Жили-были на белом свете брат с
сестрой. Звали брата Талант, сестру - Краткость.
На диво дружно жили. Бывало сядет брат, возьмет
перо в руки - и ну писать. Весь день пишет, по
десятку раз перья ломает, да чернил подливает. К
вечеру умается - на лавку спать повалится. Тут и
сестры черед приходит - перечтет она все, что
брат за день написал, и ну ножницами щелкать -
все ненужное вырезать.
Встанет брат поутру, глядь, а на
столешнице ровнехонько полоски бумаги
разложены. Снова возьмется брат за перо, начисто
все перепишет, да людям снесет. Те читают, да
радуются, и Талант с Краткостью словом добрым
вспоминают.
Да только встретилась однажды Таланту,
девица-красавица: лицом пригожа, станом стройна,
речами сладка. Популярностью ее величали. И
никого для Таланта милее не стало. Сыграли они
честную свадебку и привел Талант женушку в дом
свой. С первого взгляда невзлюбила молодуха
сестру мужнину: за все ее попрекает, слова
ласкового не скажет. А потом и вовсе взъелась,
день -деньской
пилит мужа: “Скажи ты ей, дурехе, чтоб она по
ночам лучину в избе не зажигала, да ножницами не
щелкала. Виданное ли дело - так честному люду
досаждать”. Отмалчивался сначала Талант, не
внимал укоризне, да только чего баба с мужиком-то
не сделает, коли
захочет - запретил он сестре лучину жечь, а
ножницы и вовсе выбросил. Обиделась Краткость,
собрала свои пожитки в котомку и ушла куда глаза
глядят.
Долго ли, коротко ли - родила
Популярность Таланту сына. Умен был не по годам.
Еще в люльке сидел, а уж речи умные говорить
выучился. Хотели его родители по-простому
назвать, да только воспротивился он: “Сам”, -
говорит, - “решать буду, как меня на людях называть. С сего дня
величайте меня Философом, аль Любомудром, коли
так сподручнее”.
В сынишке Талантовом еще росту с
вершок, а уж понукает отца, велит тому перо брать,
да то, что скажет, записывать. Так и пошло: сидит
Любомудр на печи, пряник жует, молоком запивает,
да мудры слова говорит. А у Таланта уж и спинушка
разболелася, и косточки ломит, да не дает ему жена
разогнуться, из-за стола встать, покуда сынок
слово молвит. И что ни вечер - несет она листки те
люду честному на прочтение.
Да только стал Талант замечать, что
жена его, что ни день - то тише, да незаметнее
становится. До того тонка стала, что того и гляди
мимо пройдешь - не заметишь. Да и возвращаться
домой она стала, рукописей Талантовых не
раздавши. Не берут люди, кто на сенокос ссылается,
кто на детей малых.
Пришел однажды Талант домой, глядь,
сидит его благоверная у окна, щечку рукой
подперевши, а лучи-то солнечные сквозь нее, как
сквозь листву пробиваются, на пол ложатся.
Испугался Талант, зовет ее, душой своей, голубкой
кличет, да не слышит она. Тут и сын их, Любомудр,
воротился, увидал, что случилось, да решил окно
затворить, чтобы солнце жгучее мамку его не
сожгло. Ожила будто Популярность, на сына ласково
поглядела, слезинку со щеки смахнула, плечом
повела, да и обернулась тенью.
Долго горевал Талант. Уж и Любомудр
вырасти да жениться успел, а отец его все по
деревне ходит, жену свою кличет. “Неможется мне
без нее”, - молвит. Посоветовали ему тогда люди
добрые сестру свою отыскать, да за старое ремесло
приняться. Не одну версту прошел Талант, не одну
реку переплыл, не в одном лесу ночью плутал, пока
сестру свою, Краткость, не нашел.
Постарела Краткость, сгорбилась. Да
занятье свое прежнее почти позабыла. “Не по мне
оно теперь, братец. Не по мне”.
С тем и вернулся Талант в родные края.
Да только за перо так и не взялся: по утром дрова
на дворе колет, сам по воду ходит, да хозяйничает
как умеет. Только по вечерам сядет бывало
супротив дому своего, да так и сидит, пока звезды
на небе не заблещут.
А коли придется когда запоздалому
путнику той деревней идти, видит он Таланта, да в
открытом окошке напротив - тень неясную, светом
лунным серебрящуюся: стан тонкий, головка
склоненная, да ладошка у щеки.
Октябрь, 2001 |
|