Машевский Александр Александрович : другие произведения.

Самосуд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Два ветерана восстанавливают справедливость в деревушке


  
  
  
  
  
  
  

С А М О С У Д

повесть

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Александр Машевский

   гор. Москва
  
  
  
  
  
  
  
   I.
   Дед Тимофей сидел на завалинке и, не без удовольствия затягиваясь хорошо просушенной на печи "Примой", жмурился от яркого летнего солнца.
   Спешить было некуда. Старый Тимофей уже второй день был сам себе хозяином. Его старуха подалась в город навестить старшего сына. Обещала вернуться через пару недель, как только проверится у врачей по всем своим женским болезням.
   Конечно, всех дел не переделать, но с основными "партейными поручениями" своей Матрены дед Тимофей справлялся. И всего-то - скотину накормить в лице поросёнка Васьки да стайку кур загнать на шестки, ну и небольшой огородик полить, благо колодец был тут же, во дворе.
   Дом, построенный его отцом в аккурат сразу после войны, напоминал гриб-боровик. Ладный и объёмистый. В лучшие времена человек по двадцать в нём собиралось, всем хватало места. Но эти времена прошли, "птенцы" разлетелись из гнезда кто куда, и наведывались в родительский дом очень редко.
   Тимофей с Матрёной понимали, что они доживают здесь свои последние денёчки, коих осталось не так уж и много, впрочем, как и здоровья. Вслух эта проблема даже не обсуждалась.
   Жизнь испытывала Тимофея Сорокина на прочность долго и всерьез.
   Голодное колхозное детство. Редкое в ту пору восьмиклассное образование. К зависти одногодков получил повестку в пограничные войска, где и пригодились его навыки работы на одном-единственном колхозном тракторе. Так и служил на западной границе до самой войны. В одном из боев его блиндаж был разнесён в щепки прямым попаданием снаряда. Оглохшего и обгоревшего безоружного сержанта Сорокина повязал совсем молоденький фриц, наведя на него свой "шмайсер". Нет, никак не мог Тимофей броситься на немца с голыми руками: ему просто очень хотелось жить. И только.
   Потом были и побег из плена, и долгая дорога к своим. А там вместо приказа на охрану и оборону границы Тимофей Сорокин получил из рук вершителей солдатских судеб направление в одно из многочисленных "воспитательных" учреждений ГУЛАГа.
   В пятьдесят третьем посчастливилось вернуться в родное село. Отец принял сына молча и до самой своей смерти ни о чем его не спрашивал. Да и зачем? И так все было ясно.
   Много позже, когда жажда выговориться стала нестерпимой, Тимофей ушел из молчаливого коллектива слесарной мастерской и под старость лет взялся учить детишек труду и всяким другим житейским премудростям в этой же самой школе-восьмилетке.
   Сейчас этой школы нет и в помине, поскольку нет и ребятни в некогда процветавшем селе Ярково, славившегося на всю округу своими шумными ярмарками да красавицами-невестами, сосватать которых считалось чуть ли не пределом мечтаний у заезжих купцов. От села, как говаривала бабка Матрёна, остались "таперича только рожки, а ножки убежали в город". Оставшись без хозяев, дома как-то сгорбились, многие просто развалились под тяжестью лет. Не вовремя начатая перестройка разметала сельский люд по России в поисках лучшей жизни, а то и просто куска хлеба, хотя земля здесь всегда была урожайной.
   Всё в округе заросло буйным кустарником и спряталось в высоченной траве и лопухах. Жизнь тлела только в пяти избах. Иногда в дома с забитыми крест на крест окнами проникали невесть как забредшие сюда "туристы" и крушили всё, что ни подвернётся под руку.
   Дед Тимофей раскурил новую сигарету и аккуратно убрал горелую спичку обратно в коробок. Порядок он любил во всём и очень переживал, когда встречался с бесхозяйственностью и головотяпством.
   Боль, которую ему причинили в молодости и враги, и свои, притупившись было, вспыхнула с новой силой. Заклятый друг деда Тимофея, старенький чёрно-белый телевизор "Горизонт", приобретенный по случаю у сбегавшего из колхоза запойного агронома, заставлял старика с новой силой страдать и переживать за судьбы голодающих шахтёров, учителей и студентов, плакать над жертвами участившихся в стране катастроф. Наводил ужас рост бандитизма, и старик в душе радовался, что живет далеко от этой чёртовой цивилизации и даже от районного центра, где возглавляемые чуть ли не самими работниками правоохранительных органов преступные группировки, как говорят телекомментаторы, делят меж собой сферы влияния с лицами кавказской национальности, средь бела дня сшибаясь в кровавых рукопашных схватках.
   Ему было интересно, а смогли бы вот так наши русские ребята учинить безнаказанный погром на базаре в каком-нибудь Баку или Тбилиси?
   Нет. А у нас, значит, всё можно. Времена-а!
   Видал дед Тимофей на железнодорожной станции этих золотозубых усачей, гордо прохаживающихся с отвисшими животами мимо своих торговых палаток, в которых дородные русские девки за гроши торговали с утра до ночи явно не кавказскими бананами и апельсинами.
   Дед просто не верил, чтобы за такой короткий срок жизнь для большей части трудового народа потеряла всякий смысл. Он в глубине души понимал, что на Русь свалилось какое-то новое несчастье, которое будет похлеще татаро-монгольского ига. И кто ж этим игом руководит?
   Порой он принимался философствовать, мыслить в общепланетном масштабе и, сколько бы ни пытался, никак не мог вспомнить ещё хотя бы один народ земного шара, чье имя было бы в то же время словом прилагательным, как, например, русский. Выходит, мы одни во все века к кому-то прилагаться должны? Может, в этом все наши беды? Но сама эта мысль была ему противна. Ведь помнит он те времена, когда жилось хорошо.
   А тут ещё одна сногсшибательная новость: два прилагательных вместе - новый русский! А как вам нравится выражение "новый русский голубой"? Это чтоб три прилагательных к ряду являлись именем существительным и шли без запятой? Ну, вы меня извините! В такой грамматике он был не силен.
   Когда с голубого экрана несли откровенную чушь, старик вырубал телевизор и долго не мог заснуть, ругая себя в который раз за то, что смалодушничал и позволил электронному врагу снова одержать верх. Впредь зарекался включать, но тяга к новостям и надежда на "чего хорошего скажут" всё же была сильнее.
   Дед поднялся с завалинки и, легонько поддерживая натруженную поясницу, несколько раз согнулся и разогнулся, сопровождая эту своеобразную зарядку громким кряхтением.
   - Чиво это ты, Тимоха, скрипишь, как телега несмазанная? - сосед приветливо помахал рукой. - Заходь ко мне, пока моя карга на огороде. Смажу кой- чего...
   - Спасибо, Кузьма! - дед ответил с полупоклоном. - К непогоде скриплю. Оно, конечно, смазка не помешает, но хотел бы в трезвости до старой баньки к ручью сбегать. Давненько хочу лавочку оттуда принесть.
   - А на кой она тебе?
   - От завалинки, Кузьма, что-то сыростью стало тянуть, да так, что собачья поддёвка не спасает.
   - Собачья, кошачья... Щас такой микстурой натрём, как лось молодой по лесу бегать будешь. Двойной собственной очистки! Вкус, как Райкин говаривал, специфический!
   - Ладно, чёрт тя дери! Кого хошь соблазнишь.
   Тимофей, держась за поясницу, засеменил к калитке.
   С соседями, Кузьмой и Марией Ефремовыми, он жил мирно. Конфликты, правда, меж ними случались, но все так, по мелочи: то ефремовские голодранцы у него черешню обломают, то сорокинские сделают набег на соседскую антоновку. Приходилось применять воспитательные меры - крапивы в штаны малолеткам сунуть или ремнем по заднице огреть. Ну а теперь вот налеты на чужие сады-огороды совершать некому стало...
   Свою избу Кузьма Ефремов на околице обжил по стариковским меркам не так уж и давно. Он был немножко старше Тимофея Ивановича, но выглядел значительно моложе своих лет. Тоже побывал и на фронте, и в лагере, но с той лишь разницей, что осужденным он не был, а только охранял их. Окончил военное училище, однако служба как-то не пошла. Уволился, был на целине комсомольским вожаком, затем инструктором райкома партии. Завершил карьеру замзавбазой "Вторсырье" в городе Грязи Липецкой области - пожар там случился, Кузьма попал под следствие и слегка "охладился" в изоляторе, пока оно шло.
   Так что им всегда было о чём поговорить, когда сиживали долгими вечерами за самоваром или чем-нибудь ещё. Старость уравняла их в правах и должностях.
   ...Вслед за Кузьмой дед Тимофей вошел в скособоченную сараюху, где у Егорыча была оборудована "ленинская комната". В кладовке на стене висели портрет вождя мирового пролетариата и карта полезных ископаемых СССР. Там же, на полке, аккуратно хранились подшивки выцветших газет и стопкой лежали партийно-политические брошюры.
   На столе, выкрашенном почему-то в радикально красный цвет, уже стояла пол-литровая банка с самогоном "двойной очистки". Кузьма извлек из-под стола алюминиевую миску с замечательными солёными огурчиками прошлого урожая с тонким ароматом смородинового листа.
   Тимофей взял хрусткий корнишон и покрутил головой.
   - Без хлеба-то, Кузьма, как?
   - А так! Огурец уж и за закусь не считаешь! - обиделся Кузьма. - А ты поди вон у этой конвоирши стырь кусочек! Всё видит!
   Кузьма ткнул пальцем в направлении портрета вождя, где в стену сарая был вмонтирован и замаскирован умелой рукой дверной глазок, дававший возможность обозревать стратегически важный участок огорода и тропинку, ведущую к сараю. Такую необходимую в хозяйстве оптику Кузьма купил на станции у какого-то старьёвщика специально для визуального наблюдения за домочадцами и изредка бывавшими здесь слугами правопорядка. Так старая Аникеевна лишилась всяких шансов застукать мужа за аморальным производством и принятием внутрь "градуса". А уж как любила она, грешным делом, выместить на муже всю накопившуюся за день "отрицательную заряженность"!
   - Ну-ка махни, Тимофей! - приказал Кузьма. - И тут же мне отгадай, что там для скусу нацежено дополнительно?
   - Откудова мне знать, может какая химия и нацежена. Вон по телевизору говорят, будто щас ничего жрать нельзя, одни наголенные нитраты и заморские красители. - Тимофей с отвращением понюхал прозрачный продукт винокуренного производства. - Слышал, небось, скока своего народу-то от хреновой водки в нашей России перемерло? Свои же родные виноделы и загубили. Значится, самогон должон чистым быть...
   Из стакана шибало в нос запахом трофейного одеколона, брошенного немчурой при отступлении.
   - Га-да-сь! - выдохнул Тимофей, хватаясь за горло.
   - Сам ты "га-да-сь"! Вересковый экстракт, - раскрыл секрет Кузьма и лихо выпил жидкость, ни разу не шелохнув при этом своим острым кадыком. И, смачно хрумкнув огурчиком, спросил: - Ещё джину, сэр?
   - Не, - Тимофей накрыл стакан ладонью. - Сбегаю на берег, тогда, может, и ещё примем.
   - Ну, как говорится, Тимоша, куй железо...- Кузьма глянул в "глазок" и сделал руками "крест". - Всё! Вон мой управдом чешет. Расходимся!
   Выбравшись из "ленкомнаты", старики двинулись в разные стороны. Кузьма со сладчайшей улыбкой направился встречать благоверную, которую не шибко, но побаивался, как и все остальные бывшие ответственные работники такого ранга. Ну а дед Тимофей зашагал к обмелевшей речушке, продираясь сквозь густой бурьян, пожиравший и без того узенькую тропинку.
   Нахлынувшие было к вечеру тоска и жалость ко всему живому и обездоленному на планете немного отступили. Горизонты расширились, и на душе стало теплее. "Вересковый" напиток удобно улёгся в желудке, согревая нутро своим теплом. Какая-то пичужка звонко свистнула над ухом и проворно скрылась в отцветающей черёмухе. Старик хотел было повторить эти звуки, но вместо молодецкой трели прозвучало жуткое "фи-ш-шшш-шь"! Да, то ли дело раньше!
   Заметно погрустневший дед двинулся дальше за злополучной лавкой, стоявшей в бане, и которая давно уже не слышала хлестких ударов березового веничка, сладких стонов стариков да отчаянного визга расходившихся молодых парильщиков, нагишом сигавших с мостика в студеную воду Старицы.
   - Эх, ласковая ты моя, - старик смахнул невесть откуда взявшуюся слезу и похлопал рукой по прокопченной насквозь стене строения с уже разбитыми окнами и поваленной пробегавшими мимо вандалами трубой.
   Дверь бани была закрыта и подпёрта снаружи отодранной от забора доской.
   - На кой ляд? - удивился дед Тимофей и пинком отшвырнул её подальше. - Вот пакостники! Уже прописались, поди. Я им покажу, алкашам, без спросу-то!
   Дед не на шутку распалился. Знал он эту братию, от которой ни в лагере, ни в ремонтной мастерской, ни на пенсии не было отбою. И теперь лезут даже со станции, даром что десять километров топать приходится. Бомжи, пропившие свои квартиры в городе, изредка совершали набеги на село, ночуя в заброшенных домах и питаясь с грядки у оставшихся старожилов. Прошлым летом пришлось даже из ружья пальнуть, чтобы отвадить нежданных гостей от дармовой закуски.
   Честно признаться, со своим соседом он любил выпить, но чинно, с огурчиком, с другой какой выдумкой. Это в счёт не шло. Беспробудщину Тимофей не любил. Сколько людей со свету сгинуло по причине отсутствия меры! Да и старший сын в деревню который уже год носа красного не кажет. Стыдно. Батька ведь этому не учил, сам пристрастился. Вот старуха и подалась в город по приглашению невестки заодно и семью укреплять.
   Лет пять назад на другом конце Ярково, в аккурат на Пасху, целая семья сгорела по пьянке вместе с домом. Разговелись, называется.
   Всё никак не напьются, проклятые.
   - От твари, от негодные! - дед открыл дверь и в своих предположениях не обманулся.
   В предбаннике несло мочой и блевотиной. На полу валялись пустые бутылки и какое-то тряпье.
   - Ну, если лавку мою разломали, паскуды! - взяв проржавевший металлический ковшик, старик решительно шагнул в полумрак парилки, одновременно выполнявшей в деревнях и функции моечного отделения. - Вот я вас щас шугану!
   Старые глаза долго привыкали к темноте. Подслеповатое оконце, может, и справлялось бы со своей задачей, если бы не кусты черёмухи, вымахавшей за добрый десяток лет выше бани.
   Под окошком стояла та самая лавка, за которой, собственно, и пришел дед Тимофей. А на ней... На ней лежал человек.
   - А ну, брысь отсюдова! Бесстыжие! Устроили тут лежбище, сволочи!
   Дед решительно взмахнул ковшом.
   Человек не отзывался.
   Старика охватило нехорошее предчувствие. Такое уже не раз бывало с ним в лагере, когда от голода и холода умирали люди, лежавшие рядом с ним на нарах.
   Страх, родившийся в глубине души, постепенно начал сковывать все тело. Ноги одеревенели, руки ослабленно опустились вниз, и только грохнувший об пол ковш заставил этот страх отступить.
   Тимофей пригляделся.
   На лавке лежала совсем ещё юная и совершенно голая девушка. Руки и ноги её были привязаны к скамье. Тело, покрытое кровоподтеками и ссадинами, представляло собой огромный синяк. Наспех скрученный жгут, проходивший между зубами и крепивший голову к доске, делал её лицо смеющимся жутким беззвучным смехом. Вся лавка была в крови.
   - Господи, прости! Покойница!..
   Дед выскочил из бани и побежал к сараю, где только что расстался со своим хлебосольным соседом. Хмель выветрился мгновенно.
   - Ку-Ку-Кузьма! - орал дед, подбегая к дому. Ему стало плохо, и он схватился за сердце, оседая на завалинку.
   Из окна выглянуло недовольное лицо старухи.
   - Ты чё, Тимоха, орешь как заполошный? - она погрозила ему крючковатым пальцем. - Мой касатик спит уже. Хватит вам!
   - Да я, это... Буди, говорю! - задыхался Тимофей. - Буди, дело есть срочное, Аникеевна! Не вру я!
   Сосед называл её по отчеству крайне редко и только в исключительных случаях. Поэтому, почуяв неладное, она резво бросилась в спальню, и буквально через минуту Кузьма уже грохотал по лестнице своими сапожищами.
   - Ты чё? Пожар, что ли, али кака друга беда? - Кузьма испуганно таращил глаза.
   - Хуже, - перевёл дух Тимофей, - хуже, сосед. Убийство тут! Вон там, в бане!
   Кузьма плюхнулся рядом на завалинку.
   - Да ты чё? Ты это брось! А кого ты?
   - Да не я! Там уже было убито. Вроде как женщину молодую кто-то порешил. - Тимофей поднялся с завалинки. - Бери какую тряпицу и айда в баню.
   - Ох ты, горе какое! - запричитал Кузьма и бросился в избу.
   Вооружившись кольями, деды пошли к бане, тихо перебрасываясь словами.
   - А вдруг он где-то рядом?
   - Да нет, чего ему тут ловить? - шептал Тимофей. - Смылся уже давно. Это только в книжках убийцы обратно на место происшествия нагло лезут. А тут ещё женщина, понимаешь?
   - А, может, жива она? Ты пульс-то, Тимоша, трогал? - робко спросил Кузьма.
   - Какой пульс, дурак старый! Ты его у меня пощупай! Думал, что в портки наделаю со страху. Давно такого не видел. Одно дело - на войне, а тут в мирное время - труп. Да ещё и в моей бане.
   Никто из них не решался первым войти в открытую дверь. А вдруг там уже кто-то есть?
   - Может, Тимоха, милицию свистнуть? Это ихнее дело - трупы таскать из бань, - предложил Кузьма.
   - Ага, досвищешься, как же. Поди уже нажрались и сами там вроде трупов. Да и кто на станцию побегет, твоя баба, что ли? - Тимофей показал рукой в сторону дома Ефремовых, представив на миг перепуганное лицо Аникеевны, которой предстояло бы "лететь" на станцию по лесу десять километров. - К утру, глядишь, и обернётся. А тут улика. Спрятать могут. Ну, давай, иди!
   - Не-а, твоя баня, ты и шуруй. - Кузьма шагнул в сторону.
   - Ну и чёрт с тобой! - сказал дед и вошёл в предбанник.
  
   II.
  
   Юрке Меконину в жизни не везло.
   Рос он в обычной крестьянской семье. В меру был сыт, с голой задницей и в лаптях по селу не бегал. Хоть батька и умер рано, зато мать была работящей, кормила и обстирывала пятерых лоботрясов, из которых Юрка был самым маленьким. Братовья его не любили за постоянные ябеды и доносы и частенько били.
   В школе ему учиться не хотелось, манили дальние страны и длинные рубли.
   Где бы взять?
   Взял. Подглядев, где мать прячет свои трудовые сбережения на "черный день", Юрка значительно облегчил её чулок, но сумел доехать только до Москвы.
   Били рыжего проходимца всей семьей. Особенно старались те, кто остался на зиму без сапог. Даже Юркина бабка извернулась и от всей души врезала паршивцу клюкой вдоль хребтины.
   В общем, дома ему тогда досталось изрядно, и подобное повторялось потом не раз и не два.
   Поняв, что под родной крышей кроме колотушек ему ждать больше нечего, Юрка решил выбиться в уличные "авторитеты" и стал добиваться своего. Глумиться над маленькими детьми доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие. Рёв обиженного карапуза действовал как бальзам на раны, нанесённые Юрке старшими братьями.
   Он мстил всем.
   Став повзрослее, Юрка настрополился сочетать приятное с полезным: лупил и грабил одновременно, отнимая у учеников деньги на школьные завтраки и обещая лупить и впредь, если у кого не оказывалось откупного.
   Но так вечно продолжаться не могло. Как-то после школы, разбогатев в очередной раз и выпив с местными алкашами на "кровно заработанные" деньги дешевого "Солнцедара", Юрка выместил всю свою злобу на самом несговорчивом и хилом очкарике, никак не желавшем расставаться с деньгами. Бил долго, куда попало. Когда его оттащили взрослые, было уже поздно. Очкарик умер, так и не разжав кулачка с медяками.
   Юрку посадили. За свой гнусный характер и постоянное стремление заложить своих сокамерников Юрка в первую же неделю был показательно опущен. Даже в зоне таких, как он, не жаловали, а посему весь свой срок он отбывал, ютясь возле параши.
   Дома его никто не ждал. Да и ждать было уже некому. Бабы померли, братьев "забрили" в армию, и в селе они больше не появлялись.
   Вернувшись из мест заключения, Юрка в Ярково не поехал, а остался на станции шаромыжничать. Приворовывал на рынке, иногда отрывал углы на бану* у зазевавшихся пассажиров и обдирал лопоухих провинциалов "в наперсток".
   Лёгкие деньги позволили пристраститься к водочке, но хмелел он даже от фужера шампанского. Сказывалась старая травма головы, полученная в зоне. Через месячишко нашел себе из привокзальной шушеры дебильную сожительницу с хатой, которая по только ей известным признакам сумела разглядеть в нём быстро набирающего жизненные силы мужика.
   В грязной постели пьяный Юрка был зол и неистощим.
   Жизнь, оказывается, только начиналась. Однако, долго задерживаться ему здесь не хотелось. "Зашевелившиеся" деньжата гнали Юркину мечту к синему морю, в след за курьерскими поездами, набитыми богатыми и бледными пассажирами. Он уже видел себя среди них.
   ...Начало лета выдалось тёплым, и спать можно было уже практически везде. Юрка слонялся с дружками по перрону в ожидании скорого из Москвы. Тупоголовая и вечно нечёсаная шалава надоела ему своими сексуальными домогательствами хуже горькой редьки. Хотелось чистой и высокой любви. К тому же "бабки" для этого были.
   Молоденькая девчушка - стройная, само очарование - сошла с поезда.
   - Эх ты, какая! - Юрка выронил изо рта давно потухший чинарик.
   Высморкавшись прямо под ноги, рыжий сердцеед направился вслед за девушкой, тащившей на себе старенький фибровый чемодан с отбитыми углами.
   - О, мадам! Прошу пане! - Юрка подхватил тяжёлую ношу. - Вам куда?
   Девушка ойкнула от испуга и двумя руками вцепилась в чемоданные ремни.
   ________________________________________
   * отрывать углы на бану - воровать чемоданы на вокзале
   - Да не трусь, не съем я твой чемодан! - Юрка перешёл на "ты".
   - Отдайте, пожалуйста, я вас прошу! - девушка потянула чемодан к себе.
   Юрка не отдавал.
   - Так куда нам?
   - Да мне бы в Ярково попасть засветло, - робко молвила красавица.
   От близости юного тела и нежных льняных волос Юрке сделалось плохо. Он мысленно уже целовал эти сказочные васильковые глаза и тонкую шею, заламывал за спину противящиеся руки и добирался до трепетной груди...
   - Ну, в Яркове-то я всех знаю, а "вас я вижу в первый раз", как в песне поется. И чьи это мы такие будем?
   - Извините, - сказала девушка, так и не убрав руку с чемодана, - я, пожалуй, пойду. Я дорогу знаю.
   Юрка обиделся.
   - Ничего себе "пойду"! Десять вёрст до небёс и всё лесом! А я-то, дурак, помочь хотел. Думал подбросить по пути...
   - Вы на машине? - обрадовалась приезжая.
   Юрка сделался гордым и богатым.
   - А как же, вон их сколько, выбирай! - кивнул он в сторону частного автомобильного сектора, томившегося в ожидании седоков.
   Юрка почти силой подтащил девушку к стоянке и заставил сесть в машину, закинув чемодан в багажник.
   Лихой водила, вдавив педаль до полика, вмиг доставил молодую пару до полуразрушенного мостка через речку, отделявшую Ярково от "большой земли".
   - А тут как-нибудь сами...
   Парень хихикнул и содрал с кавалера деньги за "два конца", но пообещал за отдельную плату минут пять подождать, если тот поторопится.
   ...Одинокая бабка Клавдия каждый день напяливала очки на резинке вместо дужек и по несколько раз перечитывала одно и то же письмо от внучки, обещавшей снова приехать на летние каникулы. Баба Клава была стара. Сил хватало только истопить печку да натыкать по весне во вскопанную с превеликим трудом грядку рассады какой- никакой зелени.
   Прошлым летом свершилось чудо. Её посетил, как она любила повторять своей, такой же одинокой и немощной, соседке, сам ангел - нежданно-негаданно на каникулы к ней приехала внучка Настя, воспитывавшаяся у двоюродной тётки в Серпухове. Всё бы было у старой Клавдии хорошо, не погибни Настина мать вместе со своим новым мужем, севшим за руль после дикой пьянки на сельской свадьбе. Гружёный бетонными плитами огромный грузовик даже не затормозил, когда под ним хрустнули сплющенные голубые "жигули", некогда бывшие предметом гордости чуть ли ни всего Ярково. И если бы не здешние кузнецы-умельцы, распилившие кузов, то и мать, и отчима так бы и похоронили вместе с голубой "копейкой".
   ...Настенька обстирала и обштопала поизносившуюся старуху, как смогла, заготовила дровишек, прибралась в избе. А по вечерам она ставила на стол запылившийся без дела ведёрный самовар и пила с бабой Клавой чай с "городскими" карамельками.
   Старая встрепенулась, будто бы ещё не всё переделала в своей многострадальной деревенской жизни и стала чаще обычного молиться на скорое свидание со своей любимой внученькой.
   Тем же летом, перед отправкой на службу в пограничные войска, своего деда Тимофея навестил шустрый внучек Лёшка. Парень влюбился в Настю не на шутку и страшно загрустил по причине долгих двух лет разлуки. Жениться ему не позволили, так как Настёне едва исполнилось пятнадцать.
   Чего уж там ей наговорил Лёшка, никто не слышал, но знали все: Анастасия поклялась ждать его возвращения эти два года.
   Нежные письма шли в Серпухов нескончаемым потоком. Несколько штук достались и деду Тимофею, в которых Лёшка почти слёзно просил не подпускать к Настёнке никого.
  
   III.
  
   - Это гороскоп мне сегодня с утра фартит! - Юрка нёс чемодан с гостинцами на плече. - Нельзя упускать такой случай! Сирота, да и живет, чёрт знает где. Ну и пруха же мне сегодня!
   У поваленного ураганным ветром дерева девушка остановилась.
   - Спасибо Вам, Юрий, - сказала Настя и протянула ему деньги за такси, явно о них жалея и коря себя за то, что не поехала на какой-нибудь попутной телеге. А если и нет, то и пешком бы добралась с утра, просидев ночь на вокзале.
   - Ну, вы меня, Анастасия Яковлевна, ваще что ли за фраера держите? - опять обиделся рыжий Казанова. - У меня этих денег море. Это, это как бы мой Вам подарок, как земляку! Привет бабусе, завтра свидимся!
   И Юрка, элегантно откланявшись, бросился к уже сигналившей ему машине.
   - Ну и чувиха у тебя, корешок! Может, попользуемся в складчину? - водила хихикнул, обнажая мелкие крысиные зубы.
   - Отвали, сам справлюсь!
   Настя подхватила чемодан и вошла через скрипучую калитку в маленький дворик, соответствующий размеру постройки.
   На следующий день в это же самое время Юрка притащился со станции пешком, неся в руках полиэтиленовые мешки со всякой всячиной. По такому случаю он не поскупился и набрал дорогих конфет в ярких упаковках, хорошей водки и шампанского и даже прикупил роскошный торт с красной розочкой посреди кремовых узоров.
   В приличном костюмчике, белой рубашке с отложным воротничком и парой ландышей в петлице, Юрка казался себе неотразимым.
   Баба Клава не соглашалась отпускать Настю на ночь глядя да ещё с совершенно незнакомым парнем.
   - Ну что вы, бабушка, я недолго! Мне просто неудобно, он мне вчера так помог, а то хоть в лесу ночуй. Я только поблагодарю его и сразу же вернусь!
   ...Скромно одетая и аккуратно причёсанная девушка казалась Юрке дивной феей приближающейся летней ночи. Робко улыбаясь и постоянно смущаясь, Настя протянула Юрке руку, чтобы выразить благодарность за оказанную ей вчера помощь.
   - Нет, нет и ещё раз нет! Это мой долг! - начал гусарствовать местный щёголь. У нас так не принято благодарить. Нашу вторую рандеву надо отметить!
   - Ой, что Вы! Я никуда не поеду. Я обещала бабушке только на минутку...
   Юрка обиделся в третий раз.
   - Я вас, мадам, никуда увозить не собираюсь. Я не такой! - парень пригладил потной рукой упрямый вихор на затылке. - У нас, видите ли, очень поздняя черемуха... Тут недалеко.
   Юрка изобразил на лице цвета вареной рябины крушение всех надежд и ужасные страдания разбитого сердца одновременно.
   Насте стало неудобно. "Господи, да не съест же он меня за эти пять минут", - подумала она и закрыла за собой калитку.
   - Только до речки и обратно!
   - Именно так-с!
   По тропинке шли медленно. Юрка то и дело хватал Настю за руку, акцентируя внимание на очередном эпизоде из его прошлой "армейской службы" во внутренних войсках, о бесконечных схватках с нарушителями общественного порядка и зэками всех мастей. Вралось легко, так как выдумывать ничего и не надо было. Опыта борьбы с силами правопорядка у него имелось предостаточно.
   - Вот мы и пришли! - Юрка указал пальцем на накрытый газетой картонный ящик из-под импортного пива. Он стоял под старой черёмушиной, осыпавшей белым ароматным снегом лепестков Настины плечи.
   - Ой, как тут здорово! А это что такое? - Настя увидела стоящий на ящике огромный торт с красной розочкой наверху.
   Юрка был доволен произведенным эффектом.
   - Прошу к столу! За знакомство полагается шампанским! - он лихо отвернул бутылке "голову".
   Громкий хлопок заставил девушку вздрогнуть и отступить на шаг.
   - Вы знаете, я вообще не пью! Никогда в жизни этого не пробовала. И домой пора, бабушка волнуется...
   Но Юрку было уже не остановить.
   Он что-то лопотал о сердце, разбитом несчастной любовью, о чувствах и случае везения, который подворачивается один раз в тысячу лет.
   Согласившись пойти к реке, Настя оказалась в глупом положении. Она и побаивалась, и испытывала чувство жалости к расстаравшемуся, непонятно почему, смешному рыжему парню.
   Юрка насильно втолкнул Насте в руки белый пластиковый стакан с шампанским и заставил её выпить почти половину содержимого.
   - За встречу! - Юрка, оттопырив мизинец, выпил стакан до дна.
   Затем ловким движением руки он вырезал из торта середину с красной розочкой и преподнёс её Насте на кончике ножа, склонив голову в лучших рыцарских традициях.
   Пока Настя возилась с постоянно съезжающей с ножа розочкой, Юрка уже без слов осушил ещё один стакан. Воспаленное воображение, дополненное столь романтической обстановкой, стало рисовать удивительные сцены близости и нежной любовной ласки. Кровь ударила и в без того красное лицо. Мелкие капельки пота выступили на лбу и переносице. Смешная конопатина враз потеряла всякую привлекательность и сделалась обыкновенной пьяной рожей с её вечными атрибутами: отвратительными влажными губами и постоянно шмыгающим носом.
   Насте стало неприятно от этого перевоплощения.
   - Спасибо, Юрий! Я пойду! Очень поздно...
   Солнце медленно садилось за вершины сосен.
   Девушка решительно повернулась и направилась домой по тропинке, ведущей мимо старой заброшенной бани.
   Такого поворота событий и столь бесславного конца так прекрасно начинавшегося вечера Юрка не ожидал.
   - Всё? Нет, не всё!
   В два прыжка он оказался рядом с Настей и резко развернул её к себе.
   - Вы что...
   Не дав договорить, Юрка впился своим дурно пахнущим ртом в нежные, почти детские губы Настёны, как изголодавшийся лесной упырь. Восхитительный запах девичьих волос полностью лишил Юрку рассудка. Его руки гладили спину перепуганной насмерть Насти, сжимали её в объятиях.
   Насте стало больно, и она попыталась высвободиться из цепких и влажных рук парня, казавшегося ей таким смешным всего несколько минут назад.
   - Нет! Я не хочу, не хочу! Отпустите!..
   - Все вы не хочите, все! А я хочу! - заорал Юрка и, потеряв над собой всякий контроль, нанёс Настёне страш-ный удар по лицу.
   Девушка упала на траву и потеряла сознание.
   Что было потом, Юрка не помнил. Он очнулся в бане под утро от струящегося холодка из приоткрытой двери. Солнце уже встало. Страшно болела голова и непривычно саднило внизу живота. Тошнота подступила к горлу, и Юрка едва успел высунуться в предбанник, изрыгнув непереваренные остатки вчерашней оргии. Там же подхватил початую поллитровку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Через некоторое время наступило лёгкое просветление.
   - Ох, фу ты, чёрт! Во я дал вчера! - Юрка помотал головой и повернулся кругом. - А где моя Настёнушка?
   То, что он увидел, не заставило его содрогнуться. Сейчас он испытывал те же чувства, что и охотник при виде недо-битого зверя. Скорее, он был шакалом, любовавшимся предсмертной агонией своей жертвы, изредка облизы-вающим лапы, испачканные чужой, ещё теплой кровью.
   Настя лежала не шевелясь. Привязанные к лавке обрыв-ками платья руки и ноги сильно отекли и причиняли боль при каждом движении. Жгут врезался в рот, щеки и сдавил распухший язык, мешая нормально дышать.
   Голое девичье тело возбудило рыжего подонка, насило-вавшего в пьяном ночном угаре обезумевшую девушку.
   Настя сделала очередную безуспешную попытку осво-бодиться. Силы уже покидали её. Юное тело представляло собой сгусток нечеловеческой боли. Она закрыла глаза и застонала.
   - Не хочите? А я хочу! С-суки-недотроги! - И Юрка снова и снова продолжал глумиться над тихо умирающей Анастасией.
   Насытившись всласть, он снова залёг на полог, на свой безнадёжно измятый костюм и захрапел.
   Ближе к вечеру Юрка поднялся, кое-как оделся и собрался на станцию, чтобы сложить в чемодан вещички и купить билет до Симферополя на завтрашний поезд.
   - А ты лежи здесь, недотрога! "Не хочу"! Жди, как верная Пенелопа. - Юрка нагнулся и поцеловал Настю в шею. - Жди так, развязывать не буду, а то убежишь, любовь моя. Перед отъездом мы с тобой ещё побалуемся. Уж больно ты мне нрависся!
   Он потоптался в предбаннике, помочился в угол и добавил:
   - А что мы потом с тобой будем делать, я подумаю.
  
   IV.
  
   - Жива! Слухай, Кузьма, жива девка-то! - сказал дед Тимофей, уловив слабый стон девушки. - Это кто ж тебя так снасильничал-то, милая?
   Старики развязали путы и бережно положили умирающую на простынь, прихваченную Кузьмой из дома.
   - Давай, Кузьма, галопом! - приказал Тимофей, берясь за углы. - Плохо девке-то. Помрет, не ровён час!
   Поминутно останавливаясь для передыху, спотыкаясь о кочки и прочие дорожные неровности, мужики доставили почти бездыханное тело в избу к Аникеевне. Ждавшая их старуха от всего увиденного сама грохнулась в обморок. Откачивать пришлось обеих.
   Настя беззвучно плакала и слабеющей рукой показы-вала, что хочет пить. Её положили на кровать и накрыли бабкиным фланелевым халатом.
   - Господи, прости! - подскочил дед Тимофей. - Да никак это Настёна, Клавдина внучка?
   - Да она, она! - Заголосила Аникеевна. - Такую жисть порушили, ироды окаянные! Гореть вам в огне! Ужо бы я этих кобелей шелудивых!..
   Старуха сжала сухонький кулачишко и погрозила кому-то в окно.
   - Слышь, Кузьма, засаду надо поставить! Чует моё сердце, что вернётся гад! Вон, видел, водки сколько осталось недопитой, торт ещё не сожран, да и пинжак валяется. А?
   Кузьма долго и плохо соображал.
   - Каку засаду-то? На кого?
   Тимофей разозлился.
   - Да на преступника! Тебя чё, не учили в твоем эмвэдэ засады ставить?
   - Ну...
   - Тады пошли, боец Ефремов! Где ружьецо-то твоё?
   - А вдруг их несколько? - трусил Кузьма.
   - Если так, то я один пойду, инструктор ты хренов! - Тимофей решительно направился к выходу.
   - Ой, родненькая моя, ой дитятко! - раздался крик Аникеевны. - Да за что ж тебя так? Господи святы!
   Старики разом кинулись в горницу. Старуха стояла на коленях и истово крестилась.
   Настёна умерла...
   Тимофей закрыл ей глаза и вышел во двор.
   На крыльцо выскочил Кузьма Егорович с двустволкой в руках.
   Теперь командовал он. За его плечами висел вещмешок, набитый каким-то тряпьем.
   - Так! Клади "куклу" на лавку для имитации, а сам с берданой на полог ложись! Целься только в ноги. Живьём брать будем. А я с тылу зайду. И как только свистну, взводи курок и кричи: "Хенде хох"! Понял? Возьмем волка, не боись! Не впервой!
   - А, вспомнил, эмвэдэшник несчастный!
   - Не грубить лейтенанту в отставке, бывший сержант! - Кузьма взял свое ружьё и растворился в кустах.
   Ждать пришлось долго, считай, до самого утра.
   ...Наодеколоненный садист шел по тропинке к заброшенной бане, тихонько мурлыкая песенку. В руке болтался полиэтиленовый пакет с портретом Курта Кобейна, рок-музыканта, загнувшегося от передозировки наркотика.
   - Где же ты, моя Сулико? - Юрка пнул ногой дверь и во-шел в баню. - Я тут, Пенелопа! Легкий завтрак, секс и в путь!
   Он вытащил из кармана зажигалку и осветил парилку.
   - Руки! - дед Тимофей взвел курок берданки.
   Годы "тренировок" сказались: Юрка бесприкословно поднял руки вверх. В неярком пламени он вдруг увидел страшное лицо старика и ружьё, направленное ему прямо в голову. Но замешательство длилось недолго. Парень выронил зажигалку и ударил по стволу.
   - Хрен вам, менты поганые!
   Смачный удар прикладом в лоб уложил его на пол.
   - Эк, какой прыткий, видали мы таких. - Кузьма, явно довольный собой, стоял в дверном проёме. - Вылазь, Тимо-ха, допрос учинять будем по полной форме!
   Вылитое на голову ведро холодной воды привело Юрку в чувство. Он попытался встать, но не смог. Руки и ноги были привязаны к лавке, на которой ещё недавно лежала его жертва.
   Вообще-то он и не думал убивать Настю. Он просто хотел так и оставить её. Оставить навсегда. А мало ли кто её изнасиловал? Водила не продаст, а слепая бабка Клава его не видела...
   Юрка открыл глаза. Сквозь пелену тумана проступили лица двух стариков, склонившихся над ним.
   - Кто таков? Фамилия, имя, отчество. Адрес и год рождения! - выпалил дед Кузьма.
   Юрка аж зашелся.
   - Да вы чё, козлы! Я вам дам адрес! А ну-ка развяжите, с-суки, мать вашу! Больно же! - орал рыжий подонок, расчитывая запугать дедов и заставить их ретироваться.
   - Я повторяю! - повысил голос дед Кузьма, отвешивая рыжему приличную оплеуху.
   Тимофей схватил его за локоть.
   - Ты совсем, что ли? Он же лежачий! Наловчились там с Берией, понимаешь.
   - Ну, так и развяжи возьми! Он тебя сейчас здесь не только козлом сделает, - обиделся Кузьма. - И не мешай мне больше протокол вести, оскорбленец!
   Тимофей замотал головой.
   - Да я не в этом смысле. Не прибей только скотину раньше времени!
   Кузьма Егорович оценил оказанное доверие и приступил к допросу с новой силой.
   - Последний раз спрашиваю, кто такой?
   - Во, козёл драный пристал! - Юрка пытался освобо-диться. - Р-р-развяжите, идиоты старые! С-суки!
   Новая оплеуха охладила пыл.
   - Не ругайся в присутствии старших, - учил жить дед Кузьма, - отвечай прямо и не юли. Где был прошлой ночью? Мы тебя тут видели вчерась с одной верти-хвосткой.
   На его языке это означало взять на понт.
   Юрка вздрогнул. Значит, сбежала и проболталась. А он, дурак, попёрся на прощальную свиданку! Да, дал маху.
   - А это вы про Настьку! - тут же прокололся рыжий. - Так она же ушла! Ага! Ну, целовались мы. Снова обещались здесь встретиться... Может, придёт.
   Теперь уже не сдержался дед Тимофей и что есть силы приложился к уху наглеца.
   - Цыловаццы, гад! Зачем снасиловал, сволочь?
   Юрка затряс головой. Он и не ожидал такого поворота дел от этого тихого старика.
   - Да не насиловал я тут никого. А вот мне стоит только свистнуть, и вас тут всех перетрахают, всю деревню! По-нял, козёл? Я тебе это обещаю! С-суки!
   Дед Кузьма заскрипел зубами, но бить этого урода больше не стал.
   - Тимофей! - послышался приказ Кузьмы. - Обыскать подозреваемого! Расстегнуть ширинку и оглядеть отрос-ток на предмет определения его бывшей работоспособности! А именно, применялся ли он недавно!
   - Эт-то кто же и в чем подозреваемый? Это я, что ли? Дала она мне разок, ну и что? Хотите, и вам даст! - циник выдохнул из себя тяжелые пары похмелья.
   Тимофей долго возился с узкими Юркиными карманами. Трясущимися руками он достал толстый бумажник, набитый непонятными нерусскими деньгами, всевозможными справками и удостоверениями.
   - Кхе, - прокашлялся Тимофей, - по документу-то ты Меконин Юрий Петрович! Одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения. Постой-ка, постой! Да ты никак еще и земляк наш?
   Кузьма, ведущий допрос, выхватил паспорт.
   - Уж не Петьке ли Меконину сыном будешь причитаться, царствие ему небесное. Тот тоже был таким же рыжим, как медный таз. А ну, смотри мне в глаза, скотина!
   Дед Тимофей ткнул в паспорт корявым крестьянским пальцем.
   - А ето что за приписочка, Кузьма?
   - Да тебе, Тимофей, пора бы уже и знать, - Кузьма хмыкнул. - Сидел этот субчик в местах не столь отдаленных. По какой статье, засранец?
   - Статья сто пять, часть вторая, пункт "д", от восьми до двадцати лет либо смертная казнь, или пожизненное ли-шение свободы в соответствии с новым Уголовным Кодек-сом, введенным в действие Федеральным законом нашей Российской Федерации. Принят Госдумой 24 мая девяносто шестого. Еще вопросы есть? С-суки!
   - Тьфу ты, черт! - Кузьма стукнул деда Тимофея по пле-чу. - Так это ж он, паскуда, тогда в скверике у школы маль-чонку ногами до смерти забил! Явился, значит, падаль, для нового злодейства! Был бы твой батька жив - задушил бы тебя голыми руками!
   Юрка снова рыпнулся с лавки.
   - А я бы его прежде! Говно, а не батька! Только и знал чужих девок по кустам щупать! Так и сдох в кустах по пьяни!
   - Не страми родителев! - вмешался Кузьма. - Он тебе жись дал!
   - А на кой она мне такая? Где они, родители? С детских лет мне никто конфетки в рот не сунул. Смотри, бля, - Юрка пошевелил татуированной рукой, - сколько я годков на зоне оттянул! Не за родителей ли? Глядите, с-суки, когда моё детство закончилось!
   Юрка вдруг зарыдал.
   - А вы мне тут изнасилование шьёте! Да она сама ко мне на вокзале пристала. Хочу, грит, попробовать первый раз по-настоящему. Баньку, грит, знаю на берегу одну забро-шенную. Только пойла, грит, принеси да закуски купи послаще. Ну я торт и приволок, этот, с розочкой. Тогда и подумал, - нёс ахинею рассопливившийся совратитель, - куда она без меня? Всё одно на панель пойдет, не за пьяного же тракториста замуж? Уж лучше я её по-свойски научу, чё к чему...
   - Ну и где она сейчас? - прервал его дед Тимофей. - А?
   Из паспорта выпал розовенький билет, и Юрка это заметил.
   - Да где-где! К водопаду* обещалась подойти. Едем мы на курорт сегодня в Симферополь, а потом в Ялту! Вот и билетик купил ей. Фамилию, правда, не знаю, купил на свою. Ничего, доедем. А здесь, как видите, её нет, ушла куда-то.
   - Ушла, говоришь? Без билета? - озверел Тимофей. - На тот свет она ушла, сволочь!
   - Но-но, вы чевой-то! Какой свет? - Юрка попытался отшутиться. - От любви разве кто уходит добровольно?
   Тимофей все-таки врезал ещё раз ему по морде.
   - Прекрати, сукин сын! Умерла твоя попутчица! Так я тебе и поверил, что ты тут языком треплешь! Душегуб! Она внука моего, Лёшки, невеста! Береги, сказал, дед, святая она, толькось раз и целовал. Приеду из армии - обязательно женюсь! - Дед вытер слезу. - Ты чё натворил-то, вражина? Чё наделал-то? Год ведь осталось ждать девченке!..
   Дед не смог удержаться от слёз и закрыл лицо руками.
   - Ты, гришь, никому не нужен? Да ты молодой, сам найдёшь кого захочешь, - зачем-то взялся воспитывать дед Тимофей. - Когда дед с бабой никому не нужны - вот где беда! Сколько мне этой жизни осталось, так чего ж я её по-человечески-то не должен дожить до конца? Сдохнем мы с бабой, и похоронить будет некому! Вон Глафира Томилина, если помнишь, Кузьма, почитай шесть месяцев на полу пролежала высохши, пока почтальонша наша ми-лиционера не притащила со станции. А тут бы правнучки
   ___________________________________
   *водопад - поезд
  
  
  
   попискивали, забота бы и о нас, старых, тоже... Вот чего ты нас лишил! Супостатина!
   - Да, - согласно кивнул Кузьма, - все мы тут засохнем в свое время и по отдельности! Кто позаботится? Моложе шестидесяти у нас на энтом хуторе и нет никого.
   Юрка открыл бесстыжие глаза.
   - Нашли горе, - осклабился подлец, обнажая неровный ряд гнилушек. - Да найдет ещё себе и не одну твой внук! Вон на станции бабья - пруд пруди. Губки пухленькие. На любой вкус менуэты проворят, закачаешься! Может, я смотаюсь быстрёхонько, а? Такую баньку на троих сварганим, надолго запомнится, факеры*! А-то мне не резон за всю мазуту* отвечать.
   Старики остолбенели.
   - Ну, ты смотри, падла, ничего не понимает! Хоть ссы в глаза, всё равно божья роса! Дай, Тимоха, берданку, шмальну в это отродье - и дело с концом!
   Тимофей отодвинул ружье подальше в угол.
   - Да я и сам бы не прочь угвоздохать этого мерзавца! Но всё не по-людски как-то.
   - Как это не по-людски? - взвился Кузьма. - А ему, скотине, не по-людски можно? Ты же сам вчерась трясся, задушить мечтал гадёныша своими руками! Так что же тебя держит? Может его ещё и ментам сдать?
   - Во-во! Ментам и сдайте меня! Гапоны* всё по закону сделают, в натуре! Мы им часто сламу даём на гурт*.
   - Заткнись, советчик! - рявкнул Кузьма. - Да ты чиво, старый?! Вон глянь, скока у него денег - от чего хошь откупится, тварь этакая!
   Он помолчал и продолжил.
   ___________________________________
   *факер - любитель секса
   *за всю мазуту - за все сделанное
   *гапон - милиционер
   *давать сламу на гурт - сложиться на взятки работникам милиции
  
  
  
   - Ну, а как бы ты поступил, если бы тебе всю демократическую власть в руки дали? Считай, ты сам того фашиста захватил, который тогда тебя в плен взял. Как тебя мучили, помнишь?
   - Расстрелял бы или повесил!
   - Вот и ладненько! Стащим щас его в овраг и шлёпнем! Бабке моей, Аникеевне, скажем, что сбёг! Мол, вдогонку стреляли...
   - Не, - Тимофей поскрёб затылок. - Нельзя. Уж больно просто как-то. Да и соль у меня в ружье-то. Если в упор тока...
   Юрка смотрел на стариков, плохо понимая, о чем сейчас идет речь. Однако, почувствовал: надо что-то делать, судьба его решается. - Эй, вы чего удумали, палачи говённые! Да мои парни сейчас придут - враз вам рога своротят!
   Дед Тимофей закрыл широкой ладонью поганый Юркин рот.
   - Знаешь, Кузьма, у меня тут мысль появилась, - сказал раздумчиво. - Эта мразь заслуживает смерти. Как говорил мой начальник заставы, это обсуждению не подлежит. Он уже двух людей загубил, да и на третьем не остановится, дай ему волю. И мы в этом с тобой виноватые будем, поскоку не остановили вовремя. Сдается мне, что это время сегодня и наступило...
   Юрка попытался укусить старика за палец. Дед отдернул руку.
   - С-суки! Падлы! Какаруши склизлые*!
   Тимофей схватил обрывок перепачканного платья и, скомкав, с силой засадил кляп в изрыгающую мат пасть насильника.
   ___________________________________
   *какаруши - мерзлые фекалии
  
  
   - Так что, думаю, это время пришло, - продолжил он. - Что за срань мы с тобой имеем, объяснять не надо. Нужно только, как на границе, сориентироваться в обстановке.
   Кузьма многозначительно кивал Тимофею, изредка поглядывая на пытающегося выплюнуть тряпку пленника.
   - Я чего говорю, - Тимофей загнул мизинец на левой руке. - Здесь его никто не видел и не знает. Кроме нас, конечно. Это раз...
   - Аникеевну я беру на себя! - встрял Кузьма.
   - По закону он должен отвечать за содеянное. Два! - Тимофей загнул безымянный палец. - По праву народного возмездия мы берём эту функцию на себя. Так что ты, Кузьма, как боле грамотный, пиши приговор.
   - На основании УПК, - добавил Кузьма.
   - Да, - не понял Тимофей, упекай. И упекём со всей пролетарской ненавистью! И ещё, в-третьих, пока ты тут пишешь да сторожишь, я на лисапете до станции обернусь. Разведаю, что и как.
  
   V.
  
   Приладив свой старенький велосипед к забору, дед Тимофей отправился в зал ожидания. Там на скамейках расположились люди, которые от этой жизни уже ничего хорошего не ожидали. Два полупьяных мужика и женщина непонятного возраста довершали трапезу, цепляя кильку из консервной банки грязной расческой с зубьями через раз. Босоногие и сопливые цыганские дети шумно делили еду, украденную на базаре, собиравшемся только по выходным дням на привокзальной площади.
   - Мужики, - обратился дед к совсем пропащим. - Юрку рыжего, случаем, не видели?
   Все разом посмотрели на старика и так же разом отвернулись.
   - Да ладно, - Тимофей Иванович похлопал себя по карману. - Дам я вам на пиво, если скажете, где он.
   - А кто он такой, чтоб мы его видели? - прошамкал без-зубый бомж с приличным фингалом, украшавшим левый глаз. - Он те чё, сродственник какой?
   - Да никто он мне. Вот троячок третьего дня брал у него, должок хочу вернуть.
   - Ну и верни его мне, коли не жалко! А ему уже незачем, гаду рыжему! - бомж сплюнул прямо на подол своей соседке.
   - Это как же? - поинтересовался Тимофей. - А где он сам-то будет?
   - Как деньги да водку от нас отымать да по нашей морде дракам тренироваться - тут он горазд! Видишь, синяк? Это я ему за червонец разрешил засандалить. Больно ему захотелось узнать, упаду ли я от его удара. А мне-то что - лишних денег нет, мозгов тоже! Стало быть, и болеть нечему, кость одна...
   Бомжи заржали, обратив на себя внимание молоденького милиционера, утверждавшегося в этой жизни величавым помахиванием новенькой резиновой дубинки, именуемой среди людей бывалых "татьяной".
   - Ну, а Серега-то твой...
   - Юрка.
   - Да, Юрка. Опоздал ты дед. На юга он нонечь подался, сколопендра этакая. В мягком вагоне уже с какой-нибудь молодухой тешится! Так что гони мне свою пятерочку за информацию...
   Тимофей вышел из зала почти удовлетворенный услышанным. Глоток свежего воздуха принёс с собой новую идею.
   - Товарищ сержант! - Тимофей Иванович подошел к молодому сержантику, ещё краснеющему при засыпке ему умиленной торговкой в необъятный карман униформы двух стаканов жареных семечек. - Товарищ сержант, разрешите обратиться!
   Сержантик взял под козырек.
   - Серзолотарё! С каким вопросом?
   - Вы тут, часом, Юрия Меконина не встречали? Рыжего такого?
   - Натворил чего опять или как? - спросил милиционер, бросая в рот щепотку базарного подношения.
   - Да нет, должок вернуть хотел, - повторился дед.
   Страж порядка сплюнул шелуху в кулак и стряхнул её на тротуар позади себя.
   - Не повезло вам, гражданин, - сержант Золотарёв покачал головой. - Уехал он к нашей радости. Насовсем. Кассирша утром доложила, что билет куплен до Симферополя, поезд тридцать семь, вагон четыре, место шестое. Попутный ветер, как говорится! Такого ухаря в наших краях давно не видали. Вендиспансер и вытрезвитель для таких - дом родимый. Как выпьет грамульку - дуреет в момент, что хочешь учудить может. Кстати, судим был за убийство, знаете?
   Тимофей Иванович поблагодарил сержанта и отпра-вился восвояси. По пути заехал к бабке Клаве, сидевшей у крыльца в тёплой засаленной фуфайке на расхлябанном табурете и переживавшей за внучку Настюшку.
   - Ой, горе мне старой, - кляла себя бабка, - не доглядела за сиротинушкой! Увел её супостат рыжий. Ухажёр нашелся на мою голову. Как бы не случилось чего, Тимофеюшка!
   Старуха, сощурив подслеповатые глаза, с надеждой глянула на него.
   - Ничего не случилось, Клава, ничего. С вокзала я. Тебе просили передать, - соврал Тимофей, - спасибо и до свида-ния. Уехали они скоропостижно на его родину. Любовь вот такая приключилась. Там и свадьбу, говорят, играть будут, чтоб по-людски всё.
   - Ну и ладно-ть! - обрадовалась старуха. - Оно, конечно, дело молодое. Спасибо, Тимофей, успокоил! А то не сплю, всё жду её, надёжу мою.
   - Спи теперь, Клава.
   Сорокин взобрался на велосипед и покатил под гору к своей бане.
   Кузьма Егорович уже заждался. На вверенном ему "пос-ту" никаких происшествий не случилось, за исключением: подозреваемый два раза сходил под себя по-лёгкому.
   Тимофей доложил всё, что узнал на станции.
   - Нет его уже в природе, понимаешь? Тот Юрка Меко-нин для всех в Ялту едет, на курорты! И скоро там будет. Вернется, нет ли - это его дело. Но, скорее всего не вернётся. Ни-ко-гда!
   Дед поскрёб в затылке.
   - Слышь, Кузьма, а какие там казни у вас бывали? Ну, только без отрубания головы и прочих частей организму. Не люблю крови.
   - Это у кого "у нас"? - не понял Кузьма. - Мы лично ещё никого не казнили!
   - Тьфу ты! Да я про государствие наше спрашиваю, чтоб всё по уставу было, как положено.
   Кузьма надел старенькие круглые очки и взял толстую амбарную книгу, верой и правдой служившую Ефремовым многолетнюю службу. Там были и адреса родственников, и количество заготовленных, проданных и лично съеденных за каждую зиму трехлитровок с разносолами, и совместный с Аникеевной пенсионный доход, и многое чего другое.
   - Если, положим, взять без американских законов, то у нас только расстрел на сегодняшний день применяется. Раньше, когда я начинал службу, можно было лишать жизни и через повешение. А в гражданскую, говорят, в наших местах баржами топили.
   - Где ж ты тут баржу-то найдешь! Да и повесить мы его с тобой не повесим, сил не хватит до сука дотащить. А вот стрельнуть, думаю, можно. Хорошо хоть одна револю-ционная традиция в нашей стране не порушена! - И чуть помедлив, спросил. - А что у нас с приговором?
   Кузьма перелистнул страницу "летописи".
   - Страница сто пять! Приговор. Пожалте, Тимофей Ива-нович!
   - Ну ты даёшь! Может, и смертям учет ведёшь?
   - А как не вести, Тимофей! Ведь мрут же люди. Это естественно. Самому, ежели без учету сродственников жить, то и разориться можно. Возьми, к примеру, когда надо с Рождеством Христовым проздравлять - на одни открытки столько истратишь. А посмотрел перед очередным праздником, кого уже нет на этом свете, так и расходы у тебя сокращаются!..
   - Хорошая арихметика, Кузьма!
   Дед Тимофей пробежал глазами приговор, написанный фиолетовым карандашом.
   - Казнить убийцу будем под утро, как в цивилизованных странах заведено. На одно ружьё - один патрон картечи!
   - А коль промахнемся? - спросил Кузьма.
   - А ты далеко не отбегай. Тут, в бане, и порешим. Не надо будет на себе бугая таскать да к березам привязывать...
   - Есть! Задача ясна! В шесть ноль-ноль встречаемся на объекте.
  
   VI.
  
   Деду Тимофею всю ночь не спалось. Да и кто уснёт перед таким серьёзным событием. Человек - не курица, которую всё равно жалеешь перед употреблением и выбираешь самую захудалую, в хозяйстве непригодную. Может отпустить его к едрене фене, пусть катит на свои Юга, он сюда больше ни за какие коврижки не сунется? Нет, нельзя - память о Настене не велит...
   Лицо умирающей Насти всё ещё стояло перед глазами.
   - Эх, а какая бы пара с моим Лёшкой была! Ай-яй-яй! - дед снова закрыл лицо руками. - Чего ж я ему теперь скажу? Совру, будто уехала?..
   В окно трижды робко постучали. Тимофей открыл глаза и увидел Кузьму, пришедшего будить Тимофея "на дело".
   Прихватив берданку, он вышел на крыльцо. Светало. Роса выдалась необыкновенная. Все хозяйственные пост-ройки, кусты и трава возле дома были покрыты словно белым жемчугом.
   - Слышь, Кузьма, - тихо сказал Тимофей, - косить скоро начнём.
   - Это зачем? Скотины-то, окромя кабанчика, всё одно нету.
   - А так, для порядку!
   Он глянул на кузьмичёву сумку.
   - А это чего?
   - Извини, Тимоша, не могу на трезвую голову палить. - Кузьма извлек из сумки литровую бутылку ядрёного первача, заткнутую обрывком туго свёрнутой газетки. - После этого хошь чего сделаешь. И страх, и стыд, и совесть заглушает!
   - А мне совеститься нечего. Не был я палачом, но за такие дела готов и грех на душу взять, хотя смертным его не считаю. Перед Богом и совестью чист буду. Зато одной сволочью на свете меньше станет. Настя да малец тот беззащитный меня об этом просят!..
   Тимофей все-таки выпил поднесенную Кузьмой чарку самогона. Крякнув для приличия, он долго нюхал горбушку хлеба, оттягивая, видимо, завершающую часть "судопро-изводства".
   ...Юрку растолкали не сразу.
   Кузьма зажёг свечу и, как профессиональный лектор сельского общества "Знание", приступил к чтению приговора суровым канцелярским языком. Такого доку-мента история юриспруденции ещё не знала.
   - ... и в день загубления рабы Божьей Анастасии был пойман с поличным и от совершения акта глумления над ней путём насильственной дефлорации не отказался, - монотонно читал Ефремов. - Суд признает это обстоятельство смягчающим, но не настолько, чтобы освободить заключенного из-под стражи или применить к нему другие меры пресечения и иные нормативно-правовые акты. А по сему следует, что находящееся здесь лицо - Юрия Меконина - считать лицом, совершившим гнусное, изуверское преступление в виде насилия над женским полом и подлежащее строгому наказанию в соответствии со статьями повсеместно действующего среди всех граждан России Уголовного Кодекса. Это статья сто пятая - "Убийство", часть вторая, пункт "к" - с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение, а равно сопряженное с изнасилованием или насильственными действиями сексуального характера. Статья сто одиннадцатая - "Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью", часть вторая, пункт "б" - с особой жестокостью, издевательством или мучениями для потерпевшего, а равно в отношении лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии. Эта статья усугубляется для такого рецидивиста, как присутствующий здесь насильник, частями три и четыре...
   Кузьма явно репетировал свою речь не единожды и читал без запинки.
   - А сюда присовокупляются статьи сто семнадцатая про истязания, сто двадцать пятая по вопросу оставления в момент опасности, а так же и статья сто тридцать первая, в которой речь идёт о собственно изнасиловании, что и было совершено лицом, заключенным под арест в зале суда, то есть на месте поимки...
   Тимофей оглянулся. Ему показалось, что стены его бани несколько раздвинулись, и что в окна, дверь и мно-гочисленные щели смотрят души жертв, убиенные своими насильниками. Все они кивали головами в знак согласия со справедливым приговором.
   Кузьма оторвался от книги и тихонько спросил:
   - Тимоша, а срок как давать будем? За главное убийство только или за все злодейства в совокупности?
   - Давай за всё сразу! По отдельности у него жизни не хватит, чтобы рассчитаться!
   Кузьма глотнул ободряющего напитка и продолжил чтение приговора голосом, обретшим металлический оттенок:
   - Высокий суд в лице граждан Кузьмы Егорыча Ефремова и Тимофея Иваныча Сорокина, в соответствии с данными нам нашим народом правами, а также предсмертным желанием самой убиенной Анастасии, приговаривает раба Божьего Юрия Меконина единогласно к самой наивысшей мере лишения жизни через расстрел. Всё!
   Он выдохнул воздух и разом обмяк. Тимофей толкнул его в бок.
   - Теперь чего по протоколу?
   Кузьма глянул в амбарную книгу.
   - Теперь его последнее слово положено.
   Тимофей Иванович выдернул изо рта Юрки кляп.
   - Говори, ирод, чего желаешь.
   Юрка долго шлёпал сухими губами, набирая слюну. Наконец, собравшись с силами, он выдал тираду, ничем не отличавшуюся от предыдущих. Виновности своей в этом деле он не видел.
   - Да вы чё, братаны? Охренели совсем? Что за комедь устроили? И это всё из-за какой-то девки, взятой мною на абордаж*, что ли? Дело шьёте? А, может, это вы сами изнасиловали, а меня, банового шпана*, в дверях прищемили! Знаете, что вам за это сделаю, в натуре! А отпустите - так и быть прощу, я добрый, бля! Замнём марцефаль* хорошей пьянкой. Все бабки мои кровные отдам - досамой смерти сможете себе ни в чем не отказывать. Тут не одна тонна* будет! Я себе снова накатаю наперстками. Ну, валяйте, деды, развязывайте, надоело мне здесь! Пошутили - и будет! Спишем все недоразумения на наше похмелье! От вас-то вон тоже как разит, небось, вчера сами жумагарь* жрали.
   ___________________________________
   *взять на абордаж - изнасиловать
   *бановый шпан - вокзальный вор
   *марцефаль - конфликт
   *тонна - тысяча
   *жумагарь - самогон
  
  
   - Не понял ты ни хрена! - Тимофей снова вбил кляп. - А приговор обжалованию не подлежит!
   Он взял ружьё и взвёл курок.
   - Видел я на своем веку фашистов и прочей тому подобной сволочи, но таких, как ты, ещё не встречал...
   Кузьма Егорович схватил соседа за руку.
   - Я чего хочу сказать, Тима, - старика бил озноб. - Щас башку-то ему разнесёшь - вся баня провоняется наскрозь.
   Сорокин опустил ружьё и на секунду задумался.
   - А на хрена она мне, ента баня! От неё теперь одно горе.
   Он обернулся к Кузьме Егоровичу и взял из его дрожа-щих рук бутылку самогона.
   - Он у тебя горючий?
   Сосед даже обиделся:
   - Как тебе не стыдно, Тимоха? Только ведь кашлял у меня от соточки. А то, что не горит, самогоном называть никак нельзя! Уразумел?
   - Уразумел...
   Тимофей с маху треснул бутылкой об угол печки. Пахучая жидкость брызнула во все стороны. Поднятая с полу Юркина зажигалка привела приговор в исполнение.
   Хорошо просушенное дерево занялось сразу.
   - И никакой вони не будет!

* * *

   За тем, как горела баня, они наблюдали с пригорка, метров с тридцати. Жар доходил и досюда. Только тогда, когда рухнула крыша, поднялись и молча побрели домой. Неожиданно дед Кузьма остановился и, вернувшись к пожарищу, швырнул туда свою амбарную книгу.
   Настю похоронили на старом кладбище, подальше от сгоревшей бани.
  
  
  
  
   38
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"