера. Он напевал тем, кто не спешил, негромкую песнь. Он не знал точных слов, но песнь была долгая и заунывная. Вряд ли кто-то из прохожих сможет дослушать её до конца, что давало ему полное право не связывать меж собой куплеты. Главное - это вид.
   Окно на третьем этаже раскрылось и вылилось несколько литров какой-то вонючей жидкости. Помои. Однозначно помои.
   Норик тут же отскочил на несколько метров, на ходу засовывая промокшую тюбетейку с мокрыми деньгами в карман. Окно на третьем этаже со скрипом и отчаянием закрылось.
   Больше нет друзей.
   Норик побежал по улице, подпрыгивая и вертясь. В правой руке у него была тюбетейка, а левая была пуста. Деньги он всегда прятал, всегда держал при себе, вообще всё ценное он старался держать близко к телу. Этого можно было бы избежать, если никто бы не знал о том, что у него есть что-то ценное. Никто и не знал, могли случайно наткнуться, а если это бы произошло, то начали бы обыскивать. Так что лучше не подавать виду и прятать так, чтобы не находили.
   - Я не могу так! - он не кричал и не шептал, он согнулся, почти присел, повернулся глубоко в себя и зашипел неразборчиво. - Так нельзя!
   На глаза ему стали наворачиваться слёзы, он ещё сильнее стал вдавливать подбородок в грудь, чтобы подавить их, но это получалось плохо. Тогда он закрыл глаза и представил, что ничего этого нет, что он сейчас сидит на пляже под тёплыми лучами солнца, рядом плещется море, такое широкое, что не видно другого берега. Повсюду тишь да гладь да насекомые.
   Невольно улыбка растянула кончики его губ по углам. Он сделал мотательное движение головой и вытер в большинстве своём две маленькие слезинки, которые с трудом вытекли из глаз. После чего он зевнул.
   Из подъезда, с третьего этажа которого его недавно окатили водой, вышла девочка лет семи. В руках у неё был свёрток.
   Норик незаметно вытер остатки слёз и встал так, чтобы можно было следить за её передвижениями, хотя со стороны казалось, будто он смотрит отрешённо вдаль.
   Сиротливо и чуть с опаской девочка подошла к нему.
   - Мама сказала, - она запнулась и закусила губу, ей было неловко, она не могла подобрать нужных слов, - мама... просила... на!
   Она быстро сунула ему в руки свёрток, недоверчиво взглянула на него, как будто отдавала последний кусок хлеба рабовладельцу, и поскакала домой. Норик принял подарок и ещё минуту стоял молча. Он хотел ей что-то крикнуть вслед, но так и не набрался сил.
   Бочком и очень медленно и незаметно он продвинулся дальше поперёк дороги, перпендикулярно двоякому в своей сути дому. Здесь, скрытый от посторонних глаз, он повнимательней разглядел свёрток. Так на первый взгляд ничего необычного и подозрительного - свёрток из плотной бумаги, форму не держал. Внутри было что-то прямоугольной формы со скруглёнными углами. Плюс лежало ещё что-то выпирающее, горсточка чего-то.
   Нету друзей. Осталось сочувствие.
   С отвращением, какого он не испытывал давно, он размахнулся и грохнул свёрток об землю. Бумага прорвалась, оттуда выпали куски чёрного хлеба и докторская колбаса, завёрнутая в пакет. Хлеб превратился частично в крошку, колбаса сохранилась.
   Схватив первый подвернувшийся под руку кирпич, Норик грохнул его вслед за хлебом с колбасой. Удар красиво пришёлся по колбасе, превращая её в месиво.
   Через минуту он стоял в сотне метров отсюда. Он был напуган, но не понимал чем. Вроде бы с одной стороны всё проходило хорошо - он был жив, у него были деньги, ему дали в руки еду. Сами дали! Он не просил, это был акт милосердия.
   Стоп. Вот оно! Акт милосердия. Как он мог забыть и отречься. Ему стали подавать уже просто так, без просьб и молений. Причём это делали незнакомцы, которых он видит впервые. Надо было срочно уходить. Этот внезапно ставший затхлым воздух нагнетал на него тоску.
   Он ничего не подумал, он никак не среагировал на своё же собственное открытие. Он просто пошёл дальше по своим делам. Он смирился с неизбежностью и своей, возможно, скорой кончиной. Всё к тому шло. У него уже стали ныть зубы, да и раны стали плохо заживать, не так как раньше в молодости. На физические ранения он давно перестал обращать внимание, но были и пострашней, которые он не мог залечить, которые тянули жизнь из него каждую секунду, и он не мог с этим ничего поделать - душевные раны.
   Он попал в волчье общество, где нужно подчиняться другому или тебя убьют. Это общество, скрытое от посторонних глаз, мало чем отличалось от обычного человеческого общества. Оно отличалось лишь количеством. В нормальном тебя могут скинуть, унизить, а здесь тебя могут за эквивалентные нарушения убить. Вся разница.
   Маленький паучок свешивался на тонкой нитке паутины с выступа в доме. Постоянный ветер пытался сбить его, швыряясь пылинками, листьями и прочей мишурой, но всё никак не мог попасть.
   Норик подпрыгнул, ухватился за перила ограды, подтянулся и оказался по ту сторону. Здесь на возвышении богатые граждане в составе содружеств построили целый квартал, который был закрыт от постороннего доступа небольшой оградой и воротами. При желании всегда можно было залезть внутрь, но на практике таким мало кто занимался. Внутри не было чего-то такого, ради чего стоило напрягаться.
   За оградой высились три фигурных кирпичных дома. Каждый дом был уникален в своей неповторимости, для каждого был подготовлен уникальный проект. Первый дом представлял собой замечательный вид сверху: полукруглые линии, крыша в виде ниспадающей неровной горки, справа высоко, а слева низко. На низкой части была установлена башня с тремя прожекторами, светившими постоянно в небо тремя цветами российского флага. Это был самый большой дом.
   Второй дом был поменьше. Если первый был больше похож на извивающуюся змею, то второй напоминал большую картошку. Но прослеживалась тенденция - такие же округлые формы и плавность перехода из одного компонента в другой. Даже балконы мало визуально выделялись, хотя были довольно массивны. Надо отдать должное конструкторам: в местах, где были балконы, стена делала выступ и ненавязчиво превращалась в балкон.
   Третий дом сверху вообще был в форме круга. Окна смотрели во все четыре стороны света, плюс ещё в несколько промежуточных. Рядом с ним возвышалась своя котельная с двумя мощными трубами и подстанция, причём тоже нехилых размеров.
   Двухканальная подкачка, выделенная линия, все дела.
   - Харе Кришна, Харе Рама! Харе, харе! Пойте с нами!
   По дороге перпендикулярно ему всё отдаляясь шёл Николай Степанович, менеджер по продажам. Ему двадцать семь лет, он женат, один ребёнок, да и тот мальчик. Он зарабатывает около тысячи долларов в месяц, вполне доволен своей работой. У него небольшое пузо, тонкие руки и ноги, он слегка лысоват. Сейчас он в отпуске, жена на работе, сын у тёти на даче устраивает себе отдых внеочередной.
   На нём строгий костюм с красным галстуком, тонкий портфель и ручка Parker в нагрудном кармане - презент сослуживцев. Если не знаете, что дарить менеджеру, подарите ему ручку Parker. Это и дорого и практично, хоть слегка и избито. Он шёл к другу, в портфеле ничего не было, он хотел забрать некоторые документы, да и вообще просто поговорить. Скорее всего, эта попытка забрать документы была не более, чем предлогом к встрече.
   Норик стал его хвостом, секунды три или пять, выдерживая дистанцию в пять метров. А потом он не выдержал и побежал.
   Николай Степанович остановился и оглянулся, когда его буквально сбило с ног грузное тело Норика. Подобно майскому жуку, попавшему под падающее дерево, он свалился на дорогу. Удар пришёлся как раз по голове. Николаю Степановичу не было больно, наоборот, он ощутил присутствие чего-то похожего на эйфорию или даже покруче. Когда он неминуемо приближался к дороге, он видел это и знал, что не сможет этому противостоять. В тот момент ему было хорошо.
   А потом наступила тьма.
   Норик врезал ему пару раз в почку, дабы убедиться, что клиент уснул надолго. Теперь если его так оставить, он проснётся часов через пять. Уставшим, но довольным, что выжил.
   Однако нельзя было медлить. Промедление смерти подобно - дом смотрел на него сотнями немигающих глаз, он всё видел. В этот дом жизнь вошла год назад, но вошла разом, заняв почти всё свободное место. Кто знает, какие глаза видели его в этот момент.
   Он стал быстро шарить у него по карманам. Ручка. На фиг её. Бумажка с криво записанным телефоном, последние три цифры неразборчиво. Тоже в сад. Всё. Больше ничего нет. Даже нету ключей от квартиры и кошелька. Тем более странно, что у такого делового человека отсутствовал паспорт. Со злости Норик шваркнул портфель о лежачее тело и побежал прочь отсюда. Тем же путём, только в обратную сторону.
   Ему стало тяжело дышать, дыхание участилось, углубилось, но он всё ещё не мог достичь насыщения кислородом. Ему катастрофически не хватало двух лёгких. Нужно было третье, а может, и четвёртое не помешало бы в этой ситуации. Махнув через ограду и пробежав вдоль забора пару сотен метров, он понял, что сейчас упадёт.
   Силы стали быстро покидать его, тело налилось свинцовой тяжестью, как вдруг ему пришла помощь извне. Кто-то помог ему преодолеть расстояние, затащил за угол.
   - Тиха, сволочь! - зашипел на него голос, брызгая слюной.
   Только сейчас он смог разглядеть своего спасителя. Костя по прозвищу Котлета. Странный тип и главное - нервный. Поговаривали, что он имел драку с одним из старожилов помойки, что-то они нашли ценное и не могли поделить. Взобрались они на крышу, там было около трёх этажей высоты. И сбросил Костя своего противника вниз, а потом встал на край, да и прыгнул ему ногами в грудь. Вот с тех самых пор его и зовут Котлетой.
   - Харе Кришна! - вертелось в голове.
   Что он делал здесь - непонятно. Он постоянно пребывал на помойке, руководил духами. Иногда, правда, и сам не брезговал пособирать что-нибудь. Но это рвение проявлялось только в случае предчувствия большой наживы. Если он знал, именно знал, так прекрасно у него была развита интуиция, что там есть что-то ценное, то сломя голову бросался на разбор завалов. Но уж если находил, всё себе, ничего другим.
   Мысль о том, что он оставил своё рыбное место просто так была абсурдом.
   - Тихо! - Он зажал рот Норику. - Ты слышишь? О, да!
   Он сделал какое-то странное движение, то ли сплюнул, то ли высморкался.
   - Такого никогда не было. Ты понимаешь?! - Он весь дрожал, глаза шустро вращались в орбитах, каждую секунду норовя выскочить. - Нет, нет, нет, нет, нет!!! Никогда! Я... я... почему, а?! Оно же... а потом. Нет, я не знаю, не помню, забыл, меня подставили!!!
   Он оттолкнул Норика так, что тот отшатнулся назад метра на два и вдолбился в стену. Костик поднял к небу руки и засмеялся истерически. Глаза его сильно выпучились, изо рта текла слюна желтоватой пеной. От него разило блевотиной, да так сильно, что у Норика заслезились глаза. Ему было и страшно и интересно смотреть на это зрелище - как его начальник сходит с ума.
   Костик прекратил смеяться. Он опустил руки и посмотрел на Норика, прямо в глаза. На его лице теперь была непробиваемая и очень злая маска. Он не скалился, не дёргал мышцами, он вообще ничего не делал, но всё же его лицо излучало злобу и ярость. Он готов был убить кого угодно в тот момент.
   В руках у него блеснул нож, раскладной, но очень острый и прочный. Хитрый самодел, ему сделали его года два назад, то был один мастер, сделал по знакомству бесплатно.
   Норик вдруг вспомнил, как в пятнадцать лет он с друзьями поехал за город к реке. Их было трое - он и два его школьных товарища класса из седьмого. То есть они проучились до седьмого вместе, а потом разошлись кто куда. Он вспомнил, что не видел их с тех пор ни разу. Куда они делись?
   - Возникает другой вопрос: а были ли они вообще?
   - В каком смысле?
   - Мы существуем в обличии человека до тех пор, пока мы нужны кому-то. Они были нужны тебе, и они появились. Они перестали быть тебе нужны, и они пропали.
   - Опять ты?! Вон отсюда!
   Костик бросился на стенку и упал без сознания. Он не целился в Норика, он вёл себя безрассудно и странно. Кровь выступила у него на руке - нож при падении поранил ему палец. Там был аккуратный прямой разрез до кости.
   Норик стоял и смотрел на это действо, на это извивающееся в диком припадке тело. Тело, видимо, уже давно болело чем-то, и теперь эта болезнь нашла выход. Как странно, что человек не имеет в обществе никаких прав, если общество видит в нём сумасшедшего. Общество всегда готово прикрыться чем угодно, любыми одеялами, любой ложью, если это поможет им выжить. А толпа всегда видит причину неудач во всём непонятном и новом.
   Из-за угла за ними наблюдал мальчик лет десяти.
   Самая первая мысль, которую он надумал, увидев всё это, была банальна до откровенности: почему, когда нужно, ментов нету рядом? Избитая плебейская фраза, всё никак общество не может избавиться от этого пятна прошлого. Эти мыслишки исходят корнями из времён рабства и феодалов. Тогда крестьяне и прочая чернь думали, что раз власть, то она всесильна и всевидяща. Как божество какое-то. С тех пор так и повелось - власть на то и поставлена, чтобы мирное население ни в чём не нуждалось, а лежало на печи и в ус не дуло.
   - Дяденька... А вы, - ребёнок лепетал заплетающимся языком, - а он... а почему?
   Он был готов заплакать, но сдерживался изо всех сил. Слюна капелькой выкатилась из дрожащего полуоткрытого рта и капнула на землю. Глаза его покраснели и сильно увлажнились, ещё мгновение и он точно заплачет.
   Что-то затевалось. Норик научился это определять, буквально внутренностями чувствовать, ещё с раннего детства. Это можно было назвать третьим глазом, даром предвидения или ещё как-нибудь красиво, но сути это не меняло - в некоторых случаях он явственно ощущал опасность и пути её наступления. Но было это только тогда, когда наступление её уже было неотвратимо.
   Сейчас всё предвещало скорый конец того, что так хорошо начиналось - этого дня. Небо стало темнее, тени отчётливей и длинней, даже стены стали более высокими и более угрожающими. Не ровен час, свалятся.
   Так бывало с ним уже не раз. Он к этому привык, как к факту, но каждый раз это было испытание для психики. Тяжёлое испытание. Всё окружающее как будто замедлилось немного, а его восприимчивость наоборот возросла.
   Он повернулся спиной к мальчугану, сгорбился и заколебался из стороны в сторону. Тот, который был готов секунду назад заплакать, перестал надрывно дышать, заинтересовался непонятным поведением. Он утёр с щёк только что выступившие слёзы и сделал шаг вперёд.
   В одно мгновение Норик сорвался с места и юркнул за угол. Мальчуган не растерялся и последовал за ним. За углом никого не было, не было даже намёка, что тут недавно кто-то проходил. Ровный слой мокрой грязи покрывал всё дорожное пространство. Мальчуган, наученный в своей среде таким фокусам, обежал дом по окружности.
   Никого. Как будто и не было здесь никого, а только мираж. Костя что-то захрипел на непонятном наречии, какая-то смесь испанского и латыни, плюс, конечно, вставки из азиатских языков. Всё это сливалось во что-то неразборчивое для привычного к русской речи слуха, но это внушало уважение и некоторое подобие страха. Речь его была груба и тиха одновременно, что порождало хитрую смесь звуков. Он ещё раз дёрнулся, шумно и глубоко вздохнул, а потом затих. Голова и руки его безвольно упали вниз.
   Через пять минут Норик отбежал на расстояние в километр или два от места происшествия. Здесь было констрастно - элитарные новостройки через дорогу соседствовали с девятиэтажками времён промежуточного СССР, когда ещё не ушли от пятиэтажек, но и не пришли к грязным монолитам. Каждый дом строился индивидуально долго, хотя и по общему проекту, из красного кирпича, а потом покрывался плиткой.
   Эти хоромы в своё время стали гробами для некоторых деятелей культуры, да и вообще для тех, кто мог как-то повлиять на историю. А уж к добру или к худу была их смерть - уже не известно, всё случилось так, как случилось и уже нельзя этого вернуть.
   В сущности, в мире мало что решается стратегическим планированием, просчётом и прочим. Большую часть своих поступков человек, а в перспективе и весь мир, делает по наитию, по интуиции. Какие-то внутренние процессы, временный всплеск настроения, события, заставляют его принимать то или иное решение. В конечном итоге не важен результат, ибо один человек не может знать всего, чтобы сделать объективный вывод. Одни знают больше, другие - меньше, и действуют в силу своих знаний.
   - Нет, это утопия и мечта, - разговаривал сам с собой Норик, отдуваясь, - это... это... Нормальное явление. Каждый человек спасает свою жизнь, работает под себя. И он вступает на этой почве в конфликт с другими. Если он силён, он выживает, а если нет - умирает. В том или ином смысле. Благодаря этому поддерживается равновесие и баланс сил.
   У него заурчало в животе - желудок требовал пищи и немедленно. Маленький такой орган по сравнению с всем телом, а требует такого пристального и постоянного внимания. Норик достал из кармана свои пожитки - чуть больше десяти рублей. На это можно купить буханку хлеба, а можно получить её и бесплатно, если знать, как грамотно просить.
   Он облизнулся, предвкушая еду, чем раззадорил желудок ещё больше. Если сегодня будет свежий хлеб, то сейчас самое время его брать - час назад у них начался завоз. Хлеб такой мягкий, тёплый, только что выпеченный. Его можно рвать на куски, и он не будет разваливаться на крошки, будет держаться до последнего.
   Булочная была здесь за углом, иди и ешь. Он прошёл пару шагов. Да, им завезли всё же хлеба свежего. Горячий запах будоражил его, запах хлеба смешивался с какими-то пряностями.
   Всё было как нельзя лучше - машина с хлебом всё ещё была здесь и разгрузка была в полном разгаре. Надумав полакомиться на халяву, он боком по стенке начал подходить всё ближе.
   Из магазина тихо звучала музыка, её перебивал отдалённый скрежет по металлу, а также периодические матерные реплики грузчика. В машине никого не было, у дверей тоже. Грузчик был единственным, кто мог помешать, но он надолго отлучался. Ничего, пропажу одной буханки они и не заметят. Надо только выждать момент и вперёд.
   Он уже начал рисовать себе мысленно картину, как он ворует хлеб, как вдруг ему стало нехорошо. Голове стало тяжело, как будто что-то на неё давило со всех сторон. Ноги стали подкашиваться. На глаза стала наползать красная пелена.
   А потом темно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 5
  
  "Карнавал"
  
  
  
  
   Мир раскалывается на части, когда ты теряешь смысл.
   Голова болела нестерпимо, как будто делали трепанацию без анестезии. Где-то в районе макушки, оттуда ещё волосы растут красивым бутоном, образуя там что-то вроде проплешины, которую все закрывают, как могут. Слабая, но такая настойчивая боль, которая будит лучше всяких будильников и "маяков" вместе взятых. Будильник можно не услышать, но нельзя забыть про боль.
   Было ещё темно, вероятно, он пролежал несколько часов без сознания, уже наступила ночь. Он не знал, он даже не открывал глаз, однако ж, чувствовал это всем нутром. Сквозь прикрытые веки не пробивался свет, снаружи точно было темно и тихо, там было спокойно. Значит, уже ночь, значит, он в безопасности.
   Постепенно сквозь тишину до него стали доноситься чуть различимые отдалённые голоса. Сначала он принял их за гул машин, настолько они были многолики и беспорядочны. Но вскоре сквозь мерность этого гула он стал различать отдельные слова, а затем фразы и даже осмысленные предложения. Гул начал превращаться в рой голосов, они переговаривались, кто-то говорил сам с собой, кто-то кричал, но это были человеческие голоса в своём лучшем исполнении.
   Он не открывал глаза. И вообще, ему хотелось спать настолько сильно, что он готов был отдать жизнь за сон. А может даже и больше. Но сверлящая боль в затылке не давала уснуть, а просыпаться до конца он не хотел - таким сладким и спокойным было его теперешнее состояние.
   Это было состояние полусна, когда чувствуешь, что вот-вот уснёшь, но пока ещё держишься. Уже в глазах появляются образы, которые незамедлительно превратятся в сон, как только уснёшь.
   А потом раздался оглушительный треск, как если бы звуки от рвущейся материи, ломающегося дерева и визг тормозов слили в одну кастрюлю и пропустили через усилитель. Затем что-то ухнуло, заскрежетало и затихло.
   Гул пропал. Через секунду после того, как неведомая машина затихла, человеческий гул плавно стих и тоже пропал.
   Вокруг была тишина.
   Сквозь сон и закрытые веки он слышал, как бьётся сердце, как шуршит по артериям кровь, как шумит воздух в лёгких и как что-то мерно тикает у него в теле между сердцем и горлом. Похоже, было на часы, только потише и без звуков внутренних механизмов, которые обычно сопровождают механику часов. Нельзя сказать, что это был противный звук - в детстве он иногда прислушивался к часам, как там у них внутри что-то постоянно шелестело и копошилось, как в живом организме.
   Подчас казалось, что они обладают каким-то подобием разума, не человеческого разума, а каким-то иным, может даже более высоким образом мышления, недоступным живым. Они отсчитывали время, в некотором роде они хранили время. Каждые часы в мире являются хранителями времени, только их очень много, но это и хорошо - мала вероятность, что время будет потеряно. Ведь для того, чтобы найти его, людям понадобились тысячелетия, и кто знает, чем бы обернулись такие поиски, случись они сейчас.
   Наконец, он всё же нашёл в себе достаточно силы воли, чтобы открыть глаза. Это было нелегко, ибо сложнее всего преодолевать не те трудности, которые создаёт кто-то, а сложнее всего преодолевать самого себя.
   Бой с самим собой. Напоминает какую-то старую японскую сказку, в которой мастер боевых искусств вступил в смертельный бой не с кем-нибудь, а с самим собой. Уже и не вспомнить, чем закончился этот бой, и тем более остаётся только гадать, кто же победил. Это дилемма, выбор между лучшей жизнью и смертью. У самого себя нельзя выиграть, можно только не очень много проиграть. А результат всегда один и тот же.
   Нет, темно не было. Вернее, было недостаточно темно. Был какой-то невнятный полумрак, некое состояние природы, мимолётное состояние, когда цвета сильно блекнут, но свет ещё есть. Норик попал в этот период - он не мог различить цветов, он видел всё в чёрно-белой гамме. Но это было красиво, в этом была своя изюминка.
   Однако, что же здесь произошло? Он одновременно и узнавал эти места, и видел их первый раз в жизни. Всё было вроде бы знакомо, но как-то далеко на полках памяти.
   Здесь было жарко, нестерпимо жарко, и он только что это заметил. Сверху палило невидимое уже солнце, оно просто выжигало всё вокруг, хотя он и был в тени и не видел его лучей. По небу ползло что-то типа туч, или даже некоего киселя. В общем, какая-то непонятная бурая масса, которая заслоняла собой большую часть солнца. Небольшими порциями равномерно по всей поверхности сверху всё же пробивался свет, которого хватало, чтобы нормально видеть.
   Вышел ёжик из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить. Всё равно тебе водить!
   Он поднялся. Казалось, что притяжение ослабло в несколько раз, так ему было легко. Казалось, что если подпрыгнуть, то можно доскочить до неба. Движения были легки, все суставы двигались как по маслу. Невольно он почесал бочину.
   - Ай! - Тихо вскрикнул кто-то.
   Норик даже не стал смотреть, кто это был. Не глядя на него, он уже знал, что за существо это было.
   - Я же сказал, чтобы ты свалил! - Прорычал он в бешенстве и задрожал.
   - Да я бы рад, только не получится. Теперь мы на равных или не очень условиях, так что... Я замолчу пока, но не уйду.
   Норик промолчал, хотя очень хотел послать этого своего непрошеного собеседника в четыре буквы. Его уже начал доставать этот голос, ставший почти родным. Его бесил не сам голос, не то, что он говорил, а то что этот голос вообще был. Его пугало, что какой-то столь реальный голос живёт у него в голове, и тем более, что они общаются, и общаются вполне разумно.
   А может, это было не разумно? Может это только ему кажется, что в их разговорах есть подобие логики? Ведь многие психи говорят сами с собой, и думают при этом, что они правы, что в их возможностях свернуть Эверест. Каждый случай уникален. Если каждый нормальный человек нормален стандартно, то каждое безумие является эксклюзивным проектом, эдакой насмешкой над всем человечеством.
   Руки у него дрожали мелкой дрожью, лоб покрылся тонкой плёнкой холодного пота. Тут было жарко, было трудно дышать. Он чувствовал, что задыхается. Кислорода не поступало, а то, что он взбесился, заставило его дышать чаще.
   Сделав всего один шаг вперёд, у него вдруг прихватило ногу в районе коленки. Он схватился за неё и тут же кубарем покатился вниз. Под ним была некая скользкая поверхность типа льда или что-то сродни тому, не за что было зацепиться. В то же время не было твёрдо, поверхность была мягкая.
   Неожиданно ему в лицо попал пук травы. Здесь следовало бы удивиться, но не было времени на то. Он падал, поднимался и снова падал, и всё катился безудержно вниз, как камень при обвале. Так же стихийно и бесповоротно, набирая с каждой секундой силу. В один момент правая рука подвернулась и упёрлась ему в грудь колом. У него перехватило дыхание, и подступил рвотный рефлекс. Организм пытался вытолкнуть инородное тело, пусть даже таким не популярным методом.
   В ту же секунду его подбросило на кочке, он пролетел метров пять, отчаянно размахивая конечностями, пару раз перекувырнулся, и упал, распластавшись на земле. Он был на горизонте. Однозначно.
   На лице, одежде, теле и прочем было много налипшей травы. Она была мокрая, как от росы и немного липкая. Хотя, быть может это вода вкупе с травой давала эффект липкости.
   Он лежал и не двигался. От такого падения у него ныло всё тело, особенно в области рёбер и позвоночника, как будто там прошёл каток с разрыхлителем и всё вспахал. Мельком ему показалось, что ноги его не слушаются, что они валяются сзади, как два куска мяса, без крови, без сил. Это было обманчивое ощущение. Через пару секунд он сообразил, что к чему и попытался двигаться.
   Всё было на месте, все органы целы, только боль не проходила. На кончике языка он ощутил тихий привкус крови вперемежку с соплями и ещё чем-то кислым. Слюна была вязкая и тягучая, такую сложно сглатывать, она проходит по горлу, но часть её остаётся во рту. А промежуток тянется и заволакивает горло, мешает продохнуть. И ни выплюнуть ни всосать, ничего не помогает, если только не запить чем-нибудь типа воды. Кисели, соки и прочее не помогут, а только усугубят и без того крайняк.
   Не стреляйте в пианиста. Он играет, как умеет. Жаль, что не всегда хорошо.
   Норик передвинул руку, чтобы ощупать землю вокруг и тут же вляпался во что-то мерзкое: некая мягкая и вонючая масса, похожая на желе. Такое же упругое, но руку оно ему испачкало порядком.
   Помните: пуль много, а пианистов мало.
   Вытирая на ходу руку о бок, он вынул из кармана набившуюся туда траву. То была осока и неясного назначения цветы - белые, маленькие. Скорее всего, то была помесь одуванчика и розы. В любом случае, эти цветы были похожи и на одуванчик и на розу одновременно. А прямо у самой головки цветка была парочка недоразвитых шипиков, которые не упускали случая уколоться.
   Чу! Что это? Вновь издалека до него стали доноситься звуки. Да, то был тот же гул сотен и тысяч голосов, который он слышал не так давно.
   Если кто-то будет мешать, его настигнет смерть от нас. Это закон. Если кто-то преступит закон, он умрёт. Это тоже закон. Законодательство у нас хромает, зато работает. В любом случае всё в мире в конечном итоге решает сила, грубая сила. Кто сильнее, тот и прав. Тот может менять законы и обходить их, но только если он сильнее.
   Он попытался встать на ноги. Что-то твёрдое будто подтолкнуло его в пятку правой ноги, помогая подняться.
   - Мусье! Вставайте! - Истошно закричал кто-то над ухом баритоном или чем-то повыше.
   Уткнувшись руками в землю, он выгнулся, приподнялся и резко встал. Голова от резкого поднятия закружилась, мир поплыл, вся цветовая гамма смешалась. Его повело в сторону, он был на грани вторичного падения, но смог удержать равновесие в его хрупкой фазе и стал собираться с мыслями.
   Перед ним, справа, слева и сзади был город. Да, город. Не было той горы, с которой он падал, всё вокруг было параллельно и перпендикулярно. Высотные небоскрёбы устремлялись ввысь, стараясь достать небо и проткнуть его своими шпилями. На каждом доме светились огни неоновой рекламы, звучала музыка, кто-то пел, кто-то кричал. Повсюду была суета, хотя и не было видно ни одного человека, да и вообще ни одного живого существа. Но суета была однозначно, хоть и в невыраженной форме. Он знал, что тут что-то есть, что тут кипит некое подобие жизни, пусть и не столь привычное. Быть может даже это были люди.
   С отчаянным ужасом он вспомнил фантастические романы, где роботы захватывали землю, убивали всех людей, и жили там сами, оставив аудио и видео записи о былом величии людей.
   Как призраки возникали теперь эти звуки, не подкрепляемые физикой. Не было ни малейшего движения, ни мысли, лишь только голоса и звуки, которые были так реальны и близки, что если закрыть глаза, то никогда не поверишь, что вокруг никого нет.
   Где-то высоко над головой раздался плач нескольких чаек, отчего-то сильно схожий с плачем человеческого ребёнка. Он точно слышал этот крик, мог даже точно указать место на небе, откуда он доносился. Но небо было пустое, если не считать очень редких и тонких облачков, принимающих замысловатые формы средневековых замков с башнями и бойницами. Абсурдно было бы думать, что за этими замками прятались чайки, как прячутся драконы в ожидании рыцаря, который несёт им смерть.
   Золотые слова. К тому же громкие.
   Вскоре к чайкам прилепился голос одной или даже двух ворон. Всё на той же высоте и на том же месте. Они перекрикивались о чём-то своём, птичьем.
   Откуда-то повеяло жжёной травой. Запах был настолько густым и отвратительным, что его чуть не вывернуло наизнанку. Он изнемогал от жары, он не мог вдохнуть свежего воздуха, а теперь к этому примешался ещё и запах гари.
   Свет от блёсток на домах и клубах заслонял собой всё, и одновременно ничего. Казалось, что от света можно уйти, просто подняв руку, и он тут же пропадёт, и всё станет хорошо. Справа на доме, который очень напоминал казино, сверху примостился торс ковбоя, курящего сигареты. Каждые несколько секунд из его рта вырывался клуб дыма, а надпись над ним призывала начинать курить.
   "Курите сейчас, курите везде! Курение - ваш друг!" И мелким шрифтом "Минздрав предупреждает: курение вредит вашему здоровью". И кто этому может верить?
   Пора выращивать табак на территории Чернобыля, прямо над радиоактивными кладбищами, а потом начать конкурс: типа найдите купон и узнайте историю той страны, где произрастал табак для ваших сигарет. Человек выкуривает пачку, смотрит купон, а там написано: в Чернобыле, на кладбище таком-то, от радиационного заражения умерло столько-то человек. Можно ещё приложить фотографии пострашнее. Вот курильщик-то обрадуется. И производители таблеток от сердца тоже.
   По любому это было лучше и надёжнее. Человеку тогда было бы вообще наплевать на всё, ибо скоро он отправится к умершим родственникам. А то ишь взяли моду в Америке - покурят лет сорок, заработают рак лёгких, и давай в суд подавать, миллионы требовать. Хитрожопая американская мечта - всё из ничего. Только ведь кто-то это всё потеряет. Но это не важно. Важно - это человек. Его предупреждали, ему говорили, а он всё равно полез и нарвался. Бедный он, бедный. Там эгоизм возведён в ранг божества, там ему поклоняются и ежедневно приносят человеческие жертвы.
   - Да, ты правильно всё понимаешь. Они нарушили заповедь и сотворили себе кумира. Этот кумир - деньги и эгоизм. И теперь эти божества, которых оживляют люди, шествуют по миру и разносят своё семя, заставляя поклоняться себе. Это смена власти, то, чего так боялся он.
   Норик не видел своего оппонента, но был точно уверен, что тот указал пальцем в небо, намекая.
   - Его нет! - Прорычал он сквозь зубы.
   - А я знаю. Я, конечно, не провидец и не оракул, но он есть только для тех, кто в него верит. Некоторые верят в Кришну, и он для них существует. Когда-то верили в Зевса, Ра и прочих, и они тоже существовали. В сущности если про тебя все сейчас забудут, то ты вообще прекратишь существование. Ты и так уже на грани.
   Откуда-то доносился грохот множества барабанов. Их было много, их количество росло и они приближались. Стройный грохот, они играли музыку. Они были настолько мощны, что стали заглушать людей, их крики, их песни.
   А люди пока ни о чём не подозревали. Вернее, подозревали, но не верили, а точнее - не хотели верить. В бесконечном гуле голосов он начал вылавливать нотки неуверенности и частично страха. Да, кто-то уже начинал бояться, а кто-то паниковал. Впрочем, есть такие люди, которые паникуют по любому поводу, а иногда и без него.
   - Вот так всё это и случается - строим новое, ломаем старое. Это неизбежно, ты один не попрёшь через шесть миллиардов тебяненавистников.
   - Но я соберу армию, я найду последователей и поведу их на смерть.
   - Тогда ты станешь одним из них. Ты сам станешь божеством. У тебя появятся последователи, которые пойдут за тобой на смерть. И ты создашь свои заповеди и начнёшь навязывать всем свой порядок. А кто не подчинится, того на виселицу.
   - Но...
   - Устал я от тебя. Честно, устал. У тебя ещё есть время на раздумья, решай.
   Грохот барабанов нарастал с каждой секундой. Казалось, что он может заглушить даже мысли в голове, настолько силён и глубок он был. Что? Прервать? Прекратить? Никогда! Мы только начали.
   Люди стали метаться по улицам туда сюда в панике. Он не видел их, он не ощущал их, он даже не знал, в каком направлении дует ветер. Если он вообще дул. Но он слышал по голосам, по этим душераздирающим крикам, которые были повсюду и носились, как муравьи перед дождём, по этим всхлипам и вздохам, по этому чему-то непонятному, что постоянно вертелось вокруг них и шуршало. Паника вошла в город.
   Помехи на линии обрывают связь и рождают проблемы.
   Где-то в неоновых вывесках стали лопаться лампочки, на улицы вдруг из них брызнула синяя немного светящаяся жидкость. Вся чёрно-белая картина была нарушена этим всплеском синевы. Дерево вдалеке дёрнулось, будто его рубили под корень, заскрипело и начало падать.
   Барабанная дробь, выстукивающая марш, стала теперь вокруг и даже сверху, там где птицы и иже с ними. Запах жжёной травы стал невыносим, ему стало невозможно дышать. Казалось, что он может не то, что видеть воздух, но даже потрогать его руками, сунуть в карман, а потом достать, размазать по хлебу и съесть. Поверьте, это очень вкусно, если правильно приготовить.
   В его ноздри вошли сотни запахов одновременно, перебивающие запах жжёной травы. Тут был большой набор самых противных запахов, которые вообще были: метан, запах экскрементов, блевотины, скунсового экстракта. Вот далеко не полный список всего внюхнутого, но больше он просто не смог различить.
   От грохота, который стал переходить в разнородный шум, от жары и от запахов, которые раздирали ему носоглотку, он впал в ступор. Дома стали двоиться, поплыли вверх. Свет стал направленным лучом, который целился ему прямо в глаз. Злобный луч.
   Вдруг барабаны стихли. Их просто не стало. Ещё секунду назад они были повсюду, наступали и угрожали, и вдруг всё прекратилось. На полуноте оборвалась толком не начавшаяся симфония.
   В ту же секунду небо разверзлось, тучи отошли в стороны, из проёма выскочил мощный поток света настолько сильный и яркий, что даже если закрыть глаза, всё равно было больно, всё жгло. Прошло долгое мгновение, за которое он чуть не лишился сетчаток в глазах, чуть не оглох от внезапной тишины.
   Перед ним лежал просторный город. Унылые широкие улицы навевали тоску и чувство голода. И этот пейзаж был ему знаком до кишечных коликов. Ну, конечно! Он здесь родился! Эти улицы, по которым он ходил, и кто-то, вроде дядя, носил его на загривке, пока он был маленьким.
   Он видел этот город сквозь закрытые веки, слышал его звуки, нюхал его запахи и всей грудью вдыхал его целебный для психики воздух.
   Это была его Родина. Пусть она не была идеальна, пусть была грязна и низменна. Всё это пусть. Но это то место, где он родился, вырос. Там он провёл своё детство, когда закладывался характер и в некотором роде способности жить и думать. Это была точка невозвращения - если человек выйдет из неё (перерастёт, умрёт, попадёт в плен - не важно), то он больше не сможет в неё вернуться, как бы ни старался.
   Каждый делает свой выбор. Чем раньше выбор будет сделан, тем раньше человек станет живым. Если выбор не будет сделан, то лагерь может отвергнуть человека, и тогда тот обратится духом. И будет ходить под забором в поисках того, кто его увидит. Может даже сейчас где-то призраки истории руководят новыми богами.
   Норик шёл дальше, глаза его были широко раскрыты, уже не было того ослепляющего света. Слева от него в паре километров по дороге была река. Туда они бегали ловить рыбу, в основном какую-нибудь мелочь, которую всё равно отдавали кошкам.
   Руки у него были сухими и жёсткими, да и слюна, похоже, тоже "ушла в отпуск, вернусь через месяц с подарками, ждите".
   Однако ж, как тут всё изменилось с тех пор. Улицы больше не дышали своим великолепием, не было того разнообразия красок и полёта фантазии. Булыжная мостовая была разрушена полностью; выбитые из неё камни валялись на обочине, сваленные в одну кучу. Эти камни, которые должны его помнить, лежат и пылятся без дела и без уважения.
   Было тихо, очень тихо. Сверху падал спокойный равномерный свет.
   Стоп! Что это было? А? А ведь похоже. Да, очень похоже.
   В его ушах стал пробиваться звук. Он шёл то ли изнутри, прямо из лёгких и остальных органов, а, может быть, он шёл снаружи. Будто у него не было конца и начала. Какое-то шипение, оно раздавалось изо всех щелей и вообще изо всего: сверху, снизу, по окружности и изнутри. Прерывистое свистящее шипение, как будто настраивали старый радио приёмник.
   Помехи в эфире. Слой номер два. Короткие мозговые волны.
   Когда он был ещё пацаном, лет в восемь, по радио иногда в подвалах вещал на буржуйском языке товарищ по имени Рон Теггорт. Качество приёма было ужасным, разобрать что-то среди помех было сложно, поэтому при первом прослушивании его речь нельзя было отличить от речей русских станций. И только потом при вторичном или третичном прослушивании удавалось вычленять куски на английском.
   - Yes, sir! You are welcome, sir! Sir!
   День пропал не зря, если удавалось послушать его взрывную речь. Разложение общества, антисоветская пропаганда и прочие античеловеческие зверства приписывались ему.
   Но сейчас было другое время, другое место. Он мысленно возвращался к тем временам, но никак не мог вспомнить его голоса. За всю жизнь, а в основном в детстве и юношестве, он наслушался всевозможных англо-говорящих иностранцев. Тогда все понятия были на полочках, всё было известно и ясно, как день. Но со временем это стало уходить. Фрэнк Синатра, Луис Армстронг. Вот, пожалуй, и все личности, которые он помнил.
   Саспенс, да? Напряжённое ожидание события, которое вот-вот должно произойти? Бред. Даже не обсуждается.
   Навстречу ему шёл человек в дутой куртке и кепке. В ушах электрозатычки, на ремне генератор музыкальных волн на батарейках. Как и все люди его возраста и социального положения, он шёл размашисто, быстро и самоуверенно, будучи полностью уверенным в своём бессмертии и неприкасаемости.
   Но что-то тут было совсем не так, как раньше. Чего-то не доставало в этом пейзаже, каких-то маленьких деталей. Норик всматривался в парня и не мог понять. То ли он начинал слепнуть, то ли сходил с ума - с парня стекала краска. Да, да, именно так - стекала краска. Она была немного маслянистая, как будто подёрнулась жирком сверху, как рыбный суп.
   В этом парне не было ничего особенного - обычный. Даже слишком обычный и стандартный. Слезающая с него краска не оставляла следов, на её месте оставалась только чёрно-белая расцветка, как в старых фильмах.
   А потом началось это. Краски поплыли со всего окружающего его мира. Как вода после дождя, они стекали с домов, витрин, деревьев и сливались на дорогу, а там в водосток и пропадали.
   Норик взглянул на небо. Там крупными зелёными буквами по белому фону светился вопросительный знак. Норик не поверил своим глазам, резко зажмурил их и потёр руками, а потом резко открыл настолько широко, насколько хватило мышц. Понадобилась секунда, чтобы навести фокус. Мир больше не сбрасывал цвета, теперь он был однородно в приятных глазу чёрно-белых тонах. Надпись на небе пропала. На её месте было гладкое белое небо совсем без облаков.
   Парень успел за это время поравняться с Нориком. Норик же хотел получить ответы, хоть какие-нибудь.
   - Никому никто не виноват. Каждый судит по своей вине. Только больше нет координат, по которым ты приснишься мне. - Тихонько запел знакомый голос, но быстро осёкся.
   - Эй! - Окликнул Норик парня, но тот и бровью не повёл. - Глухой!
   Эта каста людей, которые закрываются наушниками от внешнего мира, давно действовала ему на нервы. Каждый из них мнит себя великим, каждый плюёт на общество. Они не хотят ни с кем сотрудничать, но наивно думают, что все просто обязаны сотрудничать с ними. Глупцы.
   Парень в наушниках промахнул дальше по своим делам, не оборачиваясь, вообще не думая. Глупый и счастливый от собственной глупости. Ничего, ему пока можно, даже нужно. Пока у него есть силы, пока ему не дали по морде.
   - Эй, свинтус! - Снова окрикнул парня Норик.
   Свинтус никак не реагировал, а продолжал удаляться. Вот сейчас ему останется всего каких-то десять метров, и он свободно скроется за поворотом. Этого нельзя было позволить. Нориком вдруг овладел страшный праведный гнев, он решил во что бы то ни стало добиться ответа от парня. Сжав руки в кулаках, он двумя прыжками оказался впереди парня и махнул кулаком.
   Кулак прошёл сквозь парня.
   Вернее даже не прошёл, а... возможно скользнул. Но без ощущений физического контакта. От неожиданности Норика развернуло, он потерял равновесие и упал на задницу. Боли не было. Через пару секунд он вдруг понял, что упал удачно, без боли. А может, просто сейчас он был в шоковом состоянии и не воспринимал боль. Что ж, надо было повторить попытку, раз противник такой увёртливый.
   Забежав сзади, он точным снайперским движением выбросил кисти рук вперёд с таким расчётом, чтобы ухватить парня за плечи аккурат у начала шеи. Этим можно было его задержать, а при надобности и придушить немного. Но чисто так, ради развлечения.
   Да, больше сомнений не было. Руки Норика прошли сквозь тело парня, как сквозь дым. Только сейчас не было завихрений и вообще чего-то, напоминающего о структуре материи. Они просто прошли и всё тут. Два луча света так же проходят сквозь друг друга, и всё нормально у них.
   Норик смотрел на себя и свои руки. Что-то никак не складывалось у него в голове, логические цепочки никак не рождались. Наверное, оно и к лучшему. Без них веселее.
   Он чувствовал, что пропустил что-то важное, чего нельзя было пропускать. В его сознании не доставало некоторых элементов. Как говорится, надо мат часть учить. Чтобы на всякий случай была бы панацея, чтобы можно было объяснять всё с точки зрения логики.
   Парень скрылся за поворотом.
   Краем глаза Норик ухватил некое подобие движения слева от себя, с той стороны, откуда минуту назад этот парень и появился. Прошла долгая секунда, в течении которой он не знал, что сейчас следует сделать. Он был вне своего сознания и не мог что-то контролировать. Однако движение продолжалось, что-то большое приближалось к нему слева, очень похожее на тень.
   - Ну-ну. Ты же не будишь сам себя обманывать. Тень, видите ли. Придумают же.
   Точно! Тень! Ему просто показалось. Не было парня. У него глюки. Наверное, сказывается жара. Ну до чего же тут душно, ведь воздух же есть, вон там лес, так почему же душно?
   Облегчённый собственной догадкой, он улыбнулся. Ему стало весело от того, что всё обошлось, что он сам смог найти недостающее звено пазла. На лбу выступил холодный пот, в глазах всё поплыло, а ноги стали подкашиваться. Он понял, что если сейчас не сядет, то потеряет сознание. Впереди была скамейка без спинки, да и не нужна она была. Только присесть.
   Сделав всего шаг вперёд, маленький отдел в мозгу забил тревогу. Слева на него со скорость не меньше полусотни километров в час ехал грузовик с кирпичами на бортах. Его-то приближение он и видел пару секунд назад. Однако водитель, видимо, так увлёкся дорогой, что не замечал стоящего на ней пешехода. До столкновения оставалась всего пара метров, не больше.
   Норик в панике рванул вперёд в прыжке и с разворотом с таким расчётом, что если не успеть отпрыгнуть, то хотя бы получить наименьшие повреждения. Раскачивающийся на кочках грузовик с кирпичами прошёл мимо, но всё же смог задеть выступающей частью его ногу. Норика от задевания развернуло и отбросило на пару метров.
   - Я его не услышал, - говорил он сам с собой, потирая ушибленную ногу, - не слышал. Да, всё нормально, я его просто не услышал.
   Он чихнул и слёзы навернулись на глаза от такого мощного чиха. Повсюду была тишина. Даже сейчас, когда он видел, как отъезжает грузовик, как он трясётся, как бьются друг о друга кирпичи, он не слышал ни звука. Скорее он видел их.
   Тончайшие и слабоуловимые колебания, похожие на круги по воде от падения камня в неё, расползались по воздуху. Они были прозрачны, только немного искажали и преломляли воздух в местах своего следования. Они исходили от всего в той или иной степени, и даже от него самого.
   Спереди на него шла мощная звуковая волна. Это было настолько мощно и величественно, что заставило его невольно открыть рот. Нечто, гораздо большее, чем цунами, шло на него с огромной скоростью прямо из леса. Она появилась неожиданно, сразу поднялась выше деревьев и пошла верхом. Он видел даже, как в её апогее от столь великой массы лучи света преломлялись и образовывали множественные радуги. Он видел их цвета, так выделяющиеся в чёрно-белом мире. Красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый.
   Белая длань занесена над тобой, тебе не сбежать. Лучше сдайся и умри без мучений!
   - Не-е-е-т! - Проорал Норик и бросился бежать.
   По прикидкам у него было секунды три или ещё меньше, прежде чем волна настигнет его.
   Бегом за угол! Прыжок, ещё один. Его затрясло, как будто внутри стали взрываться множественные петарды. Казалось, что внутренности готовы разорваться от любого напряжения, например вздоха. Невидимая сила толкала его в спину сильными, но короткими толчками. Его развернуло несколько раз вокруг вертикальной оси и подбросило в воздух сантиметров на двадцать.
   И всё успокоилось. Весь мир дрожал, Норик ещё не успел прийти в себя, он мало что различал наверняка, но волна уходила вперёд. Он выстоял схватку против стихии, хотя это была сомнительная победа. Скорее он просто не дал себя убить.
   Что-то тёмное тянулось издалека по воздуху, виляя как змея в воде. Тёмное, толстое и с нечёткими краями, как будто бы не имеющее физических форм. Вот дунул ветерок, это заметно по шевелящимся листьям на серых деревьях, и странная фигура расползлась ещё сильнее, раскрывая шейный капюшон над землёй.
   Мир невольно начинал краснеть. Теперь все окружающие предметы излучали слабое красноватое свечение. Скорее всего, это была реакция глаз на нестандартное видение.
   У него заболела голова в области затылка, ближе к месту стыка черепа и позвоночника. Там как будто воткнулись тонкие и длинные иглы, которыми делают иглоукалывание узкоглазые мастера.
  
   Старый жирный боров по лесу бежал,
   Старый жирный боров на капкан попал.
  
   Мягкий певучий детский голосок доносился из темноты. Норик дышал мелко и часто. В воздухе было мало кислорода, было много жидкости. Он даже не мог вздохнуть полной грудью, не мог набрать воздуха побольше, но задыхался. В глазах шла муть, казалось, что побаливают зубы, особенно в области клыков. Подступал рвотный рефлекс, но нельзя. Нужно держаться. Сейчас это не было похоже на обычную тошноту, сейчас если сблюёшь, то наружу выйдут и все внутренности. Так сказать вывернешься наизнанку и сдохнешь. Такой результат мало кому приятен вообще, а главному герою и подавно противно.
   - Дядь, - маленькая девочка, совсем маленькая, в синем платьице и шерстяных носочках дёргала его за одежду, - а дядь! А ты что тут делаешь?
   Глаза у Норика расширились от неожиданности, но он смолчал, чтобы не ляпнуть глупость и не спугнуть её. Кто знает, быть может сейчас с ним говорит сама Судьба.
   Девочка смотрела на него исподлобья, отчего-то нахмурившись и надув щёки, как от обиды, но всё равно что-то было в ней не от мира сего. Кажется, да, у неё были настолько голубые и глубокие глаза, что казалось, будто у неё нету зрачков. Такой эффект Норик видел несколько раз в кино, то были либо роковые красотки, либо маги из других миров. В любом случае то были линзы, но здесь всё натуральное.
   - Дядь!.. А дай конфетку!
   Она вдруг засмеялась, беззлобно и так заливисто, что ему самому стало немного весело. В конце концов, что есть он и что есть она, этот возможный спаситель человечества?
   - А, - он начал рыться в карманах, - где-то было. Сейчас.
   Он мацал карманы в поисках чего-то съестного. Уверенность, что у него обязательно должна быть где-то хорошо спрятанная конфетка, не оставляла его. Надо брать быка за хвост, а то убежит!
   Внезапно что-то ударилось о камень под ним. Был такой хороший железно-каменный звук. Обычно в фильмах такие звуки символизируют удар меча по камню или меча по мечу, а сразу после этого летят искры. На земле валялся Ножик Костяна-Котлеты.
   Норик и девочка смотрели на него, как бойцы смотрят на упавшую без чеки гранату. Сейчас он должен был взорваться. Должно было произойти что-то ужасающее. Норик весь сжался внутри, ожидая нападения снаружи. Он знал, что не в силах защитить даже себя, но всё равно хотел это сделать.
   Кто-то рядом всхлипнул, готовясь заплакать, а потом раздался звенящий звук от россыпи битого хрусталя по бетону. Когда он огляделся по сторонам, девочки уже не было. Не было и тянувшейся ранее по воздуху чёрной массы. Сзади был высокий, около десяти метров, кирпичный забор, местами оштукатуренный и украшенный орнаментом. Это было вроде папье-маше, только более тонко и изысканно.
   Если мы будем растить ребёнка, то захотим, чтобы он был похож на нас. И мы захотим, чтобы это был плод нашей любви, чтобы он жил, как мы не смогли жить. Но именно этого никогда не будет - он не будет похож на нас, он будет не такой как мы, другой, и он отдалится от нас, пусть это будет нескоро, но это будет. Не лучше ли сразу бросить?.. Кто это щас ляпнул?! А ну вон из строя.
   Человек, конечно, высшее существо, ибо может приручить всех существ, может ими управлять. Но есть одно живое существо на земле, которое человек не может ни остановить, ни изменить, ни приручить. Нет, с отдельными особями получается, но их процент так мал, да и живут они так недолго, что овчинка не стоит выделки. Это существо называется человеком. В распрях с самим собой человек убьёт сам себя.
   "Бог создал землю. Бог создал сушу. Бог создал небо. Бог создал жизнь. Бог создал человека. Человек убил бога." - Честнейшая книга правды.
   Это уже не было его городом, в котором он родился и вырос. Это был какой-то зверский притон и рассадник заразы, которая убивает людей наповал, а им это ещё и нравится. Здесь отстроили игорные дома, публичные дома. На каждом повороте рекламы о еде, а рядом рекламы о похудении. И всё красиво, всё направлено на разорение и уничтожение. Человек становится рабом - сначала ему предлагают отбросить все запреты и поддаться желанию, а потом предлагают научить бороться с последствиями.
   Интересный концессус. Неужто это и есть смысл жизни?
   Библейские притчи на поверхности: сперва дьявол-искуситель предлагает блаженства в обмен на душу, а потом вступает в игру бог, очищающий грешников. Система работает и штампует каждый день. Не будем ей мешать.
   Тут была людная часть города - столько самых настоящих человеков. Все бегут по своим делам, все заняты. Время бежит быстро, не останавливаясь и каждый раз норовя ускориться ещё больше. Люди бегут, они уже продали и теперь работают в долг. Светофор переключался с немыслимой скоростью, отчего походил на ёлочное украшение на Новый Год.
   Люди бегали повсюду, никто не останавливался и не смотрел по сторонам. Они не бежали, они все шли, но всё это было так быстро, что Норик не успевал за ними уследить. Огромные часы над одним из магазинов проскакивали минуту секунд за пять, птицы проносились по небу со скоростью истребителей, совершали немыслимые виражи и уходили из зоны видимости.
   Норик пытался ухватить кого-нибудь, но тщетно - они проходили сквозь него, а он сквозь них. Сделав всего две попытки, он остановился на месте, вглядываясь вниз. На мгновение пол показался ему прозрачным, таким, что он смог разглядеть чуть подсвеченную движущимися голубыми огоньками пропасть. Огоньки летали, как светлячки, как будто они были живыми, летали тут по своим делам, а заодно светили всем. Добрые животные.
   Мало, мало, мало! Плохо движемся! Если не ускоримся, то это конец. Если остановимся - мгновенная смерть. Нас просто раздавит толпа, не успев остановиться. Жалкие и ничтожные личности.
   То мгновение, за которое он смог разглядеть бездну, ушло. Как это ни прискорбно, но больше ничего не было, и он этому не спешил удивляться.
   - А ты знаешь, какие привилегии даёт смерть?
   По избитой от времени дороге ползло что-то многоногое и с длинными усами на голове. У этого чего-то были большие глаза во всю голову, как у стрекозы, такие сетчатые и неподвижные, совсем без ресниц. Это ползущее было похоже на гусеницу или заморскую многоножку, только немного странную - она была длинная, как червь, и такая же влажная на вид. Может это был обман зрения, но ему показалось, что он может видеть её внутренности; присутствовал некая неоднородность поверхности. Хотя в случае с червями сложно делать анализ издалека.
   Червь-многоножка остановился в полуметре от его ног, и в метре от его головы, и задрал голову вверх. Вернее это было похоже на голову. Впрочем, другой его конец тоже был похож на голову - те же глаза и усы, волочащиеся по земле. Это создавало обманную картину.
   Нет, это всё же была голова. У её основания плотность скопления ножек была выше. А потом червь-многоножка моргнул. Полупрозрачное подобие век сомкнулось с боков в центр головы по глазам двумя тонкими плёночками.
   Существо улыбнулось.
   Его лицо вдруг стало очень похоже на человеческое. Появились невесть откуда зубы, рот, брови. Доселе безжизненные огромные сегментированные глаза вдруг приобрели ясность и какое-то изысканное выражение, какое бывает у породистых собак на выставках. Существо почесало подбородок одной из многочисленных лапок, после чего стукнуло ею по земле.
   Удар отдался долгим эхом в его голове, распространялся там, отражаясь от стен, смещаясь сам с собой и многократно искажаясь. Шум, порождённый им, вгрызался в мозг. Норик неожиданно для себя услышал тихий человеческий голос, вещающий на незнакомом наречии, немного шипилявя. Голос говорил тихо быстро и отрывисто, скорее всего, бессвязными фразами, как умалишённый. Голос исходил из странного источника, как будто кто-то говорил в трубу.
   Прошло всего мгновение, а червь на земле потерял временное сходство с человеком. В его глазах больше не светилось страсти, там не было разума и удивительной глубины. Теперь это были просто два стрекозиных глаза, совершенно ничего не выражавших. Взгляд застыл, как у статуи, где-то вдали на потерянной мысли.
   Существо стояло бездвижно ещё секунды две, выжидало. А потом, видимо потеряв интерес, быстро огляделось по сторонам, взглянуло вниз, стукнуло копытцем по камню и ушло в него, как рыба в воду. Даже следов не осталось, будто и не было его тут.
   - Итак, 22:40 , дамы и господа! И по этому случаю мы начинаем нашу утреннюю трансляцию на весь мир, который вообще может нас услышать. А начнём мы с выступления нашей звёздочки первой величины - Харуки!!! Вы уже слышите её?.. Как не слышите? Ах, да. Ещё не время... Тогда продолжайте и не обращайте на нас внимания, мы ещё вернёмся!
   Конферансье закончил кричать свою монолитную речь в микрофон и отбросил все сомнения. Правильно, мы не будем наступать на всё те же старые грабли, мы скинемся и купим новые. Желательно с обрезиненными ручками, чтобы помягче было.
   - Нет! Нет! Я никого не убивала! Слышите?! Не убивала!!!
   Неясный доселе голос в голове сменился на женский, более ласковый и более понятный. Теперь голос кричал на русском языке, а может, ему так только казалось. Может это была не более чем игра воображения или смелое преломление звука в трубе, из которой он исходил. Последний отголосок затих.
   Где-то рядом справа над самым ухом зажужжал кто-то с крыльями, похожий на жука. Вот ведь поганая мелкая клеточная жизнь: любопытный, аж жутко становится.
   Норик в опустошении поднял глаза. Его утомляло всё это, что происходило вокруг него. Сперва он старался что-то понять, осмыслить в той или иной степени. Он и сейчас пытался это сделать, но это давалось всё труднее. Волосы на голове не могли спасти его от жары, исходившей сверху от невидимого солнца. Никакая тень не закрывала его, повсюду было душно и пекло. Голова раскалывалась от боли и жара.
   Жук мгновенно замер, как только он разогнулся. Мир всё также был монотонно бесцветен и однолик. Как много простора для мысли даёт цветовая палитра, как много жизни она даёт. И как много она отбирает с собой, когда уходит. То, что происходило сейчас, было похоже на похороны всего сущего, что есть на Земле. И почему-то он, простой русский бомж, вдруг в одночасье стал пупом вселенной.
   Жук с приятными поблёскивающими на свету крыльями и матовым брюшком висел в воздухе. Совершенно беззвучно, как ночная бабочка. И при этом не махал крыльями. Он просто завис в воздухе с распушёнными крыльями, как будто кто-то остановил проигрывание плёнки в магнитофоне, чтобы разглядеть кадр получше.
   У жука было два маленьких глаза-бусинки, совершенно чёрных и ничего не отражающих. Он прятался за ними, как люди прячутся за солнечными очками во всё лицо.
   Норик вздохнул. Но не полностью. Тогда он вздохнул ещё раз, и снова промашка. Почему-то он не мог набрать полную грудь воздуха. Он вряд ли понимал, зачем он это делает, но уж точно не собирался надышаться на всю оставшуюся жизнь. Тогда он упёрся ладошками в колени и в три захода смог набрать нужное количество воздуха.
   Воздух был обжигающим и бедным на кислород. Он как кисель входил внутрь лёгких, неспешно там располагался, чувствовал себя как дома. А затем так же вяло и лениво выходил наружу, оставляя внутри части себя, неохотно впуская внутрь следующую партию. Нет, эту партию нужно было доигрывать до конца.
   Он дотронулся до жука, проверяя его реальность. Жук покачнулся, как бумажный кораблик на волнах лужи, чем-то хрустнул и упал на землю. У него отвалилось две лапки и переломилось пополам правое крыло. Они ведь такие хрупкие и ломкие эти крылья, могущие при этом переносить целого жука с небольшим грузом в лапах.
   Это было уже не то, как было раньше, когда было не так. Воздух теперь совсем остановился. Нужно было бежать, чтобы заглатывать его, а то бы он сам не сдвинулся с места.
   Вдруг он услышал звук. Это был звук быстрой размашистой поступи. И это был человек: на ногах у него были кроссовки, так мягко он ступал, и также спортивные штаны, об этом можно было судить по шуршащему звуку. И этот человек шёл сюда, он был впереди, всего в трёх или четырёх метрах от него.
   Но впереди было пусто.
   Вот Норик уже поравнялся с этим человеком, чуть ли не прошёл сквозь него, настолько объёмным был звук. А потом шаги стали удаляться за его спину.
   В паническом страхе он оглянулся и для верности стал шарить руками в воздухе, авось наткнётся на жизнь.
   - Могу ли я рассчитывать на четырёхсотое поколение к завтрашнему утру? Нет? Ну, тогда и чаевых не ждите, вот так!
   Конферансье продолжал выступление, сейчас он был в ударе и намного ближе.
   Норик повернул за угол, прошёл столбы с натянутыми между ними толстыми бельевыми верёвками. На некоторых столбах трепались по ветру лоскутки материи с вышитыми по ним именами. На некоторых помимо имён были четырёхзначные числа с буквой "И" на конце. Примерно так: 5076И. Это был какой-то шифр во внутренней иерархии бельесушников, и к нему должен был быть ключ. В любом случае, если к чему-то есть ключ, то очень вероятно, что он где-то неподалёку записан. Значит, ключ к шифру должен был рядом.
   Нога его наткнулась на что-то тяжёлое и металлическое одновременно. С трудом удержав равновесие, он взглянул под ноги.
   Там лежал массивный ключ из мягкого металла, возможно, что свинца. Об этом говорили глубокие царапины на его хребте. Характер царапин говорил о том, что их поставили мягким предметом. По крайней мере, мягче, чем нож.
   Попытка не пытка, он решил поднять его. Но не тут-то было. Ключ не поддавался на провокации, он лежал смирно на полу из криво положенных бетонных плит. Он не был даже впаян, его ничто не держало, однако ж, при этом его нельзя было ни поднять, ни сдвинуть с места. Когда у Норика зарябило в глазах от напряжения, он бросил это дело. Пускай лежит, загадка останется неразгаданной до поры. Авось когда-нибудь появится рыцарь в сверкающих доспехах и разгадает эту головоломку.
   - Ну вот. Опять пасуешь перед трудностями, - знакомый голос не унимался учить его жизни, - нехорошо это. Что люди-то подумают, а?
   У Норика не было сил на злобу, хотя он искренне хотел придушить владельца этого поганого голоса своими руками, а труп отдать стервятникам на закуску. Так от него было бы больше пользы - хоть кому-то стало бы хорошо. Пусть это и были эти летающие трупожоры с лысой головой и убойным клювом.
   Перед ним лежала длинная улица, уходящая вдаль и влево так, что нельзя было разглядеть. Впереди послышался звук машины, а точнее грузовика. Звук быстро приближался, причём откуда-то сверху. Будто со снежной горы сходила лавина.
   Невидимый грузовик ехал прямо на него, всё ускоряясь к каждой секундой. Ещё пара мгновений, один вздох и они столкнуться - человек и его создание. Грохот нарастал. Грузовик, громыхая кирпичами, проскочил мимо него на большой скорости, и ушёл вдаль. Где-то рядом с ним подул ветер, такой заунывный шуршащий гул, который рождается на вершинах деревьев, а потом расходится по округе и вскоре теряется в камышах.
   Перед его глазами медленно прокувыркалось справа налево перекати-поле. Совершенно беззвучно, подымая за собой небольшой столб пыли. Они как будто были созданы друг для друга: то ли перекати-поле вело за собой пыль, то ли пыль толкала перед собой перекати-поле. На дороге, на пути его следования, остался иссохшийся раздавленный цветочек.
   То был один только бутон, очень похожий на подснежник, только раза в два побольше. Белый, но скорее он выцвел от постоянного солнца. Он был так аккуратно раздавлен - всё, что должно было быть прямым, осталось прямым, а все складки были только подчёркнуты, что можно было сомневаться в природном происхождении такого великолепия. Так цветы содержат в гербариях ученики-первоклашки и иже с ними. Но они не в состоянии сделать так, чтобы он потерял цвет от солнца.
   Норик потрогал цветок носком ботинка, и цветок будто ожил: он резко распахнул лепестки, как крылья, и, несомый порывом ветра, поднялся в воздух и улетел ввысь. Большая магазинная вывеска закачалась от ветреного порыва, пыль и кусок штукатурки обрушился сверху мимо неё на дорогу.
   Внутри за стеклом стоял человек и очень вдумчиво смотрел на витрину с мясными продуктами. За прилавком напротив со скучающим и отрешённым видом стоял продавец - мужчина преклонного возраста, с длинными седыми усами, толстым лицом и мощными плечами. Он не смотрел на покупателя, он не смотрел мимо него, он вообще никуда не смотрел. Расслабленный взгляд в никуда, а скорее в самого себя, лишь бы сбежать от рутины.
   Он смотрел на них, как смотрят на картину, задумчиво и без энтузиазма. За две минуты, что он стоял у витрины, он не уловил ни одного движения. Оба человека застыли в позе восковых скульптур, но так похожих на живых людей, что становилось жутко.
   Он с трудом отворил тяжёлую дверь с мощной пружиной и вошёл внутрь. Сразу над продавцом он заметил большие настенные часы с массивными узорчатыми стрелками. Часы застали на двух часах и тридцати трёх минутах. Электронные часы на руке у покупателя отставали от настенных на две минуты и тоже стояли. Сейчас было два часа дня и в районе тридцати двух минут, если брать среднее значение.
   Плохой механизм. На электронику нельзя положиться - она слишком малонадёжна. В отличие от неё, механические часы даже при остановке два раза в день показывают правильное время.
   Норик дотронулся до плеча покупателя. Тот был мягким, как настоящая плоть, и холодным, как металл. От этого неестественного сочетания холода и мясной упругости мурашки бежали по коже. Это пугало.
   Внезапно в углу включился молчащий доселе телевизор. По экрану побежали белые с чёрным полосы, а из динамиков послышался мягкий шум. Изображение подёргивалось, как будто кто-то настраивал его на что-нибудь приемлемое глазу, но никак не мог поймать волну. Так продолжалось несколько секунд. В некоторые моменты казалось, что изображение вот-вот преобразуется в фигуру, и каждый раз оно вновь расплывалось. А потом что-то щёлкнуло, и телевизор погас. Норик попытался достать до него, но чем ближе он к нему был, тем сильнее кружилась голова. Вверху было ещё меньше кислорода, а может, там было ещё и больше чего-нибудь другого, более вредоносного.
   От внезапно возникшей тишины у него заложились уши. Такое очень внезапной, тягучее и всегда неожиданное ощущение, как будто в начале кто-то хлопнул по ушам и вставил туда затычки. А потом сразу же начинается приступ гула, исходящего откуда-то изнутри головы, из самой её сердцевины. И не слышно ничего, только самого себя и слышишь, но и то не всегда, а если повезёт.
   И сплошная пустота в мыслях, нельзя сосредоточиться, нельзя понять. Хочется снова слышать, что-то сделать для этого, помочь, но ничего не выходит.
   Неловким движением при повороте он толкнул посетителя в плечо. С невероятной лёгкостью и податливостью тот накренился вбок, застыл в воздухе на мгновение, прощаясь, и упал, разлетевшись на множество осколков. Стеклянная пыль взмыла в воздух, многократно ломая свет, подстраивая его под себя.
   Вдалеке за стеной, за домами, за лесом гулко ухнула неведомая машина. От её уханья магазин затрясся, не давая пыли осесть. Пол зашатался, стёкла в мгновение ока треснули и взорвались. Металлические конструкции стали изгибаться.
   Хоть он не слышал, да и не мог слышать, этого, но он видел, что происходит нечто ужасающее. Всё здание мотало из стороны в сторону, как маленькую рыбацкую лодку во время шторма. Казалось, что сейчас он перевернётся вверх дном, и все утонут. Стеклянная пыль лезла в глаза, было и щекотно и ничего не видно, хотелось бежать от всего этого. С потолка свалилась толстенная балка, посыпался крупный красный песок.
   Норик наугад сделал последний прыжок, и вылетел головой в разбитую уже витрину. Ему было страшно: он почти ослеп, он почти оглох и не знал, где находится. Ноги успели привыкнуть к тряске за эти несколько секунд, и его по привычке мотало. В лёгкие набилась пыль и гарь, он отхаркивал их, как только мог, но это ему плохо помогало.
   Сделав для верности ещё пару прыжков вперёд, он ощутил под ногами вроде бы бордюр, ну или что-то похожее на него, сел и начал тереть глаза. Осторожно, чтобы не повредить. Слёзы текли ручьями, защищая глаза.
   Прошло несколько слепых секунд, прежде чем он смог разглядеть что-то. То были его собственные руки, кисти, почерневшие по самые локти, все в саже, смешанной с потом и ещё какой-то тянущейся гадостью. Всё это беззвучно хлюпало.
   Теггорт вещал в его голове свои проповеди о приближающемся конце света, о всеупокоении и прочей лабуде. Странно, но тогда его обрывочные речи были чем-то вроде Библии для них, мелких мальчуганов. А сам Рон, стало быть, по меньшей мере, святым.
   Магазин, из которого он только что выпрыгнул, всё ещё стоял на месте. Он более не подергался метаморфозам, да и выглядел подозрительно нормально. На первый взгляд не было никаких видимых повреждений, никакой гари или ещё чего-нибудь. Всё было цело, вот только он был закрыт: на витрине жалюзи, на двери занавеска, около ручки амбарный замок.
   Дзинь! Алё?
   В доме позади него звенел телефон. Он это точно расслышал, даже сквозь заложенность ушей.
   Не успев откашляться до конца, не зная, что делать дальше, он бросился в этот дом на спасительный звонок, как будто тот мог решать его судьбу. Двери сами распахивались перед ним, приглашали внутрь, всё так заманчиво и вкусно, что прям сейчас бы съел всё съестное.
   Он здесь, на втором этаже за дверью слева. Он здесь, только нужно его взять.
   Ворвавшись как ураган в комнату, Норик в первую же очередь снёс фаянсовую статую кошки на пьедестале слева. Это он сделал не нарочно, просто вот так получилось. Посреди комнаты на красивом резном столе из красного дерева стоял заделанный под старину телефон. Но как только Норик вошёл в комнату, он заглох и затрещал. Из него посыпались искры, и тут же вспыхнуло пламя.
   Норик бросился спасать артефакт, пытался заглушить огонь руками, но не смог и близко подойти к нему, так было жарко. Даже полы его пальто задымились, ибо были ближе всего к нему.
   За какую-то жалкую секунду телефон превратился из произведения искусства в кучку пепла без имени, рода и знака качества.
   - Слушайте, люди! - Рон вещал в своих лучших традициях. - Конец близок, он ближе, чем вы надеетесь! Скоро вам представится возможность пройти сквозь врата в иной мир, подойти вплотную к свету в конце тоннеля. Вам в это помогут проводники. Их будет немного, но они вас найдут и помогут.
   Опечаленный неудачей, Норик спустился обратно на улицу.
   Да, это была неудача, и даже провал. А ведь всё было так близко. Кто знает, быть может он только что упустил свою судьбу, а она была рядом.
   От сквозняка дверь дома, из которого он вышел, с грохотом захлопнулась. И он услышал это. Хотя, лучше бы не слышал.
   Слева по улице на него шло зловещее тёмное облако, очень похожее на человеческую фигуру в плаще и капюшоне. Облако ползло очень медленно и осторожно, боясь спугнуть добычу. При движении оно издавало странные тявкающие звуки, как у щенят.
   На расстоянии около двадцати метров от Норика оно полностью остановилось. Раздался всё нарастающий грохот, как будто под землёй шла огромная землеройная машина. Почву затрясло со страшной силой. Облако в мгновение ока обернулось огромной чёрной собакой с красными глазами. Собака ринулась на него с диким рёвом и прихрипыванием.
   Норик бросился бежать. Он боялся, просто панически боялся собак. С такой скоростью он не бегал никогда, а тем более от собак. Дорога была неровная, но он не замечал этого. Позади, всё настигая, мчалась огромная собака с разинутой пастью и красными глазами. Он бросился в ближайший проход между домами, арочного типа, похожего на ворота. Там был тупик.
   Он резко затормозил перед стенкой и оглянулся. Собака бросилась на него, открыв в прыжке пасть. Казалось, что она может проглотить человека одним махом и не насытиться. Он видел её белые клыки, её розовый шершавый язык и белую слюну. Он видел, как она готова была смыкнуть челюсти на его голове.
   А перед ним была уже другая декорация.
   Большая площадь, два фонтана и памятник кому-то безглазому между ними.
   2006 год. Джульетта выходит на поверхность.
   По-прежнему был день, было светло, жарко и душно. Казалось, что вода забыла испаряться, её совсем не было в этом застывшем воздухе. Как будто про неё все забыли, она никому не нужна, вот она тоже решила забыть. Воздух, однако ж, более не был таким затхлым и тяжёлым, иногда поддувал лёгкий ветерок, который, правда, совсем не освежал, а даже наоборот ухудшал положение путника.
   В небе в самом зените стояла наполовину съеденная жёлтая Луна. Она светила красивым немного оранжевым четырёхпалым светом. Напротив неё на другом конце небосвода зависло солнце. Два светила одаривали Землю свои светом. Где-то посередине должна была быть Венера. Её часто можно видеть по ночам, она быстро ползёт по ночному небу в виде большой и яркой звезды. Некоторые олухи принимают её за корабль инопланетян, зависший на орбите.
   Консолидация предприятий в будущем достигнет своего апогея. На рынок выйдут совершенно новые люди, которым это будет претить, и они будут стараться сделать всё иначе, чем есть сейчас.
   - Власть демократии, деньги людям. С другой стороны за людьми надо постоянно присматривать. То есть при демократии мы должны одновременно и доверять всем и каждому, но при этом налаживать тотальную слежку и контроль. Каждый гражданин будет бояться сделать неверный шаг потому, что на него постоянно кто-то смотрит. И наблюдатели будут наделены безграничной властью, они станут судьями и палачами в одном лице. Это уже происходит.
   Голос из рупоров, установленных на столбах по окружности, говорил громко и отчётливо. Как оратор на трибуне. Иногда его речь прерывалась.
   Норик только сейчас заметил, что площадь буквально напичкана техникой слежения. Под крышами обрамлявших её зданий сидели небольшие камеры, это было видно по поблёскивавшим объективам и по плохо скрываемым проводам. Для рядового гражданина, не знающего, что за ним могут следить, это было незаметно. Но, поняв всю полноту картины, он, вероятно, впал бы в истерику.
   Надвинув воротник на лицо и втянув голову в плечи, он быстро зашагал через площадь. Ни на секунду его не покидало ощущение, что камеры смотрят только на него. Он будто даже слышал, как они вращаются в шарнирах. А может, это было только его воображение.
   Вдруг, когда он прошёл половину дистанции, над площадью пронёсся громовой смех. Такой жуткий и мощный, что Норик споткнулся. Резко обернувшись, мысленно приготовившись к худшему, он попытался закрепиться как можно лучше. Но что-то пошло не так, ноги у него скользнули, он не удержался и повалился назад в невесть откуда взявшуюся скамейку.
   Открывшийся вид представлял собой следующее: на двух домах висел огромных размеров экран, в котором показывали его. Он смотрел в этот экран, а изображение смотрело на него. Постепенно его лицо стало преображаться, на нём появились угри, выросла длинная борода и усы, кожа обвисла. Он стремительно старел. Вот уже волосы поседели, частично выпали на голове. Глаза стали расплывчатыми и мутными, он сгорбился и скривился. Неожиданно рядом с ним возникло что-то неясной формы, на чём не могла сфокусироваться камера. У этого существа помимо двух рук, которыми оно тянулось к Нориковой голове, из головы высунулось что-то похожее на змеиный язык, только толщиной в руку.
   Скамейка захрустела под ним, он почувствовал, как тело уходит вниз, а конечности остаются на поверхности.
   Всё его естество изо всех сил противилось чему-то объёмному, что вошло в те моменты в его голову. Мозговые клетки были заполнены чем-то непонятным, а от того пугающим. Кто-то копошился в его мозгах, отбирая самые лучшие кусочки.
   Неимоверным усилием он выпрыгнул из образовывающейся дыры и бросился прочь. Напоследок он услышал, как за спиной разбилось большое стекло. Звук был как от тысяч маленьких стёкол, разбивающихся о камни. Он нёсся, как только мог, ноги сами несли его прочь от этого места, он даже не мог вздохнуть. Сердце билось к бешеном ритме, частота его ударов была настолько велика, что ему казалось, будто он слышит громкий шелест, а не мерные удары.
   Он выскочил в самый просторный из выходов с площади и пробежал ещё метров пятьсот, прежде чем смог остановиться. Он стоял на месте, уперевшись руками в коленки, и глубоко дышал. Горячий воздух входил в лёгкие, обжигал все внутренности, но по-другому было нельзя. У него плыло перед глазами, всё меняло свои очертания до неузнаваемости. Он боялся обернуться.
   Прошла минута или чуть больше, пока он переводил дыхание и приходил в себя. Наконец он стал нормально видеть, воздух даже перестал обжигать, он стал дышать не так часто и глубоко, давая ему возможность остынуть.
   Жёлтая Луна на небосклоне за это время спряталась за горизонт, уступив своё место Солнцу. Солнце было в задумчивости, решая исход турнира. Оно неспешно покачивалось из стороны в сторону, как старая лампочка на проводе у потолка.
   Подул ветер. Почему-то Норику, который краем глаза наблюдал за поведением солнца, показалось, будто он видит падающее дерево. То было красивое полностью красное, даже ярко-красное дерево с такими же ярко-красными листьями. И оно упало, вырвавшись под действием непреодолимой силы из земли-матушки.
   Солнце недоумённо взглянуло на этот казус. Его это, видимо, огорчило. Застыв на мгновение неподвижно, оно медленно поползло к горизонту. Настолько медленно, что этого было не уловить. Даже медленнее, чем при обычном дне. Но с каждой секундой оно ускорялось всё больше, подходило всё ближе, и становилось всё темней.
   Когда Солнце было у самого горизонта, с неба упал пульсирующий фиолетовый луч толщиной в мизинец. Луч указал в точку, Норик сглотнул слюну. За то время, что он был здесь, он перестал различать случайность и указания. Что это было?
   - А если она не проснётся? Если так и останется спать навеки? Что ты будешь делать? Ты ведь не хочешь участвовать в собственных похоронах?
   Это говорил луч. Тот же голос, который сопровождал Норика всё это время, теперь был в этом луче. Договорив, луч резко раздулся и упал на землю, обратившись в тающее от жары желе.
   Из-за горизонта, не давая темноте захватить власть над миром, плавно выскочила Луна, озаряя всё своим холодным металлическим светом. Багряный закат был в прошлом, он произошёл минуту назад, и о нём уже стоило бы и забыть.
   Двери всех домов отворились настежь, оттуда повалили разнообразные представители человеческого рода. Но они шли слишком быстро, даже бегом за ними сложно было угнаться. Муравейник начал свою работу, взяв высокий старт.
   Солнце и Луна на небосклоне начали свои жестокие игры. Они ускорялись с каждой секундой. Прошло всего лишь полминуты после того, как Солнце зашло за горизонт, и наступила ночь, как за горизонт уже заходила Луна. Ритм всё нарастал, поток людей всё увеличивался, да и шли они всё быстрее. Уже нельзя было разглядеть их, они стали сливаться в одну целую волну, которая готова была снести всё на своём пути.
   День сменял ночь с бешеной скоростью, дневное и ночное светила играли в догонялки в неподходящее время. Люди запрудили все проходы. Они всё прибывали и прибывали - мужчины и женщины, старики и дети, все носились вокруг. И все они были безликие, лица были пустые, совсем без глаз, бровей, носа и рта. Голая бумага без признаков жизни.
   Он видел это ещё в начале, и он видел это до сих пор, хотя они проносились мимо него, как стая мух. Розовый, красный, синий, зелёный, чёрный и коричневый. Кожа смешивалась с одеждой, ноги с руками, играла жуткая какофония. Каждый человек одновременно сливался со своим последователем и предшественником, образуя бесконечный коллапс.
   А вокруг них всё старело. Норик видел, как люди на ходу обрастали бородами, скрючивались и седели. Некоторые падали безжизненно, трепыхаясь в непонятных конвульсиях, но их сносила толпа куда-то далеко. Кто знает, что с ними делали дальше.
   Дома проседали, с них сыпался песок, они покрывались трещинами. С каждой секундой они всё больше ветшали и приближались к своему логическому завершению. Логику в данном случае всегда определяет природа вещей. Никто не может ей указывать и как-то направлять. Абсолютно своенравный механизм.
   Деревья сбрасывали листву и тут же вновь обрастали зеленью. А потом краснели и снова сбрасывали, и всё росли и росли. Трава же была неподвижна. Несмотря на всеобщую суету, она единственная из немногих оставалась сама собой. Даже дороги не избежали своей участи - из них вырывались куски, они истирались до гладкости и покрывались окостеневшим слоем пыли, как татуировкой. Теперь это был их пожизненный узор, пока кто-нибудь не закроет их новым слоем.
   И вдруг всё успокоилось.
   Японское чудо. Инкубатор высоких технологий. Кто бы мог подумать, что каждый человек - своего рода инкубатор, и что один человек может заменить собой весь мир, если только захочет? Феноменальное достижение, только никому не нужное. А жаль.
   В одно мгновение солнце достигло зенита и остановилось там. Гонка закончилась с неведомым результатом, однако это было не главное. Люди в момент исчезли с улиц, как будто их и не было. Остались лишь упоминания о былом: город, ещё минуту назад бывший довольно новым, развивающимся, вдруг состарился на несколько поколений. Дома с трудом выдерживали сами себя, они норовили рухнуть в любой момент.
   А он всё шёл мимо них, уже не глядя, ибо нечего было смотреть.
   - Да, нечего. Всё равно нету смысла. Да, крошка, муравейник открылся на короткое время. Муравьи сделали своё грязное дело и ушли... Ты в курсе, что разговариваешь сам с собой?.. Да.
   Впереди дорога избитая временем кончалась, перпендикулярно ей шла новая, асфальтированная. Кто-то вовремя постарался.
   Он вышел на неё, не имея совершенно мыслей в голове. Там была несказанная пустота. Тот, кто, возможно, смог там порыться, опустошил её. А может, он и сам это сделал в процессе. В любом случае он этого не знал, да и не мог знать. Как бы ни старался человек, но он не сможет понять, что творится у него в мозгу. Это простая прогрессия - если он будет смотреть сам в себя и пытаться осмыслить себя, он породит лишние мысли, которые также надо осмысливать и так далее. А размышлять, как думают другие - абсурд.
   Небоскрёбы высились справа и слева от него, когда он шёл по дороге. Сигаретный ковбой снова дымил. Он шёл по кругу.
   Скучный вид - каждый новый дом похож на предыдущий. Каждый дом строился по уникальному проекту, но они все одинаковы - их хозяева думают, что за них всё сделано, и не прикладывают сил к обустройству. И этот дом мёртв, и тот дом мёртв, и все дома мертвы. Эти шедевры не имеют стимула к жизни, их создатели не смогли в них вдохнуть.
   - Я хочу спать! - Ответа не последовало. Была ужасающая тишина голосов.
   - Спать!! - Повторил он более громко. Вновь тишь да гладь. Ничего не менялось, несмотря на прилагаемые усилия.
   Джимми Хендрикс играл свой транс на гитаре, не выходя из экстаза. Это было откровение, музыка сама лилась с его пальцев через невидимые динамики, расположенные вокруг головы Норика. Всё было так реально, звук был настолько чист, что нельзя было поверить, что его давно уже нет с нами. Осталась только музыка.
   А сам он сидел вдалеке на деревянной скамейке с велюровыми спинками. В руках у него была белая гитара, правой рукой он зажимал струны на грифе, а левой дёргал за них. Он был гений, он извлекал звук обеими руками, а иногда и вообще казалось, что гитара играет сама только из-за того, что он её держит. На нём был белый костюм с открытой грудью и красная повязка на голове. Он закатывал глаза, пребывая далеко не здесь, его душа переходила полностью в музыку и не выходила оттуда.
   Норик смотрел на него и боялся приблизиться, как бы не вспугнуть редкое явление. А Джимми играл и играл безостановочно, казалось, что ничто в этом мире не может остановить его, и даже смерть не властна над ним. Ноты текли с гитары, подобно цветному дыму - их можно было видеть и трогать.
   А потом он остановился. Запрокинутая назад голова вернулась на своё нормальное место, он открыл глаза и улыбнулся. У него был зверский оскал, зубы были кривыми и немного желтоватыми. Это, скорее всего, был налёт времени, так сказать зубы мудрости.
   Он встал.
   Молча осматривая окружающую действительность, он простоял минуты две, не больше. И всё это время он улыбался своим звериным оскалом. Ветер сдул с его головы повязку, из-за чего и без того спутанные волосы распались по сторонам. А после он растворился, как мираж в пустыне.
   Норик поковылял туда, где только что сидел король и играл в свои королевские игры. Здесь на полу валялась горстка зелёной пыли и небольшая металлическая заколка с посеребрённым кончиком и пластиковой нашлёпкой в виде летящей бабочки. Ни Джимми, ни его гитары, на каких-то упоминаний о его присутствии не было; мираж пропал.
   Откуда-то послышался шум моторов и звук пальбы. Стреляли из автоматов короткими очередями, и покрикивали. Это было похоже на английский язык, только грубее и с примесью чего-то ещё более иностранного, вроде немецкого или китайского.
   Когда он решил, что машины со стрелками на борту уже за домами, что они вот-вот выскочат, как звук поменял направление. В мгновение ока они переместились за его спину. Он еле успел обернуться. К счастью, рефлексы пока работали нормально, он всё же смог отшатнуться в сторону.
   Мимо пронеслись три чёрно-красно-жёлтых машины, какие-то прототипы первых джипов. Колёса у них были огромные, быть может, от тракторов или чего-то в этом роде. У них не было номеров, не было стёкол и крыш. Они были полностью открыты, но при этом смотрелись так ужасающе, как чувствует себя дезертир перед боевым танком. Толстая обшивка, всё тяжёлое и мощное. Они коптили, как паровозы, отрыгивая чёрные сгустки из своих выхлопных труб.
   В джипах сидело по три человека в клетчатых жилетках под пиджаки, все как один в шляпах а-ля американские гангстеры. Из вооружения доминировали автоматы старого образца, ещё с круглыми обоймами. Иногда они постреливали в воздух и постоянно о чём-то галдели на том языке.
   Они даже не замечали, что происходило вокруг. Водитель головной машины курил папиросу, которая дымила не хуже выхлопной трубы. Проезжая, они не обратили внимания на стоящего на их пути Норика, а просто проскочили мимо него вперёд по своим делам.
   - Я не хочу больше с тобой говорить. Ты знаешь, что утомил меня?
   Они остановились в паре сотен метров вперёд по дороге. Головная машины скрылась за домом, две остальные были отчётливо видны. Ребята, которым было лет по двадцать, не больше, соскочили на землю, потрясая оружием, и пошли за дом. Вскоре оттуда раздались крики и пальба, причём примешалось что-то новенькое, возможно, пистолет и раза два что-то громко звякнуло, как будто бутылка разбилась. По небоскрёбу вверх пополз чёрный дым.
   - Хочешь, я проломлю тебе череп в трёх местах сразу?!
   - А что не в четырёх? Слабак что ли?
   Норик в отвращении отвернулся, не в силах выносить это больше. Воздух наполнялся тягучим ароматом какого-то масла. От него хотелось спать, хотелось прямо здесь лечь и уснуть. И как он боялся, что этот сон будет последним в его жизни. А вдруг он ляжет и замёрзнет, и тогда всё? А там-то есть что-нибудь? Ведь никто не вернулся, а у остальных только глюки случались.
   Вдруг всё померкло вокруг него.
   Он стоял посреди темноты. Вправо, влево, вперёд, назад, вверх, вниз была темнота и пустота. Послышался тихий женский оперный голос, тянущий одну ноту, как реквием напоследок. Сверху редким дождём посыпались лепестки роз: белые, красные, розовые. Все они сыпались медленно, словно задерживая своё падение, словно паря ради него. Он не видел, откуда они сыпались. Они падали высоко сверху, и уходили вниз в неизвестность.
   - Просто ещё один режиссёрский эксперимент, ничего более. Случай меня, я смогу тебя вывести отсюда живым. Подумай над моим предложением.
   - Но ты же не бесплатно это делаешь, так ведь?
   - А у тебя есть выбор?
   - Не знаю.
   - Зато я знаю! Иди за мной и узнаешь сущность.
   Норик молчал и смотрел на падающие лепестки. Кричащий голос ушёл, а поющий голос зачаровывал и подавлял волю. Это всё была игра, в которой ему не объяснили правил и не сказали, кем он играет. Опытный путь, который каждую секунду грозил обернуться провалом. Всего лишь обновить, и всё пойдёт как надо. Всего лишь обновить.
   Он увидел свои собственные ноги, они стояли на тонкой ленточке из тончайшей ткани. Он не ощущал их, как не ощущал всего тела. Лепесток розы упал ему на нос, он был таким холодным, как ледышка. И она растаяла, обратившись в розоватую воду, какой и была в начале своего пути.
   Невольно он пошёл по этой тонкой ленте на голос. Тут было всего два пути - вперёд, куда он лицом и стоял, либо назад, куда он стоял спиной. Лицо сделало свой выбор, отбросив мнение спины.
   Ступая медленно по жёсткой как камень ленте, как будто шёл в воде, он плыл вперёд на голос. Тихий и такой печальный голос ненавязчиво звал его к себе, и так хотелось верить, что это поможет. Лепестки дождём падали сверху, часть их оставалась на ленте, другая - пролетала в бездну. В бесконечную, как тартар, чёрную бездну.
   Человеческий мозг бесконечен в своих исканиях истинного пути. Ради спасения себя он сделает всё и даже больше всего. И он будет бесконечно долго анализировать, рождать и разрушать новые неведомые миры, строить замки в воздухе и сам в них будет жить, будет запускать в космос корабли, лишь бы получить новую пищу для размышлений. Он бессмертен, как бессмертна вселенная. И даже если его полностью лишить внешних чувств, если заключить его в капсулу и не пропускать туда ничего, он и тут выживет. Подобно звёздам он начнёт искать силы в самом себе, начнёт выстраивать всё с нуля, но будет жить. Бездна для него сущий пустяк.
   Единственная доселе дорога получила ответвление. Ему давался выбор, третий выбор. Справа по ленточке, которая колыхалась в пространстве, которая казалась настолько ненадёжной, что от простого прикосновения развалилась бы в прах, справа по ней вдалеке виднелась странная проржавевшая конструкция. Что-то похожее на огромного оранжевого паука, покачивающего головой. У него было шесть лап и одна голова, из которой свисал трос с грузом на конце.
   Норик замешкался. Впервые в жизни ему предлагали выбор так открыто и совсем без задней мысли: пожалуйста, вот весь товар лицом. Гипнотизирующий женский голос раздавался отовсюду, и было так приятно его слушать, что не хотелось уходить. Ему стало видеться в каждом пролетающем лепестке её лицо. Какой же она была? Кто являлся носительницей столь прелестного голоса? И что это означает?
   Лепесток подмигнул ему своей особо выразительной складочкой и отвернулся. Два из трёх. Это всё же лучше, чем один из двух, но выбор нужно делать. Он присел за развилку.
   - Папа! - Раздался детский голос вдалеке. - Папа!
   Чу! Был ли это голос его дочки, так и не родившейся на свет? Он так хотел её, но это было так давно и так забыто. Он уже и не помнил, что случилось тогда, но точно что-то очень страшное, чего нельзя простить и забыть. Это как отрезать кусок мозга самому себе. Это была зияющая рана, которую он не мог залечить, и которая всегда напоминала о себе. Надо делать выбор. Как тогда.
   Закрыв глаза и вздохнув полной грудью ледяного воздуха из пустоты, он принял решение.
   - Эта! - Он указал на ржавую конструкцию.
   В ту же секунду пение прекратилось, и вокруг стало значительно теплее, подул тёплый освежающий ветерок оттуда, куда он указал пальцем в своё время. На какой-то момент ему показалось, будто земля уходит из-под ног и он может лететь. Просто дух захватывало от ощущения полёта, от чувства невесомости, когда нету сил, способных остановить это в какой-либо точке полёта. Просто продолжайте до упора, товарищ штурман.
   - Я почти держал её за руку, - сокрушался он в тишине, обдуваемый ветерком, - почти был рядом с ней, только шаг оставался.
   Вдалеке послышался тихий шорох опадшей листвы по траве. Наступала осень. Со всех деревьев падали листья, устилали землю на зиму ковром из своих трупов, быстро распадались на песок, и наступало затишье. Ветер, дувший сверху вниз и справа налево одновременно, сбивал их со своих постов, а потом развевал их прах по ветру, оставляя в безмолвии.
   - Мы не наделены даром предвидения, мы не можем предсказывать судьбу по кофейным гущам, нас вряд ли вспомнят люди, которым мы помогли. Мы не оставляем следов, не калечим судьбы. Если человеку не станет хорошо, то лучше пускай он умрёт и не узнает о причинах. Так лучше для всех, тем более нам дано это право: в крайних ситуациях наши полномочия почти безграничны.
   - Кто вы?
   - Наёмники. Те, кто обеспечивают порядок на маскараде и поставляют ему новую кровь.
   - И что?
   - Выбирай: либо я могу рассказать тебе, либо ты принимаешь участие без вопросов. - Прошла минута. - Выбор сделан.
   Завеса тьмы спала с его очей, открывая выбор. Он пребывал в состоянии патологического полусна, когда веки закрывались сами собой, тело вяло реагировало на импульсы мозга, хотелось спать, а нельзя. Глаза ощущали тихое жжение и щекотку, от чего закрывались сами.
   Конструкция впереди ухнула и зажурчала. По её верхушке пробежала довольно крупная чёрная кошка с рыжей спинкой. Он видел её отсюда, хотя вся конструкция была очень далеко и по виду не более спичечного коробка, он будто был там и мог видеть всё вблизи. До мельчайших деталей. Каждый винтик и каждую балку, каждую пылинку он мог видеть на расстоянии вытянутой руки, только возьми. Чёрная кошка смотрела на него искоса, будто насмехаясь над ним и дразня взглядом. Она знала чего-то такое, чего мог знать он, отличие было только в том, что она по природе своей не могла этого сказать.
   Тихое мяуканье её разносилось по всем улицам, как звук разносится внутри канализационных труб. Её голос имел гипнотическое свойство, и даже обладал разумом. Он прошёлся сверху, как будто присматривался к Норику повнимательней, потом подошёл к голове, постоял и резко вошёл.
   От этой вдумчивости и резкости у Норика зарябило в глазах. Кошачий голос метался внутри головы, выискивая нужный отдел мозга, клонируя самого себя многократно, чтобы повысить эффективность поиска. Произвольно или нет, Норик вытолкнул его из головы, не дав ему добраться до цели. Это была не кошка, это было что-то иное в обличие кошки, и это что-то имело злые намерения.
   В один момент, когда он осматривал железные балки, покрытые то ли ржавчиной, то ли налётом микроорганизмов, он заметил странный блеск сбоку. Там на тонкой перекладине, высоко задрав голову и яростно помахивая хвостом, сидела та самая кошка. У неё были до ужаса человеческие глаза и мимика лица. Она корчила ему непонятную рожу, сдвинув брови и высунув язык. И, кажется, он знал, что она хочет ему сказать. В её голубых глазах он увидел своё собственное отражение, только сильно искажённое, почти е узнаваемое. Там он был весь в шрамах, кровоподтёках. Правый глаз его источал злобу, желание убивать и разрушать. А левый, чуть прикрытый от солнца, - сиял милосердием и желанием помогать.
   Почва под его ногами зашевелилась, как живая. Он моргнул, надеясь сбить это непонятное видение, и увидел перед собой город. Прекрасный город с красивыми домами, некоторым количеством зелени и совсем без людей. Он видел его с высоты птичьего полёта.
   И вот он сам стоит на этой конструкции, как раз на той самой тонкой перекладине, на которой сидела только что кошка. У него слезятся глаза, и чешется за ухом, но ноги не повинуются. Неожиданно для себя он понял, что виляет хвостом. Волосатый полностью чёрный хвост спустился сверху, прикрывая его от солнца.
   Рядом, всего в метре от уха, раздался оглушительная барабанная дробь. А вслед за ней послышалась тяжёлая поступь тысяч ног, шагающих в одном ритме, заданном барабанами. Изображение города задрожало, солнце стало прыгать вверх и вниз, он понял, что теряет равновесие. Лапы подвернулись, проскальзывая с диким визгом когтями по дереву, из которого была сделана перекладина. Что-то хрустнуло, надломилось, и он начал падать.
   Но земля не спешила приближаться, напротив, он полетел вверх. Перекладина надломилась вверх, он не смог на ней удержаться, и полетел. Кто-то как будто толкал его в живот, чтобы он летел быстрее. Удары отдавались противным дребезжанием во внутренностях и железным лязгом. Город стремительно удалялся, уже было не различить камни, лужицы, скамейки. Прошло несколько секунд, и вот уже пропали деревья, дома стали размером с горошину и тоже грозились раствориться.
   - Да вы там что, все с ума посходили? - Послышалось сверху пьяным голосом, и кто-то чокнулся стаканами.
   Весь город был как на ладони: такая маленькая спичечная коробка с выгравированным на ней пейзажем города. Вот тут тёмное скопление - видать жилые дома. А вот здесь зелень и тоже немного темно. Всё было настолько маленьким и игрушечным, что можно было сдуть без напряга, и следов не останется, как от песочного замка после прибоя.
   Вдруг падение вверх стало стремительно замедляться, возникло сильное трение. Настолько сильное, что кожа натянулась до предела, а все органы готовы были выскочить из глотки, лишь бы продолжить свой путь вверх. Послышался противный звук трущейся резины и распрямляющейся пружины. Спинными нервами он почувствовал жжение, сверху что-то накалялось, испуская огромные потоки энергии. И тут как будто тонкая швейная иголка вошла ему чуть повыше лопаток, прямо в шею сзади.
   С ускорением гораздо большим, чем десять метров в секунду, он полетел вниз. Воздух, бывший доселе и так не прохладным, показался ему горячим, как расплавленное железо. Глаза стало нестерпимо жечь, они будто бы сохли в прямом эфире. Воздух был очень плотным, жёстким и шершавым. Он оставлял глубокие царапины на коже, выдирая иногда отдельные волоски прямо с мясом.
   Послышался громкий хлопок прямо в ушах, и больше он ничего не слышал. От трения у него вспыхнула шерсть по всему телу, он летел как живой метеорит, пришелец из космоса. Под огромным давлением его сжало раза в три, из-за чего он не придумал ничего лучше, чем свернуться клубком. Шерсть горела не более секунды, глаза почти высохли, их нельзя было больше держать открытыми. Город приближался с молниеносной скоростью: из спичечного размера он за пару секунд вырос до размера футбольного поля, и продолжал свой ускоренный рост.
   Раздался ещё один громкий хлопок, он услышал резкое шипение, и вокруг стало темно. Он хотел закричать, но в открывшийся рот мгновенно набилось всякой пыли так, что он не мог ни выплюнуть, ни сглотнуть.
   И снова он стоял на том же самом месте, глядя на металлическую конструкцию. Она была всё так же далека и недоступна, и больше он не мог её разглядывать в подробностях - что-то случилось со зрением. Впрочем, это уже было не важно. Ветер шебуршал листвой, перебирая её, словно бисер, и о чём-то перешёптывался с живущими там микроскопическими паразитами. Их много, они мелкие и всё видят. Им только нужен банк памяти и средства общения, и тогда они захватят мир. Их в миллионы и миллиарды раз больше, чем людей. Только представьте: им не ведом страх, усталость, жалость, злоба, корысть. Дай им только волю, и они расплодятся по земле, будут паразитировать, и выращивать своих жертв. И всё безэмоционально и целенаправленно. Адская машина, которую мы имеем всё время под боком, а сами и не знаем об этом.
   За время, проведённое здесь, он более не отождествлял своё тело и свои мысли. Впервые в жизни это были две самостоятельные жизненные единицы, то есть при случае они могли существовать отдельно друг от друга. Это было странное ощущение: как будто его мозг, который стал суверенным, сидел в голове, как в башне строительного крана, и управлял телом путём двиганья всевозможных рычажков и винтиков.
   Всё начиналось с нуля, а может и даже с минусовых значений. Нужно было расставить все точки над i, и тогда, возможно, что-то станет ясно.
   - Мне об этом рассказывали. Когда создают искусственный интеллект, в большинстве случаев пытаются использовать нечёткую логику. Бред. Точнейшая аппаратура, способная определять расстояние с точностью до миллиметра, вынуждена работать вхолостую, ибо на выходе полученное точное значение сведут до уровня "близко-далеко". Лишние расчёты и лишняя техника.
   Перед его глазами бежал произвольный набор цифр. Все цифры в строку по три, а потом сменялись следующей тройкой, но что-то в них было знакомое, как будто он с этим сталкивался. 990, 065, 622, 929, 589, 825, 069, 792, 361, 630, 190, 325, 073, 362, 424, и так далее, и так далее. Хотя, стоп! Этого, думаю, хватит. Через минуту до него дошло. И как он сразу не додумался, когда ответ лежал на поверхности? Это же миллионная степень двойки. Как всё просто и логично, ведь это же простейшее вычисление.
   Что-то засвистело впереди, появилась красная точка, в которой появилась чёрная, но чуть поменьше размером. Обе точки мелькнули и пропали, на их месте остался только небольшой завиток дыма. Ему вдруг стало холодно, как будто продуло на сквозняке, в горле запершило, но кашлять он не собирался. Кто-то как будто вскрикнул вдалеке, там, где была недавно точка.
   В тот же момент его что-то сильно толкнуло в грудь, аккурат в правое лёгкое. Он даже не ощутил боли, ибо это было не его тело и не его мозг. Тут вообще не было ничего его собственного, всё ненатуральное, как из воска слеплена фигура - вроде бы похоже, всё до деталей, но и не похоже одновременно. Всё пластиково и железно, нету жизни. И сейчас поступила информация о повреждении.
   Что-то красное брызнуло из груди, да так далеко, аж на два метра вперёд. Один такой точный плевок вперёд, чтобы отпугнуть крокодилов - они очень боятся крови.
   В тот самый момент, когда он хотел остановить Землю и выйти покурить, в тот же момент его разум и тело вновь стали одним целым. Нестерпимая боль от жжения в груди свалила его на землю. Хватая ртом воздух, как рыба, и зажимая грудь руками, он барахтался в слое пыли, поднимая её своими ногами. В груди у него была рана, почти сквозная. Только сейчас из каких-то неясных глубин до него дошёл хлопок от выстрела из пистолета.
   Тонкая трубкообразная рана в груди пульсировала и извергала из себя потоки крови, заливая всё вокруг тонким слоем красной жидкости. Живой воды. Маленькая, но очень злая и ядовитая ранка. Тут на днях тоже один был, весь прохудился изнутри, а потом вынесли ногами вперёд. Ничего, пускай поспит, отдохнёт, авось.
   Он пытался зажать рану руками, чтобы, может быть, после как-нибудь доползти куда-нибудь к кому-нибудь за помощью. Быть может, перевяжут, помогут, спасут. Но руки слабели всё быстрее, а результатов не было, и кровь всё хлестала. Взор стала заволакивать белая густая пелена, поднимавшаяся снизу как туман на закате в лесах. Его тело так и требовало расслабиться, бросить всё и отдохнуть немного, хоть чуть. Но разум твердил, что нельзя бросать, нельзя сдаваться невидимому противнику. Где же выбор?
   - Белый паучок плетёт свою сеть на тебе, дитя азимута. Сейчас он будет тебя кушать.
   Ах, вон оно что. Значит, правила игры таковы? Что?
   - Я, - прохрипел он чуть слышно, насколько позволяли связки ослабевшие, - я хочу... я... выйти... да. Скажите правила!
   Ответом ему было молчание как всегда, и только внутренние напряжения давали ощущение реальности. Он был всё ещё жив и в некоторой степени здоров. Осталось только взять и обработать.
   Головой он наткнулся на что-то твёрдое типа угловатой железки. В ту же секунду, но с небольшой задержкой, над ним громко прогремел гонг. Такое большое металлическое блюдо, аналог колоколу, в которое надо бить головой или другим тупым предметом. От этого вибрирующего звука пелена спала с его глаз, вместо неё появились нечёткие образы, сильно дрожащие, как листья на ветру.
   Он почувствовал, что задыхается. Что-то мешалось в лёгких и закупорило горло. Ещё минута и он умрёт от нехватки кислорода. Он двигал челюстью, вращал глазами, сучил по воздуху руками, но не мог вздохнуть. Что-то как будто давило ему на грудь, вдавливая её в твёрдый пол, и вот-вот раздавит его всмятку.
   - Сэр, - послышался высокий голос сверху, - вы, вероятно, на маскарад пришли?
   Норик слабо понимал, что ему говорили. Он был полностью в себе, пытаясь сбавить частоту сердцебиения, чтобы выжить ещё несколько секунд. А может и не надо этого делать. Что если всё бросить? Ведь это же так просто: попросить стихию помочь, а можно вообще никого не просить, благо всё уже сделано. Сейчас он закроет глаза и уснёт; тело его вскоре охладеет, а в далёкой перспективе его пожрут черви. Хоть какая-то польза будет.
   - Сэр! Поднимайтесь!
   Сильная рука больно схватила его за плечо, как клешнями, и он начал подниматься.
   Перед ним стоял важный дворецкий в красном костюме и с высоким воротником. Он был в больших очках в толстой оправе, в правой руке держал деревянную трость с костяным набалдашником. Левой же рукой он играючи поднял Норика в воздух и поставил на ноги, хотя тот готов был упасть в любую секунду. После чего дворецкий пристально взглянул ему в глаза и позвонил в колокольчик.
   Прошла невыносимо длинная минута. Норик еле стоял, полностью в себе. В груди было больно, казалось, что там что-то шевелится, типа червячка, пожирающего его изнутри. Норик хотел его вытащить, вырвать вместе с мясом, в которое он въелся, но избавить себя от мук. Наконец, дверь открылась, и на порог выскочил высокий худой мужчина в сюртуке и с чёрной маской летучей мыши на лице. Увидев Норика, он расхохотался, руки в бока.
   - Джереми! Ах ты пройдоха! А мы уж и не ждали тебя! - Он дружески хлопнул Норика по плечу, от чего тот чуть не упал. - Любишь ты выдавать сюрпризы! Матильда! - Он прокричал что-то на французском в глубину дома.
   На крик быстро вышла статная женщина в роскошном платье и тоже в маске. Она недоумённо взглянула на высокого мужчину в сюртуке, но, заметив Норика, расплылась в улыбке.
   - Твоя кожа сделана из тончайшего пергамента, - сказала она, взяв его за щёку и пристально вглядываясь ему в лицо, как будто стараясь разглядеть там что-то микроскопическое.
   - Ну-ну, Матильда, - с укоризной сказал высокий мужчина, - ты смущаешь нашего друга. Смотри, как он покраснел.
   Норик вдруг почувствовал прилив сил, какой не получал уже давно. Это как второе дыхание, когда мышцы выходят на нужный режим, и всё идёт хорошо.
   - Мадам! Вы прелестны, - немного хрипло отвесил он ей комплимент.
   - Спасибо, я знаю, - скаля зубы, промурчала она.
   - О, теперь я узнаю старину Джереми, - радостно улыбнулся высокий человек, - ну-с. Пройдёмте в дом.
   Он жестом пригласил Норика войти. Тот не отказался и переступил порог. Больше не было боли, в груди никто не сверлился. Всё было хорошо отчего-то, настроение было хорошее, да и тело чувствовало себя прекрасней некуда. Хотелось жить и творить.
   Он взглянул на свои ноги ненароком, но то, что он там увидел, поразило его. На нём теперь были высокие красные сапоги со шпорами, чёрные штаны со стрелками и толстый белый кожаный пояс с кружевной вышивкой золотом и мощной застёжкой в виде пятиглавого орла. Главы орла были расположены таким образом, чтобы смотрящий всегда встречался взглядом только с одной из голов; остальные же всегда смотрели по сторонам. На теле у него был тёмно-красный пиджак с непонятной эмблемой на груди, белая рубашка по ним и чёрная бабочка на шее.
   На входе высокий мужчина нахлобучил ему на лицо маску.
   Они прошли вперёд по длинному извилистому коридору. Странно, они ведь входили в обычное здание, каких много в России - блочные 18-тиэтажки, центровой подъезд. Теперь же они шли по старинному коридору, стены были отделаны резным красным деревом, висело штук пять картин с видами на море и лес. Слева шли окна, также из резного дерева со ставнями. За ними был виден густой лес с проложенными по нему ездовыми тропинками. Под потолком висели три люстры все в хрустале. Но не было ни одной двери на протяжении двадцати метров, что они шли.
   Высокий человек отворил тяжёлую дверь в конце коридора, и они очутились в большом зале с кучей народа. У всех были маски. Играла живая музыка - сбоку на сцене стояло штук десять инструментов. Тут были две скрипки, рояль, труба и тромбон, барабан, арфа и шутки три каких-то разновидностей струнных инструментов. Они-то и производили танцевальную, но меж тем мелодичную и спокойную музыку. Рядом с ними не было видно музыкантов, музыка исходила из них сама.
   Люди танцевали и веселились. Те, кто не танцевал, просто стояли, переговаривались и пили разносимое снующими повсюду официантами вино, шампанское и прочие алкогольные изделия высшего света. В большинстве своём они просто шутили и рассказывали случаи из жизни.
   - А теперь, мадамы и мусье, всеми вами любимая Харука! - прокричал выскочивший на сцену конферансье. На сцену вышла миниатюрная узкоглазая девушка в длинной фате и начала петь.
   Это было даже не пение, а какой-то неземной звук, исходивший из её голосовых связок. Неожиданные переходы от одной тональности в другую, рывки, резкий набор и плавный спуск. Всё это ласкало слух и завораживало. Минуту или две Норик просто не мог сдвинуться с места, а всё слушал и слушал. Голос действовал на него гипнотически, и вот он уже был готов отдать жизнь за его владелицу. Но потом идиллия была нарушена официантом, предложившим бокал шампанского.
   Тут только Норик заметил, что никто её особо не слушал. Всё было как-то отдельно друг от друга. Люди танцевали отдельно, другие общались отдельно, инструменты играли отдельно, а Харука пела сама для себя, даже не глядя в зал.
   - Вы любите мексиканские сопле-сериалы?
   - Обожаю!
   - Я тоже терпеть не могу. В этом мы с вами солидарны.
   Говорят о какой-то солидарности, хотя каждый в душе эгоист. Ведь разбегутся по разные стороны и начнут гасить друг друга, как только представится возможность заработать или ещё что-нибудь важное для жизни.
   - Ну же, Джереми, - прошептал возникший из ниоткуда высокий человек, - роль обличителя человеческих пороков никогда вам не шла. Пойдёмте-ка лучше наверх, Матильда вас проводит.
   Матильда внезапно образовалась рядом с ним и, подхватив Норика под локоть, потащила его наверх по витой лестнице в самом конце зала. Впрочем, он уже не сопротивлялся. Напоследок, перед тем, как он захлопнул дверь в отдельную гостиную.
   - Мадам! Вы хотите стать богом?
   - Ну ещё бы. Кто бы этого ни хотел бы.
   - Поздравьте себя, вы - бог, мадам! Аплодисменты!
   Раздались оглушительные аплодисменты, в которые включились все - танцующие, говорящие, и даже сама Харука со сцены похлопала. Жаль, что не могли ответить тем же инструменты, ибо не имели рук. Видимо, это было важным ритуалом для посетителей маскарада, поэтому они всё же пробудили своё внимание ненадолго.
   Как только он захлопнул дверь, в комнате воцарилась тишина. Только от музыкальной шкатулки, стоящей на тумбе в углу, доносилась музыка, что-то из Чайковского, только сложно разобрать. Прямо перед ним в паре метров у стены стоял манекен в полный рост. Одежда, глаза, волосы - всё было на месте. Даже были пририсованы следы от слёз под глазами. Всё так натурально.
   - Ой! - Вскрикнула Матильда от восхищения. - Да это же вылитый ты!
   Норик посмотрел на скульптуру внимательно. Да, было некое сходство, но не более, чем со всеми остальными людьми. Он хотел уже, было, сказать, что это бред, как вдруг заметил что-то странное в выражении лица этого субъекта. Как будто оно изменилось, как будто глаза стали более выразительными. Он вгляделся в лицо манекена, пытаясь найти опровержение своей догадке.
   Манекен оставался спокойным, как и полагается манекенам. А потом он стал изменяться. Черты лица немного загрубели, щёки уползли чуть вниз, глаза стали поворачиваться и сближаться. Норик с ужасом наблюдал эту картину, как будто у него на глазах таяла восковая фигура, но только этот манекен был не из воска. Прошло несколько секунд, за которые лицо манекена превратилось в точную копию его лица. И эта копия смотрела на него.
   Внезапно манекен улыбнулся. Да, да, именно улыбнулся своим неживым ртом, как улыбаются обычные люди живым. Норик смотрел на это, как на чудо и даже не подумал отойти или проверить - не сон ли это.
   А манекен смотрел ему прямо в глаза и улыбался. А потом сделал резкое движение и откусил Норику голову. В последний момент он увидел эту огромную распахнутую пасть с рядами острых как бритва зубов, и всё потемнело.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 6
  
  "Без комментариев"
  
  
  
   Вот ты, да, ты, который смотрит сюда. Что ты здесь хотел увидеть, а? Тут пустота. Тут всегда была пустота, сколько себя помню. А ведь всё равно всем надо сюда посмотреть, попытаться что-то увидеть. Что за смешной народ такой, а? Почему если чёрный квадрат, то сразу наше настоящее, почему сразу протест? А не может быть такого, что человеку захотелось нарисовать чёрный квадрат и всё? Он взял и нарисовал его. Понимаешь, вдохновение случилось.
   Слушай меня, зомби, и я расскажу тебе сказку. Ты ведь никогда не думал, что это всё ненастоящее, что ты спишь и видишь сон? И что вон та девчушка в чёрных джинсах и белой куртке может вдруг оказаться твоей матерью? Представь картину: вдруг ты старше её на несколько десятилетий, а она всё равно твоя кровная мать. Нравится? То-то же.
   Вон, смотри. Она стоит в толпе бомжей, которые её облепили, как мухи дерьмо, и смотрит снизу вверх на своих мелких высших созданий - богов, которых она сама выдумала. А они на неё не смотрят, и, по правде говоря, они даже не догадываются о лично её существовании. Так, какая-то шваль безродная, которая, сама того не ведая, стала прародительницей тебя, твоих родных, твоих знакомых, да и вообще всего живого мира.
   Она - прошлое, она - история всего сущего. И она же будет плясать на ваших костях, когда строящиеся сейчас дома рухнут от времени, когда погибнут те, кто ещё не рождён, когда остановится то, что ещё не начато. И она снова запустит тихоход времени, только на этот раз по новому кругу, не оглядываясь на старое и не поминая его. Она забудет лица, тела и характеры. Из её памяти сотрутся имена и названия, она нарисует новый мир своими руками на девственно чистом листе бумаги, и она же вдохнёт в него жизнь. И всё начнётся с начала, как уже начиналось множество раз, и как будет начинаться в будущем. Это же так просто - имея в руках совсем немногое, она выведет все формулы, которые нужны для этого супа.
   А сейчас она ничем не привлекает внимание, она обыкновенная, даже более чем просто обыкновенная.
   Её сдавливают потные и местами обрюзгшие тела, это всё тела её детей. Они тоже хотят видеть богов, хотят верить в них, хотят помощи и манны небесной. Они алчны, их глаза горят рубиновыми огоньками, а во рту полыхает огонёк языка. Люби их, люби! Ибо они тебя любят больше себя, или ты в это не веришь? Они такие же, как все, только они родились не в то время и не в том месте, поэтому и стали такими. Это их проклятье - быть богами.
   Ты вообще веришь в богов, а? Стой! Не отвечай! Тебе нужно ещё кое-что увидеть. Тень не падает на их головы, они идут всегда с открытыми сердцами и всегда по солнцу, независимо от погоды. Но они же боги, им ведь можно ходить в тени и в то же время быть всегда на солнце. Им можно, а тебе нельзя. Да. Так по статусу положено, что бы там ни говорили злопыхатели в погонах и без.
   В этом мире много условностей, и каждый норовит соврать, причём самому себе. Каждый готов орать на улице, что он уникален, что у него всё оригинально, что он не приемлет ширпотреба и идёт по альтернативным путям. На деле же пути оказываются стандартными, нагло списанными с прообразов. В большинстве своём каждый берёт нечто и немного меняет его, скрывая плагиат. Популярным становится ширпотреб. И люди не смотрят на тех, кто мыслит воистину альтернативно.
   Ты спрашиваешь, кто я такое? Ты глуп. Даже глупее, чем я думал. Впрочем, тут ты не одинок, скажем так, этого следовало ожидать. Я - это та пигалица в чёрных джинсах и белой куртке. Я - будущее в клоаке времени. Я - это ты, а ты - это я. Теперь доволен?
   Впрочем, хватит трепать языками по песку. От этого никто не выиграет, но проиграть могут многие. Времени у тебя мало, может даже меньше, чем у всех остальных. Сколько конкретно - я не знаю, поэтому и говорю неопределённо. Но всё же используй его с полезной нагрузкой.
   Не думай, что ты мученик. Каждый живёт внутри себя, создаёт свой собственный мир иллюзий, в который пытается засунуть всех. Иногда это получается, а иногда и не очень. И вообще, вот когда научишься останавливать время силой взгляда, тогда и поговорим. А сейчас заткнись.
  ***
   Норик почувствовал жжение в груди и томное давление. Кто-то невидимый доселе, но такой ощутимый сейчас, вдавливал ему между рёбер шило, прямо в сердце метил, поганец. И при этом налегал всем весом на грудь, не давая вдохнуть воздух, или даже выдохнуть. Ничего нельзя было сделать, вот так лежи, бездвижно напрягая мозг в черепе, в то время как невидимый инквизитор применяет своё знание на тебе. Может это даже не он, а она. Может она молодая, и это её первый опыт. Студентка. А рядом стоит наставник и наблюдает за эффективностью, ставит оценки, он же и добьёт жертву, если она всё же выживет. Или не добьёт, а оставит подыхать прямо так с раной в груди, на подступах к кладбищенским воротам.
   У него запылало лицо по окружности, там, где вверху стык волос и голой кожи, далее по линии ушей и вниз по подбородку. Вся эта часть как будто скукожилась, иссохлась и сжалась немного, самую чуть, чтобы только носитель и ощутил изменения. Он чувствовал, как тонкие почти бесцветные волоски на лице встают дыбом от жара, который как плавящееся масло расползался по заливу лица. Начиналось где-то на щеках и ползло дальше в стороны, как расходятся круги на воде от брошенного камня.
   Он чувствовал, как из глаз его текут слёзы. Текут вяло, еле дыша, только лишь для отметки, что они сделали своё дело и могут теперь уходить. Они оставляли за собой печальный мокрый след, своеобразный оазис на иссушённой пустыне кожи. Но и этот след был напрасным, лишь усиливая ощущение жара. Контраст сухого и влажного, жаркого и прохладного истощал его, слабил и частично убивал его кожу.
   Ком подкатил снизу к горлу и застрял там, впившись когтями в мягкую пульсирующую плоть. Это всё вина инквизитора-студента, это всё с его или её подачки. Если бы не его чудовищные эксперименты над живыми, он бы сейчас не был здесь, где бы он ни был. Но где-то он точно был, причём это был не ад. Это следовало из простых рассуждений. Если учесть, что в аду имеются камни, и они не разваливаются от жара, то средняя температура по аду около 1000 градусов Цельсия. Учитывая, что преданиям об аде 2000 лет, то он рассчитывался на тогдашнее количество людей, то есть примерно 2 миллиарда человек. И размер его - с треть всей земной суши. С тех пор умерло около 20 миллиардов человек, то есть ад должен был расшириться минимум в 10 раз. И температура упасть до 100 градусов. То есть ещё пару веков, и он вообще замёрзнет. Тут же не было ни холодно, ни жарко. А в раю бы не было бы плохо, как есть сейчас.
   Иногда безумие - единственный выход из ситуации, если из неё нет других выходов. Это как лотерея: кому-то выпадает выигрышная карта, кто-то теряет всё на этом, а кто-то одинокий срывает банк. Но только определить это заранее нельзя, как нельзя выбирать, кем родишься - кто-то за тебя решит всё, и иди по избранному кем-то пути. Невольно начинаешь задумываться о смысле жизни, сидя на толчке с газетой в руках и спущенными штанами на полу.
   Кто-то засмеялся вдалеке, засмеялся злобно и очень заразительно, как смеются злодеи в фильмах ужасов, только гораздо страшнее, во сто крат сильнее, и без причин на то. Чёрт, какого ему здесь надо, в этой темноте и беспространстве? Хохот отдался ему в зубы, призывая резкую вибрирующую боль. Казалось, что этот звук был гораздо большим, чем просто звук; это нечто владело разумом и даже имело плоть, хоть её и не было видно. Сам звук имел плоть, можно сказать, что он её порождал, а не она его.
   - Сколько раз говорить, что ты сам в это всё не веришь? Не так ли? - голос говорил чётко и спокойно, распространяясь вдаль, подобно эху, только иной природы.
   Не имея под собой твёрдой почвы, да и вообще не имея никакой материальности, он сам создавал препятствия на своём пути, сам же от них и отражался. Иногда он как будто посмеивался и мелко и неглубоко покашливал в кулак. А периодически оканчивал свои слова каким-то подобием хрюканья, как будто не мог вздохнуть из-за заложенного носа. Вокруг была темнота, и бесконечность казалась листком бумаги по сравнению с ней.
   - Нет, нет, нет. Не думай так плохо. Ведь я нематериален, как и ты. Я могу быть здесь, могу быть там. Кхе-кхе. А могу быть и позади тебя, занося острый нож наизготовку. А что ты думаешь насчёт того, что я у тебя в голове?
   Норик не отвечал потому, как не мог ответить. Он не ощущал рта. Впрочем, как и носа с глазами. Их как будто и не было вовсе, он жил всегда без них и всё было нормально. Пропадала сиюминутность юмора, надо было что-то уже решать.
   Внезапно рядом что-то шевельнулось. Что-то шевельнулось в бесконечности, но всё же рядом. Это была кисть руки, и она говорила.
   - Вода льётся сверху вниз, и никак иначе. Зачем ты её пытаешься выпить в таком случае?
   Норику почему-то не казалось это необычным, напротив, вид говорящей руки вполне сливался с его пониманием мира. Странно было бы, если бы говорило что-то иное, нежели рука.
   - А-а-а, - произнёс он неожиданно для себя, не понимая, каким местом он издаёт звук, - Чеширский Кот... Что тебе нужно?
   - Я - твой собеседник, - рука улыбнулась и подмигнула, - и твоя правая рука. Спроси меня, а вдруг я окажусь полезным?
   - Ну и зачем ты мне нужен, - довольно безучастно спросил Норик, как бы вдаль.
   - Принц уже воздел свои руки к небу, старый король пал. Скоро наступит время коронации нового правителя. Вы приглашены, мой хозяин.
   - Ты плохой советник, Чеширский Кот. Дальше я попробую сам.
   - Ну, как угодно, мой господин, - хитро сказала рука отдаляющимся голосом.
   Всего несколько мгновений назад Норик ощутил внешние толчки, связь с тем миром, где он сейчас был, начинала прерываться, что-то неощутимое уходило от него всё дальше, и всё безвозвратней. Мог ли он на это влиять или же он простой наблюдатель, не имеющий права голоса? И вот сейчас он точно видел, как удаляется рука, как он мельчает и затемняется в бесконечности темноты.
   Вдруг прямо перед ним открылись два жёлтых глаза. Казалось, они были сотканы из той же субстанции, что и бесконечность вокруг него, только более мясистой. У них не было основы, не было век и бровей. Просто два больших жёлтых глаза висели в воздухе и смотрели на него. Прошло короткое мгновение, и вот уже открылись ещё глаза рядом, а потом ещё и ещё. Сотни немигающих глаз висели в пространстве и очень выразительно смотрели на него. Он ощутил удушье и резкий толчок. Его развернуло, он начал падать.
   С диким воплем, который был отчасти подавлен хрипотой от пересохшего горла, он вскочил и схватился за горло. Шея, шея, шея!.. На месте. Прекрасно. Камень свалился с души, сразу стало гораздо спокойнее. Он вдруг почувствовал себя как никогда хорошо, ему стало тепло и уютно, как будто он даже вернулся в детство. Он ведь лежал в своей тёплой и мягкой кроватке, а лучи солнца, восходящего над японской горой, трогали его лицо и подымали веки. Кто-то за окном дзинькнул звонком на велосипеде, после чего послышался низкий утробный звук, похожий на грудное рычание зверя - завёлся комбайн. Кто-то крикнул что-то неразборчивое на местном гыкающем наречии, вроде как смесь русского, украинского и белорусского.
   Птичка не может разглядеть жучка среди листвы? Птичка должна вглядываться получше, иначе рискует остаться без ужина. И тем более, если птичка будет видеть во всём блестящем жука, то птичка рискует сдохнуть.
   Он выглянул в окно, откуда доносились звуки. Это старое деревянное и давно не крашенное серое окно со сломанным замком на форточке вновь скрипело о чём-то своём, как и много лет своей жизни. И оно задвигалось, его формы искривились из грубого квадрата в плавные линии и изгибы. Рама покраснела, а вдали всё почернело. В последний момент вспыхнул свет.
   - Эй! - его трясли за плечи. - Ты проснулся?
   Окно превратилось в губы, которые быстро двигались, из которых летел звук. Над ними вырос нос, два глаза с бровями, по бортам уши, наверху спутанные давно не мытые волосы. А сзади был свет от лампочки.
   - А где окно? - недоумённо спросил Норик, пытаясь разобраться в принципе работы этого странного механизма.
   - Хех! Думаю, что в твоей голове. - ответил рот и быстро ушёл вбок.
   В первую секунду его ослепила яркая лампочка, которую заслоняла собой говорящая голова с глазами и ртом, и которая теперь была всесильна. В ту секунду Норик не видел ничего, кроме её ослепительного желтоватого света, видел как она пульсирует, как живой организм. Она стала обжигать его широко открытые глаза, но он и не думал их закрывать.
   "Что же это так? Она пытается меня побороть, делает мне больно. Это вызов!"
   Как эхом его мысли разлетались по голове, он мог их отчётливо слышать, как и другие звуки вокруг. Но мысли - это совсем иное. Мысли не входят через уши, они рождаются внутри головы, там же и остаются до смерти. А может и дольше, кто знает. Странно, что человеческий мозг, который помнит всё, не может подчас достать из самого себя нужную информацию. А иногда достаёт нечто такое, чего вообще не было. И поди разберись - что было, а что придумано. Да что уж там, когда в реальности сложно вычленять из неё продукцию воображения, то в памяти тем более.
   Однако его раздражала эта лампочка, её наглый вызывающий свет. В мгновение ока он выбросил вперёд руку, стараясь достать до лампочки, хотя она была от него метрах в трёх в углу. Он видел, как рука промахнулась, как вернулась обратно, как лампочка дала трещину, мгновенно наполнилась густым белым дымом и разлетелась, угаснув. И было в её предсмертном звоне, когда осколки этой пульсирующей жизни разлетались по углам, что-то отвратное. Она звучала, как смех. Даже после смерти она мстила ему, мстила звуком.
   Наконец-то он мог видеть этот мир в некоем подобии реального света, настолько, насколько это было возможно в таких условиях. Что-то тёплое медленно текло по его руке от локтя и до задницы, и там пропадало в темноте. Сквозь щели между досками пробивался свет. Злобный китаец показывал свои гнилые зубы.
   Это был какой-то подсобный домик, даже более склад. До потолка возвышались горы металлического хлама от сломанных тостеров и калькуляторов до разбитых телевизоров и одной стиральной машины, правда, без передней крышки.
   Ах, Лада, Лада. Ай-яй-яй, как нехорошо получилось. Вроде бы кто-то что-то хотел, но ничего не понятно. Кто, как и где? Сложно было сказать что ли?
   Норик лежал у стены напротив двери на жёсткой деревянной кровати без матраса и вообще без ничего. Голые чёрные от времени доски, следы крови, местами затёртые до дыр, сохранившие свою молодость гвозди и прочая атрибутика авангарда. Кто когда-то сколотил это всё с некой мощной целью, которую однако ж потом основательно забыли. Взорвавшаяся лампочка не задела его своими осколками, и он это точно знал. Она разлетелась на несколько десятков кусков, но ни один не задел его, даже не коснулся лежбища, где он возлежал.
   Бесшумно отворилась дверь, и на пороге возник кто-то. Силуэт. Женский. О, блин! Он узнал её с первого взгляда, как узнал бы из тысячи. Ему никогда не нравилось её имя, а она сама - наверное, это было подобие совершенства. И сейчас она стояла там в дверном проёме, затмевая собой солнечный свет, становясь собственной тенью в этом мире вечных теней. На ней была длинная туника, длинные, как сейчас помню, пепельного цвета волосы и совершенно невразумительные черты лица. Кажется, её лицо менялось при каждой встрече, и только под душой она всегда оставалась собой.
   Прозвучало что-то непонятное и вместе с тем такое приятное. Как будто её голос, только многократно усиленный и сильно искажённый, способный пробурить даже бетонную стенку.
   Медленно, как черепаха на солнце, она растворилась в воздухе там же, где и появилась на несколько секунд. Лёгкий светлый с желтоватым отливом дымок струёй пополз вверх и затерялся на потолке среди паутины и чего-то непонятного и мертвенно бледного, как бедро нимфы. Небольшой мотылёк серой раскраски спал на потолке, уцепившись когтями в дерево.
   Норик неохотно сполз на землю ногами и застыл на секунду, собираясь с мыслями. А затем он встал и прошёлся по комнате, думая о чём-то важном, думая напряжённо и усердно. Однако он не мог уловить ни единой мысли так, чтобы её можно было понять. Как машины на скоростной магистрали, они сновали туда-сюда, шуршали и перешёптывались. Красиво.
   Тело слушалось его, как машина. Никакой усталости, никакой боли или дискомфорта, всё было в отличном состоянии. Даже более, чем просто отличном. Обе ноги были как будто на пружинах: суставы ног работали замечательно, а в ступнях было что-то мягкое и пружинное, при каждом шаге он как бы подлетал немного в воздух. Замечательное ощущение полёта не прекращалось даже на бренной земле, куда он каждый раз опускался. Сверху падало что-то еле уловимое глазу, возможно, пылинки. Их был целый рой, целый листопад. В лучах солнца она казались серебристыми, вроде пыльцы на лапках пчёл, только куда более лёгкие и пушистые. Чем дальше они падали, тем большую скорость набирали и тем больше походили на фигуристые снежинки.
   Толкнув невидимую дверь рукой, он вышел из дома.
   Прекрасный вид на помойку открывался ему отсюда. Огромная огороженная сетчатым забором территория, заваленная разношёрстным мусором и не менее разношёрстными мусорщиками, открывала свою загребущую пасть. Здоровенные кучи чего-то непонятного, а рядом с ними выбиты ямы им подстать. Прекрасное времяубиение, если можно так сказать. Ежедневно сюда приезжали мусоровозы, тракторы и прочая техника, целью которой было накормить этот прожорливый рот и снующих по нему бактерий.
   В кучах неорганического мусора копошились серые фигуры в рабочих халатах и тюбетейках, пытаясь отрыть своими руками в перчатках что-нибудь ценное или рабочее. Иногда попадались драгоценности, но не часто, гораздо чаще был просто ненужный о обрыдлый хлам - конечности от барби, тряпки, железки и прочая лабуда. За всё это полагалась некая сумма по внутреннему курсу, устанавливаемому королём помоек.
   А он ведь был где-то этот король. Наверняка он сидит у себя в красивом доме, на нём красивая и дорогая одежда, он пьёт коньяк и смотрит огромный телевизор в стене. У него есть охрана - крепкие бритоголовые ребята в чёрном и с пистолетами. Есть у него также и шестёрки, которые периодически ходят к нему и вымаливают работу за небольшое вознаграждение. Он как паук сидит в центре паутины, слушает дрожание тысяч ниточек, ждёт выгодной ситуации.
   Он есть, только никто не знает, где он живёт и как он выглядит. Эта тайна похлеще египетских пирамид, к тому же более живая и близкая. Он ведёт свою жизнь, прикрываясь легальным бизнесом, в то же время срубая бабки на помойках.
   К Норику подбежал длинный и худой человек с длинными чёрными волосами, намазанными какой-то блестящей на солнце дрянью. От него несло перегаром и ещё чем-то отвратным, что, впрочем, заставляло ощущать себя чем-то мелким по сравнению с ним. В руках он держал новенькую сапёрную лопату, на шее же висели бусы из металлического хлама - скрепки, заклёпки и прочая мелкая мишура.
   На небе сияло солнце, нагло заливая мир своим смертельным для многих светом. За ним сейчас на том же самом небосклоне пряталась от посторонних глаз Луна. Вон она там вверху, раза в два поболее солнца, и такая холодная, что может заморозить в ледышку и затем расколоть одним лишь взглядом. На ней видны кратеры, моря и океаны, горы и равнины. Странно, что никто этого не видит отчётливо, в то время как она всегда там. А за ней всегда прячется меньшая сестра - Венера, древняя богиня чего-то там. Её не разглядеть отсюда в деталях, если она сама того не захочет.
   - Эй, - тихо пробормотал высокий ему в лицо, назидательно поводя глазами.
   Норик слушал его и удивлялся занятности его речи. Он видел, как из его рта вылетают звуки, как дым. Они разносятся вокруг, разбиваются о препятствия и заскакивают в уши людей, совершенно к тому не подготовленных.
   - Ты - судья мятежников, - против воли прервал он высокого человека, чем ввёл его в заблуждение. На лице высокого отразилась мощная работа мысли, сгустились морщины и глаза стали отчего-то донельзя стеклянными, будто хотели выскочить из орбит и продолжить свой путь дальше каждый по отдельности. Нет, уснуть не получится, как не крути.
   Норик видел, как это вывело его из себя, когда он сообразил что к чему. Вероятно, ему такого никто не говорил.
   - Молчать! - взревел он и замахнулся, чтобы нанести удар в челюсть.
   Какой-то фиолетовый отблеск появился в его глазах, совершенно без зазрения совести, не понимая происходящего вокруг, он врезал Норику в челюсть. Стало тепло, по щеке изо рта полилась тёплая струйка крови, но он это чувствовал, как горошину через подушку. Кто-то зашебуршал вокруг, послышались неразборчивые многочисленные голоса, которые обсуждали каждый что-то своё. Кто-то тихо хихикал, рассуждая о засохшем на солнце чёрном хлебе, другой шептал про себя какие-то логические выкладки относительно устройства мира.
   - Ты... здесь... один... - отчётливо шептал самый близкий, выделяясь из общего шума.
   От удара его немного развернуло, и голова поднялась вверх. Он увидел подобие солнца. Большой светящийся диск вращал языками пламени и шептал что-то на своём непонятном языке. По его окружности насколько хватало глаз играли маленькие искорки - разноцветные, болтающие цвета в бетономешалке, кругляши.
   - Ударь меня ещё раз, - спокойно сказал он, - Ты меня ударишь, а я тебя убью.
   Кажется, ещё было утро.
   Он неявно ощутил какое-то дрожание почвы, как будто вдалеке работал отбойный молоток. Мерные раскаты заставляли его нервные окончания трепетать. Но это всё же был не отбойный молоток, и даже не марширующая рота солдат. То был предвестник беды, что-то плохое должно было случиться. Люди в большинстве своём не могут чувствовать эти знаки, не могут их толковать, а ведь они есть. Примерно как червяк в почве - он есть, но его никто не видит.
   Высокий немного засуетился. Он был напуган, но старался не подавать виду. Рядом ухал трактор, ворочая клешнями в грудах мусора, а по нём, как мухи по дерьму, ползали дети-бомжи. Разновидность упавших на дно, только они были рождены с этим, а не приобрели это. Значит, всю жизнь они будут с этим. Ходить в старых одеждах, которые нашли или украли на рынке. Есть из грязной посуды или вообще без неё пищу, которая непонятно откуда взялась. А потом что? Так и будут жить, отдаваясь на растерзание какому-нибудь толстому дядьке-боссу, который будет их бить и продавать, как рабов? Вряд ли кто-нибудь из них доживёт до 20 лет, а если и доживут, то это будет не жизнь.
   Вон уже пыталась начаться драка между ними. Видать нашли что-то немного драгоценное, не хотят делиться. Всё себе, всё под себя. Убьют кого-нибудь, но это вряд ли, скорее покалечат немного - выбитые зубы, сломанный нос, порезы и так далее.
   Сейчас эта биомасса светилась мерным, но очень тихим, очень-очень, едва различимым голубоватым светом. Он был у каждого свой, как отпечаток пальцев или снимок сетчатки. Если присмотреться, то там были переливы, вспышки и затухания. Как звёзды, только ближе и меньше. Что-то в них было родное и такое знакомое.
   Высокий стоял в раздумьях секунды три, после чего поспешно ретировался в неизвестном направлении. Вслед за ним быстро рассосалась толпа зевак, желающая поглазеть на бесплатное зрелище, расходясь с недовольным урчанием и местами всхлипыванием.
   Норик непроизвольно улыбнулся и прикрыл глаза, чтобы не рассмеяться. Ворота на выходе с помойки были закрыты, он почему-то думал, а точнее знал, что его не захотят выпустить отсюда. На нём была непонятная брезентовая куртка с защитной окраской, такие же штаны и мощные ботинки, чем-то напоминающие сапоги, но всё же имеющие шнурки. Куда же делась старая одежда? И кто его переодевал тогда?
   - Эй, - кто-то торопливо тряс его за руку, - эй! Проснись! Да, хе-хе, круто ты это, брат, сделал! А я-то думал всё, ща хана те будет. Чпок! И всё. Он же ведь знаешь, как он! Ты же ведь здесь, а он доселе так, что все и вот. Понимаешь?
   Норику не нравился этот человек, этот щупленький человечишка в балахоне и с бегающими глазками. Отчего-то он ему не доверял. Лицо у него было какое-то нехорошее, не от мира сего. Глазки поблёскивали на свету, как будто постреливая в свою жертву, стараясь её уложить на месте.
   - Сволочи! Сволочи и подонки! Как же я вас всех ненавижу, вы разве не понимаете?! Да вы что, слепые что ли? Никакого разнообразия, никакой свободы. Вы все лживые уроды, все эгоисты. Какого хрена вы говорите о своём интеллекте, в то время как каждый норовит поддеть побольнее, да и убежать в своё болото?! Шасть-шасть, и в дамках. Вот ведь засада какая. Что б вас всех там повыворачивало, что б вы кишками собственными проблевались, потом сожрали и снова проблевались. И так бесконечно.
   Оратор у выхода за закрытыми дверями кричал быстро и достаточно разборчиво, что даже отсюда, несмотря на грохот и непонятный гвалт, было его слышно, каждую буквочку. Он пытался матюгнуться, наверное, пару раз, но сдерживался. С трудом. Как же сложно поддерживать иллюзию своей божественности, если действительно не являешься чем-то подобным. В этом смысле легко сумасшедшим - они полностью уверенны, хоть и безумны, но они не врут. У них есть своя логика, свой мир. В некоторых местах они даже видят внешний мир лучше, чем кто-нибудь иной.
   Из стены выскочил статный человек. Непонятно, откуда он там взялся, как давно он там был, и, тем более, как он прятался. Он просто в один момент вдруг отделился от стены и угрожающе бросился на оратора, выкрикивая что-то на арабском. Норик видел, как он мчится, и как ветер подгоняет его в спину, как он скользит ногами по земле, словно на коньках по льду.
   Это такой период, когда засыпаешь и валишься с ног от усталости, но не мозговой. То усталость телесная, где-то засевшая, она клонит спать, но мозг не устал, он требует действий, требует, наконец, решиться. Норик ощущал это всеми фибрами, кровь закипала в нём в буквальном смысле: только тронь, и всё взорвётся.
   - Пойдём, я тебе расскажу кое-что, что тебя заинтересует, - продолжал щупленький мужичок нашёптывать чуть ли не в ухо, - я сразу тебя раскусил. Ты не такой, как они.
   - Бейтесь, братья! Ибо вы сдохнете! А-ха-ха-ха! - оратор, которого вроде бы прогнали, вернулся сказать последнее слово. Бросив яблоко раздора, он быстро ретировался с поля битвы, безумно крича и вспархивая руками, словно птица на взлёте.
   - Ты другой, - вещал щуплый, - ты сильный. Да, да! Самого Михалыча напугать - это старикам-то не под силу, а ты пришёл такой новенький, и сразу напугал! Молодец, хвалю!
   Слова эти обжигали Норику уши, ему с каждой секундой становилось всё противнее слушать этого гада ползучего. У него воняло изо рта какой-то дрянью - помесью гниловатой рыбы и колбасы, такой с большими кусками хрящей и жира, почти сало, но это было лишь полбеды. С каждым словом он изрыгал небольшие язычки пламени, чередуя их с присластями. Кнут и пряник. Он хотел чего-то большего.
   - У тебя из-за спины светится хвост, - как бы невзначай заметил ему Норик.
   - Что? - щуплый удивлённо поглядел назад. - А, понял, хи-хи. Это шутка. Слушай, пойдём со мной, я тебе могу помочь. Я тут главный, почти самый высший начальник. Ну, как, идём?
   - С твоего сгнившего рта летят змеи под видом роз, - мило улыбаясь, заметил Норик, - но пойдём туда.
   И он сам повёл опешившего щуплого далеко, в сторону двухэтажного здания в конце. Он был намного выше своего внезапного провожатого, и намного быстрее шёл. Тот еле поспевал за ним, семеня и подпрыгивая, прилагал все усилия, так и рвался вперёд, чтобы не он его, а наоборот. Но силы были неравны, и то, что Норик промахивал за один шаг, щупленькому вливалось в два, а то и три шага с периодическими прыжками.
   На небе летали низко, очень низко чайки, хотя поблизости не было никакого водоёма. Бредово было бы думать, что такая глобальная городская свалка будет построена рядом с водоёмами. Чаек было много, штук десять, они плакали и пели одновременно. Все хором, и каждая по отдельности. Простой мотив, который нельзя пропускать - ведь они разговаривают с нами, только не на нашем языке, а на другом, первом. Это их язык, которому миллионы лет, который был раньше человека, раньше обезьяны. Когда крокодилы вышли на берег и взмахнули крыльями, тогда-то и появился этот простой, как сама жизнь, язык.
   Домик начальника напоминал хижину. Голубое сало, фиолетовая вода. Бочка с нечистотами и плавающими в них кусками чего-то органического, давно сгнившего и частично пожратого личинками, стояла справа от входа за углом. Её не видно так прям, за ней нужно зайти и посмотреть что, да как. По запаху если только, но его сложно не спутать с воздухом. Он здесь грязный, больной, заразный. Воздух сам по себе, люди тоже сами по себе. Дымок небольшой поднимался над кучами, мухи мёрли от такого душка, а люди жили.
   Дверь была старая, спёртая с завода какого-то - тяжёлая, железная с деревянными перекладинами, обитая войлоком и фанерой. Внутри всё напоминало старые времена - перестройка, разорённое предприятие, сдача в аренду. Стены были околочены досками заборными, покрашенными лаком в пять слоёв. Где-то эти слои накладывались неровно, образовывали красивые узоры, а где-то до безобразия противные рожи.
   Тут же на диване за прозрачным столиком сидел жирный, как свинья на забой, дядька в майке и с усами, что-то ел. За окном пели чайки, и стоял трактор. За дяденькой стояли два мощных человека в тёмных очках в пол-лица. Зачем?
   Дядька неповоротливо поднял глаза от еды, как будто бы делал это поднятие из последних сил, и только ради клиента. Заметив щуплого, он опустил глаза обратно и вновь принялся за еду. Это было что-то из французской кухни - что-то скользкое и трепыхающееся. Вроде улитки, только больше. По форме и содержанию походило это на человеческий глаз - круглый и с хвостиком сзади. Когда жирный надкусывал, оттуда по его губам стекала какая-то вязках жижа, стекала медленно, похлюпывала. Она была прохладной от воздуха, куда её выперли, и дрожала на нём.
   - Вынь затычку из шеи, она тебе не идёт. Ах, да, ты же сдуешься сразу. Извини, не учёл, - Норик сказал это про себя, решив не нарушать трапезу.
   Жирный всё слышал. Ну, или сделал такой вид, что всё услышал. Не мог он представить, что какой-то новичок может говорить о нём доброе и вечное. Сеятель от жизни. Он прервал трапезу, и внимательно посмотрел на Норика. Тот понял, что это был хитрый взгляд, которым жирный пытался валить противников, и это было грозным оружием. Только он ничего не ощущал. Ни трепета, ни страха, ни уважения.
   - Стой, стой. Не надо, - пролепетал высокий женский голос из стены, и тут же умолк.
   - Ваш демон-карлик предлагал мне расписаться кровью в каком-то контракте. Я хотел бы знать условия, ибо у вас в голове рожки. Вы тут главный демон-искуситель.
   Боров задумался, задумался серьёзно. Мучительная мыслительная работа отразилась на его лице, до того мучительная, что аж глаза его потемнели и немного вылезли из орбит от напряга. Лицо стало медленно менять свой цвет от здорового розоватого до иссиня-красного, как будто он слишком туго затянул галстук и теперь кровь застаивалась в голове. Руки его в кончиках пальцев пошли мелкой дрожью, желеобразный матовый жирок на пальцах трясся, как живая курица в мясорубке. Потом он всё же смог взять себя в руки.
   - Ты, - начал он очень неуверенно, голос дрожал, хотя он и пытался скрыть это, говоря медленно и прикрывая рот руками, - ты... т-т-ты, - он прокашлялся и продолжил более уверенно, - имя.
   - Инкогнито!
   - Вот как? У тебя и имени-то нету. Или ты его не знаешь? Жалкое создание! Да если бы не я, ты бы сейчас здесь не стоят! Если бы я не пожелал оставить тебя в живых, ты бы так и сдох там на улице, мордой в луже, захлебнувшись собственными соплями! На колени, смерд!
   Норик рассмеялся, и не думая двигаться с места. Он видел, как гнилые слова слетали с языка борова, слова лжи, как он трясся, как глаза вылезали наружу и пучились. Ему стало смешно от этого - как совершенно незнакомый ему человек пытается завладеть им. Дьявол-искуситель пытался обманом получить его в свои владенья, ещё одна мёртвая душа в копилке.
   - Значит, цена - моя бессмертная душа? Ха-ха-ха! - он искренне засмеялся. - Ха-ха-ха! Ха-хи-ха-ха! Нет.
   Боров был вне себя, даже стукнул кулаком по стоявшей рядом тумбочке, отчего та затряслась и упала, а вместе с ней разбилось что-то стеклянное внутри неё. Борову этот звон был как гонг; он мгновенно успокоился, глядя затяжным взором, полным скорби, на тумбочку.
   Он встал с дивана, который был собран два года назад на Нижневартовской подпольной фабрике двумя узбеками, приехавшими на заработки в Россию. Через месяц на эту контору был совершён набег милиции по наводке одного из свидетелей продажи дивана, в ходе которого один из узбеков случайно оказался под мощным обрушившимся на него станком, ему сломало позвоночник и повредило голову. До приезда врачей он не дожил. Его жена на родине, узнав от депортированного работника о судьбе мужа, приобрела через знакомых взрывчатку, приехала в Россию с детьми, и пустила под откос поезд. Погибло 12 человек, в их числе она сама и два её ребёнка трёх и четырёх лет от роду, оба мальчики, и пострадало около 40 единиц людей. У одной из пострадавших был в животе ребёнок, который тоже вскоре умер, так и не родившись. Из-за полученных физических и психологических травм она в больнице ночью вскрыла себе вены. В следующие пять лет от этой последствий этой трагедии умрут ещё около сотни человек и появится нацистская организация, которая будет не один год совершать набеги на людей с тёмной кожей и не европейским складом лица, пока, наконец, руководители группировки не создадут партию и не попадут в Думу. Дальше история запутается.
   Боров восседал на кровавом троне, хотя и не подозревал об этом, но даже сейчас его руки уже были в крови. Вероятней всего, что от крови не прожаренного мяса, которое он недавно ел. Можно было почувствовать этот резкий запах, который распространяется по воздуху со скоростью звука, хотя и гораздо более тонкий и нежный. К нему можно привыкнуть, если иметь с ним дело каждый день, если работаешь на мясном комбинате.
   Он встал и прошёлся по комнате, изредка поплёвывая в стороны и шмыгая носом. Плитка под его ногами изредка негромко постукивала и громыхала, ибо не была вообще прикреплена к полу. Его это, видимо, очень раздражало, ибо он подёргивал плечами при каждом скрипе и нервно выдыхал.
   Наконец он решился на то, чего хотел сделать всё это время. Неизвестно откуда в его руках появился небольших размеров двухзарядный пистолет. Парой прыжков он очутился в сантиметрах от Норика, его майка порвалась от столь резких движений, из-под неё показалась волосатая грудь и мокрые подмышки, после чего он приставил пистолетик Норику к носу. Изо рта его воняло перегаром, брызгала обжигающая слюна, из носа текли желтоватые сопли, ещё не перебродившие, но готовые к тому. Два человека в очках не шелохнулись.
   - Ты!.. - борову было сложно дышать.
   - У вас руки в крови. Зачем вы прячете свои рожки и хвост? Я же их вижу.
   Раздался выстрел. Пуля, гонимая в зад распирающими ствол газами, сильно закручиваясь относительно центра, выскочила из пистолета. Во все стороны от неё пошла волна, заставляющая воздух искажаться, изменяя реальность в соответствии со своими пониманиями о прекрасном. Она шла далеко впереди издаваемого ею звука, разрывая пространство. Пролетев всего сантиметров сорок, она вдолбилась в стенку и пропала из видимости.
   Дьявол показал своё лицо. Осознавая, что другого исхода и быть не могло, Инкогнито резко ушёл в правый бок подальше от пистолета, в котором оставалась ещё одна пуля. Вон она там во втором стволе засела, приготовившись к смертельному рывку.
   Что-то железное прогрохотало за окном, послышался мощный удар, и стены домика задрожали. Даже вылетело одно стекло у потолка. Боров испугался, пошатнулся и отступил назад. От волнения его трясло так, что он выронил пистолет. Скорее даже не выронил, а отбросил, взмахнув руками, пытаясь удержать равновесие. Странное стечение обстоятельств или заранее продуманное действие? Готовая к рывку пуля совершила тот самый рывок, разгрызая шею борова с левой стороны. Кровь хлынула ручьём; он даже не пытался зажать рану руками, не пытался остановить утечку. Он побежал на двоих мужчин в очках, растопырив руки на манер птицы. Через две секунды он свалился на диван.
   Инкогнито вышел на улицу, не оборачиваясь и не размышляя. Стены впервые улыбнулись ему, обнажив пожелтевшие от времени зубы с кровавыми прожилками. Метрах в десяти валялся поваленный трактор, а рядом с ним - здоровенная бетонная плита, которая и опрокинула его. Пыль ещё не успела осесть, создавая туман, разрезающий глаза надвое своими многочисленными мелкими и острыми как бритва частичками. Было что-то видно отсюда, куда он ещё не добрался, но не далее того.
   Закрыв глаза и двигаясь на ощупь, как слепой, он пошёл вперёд сквозь туман. Позади он оставил умершего кровавого короля, проявившего хотя бы в предсмертную минуту свои истинные чувства, и его двух прихлебателей, которые так и ждали его смерти. Всем стало хорошо от этого, и никому не плохо.
   Даже с закрытыми веками он мог видеть что-то. Такое красноватое свечение выдавалось огнём посреди темноты сомкнутых век. И в этом свечении неясно угадывались очертания дороги, по которой он шёл, построек, что были рядом с ним. Он даже видел, причём видел отчётливо и ясно, как под ними копошилась целая орда крыс. Маленькие волосатые зверюшки, имеющие своей целью пожрать всё, что жрётся, лишь бы выжить. На их густой гладкой шерсти что-то высвечивалось жёлтым; как будто проказа на больном человеке. Разносчики последнего пути всё время жили бок о бок с людьми - своими жертвами.
   А вон и жертвы - они ползали по горам мусора с полиэтиленовыми пакетами на руках, рыская в поисках клада. На них было то же самое желтоватое свечение переменной интенсивности, они тоже были заражены. Причём эти пятна были у них и на внутренних органах, а не только на поверхности. Они даже выдыхали воздух, окрашенный жёлтым цветом. Болезнь медленно пожирала их изнутри, развиваясь, как яйца в инкубаторе развиваются в живых птенцов. Скоро болезнь прорастёт до нужного уровня, ей станет тесно, и она попытается увеличить размер своего дома, но у неё ничего не выйдет. Дом разрушится.
   Песчинки, гонимые поднявшимся ветерком, старым знакомым, били ему в лицо, по глазам, сбивая неустойчивую картинку, залетали в нос и оставались там. А что? Там тепло и хорошо, воздух свежий постоянно поступает. Благодать, о чём ещё желать таким маленьким существам. Существование для них есть истина в последней инстанции - ради великой цели могу даже прогрызть изнутри металлическую трубу в одиночку. Когда-то давно пути человека и крысы разделились. Человечество эволюционировало от обезьян до современных увальней, дохло и возрождалось, а крысы жили всегда. Даже на развалинах Хиросимы они ползали и хрумкали рассыпанное зерно.
   Когда он открыл глаза, когда прекратился стук пыли в мембраны, когда ветер перестал завывать вместе с грязью, тогда-то он и нашёл самого себя около ворот. Увы, красное зрение с закрытыми глазами дало осечку, ибо по прогнозам он должен был быть на просторах, а не у стен. Разорванные в клочья тучи плавали по небу, не давая солнцу выскочить. Тусклый, не по-утреннему слабый свет сочился с верхов, солнце было похоже на размазанный по хлебу кусок масла, потыканный местами вилкой.
   Тёплая человеческая кровь пульсировала в венах копошащихся на грудах мусора муравьях. Эти недочеловеки, новая эволюционная ступень, была чем-то вроде рабского лагеря. Из воздуха сотворился погонщик с кнутом. Как же много в этом мире вещей, которые никто не видит. Хотя, быть может, они не из этого мира.
   Какая-то невнятная синяя колбаса ползла на погонщика сзади. Она была настолько огромна и массивна, как здоровенный дождевой червь, сегментированный кожаными пережимками, что при движении вся колыхалась в разные стороны. Дрожь шла по земле и тихий печальный свист сопровождал её. Маленькие жучки ползали вокруг неё, надеясь ухватить немного падали из пасти стервятника. Они всегда так прибегают к началу бойни, как будто предчувствуют скорое пополнение в рядах пищи.
   Инкогнито пробежал ещё парочку сот метров, петляя между сложенными в несколько этажей машинами и их запчастями. Купаж их тел в сложении с придумками писателей древности дополняли картину Великой Депрессии, о которой так много говорят даже сейчас, когда она уже прошла. И никто не помнит о грандиозных разрухах в результате революций, войн, все забыли о крестьянском голоде, который был намного раньше Великой, но не вошёл в историю.
   В воздухе витал какой-то древний и непонятный образ, вроде бы похожий на змею без головы и с длинными лапами. Тело её было покрыто чешуёй, на лапах были длинные блестящие когти, за спиной - маленькие белые и пушистые крылышки, которые почти не махали. Змей не летал, а скорее ползал по воздуху, как черви ползают сквозь землю, как кроты роют свои норки, разгребая землю в стороны, пожирая жучков и червячков. Так же и этот змей в чешую заглатывал невидимые создания из воздуха, не жуя поглощал и переваривал их.
   Воздух становился необыкновенно тяжёлым в его присутствии, от него дуло, как будто он и был самим создателем воздуха в целом. Он мог захотеть, и воздуха бы не стало вовсе, а вслед за ним и человеков бы.
   Вскоре, однако ж, это стало мало интересно. Как устаёшь рано или поздно смотреть на льющуюся воду, как это ни завораживает, так на извивающуюся в воздухе змею смотреть становится тяжело. От каждого взмаха невесомыми крыльями, воздух наполнялся пьянящим ароматом, давящим на глаза.
   Инкогнито перемахнул через забор с той лёгкостью, какая присуща кузнечикам, порхающим по полю между травинками. Так же инстинктивно, но от этого не менее обдумано и цельно. Несмотря на то, что забор был около пяти метров высотой, он не ощутил сложности в преодолении этого барьера. Рядом были всё ещё закрытые ворота, а сразу за ними, скрываясь за завалами, дислоцировалось десятка два людей с транспарантами и в белых шарфах. Это он заметил в самый последний момент, когда один из активистов, заприметив прыжок, бежал к нему.
   - Ты был там! Ты видел что-нибудь странное? - спросил он громким шипением, оттаскивая его за локоть в сторону.
   - Ну, я вижу мёртвых людей, - не колеблясь ответил Инкогнито правду.
   - Ага, да, я тебя понимаю. Ты говоришь о тех, кто там внутри. Да, они в сущности своей мертвы уже давно, но их можно оживить! - активист всё больше распалялся. - Я рад, что ты, наконец, решил бросить это занятие.
   Инкогнито отчего-то не слышал того, что ему говорили. Перед ним стоял труп - заплывшие глаза, развороченная морда лица и раздроблённая грудная клетка. Активист стал таким всего несколько секунд назад, как только получил ответ. Из его мертвенно-бледных губ, почерневших от воздуха, тихо вырывался какой-то звук, очень похожий на речь. Но ведь трупы не могут разговаривать, правда? Это ведь была всего лишь отрыжка, какие-то предсмертные газы, ибо мозг уже умер. Вот толкни его, он и рассыплется на куски. И куски эти растащат собаки, закопав часть по дороге. Нет, отсюда надо было бежать.
   Толкнув агитатора в грудь так, что тот упал, Инкогнито ринулся вперёд сквозь ту небольшую толпу. Грамотно обосраться ведь тоже надо уметь. Толпа перепугалась и опешила, когда небольшое тело в куртке прошло сквозь них и скрылось дальше за их же баррикадами, разбросав транспаранты.
   - Сволочь какая, - сетовал поднявшийся с жопы агитатор, потрясая кулаком в воздухе.
   Примерно через минуту, вероятно, заслышав шум, к воротам со стороны свалки подошли дюжины две или три рабочих, а также парочка лысых ребят в кожаных куртках и с дубинками. Они быстро отворили ворота и выскочили на улицу к агитаторам. Те были в замешательстве секунд пять, не соображая, что происходит вокруг.
   А потом начался махач. В первую же очередь хрупкие транспаранты были разбиты кем-то о головы кого попало. Сложно было разобрать кто где, просто били всех, кто попадался под руку, и били сильно. Хряп! Чья-то рука вывернулась в другую сторону - кто-то врезал ей по локтю ломом, выломав его. Там рядом с ними на грозном грязном полу валялась чёрная пуговица с четырьмя дырками и слегонца поцарапанная с правого боку. Её единственную никто не тронул и никто о ней не вспомнил, как будто её не было вовсе, а она меж тем всё видела.
   Видела она, как кто-то подогнал катапульты. То были такие здоровенные штуковины в виде буквы "П", сколоченной из брёвен. На верхней перекладине у неё было ещё одно бревно с выемкой на одном конце. Запахло мятой и палёной пластмассой. В воздух взметнулись куски чего-то тяжёлого, килов по десять-двадцать каждый, целясь к кого попадут. Пуговица видела, как один из кусков, похожий на бочку, попал тому самому агитатору в грудь. Рёбра жёстко хрустнули, грудь резко ввалилась внутрь, а бочка, чуть отпрыгнув, пропахала агитатору голову до костей. В последние несколько секунд раздавленные лёгкие ещё отрыгивали из себя оставшийся воздух, а губы шевелились и говорили что-то странное, похожее до сих пор на голос, но звучащий из мёртвых уст.
   - Панцу! Сирой!! АААААА!!! - проорал пробежавший вдали непонятного вида парень в кепке и с огромными глазами.
   - Панцу, панцу, панцу, - задумчиво повторял Инкогнито, почёсывая заросший подбородок.
   Он был уже далеко от места схватки и не слышал звуков битвы, или его уши не хотели этого слышать. Солнце подозрительно низко висело над горизонтом, угрожая зайти каждую секунду и оставить его одного.
   Он поймал на дороге задремавшего, было, воробья. В лапках он держал небольшую гроздочку красных ягод, видимо, чтобы съесть потом где-нибудь в одиночестве. Над ним высоко в воздухе над крышами домов огромной стаей воронов кружили его собратья воробьи. Даже во сне этот жалкий воробьишка тихо подрагивал при каждом их вскрике, будто боялся, что не сможет отбить еду, если они нападут. Такой маленький, такой беззащитный.
   Человек без имени сунул заснувшего воробья вместе с его добычей себе за пазуху. Тот и не думал просыпаться, а лишь поудобнее улёгся во внутреннем кармане и присвистнул.
   Воронка из угрожающих жизни всего человечества воробьёв стала быстро рассасываться в разные стороны. Сначала один по спирали, нарезая всё большие круги, наконец, оторвался от центра и улетел. Потом за ним поползли другие тем же маршрутом, с каждой секундой всё больше и больше, пока, наконец, цвета розы горизонт заходящего солнца не заполнился темнотой, и они пропали. Осталась только тонкая бурая линия из мясистой субстанции. И эта линия, артерия уходящего на сон мира, мерно пульсировала в закрывавшихся от усталости и какой-то неги глазах человека без имени.
   Он не хотел есть, хотя провёл уже половину суток на ногах и совсем без еды и питья. Наоборот, он ощущал невероятный подъём и бодрость духа, мозг отчаянно требовал работы - ему было всё мало. Нехотя следовало ему не подчиняться, наступала ночь, глаза обещали крепкий и здоровый сон. Неожиданно стемнело всего лишь за пару минут, но и за это время он успел отойти довольно далеко от места начала. Где он сейчас находился... а, впрочем, не всё ли равно? Ведь точно такое же можно найти в разных местах. Нет, нет, а вдруг? Никто ведь не знает наверняка, а догадываются многие, только всё это лишь догадки и ничего более.
   Воробушек уютно устроился у него во внутреннем кармане около сердца, такой маленький тёплый комочек с крыльями и пухом. И вот он сейчас спокойно спал, свернувшись клубочком в обнимку с ягодами.
   Человек без имени в почти полной темноте, идя на ощупь, наткнулся на тонкое, но высокое дерево. Что-то маленькое и круглое ударило его по лицу, не то, чтобы сильно, но неожиданно. Постепенно он начинал видеть в темноте всё лучше, всё вокруг было нестандартно зелёным, а местами поблескивало. Луны совсем не было: её заслоняли плывущие по небу бесконечные тучи, как окурки большого кальяна. Какой-то шутник сидел на небесах и постоянно курил. Чтоб он был здоров!
   То были ягоды, маленькие и твёрдые. Он сорвал их парочку на пробу. Они были слегка горьковаты, но в целом вполне съедобны и вкусны. Не мешало бы, конечно, залить бы их вареньем, да посыпать сверху сахарной пудрой для куражу. Красиво и вкусно.
   Съев пару гроздей, он сорвал немного для той маленькой жизни, что теплилась у него над сердцем, прислонился к стене и закрыл глаза. Он уже минуту наверное не слышал никаких звуков, кроме звуков ночи - внезапное похрустывание чего-то, шелушение и стрекот чей-то отдалённый, но и близкий одновременно. Сверчок пел ему колыбельную. И вот теперь он закрыл глаза, решив поспать немного до того, как наступит новый день. Однако тут же передумал и открыл глаза.
   Солнце только что всходило, так что он вряд ли что-то успел пропустить важного. Даже если и пропустил, это уже не так важно. Важно то, что воробьишка, проснувшийся вместе с ним, теперь смешно шуршал там внутри кармана и пытался чирикать. Ах, да, у него же там теперь есть запас из нескольких гроздей тех самых непонятных ягод.
   Человек без имени вынул его из кармана и пристально посмотрел на него, почти что в глаза. Тот непринуждённо поклёвывал полученные ягоды и, кажется, довольно урчал, подобно кошке или голубю. Казалось, ему совершенно всё равно, что он спал у человека в кармане, а теперь ест его подарок. Но зато это было красиво и умильно. Серые пёрышки с чёрными прожилками слегка играли светом на солнце, слегка блестели, слегка радовали глаз. Ничего навязчивого, всё как захотите.
   Поклевав, он развернулся клювом в простор, взмахнул крыльями, и улетел.
   Клоун должен веселить народ. Грустный клоун не сможет никого развеселить, только расстроить.
   На проводах впереди сидело несколько его родичей - такие же серые, с чуть распушёнными перьями, чтобы теплее было. Редкие дуновения слегка теребили их на верхах, а они в свою очередь раскачивали провода, попадая в резонанс с природой вещей. Если бы их было больше, чем есть сейчас, раза в три, они вполне могли бы всем весом прорвать провода и обесточить город.
   Человек без лица только что проснулся - глаза ещё слипались, на них была какая-то засохшая дрянь, мешавшая обзору и затрудняющая моргание. Под одеждой было тепло, но тело его ощущало себя так, будто бы простояло полночи на сквозняке без одежды, от чего и простудилось. Голова горела изнутри, в основном щёки, руки и спина получили небывалую чувствительность. Каждое движение и прикосновение отдавалось эхом по венам, хотелось почесаться. Губы растрескались.
   И всё же было в том воробье что-то знакомое и милое. Сейчас казалось, что он даже улыбнулся перед тем, как улететь в свой дальний путь. Однако, оставалось ещё несколько ягод. Странно, что он более не видел никакого дерева поблизости: перед ним был дворик на небольшом возвышении, мощёный плиткой. Не могли же они проложить всё это за одну ночь, да так, чтобы никто и не заметил.
   На небе прямо над солнцем висела красивая искрящаяся надпись голубым по багровому всходу: "Обычный формат". Солнце пару раз чихнуло, будто не хотело всходить, и резким движением выскочило из своего убежища. Маленькое такое солнышко, которое обогревает Землю своими жидкостными лучами.
   Рядом с ним лежал бесформенный мешок с чем-то живым внутри.
   - Оппа! - отметил он про себя громким шёпотом. - Никогда не замечал, что запах светится.
   От мешка исходило еле заметное рыжеватое свечение, аккурат на длину двух сантиметров от тела.
   - О, да, да, да, да, да! Ты чувствуешь это, дорогуша! Ага, и я чувствую. Мы чувствуем!!! Да, да, да, да, да! И тебе это нравится, ты хочешь большего... Не хочешь?.. Ну и...
   Это был голос. Женский голос. У него в голове. Так отчётливо, как будто она действительно забралась в его голову и говорила там свои гадости, пыталась плести интриги. Это был тихий голос, настолько тихий и бесплотный, что он еле отличил его от своих собственных мыслей. Она тараторила скороговоркой, не слушая его. У голоса были клыки и зазубрины. Может быть? Не-е-т, всё пустое.
   За пару сотен километров отсюда в деревне около небольшой речушки огромный и неимоверно сильный лысый человек в робе дёргал за верёвку, привязанную к языку в большом колоколе. На его поверхности были изображены святые, подносящие кому-то дары, кого не было видно. Громкий звук от ударов языка по стенкам колокола разносился над деревней, подобно Фениксу, идущему в бой. Великий гриф начинал свою охоту, скоро должны были пасть первые жертвы. Ему это нравилось, очень скоро он собирался отведать деликатесов из человечины или, если повезёт, съесть корову. Кто-то из наземных созданий поможет ему, лишь бы выжить самому, и жертвы будут множиться, как грибы после дождя.
   Люди в деревне не знали, что означает этот призыв доселе молчащего колокола. Не знал этого и сам звонарь, он просто звонил и звонил, привлекая неведомо кого. Когда-нибудь он из звонаря дорастет до монаха, а может и не дорастёт вовсе, а будет так всю жизнь дёргать за верёвки. Ну, по крайней мере, он - повелитель колоколов, а это не так уж мало.
   Из-за стенки за ним наблюдает хрупкая безмолвная фигурка. Она ничего не говорит, она вообще не говорит. Нет языка. Такие, как она, сами себе его вырезают, чтобы не отвлекаться на что-то вредное, а действовать. Даже сейчас она всё слышит, но не может ничего сказать. Когда-нибудь она принесёт большую жертву своей вере, и сможет на практике убедиться в наличии или отсутствии загробного мира.
   А может быть, это есть болезнь? Такая, которая не передаётся по воздуху, через прикосновение или порез? А та, которая живёт в каждом, развивается и ждёт своего момента, чтобы начать действовать? Ведь из жизни пока никто живым не выходил - есть повод задуматься.
   Человек без имени пнул светящийся жёлтым мешок. Оттуда донеслось недовольное бурчание и что-то похожее на стон. Мешок дёрнулся и очень медленно, как черепаха, зашевелился. Сначала оттуда показалась взъерошенная голова с закрытыми глазами, а вслед за ней выскочили руки. Показавшийся человек с трудом открыл глаза - они были красными, как у драконов, и веки дёргались. Лицо его было очень бледным, а руки мелко дрожали. Вряд ли он понимал, что происходит, ибо его взор был туманным, а движения замедлены. При каждом вздохе из его груди, из самых недр, вырывался сдавленный в зародыше хрип и стон. Ему было плохо.
   Подобно сонному крокодилу он клацнул зубами, закрыл глаза и вновь спрятался внутрь мешка. Там ему было тепло и хорошо, там он был закрыт от внешних влияний, никто ему не указ. Вскоре снова можно было слышать его тяжёлое, но равномерное и относительно спокойное дыхание - он уснул. Слабое свечение немного усилилось и стало более ровным. Теперь он пошёл на поправку, от того и тянет ко сну: ещё несколько дней и он встанет на ноги, а быть может и заиграет на рояле. Кто знает.
   Он протянул руку вверх к надписи "Обычный формат" на небе; он хотел дотронуться до неё. И он тянулся к ней всё ближе и ближе, пока, наконец, не показалось, что вот-вот достанет её и сунет в карман, как она мигнула и сменилась. "Wantthisdarkrealitytaintqweef" звучало теперь с небес ярко-голубым свечением, почти неотличимым от всего остального мира.
   Ему вдруг стало малоинтересна надпись со всеми вытекающими, он решил заняться другим. Вынув из одного из многочисленных карманов куртки пачку сигарет "Беломор", в которой оставалось всего пара штук, он чиркнул пальцем о стенку и прикурил. По телу разлился горячий и очень умильный вкус вдыхаемой отравы. По образчику из фильмов советских времён он сжал ту часть сигареты, где был фильтр а-ля "Казбек", пальцами и вдохнул. Второй вдох был куда ядовитее предыдущего, он аж закашлялся.
   Мир вокруг заволокло дымом сигарет, мир стал очень светлым, по нему постоянно шли клубы дыма. Мешок на земле светился теперь тускло-красным, еле мерцающим. От неожиданности человек без имени выронил сигарету на землю, где она вскоре и потухла.
   Чем-то тут отвратительно знакомо воняло, кажись уксусом или вроде того. Дышать было можно, но очень хотелось сунуть голову в колодец, в самый низ до земли, и не дышать вовсе. Из-за здания рядом выскочила большая крыса, высвечиваясь тем же красным светом.
   А вон там впереди на остановке через два квартала стояли люди и ждали автобуса. Его не было уже полчаса, они нервничали, ещё одна искорка и начнётся пожар ненависти. Кому-то рано или поздно что-то не понравится, кто-то просто устанет, вот тут-то и начнётся, тут-то и вылезут на поверхность скрытые доселе пороки: ненависть, алчность, корысть, зависть. Начнётся деление на своих\чужих, светлых\тёмных. А потом начнётся междоусобица и прочие народные волнения, которые как всегда приведут к сокращению численности населения.
   Инкогнито шёл туда очень осторожно - табачный дым застилал обзор, он почти не различал очертаний неживых предметов, поэтому шёл как слепой, вытянув руки вперёд. Внезапно раздался плачь ребёнка, такой тихий и далёкий, ребёнку было плохо. В тот же момент открылось окно в доме в метрах пятидесяти отсюда, и оттуда выкинули собаку - пуделя. Маленький такой пуделёк пепельного окраса.
   Фию-у-у... Шмяк! Как мешок с гнилой картошкой он размазался о землю. Будто в замедленной съёмке и как будто на рентгенных снимках Инкогнито видел, как ломаются у пуделя ноги. Косточки выскакивали из суставов, уходили вверх и там разламывались. Рёбра от удара прогнулись и вошли в мясо в раскоряку - кто-то внутрь, прямо в лёгкие, а кто-то пробил кожу и вышел наружу. Челюсть сильно вжалась, зубы превратились в белый порошок и вытекали наружу вместе с кровавой слюной.
   Он неспешно подошёл к еле дышащему и чуть скулящему пуделю.
   - У тебя мало кальция, и он вытекает наружу. Скоро ты уснёшь.
   У пуделя не было сил даже открыть глаза, но он мог слышать. Различив человеческий голос, он заскулил ещё сильнее. Он почти плакал, плакал, как маленький ребёнок, которого вытащили из кроватки, оторвали от сна. Он просил о помощи.
   Инкогнито нащупал что-то по виду и весу напоминавшее кирпич, размахнулся и размозжил пуделю голову с одного удара.
   Всё. Теперь он не будет страдать. Наверное, это было лучшее, что он, да и не только он, мог сделать сейчас. Это беззащитное создание, которое лишилось в одночасье крова, которого предали хозяева, не могло больше жить.
   - Но ты ведь знаешь, что это совсем не так! - шипел сквозь дым голос.
   Из-за угла плавно вынырнули две фигуры - люди. Он их не заметил сразу, просто не успел отличить их от всего остального, и вот теперь они вышли. Их явно насторожила открывшаяся им картина: окровавленный человек склонился над расплющенным псом и смотрит на них. С некоторой опаской они подошли чуть ближе.
   Кто сказал, что человек гуманен? Кто сказал, что человек, встретивший нечто новое, не будет нападать? Думаете, не будет агрессии? Зря.
   Оба человека подошли к нему на расстояние около двух метров, разглядывая его отсюда. Он не шевелился, и даже убрал от них глаза, глядя куда-то вдаль. Они от этого, видимо, осмелели и решили пойти в наступление.
   - Ты чё сделал?! - крикнул тот, что был поближе. - Вот урод, собаку замочил.
   В глазах его уже танцевали огоньки ярости; как отличная охотничья гончая он почуял запах раненого зверя и решил его загонять. Пусть даже этот зверь и не проявлял агрессии, пусть его вина не была доказана, пусть всё остается, как есть и как должно быть. Охотники загонят и убьют свою жертву, если жертва раньше них не сообразит что к чему и не покончит с ними. В любом случае будут жертвы.
   - Ин-ко-гни-то!
   В одно мгновение, как человек без имени услышал слова другого человека, его мышцы наполнились силой. Даже не то, чтобы силой, а чем-то непонятным, что отчаянно побуждало к действиям. Ещё секунда промедления, и они взорвутся от распирающей их мощи.
   Это был всплеск ярости - огонёк из из одной пары глаз перешёл в другую, и там уже не угас, а разросся до пожара. Яростным движением Инкогнито схватил самого ближнего правой рукой за лицо, и впечатал его в стенку. Был слышен глухой удар, что-то щёлкнуло, и человек потерян сознание. Сотрясение мозга, но будет жить в целом, если не сойдёт с ума. Одновременно Инкогнито отметил про себя, что ярко-красное свечение, которое было до сих пор, резко пошло на убыль. Выбор был сделан. Жертва напала на охотников, игра пошла вне основных правил, всё стало намного интересней.
   Второй не стал дожидаться повторного приступа агрессии, и просто-напросто побежал прочь по дороге. Он бежал размашисто и гораздо медленнее, чем мог бы. Неожиданный отпор жертвы вывел его из равновесия, поверг в панику, от этого он более не мог координировать свои действия, и двигался неточно, как пьяный. Нет-нет, а упадёт. И упал через метров двадцать, как будто ему дали сзади по ногам.
   Но человек без имени этого уже не видел. Солнце взошло, и табачный туман вокруг глаз, наконец, рассеивался. Вон оно там в небе градусов под тридцать к горизонту висит, светит в половину силы. Небо, на котором его подвесили, периодически заволакивается тучами всех мастей - от белых до чёрных, но дождя не наступает. Мир снова был наполнен красками, дым почти ушёл, почти освободил его от своего присутствия.
   Кое-как обтерев местами заляпанную кровью собаки куртку о шершавые стены, он приодёрнулся и осмотрелся вокруг. Кто-то написал слово из пяти букв здесь же: серебряным по кирпичному, оно же холодным по обжитому. Правда было это давно, может, неделю назад, а то и больше - буквы пообтесались и краска повыветрилась от прямых световых лучей. Ещё неделя и от неё вообще не останется ничего, кроме непонятного силуэта. Хотя, вряд ли кто-то хотел этим актом вандализма добиться высокой цели.
   Вокруг шли самые обыкновенные и ничем не примечательные люди - история почти повторялась. Прямо по дороге, скрываясь от солнца в тени домов, напугано быстро шли два брата. Старший был одет в джинсы цвета хаки и водолазку с нелепой раскраской - что-то полосато-пёстрое, сливающееся в абстракцию. Младший был гораздо ниже и значительно моложе, быть может, лет на пять-десять, а то и больше. На нём была длинная куртка до колен с пояском на уровне талии, который болтался и постоянно цеплялся ему за руку как змея. На голове у него была кожаная кепка с резинкой, чтобы не слетела с головы. Левый карман куртки был туго набит каким-то барахлом из того, что валяется на свалках и по подворотням; частично выглядывали красочные обёртки, шнурки, что-то блестящее.
   Мимо них вдаль укатил человек на мопеде. На нём был пиджак с галстуком, красный шлем, а сзади был закреплён пластиковый кейс с красивой фигурной цепочкой на рукояти.
   - Но-о-рик... Но! Рик! - с трудом разобрал он эти слова в рокоте вырывавшихся из выхлопной трубы газов.
   Что-то перемешалось в его голове, раздался хлопок над левым ухом: правое в тот же миг заложило, а левое стало слышать куда отчётливей. Издалека послышался рёв взлетающего самолёта, звук падающих монетных денег и женский смех. В руках у него на секунду оказался небольшой металлический чемоданчик с кодовым замком, довольно тяжёлый, но он пропал так же быстро, как и появился.
   В лице каждого проходящего мим человека он видел что-то знакомое и незнакомое одновременно. Он не знал ни одного из этих людей, хотя у некоторых из них и росли белые крылья за спиной. Он никогда не видел их раньше, а если и видел, то порядочно забыл. Но в каждом лице он видел кусочки чего-то безвозвратно утерянного, что он пытался найти, пока что безуспешно. Вот нос, вроде как знакомые, а вот глаза зелёные, поверхностные и невыразительные: кажется, будто их носитель спит на ходу, весь в себе. Эти обрывки складывались или пытались сложиться в одно лицо, но, даже имея полный набор компонентов, это у них не получалось. Куски мозаики не подходили друг к другу, клей не скреплял их, они не держались на своих местах.
   Эта неудача сильно расстроила Инкогнито. Он, казалось, нащупал правильный трос, ведущий к кораблю, могущий его вытащить отсюда, в последний момент, но вдруг оказалось, что он ошибся, и что корабль уплывает безвозвратно.
   - Он умер. Смирись. - шипел тихий голос над ухом, постукивая ложками по коленкам.
   Непонятная плохая мысль проскочила в его голове между створками двери, которую он, казалось, плотно закрыл. Он впустил в себя отчаяние. Что-то как будто пронзило его - тысячи пчелиных жал воткнулись ему в голову, приводя в чувство и одновременно убивая. На короткое время он будет в сознании, он будет мыслить очень здраво. Но вот что может случиться потом - лучше не думать. Ему захотелось заплакать - так стало себя жаль, но слёзы не шли, просто он не мог их выдавить из себя. Печально, но факт.
   Чем-то тут воняло. Такой противный запах, и, кажется, он шёл прямо из ноздрей, то есть из того органа, которым он нюхал. Ноздри воняли противным запахом смеси колбасы, жжёной газеты, чего-то протухшего и ещё какой-то очень вонючей дряни. Чёрт. Как же от него избавиться? Вот, точно, слюной по ноздрям и стереть. Да, так, вроде бы, полегче стало, запах ушёл. Ну и хорошо.
   - Самоубийство - это уголовно наказуемое преступление. Ты что, хочешь нарушить наш великий закон? Нехороший человек! Нарушить закон - это вообще самое страшное преступление, какое вообще возможно.
   - О, нет, нет, нет, я даже и не думал. Я вообще не думаю, да. Никогда. Это не мой конёк.
   Листва, зелёная и оранжевая, красная и чуть с оттенком синевы, проносилась по дороге, поднимаемая в воздух каучуковыми сапогами ветра. В конце концов, он играл не последнюю роль в её короткой жизни, да и в жизни Земли в целом. Когда надо он сбрасывал с неё старую шкуру, чтобы она могла обновить гардероб. Иногда этой шкурой оказывались люди, их постройки и якобы владения, которые они присвоили на птичьих правах. Кто-то сказал, что может владеть целой планетой, и все ему поверили и подтвердили его право собственности.
   Большой толстый дядечка в тонкий очках, чуть треснутых около левого уха, имевший такой большой живот, что почти не было видно ног, с пристрастием разглядывал расписание автобусов. Из одежды на нём были спортивные штаны, кеды, майка и тонкая куртка нараспашку а-ля ветровка. Но ему всё равно было жарко - майка была мокрая, со лба маленькими капельками лил пот, сердце ожесточённо билось за многочисленными слоями жира, он учащённо дышал и обтирал лицо посеревшим от пота и выделений платочком, который каждый раз убирал в засоленные вонючим потом карманы штанов.
   За ним грациозно вышагивал прозрачный дракон, прикрывая голову вельветовым зонтиком от солнца. Уклад местной жизни не позволял ему не делать этого, таковы были обычаи: все драконы обязаны носить зонтики и укрываться ими от солнца. Ну, быть может, иногда и от дождя, но не более того. К хвосту его была привязана небольшая собачка вроде шпица, только с очень большими ушами. При каждом шаге шпиц взвизгивал и пытался недовольно рычать, но вместо этого получалось забавное хрюканье.
   Инкогнито нырнул в переулок, пересекая забор. Здесь была стройка - леса, балки, лаги и прочий цементный мусор поднимали тяжёлую пыль в воздух при каждом движении. Огромная вертящаяся машина гудела и ухала на другом конце стройки, стоя в яме метра два глубиной. Там же было двое рабочих, которые от нечего делать играли в домино на раздевание первого встречного. Играли они на раздолбанной доске, некоем подобии стола, покрытой слоем засохшего цемента и пока ещё сухой цементной пыли, которая липла к их рукам и засасывалась в их носы при вдохе.
   Рядом на столбе висела сонная бабочка со скрюченными, ещё не расправленными, крыльями. Усики её скручены в плотную пружину, и они разогнутся, когда им будет зрак.
   В окне напротив орал телевизор, звучала реклама. Старая дама с плохим слухом не хотела улучшать слух, не хотела напрягаться, а вместо этого врубила телевизор на почти полную громкость, хотя и этого было ей тихо и мало. Воздух и непрочно закреплённые конструкции дрожали от красочных призывов к покупкам, звучащим из телевизора одними и теми же голосами. А старушка спала. Она минут двадцать назад легла в кресло, включила телевизор на каком-то боевике, и стала читать книжку. Так незаметно она и уснула, а громыхающий телевизор играл ей колыбельную солянку.
   Один из работяг, тот, что был наиболее небритым, свистел что-то не по-русски, когда человек без имени, ступая, словно крадущаяся кошка, проскользнул мимо него по затенённому сектору. Они вдвоём даже ничего не заметили, спокойно продолжая стучать костяшками по цементной пыли.
   - Ну и где ты? - спросил внутренний голос, тихо посапывая.
   Инкогнито стало не по себе. Закололо сердце, там где-то внизу, где оно кончается и начинается диафрагма, там что-то кольнуло. А потом прошёлся противные холод, такой, что аж дрожь берёт. Ему стало не хватать воздуха, как вытащенная из воды рыба, он вдохнул воздуха. Стена и забор рядом с ней приблизились резко, пол подпрыгнул. А потом всё нормализовалось, приступ прекратился, зато появилась дрожь в пальцах, которую он не мог унять.
   - Он умирает, - хрипло ответил он собственному внутреннему голосу, собравшись с силами.
   Внутренний голос медлил, как будто осмысливая сказанное, и шуршал над вопросами. Послышался внутренний рёв, из самых недр его сознания, как будто раненый насмерть бык орал последнюю песню перед тем, как сдохнуть. Рёв перешёл в плач, а потом в бурление чего-то зыбкого и тяжёлого в своей сути. Голос снова заговорил.
   - Ты ведь не знаешь куда идти? - Инкогнито отрицательно покачал головой самому себе. - Ты снова надеешься на судьбу, очень опрометчиво. Ты ведь уже далеко не маленький, пора бы и самому о себе заботиться. Умолкаю.
   На пути возник улыбающийся полный человек с бородой.
   - Сегодня звёзды светят особенно ярко, а Луна улыбается всеми кратерами. Вам так не кажется? Она прекрасна. - говорил он, глядя в пустое небо.
   - Да, вполне возможно, всё так и было. Спасибо за ваш совет.
   - Не за что, - бородач дружески похлопал его по плечу и пошёл прочь, насвистывая что-то своё.
   Инкогнито посмотрел ему вслед с некоторым сожалением, а потом вновь взглянул на пустое безоблачное небо. Вон она там мигает своим призрачным холодным светом. Её там ещё нет, но её видно отсюда, видят немногие, но те, кто видят, одарены великим даром. Оно такое тонкое и хрупкое это небо. Казалось бы, брось камень, оно треснет и разобьётся вдребезги, как стекло в деревянной раме от футбольного мяча. Ан нет, летают космические корабли, рассекают, но не разламывают.
   Внимание отвлекала от достойного зрелища реклама какого-то ресторана. Красивые блюда и улыбающаяся официантка привлекали усталый глаз и не менее голодный желудок. Всего пять сотен метров до цели.
   Как в бреду, периодически надолго закрывая глаза, он шёл сквозь тяжёлое бремя воздуха, который заставлял его дышать собой. Духота неимоверная, свежий воздух проникал в лёгкие, сжигал их собой, им было тяжело дышать, но другого ничего не было. Выбирать никто не позволял, да и выбор с позволения кого-то - это странная субстанция. Кто-то всегда решает за кого-то в каком-то вопросе, кто-то в чём-то выше других, и этот процесс вполне нормален: это есть распределение обязанностей. Большой человеческий муравейник работал без перерывов, чтобы обеспечить себя. Щёки как будто покрылись липкой патокой, они тяжело двигались.
   Девушка лет двадцати в кожаной куртке проскочила впереди него, открыв двери. Там было не так, как снаружи. Оттуда дул знакомый воздух, живительный для него воздух. Не долго мысля, он шагнул за ней.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 7
  
  "Я не люблю людей"
  
  
  Предисловие: Ты думаешь, это не реально? Заткнись, я не хочу тебя слушать, ты не прав! Это реальность. Это реальность! Это ре-а-льность!!!
  
  
  
   Знакомьтесь, это Виктория (красивое имя, правда?). Ей 19 лет, она живёт одна в однокомнатной квартире, доставшейся ей в наследство от бабушки три года назад. Она студентка, но лишь редкими ночами, на стыке сна и яви она вспоминает название института, в котором учится уже года три, чтобы вскоре снова его забыть. Приток денег осуществляется в основном за счёт помощи родителей, в остальном же она пытается немного зарабатывать различной мелкой работой - официантка, продавец-консультант в магазине одежды, ну и вообще всё, что подвернётся.
   Раза три в неделю к ней приходит мать лет 60 и изредка отец, который старше своей жены на 7 лет. Она - поздний ребёнок, мать родила во второй раз, когда ей было около 41 года, а отцу 48. Первый ребёнок, брат Вики, старше её на 20 лет, давно женат, имеет двоих детей и собственный бизнес в небольшой компании быстрого питания, правда на паях с друзьями, но именно он является директором. Он редко посещает свою сестру, да и всю семью в целом. Родители Вики всё время талдычат ей, что он очень занят и у него нету времени на такие мелочи.
   И, наконец, почти ежедневно на квартиру к Вике приходит её парень; по крайней мере, он таковым считает себя. Сложно сказать что-то определённое про их взаимоотношения, кроме того, что их с виду нет: обычному человеку сложно представить, как они вообще могли познакомиться, однако это когда-то случилось. Он выше её на полторы головы, носит чёрные потёртые трубы и не менее потёртую кожаную куртку с истёртой надписью AC/DC. Любит тайский бокс и гонки Формулы-1, не любит когда в жаркие летние ночи одеяло липнет к заду. Он говорит, что любит Вику, заботится о ней и пытается о чём-то ей всё время сказать, донести какую-то сложную мысль. Она не знает, что думать по этому поводу, да и он на это не обижается.
   Сейчас ровно 5:04:13 на огромном старом механическом будильнике, стоящем на тумбочке у кровати, и ровно через минуту он зазвенит, чтобы разбудить её. Значит, у меня есть ещё минута, то есть уже меньше, чтобы описать её внешность. Она невысокая - около 157 сантиметров ростом, весит чуть больше 40 килограмм, носит короткую мальчишечью стрижку (кстати, цвета морской волны с мелированием у корней), которая ей очень идёт, немножко сутулится и имеет очень проницательный взгляд по умолчанию. Ой! Всё, умолкаю, уже без двух секунд.
   Два... Один. Бзы-ы-ы-ы-ы-нь! Бзы-ы-ы-ы-ы-нь! Хряк!
   Тяжёлая для такой лёгкой и тонкой девушки рука резво опускается на рычажок выключения на задней стенке будильника. Красиво и изящно, как гитара. Она лежит на животе, уткнувшись лицом в некогда пухлую, но сильно похудевшую от времени пуховую подушку, всем телом не желая вставать, но одно такое зудящее чувство в коленях и чуть повыше желудка заставляет размять конечности.
   - Ты плохо выглядишь.
   - Она всегда так выглядит, не придирайся!
   - Наверное, не выспалась.
   - А ну-ка заткнулись оба! - приглушённо сквозь подушку крикнула Вика.
   Перед ней, в ногах, в стеклянной витрине у стены стояли две игрушки: Кен и Человек-паук, неизвестно откуда взявшиеся. Кажется, ей их подарили на день рождения, хотя она видела их не так давно, а день рождения был месяцев семь назад, если не больше. И они имели подлую привычку, не свойственную игрушкам, - разговаривать между собой о чём-то наболевшем. И как они всё это видят, если весь день сидят дома на полке? На солнечном свете они блестят и переливаются, один - своими накачанными бицепсами, а второй - модной курткой. Сейчас они тусклы.
   В любом случае выбора ведь нету? Тогда зачем стараться? Вот она сейчас снова пытается уснуть, хотя будильник уже прозвенел. Ленивый у нас народ какой-то - звонок был, а они спят ещё несколько минуточек, которые растягиваются на полчаса. Лежал, ворочаются, заснуть не могут, но и вставать не хотят. Уже семь минут на циферблате, второго звонка не будет. Гоменасай, - простонал ветер за окном.
   А она всё лежит и крутится в постели. Одеяло скрючилось, подушка измялась до морщин, простыня превратилась в белое месиво от наполнивших её мясистых складок. Ей уже давно не хочется спать, она точно знает, что пора вставать, но всё ещё хочет понежиться. Это прекрасное чувство, когда утром лежишь в постели и не отпускаешь последний увиденный сон, пусть всего на каких-то две-три минуты, не больше.
   Сверху над ней угрожающе нависает большая зелёная люстра с чуть оплавленной сердцевиной. Ей, наверное, лет пятнадцать, а то и больше. Да, она была у брата в комнате, это точно, Вика это помнила хорошо - своё детство. Потом он съехал, а она переселилась туда. Там было больше места, больше шкафов, больше воздуха. Прямо бери и дыши сколько влезет, да ещё и останется. Будто кому-то надо мешать этому процессу. А ещё там были большие двустворчатые двери, неясно зачем, но это выглядело красиво. Такие большие, резные, оклеенные какой-то полупрозрачной дрянью для придания им большей темноты.
   У неё болели ноги. Точнее не болели, а просто ныли: вчера она ни с того ни с сего решила пробежать пару километров на рекорд времени, и пробежала. Сначала было тяжело, непривычно как-то столько бегать, а потом ничего так, второе дыхание открылось. И до дома она потом дошла нормально, под вечер. Потом провал в памяти.
   У неё частенько так случается - чтобы провалы в памяти. Это уже вошло в привычку, так даже интересней: столько возможностей пофантазировать. Объясняла она это самой себе так, что она вообще ничем не занималась во время провалов. Скорее всего, а это случалось обычно, когда она уставала, она частично отрубалась; могла дойти до дома на автомате, хотя дремала с открытыми глазами. Там же ведь мозговая активность не нужна - иди себе по знакомой траектории, да уклоняйся от движимых и не очень объектов.
   И вот теперь у неё болели ноги, там чуть пониже колен. Кажется, даже есть небольшое растяжение. Кровь что ли к ним плохо поступает, чего они так ноют? Ничего, пройдёт, всё с непривычки.
   - Обезьянки будут жить в тюрьме. Всем любовь, а обезьянкам грусть. - Пела с перерывами, стоящая под окном девятка. Фитиль в тёмных очках и с лысой головой курил, облокотясь на неё, ждал кого-то. - Моя весёлайа-а-а-а, моя смешна-я боль. Ты - обезьй-а-анка ноль. Я - обезьянка ноль.
   У него вряд ли есть понимание того, что сейчас пять утра с копейками, что люди в большинстве спят. Ей сейчас это к лучшему, это помощь. Но сегодня скорее исключение, нежели распорядок дня. В доме тепло, возможно, что уже топят, поэтому приходится открывать окна, всё хорошо слышно.
   Прошла долгая минута. Этот тупой увалень продолжал слушать музыку: окна открыты, всё слышно. Небось, стоит где-нибудь в сторонке в кустиках, всё равно делать нечего. Когда он, в конце концов, дождётся своей пассии, или ещё кого, он кинет свой заслюнявленный окурок в сторону. Да, да, не погашенным, заплёванным. Через часок или два выйдет таджик, живёт тут неподалёку, будет размазывать его соплю по асфальту своей метлой. Вика видела его тут не раз, он бухал с мужиками с соседнего двора под детским грибком. Поставили бутылку, выудили с карманов закусь, и понеслась моча по трупам.
   Зазвонил телефон. Оппаньки, какая неожиданность. Она сама в это не поверила сперва, мало ли, не у неё, а может вообще сквозь сон искажения. Нет, всё же у неё. В другой комнате, почти в коридоре, на стыке. Там удобнее всего добегать из любого места в квартире, хотя одновременно с этим и не так удобно, как это могло быть.
   Матерясь про себя на двух языках одновременно (русском с помесью английского), она резко открыла глаза и заворочалась. Раз звонит телефон, значит, комп не в инете, и кто-то умудрился прорваться в момент, когда он не успел набрать номер. Перед глазами была подушка, она упёрлась руками в мягкий матрас, провалилась. В чуть приоткрытые глаза набилось несколько штук пылинок, мешают спать.
   Снеся на пол ногами одеяло, она рванулась вперёд вслепую. Света было мало, но она видела хорошо.
   - Алё, - чуть не матерясь, пробурчала она в трубку. Почти сразу же там пошли гудки, и что-то подозрительно затрещало - модем работал быстро, требуя себе линию. Она повесила трубку. Из комнаты послышались, приглушённые специально поставленной стенкой из ДСП, звуки набора номера. Такой печальный треск, отстёгивающий цифры азбукой Морзе.
   На улице послышался какой-то крик, заглушивший музыку. Женщина звала кого-то, возможно собаку, а потом снова быстро наступила тишина. Даже не тишина, а нечто более жуткое. Музыка прекратила играть за секунду до окончания криков, как будто испугалась.
   Ей ужасно хотелось спать - её оторвали от хорошего сна, который она успела забыть. Остались, как всегда, только ощущения, и больше ничего. Возможно, она там летала и видела что-то красивое, с ней происходило что-то хорошее. Но она этого уже не помнила, хотя и досыпала сон уже в сознании. И задница чесалась к тому же, пришлось почесать.
   В комнату, где она стояла, ворвался мерный гул, издаваемый работающим компьютером. Он был слышен не везде, а только в некоторых особенных местах. Он не мешал ей спать. То была палка о двух концах: без этого гула у неё начинала болеть голова, появлялся свист в ушах от тишины, но тот же самый постоянный гул надоедал, тоже порождая головную боль. У неё вообще в последнее время стала частенько болеть голова, причём в одном и том же месте: левый висок.
   - Нет, я точно сдохну... Да... Когда-нибудь. Они же все так и ждут. Сволочи! Я им ещё помозолю глаза и поиграю на нервах, - последние несколько слов она произнесла шёпотом, словно испугавшись собственной наглости. Или же боялась, что кто-то может услышать.
   Она никогда не доверяла дому. И стенам. Они могли быть прослушаны. Нет, не то, чтобы она была кому-то так сильно нужна, что её квартиру поставят на прослушку. Просто стены в этих домах, где живут люди, не очень толстые. Порой можно слышать, как разговаривают муж с женой сверху, как играет их ребёнок, как пятью этажами ниже по вечерам кто-то бренчит на электрогитаре. Значит, в этот утренний час её должно быть очень хорошо слышно в этой тишине и дрёме.
   - Слушайте, - говорила она хрипло в руку, согнувшись, - вам же хуже, - она обвела потолок блуждающим взглядом.
   Пускай думают, что хотят. В конце концов, это ведь её квартира, это её жизнь. В какой-то степени она свободна, может выбирать, куда и с кем идти, что говорить, что смотреть и слушать. Не так уж и мало. Этого ей вполне хватало, она не нуждалась в собеседниках и поклонниках, просто делала то, что нравилось
   На подходе к компьютерному креслу, и не думах умываться, она облокотилась на музыкальный центр, переводя ещё не проснувшийся дух. Если она вот так с утра переводит дух, то как же себя чувствовал Элвис, когда заплыл жиром и складками печени. Биоманекен, не больше. Таких сажают в машины, испытывая их на лобовое столкновение, рисуют им на лбу маркером "Манекен" и вперёд с песней. Но те обычно делаются из пластика со стальным каркасом, чего нельзя сказать о Короле.
   В эфире повисает молчание, быстро сменяющееся шипением. Белый шум забивает собой гул; становится просто чуть шумновато, если только сделать потише. Впрочем, это шипение её утомляет, поэтому она тут же выключает приёмник. Экран гаснет, остаётся только красная лампочка. Эту лампочку она иногда спросонья принимает за глаз, пугается. Особенно, когда в глазах двоится, когда темно, когда этот светящийся глаз смотрит на неё и даже моргает, как живой.
   Ступнями по мягкому ковру, слегка коричневатому ворсу, примятому на пути обычного хождения, как трава на тропинке. У кого-то снизу включился телевизор: "А для начала новости из Ирака". Впрочем, больше этой фразы услышать не удалось, да и не нужно больше. И так понятно, что всё как всегда - сильные оборзели и бьют слабых.
   А вот и монитор так горячо любимого компьютера, он еле различим на фоне тёмного ковра на стене. Вся конструкция гудящего кулерами компьютера стоит на специальном столе, не слишком удобном для работы, но что-то в нём есть. Правым крылом стол прижат к стенке, чтобы не шатался почём зря. Сверху на вытяжках стоит принтер, сразу под ним монитор, справа сканер, а в самом низу почти на уровне пола и сам процессорный блок. Тут ещё есть какие-то провода для периферии, но самой периферии у неё по каким-то недосягаемым причинам нету. И теперь провода здесь только для красоты.
   "ага а ты попробуй ком в юзб воткнуть, гыгы", "а чё, перехдников ваще чоли нету?"
   Пить. Она хотела пить. Только сейчас, когда на мониторе щёлкнула кнопка включения, когда он чуть затрещал, как расчёска, когда ею чешешь шерсть, и прогрелся, тут-то она это и поняла. Окошко так знакомого irc-клиента. Знакомые и так ненавистные рожи. Вернее - наборы буковок и циферок, ничего более, а то, что они все из разных городов, так это всё бред. Они все на одной планете, и никуда улететь отсюда не могут.
   - Ненавижу их. Всех. - В глазах ещё двоилось со сна. Было темно, неясные силуэты окружающего мира накладывались друг на друга. - Ненавижу.
   Зрачки непроизвольно вращались из стороны в сторону, выхватывали какие-то частицы движения, но из-за этого всё вокруг как будто тряслось. Ей стало дурно. От такой тряски предметы то приближались, то отдалялись, всё так самопроизвольно и неожиданно, как качка на корабле. Её даже начало мотать из стороны в сторону, и комок подступил снизу к зобу.
   Вика закрыла глаза и остановилась. Да, так лучше. По крайней мере, ей так казалось в первую секунду, но вслед за этим качка продолжилась, рвотные позывы усилились. Против воли, вроде как желая сдавить живот, авось поможет, она согнулась. Тут-то ей и поплохело. Прямо на ковёр вывалило что-то бурое и с кусочками чего-то не переваренного. Противный привкус остался у неё во рту от этого всплеска активности, желчный такой, скверный. Чтобы не упасть, она схватилась рукой за что-то твёрдое, что позволило ей всё же удержаться.
   Не особо разбирая дороги, она рванула вперёд с всё ещё закрытыми глазами. Так, тут стенка и поворот направо, да, вот уже угол прошли - об этом сигнализировало ушибленное плечо. Щёлк выключателем наугад, где-то на стене, свет зажёгся. А вот и фаянсовый белый друг, которого она не замедлила нежно обнять. Он в ответ дружелюбно булькнул бачком и затих.
   А, собственно, всё. Больше ничего нет, всё как-то уже вывалено было на месте, ничего не осталось на теперь. Её это не расстроило. С закрытыми глазами она подержала объятия ещё минуту или две, быть может, даже успела вздремнуть за это время, после чего попыталась подняться - ноги стали затекать в неудобной позе. Свет пробивался наглой желтизной через кожу век к зрачкам, нехороший гражданин, чтоб он был здоров. Столько всяких звуков можно услышать, когда смотришь в унитаз, такого наслушаться. Вот кто-то смотрит телевизор, щёлкает по каналам, а там всё равно ничего нет. Чуть пониже мужик хриплым голосом разговаривает сам с собой. Что-то булькает и переливается; по трубам шуршит вода, сверху спускается тихое жужжание. Скоро начнут шастать лифты по этажам, собирая ранних гуляк с собаками и прочих любителей высоты.
   Она повернула пластиковый кран с металлическим набалдашником, с тихим визгом оттуда полилась холодная вода. Одновременно снизу стали постукивать молотком. Гвозди, наверное, забивают. Или по голове кому-то стучат. Через силу открыв глаза, она набрала в ладошки, сложенные лодочкой, воды и плюхнулась туда лицом. На стыке глаз у носа возникла резь, от ледяной с ночи воды на мгновение в глазах потемнело, а потом стало очень жарко, почти горячо. Со стоном она отпрянула назад, заморгала быстро-быстро. Слёзы потекли ручьями, нос заложило и тут же отпустило.
   Теперь окружающий мир вновь приобрёл чёткость, как ему и было положено по статусу реальности. Ну, или же очень хорошей её эмуляции, что в конечном итоге не так уж важно для деревенского жителя, коим являлось всё население Земли. Ведь если они не могут даже за пределы собственной солнечной системы вылететь, то в масштабах вселенной - они не более амёб. И эти амёбы ещё могут говорить о равенстве и братстве, о взаимном уважении. Природа им дала шанс: нефть и прочие ПИ, а они их тратят на то, чтобы жировать. Полвека, и их больше не будет, и человечество не улетит с планеты, запрёт само себя.
   Щёлк. И снова свет погас, но на этот раз привыкшие к свету глаза больше не различали предметов в темноте. Шторы были сдвинуты, не пропускали света. Она никого не видит, значит, и её никто не должен видеть - это постулат. Тем более, кому она тут нужна.
   На выходе она даже не вытерлась, так шла и вода каплями падала на ковёр.
   - Надо убрать.
   Эта реплика застыла в её голове, как установка. Она не знала, сказала ли она это вслух, или же только подумала, скорее, конечно, подумала, да это и не важно. Никого нет, кто мог бы это заметить, никого это не раздражало, её тоже. Где-то тут была тряпка и ведро, где-то на кухне под раковиной. Собственно, они там и были, как раз на этот случай приготовленные орудия сбора гадости.
   Прикрыв глаза и воротя нос, она в тех же самых потёмках стала сгребать остатки пищи в ведро влажной тряпкой. Было сделано три захода в ванную, также не включая свет, - два для сбора, и один для контроля. Ковёр был замыт, осталось только влажное пятно, которое высохнет скоро, и не будет ничего заметно. Ведро с тряпкой в нём оставляем в ванной около унитаза; потом на место поставим.
   С уже почти высохшим лицом она уселась на вращающееся компьютерное кресло, согнулась над клавиатурой, вперив зенки в монитор. Какие-то разговоры, обычный трёп, ничего более, главное - мата и рекламы не было, значит, всё нормально, пока они живут. Тёмное, стилизованное под легендарную чёрно-зелёную консоль, окошко мирка иногда мигало в трее, возвещая о сигнале "Ping Pong". Иногда её это забавляло - каждые несколько минут высвечивалась новая надпись с новыми числами даты и времени, это успокаивало и убаюкивало.
   Разговор оборвался на полупредложении, нить была потеряна из-за дисконнекта собеседника. Впрочем, на жопарезе скоро зайдёт. А если не зайдёт, значит, вся сеть в отрубе и поднимут не скоро, а жаль.
   - Никогда не понимала... а... нахрена так вот сидеть? Бабло стекает с мобилы, особенно на билайне раз в 15 минут округление. По центу, по два, вот и получается баксов по 5-15 в месяц уходит на болтовню. Плюс ещё и аккумы сжираются.
   - Да, да, был у нас один такой. Вообще весь день сидел, говорил, мол, дешевле, чем с диалапа по ночам. Наивный.
   - Да ты-то откуда знаешь, - возмутилась Вика, - ты же стенка!
   Стенка замолчала, обидевшись. Она частенько обижалась, но так же часто и отходила. Не то, чтобы она забывала, нет, с памятью у неё были полные лады, иногда даже сквозь бред она выдавала подлинные исторические данные. И откуда она их брала? А отходила и прощала она быстро, ибо у неё не было особого выбора: единственная хозяйка, быть может, вообще одна из единиц, с которыми можно говорить. За это нельзя было не выпить.
   На полу за коробкой из-под джойстика стояла полная бутыль пива, светлого. Его, по старым понятиям, нельзя было пить менее, чем за час до выхода в свет. И не более одной бутылки. В противном случае надо было жрать лук с чесноком, чтобы отбить запах. Сурово, но всегда работало и никогда не подводило.
   Вскрыв бутыль лежащим тут же ножом Victorinox с открывалкой, она случайно нащупала локтём пульт от телевизора. Впрочем, он был и пультом от видеомагнитофона, и от магнитолы, и... нет, больше ни от чего не был. Специальный универсальный пульт, купленный полгода назад. Причиной покупки была банальность: с невероятного перепою по случаю дня программиста она приняла все два из трёх пультов за инопланетных захватчиков. И выбросила в окно. Протрезвев, она быстро оценила ситуацию, разозлилась, и в ярости выкинула оставшийся пульт в окно. В тот же день был куплен этот универсальный. Продавец тогда непонятно морщился, хотя и старался изо всех сил скрывать это - ещё бы, когда она зашла в среду утром с опухшим лицом, заплывающими время от времени глазами, в тапочках, в халате поверх куртки и с жутким перегаром, смешанным с мятной жвачкой, тут сложно было не сморщиться. Однако клиент всегда прав, она отвалила порядка семисот рублей и довольная удалилась.
   - Ребят! - пауза, - Открывай!
   Продолжаем.
   Как ни странно, но на белом экране часов светилась чёрная цифра, гласившая о том, что уже половина восьмого. Строка irc-клиента была забита пробелами, из динамиков слышалось постукивание - достигнут конец строки. Это её и разбудило.
   Вот чёрт! С трудом она собралась с мыслями, что вроде бы куда-то собиралась идти. Или нет? Уже утро... Пора было вставать потихоньку. Ноги не хотели слушаться - от неудобного положения они затекли и обмякли, а спина тихо ныла при каждом отклонении от вертикали. Хорошо хоть кресло было на колёсиках. В полусне, вырубив монитор, она отодвинулась назад, оттолкнувшись руками, проехав пару метров. Справа был выход на балкон, слева - в коридор к выходной двери и телефону. Если там пойти по левой стороне стены, то попадаешь на кухню.
   Кстати, надо бы поесть. Все нормальные люди обычно завтракают с утра. Но ей есть не хотелось. Так было уже давно, она перестала воспринимать это, как какой-то недуг. Иногда она просто не хотела есть, а попытки набить брюхо при этом заканчивались тяжестью в животе и лёгкими болями. Что-то внутри неё отказывалось принимать пищу, разве что питьё, да и то в небольших количествах. Чай был тяжёлым питьём.
   Впрочем, есть особо нечего было - в холодильнике стояла пара упаковок лапши быстрого приготовления, кетчуп, сосиски и ещё какая-то мелочь. Сосиски есть без хлеба тошно. Что уж говорить про лапшу, от которой её уже воротило. Это на первых порах ей нравилось так есть - лапша казалась вкуснейшим обедом, а главное - быстрым. Потом что-то случилось, вкус быстро приелся и стал отвратительным. Эти последние две пачки были куплены ею, она сама платила за них, вот только делала это в относительно бессознательном состоянии. И никто её не остановил тогда, скоты.
   Ноги помаленьку отходили, начинались ощущения, и ощущения были не из приятных. Ноги закололо сотнями иголок по всей поверхности. От неожиданности она попыталась вскочить и нырнуть в ванную, но не смогла устоять и упала.
   Это было больно. Левую ладошку отбила обо что-то твёрдое, вроде о какую-то железяку в темноте. А солнце уже пробивалось сквозь занавески зелёного цвета с золотистыми нитками для декорирования. Красиво и не очень дорого. Это подарок от мамы на день рождения; маму Вика любила, равно как и папу.
   Странно, что она всегда боролась сама с собой, заглушая внутренний голос и интуицию, которые иногда подсказывали интересные пути. Нет, она не верила в это всё, не верила никому. Даже иногда себе не верила, стараясь обойти проблемные места. Все люди - лжецы. Все они подлые, дай только повод, так готовы разорвать. Это простой отбор - выживают сильнейшие. Только теперь этот отбор вышел на иной уровень: теперь он завуалирован, спрятан под личиной добродетели. Ну, хорошо, раз они хотят войны, то им будет война. Если суждено выжить сильнейшим, то надо стать им.
   - Нельзя использовать их оружие, ибо тогда я не буду отличаться от них.
   Ей уже не в первый раз приходила мысль о тотальном изничтожении. Земля перенаселена, люди вынуждены сами пожирать друг друга, не имея возможности доверить это дело природе. Природа насылает болезни, стихии, космическую опасность, но люди отбивают каждую атаку. Но после этого, после удачного отбития, они на радостях начинают резать друг друга. Эта простая сага: если одни не умерли от стихии, то других убьют в самолёте.
   - Их надо убивать. Всех до единого, кто встаёт на пути. Нужных мало, но этого достаточно. Те, кто умные, те работают, все остальные - бездельники, мешающие прогрессу.
   Колики в ногах заставляли его мычать и упорно ползти к ванной. Почему-то внутренний голос пообещал ей скорый приход гостей. Через секунду в дверь позвонили. Возник выбор.
   - Нет, - шептала она сама себе, - нет, нет. Я не открою.
   Но она открыла. Полежала секунд десять, а потом, скрипя зубами, поковыляла к двери. Зачем? Утро же ещё. Ноги неохотно, но всё же слушались её, и она управляла ими по мере возможностей. А возможностей у неё было немного. Даже не глядя в глазок, она передвинула засов и толкнула дверь наружу, опять же не удерживая руками. Там был Димон. По крайней мере, он сам так просил называть себя - Димон, он же Дмитрий для официальности, Дима для девушек, Димка в детстве и Димочка для родителей.
   Она смотрела на него опухшими глазами и с покрасневшим немного лицом, всё ещё не включив свет. Он безропотно шагнул внутрь, шлёпнул на пол около двери рюкзак и принялся развязывать ботинки.
   - Доброе утро, соня, - бодро отрапортовал он, поправляя синие носки.
   Сначала она не понимала и не хотела понимать, кто это. Нет, в её глазах это был явно кто-то свой, раз он не проявлял враждебности, но лицо было в потёмках. Голос вроде знакомый, даже очень. К тому же это существо так спокойно вело себя, будто здесь и жило всегда.
   - Привет... брат по разуму.
   Димон ошалело взглянул на неё, но тут же всё понял и засмеялся.
   - Вик, да ты что, не узнала? - он в приступе смеха обхватил её за плечи и слегка потряс.
   - Ты - гуманоид. Видимо, даже кто-то мне знако... - она не выдержала качки, у неё мгновенно начался приступ тошноты.
   Со скоростью света она метнулась в сторону туалета. Скорость света она точно достигла, ибо на входе она щёлкнула выключателем, но свет включился, когда она уже была у унитаза. На этот раз обошлось, ложная тревога, но ведь могло быть и хуже. На этот раз она решила всё же прийти в себя, просто сунула лицо под струю ледяной воды в кране. Мгновенно протрезвела. В голове сразу наступила такая ясность, всё как рукой сняло.
   В проёме, освещаемый единственной лампочкой на потолке ванной, стоял Дима и поглаживал волосы на голове. Они у него были короткие - результат стрижки налысо с последующим отращиванием. Говорит, что так готовится к армии. Вроде как побрился один раз, второй, а потом и привык, уже не будет лишений в военкомате. Говорил, а на военку не ходил. Ещё они у него было светлые, почти блондинистые, так что до поры наличие волос на голове отмечалось только лишь на просвет - такие они были тонкие. Хотя потом они и отрастали, их становилось много, всё же оставалось ощущение лысости.
   Не особо задумываясь, она вытерла лицо висящим тут же полотенцем зелёного цвета; вода попала немножко на волосы. После чего она кинула полотенце под ноги, рядом с раковиной.
   - Чё пришёл?
   - Дык, это... Ну... На выход пора уже скоро, вот зашёл посмотреть, как ты после вчерашнего.
   Вика немного медлила, осмысливая сказанное. И чего он пришёл в такую рань? Ну, прогуляла бы она пару пар с утра, зато отдохнула бы хоть немного. Теперь он здесь. Кто его звал!
   - Так, - быстро защебетала она, выталкивая его, - иди туда, раз уж пришёл. Брысь отсюда. На диване посиди. Только без ног!
   И она захлопнула перед ним дверь. Ему, впрочем, не впервой уже вот такое отношение. Местами он даже привык, полагая, что это такое выражение её благодарности. Наивный. Если бы он знал, что она его... впрочем, она сама уже не была уверена. Притёрлось что ли, привыклось. Гнать его надо, а то не отстанет вообще.
   Пришлось приводить себя в порядок на ходу и суматошно. С кухни зазвенел телевизор, возвещая о том, что в 2008-м году все запуски будут перенесены в Плесецк. Видать опять что-то разбилось, упало на Байконур. Лётчики-налётчики. Неизвестно, началось ли это раньше, или это было, но снизу тоже звучал телевизор. Народ шёл на работу. Где-то гавкнула собака, после чего трубы в стене тихо загудели. Воду кто-то гоняет почём зря.
   Вспоминался случай с подлодкой российской, а точнее тот случай, когда народ застрял на дне в батискафе. Тогда поднялась шумиха, все каналы трубили об этом случае, ах, как же можно! И ничем не кончилось как-то всё это - вытащили, все выжили. Неужто они герои? Неужто они сами создали себе проблемы, а потом их всем миром вытаскивали, а они герои?! Да никогда. И военный высший чин тогда отвечал на вопросы журналистов, кратко и чётко, без лишней помпы. Работы ведутся, лодки на подходе, такой информацией я не располагаю. Коротко, не мусоля тему. Тогда ей понравился тот факт, что он был полной противоположностью журналистам, которые ходят, задают тупые вопросы, говорят одно и то же. Ясно, что люди склонны обобщать, причём все. Она к этому тоже была склонна.
   Вкратце наложив макияж, приведя себя в какой-то порядок, ну или что-то похожее на это, она вышла. Шторы были раздвинуты, светило восходящее лениво солнце.
   Резиновое небо, резиновые люди.
   - Интересно, - бормотала она невнятно, глядя в окно, - а если его тыкнуть иголкой, он расплавится?
   Дима, кажется, не слышал её бормотания. Он был поглощён каким-то процессом, который он разглядел в течении воды из крана. В то время на улице летела листва и люди с собаками. Некоторые были без собак и летели на работу. В любом случае у всех было дело. Особенно вон у того в очках, толстого. Это его Вика приняла за резиновую бомбу, причём на то были основания.
   Он был толст, грузен, но так плотно сбит, что при ходьбе ничего не колыхалось. Жир со временем уплотнился, пронизался нервными клетками, приобрёл собственный цвет. Он даже загорал бы со своим хозяином, если бы тот решил это сделать. Благодаря этой гармоничности в пропорциях и силе удержания он выглядел колобком. Да у него и фамилия была соответствующая - Кругляшов. Начальник какой-то мелкой фирмы. Был. Года два назад. Он уже тогда был не тощим, но, когда его турнули с тёплого местечка, он ещё больше раздался, как тесто в духовке. Он жил двумя этажами ниже, иногда они встречались, и тогда он дышал на неё смесью колбасы и чего-то спиртного, дешёвого. И ещё он был очень потливым. Когда было тепло, когда все были в ветровках, он был в майке и всё равно с него ручьями лился пот. Жлоб. И чего он всё время к ней так ластился? Может, глаз положил? Старый жидёнок.
   Вика открыла холодильник. Кроме двух бутербродов с сыром вчерашней свежести и немного творога, ничего больше не было. Нет, безусловно были ещё продукты: хлеб, кобаса, молоко, зелень какая-то (возможно, развитая плесень), что-то похожее на мясо, ну и так далее. Но это всё надо было готовить - хлеб пустой есть не хотелось, колбасу в таких количествах тошно было. Она стала есть бутерброды, запивая их холодной водой из вскипевшего ещё вчера чайника.
   Книга пророка Йеремии. Кто-то её упомянул вчера. Как они все любят лгать и выдавать это за правду, а потом их освящают. Вообще такое ощущение, что если человек при жизни хотя бы выживал, то он уже святой. По телевизору постоянно рассказывают о всяких людях, и они всегда гении, всегда вокруг них вертится мир. Но ведь каждый человек влияет на мир, про всех нужно рассказывать, и это будет правдой.
   - Но ведь это же правда! - кричали борцы за правду. Линухоид гонит волну на винду, так ведь это же правда! Созданное с благими намерениями общество разлагается, и это правда. Но только зачем об этом орать? В мире много правды, много рутинной правды, как, например, каждая жизнь человеческая - это правда длиною в жизнь, но о ней не говорят, её не цитируют.
   Он ей уже стал надоедать - припёрся и сидит. Хорошо хоть сидит тихо, его вроде не видно. Позавчера предлагал ей сходить на теннис, вроде турнир. Всё равно ведь знает, что не любит теннис, а зовёт. Редиска.
   Кажется, тут где-то была банка колы, тут в тумбочке. Открыли когда-то давно, наверное уже выдохлась. Вообще ей должно быть всё равно - в ней нет органики, только вода, так что микробы там не живут, она не протухает. Зато есть сладость. Отрава в любом случае, что бы там не говорили оптимисты - пока здоровье есть, всё перерабатывается. Только оно быстро кончится, всё будет выпито и сказано, плюс и подохнет поколение next раньше.
   Впрочем, ладно, не до того сейчас. Надо было уходить. Комп вырубится по расписанию минуты в три десятого, шуршанёт напоследок кулерами и отлетит. Наступит тишина во всей квартире, ну, может, иногда по трубам будет громыхать вода, да сосед снизу будет от безысходности постукивать по ним половником. Он периодически так делает, особенно когда напьётся. Прямо таки целые симфонии подчас выводит, только дома обычно никого нет, никто этого не слышит. А когда тут в прошлом году ремонт затеяли, когда сверлили днями напролёт, так он вообще с ними в переписку морзянкой вступал. Матом должно быть крыл.
   Вика скрылась в своей комнатушке подальше от посторонних глаз. Димон культурно на это время дислоцировался в кухню, заодно попил чайку. Хотя какой это чай - так, третья заварка одних и тех же листьев. Сплошные пестициды. А, нет, пестициды - это в кетчупе, которым в лавках на улицах хот-доги за 10 рублей поливают. Самые нажористые пестициды в горчице - от них аж в пот бросает, и пить охота. В итоге вновь на сцену выходит кола. А в заварке тоже какая-то гадость есть, похлеще химии.
   Димон выглянул в окно, потягивая дымящуюся отраву. Красота - деревья на ветру гуляют, щёлках друг по другу макушками, гремели ветками. А с веток изредка падал птичий помёт - такая чёрно-белая масса, применяемая для бомбардировки живых людей и памятников. Собственно, бомбардиры сидели там же, готовясь к атаке.
   - Мишки очень любят мёд! - раздался сверху знакомый голос плюшевого медведя. Вслед за чем последовали женские крики, звук бьющейся посуды и падение грузного туловища. А потом всё стихло.
   Дмитрий резко вскочил со стула и ринулся к выходной двери, решив помочь. Он уже представлял себе пьяного мужика, напавшего на свою жену. Но с таким же успехом это мог быть и не пьяный, а какой-нибудь вор. И дальше в таком же духе. Навскидку рождалось не менее пяти вариантов произошедшего, всего два варианта ежеминутных действий и около полусотни возможных последствий. Самое худшее - его пристрелят и выбросят в окно, как ненужного свидетеля. На всякий случай он выглянул в глазок.
   Невнятная тень шмыгнула мимо шахты лифта и скрылась в сумраке. Однако это была мужская тень, даже более того - тень была в плаще и капюшоне и с рюкзаком за спиной. Но это было не то, этот кадр ушёл куда-то по своим делам, он не имеет отношения к грохоту сверху. Вообще всё это был бред, минутная слабость. Но ему стало отчего-то жутковато. То ли неясность бродячей тени, то ли шум наверху, но он решил побыть пока здесь.
   Вика тоже слышала этот звук. Сначала она... Нет, не испугалась. Сработал рефлекс: услышав шум, она прикрыла голову и попыталась спрятаться, ибо акустика была такая хорошая, что казалось, будто потолок может рухнуть. Этого не случилось, поэтому она тут же вышла и продолжила. Её вообще мало интересовало, что там произошло.
   - А вдруг убийство? - пробубнил Кен.
   - А даже если и убийство, - подумала она, - какая мне-то разница? Да хоть глотки друг другу режьте, только меня ни-ни. Давайте - поубивайте друг друга, убейте себя с разбегу, хоть побольше места станет.
   - Да вообще они оборзели уже, - вторил её мыслям Кен, - живут тут, понимаешь, проедают! Нет, чтобы созидать, строить. Ан нет - жрут, срут и дохнут. И общество ещё их должно защищать, помогать. Бред это всё. Только массовые расстрелы могут спасти человечество, иначе оно само начнёт убивать.
   Человек - он как бактерия, хотя и считается разумным. Чем больше ему даёшь, тем больше он захватывает. Это мания величия, всё время хочется большего и меньшей ценой. В борьбе за уровень жизни и свободу слова истощаются полезные ископаемые, тратятся на совершенно ненужные дела. Подумать только - невосполнимые ископаемые тратятся на восполнимые деньги, это бренные бумажки. Какие-то люди, кучка людей, кучка тупых людей, выкопает себе яму, спилит сук, на котором сидит и упадёт насмерть, да и всех остальных с собой утащит.
   - Я тебе сказала заткнуться! - почти завизжала она, но быстро осеклась. Тихо! Ты не одна.
   Да ведь это же не страшно, когда все вместе. Даже пошутить можно.
   - Ты ещё здесь? - спросила она удивлённо и постаралась состроить рожу, но от неожиданности у неё вышла только улыбка.
   Да, он, как ни странно, был ещё здесь и уходить не собирался. В смысле не собирался уходить без неё. Сидел себе в коридоре около выхода и тупил в потолок. Ничего интересного там, в потолке, не было, но больше смотреть было некуда. Он оглядел её с головы до ног и обратно оценивающим взглядом, отчего-то полным восхищения.
   - Ты красива.
   На ней были чёрные джинсы с заклёпками, непонятного для мужчины цвета кофта и полосатый плащ. Сюда бы ещё волосы зелёного цвета и всё было вообще кошерно.
   Она быстро пригладила правой рукой причёску и скрылась в ванной, попутно швырнув в него толстую зелёную тетрадку с надписью синим "Oxford".
   - Спрячь у себя, - бросила она на ходу.
   Димон словил тетрадку, но неудачно, чуть её не измяв, и в замешательстве открыл. Мелким и довольно непонятным почерком были испещрены страницы, тут же были рисунки и таблицы. Всё это богатство перемежалось с пропусками в несколько страниц. Видимо, это была универсальная тетрадка, в ней записывались вообще все лекции. Что-что, а лекции она писала, если была на них, а бывала она нечасто, да и то выборочно.
   "Что-то можно прогулять, что-то нельзя", говорила она иногда. Тут был принцип: если лекция стоящая, то на неё можно и сходить. Ведь, скажем, не могла же она ходить на историю или философию. Она - техник-двигателист. Зачем ей нужна философия? Или история. Но сегодня было что-то новенькое, баллистика, на которую стоило сходить хотя бы один раз, чтобы узнать, что это такое.
   За входной дверью что-то заскрежетало, громыхнуло, и лифт пошёл вниз. Странно, он никогда так раньше не делал. Хотя, это мог быть и не он, просто кто-то громыхнул чем-то. Она ещё помнила, как заселялся этот этаж: все квартиры были куплены одновременно и так же одновременно в них начали заселяться. Грохот, шум, пыль. Было не протолкнуться, не пройти сквозь заслоны мебели и стройматериалов, которые лежали тогда в огромных количествах. Видимо и сейчас кто-то переезжал.
   Зазвонил телефон. И как всегда в самый неподходящий момент. Попутно мысленно громко ругаясь не по-русски, она буквально сорвала трубку.
   - Алё! - приглушённо крикнула она туда.
   В трубке сначала было молчание, только где-то в фоне что-то шипело и потрескивало, как будто работали вентиляторы. Это продолжалось, наверное, секунду. Шипение и гул были равномерны, ничего подозрительного не вызвали.
   - Алё! - также крикнула в ответ трубка женским голосом. Причём голос был высокий и как будто пьяный. На этом, впрочем, разговор прекратился. Прижав трубку в уху, стараясь разобрать, кто это может ей звонить, Вика ничего не услышала, кроме уже знакомого шипения и возникшего недавно дыхания. Дыхание было неразмеренным, неспокойным. И как будто оно отдавало эхом, хотя, впрочем, это могли быть неполадки на линии. Трубка вновь легла на рычаги.
   Она почти выталкивала его за порог, хоть он и стоял позади неё. Надо было идти. Она ничего с собой не взяла, кроме той тетрадки, пропуска и тонкого кошелька. Она не любила массивные кошельки, красивые и из толстой кожи с драгоценными вставками благородных металлов. Ей нравились простые и тонкие, которые, однако ж, могли держать форму и не мять деньги. Их было удобно таскать с собой, они не были сильно заметны.
   Лифт не ехал. Очевидно, стоял где-то внизу, шла погрузка. Скорее всего это надолго - рабочие не отпустят лифт, будут грузить в него партиями и ездить с первого этажа на заданный. По этой причине они пошли по лестнице. Димон ощутимо подрагивал, это было заметно довольно отчётливо, как он вздрагивает при звуках снаружи, как чурается. И Вика могла бы помочь в чём-то, только она не замечала этого, ибо шла впереди.
   Надпись на английском выступала из стены, очень выделялась. "Dont hurt meee". Её давно уже написали, кажется в момент сдачи дома. Тогда уже появились здесь бомжи и вандалы. И надпись со временем затёрлась, сливаясь со стеной. Её уже было почти не разобрать, но, как это всегда бывает, её видели те, кому это надо было. И Вика её видела.
   Это была толстая в своих линиях фраза, написанная чёрной краской. Вернее тёмно-синей, ибо визуально был плавный переход между голубым цветом стены и ею. Но она почти светилась золотым светом, то угасая, то вновь расцветая во всей своей красе. Впрочем, это была лишь пустышка, если не знать, как эта надпись появилась тут.
   Об этом когда-то активно говорили, приходили следователи, кого-то тогда схватили и посадили. Вот только всё было не то. Не там искали, не тех сажали, не на то обращали внимание. Однако она сама не хотела ни о чём вспоминать, та история осталась в памяти тех немногих, кто был свидетелями, и более не выходила за рамки этого круга. Так что даже если копаться в её мыслях, когда она видит эту стену, вряд ли можно найти хотя бы намёк на подлинность бытия.
   Сегодня было темновато и пустынно. Сверху на этажах всё же кто-то шумел, но далее всё было тихо. Ступеньки были заплёваны, это уже не стоило оттирать, всё равно ядовитая слюна въелась намертво, и если уж отдирать, то с мясом. Поэтому уборщицы и не пытались вовсе - авось само когда-нибудь. Около дверей на этажи валялись окурки, и даже пара шприцов иглами внутрь. На втором от низа этаже были написаны белым мелом нацистские высказывания и лозунги. Кто-то прославлял усатого дядьку в военной форме, поклонялся давно высохшему трупу, отождествлял себя с ним. Ну что ж, это его право - быть подобным трупу.
   Она ткнула маленькую чёрную кнопочку, раздался тихий писк, и магнит вверху отпустил. Толкнув плечом тяжёлую дверь домофона, она вышла на улицу, пропуская Диму вперёд. Тот шустро выскочил и потянул воздух. Пахло пряностями и чем-то кисло-сладким, типа пива, а может и чем-то покрепче.
   Тут же за углом бухали два алкаша. С утра всё пьют и пьют и пьют. И так вот каждый день, кроме праздников, когда они перемещаются в сторону массовых гуляний и пристают к толпе. Кто-то считает это странным, кто-то - постыдным, а кто-то боготворит такой образ жизни. Если уж тибетские монахи считают своим долгом отречься от тела и земных благ, то с помощью алкоголя это не сложно сделать.
   Когда они вдвоём проходили мимо них, наблюдая этот бухаст воочию, Вика исподтишка изловчилась и пнула одного из них в почку. Тот от неожиданности как-то странно запнулся и повалился на землю, прижав руки к лицу. Его собутыльник решил вступиться за товарища, и бросился на неё с коротким ножом для чистки картофеля.
   Димон, наверное, впервые видел, чтобы Вика вела себя так. В одно мгновение она превратилась из тихой спокойной девушки в фанатичного бойца. Лицо её вдруг окаменело, глаза сощурились и заблестели. На губах заиграла слабая, но от этого ещё более жуткая улыбка. Улыбка охотника, добивающего добычу.
   Алкаш не успел даже понять, что произошло, как оказался на земле рядом со своим товарищем. Одним мощным ударом он был сбит с ног, хотя успел сделать два, как ему казалось, весьма точных и верных удара. Только ни один з них не достиг цели. Вика с ужасающей скоростью нанесла ему удар в челюсть такой силы, что он чуть не захлебнулся собственной кровью. Она действовала быстро и чётко, так чётко, что это пугало. Она точно предсказала возможные его движения, и увильнула от них.
   Это было похоже на схватку боксёрской груши и боксёра-профессионала. Вика, выступая в роли боксёра, точно знала, как себя будет вести груша. С невероятной яростью она сбила пьяного и стала избивать их обоих ногами. Удары были молниеносны и разительны. У одного из них сразу же вылетело два коричневатых зуба, второй только безучастно отплёвывался кровью со слюной. Она избивала их методично и жестоко - одна хрупкая девушка избивала двоих здоровых мужиков. Ужас был в том, что она делала это молча. Просто молчала, ничего не говорила, ничего не выкрикивала. Даже обычных выдохов со звуками не было - дышала она глубоко и размеренно.
   Димон, выйдя из ступора, только дотронулся до неё, как она мгновенно прекратила избиение и оглянулась по сторонам. Нет, никто ничего не видел. Разве что только если какой-нибудь случайный свидетель, старушка, выглянувшая в окно. Их отсюда было плохо видно из окон - слишком много деревьев. Так что опасаться было нечего - пустые страхи.
   Они молча отвернулись и пошли дальше. Каждый молчал по своим причинам. Димон был в некотором шоке от увиденного и не знал, что в таких случаях надо делать. А делать ничего не надо было.
   - Я не люблю людей, - прошептала она, не пуская никого в свои мысли, - это же так просто.
   Её не было слышно. Дмитрий вряд ли бы услышал её сейчас, даже если бы она сказала это громче - он задумался. И так прошла минута или две, пока они не заговорили.
   - У нас сегодня политология... М-м-м, - он замялся, - будем опять про внешнюю политику слушать.
   - Хех, политолог! - усмехнулась она.
   - Нет, я не политолог. Я ненавижу политологию, ненавижу философию, ненавижу психологию с культурологией. Это всё лженауки, половина из них пытается собрать как можно больше статистических данных, после чего искать в них похожие и оперировать, как с истиной. А другая половина смотрит на первую и насмехается. Они все шарлатаны, которым дают немного власти. Они постоянно требуют к себе пристального внимания, досконального изучения. Они моральные уроды! Любой психолог, философ, культуролог или политолог будет с пеной у рта доказывать, что именно с помощью его науки можно владеть миром, что именно его наука даёт власть и ключ к пониманию бытия. Они будут говорить, что даже если я или, скажем, ты не интересуемся политикой, философией и так далее, то они очень интересуются нами. Они будут говорить, что без них мы обречены на смерть, что нельзя жить без их наук! Но они ошибаются: их науки не есть ключ от всех дверей, а сами они - шарлатаны-доктора, пытающиеся продать панацею от всех болезней неграмотным крестьянам! Разве без политики я не забью гвоздь? Разве без философии не смогу выпить воды? Разве без культурологии не поиграю с ребёнком в прятки? Разве без психологии не посчитаю математическое уравнение? - его прорвало.
   - Значит, психологов не любишь?
   - Скорее не доверяю. Их же учат видеть то, чего хотят другие, и они, соответственно, могут говорить то, что хотят другие, а не то, что думают. И они могут врать. Да они это и делают, если у них есть возможность тщательно обдумывать свои действия.
   Они снова замолчали. Оба. Вика отчего-то вдруг отметила про себя, что они чем-то похожи. Интересно, что это - просто нежелание учиться, нелюбовь к предмету, или же тут кроется нечто большее? Как это узнать?
   - Люди не умеют видеть... слушать, - это она говорила больше сама себе, чем окружающим, очень тихим шёпотом, - они не смотрят вглубь, а в большинстве случаев не видят и поверхности, - тут она остановилась завязать шнурок, говорила в коленку. - Бедные глухие и слепые люди. Все. Видят то, чего нет. И не видят то, что лежит перед глазами.
   Она с этим уже смирилась. Она так иногда говорила сама с собой. Вряд ли кто-то смог бы понять её ход мыслей - увы, это факт. Нестандартное мышление, стандартные проблемы. Поэтому она не говорила ни с кем - они не поймут, а вдруг ещё на принудительное лечение в диспансер направят. Ей этого ой как не хотелось. Когда каждый день, каждый час, каждая секунда на счету, терять их нельзя. Они потом может заплатят, деньгами, по какому-то им ведомому курсу. Только жизнь не измеряется дензнаками, за деньги не восстановить прожитой секунды. Ни за какие сокровища мира.
   Они сели в автобус. Он, кстати, пришёл вовремя. А может это они пришли точно в нужное время. Дима сел, ему отчего-то повеселело, когда он смог занять место. А она встала у окна и стала смотреть на катящиеся сзади машины.
   Вон там в Ниссане сидит человек-грузин с попутчиком - капитаном милиции. Капитан постоянно показывает куда-то вдаль, справа от автобуса, идущего впереди. А грузин ему постоянно что-то отвечает и кивает, вроде бы соглашается и ворочает руль. Позади них пристроилась белая повозка типа Волга, везёт большую светлую коробку без надписей и рисунков.
   Кто-то постучался снаружи. Такой тихий настойчивый стук, как будто голодный путник просит впустить и накормить его. Только стучится он в неизвестный дом, а там мало ли кто живёт - ещё стукнут насмерть по голове, чтоб на всю жизнь запомнил. Эти роботы её доконают.
   Тихой сапой они доползли до института. На остановке сидел небритый мужик в фуфайке, рядом с ним сидела собака-дворняга и лизала его в щёку. Какое милое зрелище. У него была замотана подозрительно красным шарфом шея, и выглядел он как-то не очень здоровым. Болеет, бедняга. Периодически он хватался то за живот, то пытался погладить собаку. Та не отказывалась.
   - Это называется роуминг, да, да, именно роуминг, - в салон на остановке вошли два пацанёнка в трубах и красно-белых шарфах "Спартак". Они увлечённо обсуждали новинки в мире мобил и демонстрировали друг другу вырезные картинки из журналов.
   - Вика!
   На остановке уже стоял Димон и махал ей рукой. Она как-то непонимающе посмотрела на него, а потом её осенило. С трудом, чуть не коснувшись закрывающихся дверей, она выбросила сама себя на улицу. Это была их остановка, а она забыла. Сейчас по переходу на другую сторону, через КПП и двух лысых охранников, один из которых в кепке, а другой негр. Вот так они и оказались в институте.
   Скучные лекции. Лектор изо всех сил распинался, пытался угодить студентам, чтобы те не думали засыпать. У него это получалось.
   За окном всё так же было пасмурно. В смысле погода была неопределённая, каждый видел её по-своему. Длина часа в институте значительно больше, чем в обычной жизни. Хотя это только во время лекций, а после них всё вспоминается, как плохой сон, который наконец-то кончился. Она смотрела сейчас в окно украдкой, так, чтобы никто не видел, в основном лектор. Нечего ему наблюдать.
   У неё недавно спёрли мобильник. Просто так спёрли, незнамо кто. Они сидели как раз в этой же аудитории, слушали очередную лекцию, а потом начался перерыв. Они с корешами вышли в коридор покурить, она оставила мобильник под курткой на своём месте. Когда вернулась, куртка лежала на месте, только вот мобилы под ней не было. Такое ощущение, что кто-то поднял куртку (значит, знал наверняка, что там есть что-то ценное), спёр и положил куртку на место, стараясь соблюсти начальное расположение. Вряд ли это был кто-то из согруппников - никто не видел. Она сразу сняла куртку и положила, а мобилу сунула потом, когда никто не смотрел.
   Лектор-профессор писал какие-то неведомые формулы на доске и невнятно бурчал пояснения к ним. Он отличался от остальных тем, что шутил в интонации самих лекций, поэтому его шутки воспринимались сложно. Если вообще воспринимались. До большинства смысл доходил по прошествии нескольких секунд, когда они отличали юмор от лекции. Но тогда уже было поздно смеяться.
   Лекция подошла к своему логическому завершению. Начался семинар. Ей они никогда не нравились. Особенно вот этот - когда политолог, он же бывший военный, заставлял их плясать под свою дудку. "Рассказывай... да не то... ты ничего не понимаешь... о, вот это уже лучше... очень хорошо... молодец, поставим тебе троечку." И попробуй чего вякнуть. Старый козёл. И чего ему не сиделось дома? Попёрся, понимаешь, на старости лет в учебку, обучать студентов. Сидит, разглагольствует только о том, что ему платят мало, что государство нас всех обманывает.
   И вот после таких речей ещё спрашивают, кто разлагает молодёжь. Неужто она сама себя разлагает? А может её разлагают вот такие дядечки, которые сидят и гонят на власть? Ей почему-то от этих мыслей взгрустнулось.
   С трудом она заметила, как стало тихо в аудитории. Ах да, она же не удосужилась даже выйти на перерыв, покурить и побазарить. Спала. Она и сейчас спит и видит сон о том, как она сидит на семинаре. Или нет? А может она вообще не здесь, её вообще нет? Быть может это Будда спит, а в его снах он видит сам себя и мир вокруг себя, и пока он спит, этот мир существует. Всё это было так сложно и так непонятно. Скорее всего, это лишь наркотический бред.
   Нет, что ни говори, но это была реальность. Страшная, но реальность. И Вику вызывали в этой ненавистной реальности к доске. Чёрт! Семинар же последней четвёртой парой, значит она проспала три пары. Чёрт, чёрт, чёрт! Ничего не услышала, ничего не записала, ничего не запомнила. Только машины за окном и их свет.
   - Я не буду вам отвечать, - сказала она, стоя у доски. Препод опешил и не знал, что сказать, секунды три, просто тупо смотрел на неё, а она смотрела вдаль. - Всё равно вам это неинтересно, и вы ничего не понимаете.
   - Чего, - наконец просипел он, как будто ослышался.
   - Я не хочу выступать перед публикой, я не для этого пришла учиться сюда. Вот вы сидите, преподаёте, а мне этого не надо. Вы злоупотребляете моим временем и пытаетесь заставить меня выступать публично, - она говорила чётко и тихо, но в аудитории и так была тишина, поэтому её слышали все.
   - Да как ты... - он не закончил.
   - Конечно, вы пользуетесь, что вы препод, и можете поставить мне неуд и не пустить дальше. А сами-то, небось, ничего в жизни не сделали.
   Препод молчал, но как страшно было его молчание - он раскраснелся, вены на шее взбухли и пульсировали. Она же была спокойна, как статуя, даже не смотрела на него. Смотрела вдаль и говорила ему прямо в душу.
   - Вы бездарь. Куда делись ваши амбиции? Почему вы после армии пошли сюда, учить? Что, совсем хреново, да? Не получилось там обнулить всем мозги, так хотите здесь? Унижаете перед аудиторией, давите своим весом. Думаете, раз преподаватель, так это ставит вас выше нас? Вы - тряпка и ничего более, - она с ухмылкой взглянула на него, впервые за несколько месяцев, которые он вёл у них, ему кто-то возразил, - я не буду отвечать перед аудиторией.
   Препод был готов разорваться на части от злобы, но чудом удержался. Его спас галстук на шее. Он закрыл на пару секунд глаза, глубоко вздохнул и выдохнул. Его оскорбили и унизили, причём это было сделано на глазах тех, перед кем он должен быть идеалом. Страшная участь, однако выживают только сильнейшие. Раз он сам начал толкать эту теорему, то ему за неё и расплачиваться. Не один он может играть по подлым правилам.
   - Да, - начал он спокойно, только голос его подрагивал, а глаза нервно дёргались в стороны, - меня предупреждали о таких, - он повернулся в сторону студентов, ища там поддержки, но не нашёл, - ты хочешь получить оценку задаром. На вот тебе двойку.
   - Тряпка, - так же спокойно сообщила она, - перед женщиной пасуешь. Какой из тебя полковник. Ты и в ефрейторы не годишься.
   - Что?!! - нервы старого вояки не выдержали.
   Ах, как это легко - ломать таких бравых людей. Нет ничего проще, как ломать их. Они думают, что устав, дисциплина и прочие блага оградят их от внешних сил, что они смогут возвыситься. И это их ошибка - единожды построенную стену можно сломать, и они не смогут отстроить её заново. А можно даже не ломать, а сделать вид, создать иллюзию того, что действуешь в их же интересах, это тоже работает. Наивные.
   - Разрешите мне ответить вам лично, без свидетелей. Тогда я смогу реабилитировать вас в глазах общественности. А если вы сейчас меня ударите, вам уже ничто не поможет: погонят из института, - она злорадно улыбнулась ему в лицо, - пойдут всякие слухи, станут косо смотреть не только на вас, но и на ваших родных. Решайте.
   Он молча пошёл в сторону выхода; его трясло, но он держался. Вернее его держали её слова, он вдруг почувствовал, что этот враг ему не по зубам оказался. Враг играл не по правилам, не подчинялся и не нападал. Это не укладывалось в его голове никаким боком.
   Едва он переступил порог, как кто-то шмыгнул рядом с ним, какая-то небольшая фигурка. И тут же он получил мощный удар в лоб дверью. Её просто закрыли у него перед глазами. Удар был настолько сильным, что его, уже потерявшего сознание, отбросило назад. Так, пролетев на ногах пару метров, он стукнулся головой о стенку и тяжело осел.
   - А-а-а!!! - завизжала Вика, топчась на месте. - Скорую! Врача!!!
   Позади неё послышался шум, топот десятка пар ног, её и пострадавшего препода окружили студенты. Кто-то начал что-то кричать в мобильник.
   - О... о... он т-т-ого... К двери!.. А потом... бум, - заплетающимся языком ворковала она уполномоченным людям с красными повязками на руках.
   Присутствующие на месте врачи поставили ей диагноз: шок от нападения, и отправили домой. Люди с красными повязками обязались найти хулигана, напавшего на преподавателя, в кратчайшие сроки. Знали бы они, что будут искать не в том направлении, что всё будет напрасно, то, наверное, и не появились бы здесь. Вике было приказано идти домой, пить горячий чай и отдыхать; отгул на неделю был получен.
   Димон вышел с ней, хотел проводить до дома, но она отказалась, сказала, что хочет побыть в одиночестве. Но он всё же довёл её до выхода из КПП, перегнулся к ней через вертушку.
   - Это ты сделала?
   В ответ она посмотрела на него. Посмотрела таким взглядом, многозначительным, в котором читалось многое, а основная мысль "ты дурак?" светилась экстремально - зелёным по красному. Он счёл нужным убрать глаза, чтобы не видеть этого взгляда, а когда поднял их, её уже не было. Он выскочил на улицу и выглянул сквозь прутья забора, но и там было пусто. И, опустив глаза в пол, он пошёл обратно.
   Королева муравьёв покинула муравейник.
   А она стояла и улыбалась всё н том же КПП, только не выходя за пределы его козырька. Отсюда её никто не видел, большую часть обзора из территории института загораживал один из корпусов. Выждав минуту, она выудила из внутреннего кармана красный капюшон, пристегнула его сзади к воротнику, надвинула на глаза и быстро пошла прочь от института.
   Ей надо было в другую сторону, к дому, но она не шла туда. Ей, скорее всего, попробуют звонить, кто-нибудь из одногрупников будет интересоваться самочувствием, пытаться играть в героя. Ей не хотелось слушать их, не хотелось видеть их и думать о них. Неделю, а скорее всего и две, она может гулять свободно так, чтобы её не видели. На вопросы, почему не подходила к трубке, можно будет впоследствии сказать, что плохо себя чувствовала или не было настроения. Может прокатить и вариант: была у врача. Да, это лучше всего, так надёжнее и спокойнее.
   Она купила в палатке в трёхстах метрах отсюда бутылку пива "Балтика". Кажется, то было светлое, хотя она и не любила "Балтику" и не знала его номенклатуры. В любом случае это нечто было похоже на светлое. Впрочем, это было спиртное, а всё остальное - надумки и междометия. Кому как не производителям знать это.
   Машина ехала в крайнем правом ряду и значительно обгоняла левый ряд, видимо торопилась. На свист и отмашки палкой-копалкой стоящих на обочине милиционеров не реагировала, а пронесясь мимо, обдала крайнего брызгами из грязной лужи. Тот нелепо застыл на месте, смотрел себе на обрызганные ноги и недоумевал. Его напарник изо всех сил пытался подавить смех, что у него плохо получалось. В конце концов, он просто не смог терпеть и зашёлся здоровым смехом, изредка похрюкивая. Через три или более секунд он опёрся одной рукой о машину, другой придержал живот и перешёл на бесшумный смех.
   Вика шмыгнула втихаря под шумок куда-то вниз. Она уже отошла порядочно от института и передвигалась в низине меж домами. Здесь было тихо; когда-то давно, ещё в детстве, ей показали это место - тихое и спокойное. Несмотря на тишину, здесь не было нарушителей закона, воров или пьяных. Здесь всегда было чисто и тихо, как в гробу под землёй. Со временем она нашла ещё несколько подобных мест в городе, но это оставалось её любимым.
   Она присела на деревянную скамейку и расслабилась. Ей стало хорошо от ощущения, что она может отдохнуть от надоевших лиц. Странно, что иногда, встречая на улице незнакомых людей, она как будто узнавала их, по крайней мере узнавала лица. Встречались ли они раньше? Скорее всего нет, и в предыдущие жизни она не верила, так что склонна была списывать эти факты на типичность лиц. Вроде как есть такие лица, которые похожи на всех. Хорошо, что у неё не было такого.
   Окно напротив открылось, и на подоконник был выставлен цветок в синем горшочке. Неспешно, сунув допитую бутыль в урну, она поднялась и пошла направо по большому кругу. Сейчас она сделает круг для верности, после чего зайдёт в ничем не приметную дверь. Там её будут ждать.
   Когда дверь отворилась под условным стуком, она вошла внутрь. Да, без ошибок, её ждали. Впрочем, ждали не конкретно её, но кого-то из её круга. В комнате напротив (дверь закрылась) лежала парочка молодых с длинными волосами; похоже, что в коме. Лица какие-то бледные, дышат часто и прерывисто. Как будто бегут во сне куда-то далеко и быстро. Наркоманы.
   Рядом был дверной проём, а вместо двери - занавески из мелкого разноцветного бисера. Сотни ниточек с навешанными на них бисеринками составляли иллюзию плотной ткани. И только потом, войдя внутрь, посетитель понимал всю прелесть обмана. В комнате было накурено, все сидели на полу, только лишь один самый волосатый сидел на кресле в углу. Но он был, кажется, не в себе. Впрочем, как и многие тут. Половина из присутствующих вообще не реагировала на внешние раздражители типа щелчков и касаний. Они были в трансе.
   И она села с ними рядом. Тонкий аромат дыма проникал в её лёгкие, там дальше по капиллярам, артериям и в вены, потом в сердце и по аорте в мозг. Маленькие человечки плясали внутри неё буги-вуги, и ей это немного нравилось.
   Она не курила, не кололась и не нюхала. Пока она только вдыхала уже прилично накуренного воздуха, морально отдыхала в некотором роде. В том роде, в каком это позволяла сделать обстановка молчания и отрешённости от действительности. Когда вот эти тела в углу и около кальяна проснутся, они сильно будут удивлены, как за то короткое время, что они здесь, прошло полжизни.
   Ей вдруг стало смешно. Вся эта компания была очень смешная, вся мебель была смешная, даже воздух был смешной. Она попробовала поймать его за хвост. Рука скользнула мимо. Ей стало интересно, почему это так вот случилось, когда могло быть совсем иначе. И она снова попыталась поймать воздух за жабры, и снова неудача. И тут ей снизошло озарение: она поняла, кто есть причина её неудач. То был человек, сидящий слева от неё. Встав, она схватила его за шиворот и поволокла в туалет типа "сортир". Ну и грязища! Тут она толкнула это безвольное уснувшее тело в унитаз головой и спустила воду. Голова булькнула и подозрительно захрипела. Ей этого было мало, и тогда она изо всех сил врезала телу с ноги по хребту. Тело перевернулось и село, но до сих пор без ожидаемой реакции.
   Через минуту в коридоре загромыхало что-то, будто валилась мебель сама в себя, вроде ломалась, и чьё-то чертыхание. Из полумрака от закрытых штор образовался высокий худой фитиль в рваных джинсах и розовой футболке с надпись "88", которая была явно не его, скорее всего женская. Но сидела довольно по фигуре, за исключением нескольких мест. С диким рёвом раненой гориллы он бросился то ли на неё, то ли на стенку. И заехал случайно ей локтём в челюсть. Она немного поплыла в сторону, силы вдруг ушли, ноги стали подворачиваться, а он схватил её за шею и попытался сорвать одежды.
   Сначала она, сразу после удара, не хотела сопротивляться - действовал кумарный туман, висевший плотной жидкостью в воздухе. Или воздух висел в нём. Ей хотелось уснуть прямо здесь, всё было нереально, как будто даже тело было не её. А потом она услышала скрежет - то она задела ногой какую-то железяку в углу и та скребла по полу. Внутри неё проснулся дремавший доселе чертёнок.
   Когда она отчётливо ощутила огненные всполохи в своих глазах, ощущение нереальности сменилось на нечто другое. Настроение было более не апатичное, а наоборот - приподнятое. Ей стало даже интересно, что будет дальше.
   Но и эта фаза настроения была мимолётной - ей вдруг стало противно. Ей стала противна эта квартира, этот, с позволения сказать, воздух, эти наркоманы и токсикоманы в одном флаконе. Ей стало противно это подобие человека, жертва аборта, которое по накуренности пускало на неё слюни.
   Этот тощий был довольно силён, особенно при его худобе. И всё же ей стало до такой степени отвратно, что она отшвырнула его от себя руками к стене. Тот отлетел, с тихим ударом осел на пол. В его горло впились цепкие тонкие Викины пальцы, пережав ему дыхалку. Глаза его выкатились из орбит, налились кровью. Как беспомощная рыба он хлопал ртом, и как бешеная макака он мотал руками по сторонам. Только вот изо рта его не доносилось звуков. И вдруг с жестокостью тигра на охоте она отпустила его и раскромсала ему челюсть ударом ноги.
   - М-м-м-м... - промычала она, плотоядно облизнувшись. Двое укурков лежали у её ног, и вроде бы оба были пока живы.
   Она вышла в коридор и открыла рот, хотела что-то сказать. За окном наступала темнота, уже скоро ночь, а она и не заметила. В глубине себя, где-то там очень далеко, она отметила, что полы здесь надо пропылесосить. Она даже хотела что-то сказать, но язык не повиновался, и хорошо. Меньше поводов для беспокойств, а тем более эти тела в квартире всё равно ничего не поняли бы.
   - Брысь! - она пнула ближайшее туловище в тазобедренный сустав, отчего то застонало.
   Вяло задребезжал телефон, когда она хотела уже уходить. Кто бы это мог быть в такое время суток и в такой квартире?
   - Алё.
   - Вика? - вопрошал едва различимый голос.
   - Да, - слегка недоумённо ответила она.
   - Извините, ошибся.
   Раздались гудки.
   Надо было идти. Надо было найти что-нибудь подходящее. Что бы это могло быть? Ага, вот оно. Какая-то косметика была всё же найдена в ванной под раковиной в небольшом ящичке. В спешке она принялась накладывать грим: здесь затемним, здесь тоже, здесь чуть румяна. Оппа! Зашибенный грим, можно идти. И она вышла из квартиры на улицу, не забыв напоследок посетить уборную по назначению.
   Здесь уже было совсем темно - темнело вообще отчего-то быстрее, чем обычно. Домой заходить не будем, обедать... Ну, поесть-то можно, даже нужно. Как же не едамши куда-то идти, причём в ночь. Хотя есть не хотелось. Были какие-то невнятные позывы, то ли голод давал о себе знать, то ли просто не очень удобная одежда и последствия долгого сидения в одной позе. Жаль, что все палатки уже закрыты - так бы можно было намутить чипсов и ещё чего-нибудь канцерогенного. Зато работали магазины типа "24 часа".
   - Дайте, пожалуйста, батон хлеба... и воду за 10 поллитра,- пасмурно сообщила она, войдя внутрь. Продавщица, женщина лет сорока с длинными бровями и нащёчной бородавкой, из которой росли три волоска, не менее пасмурно выполнила заказ, получила деньги и пропала в недрах подсобок.
   Вика тоже не собиралась проводить здесь много времени впустую, а потому вышла на улицу и присела на чистый камень. Вернее то был не камень даже, а выступающая часть магазина. Но на ней было удобно сидеть, козырёк закрывал её от грязных брызг. Здесь, видимо, часто посиживали всякие подозрительные личности с подозрительной внешностью и подозрительным поведением. Она в некотором роде подходила под эти параметры, а потому уселась и принялась уминать буханку, запивая водой.
   Надо было, наверное, брать чёрный. Говорят, полезнее.
   Так прошло минуты три, пока она ела. Свет прожекторов заставлял ощущать себя незащищённой - вроде как все тебя видят, а ты не видишь никого. Видимо, такова сермяжная правда жизни - кто-то кого-то всегда видит. Тишина.
   Доев, сколько смогла, она завернула оставшуюся часть буханки в прозрачный пакет, бутыль кинула тут же в траву, шмыгнула носом и пошла на остановку. Асфальт под ногами отдавал каким-то отвратным запахом навроде тухлого мяса, очень слабым. Его недавно мыли - была видна разница между общей дорогой и той, что была близ магазина. Вика вновь поймала себя на мысли, и мысль была проста: только о себе и заботятся. Интересно, кто это удосужился мыть полы на улице в такой час?
   Сейчас уже, скорее всего, скоро пойдут ночные маршруты автобусов. Надо было торопиться, чтобы не опоздать на обычные. Чуть подпрыгивая на ходу, она продефилировала в сторону остановки. Здесь-то в дневное время и можно было купить нормальную студенческую еду. А не ту, что была в общепитах типа МакДональдса. Фамилия какая-то у него скандинавская.
   Час пик давно закончился, было около десяти вечера, довольно безлюдно и пустынно. Хорошо. Никто не мешает думать, никто не одёргивает насчёт спросить. У неё, кажется, лицо внушало доверие - каждый норовил спросить у неё что-нибудь. В большинстве случаев она ничего не знала и догадываться не хотела - пусть догадками занимаются силовые органы и адвокаты в судах. И ведь всё равно народ спрашивал, интересовался, даже если она прикидывалась спящей.
   Автобус подъехал внезапно из-за поворота в километре отсюда. Спокойно проскользя по асфальту, словно водомерка по болоту, он ввинтился в землю рядом с остановкой и с шумом открыл двери. Её буквально всосало теплом, исходившим из недр автобуса, после чего железная конструкция с неподражаемым шумом закрыла ставни и отчалила дальше. Проезжая светофоры, машина тихо гудела двигателем и скрипела тормозами.
   Вика обосновалась в торце автобуса, раскинув руки по перилам. Благо, что никого не было стоячего - те немногие сидели и частично спали. Один подозрительно-тощий мужик в сером плаще с лысой головой и в очках вдумчиво листал утреннюю газету не первой свежести. Видать свистнул где-то мимоходом, пока никто не смотрел. С первых страниц на неё грустными глазами смотрел Караченцов в синей спортивной куртке. В заголовке красовалась невнятная надпись об очередной операции на великом актёре. Такими темпами он скоро станет мясом для спиртования. Учёные смогут получить материалы для изучения, смогут понять, является ли актёрский дар чем-то на физическом уровне или же это очередная блажь.
   Весь этот бред ей был мало интересен, вернее, вообще не интересен. Но их заставляли интересоваться этим, говорить общедоступную информацию.
   О, информация! Какое мощное слово. И как им легко вращают бездари. Весь мир талдычит об открытом доступе к информации, о вседозволенности. Но это не открытость и не панацея - это анархия, мать её за ногу. Любая информация должна иметь конкретную цену. То есть каждая конкретная информация должна иметь свою конкретную цену. Проповедники открытости подразумевают обезличивание и хаос - заплатив единожды, каждый получал доступ ко всему. Конкретная информация утрачивает при этом какую-либо ценность, она обезличивается. Начинающие авторы тонут в пучине невежества, теряя к данному направлению всякий интерес и уходя в подполье, туда, где их ценят. Пусть их ценят немногие, но именно эта кучка людей будет вращать сознанием масс, а не наоборот. Личность, погрязшая в механизме, более не личность, а лишь очередной винтик, который можно легко заменить.
   А информация? А что информация? Это поток. Недалёкие и видят его, как поток: у кого больше музыки, фильмов и прочего - тот и крут. Человек накопил 400 Гб фильмов и музыки, и все у него берут и смеются они над тем, кто подходит к ним, а у него жалкие 100 Кб текста. Они не понимают. Эта орава будет собирать песок на берегу рек, думая, что это ценность. Они будут сгребать его тоннами, увозить грузовиками и будут смеяться над тем, кто чуть поодаль копает лопатой глинистую землю. И вправду, зачем копать, если всё лежит на поверхности?! И в один прекрасный день они будут возлежать на грудах песка, не зная кому его продать, а тот жалкий человечек, лишившись их внимания, откопает алмаз. Он будет маленьким, всего несколько грамм. Но он будет стоить больше, чем все песочные горы, которые орава сгребла себе.
   Она попыталась отворотить взгляд от столь грустных глаз Караченцова. Почему из-за него она должна чувствовать себя плохо? Почему её заставляют внимать всякой лабуде, прикрываясь свободой слова? Отвернувшись к окну, она вынула из кармана свой нож Spyderco Endura и стала прятать его под пряжку ремня внутрь штанов.
   Этот нож ей подарили год назад, и с тех пор она не расставалась с ним почти никогда. В большинстве случаев окружающие и не догадывались, что она может носить с собой нож, но он у неё был. Только, наверное, двое знали, что он у неё есть всегда. Да и то это было потому, что она сама им сказала.
   Впрочем, то были надёжные люди, они не будут болтать. Не потому, что они хорошо хранят секреты, а потому, что их жизненные принципы не позволяют им влезать в чужую жизнь.
   Вике нравились такие люди, хоть их было и мало. Лично она встретила за свою жизнь только этих двоих, причём оба были парнями. Ей не было странно, что среди девушек она не наблюдала подобных отношений. Сама же она не лезла в чужую жизнь также. Во всём виновата была установка: если ты получил информацию, держи её, но не используй против того, кто её тебе дал. Таким образом она вычленяла из толпы тех немногих, кто пойдёт за ней в огонь и в воду не за тем, чтобы получить награду, и не влекомым фанатичной идеей. Те немногие пойдут на смерть только ради неё и не ради кого-то другого, не ради правительства и не ради идеи. Все остальные люди были мишурой.
   Именно эта безграничная ненависть к человечеству в целом, к бездарным его телодвижениям делала её такой, какой она была сейчас. И ей нравилось это. В конце концов, она сыграет свою роль на эстраде конца света, и это будет провал человечества.
   Отчего-то ей показалось, что в слегка выступавшем лезвии ножа появилось чьё-то улыбающееся лицо. И она обернулась для проверки. Сзади было пусто, сверху подрагивала от ухабов крыша и погромыхивали колёса. Частично то была тишина. И в этой тиши она-таки сныкала нож так, чтобы при обыске можно было свалить всё на металлическую пряжку на ремне. Мол, она и пиликает на металлоискателе.
   Ей вообще был приятен этот нож. Не сам нож, а факт его присутствия. Он был лёгким, почти невесомым и тонким. Это давало возможность носить его везде. Применялся он довольно редко, но применялся по делу, а не для безделья. Попугать мелкоту можно было и ножичком за 10 рублей из ближайшей палатки, а это было для работы, а иногда и для большего.
   Она вышла на конечной вместе с оставшимися двумя пассажирами. Те шустро смылись в темноту, громко шаркая ногами и гремя челюстями от пробиравшего их ночного озноба. Один из них кашлянул и сплюнул желтоватую слюну.
   Вот здесь в сотне метров неприметно торчал ночной клуб. Неприметно потому, что всё это выглядело, как большой свинарник снаружи, за исключением чёрной железной двери. В эту дверь она стукнула три раза - два последних в быстром темпе. Маленький глазок чуть засветился и быстро угас. За дверью что-то гулко щёлкнуло, скрежетнуло и дверь открылась. Её впускали внутрь ковчега.
   Как только она вошла внутрь, дверь захлопнулась, замки защёлкнулись и из бортов выскочили двое в чёрных костюмах. Без приглашения и традиционно молча она выложила на небольшой столик справа кошелёк, ключи и вошла под арку. Арка тихо запищала, один из охранников подступил.
   - Выложите всё железное, пожалуйста, - сказал он несвойственно мягким тоном.
   - Быть может, пряжка причиной? - не менее мягко вопрошала Вика, демонстрируя пряжку.
   - Да, проходите.
   Кивнув и забрав кошелёк с ключами, она пошла внутрь. Вообще она была близка к провалу в ту секунду. Если бы охранники пригляделись чуть повнимательней, то могли бы заметить выступающую чёрную и ребристую кромку ножа. К счастью всё обошлось: она была здесь, а они там, и все счастливы, никто не пострадал. Они не стали её проверять, а просто пустили внутрь, авось пронесёт. Она бывала здесь не в первый раз, но охрана постоянно менялась. Эти были добренькими.
   Оттуда из внутренностей гоготала битовая музыка и слышались звуки людей. Они плясали, и она собиралась примкнуть к ним в их завораживающем танце. Ритуальные телотряски под ритмичную музыку, прибавить сюда алкоголь, которым все заправлялись загодя, и небольшое количество наркотиков, и всё это давало гремучую смесь. Нет, клубу не было угрозы, угроза была только для малолетних мозгов, которые будут разложены здесь же. Но это их проблемы, выбор есть всегда.
   Вон они пляшут, дёргают телами, дрыгаются и нервно дышат. Вот сейчас у кого-нибудь из них разорвёт сердце, он упадёт и начнётся приступ.
   Так и случилось.
   Один паренёк, она его даже знала - Гога, жил тут неподалёку, ему не было ещё 18, и вот ему-то и стало плохо. Она была в тот момент рядом с ним и всё видела. Сперва от отплясывал ногами не в ритм у колонок, ему всё время громыхало в одно и то же ухо. Затем его мелко затрясло, кажется, он даже более не руководил собственным телом. Глаза у него бешено завращались со зверским выражением на лице, проступили сосуды, сделав их красными. Он открыл рот и стал всасывать воздух, но как будто не мог этого сделать - слюна розоватыми рывками вырывалась из глотки. В исступлении он схватился за горло и потянул в разные стороны, стараясь сделать отверстие для дыхания. Из горла его в тот момент вырвался тихий свист и плевок крови, после чего он резко обмяк и свалился на пол. Просто свалился, как мешок с дерьмом, и затих.
   Вика не останавливалась и не смотрела на него. Что интересного может быть в трупе? Кроме того, что это труп. А это уже был труп, и она в этом не сомневалась.
   Шоу продолжалось, толпа танцевала, не замечая потери бойца. Ди-джей крутил пластинки в полном трансе, склонившись над установкой и вперившись ушами в мощные наушники. Заворожённая толпа колыхалась в его такте, поле голов равномерно раскачивалось. Она видела это, ибо была на возвышении. Эти лица, опущенные в самый пол, их глаза вскоре закроются, когда они придут на поспать домой. Ну или ещё куда-то. А она останется... Она всегда остаётся.
   Желая вклиниться в общее веселье, она проследовала вглубь толпы и принялась дёргать конечностями. Какой-то незнакомый парень повернулся к ней лицом. У него были красные, очень красные глаза и небольшая небритость на щеках - последствия тупой бритвы. Ей это нравилось.
   Глаза её начинали набухать и становились тяжёлыми. То ли это было от здешней атмосферы, то ли она устала. Чпок. Темно. Чпок. Темно. Чпок. Темно. И тихо.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 8
  
  "Хеппи-эндов не бывает"
  
  
  
   - Привет, - тоненький детский голосок разбивал сон вдребезги.
   - Привет, - был ответ.
   - Давай поиграем.
   - А кто ты?
   - Я - это ты, глупышка, - тоненький голосок звонко засмеялся.
   Вокруг было темно и тихо, но не страшно.
   Вдруг где-то рядом вновь засмеялся ребёнок своим беззастенчивым голоском.
   - У меня есть мороженое. Хочешь?
   - Нет, я сыта. Что ты делаешь у меня в комнате?
   - Глупая, не я, а ты в своей комнате. И не я сейчас говорю, а ты.
   - Что?
   В комнате воцарилось молчание. Вика не видела никого в комнате, она не видела себя, не видела ничего вокруг, она даже не видела какого-нибудь света. И всё же рядом был кто-то, она это знала; просто знала, не подтверждая это аргументами. И этот кто-то, вернее, эта кто-то, сейчас задумалась.
   Вика почему-то представила себе маленькую девчушку лет восьми с русыми косичками и в джинсах. И эта маленькая девочка сейчас стояла рядом с её кроватью, смотрела на неё и, задумчиво сдвинув брови, тёрла ладошкой подбородок. У неё были выразительные большие и наивные глаза как у совы, глубокие и зелёные как трясина. На правой щеке ближе к носу у неё была небольшая почти незаметная родинка, которую она иногда подводила карандашом и красовалась перед подругами. Красавица Мерлин Монро - ей это шло в своё время, но это время ушло.
   А девочка перестала тереть подбородок, и лицо её разом просветлело.
   - Ты помнишь, ты помнишь, - от счастья она захлопала в ладоши и запрыгала.
   Каждый её прыжок отражался странным гулом в полу, шёл по ножкам кровати и на матрас, по одеялу. Мягкое одеяло вибрировало от каждого нового скачка как от дуновения ветра, становясь подчас живым и подвижным.
   - Конечно же, ты помнишь, как ты можешь не помнить! - девчушка была готова взорваться от счастья. - Ты же сама меня учила: не прыгай, Вика, не прыгай. Кто же ещё, если не ты. Вставай!
   - Что?! Куда?! - не верила своим ушам Вика. Она в упор не могла вспомнить ничего об этой личности: она не помнила этого лица, этих кос, этого голоса и этих манер. Да, всё это частенько она наблюдала в обычных людях. Всё. Но по отдельности.
   - Ну, как же тебе не помнить, если ты сама всё это выдумала?! - чуть ли не плакал девчачий голосок. - Ты же выдумала... выдумала. Ты!
   Повисла напряжённая пауза, что-то неподалёку чмокало и хлюпало. Вроде похоже на капающую на губку воду, только немного не так, чуть иначе, но не так.
   - Так, - произнесла девочка с нарочитой серьёзностью. - Ты не помнишь. (возник смех) Ты в Доме снов. Вокруг него - Лес Чудес. Это же так просто!
   Тут она расплакалась и стала что-то усердно делать. Вика слышала громкое шуршание бумаги, потом что-то отчётливо и грузно лязгнуло, и что-то живое поползло по полу, как змея. Сразу после этого она услышала убегающие шаги. Всё стихло.
   У неё однозначно была повязка на глазах, причём настолько тугая, что прям таки впивалась в кожу. Странно, что она не ощущала этого ранее, пару минут назад. Впрочем, наверное, было не до того. Сейчас же она явно мешала обзору и приносила неудобства - на глазных яблоках лежало что-то вроде твёрдого поролона, мешая поднять веки.
   Издалека она слышала стук. Такой тихий из-за его отдалённости, похожий на стук кирки по рудным породам. Внизу глубоко под ней кто-то вгрызался в землю. Иногда ей казалось, что она слышит его голос, точнее их голоса - их было несколько, возможно четверо. Хотя и работал из них всё время только один. Не исключено, что они сменяли друг друга периодически.
   И было ей видение. Будто она не находится больше в темноте в незнакомом помещении. Обстановка изменилась, всё стало светло. Пол ушёл из-под ног, а там внизу что-то шевелилось. И она падала, падала всё быстрее и глубже. И существо внизу тянуло её к себе невидимыми щупальцами, быстро и всё быстрее. Ей захотелось развернуться, поймать что-то, за что можно удержаться, но руки проскальзывали по невидимым стенам. Её покрыло что-то липкое, и она продолжала падать...
   - Так вот, значит, какое твоё эго. Вечное падение, так?
   - Нет. Нет! Враньё!!!
   Её начало мотать из стороны в сторону, как в центрифуге. Голова быстро закружилась, ноги отнялись, руки тоже. Что-то обвивало её и тянуло резко вниз с такой силой, что голова чуть не оторвалась. Она хотела вскрикнуть от резко пронизавшей её боли, только кляп заткнул ей рот. Громкое мычание раздалось в её ушах.
   Её охватил дикий нечеловеческий ужас, когда она вдруг увидела то, что шевелилось внизу. Огромная бесформенная масса, переливающаяся всеми цветами радуги, с единственным красным и неморгающим глазом, разевало свою пасть. Из тела этого существа вырывались множественные щупальца, некоторые были похожи на человеческие руки огромных размеров.
   Чудовище сидело в мощном загоне, было окружено со всех сторон толстыми монолитными стенами. Когти на концах некоторых щупалец безуспешно пытались зацепиться за гладкие стены, и с душераздирающим рёвом скребли по ним. Из огромного, пышущего зелёной слюной и выделяющего зловонья, рта монстра вырывался каскад звуков. Человеческие крики, хохот гиен, плач детей и крики о помощи сливались в непонятный гвалт. Тысячи острых как бритва зубов, казалось, могли шевелиться, образуя нечто вроде пил.
   Неморгающим глазом чудовище смотрело прямо на неё, не переставая быстро вращать её. Вика не понимала где верх, а где низ. Только лишь массивное туловище было для неё ориентиром. Вся эта масса гудела, рокотала и топала. Непонятными усилиями чудовище поднималось немного, но потом быстро падало, будучи не в силах удержать собственный вес.
   Одним рывком оно повернуло Вику вертикально, лицом к себе, и резко потащило вниз. Она видела, как около глаза из-под багровой пузырчатой кожи проступил один большой пузырь, очень похожий на человеческое лицо. И оно говорило!
   Впрочем, это видение пропало так же быстро, как и появилось - наскоком. Рожа монстра расплылась чёрным пятном на все окрестности, зубы пропали, натяжение тоже. Осталась только заунывная боль в висках, будто их резали тупыми ножами, сдирая куски кожи, кровища хлестала наружу, шлёпалась на пол. Рука правая болела чуть повыше локтя, поближе к кисти.
   Было темно, в ушах начинался белый шум - такое шипение бессвязное, когда крутишь барабан настройки на радиоприёмнике. Шшшшш-блям-шшшшпхшшшш. Да, да, именно так всё и звучало, только в голове, прямо на барабанной перепонке, отдаваясь дальше по косточкам внутрь головы, и там нервно теребя мозг. Мозговые цензоры обычно это не пропускают, но теперь был случай уникальный и непонятный.
   - Шшшшшшссссссслой-сссхххххходин.
   Бдыщ. Чпок. Кажется, разбили колбу с вязкой жидкостью. Осколки не разлетелись, а остались там же. Глухой звон был, какой-то поверхностный.
   - Да, детка, да, детка. Да! Ой, пустите меня туда, пустите же! Я хочу к вам, хочу с вами! Я разгадал ваш секретный шифр, я понял вашу цель, ваше предзнаменование! Я хочу быть с вами. Я же достоин этого!
   Она видела тонкую человеческую фигуру, мужскую, приближающуюся к ней. Фигура была с ног до головы увешана какой-то электроникой, причём так мерзко и убого, что не были видно ни одного живого куска. Торчащие провода, аккумуляторный блок за спиной. Это чудо ходило и шевелилось, даже больше, чем некоторые живые.
   Она видела это как на небольшом, но близко посаженном, экране. Бляха-муха, да она могла в этом почти участвовать, если бы могла физически пошевелиться. Он шёл мимо, как бы не замечая ничего. Вокруг него шли люди, толпа людей, они были в городе. Небо заслоняли мрачные фигуры небоскрёбов, верхушки их украшали неоновые вывески, освещавшие и без того светлые от фонарей улицы.
   Он шёл и бормотал себе что-то под нос, словно бы говорил сам с собой. У него был микрофон у левой скулы, там же был какой-то уродливый шрам, похожий на след от ожога.
   - Да, я могу слышать ваше безумие, как своё! Я один из вас, примите меня к себе, умоляю.
   Его лицо вдруг перекосило, из рук выпала неоткрытая банка пива. С диким рёвом он схватился за голову, пытаясь сорвать голографический шлем, но тот намертво впился ему в череп. Откуда-то вдруг у шлема появились лапки, немного, порядка десяти по окружности, которыми он стал вгрызаться в кость. Кровь медленно поструилась по тонкой аппаратуре.
   Человек ринулся вперёд наобум, он был уже слеп. Кто-то попался под его руку - грузин во фраке и лакированных ботинках. Безумец стал трясти его, прижал к столбу и орал благим матом. К тому времени его слова перестали носить смысл, просто набор звуков в произвольном порядке. Из его рта, помимо голоса, вылетала бурая слюна с примесью чего-то тошнотворно округлого, шевелящегося. Эта слюна попадала на одежду грузина и прожигала её насквозь, доходя до кожи и вгрызаясь в неё.
   На Викиных глазах человек в аппаратуре заживо разваливался на части. Не в силах удержать вес, у него отвалилась рука. Лапки шлема, наконец, сдавили череп до такой степени, что он булькнул и вдавился сам в себя, через секунду развалившись на две части. На последнем рывке труп крепко вцепился в свою последнюю жертву и распался на части.
   Грузина трясло в конвульсиях, он стоял-то только потому, что удары тока из мощной батареи уже умершего человека не давали ему упасть. Кровь мертвеца разъедала его плоть. Несильно встряхнув рукой, он сбросил с неё кусочки кожи, обнажив кости. Уже без мяса. Нервные остатки её противно брыкались на земле, растворяясь в жижу.
   Безумная живая масса тряслась, как аборигены в ритуальном танце. Глаза его уже ничего не видели, они заплыли какой-то чёрной поволокой и стали похожи на пустые глазницы. Изо рта вываливались зубы и что-то мясисто-белёсое.
   Из батареи повалил густой дым, которому предшествовала мощная вспышка, и полуживой и наполовину сваренный грузин отвалился в сторону. Одежда его полыхала синеватым пламенем, волосы на голове текли по расквашенному лицу, сам он издавал утробные булькающие звуки, как каша булькает, когда под ней накапливается вода. Пузыри на его коже вздувались и ломались в мгновение ока, а оттуда лился отвратный сероватый гной. Тонкая длинная мышца отвалилась и упала на землю, стала там вертеться в конвульсиях предсмертных, похожая на червя.
   Сверху раздался невыносимый по своей громкости свист, потом как будто огромная стая ворон заверещала в один голос. С неба падали куски мяса, окровавленные. Грузин попёр прямо на неё, расставив оставшиеся от рук культяпки в стороны, а потом упал замертво. Из спины его стали вылезать маленькие существа, вроде змей, только с множеством глаз по всему телу. На глазах бывшее только что живым тело превращалось в инкубатор, что-то вроде яйца, из которого вылуплялись рептилии.
   Свист с неба продолжился, переходя в треск. Отражённый от дальних стёкол луч ослепил её на секунду, глазам стало жарко настолько, что она не могла открыть их, чтобы не обжечь.
   Смачный шлепок нарушил треск в эфире. Как будто мрачный закулисный режиссёр крутил шкалу, подворачивая на новую станцию ужасов. Банкет продолжался, передышка была всего в секунду или меньше. Кто ведёт счёт? Никто? Ну и чудно.
   - Мы живём в едином мире. Мы ходим по нему, закрыв глаза. Мы боимся его, а потому ходим на ощупь. И в этом тёмном мире кто может дать ответ - нащупали мы своих сородичей или же трогаем пасть льва?
   Её уши заполонил оглушительный свист сверху, и тут же раздался взрыв. Люди побежали по площади близ небольшой реки, мелевшей в засушливые года. Вода стала выходить из берегов, окрасилась в тошнотворный зелёный цвет и воняла, как протухшее яйцо, только намного сильнее. Массивные бронзовые статуи по окружности площади слезали со своих постаментов и преграждали убегающим путь к спасению.
   Сверху, гогоча словно орава злобных гиен, на людей обрушивались тонны взбешённых воронов. Их чёрные массивные клювья пронзали живых людей насквозь, потом они хватали ещё живую добычу когтями и рвали её на куски прямо в воздухе, так, чтобы она не успела коснуться земли. Люди, вереща от невыразимого ужаса, подбитые воздушными хищниками, падали, словно подкошенные. И тут же огромная сила утаскивала их ввысь.
   Некоторых не растерзывали на месте, брали выше. И участь их была незавидна. Словно мясо для животных, их бросали в самую гущу огромной стаи воронов, закрывающих собой небо.
   Один мужчина убежал дальше всех, даже протиснулся сквозь барьер бронзы. И болотная вода подхватила его, понесла к домам и расплющила его своим весом о камни. Тело его на глазах за секунду сплющилось, в стороны полетела кровь вперемежку с мясом, костями и зелёной водой. Поток, окрашенный в зелёно-красное, хлынул на площадь. Чудом ещё живая голова летела вслед за ним метрах в двух в высоту. Голова открывала рот и безумно вращала глазами.
   Растерзанный человеческий труп упал к её ногам мёртвой тушей. У туловища не было головы, остался только болтающийся позвоночник и сосуды, из которых брызгала кровь. В распоротой грудной клетке всё ещё билось сердце, билось последние секунды, не зная, что его владелец умер.
   В мгновения вода заполонила собой улицы на уровень второго этажа - маленькая доселе речушка выходила из берегов и бушевала всласть. Те, кто ещё не успел умереть, теперь завидовали мёртвым. В мутной грязной от тины, костей и крови воде плавали мелкие юркие рыбёшки, за несколько секунд пожирающие человека вместе с костями.
   Они как пиявки прокусывали сначала кожу, а потом проникали внутрь, шли по венам и артериям, прогрызали себе дорогу и пожирали человека изнутри. Жертву было уже не спасти, она была обречена на мучительную смерть. Её внутренности пожирались изнутри маленькими существами, которых и схватить-то было сложно. Они были все в слизи, которая позволяла им двигаться быстро.
   Тех же, кто пытался выскочить, утягивали вниз под воду. Вода вела себя как живая, заполняя человека, и он взрывался от перепада давления. Как мыльный пузырь, и расплывался по окрестностям.
   Через минуту после начала этого пира вода превратилась в слоёный пирог, в верхнем слое которого плавала мясная начинка в собственном соку, чуть ниже была рыба, а в самом низу всё, что упало, затягивалось водорослями.
   Издалека нарастал топот слонов, был отчётливо слышен их тяжёлый рёв и что-то похожее на трубные звуки. Из окон, до которых не добралась вода, стали высовываться люди. Настоящие живые люди. Камера взяла крупным планом несколько лиц - все были недоумённые и встревоженные одновременно, как если бы впервые встретились нос к носу с коброй в зарослях травы.
   Не дожидаясь прояснения лиц и выяснения причин встревоженности, камера понеслась дальше, далеко отсюда. На обратном пути она выхватывала вырастающий неподалёку здоровенный гриб. От него во все стороны расходилось облако и непонятное колебание атмосферы.
   Вика хотела бежать оттуда, но не могла - её несло оттуда по воздуху с невероятной скоростью. Вода вспучилась, и понеслось цунами. Дома выворачивало с корнем, деревья тоже. Вода не успевала даже наносить повреждения, как тут же испарялась на месте. Под действием огромного давления постройки сплющивались, а то, что не сплющивалось, сносилось, как песочный замок на берегу моря.
   Она видела, как люди умирали под волной. Стоя на месте, с них срывало кожу, как обои со стены. За мгновение человек обугливался, превращался в кусочек головешки. Кости его превращались в прах и рассыпались на месте, уносились мощным ветром вдаль и развевались над заражённой землёй. Кто-то истошно закричал. Распятый на покореженном автомобиле человек летел и орал изо всех сил. Его тело было проткнуто арматурой, из-за чего он не мог пошевелиться. В следующее мгновение машина грохнулась на плавящийся асфальт и размазала его в фарш, смешав с грязью. Прекрасная картина в стиле абстракции.
   Всё быстрее и быстрее нарастающий грохот, волна из горящих обломков камней преследовали её и нагоняли. Она чувствовала невыносимый жар, идущий сзади, и что-то похлеще этого - что-то, проникающее внутрь. Она натурально ощущала, как кровь закипает внутри неё, по всему телу расплывается давление, разрывающее изнутри каждую клетку её тела.
   Ах, нет, вдруг про себя она отметила, что это не её тело. С трудом она подавила окоченелость в ногах, которую породил страх, и оттолкнулась. На её месте было совершенно другое тело, не похожее на неё никоим образом. Вообще ребёнок и не более того, мелочь.
   Вокруг ребёнка была комната. Обычная такая комната со стенами, люстрой под потолком, с окнами и дверью. Ребёнок сидел на корточках, склонившись над кубиками с буквами, и собирал замысловатое для него слово. Отвратительным старческим голосом пела бабуля какую-то песню, только мотив без слов, сидя за его спиной у окна в кресле-качалке, и смотрела в окно. Она почти уже спала.
   В комнату ворвались родители - женщина и негр. Оба люди. И оба родители этого ребёнка. Раздались выстрелы, вылетело окно, размозжившись по дороге в стеклянную кашу. Трассирующие пули пролетели в два ряда, но этого было достаточно, чтобы уложить обоих родителей. Негру они попали в голову, откуда потом долго ещё выходил красивый дымок, и вываливались глаза.
   Люди в чёрном камуфляже выбили окно и ворвались в помещение. Всё происходило мгновенно, когда перед ними шлёпнулась дымовая шашка, повалил синий дым, и ребёнок стал кашлять. Штук десять ножей проткнуло его маленькое тельце, а инерция от удара перенесла через комнату и пришпилила к стене.
   Картина сменилась.
   Была ночь. Огромный чёрной масти зверь - двуглавое исчадие ада, Цербер, вырвавшийся на свободу, нёсся по пустынным и вымершим улицам. Всё его тело покрывали глаза, смотрящие во все стороны одновременно, изо рта его брызгала огненная слюна, когти его впивались в камни, оставляя там глубокие рытвины и сколы.
   Он нёс с собой смерть и разрушение. Попавшийся ему на пути человек был мгновенно сожран заживо, перемолот мощными челюстями и острыми зубами. На его месте не осталось ничего, что возвещало бы о его пребывании здесь секундой раньше. Он даже не заметил, что умер, вот такая загогулина.
   Собака неслась с неимоверной скоростью, будучи в силах даже обгонять самолёты. Её громогласное зловонное дыхание и синхронный рык, смешанный с хрипом, оглашали собой улицу.
   Асфальт вдруг стал вздыматься и разверзаться. Из-под него послышался утробный звук, что-то типа стона. Мёртвые стали вылетать оттуда. Многочисленные, они были похожи на груду костей, не больше. За много лет они успели сгнить, их съели черви на обед. Они поднимались, у кого-то не было рук, ног, головы. Куски уже почти распавшихся костей ползали, словно тараканы. Люди-мухи летали по сторонам, пытаясь урвать кусок добычи.
   Странный гул, он же стон, усиливался. Его частота стала уменьшаться до тех пор, пока из-под земли не появилось золотистое свечение. Лучи подземного солнца вырывались наружу. Земля грохотала и ходила ходуном; послышался гулкий ветер, идущий с севера. Это был мороз - всё, что было у него на пути, замерзало. Ожившие скелеты мгновенно превращались в ледяные изваяния, замирая на веки.
   Из пробоины в земле вдруг ударил фонтан лиловой жидкости, похожей на масло. А вослед ему с грохотом наподобие лавины стали вырываться щупальца. Зубастое существо, похожее на дождевого червя, только намного больше, выползало оттуда. Казалось, его совершенно не заботит жутчайший холод, ему так даже удобнее. Всё его тело было утыкано щупальцами, каждое из которых оканчивалось зубастой пастью с собственными глазами. Щупалец было так много, что их поначалу можно было принять за вставшие дыбом волосы на голове у человека.
   ACHTUNG
   На долю секунды в воздухе возникла морда отвратительного улыбающегося кота в татуировках и с кольцом в носу. Правый глаз его заплыл и светился жутковато-красным светом.
   На сцене в театре стоял толстый негр в обширных одеждах и вздымал руки к небу. Перед ним стояла и заворожено смотрела на него толпа. Дети и взрослые, чёрные и белые. Солянка.
   Это была тюрьма. Тюрьма в самом широком смысле этого слова - не было стен, не было надзирателей. Люди стояли и не могли пошевелиться - их сознание было порабощено одним единственным человеком. Позади него, воздымающего руки к своим богам, играл на фортепьяно Джимми Хендрикс. На нём был фрак и галстук-бабочка.
   Из головы вождя вырывался странный желтоватый дым, светящийся изнутри сам. Облако этого дыма наползало на зал, на людей, вдыхалось ими и растворялось в них. Они вместе тянули одну песню, что-то типа "ууууу", монотонно и громко. Вскоре в их пении наметились отклонения - рывки, покрякивания, даже тявканье. Люди на глазах превращались в собак: они вставали на четвереньки, обрастали шерстью и становились собаками. Плоскомордые, отвратные, совершенно не похожие ни на что доселе виденное. Но это были собаки.
   В тёмную ночь какой-то человек залез на территорию промышленных складов, чтобы поживиться лёгкой добычей. Пройдя метро триста, он заметил движение вдали - из небольшой конуры выходила собака, овчарка немецкая. Он хотел, было, повернуть и сбежать, но не мог - позади него тоже была собака. Стая охранных собак, ночами патрулировавших территорию, окружала его живым заслоном. В панике он бросился наутёк в произвольную сторону, и влетел между складами. Бежать было некуда, больше некуда, только если взлететь.
   Три самые большие и самые лохматые собаки выступили вперёд, подходя медленно, играя с добычей.
   - Так вот, значит, чем это вызвано! Застарелый страх перед собаками. Я это знал. Хи-хи.
   Собака, идущая справа, взвыла. Её вой был настолько мощным, что казалось будто она одним воем может умертвить человека. Одним лишь своим голосом и видом. Стены вокруг заколыхались и задребезжали, став похожими на корпус разваливающегося на лету самолёта. Пейзаж растворялся в темноте, а лязг нарастал. Вместе с лязгом возник пронзительный свист и дребезг, ей показалось, что барабанные перепонки её сейчас лопнут.
   - Бр-бр-пиииииууу-брршшшшш
   - АААААААА!!!!!!
   - Пшшшшшшшшслой-дрррва.
   Злобно зазвенел будильник.
   - А?! Что?! Это сон? - вскочила она.
   - Да, хе-хе, это сон. Ты спишь. И это твой кошмар!
   В непонятном волнении она хлопнула рукой по будильнику, чтобы выключить его. Всё бы ничего, только рука её прошла мимо, даже не задев ничего. Что-то её сильно резануло по боку, прям под ребро, так больно.
   Рука её на отводе вляпалась в какую-то прохладную, как желе, липкую массу. С отвращением она отдёрнула руку, хотела стряхнуть, и тут поняла ужасное - у её руки не было кисти.
   Изо всех сил она убеждала себя, что это не так, что кисть есть, просто она затекла.
   - Затекла? Вы в этом уверены, мадам Победа?
   Она услышала свой собственный голос, перебивающий этот. "Заткнись, урод, я сказала!" Странно. Она могла дать зуб за то, что не открывала рта. Что-то сильно мешало ей - движения были сдавлены, она с трудом дышала, что-то сильно сдавливало ей грудь, причём точечно. Как будто иглами кололи в некоторых очень важных местах, из-за чего она не могла сделать вдох, чтобы не напороться на эти игры.
   Она увидела саму себя, падающую в глубокую бездну. Как будто оператор специально падал за ней вместе с камерой и снимал, и снимал. Онлайн трансляция с поразительным качеством и совсем без рекламы. И вы в главной роли. Занятное предложение?
   - Кстати о птичках. У меня есть деловое и денежное предложение. Кто-то сказал, что всё можно купить. Я хотел бы купить вашу жизнь. Я заплачу вам, лично вам, любую сумму, названную вами, которая только есть на Земле. Взамен на это вы должны будете умереть незамедлительно при получении.
   Снова чревовещанием она выкрикнула "Что" и перевернулась в воздухе. Мощный тепловой поток снизу замедлил её падение.
   - Это же классическая схема: единовременная передача денег и полагающегося за них товара... Что-то не так?
   - Да, не так! - возопила в ярости Вика, как только смогла громко. Однако то ли от страха, то ли от неудобства, но крик не получился. Получилось невнятное бормотание, похожее на бред во сне, когда собака брешет и дёргает лапами.
   - У вас ведь был питомец?
   Она молчала, ибо не могла ответить.
   - Можете не отвечать, я и так всё знаю. Даже больше, чем вы сами о себе знаете, но меньше, чем хотелось бы знать. Увы, но таков парадокс нашей профессии - знать всё, что только можно узнать о человеке, но при этом не обладать нужными знаниями. Ах, век тотального информационного мусора... Хорошо, что я в нём живу... Вы знаете, что я ваще-то бессмертный. Ага, ровно с 1230-го года себя таковым считаю. Я тогда так и сказал себе: "Володя, ты будешь жить вечно".
   Почему-то она поняла, что он смотрит ей в глаза. Это было как-то неуловимо, просто в голову вошла такая мысль, а вослед неё вошло и подтверждение от каких-то внешних рецепторов. Впрочем, это могло быть остаточное явление, вроде побочного действия от повязки на глазах. Она её очень тяготила.
   Но сейчас она не отдавала себе отчёт в чём-то. Даже, спроси у нее, сколько будет 2+2, то она вряд ли бы смогла назвать точный ответ. Вообще мышление шло на уровне подсознания и рефлексов. Так было проще.
   - Кхм, - как бы одергиваясь, продолжал он, - нет. Меня не Володей зовут, просто имя красивое. Я, знаете ли, всегда незнакомых или абстрактных людей мужского пола называю Володями. Изредка Васями. Обычно ведутся - сразу говорят своё настоящее имя. Ведь тут же не главное - продемонстрировать знания, тут важно показать, что ты знал, но забыл. От неожиданности ситуации они мало что могут понимать, и выдают тебе на-гора всю правду до корки. Даже усилий не надо прилагать.
   - Вы...
   - Что? Ты можешь говорить?
   Последние слова были произнесены с явной иронией. Даже в столь затруднительном положении - с закрытыми глазами, связанная, она слышала это в его голосе.
   Повисла пауза.
   Никто не знал, что сказать. То есть не знала только она. Мыслей отчего-то не было. И в этой тишине ей в голову полезло что-то неприятное. Сначала она решила, что это просто где-то бьют отбойным молотком. Но, впрочем, вскоре звук стал приобретать вполне узнаваемые физические формы. Она не могла сказать, откуда взялись эти величественные дворцы и просторы между ними, это небо и эта река, и лес вдали. И она не помнила этого ничего, пейзаж был незнаком. Однако, несмотря на это, она могла рассказать всё про обстановку: что это за здания, как называется река и так далее.
   - Ой, простите, - хихикнув, сказал он, - вам, кажется, это нравится? Я знал это!
   Ей было неприятно от мысли, что кто-то смотрит на неё и анализирует. Её всегда раздражали психиатры, особенно их мания выстроить закономерность в среде хаоса. Они всегда рыскали словно искали клад с металлоискателем, и бросались на любой его пик. Жаль, что это обычно бывали лишь трубы и металлический мусор. Бедные люди.
   - Да, мы такие, - словно читая её мысли, вещал он, - только не всегда. Это те белые воротнички из институтов, дающие клятвы. Это они устанавливают стереотипы. И хорошо. Как всегда они не понимают, что, ставя эксперименты, они сами становятся подопытными кроликами. Имея в запасе стереотипы и легенды, те, кто не принадлежат к ним, могут свободно делать что вздумается.
   Вика хотела что-то ответить. Подсознательно она ощущала угрозу, исходящую от этого балабола. Подсознательно она чувствовала, как её заставляют деградировать.
   Как там это было? Кто-то ей предлагал дать программу, которая работает на частоте мозга. По крайней мере они так говорили. Какой-то бред о том, что звук определённой частоты совпадает с частотой работы мозга и заставляет его меняться. Говорите, управление сознанием? Хе!
   - Ещё скажи, что ты этого не боишься. Харахоришься на ровном месте, значит, боишься.
   Он что-то недоговаривал. Что-то важное пропускал, что мешало уловить суть разговора и создавало видимость согласия со всем сказанным.
   - Твоя собака умерла?.. Только не говори, что нет, ты сама знаешь правду.
   Что? Какая собака? У неё не было собаки... кажется, не было. Обрывочные воспоминания всплывали в мозгах, как старые полностью выцветшие диафильмы, которые пора выбрасывать. Почему-то на фоне небывало красоты собаки плясал узбек; в руках у него была балалайка, через плечо шла пулемётная лента. Собака же становилась с каждым разом всё более отчётливой, границы не были размытыми. Ветерок колыхал её длинную лоснящуюся шерсть.
   Вскоре дошло до того, что узбек стал значительней здоровее собаки, и схватил её за шкирку. Подняв её в воздух, он пристально глянул ей в кристально-голубые доверчивые глаза, и откусил голову. Тушка собаки отлетела к стене, безвольно шмякнулась и затихла. Из перекушенных вен медленно текла кровь.
   Вика чувствовала, как на глаза стали наворачиваться слёзы обиды и большой утраты. Влага проникала сквозь повязку на глазах, утяжеляя её.
   - Но-но, - доверительно сказал доктор, впервые дотронувшись до неё, - не плачь. Ты же не виновата в этом. Она сама, без твоей помощи...
   Ей отчего-то стало не по себе. А может наоборот она ощутила себя дома в окружении родных.
   Вот папа, вот мама. Вон там за дверью на кухне сидит бабуля. Ещё живая. Смотрит телевизор и пускает пузыри в баночку из-под спрайта. Ей всё равно нечего делать, они собирались сдать её в дом для престарелых. Да-да, именно в него, как раз построили под окном небольшой, вроде говорили, что хороший. Они бывали там не так давно, приходили посмотреть обстановку. Всё понравилось - обходительный персонал, красивые комнаты, вкусное питание. И всё же не отдали - просто не смогли.
   Краем глаза она замечает ещё одно маленькое существо - с четырьмя конечностями и головой. Карлик? Нет, всего лишь ребёнок. Даже развитой ребёнок. Ему на вид год, может чуть больше. Смеётся.
   - Все эти абстракции с чеширскими котами - это бред. Тут нет логики, просто бред. А решать, было ли это безумием, гениальностью или хорошо спланированным вече, мы уже не сможем - создатель мёртв. Это же так просто. Можно строить любые предположения, любые догадки, и подтверждать их любыми сколь угодно достоверными фактами. Но это будут лишь догадки. Это как график, который никогда не достигает определённого значения. Можно сколь угодно близко подойти, но правды не достигнуть.
   Она взяла этого ребёнка за руку. Приятное мягкое что-то легко в ладошку. Кожа у ребёнка была как шёлк: мягкая, сам он был пухленьким и приятным на ощупь. Как будто трогаешь игрушку, как будто он не живой. Но в этом-то и прелесть: он жив, как и ты. Он дышит, пускает слюни, смеётся и радуется жизни.
   Но что-то холодное дотронулось до неё всего на секунду и вырвало из её рук ручку малыша. Прикосновение было не в комнате, а откуда-то извне. Как будто до души её докоснулся призрак и тут же улетел, испугавшись собственной тени. Хотя какая тень у призраков? Они же давно умерли, мир их праху.
   - Ой, как вы мне надоели, психи!
   Всем что-то надо, все что-то хотят... Пора работать.
   Пол перед нею, казалось, поплыл. Всего мгновение он дёргался как экран телевизора при плохой настройке, только двинь по нему кулаком. А потом он затих, умер, мир и его праху тоже. Несите доски, будем хоронить. Баян не забудьте.
   Руки её обмякли, когда она увидела в полу саму себя. Только теперь это была далеко не она, вернее совсем не она. Краски на лице потекли, глаза неестественно закатились, голова закинута назад. Она плавала в мутной воде посреди болота, окружённая трясиной и опавшими листьями. Кожа её была белой, почти прозрачной - можно было видеть что-то похожее на внутренности. Волосы её, очень длинные и чёрные, колыхались в неподвижной воде, словно змеи. Какая ирония: она умерла, а волосы, такой ненужный покойнику рудимент, продолжали жить своей жизнью.
   - Эта мысль украденная. Впрочем, как и любая другая мысль. Человеческий мозг просто не может сделать что-то принципиально новое из ничего. Для создания чего-то нового он объединяет уже существующее, и не более того. То есть любое изобретение - это плагиат и использование умственного труда других. Ты так не считаешь? А значит, каждый должен платить отчисления другим. А для контроля за этим нужно создать орган управления, то есть, как ты сама видишь, этот бред насчёт интеллектуальной собственности - всего лишь попытка выжать деньги из доверчивых граждан.
   Труп безмолвно лежал в воде, а вода, ведомая чужой волей, понемногу присваивала себе это бренное тело. Ну что ж, пускай оно послужит другим пищей.
   Ей не хотелось быть пищей, не хотелось кончить так - без причины в воде с закатанными глазами и белой кожей.
   В воде открылся глаз.
   - Привет, привет, - дружелюбно мурлыча, булькал глаз невидимым ртом. - Здесь нет твоего лица. Просто дыши.
   И глаз исчез. Секунды две она вглядывалась в расслабленные черты лица уснувшей навсегда девушки. Да, тут действительно не было лица. Вернее оно было иным, это была совсем не она. Черты не были оформлены, как будто скульптор вылепил свой шедевр из пластилина, но не успел окончить лицо. Чуть подправить, пару мазков, и получится она. Впрочем, с таким же успехом можно было придать этому зачатку любой вид вплоть до обезьяны.
   Что-то у них там пошло не так. Этот говорящий глаз отчего-то внушал ей доверие, она не верила, не хотела верить, что он был здешним. Лазутчик?
   В тот же миг болото стало уменьшаться в размерах, отдаляться. И чем дальше оно отдалялось, тем больше можно было видеть. Леса, поля, какие-то невзрачные города. Это была, кажется, Земля, родная Земля. И она смотрела на неё одним из своих полюсов, словно ледяным закостенелым глазом.
   А потом она начала вращаться. Всё быстрее и быстрее, справа налево. Поначалу Вика ещё могла различать какие-то знакомые страны, быть может, даже реки. Очень скоро каскад из зелёной поверхности и голубых морей стал сливаться в один поток. Земля приобрела неестественный оранжевый оттенок, и Вике вдруг показалось, что она слышит звуки трубы и барабанов. Потом к этим звукам примешалось ещё что-то извне, какие-то крики и шёпот. Скорее даже шёпот она слышала лучше всего. Не потому, что он был громче или ещё чего-то. Он был осмысленный. Кто-то шептал ей почти на ухо что-то на непонятном языке, но она могла поклясться, что понимала, о чём ей говорят. Не сами слова, и даже не предложения, но всё же как будто слова вырисовывались в её голове. Это был какой-то странный язык, который был понятен интуитивно. Шёпот предлагал ей бежать...
   - Брысь! - услышала она над ухом визгливый крик и звук бьющегося стекла.
   Оранжевая планета дрогнула и стала замедлять вращение. Из-за неё отчётливо слышался громкий скрип и хруст. Всё стало быстро увеличиваться, расти, приближаться. Режиссёрское кресло ехало вперёд с непостижимой скоростью, приближая всё. Она уже могла вновь различать города, реки. Вслед за ними дома, машины. Они проломились сквозь потолок, и она увидела саму себя, как раз такой, какой она себя представляла.
   В замешательстве она подняла глаза. Сверху на неё хмуро смотрели её родители. Только они были другими. Тень падала им на глаза, губы были плотно сжаты, чуть не дрожали, но держали себя в руках. Получалось это плохо.
   - Хе-хе...
   Она судорожно сжала ручку ребёнка, не желая отдавать его им. Рука мгновенно размякла и превратилась в её ладони в желе. С мерзким шлёпаньем оно падало на пол и растекалось там, тая на глазах. Рефлекторно она повернула голову туда.
   На месте ребёнка была неопределённой формы студенистая масса с раскосыми глазками и щупальцами.
   - Да это же осьминог! - в ужасе взвизгнула она.
   Почему она ждала ответа? Почему хотела, чтобы ей что-то сказали? Может потому, что так было бы легче? Ей не отвечали.
   Родители её взвыли как собаки и бросились на неё. В их глазах, на мгновение освободившихся от пелены, она прочла неумолимое желание покончить с ней. Осьминог в углу издал протяжный писк, и всё замерло.
   Она бросила туда мимолётный взгляд. Стены разверзлась в том месте, где её касался ребёнок-осьминог. С деревянным стоном она открыла свою пасть, и стала засасывать ребёнка внутрь всё сильнее и сильнее. Тот, беспомощно схватившись щупальцами за углы, верещал и сопротивлялся, как мог.
   Но Вика не видела его больше. Каким-то образом она смогла видеть дальше, она узрела то, что было за стеной. Мысленным взором она летела по узкому коридору, стены которого были сотканы из человеческой плоти. В них она видела искореженные болью лица, мёртвые тела. Не отдавая себе отчёта, она видела души, так, по крайней мере, можно охарактеризовать ту материю, которая была тут наряду с плотью. И всё это было живым - оно дышало и шевелилось, моля о помощи.
   И тут она увидела Это. Это было далеко от неё, вдаль по живому коридору, длинный толстый червь летел прямо к ней. Он хотел забрать нерадивую жертву, торчащую сейчас в стене. Жвалы его то закрывались, то открывались, обнажая круглый зубастый рот, из которого свешивалось два длинных тонких языка. У червя не было каких-либо намёков на конечности, он просто летел и вилял хвостом, как будто рыба в воде.
   Иногда его чешуйчатая кожа чиркала по неровным стенам, и тогда оттуда лилась кровь, а немые крики о помощи становились ещё сильнее.
   Мысленным взором Вика вернулась обратно, и бросилась помогать тому существу, которое только что было ребёнком. На ходу она не заметила, что в углу оба её родителя уже мертвы. А бабуля сидит над ними на корточках и съедает их мясо сырым, по-гурмански выбирая вкусные куски.
   Сломя голову, Вика бросилась помогать ребёнку. Пусть это даже больше и не ребёнок. Откуда-то в её руках взялся гвоздодёр, и она размахнулась, чтобы одним движением оторвать осьминога от всасывающей его стены. Но, как только она это сделала, он издал рёв и сжался в комочек. Неуклюжим движением рук она махнула гвоздодёром. Тот впился в стену, заодно пришпилив осьминога за голову к ней.
   Стена издала протяжный гул и затряслась. На глазах пробоина в стене мельчала, как будто рана затягивалась. Через секунду из её недр послышался утробный стон, вырвался мощный пучок света. И всё потемнело.
   Наступил перерыв.
   - Каково это - убить своего ребёнка?
   Она не знала, что ответить. Мысли путались, как ноты в плохой пьесе. Чуть не плача, она старалась вспомнить музыку, любую, лишь бы звучала музыка, лишь бы не было тишины.
   - Это же ведь был твой ребёнок... А ты его вот так запросто убила... Расскажи, каково это. Что ты чувствовала, когда пробивала его голову?.. Что теперь будешь делать? Думаешь, что поможет твой друг. Он ведь сказал правду, наверное. Это же бред - дети не могут превращаться в животных, стены не могут ходить.
   Вика очень хотела в это поверить, но не могла. С одной стороны всё было правильно - бред, бред, бред, ничего нету. Да и как вообще может что-то быть? С другой стороны она считала всю свою жизнь одним большим бредом, за который никто не даст и копейки. А ведь столько всякого можно было бы создать из бреда - за него сейчас дорого платят, мир сходит с ума. Жаль, что его уже не остановить: многие уже сейчас хотят выйти покурить, а не могут. Чисто физически не могут.
   Что же, говорящий глаз врал ей? Или это всё их замысел? Они все заодно, точно заодно - только и ждут, как бы её подставить, а она потом сломается.
   - НЛП? Фу, какая мерзость. Никогда не понимал этих неудачников. Впрочем, мне пора, - он резко вскочил и громыхнул на прощание дверью.
   Грохот пошёл ей прямо в мозг. Барабанные перепонки и так были перегружены до предела, как, впрочем, и всё тело. Малейшее колебание извне заставляло содрогаться и впадать в истерику нервные окончания. Выхода, как это ни прискорбно, не было.
   Где-то рядом заработало радио. Как будто на него наконец-то вновь подали электричество, а до тех пор оно молчало. Его кто-то носил по комнате - его положение менялось, а звук всё нарастал. Там не было логики, не было слов, было лишь громогласное шипение и треск.
   - Шшшшшшсслой-крррррктрри.
   Шипение сменилось мяукающими звуками, как будто пела оперная певица кошачью партию. Пела картаво и с долгими перерывами, в ходе которых динамики иногда кашляли и матерились не по-русски. Вряд ли то было осмысленное пение - скорее просто бормотание пьяной женщины. Но звучало очень красиво. Даже в этом состоянии она могла чувствовать красоту.
   А теперь вокруг неё однозначно включился свет. Она ощутила это всеми нервными клетками, так жадно ожидающими что-то подобное. Словно растения они тянулись к свету, и наконец-то дождались его. Это было ощущение блаженства: ей стало так хорошо, что она забыла про всё, что было до этого момента. До сих пор она не существовала и баста!
   И кто-то стал ходить вокруг неё, шаркая по бетонному полу тяжёлыми тяпками и тяжело вздыхая. Тем, кто ходил, не нравилось это. Даже с повязкой на глазах она могла это ощутить - они не любили эту работу, скорее всего, делали её только из-за денег. Сейчас они перетаскивали какое-то тяжёлое оборудование от дверей и дальше по тексту. С какой целью? Шутники.
   Кто-то из них, видимо, оступился; послышался звук рассыпающихся по полу горошин. Шур-бсссс-шшшшш. Опечаленый своей неудачей, работник выбежал прочь, громко хлопнув за собой дверью.
   - Лузер, - прошипел кто-то у ней над ухом.
   И в тот момент, когда она хотела что-то сказать, умное, ей в вену правой руки вошла иголка. Вошла быстро и непонятно, отчего Вика даже не успела сообразить, что произошло. Даже если бы и успела, то не смогла бы отдёрнуть руку. Прошла секунда, и вот уже всё было сделано, в неё было вспрыснуто что-то.
   Когда вытаскивали иглу, она вдруг услышала тонкий хруст - игла обломилась! Она инстинктивно дёрнулась, стараясь достать до руки, но силы быстро кончились. Кто-то схватил сильной рукой в перчатке её за предплечье и сжал так сильно, что она чуть не взвыла от боли. Она могла чувствовать, как обломанный кусочек иглы идёт ей по вене, туда дальше. Ей быстро накладывали жгут, чтобы не померла.
   Тем временем, пока над её быстро немеющей рукой колдовали магистры лечения, она стала впадать в транс. Боль стала уходить, да и вообще всё тело понемногу затекало и превращалось в подобие растения без воли и чувств.
   Ей стало хорошо, даже больше чем хорошо. Открылась полянка, лес, река. В голубом небе светило желтоватое солнце, вещало оттуда своими утренними лучами. Сразу под ним раскинула рукавами радуга, а рядом порхали разноцветные птахи. Одна такая птичка, размером с воробья, не больше, села на макушку дерева. Дерево почему-то окрасилось в белый цвет и одобрительно загудело. А птичка вынула из кармана здоровый кусок хорошо прожаренного мяса и начала с чавканьем уминать его за обе щёки. И так задорно чавкала, что аж слюнки текли.
   И тут её пронзила резкая боль от головы и до пят. Как будто тысяча иголок воткнулись ей в шею, стали мешать дыханию. Радужное видение испарилось словно мираж в пустыне, да так больше и не возникло. Больше вообще ничего не будет.
   - Когда у тебя шею вместе с горлом пронзают насквозь тысячи игл, причём их настолько много, что они не дают воздуху пройти, то тут уж не до веселья, - вкрадчиво мурлыкал голос у неё в ухе. - Подумай и вспомни, а ведь Там было хуже.
   Ей казалось, что голова сейчас оторвётся, что она держится только на честном слове. Сопли отбрасывались - до них далеко. Не помогали эти слова в ушах, не помогали, а лишь мешали, не давали думать. Она никогда не думала, что будет вот в такой ситуации.
   Ей развязали глаза.
   Луч света сверху от лампы чуть не лишил её зрения, настолько он был мощным. Она с трудом успела зажмурить заторможенные от слёз и ещё каких-то слизистых выделений веки, пока не стало поздно. Да, вроде бы зрение было сохранено, но перед глазами всё ещё плавали разноцветные радужные круги, как от камня по воде.
   Непроизвольно пальцы на её ещё не онемевшей руке начали быстро-быстро шевелиться, и в тот же момент из её шеи вырвали разом все иголки. Она в панике то открывала, то закрывала глаза, пытаясь что-то разглядеть. К сожалению, из её горла доносилось лишь сдавленное бульканье. В её лёгкие устремился поток её же крови. И она вдыхала его с наслаждением. Отчего-то он казался ей неземного вкуса напитком, который она пробовала впервые в жизни.
   Комната поплыла красками, стены стали то приближаться, то отдаляться. Лампа над её головой уже погасла, поэтому была возможность видеть. Над ней склонялись какие-то уродцы - среднего роста подобия человека, только изуродованные до неузнаваемости. Глаза их были в районе рта, у некоторых они вообще отсутствовали. Исковерканная кожа свисала мёртвыми кусками с них, пришитая прямо к телу, заменяющая одежды. Запекшиеся раны и чёрные синяки на их телах были как живые - они перемещались и меняли цвета. И эти существа безмолвно и с большим интересом разглядывали её, как разглядывает профессор в микроскоп процесс размножения новой бактерии.
   Когда свет стал уходить от неё, когда в голову вошла мысль о неизбежности, мысль, что она сейчас умрёт, под ней заработали какие-то мощные механизмы. Стол, на котором она лежала, стал медленно переворачиваться, только мощные ремни на руках и по телу не давали ей выпасть. Что уж говорить - она вообще с трудом могла шевелиться и дышать.
   Внизу она увидела себя саму. В отвратительно кривом зеркале. Из посеребрённой поверхности на неё смотрело страшно изуродованное лицо - повсюду шрамы и кровоподтёки, на висках кожа содрана до кости и даже дальше. Кости даже были разбиты. Шея же была целая, никаких видимых признаков недавних игл, только по окружности шёл большой, зашитый толстыми нитками, шрам.
   В тот же момент ей поплохело. В животе заурчало, а к горлу подступил комок. Она не выдержала. Её неудержимо рвало на зеркало. Отвратная липкая жижа с кусочками чего-то недопереваренного валилась из неё наружу.
   Кто-то рядом с ней заорал что-то несуразное и схватил её за плечо. Его нестриженые когти вошли в её мягкую плоть, как нож в масло, нещадно раздирая её. Ей казалось, что рука сейчас оторвётся: дикая боль в том месте понемногу сменялась тупым осознанием неизбежности. Она слышала, как когти скребутся по её обнажающимся костям предплечья. А потом она услышала хлопок, и её собственная рука упала перед ней.
   - Ну что? - спросил глаз.
   Они вращались вместе в каком-то непонятном облаке. То, что это было облако, Вика не знала, но догадывалась. Вокруг были клубы белой массы, сквозь которые снаружи пробивался слабый голубоватый свет.
   - Не ищи причин, их нет. Просто действуй.
   Очнулась она уже на другом стенде. Теперь уже сидя. Голову ей сдавливали с двух сторон по вискам две штуки, похожие на свёрла. Вращаясь со скоростью оборот в секунду, они вгрызались в твёрдые кости, подобно червям.
   Сначала она ничего не чувствовала, просто давление какое-то, ничего необычного. Потом рука её сама пошла куда-то сторону. В тот же момент её пронизало странное чувство - как будто она вывернулась наизнанку и теперь смотрела внутрь самое себя. Вокруг было темно, но она чувствовала какое-то движение, как будто стены вокруг неё колыхались. Послышался сдавленный писк, и она вылетела из себя.
   Существо, отдалённо похожее на неё, сидело в зубоврачебном кресле, связанное по рукам и ногам. Голова существа беспомощно болталась на тонкой вытянутой шее, а в виски медленно входило два толстых сверла, на которые наматывалось какое-то розоватое желеобразное вещество.
   Теперь их было двое. Та, что сидела сейчас в кресле и получала неземные ощущения, была мертва. И вторая, которая висела рядом с ней в воздухе, невесомая словно облако. Какая дикая ирония - она-то всегда считала, что в ней живут два человека.
   Секунда за секундой медленно тянулось время, а она всё смотрела на другую себя. Та была в трансе, в каком-то отвратительном состоянии между жизнью и смертью. Сердце билось, и что-то соображалось, но ничего сделать было нельзя. Она могла только смотреть. Вокруг тела сновали туда-сюда те пародии на людей, плотоядно пуская слюни и облизываясь. Их руки дрожали постоянно - видимо они тоже имели несчастье испытать то, что они делали сейчас с ней.
   Один из них посмотрел ей, той, которая висела в воздухе, прямо в глаза. Он её видел. А она этого даже не поняла, просто взглянула на него и всё тут. А он смеялся и смотрел на неё, смеялся и смотрел. А потом отвернулся и продолжил.
   Прошло немного, но она видела это в мельчайших подробностях. Как по команде два существа зашли с бортов и одновременно вытащили свёрла из её головы. Из пробоин потянулись за ними волокна чего-то липкого и вязкого, обрамлённые кровью, словно резными узорами. И тут же в её голову вонзился длинный металлический шип, пробивший через насквозь и пришпиливший её к спинке сидения.
   Тело лихорадочно задрожало и стало заглатывать воздух пригоршнями, изрыгая при этом кровавую пену. А эти двое схватили тело за голову и стали раскачивать из стороны в сторону и ржать, как лошади. Череп на глазах крошился и разваливался. Вика в ужасе отвернулась. Это было выше её сил.
   Когда она открыла глаза, декорации вновь изменились. На месте кресла теперь была пустота. Её тело, растерзанное ранее и сшитое вновь, лежало на полу. Странно, но оно было живо. Она видела, как нервно вздымается грудь, как под закрытыми веками двигались зрачки. Она хотела докоснуться до него, быть может, даже помочь чем-то. Но, протянув руки, она упёрлась в невидимую стену, которую она не могла пробить. И она стала бить в неё руками и ногами, била так, как только могла бить, но это было бесполезно. Каждый её удар пружинил, и чем сильнее она била, тем сильнее ей это возвращалось.
   Тем временем в тёмном помещении, где лежало тело, прозвучала сирена, от которого оно проснулось. С пустым взглядом, лишённым напрочь всякого разума, оно поднялось на ноги. Его шатало, с величайшим трудом оно удерживало вертикальную позицию.
   Из стен, скрытых во мраке, вылетели цепи с крючками на концах. Словно рыбацкие удочки они ловили тело на крючок. Оно даже не сопротивлялось, просто стояло, пока они, ухватившись своими острыми зубами тянули в разные стороны и рвали его на части. Сила натяжения была так велика, что очень скоро оно повисло в воздухе. А они всё тянули и тянули, кожа начала рваться, как туалетная бумага. С неё заживо снимали скальп.
   И тут случилось нечто странное. Боль, которую, по-видимому, испытывало тело, а это заметно было по душераздирающим крикам и визгам, передалась ей, той, которая висела под потолком. Она всем телом ощутила, как рвутся заживо нервные окончания, обнажая мышцы. Она скрючилась от всепронизающей боли, хотя не было такого места, где не было больно. О помощи орала каждая клетка, отрывали их все сразу, жестоко и беспощадно. Циники.
   - Четверг? Почему четверг? Что это за такой магический день?
   Ей вдруг вспомнилось что-то из недалёкого прошлого. Совсем недалёкого, пару дней назад. Она начинала какой-то проект в Сети и собирала для этого единомышленников. Впрочем, они собрались довольно быстро, и работа закипела. И было там одно звено, один человек, который был чем-то занят. Будучи не в настроении рассказывать о своих проблемах, он ограничился только заверениями, что к четвергу всё будет готово, и он будет полностью в её распоряжении... Какое многозначительное заявление.
   К чему она вспомнила этот бред? Да, в общем-то, ни к чему. Просто это была первая мысль, пришедшая ей в голову за всё это время. Жалко, что она ушла не менее быстро, чем пришла.
   Вновь декорации сменились.
   Первые несколько секунд она не видела себя, не видела вообще ничего. Это не было ни чёрным, ни белым, это что-то не имело цвета или глубины и вообще хоть какого-нибудь параметра, по которому это можно было бы описать. Это было просто ничто.
   - Наверное, так выглядят изнутри чёрные дыры, - сказал внутренний голос, мурлыча. - Красиво, не правда ли?
   Едва она начала соображать, что ответить, как все мышцы её тела одновременно сократились. Причём так сильно, что ей стало нестерпимо больно. И тут же появилось видение окружающего мира... Если его можно было назвать таковым.
   Она снова была в своём теле, снова могла дышать. Странное это чувство - дыхание. Его не замечаешь, когда оно есть, и очень радуешься, когда оно появляется после затишья. Однако радость была омрачена непониманием реальности. Над ней не было потолка, не было неба. Была какая-то странная газовая масса, вращавшаяся вокруг неё с огромной скоростью. Вика (или то, что от неё осталось) висела на дыбе посреди здоровенной красно-голубой пульсирующей воронки. В самом её центре, где сохранялось относительное спокойствие.
   Вокруг неё по воображаемому потолку проносились сцены из чужих жизней. Другие времена, другие люди, другие проблемы. Вон там кого-то прирезали за жалкий рубль; просто сунули перо между рёбер, и человека больше нет. Вон на той картине муж забивает до смерти пьяную жену. Жестоко так бьёт, безжалостно. Завалил на пол и стал бить ногами по голове. Она даже не дёргалась и не кричала - при падении ударилась головой об угол, мгновенная смерть. А ему всё неймётся - лупит и лупит, труп же уже.
   Колёса дыбы медленно начали вращаться, натягивая её тело как струну. Вика взвыла от боли. Вновь она могла видеть себя со стороны. Как же она была искалечена! Тело как будто было разорвано и сшито заново, причём не очень удачно. Неровные швы покрывали её тело, создавая своеобразный рисунок, чем-то похожий на карту какой-то неведомой страны.
   Непрочные швы на суставах стали рваться на глазах, дыба работала отменно. Впрочем, за это она и была ценна - никаких проволочек и отмазок, всё чётко и конкретно. Тело её растягивалось, словно резиновое. Она слышала, как трещат рвущиеся сухожилия, как переламывается от натуги хребет. На железных защёлках на руках и ногах обильно выступала кровь - железки врезались в плоть, как зубы акулы.
   И вот, наконец, ноги не выдержали. Со страшным треском они оторвались, тело провалилось вниз и стало болтаться на сломанном позвоночнике.
   - Хваааатит!!! - проревела она, висящая на высоте, нечеловеческим голосом. Отчасти ей показалось, что голос исходил не от неё, а откуда-то снизу и сверху одновременно.
   - Ты хочешь прекратить? - удивлённо спросил невесть откуда взявшийся летающий глаз.
   Вся картинка вокруг них пропала. Не было больше гигантского водоворота, не было дыбы с болтающимся на нём теле, не было ничего. Они вместе парили в темноте. Она старалась не смотреть вниз, чтобы не увидеть то, чего видеть не хотелось бы. Впрочем, определить, что было верхом, а что низом было сложно. В какой-то момент ей даже пришла мысль, что это вполне материальное пространство, которое вращает она сама, а не вращается в нём.
   - Да, я хочу прекратить.
   Глаз откровенно был в замешательстве. Такое ощущение, что его спросил "сколько будет дважды два" профессор математики, ну или что-то в этом духе.
   Однако замешательство продолжалось всего несколько секунд, ну, может, пять, не больше. И в широко открытом глазу без век появилась доля хитринки. Он как будто улыбался. Из воздуха вокруг него стали собираться облака золотистой пыли и образовывать в своём вращении какую-то замысловатую фигуру. Фигура была нечёткая, но пыль, из которой она создавалась, светилась как солнце.
   Наконец форма была получена. Перед ней, нагло вытянувшись, сидел кот. Толстый серый кот, спина только отливала розоватым цветом, а так не было ничего необычного. Он ехидно жевал табак и периодически почёсывал шею.
   - Ты меня удивляешь, девочка, - сказал он небрежно, - ведь это твой мир.
   Он как-то косо посмотрел на неё. А ей стало смешно: так забавно выглядел этот говорящий кот, строящий из себя цацу.
   - Мда, мадам, да вы явно не в себе, - вальяжно продолжил кот. - Это же ведь твой заказ. Ты создала этот мир и вызвала меня, чтобы я развлекал тебя.
   - Зачем, - спросила она сквозь слёзы, захлёбываясь от смеха. Ей было всё так смешно, что она больше не могла сдерживать себя. Кот бормотал что-то невразумительное, а она этого не понимала.
   - Ты попросила удовольствий, и ты их получила, - спокойно и с улыбкой отвечал кот. - Впрочем, я вижу, что моё присутствие здесь больше не требуется. Удаляюсь.
   С широкой улыбкой, обнажив ряд острых белых зубов, он стал пропадать. Сначала пропали глаза, потом хвост, лапы, тело. Осталась только безглазая голова с полным зубов ртом и шикарными усами. Губы с усами ритмично шевелились.
   Партеечка действительно затянулась, в этом уже не было сомнений. Оставалось только выбрать правильный ход и объявить мат белой королеве. Однако это не так-то просто, как может показаться. Когда механизмы движения не изучены, опасно ездить по такой дороге. Можно встретить худощавую незнакомку в сутане и со старой ржавой косой в руках. Она вежливо попросит у вас подвезти, и у вас, как всегда, не будет никакого выбора - подвозя её, вы лишь выиграете время. В любом случае эти выигранные в рулетку минуты вы не сможете потратить ни на что, она вас не выпустит.
   Впрочем, эта мадам очень хитра, несмотря на почтенный возраст. Она любит игры, любит развлекаться. По-своему это даже смешно, если знать, к чему эти игры ведут. Никому пока не удалось её обмануть, да это и не надо; она не страшная, и редко приходит к людям. Только если больше выбора нету. В своём роде она даже добродетельница.
   Вика закрыла глаза и попыталась представить себе что-то очень доброе, такое, куда бы она всегда хотела попасть. На остров. Подальше от людей, подальше от их ненасытных злых глаз, пускай их вообще не будет. Только она одна и её мир. Её собственный мир. Никто не смотрит, никто не мешает, никто не спрашивает. Надоели они все уже - эгоисты и циники, прикрывающиеся щитом законов и демократией.
   Она ведь бывала там когда-то давно, ещё до своего рождения. Она была там птицей, которую унесло прибоем и разбило о камни. Она бывала там и после этого; в своих снах, которые ей иногда снились. Чёрно-белые, матовые, с отливом синевы там, где было море. Иногда ей казалось, что она может там быть, что там можно было бы построить какой-то иной мир, отличный от этого радикально. И каждый раз она сама себя убеждала в том, что это невозможно.
   Невозможно было построить замок из песка, который бы не разрушился от первой волны - они придут за ней рано или поздно.
   - Ну, значит надо сделать так, чтобы они не пришли больше никогда. Всего-то и делов.
   - Ты не понимаешь, это сложно... Они борются за свои жизни так сильно, что заставляют бороться за свои жизни других. Если они могут сделать такое, то стоит ли их убивать?
   - Зачем убивать? Ты их судишь. По своим собственным законам. Если они хотят войны, если они думают, что могут не обращать внимание на других, то и мы сделаем так же... В любом уважающем себя племени должны быть сильные и слабые - это закон выживания. Кто сильнее, тот и прав. Вывод: нужно становиться сильными самим; даже сильнее самых сильных. Впрочем, самые сильные обычно отмалчиваются до конца. Равно как и самые слабые. Это как карточная игра: самые слабые и самые сильные карты всегда в тени, играют средние. Бред? Ну, может быть.
   - Слой четыре.
   Она проснулась от того, что ей стало не хватать воздуха. Встрепенулась и подскочила, хватаясь за горло, старясь убрать заслон.
   В комнате никого не было, только голые стены предательски молчали и требовали аудиенции. Сколько она здесь пробыла? Час? День? Тут было всегда темно, помещение было закрыто, только когда в него кто-то входил, то приносил с собой снаружи частичку света. Ей это нравилось.
   Тишина располагала к раздумьям, провоцировала мозговую деятельность. Была бы её воля - она бы никого не пускала к себе. Но мир так устроен, что рано или поздно придётся общаться с другими. А если не хочешь общаться - тебя заставят силой, а то и поместят в психушку, где к тебе каждый день будет приходить улыбающийся доктор и спрашивать, как твоё настроение сегодня. Это те лимиты, которые установлены для каждого без его выбора - общайся или брысь с планеты.
   Несмотря на то, что в помещении было темно, она видела всё очень отчётливо. Здесь не было окон, ламп, вообще никакого источника света. Но она видела голые стены, покрытые плесенью от постоянно сырости. Стол, с которого она слезла, был сделан из пластика на металлическом каркасе с пропилами под крепление удерживающих ремней. По бортам у него был кровосток.
   На небольшом столике на колёсах в углу этого квадратного помещения лежали окровавленные инструменты пыток: паяльник, пила с распиленной костью рядом с ней, скальпели, щипцы, пассатижи, поломанные иглы и прочая бижутерия. Обычный пыточный набор. В корзине под ним лежали пустые пузырьки и использованные докторские перчатки.
   Едва она решила использовать что-нибудь из этого арсенала для поиска двери, как стена рядом с ней стала уползать вдаль. За ней скрывался проход настолько узкий, что через него мог с трудом пройти всего один человек. Встав боком, она стала протискиваться вдаль. Неровные стены царапали ей кожу и надрывали местами одежду, превращая её в неприглядные лохмотья.
   - Стоп! Грудной ребёнок в люльке!
   - И что?
   - Убить.
   Совершенно неожиданно она обнаружила, что вышла на какую-то полупрозрачную поверхность. Пол представлял собой замызганный грязью и процарапанный до матовости пластик. Внизу же была какая-то зала с дверями в стенах.
   По зале медленно прохаживалось пять человек, четверо из которых несли ружья, а оставшийся имел такой важный вид, будто он был сам король мира. Потоптавшись у очередной двери, они открывали её и вытаскивали на свет очередную жертву. В основном это были люди средних лет - мужчины и женщины - измождённые до крайности. Их тонкая белая кожа могла порваться в любую секунду от любого неосторожного движения. Они еле держались на ногах, лишь кожа да кости. Иногда, правда, попадались дети: они были потолще, видимо их кормили лучше.
   Любую жертву тот важный человек осматривал с выражением придирчивого покупателя на рынке.
   - Виновен? - спрашивал он и давал знак своим подчинённым. Не успевала жертва раскрыть рта, как четыре выстрела убивали её. Стреляли преимущественно в голову, чтобы умирали сразу, но иногда и промахивались. И тогда жалкий человек бился в конвульсиях, уже не в силах что-либо сделать, но всё ещё не умерев.
   А они шли дальше. Так же вальяжно и спокойно, - они делали своё дело.
   - Интересно, а они это делают для себя или выполняют приказ? - спросила сама себя Вика.
   - И то и другое, - возник рядом образ кота. - Им приказывают сверху, а они выполняют. Но, какой хозяин, такие и подчинённые, - и он, улыбнувшись, пропал.
   Ей он почему-то был симпатичен. Хоть он и открыто издевался над ней, но делал это беззлобно и спокойно, как будто взрослый разговаривал с младенцем. И в этом спокойствие была его прелесть.
   Тем временем она шла дальше. Тут всё равно было всего одно направление, выбирать не приходилось. Под ней мелькали какие-то пустые от мебели комнаты, в которых на полу лежали скрюченные в позу эмбриона исхудавшие люди. Эти небольшие комнатушки были 2 на 2 метра с единственной дверью и лампочкой под потолком. Не на чем заострить взор - каждая комната похожа на предыдущую. Серые стены и сырой пол.
   - Ей! - услышала она громкий шёпот снизу. Там стоял человек в рваных тренировочных штанах и с обнажённым торсом. - Послушайте меня... Помогите!
   Он её видел? Это становилось интересно. Он был таким тощим, что можно было увидеть зубы при закрытом рте. Она понимала, что он ей говорит, и отчасти хотела, наверное, помочь. Но игральные кости уже были брошены, и фишка передвигалась в выигрышную клетку. Она лишь слабо улыбнулась и пошла дальше.
   - Нет! Нет!! Стойте!!! Выпустите меня! Я хочу выйти!!!
   С диким хрипом он забарабанил руками в железную дверь. Каждый удар травмировал его - кожа стала расползаться, руки его покрылись его же собственной кровью и чем-то вроде слюны. Через секунду замок на двери забренчал, и в карцер ввалился грузный надсмотрщик, который стал лупить его по голове дубинкой.
   Но она уже была далеко, и видела эту сцену, как видят её с галёрки. Далеко и не очень понятно. Впрочем, это уже не имело значения.
   Она слышала то и дело какие-то страшные крики, вопли, доносившиеся снизу, с боков. Кто-то кричал о пощаде, кто-то просто вопил. Некоторые прекращали кричать, сдавались, может даже умирали. По коридорам, над которыми она проходила, вальяжно прохаживались сторожевые доберманы в шипованых ошейниках.
   Все эти коридоры источали тяжёлые испарения, лихорадку. Здесь люди гибли не только от холода, голода и жестоких побоев. Само место было заражено какой-то неведомой болезнью, отчего молодые и ранее здоровые люди погибали. Здесь господствовала лихорадка, холера и прочая нечисть - это было видно по их лицам, по лицам заключённых. Они гнили заживо в своих коконах в виде кожи. Да и надсмотрщики были на грани смерти, просто они жили в лучших условиях и могли протянуть подольше.
   Она коснулась шершавой стены. Оттуда с глухим шорохом посыпались кусочки штукатурки и живой, но засохший мох. Несмотря на сырость, он был сухим и не впитывал той заражённой влаги, что была в воздухе.
   И вдруг на её пути возникла девушка. Высокая, стройная, с длинными русыми волосами и большими зелёными глазами. На ней была распущенная смирительная рубашка, что делало её ещё более прекрасной. Исподлобья она смотрела на Вику.
   - Ты - это я? - тихо спросила Вика. Девушка кивнула. - Мне нужно вниз.
   Девушка ещё раз кивнула и вытянула правую руку в приглашающем жесте. В тот же момент зеркало, в котором она была, треснуло и со звоном упало на пол. Вика прошла по осколкам бытия и двинулась в открывшийся ей проход. Тут была узкая винтовая лестница, уходящая высоко вверх.
   Она испытывала необъяснимое влечение, как и сказал кот, ко всему этому бедламу. Отчего-то ей и впрямь это нравилось. Нравилось, когда убивали невинных людей, нравилось смотреть на их страдания, нравилось ощущать то, что ощущают они. В её голове лихо гарцевал на сиреневом пони злобный чертёнок.
   Она стала взбираться по этой полной ржавых ступенек лестнице вверх. У лестницы не было ручек, поэтому она держалась за шершавый столб. Когда она решила, что уже дошла до середины, до неё донёсся душераздирающий вопль, молящий её остановиться. Но она пошла дальше, всё выше и выше. И буквально через пару минут она попала вниз.
   Она оказалась в роскошном тронном зале, из окон которого приветливо светило утреннее солнышко, а по залу разносился пряный аромат мяты. Пол был устлан дорогим лакированным паркетом, на котором даже пыль не задерживалась - она к нему попросту не липла.
   Большую часть зала занимал длинный узкий стол, заставленный едой разного калибра: от лёгкой и вегетарианской до поросёнка в картошке и водки. И всё это богатство в данный момент наглым образом съедалось. При этом за столом никого не было, даже стулья отсутствовали. И меж тем еду определённо ели - вино выпивалось, салаты уменьшались, на поросятах оставались следы ножа и укусов. Медленно, но верно пир шёл горой. Иногда ей казалось, что она как будто слышит бурчание желудков и лязг столовых предметов.
   За окном раздался рёв гудка парохода. Она выглянула туда. По залитой весенним солнцем траве, расправив паруса и выставив пушки в бойницы, гордо плыл огромный деревянный корабль неопознанной конструкции. Оставляя за собой борозду, он трубил в гудок и пыхал дымом. На верхушке его самой длинной мачты развевался короткий красный флаг с нарисованным на нём глазом.
   Покачиваясь на невидимых волнах, он уплывал вдаль. Когда он уже почти полностью скрылся за горизонтом, с него вылетел столб огня и распался высоко в небе на сотни пучком, образуя какую-то надпись.
   Кто-то толкнул её в бок. Начинало смеркаться. Она видела, как поднос с яствами медленно поплыл в сторону столов, на которых уже почти всё было съедено.
   Моргнув, она заметила, что солнце снаружи совсем уже село, что в комнату пробивается лишь туманный лунный свет. Призраки встали из-за столов, объевшиеся, но полные сил. Зазвучала музыка, что-то вроде вальса, и призраки, сойдясь попарно, пустились в пляс. Они выплывали, как рыболовецкие лодочки из тумана над водой по ночам. У них не было лиц, не было тел. Это были прозрачные костюмы, а заместо лица у них были картонные маски знаменитых людей. Тут был Энштейн, Бах, Цой, Кюри и прочие, кто давно отслужил своё и был отправлен на свалку.
   Призраки кружились медленно, а над ними порхали светлячки, озаряя зал своим зеленоватым свечением. Свечи, горящие под потолком в специальных подставках, поочерёдно угасали, погружая зал в приятный полумрак. Вика слышала нечёткое бормотание.
   В один прекрасный момент, когда уже, казалось, стало так темно, что не разглядеть собственных рук, сверху пробился яркий луч света. Он выхватил собой небольшое пятно, на котором стояла она, и плавно пошёл в сторону.
   Вика не могла точно описать то ощущение, которое она испытала в тот момент. Но это было похоже на полёт. Она шла, не касаясь земли, вслед за уходящим лучом. А он как живой оглядывался и дожидался её, если она отставала.
   Когда они подошли к стене, луч обратился большим светлячком и стал спускаться вниз. Там внизу была мышиная нора, всего сантиметров пять высотой, красиво обглоданная для придания формы арки. Оттуда показала морду очень вежливая белая мышь во фраке, улыбнулась и пропала. Вика наклонилась к ней, светляк следовал за ней. Вика наклонялась всё ниже и ниже, пока, наконец, не пролезла сквозь эту дыру в стене.
   Перед ней раскинулся мрачный пейзаж: огромная свалка, заваленная строительным мусором. То тут, то там из каменистой и загаженной земли торчали куски арматуры и толстые провода. Настоящими исполинами возвышались бетонные плиты и зацементированные кучи кирпичей. И, словно оазис в пустыне, между этого безобразия рос небольшой пучок осоки.
   - Ну что, и кто победил? - спросила она ехидно чертёнка на сиреневом пони. Тот только неопределённо хмыкнул. Кот, лежащий на фанере неподалёку лишь загадочно улыбнулся во весь рот и сверкнул глазами.
   Огромный зверь, схожий чем-то с пантерой, нёсся на неё, капая на ходу слюной. Не добегая метров десять, он оттолкнулся задними лапами, и взмыл в воздух.
   Вика смотрела на него спокойно, даже чуть улыбаясь. Теперь ей было всё равно. Она видела ярость в глазах зверя, видела, как он нанёс ей удар по голове лапой. Мир перед её глазами завертелся, а земля стала резко приближаться.
   В этих краях быстро темнеет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 9
  
  "Люди-invalid'ы"
  
  
  
   - Аггрх! - кто-то неуклюже толкнул её в бок. Больно. - Аггрх!
   От неожиданных толчков она отшатнулась в сторону и чуть не повалилась на пол. Ей было очень плохо - отчего-то тянуло блевать, причём безудержно и свободно. Правая нога затекла, хотя она стояла на земле довольно твёрдо. А впереди тряслась всё та же самая рожа. Какой же он урод, поймала она себя на мысли.
   Завораживающая музыка как гипноз действовала на неё - вид движущихся по-разному, но одинаково в плане ритма, тел заставлял её погружаться в сон. Музыка не казалась чем-то ритмичным, она была как колыбельная, баюкала. Она была тихой. Вон там справа какой-то парень обхватил свою деваху за талию, прижал и крутится почти как в вальсе. Только она висит полностью в воздухе - она её поднял и сам кружится. А на вид слабые. Вона и мешки какие под глазами и залысина небольшая. Ему бы очки и вперёд в первые классы, где б его звали очкариком. А тут он бог и даже более. А она к нему прижимается, отвечает. Или нет, она этого не делает, она вообще без сознания. И, кажется, не дышит.
   Её собу... напарник по танцу заметил хитрый ход однополчанина и тоже рысью двинулся на неё. Пытался ухватить за талию, тоже хотел поднять. Она не далась.
   - Ы! - Только и сумел отвесить паренёк, потирая ушибленную от пощёчины щёку. - Ы-хы!
   А Вика на него даже не смотрела. Она вдруг увидела как будто призрака в дальних комнатах, там за танцполом в темноте. Там, кажется, местные уборные. М/Ж все дела. Как всегда.
   Что-то ведь там точно промелькнуло, такое тонкое и лёгкое, как воздух. Может даже легче, чем можно было подумать. Полупрозрачное настолько, что с трудом можно разглядеть очертания. Это был человек, у него были глаза, рот, уши и волосы. Всё остальное было в белых одеяниях, сложно было разглядеть.
   Словно во сне она увидела что-то, приближающееся с ней. Медленно и без напряга. То был кулак её неожиданного спутника, ой как это не по-джентельменски - попытаться избить даму. Впрочем, она видела этот манёвр. Интересно, был ли он действительно таким медленным, или это сказалась усталость и прочие факторы? Она пригнулась, увернувшись, и резко шагнула вперёд, оказавшись позади него. Всего один удар, по почке с локтя, и вот он загнулся как. Больно, наверное.
   Его стошнило, он тяжело дышит и хватается то за поясницу, то за горло. Вся вышедшая из него жижа растекается по полу, а он в неё руками шмыг чпок. Скотина эдакая. Вика склонилась над этим бедным щеночком, написавшим под себя, и как бы невзначай ткнула его ножом под ребро. Не больно, совсем не больно, точнее не до крови, но ощутимо. Он аж взвизгнул. И рванулся вперёд через толпу.
   А никто не обращал внимания. Какой-то псих ринулся сквозь людей, рассекая по пути и сшибая зазевавшийся воздух. Случайные попутчики отходили в стороны, уклонялись и продолжали. Парень в полнейшей панике убегал вдаль, к чёрному ходу, который вообще-то был парадным. Там он уронит паспорт из плотно закрытого кармана (пуговица оторвётся по пути), а через три дня под его имя будет открыта фирма "Рога и Копыта". Фунт всегда сидел, и будет сидеть - главное, чтоб платили исправно.
   У неё же ушло всего три секунды на действие. Одна на доставание, одна на тычок, одна на уборку. В целом она даже не успела толком его раскрыть, ткнула под углом, и всё, убрала обратно. Никто и не заметил. Парень убежал, всем до лампочки, а ей надо в уборную. Вот здесь это и случится. Точнее там, если повезёт. А если не повезёт, то и думать не надо над этим - ничего не было и всё тут.
   Дорогу ей преградила статная, женственная, но отчего-то очень странная фигура. Вика не сразу поняла, что в ней было не то. Женщина была высокой, выше 1 целой и 8 десятых метра, и очень худой. Её просто невероятная худоба вводила в заблуждение. Она была облачена во что-то типа трико белого цвета, причём освещение в зале создавало эффект прозрачности - казалось, что можно смотреть сквозь неё на стенку. Она была красивая и худая; при этом не было похоже на дистрофию, ибо выступающих костей не было - это была вполне нормальная женщина, но её как будто вытянули. Длинные её чёрные волосы ниспадали ниже плеч и устремлялись вниз до пояса. Местами в них была поблескивающая проседь, как серебро.
   Преграждая ей путь, она меж тем держалась в отдалении. От любого порыва ветра, несильного дуновения, она покачивалась и как будто шуршала одеждами. Это было как видение - при ней хотелось спать, авось по пробуждении её не будет больше.
   Женщина кивнула и поплыла куда-то вглубь помещений. И пропала. Вика следовала за ней, доверяла, что ей не повредят, её не обидят. Она сама отчего-то боялась обидеть этого призрака своим недоверием. И она последовала туда же в темноту по неизвестным тропкам.
   Проходя в полной темноте по чему-то мягкому, она, кажется, слышала голоса. Такой призрачный шёпот из глубин бездны. Где-то была вода; она это чувствовала нутром, даже слышала. А голоса... Нет, то были не те голоса, не с танцпола людей. То было что-то высокое и недоступное всем. Каждый голос был уникален, и каждый голос разговаривал только с самим собой. Их было много, несколько десятков, и никто не слушал других, никто не интересовался. И ей стало не по себе от этого - она вдруг ощутила себя лишней в этом празднике мышления.
   Уже стоя на улице, промерзая до костей, она обернулась. Дверь была закрыта на висячий замок снаружи, там была наледь небольшая. Было прохладно - пар сходил с её губ, а кожа покрывалась мелкими пупырышками. Кажется, шёл снег. Такой маленький, мелкий и никчёмный, только прилипал к ботинкам и не таял. Она ведь не отела этого, но так вышло, что уж тут поделать.
   Голоса ушли вместе с закрытыми дверями, было тихо. Вон там вдалеке спит большая собака, зарывшись мордой в траву. Ей тепло, она ведь не одна, с ней её небольшая стая. Ррррр. А всего лишь в десятке метров вправо и тремя этажами выше тоже живёт собака, но у неё нет стаи, стаю ей заменила семья людей. Они её кормят, играют, выгуливают. Они её любят, и она любит их. Спит рядом с их постелью, только на полу, чтобы не было жарко.
   Вика прислонилась боком к стене. Медленно в лунном свете капал снег, лились тонкие серебристые лучи, вдалеке жёлтым глазом искусственного света блестел фонарь. А там вверху, если присмотреться получше в сторону неба, да-да, того самого обычного неба, там будет волшебство. Сначала темно, но вроде видны малюсенькие точки чего-то светящегося. И чем дольше на них смотришь, тем они ярче и отчётливее, тем их больше. Они проступают, как грибы после дождя, надо только лишь научиться смотреть.
   Она опустила голову на грудь, смыкнула руки в замке, чуть наклонилась вперёд и заплакала. Тихо заплакала, не всхлипывая и не подвывая, как делали её якобы подруги иногда по большим праздникам. Ей стало жаль себя, жаль свою жизнь и впустую потраченные годы. Она не хотела быть, как все, и теперь, видимо, обрекалась на...
   - Девушка, - начал робкий голос позади, - простите.
   Она не реагировала. По крайней мере случайному прохожему показалось именно так - не реагировала. Тссс, тихо, не волнуйся. Это ж всего лишь иллюзия. Или нет?
   - Всё пустое, - говорил приятный голос в старой манере, - я...
   Она знала, что он. Точнее догадывалась, и эти догадки ей не совсем нравились. Она не видела его, не знала этот голос, но отчего-то ей казалось, что именно таким голосом должен говорить дьявол-искуситель. Это простая логика, как и любая логика вообще, его здесь не было - это всё её сон, её кошмар. Эта женщина-призрак, этот голос Чеширского кота, этот снег. Кто-то играл с ней злую шутку. Но кто? И зачем? Она думала над этим уже несколько секунд, сразу после того, как услышала голос. А вдруг это не её сознание, вдруг это не её реальность, вдруг это всё подстроено?
   - Нет! - Выкрикнула она, резко обернувшись и пряча глаза. Кто-то скрылся за углом, всего в метре от неё. А может, ей просто показалось. С некоторой опаской она заглянула туда, но там было пусто, вяло светил тусклый фонарь.
   Неохотно стерев пальцем успевшие выступить слёзы, она решила уходить отсюда. Но только лишь повернувшись спиной к выходу, она почувствовала опасность. Ведь если там кто-то был до этого, то он, вероятно, всё ещё здесь - за тем поворотом, ждёт её. Может он и не один, сотоварищи квасят. Может даже это западня, отлавливают здесь на выходе, потом на органы разбирают и продают.
   Сделав два медленно-задумчивых шага, она бросилась бежать. Скорость примерно, как на стометровке, выкладка чуть поменьше только. Прохладный воздух гулял по её лицу, заглядывая в уши, и создавая там шумы. На доли секунды несколько раз ей казалось, что она слышит за своей спиной быстрые шаги и тяжёлое дыхание. Иногда эти шаги сливались в собачий лай, а за ним - в стрекот ночных сверчков и полёты бабочек, бьющих крыльями в светлые окна. Под ногами её что-то похрустывало, почавкивало и хрюкало, будто земля подавала голос своему хозяину.
   Свернув за угол, обойдя в прыжке пару деревьев и скамейку, она приземлилась на одну ногу и присела для лучшей амортизации. Бежать дальше? Но у неё уже почти не осталось сил - голова гудела и будто рвалась изнутри, подтрунивая внутричерепному давлению. Глаза отказывались фокусироваться, а ноги устали. На выдохе её неудержимо клонило в сон, мозг усыплял сам себя.
   Вдалеке как будто бибикнула машина и кто-то засвистел. Это заставило её проснуться на долю секунды. Она изо всех сил рванулась вперёд, но задела плечом за дерево. От столь сильного удара, в который она вложила всю душу, её развернуло на 180 градусов, и протащило вперёд метра четыре. Там она пропахала спиной твёрдую промёрзшую землю и уткнулась во что-то мягкое головой.
   Небольшая вспышка, показавшаяся ей столбом пламени, взмыла вверх и растаяла в небе, породив через секунду из себя множество мелких отпрысков, рассыпающихся причудливыми цветами ; но она этого уже не видела. Только заметив свет, она закрыла глаза - они болели, не вынося света столь яркого света, прикрыла их рукой на случай. Раздался громкий свист, за которым последовал хлопок, а за ним наследовалось утихающее шипение.
   Она засеменила ногами в воздухе до тех пор, пока не нащупала что-то твёрдое, обо что можно упереться. Передвигаясь на четвереньках, она отползла в сторону и дотронулась боком до стены. Пытаясь открыть глаза как можно шире, всё ещё не избавившись от светлого фантома, она прошла по ней, выискивая дверь.
   Вот она! С кодовым замком. Подобрать его легко, нужно лишь нажать на наиболее мягко ходящие кнопки и дёрнуть ручку вниз, и всё в принципе. Но это надо делать спокойно, прислушиваясь к кнопкам и самой себе. Судорожно она стала тыкать в кнопки, стараясь отыскать нужные комбинации, не дожимая до упора. Чёрт, чёрт, чёрт! Ничего не получалось, руки её не слушались в должной мере, все кнопки казались одинаковыми! В отчаянии она врезала кулаком по двери и дёрнула её на себя. Чуть помедлив, та отворилась.
   Тут не было замка - сняли давно, только кнопки и остались. Вона тут уже и жгли паз для замка не раз. И сейчас даже была засунута обгоревшая газета, и рядом валялись спички. Вандалы.
   Вбежав по лестнице в подъезд, проскочив сходу три этажа, она ломанулась в первую же дверь слева. Она ничего не говорила - не кричала, не звала на помощь; она просто молча молотила ногами в дверь, и та отвечала глухим отзвуком внутри квартиры. Что-то там за ней ещё погромыхивало, но это было довольно тихо на фоне ухающей двери. Насилие продолжалось где-то полминуты, пока на фоне громыханий не появился ещё один звук - чего-то щёлкало.
   Она отошла от двери, и дверь открылась.
   Изнутри несколько удивлённо, но не так, чтобы очень, выглядывала непонятного возраста особь мужского пола. На нём был зелёный пиджак, чёрные джинсы и тряпичные зелёные тапочки на босу ногу. На глазах его были очки в тонкой оправе, а на голове красовалась приличная лысина. При всём этом он не тянул на старика, даже на мужчину средних лет. И что самое главное - он не был особо удивлён происходящим.
   Вика, девушка в местами уже порванной одежде, с синяками и ссадинами, смотрела на него исподлобья, стоя на отдалении и не проявляя агрессии. А он это чувствовал, и тоже не собирался атаковать. Он смотрел на неё мирным взглядом, в котором, скорее всего, читалось безразличие. Приоткрыв наполовину дверь и показав жестом, чтобы закрывала, он скрылся за шкафом в комнате. Вика молча и быстро последовала внутрь, закрывая за собой дверь на засов.
   Это была двухкомнатная квартира с большой кухней. Это было заметно прямо на входе - она просматривалась идеально. На стене у входа в красной рамочке висел диплом об окончании института, датируемый двумя годами ранее. Значит, ему нет ещё и тридцати, если это, конечно, его диплом. Может, около даже двадцати пяти. Жуть.
   Не снимая обувки, совершенно не заморачиваясь подобной мелочью, оставляя ошмётки на вытоптанный ковёр, Вика прошла на кухню. Ей хотелось пить, просто воды более чем достаточно и не достаточно одновременно. От страха на улице её горло пересохло, как ручей в пустыне. Она отхлебнула с чайника. Вода была холодной, но кипячёной, не из-под крана, не сырая.
   Вокруг было темно, из квартиры тихо доносились звуки "Воздушной Кукурузы" отечественного исполнения. Она это узнала только потом, а сперва ей показались странными некоторые неожиданные мотивы в знакомой по мультикам "Ну, Погоди" ещё с детства музыке. Всего несколько фоновых прибамбасов, да ещё что-то еле уловимое в такой тишине возносили эту старую музыку на ту высоту, которую не удалось достичь в те времена.
   Неслышно крадясь как мышь на охоте, она подошла к окну, пригнувшись. Её не должно было быть видно отсюда - темнота, да и не это её волновало. А что, если они там, и что если это будет дальше так же? Как отсюда выходить и куда дальше идти?
   Беззастенчиво она уперлась ладонями в холодный монолит подоконника. На углу его, закрываемый белым тюлем, лежал толстый журнал с крупной надписью "Гарвардский пасквилянт". Новое издание, датировалось этим годом, только месяцем ранее. Откуда это здесь? Она вкратце просмотрела содержание; ни одной русской буквы - всё какая-то зверская помесь английского и вставок на латыни. Картинок не было, только один текст и минимальное форматирование. Отпечатано на тонкой, но очень качественной бумаге, сложно порвать.
   Внезапно охладевшими руками она небрежно шваркнула журнал на стол так, что тот не удержался и свалился на пол, громко зашуршав. Громко ревущий песню звук, громко ревя песню, вырвался из коридора, стены одновременно начали пульсировать. Яркий жёлтый свет сопровождал звук и ослеплял свидетелей себя, чтобы не смотрели почём зря.
   От внезапно нахлынувших перегрузок чувствительных органов, она попятилась назад, упёрлась спиной в стенку и закрыла голову руками. Сквозь неплотно сомкнутые веки она видела свет, видела, как он пульсировал и издавал свои звуки. Но он прекратился так же быстро, как и начался.
   Через минуту, чуть покачиваясь и чуть было не падая на ходу, она подошла к комнате, откуда доносился мерный гул кулеров. Лысеющее чудо сидело у компьютера в невесть откуда вынутой нелепой зелёной кофте. На правом рукаве повыше локтя была нашивка "Дружинник". Экран перед ним вяло светился, сам он немного нагнулся вперёд и склонился над клавиатурой. Он не видел даже как она прошла внутрь, как села рядом и стала наблюдать за ним.
   Время шло спокойной сапой, никуда не торопясь и никого не подгоняя. В комнате очень тихо играла музыка, динамики были почти на нуле. Парень в зелёной кофте походил на зомби, молча пялился в монитор, даже не пытаясь напрячь мышцы лица. Из-под его рук выскакивали смайлики, в сети он отпускал шутки и смеялся с корешами. А ей было от этого немного смешно и грустно.
   Художника вряд ли кто может понять. Ведь, погружаясь в свой мир, он начинает говорить не так, думать не так, люди перестают его понимать, иногда восхищаясь его оригинальными творениями, но не понимая их.
   Она взяла с его стола маленькую тарелочку в синие цветы с недоеденным яблоком на ней, и откусила. Она не знала, что делать. Этот человек вызывал в ней жалость и сострадание, независимо от того, что он представлял из себя вне реального мира. А если отнять у него всё это? Он умрёт. Мда, так она ему только поможет, а это плохо.
   Она положила теперь уже съеденное яблоко, его огрызок, на тарелку, и её на стол. После чего встала и ушла. Не оглядывалась и не думала над темой добра и зла. Просто ушла, тихо прикрыв за собой дверь и захватив на дорогу тонкую чёрную куртку. Уже стоя у лифта, она нажала кнопку звонка, и ждала до тех пор, пока не услышала звук ног вдалеке. После чего она шагнула в лифт и съехала на первый.
   По дороге ей нехило поплохело: на губах и во рту появился привкус крови - такое случалось с ней иногда, хоть и не часто. Вряд ли это что-то означало, то могло на лекциях случиться, то дома. Никакой закономерности тут не было, или она её не замечала. Страшно другое - в ушах послышался непривычный шум, голова налилась жидким металлом, стала падать на пол. Чисто по инерции она выставила руки в бока, упёрлась во что-то, и сразу после этого осела. Нижние конечности подворачивались и отрубались, как и не было их. С трудом она держала равновесие. Голова шла кругом, всё вокруг тряслось и ходило, словно живое.
   С гулким лязгом и скрежетом двери отворились, и она выпала из лифта наружу. Её трясло, ей не хватало воздуха, а точнее каких-то элементов в нём - атмосфера казалась тяжёлой и надышанной, лёгкие просто не справлялись. Стены то приближались, то отдалялись и побелка на них дрожала.
   Но она молчала. Впервые в жизни ей было так плохо, и она молчала. Как эмбрион в утробе матери, она скрючилась и закрыла рот руками, чтобы не закричать. Двери лифта с громом затворились.
   И она выдержала.
   Прошло несколько изнуряющих секунд, а потом начало отпускать. Шутки шутками, а ведь могло бы быть хуже. Ей нож прямо впился своей рукоятью в живот, сдавил, почти что как лезвием по горлу. Впрочем, она не различала боль от ножа от боли остальной - всё расплывалось по телу истомой. Отчего-то ей это даже нравилось. Она вдруг отчётливо представила себе, как мясники режут мясо, как нож с хлюпаньем прорывает кожу и мышцы, как течёт кровь, и по кровостоку выходит лишнее давление. Она вдруг прикинула, что животное, будь оно живым в это время, испытывало похожие боли. И ей стало не так, она представила корову наместо себя, её режут заживо.
   Прострация сменилась другим пейзажем. В группе у них были два друга - тот, что в очках, носил с собой нож. У другого тоже был нож, даже лучше, дорогой, только он его не светил. Носил а-ля авось что разрезать нужно или построгать. Вообще этот второй был спокойней, даже симпатизировал ей, если такое возможно. А первый был душой компании, эрудит, и носил с собой постоянно маленький ножик, за 20 рублей на любом углу продают. И постоянно светил - мужскую гордость демонстрировал, силу. Точил на камнях, демонстрировал, как он умеет в походных условиях точить нож, не признавал никаких других методов заточки. В итоге нож быстро тупился, был в зазубринах, царапинах и с неоднородным по ширине лезвием?
   Любил этот очкарик с ножом играть. Всё бы ничего, да он чуть людей не задевал. Смеялся. Говорил, что, мол, не задел же; а если заденет, то там и будут разбираться. Всё было нормально до определённого момента. Тем днём на перерыве он шутки ради метнул ножик и попал по человеку. По спине. Хорошо, что кидал слабо, да и не целился - нож по счастью попал плашмя, свалился вниз. Она видела это всё, а потенциальный убиенный даже не понял, что произошло.
   Почему-то после этой мысли к ней вернулось сознание полностью, и она встала на ноги, хоть и покачивалась. Ей не было весело - она ненавидела таких людей, как тот очкарик.
   Впрочем, если бы она знала будущее, то она, вероятно, рассмеялась бы. После окончания института он поступит на работу в местный завод, но его попрут за халатность. При этой халатности трое человек лягут в больницу с сильными ожогами и многочисленными переломами, сам же виновник вины своей не признает. Через год безуспешных поисков работы его изобьют на улице трое пьяных. За неимением паспорта наутро милиция заберёт его. Измученный он проваляется двое суток. Здоровье будет подорвано, он почти оглохнет. Месяц его будут выхаживать в больнице. А ещё через две недели он зарежет битой бутылкой посетителя пивнушки, скроется с места преступления, и, спустя 15 минут, упадёт под поезд.
   Но сейчас никто из действующих лиц набирающей обороты драмы ничего не знал и не догадывался. Каждый играл свою роль на ура.
   Кто-то из внешнего мира пнул её в бочину. Не больно, слабо, но ощутимо. Над ней нависла какая-то страшная и размытая фигура с длиннющими красными патлами. Фигура мычала что-то на своём непонятном языке, мотала головой и щупальцами. А потом что-то заскрежетало, и она пропала.
   Вика всматривалась в стенку, пытаясь разглядеть пропавшую там фигуру чудовища. Эй, эй! Проснись, ты чуть было не лишилась жизни. И ты выиграла эту схватку с неизвестностью. Вдруг до неё это дошло, и она отпрянула назад, больно ударившись спиной в стенку. Послышался глухой стук, переходящий в тихий лязг, и в голове у неё просветлело.
   - АААААА!!! - проорала она, поднимаясь.
   У неё слезились и чесались глаза, и она тёрла их руками. Мокрые следы слёз застилали ей видимость, увы, но она ничего не видела в те секунды.
   Нащупав в кармане какую-то маленькую карамельку, она вслепую распаковала и сунула её в рот. У неё был вкус смешения соли и сахара, причём сахара было больше. Казалось, что кто-то туда вернул свой обед. К этому времени она уже спустилась к выходной двери, нащупывала в темноте ручку.
   - Совсем оборзели, скоты! - Верещала грузная женщина в шапочке для сна, с заспанным лицом и в белых пушистых тапочках. От неё несло жареной рыбой, а в руке у неё была зажата деревяшка, очень похожая на сильно покалеченную скалку или что-то в этом роде. Голос у неё был визгливый и противный. Почти истеричка.
   Стоя в темноте, Вика слышала, как та тяжело ступает по холодному полу своими мягкими ногами, как она дышит своим рыбным дыханием, как тихо матерится и потряхивает норовящий угаснуть от плохого контакта фонарик. Её больной сын лежит сейчас дома, у него грипп, он бредит и постоянно спит. А она не спала уже давно - всё перебирает какими-то урывками, по чуть-чуть. Всё не отходит от своего ненаглядного, чтоб он был здоров.
   Но вот за её спиной щёлкнула задвижка - дверь под действием пружины захлопнулась на замок. Визжа непотребные ругательства, грузная женщина устремилась домой, стала стучать в двери и кричать.
   А Вика была уже на улице. Под шумок ей удалось незаметно скрыться - в сфере стука по дверям и криков её не было слышно. Теперь она стояла на улице в свете тусклого фонаря и нервно грызла ногти. Сколько там времени-то уже? Не было часов, а посмотреть в квартире она забыла, ну и чёрт с ним с этим временем. Плохое время, если его нельзя определить вот так без ничего.
   Тогда она пошла, куда глаза глядят. Между домов, медленно, в сторону, как ей казалось, автомобильной дороги. Оттуда слышалось что-то гудящее и шуршащее, как будто машины скреблись колёсами по впаянной в асфальт гальке. Ставший от нарастающего холода колючим снег падал ей на лицо, царапал кожу и прочие вкусности. Она наклонила голову вниз, втянулась в плечи, и прикрыла глаза так, чтобы только видеть необходимые очертания предметов. Всё равно в такой темноте нельзя было разглядеть причудливые оттенки серого, которыми наполнены улицы. Серые дома, серые деревья, серые дороги, серые люди. В это время суток эти метафоры приобретали своё физическое воплощение.
   Фонари почти не светили, да их было вообще мало. В большинстве же оставшихся не было лампочек - их просто вывернули оттуда. Были случаи и похуже - вся головная часть была спилена умельцами вместе с проводами. Вероятно, далее эти головки перелетали на садовые участки. Она сама видела такое, когда, проходя однажды по деревне, заметила на одном из участков точно такой же фонарь, только он был закреплён на деревянном шесте над парадным входом под таким углом, чтобы освещать ночью весь участок. Только не надо говорить, что они его купили.
   Кто-то пошёл сзади неё. Сильно топал и пыхтел, торопился куда-то. Вика резко остановилась и чуть сжалась. Глаза теперь были плотно закрыты, но без выражения напряжённости на лице. Она лишь ещё сильнее вдвинула голову в плечи, прячась за воротником, и плавно передвинула правую руку к пряжке на ремне.
   Топот сзади ещё погромыхал некоторое время, было слышно, как топающий отдувается, как после хорошей пробежки.
   - Девушка! - негромко, но настойчиво сказал он. - Вы мне не поможете?
   Она никогда не была феминисткой, никогда им не сочувствовала, не поддерживала и вообще ненавидела их, считая их закомплексованными сумасшедшими отбросами общества, дорвавшимися до власти. Более того, только в америке могло такое быть - чтобы уроды, отбросы и неполноценные могли заявлять, что они никакие не отбросы и не уроды, и быть после этого поддержанными. К этим расисткам по половому признаку она не имела никакого отношения. Равно как и не имела отношения к нимфоманкам, бросающимся на любого самца.
   И меж тем в присутствии этой конкретной особи она почувствовала, что готова пойти за ним на край мира. А он только улыбался и отдувался. И что ей в нём так понравилось? С виду обычный мужик - полноватый с округлым лицом и тонкими ногами, в то время как весь основной вес был сосредоточен в пивном брюшке. Кстати, от него немного несло пивом и прочими пряными сластями.
   Ей стало хорошо. Просто хорошо от его присутствия. Ноги стали немного ватными, походка неуверенной и шатающейся; она вынырнула из воротника.
   Потом начались неясные провалы в памяти - они пошли с ним куда-то недалеко по темноте. Он шёл впереди, вёл её, а она, как послушная белая овечка, шла за ним. Комок подкатил к её горлу изнутри. Потом они вошли куда-то. Там было немного посветлей, чем на улице, и гораздо теплей. Там было ещё несколько кого-то, вероятно, мужских особей. Она невнятно слышала какие-то обрывки разговоров, мало что вообще понимала, но слушала настолько внимательно, насколько позволяла ситуация.
   Вероятно, на все эти манипуляции, начиная от её остановки на улице, прошло не более пяти минут. После этого она вновь очутилась на том же месте, где её остановили. Разница была лишь в том, что теперь она не стояла, а шла. Причём в другую сторону и без конкретной цели. И она была одна. В кармане куртки лежала Endura, которая загадочным образом переместилась туда из потаённого места около пряжки на ремне. И он был запачкан чем-то тёмным.
   Через минуту она всё же нашла работающий фонарь и осмотрела себя. Всё было на месте, вот только куртку местами покрывали какие-то тёмные пятна, едва различимые на и без того тёмной куртке. Лезвие же и рукоять ножа были и впрямь покрыты чем-то тёмным и застывшим. Скорее всего, то была засохшая кровь. Тогда она осмотрела себя вкратце на предмет повреждений; всё было нормально. Только вот под ногтями правой руки также была запекшаяся кровь в малых количествах.
   Там что-то случилось - в том месте, где был народ. Но она не думала над этим, ибо знала точно, что не даст себя в обиду. На этот раз система защиты сработала отлично, даже несмотря на опьяняющий фактор. И это хорошо.
   Наспех она стёрла кровь с ножа снегом: он лежал тут тонким слоем на поверхности опавших листьев, его легко было подбирать. В какой-то момент она хотела слепить из него снежную бабу, но прикинула, что не хватит материала. На том и порешили - она не трогает снег, а снег не трогает её. А пока холодная вода капала с её рук, текла по ножу. В небе зажглась неоновая надпись "335"; вспыхнула и тут же угасла, не оставив и следа.
   Маааленькая мышка показала мордашку из дыры у основания стены. Её нос нервно ходил, а усы трепетали под ветром. Как только единственная снежинка попала ей на голову, она издала цокающий звук и скрылась в темноте.
   Только сейчас Вика случайно, совершенно не подозревая, что такое может быть вообще, обнаружила на ноже зазубрину. То была небольшая выемка почти на кончике, только на миллиметр пониже, в тот же миллиметр длиной и менее чем в треть миллиметра глубиной. Ударом обо что-то твёрдое снесло верхнюю режущую кромку, отточенную до остроты бритвы. Впрочем, это было мало заметно, особенно если не вглядываться.
   Она уже давно и отчётливо слышала отзвуки автострады, пробивающие воздух насквозь. Они всегда выделяются из общего гвалта или общей тишины - эти звуки машин. Несколько минут назад она безошибочно определила, в какой стороне они находятся, это удалось ей и теперь.
   Спустя десяток минут быстрого шага по заснеженным улицам, не дающим ветру подняться деревьям, она вынырнула на обочину. Дома за ней сомкнулись в темноте, ибо дорога освещалась. Потирая глаза руками, чтобы не уснуть, она взошла чуть выше, перелезла через заграждение, оказалась на дороге, машины ездили от неё в полуметре, светили фарами. Издалека, моргая мигалками, пронёсся вдаль кортеж из пяти машин синего цвета без номеров и с тонированными лобовыми и боковыми стёклами. Фары у них светили голубым свечением, сбивая с толку водителей и прохожих. Вика вытянула вперёд руку.
   - Куда? - спросил неуклюжего вида бородач из окна остановившейся ГАЗели.
   - Вперёд, - не менее угрюмо отвечала она, кутаясь в куртку.
   Бородач стянул с носа тонкие очки и недоумённо взглянул на неё. Она в ответ взглянула ему в глаза. Примерно секунда потребовалась водиле, чтобы принять окончательное решение.
   - Садись! - И она села.
   Сначала ей казалось нереальным такая абсурдная ситуация, что её подсадил к себе совершенно ей не знакомый бородатый угрюмый болван в очках. Ничего не спросил. Тем более что видок у неё был не ахти, если не сказать хуже. Грим наверняка потёк уже от засилья снега, на куртке, пусть и незаметно, но всё же были капли чужой крови. Да и в целом девушка не производила впечатления полноценности. Ну, и меж тем он её взял.
   Они ехали по волшебному миру ночной дороги, как по аттракциону. Многочисленные фонарики, множественные гудки и шумы; иногда потряхивало, причём подчас очень сильно. Он сидел расслаблено и угрюмо, смотрел пристально на дорогу, держался за руль двумя руками снизу. Она - наклон вперёд, уперлась локтями в коленки, голову положила на ладошки. Тоже смотрела за дорогой. А та приветливо мерцала разделительной полосой.
   В шею ей сзади упиралось что-то мягкое, но с довольно жёсткими выступающими частями - швы на подушке. За окном снег шёл уже густым слоем, завеса белая повисла перед глазами, и она уже толком не различала дороги, только лишь испуганные фары мерцали насквозь замёрзшей воды, да тихий гул мотора из-под бардачка заставляли её не засыпать. Она сложила руки на груди замочком.
   - И что ты хочешь этим сказать, а? - Кричал парень в тонкой куртке и с красивым зачёсом назад. - Не так?!
   - Героин, инсулин, я не верю в любовь, - словно сквозь воду отвечал ему женский голос.
   Они стояли на обочине, там, справа. Парень в тонкой куртке ходил вокруг девушки его возраста с длинными волосами, кричал, взмахивал руками, говорил с ней, ругался. Она стояла молча и неподвижно; голова её была опущена на грудь, волосы застилали лицо. Она говорила медленно и тихо, так тихо, что её с трудом было бы слышно даже в полной тишине.
   Вика улыбнулась. Не улыбайся - это всех раздражает. Повзрослеешь, потолстеешь, вот уже и настанет череда ненависти к народу. Улыбок больше не будет. И это хорошо - не гоже заставлять людей улыбаться, если у них нет на то желания. Резиновая улыбка - фи, какая гадость. Никакой натуральности. Впрочем, это уже бред.
   - Зачем ты так? Что произошло? - Сокрушался парень.
   - Прости...
   - Да чего прости-то! Ядрён батон, нельзя ж так!
   - Извини...
   - Я знаю, - вопил он, тыча в неё пальцем в перчатке, - это всё твои подруги тебя подговорили! Иииии! Я убью их!!!
   - Я тебя не хочу.
   Он остановился. Она подняла голову. Машина тронулась, и стена снега скрыла их.
   Вновь всё становилось как всегда - пустынно и отрешённо. Стены внезапно нахлынувшего снега не давали ход световым лучам, не отражали и не преломляли. Было темно, а они, казалось, могли сами светиться без внешнего света. Грузовик выехал слева по борту от них, гуднул пару раз в пропасть, и ушлёпал дальше по своим тяжёлым делам. Только фарами на прощание мигнул.
   - Ты знаешь, призраки прошлого, кажется, возвращаются, - тихо прохрипела она, взглянув на водилу. Тот ничего не ответил, бездумно глядя в ветровое стекло, словно зомби. Глаза его застилала тёмная пелена навроде тени, только более материальная, как вуаль, которой нельзя коснуться. - Нет, правда! За две последних недели совершенно неожиданно объявились люди, которых я не видела годами, которые, как я думала, вообще того... насовсем, да.
   Она снова взглянула на водителя, тихо, исподлобья, пытаясь не улыбаться. Тот сохранял молчание и как по программе смотрел только вперёд и вёл машину. Она поёжилась и отвернулась в окно.
   Они ехали в крайней правой полосе, чуть ли не считали столбы. Окна были плотно прикрыты, но всё равно от них веяло чем-то прохладным; печка обдувала ноги и пространство между водителем и пассажиром. Было тепло и хорошо. Фонарные столбы за окном плавно уходили назад, а там кто знает, быть может и пропадали вовсе, и не было их сзади. Иногда проносились какие-то строения вроде будок с двумя фонарями на крыше.
   Машина стала притормаживать, когда из белоснежности образовалась фигура голосующего человека. Вика, кажется, узнала его, но смутно. Ян - редкое имя для русского человека, она же помнила его нечётко, как бы издалека. Ещё бы, ведь она не видела его уже лет пять, тогда они ещё были молоды, относительно молоды. Что-то там тогда произошло, что успело вылететь из её памяти за это время, но она помнила, как ей было плохо после его внезапного исчезновения. Она даже знала адрес, телефон (узнала у знакомых его), знала, куда он отправился. Но всё это было так дико тогда, так необычно, что она приняла эти россказни за шутку, попытку скрыть от неё куда более страшную правду. Может быть, они и сами-то не знали ничего, так, предполагали. В любом случае она не пошла за ним, решив, что сделает только хуже.
   А теперь этот призрак, вернувшийся из небытия, стоял в полуметре от неё, за окном. И молчал. Он только опустил руку и чуть наклонился, вроде как поблагодарил, но не садился и ничего не говорил. Машина тронулась, а он с тем же безразличным видом продолжил голосовать.
   - Правда в большинстве случаев очень проста. Только в эту простоту никто не верит. - сказал водитель, слегка улыбнувшись. - Они ищут скрытый смысл, тайную выгоду. И в большинстве случаев всё это действительно есть. И тогда им очень сложно, почти невозможно, поверить, что кто-то может делать что-то без выгоды и без начальной цели. Они просто не могут этого понять, ибо для понимания им нужно будет полностью изменить себя, - он помедлил и добавил безразлично. - Но они будут копать и будут опошлять, и будут радоваться, что смогли загадить бывшее до этого чистым место. И не подозревают, что место более не будет чистым. И им невдомёк, что они не докапываются до правды или истоков, не снимают белый чистый ковёр с грязной земли, а они создают видимость, создают ту правду, которая им привычнее, гадят белую землю.
   Вика молчала, поклёвывая носом в куртку.
   - А ведь это же так просто. Просто поверить, - он замолчал.
   Прошла минута равномерного гула, она не смотрела никуда, только мельком замечала движение за окном и впереди.
   - А что же тогда делать? - тихо спросила она.
   Но он не ответил. Он как-то переменился этот человек, как будто он был уже не таким как прежде. И лицо его оставалось таким же, и тело то же, но он был другим. Светлее что ли, открытее. Как будто бы наконец решился снять маску, не думая, что обнажит под нею покрытое шрамами лицо. В любом случае это лучше, чем сидеть и прятаться за стенами, которые рано или поздно рухнут и все подохнут.
   А что же до неё самой? Неужто ей так и суждено быть всегда одной? Впрочем, она как-то смирилась с этим. Даже не то, чтобы смирилась, это слово слишком много значит, она просто объявила это нормой. Окружающий её мир людей был двояк, а то и более многолик. Люди думали, что говорят простыми фразами, но постоянно недосказывали чего-то. Люди думали, что успокаивают, но этим лишь наносили ещё большие ранения. Люди ошибались, идя на поводу у стереотипов, ошибались. А она ошибалась потому, что не шла на поводу.
   Иногда ей даже не хотелось, чтобы у неё были родители. Это непонятное пятно было одновременно и защитником и нападающим. Со временем она не научилась угадывать что и когда, а просто перестала говорить. В итоге всё, что о ней говорили, она справедливо обзывала домыслами, и с ней сложно было спорить. Но, если сложно спорить, значит тот, кому сложно, не прав. Ведь так?
   Мимо них промчался на огромной скорости большой киношный экран. На нём шёл старый фильм с участием Брюса Ли. Покойник отбивался от толпы китайцев. Кстати, сам он не очень похож на представителя узкоглазой расы - скорее на европейца, только с тощим телом. Большая голова, глаза не узкие, вообще он даже по складу тела не похож на своих собратьев.
   Машина стала замедлять ход, и постепенно подходить всё ближе к обочине. Но Вика заметила это только когда они остановились. Водитель, казалось, умер на рабочем месте - лицо его было белым, держался он как-то неестественно расслабленно. Вроде спал, только под объёмной курткой неразличимо было дыхание, грудь не вздымалась. Вика протянула руку, хотела дотронуться до его шеи, пощупать пульс. Но передумала. Ей стало жаль саму себя, жаль оттого, что даже вот эта мелкая никчёмная жизнь пробыла с ней так недолго.
   Чуть поёжившись, она вышла на улицу и закрыла за собой дверь. Машина позади неё заурчала громче обычного, и, когда она обернулась, вдалеке пропали последние габаритные огни её. Снег значительно убавился, теперь можно было видеть очень многое. Однако поднимался сильный ветер, и чем дольше она стояла на обочине, тем сильнее он бил ей в лицо.
   Зажмурившись и прикрывая рукой глаза, она боком отчалила в произвольном направлении.
   - Стой, стой! Куда ж ты прёшься?! - пробивался грубый голос сквозь застенок.
   Этот голос был как взрыв из прошлого, что-то наподобие внезапно найденному журналу "Мурзилка" десятилетней давности, уже покрытому слоем пыли, но всё ещё сохранившем своё очарование. Этот непонятный запах навевал воспоминания и вроде как возвращал на какие-то минуты в детство, отвлекал вроде. Почему-то чем взрослее становишься, тем больше это забываешь. Уходят люди, приходят новые. Места меняются, изменчивы и приоритеты. На передний план выходит невзрачная серая как лёд картина. И когда в твою жизнь приходят новые люди, они стремятся выкинуть всё из той жизни, что была до них, как будто её вообще никогда не было. Под нож идут все предметы старины: "да ведь ты ими не пользуешься уже несколько лет".
   Вика питала непреодолимую страсть ко всякого рода старине. В этих старых деревянных или металлических изделиях ей было интересно читать человеческую историю, которую они пытались забыть. Пластик новизны не унесёт с собой историю, ничего не запомнит и ничего не расскажет. Это будет уже простой обыденный покореженный пластик. Мёртвый от рождения.
   И сейчас она на ощупь вбилась в непонятную металлическую конструкцию вроде угла. Но тут не было ветра; он дул где-то с бортов, не задевая её. Тут было даже непонятно тепло и уютно, и она открыла глаза.
   - Когда ты в последний раз слушала родителей?
   Она очень хотела ответить, что всегда, но осеклась. Ей показалось, что голос еле слышно усмехнулся этой её бестолковой попытке, и чуть закашлялся. Если бы она могла видеть лицо, рот, издававший этот голос, она, наверное, смогла бы рассмотреть там улыбку.
   - Не ври, не надо, - иронизировал голос. - Ты же ведь их не слушаешь?
   Вика чуть прикрыла глаза и покачала головой.
   - Они стали обузой. Они теперь не сверхлюди, оберегающие тебя. Что, их слова не сходятся с действиями? Ну, не отвечай, оно и так всё понятно...
   Она была готова ударить его, но и было в его словах что-то неумолимо близкое и досягаемое. Она была согласна со всем, что он говорил, хотела закричать "да, да, да", но просто не могла этого сделать. Иногда она задумывалась: а действительно ли это так? Почему они забывают друг о друге, почему эти самые близкие люди бывают так слепы, слепее чужих? Так заложено в генетике или что? И почему такая тишина.
   Чуть пригнувшись, согнув ноги в коленях, она перебежала дальше, боком к снегу.
   Неожиданно она поймала себя на мысли, что тупеет. И она была склонна обвинять в этом всё усиливающееся влияние интернета и компьютера. Чем больше у неё было возможностей, тем больше времени это отнимало. Рекламные выкрики о повышении производительности и повышении скоростей на деле вылились в почти что зависимость. Она сама видела, как её знакомые сутками безвылазно просиживали задницы, играли по сети, чатились. Буквально на глазах они за несколько дней становились совсем замкнутыми, слабыми и малоподвижными. Они теряли способность к абстрактному мышлению, полностью уходив в виртуальность.
   Она не хотела быть такой.
   Лавируя между крупными тяжёлыми снежинками и всяческими препятствиями, она прошла около километра. Местность была совсем незнакомая, и она даже предположить не могла, где она находится. Довольно странные пейзажи, очень похожие на заповедник или что-то в этом роде. Хотя это могла быть иллюзия, вроде обман. Было темно, а в темноте всё кажется не таким, как при свете.
   Впереди маячил твёрдой стеной лес. По крайней мере, он был похож на лес - от сильного ветра чёрные макушки деревьев колыхались из стороны в сторону на фоне светлеющего местами неба. Там было много туч, и они заслоняли пробивающийся свет. Это было красиво.
   Внезапно упавший широким кругом луч света выхватил непонятного вида строение около леса. Выхватил буквально на секунду. Но и за эту секунду она смогла разглядеть строение в подробностях и потом найти его.
   То было одноэтажное здание из кирпича и с высокой крышей, на которой был пятиметровый громоотвод. Сразу под ним стояла спутниковая тарелка, а над парадной дверью завис огромный, но уже давно угасший фонарь. Было два окна, закрытых снаружи деревянными ставнями, и дверь с глазком. На двери была вмурована табличка "ПРОДУКТЫ". Больше ничем особенным данный магазин не выделялся, разве только вот подходы к нему были сильно разбиты многочисленными следами ног, в то время как не наблюдалось ни одной борозды от машины. Видать продукты таскались на руках.
   Через минут десять блужданий она ввалилась в магазин, стряхивая на ходу осевшую на ней воду. А тут было опрятно - светло и сухо, даже ковёр висел на стенке. За прилавком сидела скучающая продавщица лет двадцати в бейсболке с нарисованным на ней от руки красным быком. Точнее - головой быка.
   Вика подошла к прилавку и стала высматривать продукты. Есть не хотелось. Прилавки были пусты.
   - Что, интересно? - ехидно, но без злобы спросила продавщица.
   - Мда, - неуверенно ответила Вика и попыталась улыбнуться, - а почему ничего нет?
   - Хех, - парировала продавщица, ковырнув в носу ногтём, и выудив оттуда большую козявку, обтерев её о стул, - а вот. Зачем надо-то? Никто не ходит сюда, никому не нужно. Да и нам никто не нужен.
   Вика неуверенно придавила указательным пальцем маленькую блошку, прыгавшую по прилавку. Та не хотела давиться, и ускакала вдаль, как только палец был убран. Вообще здесь было очень грязно, было много каких-то рассадников чумы местного пошива, дырки на стыке стены и пола, откуда ломились толпы чёрных насекомых с матовыми крыльями.
   - Тут раньше было многое, - продолжила продавщица шёпотом, словно опасаясь посторонних ушей, - тут раньше продавалось то, что должно продаваться... Этот магазин достался мне в наследство от отца, как последняя шлюпка на корабле (усмехнулась). Лет пять назад. У него был завод и несколько мелких предприятий. Ему завидовали. А он не обращал на них внимания: те, кому он делал добро, и с кем потом расстался, пытались сжить его со света. Наверное, боялись. Но он на них даже не смотрел, не думал, не обсуждал... Просто шёл вперёд и делал своё дело. В итоге вскрылась правда жизни - добро оказалось в меньшинстве. Его обвинили в махинациях, похитили документы, а самого избили... Месяц он лежал в больнице, за это время суд лишил его собственности, у него уже не было почти ничего. Завод пустили с молотка, всё остальное - тоже. По завещанию этот магазинчик перешёл мне... Сам же он умер. Там же, на койке.
   Она как-то резко замолчала и посмотрела в пол. Вика непроизвольно отметила про себя, что полы не мыли с прошлого месяца. Пыль, грязь, гарь и запекшаяся кровь. Особенно настораживала гарь. Что-то здесь жгли ядовитое, раз даже гарь была непонятного зеленовато-бурого цвета.
   Вика почесала себе правую коленку. Что-то там чесалось уже минут десять, а то и больше. Что-то в одежде щекотало.
   - Бред какой-то, - недовольно продолжила наследница. - Ни за что загубили человека. Никому нельзя верить... У меня иногда бывают наши якобы родственники... - она вдруг осеклась.
   Вика уже давно ощущала что-то недоброе поблизости, но до сих пор это что-то было за стенами здания, навроде боязни темноты после ужастиков. Выходишь, а там в темноте сидит ужасный зверь. Или того хуже - под кроватью; и ждёт, когда же ты спустишься вниз, чтобы ухватить тебя за ноги и сожрать. Страшно? Хи-хи, это наоборот смешно.
   Но сейчас эта тревога вошла в свой пик. Незаметно за разговором нечто вошло внутрь и слушало их. Ей казалось, что она ощущает это своей спиной, хоть это и было бредово. Однако ж за столом в углу сидел неясного вида человек. То был единственный стол с двумя пластиковыми стульями, больше ничего такого в магазине не было. Стол был заляпан высохшими пятнами от пива и другого спиртного, на стульях были резные рисунки некультурных посетителей.
   Он был почти невыделяем на общем фоне. У него были странного цвета брюки и кожаный пиджак, благодаря которым он сливался со стенами. На руках у него были перчатки, рядом стояла простенькая трость из берёзы с резиновой блямбой на конце. Голову его венчала чёрная немаркированная бейсболка, прикрывающая своим козырьком ему половину лица. Впрочем, он вскоре поднял-таки голову и взглянул на окружающую его действительность.
   Продавщица молча скучала в потолок, Вика же не знала как себя вести. На секунду ей показалось, что в левом глазу человека всполыхнул огонёк, хитрый такой. Впрочем, то мог быть просто отблеск от лампы.
   Глаза у него было заплывные, как будто пьяный. Он встал вскоре и, подойдя к стойке, рухнул на неё без сил. Комическая ситуация - он пытался подняться множество раз, быстро-быстро семеня ногами по полу, а они разъезжались. Кепка свалилась с его головы, а сам он больше напоминал корову на льду. Только тогда стала заметна дыра на спине в пиджаке. Такая длинная как раз по шву - пиджак был ему мал, но он его носил. И вот в таких ситуациях, как эта, он рисковал его вконец изодрать.
   С причитаниями "дядя Вася, дядя Вася" наследница магазина бросилась к нему, постаралась удержать. И сама стала падать, когда он увлёк её за собой. Несмотря на хилые размеры, он обладал большой силой и большим весом, что косвенно подтверждало то, с какой лёгкостью он перетянул её через прилавок, хотя сам падал. Кепка таки упала на пол, трость отлетела в сторону и сбила стул в углу.
   Вика выскочила на улицу. Здесь уже начинало светать, погода, наконец, сжалилась над ней, вроде как пускай живёт.
   - Мы разыгрались. Да, мы разыгрались! - Какие-то мелкие снежинки падали сверху, но их было мало. Это уже не было тем бурным потоком, который чуть не пришиб её.
   Она ощупала себя, похлопала по карманам. Отчего-то ей не очень-то верилось, что она жива. Нет, не то, что жива, а то, что без повреждений. Но всё было в норме - части тела на своих местах, нигде не больно, даже всякая мелочёвка в карманах лежала на своём законном месте.
   Она сладко потянулась, образовав своей фигурой сначала стрелу, а потом мутировав в морскую звезду. Рукой она попыталась поймать падавшую снежинку. Но та не долетела до раскрытой ладони, растаяла ещё в воздухе, и упав каплей дождя. Такая чистая и прозрачная, как слезинка. От резкой прохлады у себя на ладони, она вздрогнула и чуть прикрыла глаза. Дверь в магазин с шумом распахнулась.
   - Ты думаешь, что вот так легко можешь зайти и выведать у меня все секреты?! Ты не слышала ничего, это только в фильмах бывает - бдыщ, бум и всё оказывается так легко и просто. А на самом деле никто не знает, что происходило, никто не мог этому помешать. И не было простого решения.
   За спиной у Вики послышались рыдания, и дверь захлопнулась. Что-то тяжёлое с металлическим гулом упало там же, где захлопнулась дверь; что-то глухо вторило ему, но быстро затихло. Наступила тишина, как в пчелином улье зимой. Пчёлы спят.
   Когда-то летом они проснутся из комы, выползут наружу и станут собирать нектар. Блаженство и утопия. Кто-то сказал, что они всё равно об этом не думают и только лишь существуют, а человек живёт потому, что он думает и выбирает. Увы, он ошибался, и человек может выбирать не больше чем пчёлы - если не может съесть железо, он его и не ест, как пчёлы не едят мясо. Червивое и протухшее. Вообще не едят.
   Вика уловила в своей голове мысль, что Земля с людьми на ней - это тот же самый улей, только побольше. Люди размножаются и уходят помаленьку. Но не могут они сбежать с этого улья. И тогда начинается мор. Люди гибнут по одной причине всего лишь. Причина одна, только методы её воплощения различны. Кто-то умрёт от кирпича, кто-то от болезни, кто-то застрелится сам. В любом случае они умрут за одну и ту же цель: кому-то стало плохо, кто-то захотел исправить мир так, как он видит его сам. Всё просто - сильнейший бьёт слабейших и выживает. Красота необыкновенная.
   Система людей не может больше удерживать. Она просто не рассчитана на такое количество народа. Смерти, пожары, беспорядки, терроризм - система даёт мощные сбои. Надо что-то с этим делать. В своё время возникали и другие системы - национализм одна из них. Мочить людей иной национальности. Что ж, системой это назвать нельзя, но это чистка населения. Выживут сильные, желающие жить. Ещё вариант - войны.
   - А у тебя какой пульс?
   Она задумалась на секунду, а потом приложила два пальца к шее. Секунды лихорадочно прыгали вперёд.
   - 59...
   - А ты в этом уверена?
   Она запнулась. - Да!
   Из-под земли донёсся тихий стон, а вслед за ним какие-то гулкие удары, как будто били половником по батареям. И лиственный покров вперемежку с низкой усохшей травой в метре перед ней отворился. Толстый люк отъехал в сторону, обнажая чёрную дыру в земле. Оттуда резко пахло тлеющим сеном, но не так уж противно - жить можно. А ещё оттуда глядели на неё два красных донельзя фонарика, которые иногда моргали. Снова она услышала знакомый тихий стон, на этот раз он был значительно дальше, там, где-то в утробе норы. Невидимым движением её пригласили внутрь. Она зашла.
   Впрочем, зайти у неё не получилось. Как только она попыталась опуститься по верёвочной лестнице, как у неё закружилась голова. У неё так бывало иногда - когда она заходила в баню сразу после помывки. Снаружи вроде ничего, а внутри так тепло и влажно, что она чуть ли не теряла сознание. Никому об этом не говорила - засмеют.
   Кто-то потянул её за штанину снизу, вроде поторапливая, но очень ненастойчиво, сохраняя спокойствие. Она и сама чувствовала некий накал в воздухе, а потому поторопилась. Как только под её ногами оказалась твёрдая почва или что тут было, так сразу люк вверху вжикнул и закрылся. Почти одновременно с этим заработали ещё какие-то механизмы наверху, имитируя целостность почвы; свет включился.
   Она стояла в большом зале, сильно загаженным, особенно у стен. Стены были укреплены по самые гланды, хоть динамит взрывай, но всё равно обстановка очень напоминала угольную шахту, только не такую глубокую. Множество столов, совсем мало стульев, и какая-то лабуда навалена. Тут и провода и лампочки и платы системные и цветочные горшки, да чего тут только не было - бери, не хочу.
   Стоявший вдалеке в затемнении человек жестом поманил её, а сам тут же скрылся в какой-то расщелине за занавесом, вроде убежал. Красавец, только красными глазами напоследок мигнул. Призрак какой-то нерусский - даже поздороваться не захотел, а молчит. А не он ли общался с ней там наверху?
   На всякий случай она стала высматривать пути к побегу и возможное оружие. Его здесь было предостаточно и это пугало - что если их много и она не успеет просто использовать то, что есть? Может это такая хитроумная ловушка: поймают, разберут на органы и мясо, кости - собакам, а магазин это только прикрытие. Или же они приняли её за кого-то другого. В любом случае надо было держаться бодро и уверенно. По привычке она опустила глаза вниз, высматривая дорогу, и побрела вперёд. Её зверский взгляд исподлобья отпугивал людей, хотя она и не думала обычно их пугать.
   Тут лётали мухи, сонные и жирные мухи, как свиньи. Одну из таких мух она засекла случайно на стене рядом с деревянной балкой - она вяло ползала по земле и чистила лапки. Бедняжка. Инерционным движением руки она была раздавлена, а трупный сон обтёрт о балку.
   Отодвинув занавес с поблекшим портретом какого-то древнего рыцаря, она вступила вперёд. Здесь было намного темнее, хоть сюда и тянулись провода из основной залы, но здесь не было и намёка на электричество - просторная комната, в центре которой был стол, освещалась за счёт двух десятков свечей. Тут было тихо, за столом сидели с важным видом три скелета, от вида которых воротило наизнанку.
   Вид трёх давно умерших людей однако ж не вызывал у неё чувства неприязни. Скорее она ощущала какую-то непонятную радость и душевный подъём, глядя на них. Разумеется, дотрагиваться до них руками ей не хотелось, но что-то сделать она была просто обязана.
   Зачем её пригласили сюда, а потом оставили одну? Она об этом как-то не хотела думать, а потом было уже слишком поздно думать. Здесь что-то случилось давно: атмосфера старины была воссоздана изумительно. Не будь тут трёх трупов (две дамы, один кавалер в сюртуке), она бы подумала, что попала в прошлое.
   Схватив с пола ржавую тяжёлую кочергу, она с дрожью дотронулась ею до плеча ближнего скелета дамы. Тот внезапно вывернулся дугой, дёрнулся и тут же развалился в прах. Внезапность была в том, что она дотронулась лишь до одежд, но не трогала костей.
   - Цыть, цыть! Зачем, АААААА!!! - завопила отделившаяся от стены фигура, но Вика уже вошла во вкус крушения.
   С яростным взглядом она с одного удара расколбасила два оставшихся скелета и уже была готова отправить на щепки стол и прочее обустройство комнаты, но её схватили за руку и вырвали лом. Она обернулась, тяжело вдыхая.
   Перед ней нарисовалось уродливое лицо, самое уродливое из всех живых людских, какое она когда-нибудь видела. Маленькие красные глазки с точечными зрачками чёрного цвета, бровей не было, да и ресницы-то были не частыми. Так просто - баловство какое-то. Вообще всё лицо было лысым, никаких признаков волос, ну, кроме ресниц, разумеется. Кожа была вся в неровностях, очень похожа на сильный ожог. Она видела волдыри и очертания черепа и мышц. Уши были маленькими, и были прижаты к голове. Несмотря на это в глазах этого вроде бы человека было что-то умное. И оно, это существо, было возмущено.
   Сначала она хотела бежать, но через секунду это желание пропало - существо не нападало, и, видимо, не собиралось вовсе. Оно выжидало атмосферы для разговора. Несмотря на коллизию названий, атмосфера здесь была очень тяжёлая, и с трудом проходила сквозь лёгкие. Не особо напрягаясь, Вика уже задыхалась, кислорода явно недоставало.
   - Тебя пригласили, - начало существо вполне обычным человеческим голосом. - Пригласили.
   Видимо, он (если это было существо мужского пола) выражал нечто большее, чем она могла понять. Слово "пригласили" значило здесь что-то большее, чем понимали нормальные люди. Впрочем, до неё доходил скрытый смысл, она даже понимала, но не была уверена - правильно ли.
   Существо повернулось к ней спиной и вышло обратно в залу, бросив на прощание кочергу здесь же. Вику охватило странное и относительно давно забытое чувство вины, как будто она была маленькой девочкой и нашкодила. Её не поругали, но дали понять, что она поступила неправильно.
   В зале существо дождалось пока она подойдёт достаточно близко, после чего ухватилось за торчащий из стены кусок арматуры, и прыгнуло в доселе незаметный проём. Проём был незаметным, ибо напоминал груду мусора, но именно эта груда закрывала собой вход в нору. Вика немного помялась на месте, но потом всё же ухватилась за арматуру, с трудом подтянулась и шмыгнула в расщелину.
   Тут было чисто: её несло по какому-то каналу, похожему на трубу. Через секунду, набрав приличную скорость, она выскочила наружу и уткнулась носом в жёсткий матрас. Из носа пошла кровь, он немного ныл, но в целом терпимо и можно жить.
   Справа от неё был высокий коридор, по которому мог пройти только один человек за раз. По потолку была натянута гирлянда, которая давала тусклый разноцветный свет. Здесь, в этом проходе, звучала музыка вроде игры на скрипках и барабанного бита, причём они звучали по-разному, каждый играл свою собственную мелодию. Стены были грубо обработаны, им старались наспех придать ровную форму, но это получилось плохо. Видимо, здешних обитателей это вполне устраивало.
   Через минуту плутания она оказалась на развилке. Набросанный мусор, провода и моргающая неоновая реклама украшали унылый пейзаж. Несколько минут она ещё плутала по ветвям подземных коммуникаций, проходя иногда одни и те же участки несколько раз. Наконец она нашла какой-то незнакомый выход из лабиринта, куда и не замедлила пойти.
   Здесь было что-то типа подземного озера, заставленного мостами из дерева и металлических балок. По бортам озера были входы в более дальние пещеры. Из них шла та самая музыка, плюс теперь к ней примешался звук огромных вентиляторов, обеспечивающих циркуляцию воздуха в подземелье. Но чего-то тут не было, что-то было совсем не так, даже несмотря на дикость обстановки.
   Не было людей.
   Пройдя чуть дальше, по мостам и вперёд в коридоры, она вошла в самую левую комнату. Оно же пещера. Здесь не было никого, но было довольно уютно. В противоположном конце комнаты было настоящее стеклянное окно, и оттуда открывался вид на помойку. Помойка тоже создавала видимость реального мира: отделка под кирпичные стены, надписи матом, фонарь, какие-то мешки. Мусор.
   - Гостья! - услышала она голос за спиной.
   Там стоял тот же самый человек-существо и махал ей рукой, приглашая идти за собой.
   - Камень на камень, кирпич на кирпич. Умер наш Ленин Владимир Ильич, - неспешно напевала себе под нос Вика, на ходу оглядывая грустные видки.
   А видок действительно был не очень. Странная, похожая на человеческую, фигура маячила впереди. Существо не шло, а почти летело, покачиваясь из стороны в сторону. Больше никого не было - существо было одно здесь. Но кто-то работал, это было слышно; негромкие голоса слышались на фоне игравшей симфонии и бита.
   - Я ненавижу тех, кто снаружи, - говорил человек на ходу. - Это они сделали меня таким. Неблагодарные, - он остановился и двери.
   - А я?
   - Ты? - он даже как-то удивился. - Ты другое дело. Наверху злость, причём это даже хуже, чем просто убийство.
   Он впустил её внутрь. Здесь был свет, много света. Под потолком висела красная люстра с энергосберегающей лампочкой. Стены были заклеены обоями - на крайняк их пытались заклеить обоями. Пол выложен деревяшками, есть стол, стулья и кровать. В углу, там где телевизор и компьютер, стоял конфорка и маленькая коробочка, - самодельный холодильник. Он сел на кровать.
   - У них есть время за каждый день строить пакости. Когда я был нормальным, они медленно убивали меня. Им это нравится... Теперь их нет. Я их пережил, всё же применив к ним быстрое наказание, - он замолчал.
   - А зачем?
   - Зачем? - он закашлялся. - Хороший вопрос... У меня слишком короткая жизнь, чтобы портить жизни другим. А теперь я счастлив. Нет никого, кто мог бы меня отвлекать, я наконец-то работаю.
   Повисла напряжённая пауза. В ходе её Вика успела обдумать его слова. Почему-то ей казалось, что он говорит ей гораздо больше, чем она слышит. Она сама была такой, и где-то внутри понимала его слова. Это было не так уж сложно, просто надо хоть иногда думать и хоть иногда слушать собеседника. Тогда и слов много не надо.
   - Да, - вещал он, как будто читая её мысли, - слова всё портят. Чем больше сказано, тем больше сказано неправильно, и тем больше вопросов... Тебе пора, здесь есть выход. Пойдёшь по нему, пока не попадёшь в длинный тоннель. Это канализация. Там есть выходы в город... Да, и спасибо, что зашла.
   - Вам спасибо, - ответила она, скрываясь в выходе.
   Чуть только сделав шаг, она ощутила, как ей в руку вложили маленький фонарик размером с две пальчиковых батарейки или даже меньше. Светил он тускло, но при полном отсутствии освещения это было лучше, чем ничего. Отчего-то ей вдруг захотелось петь о добром и весёлом, о детстве, о кровавых разборках на нацистские тематики и прочей фигне. И она запела. Запела тихо, вообще без звука, неслышно для тех, кто мог её окружать. Музыка звучала у неё в голове, и там же были слова.
   Дотрагиваясь до холодных и податливых, как человеческое тело, стен, она пробиралась всё дальше и дальше. Фонарик она не включала, чтобы не пугаться теней. Пусть уж лучше будет вообще темно - так она не привлечёт внимания возможных опасностей. Малый свет в темноте только мешает, а так она может приспособиться и видеть всё. Видеть плохо, но видеть всё.
   Стены были холодными и местами липкими, как расплавленная жвачка. Но в целом тут было сухо. Где-то далеко редко капала вода, разбиваясь о жёсткие камни, разлетаясь на осколки, и громыхая эхом. Маленький такой локальный потоп, до которого никому нету дела.
   - Павлины, говоришь? - сказала сама себе Вика, выползая через внезапно сузившееся отверстие прохода в канализацию. То, что это была именно канализация, она определила по низкому потолку и круглым стенам. Это была труба.
   Ступая по воде чуть слышно, стараясь дышать как можно тише, она вглядывалась в стены. Да, даже в этой темноте она что-то видела. Как? Сама удивлялась. Но видела - это факт. Какое-то всё было зеленоватое, она видела буквально очертания основные, никаких подробностей.
   Ощущение времени изменилось, усталости она тоже не чувствовала. Но шла она долго и далеко, в основном спускаясь всё ниже. Она определяла это по тому, как она была наклонена к трубе, по которой шла. Она шла вперёд и делала многочисленные повороты наугад, не зная и не выбирая дороги. Наконец ей на глаза попалось нечто, напоминавшее лестницу. Она стала подниматься по ней, лезла долго и высоко.
   Итогом поднятия стал тяжёлый люк, который она с лёгкостью отбросила в сторону и вылезла куда-то. Это была тоже какая-то ветвь канализации. Но здесь был гораздо более свежий воздух, и она рискнула даже включить фонарик.
   Через минут пять похода по высоким на этот раз коридорам она вновь наткнулась на какую-то высокую лестницу. Это начинало раздражать, но выбора не было - можно было здесь и оставаться. И она полезла. Лезла упорно и настойчиво. Отодвинув в сторону ещё один люк, она очутилась в тёмном подсобном помещении наряду с тряпками, швабрами и вёдрами.
   Тишина.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ==========================
  
  Часть 10
  
  "Джульетта"
  
  
  
   - Здравствуйте, господа и дама. Я рад вас видеть в моей скромной обители. Пусть вас не смущает запах и немного отвратный вид вокруг - это лишь неизбежные отходы производства. Но вы к ним привыкните, тем более, что у вас будет для этого достаточно времени.
  
   Начинался новый день, со стороны улицы по окнам бил противный солнечный свет и жёстко хлестал ветер. Какие-то непонятного вида дети в рваных одеждах рылись в помойке неподалёку. Один из них отыскал короткий железный прут, и теперь колотил им по бетонированному полу. Зачем он это делал? Наверное, искал клад. Удары его гулко разносились по окрестностям, отражались и шли дальше. Иногда их можно было принять за женские крики.
   Вика уже минут пять блуждала по задворкам торгового центра. Тут были какие-то подсобные помещения, пульты непонятного назначения, иногда встречались сваленные в кучу пакеты из-под еды. Прям так и лежали - на полу в куче, а по ним ползали какие-то маленькие красные точки, едва различимые на оставшихся объедках. Кости курицы, стаканчики из-под лапши, всё это приправлялось сверху красным кетчупом, и неаппетитно выглядывало своими безжизненными глазами сквозь прозрачный полиэтилен.
   - Ну, кормитесь, кормитесь.
   Что ж, им тоже надо жить. Она подумала, что не хорошо было бы лишать эти маленькие жизни такой редкой возможности полакомиться объедками с барского стола. Пускай.
   Она не ходила, а скорее кралась по этим коридорам. Кучи неубранного мусора она обходила стороной так, будто оттуда могла выскочить огромная кошка, пантера, и съесть её. Да никого там не было, просто очередное буйство фантазии.
   - Не было, точно не было... Не может пантера прятаться в мусоре. Она любит чистоту... Тебе кажется, - над правым плечом у неё раздавался приятный мужской голос с хрипотцой.
   - Да? А что тогда это? - спросила она сама себя и указала пальцем вперёд.
   По коридору вальяжной и относительно беспечной походкой шёл грузный охранник. В грязно-сером пиджаке поверх чёрной безрукавки и белой рубашки, на ногах такие же брюки и чёрные блестящие ботинки. Его узкие плечи и отсутствие шеи только подчёркивали широту живота. При каждом движении жир в его брюхе отвратительно трясся и дребезжал. Он позёвывал на ходу с тихим гулом, и прикрывал ладонью разинутый рот. Ему явно было нечего делать - такому борову. Как настоящий хомяк он жрал и спал, ну и ещё иногда выходил на работу, чтобы там ещё немного пожрать и поспать по возможности.
   Взгляд отрешённый, возможные мысли оставлены дома в шкафчике. Придёт, заберёт. Если не уснёт раньше.
   Тем же вальяжным и размашистым движением он повернул направо и остановился. Перед ним был туалет. На память отыскав ручку, он дёрнул её и вошёл внутрь. Там он встал у писсуара.
   Когда он только собирался расстегнуть ширинку, землю резко выбили у него из-под ног. Стена понеслась вверх, земля стала быстро приближаться. Он хотел рефлекторно развернуться, уйти от удара с фаянсовым товарищем, но кто-то схватил его за затылок и с силой обрушил массивный лоб на фаянс. Тот с треском разорвался, осколки полетели в стороны, один из них впился ему в ухо намертво. Вика повалила его на пол, уже без сознания, стала бить его ногами по голове. С первого же удара отлетели зубы, кровь полилась. Нанеся ещё пару ударов, она нагнулась и подняла его за галстук.
   - Сволочь, - или это, или ещё что-то она пробурчала с закрытым ртом.
   Проявляя не дюжую силу, она оттащила его к подоконнику, обхватила голову руками и стала бить, бить и бить.
   Он был уже мёртв, умер ещё при ударе о писсуар. А она всё била и била. Она била его затылком о прочный бетонный подоконник, кромсала его череп на куски, чтобы не оживал никогда. И плакала. Слёзы скупо текли по щекам и капали ему на окровавленное лицо, оставляя там чистые прожилки. А она что-то шептала, едва слышно, чуть открывая рот, и била дальше.
   Вдруг руки её ослабли, ноги подкосились. Задним ходом она оказалась в кабинке, и там, потеряв равновесие, плюхнулась на унитаз. Труп у окна медленно сползал на пол, оставляя за собой кровавый след и кусочки кожи. Окно и стены рядом были забрызганы красными капельками, медленно стекавшими на пол.
   Она смотрела на это зрелище. Двойственные чувства обуревали её: хотелось и смеяться и плакать. Ни то ни другое не было истерикой или признаком сумасшествия, - она вполне осознавала, что делала. Она уронила голову в раскрытые лодочкой ладони и затихла.
   Норику понравилась эта девушка в кожаной куртке, в ней была какая-то необъяснимая прелесть. Не то чтобы у неё было очень милое личико, скорее наоборот. Волосы, правда, имели приятный цвет, и чуть поблескивали от ламп. Куртка её была старой, местами порванной, но имела множественные рисунки разных лет. Видимо, через неё прошло не одно поколение, всё было не просто так. Металлисты сначала, потом кто-то вроде хиппи, потом третьим, новым, слоем были рисунки на тему эльфов и Толкиена.
   Впрочем, она быстро удалилась, на ходу снимая куртку. Под курткой была огромная бесформенная чёрная футболка, полностью скрывавшая её фигуру.
   Почему-то ему вспомнилось одно интервью, которое он слышал по радио. Что-то там было эдакое, тему он вообще не запомнил, но каким-то боком там примешалось аниме, а потом и тема его озвучки. В студии была женщина, русская женщина, которая работала в Японии, и периодически озвучивала аниме. Что-то тогда его поразило... Ах, да, точно. Её способность манипулировать голосом. Говоря по-русски, голос был одним, но когда она в живую демонстрировала озвучку, то говорила всем набором голосов - от тонкого и удивлённого детского и до грубого мужского. Право, не знай он, что всё это одна и та же женщина, решил бы, то перед ним целый штат дикторов.
   Женя. И голос у неё был непривычный - игривый, слегка пьяный. Так не говорят в жизни. Разве что только во снах.
   Сон, да?
   На первом этаже были в основном рабочие помещения, какие-то коммуникации, ничего привлекательного для рядового гражданина или гражданки. Вообще ноль. Повсюду ходят совершенно левые люди, тыкают металлическими таблетками в чуть отличимую от стенки панель, дверь пищит и открывается магическим образом.
   - Мда, это вам не это, - задумчиво отметил про себя Норик.
   Он уже минуту разглядывал замок, стараясь прикинуть, как его можно разломать, причём незаметно. На ум не приходило ничего внятного, кроме ломом по незаметной панели. Она была вообще не маленькая, а в её центре слабо светилась зеленоватая лампочка. Впрочем, свет был настолько тусклым и так рассеивался по панели, что отличия замечались с трудом.
   Сверху на него смотрела небольшая камера. Будучи полностью чёрной, за исключением объектива, она была спрятана под каким-то навесом у потолка, и там тщательно скрывалась в темноте. Её и заметить-то было трудно, она там пряталась и не шевелилась. Он же заметил её ещё на подходе. Да, раньше, чем многие, но позже, чем надо. Он засветился. Он ждал.
   Камера вряд ли видела его лицо достаточно - может долю секунды. Всё остальное время он стоял к ней спиной. В его глазах она была похожа на маленькую птичку, наблюдавшую за большой вороной, которая терзала недавно сдохшую добычу. Какая отвратительная картина - он эта ворона, значит, скоро будет добыча. Это же метод Станиславского, про ружьё-то.
   Вдруг, совершенно неожиданно, потеряв интерес к происходящему, он повернулся спиной к лифтам. Ему вдруг стало душно, захотелось подышать свежим воздухом. Быстрее, быстрее, быстрее! Нету кислорода, он задыхался. За стенами здания он видел свет, воздух там становился иссня-красным, и наполнялся дрожжевыми испражнениями. По крайней мере, это было что-то очень похожее. Других слов он не знал.
   - К тебе идёт Чебурашка. Прими его.
   Откуда шёл голос? Кажется, из-за спины. Только за спиной у него никого не было, только лифты. Он мельком обернулся и попытался бежать в панике, хоть и не был сильно напуган, просто хотел прекратить это безобразие. Позади него двери лифта чуть приоткрылись на манер рта, и хитро улыбались ему. Как это трогательно и возвышенно.
   - С-с-сволочи, сволочи, сволочи... Ненавижу людей, ненавижу. Они сволочи! - скороговоркой тараторила Вика в кулачки, - нет. Они нет. Только уничтожают, грабят, насилуют, убивают. Никакой эстетики, никакой красоты, нет любви. Не-не-нет. Они, нет. Думают, что создали другую реальность. Нет. Думают, что там будут безнаказанны. Нет. Не будут, умрут. Сами себя похоронят заживо с потрохами. Ля-ля-ля. Анархию устроили и радуются, хи-хи-хи, - ей стало смешно. - Ненавижу.
   Она резко выпрямилась.
   Норик решил бежать. Так нельзя, хотя бы здесь. Он шмыгнул вперёд, наугад ломанувшись сквозь непонятные застройки, спрятался. Надолго ли?
   - Привет.
   - Привет, - говорили мужской и женский голоса.
   - Как дела?
   - Нормально, а у тебя?
   - Тоже ничего. Как спалось?
   - Выспалась.
   - Ты видела ангелов?
   - Они танцевали.
   - Ты в любовь веришь?
   - Не знаю... может это просто сон.
   - ... Выходи за меня замуж.
   - (пауза) Выйду!
   С улицы шёл такой яркий свет, что он ничего не видел там. Совсем ничего, только красный с оттенком синевы свет. Свет был жёстким, непонятливым, и действовал избирательно: он не освещал ничего в здании, тут действовал только свет мощных ламп.
   Одновременно Норик отчётливо услышал лягз и скрежет металла, звуки ломающегося дерева и рёв машин. Невидимая армия военной техники подходила с той стороны, а рядом с ней, напевая песню, шли солдаты и чеканили шаг. Иногда раздавались обрывочные крики, кто-то пытался командовать, и тогда вслед приказу неведомые машины меняли свой курс, ухали и шипели иначе. Вдруг в грохот ворвался фоновый гул.
   - Тихооооо!!! - закричал Норик, закрывая руками уши. И всё прекратилось, как только он услышал, а точнее увидел, у себя за спиной чьи-то шаги.
   В трёх или пяти метрах от него стояла высокая фигура в форме охранника. Норик был ослеплён и не видел, не мог видеть лица этого человека. Просто одно чёрное пятно на месте лица, ни глаз, ни рта, ничего не было. И одновременно он увидел высокого стройного демона-тень, который возвышался позади безликого охранника. Огромная тень медленно раскачивалась и, казалось, тихо урчала.
   - Аааа, ты это тоже не видел, - с горечью сказал Норик, когда послышался грохот, и охранник упал.
   Позади охранника стояла Вика, только что обрушившая на его голову тяжёлый мусорный бак. Ничего не сказала, даже не улыбнулась. Вот так они и стояла на отдалении, глядя друг другу в глаза, и молчали.
   Первой нарушила тишину Вика, впрочем, Норик тоже начал движение в ту же секунду. Она подошла и дотронулась до его щеки, вглядываясь, как будто желая разглядеть что-то очень мелкое. Он не сопротивлялся, тоже очень внимательно следил за ней, за её взглядом пристальным.
   - Ты пророк? - спросила она вдруг, очень тихо. - Не умерший.
   - А ты ангел в обличии человека?
   Она кивнула и опустила глаза.
   А в это время наверху в кафе...
   - Красивый вид отсюда, - говорила Люда, помешивая ложкой сахар в чае. Кофе она не брала принципиально - не хотела травиться. Уж лучше сама, чем вот так за всю жизнь насиловать свой организм, заставляя его работать на износ.
   Сейчас она смотрела на Антона, а он смотрел в окно. Отсюда действительно открывался замечательный вид на окрестности, был виден весь парк как на ладони, какие-то мелкие постройки, люди, снующие между ними... Нет, людей не было. Красиво. Красиво, что они были одни даже здесь, никто им не мешал, никто не видел их с улицы.
   Антону было не по себе. Вообще он чувствовал себя не очень хорошо, ещё не отошёл после больницы, но это было что-то другое. Тревога какая-то возникла в нём. Просто так, чуть погодя после того, как они вошли сюда и поднялись на лифте. Он ещё так отвратительно погромыхивал по ходу, и жужжал, словно взбешённая пчела.
   Он увидел за окном свору собак. Странно, но та же Люда, которая смотрела в окно вместе с ним, казалось, не замечала этого. А не заметить их было сложно: штук шесть или семь собак, выстроившись в форме капли, травили ещё одну. Или на их травила, сложно сказать. Они переругивались - семеро против одной, но никто не нападал. У той единственной собаки были длинные уши, которые колыхались по ветру, закрывая ей обзор.
   - Ты должна уйти, - прошептал он еле слышно.
   Он говорил еле слышно, сам себя он мор слышать с большим трудом, почти не двигал губами. И меж тем он отметил про себя, что она его слышит. Она напряглась, это было заметно, чуть выпрямилась. Слушает.
   - Этот маскарад не для тебя, - продолжил он ещё тише, может быть даже он не говорил вовсе, думал, - звали меня, и я пришёл. Уходи, ты себя погубишь.
   Но она ничего не ответила, только лишь слабая улыбка озарила её лицо, оно стало как будто светлее, чище.
   Тогда он отклонился назад, взял в руки чашку, и выглянул в окно. Там больше не было той своры собак, лишь та самая одинокая собака сидела и грустно смотрела в пол. Просто смотрела, ничего не предвещая, на полу перед ней ничего не было. Ан нет. Он пригляделся.
   Перед ней на земле в грязи лежал малюсенький комочек чего-то зеленовато-голубого. Плотный такой комочек, и, кажется, почти живой. По нему бегали цвета, бегали быстро, и каждый был таким мелким, с песчинку всего лишь, не более. Чем дольше он смотрел, тем более осмысленным казалась ему эта картина. Он стал слышать звуки, песчинки стали превращаться в людей, они кричали, и слышались взрывы. От ярких вспышек ему резало глаза, наворачивались слёзы, и он прикрыл их на секунду. А когда открыл, видение пропало.
   Собака всё так же сидела на своём месте, всё так же смотрела перед собой в пол, так грустно и одиноко. А потом подул ветер, и её разметало в пыль, как высохший песочный замок сметается морской волной.
   Начался снег. Издалека на них ползла огромная чёрная туча, застилая своими телесами всё небо, и тень мёртвой зоной ползла по земле. Казалось, она была настолько темна, что полностью закрывала солнце. Тень от неё была всё ближе и ближе, а там вдали появилось зарево. Разноцветные вспышки появлялись то тут, то там, иногда сопровождались низкими утробными звуками. Снег, падавший из тучи громоздкими хлопьями, делал город равномерно белым.
   - Зима, - отрешённо сказал он и отвернулся.
   Они допили, Люда положила на стол сотню, потом подумала и забрала её назад. За окном уже не было ничего видно, только ровная поверхность снегов, вспышки вдали, да крупные снежинки, больше похожие на град, долбились в стекло.
   Сквозь тяжелеющий воздух они подошли к лифту. Двери отворились.
   - Аааа, благодетель, а с ним невинная жертва... Тебя не звали на этот бал, но ты сама выбрала этот путь. Я рада, - медленно произнесла Вика. Норик стоял неподвижно в углу.
   Они вошли в лифт, и он, как по волшебству, повёз их вверх. С потолка на них смотрела мутным синим глазом маленькая камера. Минуты через две лифт открылся, и они очутились в полу-подсобном верхнем этаже здания. Низкие потолки, завалы стройматериалами и никакого стиля в убранстве. Антон почувствовал на губах привкус крови и плотоядно облизнулся.
   Впрочем, несмотря на подсобность, на этаже не было дверей или вентиляционных отдушин, даже окон не было. Была только одна дверь из ДСП слева от них.
   В маленькой комнатушке без окон и всего с одной дверью из ДСП перед навороченным пультом сидел пухленький человечек в очках и в пиджаке с галстуком. Перед ним было множество мониторов, он постоянно чем-то щёлкал на пульте.
   - Здравствуйте. Я - режиссёр этой комедии. С прискорбием вынужден сообщить, что представление заканчивается. Зеркала больше не отражают, актёры устали. Комната смеха перестаёт быть смешной, этого уже не остановить, ибо люди не могут смеяться долго. Поэтому мы завершаем нашу трансляцию.
   Они и впрямь не знали, что сказать на этот выпад. Представление действительно сильно затянулось, это было ясно ещё с самого начала спектакля, когда они только покупали билеты.
   Мир позади них рушился. Громыхала канонада артиллерийских залпов, рвались снаряды, снося под собой всё. Больше не будет тех величественных домов, не будет солнца и смеха детей, не будет неба и свежего ветерка морозным зимним утром. Мира, к которому они привыкли, за дверями этой комнаты больше не было. Их самих-то больше не существовало.
   Призрачный фонарный свет освещал маленькую девочку в беленьком платьице, которая кружилась в вальсе со своим плюшевым медвежонком.
   Знакомьтесь, её зовут Джульетта. Такое редкое имя в наше время, не так ли? Ей ещё только пять лет, она ходит в детский сад и играет в куклы. Когда она вырастет, она тоже откроет для себя мир искривлённых зеркал, и она тоже войдёт в комнату смеха, из которой не сможет вернуться. А вдруг сможет? Вдруг история изменится? Впрочем, это уже будет другая она, и это будет другое время.
   История прокрутилась трижды по одному и тому же сценарию. Актёры ушли на антракт. Занавес опустился.
  
  
  ==========================
  
  
  
  
  
  
  Послесловие.
   Мы погружаемся в морскую пучину настолько, насколько нам позволяет наша смелость. И в этой тёмной пучине мы ищем тайную дверку, которую до нас никто не видел. Мы ищем там жизнь и жаждем принять от неё мудрость, даже не подозревая о всём, что может произойти. Но, не случится ли так, что открыв дверь в надежде найти там все ответы, мы попадём в комнату со множеством зеркал, в каждом из которых увидим только себя? И мы оглянемся и встретимся глазами с другим человеком, и обнаружим себя, стоящими у себя дома перед небольшим походным зеркальцем, пристально глядя себе в глаза. И поймём ли мы, что от нас зависит выбор, в какое зеркало смотреть? Пучина открывается, так вперёд, нырнём.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"