Подошвы Олега утопают в прелой листве. При каждом шаге она липнет к ботинкам, шурша как-то по особенному. Листья недовольны - кто-то снова тревожит их покой. Олег понимает это, стараюсь двигаться, как можно меньше. Семён тоже ощущает, похоже, нечто подобное.
- Ты первым, выходит, на них наткнулся?
- Выходит.
- Ну и?
Семён с шумом выдыхает, даря жизнь белесому облачку пара. Сглатывая слюну, пинает, возмущённо шуршащие, листья.
- Что - ну и? Хреново мне, Олег, потом было. Ты как - на компашки мертвяков натыкаешься частенько? Там вон, они лежали, на лавочках, всем квартетом.
Видимо окончательно вознамерившись испортить отношения с природой, Семён быстро шагает к беседке, раскидывая подошвами жухлую листву. Остановившись в центре, выложенного плиткой восьмиугольника, лезет в карман за сигаретами.
- Нет-нет, спасибо. Так что, прям значит здесь, в беседке?
Сигаретный дым плавится в сыром воздухе. Усыпанный листьями парк, скукожился под серым ноябрьским небом. Место, где находятся сейчас двое парней, кажется островком среди океана мёртвой листвы.
- По углам, друг против друга, - Семён жадно втягивает сигаретный дым, - на лавочках развалились, руки на спинках - словно под музыку, блин, забалдели. Мертвецы - меломаны.
- Хм...
- И у всех рты раззявлены. А их ушей кровь. Лавочки аж багровыми были. А ещё потом написали - двое языки прикусили. А у одного ещё глазные яблоки, блин, полопались...
- Да уж... а во сколько это было?
- Я же говорил - в половину восьмого. Я в универ как раз шёл. Ну и срезал называется дорогу.
Семён умолкает. Олег тоже не торопится рушить хрупкую тишину, наблюдая за причудливыми изгибами сигаретного дыма. Странно, сколько прошло уже лет, а он всё ещё любит следить за игрой выгоревшего никотина. Вот только курить он не собирается. Никогда.
- Ну а потом ты в курсе... Ментов было... Год, как Славу нашли здесь - и на тебе снова. Только в этот раз уже четверо.
Брошенный Семёном окурок, негодующе шипит в мокрой листве. Кусочек тепла среди стылого парка. Уютная беседка и ночующие здесь трупы. Мертвецы-меломаны. Кто-кто, а уж Слава был точно упёртым фанатиком музыки.
Год спустя всё ещё трудно верить в его смерть - казалось, он просто ушёл, растворившись в звенящей вибрации звука.
Семён с Олегом бредут по аллее, оставив за спиной пустую беседку. Оглянувшись, Олег видит, как сгущается позади белёсый туман, маскируя очертания лавочек и камень плитки. Беседка кажется теперь вещью в себе, отделённым от остального парка, мирком.
Семён вдруг резко передёргивает плечами. Шаркает подошвой о мокрую плитку, тихонько бормоча что-то под нос.
- Что, Сёма?
- Не, я так...
- А-а-а...
Беседка скрывается за плотной стайкой, сбившихся в кучу, туек. Сёмён опять щёлкает колёсиком зажигалки. Олег молча шагает рядом.
- Встретился с местными собачниками, - говорит вдруг Семён.
- Да?
- Никто там, возле беседки, больше не ходит, - бросает Семён, - даже шавки бездомные не бегают. Не говорю уже про людей.
- Гм... суеверие?
- Да в том-то и дело, - Семён тормошит локтём тлеющий кончик сигареты, - в том-то и дело...
Они доходят до конца аллеи, где на фоне быстро темнеющего неба, выделяется полукружие каменной арки, установленной при входе в парк.
Оказавшись под куполом, Семён разворачивает Олега лицом к себе. В сгущающихся сумерках отчётливо выделяется его, непривычно бледное, лицо.
- Собачники слышали звуки, - пряча глаза, произносит Семён, - поздно вечером, возле беседки. Я тоже там был... я... в общем я тоже слышал...
Олег ловит его взгляд - смесь испуга пополам с неловкостью. Холодный осенний воздух фиксирует произнесённые слова облачками быстро тающего пара.
- Там на гитаре, Олег, играли, - звуки вязнут в накрывших парк сумерках, - в беседке или где-то рядом. Только там, Олег, ни единой души, не было. А гитара играла. Электрическая. В парке, ночью. Вот, так...
II
Моё имя Олег, я живу в трехкомнатной квартире, прямо напротив парка, живу вместе с родителями и братом. Отец мой довольно известный художник, мама преподаватель в музучилище. Дима, старший брат, учится на третьем курсе журфака, хотя основная сфера его интересов лежит в области рок-музыки, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Родители относятся к этому увлечению довольно благосклонно, мама даже когда-то преподавала ему сольфеджио в музыкальной школе. Сам я тоже горячий поклонник рока, однако играть на каком-либо инструменте, в отличие от Димки, так и не выучился. В рок-группе, где барабанит мой брат, я исполнял весь этот год функции водителя фургончика с аппаратурой. Я вожу с четырнадцати лет, а вот у Димки прав нет, за руль его пинками не загонишь, бог его знает почему.
Группа существует уже около трёх лет, и все эти годы её бессменным гитаристом являлся худощавый застенчивый паренёк, по имени Слава. Дима свёл с ним знакомство на сейшене местных команд - и в этот же вечер было положено начало их собственного проекта. "Чёрный Занавес" - мелодичный хард-н-хэви, с ощутимым привкусом арт-рока. Довольно скоро команда обрела стабильный состав и дело пошло. Репетиции, первые концерты в местном ДК, демо-записи - для меня это был волнующий и таинственный мир, некий переход в иное измерение. А спустя время, Слава начал бывать у нас дома, сначала изредка, а в последний для него год всё чаще. Не могу утверждать, что я был с ним на короткой ноге - Слава существовал в своём индивидуальном творческом мирке, и я уже упоминал свойственную ему застенчивость. Парень, истово нарезающий на гитаре жёсткий хэви, являлся, в сущности, скромным тихоней, обладавшим, впрочем, тонким и беззлобным чувством юмора. Кумиром для Славы неизменно являлся великолепный и загадочный Ричи Блэкмор - квинтэссенция гитарного мастерства и музыкальной самоотдачи, последний схимник классического хард-рока. Репетиционная база Славиной группы являла собой целую галерею постеров "Дип Пёрпл", "Рэйнбоу" и даже "Блэкморс Найт". Причём за исключением яркой творческой индивидуальности и беззаветной музыкальной самоотдачи, вряд ли можно было отыскать что-то общее между лидером "Чёрного Занавеса" и английским гитаристом. Как я уже упоминал, Славин юмор был абсолютно беззлобным и, несмотря на замкнутость, он хорошо умел ладить с людьми. Ни разу за все эти три года мне не довелось видеть его в гневе. Да и внешне оба музыканта представляли собой мало общего, разве что отличала того и другого неизменная худощавость, свойственная, как мне кажется, большинству рок-музыкантов. Слава был высоким парнем с едва заметной сутулостью. Волосы его были прямыми и светлыми, длиной ниже лопаток, он перехватывал их неизменной чёрной резинкой. Прикид - незатейливо-рокнролльный - джинсы, футболки, а в холодное время года, потёртый кожаный плащ. Ну и конечно футляр для гитары с уютно устроившимся внутри синим "Телекастером".
Эта его гитара... Во время концертов и репетиций "Чёрного Занавеса" Славик имел привычку играть справа от барабанной установки, изредка поворачиваясь к моему брату лицом. Словно проверяя, уверенно ли тот держит ритм? В остальное время, худая высокая фигура с "Телекастером" наперевес, теряла всякий контакт с окружающим миром, яростный и мелодичный шквал нот уводил гитариста в мир звуковых вибраций, где, как мне порою казалось, и было его настоящее место. Я не расспрашивал Славика специально, но иногда был уверен, что соприкасаюсь с его тайной, вижу её краешком глаза и, конечно же, слышу. Мне, очевидно, удалось поймать ту же волну, войти в унисон с вибрациями, гораздо более тонким, чем простое колебание гитарной струны.
Я ведь не просто это слышал. Славик копнул очень глубоко, случайно, а может намеренно расширив границы привычного восприятия, а я... подсмотрел за ним краешком глаза.
Туда, очевидно, ведёт множество тропинок, различными способами можно войти в резонанс с тем миром. Наиболее естественными и правильными являются, вероятно, церковная и европейская симфоническая музыка. Скорее всего, так оно и есть. Но музыкант "Чёрного Занавеса" попал туда с помощью обжигающих и хлёстких гармоний тяжёлого рока. Я, впрочем, абсолютно уверен, что главное, отнюдь не способ музыкального самовыражения - тайна скрывается в самом исполнителе.
Моцарт, Чайковский, Рахманинов... Гленн Миллер, Луи Армстронг, Би Би Кинг... Джимми Хендрикс, Ричи Блэкмор, Сид Баррет, Эрик Клэптон...
Все они побывали там (а кое-кто там и остался) - готов поспорить с вами на что угодно. Они, и ещё многие, имён я могу назвать предостаточно.
Музыкальные ноты, яркие и звонкие капельки звуков - соприкасаясь с энергией человеческой души, вы можете показать дорогу и... завести очень далеко. Не каждому музыканту по силам стать на этот путь - оставшиеся участники "Чёрного Занавеса" и ваш покорный слуга уловили лишь смутную вибрацию... словно лёгкое дуновение поиграло волосами на затылке. А Слава смог, он бывал там, и не раз. Да, я не разговаривал с ним специально... однако стылой ноябрьской ночью ноги сами понесли меня в парк. После того, что услышал я там... увидел... в общем реальность привычного мира взорвалась крупицами осколков, словно лопнул пузырь тишины, перемолотый жерновами грохочущих ритмов.
Славика нашли в парке, рано утром. Милицейский патруль наткнулся на него в той самой беседке, где год спустя, мой приятель Семён обнаружит компанию четырёх мертвецов. Пока же труп был один - длинные светлые волосы, кожаный плащ и тонкие пальцы, намертво сомкнувшиеся на синем корпусе электрогитары. Уж не знаю, да и знать не хочу, каким способом удалось разжать их впоследствии. Зато точно знаю, что послужило причиной смерти - тяжкие побои, повлекшие разрывы жизненно важных органов. У него только пальцы, пожалуй, остались неповреждёнными. Так, пара царапин. А вот лицо... Впрочем в похоронном бюро сделали всё, что смогли и даже больше - в гробу Славик выглядел так же, как в жизни, только гораздо более умиротворённым. Словно после чумовейшего концерта.
Синий "Телекастер" тоже лежал в гробу рядом с ним ...
Он возвращался домой после репетиции, поздно вечером. Один, через парк. Длинная фигура с футляром от электрогитары. На кого только не наткнешься в осеннем парке поздним вечером. В частности на спешащего домой музыканта. Кому-то, наверняка очень храброму и сильному, это показалось довольно забавным.
Настолько, что оказалось возможным забить музыканта до смерти.
Да, наверняка это показалось кое-кому чертовски забавным. Потом может они и испугались. Не знаю. И знать не хочу.
Так и не удалось выяснить, сколько на самом деле их было. Трое, может четверо. На худого долговязого Славика их хватило. Чего они от него хотели, что за слова клубками пара звучали в стылом ноябрьском воздухе? Об этом знает лишь плитка беседки, да обступившие её голые деревья.
Наверняка любой из вас, может примерно представить содержание того разговора. Ничего оригинального или нового Славик, думаю, не услышал.
А вот намертво сомкнувшиеся на корпусе гитары пальцы говорят о многом...
Тоскливым и промозглым был тот холодный ноябрьский вечер. Последний вечер существования рок-группы "Чёрный Занавес".
"Маленькие дети, ни за что на свете, не ходите, дети, в Африку гулять..."
Я ненавижу этот стишок, когда-то в детстве мы с братом попали туда, куда не должны были ходить, воспоминания об этом прорываются иногда через занавес забвения ночными кошмарами. Но мы остались тогда в живых и даже смогли победить ужас, в существование которого вряд ли кто бы смог поверить.
А талантливый музыкант Слава погиб от рук банальных уличных гопников. Стая вонючих подонков. Рядом не оказалось старшего брата, как было со мною в детстве, у него был лишь верный "Телекастер". И этого, очевидно, оказалось недостаточно. И в липкую ткань моих кошмаров вольётся ещё один образ - умиротворённое лицо, оттенённое красной обивкой гроба, светлые волосы и длинные пальцы на синем корпусе электрогитары.
Таким я запомнил его на похоронах. Однако в памяти моей сохранится совсем другой образ - ярко освещённая сцена с барабанной установкой посередине, справа от которой, я вижу высокого парня в чёрных джинсах и майке со скалящимся черепом. Длинные волосы парня повязаны банданой, ослепительно сверкают в свете прожекторов колки синей электрогитары. Беснующаяся толпа в метре от сцены, и взрыв гитарного соло после припева. Я хотел запомнить гитариста "Чёрного Занавеса", а не спокойно лежащее в гробу тело. Остальные его друзья хотели, я думаю, того же.
Осиротевшая группа потеряла гитариста, мы остались без друга.
Константин Кинчев говорил как-то об умерших друзьях - они оставляют после себя чёрные дыры. Чтож, у всех нас появилась отличная возможность проверить истинность этого высказывания.
Как выяснилось, Кинчев не соврал.
Дыры... глубокие чёрные дыры...
Ушедшие от нас друзья... куда? Хочется верить, их ждёт мир много лучший, чем этот. Там, где банда гопников бессильна против одинокого гитариста. Где гитара, гораздо более мощное оружие, чем кулаки и подошвы ботинок. Наверно где-то так оно и есть, вот только не здесь.
Глубокие, очень глубокие чёрные дыры...
Заглянем, а? Просто так, из чистого любопытства. Могу показать, если хотите.
Заглянем и увидим маму погибшего музыканта. Светловолосая женщина средних лет, с лицом, на котором не увидеть теперь даже намёка на улыбку. Придавленная и смятая нелепой и страшной потерей. Словно поработал здесь невидимый дрессировщик - раз! - и человек теряет способность излучать вибрации радости. Запирается в, почти осязаемом для окружающих, коконе безучастности и глухой боли. Что происходит с лишённым солнечного света цветком? Вот тоже самое происходило и со Славиковой мамой. Отец Славы погиб в автокатастрофе девять лет назад, теперь её покинул второй самый любимый ею человек. И я просто боюсь представить, насколько глубока чёрная дыра в её сердце.
Других родственников у Славика не было, остались мы - друзья и просто хорошие знакомые. Благо нас было немало.
И каждый стал теперь обладателем собственной чёрной дыры. Её размеры и степень причиняемой боли, были у каждого разными, но вряд ли кому из нас становилось от этого легче. Эти дыры обладают способность медленно, но неуклонно разъедать податливую ткань души. И тогда - остаётся лишь засыпать их пеплом забвения. Или - причиняя себе дикую боль - вырывать с корнем.
Но лично я предпочёл не делать ни того, ни другого. И нашёл выход, в который раз преодолев собственный страх. Я расскажу вам об этом чуть позже.
А группы "Чёрный Занавес" больше не существует. Оставшиеся музыканты не предприняли никаких попыток найти нового гитариста. Наверное, это было правильным решением, на место отрубленной головы не пришивают ведь новую, верно? А может, это было своеобразной данью памяти погибшего друга. Погибшего гитариста, но музыка ведь всегда остаётся, эти капельки звуков не так-то легко лишить жизни, поверьте мне, я теперь знаю.
А мой старший брат... Вот, кто не хотел показывать своей боли, он всегда боялся, что другие могут увидеть его слабость. Мой Димка всегда был для меня самым сильным и смелым, каковым на самом деле и являлся, и, похоже, теперь он винил себя в том, что в тот злосчастный вечер не смог прийти другу на помощь. И то, что никто бы не смог предвидеть случившейся трагедии не играло для него, по видимому, никакой роли. Мой папа как-то проговорился, что Дима всегда будет идти на помощь попавшим в беду, и это, дескать, его судьба. Впрочем, папа никогда более не распространялся на эту тему, однако, насколько мне известно, у него особое отношение к человеческой смерти. Он относится к ней удивительно спокойно, словно к старому приятелю, и мама похоже разделяет эту точку зрения. Однако я так пока и не решился расспросить об этом подробнее.
Впрочем, после того, что увидел и услышал я этой ночью в старом парке, я обязательно поговорю с отцом на тему жизни и смерти. Для меня будет очень важным услышать именно его мнение.
Итак гитарист умер, погиб, ушла, как мне казалось, в небытие его музыка, похороненная вместе с синей гитарой на старом кладбище.
Музыка умерла, но жизнь продолжалась, отвоёвывая понемногу позиции у боли и скорби. Каждый день нёс что-то новое, свежие эмоции и впечатления поддёрнули чёрные дыры сначала тонкой, а затем всё более утолщающейся плёнкой. И боль отступала, пряталась, реже и реже огрызаясь ночными кошмарами.
И ровно год исполнился аккуратному памятнику на старом кладбище.
А потом мой приятель Семён наткнулся на компанию мертвецов в той самой беседке, а в старом парке звучало порою, едва уловимое слухом, пение электрогитары.
Я в общем-то и не сильно боялся. Хотя нет, боялся-то я как раз чересчур сильно, настолько, что сумел забить на собственный страх. Не знаю, как вам это объяснить.
Весь этот промозглый ноябрьский день я слушал музыку. Лёжа на диване, смотрел в потолок, поднимаясь лишь для того, чтобы сменить в проигрывателе очередной диск. "Дип Пёрпл", "Блэк Саббат", "Джудас Прист", и на закуску пару альбомов Железной Девы. Потом залез в ящик Димкиного стола и вытащил серебряный кружочек компьютерного диска. Единственная студийная запись "Чёрного Занавеса".
Как давно я не слушал эти песни.
Хмурое небо за окном, и я в доме один. Осенью так быстро темнеет.
Пустая квартира, белеющий в сумерках потолок, и мелодичные переливы тяжёлой гитарной музыки.
"А гитара играла... электрическая..."
Не хочется шевелить даже пальцем, я просто слушаю музыку. А за окном уже непроглядная темень.
Ещё немного и вернутся отсутствующие весь день родители и Дима.
Пустая квартира. Музыка.
Я не хочу разрушать своё одиночество.
Вспоминаю, как клубились облачка пара в стылом ноябрьском воздухе. Дерущий горло дым Семёновых "Винстон Лайт". Ненавижу эти чёртовы сигареты.
В доме громко играет музыка, и одновременно кажется, что здесь сейчас очень тихо. Благословенная, несущая в себе особенный смысл, тишина. Музыка не способна помешать ей, лишь оттеняет её сверкающее великолепие.
Когда вернутся родители и Дима, всё будет по-другому.
"...гитара играла..."
Половина двенадцатого ночи.
И я вскакиваю с дивана, натягиваю свитер, щёлкаю кнопкой выключения проигрывателя, одеваю в прихожей ботинки и куртку.
Пустые лестничные пролёты, хмурое неприветливое небо, и в парке уже погасли розовые плафоны фонарей.
Что забыл я в этой непроглядной темени, среди усыпанных жухлой листвой тропинок и старых деревьев?
Папа частенько повторяет, что в глубине души мы многое знаем.
Что необходимо человеку с утра и до вечера слушавшему музыку?
Тишина и, быть может... ещё немного музыки?
Иду, едва слышно насвистывая сквозь зубы. Кто знает, кто знает...
Миную каменную арку, далее - непроглядная чернота парка.
"Страх темноты, страх темноты, у меня фобия - постоянно кто-то рядом..."
Строчка из "Айрон Мэйден" стучит в висках настойчивым пульсом.
Да, страшно. И всё-таки я продолжаю идти.
Мэйденовский "Страх темноты" вертится в голове, странным образом бодря и успокаивая.
Ноги ведут по, выложенным плиткой, тропинкам, точно так же шел этой дорогой год назад светловолосый молодой человек с гитарой.
Шёл, не зная, что ждёт его в конце пути, и год спустя я вздрагиваю, видя перед собой чёрный восьмигранник пустой беседки.
"...у всех рты раззявлены. А их ушей кровь".
Страх темноты, страх темноты...
"...ещё потом написали - двое языки прикусили. А у одного ещё глазные яблоки, блин, полопались..."
Ты что забыл здесь, Олег? Тебе ли не знать, насколько опасны прогулки в безлюдных местах поздно ночью?
Ноги тонут в прелой листве, безмолвно чернеет восьмиугольник беседки.
Так какого чёрта, Олег?
Как здесь тихо... А в голове продолжается яростная гитарная дуэль проигрыша "Fear of the dark".
А потом я вздрагиваю, ловя ртом влажный воздух. Озноб из тысяч мурашек встряхивает тело, а ладони становятся вдруг горячими и сухими.
Музыка у меня в голове... к ней присоединяется, ясно различимая в тишине ночного парка, гитарная трель.
Стою, тяжело дыша, теребя пальцами край куртки. Гитарные ноты, прозвучавшие секунду назад, попали в унисон с музыкой в голове.
И снова тишина. Мягкая, успокаивающая, лишь ветерок, вяло перебирает мёртвые листья.
Восстанавливаю дыхание и медленно веду пальцами по лицу. Страшно? Да. Но ведь в глубине души мы обо всём знаем.
- Здравствуй, - шепчу я в бархатную темноту, - видишь, я всё же пришёл...
Тишина.
- Расскажи мне, пожалуйста, что же здесь было?
Сгущаясь, тишина приобретает, кажется, плотность густого и клейкого сиропа.
А пальцы мои продолжают теребить краешек куртки, влажный воздух умывает лицо.
Чёрные силуэты деревьев, восьмигранник беседки.
Так какого же чёрта, Олег?
Круто развернувшись, шагаю прочь. Тишина и темень становятся вдруг просто невыносимы. Окружающее кажется теперь странным выкидышем ночного кошмара.
А где-то глубоко внутри расправляет щупальца злобный осьминог, покинувший своё убежище на дне чёрной дыры.
Удары сердца отдаются в висках крошечными беспокойными молоточками.
"Маленькие дети, ни за что на свете..."
Один, ночью в безлюдном парке. Придурок.
Пряча ладони в карманы, ускоряю шаг.
"...ни за что на свете..."
Домой, домой.
Звук настигает, вливаясь в уши вибрирующей тоненькой струйкой. Споткнувшись на ровном месте, резко оборачиваюсь к беседке лицом.
Непроглядная чернота.
Однако я явственно слышу музыку.
Гитарные ноты возникают из ниоткуда, являясь из-за чёрного занавеса ноябрьской ночи.
Этого попросту не может быть - в пустом и холодном парке я слышу живой гитарный звук.
И тогда - страх не то чтобы пропадает, он конденсируется и медленно сжимается, не сковывая более дыхание и свободу движений.
То же самое происходит и с чёрными щупальцами осьминога.
Чужое присутствие здесь, рядом, но я уже не боюсь, страх испаряется, рассасываясь под, заполнившую парк, музыку.
Музыка... так в этом городе мог звучать лишь один инструмент, и, ощущаемое мною рядом присутствие, отнюдь не чужое.
Громкость музыки достигает критической отметки и мир плывёт, теряя постепенно краски и яркость.
Я всё ещё здесь, в парке, возле беседки, и на улице холод ноябрьской ночи. Всё то же, с одним только, но - звучащая в парке музыка переносит меня в иную временную плоскость. Я вижу, что происходило на этом самом месте двенадцать месяцев назад.
Вижу, но и только - в этом временном отрезке нет у меня ни рук, ни голоса. Быть может, я нечто вроде бестелесного духа, играющего здесь роль стороннего наблюдателя...
III
Листва под ногами... так забавно... это перхоть... перхоть на круглом черепе Земли. До чего нелепое сравнение, думает Слава и, улыбаясь, загребает подошвой густую и мокрую массу.
Порыв ветра лезет за воротник, и Слава втягивает голову в плечи. Щурится на неяркий свет фонарей.
Вечер после репетиции. Прекрасное время суток.
Слава направляется домой, а вокруг звучит музыка, что не покидает ни на секунду, радужной сферой покачиваясь вокруг и внутри.
Тусклый свет и музыка. Тяжесть гитары в правой руке.
Славик поднимает голову, и звёзды подмигивают, разделяя настроение вечера.
Славику нравится быть здесь, под открытым небом, и всё же он ускоряет шаг. Домой. Мама будет беспокоиться, оно всегда будет о нём тревожиться.
Он сворачивает направо и шагает по аллее, пересекающей парк наискосок. Уже не горят фонари, и деревья кажутся теперь часовыми, хранящими загадку лунных бликов и стылого осеннего воздуха.
Хороший вечер, думает Слава.
Возле беседки мельтешат красные мотыльки, спустя десяток шагов, Славик понимает, что это тлеющие кончики сигарет. Тишину рвёт хриплый гогочущий смех, и она прячется где-то в листве маленьким испуганным зверьком.
- Эй, ну-ка, ну-ка... ку-уда...
Славик оборачивается. Он не различает лиц, лишь красные мотыльки и белые облачка пара.
- Погоди... погоди...
- Я спешу...
- Слышь, ты! Говорят стой, глухой что-ли?
В голову прыгает вдруг вроде бы не соотносящийся с ситуацией эпизод, фрагмент виденного недавно по DVD - Ричи Блэкмор, разбивающий грифом гитары камеру, снимавшего концерт, оператора.
С чего бы вдруг это?
- Сбренчи нам давай чегонить...
Хрен собачий, думает Слава, домой, домой.
- Эй, алё, ты бл... куда пошёл? Ты музыкант, бл?.. Доставай балалайку, сделай красиво...
Славик уже различает лица за тлеющими кончиками сигарет. Его вдруг передёргивает. Выражение глумливой сосредоточенности на этих физиономиях наполняет внутренности едкой и горячей тошнотой.
- Владимирский централ... давай, давай...
А они ведь даже не пьяны, понимает вдруг Славик. Но понимание этого, пугает отчего-то ещё сильней.
- Давай, сука, играй!
- Не знаю этой песни...
- Ну-у-у...
Они уже окружили его, он слышит их дыхание, и тот, кто за спиной, вдруг резко хватает футляр от гитары.
- Ну-ка дай...
- Давай, Лёха, сделай нам...
- Слышь, дай сюда, второй раз повторять не буду...
Пальца Славы, словно закаменели на ручке футляра.
Внезапно земля оказывается совсем рядом с лицом, больно царапая щёку. В затылке взрывается, расцветая белым цветком, огненный шар боли. Пальцы царапают землю. Гитара, где гитара... Щелчок замков футляра.
- Ох бл...смотри, прям игрушечка...
Гитарой, гитарой прямо по камере...
Слава сам не успевает осознать, что он сейчас делает. Всё происходит чересчур быстро. Вот он уже на ногах, и пальцы снова смыкаются на корпусе, выдранной из рук стоящего напротив человека, гитары. Сжимаются и каменеют, на этот раз навсегда.
Лишившийся инструмента Лёха, отшатывается от неожиданности. А ведь он почти мой ровесник, успевает заметить Слава, они все одного со мной возраста.
До чего же здесь вдруг стало тихо.
И как приятно снова ощущать пальцами гладкий корпус гитары. Всё остальное - парк, эти люди, ночь - перестают вдруг иметь какое-либо значение. Подушечки пальцев машинально поглаживают корпус, и снова начинает звучать музыка, та, что сопровождала Славика всю его недолгую жизнь.
Земля снова оказывается перед лицом. Запах прелых листьев перемешивается со вкусом крови во рту. Что-то шумит в висках, заглушая музыку. Или это сиплое дыхание, окруживших распростёртое тело людей?
Но это неважно думает Слава, подтягивая колени к груди, чтобы защитить живот от тяжёлых ударов ботинок. Боль белыми вспышками по всему телу, и чьё-то сдавленное бормотание.
Подтянуть колени к груди и как можно крепче сжать пальцы на корпусе гитары. И ещё крепче.
Чей-то ботинок врезается в затылок, и мир вертится перед глазами безумным калейдоскопом, и звуки становятся вдруг мягче и тише.
Не так уж это и страшно, успевает подумать Слава, пытаясь улыбнуться разбитыми губами.
Всё уплывает куда-то, и тело теряет чувствительность, спасаясь от вспыхивающей со всех сторон боли.
Но это не страшно, не страшно, нужно лишь крепче сжать пальцы.
IV
Бесплотный вновь обретает тело, а увиденное прячется от наблюдателя за бархатной пеленой чёрного занавеса.
Сжимая виски, Олег покачивается на месте. Стылый воздух становится вдруг нестерпимо горячим, обжигая лёгкие при каждом вдохе.
Вокруг снова - густая и липкая тишина.
- Славик... зачем они так, Славик...
Нету ответа.
Олега трясёт.
Тишина вязкая на ощупь, и нет здесь больше музыки.
Снова и снова крутится перед Олегом одна и та же картинка - четверо в парке месят ногами, лежащего на земле парня. В длинных волосах его мокрые листья, коленями он пытается защитить себе живот. А пальцы намертво сомкнулись на синем корпусе электрогитары.
- Ты... ты... да как же так, Славик?
Тишина теперь душит Олега, жуткая картина перед глазами переворачивает что-то внутри, заставляя тело вибрировать перетянутой струной. Ноги подкашиваются, и он падает коленями в мокрую листву.
И тогда начинает звучать музыка.
Мышцы Олега расслабляются, и резкие гитарные ноты поднимают дух к вершинам, где всё тайное теряет свою защитную плёнку невидимости.
Тишина заполняется музыкой, что была здесь за день до того, как, спешащий на лекцию Семён, обнаружил здесь тех...
...кто, покинув увеселительное заведение с претенцезиозным названием "Королевская ночь", решил продолжить вечер в хауз-ритмах местного ночного клуба. Пятнадцать минут пешего ходу и - залитый неоновым светом танцпол, столики и уютные кабинки на втором этаже, манящая стойка бара...
Клуб "Кентавр" - танцевальное безумие в ослепительно-белых сполохах светомузыки, плюс огромный выбор всевозможных напитков любой рецептуры и крепости.
Именно то, что и необходимо четвёрке энергичных крепких парней для приятного и активного отдыха.
Ночь приветствует молодых людей хмурым небом и пронизывающим холодным ветром.
Но что за беда! У них отличное настроение. Вечер будет прекрасен - волшебная барная стойка, тугой танцевальный ритм - все ингредиенты настоящего отдыха.
Остаётся лишь триста метров до переливающейся калейдоскопическим многоцветьем огней заветной вывески.
А впрочем, можно ещё быстрей - надо лишь срезать путь через парк.
Но ведь можно этого и не делать, а просто обойти этот район, прошагав лишние сто метров в компании звёзд и холодного ветра.
Четверо парней пересекают асфальтовый пятачок для такси перед "Королевской ночью", готовясь свернуть на пустую ночную улицу.
Вечер определённо обещает быть прекрасным...
Пустая улица, тусклый свет фонарей и... удар по голове, стремительный, оглушающий.
Что за пели сирены отважному мореплавателю Одиссею?
Музыка настигает и оглушает, парализуя тело и волю, а ноги несут в засыпанный осенней листвою парк.
Пение сирен - но не каждому дано быть Одиссеем... по крайней мере не тем четверым холодны ноябрьским вечером.
Из тёмных глубин парка, где черны деревья и усыпаны листвой тропинки, доносится едва уловимая слухом, гитарная трель и... они не успевают свернуть на, ведущую к бару, улицу.
Хотят - и не могут, а музыка набирает громкость, и ноги несут уже сами по себе.
Так они и шагают вялой походкой сомнамбулы, а очистившееся от туч небо, наблюдает за странной процессией искорками молчаливых и бесстрастных созвездий. Лишь звёзды станут единственным свидетелем произошедшего, звёзды и... витающий над парком бесплотный дух - гость из недалёкого будущего.
Внезапно музыка стихает, и наваждение теряет свою силу. Все четверо оглядываются по сторонам, словно выпав их пут тяжёлого забытья. Тело обретает свободу, и ничто не туманит больше разум, органы чувств начинают работать в полную силу. Можно видеть и говорить, осязать и слышать...
Это действительно напоминает пробуждение... и пробуждение это ужасно.
Металлический восьмигранник беседки, мокрая прелая масса под ногами, чёрные скелеты деревьев.
И тишина - напряжённая, давящая. Столь уместная в этом месте, таком же пустынном и тихом, как и двенадцать месяцев назад.
И столь же уместны теперь растерянность и ужас на лицах тех, благодаря кому это место приобрело столь печальную в определённых кругах известность.
Они стоят - безмолвные, оцепенелые, и перед глазами всех четверых, живая и чёткая до малейших деталей картинка - распростёртая фигура на земле, в своём черном кожаном плаще похожая на огромную подстреленную птицу. Запутавшиеся в длинных волосах листья. И прижатые к груди ноги.
Побелевшие от напряжения пальцы на изящном корпусе синей гитары.
Глухие удары тяжёлых ботинок, белые клубки разгорячённого дыхания.