Аннотация: Опубликован в журналах "Странник" (Саранск), "Порог" (Кировоград, Украина), "Очевидное и невероятное" (Харьков, Украина); сборнике "Лабиринт" (Йошкар-Ола).
Рогульского спасла быстрота реакции. Едва успев осознать, что мягкой посадки не получится, он нырнул в аварийный отсек. Коротко клацнула автоматически закрывшаяся дверь, и тут же по корпусу корабля словно ударили тысячетонной кувалдой. Пол вздыбился, и Рогульского отбросило к стене, вжало в ее упругую обивку из пенолироновых подушечек. Новый удар, еще сильнее прежнего, швырнул его обратно.
В недрах корабля что-то рвалось, лязгало и скрежетало, но это были уже последние конвульсии пораженного насмерть исполина. Он оказался невероятно живуч: его могучее бронированное тело продолжало вздрагивать даже после того, как умерли все звуки. Затем прекратилась и вибрация...
Выждав еще минут десять, Рогульский рискнул покинуть свое убежище. Открывшееся зрелище превзошло его худшие ожидания. Взрывом почти полностью выжгло энергетический отсек, вспороло корпуса приборов и раскидало их микроэлектронные внутренности по коридорам. Мозг корабля - сложная система биокристаллов - был безжалостно раздавлен рваными кромками искореженных переборок. Гиперпространственный передатчик представлял собой груду лома.
Но самое страшное ожидало Рогульского впереди.
Он с трудом заставил себя подойти к развороченной, превратившейся в застывшие стальные лохмотья, двери анабиозной камеры.
Жанна и Виктор были мертвы. Последнюю паутинку надежды оборвал физиодатчик - простейший и потому уцелевший в металлическом и пластмассовом крошеве медицинский прибор. Холодные зеленые светлячки букв на экране сложились в приговор: "Необратимая остановка всех жизненных процессов. Возможна консервация с целью предотвращения распада тканей".
В сущности, рассчитывать на иной диагноз и не приходилось. Анабиозные ванны, треснувшие в нескольких местах, были сброшены с оснований; прозрачный желеобразный наполнитель медленно вытекал через пробоины; трубочки жизнеобеспечения, вырванные из гнезд, сочились ручейками разноцветных растворов.
Жанна, казалось, все еще спала в анабиозе. Ее безмятежное лицо, обрамленное мягкими пепельными локонами, ничуть не изменилось.
Рогульский взялся рукой за горло, словно пытаясь протолкнуть засевший в нем твердый угловатый комок.
- Жанна, - хрипло произнес он и сделал шаг к разбитой ванне. Ему все еще не верилось в реальность происшедшего, он не был готов принять в себя боль дикой, невозможной утраты. Но боль пришла.
- Жанна! - Рогульский изо всех сил рванул куртку на груди, как будто надеялся разорвать сверхпрочную ткань, а вместе с ней и кожу, чтобы, покинув прежнюю оболочку, родиться заново, в другом мире, где на тебя не смотрят неподвижно и бесстрастно мертвые глаза любимой. Еще мгновение - и Рогульский рухнул бы на пол, припав к стенке ванны-саркофага. Но он сдержал этот порыв, больно, до хруста, сжав правой рукой кисть левой.
"Возможна консервация", - всплыла в мозгу строка из приговора, и Рогульский начал действовать. Он осмотрел приборы и убедился, что не все из них безнадежны.
Анабиозная масса - капризная субстанция. Она живет, дышит, получает из регенератора питательные вещества, отправляет туда продукты распада. Стоит прервать эту цепочку обменов - и чудодейственное желе прекращает функционировать, обрекая на быструю смерть погруженного в него человека. Консервант же - довольно простая жидкость. Мертвые организмы могут сохраняться в нем практически вечно. Но только мертвые... В консервант, как правило, отправляли добытые во время экспедиций образчики флоры и фауны.
Счет шел на минуты. Рогульский извлек Жанну и Виктора из опутанных шлангами капсул с прозрачными лицевыми щитками, заварил пробоины в пластике ванн, затем, подогрев анабиозную массу, превратил ее в пар и тут же пустил консервант. Наконец золотистая жидкость сомкнулась над телами погибших.
Рогульский подошел к саркофагу Виктора, уже закрытому герметичной крышкой, вгляделся в красивые, почти юношеские, черты его лица, затем повернулся к Жанне. Она лежала обнаженная, скрестив руки на груди, и, казалось, блаженствовала, боясь пошевелиться, чтобы не выплыть из нирваны.
Рогульский впервые видел ее такой, без клочка одежды, но представлял - бессчетное множество раз, то в воспаленных безудержных мечтах, то во снах - плотских и зримых, когда не можешь и не хочешь верить в иллюзорность созданного угодливым воображением. Однако раскованные фантазии не могли сбыться наяву - Жанна была подругой Виктора и принадлежала только ему.
Рогульский все стоял и смотрел. И вдруг ощущение того, что это прекрасное юное тело все еще хранит тепло жизни, пропало. Девушка превратилась в произведение искусства, изящную статуэтку, выточенную мастером-чародеем из цельной глыбы янтаря.
Рогульский судорожно сглотнул и отвернулся. На плохо сгибающихся ногах прошелся по камере, и взгляд его наткнулся на маленькую ванночку, расколотую пополам. Капсула лежала рядом. С нее, дрожа, сползали студенистые потеки наполнителя.
"Ролли, - вяло подумал Рогульский. - Значит, и ты, песик, тоже... У меня не осталось никого. Даже твою лохматую морду я не смогу потрепать, когда мне вдруг захочется взвыть от тоски..."
Он вынул собаку из капсулы и положил на пол. Можно было погрузить Ролли в консервант, но стоило ли? "Похороню на планете, - решил Рогульский. - Потом. Я еще не все осмотрел."
Он заглянул в трюм. Большая часть конструкций, предназначенных для строительства базы, была исковеркана взрывом, но из того, что осталось, мог получиться вполне приличный, даже просторный домик. А роботы, находившиеся во втором отделении трюма, вообще почти не пострадали. С такой армией можно было выжить и в более суровых условиях, чем эта уединенная планетка - спутник остывающего светила в созвездии Зайца. Тем более, что через три, максимум через четыре месяца с Земли прилетит корабль. Он доставит на базу, которая к этому времени должна быть построена, группу ученых.
Маленькое красное солнце тлело сквозь жидкие хлопья буроватых облаков. Из-за скудного освещения поверхность планеты - неровная, в бесформенных каменных складках - казалась обиталищем кошмарной нечисти, прячущейся в чернильных лужах почти неподвижных теней. Среди этой воображаемой жути приземистый купол возведенного за пару дней дома был олицетворением всего земного, надежного и прочного, настоящей цитаделью, неприступной для сумеречных страхов.
Сооружая дом, роботы перенесли в него с корабля все, что еще работало или могло быть отремонтировано. Так Рогульский обзавелся самым необходимым - синтезатором пищи, обогревательной установкой и целым блоком резервных энергетических батарей. Настоящим подарком судьбы было то, что воздух планеты мало отличался от земного. Однако в остальном этот мир вряд ли мог считаться удачной находкой. Ночью здесь царил леденящий холод, днем температура не превышала ноля. Животных Рогульский не обнаружил, редкие растения с трудом цеплялись разветвленными корнями за голые камни. Ветер часто отдирал их от ненадежной опоры и, измочаливая о булыжники, уносил вдаль.
Сергей Рогульский был капитаном и штурманом звездолета "Альгораб", Виктор Камаев - бортинженером и роботехником, Жанна Михальченко - медиком и специалистом по внеземной фауне и флоре. Стандартный набор профессий для того, чтобы успешно достичь незнакомой планеты и выполнить на ней свою работу. Полеты кораблей такого класса, несмотря на сверхсветовую скорость, обычно длились от нескольких месяцев до полутора лет, поэтому была предусмотрена смена дежурств. Кто-то бодрствовал положенное время, остальные погружались в анабиоз - ведь каждый хочет стареть на твердой земле, а не в кочующей среди звезд посудине. А чтобы дежурный не свихнулся от одиночества, в экипаж, как правило, включали пса. Когда-то Ролли бодрствовал непрерывно, но потом, щадя короткие собачьи годы, его все чаще стали погружать в анабиоз. Все обычно и естественно... Но надо же было такому случиться, чтобы в момент посадки, когда задание уже казалось выполненным наполовину, один из контуров энергоотсека внезапно замкнулся сам на себя...
Первые два дня, проведенные Рогульским в домике, были бесцветны и однообразны. Зато на третий, как будто специально для смены надоевших декораций, пошел снег - невиданный, роскошный, какой бывает лишь в боевиках о покорении ледяных миров. Пушистые хлопья, похожие на клочки растрепанной ваты, невесомо порхали в воздухе и, только слипшись десятками в сверкающие белизной комья, лениво опускались вниз.
"Вот это да! - думал Рогульский, надевая легкий прогулочный скафандр с подогревом. - Планетка-то, оказывается, не так скучна. Этот снегопад, по крайней мере, стоит того, чтобы заснять его голокамерой!"
Он вышел нагружу и сразу же по щиколотку провалился в искрящийся под лучом прожектора снег - изумительно мягкий, почти неощутимый. Сделал несколько шагов и обернулся: нечеткие впадины его следов затягивались на глазах. Белые хлопья беспорядочно кружились в воздухе, ежесекундно прилипая к суперглассу шлема, и вскоре Рогульский уже почти ничего не видел. Он протер лицевой щиток, затем, немного поколебавшись, снял с правой руки перчатку. Словно ожидая этого, одна из пушинок, настоящая великанша, села ему на ладонь.
Рогульский поднес руку к глазам. Нет, это, разумеется, был не снег. Пушинка не холодила руку - напротив, казалась теплой, как крошечный мохнатый зверек. У нее было едва заметное центральное утолщение, от которого отходили во все стороны миниатюрные белые "зонтики" на тонких ножках. Это напоминало головку одуванчика, но не ровную, шаровидную, а какую-то всклокоченную.
Вторая пушинка спикировала сверху, коснулась первой и словно приклеилась к ней. Рогульский нагнулся, взял пригоршню ''теплого снега", сжал в кулаке. Получился рыхловатый комок. На поверхность его выступила влага, но не вода, скорее - сок, прозрачный и немного липкий.
Рогульский выбросил комок, вытер пальцы о бедро и достал голокамеру
"Какой-то неизвестный органический полимер, - думал он, ловя наиболее интересные ракурсы для съемки. - Здешняя атмосфера, похоже, содержит активный слой, в нем происходят химические реакции и возникают такие вот чудеса. - Он запрокинул голову. Теперь казалось, что все пушинки, как мотыльки на свет, отовсюду слетаются к нему, целя непременно в лицо. - Красиво, черт возьми!"
"Снегопад" продолжался часа четыре. За это время искрящиеся сугробы поднялись чуть ли не до крыши домика. Рогульский велел роботам расчистить подступы к жилищу, но вскоре ему пришлось отменить приказание - "снег" начал таять.
"Худея", сугробы теряли свое недавнее великолепие, приобретали грязновато-серый оттенок, покрывались крупными маслянистыми каплями, которые, сливаясь, струйками сбегали с ноздреватых боков и собирались лужицами в размякших ямках. С невообразимой, по земным меркам, скоростью бескрайнее белое покрывало расползалось, обнажая проплешины, залитые темной, тускло отсвечивающей под неярким солнцем жидкостью. Наконец исчезли последние пятна "снега". Но потопа, который можно было предположить, не получилось - к вечеру вся жидкость бесследно просочилась под камни.
На следующий день Рогульский снова вышел прогуляться. Теперь, желая поскорее привыкнуть к здешнему воздуху, шлема он не надел, но вскоре пожалел об этом - усилившийся холодный ветер хлестко бил по щекам и швырялся, стремясь попасть в глаза, мелкими камешками. Пройдя метров двести и засняв несколько танцующих над поверхностью пылевых воронок, Рогульский повернул к дому.
И тут кто-то налетел на него сзади, ударил небольшим, но сильным телом под коленки и сбил с ног.
Бывают моменты, когда поздно рассуждать и принимать решения, когда единственный способ сохранить жизнь - отдаться во власть безошибочных рефлексов. Упав на спину, Рогульский сделал молниеносный кувырок через голову, вскочил и тут же ударил ногой напавшего на него зверя. Удар пришелся вскользь, но темный лохматый клубок с визгом отскочил в сторону. Рогульский глупо разинул рот. Перед ним, жалобно скуля, вертелся... Ролли.
Рогульский помотал головой. "Чушь, галлюцинация, - подумал он. - Отравился здешним воздухом... Ролли мертв. Я сам вынес его из корабля, опустил в первую попавшуюся ямку и забросал подвернувшимися под руку камнями. Помню, что очень торопился - дел еще было выше головы. Так кто же это? Фантом?"
Он присел на корточки. Недоверчиво, бочком-бочком, пес приблизился к нему и лизнул в нос.
"Это Ролли, - сказал себе Рогульский. - Пусть все медики на свете признают меня сумасшедшим, но это Ролли. И, значит..."
"Снег"! - словно выстрелило у него в голове. - Этот дьявольски красивый непонятный "снег" - он оживляет умерших! Или я признаю это, или мне остается выстрелить себе в лоб, потому что безумие хуже смерти... - Рогульский машинально гладил пса, тычущегося мордой в его колени. - А что, не так уж глупо. Природа здесь скупа, но под камнями, возможно, скрываются какие-нибудь животные или растительные зародыши. Чтобы пробудить их к жизни, необходим мощный катализатор - этот самый чудотворный "снег". Да, занятно... Но... если это так, то..."
"Жанна! - он вскочил, напугав шарахнувшегося из-под ног Ролли. Сердце оглушительно бухнуло в груди. - Со следующим же "снегопадом" я смогу оживить Жанну! Если только это не бред отравленного мозга..."
- A-a! - простонала Жанна.
Рогульский склонился над ней.
- Что?
- Сон. Глупый и злой сон. Это ты, Сергей? Мы уже прилетели?
- Да. - Рогульский продолжал избегать многосложных фраз. У него отчаянно колотилось сердце, першило в горле, и он боялся, что, заговорив длинно, взволнованно и сбивчиво, раньше времени встревожит Жанну. Как будто эта оттяжка что-нибудь значила...
Жанна потянулась и открыла глаза. Увидев Рогульского, улыбнулась, затем огляделась по сторонам, и ее брови поползли вверх.
- Где это мы? Что случилось?
Рогульский молчал. Он был предельно измотан. Дождаться "снега", набрать в резервуар, дать растаять, поместить в образовавшуюся жидкость тело Жанны, сутки дежурить у физиодатчика, а потом, убедившись, что чудо, вопреки здравому смыслу, произошло, вынуть девушку из ванны, положить на кровать, одеть и ждать - нетерпеливо, в каком-то странном горячем ознобе ждать ее пробуждения...
- Что произошло? - Жанна медленно села в кровати. Видно было, что она еще очень слаба.
- Авария... - глухо произнес Рогульский. - Энергоотсек... На посадке... Я легко отделался, а ты... за тебя пришлось повоевать. Аппаратура вышла из строя... я две недели не мог вернуть тебя из анабиоза...
Глаза Жанны расширились
- Какой ужас... А Виктор? Что с Виктором?
Рогульский молчал.
- Что с ним?! - Голос ее сорвался. Она помассировала горло и шепотом повторила:
- Что с ним? Сергей, не молчи, скажи: он жив? Ну пожалуйста, Сергей...
Она постепенно отползала от него, сжималась в комочек, и только глаза, горящие надеждой, казалось, делались все больше и больше...
У Рогульского булькнуло в горле.
- Нет... - хрипло ответил он и вышел. В спину ему вонзился крик...
Он вернулся в комнату через полчаса. Жанна все еще сидела на кровати, подтянув колени к подбородку. Глаза у нее припухли, она уже не могла плакать, но плечи все еще тихонько вздрагивали.
Рогульский сел рядом и взял Жанну за руку.
- Постарайся прийти в себя. Мы оба были на волосок от гибели, но мы... но мы живы. А Виктор... - Он опустил голову и помолчал. - У него была легкая смерть. Он не успел ничего почувствовать.
Жанна всхлипнула.
- Я хочу видеть его...
- Нет, - ответил Рогульский, глядя в пол. - Это не для твоих нервов, Жанна. Я поместил его в консервант. И запер в металлическом контейнере. Замок закодирован. Так надо, Жанна. Ты же знаешь, я всегда поступаю так, как надо. Доверься мне. Когда прилетит корабль, мы отвезем Виктора на Землю. Он наверняка хотел бы быть похороненным на родине...
- Сергей, - почти беззвучно сказала Жанна, - не будь таким жестоким. Дай мне попрощаться с ним.
- Нет. Пойми, ты же врач. Это будет слишком сильным эмоциональным потрясением. Преодолей, сломай себя. Прямо сейчас. Потом будет легче. Ну, обругай меня. Ударь, в конце концов, только не...
Глаза Жанны на мгновение вспыхнули, она резко и, видимо, не отдавая себе отчета, вскинула маленький кулачок, но тут же из нее словно вынули невидимый стержень, она обмякла и, уткнувшись лицом в грудь Рогульского, заплакала навзрыд.
Рогульский гладил ее по голове, и щека у него судорожно дергалась. Есть, конечно, люди, с полной безучастностью принимающие чужую боль, но их не так-то много, это целое искусство - уметь заковать свое сердце в абсолютно непроницаемый панцирь. Искусством подобного рода Рогульский владел плохо, каждый всхлип Жанны резал его душу по живому, он на пределе сил боролся с самим собой - тем Рогульским, который готов был завопить: "Не верь мне! Я подлец! Не верь мне!.."
И он одолел его - свое лучшее, совестливое, казнящееся "я", усилием воли отшвырнул с пути, замуровал в потаенный тупичок сознания. И сразу почувствовал себя сильным.
- Жанна, - сказал Рогульский, - послушай меня... Тебе обязательно надо поесть. Сейчас я что-нибудь приготовлю. Приходи, когда сможешь. Я буду ждать.
...Она почти ничего не ела, только все пила горячий чай, словно никак не могла согреться. Наконец замерла - нахохлившись, сжимая обеими руками пустую кружку.
- А теперь поспи, - сказал Рогульский. И ни о чем не думай. Абсолютно ни о чем. Завтра тебе будет легче.
Жанна поднялась - бесшумно, как тень.
- Сергей, - сказала она, - проводи меня. Мне страшно...
...Волосы Жанны стекли с груди Рогульского и мягкими подрагивающими волнами разметались по подушке. Рогульский взглянул на девушку. Ее глаза, выплаканные до дна, были сухи, лицо заострилось и сделалось еще бледнее.
- Спи, - сказал он. - Почему ты не спишь?
Жанна нашла под одеялом его руку и сжала ее.
- Сергей... - Она смотрела вверх, как будто, опустошенная сумасшедшей вспшкой своей необъяснимой, воспаленной страсти, была не в силах повернуть голову. - Как хорошо, что ты есть... Я бы не выдержала одна. Есть предел, за которым... - Она замолчала.
- Не надо, - сказал Рогульский. - Спи.
Жанна, казалось, не слышала его.
- Я была уже на краю, - продолжала она. - Еще немного - и туда... вниз... на дно...
Рогульский кусал губы.
Он был неизмеримо богат - и в то же время нищ. Женщина, которую он боготворил, сама мысль об обладании которой пронизывала тело неуемной сладостной дрожью, отныне принадлежала ему. Но это была победа, равнозначная поражению. Рогульский понимал, не мог не понимать, какая сила бросила Жанну в его объятия. Он был для нее той самой банальнейшей спасительной соломинкой, за которую хватаются, падая в бездну, единственным средством избежать безумия и вновь - пусть наскоро, не добиваясь навсегда утерянного совершенства - собрать по осколкам мир, разлетевшийся вдребезги со смертью Виктора.
"Слишком быстро это произошло, - думал Рогульский. - Мгновенный безотчетный порыв толкнул Жанну мне навстречу. Но в любое время она может с той же легкостью отшатнуться от меня. Я должен был преодолеть себя и проявить сдержанность. Дать Жанне время свыкнуться с утратой, осознать, что мир изменился бесповоротно, чтобы она медленно - это самое главное! - постепенно и безболезненно поместила меня в центр нового мира, в котором так или иначе придется жить. Значит, проявить сдержанность... - Он внезапно обозлился. - Черт, ведь я же не робот, не шахматная машина, просчитывающая ходы! Как это просто - докатиться до вычислений, в какой день удобнее переспать с женщиной, чтобы понадежнее привязать ее к себе! Видимо, самое страшное оружие человека - это логика. С ее помощью можно разрушить, низвести до примитивного уровня все. Абсолютно все."
Он потянулся к Жанне, обнял ее... и едва удержался, чтобы тут же не отстраниться. Тело ее, еще несколько минут назад мягкое и податливое, впитывающее ласки каждой клеточкой кожи, вновь зацепенело, напряглось, как взведенная пружина. Оно опять не принадлежало ему...
Прошли три дня, трудно отличимых друг от друга. Рогульский возился с роботами, Жанна переоборудовала уголок дома под лабораторию - многие нужные ей приборы удалось починить - и изучала местные растения. Их уже было много, твердые буроватые ростки буквально на глазах проклевывались сквозь камень, и только Рогульский знал тайну этого неудержимого роста. Угрюмое плато оживало. Казалось, скоро стелющаяся поросль покроет его сплошным упругим ковром, на котором затем - дай только срок! - распустятся невиданные цветы.
Днем Жанна почти не общалась с Рогульским, выглядела отчужденной и деловитой, но ночью они, словно кто-то свыше предопределил этот жесткий, неумолимый порядок, вновь оказывались в одной постели. И опять Рогульского терзали перемежающиеся приступы надежды и отчаяния...
А на четвертый день пошел "снег". Жанна завороженно, как ребенок, впервые попавший в городок аттракционов, смотрела на танцующие за окном хлопья, затем всплеснула руками и стала натягивать скафандр. Предлога удержать ее Рогульский не нашел, и в груди у него заныло. "Снег", сослуживший однажды неоценимую службу, был теперь помехой, коварной миной, грозящей взорвать хрупкое равновесие, установившееся в их крошечном мирке для двоих. Жанна нe возвращалась долго, невыносимо долго. Наконец она появилась - с полными пригоршнями "снега". За ней, разгоряченный, счастливо повизгивая, вбежал Ролли.
- С ума сойти! - сказала Жанна. - Сергей, он теплый! Просто чудо какое-то! - Она положила "снег" на импровизированный лабораторный столик и стала снимать скафандр. - Сейчас мы узнаем, из чего состоит эта диковина!
Рогульский поднялся.
- Узнавай. А я немного пройдусь.
- Конечно, конечно, - отозвалась Жанна, усаживаясь за столик. - И обязательно прихвати голокамеру!
Рогульский бесцельно бродил вокруг дома, взрывая ногами "снег". Рядом прыгал и кувыркался обалдевший от избытка впечатлений Ролли. "Все обойдется, - тупо стучала в голове одна-единственная мысль. - Все еще обойдется..."
- Сергей! - хлестнул по ушам крик Жанны. Рогульский обернулся. Она выросла перед ним - тонкая, напряженная, как тетива. Шлема на ней не было, и волосы, облепленные "снегом", трепетали на ветру, словно жили своей обособленной жизнью.
- Ты! - выкрикнула Жанна. - Я все поняла! Этот "снег"... катализатор... ты оживил меня, я была мертвой, мертвой, мертвой!!!
Казалось, с ней вот-вот случится истерика.
- Успокойся, Жанна, - сказал Рогульский. - Все не так...
- Ложь! Ты оживил меня. Иначе быть не могло. Я только сейчас поняла, как ты стал чудотворцем. Анабиозная ванна или действует, или нет, и тогда - смерть! Ты оживил меня, а Виктор...
Она словно захлебнулась словом "Виктор".
- Постой, - Рогульский взял себя в руки. - Я сейчас все объясню.
Глаза Жанны сузились.
- Я сама объясню. Ты хладнокровно оставил Виктора. Его ванна не могла пострадать больше моей. Ты сделал это намеренно, потому что... потому что... - Она запнулась.
Рогульский посмотрел ей прямо в глаза.
- Да! Ты угадала. Я сделал это. Но не хладнокровно. Ты представить себе не можешь, чего мне это стоило. Я всегда любил тебя, Жанна, с той самой минуты, когда впервые увидел. Тебе не надо объяснять, что такое любовь, но у меня это было не так. Больнее, во сто крат больнее. Ты жила в сладостном полусне, а я... Это была пытка, растянувшаяся на годы. Я не мог преодолеть себя, ты должна это понять. Должна!
Лицо Жанны было страшным.
- Код, - тихо, почти не разжимая губ, произнесла она.
- Что?
- Код, негодяй! - взорвалась Жанна. - Код от контейнера, где ты спрятал Виктора! И не вздумай сказать, что ты солгал и на этот раз. Если ты это скажешь... если скажешь... - Она сжала губы так, что они побелели.
Рогульский молчал. Он представил себе встречу с Виктором, вернувшимся из небытия. Как посмотреть в глаза человеку, которого ты собственноручно вычеркнул из списка живых, словно ненужный предмет из чересчур длинного и скучного перечня? Как жить с ним под одной крышей, разговаривать, совместно работать? Даже Иуда, ставший для многочисленных поколений синонимом эталонного, обнаженного в своей гнусности предательства, недолго тешился вожделенными сребрениками. Неподъемная глыба совести, которую он намеревался шутя снести на своих плечах, раздавила его...
- Ну! - Голос Жанны требовательно напомнил ему о необходимости на что-то решиться. Вариантов было два, но вряд ли кто-нибудь захотел бы сейчас оказаться на месте Рогульского, чтобы справиться с этой простенькой дилеммой.
- Код Е330А, - отрывисто произнес он и, повернувшись, зашагал прочь. Даже не взглянув на него, Жанна бросилась туда, где призрачно белела припорошенная "снегом" громада корабля. Блаженный дурачок Ролли потрусил следом.
...Рогульский стоял на краю расщелины, которую обнаружил еще в тот первый, трагический день. Противоположный, зазубренный край сахаристо поблескивал шагах в двадцати от Рогульского, но сделать эти шаги не удалось бы никому. Робкие лучи худосочного солнца даже не пытались проникнуть в расщелину, и она, наполненная первозданным мраком, казалась распахнутыми в миллионнолетнем ожидании вратами преисподней.
Минут пять Рогульский стоял неподвижно, и ветер швырял в него "снегом", обряжая в белый саван. Наконец он пошевелился, непослушными руками отцепил от пояса скафандра лазерный резак, предназначавшийся для сбора минералов, и поднес к виску прыгающее дуло.
Через несколько мгновений со стороны корабля, из-за клубящейся "снежной" завесы, раздался надрывный, холодящий душу собачий вой...