- Кушай, милай, - рука возникла как бы из пустоты, держа потертую временем и многими языками оловянную плошку, до краев наполненную дымящейся мясной похлебкой. Рука была обтянута старой, высохшей от времени и напоминающей сифский пергамент кожей. - Кушай. Ты же поди трое суток в рот ничего не брал. Кушай.
Рука была права. Трое суток без еды - это вам не в озеро плюнуть. Такое выдержать надо.
Вообще-то полагалось просидеть без еды, воды и в полнейшей темноте два дня. Затем один день очищения, и еще на четверо суток в холодный грот, дабы в итоге выйти с гордо поднятой головой, а наставник выжигает у тебя на плече знак единорога, и теперь ты смело можешь называться послушником, и единственная твоя привилегия перед кандидатами - заниматься в пять раз больше, забыть о сне и подвергаться издевательствам со стороны Старших Братьев.
Ну я и вошел в грот на первое двудневие. Сижу уже третий. Забыли там обо мне, что ли?
Старуха (а это была именно старуха, а не рука, как показалось мне попервоначалу), всунула мне оловянную плошку, достала откуда-то из-за спины большую деревянную ложку и всучила ее тоже.
- Ты ешь, а я говорить буду. Ведь что получается, а? Бежать тебе надо, малец. Бежать. Твоих-то почитай всех и порешили. Прямо всех. Как прямо в капусту и порубили. Эх, что ж деется-то, а? Кто ж знал, а?
Так что пока я ел, старуха рассказала мне, что позавчера днем на Белый Скит нагрянули орды байтюков. Перебили всех, так что из всего братства один я остался. Байтюки хотели и меня порубить, но старшой их повелел грот камнями завалить, чтоб выбраться я не смог и помер тут от голода и жажды. Да старуха, добрая душа, тайный ход знала, меня почитай спасла, и теперь я ей обязан жизнью своей и должен служить ей покуда она, старая и больная женщина, на свете этом землю топчет. На этот счет у меня были соответствующие мысли, но их я решил приберечь до поры до времени.
Ведь как получалось? Спасла она меня? Спасла. Должен ли я ей? Вроде как должен.
Судьба моих братьев меня не очень то и огорчила. Все ведь под небом ходим, все из его рук манну получаем. Так что... Чему быть, того не миновать, а остальное - суета и маета, как говорил Старший Брат Сухроб.
Кстати, что ж это получается? Раз никого больше нет, значит я теперь сам себе старший Брат, сам себе Отец настоятель... Да, веселуха. И обязан я теперь Свет в мир нести, да Правду людям открывать. Она как...
- А тебе теперь прятаться надо. Великий Хей-Кхан повелел всякого, кто шаманству обучен, ловить и на кол сажать. Так что, милок, ты теперь опасный преступник. Выбирай, чего тебе больше хочется - мне служить или на кол садиться. А то я мигом, я десятнику скажу, что тут еретик сидит, да еще ход тайный покажу, тут тебе, милай, Ирий рядом и станет.
Да... И ведь донесет, старая перечница. Как пить дать, донесет. А десятник - тот разбираться не станет, даже слушать не будет, что я почитай и Пяти заговоров не знаю, и шаман из меня - как из яйца - курица, посадит на кол, даже не вопрос. Так то вот.
- Ты, милай, как зовешься-то? - старая перечница оборвала полет моей не такой уж и глубокой мысли. Вернее, глубокой - на глубину того самого кола, который уже врезался в мой, не такой и неприступны теперь, как казалось ранее, зад.
- Жмудь я, из Серых Низин. Батька там мой у Старого Вертя батрачит, так и я там же... Вернее, это раньше я там был, а теперя я как никак Старшой Брат Жмудь, и тебе, старуха, надо ко мне со всей почестью обращаться.
- Не Жмудь ты, а Жмурик. Дурак и есть. Байтрюки, говорю, в округе шастают, да шаманово племя под корень выводят. Так что молчал бы уж, недоделок. Эха оно как ведь, а... Вот что. Буду тебя Жмурой звать. При мне жить будешь, помогать там по хозяйству, в поле работать. Иначе смотри у меня...
Да уж... Куда ни кинь, всюду клин. У старухи холопствовать, либо на кол идти. Так уж лучше у старухи, хоть живее будешь.
- Ладно, матушка. А тебя мне как величать?
- А Матушкой и величай. И мене приятно, и вопросов меньше. Пять лет назад мой сынок тоже вот как ты - ушел в байстрюки. Да и положили его на Ежегодном круге. Но у нас в Малых Прудах этого никто не знает, так что будешь мне сыном. А там глядишь, и...,- старуха умолкла на полуслове, подумала и сказала. - Пошли, что ли. Темно уже. Глядишь, и не будет лишних глаз.
И мы пошли.
Жил я у старухи почитай два года. Ничего оказалась бабка - и работой не убивала, и кормила хорошо. Она травницей оказалась - ну той, что людей лечит. А я по хозяйству - коров пасти, дрова заготавливать, летом сено.
За сына она меня выдала. Так что в селе вопросов не было, сельский громада Михась лишь пожал мне руку и сказал:
- С возвращением, парень. Долго же тебя носило, ишь как изменился. Где был то?
Говорить, где был, я не стал. Усмехнулся я ему в лицо, поблагодарил за участие и ушел. И то правда, не рассказывать же ему про Серые Низины... А больше я нигде и не был... Так то вот.
Так и жил. Матушке новый дом справили, с резным крыльцом и ставнями. Сарай подлатал, в сельских оброках работал. Ну да так всегда, ведь по другому нельзя.
Жил бы пожалуй и дальше, но тут появился этот человек.
Дождь серой пеленой накрыл округу, и я охнуть не успел, как промок до портков. И то, если б еще сам-один шел, а то неси этого здоровенного бугая на себе, чтоб небо ему колом встало. Принесла же меня нелегкая в село как раз в тот день, когда и этот там появился.
Оказался он рыцарем - драконоборцем. И давай к громаде Михасю приставать - где тут дракон, да не нужно ли его порубить. Михась тоже не дурак и десятника кликнул, чтоб этого в чувство привели. Где это видано - драконов бить. Да он бы лучше себя за бороденку свою оттаскал, и мечем своим, с меня ростом кстати меч этот, по заду себе надавал бы. А то - драконов бить.
Драконов бить нельзя, так как их нету. Нету вот и все. Байстрюки кстати тоже тогда Белый Скит разгромили - все дракона искали. Якобы этот дракон, вернее дракончик, должен был быть убит за то, что его мать разнесла всю ставку Великого Хей-Кхана. Да где ж это видано-то, а? Дракон, едрить тя в корень. Небося перепились своего кобыльего молока и подожгли сами, а когда виновных искать начали - так они на дракона все и свалили.
Ну дракона, знамо дело, не нашли. Зато нашли козлов. Отпущения, которые. И весь Скит порубили, степняки-удальцы. Эх-ма...
А рыцарь этот оказался из тяжелых. Это еще хорошо, что его доспех я десятнику на хранение отдал, а то тащи его... Кончился бы по дороге, как пить дать.
Короче принес я его, Матушке отдал. Она давай его отпаивать да отхаживать. К вечеру оклемался вроде, только лицо синее все - это его десятник и дружинники уговаривали драконов тут не искать, а идти своей дорогой.
А как меня увидал - опять ум за разум зашел. Дайте ему меч и он убьет дракона. Вот ведь как, а? Обиделся я на него - ну какой я, едрить тя в корень, дракон. Жмудь я, а по здешнему - Васил, сын Матушки Сва. А он - дракон и дракон. Вот ведь, а?
Ну да Матушка его опять отпаивать кинулась да мне машет - иди, мол, видишь, не в себе человек. Совсем головой повредился. Ну я и пошел. Спать.
Мне сны хорошие сняться. Будто я аки коршун в небе парю и парю. Летаю, значит. И все-все в округ в моей власти - хочу - вверх подымаюсь, хочу - над землей над самой пролетаю. Эха, хорошо то как. Отдыхаю я во сне, сам собой становлюсь. Так то вот...
*****
Матушка Сва посмотрела вслед улетающему дракону. Лети, малыш, лети. Мал ты еще, двадцати лет еще нет, не сможешь сам, погубят тебя люди. Они ведь злые, и глупые, не понимают, что не в драконах дело - в самих людях. Все беды у них от самих себя. Злые они, люди, да ищут зло не в себе - в окружающих. И так уж повывели всех драконов, не дай бог - этот последний. Эха ведь как.
Ну да ладно, до рассвета еще далеко, лети, малыш.
А Матушке Сва еще работать, еще память заманывать у этого драконоборца...