Сэм. Когда боги играют в кости

Однажды, поздним летним утром он пришел ко мне. Можно даже сказать, не пришел, а заявился - с наглой ухмылкой, растрепанный, вспотевший и на босу ногу. От него пахло мазутом, какой-то синтетикой и, как ни странно, сеном и цветами: впрочем, странности - его визитная карточка. Оставив на полу цепочку грязных следов, Ану не сел - упал на табуретку в кухне, и мне не оставалось ничего, как, пожав плечами, поставить на плиту чайник и сесть на стул напротив. По одной его улыбке, хитрой, наглой, можно было понять, что на подходе новые истории, новые сплетни и сказки.

Так оно и было.

Чайник успел выкипеть наполовину, когда я вспомнил о том, что ставил его.

Во второй раз вода выкипела полностью.

Ану смеялся, пока я заливал чайник холодной водой. В ответ на мой укоризненный взгляд он предложил выпить пива: чай чаем, а на дворе - жаркое лето. Я снова пожал плечами. Из холодильника на свет божий появился бокс будвайзера, и мы, усевшись на веранде, продолжили наш неспешный разговор. Хотя, сказать по правде, говорил он один, я же только сидел и слушал, время от времени поднимаясь ответить на звонок, достать еще одну банку пива или сбегать в туалет. Ану же трескал яблоки, которые стояли тут же, на веранде, пил холодный будвайзер и говорил, говорил, говорил. Солнце золотило его светлые волосы, голос звенел колокольчиком

Вечером я очнулся от тишины. В голове еще шумели отголоски историй, перед глазами стояли картины других миров, но все это уже медленно таяло. Ану молчал, всматриваясь в рыжеющий лес, синее озеро и в горы, которые закат покрасил в кровавые тона.

Тогда я решился задать вопрос, который мучит меня все это время.

- Слушай, а почему Авалон?

Ану грустно улыбнулся.

- Знаешь, первым, что у меня там получилось, был яблоневый сад. Весь в цвету, - он посмотрел мне в глаза. - Правда, знакомо?

- Яблоневый остров...

- Остров Авалон, - рассмеялся Ану, и голограмма рассыпалась на тысячу кусочков.

Я выключил жалкие остатки пейзажа за ивовым балкончиком.

- Больше не восстановить?

- Никак нет, - прошелестел за спиной бесполый голос Ирэ. - Информации недостаточно. На данный момент это все, что мы смогли. Конец личностной записи испорчен безнадежно.

Давным-давно, когда этот мир был пуст, словно выеденное яйцо, а тьма окружала его подобно пелене, только ветры гуляли его просторами. Но однажды Создатель из своего хрустального дворца, стоящего одной частью в мире богов, а другой - в мире духов и демонов, увидел его, и, заслушавшись песен ветров, поющих о пустоте, пришел в Авалон, тогда еще не имевший названия. И пели ему ветры жалобные песни о вечности и темноте, о бескрайности просторов и одиночестве. И пожалел их Создатель, и сотворил он им небо, такое же холодное, как и ветры, чтобы оно разделило одиночество их существования, и подвесил в нем Солнце, дарящее свет и тепло, и Луну, сияющую холодным светом. И возблагодарили Поющие Странники Создателя за его доброту, и стали они ему петь песни еще прекрасней.

Довольный Создатель, взмахнув рукой, создал огромный шар из камня, и подвесил его в центре небесного овала, и создал в нем цветущий яблоневый сад, дав имя ему - Авалон. И уснул Создатель, довольный своими трудами, под песни ветров, а проснувшись, увидел, что небо под тяжестью солнца и луны перевернулось, и снова наступила темнота, в которой ветры плакали о приходе тьмы, а сад Авалона засох и увял без света двух светил. Тогда Создатель в ярости опустился вниз, и, схватив Луну, подбросил ее высоко в темноту, и зацепилась она за небесный свод, и засияла там, гоня тьму. И в холодном ее свете расцвели сады Авалона еще прекрасней.

Удивились Поющие Странники, и восторг их был бесконечным, и стали они петь о свете луны во тьме, а Создатель, как и раньше, слушал их песни. Но вскоре прискучили ему мотивы Луны, и, взявшись за свод небес, толкнул его Создатель, и завертелся свод, сменяя день и ночь, и стали ветры петь Создателю песни Солнца и Луны. И как раньше, слушал их Создатель, и удовольствию его не было предела.

Но одним прекрасным днем одолела Создателя печаль, что красоту песен ветров слушает только он, и нет больше никого, с кем бы можно было разделить свою радость. и, взяв в руку камень, выточил он из него первого человека, потом второго, и стал слушать он вместе с ними песни ветров.

Но песни прискучили им, а Авалон был тогда маленький, и только яблоневый сад посредине его купался в цвету. И пришли люди в печали к Создателю, и, упав на колени, просили дать им занятие. И пожалел он созданных им существ, и, сделав дырку в каменной глыбе, дохнул в нее, и шар Авалона, словно мыльный пузырь, вырос и раздулся. После создал Он тучи, и пролились они дождем на пустынную землю Авалона, и потекли сначала тоненькие, потом все более широкие ручейки, которые, сливаясь, образовали реки, что создали океан. Не рассчитал Создатель количества воды, и начал океан затапливать сушу. Взмолились люди к Создателю, и тот, услышав мольбы их, прекратил дождь. Но земля оставалась пустынной, и только ветры гуляли просторами Авалона. И Создатель вошел в сад яблоневый, что стоял от начала времен, и сорвал яблоко, висящее на дереве. И, расколов, вынул из него семечки, и бросил их в земли пустынные, и начали из них произрастать деревья, травы и цветы, и дивными ароматами наполнился мир Авалона. Но все еще не был мир Авалона совершенным, ибо никого не было в лесах, реках и полях. И взял тогда Создатель книгу времен, и открыл ее. И были на ее страницах изображены всякие звери, рыбы и птицы, и по слову Создателя сходили они со страниц и шли жить в мир Авалона. Взлетели птицы к небесам, и их щебет наполнил свод радостью, нырнули рыбы в глубины рек и океанов, радуя глаз Создателя, и зверье всякое пошло в леса и поля, и было это начало Авалона таким, каким мы его знаем сейчас. Возрадовались люди, ибо милы им стали и леса, и океаны, а Создатель погрузился в грусть. Сказал он: "Вот создал я мир для людей, и рады они, а в сердце моем печаль поселилась, ибо мир для себя я разрушил, и не слышно больше за щебетом птиц песен ветров, что были так милы мне." Сказав это, ушел он из Авалона, предоставив людям жить так, как им того хотелось. И был это золотой век людей, когда никакая хворь или смерть не омрачали их безмятежного бытия.

Но недолгой была радостная жизнь людей в Авалоне. Тьма, создав в своих недрах Бога, нарекла его Нюкта и указала на мир Авалона, сказав: "Вот смотри, мир это новый, солнце и луна светят там, разгоняя тьму, и нет там ни страха, ни смерти, и все радостны там. И не знают о внешнем мраке, что приносит ужас и страдания. Иди, и пусть тьма и страх поглотят их сердца." Громко вскрикнул Нюкта, и бросился на мир Авалона, и потушил он луну, а солнце прикрыл черной пеленой, ибо свет его был не в силах уничтожить. Под покровом сумерек он сделал дырки в своде небес, и сквозь них на Авалон каплями начала падать тьма, и где падала капля - там начинались пожары, приходили болезни и несчастья.

Плач слышался из всех городов, и мольбы шли к Создателю, спавшему в Обители своей сном богов. И, казалось, обречен был Авалон, но ветры, видя близкую погибель его, сквозь дырки в своде небесном ринулись сквозь тьму к Обители. А прилетев туда, разбудили Создателя песней своей. И взглянул он на Авалон, и увидел горе и страдания, принесенные тьмой. В ярости схватил Создатель колонну в Обители своей, и, выдернув ее, бросил в Авалон, и тяжестью своей она придавила Нюкту. В злобе Бог тьмы ворочался, пытаясь вывернуть ее, но только глубже и глубже проваливался в землю, пока не проломил тонкую оболочку Авалона и не упал в его пустые недра. Тогда Создатель надавил на колонну, и стала она как пробка, закрыв единственный выход из недр Авалона. После снял он завесу с солнца и снова зажег луну, но не светила она больше былым светом, став тусклой. Дырки в своде небес заткнул Создатель бриллиантами из своей Обители, и засияли они в тьме слабым светом Луны, превратившись в звезды.

Обратил тогда свой взор он на людей, но поражены они были тьмой, смерть и болезни поселились в мире Авалона, и уничтожить их не было возможности. Заплакал Создатель, и из слез его произросли травы и цветы, наделенные целебной силой. Но мало людям было этого, и попросили они у Создателя защиты. Не отказал он им, и, взяв духа из нижних миров, дал ему имя Ирэ и вселил в колонну, которая затыкала дырку в шаре Авалона, приказав духу следить за недрами с заключенным в них Нюктой и учить людей всему, чего они только пожелают.

После этого удалился Создатель, взяв с собой души верных ветров, и никогда больше не ступал он на землю Авалона. И был это серебряный век человечества, и хоть люди и стали смертными, но жили они долго, целебные зелья давали им силу и ум, и Ирэ учил их знаниям тайным. Но тосковал дух о своем мире и о Создателе, и речи его вскоре стали горькими, а шепот Нюкты из недр земли навевал мысли ему злые. И в отчаянии дал Ирэ людям знания убийства, в надежде, что Создатель вернется. Люди, взяв орудия смерти в руки, воевали между собой, но Создатель больше не слышал их, ибо только пустые оболочки ветров остались в мире Авалона. Ужаснулся Ирэ, поняв, что он наделал. Уснул тогда дух сном на века, дабы не видеть деяния рук своих, до тех времен, пока Создатель не вернется в мир Авалона. Так пришел железный век этого мира, а вместе с ним убийства и лицемерие, и длится этот век и по сей день.

- Красивая легенда. Но сколько из нее правды - половина, треть?

- Почти все.

- Мундус не выдерживает. Тонкая ткань мироздания истончается под тяжестью миров и рвется.

- Новые миры были лишними?

- Это известно одному лишь Создателю.

- А не мог ли он допустить ошибку, начав создавать новые миры?

- Это не наше дело. Мы должны только наблюдать.

Эхо шагов отражалось от высоких сводов. Старый барон мотался из одного угла в другой, в нетерпении раз за разом поглядывая на закрытую дверь. Кроме него не было больше никого - ни услужливой прислуги, ни жены, до сих пор истерически всхлипывающей от волнения где-то в своей комнате. Слащавые агети взирали на старика с потолковой росписи с легкой грустью и безразличием, Вечные странники же наоборот, улыбались и хмурились с гобеленов. Статуи Проповедников, стоящие на высоких резных столиках, молчаливо смотрели в никуда. Сквозь щели в шторах в зал пробивалось усталое сияние зимнего солнца, ложась на пол длинными полосами света.

Барон тяжело дышал - годы уже не те, да и что-то в последнее время часто прихватывало сердце. Пот мелким бисером покрывал лоб, хрип вырывался из легких, но волнение раз за разом заставляло подняться и снова начать мерить шагами холл. Что ни говори, за северной дверью большого зала решалось, станет ли его младший, любимый всем сердцем внук мечником или же пойдет по пути науки. А ведь мальчик одинаково преуспел во всех предметах, учителя и истории, и математики, и астрономии одинаково нахваливали способного ученика, загонщики и егеря восторгались сноровкой, старые тренеры гордились выдержкой и упорностью подопечного. Барон тяжело вздохнул: если бы можно было обмануть законы наследования и его преемником стал младший внук вместо бестолкового старшего! И хотя мальчишке все удавалось одинаково, старик втайне желал видеть его мечником. Впрочем, для младшего больше подходит путь науки, в то время как старшему положено пойти путем воина...

За закрытой дверью звенела сталь оружия, время от времени что-то грохотало. Старик встревожено вслушивался в долетающие звуки, прикладывая руку к сбывающемся в своем бешенном беге сердцу.

Надежда на то, что монах из Красной Обители признает в его сыне мечника, грела стариковскую душу слабой надеждой. Если старший оказался ни на что не годным, то хоть младший увековечит имя Аро в военных летописях, как и положено каждому из их рода. Барон улыбнулся сам себе, вспомнив свои юношеские подвиги. Рука сама потянулась к Ордену Звезды, полученному лет тридцать назад за отвагу при штурме. Кратковременная радость сразу же омрачилась тяжелыми воспоминаниями - в похожей ситуации пять лет назад погиб его сын, отец Денниса и Генриха.

Тишину разорвал скрежет поворачивающейся дверной ручки. Заскрипела дверь, пропуская монаха. Барон с удивлением воззрился на могучего мужчину с обритой головой, одетого в балахон насыщенного пурпурного цвета. Лицо монаха, одного из непобедимых воинов Красной Обители, пересекала широкая резаная рана. Кровь стекала по его лицу, искаженному гневом, и, казалось, в глазах обычно спокойного воина плескается жидкий огонь, готовый испепелить любого, кто посмеет сказать слово против.

- Мастер Цира, ну как? - голос старого барона дрожал от нетерпения. - Он пойдет путем меча, да?

- Не годен. - ответ был бесстрастным, холодным, словно это не полымя гнева отражалось в зрачках монаха. - Отдать в Синюю Обитель монахам-ученным.

После этого Мастер Цира ушел, роняя на пол красные капли крови. Хлопнула южная дверь, приводя оторопевшего барона в чувство. Как? Не годен? А кровь? Почему лицо монаха исполосовано ударом меча? Откуда столько гнева? Сотни вопросов теснились в голове барона, когда он со скоростью, куда более приличествующей юнцу, чем убеленному сединами старику, открывал двери комнаты, где еще несколько минут назад проводился поединок между его восьмилетним сыном и монахом из Красной Обители.

Открывшееся его глазам шокировало старика. В комнате царил беспорядок, будто кто-то, защищаясь, использовал все возможные для защиты, не побрезговав бросить в нападающего тяжелые подсвечники и стулья. Стол лежал перевернутым в углу комнаты, а на боку темной столешницы зиял светлый раскол, словно кто-то со всей силы попытался его перерубить. Но не это заставило замереть барона в изумлении. У самой большой стойки, на которой раньше покоились тяжелые двуручные мечи, сидел его сын, с запястьем, пригвожденным тонкой длинной шпагой к перекладине. Рука, вся в крови, все еще сжимала саблю, а не тренировочный меч, с которым он вошел в тренировочную комнату час назад. Другой рукой мальчик, кривясь от боли, пытался выдернуть шпагу, еще больше коверкая свое запястье. В следующую секунду барон услышал слова, которые ребенок шептал, словно выплевывал:

- Убью. Убью. Прирежу, как собаку. Заставлю страдать. Убью. Убью. УБЬЮ!!!

На последнем слове мальчишка что силы дернул шпагу, заорав скорее от боли, чем от ненависти. Слезы пополам с соплями покрывали еще детское лицо, на котором тем же огнем ненависти, что и у монаха, полыхали глаза.

Гостеприимный дом Аро монах покинул в тот же день, не сказав потрясенному до глубины души барону ни слова. Мальчишке перебинтовали руку, и дав успокоительного отвару, отправили в детские покои. Участь младшего сына дома Аро была решена, и никакие силы этого мира уже не могли ее изменить - хоть старик барон и желал видеть своего сына мечником, но решение его было твердо: раз Красная не приняла его сына, ему найдется место в Синей. Никаких поблажек.

Генрих наклонился. Щелчок заставил монету плясать на немытой столешнице, рассыпая сотни маленьких солнечных зайчиков под темными сводами Балуровой лавки. Сам хозяин впился в золотой кружок жадным взглядом, но не более того; ни одна мышца не дернулась на лице, никакого стремления. Только цепкий взгляд.

- Балур, ну как? Мне надо снова пару колец.

Хозяин лавки сглотнул. Дернулась небритая щека - Генрих понял, что сегодня он желает разыграть новую партию. Вот откуда такая сдержанность.

- Ваша Светлость...

- Мы же друзья, Балур. Просто Генри.

- ...возможно, пора переходить на новые уровни отношений?

Генрих против воли прищурил глаза. Вот откуда дует ветер.

- В смысле? Откуда ты вообще можешь знать о моих отношениях? - Старый перекупщик дернулся. Плохое настроение наследника Аро легко выходило за плотину внешней сдержанности; Генрих чувствовал, что и правда, еще пара слов, и он ринется на несчастного ювелира. Он уже чувствовал, как зудят костяшки пальцев; одернув себя, Генрих отстранился от провонявшего кислой капустой Балура. - Ну же, что ты... сереешь мой друг. Давай, выкладывай.

Хозяин лавки наклонился и вытащил из-под стола маленький ящичек. Открыв его, Балур вытянул одно кольцо и поднес поближе к глазам Генриха, указывая на серебристый бок ободка.

- Смотри, Генри... Видишь эти зарубки? Ты же знаешь, что я работаю не только ювелиром, но и содержу ломбард. Эти зарубки - это следы бывших залогов. Все девочки, которым ты так щедро даришь эти колечки, рано или поздно приносят их мне. Ты берешь три кольца за золотой...

- ...а возвращают тебе по шесть-семь. - Со вздохом продолжил Генрих. - Ты метишь побывавшие раз в залоге кольца засечкой и продаешь снова мне. Ты тянешь из меня деньги, Балур, и это после всех честных заверений о дружбе... - Генрих взял кольцо, повернул так, эдак. - Создатель всемогущий, восемь зарубок!

- Если бы я тянул из тебя деньги, то никогда бы не рассказал об этом, - Балур многозначительно зыркнул из-под кустистых бровей. - Это твои девчонки тянут из тебя золото. И заметь, ни одна долго не задерживает у себя твои подарки: вот это кольцо, к примеру, приносят уже через день ко мне. По ним я вычисляю всех твоих подружек: Савва, Роза, Иззи... К слову, вкус у тебя есть - все девчонки как на подбор. Но вот чутья на людей - нет, все они первоклассные шлюхи. Это я говорю тебе, как друг. И немного как ювелир, гордящийся делом с домом Аро.

- Не льсти себе, - Генрих понуро опустил голову. - Матушку бы стошнило от одного вида твоих подвесок, такая грубая у них работа. Ты можешь гордиться только работой со мной, ведь в нашей семье только я один такой ублюдок. Ты, кстати, отвратительно делаешь свои кольца: думаешь, не заметно, что они легче, чем следовало бы?

Балур откинулся на своем стуле.

- Какие есть, Генри.

- Я думаю, мне есть сегодня над чем поразмыслить. - Генрих пододвинул золотой кружок поближе к Балуру. - Держи. Считай это платой за столь редкую честность.

- Мальчик мой, - ювелир спрятал монету в карман, - да ты никак голову повесил? Молодая кровь, горячая кровь... И полная, почти ангельская наивность. Ты это... Отвлекись, погуляй, развейся. Молодость - она живуча. День, второй, и раны как телесные, так и душевные затягиваются без следа.

- Черт с ними.

Хлопнув дверью, Генрих вышел на улицу. Ветер сразу же бросил в лицо пылью. Улыбки прохожих казались неестественно чужими и лживыми.

- День добрый!

- День добрый, молодой господин!

Генрих что-то процедил сквозь зубы и быстрым шагом пересек площадь. Углубился в кривые улочки - так ближе к тракту, хоть и надо прислушиваться ко всем шагам. Вскоре показались главные ворота Бреговина. За ними начинался тракт и Ашенвальский лес, в котором стоял дом Аро. Если выйти через ворота, надо только не пропустить скрытый за высокими ясенями поворот в трехстах шагах; кареты поднимались на пригорок извилистой дорогой, прямо к подъездной аллее, а для пеших сразу же у поворота от дороги вправо сворачивала маленькая тропинка. Если идти по ней, то можно в полной мере насладится парком Аро; огромным рукотворным озером, на глади которого плавали лебеди.

Но Генриху было не до любования красотами. Он шел, носком ботинка поддевая толстый кожух опавшей листвы - осень вступила в свои права, а до тропинки садовник еще не добрался. Когда тебе в семнадцать лет вот так открывают глаза на жестокую правду - хочется сжечь весь мир в отместку. Сразу же за озером, на развилке, обозначенной мраморной колонной, Генрих остановился и прислушался. В глубине парка что-то стучало. Осень еще не была настолько поздней, чтобы садовник взялся за подрезание деревьев; да и взял бы он тогда пилу, а не топор. Ноги сами по себе свернули с дорожки. Генрих продирался сквозь листву приземистого орешника прямо на звук.

Шаг, второй - и он вынырнул из кустов на поляну. И сразу же вздохнул с облегчением: никаких нарушителей порядка, никаких чудес, только братишка, колотящий стальным прутом старый дуб на другом краю поляны. Генрих легко пересек ее; мальчишка даже не услышал шелеста травы, так был увлечен своим делом.

- Эй, ты чего это? - От звука его голоса Деннис шарахнулся в сторону, уставился безумным взглядом. На миг Генриху стало страшно - такой дикий взгляд был у мальчишки. Красное лицо, хриплое дыхание, вспотевший лоб с налипшими прядками. - Эй! Успокойся!

И тут же, прямо на глазах, мальчишка успокоился - выровнялось дыхание, взгляд похолодел и снова стал спокойным, пальцы, до этого сжимавшие палку, разжались. Генрих присел.

- Ты чего это?

- Дед решил, что я не стану мечником, - Деннис устало опустился на траву. - Я поеду к Синим, и ничто этого уже не изменит. Так сказала сегодня мама.

- Ну и что в этом такого страшного? - Генрих тоже уселся напротив. - Меньше шишек будешь получать. Сможешь позже вставать. У Синих, знаешь ли, проще. Знай только читай побольше. Вот и все. Тоже хорошее место.

- Я хотел стать мечником... Дед хотел... - Деннис запустил пальцы в мокрые волосы. - Теперь ничего этого не будет.

Генрих уставился на руку братишки. Из-под перемотанных бинтов просачивалась кровь, расцветая красным на белом.

- Слушай, а что случилось тогда? Что тот Красный так быстро ушел?

- Я... Я не помню. Помню только, как получил по уху, а потом - все пропало. Должен был бы знать уже, братик. - Деннис поднялся, подхватил палку. - Иду-ка я домой. Что-то мне плохо.

Генрих проводил его взглядом; когда белая рубашка скрылась в кустах орешника, он перевел взгляд на дерево и вздрогнул: на темной коре дуба стекали каплями сока светлые следы от удара. Удивленный, Генрих поднялся и подошел ближе. Положив руку на то место, куда еще недавно приходились удары, он провел по ним пальцами: выемки довольно глубоко уходили в древесину.

Весна пришла в Сатун рано. Только ушли зимние морозы, только солнце сменило колыбель с созвездия Кита на созвездие Учителя, сады вокруг города окрасились белым и нежно-розовым. Пьянящий аромат цветущих вишен забивал даже канализационные стоки, которые только оттаяли после зимы. Гвель, несущий свои воды из Ашенваля, поднялся, затопил поля, сорвал греблю. Люди требовали, чтобы в этом году укрепили дамбы - боялись, как бы и в следующем году не случилось такого же. Тракт через лес, который начинался у Азула, снова облюбовали разбойники, и торговая гильдия уже не просила - требовала - выделять защиту не только из вольнонаемных, но и монахов и мастеров Храма.

Последнее требование разозлило мастера Никаса. Он скомкал тонкую бумагу, украшенную вязью и полную лести, и выбросил его в мусорную корзину. С письмами на бумаге только так и поступать.

В кабинет заглянул секретарь, и, поправляя сползающую на лоб шапочку, поинтересовался, до какого часа сегодня будет сидеть Настоятель.

- Пока будут дела, - ответил Никас. Он все никак не мог привыкнуть к этому вежливому "Настоятель" и разговорах о себе в третьем лице: "Настоятель не желают?", "Настоятель не считают, что...?".

Секретарь скрылся. Никас выругался сквозь зубы - в последнее время дел выше крыши. Старый барон Клементий Мож скончался не так уж и давно, а молодой все еще прятался за юбку матери. Баронесса Алиса, северянка с бесцветным лицом, впалой грудью и малокровными губами, неделю назад передала все дела по управе города в Обитель, а сама занялась только делами дома Мож. И у Никаса, только полгода как сменившего ранг с Мастера на Настоятеля, куда-то подевалось все время. Утрами Обитель осаждали просители - порой с совершенно мелочными делами - , после обеда приходили гильдии, и потом до самого вечера Никас сидел и разбирал бумаги. До этого он и не подозревал, как тяжело управляться с Сатуном. Городской Совет вместо помогать только добавлял работы, канцелярия то и дело теряла бумаги, гильдии то и дело ссорились. Никас чувствовал себя пойманным в клетку.

Еще хуже обстояли дела с самой Обителью - Мастера и монахи все еще оставались при ней, но из-за всех неурядиц, после войны на юге и постоянных требований сопровождать караваны гильдий, в ее стенах осталось не больше двухсот людей. Полторы сотни учеников и пятьдесят - монахов и мечников. Конечно, еще было с три десятка прислуги - проституток, поварих и прачек, но для Никаса это уже не играло роли. Он, как бывший Мастер, измерял мощь Обители лишь воинами.

Он поднялся с кресла и подошел к окну. Зима в это году была суровой. К благородным родам в этом году спустилось шесть Мастеров и монахов, но вернулись только трое.

- Половина, - прошептал Никас, смотря, как солнце окрашивает запад в багряные тона.

Один умер на тракте, по пути из Ромина от горячки. Другого убили в Регуме - в какой-то совершенно дикой потасовке в кабаке. Никас совершенно не понимал, что монах может делать в таком месте, но все же никаких претензий к властям Регума и лично к Наместнику не выдвигал - виновных наказали. Еще один пропал. Бесследно, словно его украли сами порождения Нюкты.

Никас смотрел на засыпающую Обитель. Двором все еще сновали кухарки, загоняя кур с клетки. Пара учеников прогуливались на внешней стене, и судя по тому, что в руках они держали копье - сегодня они охраняли обитель.

Когда солнце почти скрылось за горизонтом, во дворе наметилось странное движение. Никас прищурился - с годами зрение не становилось лучше - и присмотрелся: с десяток кухарок и пара проституток бежали ко входу.

- Санья! - крикнул он. За секунду в дверь просунулась все та же голова в красной шапочке. - Там что-то случилось во дворе. Пойди узнай и доложи. Одна нога тут, другая - там.

Тем временем к воротам подтягивались другие люди. С крыла прислуги вылетели прачки в белых платьях, за ними потянулись ученики. Вскоре к ним присоединились красные балахоны Мастеров и монахов.

- Вернулся один из посланных осенью мастеров, настоятель... - Никас оглянулся. Секретарь виновато опустил глаза. - Мастер Цира.

- Вернулся?

- Боюсь, скоро он снова покинет нас.

Никас удивленно поднял бровь.

- Да? Почему же? И куда он отправится?

- Присоединится к нашим братьям в потоке Эридану. Он едва жив.

- Мика, у тебя что, шило в заднице? - Гаузваррад оставила в сторону недомытую миску, села напротив и подтолкнула тарелку. - Крутишься постоянно, даже покушать не можешь как нормальный человек!

Мика обреченно опустил ложку, зачерпнул суп и вылил его обратно.

- Холодный уже, мам.

- Меньше надо было крутиться.

Спорить с мамой - дело пустое. Пересилив себя, Мика выхлебал остатки и сполз со стула. Раду бросила на него взгляд через плечо, но смолчала - тарелка пуста, а значит, пока придраться не к чему. И то хорошо. Тихонько юркнув в свою комнату, Мика притворил дверь. Но даже так приходилось прислушиваться, не идет ли мать, не слышен ли шорох ее юбок. Отец никогда не заглядывал в каморку Мики, разве что только когда надо было всыпать за очередную проказу. Но сегодня он ушел на лесоповал, будет поздно, да и сам мальчишка не помнил за собой никаких проделок. А вот Раду могла зайти - она любила знать, чем и как занимается Мика.

Осторожно поддев половицу, мальчик вытащил из самодельного тайника маленький сверток. Засунув его за пазуху, он снова задвинул половицу назад и поднялся. Подошел к двери и прислушался - мама продолжала мыть посуду, слышался плеск воды и звон тарелок. Мика нащупал сверток под рубашкой, немножко передвинул его - не дай Создатель Раду увидит что-то под тканью! Сразу же заставит показать, а тогда еще и отругает. Она очень подозрительная, все боится, что Мика ступит на какой-то скользкий путь и будет грабить, убивать и всячески позорить доброе имя Велей. Семья Мики вот уже три поколения прислуживала Аро. Убедившись в том, что ничего не видно, мальчик заглянул в кухню.

- Мам! Я погуляю.

- Только до темноты чтоб вернулся, - она даже не повернула голову. - Будь осторожным. Мальчик скривился - даром столько предосторожностей.

Мика проскользнул во двор. Осмотрелся. Солнце еще не окрасило верхушек деревьев, а значит - времени хватит. Он осторожно прошелся мимо стены до угла, завернул и еще раз оглянулся. Во дворе никого. В это время челядь отдыхала после праведных трудов, тем более, что лето всегда было самим тихим временем года в особняке. Весна и осень же - самими шумными. Уборки урожая, праздники первых цветов и визиты господ превращали дом Аро в огромный муравейник; все суетились, бегали и что-то делали. Даже Мике в такие времена находилась не одна работа, и так от рассвета и до заката. Но в летние долгие и жаркие дни особняк замирал; только садовник время от времени сновал через двор, то тут, то там поправляя клумбы, да конюшие выводили господских жеребцов на прогулки.

Мальчик прошелся возле стены, ощупывая толстую каменную кладку. В одном месте в мир подслеповато щурилось небольшое окошко подвала. Мика засунул руку в темную дыру и вытащил небольшой моток бечевки длинной около суарда[1], не больше. Критично осмотрев его, сунул в карман штанов и медленно прошелся еще немного.

После этого он бросил все осторожничанье. Сорвавшись с места, Мика кубарем скатился с пригорка, прямо в малиновые кусты. Эти сорок шагов от комнаты и до окошка казались длинным походом, во время которого его подстерегали неведомые опасности; теперь же он чувствовал только облегчение. Все это... Если бы не мамины тревоги, какой простой стала бы жизнь!

Продираясь через малиновые заросли, Мика срывал ягоды и отправлял их в рот, но вскоре бросил это занятие - пришлось натянуть рукава на расцарапанные руки. После колючек малины ладошки зудели, но он помнил, что расчесывать нельзя - только начни и уже не сможешь остановиться.

Вскоре малинник закончился. Под ноги услужливо легла тропинка, сбегающая вниз к озеру. По ней-то Мика и пошел, то и дело осматриваясь. На полпути он остановился, и, отступив шаг назад, критично осмотрел длинную гибкую палку, которую кто-то воткнул у обочины. Потом подошел к ней, провел пальцем по гладкой поверхности, спотыкаясь на узелках.

- Отлично!

На лице сама собой расползлась довольная улыбка. Выдернув палку, Мика с улюлюканьем побежал к озеру.

А там его уже ждали. Мальчишка, его лет, с загорелой дочерна шеей сидел в теньке ивы на берегу, забросив самодельную удочку. Услышав победный крик за спиной, он предупреждающе поднял руку, и Мика тут же умолк. Но радостная улыбка не сползла с лица. С разбегу он плюхнулся возле друга.

- Видишь? - шепотом спросил, показав шест.

- Если к Генриху поддобриться, он тебе зайца с другой стороны луны достанет.

- Не, Деннис, ну ты видишь? Какая она длинная, но ровная! А легкая-то какая! - тихо продолжал восторгаться Мика. - Этот твой бабук...

- ...бамбук... - поправил Деннис.

- Этот бамбук - настоящее сокровище!

Деннис криво улыбнулся, пожевал кончик травинки.

- Давай делай уже. Мне порядком надоело самому здесь сидеть, тем более, что рыбы нет.

Мика послушно вытянул сверток, развернул. Потом размотал бечевку и начал мастерить удочку. На минут десять мальчишек окутала тишина. Когда возле поплавка Денниса в воду упал еще один, Мика, наконец, задал вопрос, который хотел спросить с самого утра.

- Ну что?

- Мама сказала, этой осенью.

Мика разочарованно вздохнул, но не сказал ничего. В любом случае, на рыбалке лучше всего молчать, а то рыбу можно спугнуть.

Когда солнце прикоснулось краем к широкой полосе леса по другую сторону озера, Деннис поднялся и принялся сматывать удочки.

- Уже?

- Ночь-то будет холодной, - пожал юный барон плечами. - Вон, смотри, туман выходит из лесу. Еще минут двадцать - и накроет и нас.

И правда, из Ашенваля потянулись длинные и загребущие пальцы тумана, вгрызаясь в дымку поднимающегося от озера пара. Холодный ветер из сердца леса гнал их, а солнце подсвечивало кроваво красным. Мика тоже дернул удочку и принялся сматывать снасть. И правда - попасть в туман в огромном парке Аро - дело неприятное, можно и заблудиться. А ночи уже становились холодными и... Мика поежился. Стаи волков уже начинали бродить ближе к человеческому жилью, отъедаясь к зимовью.

За секунду он оглянулся. Деннис уходил, поднимался по тропинке в парк.

- Эй, ты куда?

Но будущий барон промолчал. Он продолжал идти, как будто не слышал окрика Мики. За несколько минут рыжий против солнца лес поглотил его тощую фигурку. Мика обижено сплюнул на землю - говорила же мать, что как ни тянись к барону, а ровней ему не станешь. Благородные могут подпускать ближе, но не принимать за друга обычного человека. Но Мика выразил это все одним единственным способом, который знал:

- Дурак! - и показал жутко неприличный жест.

Но свои плюсы в знакомстве с бароном - отличное удилище из бабуки.

И Мика, насвистывая, забросил его на плечо, подхватил сетку с пойманной рыбой и последовал той же тропинкой, которой мгновения назад шел Деннис.

Парк принял его в свои объятия. Тропинка стала петлять, извиваться между деревьями. Туман уже успел добраться до парка и медленно заполнял все вокруг. Миг, второй - и солнце закатилось за горизонт, упав в Ашенваль. Мика остался наедине с собой в темноте, в густеющем тумане. Он сбавил шаг, стал всматриваться в тропинку в страхе потерять путь. Несколько минут он петлял в темноте, а потом раздосадовано остановился - все таки заблудился. Значит, если он хочет добраться домой до полуночи, оставался единый выход - идти вверх, рано или поздно он выйдет если не к особняку, то к Бреговину или тракту, а там уже будет легче сориентироваться.

Мика шел медленно, вслушиваясь в шум деревьев. Сказки о волках, который ближе к осени приходили под сам Бреговин, заставляли внимательней присматриваться к теням, ловить каждый необычный звук или движение.

Путь под гору становился все плавне. Вскоре Мика вступил в до боли знакомый малинник. Он облегченно вздохнул - все таки ноги хорошо помнят путь домой. И он пошел уже уверенней, раздвигая колючие ветки.

И тут слева послышалось рычание. Мика остановился. Рычание раздалось снова, а потом - чавканье. Так близко, что, казалось, хватит только притянуть руку... Мика повернул голову.

В малиннике, скрючившись, бросив на землю удочки и сетку, сидел Деннис. Молодой барон давился сырой рыбой и урчал, как огромный хищный зверь, хрустел рыбьими головами не хуже кухонной кошки. В следующий момент он замер и, в свою очередь, уставился на Мику.

- Чего уставился?

[1] Около ярда. Немногим больше полутора метра.

Учитель Номанн гордился собой. Мальчишка был настоящим сокровищем: над ним не надо было сидеть день и ночь, вдалбливая простые истины, наоборот - мальчика, как сухая губка, впитывал в себя все знания, до которых только мог дотянуться. Все книги скудной библиотеки учителя Номанна уже давно пестрели пометками, сделанными корявым детским почерком, и он уже начинал задумываться о том, чтобы съездить в Донанну или Регум за новыми.

Но... Судьба и случай снова сыграли с учителем Номанном злую шутку. Стоило ему только осесть в новом месте, заполучить талантливого ученика, как все рухнуло. Карточный домик кажущегося благополучия рассыпался. Мальчишка уезжал к Синим.

И вот сейчас учитель Номанн сидел за огромным столом, пытаясь скрыть раздражение. Хотя хотелось встать, подойти поближе и высказать все, что бурлило в его душе в этот момент. Хотелось разорвать баронессу, чтоб и кусочка маленького не осталось от ее милой улыбки и равнодушного тона. Так хотелось, - но было невозможно. Учителю в тугом белом воротничке перед аристократкой непозволительно даже смотреть в глаза, хотя Хедеге Номанн как раз игнорировал это маленькое правило. Наверное, в его взгляде что-то читалось - то ли жажда разнести все вокруг в пыль, то ли ненависть, то ли что-то другое. Хедеге провел рукой по курчавым волосам, пытаясь унять дрожь.

- Учитель Номанн, вы меня слушаете? - Анна Аро склонила свою милую головку и черные кудри водопадом хлынули на белоснежное плечо. - Вы что-то рассеяны в последнее время.

Она сидела напротив, в красном платье. Тонкая, хрупкая, изящная. Сама баронесса была из рода Юги, а значит - ослепительно красива. В сорок лет, когда горожанки уже начинали скрывать морщины, а селянки - переставали, баронесса оставалась похожей на фарфоровую куклу. Сколько Номанн не вглядывался в ее лицо, он так и не смог увидеть хоть один признак старения. Вечно молодая, вечно красивая и никому, кроме детей, не нужная. Учитель поставил чашку из тончайшего фарфора на стол. И тем самым выказал бурлившее в его душе возмущение - чашка предательски стучала, опускаясь на блюдце. Баронесса наклонилась еще ближе.

- Учитель Номанн, да вы расстроены! - сказала она.

- Нет, просто... Это все так внезапно. Так неожиданно. Я...

Маленькая белая ручка накрыла его ладонь. Учитель поднял глаза и столкнулся взглядом с с баронессой.

- Хедеге Номанн, - сказала она, и ее жаркое дыхание скользнуло по его щеке. - Мы покроем все ваши издержки. Напишем просто прекрасную рекомендацию, с которой вас с восторгом примут в любом благородном доме. Вы получите выплату, которая позволит вам год жить без хлопот. Не переживайте, учитель Номанн, все будет хорошо. Не злитесь - вы багровеете.

Она отстранилась. Черные волосы перетекли на спину.

- А я...

- Нет, остаться вы не можете, - в ее голосе сквозила легкая насмешка. - Как вы знаете, мой муж умер; вряд ли у меня еще будут дети, Хедеге Номанн, чтобы вы могли их учить. Вам надо двигаться дальше. Если не знаете, что делать - я вам подскажу: у барона Навари есть две очаровательные дочери, семи лет. У барона Гревери - сынишка пяти лет. Благородные живут, взрослеют, рожают детей... - баронесса задумчиво взглянула на него. - У вас всегда будет работа, учитель Номанн. За две недели Деннис покидает родительский дом. Вы можете немного задержаться, но не более, чем надо для того, чтобы собраться и найти следующую работу. В любом случае, я уже сказала, вам за будущее нет смысла переживать.

- Х-хорошо... - учитель Номанн поднялся. Скомкал салфетку и бросил ее в открытое окно. - Но... Но эти две недели до отъезда - я могу продолжать учить мальчишку?

- Конечно, - баронесса снова превратилась в холодную и безразличную куклу.

Хедеге Номанн вылетел в коридор. Сердце бешено стучало. Она была слишком близко. Слишком соблазнительная. И слишком прозорлива. Он сам себе боялся признаться, но ее красота впечатывалась в память и... И покоряла, как сильный наркотик - привязывая, становясь необходимой для того, чтобы просто жить.

Он боялся сам себе признаться, что Анна Аро стала слишком необходимой для него. Слишком.

Немного отдышавшись, учитель Номанн снова стал собой - спокойным и терпеливым господином. Чопорным ученым, затянутым в узкий белый воротничок. Вздохнув, он двинулся в сторону классов - сегодня у Денниса последний настоящий урок.

Старик отодвинулся от стола. В последние месяцы ему очень нездоровилось - пошаливало сердце, да и память все чаще отказывалась подсказывать имена домочадцев. Все больше сил уходило на то, чтобы казаться здоровым и сильным в то время, когда хотелось прилечь и просто спать.

Скрипнул стул, и барон Аро выругался про себя - давно пора привыкнуть к тому, что каждый раз приходится его отодвигать, скребя ножками по паркету.

Напротив в кресле сидел Генрих. С темными кругами под глазами, всклоченными волосами и грязном жилете. Упрямо выпяченный подбородок подсказывал старику, что внук все-таки собирается остаться при своем, о чем бы не шла речь. "Анну бы сюда... - подумал старый барон. - Пускай бы посмотрела на своего сына. Тоже мне мать".

- Ты... Ты знаешь, почему я тебя сегодня позвал сюда?

Генрих безразлично уставился в окно на рыжеющий осенний лес.

- Ну и зачем? Что тут такого, я ...

- Нет, не поэтому, - старый барон едва сдержался. О прошлоночной проделке ему уже доложили, но, тем не менее, сегодняшнее дело ее не касалось. - А где Деннис? Я хотел, чтобы вы пришли вместе...

- Ой, ну дедушка, может хватит доставать мальца? - Генрих лениво отвел взгляд от окна. - Ну ладушки, я последнее дерьмо. Да. Я говнюк. Вы все это прекрасно вдолбили в мою голову. Но Деннис - мой брат, и хватит позорить меня перед ним! Кем бы я не был, я все еще имею право общаться с братом!

- То будь братом, а не дерьмом! - тяжелый кулак барона опустился на стол. Громоздкая бронзовая чернильница подпрыгнула. - Будь примером, защищай, а не втравливай ребенка в свои проделки!

- Да что ты говоришь! - Генрих подался вперед. - Присоединиться к вашей кодле, сделать из мальчишки глупую марионетку? Да вы посмотрите на него - он уже слово боится сказать, если маменька ему не разрешила! Корпеет над книгами с утра до ночи! Вы кого из него хотите сделать-то, а? Ученого? Да на кой ляд ему ваша книжная ученость? Он - аристократ, и не должен ходить в синей рясе заучки!

Старик отодвинулся. Уставился исподлобья на внука.

- Так вот как это выглядит с твоей стороны. Мы дали тебе слишком много свободы.

- Ага.

- К слову об аристократах. Быть аристократом - это немного не то, что ты себе навоображал, мой дорогой внучек. Но, - старик предупреждающе поднял ладонь, - все только после того, как Деннис придет сюда.

- Да чтоб тебя!

Генрих поднялся и подошел к двери. Отворив ее, он позвал старого секретаря Ангу.

- Приведи Денниса.

- Сам пойди, - прогремел со своего стула старый барон, но Ангу уже отправился ковылять длинными коридорами особняка. Генрих обернулся. - Ты, бессовестная тварь, отправляешь старших...

- Все хорошо, дедушка. Деннис здесь неподалеку, в своих классах.

За пять минут в комнату вошел мальчишка. Он и впрямь учился - на руках еще не успели высохнуть пятна чернил.

- Да?

Барон поднялся. Одной рукой отбросил тяжелую мантию, в которую кутался из-за того, что ему было вечно холодно. Потянулся, взял трость. И поднялся.

- Идем.

- Куда? - Генрих встрепенулся. - Ты же посмотри, ты едва стоишь...

- А ты на что? - кустистые брови старика угрожающе сошлись на переносице. - Вот и поможешь. Хоть какая-то польза будет от тебя, бездельник!

И старик пошел. Деннис двинулся следом, за ним, пожав плечами - Генрих. Они молча спустились во внутренний двор, потом - в погреб. Грибы-светляки, растущие в банках с сиропом, освещали их путь среди огромных бочек и полок с бутылками. Под ногами пружинила земля, покрытая толстым слоем мха.

- Куда мы идем? - спросил Генрих. - Чего мы не видела в погребе, а?

- Молчи, - ответил старик. - Лучше помоги мне идти, дубина стоеросовая.

Вскоре полки закончились. В самом дальнем конце погреба, куда не доставал слабый свет банок с грибами, старик остановился. В этом месте царила непроглядная темень, и два силуэта внуков едва угадывались ней. Старик нырнул рукой за пазуху и вытащил из нее банку поменьше, несколько раз хорошенько тряхнул ею, и в ней медленно, но уверенно начал разгораться слабый, а потом все более яркий свет. Толстые черви, разбуженные со сна, переливались желто-розовым цветом, выхватывая из темноты лица Генриха и Денниса. Старик двинулся к стене - надо было торопиться, ведь банка будет недолго светить - минуты две три, а потом личинки снова уснут и погаснут.

Его пальцы пробежались по грубой каменной кладке, нащупали замок. Стальной ключ скользнул в руку сам по себе. Щелкнул замок.

- Ух-ты... - послышалось в два голоса восхищенное за спиной.

- Не зевайте, - старик первым вошел в открывшуюся дверь.

Три витка по спиральной лестнице вниз.

- Откуда это здесь? Я никогда не слышал о катакомбах под нашим домом...

- Я тоже.

- А это и не катакомбы, - ответил старик, держась за стену рукой. - Это - сердце дома. То, что отличает всех аристократов от обычных людей.

- В первый раз слышу о том, что аристократа от обычного человека отличает лишь наличие погреба...

- Молчи!

На стены легли полосы слабого света. Старик спрятал за пазуху банку с червями и продолжил спуск. Четвертый виток спуска закончился внезапно, переходя в прямой квадратный коридор. На потолке слабо светились точки.

- Что это?

Но старик не ответил. Он упрямо, из последних сил шагал коридором в неверном свете, кряхтя и бормоча под нос проклятия. В другом конце коридора разгорался холодный голубой свет. За спиной барона послышались неуверенные шаги.

- Эй, я спросил: что это? Ты можешь ответить или нет?

- Ты можешь просто идти за мной, не задавая глупых вопросов? - старик остановился и бросил укоризненный взгляд на Генриха. - Я никогда не считал тебя трусом, но, кажется, сейчас в твоем голосе я слышу не что иное, как страх.

Генрих захлопнул открытый для очередного вопроса рот. Старик был явно не в духе. И явно усталый. Молча, схватив Денниса за холодную от страха ладонь, он двинулся вслед за ворчащим стариком, вперед к слабому голубому свечению, которое разгоралось все ярче и ярче. Комната, в которую они вошли, была огромной, и из-за этого невысокий потолок давил, заставляя идти с опаской. Светящиеся колонны внушали некоторую надежду, что потолок обвалится нескоро, но чувство тесноты и сдавленности не покидало. Воздух искрился свежестью, но было в нем что-то такое, что заставляло опасаться этого места. Деннис потянул руку Генриха назад.

- Мне страшно.

- Не бойся. - Генрих легонько сжал его пальцы. - Скоро всё это закончится.

В центре комнаты стоял небольшой пьедестал.

- Идите сюда, - сказал старик, стоя у него. Генриху пришлось тащить Денниса почти силой - мальчишка упрямо оттягивал руку назад, бормоча уже знакомое "Мне страшно". - Это - Эридану, книга ушедших, подарок всем аристократам от Ирэ. Она определяет, аристократ ли ты, и сохраняет твою историю для будущих поколений. Положите руки вот сюда.

Генрих неуверенно прикоснулся ладонью к шершавому постаменту. На вид это точно не было книгой, но старику виднее. Рядом стал Деннис, тоже с опаской положив руку. И под их ладонями поверхность книги вспыхнула. Внезапно потухли колонны.

- Дед! - закричал Генрих. - Оно что, сломалось? Что случилось?

Внезапно в ладонь что-то вонзилось. Вскрикнул Деннис, но руку от светящегося постамента так и не отнял. Генрих увидел, как из-под ладони вытекает тонкая струйка крови, тут же впитываясь в шершавую поверхность. Что-то вспыхнуло раз, второй. Погасли все колонны.

- Дедушка! - закричал Генрих, но старик вглядывался куда-то в темноту.

И тут появились они. Сначала они казались голубоватыми точками в глубине комнат, но приближаясь, разрастались, превращаясь в светящиеся силуэты. Чем ближе они подходили, тем увереннее угадывались в их чертах семейные портреты, висящие дома.

- Привет, - сказал призрак, ближе других подошедший к ним. - День добрый, отец.

- Папа? - спросил Генрих. - Это ты?

Призрак улыбнулся. Вместо него ответил дребезжащий голос старика:

- Вот в этом и есть разница между аристократом и простым человеком. Мы не умираем.

- Мы растворяемся в бесконечных потоках Эридану, - продолжил призрак, - существуя тут и нигде, живя бесконечно долго до того момента, пока такое существование нам не прискучит. За моей спиной стоят наши предки, от самого первого до меня. И мы приветствуем вас.

По поверхности призрака пошла волна дрожания.

- Когда придет время, приходи сюда, папа.

- Да.

- Мы придем, - призрак сделал шаг вперед, - когда вам надо будет узнать ответы на вопросы мироздания. Спускайтесь сюда, и мы придем из глубин Эридану. А теперь, - по призраку прошла волна, - уходите... Концентрация озо...а слишком вы...а. Это чревато... ком легких.

- Что?

- Уходи, - сказал напоследок призрак и пропал.

Караван Авари двигался медленно. Тягловые гурику тянули повозки из последних сил. То там, то тут слышался окрик возничего, свист хлыста. Нэгу то и дело выглядывала из-за полога, стараясь при этом не высовываться слишком сильно.

Что и говорить, этим днем с ними едет странник. Самый настоящий, учтивый, и, наверное, из благородных, первых детей Ану. В их крови нет ветров, живших в первые дни после сотворения мира, но в них - сам Создатель. О них много чего говорят даже Авари - но при этом считают чужаками. "Ветры жили в Авалоне до прихода Создателя", - говорят они. и Нэгу соглашалась - кто она, чтобы перечить старшим?

Но теперь она чувствовала, как этот чужак, присоединившийся к каравану утром, заставляет ее думать иначе. В нем чувствовалась сила. Высокий, прямой и крепкий, как деревья на юге Ашенваля - он был куда красивее тонких детей Авари. Он чувствовал свое превосходство - но не показывал.

Он был тем более интересен, что аварии чурались все - детей ветров презирали, не пускали в город, считали "нечистыми" - и всего лишь потому, что аварии жили не рядом, не смешивали свою и их кровь и почитали ветров более их Создателя. И этот человек, который по доброй воли согласился разделить с ними путь, казался еще и странным. Путник знал все правила, все ритуалы и слова, которые полагалось сказать дыайяру при встрече. И дыайяр, растроганный этой учтивостью, даже не дал договорить. И разрешил путешествовать с ними до тех пор, пока в этом есть надобность.

- Подглядываешь? - Вальгу забросил в рот еще одну вишню. - И что в нем такого?

Нэгу оглянулась.

- А тебе-то почем знать? Он - благородный. Ты что, каждый день видишь аристократа?

- Ну, не каждый, но если и вижу, то не пялюсь во все глаза. Да и мне тем более неприятно - ты же все еще обещана мне, и по обоюдному согласию.

Нэгу пожала плечами и снова выглянула. Странника нигде не было видно.

- Ну вот, уже и нету его. Я его спросить хочу кое-что, но пока едем, вылезать из кибитки как-то не хочется. Сам знаешь, что мейсер Шаг не будет ждать...

- Не будет. Скорее, огреет по спине хлыстом, чтобы поторапливалась. Глупое правило. Когда я стану дыайяром, то первым делом прогоню его - за такие проделки.

- Авари своих не прогоняют.

- Ну их, эти правила! - Вальгу перевернулся и подполз до полога. - Когда я стану дыайяром...

- Слишком высокого о себе мнения, - Нэгу толкнула округлый бок будущего мужа. - Только и разговоров - когда, когда... Мой отец еще не умер, чтобы ты метил на его место. А будешь много трепаться - расскажу ему.

- Глупая девчонка, - сказал Вальгу. - Вот когда стану... - и осекся под ее укоряющим взглядом. - Слушай, а что ты его спросить хочешь-то?

- Об Эридану.

- О реке снов? Зачем тебе это? Скучно же.

- Это тебе скучно, а мне интересно. Я, когда мы ехали из Сатуна и останавливались в том городке над рекой, то познакомилась с девочкой. Она сказала, что ее мама говорила, что благородные могут между собой общаться через реку. Ну, и творить всякую магию, видеть будущее, прошлое и говорить с умершими.

- Все равно не понимаю, зачем тебе это.

- Нет? Они же могут говорить с умершими... Я хочу, чтобы он передал маме, что я ее люблю.

Вальгу засопел - как делал всегда, когда думал.

- А ты думаешь, твоя мама есть в Эридану? Мы ведь не дети их Создателя, чтобы уходить в реку, а дети Ветров. Из ветра пришли, в ветер уходим. Вряд ли...

- Откуда тебе знать! Но я все-таки попытаюсь.

- Ну и дура.

- Сам дурак.

Вальгу обижено показал язык и пошел вперед. Нэгу слышала, как она переполз на козлы и заговорил со своим отцом - скорей всего, о том, когда будет обед.

Нэгу еще раз высунулась - и столкнулась с внимательным взглядом холодных, как снега северных гор, глаз. Она улыбался - одними уголками рта, но доброжелательно. Не от всего сердца, но и не тая зла. Нэгу оробела - она почувствовала себя - себя, в родном таборе! - чужой.

- До Донанны еще далеко?

- Завтра...

- Что?

- Завтра будем!

Пальцы до боли сжимали дерево повозки. Волосы лезли в глаза. Ветер задувал сильнее. Нэгу все смотрела в его холодные глаза, и все холоднее ей становилось.

- Что-то еще?

Она знала, что это должен был бы быть ее вопрос - но задал его путник.

- Вы и вправду бываете в реке снов и мертвых?

- Впервые авари спрашивают меня об Эридану, - он улыбнулся, снова самыми краешками губ. - Да, наверное, бываю. А что такое?

Нэгу почувствовала, как краснеет.

- Ничего, - сказала она и спряталась в глубине повозки. Некоторое время она видела его синий плащ, который маячил сквозь прореху.

А вечером путник откланялся дыайяру, пышными фразами поблагодарил его и пустился дальше в путь. Никакие уговоры не смогли его остановить - он сказал, что его ждут важные дела в самой Донанне, и больше задерживаться он не может. Нэгу видела, как отец кланялся, как воздевал руки и благодарил путника за дорогу, которую они провели вместе. А потом провожала взглядом синий плащ. И жалела, что так и не смогла попросить его о главном.

А вечером пришли демоны.

Утро встретило Анну неприветливо. Серые, низкие тучи едва не задевали высокие шпили дома Аро, норовя в любую минуту упасть дождем. Ветер, словно беспризорник, никак не находил себе покоя, то завывая волком в трубе, то хлопая ставнями, не утихая ни на минуту. В тусклом свете утра обычно приветливый дом погрузился в сумерки, безрадостные, молчаливые и угрюмые. Тени сгущались по углам, вызывая неприятные ассоциации, а служанка, обычно радостная с утра, стояла, словно в воду опущенная. Казалось, дом чувствовал свою скорую утрату.

Вздохнув, Анна поднялась с постели. Холодный пол заставил поежиться, когда босые ноги баронессы коснулись его деревянной поверхности. Тонкая батистовая рубашка полетела на пол, заставив служанку выйти из оцепенения.

- Какое платье баронесса желает сегодня одеть?

Анна задумчиво накрутила черную прядь на палец. Хотелось чего-то яркого, такого, что смогло бы разорвать унылую безрадостность утра, но седой волосок в пряди заставил вспомнить, сколько ей лет и какой сегодня день.

- Черное, с жемчугом на лифе спереди. К нему туфли, те черные, с лентами. Пока будешь искать, подай мне нижнюю рубашку.

Натягивая рубашку, баронесса составляла в голове список дел на сегодня. Сколько, сколько дел требуют немедленного вмешательства, а тут еще и такой скорый отъезд сына. Благо, она еще вчера приказала собрать его вещи в сундук, но все равно надо еще раз пересмотреть, не забыла ли чего. Нужно пойти на конюшни, в каретную, на кухню. Когда гребень служанки зарылся в ее волосы, баронесса довольно вздохнула - все, вроде ничего не забыла. Хотя она уже не та девчушка, что была лет двадцать назад, но все равно, память - что у молодой. И это благодаря ей Деннис вырос таким умным мальчиком, тихим и покладистым, а старший, Генрих, хоть и не получил от нее ума, но взамен удался в нее внешностью - те же черные, как смоль кудри, темные, бездонные, словно омуты, глаза, от которых все девушки без ума. Хотя старый барон и недолюбливал старшего, Анна любила обеих мальчиков со всей силой, на которую способна мать.

К десяти часам баронесса успела обойти весь дом, раздать указания всем, начиная от горничных и поварих, и заканчивая конюхами и стражей. Окинув довольным взглядом дом, блистающий идеальной чистотой, баронесса поднялась к Деннису. Тихо постучав в дверь, она вошла в комнату младшего сына. Сладкий аромат детства еще не успел выветриться из этих покоев: то тут, то там валялись забытые в спешке игрушки, на стенах, прибитые тонкими гвоздиками, висели рисунки Денниса, сломанный деревянный конек все еще стоял в углу. Анна грустно улыбнулась - уже завтра всего этого не останется, и детство уйдет из дома Аро до новых времен. Как только захлопнется дверь за младшим отпрыском молодого барона, услужливые горничные войдут в эту комнату и наведут порядок. Снимут со стен старые рисунки, конек отправится в мастерскую, после чего его упакуют в ящик и забросят на чердак - ждать нового хозяина. Игрушки спрячутся в большие коробки, постель снова обретет девственную несмятость, а окна откроются, дабы запах детства выветрился окончательно.

- Деннис. - баронесса тихо позвала сына.

Мальчик, сидящий на постели, обернулся. Анна еще раз удивилась его взгляду: вспомнился молодой барон. Та же решительность, стремительность, смешанная в равной пропорции с ледяным спокойствием. Странно было видеть такой взгляд у двенадцатилетнего мальчика.

- Мама? Ты пришла ко мне попрощаться?

- Прощаются, когда расстаются навсегда. - баронесса присела рядом с сыном на смятую постель. - А я всего лишь расстаюсь с тобой на несколько лет. Совсем немного. Помнишь ведь сказку о Гризельде и Августине? Они расставались на тридцать лет, но все равно дождались друг дружку. - Анна потрепала волосы Денниса.

Мальчик увернулся, пригладив взъерошенные рукой баронессы волосы.

- Значит, когда я вернусь с Синей Обители, дома все будет по-старому? И ты, и дедушка, и Генрих - все так и останется?

- Ну почему же... Все мы станем старше. И ты, и я с дедом, и даже Генрих, возможно, повзрослеет. - Анна подавила нервный смешок. - Щенята Альбы станут взрослыми, а старая яблоня в саду, скорее всего, уже упадет. Но этот дом останется твоим, независимо от того, сколько времени пройдет.

- Понятно. - мальчик опустил голову, словно задумался о чем-то очень важном. - Мама, дедушка очень расстроился через то, что я не стал мечником?

Анна скользнула взглядом по руке Денниса. Чудовищный белый шрам выглядывал из-под кружевной манжеты рубашки.

- Хватит уже спрашивать меня. Ты же знаешь, что он говорит: что, может, это и к лучшему - тебе не придется рисковать головой на поле боя. Так что выше носа, мой милый мальчик, и сегодня не избегай деда. Думаю, что ему тоже хочется что-нибудь тебе сказать.

- Я очень хочу ему что-то сказать, - мальчик соскочил с постели. - Я побегу к нему, хорошо?

Анна грустно улыбнулась.

- Беги к дедушке. А я прослежу, чтобы твой сундук с вещами погрузили в карету.

- Спасибо, мам. - мальчик, став на носки, поцеловал Анну в щеку. - Спасибо.

Анна проводила взглядом Дениса, и, как только хлопнула дверь, поднялась. Слезы стояли в глазах, и только сила воли не давала ей разревется, как простой мещанке. Баронессе было тяжело отпускать сына, пускай уже почти взрослого, но по настоянию старика, разочаровавшегося в старшем избалованном Генрихе, младший должен был отправиться в Обитель.

Приведя себя внутренне и внешне в порядок, баронесса покинула покои сына. За хлопотами время пролетело незаметно, и в полдень баронесса вместе со всей челядью и старым бароном вышла провожать сына. Даже Генрих, старший, ненадолго показался, чтобы обнять мальчугана и всунуть ему в карман пригоршню конфет, после чего испарился, словно его и не было.

За старинным обычаем баронесса лично пошла отпирать тяжелые въездные ворота, провожая в долгую путь сына. Когда карета, запряженная четверкой лучших коней, пролетала мимо нее, из окна высунулся взволнованный Деннис.

- Я буду тебе писать письма! Так часто, как только смогу! - прокричал мальчик, пытаясь перекричать шум колес и цокот копыт.

Запирая тяжелые створки ворот, баронесса удовлетворенно улыбнулась - Деннис покидал дом уверенным, и значит, первое время ему будет не так тяжело. Уже возвращаясь, Анна подняла глаза на конек дома и обомлела - на старом скрипящем флюгере рядышком сидело пять воронов, которые бусинками черных глаз смотрели в сторону дороги. Некстати баронессе вспомнилась старая поговорка из ее родных мест:

"Одному ворону беда тяжела,

двоим - дорога далека,

возможно, принесут ее три,

с четырьмя уже жди беды,

а если видишь воронов пять -

тебе беды не миновать".

Баронесса в сердцах дернула жемчужную пуговицу с рукава и бросила ее за спину - опять же поверье, покормить духов-хранителей, которые следуют за тобой, чтобы они отвадили беду от дома. Но даже после этого тень, которая легла поперек души Анны, не пропала - лишь затаилась, выжидая случая появиться вновь.

Где-то вдалеке, в глубине леса загрохотало. Наверное, надвигалась гроза.

Оплот потрясал. Дом Наместника, живого воплощения Ану, весь белоснежный и узорный, как тончайший лебяжий пух, стремился ввысь, четыре минарета-маяка возвышались над Регумом на добрые три сотни суардов. Впереди простиралась широкая лестница, на которой то тут, то там на коленях стояли прихожане и неистово молились, а с двух сторон на пять или шесть суардов поднималась стена, по толщине подходящая более крепости, чем храму.

Гайвор Гром опустил взгляд. Впереди его ожидали Сто Ступенек Чистоты: только прочитав на каждой благодарственную молитву, можно было войти в Оплот. И на все это уйдет никак не меньше двух часов под палящим солнцем. И Гайвор со вздохом опустился на колени и принялся повторять про себя единственную известную ему молитву к Создателю. Но не успел он дойти и до середины, как на плече ему легла белая ладошка мелкого служки в белой одежде.

- Господин Гайвор?

Гром оторвал взгляд от белого мрамора и уставился на служку. Мальчишка, лет десять-девять, но уже выбрит - прошел посвящение. "Безумие", - мелькнула мысль и тут же растворилась.

- Да?

- Наместник ждет вас. Следуйте за мной.

- Воистину, - сказал Гром сам себе, - если у Наместника есть к тебе дело, то вознестись на небеса проще простого.

- Надеюсь, вы понимаете, что это исключение из правил случилось только волею Наместника? - сказал мальчик и развернулся. - Пошли, господин Гайвор, не стоит заставлять Наместника ждать.

И пошел. Гром двинулся следом, опустив голову и вглядываясь в мелькающие из-под белой рясы пятки мальчишки. Они свернули влево, прошли вдоль стены и свернули еще раз, миновали каменную ограду садов при Оплоте и вошли в небольшую калитку, попав сразу на хозяйственный двор. И тут же сразу с Оплота слетела вся возвышенность и пышность - вокруг царила суматоха, весело перекрикивались кухарки, за углом, при стайне, ругались конюхи, а во дворе толстая прачка развешивала белые портки с золотыми гербами. Гайвор скромно опустил глаза - что позволено личной прислуге, не позволено гостю.

Мальчишка миновал двор. Перед его белой робой расступались кухарки, умолкали конюхи. Вcлед бритой макушке кланялись, и кланялись низко, в пояс. Грому только приходилось поспевать за служкой, быстро рассекавшем склонившееся человеческое море. Хозяйственные строки закончились так же внезапно, как и появились - кухня, коридор, и вкусные запахи сменились сыростью и промозглостью полуподвальных этажей. Мальчишка снова свернул, вышел на лестницу и поднялся во двор.

Огромная площадь, не менее ста двухсот суардов в диагонали, в цветах и низко подстриженных кустах была разбита на четыре квадрата. Между ними пролегала аллея Честных, которой как раз к самому Оплоту ковыляло несколько паломников.

Служка не стал идти центральной аллеей, а сразу же свернул в боковую галерею. Сотня суардов - и новая калитка. Сразу же за ней начинался уже личный сад Наместника. Тут мальчишка коротко кивнул монаху, разодетому в ослепительно белые одежды. Судя по толстой цепи на его шее - личному ключнику Наместника.

- Дальше вы пойдете с мессе Кьюреем, - сказал служка, поклонившись. - Он проведет вас прямо к Наместнику.

И Гром решил, что ключнику тоже надо поклониться - низко, в пояс, как раньше кухарки на кухне кланялись этому маленькому белому служке. Мессе снисходительно улыбнулся и знаком приказал следовать за ним. В Оплоте, дворце, никогда нет лишних предосторожностей. Иной раз лучше лишний раз прогнуться, чем потом горбатиться на галерах. Наместник слишком уж ревниво относится к неуважению, а Гайвор - слишком любит свою работу, чтобы потерять ее из-за такого пустяка.

И снова длинные коридоры, анфилады комнат и служки в белом, боязливо щурящиеся на чужака, который вот так вот запросто шагает внутренним дворцом. Несколько раз попались служанки, чистящие комнаты, но они даже не подняли глаз. Тишина, в которой эхом отдавались шаги, начала угнетать Гайвора. Наконец-то они дошли до последних дверей. Перед высокими створками ключник, мессе Кьюрей, легонько похлопал Грома по плечам.

- Входить лучше в низком поклоне. У Наместника ревнивый взгляд, - сказал он, запинаясь на словах.

"Южанин", - решил про себя Гром и нагнулся. Чертовы ритуалы.

С двух сторон подошли охранники.

- Оружие.

Без лишних разговоров Гром отдал им шпагу и стилет. Потом снял с пальцев все перстни. После этого ему на ноги одели кольца. От них отходили цепи, другой конец которых держали в руках охранники. И только теперь дверь натужно заскрипела, отворяясь. Гром низко поклонился и так и вошел в комнату Наместника.

- Я позволяю тебе говорить. Поднимись.

Гайвор разогнул спину и уставился на Наместника. Все знали, что в прошлой жизни его звали Георгием Наму. Родство с бароном Наму выдавала и бледность, с нездоровым желтоватым оттенком, и капризный изгиб слабовольного рта. Лысину Наместника скрывала маленькая черная шапочка, тело тонуло в суардах теплых тканей. В нескольких сантимах от пола, между ножек кресла, виднелись носки расшитых туфель. Наместник двинулся, и к Гайвору потянулась рука, слабая, тонкая, словно девичья, вся унизанная перстнями, тяжелыми браслетами. На первый взгляд Наместник мог показаться разнеженным ребенком, который так и не повзрослел - наследственное выражение Наму многих вводило в заблуждение - но взгляд серых глаз выдавал человека невероятно твердого характером, целеустремленного, как таран при осаде крепости. Гайвор поклонился еще раз.

- Вообще-то, я надеялся, что мне объяснят причину столь раннего вызова в Оплот.

Наместник уставился на Гайвора. Тяжело так, нехорошо, изучающее-пытливо, словно пытался разглядеть сквозь телесную оболочку душу - какова она? Подойдет ли?

- Так значит... Так значит, ты - Гайвор Гром?

- Лучший сыскарь столицы, к вашим услугам, Наместник...

И снова молчание. Наместник рассматривал Гайвора, перебирал огромные драгоценные четки и выбивал кончиком туфли ритм какой-то популярной песенки. Гайвор уставился на расшитый жемчугом острый носок - та-дам, та-дам, та-та-дам, дам... Ритм был неуловимо знакомым, но...

- Это хорошо, что ты пришел. Ты найдешь мне человека.

- Кого угодно. Расскажите только, кого...

- Мы еще не знаем.

Гайвор замер. Намсешка, что ли? Слишком низко для самого Наместника, слишком глупо для Наму. Да и ради этого тащить его в Оплот... Дела Наместника? Но что это за дела такие? Гром поднял на Наместника вопрошающий взгляд. Георгий ухмылялся, словно ему было по душе видеть смятение на лице сыскаря.

- Как я могу найти человека, о котором Наместник ничего не может сообщить? - Гром пытался говорить спокойно, но ярость так и рвалась из него. Наместник даже не скрывал ухмылки! Или это опала? Гром замер, перебирая в уме недавние дела - чем и как он мог задеть как самого Наместника, так и род Наму. Но ничего в голову так и не шло. Георгий молчал, наслаждаясь растерянностью.

- Да, мы не знаем, кто этот человек и как он выглядит, это правда. Но мы знаем, где он сейчас и куда направится очень скоро. Ты должен найти его по тому пути, который он проделает, Гайвор Гром. Вычислить из сотен лиц вокруг того, кто нам нужен.

- И тогда?

- Убить.

Стоило карете выехать на тракт, как ее сразу же перестало так отчаянно трясти. Что ни говори, а дорога через парк Аро была далеко не в лучшем состоянии, особенно после недавних дождей. Деннис скрутился среди разбросанных подушек и зарылся в одеяло - осень в этом году пришла на удивление рано, люди даже не успели собрать весь урожай до затяжных дождей. Холодный ветер то и дело задувал в приоткрытое окно. Деннис протянул руку и уставился на ее черный силуэт на фоне мчащихся мимо грозовых туч.

"Снова на дождь собирается", - подумал он, пряча руку обратно под одеяло.

Странно, но он не чувствовал ничего. Двадцать минут назад дом, в котором он провел все детство, скрылся за кронами деревьев, потом на миг из окна стал виден Бреговин, уютно расположившийся между ближайшими холмами. Теперь только бесконечные поля с одной стороны, а с другой - стоящий плотной стеной Ашенваль. Изредка в поле мелькали вышки смотрящих, с вывешенными синими флагами - никаких происшествий. Все привычное осталось далеко позади, Деннис понимал это, и только. В его сердце не гнездились тревога, страх, уныние, как будто кто погасил все сильные эмоции в мальчишке.

Вскоре карета снова сбавила ход, ее стало сильнее трясти. Деннис постучал в окошко возницы. Щелкнула задвижка и в лицо сразу же ударил холодный и промозглый ветер.

- Почему едем медленнее?

- Кони устали! - крикнул возница. - Да и дорогу развезло, быстрее никак. Ничего, не переживайте, за два часа сменим лошадей и поедем да...

Деннис захлопнул окошко и вернулся к гнезду среди подушек и одеял. Зарылся в них поглубже и задремал.

И снова тот сон. Он стоит напротив, весь в красном, весь красный от отблеска огня в камине. Кошачьей походкой делает шаг, второй, удобнее перехватывает деревянный тренировочный меч. В раскосых глазах южанина играют лукавые искорки, но он не подает виду, что предстоящий бой для него - всего лишь забава. Деннис помнит его имя. Мастер Цира.

Он пришел этим утром, в преддверии последних в этом году морозов. Ночью все еще холодно, и на бровях у мастера осел иней. И с приходом гостя весь дом встрепенулся: забегала прислуга, старый барон, превозмогая боль в колене лично двинулся встречать дорогого гостя. Мать же закатила отвратительную истерику, обвинив всех и вся в заговоре против ее детей. В последнее время она часто срывалась, плакала и кричала на служанок. Она боялась, что Денниса сделают мечником, а потом и направят в войска, как и ее мужа, а отца Денниса. Она до сих пор помнила, как однажды жарким летним днем к ней пришло письмо с "печальнейшим известием". Тела, которое можно было бы оплакать, так и не отдали - оно затерялось среди сотен других, принадлежавших войскам Наместника. Тот штурм перевала у Сайпрского канала был одним из кровавейших сражений.

Из-за истерики матери учитель Номанн так и не смог закончить урок географии. Денниса забрали прямо посреди занятия, и старику в забавных очках не оставалось ничего, кроме как сочувственно пожать плечами.

И вот теперь Деннис стоит прямо напротив мастера, сжимая в руке деревяшку. Он же кивает, мол, нападай. Но Деннис молчит и просто стоит, прислушиваясь к шуму в ушах. Мастер делает шаг, второй и тыкает в Денниса мечом.

- Умер!

- От деревяшки, что ли?

Мастер хмурится, ему совсем не по душе ответ мальчишки.

- Представь, что это меч. Настоящий. Острый. Один удар - и ты умрешь, истекая кровью. А теперь давай, защищайся..!

Он движется вперед с кошачьей грацией, как хищник в последнем прыжке охоты. Тренировочный меч в его руках становится похожим на настоящее оружие смерти. Шаг, второй, но вместо удара дерево проваливается в пустоту. Деннис ловко выходит с переката, пытаясь не потерять мечника с виду. Тот замирает, оценивая скорость и ловкость противника, а уже через секунду делает новый шаг для атаки. Взмах тренировочным мечом - Деннис снова пытается нырнуть - и резкий, хлесткий удар по плечам.

- Старые шутки дважды не проходят, - звучит над самым его ухом. - Не убегай, покажи, на что ты способен!

Деннис неловко разворачивается и снова получает деревяшкой по плечам: мастер уже успел зайти сзади. А потом снова тычок. Деннис чувствует, как в груди поднимается жар. Ненависть, презрение, отвращение всплывают из самих глубин, растут, расширяются и заполняют собой все естество Денниса. Он еще слышит последние слова мастера:

- Защищайся!

И вкус крови на губах. Не сладкий, противный, но пьянящий.

А потом только туман и свист. Сладкое забвение. Нега, радость, сытость, и чувство полноценности. И больше ничего.

В этом месте сон прервался. Карета подскочила на очередной кочке, подбросив Денниса.

Снаружи шумели люди. "Неужели мы уже в городе?" Деннис подтянулся к окну и выглянул. На первый взгляд все так и было, но в следующий момент он заприметил разукрашенные повозки. А еще через несколько минут - черный столб дыма на лугу, вьющийся в небо от огромного костра, вокруг которого собралась добрая тысяча человек. Воздух дрожал от крика и воя.

А в следующий момент в глазах зарябило от кажущейся бесконечной вереницы повозок, увитых разноцветными лентами.

- Что там у них? - Деннис высунулся в окно в тщетной попытке перекричать вой ветра и человеческий крик.

- ...старейшину хоронят, - донес до него ветер ответ возницы.

Деннис залез назад в карету. Тем, вверху, на костре сжигали тело. Во рту собралась слюна, руки дрожали, в глазах потемнело. Чертовы Авари, чертовы Авари...

Гайвор летел на юг, к Донанне. Тракт был широким, три воза с легкостью бы разминулись. Но желтая глина после начала осенних дождей размякла, и лошадь бежала не галопом - рысью, пытаясь не поскользнуться в глубоких колеях, которые оставили торговые караваны.

За плечами - три недели тяжелого пути. Гром с ненавистью вспоминал последний кабак, где скупой бармен подлил ему в доброе занирское пиво какой-то мочи. Два напитка теперь яростно сражались в его желудке, заставляя почтенного следопыта раз за разом срыгивать с неприятным привкусом кислятины.

В котомке больше не осталось ни одной чистой смены, и Гайвор помимо желудка мучился просто ужасающей чесоткой. Пот пополам с пылью высыхал, покрывая его одежду тонкой коркой, а запах, которым разило от Гайвора, перебивал дух с трех шагов. Но... Но он не мог спать.

В первый же день, когда Гайвор выехал из Регума, оставив за плечами Оплот и его недоброжелательные взгляды в спину, он остановился в придорожном трактире.

Честно говоря, задание Наместника не нравилось Грому. Очень. Пойди туда, не знай куда, принеси то, не знаю что. Робкие протесты Георгий встретил насмешливой улыбкой, отмахнувшись от сыскаря изящным жестом разукрашенной дорогими перстнями руки. Мессе Кьюрей, материализовавшись за спиной Грома, прошептал ему на ухо: "Не переживайте, у Наместника все уже предвидено. Доверьтесь его сиятельству", и потащил прочь, от охранников, от шелков и жара от огромного камина. И только в коридоре мессе предложил ему проследовать "за дальнейшими инструкциями".

В отдельной комнатушке монах снял с себя цепь - "Мешает" - и попросил Грома протянуть ему руку. А потом схватил ее и ловко воткнул в палец тонкую железную иголку. Гайвор было дернулся, но железная хватка белого монаха не отпускала руку. Кровь, бегущую из пальца, Кьюрей собрал в склянку, потом капнул туда что-то из одного пузырька, из второго и закупорил. Флакон исчез в складках белого балахона.

Гром только про себя выругался - ясно же, для чего кровь Наместнику. А как же, благородный и без силы Эридану? По этих нескольких каплях его можно было найти и днем, и ночью, стоит только Наместнику того захотеть. Да и вообще, о волшбе с кровью ходили совсем нелестные слухи, часто даже мрачные и довольно кровожадные. В свое время Гром считал это все нелепостью, но теперь встревожился не на шутку - мало ли что?

"На этом все," - Кьюрей отпустил его руку. В ответ на удивленный взгляд монах только пожал плечами. - "Наместник изъявил свою волю. Если не знаете, что делать дальше, уезжайте из Регума, на юг. А там будет видно, куда Наместник пошлет вас".

Гром за неделю закончил все дела, собрался, спаковал небольшую котомку вещей и взял скакуна в конюшнях Наместника - у самого был только мул. Да и по что сыскарю, который в жизни не покидал стен Регума, лошадь? Остановившись в первом е придорожном трактире, Гайвор бросил на стол золотой и попросил комнату - большую, лучшую, с ванной, и чтоб туда наносили горячей воды. Трактирщик недобро покосился на странного горожанина, но золотой взял, попробовал на зуб и распорядился двум мальчишкам выполнить пожелание гостя.

Уже за полчаса Гром мок в большом жестяном тазу, разглядывая кусочек неба сквозь крошечное оконце комнаты. Он сам и не понял толком, когда заснул. То ли вода успокоила после неприятного разговора, то ли просто ноющие с непривычки суставы отдохнули, но дремота подкралась незаметно.

И сон оказался не то чтобы плохим, но неприятным.

Лицо Георгия всплыло из темноты, провалы глаз уставились прямо на Грома.

"Ты уже выехал из Регума?"

Сначала Гайвор не понял. А только потом, словно из другой реальности, всплыли воспоминания.

"Это ведь сон, да?"

Георгий ухмыльнулся. Тьма немного расступилась, в ней появились долгие полосы синего света, в которой мелькали чьи-то силуэты. Наместника поддерживал за локоть Ключник, добродушно улыбаясь из-под низко нависшего капюшона. В холодном свете он казался каменной статуей.

"Это Эридану?" - отчего-то спросил Гайвор. Все это походило на то, что ему рассказывала тетушка Ада, благородная из рода Гревери. Ведь все знают, что благородные имеют доступ до реки снов, в которой живут воспоминания о давно ушедших.

"Ты хорошо подошел, Гром. В тебе есть капля благородной крови, и этого достаточно, чтобы Эридану нашел тебя. Да, это он. Ты видишь то, что видели немногие из простолюдинов. Ноя тут не для того. Отправляйся на юг, в Донанну, прямиком по тракту. И не вздумай остановливаться!"

После этого гром проснулся. В ушах звенели последние слова Наместника, от остывшей воды начинало неприятно ломить суставы. В окошке еще виднелось звездное небо, камин давно потух. Гайвор выругался и вылез из ванны, лег в постель - и не смог уснуть. Только стоило закрыть глаза, поддавшись легкой дремоте, как сон уходил.

Промучившись с два часа, Гром вылез, оделся и спустился вниз. Растолкал дежурного мальчишку, чтобы оседлал коня и приготовил какой-никакой завтрак, и уже через полчаса выехал на южный тракт. С тех пор каждый сон Гайвора Грома превратился в кошмар. Наместник приходил, спрашивал, где он, что случилось и как. А потом уходил, забирая с собой сон, оставляя Грома смотреть в потрескавшиеся потолки сотен таверн. От усталости у сыскаря залегли глубокие синяки под глазами, взгляд стал рассеянный, а вид - помятый.

Но остановится было никак.

На юг, в Донанну!

- Мундус трещит по швам. Полотно прогибается уже слишком сильно.

- Пока полотно не треснуло, боятся нечего.

- Неверно. В мирах, которые лежат на тонком полотне, изменяются времена. Приходят новые люди, не похожие на других.

- Это опасно?

- Новые люди прямо истекают вышними энергиями. Они слишком талантливы и слишком бездушны.

- Это разве плохо?

- Любое достижение должно иметь свою цену. И если не уплатить ее до, придется после, с процентами. Миры на тонкой ткани Мундуса утонут в страданиях.

Настоятель Ким разглядывал нового ученика с интересом. Рекомендательные письма, которые пришли с прошением старого барона Аро и решением Красных, говорили, что стоящий перед ним мальчик не годится быть воином, обладая взамен редкостной живости умом и упорством настоящего ученного. Однако взгляд, которым в свою очередь мерил настоятеля новый ученик, принадлежал, скорее всего, воину, а не ученному - тяжелый и решительный, и в то же время спокойный, он больше подошел бы мечнику, а не человеку науки. Ким сцепил пальцы. Что же, выбирать не приходится, и шевалье Аро станет учеником в Синей Обители, не смотря на желание Настоятеля отправить этого несносного отпрыска благородных куда подальше.

- Мой милый мальчик, шевалье Аро, я, двадцать восьмой Настоятель Синей Обители Заниры, приветствую тебя. Да будут твои дни здесь приятными и полными радости от изучения наук. - мальчик вежливо кивнул головой. Настоятель ободряюще улыбнулся ему. - Скажи мне, ученик, какие науки ты больше всего предпочитаешь? Математику, астрономию, историю, зоологию или медицину? Или, может, тебе куда больше по душе ботаника, география, химия или физика? Выбирай любые предметы, но помни - потом изменить выбор будет куда тяжелей.

- Астрономия, история и медицина. - голос мальчика гулко прозвучал под сводами приемного зала Синей Обители. - Я хорошо подумал в дороге, и обещаю, что потом не раскаюсь в выборе, который делаю сейчас.

Настоятель довольно кивнул. Голос уверенный, держится хорошо. Неплохо, весьма неплохо для десятилетнего мальчугана, который только что пустил мамину юбку и выбрался в другие места. Однако уж слишком разные предметы выбрал юный барон. Как ни пытался, Настоятель не мог придумать, для чего же мальчишке понадобился такой странный набор дисциплин.

- Это хорошо. Хвалю твою уверенность, мне приятна такая решительность в поступках. Ступай к Учителям Дарону, Хирону и Морре, они испытают тебя и, если результаты проверки окажутся хорошими, я одобрю твой выбор. Если же нет, я настоятельно советую тебе пересмотреть твое решение.

Мальчик поклонился и с достоинством покинул залу приемов. Настоятель Ким погрузился в легкую тоску. Давным-давно, лет двадцать назад, как только он стал Настоятелем Обители, ему было позволено отправлять неугодных студентов назад, домой, если они не проявляли должного рвения в учебе. Однако закон, защищающий благородных, связал ему руки, превратив Обители в институты для богатых детей, в ущерб исследованиям и самой науке. В том, что с мальчиком, бросающим презрительные взгляды на Настоятеля, будут проблемы, Ким не сомневался. Надо поинтересоваться у Красных, чем же не угодил им юный Аро, что они так резко отказали ему в ученичестве. Вздохнув, настоятель поднялся со своего кресла. Одеяние небесно-голубых оттенков тяжелыми складками упало на пол, когда Ким отодвинул кресло. Воспоминания воспоминаниями, а у него, как главного в Синей Обители, есть дела и поважнее, чем предаваться глупым мечтам.

Со скоростью, несвойственной старикам его возраста, настоятель сбежал по длинной узкой витой лестнице, ведущий на нижние этажи. Холод подвалов приводил в чувство, выветривая из головы остатки мечтаний. У тяжелых железных дверей, выкрашенных в традиционный голубой цвет, настоятеля поджидал старый помощник Араго. Увидев Кима, он быстро завозился у замка. Подошедший Настоятель остановился отдышаться, пока Араго отпирал дверь.

- Ну, как там новый студент? Являет собою хоть что-нибудь, или очередное ничтожество из благородных семей? - поинтересовался помощник.

- Пока не знаю. Кажется уверенным в себе, сопроводительные документы безупречны, но сказать что-то точно я не могу.

- Будем надеяться на лучшее. - вздохнув, Араго распахнул тяжелую дверь. - Проходите, мой мастер, давно уже пора заниматься научным трудом, а не всякой мелочью.

Настоятель, войдя, первым делом сбросил с плеч тяжелую голубую сутану с накидкой, и быстро переоделся в просторный светлый халат с завязками на спине. Араго, собравший брошенную одежду, завязал на спине Кима мудреные узелки.

- Ну, Араго, понимаешь ли ты историчность данного момента? - поинтересовался Ким у помощника, натягивая на руки толстые перчатки.

- Вполне. - ответ Араго прозвучал сухо. - Хотя энтузиазма не разделяю. Возможно, статус настоятеля первое время вас еще и защитит, мой мастер, но со временем Высокая Обитель все равно признает это все ересью.

Настоятель улыбнулся.

- К этому времени я уже успею сделать все, что от меня зависит., чтобы наши твердолобые Высшие признали, что демоны - это не посланцы подземного Бога Нюкты, а всего лишь новый биологический вид. Ну, хватит ныть, Араго, пошли уже делать вскрытие. Интересно же, как эти демоны устроены внутри.

Гелиат потянулась и подмяла под себя подушку. В комнате еще пахло восхитительной ночью, потом и жаром страсти, но накала эмоций уже не было - ушли, растворились в предрассветной дымке. Монах уже спал, как-то неровно распластавшись на кровати; у него нервно дергались пальцы - видно снова снился страшный сон. Им всем снятся кошмары - одним об ученичестве, другим о боях, третьим - о смертях. И лишь некоторым - о крови, стекающей между пальцев и пьянящей не хуже старого вина. Да, есть среди Красных и такие, но мало. Гелиат помнила их объятья - неистовые, сильные; неделю потом она замазывала синяки по всему телу. Но делать нечего, если ты прихрамовая проститутка, одно из предназначений которой - успокаивать это стадо бешенных мужиков, день за днем варящееся в котле из собственных феромонов. Конечно, не она одна; но этот монах уже не в первый раз приходит именно к ней, прогоняя остальных из-под двери.

Она прикоснулась к плечу и сразу же отдернула пальцы - кожа почти обжигала. Монах открыл глаза. В сумраке комнаты они неестественно блестели. Левая бровь изгибалась, рассеченная уродливым шрамом - Гелиат помнила, как он вернулся в Обитель с наспех замотанной головой. Как под самодельной повязкой оказалась вздутая кожа. Не странно, что от такого остался шрам.

- Что?

Хриплый голос будоражил. Гелиат показалось, что на миг кровь побежала венами быстрее. Стареет, если может позволить себе влюбиться.

- Расскажи мне, что тебя беспокоит... - Ровный голос, на приглушенных тонах, чтоб не спугнуть. - Я же вижу - беспокоит.

- А тебе какое дело?

- Видишь ли, мы, прихрамовые женщины, врачуем не только тело и дух здесь. Нам можно вверить даже душу - все излечим. А ты ведь уже не в первый раз у меня здесь, и даже не в десятый. Приходишь отвести душу, но ведь помогает ненадолго, правда? Может, расскажешь? - Гелиат подтянулась к нему, доверчиво заглянула в глаза. Провела пальцем по шраму. - Это ведь как-то связано, да?

Монах не дернулся. Устало прикрыл глаза.

- Мальчишка, который оставил его, сейчас должен начинать учёбу в Синей Обители.

- И ты...

- Сомневаюсь, правильно ли сделал, что отказал. Он ведь неуправляемый. Монстр, если дать оружие. Ты можешь себе представить, что мальчишка, которому еще не исполнилось десять лет, мог оставить след на лице Красного такой шрам?

- Ты его испугался?

- Да. - Монах отвернулся. Гелиат перетекла ему на бок, снова заглянула в глаза. - Мне кажется, его надо было или забрать сюда, или убить на месте. Он одержимий. Демон Нюкты, залезший в кожу мальчику. А я испугался. Испугался и просто сбежал, поджав хвост, лишь бы не видеть снова той ярости. Он смог бы стать богом на поле боя, если бы не эта ослепляющая ненависть ко всему в его глазах. Ты можешь себе представить, Красный испугался мальчишки?

- Вы - не боги, - Гелиат поцеловала загорелое плечо. - Испугаться можно... Но страх надо перебороть. Ты сможешь, Цира, я знаю. Победишь страх и снова станешь таким, каким был. Все будет хорошо.

Ей показалось, что у его губ легла упрямая складка.

- Ты так ничего и не поняла.

Он ее оттолкнул и поднялся. Гелиат с сожалением смотрела, как он одевает красный балахон; провела до дверей взглядом. Монах не попрощался. Но она чувствовала, что его немного отпустило. И это было к лучшему. Она чувствовала, что хочет вытянуть эту странную угрюмость из монаха.

А потом наступил день. Кухня, каждодневные заботы. Ближе к вечеру, до закрытия ворот Обители, Гелиат выскользнула из храма и спустилась извилистой дорожкой в город, мирно дремлющий под разгоряченным небом. Она помнила, что где-то ближе к бульвару Попрошаек не так давно видела одного бродячего торговца; такие приходят раз-два в год на ярмарки; через неделю они покидают Сатун и идут дальше. Этот торговец казался необычным - Гелиат видела, как к нему подходили и девушки, и совсем уж пожилые матроны, и, краснея, передавали ему монетки. Долго думать не надо было - торговец торговал любовными зельями, афродизиаками и прочими снадобьями, так нужными дамам, которые хотят удержать возле себя мужчину подольше. У этого торговца не было палатки; единственное, что у него было - только небольшой мешочек, в котором позвякивали баночки.

Когда Гелиат выбежала на засаженную платанами аллею, большинство торговцев уже ушло; оставшиеся уже собирали палатки. Она остановилась. Если он уже успел уйти, то эта вылазка оказалась потраченной впустую. Кто знает, сможет ли она завтра покинуть стены Обители. Внезапно в самом конце ряда она увидела синий плащ уходящего торговца. Он шел, забросив на плечо мешок, в сторону ворот; возможно, он только шел к таверне, где остановился, но, может, уже покидал город, пытаясь попасть на повозку, едущую из города под покровом вечера.

- Стой!

На ее крик обернулись головы всех, кто в этот момент стоял на улице, только торговец продолжал идти, не обращая внимания ни на что. Гелиат собрала все свое мужество и побежала.

- Стой! - пальцы почти судорожно вцепились в черный плащ. Торговец обернулся, и Гелиат поразилась тому, какие живые у него глаза. - Ты мне должен помочь.

- Должен я только себе и держателю гостиницы, - улыбнувшись, он мягко высвободил ткань накидки из ее пальцев. - Но помочь попытаюсь, госпожа из храма. - Против воли Гелиат зарделась. Он успел разглядеть и ее возраст, и заметить красную полосу по подолу юбки, сумел - и понял, кто она и откуда. А в Сатуне даже пришлые знают, кто такие девушки из храма. - Что, проблемы с Красными монахами? Бессилие по мужской части? Я-то думал, там у них лучшие из лучших.

- Нет, - Гелиат краснела все больше и больше. Казалось, даже шея и уши стали красными. - Приворотное зелье. Оно у тебя есть?

- Есть, - торговец засунул руку мешок, выудил маленький флакон. - Для прекраснейшей из всех храмовых дам. - Ирония, звучавшая в его голосе, не понравилась Гелиат. И тут она поняла - он насмехался. Насмехался над обычной храмовой девкой, которая хотела не просто плотской любви, а чего-то большего. Маленький флакон опустился в ее руку. - Первое, что он увидит открыв глаза утром - то и полюбит. Золотой, красавица.

Гелиат закаменела. Таких денег у нее никогда не водилось. Не положено. Время от времени ей, конечно, перепадали жалкие медяки, спрятанные сдачи после покупок, но не больше. В кармане звенело медью самое большее серебряный. И раздобыть золотой времени не было - ярмарка уже подходила к завершению.

- У меня нет, - непослушными губами сказала она, сжимая флакон в руке. - Если хочешь, у меня есть серебряный, остальное...Отблагодарю так, как пожелаешь. - Торговец нахмурился. - Как пожелаешь... Все что пожелаешь... - Гелиат кивнула и улыбнулась так призывно, как умела. У монахов от таких улыбок сразу же загорались глаза и они были готовы идти за ней хоть на край света. Но торговец еще больше помрачнел.

- Вот дерьмо. А я-то думал сегодня на меч насобирать, - он крепко задумался. - Расскажи мне, красавица, а нет ли у вас там особенных детей в Обители? Как-то исключительно сильных или ловких? Одержимых?

В голове Гелиат зазвенел маленький звоночек. Рассказывать об учениках она не собиралась, но...

- Есть один. Но он у нас не учится. Исключительный мальчишка, какой-то из благородных, сильный и быстрый, как молодой ягуар, одержимый демоном. Он сейчас должен начинать учебу в Синей Обители.

- А почему не у вас?

- Он, - Гелиат улыбнулась, - одержимый настолько, что его испугались даже наши учителя. На поле боя он стал бы убийцей, которого лет через пять-шесть после нашей учёбы не смог бы никто остановить. Они выбрали меньшее зло, отдав его умникам. Не спрашивай у меня имени - монахи таким не делятся. Но он точно из благородных, иначе бы его убили, чтобы в будущем избавиться от лишних забот.

- Тогда удачи, маленькая красавица. И спасибо.

Гелиат смотрела, как плащ черный, как ночь, удаляется от нее. Еще никогда ей не попадался такой странный торговец, отдавший баночку только за глупую сплетню женщины. Или он ищет таких детишек? Кто он?

- Эй! А зелье... Оно подействует?

- Если не соврала, то да. - Донес ветер ответ торговца.

Гайвор Гром потянулся.

Он напал на след чужака у самого Азула и где-то прямо сейчас где-то в городе тысячи отражений ходил он, тот, кого Гайвор уже откровенно ненавидел - человек по имени Ану.

За эти несколько лет он успел изучить противника досконально. Изучить - и возненавидеть. Человек в неизменном синем плаще шел через континент, и там, где он проходил - появлялись демоны. Он приходил в цветущий город, задерживался на неделю-вторую по мелким делам, выдавая себя то за торговца, то за воина или учителя, а потом уходил. И вскоре после его ухода где-нибудь в окрестностях появлялись села, вымершие до последнего человека. Даже не вымершие - вырезанные.

Поначалу Гайвор грешил мыслями о том, что все это - дело банды, а Ану - ее главарь, или, по крайней мере, лазутчик. Но даже жестокость не объясняла такого пристального внимания Регума к нему. Потом Гайвор предположил, что это новая ересь - тогда интерес Наместника еще с горем пополам объяснялся. Но и от этого пришлось отказаться. Гайвор прошел через десятки разоренных деревень, насмотрелся на сотни трупов, и никакой системы, которую могла бы предполагать ересь, не нашел. Массовые убийства не были ритуалом - демоны могли вырезать караван, семью, маленький хутор. Могли свалить трупы в одном месте, а могли разбросать на сотни суардов вокруг. Кусочками. И никаких надписей, кругов, никаких заявлений, никто не слышал о новых заявлениях.

Зато во всех городах Наставники все громче говорили о демонах. О Нюкте. О вечной Внешней Тьме и карах. Гайвор Гром помнил старичка из городка под Ярованной, истерично вещавшего о скором приходе конца света. Там, под священной горой, вырезали крошечный хутор, три дома всего. Вырезали жестоко, буквально разорвав в клочья десятка два человек. Гайвор приехал туда через сорок дней, загнав двух коней, сразу же после приказа Наместника. Все, что он застал - остова обгоревших домов и печи - люди решились на очищение огнем. А потом, когда зашел в лес, где журчал ручей, прямо у самой кромки воды - голову женщины. Не отрезанную - оторванную. Помнится, его еще стошнило, там же, над ручьем. Никогда прежде Грому не приходилось видеть такой мощи - черепная коробка раздавлена нечеловечески усилием, разбита челюсть, а из обрывков шеи болтается куцый отросток позвоночника. Там же Гайвор и понял - это не люди. Это настоящие демоны.

А потом был еще один хутор. Потом - караван у дороги. Его Гайвор нашел случайно, свернув с торгового пути ночью на огни крошечного села - в десятка три домов. Там-то старый Наставник и сказал, что приходили демоны. Поселян пощадили, а вот каравану не повезло, главным образом из-за охраны.

Старый Наставник тогда еще курил трубку - длинную такую, какую встретишь только в таких вот глухих селах - и смотрел на очаг, где как раз варилась вкусная похлебка. Он тогда бросил в котелок еще трав, кое-каких корешков и сказал:

"Вот впервые вижу, чтобы каравану от охраны вред такой был. Если бы мы не видели - не поверили бы..."

И там же Гайвор впервые узнал, как выглядят демоны. Вовсе мне так, как описывало их Откровение - вместо темных и злобных тварей поселяне рассказывали о высоких сияющих в лунном свете людях, которые двигались бесшумно, но не скрывали своего присутствия.

"Они прекрасны", - сказал один.

Когда эти прекрасные демоны шли мимо каравана, к ним начали задираться охранники. О последовавшей после этого резне лучше всего говорит то, что все, включая скот, умерли в последующие пять минут. Место стало проклятым. Когда Гайвор пришел туда, все так и стояло - возы, нетронутые сундуки с товаром. И трупы. И странный запах мяты.

С тех пор он шел, как проклятый по следу странного Ану. И чем дальше он шел, тем больше вопросов возникало: почему Наместник отправил его одного? Почему именно его, если в Регуме есть сотни "Белых гончих"? Почему Ану? Бывший барон Наму только смеялся в ответ на его вопросы и продолжал каждую ночь расспрашивать о незнакомце.

И вот сегодня Гайвор чувствовал, что может закончить многолетнее мытарство. Где-то совсем рядом, в одной из таверн на длинном торговом ряду Азула сейчас еще спит человек, за которым по пятам идут демоны.

Гайвор сполз с кровати. Холодный пол немного привел его в чувство, но спать все равно хотелось. Со временем он, может быть, и привык к постоянным визитам Наместника в свои сны, но к пьяным песням с первого этажа, из-за которых до самого утра звенели стекла - никогда. В дверь постучали.

- Входите, - просипел с пола Гайвор.

Дверь приоткрылась.

- Господину Грому плохо?

- Не так уж и... Черт бы побрал ваше пиво! Бьет в голову намертво...

- Господин Хозяин просил передать, что вас ждет завтрак. И просил принести вам воды...

Рядом с Гайвором опустился кувшин. С тонкой загорелой ручкой, на которой были густо нанизаны тонкие железные браслеты. Служанка вздохнула, потопталась немного и ушла.. Гайвор потянулся к кувшину.

А если подумать, то пил он вчера вроде бы немного. И рано ушел спать... Или его отвели? Гайвор четко помнил рассвет, когда пение петухов с птичьих рядов сливалось с песней о доброй мельничихе в жуткую какофонию.

Когда Гром спустился на первый этаж, в таверне уже ничего не напоминало о прошедшей в кутеже ночи, разве что легкий запах прокисшего вина. Полы чистые, стол снова стоят ровным рядами со стульями, на полу свежее сено... Хозяин, чье имя Гром так и не запомнил, радушно поприветствовал его и предложил завтрак - сумма, которую за его проживание здесь уплатил банк, более чем впечатляла. Гайвор уселся в углу и принялся ждать завтрак, перебирая в уме, что именно он должен сегодня сделать.

Прежде всего он собирался пройтись по тавернам - расспросить мальчишек, не видели ли они мужчину в синем плаще. Если он найдется хоть в одной из таверн... Если не найдется... Если был... Гайвор отбросил мысли в сторону. Слишком много предположений. Самое главное - вратарь у главных ворот Азула всего лишь за серебряную монетку рассказал о том, что такой человек проходил через его пост всего лишь три дня назад. Гайвор Гром молился, чтобы успеть найти его до того, как он двинется в следующий город.

Когда с завтраком было покончено, он вышел из таверны. Хозяин все кланялся и кланялся ему в спину и звал приходить еще. Поход торговым рядом Азула разочаровал Гайвора - мальчишки клялись, что человек в синем плаще у них не останавливался ни сегодня, ни вчера, ни неделю назад.

Араго ополоснул инструменты в последний раз. Потом аккуратно разложил их по белоснежным кармашкам, на которых бистро выступили пятна влаги. Вот уже года два, как эта процедура стала почти привычной; если настоятель по каким-то делам отлучался из Обители, пустые вечера начинали пугать. Руки без привычного дела становились неловкими, словно чужие. В такие вечера безумно хотелось снова взяться за меч, выйти во двор и помахать им, не тренируясь, а просто так, чтоб снова вспомнить его тяжесть.

Но сегодня у Араго желание взять меч возникло внезапно, само по себе. Перебирая немытые инструменты, он то и дело представлял себе, как пальцы смыкаются на обтянутой шелком рукояти, как свистит рассекаемый клинком воздух. Представлял - и не мог выбросить из головы. Даже голос Настоятеля, декламировавшего за спиной запрещенные катрены Песни о Создателе, не мог вытеснить эти странные желания.

- И вот беру я книгу свою, страницу за страницей открываю, и сходят с них животные живые, угрюмо головою мне кивая, - хрипел Настоятель, записывая в ежедневнике сегодняшнее вскрытие, - печально рыбка светит глазом, и птичка злобно крячет в высоте, а он смеется, всех их называя, и от того еще печальней мне. Араго, - Ким оторвался от толстого журнала, - как думаешь, почему эти катрены такие угрюмые? Вроде вся песнь веселая, а это место - какое-то печальное.

- Все катрены Песни о Создателе печальные, Настоятель, - Араго вылил воду и набрал из ведра свежей. В своих мыслях он делал два шага вперед и выпад, смертельный для тех, кто не одел кольчугу. - Эти же печальны потому, что в новосозданом мире было мало места. Животным не хватило бы еды и им пришлось есть друг дружку. Поэтому они и печальны, ведь до того, вроде, были друзьями.

- Знаешь, Араго, никогда до этого не задумывался над этим. Ты всегда видишь даже в простой песне что-то большее, чем, наверное, в нее заложено. А ты ведь в чем-то прав. Как думаешь, кто написал эту Песнь?

- Тот человек явно не был весельчаком, - Араго наклонился, чтобы оттереть маленькое пятнышко на лезвии ножа, представляя, будто это меч, - а скорей всего, он вообще разочаровался и в Создателе, и в своей вере, и в людях. Такие угрюмые и злорадные катрены мог написать только тот, кто потерял все. Не странно, что Песнь запретили - спой раз такую на службе в храме, и среди прихожан прокатилась бы волна самоубийств, столько боли в этих строчках.

- Ты прав, как ты прав...

Настоятель бросил перо и задумчиво уставился в потолок, уже про себя напевая эти самые катрены. Араго уже не мог больше пялиться на блестящий инструментарий. Кое-как домыв его и рассовав по кармашкам, он посмотрел на настоятеля. "Иди, иди, отдыхай", - кивнул тот, и Араго наскоро сбросил фартук и пулей вылетел из комнаты. Коридоры казались почти бесконечными; подъем вверх - как путь на Ярованну, гору паломников. Ученики шарахались от него, увидев дикий взгляд и без того не самого доброго учителя.

Араго бежал и сам себя не понимал. Что на него сегодня такого накатило? Или это он просто долго не брал клинка в руки? Или что-то еще? Вбежав в комнату, Араго бросился на колени и вытянул из-под кровати длинный ящик. Бережно его открыв, он дрожащими руками взял светлый клинок в руки, нежно провел пальцами по обтянутой шелком рукояти, и, схватив ее резким движением, выдернул меч из ножен. Клинок засвистел, рассекая воздух, на длинном прямом лезвии запрыгали солнечные зайчики - Араго часто чистил его. Внезапно комнатенка показалась слишком маленькой. Некуда развернуться, куда ни ткни мечом - во что-то попадешь.

С болью Араго вспомнил длинные павильоны Красной Обители, сводчатые тренировочные залы, наполненные звоном металла. И сотни учеников в красных туниках, у каждого - длинный клинок за плечами и обритая макушка. И мастер Никас, львом прохаживающийся перед ними, время от времени охаживая непослушного или неловкого кнутом по плечам. Неподалеку мастер Соль с привычным выкриком: "Раз, два, три, четыре", учит темпу...

Араго спрятал меч назад в ножны. Накинул тяжелый зимний плащ, забросил меч на спину и вышел из комнаты. Длинные пролеты башен, полутемные сводчатые коридоры - и он вышел во двор. Не парадный, хоть он казался больше, а на задний. Он казался куда больше похожим на тот, что был в Красной Обители: такие же арки, тот же светлый посыпанный песком квадрат двора. Меч со свистом покинул ножны. В пустынном дворике эхом отдалось "Раз, два, три, четыре", как в детстве. Араго вспоминал уроки, делая шаг вперед, блок, шаг назад, оборот и выпад, все, как учили...

Вконец он упал на колени, полностью измотанный и обессиленный - тридцать лет он не вспоминал этих уроков, не махал мечом с детским запалом. Больная нога болела просто нечеловечески, напоминая, почему же он отказался от школы Красных. Но желание взять меч ушло, растворилось, оставив чувство удовлетворения и покоя.

Внезапно что-то зашуршало у северной стены. Араго устало открыл глаза и уставился на мальчишку в синей тунике, испуганно прижавшегося к колонне.

- Подглядывал? - Мальчишка кивнул. - Ну и как?

- Вы учились в той школе? У Вас клинок такой же...

- Да. Учился. Но теперь я тут. И ты не ответил на вопрос.

- Это было невероятно, - в голосе мальчишки сквозило восхищение, - Вы, как ветер, так, так и так... - он, отделившись от колонны, неловко повторил выпады. Араго поморщился, так криво это получилось у мальчика; Красные за такое отправили бы убирать за лошадьми в конюшню на неделю.

- Да-да. Давай помоги мне встать, - Араго протянул руку, - видишь ли, я не просто так отказался от всего этого. Хромой мечник - это, конечно, вариант, но не в том случае, если он хромой как я. Мальчишка подбежал, подставил плечо. - Тебя как зовут?

- Деннис... Деннис Аро.

Араго с трудом вспомнил мальчика. Большинство учеников он даже не знал, как зовут.

- Никому об этом ни слова, хорошо?

- Да, учитель.

Вальгу утомленно закрыл глаза. Голоса сливались в однообразный гул, заполняли пространство, сплетались в причудливую мелодию, рассыпающуюся на нестройную мелодию. С тех пор, как караван остался без дыаяра, каждое совещание превращалось в долгий спор, от обеда и до полуночи. Костры зажигались и гасли, а старики в шатре все спорили. Старик Кейка плевался, размахивал посохом и клялся, что дальше не выдержит. Старая Майна и того хуже, сквернословила так, что уши скручивались и вяли от того, что слетало с кончика ее языка.

Конечно, они правы. Все правы. В одном: так продолжаться дальше не может. Караван вот уже несколько лет ездит миром, и без дыайяра ему чем дальше, тем тяжелее оставаться цельным. Молодые уходят - Вальгу сам провожал братьев в прошлом году.

Он помнил то лето - горячее, сухое, обдувающее ветром, от которого постоянно кажется, что в глазах песок. Тогда они кочевали к югу от Ашенваля, бесплодными срединными пустынями. Редкие городки, сплошь выстроенные из глины, ютились у редких источников. Десяток, реже сотня домов и всепроникающий песок, который тут, казалось, был везде - в воде, еде, глазах и душах. О последнем он догадался сам - детишки, которые на севере первым делом выбегали из деревень и городков встречать караваны детей ветра, тут лишь уныло взирали на процессию, сидя рядом с равнодушными взрослыми. Здесь царила бедность и серость - ни одного яркого лоскутка, ни вкусного аромата, ни доброго взгляда.

Все началось с деревеньки в неделе караванного пути от истоков Гвеля.

Пятнадцать домов и колодец, который высыхал. В отличии от других равнодушных деревень, где апатия жителей слегка оживлялась торговлей и разноцветьем кибиток аварии, тут впервые они увидели, насколько воинственными могут быть эти люди, закаленные пустыней. Десятка два, от стариков до детей, все, кто мог держать оружие, выступили на край деревни. Гурику, почуявшие воду, замерли, вытягивая морды и раздувая ноздри. Старики каравана вышли со словами приветствия, но слова, едва успев родиться, замерли. Первый камень приземлился в десяти шагах от старой Майны.

- Проваливайте! - крикнули им. - Тут нет для вас ничего, слышите? Иди те дальше своей дорогой, чертовы авари!

Старики замерли. Впервые в пустыне, где свято чтут законы гостеприимства, которые обязуют если не принять, то позволить остановиться и напоить животных, их так принимали. Старуха Майна выступила вперед и крикнула:

- Позвольте хоть напоить животных! Они три дня шли сюда, а этим утром выпили последнюю воду. Нам больше ничего не надо, только воду. Мы полним мехи, напоим животных и тронемся дальше, ни в чем не стесняя вас!

Второй камень попал в старуху.

Каравану ничего не оставалось, как отступить подальше и расположиться на ночлег - утомленные животные все равно уже отказывались идти дальше, да и людям пора было бы отдохнуть. Гурику все встревожено пряли ушами, не понимая, за что их оставили без воды, женщины охали и ахали. До истоков Гвеля, до плодородной земли оставалась еще неделя ходу, но как вытерпеть ее? В караване тридцать животных, сто с лишком людей - как им пережить следующую пятидневку? Нервное предчувствие поглотило маленький табор.

Ночью, как только звезды высыпали на безоблачное черное небо, пятеро ребят выбрались в деревню за водой. Вернулось только трое - и среди них и брат Вальгу, Санка, в отчаянии решивший попытать судьбы. Вернулся раненный, избитый, с переломанной ногой и разбитым лицом - деревня собиралась отстаивать свой родник до самого конца.

Воды они так и не получили.

На следующее утро караван снялся со стоянки. Обманутые звери ревели, все норовили свернуть в сторону деревни, которая провожала из недобрым взглядом пяти-шести десятков иссохших глаз. Вальгу, гарцуя на коне неподалеку, крикнул им тогда что-то о том, что-то обидное до слез, за что в ответ получил десятком камней. Все они не долетели, что изрядно повеселило Вальгу, но старуха Майна одернула его:

- Нечего с них насмехаться, - сказала она. - Бедные люди, жажда покрыла их разум коркой черствости, а глаза - пеленой злобы. Ты ничего не добьешься от них.

- С чего ты защищаешь их, старуха? - засмеялся Вальгу.

- Мы могли их спасти. А так - оставляем на верную смерть.

- Ты сбрендила, - сказал Вальгу, отъезжая от нее подальше. - От жары совсем сошла с ума. Ты что, полезла бы в колодец искать камень, который закрыл проток? Или собиралась, как пророки древности, ударить посохом оземь, и там полился бы новый родник?

- Мы могли забрать их с собой.

Вальгу покосился на Майну.

- Ты не понимаешь, - сказала она. - Мы не принимали бы их в аварии, просто подвезли бы до плодородных земель. А так... А так они слишком прикипели к этой земле, и будут защищать ее до последнего. И их город через несколько лет превратится в призрак.

Вальгу вздрогнул, вспомнив попавшиеся им несколько раз города - пустые оболочки домов и скелеты на улицах. Он прогнал от себя это видение и уже молча двинулся в голову колонны. К обеду их неспешный караван нагнала женщина с ребенком на захудалой кляче. Она привезла с собой три меха воды и попросила довести ее до истоков Гвеля, земли, "где всюду растет трава". И старики приняли ее на равных.

В Сатуне она и осталась. Остался с ней и Санка, влюбившийся в нее, а с ним и малый, за которым Вальгу наотрез отказался присматривать. Женщина в пути расцвела, и оказалось, что девушки пустыни, хоть и хмурые, все же умеют и улыбаться, и танцевать, и радоваться жизни - на свой, песчаный лад.

А Вальгу остался в караване сиротой.

Из раздумий и воспоминаний его вырвал грубый оклик старика Шейза:

- Ну а ты чего сидишь тут? Молчать пришел?

Вальгу открыл глаза. Все старики смотрели на него, неотрывно, пытаясь разобрать, что же этот мальчишка, у которого едва борода начала расти, делает тут. В пальцы послушно легла рукоять меча - Вальгу гордился тем, что один из немногих в караване умеет пользоваться им. Дети Ветра боялись стальных клынков. Он вытянул меч, поиграл им, чтоб светильники в шатре поймали отблеск металла.

- Я думаю, хватит нам разбрата. После демонов мы то и дело ссоримся, деремся и спорим. Пора бы положить этому конец. Кто против того, чтобы я был дыайяром - пусть по традиции выйдет и сразится со мной.

Молчание, царящее в шатре, было невыносимым. Старики и старухи смотрели на Вальгу, вальяжно поигрывающего мечом, с широко распахнутыми глазами, пытаясь понять - правда ли это? Правда ли то, что мальчишка, который годится им внуком, и вправду решил взять себе звание дыайяра? Они не верили, что им нечего возразить ему - произнесенные слова соответствовали законам аварии. Каждый звук, слетающий с его губ, не противоречил закону - и противоречил реальности, в которой жили старики.

Вальгу потянулся.

- Ты еще мальчишка, - прохрипел со своего угла старый Бодо.

- Этот мальчишка женится на Нэгу, дочери прежнего дыайяра. По обоюдному согласию, между прочим. Даже линия наследования сохранится.

Старики переглянулись. Вальгу знал, что им и самим уже надоело управлять караваном. Что надоело разбирать жалобы. Что надоело им все это - старики аварии ленивы. А он - конечно, под их чутким руководством - сможет делать за них черную работу. Конечно, он будет первое время строптивым и упрямым... Вальгу читал их взгляды. И понимал, что им этого не хватало - представителя. И что он, в конце концов, избавил их от тяжелой работы.

Он просто поднялся, и, кивнув всем присутствующим, вышел из шатра и пошел в своей кибитке. Поднял полог, скользнул в душную темноту и присел рядом с Нэгу. Она вздрогнула, повернулась и посмотрела на него. ее била крупная дрожь - но это не был страх. Ей постоянно было холодно.

- Все будет хорошо, - сказал Вальгу. - Старикам некуда отступать, и они смирятся. Хорошо ведь, правда?

- Правда, - сказала Нэгу. И отвернулась.

Хедеге Номанн вышел из дилижанса, оглянулся и сделал соответствующие выводы. Юамал поразил его - разноцветьем юбок и лент, рябивших повсюду. Звуки музыки из каждой подворотни, вокруг дети и женщины - в круговерти, которая кажется вечной. С запада на высоких "вратовых" скалах над городом возвышался замок Сайсара, принадлежащий Саям - местным баронам. Между скалами змеилась дорога, которая при выходе из ущелья упиралась в Юамал. Серый гранит перерастал в желтый камень замка, и Хедеге отметил про себя это забавное несоответствие. С востока город упирался в порт, который занял почти все рукава дельты Пайзу. Между замком и портом в глазах рябило от разноцветья островерхих крыш.

Юамал, величайший порт на восточном побережье. Единственный, через который проходит торговля с Алинорскими островами - большей частью потому, что местные не слишком высоконравственны, а значит, Юамалом в материк течет хаш, нурма и "черный снег" - главный экспортный товар Креве, наркотики высочайшего качества. Конечно, везут с Адинорских островов и тончайший шелк из Вагрма, лучший фарфор и железную руду из Туамая. Но на каждом корабле, который входит в порт Юамала, в каюте капитана есть черный ящик с плитками хаша и нурмы, и мешочек со "снегом".

Но Хедеге приехал сюда не за наркотиком. Он поднял мешок с личными пожитками, связанную стопку лучших книг и бодро зашагал в сторону порта. В поясе под курткой были зашиты монеты - много, как для такого потрепанного человека, которым выглядел Номанн, но достаточно для того, чтобы оплатить проезд на южные Алинорские острова, на Дайсар или Лайсар.

Он не был честолюбивым, по крайней мере, так не считал. Он просто хотел быть на равных с госпожой из рода Юги - Анной, прекраснейшей из женщин. А для этого надо много денег - рассказывали, что баронессы, исполнив супружеский долг и родив миру наследников рода, бросали все и выходили за богачей. Так это или нет, Хедеге не знал, по крайней мере, в истории была пара прецедентов. И он лично собирался устроить еще один - завоевав сердце Анны Аро. Справедливо рассуждая, что деньги немало помогают в этом хитром деле, он направился в Юамал.

Южные острова казались настоящим раем для таких, как он. Там жили пираты. Через перешеек между Дайсаром, Лайсаром и Маркой ходили корабли - на юг и на запад, к другим городам.

О пиратах, Ястребах Моря, рассказывали многое. Конечно, на Дайгриме жили по больше части мирные жители, но Марка, крупнейший ее порт, слыл городом людей без чести. Оно и понятно - чем же еще жить на обдуваемом всеми ветрами клочке земли, как не разбоем? Марка не даром слыла и самим негостеприимным городом.

Впрочем, Хедеге об этом не задумывался. Шагая вниз, от тени замка Сайсара вниз, к портам, он толкался на улочках города "Десяти Тысяч Суардов". Вдоль главной торговой улицы выстраивались лавочки, магазинчики и огромные базары. Хедего только то и делал, что крутил головой, рассматривая этот огромнейший на всем материке базар.

Юамал ошеломлял. До сих пор серому и тихому Хедеге казалось, что он и сам начинает впитывать царящую на улицах радость. Что и сам заражается жизнелюбием, желанием что-то делать. Но ко второй тысяче суардовбывший учитель понял, что устал. Устал так, что ноги отказывались нести его дальше. он покрутил головой, ища взглядом хоть какую-то таверну, постоялый дом - и взгляд его уперся прямо в "Высокий шпиль".

Постоялый двор не впечатлял. Низкий, в два приземистых этажа (окна первого едва выглядывали над мостовой), покрытый серо-красной черепицей, он нависал над улицей. У самих дверей служанка апатично мела мостовую, разгоняя пыль. Цветочки в кадках на жаре повяли.

Хедеге еще раз оглянулся, но другого постялого двора не увидел. И тогда уже, поняв, что ближайшие двести суардов ему не светит отдых, решительно пересек улицу. Широкая, как тракт, в почти пятьдесят суардов, с островками торговых яток посредине. Пройти по ней до конца решительно и гордо ему не удалось. Возницы ругались, один раз гонец едва не сбил Хедеге, даже не оглянувшись, когда конь на полном скаку шарахнулся в сторону.

К постоялому двору Хедеге подошел уже изрядно помятым и покрытым пылью.

- Чего тебе? - угрюмая служанка уставилась на него. Хедеге едва сдержался, чтоб не плюнуть через плечо - так злой у нее взгляд.

- Хочу на ночь остановиться, - он учтиво поклонился. Служанка замерла.

- так вы ж это, господин, проходите, - расплылась в приветливой улыбке. - заходите, дорогой, там Нойма внутри, он примет вас, в комнату отведет...

Хедеге Номанн юркнул в низкую дверь. И первым, что он увидел - это был Нойма, широкий. Три кольца в ухе, два в носу, свирепый взгляд из-под кустистых бровей и неполный комплект зубов. Толстый нос был свернут набок, из-под бороды торчала рубашка приятного, но полинялого от стирки зеленого цвета.

- Ты кто?

Хедеге выжал из себя остатки смелости.

- Я хочу заночевать... Сегодня, и, может, и завтра...

Нойма улыбнулся.

Хедеге Номанн улыбнулся в ответ - жалко, но с осознанием того, что новая жизнь начинается.

Гром не верил своему счастью. Три недели он искал Ану, но не мог найти. Ни в тавернах на главной улице, ни в закамарках вроде Длинного переулка. Не было того и в домах высокородных и благородных баронов Ури, и в домах их приближенных. Отыскать человека в многолюдном Азуле оказалось делом почти невозможным. И вот, когда Гайвор уже отчаялся, давнишний привраник прислал мальчишку.

Гайвор бросил оборванцу медяк за труды и поспешил в сторону главных ворот Азула.

Высокая глиняная стена ограждала Азул. Она была широкой, по ее верху могли разминуться две повозки. Каждые сто суардов возвышались башенки охраны, каждые пятьсот - мощные башни, которые поднимались над стеной на полсотню суардов.

Две такие башни отмечали место главных ворот. Поверху они соединялись мостиком, с бойниц каждой свисали зеленые с синим флаги Ури. Чуть ниже располагалась каменная основа ворот шириной в сорок суардов - Гайвор знал, что шире ворот нет во всем Авалоне. Их называли "Золотыми" - желтый полированный гранит облицовки в ясную погоду блестел и переливался, и они и впрямь выглядели отлитыми из благородного металла.

В ворота вливалась широкая река повозок - среди отверженных, живущих за стеной, было много торговцев и ремесленников, и они каждое утро возвращались в Азул в торговые ряды. Стоял шум и гам, и полуоглохший Гайвор сновал между повозок, шарахаясь от коней и уворачиваясь от кнутов погонщиков. Наконец, он добрался до оконца привратника, но его самого там не застал. Зато обнаружил с десяток сборщиков въездной пошлины.

- Где массе Самох? - крикнул он в узкую щель окна.

- Массе Самох отлучился, - один из сборщиков, мальчишка в черном костюмчике с сине-зеленой полосой у воротника, наклонился. - А вы кто?

- Гайвор, Гайвор Гром! А когда будет массе Самох?

Мальчишка внимательно посмотрел на Грома, так, что тот поежился.

- Вряд ли он еще сегодня будет. Но он просил вам кое-что передать, дословно: "На рассвете, в сторону малого тракта".

У Грома перехватило дыхание. На рассвете? Солнце еще не поднялось над горизонтом и на два пальца, а значит, у него еще есть время догнать Ану. Гайвор выругался. А потом припустил к выходу из города. Возвращаться в таверну за лошадью - казалось ему кощунством - за это время солнце успело бы подняться еще на палец-второй над горизонтом, и тогда - все кончено, если, конечно, Ану не отправился пешим. Но кто идет на малый тракт без коня?

Буланая тонконогая лошадь сатунской породы, с умными глазами и черной гривой досталась Грому всего за два золотых. Еще один серебряный за сбрую - лучшую, какую только Гром найти в этой конюшне. Он взлетел в седло и ударил пятками коня.

Развилка на малый и большой тракт начиналась сразу же за домами отверженных, в двух-трех сотнях суардов от ворот. Гайвор свернул и послал лошадь галопом - надо спешить. Если он и в этот раз не успеет, если оплошает - Наместник не выдержит. Гром хорошо помнил о холодных застенках Регума, где томились неугодные. Он и сам хорошо помнил, что любая милость высших вполне может со временем обернуться другой стороной. Странно, что Георгий итак долго терпел его.

Тракт, извиваясь, петлял степью. Стена Ашенваля простиралась тонкой кромкой у самого горизонта, и к нему катил свои темные воды Гвель, нигде не пересекаясь с дорогой, которая уходила в лес. То тут, то там на тракте виднелись повозки торговцев ближних сел, иногда - длинные торговые караваны из Донанны, которые решили сократить путь через Ашенваль. Конечно, главный тракт шел через Ромин - в обход старого леса, в котором, по поверьям, водились не только волки, но и ехидны и большие кошки, - но и старым путем все еще часто пользовались.

Когда Гайвор настиг один из караванов, которые шли из леса, он притормозил.

- Мужчину в синем плаще не видели?

В ответ ему только пожали плечами. Северяне вряд ли бы обратили на такую мелочь. Гайвор ударил коня пятками и полетел дальше.

В Суагравери, деревушки в часе езды от Азула, ему, наконец, повезло. Толстый торговец, который остановил караван, соизволил ответить на вопрос - да, видел, да, проехал мимо, неспеша, менее часа назад. И Гром, который уже было отчаялся, воспрянул духом.

Он вылетел из Суагравери, рискуя загнать лошадь, под палящим летним солнцем. Годы скитаний могли закончиться сегодня - он надеялся на это. И ветры смиловались над ним - когда солнце взошло в зенит, когда тень стала почти незаметной, когда все живое притихло, и даже караванщики пропали с дороги, остановившись в разбросанных вокруг деревеньках - он увидел впереди синий плащ. Его владелец стоял у обочины, у родника, в истоке которого был вбит высокий столб. Стоящий рядом конь жадно пил, блестя мокрой шкурой на солнце.

В двадцати шагах от него Гайвор спешился. Из всего оружия при нем был лишь кинжал, который разрешалось носить в Азуле, но он был остро отточен, легок и сбалансирован.

- Эй, - крикнул Гром, - можно напоить лошадь?

Мужчина кивнул головой и отвел поводья коня, пропуская Грома к холодному истоку. Гайвор подошел и подозрительно смерил его взглядом - казалось, даже воздух стал тягучим, заставляя все двигаться медленно - так Гайвор волновался.

И впрямь, такой, каким его описывали - яркий синий плащ, а под ним - черная одежда, на сей раз свободного Азульского покроя. Прямой, честный и открытый взгляд, тонкая улыбка. "И не подумаешь, что следом за ним идут демоны", - подумал было Гром.

- Куда едете?

Ану пожал плечами, оглянулся на зеленую полосу Ашенваля.

- В лес.

Гром кивнул. На него накатил странный страх - он столько шел к этому моменту, что так и не придумал, что должен делать, когда же наконец нагонит Ану. Поэтому он просто молча достал нож. Быстро подошел и ударил совершенно беззащитного человека. Отступил на пару шагов, когда кровб брызнула во все стороны, вытерся. Руки казались невероятно грязными, и Гром инстинктивно вытер их в камзол.

"Он совершенно не сопротивлялся", - мелькнула мысль. И от того стало еще неприятнее.

Гром нагнулся, в вывернул карманы мертвеца и забрал все, что там смог найти: тугой кошелек, странную безделушку, трут и огниво, пару носовых платков и кольцо. Пускай, когда его найдут, все походит на ограбление. Ехал, спешился, напали, отобрали все и убили.

Потом Гайвор с отвращением вытер руки о камзол и оглянулся. Чуть вдалеке, из леса выезжал караван, надеясь успеть до вечера дойти до Азула.

Алиса Мож сжала губы. Кровь отхлынула от ее худосочного лица, пальцы, сжимающие дорогую ткань платья, побелели. Настоятель Никас посмотрел на нее и подумал, что сам не понимает, что же нашел в ней покойный барон Мож.

- Вы ответите за все, - сказала Алиса. - Вы обманом взяли власть в городе, но правосудие застигнет вас и покарает. Вы расплатитесь за все сполна, до последней капли крови, до последней монетки, до последнего косого взгляда, вы...

Никас закрыл глаза. Смотреть на нее сил не было. Тощая, ссохшаяся, изломанная под тяжелой парчой платья. От звуков ее голоса в голове звенело, переливалось битым хрусталем, а когда интонация поднималась на истеричные нотки - трещало.

- Вы обманом отобрали у моей семьи...

- Вы забыли, как сами, стремясь сохранить семью, отдали бразды правления... Отказались на Совете, если помните. Старый барон Мож, Клементий, был отличным человеком и другом, но и он...

Сочная пощечина отпечаталась на правой щеке Никаса. Он слишком поздно понял, что значат побелевшие глаза баронессы. Место удара горело огнем.

- Шваль, - прошипела, как змея, Алиса Мож. - Да как ты... Запомни, ты, жалкое подобие, что ты, может, и поднялся среди людей, но до аристократов тебе далеко. Не смей, слышишь, отзываться о Клементии как о равном. Ты - мелочь рядом с ним, дерьмо, прилипшее к ботинку аристократа.

И плюнула. Впрочем, Никас был удивлен меньше всего.

Когда она вышла, Настоятель достал платочек и вытер лицо. Посмотрел на бумаги на столе. Конечно, они сам был бы рад отдать часть забот и работы кому-нибудь еще, вот только Алиса Мож "кем-то еще" не являлась по определению.

В родовом поместье Можей тощая и угрюмая северянка, сперва испуганная и робкая, быстро навела железный порядок и превратилась в настоящего тирана. Прислуга сбегала от нее уже после месяца работы, старики почти все уволились сами. Вскоре в поместье уже никто чихнуть не смел без ее разрешения, а сам дом превратился в ее слабое подобие - обесцветился, притих, посуровел и приобрел тот странный стальной вид, сходный с бесцветным, но бесконечно упрямым и злобным взглядом баронессы. Она сеяла за собой ненависть, и Никас содрогнулся, представив Совет под железным каблуком Алисы. Весь Сатун превратился бы в поместье Можей.

Впрочем, существовал еще молодой Герберт Мож, сын Клементия. Никас вспомнил его - тощий, как мать, нескладный, как и все подростки, в безразмерных и безумно дорогих нарядах, с безвольным ртом и влажным взглядом. Его отдали к Синим, впрочем, оттуда же и он и вернулся спустя полгода - молодой барон Мож вместо учебы тратил время на созерцание звезд. При первом же взгляде на него было ясно, что это самое созерцание с астрономией не имело ровным счетом ничего общего. Утонченный, изящный, болезненно хрупкий - таков был Герберт. Поэт, но не ученный. Никас дал себе обещание держаться от молодого барона подальше - кто знает, не было ли у него привычки затаскивать несчастных в свое логово и мучить стихами и поэмами собственного сочинения. Возможно, для некоторых такое испытания показались бы легкими, но Никас не любил рифмоплетов со всей ненавистью человека, по высшему приказу разучившего все катерны песни о Создателе.

В кабинет заглянул Санья.

- Ушла? - спросил Никас.

- Ушла. Хлопнула дверью. Разбила мою любимую чернильницу и залила чернилами портрет сиятельного Настоятеля, - Санья закатил глаза. - Мне что, теперь оттирать его, да?

- Оттирай, - Никас кивнул. - Это все?

- Сойдите в двор, к комнатам прислуг, - Санья склонил голову набок и исчез прежде, чем Никас спросил, что же именно случилось. Значит, что-то важное, но сам секретарь не хочет или боится сказать, что именно.

Никас крякнул и поднялся. Годы в кресле сделали свое, и некогда железное тело уже начинало отказывать, заставляя то и дело брать с собой на длинные прогулки трость. Еще раз взглянув на стол, Никас вышел из кабинета. Оценил потоки чернил на собственном портрете и Санью, копошащегося с мочалкой и ведром воды. Видимо, вопрос он задал больше для проформы.

Потом Никас пошел длинными коридорами Обители, вышел во двор, поклонившись воинственному воплощению Создателя перед храмом, свернул в темную дорожку и углубился в мрачные переходы Обители. Куда идти, он знал - по крику и воплям женщин. Скорей всего, это были проститутки, которые днем подрабатывали на кухне.

Сам Никас, когда не видел их, совершенно забывал о прислуге. Его не волновало, кто ему стирает и гладит одежду, кто убирает в его покоях и кто готовит ему еду. Он с трудом помнил имя Самхи, которую звал, когда хотел отдохнуть - но встретив ее на улице или в коридоре, не узнал бы: она приходила с ночью и уходила с рассветом.

Выйдя на залитый солнцем дворик, Никас замер. Определенно, хорошо, что он сюда пошел. Мастер Ней, стоящий рядом, наклонился к его уху и сказал:

- Молодые определенно распоясались. Дуреха из прихрамовых проституток забеременела от мастера, и мало того, что оставила ребенка, так еще и рассказала ему. Теперь они вместе решили уходить. Виданное ли дело, а?

Никас кивнул и поискал взглядом провинившуюся пару. Мастера он узнал - Цира, угрюмый бритоголовый, с мечом сидел у ног своей избранницы. Обнажил меч, как будто собирался защищаться до последнего. Девку Никас не узнал, но она определенно была хороша собой. Высокая, статная, уже чуток увядшая, но все еще хороша собой. Черные волосы кольцами опускались на шею, чувственные губы манили. Никас кивнул Нею:

- А ее как зовут?

- Гелиат, - прошептал тот. - И ведь давно этот дурень ходил за ней. Все на это глаза закрывали, потому что как вернулся с Реки, так и чуток двинулся. А теперь и вовсе сошел с ума, за ней, как собачонка, день и ночь, не отступает, не дает храмовой бабке напоить, чтобы плод сбросила.

- Ну а другие девки чего воют?

- Сочувствуют, - Ней ухмыльнулся, почесал за ухом, как будто не решаясь выложить все, как думает. Но под вопросительным взглядом Настоятеля сдался. - Оказывается, для них это как несбыточная мечта о любви. Девка-девкой, а все мечтают о любви. Но чтобы так...

Никас кивнул. А потом вышел во дворик, стал под солнцем. Цира повернул голову, уставился совершенно безумным взглядом. Невольно Никасу вспомнилась Алиса Мож - у нее было почти то же выражение во взгляде.

"Посмотрим, кого из нас первого настигнет кара, - подумал Никас, собираясь с духом и мыслями. - Меня или тебя".

Кивнул Цире - мол, пошли со мной. Попробуем договориться. И сделал знак - девку не трогать.

Хирон подождал, пока в комнате не воцарилась тишина. Пока она не пробралась в каждый уголок огромной аудитории, не осела с пылью на экспонатах. Пока она, как один из Императоров-Разрушителей, не отвоевала все предоставленное ей пространство. Только после этого размеренным шагом подошел к высокому стулу и тяжело опустился. Он слышал шепотки с задних парт, но не обращал на них внимания - мало ли что взбредет детишкам в голову? Подтянул ближе к себе книгу, открыл ее и начал искать нужный раздел. Страница за страницей он искал его... Но не находил. Шепотки на задних партах становились громче. Хирон бросил исподлобья на них подозрительный взгляд.

- Ваших рук дело? - Шепотки и смешки стали тише, но сразу же как-то рассредоточились. Куда не взглянешь - всюду лица, прячущие улыбки за показной серьезностью. - Кто это сделал? - повторил вопрос Хирон. Страница книги из любимой Гассиевой "Анатомии" смотрела на него лохмотьями : кто-то неаккуратно выдрал ее. На остатках листа он еще видел начала слов.

Хирон устало поднялся. Смешки не прекращались, волнами проходя из одного окнца аудитории в другой.

- Итак, кто-то выдрал страницу из учебника. Зачем он это сделал? - вопросительный взгляд на детишек. Самое неприятное в смехе было то, что он всегда звучал где-то сбоку, но никогда в лицо. - Что за глупый беспардонный бунт? Думаете, что из-за этого, - Хирон махнул рукой на книгу, - я отменю урок? Да кабы не так. - С удовольствием, присущим почти всем старикам, он отметил, что эти слова пригасили затаенные улыбки. - Будете отвечать.

По аудитории прокатился вздох разочарования.

Под неуверенные голоса отвечавших Хирон позволил себе замечтаться. За окном цвели груши и яблони сада, вдалеке над городом в небо возносились столбы жертвенного дыма, а между ними синеву бороздили ключи перелетных птиц. На ветку у самого окна уселся огромный дрозд; заглянул черным глазом в аудиторию, словно оценивая. И так и замер, будто слушал ответы нерадивых.

Хирон вслушался в сбивающийся на каждом определении, как воз на плохой дороге, ответ. Вон из рук плохо. А он-то думал, что детишки готовы хоть немного поучиться... Ну что же.

- Дорогой мой мальчик! Шевалье Энгунд, прошлый урок мы посвятили изучению глаза! Как думаете, мне сейчас интересен глаз или строение уха, которое Вы так расписываете? Вернитесь к теме урока...

Мальчишка сбился; Хирон с удовольствием заметил, как округлились его глаза.

- Э...Я... - заплетающимся голосом попробовал он что-то сказать, но сник, так и не оправдавшись.

Хирон устало кивнул, сцепил пальцы в замок и уставился на аудиторию.

- Кто следующий? - Старик попытался вложить в голос гнев, презрение и капельку отчаяния. Хотя вряд ли кто-то понял их причину.

Дети не оправдывали его ожиданий. Стадо высокородных баранов, которые могут сотрудничать только ради злой шутки, но когда дело доходит до получения затрещин, все, как один, отворачиваются друг от друга. Невольно вспомнился мальчишка, который неделю назад после очередного розыгрыша вытянул всю группу. Ответил за всех. Взял на себя вину. И Хирон неосторожно похвалил его. Уже к вечеру он успел пожалеть об этом: картинка, случайно увиденная во время вечерней прогулки, потрясла его.

В дальнем углу сада, куда так приятно время от времени пойти насладиться закатным небом, стояло шестеро. Давешнего мальчишку Хирон узнал сразу. Четверо его держали, один - бил. Старик удивился тому, что для того, чтобы обездвижить хрупкого на первый взгляд мальчика, потребовалось четверо. Но в следующий момент он услышал тихое рычание, словно у загнанной в клетку рыси. С каждым ударом утробный звук становился все громче. Державшие упирались изо всей силы, чтобы удержать тощего мальчика. "Ну что, высунулся?" - приговаривал бьющий, нанося удар один за другим, - "Сделал из нас всех дураков, а сам, мол, самый умный? Сукин сын теперь с нас три шкуры на экзамене содрет!"

"Эй, что вы там делаете?" - спросил тогда Хирон, - "Отпустите мальчишку!" Пятерка прыснула во все стороны, бросив жертву. В сгущающихся сумерках старик не сумел толком разглядеть их. Только размытые пятна вместо лиц. Но он знал - все они из одного класса. Сидящий на земле мальчишка рычал, скрутившись. "Ты как?" Но в ответ только рык. Хирон подошел и наклонился. Ничего страшного. Холенные сынки бить не умеют, во всяком случае так, чтоб что-то сломать. Максимум пара-двойка синяков, ничего опасного.

А на следующий день мальчишка пришел в лазарет со сломанным носом и ребром. "Сколько?" - только и спросил Хирон. "Пальцев на руках и ногах не хватит", - прозвучал ответ. Свора не простила одной милости, за другую же растерзала.

За окном бушевала гроза. Длинные языки молний раз за разом лизали землю, и ее крик раз за разом заставлял дрожать стекла. Лес за окном трещал и шумел, деревья гнулись, и будто море тьмы под тяжелым небом окружало комнату, в которой приветливо горел огонь в камине.

Желтый мягкий свет заливал комнату, но тени в углах тревожно метались, сгущались провалами во внешнюю тьму. Тускло блестела позолота на корешках книг, стоящих в шкафах под потолок, лица с картин угрюмо таращились на сидящих у библиотечного камина. Старик поджимал губы, ворочая длинной кочергой угли, заставляя тени метаться еще тревожнее. В его усталых глазах отблески огня казались искрами его потухающей жизни.

Анна сидела в кресле и смотрела на старого барона. В последнее время он сдавал все больше и больше. За этот месяц старик только раз пошел в городок, да и то, вернувшись, провел целый день в постели, разбитый и усталый. Она понимала, что долго он жить не может, но все равно страшилась того момента, когда все управление домом перейдет в ее руки. К тому же городок не может остаться без твердой руки, которая управляла бы их жизнью, и даром, что Бреговин считался лишь формально их. Люди привыкли во всем полагаться на решения аристократов и на их же поддержку, и оставить их без этого было бы совсем нехорошо.

Старый барон откинулся в кресле и закрыл глаза. Отблеск огня на застывшем лице превратил его в мертвеца. Впрочем, Анна чувствовала, что это скоро станет явью. Когда подходит время, она особо остро чувствует это. Она тихонько поднялась, стараясь не шуметь, но все же шелест ткани разбудил старого барона. Он открыл мутные глаза и приказал:

- Садись. Куда тебе идти?

И Анна послушно опустилась в кресло. Барон снова пошевелил угли, и огонь в камине взвился вверх.

- Я хотела пойти спать...

- Это все из-за тебя, - сказал барон.

Анна замерла.

- Он умер из-за тебя. Проклятая ведьма... Думаешь заполучить поместье после моей смерти, да? Думаешь, что сможешь управлять сыновьями? Наверняка...

- Я думала, эта тема уже давно закрыта для обсуждения. Какими путями я попала сюда, уже давно не ваше дело, - сказала Анна, уставившись в огонь. Гроза всегда плохо влияла на старика, заставляя его говорить все то, что обычно было спрятано глубоко под внешним спокойствием.

- Если бы он... Если бы он не женился на тебе... - старик метнул на нее пылающий ненавистью взгляд. - Все было бы по-другому. Он бы жил.

- Он бы жил, если бы вы сами не оправили его на ту войну, - сказала Анна, закрывая глаза. - И сказал бы вам, что хватит вспоминать былое. Я мать его детей, а ваших внуков, и думаю, что хоть в этом качестве заслужила хоть немного благодарности.

- Проклятый род, - прошептал барон, впрочем, достаточно громко, чтобы она услышала это. - Проклятая девка...

- Хватит! - крикнула она.

- Не смей мне указывать в моем доме!

Они смотрели один на другого. Анна чувствовала, как ее ногти впились в ладони. Еще чуть-чуть - подумала она - и побежит кровь. Еще чуть-чуть, если старик не заткнется. Но барон поднялся, рывком, и, натужно хрипя, двинулся в сторону двери.

Анна откинулась в кресле. Да, проклятый род. Юги всегда балансировали на тонкой грани между аристократами и предателями - а все из-за глупой легенды, что их предок в свое время помогал демонам, за что и поплатился - все дети были прокляты.

Она задумалась. Старик водил в Эридану мальчиков, а значит, он имеет полный отчет об их состоянии... И, скорей всего, или Генрих, или Деннис прокляты. А потом в памяти всплыло лицо того из Красных. Анна откинула прядь с лица, обвела взглядом комнату и уставилась в окно.

- Зато мы поженились по любви, - прошептала она грозе.

Старик Дарон не мог натешиться своим новым учеником. Юный Аро, вопреки всем мрачным ожиданиям, оказался весьма и весьма способным мальчишкой. Дарон уже не успевал готовиться к занятиям и подбирать новый материал, поэтому просто отдал ключи маленькому Деннису от астрономической библиотеки и обсерватории, позволив тому заниматься самому. Сам же старик только присматривал, чтобы ученик не брался за слишком тяжелые трактаты, и раз в неделю проверял что же он у спел выучить. Маленький Деннис втягивал информацию, как сухая губка - воду, при этом не казалось, что мальчишка на пределе своих возможностей. Он не спал по ночам, смотря в телескоп на звезды или делая угловые замеры, а днем читал в библиотеке трактаты Данниуса и Коппера о движениях ночных светил. При этом мальчик умудрялся не запускать и другие предметы, показывая и там такую же работоспособность. Дарон с завистью вспоминал молодые годы, удивляясь тому, сколько у мальчишки энергии.

Однажды утром старик, прогуливаясь, вышел на смотровую площадку, и поразился: мальчишка, не спавший всю ночь, разминался в тренировочном бое с конюхом, дюжей детиной. Дарона поразил даже не сам факт того, что мальчишка еще тренируется, а то, с какой легкостью он словно танцевал вокруг конюха, нанося малоощутимые из-за недостатка веса, но точные и быстрые удары.

Тем же вечером Дарон написал длинное и пространное письмо в Красную Обитель, спрашивая, по какой причине столь одаренный мальчик не стал мечником, что было бы куда лучше в его социальном статусе. Ответ, заверенный настоятелем Красной Обители Никасом, от мастера Цира, застал Дарона спустя неделю, когда на землю упал первый снег.

Сидящий в глубоком кресле у очага старик провел рукой по тонкому листу пергамента, украшенному тонкой вязью из красных линий. Так выделывать пергамент умели только в Красной Обители, оставляя кровеносные сосуды видными после обработки. Сломав печать с оттиснутым на ней огненным языком, Дарон начал читать письмо. Через несколько минут, перечитав его еще раз, он швырнул его в камин. Пламя сразу же сожрало тонкий пергамент, вспыхнув напоследок синим язычком, а старик, сцепив пальцы, погрузился в размышления. Витиеватая речь, принятая среди настоятелей, в письме отсутствовала, но, не смотря на это, смысл письма даже для Дарона остался загадкой. Мастер Цира, не скрывая, водил за нос старика Астронома, полагая, что тот далек от ратного дела. Не прибегая к прямому обману, он повел речь о далеких и неясных предчувствиях. По его словам, мальчик в бою становился одержимым, превращался в кровожадного зверя, обуздать которого было невозможно.

- Вздор! - Дарон знал, что в Красной Обители обуздывают зверей и пострашнее. Нет такой ярости, которую так или иначе не смогли бы укротить лучшие в Авалоне бойцы и учителя меча. - Еще раз вздор! Но мальчик и впрямь подозрителен. - старик дернул себя за седую прядь, свисающую из-под шапочки.

С этими мыслями он позвонил в колокольчик, стоящий перед ним на столике. Как только нежный перезвон умолк, дверь приоткрылась и на пороге возник молодой послушник. На его лице читалось недовольство, что старый пердун поднял его в такой поздний час.

- Мальчик мой, что ты можешь сказать мне о Деннисе, моем студенте?

Послушник на миг задумался, потом пожал плечами.

- Да ничего особенного. Работает и днем, и ночью, спит совсем мало. Жрет, как лошадь, по две порции сразу. Учителя хвалят, студенты с ним дел не имеют - слишком заносчивый взгляд, да и молчаливый он слишком.

- А что скажешь о нем, как о бойце?

Послушник бросил на Дарона удивленный взгляд.

- Ну, раз он попал сюда, значит боец из него никакой. Не знаю, что вы имеете в виду, учитель. Он никогда ни с кем не дрался.

- Значит, ты не видел, как он по утрам тренируется с нашим конюхом?

Недовольно скривив лицо, послушник передернул плечами, ясно давая понять, что спарринг с конюхом ниже его достоинства.

- Тогда позови его сюда. Он, наверное, сейчас в обсерватории - слишком уж хороши сегодня звезды.

Кивнув, послушник удалился. Дарон сцепил пальцы и уставился в огонь. Хоть он и астроном, но видит смысл жизни не только в окуляре телескопа. Возможно, стоит обсудить это с настоятелем? Что-то он в последнее время больно много времени отводит на какие-то странные исследования, в курсе которых только его хромой помощник Араго. Настоятель совсем забросил дела Обители, что совсем не пристало человеку его положения, тем более, что со всех концов страны приходят странные сообщения. Но кто такой Дарон, чтобы указывать Киму, что и когда надо делать? Дверь тихо заскрипела, и Дарон уставился на своего ученика. Тринадцатилетний растрепанный русоволосый мальчишка стоял в дверях, насторожено смотря на учителя Астрономии. За его спиной с ноги на ногу переминался послушник, желающий поскорее уйти спать. Отпустив взмахом руки несносного, Дарон кивнул Деннису.

- Присаживайся на стул, мой ученик. Столь поздний час, почему ты еще не в постели?

- Я рассчитал, что сегодня должен быть звездопад в созвездии Плачущей Девы. Хотел проверить, так ли это.

- Коппер?

- Нет, - мальчишка отрицательно махнул головой, усаживаясь на предложенный стул. Кресло со спинкой ему еще не полагалось. - Альберт Сайпрский. Он предложил довольно интересную систему вычислений, которую я как раз проверял.

Дарон довольно кивнул головой.

- Очень хорошо, очень. Хоть Альберт из молодых да ранних, но он уже великий астроном. Надеюсь, ты тоже когда-нибудь прославишь нашу Обитель. Но я не ради этого вызвал тебя. Деннис, я знаю, что ты не спал толком уже больше недели. Откуда у тебя столько сил? Знаешь ли ты, что такие нагрузки истощают и тело, и разум? - Мальчик кивнул головой. - Так же я знаю о твоих утренних тренировках с конюхом, как же его зовут... - на миг Дарон задумался.

- Екклесиаст, учитель.

- Да, точно. Скажи мне, почему ты, находясь в нашей Обители, занимаешься подобными тренировками? Разве не пристало тебе, как ученику, отдавать все силы учебе? Неужели тебе мало занятий по астрономии и истории?

Мальчик на миг застыл. Дарон ожидал увидеть растерянность, удивление, что-нибудь, но только не эту внезапно сковавшую лицо Денниса каменную маску, как будто перед ним на миг вместо живого человека оказалась восковая скульптура.

- Учитель, если мне действительно не пристало заниматься тренировками, я брошу их. Но если это допустимо и будет мне позволено, я буду тренироваться.

- Деннис, а почему ты занимаешься ими?

- Мой дедушка хотел, чтобы я стал мечником. Но мастер Цира отказал мне в ученичестве, поэтому я оказался здесь.

- И только? - Дарон удивленно взглянул на мальчика. - Мальчик мой, тренироваться в Синей Обители не запрещено, просто никто этим не занимается. И если у тебя есть настолько сильное желание заниматься этим, я с радостью уступлю тебе одно занятие в неделю, а также приглашу одного из городских тренеров, чтобы он занимался с тобой. Только взамен попрошу, если у тебя возникнут еще какие-то подобные желания, не пытайся решить их сам, а посоветуйся со мной. Хорошо?

С удовольствием Дарон отметил, как внезапно серьезные глаза мальчишки округлились, выдавая еще, по сути, детский возраст. Улыбнувшись, старик отпустил еще потрясенного своей удачей мальчишку из покоев и снова погрузился в раздумья. Одна проблема с мальчишкой решена - он взял его неуставные занятия под контроль. Лиши бы не забыть поговорить с его будущим тренером, чтобы тот отчитывался обо всех успехах и провалах Денниса. Осталось только выяснить, чем же занимается настоятель Ким, и собирается ли он и дальше держать бразды правления в своих руках.

Генрих осторожно приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Опоздал.

Косые солнечные лучи наполняли небольшой храм сиянием, свет, проходя через витражи, дробился разноцветными полосами. В глубине храма, там, за рядами скамеек, раскинулся алтарь, и старый проповедник, опираясь на перила амвона, подслеповато щурился на паству. Белая риза блестела тонкими золотыми ручейками позолоты. Тиара на голове смешно накренилась набок, и Генрих хихикнул, вспомнив, как однажды в детстве, в похожем случае, сшиб ее ловким выстрелом из рогатки.

В первом ряду он разглядел макушку матери и старого барона - называть хрыча дедом у Генриха не поворачивался язык. Они сидели, склонив голову, но когда дверь скрипнула, открываясь, Анна оглянулась. Качнулось перо в шляпке, и баронесса теперь смотрела прямо на него, несмотря на то, что думали другие о таком поведении. Осуждающий взгляд заставил его улыбнуться - робко, извиняясь.

В этот момент Камиль дернула его за рукав.

- Ну, долго еще? Что ты застрял?

И Генрих тихонько вошел в храм. Камиль просочилась вслед за ним, потянула к задней скамейке и усадила.

- Нечего переться наперед. Тем более, старый Адериг уже давно не может сказать ничего нового на проповеди. - И прижалась к нему, положив голову на плечо. - Баронесса ничего не скажет, что ты пришел со мной?

- Вряд ли, - прошептал Генрих, - она вообще редко говорит со мной. Иногда мне кажется, она больше любит Денниса, а меня так, терпит... Хотя я стану бароном, когда умрет она и старик, а он отправится в другое поместье и сменит род. Как уж Эридану распределит...

Она прижалась к нему сильнее, и Генрих почувствовал тепло ее тела сквозь рубашку. Мать отвернулась, покачав головой.

- А я стану баронессой, - прошептала Камиль, тихо, про себя. Но Генрих услышал - и едва не рассмеялся. Прав был старик Балур, всем им бы только из грязи в баронскую постель, и каждая дурнушка тешит себя мыслью, что, отдавшись ему, станет баронессой. Вот только они и не подозревали, что Эридану не примет первичного брака с простолюдинкой. Эридану хранил чистоту линий, и у Камиль не было ни одного шанса когда-нибудь возвыситься над подружками.

Иногда Генрха посещали странные мысли: а если он влюбится в обычную горожанку? В простолюдинку? Что тогда? В любом случае, отцу и матери повезло, они женились по любви. А что в других семьях? Как они живут там? Эридану выбирает избранницу, но заставить ее полюбить он не может. Впрочем, старик говорил, что река снов заботится о своих детях.

- Отодвинься от меня, - шепнул он Камиль. - Мать, может, и ничего не скажет, а вот старик, если заметит, то точно будет долго читать мораль.

Камиль обижено засопела, но отодвинулась. Герих посмотрел на нее и сравнил с матерью. Этой дурнушке далеко до аристократов - грубые, хоть и красивые, черты лица, капризные губы и совершенно непримечательные серые глаза. Кость грубая, деревенская. Единственным, что было в ней красивым - это волосы, густая грива каштановых волос, спускающаяся ниже толстой задницы.

Генрх хмыкнул и уставился на проповедника. Надо было послушать проповедь, а то ведь мать потом обязательно спросит с него за опоздание. Надо хоть уразуметь, что же на этот раз бубнит Адериг себе под нос.

- ... тысячи демонов спускаются с гор. Только стойкие духом и сердцем смогут противостоять им, и поэтому в этот час, когда никто ни в чем не может быть уверен, мы должны укрепиться в нашей вере, - вещал старый Адериг заунывным голосом. Его жидкая бороденка тряслась, делая похожим на козла. - И видит сам Создатель, даже в деревне у Ярованны, священной горы, деревеньку разорили... И в святом месте угнездилась ложь, крамола, гнев, прелюбодеяние и другие грехи, и сам Нюкта послал своих слуг, дабы уничтожить грешников...

На обычную проповедь это походило мало. Генрих собрался, но все равно смысл слов ускользал от него. О чем говорит старый козел? Скорей всего, после проповеди опять придет к барону требовать, чтобы в Бреговине, даром что городок малый, снова открыли Инквизиторию. Будет, как в тот раз, угрожать Наместником, не ведая, что Георгий и барон - старые закадычные друзья, и вежливое письмо с отказом из северного Регума уже давно в пути. Старик после ухода проповедника всегда ругался, долго, с вкусом, поминая его предков до десятого колена.

Генрих закрыл глаза и сам незаметно для себя погрузился в сон.

Мика поставил корзину. Гаузваррад оглянулась и кивнула - мол, видит. И отвернулась, продолжая приглядывать за служанками, которые стирали белье. На ней был красный платок - знак того, что она тут главная, и Мика понимал, что Раду не упустит случая погонять лентяек, которые только то и делают, что обсуждают и осуждают ее за спиной. Семья Велей все-таки опозорилась, муж сбежал от тщедушной и суровой жены, а такое в маленьких городках, где свято чтут семейные узы, не забывают и не прощают. И что самое смешное, никто не скажет, что старик Вель скотина - его, улыбчивого и веселого хитреца и выпивоху, любили все, а гневливую и строгую Гаузваррад старались обходить стороной.

Мика вздохнул и побежал напрямик через лес. Давно уже прошли те года, когда он верил, что поблизости Бреговина бродят волки. Давно уже закончилась дружба с маленьким бароном и рыбалка на берегу господского озера. Перепрыгнув неглубокий ярок, Мика до боли вцепился за высохшую траву - солнце в этом году жгло и палило всю растительность. Старый барон приказал расчищать старую систему орошения, собираясь запустить ее вновь как в старые года, которые, впрочем, Мика и не помнил. Зато хорошо помнил длинные высохшие каналы, которые шли от озер, мул и траву, которые росли в них.

Сам Мика проработал там только неделю - после делом занялись инженеры из Донанны, которых выписал старик. Они обещали пустить воду сегодня-завтра, и на это маленькое представление собирались все, взрослые и дети. И сам Мика не собирался пропускать его - в Бреговине не сто лько развлечений, чтобы можно было пренеберечь таким. Тем более, после всего, вечером, инженеры обещали запуск салютов.

Мика взобрался по склону, оглянулся - показалось, никого вокруг. Он быстро пересек еще один малинник, спустился по ручью и вышел к тракту. Перед дорогой лес отступал - огромная стена деревьев на двадцать суардов отступала от широкой дороги. По ее другую сторону рос только редкий и низкий рябинник, за которым начинались поля и выпасы. Мика поднял взгляд от зеленой стены на небо - ни облачка. Глубокая синева.

А потом снова взглянул на тракт - всего лишь один путник. Оно и не странно, жара заставила торговцев немного повременить с торговлей, осесть в больших городах и не вытыкать носа дальше прохладных комнат. Ближе к осени все вернется на круги своя - праздники жатвы, какая не была бы жара, торговцы не пропустят. Двинутся хоть по раскаленным углям, лишь бы только заработать лишнего.

Мика вышел на дорогу, наперерез лошади. Он сразу смекнул, что путник далеко не так прост, как можно подумать. Хоть и без стражи, но одет не по погоде, во все черное и синее, новое и дорогое. Чего стоит только синяя рубашка с вышивкой по рукаву - девки бы за такую поубивали друг дружку. За спиной у путника качался длинный кривой меч, изредка ударяя пегую лошадь по крупу. Он или аристократ, или зажиточный горожанин - одно другого не хуже. Мика поклонился, когда путник осадил лошадь.

- Разбойник? - спросил он, оглядываясь.

- Отнюдь, господин, - сказал Мика из поклона. - Всего лишь местный житель.

- Так какого ты меня останавливаешь? - путник дернул поводья. Лошадь под ним затанцевала, поводя жаждущим взглядом.

- не будет ли угодно, - Мика окинул еще раз взглядом путника. Нет, не аристократ, да и не спишет, - господину получить сопровождающего? Я препровожу вас к городку Бреговин, в лучшую из таверн, а заодно и расскажу вам местные истории, а так же о проводящемся сегодня празднике?

Путник оглянулся, а потом посмотрел на Мику. Внимательно так, с хитринкой.

- Избавиться от тебя так просто не выйдет? - Мика просто улыбнулся в ответ. - Ну что же, пошли.

Мика подхватил лошадь под уздцы и потянул ее.

- Кому принадлежит городок?

- Города не принадлежат никому вот уже триста лет. - Мика оглянулся. Старый традиционалист, что ли? Такие могут и потянуть по спину кнутом. Если их слишком прогневить. - Бреговин подчиняется семье Аро.

Путник задумчиво уставился в горизонт.

- А жена барона Аро откуда?

- Южанка, из рода Юги, - и едва не сдержался, чтобы не прибавить "и очень красивая". Баронесса и впрямь с годами лишь хорошела.

- А что за праздник?

- А вы на сколько останетесь у вас? - спросил Мика.

- Если баронесса и впрямь из рода Юги, то на месяц, наверное, - улыбнулся путник. - А меня зовут Ану. Будешь моим слугой на это время? Мне надо кого-то, кто бы бегал с записками и присматривал за лошадью.

Мика надулся.

- С радостью! - выпалил он.

Эридану тек везде. Темные мутные воды окружали Гайвора Грома, обреченно уставившегося на кружок света. Георгий Наму улыбался. За эти года Наместник постарел, круглое добродушное лицо покрылось сеткой морщин, короткие жидкие волосы поседели. Осталась только улыбка - гадкая, хитрая, противная донельзя. Ключарь за его спиной уже другой - старый, наверное, умер. Пальцы Георгия постоянно то сжимались, то разжимались, как будто он прям ими невидимую паутину.

Гайвор Гром склонился в поклоне. А ведь он только вернулся в Регум. Долгих три месяца свободы в дороге, несчастных полгода отдыха - и вот, тяжелые мутные воды Эридану снова вокруг него. кажется, он скоро научится слушать крики мертвых в это бесконечном течении. А ведь Гром только-только привык к мягкой постели. Только-только снова возобновил старые знакомства и завязал новые. Только-только уверился в том, что жизнь возвращается на круги своя.

Что и говорить, за годы его отсутствия все изменилось в Регуме. Северная столица была ехидной, ежечасно изменяющей свой облик. Люди приходили, люди уходили, и только Обитель, как уверился Гром, осталась все той же. Раз став на службу Наместнику, уволиться с нее было невозможно.

Он привычно преклонил колена, коснулся лбом земли.

- Гайвор, сынок... - озвался Георгий, и Гайвора передернуло. Так он говорил только когда имел весьма неприятные новости. - Говорят, ты снова взялся за дело? Говорят, открыл конторку, снова занимаешься старым?

- Да, - хрипло ответил Гром. - Открыл контору, есть заказы... Что случилось?

- Да ничего, соскучился я по былому, - сказал Георгий.

Гром оторвал взгляд от пола и уставился на Наместника. Тот улыбался - не зло, не ухмыляясь. Просто констатируя нечто, о чем Гром уже догадывался.

- Моя скромная персона...

И Георгий расхохотался. Искренне.

- Для тебя снова есть работа! Ты помнишь Ану?

Внутри все похолодело. Гайвор облизал губы.

- Да.

- Как в былые времена, ты снова отправляешься в мир искать его.

- Но я же убил его! Знаете, как тяжело мне это далось?

Георгий пожал плечами. Или, скорее, передернул.

- Ты сам знаешь, что убить таких, как он, весьма трудно. Так что факт остается фактом - пора тебе, мой вороненок, снова лететь миром...

- Я не могу отказаться? - спросил гайвор и посмотрел на Наму. И понял безз слов - нет, не может. Никогда, никак. Став один раз на службу, ты не уволишься никогда, будешь служить Наместнику до его смерти, а после - умрешь вместе с ним после пыток в подземельях Обители - только потому, что знал что-то.

Георгий Наму кивнул его мыслям. Постучал пальцами по пюпитру.

- Бравей, куда отправим?

Ключарь открыл список, поискал глазами. Молодой еще, неопытный. Мессе Кьюрей знал все наизусть, всегда отвечал без заминок, иногда опережая ответом вопрос. Но Бравей рылся в записках, перебирал клочки бумаги. Гром уставился в темноту Эридану, и река в свою очередь уставилась на него. казалось, в этой тьме обитает нечто чуждое, холодное, расчетливое. Хлопнула книга. Бравей склонился к плечу Наместника и что-то зашептал. Тот кивнул. Гайвор прислушался, но уловил только одно "юг". Георгий распрямился, кинул собственным соображениям и сказал:

- Отправишься к Ашенвалю. Я считаю, сердце леса - это то место, откуда приходит этот человек. Или дьявол...

Бравей снова склонился к уху Георгия, но тот лишь отмахнулся.

- Ну встретятся, ну и что? Мало ли их? Могут даже объединиться...

- Эй, - не выдержал Гайвор, - это вы о чем?

Бравей и Наму уставились на него.

- Есть другие охотники. Такие же, как и ты. Ты же не думал, что ты единственный такой?

И Гром открыл глаза. Хохот Наму звенел в ушах, а взгляд скользил по потолку. В голове Грома роились мысли - и среди них была и досада, и ревность, и разочарование. Впрочем, упавший с души груз радовал. Он не убивал. Он не убийца.

Сэм : другие произведения.

Когда боги играют в кости

Сэм

Когда боги играют в кости

Вместо предисловия

Ab ovo

Часть первая

Глава 1

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Глава 2

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

Комментарии: 1, последний от 26/03/2014. © Copyright Сэм (avenzoar.garuspik@gmail.com) Размещен: 18/05/2013, изменен: 19/05/2013. 178k. Статистика. Повесть: Фэнтези Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Есть мир, начавшийся с яблоневого острова. Мир, стоящий на грани, мир, который беспощадно перемелет человеческие судьбы в угоду богам, чтобы спастись и процветать дальше.