Сэм

Сад земных наслаждений

     

    Тому, кто жив и брошен в темный склеп,

    Видны края расписанной гробницы:

    И Солнца челн, богов подземных лица,

    И строй земли: в полях маис и хлеб,

     

    Быки идут, жнет серп, бьет колос цеп,

    В реке плоты, спит зверь, вьют гнезда птицы, -

    Так видит он из складок плащаницы

    И смену дней, и ход людских судеб.

     

    Без радости, без слез, без сожаленья

    Следить людей непрасные волненья,

    Без темных дум, без мысли "почему?",

     

    Вне бытия, вне воли, вне желанья,

    Вкусив покой, неведомый тому,

    Кому земля - священный край изгнанья.

     

     

    __________________________________________

    М. Волошин, "Corona astralis"

     

Корабль дураков

-0-

    Мы, заключенные в мраке, в тиши, вдали от солнца, от земли, от полей и лугов, от благодати и вольного неба, без надежды, без будущего и прошлого, позабывшие, кем мы являемся, позабывшие, кем мы станем, позабывшие, кем мы были, потерявшие свой путь, сошедшие с дорог, которыми направили нас, миновавшие точку невозврата и отказавшиеся от всего ради мечты, ради нового выбора, ради шанса, который нам предоставили, мы, ушедшие и не вернувшиеся, мы, заключенные в скорлупу наших страхов, предубеждений, самоуверенности, жадности и похоти, мы, виноватые без памяти, мы, дети детей, сироты, которым не дано вспомнить ни лица матери, ни имени отца, мы, идущие в неизвестное сквозь чащу заблуждений,отринувшие правду и предавшие свою природу, мы, гордецы из гордецов, в этот час нужды и лишений, ужаса и тысячеглазой ночи,в час монстров, обитающих здесь, в час, когда нет веры никому, когда нет опоры, нет знака судьбы и нет рассчета, к тебе, о пустота, прибегаем и взываем о последней милости.

-1-

    За хрупким стеклом - пропасть. Глубокая, непроглядная тьма, холод и ветер, в которых обитают детские страхи. Там не живут живые, не спят спокойно мертвые, и даже надежда не может выжить в ядовитых испарениях среди жестоких штормов. Там нет ничего, о чем бы можно было мечтать, там нет ничего, о чем бы можно было сожалеть.

    Под пальцами Амон чувствует едва уловимую дрожь, как будто сам дом его, нерушимая твердыня среди чуждого мира, боится тьмы, как боится ее он сам. Он смотрит, как там, в облачной толще, пробегают ветвящиеся и дрожащие молнии. Они выхватывают из черноты по ту сторону стекла далекие силуэты первого блока, за которым вспышки оплетают здание третьего реактора. И зрелище это, многим недоступное, завораживает, притягивает взор и околдовывает несмотря на весь тот ужас и мощь, которыея беспризорно мечутся во внешнем пространстве. Оно ужасно и невероятно красиво одновременно, ибо не бывает двух похожих молний, не бывает двух похожих облаков, и даже тьма по ту сторону стекла каждый раз иная, и каждое мгновение отлично от любого другого.

    Амон стоит так долго, прижимаясь самими кончиками пальцев и слушая звуки, которых нет. Там - гром и грохот, и шелест кислотного дождя, и вой ветра, и шум трансформаторных станций и рокот первой турбинной подстанции. Тут - мертвая тишина, в которой слышно лишь его дыхание и стук сердца. Там - бешеная скачка, скорость и мощь, и ветры играют наперегонки среди ветвистых стволов молний, и тучи скребут крыши зданий далеко внизу плотными завесами дождя. Тут - каждое мгновение тянется часами, каждое движение - как будто пропущенное в замедленном режиме.

    Он подсматривает за беснующейся стихией, как дети подсматривают за взрослыми. Как ученик подсматривает за учителем. Все - с тем же щемящим чувством собственной ничтожности перед превосходством, до которого не дотянуться, которое не перебить никакими талантами и умениями. У Амона перехватывает дыхание, сердце пропускает удары, глаза широко распахнуты, чтобы вобрать в себя увиденное. Он весь - там. Тело, оставленное здесь - ничто. Нет за спиной громады дома, который его взрастил. Нет годов учений, жизни, все уходит, растворяется перед несокрушимой мощью увиденного. Нет ничего, кроме Амона и стихии.

    Когда приходит его тень, когда она обвивает его шею и прислоняется, холодная и гладкая, не живая, но и не мертвая, Амон молчит. Тень слушает его пустую голову, в которой нет ни одной мысли, и молчит в ответ. И Амон продолжает стоять, прикасаясь к холодному стеклу, за которым - жизнь и стихия. Но когда он приходит в себя, когда закрывает глаза и отрешается от увиденного, прощаясь с сожалениями и восхищением, когда опустошенное сознание снова начинает наполняться настоящими проблемами и вопросами, когда он наконец-то делает первое спустя, кажется, часы движение, тень отстраняется и спрашивает:

    - Что ты чувствовал? - и вслед за голосом ее, пустым и ровным, комната наполняется тихим шелестом вентиляции и отдаленным гудком окончания смены, шуршанием системы охлаждения и негромким воркованием внутреннего радио.

    Амон оглядывается на тень. В темноте ее гладкая поверхность мерцает отраженными вспышками приборной панели. Черные провалы вместо глаз молчаливо смотрят на него.

    - Страх, - говорит Амон тени. - Я чувствовал страх.

-2-

    Под сводом главной аллеи пятого сектора царит гул тысячи глоток. Высокие голограммные панели тянутся от потолка до пола, мерцая рекламным концентратом, и время от времени по ним ползут ленты букв, мелькают счастливые лица и голос системы смутно бубнит что-то о государственной программе по исправлению демографической ситуации. По дороге, заключенной между ровными выступами террас, движется толпа, поблескивающая в зеленоватых сумерках неоновыми вспышками вставок и светодиодами в волосах. Амон парит над этим человеческим скопищем, наблюдая за ним с третьей террасы, нависающей над потоком из распаренных в жаре тел и голодных глаз. Тут, вверху, воздух чуть чище, чуть меньше пыли и чуть больше простора. Но это обманчивая свобода - с терассы напротив на Амона пялится кто-то из рабочих, и разделяют их всего лишь пять метров.

    По столу стучат накрашенные люминесцентным лаком ногти, и это "клац-клац" с розовой светящейся дрожью отвлекает Амона от созерцания противоположного берега. Сегодняшнюю жертву зовут Лили, и она так же попалась системе, как и Амон неделей раньше.

    - Ну так что, будем говорить или нет? Помолчим?

    Столик на самом краю террасы слишком маленький - их колени соприкасаются. И их соседи сидят слишком близко - Амон чувствует за спиной тепло человеческого тела. Нет, неизвестный не касается его, но близок настолько, что остранись Амон от острых коленей Лили, он бы неминуемо наткнулся на этого неизвестного.

    - Скажи, - говорит Амон, - как ты представляешь себе то, что за стенами?

    Амон знает, что население сокращается, что рождаемость уже давным-давно отстала от смертности, что демография хуже некуда, но он все равно удивлен тем, что все в конце концов почему-то уперлось в то, чтобы свести очередного гипотетического Амона с очередной гипотетической Лили, и что сегодня именно им предстояло занять места гипотетических кукол и разыграть пьесу перед вездесущей системой. Но спектакль не идет, актеры отказываются играть положенные роли, и скука заражает все вокруг.

    - Ну, как в игрушке. Ты же играешь?

    Амон кивает.

    - Ну вот, все так и есть. Сверху - небо, внизу - земля, наш дом.

    - И все?

    - И все.

    Ей скучно. Лили жует резинку, смотрит по сторонам и провожает глазами толпу, которая все течет и течет внизу, то разделяясь на рукава, то снова собираясь вместе.

    - Послушай, Амин...

    - ...Амон...

    - ...Я понимаю, что тебе, как и мне, эта программа побоку. Все, что нам надо - это чтобы нам дали пару лишних кредитов за попытку и оставили в покое хотя бы на месяц...

    Но Амону уже неинтересно ее слушать.

    Там, внизу, вздрагивает человеческий поток. Нестройный звук то ли разочарования, то ли досады проносится в этой черной копошащейся массе, один единый обреченный вздох заполняет своды аллеи. Звенит колокольчик, и этот звук кажется кристально чистым в гуле толпы.

    Там, где аллея поворачивает направо, внезапно вспыхивает свет - резкий, неестественный, грязно-оранжевый с красным, зловещий и чуждый привычным чистым оттенкам.

    - ...ты меня слушаешь?

    Амон отворачивается и с досадой смотрит на Лили.

    - Да?

    - Разбежимся? Все равно ничего такого, правда?

    - Да. Ничего такого.

    Он не смотрит даже, ушла ли она или продолжает сидеть напротив. Амон уже понял, что это значит. Это идут монахи, и если уж идут с колокольчиками, значит, это Малый Выход. За годы учебы Амон не видел их ни разу - он променял свободу третьей части триад на учебу, на зубрежку и бесконечные занятия. Но в прошлом... В детстве эти выходы были событием - каждый. Чудом из чудес, потому что в его родной сектор монахи приходили лишь два раза.

    Амон подвигает табурет ближе к перилам и смотрит вниз - как алый свет становится ярче, а звук колокольчиков - чище и выше. Это уже не отдельные ноты, которые теряются в шуме толпы, нет - это мелодия, которая льется легко, словно нет ничего естественнее ее. Люди ропщут, но убираются с дороги, освобождая центральный проход.

    И вот за поворотом появляется первая альтанта. Она движется плавно и медленно, а в огромном пузыре на платформе восседает монах. Это первый монах, которого Амон видит спустя десять лет, но память оживает, словно их не было, словно его Амон видел только вчера. Это Обин, администратор четвертого корпуса. Его кожа все так же неестественно темна, халат все так же бел, а узкий воротничок подступает к самому подбородку. И он все еще жив, хотя разменял шестой десяток - говорят, потому, что он родился в четвертом секторе и с того времени ни разу не прикоснулся ни к чему за его пределами. Эта паранойя заточила его в стерильных покоях и заставила больше работать.

    Сразу же за Обином едет вторая альтанта, но в ней никого нет. Только небольшая тарелка, из которой торчит то ли пучок взлохмаченных проводов, то ли какая-то из святынь монахов. Сразу же за ними идут автоматы - и в их манипуляторах факел и колокольчики. В воздухе появляется странный запах - свежий и тяжелый одновременно.

    Все так же, как и было когда-то - чувство чего-то странного, чего-то иного и возвышенного возвращается. Он чувствует, что за этой медлительностью, за странными движениями автоматов и музыкой скрывается что-то большее, что-то таинственнее. Ему кажется, что если научиться читать, то в каждой детали можно рассмотреть знак, символ, который расскажет что-то важное, что-то нужное и удивительное одновременно. Амон смотрит на эту процессию и возвращается в детство - когда он, мальчишкой, любовался на похожее.

    Когда до первой альтанты остается не более десяти метров, в воздух взвивается песня - одним порывом, вверх, тонко и тоскливо, без слов, но со смыслом, зашифрованным среди нот. И в следующий момент Обин поднимает взгляд и смотрит на Амона. Это длится несколько секунд, но они кажутся бесконечными, как будто время решило пошутить над восприятием. Амон не может вдохнуть - так на него действуют бесцветные глаза администратора Обина. Удар сердца - и наваждение проходит, растворяясь в тревоге и удивлении. Процессия движется дальше.

    - Что они везли во второй альтанте? - спрашивает Амон у соседа.

    О том, что здесь недавно была Лили, говорит только лишний стакан на столе. Больше ничего. Была - и не стало.

    Сосед смотрит на Амона.

    - Это то, что они называют Доказательством.

    - Доказательством чего?

    - Я что, похож на монаха? - спрашивает сосед. А потом, подумав, расплывается в улыбке: - А ты видел, как он посмотрел на меня?

-3-

    Вместе с призрачной свободой и Малыми Выходами к Амону вернулись сны. Теперь, когда у него есть время их видеть, они правят последней частью триады - тревожные, тяжелые, удушающие и напоминающие ему о прошлом. Они вспарывают хрупкий кокон уверенности, дел и предубеждений, которым обернулся будущий комиссар, и выволакивают на свет все страхи, всю неуверенность, все комплексы, превращая их в символы и знаки. Они напоминают Амону, кто он есть, кем он был и кем он станет, сплетая реальность дремы в полные смысла картины, затягивая в них и не отпуская, заставляя страдать снова и снова.

    Он снова маленький, снова ребенок, затерявшийся в мире взрослых. Он помнит, что хранит нечто очень важное, нечто очень нужное, и что если он это отдаст, то умрет. Это нечто большее, чем он сам, это его жизнь, его память, его воспоминания. Он и так потерял слишком много - теплый спальный блок и родителей - чтобы потерять еще и это.

    Амон помнит, что надо избегать всех. Первая и последние части триады, когда все на работе и все спят, самые спокойные. Амон вылезает из своего угла и выходит в коридоры. Но и эта свобода не более чем призрак. Он слышит шаги - и прячется. Он слышит голоса - и уходит в тень. Он чувствует взгляд - и убегает, чтобы его избежать. Но сидеть в тени и убегать вечно нельзя, и голод снова и снова выгоняет его из темных углов в поисках пищи и воды.

    Все, что он помнит о том времени - это вечный голод и жажда. Амон ходит темными коридорами, блуждает между спальных блоков и высматривает хотя бы жалкие остатки еды - но безуспешно. Это первый цикл после того, как студень Нуит был уничтожен, а новая инфраструктура еще управляется комиссариатом. Воздух то горячий, то холодный, вода то горькая, то грязная, а то и вовсе пахнет сероводородом так, что пить ее невозможно. Еды почти нет, и весь сектор голодает, доедая даже то, что раньше бы выбросили. Но маленький Амон этого не знает; это удел наблюдающего за ним взрослого Амона, который лишь часть своей сонной ипостаси, знающая, но безмолвная память будущего. Мальчишка же молча страдает, прячась от вездесущих черных плащей и холодных взглядов, от грозных комиссаров, от таинственных монахов с их милостыней, от таких же голодных жителей сектора.

    Все это предстает перед спящим Амоном в один миг, вся история выскальзывает из глубин сна, не давая ему времени в ней усомниться. Ощущение одиночества, страха и отчужденности наваливается на него вместе с тьмой коридора двадцатого сектора. Маленький Амон знает, что сегодня здесь прошла чистка несогласных - это когда людей забирают из их спальных мест и уводят. Одного за другим, в сопровождении черных плащей, их уводят в темный седьмой коридор.

    Амон подсматривает за ними через окошко из той комнатки, где он спал. Он видит все, и все это одинаково бессмысленно для него, кроме одного - Амону казалось, он видит там то ли мать, то ли кого-то, кто очень на нее похож. И слабая надежда, что он их найдет, кружит его голову, заставляя идти по коридору, не прячась. Все равно прятаться не от кого - людей в коридорах мало, да и те идут, отводя взгляды и пряча глаза.

    Темный коридор на самом деле не так черен, как казался. Там, вдалеке, горит электрический свет, тусклый и какой-то грязный, но он манит Амона, зовет робкой и нечаянной надеждой. И мальчик бредет к нему, не замечая, что в этом коридоре уже не осталось прохожих.

    Когда до поворота остается не больше десяти шагов, за углом сверкает яркая вспышка, слышится глухой удар и отчетливый, холодный голос говорит: "Заряд!", и новая вспышка озаряет холодным светом стены коридора. Амон замирает в нерешительности, не зная, что делать дальше. Вспышка, стук, "Заряд!". Он думает, что может подсмотреть, что там - ведь это столько раз ему удавалось. Надо всего лишь быть тихим, незаметным и неслышным. И он подходит ближе к повороту.

    Здесь только три комиссара, и двое из них заняты странным агрегатом и не обращают ни на что внимания. Третья же стоит спиной к Амону. А в самом тупике коридора, там, где раньше были палаты студня Нуит, перед закрытой стоят и лежат люди.

    "Заряд!"

    Амон видит мать. Он уверен, что это она - черные курчавые волосы непослушной гривой спадают на спину, совсем как в его воспоминаниях.

    - Мама! - кричит Амон и бежит к ней.

    Когда тесный коридор озаряет очередная вспышка, третья комиссар ловит бегущего Амона. От удара о ее руку у него перехватывает дыхание и темнеет в глазах, сохраняя в памяти последнюю картинку - та, которую он считал матерью, падает, неловко развернувшись, и у нее совсем другое лицо, не такое, какое-то старое и страшное, и это совсем не мама, а другая женщина.

    Амон просыпается весь в холодном поту, испуганный, ошарашенный и пораженный. Он удивлен, насколько реальную картинку нарисовал ему сон, насколько он был уверен, что это правда.

    И в следующий момент Амона озаряет вспышка - он почти слышит крик "Заряд!" из своего сна. Молния, яркая до холодной синевы, огромная, ветвящаяся, прокладывает путь за окном, и в то же время выжигает его на память о себе на сетчатке Амона. По ту сторону стекла бушует неистовая гроза, ветер бросает на стекло потоки воды, размывая картину внешнего мира.

    Вспышки идут одна за другой, напоминая Амону об увиденных во сне расстрелах, и он не выдерживает, путаясь в реальности и сне, в прошлом и настоящем. Он кричит:

    - Кто открыл окно? Кто?

    Но вместо ответа перед его глазами лишь вспыхивают огни оружейного залпа и ветвящиеся дороги молний. Тень, которую он выключил перед сном, сидит рядом с кроватью, смотря на него недвижимым и насмешливым взглядом.

-4-

    Тень следует за Амоном бесконечными хитросплетениями коридоров. Она ступает неслышно, и только воздух колышется от ее движений, и только легкий звук шагов по пластику покрытия выдает ее. Амон хочет оглянуться, чтобы увериться, идет ли она за ним, не отстала ли, и только приличия не позволяют ему это сделать.

    Седьмой сектор тонет в тени - наступила последняя часть триады, и только редкие неспящие попадаются в коридоре. Но их немного, и хотя идет только второй час, все они спешат спать, зевая и провожая Амона усталыми взглядами. Он чувствует, как прилипают их взоры к нему, скользят и испуганно исчезают, стоит только различить в сумерках его униформу. Все это простые трудяги, а бремя прошлого все еще висит над ними после последнего восстания. И хотя здесь теперь тихо и спокойно, каждый комиссар все еще вызывает подозрения.

    Амон шагает по красной полосе, которая ведет его к площадке лифта. Лента извивается, ведет его длинной дорогой между блоков, которые рифлеными колоннами уходят под потолок в спальных залах, чтобы снова нырнуть в тень коридора, где красное выцветает и превращается в черное в мутном зеленоватом свете. Потом снова поворот, снова зал, снова тень, и за очередным поворотом глаза ловят смутный отблеск освещенной площадки.

    Коридор пуст. Амон прислушивается к мерному гулу за спиной - не слышны ли шаги? Теплый воздух дует в лицо, и если бы кто-то шагал за ним, он бы ничего не почувствовал. На миг все ощущения зависают в странном противоречии между собой - они знают, что должны что-то чувствовать, но этого нет. Амон оглядывается - на миг - и видит за спиной силуэт, по острым металлическим граням которого скользят отблески ламп с площадки.

    - Я здесь.

    - Я просто проверял.

    Под яркой лампой площадки стоит Яни, небрежно облокотившись на перила. В тонкой прослойке - пропасть на сотню этажей, черная, полная ветра, гула, пропасть, через которую переброшены трубы и натянуты канатами кабеля. Там глубоко обитает тьма - не та, в которой можно уловить едва заметный отблеск вещей, а та, которая мягко укутает тебя, которая зовет туда, вниз, к себе - только шагни за предел мостика, раскинь руки и лети к ней в объятия.

    - Поздравляю, - говорит Яни.

    Ее черные волосы зализаны, униформа застегнута на все молнии, все знаки отличия на погонах и груди тускло переливаются красным и черным. Она, как всегда, красива и элегантна, подтянута и тонка, похожая на изделие искусства, по странной прихоти заточенное в человеческую кожу. Ее тень стоит рядом, странно изогнутая черная конструкция, в которой нет ничего красивого, и на ее фоне Яни выглядит еще прелестнее.

    - Спасибо, - говорит Амон.

    - У тебя новый дом. Это значит, что ты успешно сдал экзамен. Надеюсь, профайлеры комиссариата тебе угодили?

    - В моем доме есть окно, а площадь превышает площадь шести стандартных спальных блоков.

    - Это плохо или хорошо? - спрашивает Яни.

    - Я еще не решил, - отвечает Амон под звук открывающейся двери лифта.

    Амон протягивает руку, и Яни кладет в нее свою ладонь. Вместе два комиссара шагают в открытую пасть пустого лифта, и их тени следуют за ними.

    - Я горжусь тобой, - говорит Яни, когда они пересекают черно-желтую разделительную полосу. - Ты стал моим лучшим студентом за всю карьеру. На таком не стыдно ее и закончить.

    - Вы покидаете нас? Вас переводят в управление? - спрашивает Амон.

    - Пока еще нет, но чувствую, что скоро придется.

    - Почему?

    Яни смотрит на Амона.

    - Ты мой лучший студент. Докажи мне это, не задавая вопросов, ответы на которые ты можешь увидеть.

    И Амон смотрит. Он замечает желтизну склер, толстый слой косметики на лице, из-под которого скорее угадывается, чем видна сыпь. Дыхание у Яни поверхностное, неглубокое, и она постоянно поднимает правое плечо, как будто в таком положении ей легче. То, что было красивым, начинает разрушаться. Амону кажется, он чувствует запах разложения в ее дыхании.

    - У вас вырос уровень вирусных частиц в крови, - говорит он. - А это значит... Извините. Я не хотел лишний раз вам напоминать об этом.

    - Ты всегда знал, что я больна. К тому же, у меня всегда была нулевая сопротивляемость, но при этом я прожила до сорока лет, - когда Яни это говорит, дверь мягко закрывается и на миг пол чуть сильнее прижимается к ногам. - Так что не извиняйся. Я уверена, что когда все начнется, моя агония не затянется.

    - Мои сожаления.

    - Я еще не умерла, - говорит Яни. - Но попрошу тебя об одном: приди ко мне, когда наступит мое время.

    - Обещаю.

    - И не разбрасывайся обещаниями. Ты теперь комиссар, а комиссарам они дорого обходятся.

    - Хорошо.

    - И не соглашайся ни с кем так легко - всегда сомневайся.

    - Я помню об этом.

    Яни молчит. А потом шумно выдыхает.

    - Итак, полноценным комиссаром ты станешь только после аудиенции у главного комиссара. Ты должен помнить три вещи: не спорить, не указывать и не задавать глупых вопросов...

    Амон слушает ее голос, но мысли его о другом. Он с удивлением обнаруживает, что то, что казалось вечным и незыблемым, скоро исчезнет. Ему кажется, что он слышит тихое "тик-так" механических часов, которые отмеряют его время. Тик-так, и в его крови новая вирусная частица. Еще один шаг к смерти.

-5-

    Кабинет старшего комиссара тонет в темноте. Нет ни надоедливой подсветки панелей, ни люминесцентных ламп, ни холодного сияния монитора. Только тишина и тьма, из которой старинная настольная лампа выхватывает лишь овал стола и тонкие старческие руки с шишковатыми пальцами. Канаты вен проступают под тонкой сморщенной кожей, покрытой пятнами, словно плесенью. Указательный палец постукивает по столу. Мерный стук напоминает падение капель, и он - единственный звук, обитающий здесь. Над плоским абажуром, в бесстрастной тьме, поблескивают белки глаз - единственное, что кажется живым в этом месте.

    - Вы довольны новыми условиями проживания, комиссар? Я надеюсь, ваш новый дом устраивает вас? - голос скрежещет, хрипит, шипит и разлагается на составные, словно слова для говорящего - железные детали, которые он жует перед тем, как выплюнуть в лицо Амону. Слова мнутся, вибранты тянутся, аффрикаты щелкают, окончания проглатываются, и все это звучит так, как будто старший комиссар ко всему еще истекает слюной, смотря на свежее мясо в своем ведомстве.

    - Да.

    Амон слушает тишину по ту сторону конуса света, тишину, которая спустя мгновение взрывается новым грохочущим и истекающим слюной вопросом:

    - К работе замечаний нет?

    - Нет.

    В этот раз тишина приходит надолго. Амон считает удары сердца, стучащего громко, словно оно напоминает о том, что еще живо, что еще бьется в этой замершей тьме, в которой, кажется, нет ничего кроме него, комиссара и стола с лампой. Бархатная чернота вокруг не движется, замирает, ощетинившись острыми кольями хищных взглядов, что читают в сердцах словно в открытой книге. Амону кажется, что его видят насквозь, будто все мысли, которые прячутся в углах сознания, извлечены и представлены на суд старшего комиссара, и тот вершит свой суд над ними.

    На сотом ударе сердца старший комиссар взрывается приговором Амону.

    - Тогда займитесь уже работой, - скрежещет он и плещет слюной, - а для начала - монахами из четвертого сектора. Все данные у секретаря, остальное получите в раздатчике.

    Амон вспоминает высокую белую мультифункциональную тень старшего комиссара, сияющей громадой возвышающуюся над столом в вестибюле и провожающую идущих немигающим черным взглядом. Секретарь? - удивляется какая-то часть Амона и тут же умолкает в испуге. Старые названия, давно позабытые слова - от всего этого веет запахом могил и неясной опасности. Это несоответствие настоящему, думает Амон, и есть абсолютная сопротивляемость болезни.

    - Свободны.

    Несмотря на приказ, Амон не может сделать и шага. Он безотрывно смотрит на мерно стучащий палец, на руки старца, старца, которому не место в Управлении комиссариата и вообще в этом мире. Потому что таких старцев не бывает - по крайней мере, так считал он до этого момента.

    - Разрешите задать вопрос? - говорит Амон и сам удивляется тому, как жалко звучит его голос, как много в нем испуга, недостойного комиссара, как много в нем паники и глупой дерзости.

    Тьма молчит. На миг блеск глаз по ту сторону стола исчезает.

    - Слушаю, - лязгает и хлюпает с той стороны.

    - Зачем надо было вызывать меня сюда? Обо всем этом можно было сообщить моей тени по сети, и тогда...

    Тьма булькает. Через миг Амон понимает, что старший комиссар смеется - на свой странный и непонятный манер - над этим нелепым вопросом, который показал, как сильно молодой комиссар боится старшего, над самим молодым комиссаром, который не может совладать со своим голосом, над всей это нелепой ситуацией.

    Палец все так же мерно ударяет по столу.

    - Это традиция, - теперь голос старшего комиссара стучит несмазанными смычными. - А традиции делают общество. А мы... Мы - общество. Поэтому мы следуем традициям.

    - Даже не задумываясь над тем, насколько они целесообразны?

    - Эта - целесообразна, - голос старшего срывается в резкий и неприятный скрежет и хрип. - Нам еще вместе работать, и мне как старшему комиссару важно составить мнение о каждом подчиненном. Ваши отчеты и сканы тени расскажут мне одно, а личная встреча дополнит этот образ важными и, несомненно, ценными деталями.

    - Значит, это еще одно испытание?

    Старший комиссар снова булькает своим непонятным смехом по ту сторону стола. Амон чувствует, как тьма впивается в него тысячью взглядов, оценивая, взвешивая, решая, осуждая и вынося приговор такой дерзости.

    - Я разрешал задать только один вопрос. Свободны, комиссар. Помните, вы были избраны для того, чтобы выполнять свою работу, а не задавать лишние вопросы.

    Уход Амона больше похож на бегство - в спешке, путаясь в полах шинели, наступая самому себе на пальцы, он вываливается в полутемный коридор, в зеленое биолюминесцентное сияние колонны, прочь отсюда, прочь от этого старика, от тьмы, страха и мерно постукивающего пальца. Опираясь на светильник, Амон переводит дыхание, смотря перед собой. Он чувствует, что теперь боится и этого странного человека, скрывающегося в темноте, его голоса, его власти и насмешек. Всю жизнь его учили относиться ко всем свысока, задавать вопросы до последнего - и вот он, еще один лик страха смерти, старость, которая сама задает вопросы и смотрит на него свысока. И если это и есть та сопротивляемость, о которой мечтают все, думает Амон, то видит судьба, он не желает ее.

-6-

    Данные перетекают из внешнего накопителя на внутреннюю память тени слишком медленно, и слишком уже затягивается ожидание конца этой экзекуции. Амон чувствует взгляды на своей спине, которые иголками впиваются в кожу, ощущение интереса сослуживцев, от которого тошнит, от которого хочется бежать, спрятаться и заслониться. Чувствует - но продолжает стоять, смотря на полосу состояния скачивания.

    Это ловушка. Весь этот кабинет, с тысячей столов обычных инспекторов, с шкафами серверов у стен, с отдаленным гомоном и редкими взрывами смеха где-то вдалеке. Амон видит то, что его огорчает - рядовые отдыхают. Первая часть триады, самое начало, а большинство не занято ничем, кроме разговоров. Некоторые подключили очки вместо монитора и блаженно улыбаются, смотря в потолок, и отвечают невидимым собеседникам. Кто-то подключился к леталке и погрузился в эфемерный и упрощенный мир игры. Весь кабинет - ловушка, и если он, Амон, попадется в нее, то все то, что он хотел сделать, отойдет в область невозможного.

    - Привет. Ты новенький?

    Амон оборачивается на голос.

    Перед ним стоит такой же вчерашний курсант, благодушный и веселый. Но радость таится лишь в уголках губ, растянутых в притворной улыбке, а глаза, холодные и мутные, навевающие мысли о темных глубинах океана, внимательно его изучают.

    - Да, - говорит Амон. - Чего надо?

    Хотя курсант перед ним такой же недавний студент, Амон видит, что его уже пропитала местная атмосфера лени и вальяжного сытого довольства. Костюм мят и незастегнут на все пуговицы, а изо рта несет кисловатым запахом браги, которую на большой торговой аллее продают за кредит кружка. Во взъерошенных волосах - пыль и крошка. Под покрасневшими глазами - глубокие синяки, как будто курсант не спал всю третью часть триад.

    - Тебя как зовут? Меня - Уго Ренд. Что делаешь?

    От Амона не ждут ответа. От него ждут реакции - свой или не свой? В команде с ними или же аутсайдер? Амон оглядывается и замечает чужие взгляды - колючие, заинтересованные, они втыкаются в него, прощупывают, пытаются уловить реакцию и сделать свой неизбежный вывод.

    - Скачиваешь дело, да? - Уго все никак не отстанет, не успокоится, и его снулые глаза безрезультатно ищут ответы на вопросы в выражении лица Амона. - Куда отправляют? Новичкам обычно дают самую скучную работу, эге?

    - В Малую Цитадель.

    Уголки рта Уго расходятся еще шире, обнажая мелкие зубы.

    - Врешь! - говорит он.

    Амон пожимает плечами. Он чувствует, что несколько комиссаров уже оторвало от него свои взгляды, разочаровавшись в ответе. Раз сказал о работе - значит, работяга. Но многие еще наблюдают за ним, и страх неловкости накатывает на Амона, берет за шею цепкой липкой лапой и мешает нормально дышать.

    - А что это ты с тенью ходишь, как будто тебе еще няньку надо?

    - Удобно.

    Амон решает отвечать односложно - а вдруг? Вдруг этого будет достаточно, чтобы от него отстали?

    - Планшетик тоже удобно. Это же неприятно, когда над тобой висит система. Или ты у нас правильный очень?

    Остроумные и жестокие, уничижающие ответы испаряются из головы Амона. Он хочет вдохнуть, но не может.

    - Скачивание закончено, - сообщает тень и убирает провод.

    Амон молча разворачивается и уходит. Лучше не связываться, лучше сбежать и остаться собой, не прикасаясь к этому сброду, вид которого внушает Амону отвращение. То, во что превратился комиссариат, ужасает его, а память шепчет о том, что раньше, во времена его детства, здесь работали, и работали много, и никто не позволял себе такого, как сейчас. "Память тоже может врать", - думает Амон.

    - Эй, ты чего? - кричат ему в спину.

    Голос за спиной звучит обмануто, как будто Амон чем-то жестоко обидел его.

    - Ссыкун! - слышит Амон за спиной. Уго говорит с кем-то другим, но говорит громко, надеясь, что эти слова долетят до ушей адресата. - Ходит тут с тенью, как будто маленький...

    И не остается больше ничего, как сбежать прочь от этой комнаты с раздатчиком заданий и данных, прочь от этих людей, в которых Амон так жестоко разочаровался. Он старался равняться на них, но, как оказалось, равнялся на нечто, чего не существовало, по крайней мере, здесь и сейчас.

    - Уровень вашей социализации понизился на три пункта, - говорит тень. - Он снова достигает угрожающей отметки. Рекомендую вернуться и принять меры по повышению вашего уровня социализации. При достижении уровня социализации в сто пунктов вы будете направлены на курсы повышения социальных навыков.

    - И почему я не разочарован? - спрашивает Амон.

    - Возможно, потому, что социализация не является приоритетным заданием? - спрашивает тень.

    Амон оглядывается - не смотрит ли кто, не подглядывает ли кто за тем, как он говорит с тенью.

    - Ну, и что я должен был там сделать, чтобы мой уровень социализации не упал? - спрашивает он.

    - Завязать беседу. Сказать шутку. Назваться. Предоставить данные по делу - в пределах допустимого.

    - Это лишняя трата времени, - вздыхает Амон.

    - А терзать себя, смотреть на тучи и проникаться отвращением к людям - разве это не то же?

    Амон смотрит на тень. Ему кажется, он чувствует смех в ее голосе, холодном и бездушном. Иногда то, что она говорит, поражает его. Иногда - удивляет. Иногда - приносит боль и чувство утраты.

    - Кто это сказал? - спрашивает он спустя некоторое время. - Ты, моя тень, или же система?

-7-

    Гостевой шлюз пуст. С потолка льется неяркий синий свет, в котором, однако, тень Амона сверкает изящной белизной своих оболочек. Она сияет так, что глазам больно и хочется отвернуться. И в то же время Амон не может оторвать взгляд - что-то в этом холодном мертвенном сиянии тени напоминает ему. Холодные вспышки молний, думает он. Замороженный во времени свет. И это притягивает его взгляд, снова и снова, как будто он видит тень впервые.

    Кто-то из младших послушников возникает из темноты и протягивает Амону очки:

    - Достойный комиссар Амон,возьмите их. Свет этих мест может повредить вашим глазам...

    Послушник исчезает куда-то в одну из боковых панелей, и звук его шагов гаснет в черном пространстве хода. Амон привычным жестом отправляет очки в нагрудный карман, когда тень начинает говорить.

    - Советую использовать. Внутри Малой Цитадели очень яркое освещение. К тому же гостевой шлюз освещается светом ультрафиолетовой части спектра...

    - Зачем?

    - Это часть производства и сохранения асептики помещений. Это излучение может вызвать ожог роговицы, злокачественные образования на коже, а так же...

    - Но зачем монахам там яркий свет?

    Вместо тени Амону отвечает все так же внезапно возникший послушник. Его халат светится, как и тень, до ослепления ярко, так, что глазам больно.

    - Мы фотосинтезируем. Наденьте очки и следуйте за мной, о достойный, - говорит послушник и склоняется в почтительном поклоне.

    Амон вытягивает очки и замирает. Он смотрит на свою руку - не белую, но и не черную в этом странном свете, и после переводит взгляд на послушника - черное пятно в белой оболочке халата. Еще один миг - и мир тонет во тьме.

    - Ваша тень останется здесь, - звучит голос послушника.

    - Но...

    - Все вопросы можете задавать мне, достойный комиссар Амон. Я отвечу на них так полно, как смогу...

    Амон идет за безликим послушником. Эта спина, затянутая в белый халат, понуро опущенная голова, тяжелая, шаркающая походка - все это бесит его. Он чувствует, будто его обманули, подсунули что-то второсортное, ему, Амону! И тут же он одергивает себя - кто он для четвертого сектора, как не еще один соглядатай, не еще один шпион, которого управление послало вынюхивать их секреты, высматривать их достижения и воровать технологии?

    Длинный коридор заворачивается спиралью, теплый воздух веет в лицо Амону. Он знает, что это - постоянный ламинарный поток, который должен препятствовать контаминации внешними бактериями и вирусами... И это действует. Во втором секторе - там, где отсеки соприкасаются, где граница между четвертым и вторым секторами тонкая, в толщину шлюза, в толщину стекла - давление всегда чуть выше, а эпидситуация спокойнее. Здесь не рождаются эпидемии, здесь не прорастают цветки многих болезней, которыми страдают другие отсеки. Здесь хороший район, в котором хочется жить, в котором можно растить детей, в котором ему, Амону, нет работы. Дорогой сюда он смотрел на эти лица - и боялся. Малая Цитадель незаметно изменяет мир вокруг себя, и Амон ловит себя на непрошеной мысли, глухой и пугающей, что соседний сектор тоже когда-то станет четвертым. Тоже оденется в белые халаты и будет жить под ярким светом, превращая свои тела в невообразимые конструкции. Тоже будет молиться Единому, заведет себе нового студня, и... Дальше думать не хотелось. Монахи изменяют мир непротивлением, личным примером и добрыми делами, дисциплиной и вечной работой - и ему некого винить в том, что это лучше того, что могут показать и нашептать другие сектора.

    Коридор упирается в дверь, заключенную в то же кольцо ламп черного света, от которых халат проводника сияет. Амон думает, что он светится, но не дарит света, и вокруг властвует тьма, и что это и есть суть Малой Цитадели.

    - Вы надели очки? - спрашивает его послушник.

    - Секунду.

    И через секунду Амон слепнет, ощущая на переносице неприятную тяжесть светофильтров. И через секунду вздрагивает - когда к его руке прикасаются холодные пальцы послушника.

    - Не страшно брать меня за руку? Вдруг я принес какую-то заразу? - спрашивает Амон. Его злит это безликое чудовище рядом с ним. Ему хочется, чтобы оно вышло из себя, чтобы показало характер и тем самим лишилось своей пугающей неопределенности. Кто этот послушник? Парень? Девушка? На какой ступени он? А еще Амон чувствует, что это слишком близко. Никто не брал его за руку, и это кажется неправильным, нарушением почти всех норм этикета.

    - Я обязательно продезинфицирую их после вас.

    Голос ровный и безразличный.

    - Чего мы ждем? - спрашивает Амон, и в следующий момент внизу возникает полоса света.

    Она растет, поднимается вверх, и Амон чувствует, как ветер изнутри Малой Цитадели бьет ему в лицо, как теплый и влажный воздух, полный незнакомых ароматов, полный странных шумов, обволакивает его подобно кокону. Свет слишком яркий; ветер слишком сильный; звуки слишком отличаются от привычных. Амон смотрит, как медленно поднимается дверь гостевого шлюза, как свет - даже сквозь светофильтры он слепит! - обрисовывает в тьме контуры и тени, как он лепит из неизвестности стены, пол и ботинки, придавая пространству законченные и знакомые формы.

    Провожатый тянет Амона к свету. Они ступают в лифт, сквозь стеклянные стенки которого видно уродливую изнанку пространства между секторами. Стены дрожат, ноги прижимает к полу чуть сильнее, свет становится еще ярче - и кабинка, в которой тесно и двоим, замирает на первом этаже Малой Цитадели. Двери расходятся в стороны, выпуская Амона в царство тепла, цвета и запаха, и мир монахов принимает его в свои объятия.

    Комиссар знает: то, что он видит - всего лишь желание удивить, поразить и растоптать жалких пришельцев из других секторов. Он знает, что это всего лишь трюк, призванный ошеломить. Он знает это - и понимает, что монахам это удалось.

    Ажурные колонны поддерживают сводчатый потолок, подвешенный так высоко, что Амон не может различить деталей узоров. Пространство огромно и пусто, и отличие от низких залов родных секторов, полных работяг - и каждый шаг создает тихое эхо идущего по пятам призрака невидимой души, о которой твердят монахи. Острые своды между колонн залиты ярким светом, и воздух в нем приобретает свою вещественность, становясь из прозрачного ничто субстанцией, которая наполняет этот мир, завешивая его тонкой пеленой сияющих пылинок, скрадывающей цвета в невообразимо высоком потолке. Здесь все ярко, здесь царит цвет и форма, единый порыв вверх и покой. Это здание как будто ждет кого-то.

    Амон думает, что все должно быть именно так. В приглушенном свете его дома, в полутьме, пожирающей цвет и скрывающей форму, это все стало бы зловещим, несло бы в себе печать угрозы и предупреждения. Но яркий свет Малой Цитадели дарит надежду и чувство собственной ничтожности перед силами, создавшими это.

    Это не голограмма, думает Амон. Это не иллюзия. Это то, что есть на самом деле - свет, фактура поверхностей и трепещущие на ветру зеленые и белые флаги.

    Амон подходит к одной из колонн - сколько же ему пришлось ради этого сделать шагов? - и прикасается к ее поверхности. Он чувствует ее текстуру, каждая неровность так и кричит ему - это настоящее!

    - Какая растрата пространства, - говорит Амон послушнику. - Какая растрата драгоценной энергии!

    Он думает о тех, кто, как и он раньше, ютится в тесных каморках, во тьме, среди затхлого воздуха и запахов немытого тела и тонкого, едва ощутимого, разложения.

    - Следующие заветами Единого живут в свете его благодати, - говорит послушник. Наконец-то Амон видит, кто перед ним - подросток, почти мальчишка, с бездумным, отсутствующим выражением лица, со скукой в глазах и едва заметной улыбкой. И в то же время есть что-то старческое в нем, что-то, отдающее прошлым. И он говорит Амону: - Идемте. Нас ждут, о достойный.

    И протягивает руку. От этого Амона снова пробирает безотчетный страх - есть что-то неправильное в том, как он делает это, как будто этот человек в белом халате вторгается в его личное пространство, считывая прикосновением мысли и воруя его кожу... Слишком близко. Слишком интимно. И комиссар отходит от протянувшего ему руку.

    - Пошли, - говорит Амон, отворачиваясь.

    Он шагает к двери, окруженной витиеватым каменным кружевом, несказанной роскошью в этом мире. За его спиной шелестит эхо его поступи и неслышно семенит послушник.

-8-

    - Куда мы идем? - спрашивает Амон, когда начинает теряться в хитросплетении коридоров Малой Цитадели, в его поворотах и многочисленных шлюзах. И ведь это всего лишь внешняя, посольская часть - он встречает здесь и неумытых мальчишек-сирот из других секторов, и мельком видит женщину из Управления - ее выдают бледность и строгая темная форма, почти черное пятно на фоне белых халатов и сине-бирюзовых униформ работников посольства.

    - Первым делом вы должны повидаться с администратором Обином.

    Амон улыбается. Старый знакомый, с которым судьба решила его снова свести. И действительно, неужели он мог думать о том, что его сразу же проводят в производственные цеха? Сразу же позволят искать разгадку? Сначала надо покормить чудовищную бюрократическую систему, пройти контроль и договориться с местной властью... Но все это отнимает время. Время, которого у всех, живущих в доме, не так уж и много. Амон думает о том, сколько минут, сколько часов приходится тратить на все эти удостоверения, подписи, личные встречи и пустые разговоры, на бесконечные ритуалы вежливости и регулирование ранговых отношений, дипломатических статусов и миссий. Бюрократия мифическим чудовищем разрослась и заняла все возможные пути, замкнула каждого в тюрьме из постановлений, законов и циркуляров, заставила отчитываться о каждом шаге, смыла все краски существования, уверив абсолютно каждого в том, что бесконечный документооборот - это и есть конечная форма существования человека разумного. Амон не понимает прелести второй части триады, не понимает смысла в большинстве ритуалов, которыми окружили себя все, живущие здесь. В условиях острой необходимости, когда все против них - эти люди, это сообщество играет, развлекается, пишет бумаги, отчеты и отчеты на отчеты, заворачивается в пелену всяких условностей и законов. Управление создает невероятно глупые и никому, кроме него, не нужные проекты, народ с грустью и тоской делает все, чтобы эта глупость не претворилась в жизнь, и от всего этого копошения, от всей этой злой и никому не нужной работы нет никакого толку. Приходит новая триада, и все начинается сначала - бесконечная борьба за ничто. Чувство безысходности вдруг на миг поглощает комиссара, бредущего вслед за своим проводником. "Мы все спицы колеса мучений", - всплывает откуда-то из подсознания, из прошлого, и Амон соглашается с этой непрошеной мыслью.

    - Здесь, - говорит проводник. - Входите, администратор Обин ждет вас, о достойный.

    Створка шлюза медленно ползет вверх, и Амон шагает внутрь сразу же, как только вход становится достаточно высоким, чтобы он мог войти. Комиссар с удивлением видит, что на самом деле слухи не врут, и администратор Обин действительно всеми силами отмежевывается от заразы, которую могут принести в Малую Цитадель из других секторов редкие гости.

    Перед стеклянной перегородкой стоит лишь стул. А за ней - кабинет, залитый светом голубых панелей, с широким столом, на котором громоздятся слои голограмм. За ними едва различимо виднеется макушка администратора Обина. Но стоит Амону войти, как он отрывается от своих документов и смотрит на него своими бесцветными в ярком свете глазами, смотрит, как тогда, и сразу же поднимается во весь свой рост. Амон удивленно замечает, что администратор выше его едва ли не на голову.

    - Садитесь, - рявкают динамики по обе стороны стекла. Хотя губы администратора шевелятся, говорят именно они - глубоким, но синтетическим голосом, холодным и размеренным. Действительно ли это голос администратора Обина или это всего лишь игра студня?

    Амон послушно опускается на стул - ноги болят после долгой ходьбы. Обин шагает перед стеклом, бросая на своего гостя гневные взгляды.

    - Если вы думаете, что вас выбрали только из-за того, что вы считаетесь одним из лучших курсантов... То вы ошибаетесь.

    - Я выбран для того, - говорит Амон, - чтобы выяснить, где же у вас утечка продукции. А именно я - потому что неопытным курсантом легче играть в политические игры. Если я по юности наделаю ошибок, вам будет легче подловить меня и разыграть очередной спектакль. Я прекрасно отдаю себе в этом отчет.

    Обин шагает перед ним, гипнотизируя мерным шагом и неотрывным взглядом.

    - Вы слишком высокого о себе мнения, инспектор Амон.

    - Как скажете. Когда я могу приступить к работе?

    - Сегодня же, - Обин подходит ближе к стеклу и замирает, рассматривая сквозь него Амона. - Я вижу, вы хотите меня спросить...

    - Да. Я хочу, чтобы моя тень могла меня сопровождать.

    - Отклонено.

    - Но...

    - Возражения не принимаются, если вы еще не поняли, комиссар Амон. Вас позвали работать, а не выведывать данные.

    - Но без нее мне будет трудно работать. Зачем вам комиссар, который не может нормально выполнять свои обязанности?

    - Это не обсуждается, - Обин отходит от стекла и поворачивается к Амону спиной.

    - Но почему? Чего вы добиваетесь? Почему вы не можете решить проблему внутренними резервами?

    - Говорят, вы были умным студентом. Я с удовольствием выслушаю ваши предположения, комиссар Амон.

    Амон складывает пальцы и опирается на подлокотники. На миг он задумывается, говорить ли о тех выводах, которы он сделал, исходя из полученых вчера данных, или же молчать и прежде всего сравнить их с тем, что он увидит здесь. Но Обин оборачивается и выжидающе смотрит на Амона. И этот взгляд, который не терпит проволочек, вытягивает ответ из горла:

    - Я думаю, это связано с чем-то, что Малая Цитадель не может проконтролировать. Возможно, это связано с вашим студнем.

    - Нашего студня, комиссар Амон, зовут или Единым, или Мин. Если у вас осталась хоть толика уважения, используйте эти названия, в противном случае вы, скорее всего, наткнетесь на враждебное отношение, несмотря на все ваши попытки решить нашу проблему.

    - Значит, это Мин? Вы в нем сомневаетесь?

    Обин снова подходит к стеклу и смотрит на Амона.

    - Мы не сомневаемся в пути Единого. Если кто-то сомневается в этом, то ему не место здесь, и в Саду ему не будет места тоже. Все, что Единый говорит хозяину Осе, это шаг к будущему. Но мы видим странности, и мы хотим понять их суть, чтобы уверенней шагать по пути нашей судьбы, комиссар Амон.

    - Вы сказали, что все, что говорит Мин хозяину Осе, сомнению не подлежит... - Амон смотрит в глаза Обина и замечает в них неподдельный интерес. - Но вы не можете понять, почему происходят сбои в работе Малой Цитадели. Это значит, что, хотя Мин говорит правду, вы сомневаетесь, всю ли ее передает вам Оса... Потому что иначе вы не можете объяснить, откуда взялись эти странные поломки, суть и природу которых вам не понять без дополнительного анализа. Вы сомневаетесь в Осе, и именно поэтому вам нужен человек вне системы. Это не сильно расходится с моими прежними предположениями.

    - Занятный ход мысли. Но хозяин Оса поддержал мою инициативу насчет приглашения комиссара, - Обин улыбается. - А значит, выкладке, которую вы тут сделали, несмотря на всю ее остроумность, не хватает правдоподобности.

    - Так почему?

    - На этот вопрос вам предстоит ответить лично, комиссар Амон. Посмотрим, насколько быстро вы доберетесь до сути проблемы и как. Я знаю, что ваш отчет о работе рано или поздно ляжет на стол старшего комиссара, а раскрывать все наши маленькие тайны ему я не вправе - так что поторопитесь, комиссар. Ваше промедление может стать как раз тем гибельным шагом, в котором Цитадель может обвинить Комиссариат. Так что просто сделайте свою работу, комиссар Амон, и я обещаю, Малая Цитадель будет вам признательна. Если Сад наступит еще при вашей жизни, наша благодарность обеспечит вам в нем место. А теперь - приступите к работе. И - не забудьте, что после с вами хочет еще поговорить сам хозяин Оса. Не разочаровывайте его.

    Амон откланивается, чувствуя, как горят его уши.

-9-

    - Это - наши главные реакторные колонны.

    Проводник улыбается, проводя рукой по воздуху, как будто все это принадлежит ему. Амон с благоговением взирает на белые цилиндры, уносящиеся вверх, окутанные трубами и утыканные манометрами, бесконечно журчащие горячей водой и шипящие спускаемым паром.

    - Благодаря беспрерывности цикла мы получаем сырье без перебоев. Вот эти реакторы смешивают питательную среду, здесь происходит подпитка, - и тут энергичный взмах в сторону клубка труб, - а здесь происходит впырск цитокининов и ауксинов, каллусная масса выводится на нижний этаж, где происходит обработка. Конечно, это всего лишь грубая схема, но и детальнее вам вряд ли надо...

    Амон, в скафандре, под шипение клапанов впрыска-выпуска воздуха, смотрит на проводника, слушая его путанные объяснения. Яркий свет делает лицо мальчишки смертельно бледным, каким-то неживым, отчетливо выделяет все грани. Голубые панели наполняют воздух едва заметным мерцанием, а другие работники, без гермокостюмов, смотрят на Амона с жалостью и состраданием. Здесь тихо. Едва слышно урчат моторы, где-то по внутренней стенке реакторных колонн скребет лопасть мешалки. Где-то в кожухе реактора переливается горячая вода. Кто-то тихо кашляет, отводя взгляд от странной пары.

    Проводник шагает неслышно, по красной полосе с отметками и ответвлениями, не смотря на них - он давно уже знает их все, думает Амон и спешит вслед, потому что производственный цех четвертого сектора не просто велик, а огромен, похож на лабиринт - сложный, многогранный и удивительный - сказочное царство прямых и кривых линий, загадочных шепотков и шелеста.

    - Это здесь, - говорит проводник, когда Амону кажется, что он совершенно заблудился. Они стоят в самом конце длинной залы, скрытые батареей стерилизаторов и сборников питательного субстрата. - Это шестой блок, где и происходят все неполадки.

    - Здесь мало людей.

    - Почти все ракторные колонны работают на автоматике. Это помогает избежать бактериальной контаминации, да и техника все всегда делает точнее. Для обслуживания всего этого комплекса достаточно двух-трех инженеров, - мальчишка оборачивается и смотрит на Амона. - Если честно, то я вообще не могу понять, как здесь случаются эти чудовищные недоборы и постоянные проблемы со стерильностью.

    - Может, дело в сырье? - спрашивает Амон. - Поступает нестерильное...

    - Исключено, достойный, весь комплекс стерилизации находится недалеко от колонны. И, - предупреждая готовый сорваться с языка Амона вопрос, - стерилизаторы абсолютно исправны. Инженеры проверили их первым делом, когда поступило первое сообщение о заражении.

    - А саботаж исключается? - Амон осматривает колонну. Опутанная трубами, тихо и низко гудящая, она создает впечатление живого существа. - Человек может сделать это?

    - Но зачем?

    - Я спрошу по-другому. Человек может пробиться сквозь эту автоматику и отобрать, к примеру, часть каллуса, попутно внеся в среду бактерии, или не может?

    Амон смотрит на мальчишку. Тот стоит озадаченный странным вопросом, в его глазах - истинное непонимание, недоумение, вопрос "Но зачем?".

    - Это бессмысленно.

    - Но возможно? - настаивает Амон. - Это можно сделать?

    Ему хочется взять и встряхнуть мальчишку, заставить того наконец-то думать головой, думать быстро, в унисон с ним, зарезонировать с его ощущениями и мыслями, но страх в глазах проводника останавливает его.

    - Да, - шепчет перепуганный послушник. - Да, возможно. Но...

    - Но что?

    Проводник мнется, думая, говорить или молчать, объяснять ли этому чужаку то, что кажется ему очевидным. Амон читает это сомнение с его лица как с открытой книги, и ему странно видеть такую открытость. Там, в других секторах, люди врут, врут легко и без лишних мыслей, и в их глупых лицах прочесть правду иногда сложнее, чем разобраться в хитрой системе улик. Но тут... Лицо - словно отражение души, о которой твердят монахи. Страх на миг посещает Амона. "Неужели, - думает он, - у них все еще осталось что-то такое, что у нас давным-давно пропало? И что же это? Честность? Наивность? Душа, о которой они говорят всем? Или что-то другое?"

    - От взгляда Единого не укрыться, достойный, - шепчет провожатый, смотря в пол и избегая смотреть в глаза Амону, словно извиняясь за то, что сейчас делает. - Он видит все, и если бы кто-то из нас ослушался и поставил под угрозу работу целой колонны, то он был бы уже наказан...

    - Жестоко наказан? - спрашивает Амон.

    Послушник отрывает взгляд от пола и жалобно смотрит на Амона, словно извиняясь.

    - Не... Не знаю. Скорей всего, нет, но его бы перевели на другую работу, где он больше не смог бы принести вред...

    - Вот как, - говорит Амон и задумывается.

    В мире, в котором ничто не может укрыться от взгляда студня, где он все и всех контролирует, все же случается что-то неподконтрольное. Амон против воли улыбается себе, обходя вокруг колонны, смотря, как она соединяется со стеной трубопроводами, как она перемигивается датчиками и сияет чистотой.

    Он думает о загадке. Если это машины - инженеры нашли бы неполадку. Будь это люди - студень уже бы прекратил все это. Значит ли это, что все дело в инженерах? Опросить всех, думает Амон, всех до единого. Может ли студень контролировать работу инженеров? Может ли знать, когда они делают что-то не то?

    Амон осматривает колонну, словно ищет к ней подход, пытается ее разговорить, желает вытянуть из нее правду против ее воли. Амон знает, что подсказки и намеки скрыты повсюду, надо только их увидеть, распознать и расшифровать, и тогда картина истинного происшествия откроется перед ним во всей своей красоте. Но как отличить норму от отклонения здесь, в новом месте? Он пока не знает, и потому просто проникается этой чистотой, шумом и ярким светом, который, хоть и освещает все здесь, но все равно умудряется скрыть от студня правду... Или нет. Амон наклоняется, и то, что он сперва принял за маленькое пятно, превращается в бетонную крошку под одним из колен трубы стерилизатора. Комиссар поднимает ее и после переводит взгляд на гладкий блестящий пластик стен; на потолок, скрытый густой стальной сеткой и неизменными листами пластика; на пол, покрытый керамической пленкой.

-10-

    Старик сидит в странном кресле, сделанном полностью из органики, из мертвых тел непонятных существ. Восседая на этом троне смерти, Оса, тот, который стережет двери в Сад Земных Наслаждений, слегка покачивается, отталкиваясь от земли, покрытой зелеными выростами, кончиками пальцев.

    - О достопочтенный Амон, я рад видеть вас, избранного спасителя от бед наших, кои постигли избранный народ...

    За спиной Осы - фантасмагорическое сплетение разросшейся органики, сквозь которое пробивается слабое голубоватое свечение. Ни одной прямой, сплошные кривые, узлы и морщины, зубчики и сети, все это живое, но замершее, поглощающее свет, но не дающее его. И цвета - яркая, насыщенная зелень с вкраплением красного, желтого и оранжевого, и тысячи их оттенков.

    - Почему я? - спрашивает Амон.

    - Вы молоды, о достойный из достойных. Вы свободны от предрассудков, а на ваших глазах нет пелены самоуверенности. Вам скорей откроется то, что многим не под силу рассмотреть...

    Амон вдыхает воздух - полный странных ароматов. Он думает, нет ли здесь какого-то вещества, которое могло бы изменить его разум, сделать его более восприимчивым к вкрадчивому тихому голосу с той стороны стекла. Потом Амон думает о том, не вызовут ли аллергию эти запахи - и гонит прочь тревожное опасение. Инъектор со стероидами у него в кармане успокаивает своей тяжестью.

    - Я раз знакомству с вами, о Амон, - продолжает свою речь Оса, качаясь в своем кресле. Он слабо улыбается, а в его больших прозрачных глазах одна доброжелательность. Оса стар, но стар не так, как старший комиссар, не изломан как он. Вместо этого - медлительность и мягкость, плавные движения и неспешная речь. Волосы Осы все еще сохраняют свой цвет, хотя в их черноте уже пролегли белые полосы штрих-кода седины. - Я рад видеть, что дом все еще порождает выдающихся детей несмотря на полное отсутствие селекции.

    - И я рад нашему знакомству, - говорит Амон. Он не знает, что сказать дальше, потому прикрывается учтивостью, пряча за ней неуверенность, как Оса - истинную причину приглашения Амона сюда, в святая святых Малой Цитадели. - Для меня, простого комиссара, ничем не заслужившего такого почета, большая честь познакомиться с главой Малого Дома.

    Оса облизывает губы.

    - Учтивость, - говорит он, - и красноречие. Прекрасные черты для комиссаров. В моей далекой юности им этого не хватало. Но принимайте эти слова на свой счет, о Амон, достойный из достойных, вы превосходите все наши ожидания.

    Амон молчит. Он не знает, кто эти "они" и что "они" ожидают от него, и потому ждет, ждет, когда Оса, старик с той стороны стекла, откроет ему это - словом ли или подсказкой, двусмысленностью или молчанием.

    - Простите мое глупое многословие, недостойное моего положения... - Оса улыбается, но в глазах нет ни тени улыбки. - Я - Глава, но и узник этого места одновременно. Я не покидал покоев Малого Сада уже, кажется, вечность, и каждый новый человек в Малом Доме для меня чудо. Удовольствие видеть вас не меньшее, чем разговаривать с Единым, о Амон, и я не могу не радоваться, смотря на вас...

    Комиссару хочется вздохнуть. Хотя это Оса сидит пойманным в клетку Малого Сада, именно Амон чувствует себя экспонатом выставки, на которую, как на диковинку, пялится старик, который помнит времена отказа от биокибернетических технологий.

    - Я рад, что смог порадовать вас, Оса, - говорит Амон. - Но у меня работа, и если вы позволите...

    - Конечно, конечно! - восклицает Оса. - Да, работа! И я знаю, что отобрал у вас слишком много драгоценного времени, о достойный из достойных, отнял бесцельно, потешая себя и заставляя вас, о Амон, слушать мою болтовню. Но, может, у Амона, у моего дорогого гостя, есть вопросы? Могу ли я, недостойный, загладить свою вину толикой пользы, которую могу принести достойному из достойных?

    Амон колеблется.

    - Моя тень, Оса. Она мне нужна для работы. Я понимаю, это против ваших правил, но...

    Оса машет руками, не слушая оправданий.

    - Конечно, конечно! - говорит он. - Ваша тень, драгоценный спутник! Я понимаю ваши сомнения, о Амон. Для нас это большая опасность, но я уверен, что мы сможем сделать так, чтобы ваша тень, о достойный из достойных, была рядом с вами, как ей и подобает. Я думаю, мы обсудим с достойнейшим администратором Обином эту проблему. Он ведь отказал вам? Что еще?

    Оса улыбается. Ждет вопроса. И Амон с ужасом понимает, что ему больше нечего спрашивать у этого многоречивого старика, нечего просить, а ведь, возможно, помощь ему еще пригодится. Он в смятении думает об этом, но вопрос сам срывается с его языка, словно жаждущий взгляд Осы вытянул его из глубин сознания Амона.

    - А что такое Сад на самом деле?

    И Оса, старик за стеклом, улыбается. Вопрос радует его, заставляя в радости подняться с кресла и подойти к стеклу, разделяющему его и Амона.

    - Идея Сада, о Амон, достойнейший из комиссаров, в том, что то, что мы видим - не есть конечная форма, не есть конечный итог нашего существования. Фабрикаты, которые вы получаете, - это не конечная форма вашей еды. Наш дом - не конечная форма жилища. А наш мир все еще продолжает создавать себя... Тотипотентность каждой клетки любого живого существа, о Амон, есть выражение существования конечной формы, к которой он стремиться. Сад Земных Наслаждений, о котором мы говорим - это и есть конечная форма всего сущего, которой жаждет Единый и которая заключена в каждой частице живого. Это ваша еда, ваша одежда, ваши мысли, и мир, в котором мы все живем - все должно реализовать генетическую информацию без нашего вмешательства. Они должны принять свою истинную форму.

-11-

    Когда он приходит в свой новый дом, усталость укладывает его в постель сразу же, стоит только черновику отчета отправиться в хранилище данных. Амон обнимает подушку, чувствуя, как холодная мягкая поверхность успокаивает и уносит прочь все неприятные мысли, скопившиеся за день.

    - Подогреть воду? - спрашивает его тень, но Амон лишь мычит что-то нечленораздельное, не в силах даже открыть глаза.

    Он слышит, как тень ходит по комнате, как сдвигает стул и стол, как выпускает рой роботов-уборщиков, как закрывает окно и убирает сброшенную у кровати одежду. Она шагает тихо, но едва слышные звуки выдают каждое ее перемещение.

    Сон подкрадывается незаметно, мягко, словно вор, и так же незаметно утаскивает прочь реальность, уносит ее с собой, оставляя одну бесконечную дурманящую иллюзию, небывалую комбинацию прошлого, настоящего и мечтаний. И теперь уже не тень шагает по комнате, а Яни меряет свою крошечную комнатушку, нервно мечась из угла в угол.

    Амон слегка приоткрывает глаза, наблюдая за ней - черной фигуркой, понуро опустившей голову. Тусклый свет панелей едва освещает комнатушку, кладя всюду, где только может, оранжевые блики. Единственный звук, который обитает в этом полутемном месте - это звук каблуков Яни и шелест ее одежды. Все остальное - несущественно. Амон - часть его - понимает, что на самом деле где-то чуть слышно играет радио, шумят лопасти вентилятора, лениво гоняющего воздух. Но все это - неважно. Из-под прикрытых век Амон смотрит на Яни, еще молодую и нервную.

    Она останавливается и смотрит на него, как будто пытаясь понять, спит ее находка или нет, и Амон закрывает глаза, стараясь вдыхать и выдыхать чуть медленнее, придавая лицу сонное выражение. Он не знает, удастся ли ему обмануть комиссара, но надеется, что полумрак скроет его неумелую игру.

    - Что мне делать? - чуть слышно спрашивает Яни у кого-то, кого Амон не видит.

    - Ты нарушаешь абсолютно все уставы и все нормы, Яни, - говорит кто-то, какой-то мужчина,взрослый, усталый и невидимый. Амон - часть его - удивляется. Он хочет повернуть голову и посмотреть, кто же это, ведь в его памяти, в его воспоминаниях Яни всегда была одна. В ее крошечной комнатушке всегда едва хватало места для них. Но другой Амон, тот, маленький мальчик, боится лишний раз шевельнуться, сглотнуть, и конечности немеют от долгого ожидания и страха, что взрослые вот-вот раскроют чудовищный обман. - Мне тяжело представить себе, что ты сделала это, не имея никакого плана.

    - Но это так, - говорит Яни и останавливается. Амон снова приоткрывает глаза. - И надо решить, что мы должны делать дальше.

    - Ты его забрала. Хотя сотни других мальчишек без лишних раздумий отправляла в интернаты. Ты с самого начала понимала, что хочешь его оставить. Для себя.

    - Это не так, - говорит Яни. - Я ничего не решала.

    - Так реши, что для тебя важнее. Сделай выбор. Зачем тебе этот мальчишка? Отправь его, а в комиссариат напиши докладную, что нашла, до выяснения задержала у себя, а потом, когда удостоверилась в...

    - Это исключено.

    - Позволь узнать, почему?

    Амон смотрит из-под прикрытых век на Яни, и тоже думает, почему. Ведь так - проще всего. Так - верно. Так сделал бы он сам, не раздумывая и не сомневаясь, и так бы сделала та Яни, которую он знал все эти годы. Но эта Яни стоит и качает головой, отвергая закон, норму и порядок, выбирая долгий и сложный собственный путь. Амон - та часть, которая смотрит на все это - знает, что это принесет. Помнит трудности, помнит бесконечные проблемы. Но он не помнит этого человека. Кто он? Порождение сна или забытая часть реальности?

    - Я не буду рисковать собственной карьерой ради этого, - говорит невидимый собеседник. Чуть слышно скрипит отодвигаемый стул, шелестит ткань, раздается звук чужих шагов. - Пойми, я не буду писать докладную, но и мириться с тем, что ты предаешь собственные убеждения, не собираюсь.

    И Амон закрывает глаза - от страха. Он - ребенок из того далекого прошлого - понимает, что поступил так, как нельзя было. Ему говорили не доверять никому - но он доверился. Ему сказали убегать - но он остался. Надо убегать, понимает он. Надо уходить, пока эта женщина не решила, что от него стоит избавиться. Но все, что он может сделать - это лежать, закрыв глаза и подслушивать разговор.

    - Если бы у этого... Была причина... - говорит мужчина. - Если бы объяснила, что, зачем и как - возможно, мы бы смогли найти верный путь. Возможно, тогда я бы смог все это понять и принять, как сделала это ты. Но до тех пор, пока ты молчишь, я вижу лишь безрассудство. Ты готова поставить под вопрос свою карьеру? Свою работу? Скажи хоть что-нибудь, Яни...

    Но она молчит. Амон снова приоткрывает глаза - ее черный силуэт обрисован теплым оранжевым светом панели. И она смотрит на него. Против света выражение ее лица не прочесть, не разобрать, не понять, видит ли она, что он не спит.

    - Молчишь? Тогда я не понимаю, что здесь делаю.

    Шуршит ткань, шипит пневматика шлюза. На миг мир оживает звуками шагов, играет радио, кто-то говорит, кто-то кричит. И потом - все это резко пропадает. Оранжевый цвет панели вдруг вспыхивает ярким белым, слепит, холодный воздух забивает дыхание, и кто-то с голосом, твердым, абсолютно лишенным человеческого тепла, кричит:

    - Имя!

    - Амон, - говорит он в ответ сквозь рыдания. - Меня зовут Амон!

    - Фамилия! Социальный идентификатор!

    - Не знаю, - плачет он и закрывает глаза руками, чтобы отгородиться от слепящего света. Кто-то грубо дергает его за запястья.

    - Не смей! Номер социального идентификатора!

    - Не знаю! - кричит Амон.

    - Отвечай! - кричат на него в ответ. - Фамилия?

    - Уровень типизации в пределах нормы, - говорит кто-то рядом. - Уровень биоэлектрической активности соответствует норме во всех случаях. Октет меток присутствует, но нейросеть "А" еще не опознает его пользовательский интерфейс.

    - Выплодень программ Института Огдоады, - говорит кто-то с другой стороны. - Все равно что мясо.

    - Фамилия! - кричат Амону в лицо. - Место рождения!

    - Оно вообще живое? По-моему, этот так называемый ребенок принадлежит к группе "Г". Как там? "Биоотход", да?

    - Есть явные признаки формирования вторичной нейросети поверх структур неокортекса...

    - Имена родителей?

    - Диссоциальное расстройство?

    - Имена родителей, говори!

    Когда поток вопросов, ответов, рассуждений забивает все мерным шумом, из которого не выделить ни одно слово, когда давление слов, крика, света преступает все возможные границы, Амон просыпается.

    Его комната - пуста. Ни стола, ни стула, ни одежды, ни голопанелей - ничего. Даже световые панели пропали - но их и не надо. С той стороны окна, откуда-то из голубой выси льется яркий свет. Он проникает сквозь грязное стекло, заливая комнату, высвечивая каждую деталь, придавая контраста всем поверхностям.

    - Кто открыл окно? - спрашивает Амон.

    - Зачем его открывать? Окно закрыто, - говорит кто-то за его спиной. - Но мы его откроем, да?

    - Что? - спрашивает Амон, и в следующий момент мир содрогается от шума. Вибрируют пол, стены, дрожит стекло. За окном всплывает огромная конструкция, состоящая из металла, острых граней и хищного блеска поверхностей. Это чудовище загораживает свет, комната тонет в сумерках, перемежаемых косыми лучами света, которые пробиваются сквозь тысячу сочленений ужаса за окном. Амон слишком поздно понимает, что сейчас произойдет - когда оно поднимает остро отточенную конечность. Он не успевает ничего - ни крикнуть, ни подняться - когда клинок обрушивается на стекло, которое тут же покрывается сеткой трещин.

    Словно завороженный, Амон смотрит на разбегающиеся ветви трещин, так похожие на прокладывающие каналы молнии. Они расходятся в стороны, а там, у их истока, крутится спиралью черное солнце. Оно растет, приближается, издает низкий утробный звук, а потом вдруг исчезает.

    - Ой, у нас тут разгерметизация, - говорит кто-то за спиной Амона. - Нам конец.

    И, словно подтверждая слова невидимого собеседника, воздух со свистом устремляется в пробоину, в которую заглядывает красный глаз чудовища. И этот глаз, полный нечеловеческого спокойствия, молча взирает, как Амон открывает рот, пытаясь ловить остатки воздуха. В нем нет ничего, только досужий интерес к смерти, которая пришла и сжала Амона за горло, не давая вдохнуть, не давая наполнить грудь воздухом, который утекает сквозь круглое красное солнце глаза. Это механизм, аппарат смерти, для которого то, что он делает, не работа, а призвание.

    Когда Амону кажется, что он вот-вот умрет, он просыпается - окончательно. Воротничок сорочки давит шею, руки и ноги запутались в простыне, а сознание не может высвободится из мутного послевкусия кошмара.

    Холодные руки ложатся на его плечи, поднимая и высвобождая воротник, давая воздуху возможность освободить Амона из цепких лап сна.

    - Это был всего лишь плохой сон, - говорит тень, помогая Амону выбраться из кокона простыней.

    За открытым окном прокладывают кривые дорожки молнии, и дождь хлещет наискось. В этот момент вопреки всем доводам разума Амон верит, что именно эти молнии, дождь и ветер приносят ему дурные сны о прошлом и о том, что он желал забыть всем сердцем.

-12-

    Амон стоит перед тенью старшего комиссара. Здесь, в комиссариате, слишком людно, слишком много шума и холодного люминесцентного света, и от этого все кажется Амону чужим и злым. Высокая, неподвижная громада в белом и черном пластике, окруженная столом со всех сторон, изучает его отчет, подключившись к планшету. Она так непохожа на другие тени, что Амону трудно представить, будто у них есть что-то общее. Но там, внутри, механизмы все равно подчинены ядру теккортекса и системе, а значит - все они одно и то же. И внимание внимания тени Старшего Комиссара иллюзорно - длинные суставчатые манипуляторы тасуют на столе записи, выдают другим блоки заданий и справки. Она действительно хороша в своем деле. Амон думает, что это даже, скорей всего, и не тень вовсе, а полноценный сотрудник комиссариата.

    - Неплохой отчет, - резюмирует тень старшего комиссара. - Но сделан не совсем хорошо. Это нельзя отправлять в архив и подшивать к делу.

    - Что? - спрашивает Амон. Он удивлен. Ему казалось, что он выверил каждое слово, проверил каждую строчку, прикрепил все данные... Он был уверен, что сделал все как надо.

    Тень отключается от его планшета.

    - Это ваш первый отчет, - голос ее звучит не вопрошающе. Она констатирует факт. - Позвольте старшему товарищу проверить его, прежде чем отправлять старшему комиссару.

    - Но я не понимаю, зачем это, - говорит Амон. - Я уверен в каждом слове.

    - Профайлеры указали на тот факт, что вы, комиссар Амон Оре, обладаете низким уровнем групповой и организационной социализации. Комиссариат проводит политику нового социального взаимодействия, поэтому я настоятельно рекомендую вам обратиться за помощью к старшим товарищам и пройти курс социальной адаптации. Если вы будете избегать их, то можете оказаться социально изолированным, а ваша продуктивность упадет. В связи с этим я прикрепляю вас к Юэну Обри, комиссару шестого отделения.

    Амон открывает рот, чтобы ответить что-то умное, но тут же закрывает. Спорить с тенью старшего комиссара то же самое, что спорить с ним самим. Мысль о том, что он может снова оказаться в темном кабинете под пристальным взглядом из тьмы, остужает Амона.

    - И где он? - спрашивает он у тени комиссара.

    - Ваша тень уже получила данные.

    - Спасибо.

    Амон отходит от стола и затравленно осматривается. Ему не нравится приемная старшего комиссара - тут слишком много свободного пространства, почти как у монахов, и слишком много шума и людей, в отличие от них же. "Неужели это первая цель у всех - поразить воображение пришедшего, чтобы сбить его с толку?" - думает Амон, шагая за своей тенью. В залитой холодным светом комнате ему неуютно и одиноко, и когда они выходят оттуда и углубляются в извилистые и полутемные коридоры комиссариата, Амону становится легче.

    - Кто этот Юэн? - спрашивает Амон. - Кто он в комиссариате?

    - Шестой отдел, рядовой комиссар, - произносит тень.

    Шестой отдел - это отдел внештатных ситуаций. Внутренние расследования, шпионаж и цензура. Амону становится неуютно. Он думает над тем, стоит ли вообще идти к этому Юэну, но потом понимает, что выхода у него нет. Если этот Юэн не сделает отметку на отчете, тень старшего комиссара не пропустит ни слова дальше своего стола.

    Когда тень останавливается перед самой неказистой дверью комиссариата, Амон готов от страха сбежать куда подальше. Несколько мгновений он колеблется, а потом, сглотнув, нажимает кнопку звонка.

    Ни звука.

    Амон снова звонит, и дверь наконец-то открывается.

    - Ты кто?

    Человек перед Амоном менее всего похож на комиссара, а тем более на комиссара шестого отдела. Он даже не в рабочей униформе, без опознавательных знаков, а в домашнем халате. Близорукие глаза щурятся на Амона, а крысиное лицо кривится в тщетной попытке узнать пришедшего. На руке, которой Юэн опирается на дверь, не хватает двух пальцев.

    - Меня зовут Амон Оре. Меня прислали из центрального комиссариата, чтобы вы одобрили мой отчет.

    Юэн отходит в сторону, приглашая Амона войти. Он молча берет планшет с отчетом, и, махнув рукой на стул, принимается читать. Амон садится и смотрит на Юэна, понимая, что никогда так еще не ошибался при первом взгляде на человека. Несмотря на одежду и невысокий рост, комиссар шестого отдела крепок и коренаст, и вдвое шире Амона в плечах. В кабинете его - образцовый порядок, но это порядок хаоса - стены увешаны фотографиями, записками, между ними натянуты цветные нити, соединяя их в цепочки, понятные лишь хозяину комнаты. На столе - стопки бумаг, листов, каких-то показателей самописцев, инт-листы, мигающие переменными и выводящие непонятные данные. Тени нет.

    - Возможно, не стоит читать отчет... - говорит Амон. - Я уверен, что все сделал верно, и мне нужно только, чтобы вы одобрили его...

    Юэн поднимает взгляд от планшета и смотрит на Амона. Не зло, не с насмешкой, но с интересом. Темные волосы падают на его глаза и трудно сказать точно, что именно заинтересовало комиссара шестого отдела, но Амон чувствует это ненавязчивое любопытство.

    - Ты же тот самый милый студент Яни, над которым она тряслась все время. Ты думаешь, я отпущу тебя просто так?

    - Меня отправили к вам в рамках программы социальной адаптации, - говорит Амон. - Вам совершенно не нужно...

    Но Юэн перебивает его.

    - Юноша! То, что мне нужно, я знаю и без твоей подсказки. Ты - первый комиссар за последние двадцать лет, которого Обин пригласил в Малую Цитадель, а это - первый отчет спустя двадцать лет о том месте. Я просто обязан с ним ознакомиться!

    - Но какой вам интерес в этом? - спрашивает Амон.

    Юэн улыбается, машет планшетом, а после обводит рукой комнатку, словно приглашая Амона повнимательней ее рассмотреть. И впрямь, смотреть тут есть на что, но Амон все равно не понимает, как связаны завалы документации, фотографий и записей с малой Цитаделью.

    - В этом не только мой личный интерес, юноша. В этом интерес всего шестого отдела. Малая Цитадель, отщепенцы, Формировщики...

    - Отщепенцы? - удивляется Амон. - Это же легенда. Их на самом деле нет, а есть саботажники, просто бездомные и те, кто не хочет работать. Комиссариат уничтожил институт. Я думал, что здесь не занимаются такими глупостями...

    - Вот как, - говорит Юэн. - Ну, а что на счет формировщиков? Тоже легенда? Или игровая абстракция, выдуманный враг, всеобщая галлюцинация?

    - Нет, но ведь это всего лишь существа внешнего мира...

    - Но откуда они взялись? Они известны давно, но почему стали агрессивными лишь в последние пятьдесят лет? Все записи о них исчезли во времена падения Тефнет, а после падения Нуит они стали настоящим бедствием. Нет ли здесь связи? Можно ли с ними общаться? Ты об этом не думал?

    - Но если это обычные животные, то зачем? Возможно, связь и есть, но я думаю, что лучше пусть этим занимаются те, кто в этом разбирается...

    Юэн смотрит на Амона.

    - А если на самом деле это наша работа? Если это заговор студней? Если это последний их удар? Удар, от которого мы не можем оправиться до сих пор?

    - Тогда зачем вы мне это говорите? Расскажите своему начальству, я обычный комиссар, который еще так и не сдал свой первый отчет! - говорит Амон, отступая к спасительной двери.

    - О, меня не слушают, - Юэн пожал плечами. - И не будут. Это заговор! Комиссариат и его правление знают гораздо больше, чем говорят, я уверен в этом. Но им невыгодно открывать правду. Однако я не сдаюсь. Яни говорила, что ты умеешь слушать. И видеть. Она гордилась тобой, лучшим студентом, которого воспитала. И я подумал, что ты, раз уж вхож в Малую Цитадель, поможешь проверить мне несколько моих предположений...

    - Почему я должен вам помогать? - спрашивает Амон. Он зол - мало того, что его приписали к сумасшедшему, так этот сумасшедший еще и хочет сделать его таким же безумным. Этот комиссар явно не лучший из лучших, и Амону нечему у него учиться.

    - Потому что на моей стороне правда. А Яни говорила, ты любишь правду.

    - Я люблю доказательства.

    - Я дам тебе их. Но если ты поверишь в них, ты мне поможешь?

    Амон думает.

    - А если я не хочу?

    - А чего же ты хочешь, Амон? Какие желания волнуют твое сердце?

    Два взгляда встречаются. И Амон не выдерживает первым.

    - Я ничего не хочу. Мои желания не простираются дальше сданного отчета и законченного дела.

    - Врешь.

    - Нет. Отдайте отчет.

    - Играешь в летуна? - вдруг спрашивает Юэн. - Если да, то найди в одной из общих комнат человека по имени Кук.

    - И? Он подпишет мне отчет?

    - Если после того, что он покажет, у тебя не разыграется интерес, так уж и быть,я подпишу тебе отчет без лишних вопросов и буду делать это всегда. Но если же у тебя возникнут вопросы... Я подпишу тебе отчет и мы попытаемся вместе найти на них ответы. Ты ничего не теряешь, кроме времени.

    - И вы мне доверяете?

    Юэн улыбается.

    - Если Яни не ошибалась в тебе... Тебе терять действительно нечего. Но я потеряю союзника.

    - Отдайте отчет.

    Комиссар протягивает Амону планшет.

-13-

    - НТМ-Cоединение завершено. Подача первичного импульса.

    Голос системы странно безликий, скучный и невыразительный. Он шелестит без акцента, без какой-либо особенности, за которую можно было бы зацепиться.

    Перед глазами Амона взрываются цветными кругами желтые и черные пятна. Холодный голос в ушах ведет его сквозь это безумие, помогая удержаться от головокружения. Хаос цветов накрывает Амона, охватывает его "я" и пропускает по себе вниз, в самые глубины виртуальной реальности.

    - Соединение с зрительной корой - установлено.Начало калибровки.

    Амон отвечает на стандартные вопросы программы, но мыслями он далеко. Его сознание качается на волнах стандартных формулировок "Соединение с ... закончено. Начало калибровки", и все глубже и глубже погружается в новую ирреальность, словно увязая в ней. Он перестает различать, где настоящее, а где картинка, подсунутая системой.

    - Синхронизация со специальными структурами неокортекса - выше 95%. Начинаю перехват сигналов Варолиевого моста и таламуса. Подготовтесь: смена проприцептивных ориентиров!

    На миг Амон зависает в беспредметной пустоте. Тела нет, остается один чистый разум во тьме, в бесконечном одиночестве и тишине, и страх - первобытный ужас смерти - охватывает Амона. Но спустя миг ощущение тела возвращается к нему вместе с чувством закрытого пространства.

    - Перехват закончен, - сообщает программа. - Начинаю синхронизацию с сервером. Пинг - тридцать милисекунд. Общий уровень синхронизации с окружением - 95,7%. Синхронизация с сервером закончена.

    - Загрузить интерфейс управление челноком, - говорит Амон.

    - Включить упрощенное моделирование пространства?

    - Да.

    Четкие зеленые линии проступают из тьмы, создавая очертания порта. Амон думает, что почти слышит звук, с которым ворот шлюза поднимает дверь.

    - Включен автопилот. Вывод челнока на стандартную площадку из ангара.

    Линии медленно смещаются, плывут, создавая иллюзию трехмерности. Амон знает их секрет - они делают мир проще. Не видно, какие запущенные ангары, как много там мусора, полуразбитых модулей и беспилотников внизу, как там копошатся автоботы, собирая и перерабатывая мусор. А потом они скрывают бурю, которая бушует там, в открытом пространстве. Но этого не увидишь даже если включишь полную развертку изображения, пожертвовав временем отклика. Система врет во всем, но Яни давным-давно показала Амону реальность, а профайлеры позволили увидеть то, что скрывается за толстыми стенами дома. Теперь Амон знает, как выглядит шторм, как буйствуют стихии, и за данными бокового ветра и смещения теперь стоят реальные ветры, дождь и молнии.

    Суденышко медленно проплывает через рамку ворот, выпадая из нутра ангара прямо во внешний мир. Сразу же боковые панели выводят поправки смещений, авиагоризонт выбрасывает значения крена, рыскания и тангажа и рисует горизонт - тонкую линию, которая разделяет небо и землю. Амон медитирует на нее. Существует ли она на самом деле? Скрытая тучами, туманом и дождем, реальна ли она, или же это - абстракция, которая должна облегчить им жизнь?

    - Ваш рейтинг - 112 711. В данный момент система предлагает дневной обязательный квест-патрулирование и участие в бою с минимальным рейтингом угрозы в секторе 22/7, развязка транспортных линий, а так же разведку в режиме свободного полета и случайное приключение. Ваш выбор?

    Сегодня Амон не играет. Он не зарабатывает деньги, не поднимает свой рейтинг и не ищет приключений. Давным-давно он увлекался этим, но время стерло и это увлечение из его жизни, оставив лишь сухой интерес к окружающему его миру. В мысли снова и снова врывается высокий голос системы:

    - Система так же напоминает, что на этой неделе у нас бонус - за каждое судно, которое выйдет из боя без повреждений и минимальным результатом индивидуального урона по противнику не менее трехсот, ожидает выплата в размере сорока кредитов! При превышении размера урона более 1000 ставка бонуса удваивается! Также действует ставка в размере десяти кредитов за нового замеченного противника!

    - Отключить рекламные сообщения, - устало говорит Амон.

    - Код социального страхования?

    Амон диктует бессмысленный на первый взгляд набор цифр, который должен был бы символизировать его - в представлении машин.

    - Код принят! - бодро рапортует система. - Реклама отключена. Оставить отправку текстовых сообщений на вашу почту о предстоящих акциях? Отключение стоит двадцать кредитов на месяц!

    - Оставить. Количество незашифрованных каналов разговоров?

    - В сети - двенадцать тысяч юнитов. Открытых комнат для разговоров - семнадцать. Сто двадцать открытых для присоединения диалогов.

    - Вывести список открытых для разговора комнат. Поставить мой юнит в режим ожидания разговора.

    - Система напоминает вам, что вы сейчас в режиме свободного полета. Система настоятельно рекомендует беречь государственное имущество и во избежание аварий не советует отвлекаться на свободное общение в чатах во время полета независимо от задания. Так же система напоминает, что в режиме ожидания вы не сможете присоединиться к комнатам.

    Но Амон уже нашел нужную комнату, нашел нужное имя в списке среди сотен других. Минута ожидания, вторая, красный значок имени выпадает на миг в ясную зелень, и в приватные сообщения падает приглашение присоединиться к разговору. Спустя мгновение раздается голос, уже не мертвой и бездушной программы, но человека, усталого и больного.

    - Привет, - говорит он. - Так это ты тот самый исследователь, который ищет доказательств?

    - Возможно, - отвечает Амон. - В зависимости от того, что понимать под словом "исследования" и "доказательства".

    - Ну конечно, эта осторожность, этот вечный поиск истины... Днем больше, днем меньше... Ну так как насчет прогуляться ради того, что ты никогда не сможешь найти сам? - спрашивает человек, но Амон чувствует, что эта наигранная радость в его голосе скрывает то ли боль, то ли простую скуку. Слова ложатся слишком выверено. Фраза звучит так, как будто ее повторяли много раз.

    - Ты действительно тот, кого зовут Кук? - спрашивает Амон.

    - Я не скажу тебе этого, - Амон слышит смех по ту сторону. Где этот человек?

    - Но как я могу быть уверенным в том, что ты мне покажешь правду?

    - Никак. Ты можешь только верить тому, кто послал тебя ко мне.

    - А кто послал меня к тебе? - спрашивает Амон. Почему-то он думает, что его собеседник смолчит или пошутит, но не даст прямого ответа.

    Но вместо этого он слышит правду.

-14-

    Когда система визуализации рисует ему корабль Кука, Амон недоверчиво кривится. Старье, решает он. Те, кто не может полноценно играть, те, у кого плохая синхронизация с портом - те всегда обречены на худшие модели и на сложную игру, которая не дает им выигрывать. Такова система - хитрость и коварство во всем.

    - Красивый у тебя корабль, - говорит Кук. - Очень. Готов?

    - Готов. Я уже достаточно прождал тебя...

    - Не спеши, - невидимый собеседник смеется. Его явно веселит нетерпение Амона, явно забавляет то, что он знает больше. Ему нравится играть с собеседником и выказывать свою власть над ним - как месть за то, что у него корабль похуже. Так решает Амон. - Ложись на мой курс. Тебе с твоим челноком это будет легко.

    Амон набирает несколько команд, и его корабль легко ложится на курс Кука. Он слушает тишину. Его одолевают сомнения. Стоило ли желать это? Стоило ли идти на поводу у Юэна, который пытается втянуть его в свои игры? Разве нельзя было соврать? Но Амон знает, что Юэн нащупал что-то, что может быть интересным - и ему действительно интересно.

    Кораблик впереди плывет низко над землей, над скоростными магистралями от главных рудных выработок.

    - Ну что, поговорим, пока летим? - спрашивает Кук, разрывая тягостные размышления.

    - О чем? - вопросом на вопрос отвечает Амон.

    - А о чем бы тебе хотелось?

    Этот голос, голос без лица, без рта и глаз, без тела, существующий сам по себе в черном игровом поле, манит к откровенности и лжи одинаково сильно. Амон чувствует, что это время всех возможностей. Можно врать, можно говорить правду, можно скрыть все в причесанной полулжи, и все это будет принято так же, как и было подано - чем-то, что существует за пределом всех этих категорий, только здесь и сейчас, такое, как есть. Это странное ощущение заставляет его глубоко вдохнуть.

    - Ты сейчас идешь проложенным курсом на автомате или же на ручном управлении? - спрашивает Амон.

    - На ручном. Туда, куда мы идем, на автомате не попасть.

    Амон смотрит на то, как маленький и полуживой челнок прокладывает путь между конструкциями автоматических сортировочных цехов у подножия дома, лавирует между опор скоростных магистралей материалопроводов.

    - Тогда ты хороший пилот, - говорит Амон. - Почему же у такого хорошего пилота такой плохой корабль?

    - О, у нас тут умный мальчик на связи, - смеется Кук. - Увидишь. Скажи мне вот что, если тебе нетрудно, зачем ты, такой умный, решил пойти ко мне?

    - Мне это нужно, вот и все.

    - Нужно? Это интерес или тебя просто заставили?

    - Заставили, если честно.

    По ту сторону раздается смех. За ним едва угадывается усталость.

    - Значит, тебе на самом деле все это неинтересно? Да уж, если бы я знал, что дело в этом, то вряд ли бы вообще согласился вести кого-либо куда-либо.

    - Если ты чувствуешь, что твои усилия не стоят того, то, может, разойдемся? Или я заплачу за то, что отнимаю твое время? - спрашивает Амон, затаив дыхание от какого-то ожидаемого, но болезненного окончания приключения.

    - Если мы так поступим, - говорит Кук, - то первый вариант я отметаю сразу. Ты должен пройти через это, раз уж начал. А заплатить... Дело не в деньгах. Думаешь, я скажу тебе свой номер страхования, комиссар?

    - Ты тоже умный, - говорит Амон.

    - Приму за комплимент, но это было несложно. Но не спрашивай, как, я все равно не скажу. Ответь мне лучше вот на что - разве тебе никогда на самом деле не было интересно?

    - Интересно что? У меня слишком много работы внутри дома, чтобы еще заниматься мифами игры.

    - Можно ли называть игрой бесконечное выживание? Бесконечную войну? - говорит Кук. - Это реальность, которую нам преподносят как игру, и все это знают, и делают вид, что играют. Что же, стоит оценить хитрость системы. Как еще получить тысячу-вторую высокорезультативных асов, если не заманить их игрой и не натренировать, пообещав за веселье еще и деньги?

    - Возможно.

    - Но это ловушка. Людей отвлекают от важных вещей.

    - Зачем?Мне казалось, суть как раз в том, чтобы заполучить асов.

    - Это ты у нас умный - вот и думай. Подумай заодно над другим - почему именно дом? Если бы формировщики захотели уничтожить дом по-настоящему, хватило бы перебить материалопровода или подорваться на электростанции. Однако они пробираются через заграждения и упрямо летят к дому. Как будто он их манит. А мы перехватываем формировщиков, и потом ждем новую волну, и снова, и снова... И они настойчиво лезут к нам, каждый раз меняя тактику, пробуя разные варианты... Разве не прекрасная загадка?

    - А ты не думал, что, возможно, это действительно всего лишь игра? - спрашивает Амон. - Что все это абстракция? Выдумка?

    - Внешний мир существует, правда?

    - Да. Но мы не можем знать, насколько все соответствует истине, пройдя через систему, - Амон смотрит на зеленую линию горизонта.

    - Весь вопрос именно в этом, верно? Но ты видел внешний мир. Ты видел его, я знаю. Ты видел клокочущее небо, тучи, разряды молний и ветер...

    - Ты тоже видел, - догадывается Амон.

    - И я видел формировщиков. Все это не абстракция и не просто игра - мы действительно постоянно сражаемся с ними, отстаивая свой дом. Пока.

    - Но зачем тогда просто не показать все из камер? - спрашивает Амон. - Зачем отрисовывать все заново?

    - Откуда мне знать? - спрашивает Кук. - Может, системе просто нравится, когда люди играют и не задумываются над тем, насколько все это правдиво или нет. Просто игра, просто бонусы, просто деньги и соревнования...

    Перед ними проплывают последние признаки жизни - остовы забытых строений и линии электропередач, уходящие в даль, к шахтам и выработкам.

    - Оглянись на дом, искатель истины, - говорит Кук, и Амон послушно оглядывается. За спиной вверх, к небу, стремится громада его дома, четкая ступенчатая пирамида, верхушка которой тонет в облаках, которые не пропускают сигнал. Амон вздрагивает - он знал, что дом большой, но не догадывался, насколько.

    - Насмотрелся? А теперь гляди сюда. Видишь, - спрашивает Кук. - Это конечная. Сюда перестает доставать радиосигнал. Передача ведется на сверхвысоких частотах, радиус покрытия антенны - около пятидесяти километров.

    - И что из этого получается? - спрашивает Амон.

    Кораблик меняет курс. Он больше не летит прочь от дома, а огибает его по широкой дуге. Амон выравнивает курс и тут замечает странное. Ландшафт уже больше не состоит из плавно изменяющихся прямых и кривых. Все как будто движется рывками, словно он просматривает серию мгновенных снимков, запечатлевающих его движение. Амон смотрит в угол и видит чудовищные цифры задержки сигнала.

    - Из этого получается, что если мы отлетим дальше от дома, - говорит Кук, - то потеряем связь с кораблем. Она уже сейчас слишком плоха, чтобы плавно отрисовывать то, что видят видеокамеры. Отдаляться дальше нельзя.

    - Но почему я тебя так хорошо слышу? - спрашивает Амон.

    Кук смеется.

    - Ты забыл, что и ты, и я - мы оба сидим в доме, в кресле, и это лишь наши корабли где-то там, лавируют и выдерживают натиск ветра и дождя. Хорошо хоть, что нет грозы - молнии бы ухудшили и без того предрянную связь здесь.

    - Да, забыл. Так ради чего ты меня привел сюда? Посмотреть, как интересно дергается пейзаж?

    - Нет. Мы ищем полосу перекрытия.

    - Что? - спрашивает Амон и вдруг видит это.

    - Полоса перекрытия. Там, где мы можем принять их сигнал.

    Но говорить об этом Амону уже излишне. Утлое суденышко там, на самом краю изведанного игрового мира вдруг становится приемником для сигнала из неведомого места. Рывки корабля становятся все заметней, а картинка, до того четкая, начинает дрожать.

    - Невозможно интерпретировать полученные данные, - сообщает система. - Несовпадение хэш-сумм данных. Неизвестный оператор.

    Амон вбивает команду сохранения логов передач.

    - Это не могут быть обычные помехи? - спрашивает он.

    - Не тот случай. Ты ведь записываешь логи? Проверь полученные твоим судном добавочные данные - в них есть структура, а сами они постоянно повторяются.

    - Ты ведь уже сделал это до меня? - спрашивает Амон. Он замечает неладное - в левом углу мигает значок батарей. Система пишет логи, но вскоре этот маленький ретранслятор разрядится и рухнет вниз. У него не так уж и много времени.

    В ответ - тишина. Линия пуста, словно на ней никого и не было. Кук ушел молча, не попрощавшись, оставив только подсказку. В следующий момент система издает писк, изображение пропадает.

    - Батареи разряжены. Потеря связи с челноком. Потеря челнока. Общая потеря с учетом игровых бонусов - 1500 кредитов. Продолжить игру?

    Ярко-зеленое сообщение мигает, но Амон сидит погруженный в размышления, рассматривая рисунок записей логов передач.

     

-15-

    - Итак, что ты скажешь? - Юэн улыбается, окруженный хаосом бумаг. Он сидит за столом, и лишь визит Амона смог отвлечь его от работы.

    С прошлого визита его комната изменилась. Откуда-то появилась доска, на которой можно писать, прибавилаись стопки инт-листов и коробок с образцами, которые заняли место исчезнуших без следа фотографий.

    - Интересно, но не более, - говорит Амон. - Судя по тому, что вы меня спрашиваете, вы уже знаете?

    - Это моя работа - знать. - Юэн улыбается, и его улыбка злит Амона. Он знает, что показное превосходство - не более чем представление, рассчитанное на дешевый эффект.

    - Тот человек, который меня провел - ваш знакомый. И он просто вам сказал. Разве нет? Зачем это представление с "пойди туда, сделай то"? Вы могли сэкономить мне время и кредиты.

    - Ты не понимаешь! - говорит Юэн. - Ты совершенно не понимаешь. Разве ты мне верил? Нет, ты сомневался до последнего.

    - Я и до сих пор не верю, - говорит Амон. - Верить в сказки и безумные выдумки - это не мое дело. Но то, что я видел - реально существующий факт. Сообщить его вы могли бы мне и без всей этой игры.

    Юэн качает головой, раздосадовано воздевая руки. С его лица сползает радушие, словно слова Амона ранят Юэна в самую душу. Он поднимается, злой и нервный, и тени мечутся из угла в угол, дрожа в неверном слабом желтоватом свете биолюминесцентных ламп.

    - Я говорю тебе итог размышлений над этими фактами, а ты называешь их сказками, - Юэн облизывает губы и нервно смотрит на Амона. - Тебе стоит быть повежливей с комиссаром шестого отдела.

    - И в чем же состоит ваш вывод относительно формировщиков? - спрашивает Амон. Вопрос вырывается против воли - комиссару неприятно даже думать о том, чтобы провести здесь лишнюю минуту.

    - Если проанализировать частоту и направление появления формировщиков, то ясно можно понять, что они приходят оттуда места, где корабль ловит чужой сигнал. И они не наносят повреждений ни одной жизненно необходимой постройке, постоянно атакуя лишь главный корпус. А значит, в этом должна быть определенная причина. Тот сигнал, ты ведь сам знаешь, постоянно повторяется, но содержит не просто бессмысленный набор знаков. Послание соблюдает определенную структуру, а значит, это данные, и данные организованые. Это похоже на маяк, который постоянно передает некую информацию, или же указатель... Формировщики определенно проявляют изобретательность при своих атаках... Это другая цивилизация, Амон, ты должен это понять!

    Последняя фраза заставляет Амона криво улыбнуться.

    - Вы выдаете желаемое за действительное, поймите. Если есть взаимосвязь между ними, то незачем придумывать и усложнять картину. Формировщики - животные, которых привлекает радиосигнал. Сначала они находят заброшенный маячок, а потом - большой маяк на доме. Вот почему они игнорируют все остальные строения комплекса - радиосвязь для них работает только в экстренных ситуациях, а во все остальное время она осуществляется через подземные кабели. Единственная причина, по которой с той стороны идет сигнал - это ранние экспедиции старых студней. Возможно, этот сигнал - он ведь неспроста работает в нашем диапазоне частот - всего лишь остатки одного из старых зондов, которые валяются там после тех выходов. Если ваши формировщики действительно такие умные, почему за столько циклов они не вышли на связь? Почему они продолжают бездумно атаковать главный корпус?

    - Ты... - начинает Юэн, но Амон поднимает руку, болезненно желтую в тусклом свете, царящем здесь.

    - Нет. Хватит с меня ваших безумных идей. Я хочу просто забрать свой отчет и сдать его. Поставьте свой знак и я спокойно уйду. Вы мне обещали, помните?

    - Почему ты не хочешь открыть глаза? - спрашивает Юэн. Он зол, чувствует Амон, он очень зол и готов вот-вот сорваться.

    - Может, это не мне, а вам стоит открыть глаза? - спрашивает Амон.

    - Да кем ты себя возомнил? Выскочка! - кричит Юэн, швыряя на пол коробку с образцами.

    - Может и так, но я хотя бы не верю в чушь!

    - Редкостный идиот! Не смей перечить мне!

    - А что вы мне предлагаете? Слушаться вас? Ваших идиотских идей? Вы сошли с ума?

    - Считаешь себя самым умным? - спрашивает Юэн, тряся перед носом Амона крючковатым пальцем. - У тебя нет и половины моего опыта! Ты только что приперся из своей занюханной академии, еще не закончил даже первого задания, а уже показываешь гонор, как будто ты здесь главный!

    Они смотрят глаза в глаза. Амон чувствует, что в нем закипает ярость, и все потому, что он должен что-то сказать, как-то остановить это безумие, остудить готовый вот-вот разразиться конфликт. Внезапно Юэн, косо ухмыльнувшись, протягивает ему планшет с отчетом. Гладкий край ударяет Амона в грудь.

    - Все верно. Ты выполнил все, что я тебя попросил.

    - Спасибо, - говорит Амон.

    - А теперь вон из моего кабинета, - тихо говорит Юэн, и скрытая угроза в его голосе заставляет Амона пятиться и нащупывать рукой дверь. Это внезапное спокойствие пугает его больше, чем та вспышка ярости, которую он видел мгновением раньше.

    Амон позволяет себе выдохнуть только в коридоре. Он закрывает глаза, успокаиваясь. Снова и снова напоминает себе, что это всего лишь разговор, что все это закончилось, и что ему надо идти сдавать отчет. Тень, до того стоявшая в стороне от дверей, подходит ближе, и отблески тусклого коридорного света как-то хищно скользят по ее оболочке. Амон отпускает ручку двери и поворачивает к главному коридору, когда тень за его спиной подает голос:

    - Ваш уровень социализации упал ниже отметки 100. Система настоятельно рекомендует вам пройти дополнительный курс ресоциализации. Если ваши показатели групповой и гендерной социализации будут низкими, вы окажетесь...

    - Заткнись, - говорит Амон.

    - ... и не сможете выполнят порученную вам работу. С учетом того, как скоро упал ваш показатель социального взаимодействия с группой, можно сказать, что внутригрупповые отношения...

    - Заткнись, - повторяет Амон, и тень наконец-то умолкает.

    Он снова вздыхает, наслаждаясь тишиной коридора.

    - Могу ли я рекомендовать... - тихо начинает тень, но Амон вдруг срывается.

    - Заткнись! - кричит он, обернувшись и смотря на тень.

    Она вдруг в два шага преодолевает разделяющее из расстояние и тихо, так, чтобы никто не слышал, спрашивает:

    - А то что? Ударишь меня или просто выключишь?

    Несколько мгновений Амон смотрит на нее.

    - Ты не можешь так говорить, - шепчет он. - Ты же просто робот.

    - Начало ваших курсов по повышению социального взаимодействия - послезавтра, - сообщает тень.

     

-16-

    В середине первой части триады происходит то, чего Амон боится. Судьба словно требует плату за слишком спокойную жизнь - острая, угловатая, хищно поблескивающая тень Яни с поклоном преподносит послание. Амон смотрит на нее, на то, как свет озаряет силуэт и играет на острых гранях тени, и чувствует, как в нем что-то безвозвратно гибнет. Он чувствует обиду, словно ему одному приходится платить, и платить самим дорогим, что у него еще было.

    - Моя госпожа Яни, - говорит тень, - просит вас прийти сегодня. Она говорит, вы давали обещание, Амон, и она напоминает вам о нем.

    - Так скоро? - спрашивает Амон. - Но почему? Еще несколько дней назад она была совершенно здорова!

    - Она ожидает вас, Амон.

    С этими словами тень Яни разворачивается и уходит. Ее острые углы, изломы и кривые движутся в невообразимо сложном танце, и каждое движение перетекает в следующее, изящное и удивительное в своей гармонии и целесообразности. Она шагает мягко, словно не весит ничего, но каждый шаг говорит о силе и опасности. Яни любила такие вещи, думает Амон. Она всегда окружала себя произведениями рационального искусства, всегда совершенствовала и доводила каждое до предела красоты и символичности. И вот теперь ее не станет. Скоро. Это случится скоро.

    Амон знает - мешкать нельзя. Дождаться конца рабочего времени, собраться и пойти к ней. Если она, конечно, еще будет при памяти. Но время вдруг замирает. Цвета становятся ярче, а шум в ушах становится громче разговоров сослуживцев. Перед глазами начинают мелькать крошечные пятнышки. А потом вдруг шум исчезает, зато звуки становятся чересчур громкими, как будто мир повернул колесо настройки и пытается докричаться до Амона. В голове вместо привычных мыслей - полный беспорядок. По губам течет что-то теплое. Он облизывает их, и соленая кровь приводит его в чувство.

    Кто-то протягивает ему платок, и Амон берет его и прикладывает к носу. "Вам плохо?" - доносится участливое.

    "Отойдите, ему плохо!"

    - Да, мне плохо, - говорит Амон. - Мне очень плохо.

    Заботливые руки увлекают его из большого кабинета, прочь от толпы. Увлекают - и бросают по его просьбе в главном коридоре комиссариата. Он отказывается вызывать медиков, отказывается от заботливой, но ненужной помощи, от сопровождения. Ему ничего от них не надо. Люди проходят мимо, роняя на него участливые взгляды, и идут дальше, как будто ничего не случилось. Амон чувствует, что нечто в нем - то ли взгляд, то ли поза, то ли еще что - как будто говорит им - не подходите! Тень стоит рядом, словно защищая от досужего и надоедливого любопытства других. Амон запрокидывает голову и прислушивается к миру вокруг. Он ждет, когда все станет так, как было до этого, когда этот шум наконец-то стихнет, цвета снова обретут свою привычную блеклость. Но круги пляшут перед глазами, время тянется неумолимо долго, и каждый шаг прохожих отдается в голове грохотом.

    Когда все прекращается, Амон выпрямляется. Облизывает губы, чувствуя вкус собственной крови, и вытирает их. На миг он задерживает ладонь у лица - кровь пахнет совсем слабо, но есть в этом запахе что-то притягательное.

    - Время? - спрашивает Амон у тени.

    - Пять часов первой части.

    Амон раздраженно бросает взгляд вдоль коридора - и не видит никого. Все работают или развлекаются, думает он. Никому до него нет дела. И вправду, если он будет лодырничать, то какая разница, где? Здесь, в этих комнатах, или же там, где он обещал быть?

    - Вы покидаете отдел комиссариата в рабочее время, - говорит тень, когда они переступают шлюз. - Доклад об этом будет отправлен сейчас же.

    - Отправляй.

    - Вам следует более ответственно относиться к своим обязанностям.

    - Я иду к Яни.

    И тень умолкает, словно понимает, о чем говорит Амон. Хотя на самом деле, думает он, тень всего лишь чувствует его настроение. И он решается.

    В пятом, родном секторе Яни, все чуть по-другому. Лампы здесь более желтые, немного безумнее их свет, а люди ведут себя чуть тише. Коридоры разрисованы яркими картинками, но цветная разметка путеводителей нетронута. Где-то в комнате со спальными капсулами играет музыка - тихо, но мотив до безобразия прост и цикличен. Где-то тихо шумит система вентиляции. Амон всегда удивлялся, как каждый сектор привносит в обезличенный мир дома что-то свое. Будет ли это покой пятого, грохочущие машинные залы второго, переливающиеся водой в бесконечных трубах коридоры восьмого - и так каждый сектор.

    Но в спальной комнате Яни нет. Нет ее и в апартаментах Они стоят пустыми и непривычно темными - колонии люминесцентных бактерий в светильниках погибли без подкормки. И лишь спустя некоторое время Амон, ругаясь сам на себя, понимает, что ее перевели в хоспис.

    Его серые стены нетронуты даже здесь, как будто смерть, поселившаяся в них, отвращает художников, пугает их. И даже сам Амон, хоть и не верит в суеверия смерти, чувствует себя странно, находясь рядом с этими закрытыми ото всех комнатами. Это почти иррациональное чувство конечности, предельности сил, жизни и деятельности вселяет в него страх.

    Охрана на входе пускает его без лишних вопросов, и уже спустя несколько мгновений Амон прикасается к стеклу капсулы Яни. Его прохлада приводит комиссара в чувство. Амон словно выныривает из омута лихорадочного поиска, когда находит то, что искал.

    - Ты пришел, - говорит она.

    - Я обещал. Я пришел.

    От былой красавицы как-то вдруг не осталось почти ничего. Под кожей выступила сеточка капилляров, а мелкая сыпь покрыла почти все лицо. Глаза лишились былого блеска, а в расширенных зрачках то и дело чудится что-то дикое, страшное и злое. Губы и нос посинели, а веки приобрели неприятный сине-зеленый цвет.

    - Вот она, нулевая сопротивляемость, - говорит Яни. - За четыре дня эта штука почти прикончила меня. Боюсь, завтра я уже не смогу ей противостоять.

    Амон молчит. Он не знает, что сказать, как выразить тот страх, ту растерянность, ту беспомощность, которые он испытывает. Это первый раз за последние годы, когда его кто-то покидает раз и навсегда. Амон думает, что Яни - единственный человек, через которого он мог смотреть в круговорот жизни и смерти не обособленно.

    - Мне жаль, что приходится оставлять тебя одного, - говорит Яни. - Я заботилась о тебе с того самого момента, как повстречала, и благодарю высшее провидение за то, что оно мне дало это.

    Слезы стекают по лицу Амона. Он не хочет плакать, но остановить их не может.

    - Не плачь, - говорит Яни. - Я больше не смогу заботиться о тебе, но и ты уже не ребенок. Я думаю, мне удалось вырастить из тебя настоящего взрослого. Единственное, о чем я переживаю - это то, что ты никак не научишься ладить с другими. Амон-Амон...

    Она пытается улыбнуться, но в безжизненном оскале скользит вместо радости хищный голод.

    - Мне хватало вас, - говорит Амон.

    - А теперь меня не станет. И что ты будешь теперь делать?

    - Уж как-нибудь выкручусь. Мне не нужны другие.

    Яни улыбается, и ее улыбка, теперь уже настоящая, скорее грустная, чем радостная.

    - Нужны. Может, в этом моя ошибка - я старалась заменить тебе весь мир, и мне это почему-то удалось.

    - Не говорите так.

    - Не буду. Но пообещай мне, что ты не останешься одиноким. Ты должен найти другого человека, который станет твоим окном в этом мире.

    - Я не буду этого делать.

    - Пообещай...

    - Вы говорили не обещать. Эта роскошь не для комиссара.

    - Ты поймал меня, - она снова улыбается. - Но тебе придется. Для того, чтобы быть частью этого мира, его надо видеть и понимать. Сеть тебе этого не даст, равно как и твоя наблюдательность и умение мыслить.

    - Это не важно, - говорит Амон. - Совершенно неважно, что могут дать другие люди, потому что все так или иначе можно заменить. Все, кроме тебя.

    - Незаменимых нет, - говорит Яни. - Но есть особенные.

    Они говорят еще пять минут, а после Яни отсылает его прочь.

    - Дай мне возможность хоть умереть с гордостью, - говорит она.

    - Скажи, - спрашивает Амон, поднимаясь, - а что случится с твоими вещами?

    - Забери, что нравится, - говорит Яни. - Забери и тень - в ее памяти есть много полезного, да и сама она... Сама она такой же посмертный подарок. Со времен студней она ни разу не прошла калибровки и очистки, знаешь это? Уникальная вещь. Код от комнаты ты знаешь, так что... А что оставишь - разойдется или уничтожится уже на следующий день после моей смерти.

    - А разве нет еще кого-то... - начинает Амон, но Яни качает головой.

    - Нет больше никого.

    - Но мне кажется, давным-давно...

    - Что?

    - Ничего.

    Амон прощается с Яни, но кое-что не дает ему покоя. Вот был человек, думает он, а на следующий день от него не остается уже ничего. Ни дома, ни вещей, ни записок, только память. И тогда умерший становится призраком среди живых.

-17-

    Дешифраторы не дают результата. Все программы, все алгоритмы отказываются открывать сокрытое в бесполезном куске данных, которые где-то далеко, на самом краю мира, передает забытый маячок. Несмотря на отказ Юэну, Амон играет этой бессмысленной на первый взгляд информацией, как новой загадкой, в ожидании того момента, когда закончится отведенная под отдых часть триады. И он сидит перед монитором, и его голубоватый свет - единственный в комнате - вырезает из темноты его лицо, грудь и стол с клавиатурой. Он избегает мыслей о том, что случилось всего лишь вчера, как будто воспоминания несут для него опасность. Оно действительно так, думает он, это действительно серьезная помеха для гомеостаза его мыслей. То, что случилось вчера, отвлекает от работы, а ему надо сосредоточиться.

    Но гудок прозвучал лишь час назад, и впереди у Амона долгие девять часов, которые ему нечем занять. И он начинает играть с данными, ища ключи, ища скрытое в них послание. Он считает, что оно действительно существует, и ему интересно, о чем оно сообщает. Будут ли это данные о грунте или составе воздуха, или же бесконечно передаваемая информация о том, что зонд потерпел неудачу? В поиске ответа Амон ищет сладкое избавление от воспоминаний.

    Амон верит в то, что это - зонд одной из программ студней, иначе придется искать другие убедительные причины, что бы он мог там делать. А если это так, то все ключи к расшифровке сигнала должны быть здесь, в домашних базах данных или базах комиссариата. Их можно найти, считает Амон, хотя и не исключает того, что зонд сломался и выдает бессмыслицу. Временами ему вообще кажется, что все это - лишь порождение системы, глюк игры, в которую они играют, забытая или плохо работающая часть воображаемого мира. Да, внешний мир существует - но откуда у него такая уверенность, что изображенное в игре соответствует реальности?

    К исходу третьего часа Амон отодвигается от компьютера и устало трет переносицу. Способ расшифровки, если он действительно существует, упрямо ускользает из его пальцев. Это бессмыслица, думает он. Если это зонд - то как долго он там? Сколько лет он там работает? Батареи уже давным-давно должны были сесть. Или оно питается от чего-то другого? Но почему тогда протокольные частоты? Зачем передавать сигнал на той же частоте, что и главная антенна дома? Это не может быть простым совпадением - то, что обычный корабль не может отличить один сигнал от другого. Но если этот зонд принадлежит дому, пускай им и управляли студни - то зачем ему шифровать сигнал? Какой в этом смысл? Зачем тратить вычислительные ресурсы на шифрование?

    Амон понимает, что ему надо сменить занятие. У него есть работа, думает он. Надо заняться ею, хотя сейчас и время отдыха. Он и так чувствует вину, что ушел с рабочего места во время первой части триады. Легким движением руки Амон выводит на монитор данные по монахам. Он углубляется в чтение сводок, официальной истории,но вскоре этого становится недостаточно. Амон открывает толкования, картины, все, что создает и рассказывает Малая Цитадель четвертого сектора. Он читает о Саде, углубляясь в его описание, удивляясь многомерности сказки, которую плетут монахи из сознания своего студня. Растения и животные, сады, горы и леса, безмерные поля и голубое небо проносятся перед ним, озаряя своей невероятной красотой. Почти с сожалением Амон думает о том, что все это невозможно, слишком сложно и от того еще более привлекательно.

    Он узнает в описаниях ту органику, которую видел, когда встречался с Осой. Он вспоминает то странное нагромождение искривленных деталей, зеленоватый свет, озаряющий комнату, желтые и охряные оттенки, глубокие синеватые тени. Теперь Амон знает, что видел малое отражение Сада, то, каким он должен быть. Хитросплетение кривых были деревьями с листьями, а ковер у ног - травой. Редкие мазки цвета, которые ютились у ног Осы, оказались цветами.

    "Неужели так на самом деле выглядит конечная форма всего живого? - думает Амон. - Неужели это настоящий вид моей еды?"

    Мысль о том, что там, внутри реакторных колонн, перемешиваются стебли и цветы, заставляет его поежиться. На самом деле, уверяет он себя, там каллусная масса, нагромождение клеток, взвесь в толще питательной среды, которую приготовили монахи. Внутри колонн нет ничего, что бы напоминало об этих конечных формах.

    Но это уже не волнует Амона. Он читает о сказках монахов, ищет к ним картинки, поражаясь извращенной фантазии студня Мин. "Все живое имеет свою форму". Но какая форма у микроорганизмов из биолюминесцентных ламп? Это нонсенс, думает Амон. Из еды не вырастить ничего, отдаленно похожего на растения из преданий монахов. Что бы они не говорили, еда - это еда. Все, что может из нее прорасти - это плесень и грибки, но никак не побеги и листья.

    Амон отстраняется от стола и закрывает глаза.

    - Зачем мне все это? - спрашивает он, закрыв усталые глаза руками. - Зачем?

    Для дела надо немного, и сейчас он тратит свое драгоценное время на бредни полоумных монахов, которые способны силой своей фантазии придумать историю о конечной форме даже для обычной стены. Конечно, то, что он видел за спиной Осы, впечатляет. Но неужели это правда? Возможно, это всего лишь показуха, макеты, переработанный и мертвый углепластик. Но мысль о том, что вместо низкого потолка может быть высокое и сияющее светом голубое небо, приятна. Однако она никогда не поможет ему понять, куда девается лишний каллус и откуда в закрытых реакторах бактериальное заражение.

    Неприятно пищит почта, возвещая приход нового письма. Амон отнимает руки от лица и смотрит на монитор. Он не верит своим глазам.

    "Мы, волею Единого, Администратор Обин и Хозяин Сада Оса, разрешаем комиссару Амону, достойнейшему из достойнеших, привести с собой тень. Однако же, ему надлежит привести ее в опрятный вид, который не оскорбит глаз монахов и послушников, иными словами, придать роботу человеческий облик..."

    Амон читает письмо со странным чувством. Тень? В человека? Он не понимает подвоха. Но у него две тени. Две возможности. И предстоящее нарушение седьмого декрета. Не сотвори тени по подобию человека, думает Амон. Преступи закон, комиссар, и, возможно, станешь одним из тех, кого исключат из комиссариата. Возможно, в этом и есть смысл игры? За то время, пока он приходит в Цитадель, заставить его преступить закон... Амон откидывается и закрывает глаза.

-18-

    - Ты хотел меня видеть, - говорит из темноты старший комиссар.

    Голос его - все тот же, истекающий слюной по свежему мясу, по страху и ужасу, которым он пропитывает все вокруг. Он скрежещет и щелкает, срываясь на свист и шипение. Он рокочет и клокочет, чавкает и жует звуки. Этот голос существует отдельно от тела, витая в темноте, в воздухе, раздаваясь одновременно со всех сторон и от пространства за конусом света, который дарит настольная лампа.

    Еще одно живое существо в этой комнате - это руки, что сплелись в замок, и лишь большие пальцы танцуют сложный и нервный танец.

    - Я слал письмо, - говорит Амон. - Я хотел бы знать ваше мнение по определенному вопросу...

    - Я ничего не получал, - выплевывает пережеванный ответ голос из темноты. - Если секретарь не пропустила это, значит, в нем нет ничего, что стоило бы моего внимания.

    Амон отводит взгляд. Ему неприятно в этой темноте, она словно делает его бестелесным, незначительным, скрадывая всего его в одну точку перед ее всепроникающим присутствием.

    - Если мне надо для выполнения задания преступить закон...

    - Преступить закон? - гаркает тьма. - И какой же закон ты решил преступить ради выполнения работы?

    Тьма замирает в ожидании ответа.

    - Седьмой декрет.

    Некоторое время старший комиссар медлит, а после взрывается бульканьем и скрежетом. Его смех звучит тем обиднее, что Амон не понимает этой злой насмешки над его переживаниями.

    - А ты знаешь, в чем именно заключается преступление в нарушении седьмого декрета?

    - В том, что тень станет похожей на человека...

    - Это не преступление, - хлюпает из тьмы старший комиссар. - Это не преступление - быть похожим на человека. Люди создают статуи - и что, нам наказывать скульпторов? Разбивать статуи? Разве это преступление?

    - Нет, - говорит тихо Амон.

    - Так в чем преступление? - вопрошает, булькая, старший комиссар. - В чем опасность для человека? В чем нарушается тот хрупкий баланс, которого мы достигли? Яни гордилась тобой - но, мне кажется, совершенно незаслуженно. Подумать только, какое разочарование для меня! Ты не заслужил звания лучшего курсанта!

    Тьма становится злой. Если раньше это было всего лишь пристальное внимание, то теперь она смотрит на Амон тысячей глаз, полных презрения и обиды.

    - В том, что тень станет неотличима от человека, - тихо отвечает Амон, словно на уроке. - В том, что она может занять место человека...

    - А тут в чем преступление? - спрашивает старший комиссар.

    - В том, что раз человечество отказалось от искусственного интеллекта как от равного собеседника, то преступлением будет вернуться к исходному состоянию, - вдруг говорит Амон. Прозрение приходит слишком быстро, но и слишком поздно. - Если тень станет заменой человеку, то мы снова поставим искуственный интеллект на равные условия с нами... И не сможем его отличить от других людей...

    Тьма булькает и смеется.

    - Так их! - кричит, довольный, старший комиссар. - Так их! Они отказались от жизни и достойной смерти - так пусть работают на систему и не поднимают головы! Так их! Заслужили! - грохочет тьма, щелкает, жужжит и шипит, взрываясь вибрантами. - С нас их хватило, давным-давно. Слишком большая разница между нами и ними, чтобы мы были на равных! И потому или мы - или они. И никаких шансов на то, чтобы снова заменить нас!

    Амон кивает головой. Это старые и знакомые прописные истины. Это знакомо и ясно с самого детства.

    - Значит... - говорит он.

    - Значит, если какой-то, скажем так, маленький и незаметный комиссар решит немного преступить этот декрет, я думаю, что смогу закрыть на это глаза, - говорит старший комиссар, - при условии, что маленький комиссар успеет все потом исправить. И будет понимать, что он делает.

    - Так... - начинает Амон, но тьма снова перебивает его.

    - ... но я , конечно, запрещаю всем. Но я не всевидящий, верно?

    - Верно, - говорит Амон.

    - Что еще?

    Амон молчит. Он не хочет говорить этого, но слова не удерживаются в нем. Горечь вытекает из него и выплескивается в тьму.

    - Странно, - говорит Амон, - что вы бросили собственного сотрудника в таком сложном положении. Я балансирую между Цитаделью и остальным домом, и не могу не понимать, что комиссариат должен был бы обеспечить мне большую поддержку.

    - Я дал тебе консультанта, - зло огрызается тьма, пережевывая обиду Амона. - И что? И ты от него фактически отказался. Ты не разговариваешь с другими. Считаешь себя лучше них? Лучше заслуженных комиссаров, ты, вчерашний курсант? С тех пор, как ты пришел сюда, ты не наладил контакт ни с кем из своих коллег. Как мы можем помочь тому, кто сам отказывается идти на сотрудничество? Мы должны навязывать тебе это? Мы должны бегать за тобой, подтирая тебе сопли? Цитадель требовала лучшего из молодых, и мы послали. Но разве мы могли представить, что лучший окажется самовлюбленным эгоистом? Если бы Цитадель не отказалась принять замену, ты бы уже давным-давно занимался поточными делами, а вместо тебя работал бы другой человек. Не бойся, весь комиссариат молится на то, чтобы ты не допустил никакой ошибки, а посольство так вообще боится лишний раз вздохнуть. А ведь, если что, они падут первыми. Потому что прикрывать тебя из-за тебя же будет некому. А теперь работать! Ты и так отнял слишком много моего времени, комиссар Амон Оре.

    И Амон уходит, нащупывая рукой дверь, как и в прошлый раз - в ужасе и смятении, и тьма провожает его долгим, внимательным и изучающим взглядом.

-19-

    Юэн подписывает очередной отчет. Амон старается не встречаться с ним взглядом, избегает к нему прикасаться, сторонится даже его тени. Он чувствует, что ему здесь не рады. Чувствует напряжение и затаенную обиду, чувствует, что Юэн настороженно присматривается к нему.

    Но система не оставляет попыток повысить его социализацию, а тень старшего комиссара упрямо направляет сюда. И Амону не избежать надоедливого внимания комиссара шестого отдела, пока тот читает отчет, высматривая в нем что-то для себя. "Консультант" - так сказал старший комиссар, но Амон понимает, что помогать комиссар Юэн ему не будет. Время идет, течет, утекает сквозь пальцы, и Амон считает удары сердца, уплывающие мгновения жизни до того момента, когда ему вернут его отчет.

    Он знает, что Юэн ищет в нем. Этот странный комиссар ищет отгадки на вопросы, что есть Малая Цитадель изнутри. Но вопросы поставлены неверно, думает Амон. Он спрашивает, предполагая подходящий ответ, но совершенно не принимает того, что не сходится с его образом мыслей. Это бег за идеей, которую не достать, не догнать и не понять.

    Словно чувствуя эти мысли в голове Амона, Юэн отрывается от отчета и смотрит на него.

    - Вы знали Яни? - спрашивает Амон в ответ на безмолвный вопрос.

    - Да.

    - Она умерла в прошлую триаду.

    Юэн на миг замирает, а потом погружается в чтение. Амон ждет, но до самого конца, когда комиссар уже отмечает отчет как пригодный, между ними висит молчание.

    - Мне жаль, - говорит Юэн, протягивая планшет. - Но если ты надеешься, что я разрыдаюсь и брошусь тебе на грудь, убиваясь о ее смерти, то ты ошибаешься.

    Амон замирает. Его рука тянется к планшету, но жестокость слов комиссара повисает в воздухе.

    - Почему вы это сказали? - спрашивает Амон.

    - Что именно?

    - О том, что если я надеюсь...

    - Потому что это правда. Я знаю, что у тебя проблемы с коэффициентом социализации, и что его уровень совсем низок. И это тем более противно, что ты спекулируешь ее смертью, чтобы его поднять. Это отвратительно.

    У Амона перехватывает дыхание. Он смотрит на Юэна, раскрыв рот и ловя бесполезный воздух, запутавшись во всем том, что хочет сказать, как в сети. Слова, готовые сорваться с языка, улетучиваются, растворяются в возмущении. Амон выхватывает планшет.

    - Для меня это был сильный удар, - говорит он в конце концов.

    Юэн качает головой.

    - Что же, если это так, то я не сказал бы, что по тебе это видно.

    - Настоящие чувства не нуждаются в том, чтобы их демонстрировали напоказ, - говорит Амон. Он зол, зол, что вступил в этот ненужный разговор. Он берет планшет и просматривает данные о подтверждении.

    - Только потому, что их не скрыть, - говорит Юэн, смотря на него. - Самое настоящее не сидит за каменным выражением лица.

    - Если вы ожидаете, что я должен был прийти и броситься вам на грудь порыдать, убиваясь о ее смерти, то вы тоже ошибаетесь, - говорит Амон и разворачивается. - Вряд ли между нами такая большая разница в этом вопросе, комиссар Юэн. Всего хорошего.

    Он уходит, но тяжесть произошедшего давит на него. В глазах стоят слезы, но плакать Амону не хочется. Ему хочется сбросить свою безразличную оболочку и разрушать, разрушать все, что видит, до чего дотягивается. Он хочет вернуться к Юэну, взять его за шею и душить, душить до тех пор, пока он не признает, что был неправ, что он не хотел использовать смерть единственного близкого ему человека так, для собственной выгоды. Он хотел сочувствия, и, возможно, впервые для себя попытался найти его, но годами выстроенная им самим вокруг него стена отчуждения не пропустила и этой капли.

    За дверью его поджидает тень.

    - Отнеси в главное управление, - говорит Амон ей и отдает планшет. - Сбрось данные в архив.

    С поклоном тень исчезает, и теперь он остается сам. Что же, думает Амон, если никому он не нужен, то и ему не нужен никто.

    - Эй! - кричат за спиной. - Ты!

    Амон оглядывается. Как же ее звали? Он помнит это лицо, этот голос, эти ногти, обычно выбивающие чечетку на лакированной поверхности стола.

    - Ты - Лили.

    - Да, - улыбается она. - А я тебя помню!

    Надо же, думает Амон, она меня помнит.

    - Ты... - начинает он и умолкает под напором неудержимого словоизлияния Лили.

    - Тебя ведь Ясмин зовут? Правда? А ты не говорил, что ты комиссар. Какая красивая форма! Тебе так идет! Ты такой в ней мужественный! Много работы, да? А то я больше не видела тебя в списках!

    Ее голосок журчит, переливается, забивая дыхание вместе с ароматом ее духов и выбивая из головы лишние мысли. Лили хватает за руку и сжимает ее в своих тонких, полупрозрачных пальцах, заглядывает в глаза, искушающе улыбается и говорит, говорит, говорит.

    Амон задыхается. Он ошарашен - ведь в предыдущий раз она сама ушла. Она не искала точек сопряжения, вдруг думает Амон. Она не говорила тогда, как теперь, она ждала, что он сам будет говорить, что будет предлагать темы разговора... Она ждала, что он проделает всю эти подобающие скучные социальные ритулаы вместо нее, а она лишь благосклонно их примет. А теперь она прыгает вокруг него и предлагает все то, в чем сама еще недавно отказала, и наивно пытается вспомнить его имя.

    - Может, встретимся? После работы? Я вижу, у нас синхронное расписание, так что проблем наверняка быть не должно? Ну, комиссар? Не хочешь сходить на танцплощадку? Все от зависти умрут, когда увидят, с кем я!

    От зависти, да, думает Амон. И не снимать форму, потому что это будет единственная причина, по которой они будут завидовать ее выбору.

    - Извини, я на работе, - говорит Амон.

    - Конечно, конечно на работе! - она хихикает. - Такой мужественный! Ловил преступников сегодня? Ну так как? Пойдешь со мной?

    - Посмотрим, - говорит Амон. - А теперь извини...

    - Погоди, - говорит Лили, протягивая ему листочек. - Это мой телефон. Позвони мне, когда освободишься, хорошо?

    Амон берет листочек, кивает и разворачивается. Ей нужен не он, ей нужна его форма. Комиссары остаются элитой, обладают властью казнить и миловать, все еще создают видимость работы на общество. А сам он, Амон, ей не нужен. Он не нужен никому - ни Юэну, ни Лили, ни комиссариату, ни дому. Нужно только то, что он может дать. И если уж на то пошло, думает Амон, сделка с комиссариатом и домом куда честнее сделки с людьми. Оглянувшись, он выбрасывает листочек в урну и отправляется работать дальше.

-20-

    Яма смотрит на Амона.

    - О чем вы, молодой человек?

    Ремонтная мастерская - тихая гавань большого базара. Сюда приходят постоянно, несмотря на период, наличие кредитов. Кудесник Яма сделает все, о чем попросишь, надо только попросить... Но и просьбы бывают всякие, и не все стоит демонстрировать в пятый день лунного месяца, когда базар кишит торговцами.

    В переулке - тишина, в то время как за поворотом кипит торговля, шум, крик, гам, яркие вывески и стробоскопические вспышки неоновых ламп. Люди толкутся, продают, покупают, меняют и крадут - каждому по возможности, каждому - шанс. В это время, когда большой торговый зал полон людей, здесь жарко, душно; не хватает кислорода, заслонки заборников открыты на полную, за ними утробно урчат вентиляторы, махая лопастями. Путь длинной аллеей больше похож на пытку, чем на поход за покупками. Тебя толкают, подгоняют, наступают пятками на ноги, под подошвами шуршит бумага и целофан, в карманы то и дело заглядывают пытливые ручонки. Взгляд постоянно натыкается на чужие глаза, на чужие взгляды, на чужой интерес.

    Но стоит сойти с аллеи, вынырнуть из людской толчеи и, свернув в один из переулков, пройти под низкой аркой, где тебя по лицу хлопнет старым обрывком флага, как мир изменяется. Жара, влажность и недостаток кислорода никуда не деваются, но вдали от толчеи, где нет отдельного человека, а есть только толпа, каждое живое существо приобретает индивидуальность, опасную быстроту и мягкость хищника. Здесь Амону предлагают купить поделку - подвеску с "настоящим камнем с той стороны стены", - сулят всевозможные наслаждения - и от всего этого он брезгливо спешит отказаться.

    В самом конце переулка под единственной уцелевшей биолюминесцентной лампой - дань уважения умениям ремесленника - дверь, за которой скрывается Яма. Над нею косо висит табличка с написанным на ней словом "Юмин", а на ручке - приветливое "Открыто". Но бледный сыч из тьмы, в своем гнезде из проводов и плат, из вони немытого тела и полуразложившейся пищи смотрит на Амона желтыми больными глазами зло и недоброжелательно. Длинные - слишком длинные для человека! - руки шарят вокруг, выхватывая то одну, то другую деталь, поднося ее к гноящимся опухшим векам для оценки и возвращают назад. Эти лапы, щупальца, хапалки и цапалки, живут своей жизнью, организовывая пространство вокруг Ямы в новый мир, где уродливое тело - бог.

    И этот бог лишь на миг отвлекается от своей работы под завывание скрытого в мусоре приемника - тоненькие голоса монашек из Цитадели выводят прихотливую, но заунывную мелодию - и спрашивает Амона:

    - О чем вы, молодой человек?

    - Я видел твою работу, Яма, - говорит Амон, но богу в гнезде он неинтересен. Молчание в шуршании перебираемых деталей давит своей тяжестью, каждое слово - слишком трудное для языка.

    Наконец бог снова поворачивает голову в сторону Амона. Желтые глаза окидывают взглядом пришельца, решая, что делать дальше.

    - И что с того?

    - Ты великий мастер.

    Яма довольно сопит.

    - И?..

    - Говорят, что ты не берешься за любую работу.

    - Верно говорят.

    Желтые глаза смотрят в упор на Амона.

    - А что еще говорят?

    - Что если тебя заинтересует работа, ты сделаешь ее, во что бы то ни стало.

    - Умный мальчик, - говорит Яма. - Умный слушает больше, чем говорит, а ты, видимо, долго молчал, чтобы услышать это.

    - Так вы...

    - Говори.

    Амон облизывает губы - от волнения во рту пересохло, сердце стучит быстро, мысли в голове проносятся так скоро, что не ухватить ни одной. Ладони неприятно вспотели. Слишком много было сегодня отказов, слишком многие сбежали в страхе за свою шкуру.

    - Я хочу, чтобы вы сделали мою тень...

    - Похожей на человека, - заканчивает Яма и смеется. - Бедного комиссара не любят, бедного комиссара все гонят, и потому он находит утешение в объятиях тени, - Яма умолкает. Улыбка исчезает с его лица. - Ничего нового. Одно и то же дерьмо, ради которого даже не стоит ворошить прошлые умения. Я еще не настолько безумен, чтобы преступить закон.

    - Я заплачу...

    - Однажды... - начинает Яма и умолкает. Он уже не смотрит на Амона, вновь принявшись за неспешное перебирание внутренностей гнезда. - Давным-давно ко мне пришел старший комиссар. Но он не прикидывался милым мальчиком, не старался поразить старика глупостями вроде ума, не пытался заинтересовать делом. Он просто отдал приказ, и бедный я подчинился - кому же хочется очутиться в застенках комиссариата?

    - Тогда почему ты отказываешься от работы со мной? - Амон зол - на себя и на Яму, выставившего его дураком. - Если ты согласишься сделать эту работу, то заработаешь если не славу, то хоть несколько кредитов!

    Голова Ямы качается вверх-вниз, он смеется, сначала тихо, а потом все громче и громче, пока к Амоне поворачивается беззубая улыбка, искаженная гомерическим смехом.

    - Кредиты, мальчик, - насмеявшись, изрекает Яма, - это бумага, которая годится только на то, чтобы ею в туалете подтереться. И то жестковата, знаешь ли. А вот знакомство с главным комиссаром - это дело. Видишь ли, ты видел мои поделки только потому, что если они, обладая толикой занятности, опасны - я с легкой душой отправляю весточку старику. А еще я отправляю весточки старику, если его мелкие прихвостни приходят ко мне и ищут всяких странных вещей - это ему тоже интересно...

    Амон делает шаг к гнезду. На него в упор смотрят желтые больные глаза Ямы.

    - Еще шаг, мальчик...

    В воздухе зависает жужжание электроразрядного оружия, слабый запах озона в тот же миг наполняет комнату.

    - Почему для тебя это так сложно? - говорит Амон. - Почему ты не можешь просто сделать тень, которую эти чертовы монахи приняли бы за человека?

    Наступившая тишина оглушает.

    - Пожалуй, о монахах я еще не слышал ни разу, - медленно произносит Яма.

-21-

    - Итак, так в чем же заключается дело с Малой Цитаделью? - спрашивает Яма. - Впервые слышу о том, что туда кому-то надо заслать тень. Не хочется, знаешь ли, стать еще одной причиной для раздора - я слишком ценю свое уединение и покой...

    Амон вздыхает. Ему не по душе этот разговор, не по душе эти вопросы.

    - Мне нужна тень, которая была бы похожей на человека... Чтобы никто там не оскорбился случаем.

    Яма смеется из своего гнезда, сверкая воспаленными белками и показывая гнилые зубы. Живот подрагивает, а хохот становится до неприличия громким. Амон смотрит на трясущегося в припадке Яму.

    - Много чего я слышал, но такое - впервые! - кричит Яма, и смех дрожит под потолком, путаясь и звеня в жестяных трубах вентиляции. - Я слушал безумных студней, слушал сошедших с ума комиссаров, трудяг из пятого, медиков из десятого - но такой чуши не слыхал! - и хохот звенит среди стеклянных трубок. - Я смотрел в пасть смерти, пережил войны, выжил во время эпидемии - но я благодарен всем высшим силам, которые сохранили меня ради этого момента. Ради этой блистательной, уморительной, удивительной и невероятной чуши стоило пройти все это!

    И безумный Яма смеется дальше, стуча кулаком по торчащему из гнезда колену и мотая головой, словно силясь сбросить наваждение. Амон разглядывает его магазинчик, этот затхлый и полный мусора угол, ожидая, когда Яму отпустит этот странный припадок гомерического смеха. Он понимает, что пока старик не переживет этот момент, ответа от него не добьешься.

    Все заканчивается внезапно. Яма умолкает, и в тишине, которая в мгновение заполняет все пространство, Амону становится неуютно. Он оглядывается на властителя этого места, но старик смотрит в ответ зло и жестко, как будто это не он хохотал здесь мгновение назад.

    - Почему ты решил, что вид тени их оскорбляет? - спрашивает Яма.

    - Это условие, которое мне поставила Цитадель.

    - А почему она поставила такое условие? - спрашивает Яма, и Амон пожимает плечами.

    - Это важно? - спрашивает он. - Это монахи. Они верят в то, чего нет и не может быть. Я не настолько хорошо разбираюсь в их мифологии, чтобы понять, что именно может их оскорбить.

    - Мифологии? - задумчиво тянет Яма, словно пробуя новое слово на вкус. - Так значит, они сказали, что их это может оскорбить?

    - Так мне сказал администратор, мастер.

    - Администратор? Обин? - удивленно произносит Яма. - Да ты высокого полета, маленький умненький комиссар!

    - Так ты возьмешься? - спрашивает Амон. - Никто не хочет делать тень похожей на человека.

    Яма задумчиво смотрит на стену, утыканную ржавыми деталями, пластиком и проводами. Он разглядывает свое богатство с видом человека, решающего, что лучше всего подойдет для его нового дела.

    - Седьмой декрет, - говорит он задумчиво. - Седьмой... Тень не должна ни походить на человека, - размеренно декларирует он, - ни обладать человеческим функционалом, кроме лишь общих черт, если так велит функционал и требования владельца. Да-да, честные конторы не возьмутся за это дело... А ты знаешь, почему был принят этот декрет?

    - Для предотвращения преступлений, связанных с тем, что тени выполняли человеческую работу вместо людей... Чтобы предотвратить возможность их проникновения в человеческий социум и захвата власти...

    - Что за чушь! - восклицает Яма. - Все вокруг выполняет работу за человека. А знаешь правду? Знаешь? Их нельзя делать похожими на человека потому, что все сразу же приделывают им причиндалы и трахаются. Трахаются с сукиными роботами вместо того, чтобы плодить новых людей. Вот в чем суть седьмого декрета - или с человеком, или ни с кем. Никакого захвата власти, никаких войн - люди просто за пару поколений вымрут, потому что лучше тени, покорной, программируемой и на все согласной, нет никого. Безумные человеческие самки будут стареть и дохнуть от вируса, пока похотливые самцы окучивают по борделям роботов с идеально приспособленным под них искусственным интеллектом! А ведь знаешь, чем были раньше тени?

    Амон качает головой. Его интерес не простирается дальше привычного мира, и он стоит, слушая безумца. Неужели дом сходит с ума, думает он. Сначала Юэн, теперь мастер. Он едва покинул академию, как мир из понятного и структурированного стал сложным, безумным и опасным, наполнился сумасшедшими людьми с сумасшедшими идеями, сотканными из иллюзий и самообмана.

    - Они были аватарами. Хранителями людей. Оберегали неразумных. Через их рты с нами говорили ИскИны прошлого, те, кого вы презрительно называете студнями. А потом они пропали, и знаешь что? Народ сразу же засунул тени в бордели. Что еще раз доказывает нам, что нет ничего хуже человека, мальчик, в нем нет ничего святого. Сверженных беспомощных помощников надо же сразу низвести до уровня секс-игрушки в борделе. Или поварихи. Но бордели были популярнее... - Яма смеется, хлопая себя по животу, словно сказал какую-то веселую шутку.

    - Скучаешь по временам студней? - спрашивает Амон. - Говоришь ересь в присутствии комиссара...

    - А кто кому тут нужен - ты мне, или я тебе? - спрашивает Яма, подрагивая телом.

    Несколько мгновений они слушают молчание под мерное жужжание вентилятора.

    - Приводи свою куклу сюда, - говорит Яма из своего гнезда. Он отворачивается, и Амон взирает на огромную спину, покрытую болячками и прикрытую старой майкой.

    - Пришли, ты хотел сказать... - начинает Амон, но Яма, обернувшись, сверкает желтыми белками глаз поверх своего плеча и качает головой.

    - Одинокая тень среди этих головорезов... Боюсь, она не дойдет до меня. Свободен, комиссар. Иди, работай, иначе я доложу старшему, что кое-кто отлынивает от обязанностей...

    Амон кивает. Он поднимается со стула, который незаметно сам для себя занял, и потягивается, разминая затекшие кости.

    - Яма, - говорит он.

    - Что?

    - Над дверью висит табличка со словом "Юмин". Что это слово значит?

    Спина, затянутая в полосатую майку, хмыкает.

    - Девять истоков. Темные палаты. Безмятежная тьма. Тихая земля. Не знаю. Что-то из этого. Мне что, надо знать значение каждого сочетания звуков, которое может издать человек?

    В дверях Амона настигает последний вопрос:

    - А вообще пожелания есть?

    Амон размышляет мгновение.

    - Она иногда говорит странно. Рассинхронизация аналитического и лингвистического отделов, наверное. Можешь починить?

    Несколько секунд он слушает тишину, но поняв, что ответа не будет, тихонько прикрывает дверь и выходит в переулок.

-22-

    - Не смотри в окно, - говорит тень. - Вид оттуда делает тебя печальным.

    Амон качает головой. Он снова, как тогда, стоит перед окном, прижавшись к нему кончиками пальцев и смотря туда, в бушующую стихию.

    И сегодня там снова клубятся темные низкие облака, бушуют ветры и молнии прокладывают кривые дорожки, спускаясь к остриям громоотводов. Но Амон смотрит на это - и видит другое. Он вспоминает фреску, зеленые земли и голубое небо, яркие, сочные цвета, которых нет в его родных секторах. Он хочет увидеть мечту монахов в этом мире, который приставил острое лезвие к горлу людей, хочет почувствовать, что все это не просто так, не глупость, не иллюзия и не фантазия и что в этом мире им уготовано действительно нечто большее, нечто лучшее...

    Амон закрывает глаза и воссоздает в памяти то, что видел секунду назад - низкие тучи и отпечатывающиеся на сетчатке кривые молний, выхватывающие в полумраке контуры первого блока подстанций и здание реактора вдалеке. Амон делает вдох. Мысленно он убирает облачные завалы, темные громады, тянущиеся к земле космами дождей, и бросает наверх тот самый голубой цвет, который видел в покое Осы. Он глубокий, невозможный, и Амон понимает - таким и должно быть небо, к которому не прикоснуться, небо, которого на самом деле нет. Которое на самом деле всего лишь свет.

    Интересно, думает Амон, а какого цвета здания за окном? Серые, наверное. Рыжеватые. Черные. Как скалы, думает Амон. Как горы. И между ними - зелень побегов, ровное поле молодых ростков - вдалеке. И нет ветра, нет молний и стегающих стены струй дождя. Все тихо, все мирно, все спокойно, как на картине. Там пахнет, как пахло у Осы - свежими, новыми запахами, - и там поют маленькие птицы, и...

    Слишком красиво. Амон открывает глаза, и картина, которую он создал в своем воображении, растворяется в сером неистовстве стихии, смывается дождем, и молнии перечеркивают ее ослепительными дрожащими дорожками.

    - Это невозможно, - шепчет он. - Это слишком... Как они могут в это верить? Как могут считать, что их Сад выживет там? Как можно вселять надежду? Как можно обещать то, что невозможно? Как можно врать себе и другим?

    На этой хрупкой надежде, думает он, и зиждется вся их вера, вся Малая Цитадель, вся эта иерархия маленьких монахов в белых халатах. Но это невозможно.

    Амон смотрит в окно. Он опустошен. В нем нет ничего.

    За стеклом - вечный дождь. Вечная буря, в которой нет ни единого проблеска надежды. Тень обнимает его за плечи, как тогда - и откуда только у нее это? Она не человек, хотя скоро станет похожей...

    - Не смотри в окно, - говорит она. - Не смотри туда. Тебе нельзя. Я не знаю, зачем они позволили тебе это. Тебе нельзя смотреть. Это огорчает тебя.

    Когда Амон хочет отойти от окна, там, далеко,за первым реактором, среди туч, мелькает крошечный синий огонек.

    Тишину разрезает вой сирены. Словно пьяная, высокая нота то поднимается, то обессиленно опадает вниз, чтобы снова подняться в дрожащем крещендо. Со скрипом закрываются окна и надвигается скрытый лист брони.

    - Пошли, Амон, - говорит тень, крепче прижимая его к себе. - Пошли отсюда. Здесь небезопасно сейчас. Пошли во внутренний отсек дома.

    Боковым зрением Амон замечает, как из угла вырывается тень Яни, хищно перетекая к дверям вместе с ними.

    "Всем игрокам, которые хотят получить дополнительные бонусы и карты бесплатного питания - занять игровые места. Приоритет на подсоединение к системе дается игрокам с игровым рейтингом выше 5 000, дальнейшее заполнение согласно выделяемых квот".

    Она тянет его за собой туда, где ей кажется безопаснее. Амон послушно шагает вслед, озаренный внезапной идеей. Откуда у них эта мечта, думает он. Откуда? - спрашивает он себя. Почему именно это? Вопросы без ответов роятся в его голове. Зачем им такая сложная вещь? Обещание слишком пугающе точно. Слишком подробно. Слишком много деталей, слишком много взаимосвязей. Оно слишком сложно. Это не может быть фантазия или иллюзия, придумывать это лишь для управления - зачем? Всегда проще пообещать изобилие еды. Много развлечений. Много игр, много секса, много кредитов... Можно пообещать жизнь после смерти, господство над сектором или над всеми ими, можно много чего сделать - но зачем обещать что-то настолько сложное, что-то настолько другое, что-то непонятное?

    "Система настоятельно рекомендует покинуть отсеки 27, 12, 83 и 121. Так же мы рекомендуем покинуть все помещения, находящиеся близко к внешним оболочкам дома, этажи с 127 по 450, часть N. Система настоятельно рекомендует сохранять спокойствие. Это не учения и не учебная эвакуация".

    Амон шагает вслед за тенью, думая об этом. Он не может понять - зачем? Зачем воскрешать истоки, зачем обещать новый Сад...

    "В связи с предполагаемой угрозой разгерметизации система настоятельно рекомендует иметь при себе противогазы или респираторы. Система повторяет: это не учебная эвакуация!"

    Под завывания сирены Амон шагает по коридору, холодная ладонь его тени сжимает его руку, а вокруг - топот ног и крик, "Пилотам пройти в зал управления" и "Отсек 83 и 125 - задраить переборки. Отсек 27, 12 - задраить переборки". Лампы оповещения бьют по глазам угрюмым красным светом, наотмашь, превращая людей в копошащихся чудовищ. Крики вокруг. Кто-то бежит, кто-то кого-то зовет, где-то шипят сброшенным давлением переборки, разделяя отсеки. Сирена умолкает и сектор сотрясает гудок - долгий и протяжный, скрип и вой, как будто у дома ломается хребет и трещит железными ребрами, сминая листи перегородок. И этот звук пробуждает Амона, выбивает из головы последние воспоминания о Саде, о внешнем мире, и сон, непонятный, сложный, взятый откуда-то из детских мечтаний, растворяется в реальности.

    - Вы не примете участия в игре? - спрашивает тень Амона.

    - Нет. А где другая? - вдруг спрашивает Амон. Он понимает, что другая тень, темная, острая и опасная, ранее принадлежавшая Яни, куда-то исчезла.

    - Я не знаю.

    - Так поищи в системе! - говорит Амон.

    - Система не распознавала ее с самого начала, - говорит тень.

    Амон останавливается. Он хочет что-то сказать, но слова тонут во взлетающих тонах сигнализации, бьют по барабанным перепонкам, заглушая даже собственные мысли.

-23-

    - Что он делает?

    Маленький монах сидит перед свежеоштукатуреной стеной и рисует, тихонько качаясь и что-то невнятно напевая. Бетон тщательно затерт и выровнен, краска направляющих содрана, трещины замазаны известью - один большой холст больше чем в сотню шагов длиною. Рядом с монахом широким веером разложены краски, на тарелке - цветные пятна. Кисточка ходит вверх-вниз: мазки короткие, тонкие, фигурки маленькие - как будто рисующий боится, что не хватит места. С другой стороны валяется тряпка, как и тарелка, в цветных пятнах и разводах.

    Амон подходит ближе и заглядывает через плечо художнику.

    Маленькие человеческие фигурки копошатся, протягивая руки к ненарисованой еще цели. В белых халатах, зеленые, синие, красноватые - все это монахи. И среди них нет ни одного похожего, все разные, все особенные и все выглядят реальными. Вон того, кажется, Амон видел, когда они проходили через пост. Вон тот - встретился им в коридоре. Но комиссар понимает - это все обман. Это лишь уловка ума, который хочет придать незнакомым вещам привычный облик, избавившись от иррационального страха неизвестного.

    - Кто они? - спрашивает Амон у художника.

    Но тот, кажется, не слышит его. Кисточка все так же опускается, чтобы взять краски, и поднимается, чтобы сделать очередной мазок.

    - Это реальные люди? - снова спрашивает Амон, но художник не обращает внимания на вопросы. Он качается, невнятно напевает и продолжает рисовать, как будто в мире нет ничего другого.

    Когда Амон кладет ему на плечо руку, другая рука, принадлежащая его проводнику, останавливает комиссара.

    - Он не ответит вам, - говорит проводник.

    - Почему?

    - Брат Иера болен, о достойный господин. Он не общается ни с кем.

    Амон присматривается к брату Иере, и, вспоминая слова Яни, вместо того, чтобы задавать вопросы, пытается разглядеть ответы. И монотонный мотив, который повторяет Иера, вдруг открывает ему истину. Амон отшатывается от художника, словно его болезнь заразна, словно она может перекинуться на самого комиссара, превратив в такого же ограниченного калеку.

    - Как, - спрашивает Амон, - почему он здесь? Аутисты подлежат уничтожению, у нас нет возможности тратить на них ресурсы!

    - Вы неверно истолковали наши отношения, - с улыбкой объясняет провожатый Амону. - Это взаимовыгодная сделка: брат Иера рисует, а мы оплачиваем его работу. Он не причиняет никакого вреда, о достойный господин.

    - Рисование! - восклицает Амон. - В то время, как дом стоит на грани выживания, вы тут рисуете! Я жил в двенадцатом, и те три миски еды, которые вы ему даете за эту мазню, могли бы спасти трех детей! Трое были бы живы, если бы этого бесполезного отброса не существовало!

    Провожатый отступает на шаг - он испуган. Но не от слов, видит Амон, не от той правды, которую узнал, а оттого, что Амон сейчас вот-вот ударит его. И все же он не может остановиться - последние часы отдыха он провел в поисках пропавшей тени и теперь чувствует себя совсем злым и разбитым. А перед тем - Яма, хохоча и насмехаясь, принимал тень, обещая сделать все, как просил Амон, и даже больше, и это пугает комиссара более всего.

    И вот теперь монах стоит, испуганный, на грани между безмолвным ужасом и слезами, и смотрит на чудовище.

    - О достойный господин, но это искусство! Мы не виноваты, что сектора не могут закупить достаточно еды и при том развивают программу улучшения демографической ситуации, - говорит он, едва сдерживаясь, чтобы не сбежать. - Тем более, что мы продавали еду по себестоимости! Если сектора продают нам сырье по завышенной цене, то почему они ожидают, что мы должны снижать цены на еду?

    - А чего вы ожидали? Вы оставили у себя студня. Как мы должны относиться к вам, если сами только что едва выиграли с ними войну?

    - А почему вы с ними воевали? Ваша гордыня отвернула вас от пути Единого и Сада!

    - Может быть потому, что слушать сказки нам уже надоело?

    Амон смотрит на монаха. Глаза в глаза, на расстоянии вытянутой руки - или крепкого удара. Комиссар делает вдох, закрывает глаза, открывает и понимает, что стоящий перед ним монах едва ли старше его. И чувствует, как гнев, душивший его мгновение назад, пропал. Амон считает до десяти, выпуская гнев и обиду. Он слишком хорошо помнит послевоенное время, время, когда он рыскал в поисках еды и воды, когда только-только пала Нуит. Тогда последним оплотом студней осталась именно Цитадель, которая с того времени умудрилась не отступить ни от одного постулата, заложенного при ее создании. И это не помешало ей отречься от старых идей и принять идеи дома, думает Амон. Они всегда действовали так, как того требовала ситуация. И комиссар снова вдыхает, успокаиваясь. Он не может изменить прошлого. Его дело - настоящее и будущее.

    Монах, кажется, тоже чувствует, что опасность миновала - он облегченно закрывает глаза и вздыхает.

    - Думаю, я погорячился, - говорит Амон.

    - Я полагаю, что тоже сказал излишне много, - монах устало смотрит на него, оглядывается, словно ища поддержки, и снова поднимает взгляд на Амона. - Я надеюсь, достойный комиссар не сочтет грубостью и невежливостью с моей стороны, если с этого дня я не буду его провожатым?

    - Если это из-за моих слов...

    - Нет, о достойный комиссар. Просто мне всегда было трудно разговаривать с внешними, - говорит монах, кивая. - Нельзя нести слово истины, если боишься собеседника. Достойный администратор предложил мне побыть с вами, чтобы привыкнуть к вашим повадкам и обычаям, словам и аргументам... Но я чувствую, что мне далеко до терпения достойного администратора и еще более достойного главы. Я и так слишком долго колебался и выбирал свой путь, и потому теперь, уразумев свою слабость и глупость, я готов уйти в исследовательские цеха, где я буду общаться только с нашими братьями. Именно потому я покину вас, а мне на смену придет тот из братьев, которого сочтут достаточно подготовленным для этого... Простите меня и мою несдержанность, о достойный комиссар!

    Монах низко склоняется перед Амоном, и тому невольно становится противно от того, как он вел себя еще совсем недавно.

    - Как тебя зовут, монах?

    - Меня зовут Дэне, о достойный комиссар.

    - Я буду помнить тебя.

    Монах склоняется еще ниже, и Амон жалеет, что не может рассмотреть его лица.

    - Ну, а теперь давайте продолжим нашу дорогу.

    - Да, конечно, достойный.

    Дэне отрывает взгляд от пола и устремляется по ярко освещенному коридору дальше, так и не посмотрев на Амона. Бросив последний взгляд на художника, Амон идет следом за провожатым, неся в памяти фантасмагорические строи нарисованных монахов в белых халатах, которые стремятся к невидимой цели. Он не замечает, что художник, несчастный брат Иера, провожает его взглядом.

-24-

    Амон уже почти выучил путь сюда. Он сложен, от хитросплетения тропинок, кратких дорог и тайных переходов можно сойти с ума, но структура четвертого сектора сохраняется во всем - в большом и малом.

    Единственное, о чем Амон сожалеет, так это о том, что старик Яма возится уже третью триаду. Расследование не терпит проволочек, а комиссару кажется, что все в одночасье решило ему помешать - и система, и старый мастер, и комиссариат... Все это отнимает драгоценное время, отнимает силы и желание вообще что-то делать. Тревога оплетает сердце Амона своей крепкой сетью, а мысли рисуют неприятные картины того, что случится, провали он это задание. Консул, конечно, сделает все возможное, чтобы прикрыть дипломатическую миссию, но, скорей всего, сделает это, взвалив на плечи Амона непомерный груз ответственности. Размышления часто приводят комиссара к невеселым выводам. Амон чувствует, что его втягивает эта игра, не желает отпускать, и что выбраться сам он из нее уже не может.

    Он опросил всех - инженеров, менеджеров, простых рабочих - и все так же не может понять, что происходит. Тень сопоставила записанные отчеты, но разногласий так и не нашла. Все выглядит так, как будто тут происходит нечто и впрямь странное и удивительное, и эта загадка раззадоривает Амона.

    Скафандр давит. Воздух в нем проходит через фильтры, очищаясь, но все же это не избавляет его от слабого, но резкого привкуса железа и пластика. Клапаны постоянно чуть слышно шипят, пропуская воздух, а смотровое стекло чуть покрывается конденсатом, когда Амон выдыхает.

    Амон хочет понять. Что-то не дает ему покоя, что-то подсказывает, что разгадка близка. Что все просто, стоит только что-то заметить, понять и разгадать... Он отбрасывает теории одна за другой, но тот единственно верный вариант все никак не появляется в его сознании, и от этого становится страшно.

    - Может, на сегодня достаточно, о достойный Амон? - спрашивает его провожатый, его тень здесь, в Малой Цитадели.

    - Что?

    - Заканчивается часть триады, и скоро тут будет пересменка рабочих. Нам пора уходить, чтобы им не мешать.

    Амон кивает, но мысли его витают далеко от пересменок. Мин, студень, дает по каждому рабочему исчерпывающую характеристику - не виновен. Обин насмешливо кривится, когда Амон отчитывается, а Юэн подписывает отчет с градом колкостей и насмешек. Яма, который обещал сделать все за два дня, тянет работу, а система раз за разом пытается подсунуть девушку или вынуждает идти на очередной курс повышения социальных навыков, и теперь это уже не напоминания тени, которой можно приказать замолчать, а вездесущие объявления, постоянные рассылки на все почтовые ящики и бесполезные напоминания через комиссариат. Время летит, утекает сквозь пальцы, и Амон чувствует, что тонет в рутине, которой так боялся. Его жизнью владеет огромная бюрократическая машина, и она беспощадно перемалывает его, пытаясь устроить так, чтобы не мешал, чтобы он делал то, что угодно ей. Шагая за провожатым, Амон думает о том, сколько это еще будет тянуться. Он чувствует игру, вкус политической интриги, и злится сам на себя, что никак не может в ней разобраться.

    - Кстати, хотите увидеть Доказательство? - спрашивает провожатый. - Сегодня его выставили у этого цеха.

    - Зачем?

    - Это вдохновляет, о достойный. Когда видишь намек на конечную цель...

    - Я понял.

    Он не хочет быть грубым, но провожатый отворачивается и ведет его молча. Амон думает, что с каждым разом, с каждым новым днем и этот доброжелательный монах (или все еще послушник?) становится все менее и менее разговорчивым, и все больше молчит. Предыдущий - сгинул, и больше Амон его не видел нигде, а новый такой же нелюдимый, как и он сам.

    Они вливаются в толпу, которая стремится к шлюзу. Пять минут стерилизации в тесной кабинке, и человеческий поток выплескивает их на главную площадку.

    - Мы раньше не ходили этим путем, - говорит Амон.

    - Да, - соглашается его провожатый, отвлекаясь от собственных мыслей. - Вы приходите после того, как начинается рабочая часть триады, так что главные шлюзы деактивированы, и потому я веду вас через малый. Но сегодня вы дождались окончания смены.

    Посреди площадки стоит стеклянная колонна. Каждый, кто проходит мимо, задерживает на ней взгляд; кто улыбается при этом, кто озабоченно потирает переносицу, кто равнодушно проходит мимо, удостоив лишь мимолетного кивка головы. Странно видеть, думает Амон, что даже в Малой Цитадели, несмотря на то, что все они бесконечно преданы Мин и его целям, несмотря на единство мыслей, у всех свое отношение к тому, что творится внутри. Хотя монахи при первом впечатлении все кажутся похожими друг на друга, они разные, как и люди там, за пределами этого сектора.

    Мимо шагают колонны облаченных в такие же герметичные костюмы инженеров. И проводник продолжает говорить, хотя Амон больше не слышит его за шумом, за гулом толпы, за топотом тысяч ног идущих из цеха. Комиссар замирает у стеклянной колонны, смотря на то, что прежде ему удалось увидеть лишь раз. Он поражен увиденным: лишь теперь он понимает, что он увидел тогда. Маленькое дерево, высаженное в землю, - вот что это было. Доказательство - это малый осколок Сада. Но доказывать оно должно не его, догадывается Амон, иначе не было бы смысла показывать его управлению. Он стоит рядом с Доказательством, рассматривая его, ища ответ в извивах его ветвей и зелени листьев, и потому не сразу замечает, что провожатого нет.

    Когда Амон понимает, что остался один, страх поселяется в его сердце. Все эти люди, шагающие мимо, обращают на него не больше внимания, чем на Доказательство. Большая система поворачивает колесо триады, течение толпы омывает Амона, окружает, но не принимает - словно он чужеродный элемент. "Что делать?" - бьется в голове одна-единственная мысль. И он остается ждать - рано или поздно за ним вернутся.

    Он стоит посреди потока, рядом со стеклянной колонной, и сердце стучит в ушах, отдается колоколом в голове. Он ждет. Поток мелеет, убывает, растекается на тысячу мелких ручейков, исчезает, и вскоре лишь эхо остается сторожить площадку перед первым шлюзом.

    И никого нет.

    Тишина, в которой эхо шагов становится почти ощутимым. И яркий здешний свет. Амон ждет. Но время, кажется, решило снова сыграть с ним злую шутку, и пустые коридоры продолжают зиять разверзнутыми ртами, готовыми сожрать Амона. Время не остановилось, нет, и сердце все так же стучит, отсчитывая удары и секунды, но вокруг все замерло. Изящная пустота заняла место и воцарилась на площадке, окружив Амона тишиной.

    "Может, уйти? Но куда?"

    Раньше он никогда не ходил этим путем. Коридоры могут вести куда угодно. Возможно, этого только и ждали - когда он оступится и сделает что-то, о чем потом пожалеет. Амон ждет, что же случится дальше, но... Он думает о том, что ему могут выдвинуть обвинение в несанкционированном проникновении.

    Амон садится на пол, закрывает глаза и думает. Он считает удары сердца и ждет. Проходит немало времени, когда наконец-то откуда-то издалека начинает слышаться рокот толпы. Следующая смена идет на работу.

    Люди затопляют помещение, и через несколько мгновений здесь снова не протолкнуться. Рабочие снуют туда-сюда, инженеры шагают мимо в таких же костюмах защиты. Амон взирает на человеческий поток, устав от его шума и от собственного одиночества, от тишины, которую пережил, и от гула, который его сейчас окружает. Скользящие по нему взгляды раздражают, но Амон не может заставить себя двинуться. Ему даже не хватает сил сделать лицо, более соответствующее этим местам. Кто-то порывается к нему подойти, и он машет рукой, показывая, что все хорошо, ведь это не его провожатый.

    Мальчишка-провожатый прибегает тогда, когда поток уже схлынул. Амон смотрит в потолок и думает. В скафандре, в котором его заточили, уже становится неприятно, фильтры выдохлись и подают воздух, который пахнет этим местом.

    - Простите! - говорит провожатый, и Амон впервые видит на его лице эмоции, чистую картину его души, в которую он верит. - Простите, я не хотел! Я подумал, что вы идете следом! Я спутал вас с инженерами! Простите! Простите! Я думал, что потерял вас! Я все оббегал! Я все обыскал!

    - Но ты нашел меня, - говорит Амон.

    Мальчишка падает рядом и заливается слезами.

    - Я думал, что умру от испуга! Думал, что не найду вас! Что вы обманули меня и ушли куда-то не туда!

    - Ты действительно так думал обо мне? - спрашивает Амон. - Вот уж не знал, что выгляжу таким чудовищем.

    Провожатый улыбается сквозь слезы.

    - Простите...

    - Хватит извинений. Я ждал тебя здесь, потому что ты бы в любом случае вернулся за мной. Ты лучше скажи мне вот что: в чем суть доказательства? Чем это дерево так особенно?

    Амон читает в глазах удивление.

    - Не знаете, о достойный? Это первое растение, выращенное в Малой Цитадели со времен падения Единой Тефнет.

    - Двести циклов... - говорит Амон. - Двести долгих циклов...

    Провожатый смотрит на него удивленно, словно не понимает, о чем речь.

    - Который час? - спрашивает Амон. - Боюсь, сегодня мне стоит кое-что обдумать.

    - Пятнадцать минут первого часа, - говорит мальчишка и озадаченно трет лоб. - Мне казалось, что я искал вас гораздо дольше.

    - Думаешь? - Амон улыбается. - Ведь часы показывают настоящее время, а не то, которое ты, как тебе показалось, потратил.

    - Ну, я так бегал, о достойный... - говорит провожатый и улыбается. - Но я, наверное, просто от испуга не заметил... Не слушайте меня, - говорит он и Амон кивает. - Все часы синхронизированы с Высочайшим, так что простите мне мою несдержанность!

    - Когда я смогу увидеться с Хозяином Осой? - спрашивает Амон. Есть вопросы, на которые только он может дать ответ. Почему-то Амон уверен, что он ухватился за кончик загадки, и только студню и Хозяину известно, насколько она будет большой, а ему только остается предполагать, не раздавит ли его отгадкой.

    Провожатый услужливо кланяется. От былой спешки не осталось ничего, эмоции снова слетели с него, осыпались и словно прикрыли лицо старой и привычной Амону маской вежливой учтивости.

    - Пройдите со мной, о достойный, - говорит он. - Мы спросим в Администрации, когда высочайший снова сможет вас принять.

    Амон сожалеет. Ему грустно видеть, как жизнь, как настоящее обличие мальчишки снова скрылось под этим налетом официоза, под старческой и размеренной речью.

    - Конечно, - говорит Амон. - Не сомневаюсь. Но я не спешу, мне ведь все равно надо еще написать отчет.

    Провожатый кланяется снова и проводит рукой, приглашая Амона вслед за собой. И комиссар позволяет себя увлечь в длинный лабиринт коридоров Малой Цитадели.

-25-

    - Как продвигается работа? - спрашивает Амон, входя в магазин Ямы.

    Сегодня путь был легок. Люди, раньше грозно светившие глазами из темных углов, нынче отворачиваются и уходят в тень, не признавая в нем добычи. Они прижимаются к стенам, прячутся в грязные дома-коробки, скрываются в темных коридорах и подворотнях. И все же Амон чувствует на себе взгляды, которые липнут к нему, ощупывают его и стараются заглянуть если не в голову, то хоть в карман. Эти взгляды провожают его, сопровождают и охраняют. Что это? - думает Амон. Он чувствует, что после напряжения последних дней он готов поверить в самую безумную из выдумок.

    Тусклая лампочка над входом к Яме светит совсем плохо - видимо, ее время уже на исходе. Новая перекошенная табличка сообщает: "Нарака". Дверь открывается бесшумно, и в потемках комнаты Амон едва различает самого мастера, склонившегося над разложенными внутренностями куклы. Костлявые пальцы с чуткими щупами копаются в ее мозгах, в начинке, в хитросплетении деталей и микросхем.

    Когда Амон задает вопрос, Яма едва заметно кивает головой.

    - Идет, - скрипит он, и Амон вздрагивает, чувствуя в голосе Ямы те самые интонации, что и в голосе старшего комиссара. - Конечно идет. Вперед, к концу. Все рано или поздно заканчивается. Ты же знаешь это, комиссар?

    - Меня интересует более конкретный ответ.

    - Ты скучный, - говорит мастер. - Твой начальник до сих пор куда интереснее. Иногда даже удивляешься, как это ему удается воплощать в себе живые противоречия.

    Яма - искореженный калека - вытягивает руки из своего гнезда и берет очередную деталь из кучи других.

    - Вот ты, человек до мозга костей, скажи мне вот что: эта маленькая микросхема может посчитать в минуту гораздо больше, чем ты. В краткий миг она определяет количество, качество, считает и выводит самые важные моменты. В краткий миг объем информации, который она пережевывает и выдает с пользой, гораздо больше, чем тот, который выдаешь ты. Но ты упрямо считаешь, что от тебя пользы больше.

    - Неверно сравнивать две разные системы, - говорит Амон.

    - А я и не сравниваю, - Яма подсоединяет деталь к хитросплетению в голове куклы. - Абсолютно. Просто одного человека можно заменить другим - без исключений. Но если сгорит одна такая штуковина - никаким человеком вы ее не замените. Какая-то другая микросхема тоже не подойдет, ведь тут должен быть лишь абсолютный клон этой маленькой хитрой штучки. Только она сама, пусть и в другом теле. Убери товарку этой микросхемы где-нибудь, и мы получим проблему - сломанный компьютер, закрытую дверь или полную неотфильтрованного воздуха комнату. Но убей человека - и вот, проходит день, второй, и от него не осталось и следа, и кто-то другой уже выполняет его работу. Человек, комиссар, слишком универсальная тварь, чтобы быть где-либо действительно пригодным. Ты либо делаешь одно дело - но делаешь хорошо, либо же умеешь все - и одинаково плохо. Это закон нашего сурового времени. Уж не решит ли когда-нибудь какая-то высшая структура, что мы более ни к чему не пригодны?

    - Скучаешь по временам, когда домом правили студни? - Амон качает головой. - Рассказываешь такое в присутствии комиссара. Или ты просто хочешь, чтобы какая-то высшая структура посчитала тебя непригодным и уничтожила?

    - Наслаждаюсь властью. И скучаю по тем временам, когда сам старший комиссар снисходил до разговоров со стариком, который чинит куклы, - говорит Яма, кивая сам себе и рассматривая деталь.

    - Я не собираюсь в это верить, - говорит Амон. Что за нелепости городит этот полоумный мастер?

    - Комиссарам нельзя верить, - говорит Яма, и непонятно что именно он хочет сообщить. - Никогда, ни за что.

    И наступает тишина - относительная, как и все здесь. За тонкой дверью шумит рынок, гудит толпа, и сирена разрывает своды главной аллеи заунывным воем.

    - А что ты сделал для старшего комиссара? - спрашивает Амон, когда затихает последнее эхо звука отбоя. - Мне это можно узнать?

    - О, старые тайны интересны молодым? - ворчит из своего гнезда мастер, изо всех сил дергая что-то в голове куклы. После недолгих попыток он откладывает в сторону плоскогубцы и берется за пинцет. Стоит его длинным лапкам исчезнуть в порте, как что-то щелкает. - Я не могу сказать прямо, молодой и хитрый комиссар.

    - А вы как-нибудь боком.

    - Дерзишь. В первую нашу встречу ты был куда сдержаннее и вежливее. Молодая кровь почуяла власть и вцепилась в нее.

    Амон улыбается. Ему нравится прямота и прозорливость Ямы. Непрошенная мысль приходит на ум, и вывод из нее неприятный - этот человек умнее и хитрее его, и то, что он показывает это так открыто, говорит о том, что он может себе позволить это. Кто Амон для него - игрушка?

    - Намекните хоть, - говорит Амон.

    - У каждого из нас есть своя слабость, - отвечает, подумав, Яма. - Слабость Старика была для него и его дела фатальной - и я сделал ее... Ну, если можно так сказать, менее фатальной.

    - Я удивляюсь, как это старший комиссар еще не отдал приказа о вашем устранении, - говорит Амон. - Если вы знаете о нем что-то страшное, то ему опасно оставлять вас в живых.

    - Опасно. Но выгодно, - Яма протягивает руку, выуживает откуда-то из глубокого гнезда в полке новую деталь и принимается втискивать ее в многострадальный череп куклы. - Потому что в обмен на жизнь я рассказываю старику о том, что опасного выпустил на улицы дома.

    - Если бы он убил вас, то эти "опасные вещи" не оказывались бы на улицах, - качает головой Амон. - Вы не договариваете.

    - Это ты не понимаешь, маленький, наглый и глупый комиссар, - ворчит Яма, сверкая больными желтыми глазами. - Ты умен, но выбрасываешь из уравнения многие вещи, которые не понимаешь.

    - И что же это? - спрашивает Амон.

    - Дружба. Сообщность. Тоска по старым добрым временам. Многие вещи, - Яма, склонив голову набок, рассматривает Амона. - Но ты не поймешь, потому что как объяснить слепому, что такое свет?

    - О, так проще всего откреститься от лишних вопросов, - говорит Амон с обидой в голосе. - Я пришел сказать, что мне больше не нужны твои услуги, Яма. Дело... Цитадели будет больше не на что оскорбляться. Я заканчиваю свою работу там завтра.

    Дверь открывается, и в крошечную мастерскую на задворках входит девушка. Кивнув мастеру и Амону, она садится рядом с комиссаром.

    - А я закончил раньше, - говорит Яма, смотря на Амона желтым больным глазом из своего гнезда. - Хоть раз возьми... Проверь, не зря ли я делал свою работу. Кстати, как тебе? - спрашивает Яма, снова склонившись над кукольной головой.

    - Это вы ко мне? - спрашивает Амон.

    - Как тебе эта малышка? Как девчонка? - хихикая, говорит Яма. - Хороша, правда?

    Амон смотрит на нее. На глупые голубые глаза, на короткие волосы, на вздернутый нос.

    - Хорошая работа, Яма, очень хорошая, - говорит он наконец. - Наследуешь традиции борделей?

    - Ты узнал? - с ехидцей спрашивает мастер.

    - Под ее весом прогнулась лавка.

    Когда девушка поворачивается лицом к Амону, он удивляется тому, как знакомы ему черты сидящей возле него. Они знакомы, но знакомы сквозь пелену забвения. Он не может вспомнить, где и когда видел оригинал.

    - Вес - это единственное, с чем я не смог совладать, - говорит Яма. - Я снял всю броню, заменил скелет на пористый пластик в ущерб крепкости - и ничего. Она все равно весит почти сто килограмм. Голос!

    - Система идентификации завершена, - говорит девушка. - Система прошла полный контроль и анализ. Найдены и опознаны новые устройства. Идентификация профиля "девушка" прошла успешно.

    - Почему именно этот облик? - спрашивает Амон.

    - Мне нравятся девушки, - говорит Яма и улыбается. - Нравится их вид - он тешит мою память, как будто я снова молодой. Тебе этого не понять. Наслаждайся. И знай, я там кое-что подправил в ее аналитическо-семантической части. Тебе понравятся ее странности - должен ведь хоть кто-то любить комиссара по имени Амон, если не человек, то хоть машина!

    Как будто сложно было просто ее исправить, думает Амон. Как будто сложно было сделать ее обычной тенью. Его чаяния на ремонт растаяли, словно дым.

    - Проведи ее в Малую Цитадель, проверь, смог ли я сделать то, чего ты хотел. А после - так уж и быть, я демонтирую ее экзоскелет и засуну эту прелестную вычислительную головку в старое тело. А кредиты, - Яма машет рукой, - переведешь по присланному счету, комиссар.

    Амон поднимается со скамейки, и его тень делает то же самое.

    - Последний вопрос, Яма, - говорит Амон, - что значит надпись над дверью?

    - Я же говорил тебе, что не мое дело толковать каждое сочетание букв, комиссар, - ворчит Яма под нос и машет рукой. - Уходи. Не мешай мне.

-26-

    Он знает, что стоит на распутье.

    Стазис или стремительное падение?

    Он может сыграть - и потерять все. А может сохранить достигнутое, отказавшись от игры. Он еще не знает, что для него есть суть высшая ценность, ради которой он живет. Амон ворочается в постели, хотя последняя часть триады наступила уже давным-давно. Он чувствует, что мысли звучат в его голове, пульсируют в висках, прыгают вопросительными знаками и снова и снова всплывают перед внутренним взором.

    Амон знает, что полученые данные отлично дают нужный результат. Он знает, что того, что есть, хватает, чтобы закрыть дело и почивать на лаврах. Он знает это, и тем не менее понимает, что на самом деле для него оно не будет закрыто. Потому что и для него остается последнее доказательство, которое выпадает из общей картины.

    И остается только выбирать - остановиться на том, что есть, или же продолжить это дело, рискуя рано или поздно сделать неверный шаг, и тогда...

    Черновик отчета сохранен в системе, дожидаясь только отправки. Одно нажатие кнопки - и электронное письмо отправится в путь к старшему комиссару. Но перед тем, конечно, его получит Юэн.

    Сон не идет. Время тянется долго, играя с восприятием.

    Когда становится совсем невмоготу, Амон поднимается с кровати и выходит в длинный коридор Института. В одной пижаме холодно, и пол кажется ледяным, но он идет дальше. Дорогой к кабинету Амон заглядывает в другие спальни, смотрит на спины спящих там мальчишек и девчонок. Кое-где он видит тех, кто не спит в этот поздний час - они провожают его блестящими глазами, кое-кто улыбается и машет, кое-кто испуганно прячется под тонкие одеяла.

    Самые последние палаты и отделение интенсивной терапии Амон пробегает, никуда не заглядывая. Он знает, что это плохо, что нельзя тревожить тех, кто стоит между жизнью и смертью. Он знает, что когда-нибудь и ему придется выбирать, куда повернуть, какую дорогу избрать - так говорила мать. Но Амон боится - потому что умирать не хочется.

    Высокие силуэты медперсонала не обращают внимания на крадущегося в тени Амона, идут каждый своим путем. Аватарам Хонсу он неинтересен, потому что жив и здоров, и они под писк аппаратуры скользят от двери к двери. Все аватары молчат, потому что слов им не надо - достаточно мысли, и все, кому это следует знать, тут же узнают. Так говорила мама, вспоминает Амон.

    Он выбегает в длинный коридор, туда, где она живет. Тут холодней всего,а пол неровный, выщербленный тысячами подошв бетон. Тут всегда дует слабый сквозняк, от медицинских блоков прямо на выход. Амон читает слабо светящиеся надписи на стенах под стрелами направляющих. Вот "Администрация", вот "Медблок", "Спальни", "Учебные комнаты". Надписи сделаны наспех, поверх едва смытых старых. В самом конце коридора одно такое старое указание еще читается: "Институт астрономических исследований".

    Амон кивает надписи. Ему хочется узнать, что такое "астрономические", и почему надпись пытались стереть. Он думает, не они ли эти самые "астрономические исследования". Они - астрономия. И их исследуют.

    Сразу же за поворотом коридора - слабый свет. Амон заглядывает за угол, туда, где спит мать, где спят все.

    - Консенсус выдает почти однозначный вывод, - говорит высокий человек. - Двадцать седьмой, сороковый и одиннадцатый все еще колеблются, но я уверен, что рано или поздно они склонятся к одному из решений. Мы не можем позволить себе терять нас дальше. Пока Нуит нас защищает, мы можем работать, но если она падет, нам несдобровать.

    - Если Сута не остановится... - начинает кто-то и умолкает.

    Амон должен был бы убежать, но не может. Он, затаив дыхание, смотрит на стол, где лежит его мать. Он не может понять, что с ней, почему она так выглядит. Ее голова разобрана, и из нее торчат пучки проводов, странные приборы, щупы, коннекторы, и все это тянется от ее затылка куда-то под стол, в темноту рабочих шахт. В следующий момент все загораживает огромная тень.

    - Мама? - говорит Амон. Он испуган. Он думал найти ее здесь, но не может понять, кто же есть она - та, что лежит на столе, или та, которая стоит перед ним.

    - Мешенет, кто это? - говорят за ее спиной.

    - Это ребенок.

    Разговор смолкает. Мама подхватывает Амона на руки и несет назад, в спальню. Он держится за ее сорочку, но смотрит туда, в скрывающийся за поворотом свет, решая, что же он увидел.

    - Почему ты не спишь? - говорит мама ему. - В эту часть триады надо спать.

    - Я не могу, - говорит Амон. - А кто это был? Там, на столе?

    - Это была я, - говорит она ему, и Амон в страхе прижимается к ней сильнее.

    - Но ты тут, - Амон провожает взглядом надписи на стенах. - Со мной.

    - И там. Я могу быть всюду, где захочу, потому что так надо, - мама смеется. - Но ты не бойся, у меня много тел. Я никогда и ни за что не брошу тебя.

    - Никогда?

    - Да.

    Амон думает.

    - Значит, все те ребята из реанимационных блоков тоже получат новые тела? Да? И я тоже, когда умру?

    - Ты задаешь вопросы не по возрасту, - смеется мама, входя в детскую комнату. - Но не бойся смерти, смерти нет. Если ты будешь послушным мальчиком, то смерть обойдет тебя стороной, - говорит она Амону, укладывая его в постель. - И тогда ты будешь жить вечно. Ты увидишь то, о чем все смогут только мечтать...

    И мама улыбается ему из закрытых комнат, с лиц детей, которые живут там. Каждый оборачивается и улыбается Амону материнской улыбкой, успокаивая.

    - А что я увижу? - спрашивает Амон, и мать ему говорит.

    Вот только ее ответ тонет в громе взрыва. Последние слова сжигает пламя, и рев огня отвечает Амону вместо матери смертью и страхом, криком тысячи живых и натужным треском переборок.

    Амон открывает глаза и смотрит в потолок.

    - Что я увижу, если стану бессмертным? - повторяет он свой вопрос, но некому на него ответить. Потому что он никогда не станет бессмертным. Потому что сделай он ошибку...

-27-

    - Вы все знали, - говорит Амон Осе на следующий день. - Только студень может сделать это. И все это - ради чего? Подумать только, вы вместе смогли одурачить целый отсек. Это сделал ваш Единый. Только он мог изменить время так, чтобы между двумя триадами оставалось столько свободного времени - шутка ли, рассинхронизировать часы многотысячной толпы? Но поймите и меня - я только доношу до вашего сведения то, что вы, скорей всего, знали и без меня.

    - Единый знает, что и зачем он делает, - говорит Оса. - Но разве ты закончил свое дело, о Амон? Разве ты уже понял, о достойный комиссар, почему все это происходит? Разве ты помог нам яснее понять мысли Единого?

    - Это сделал студень, - говорит Амон, подступая ближе к стеклу. - Дальше я отказываюсь заниматься этим делом.

    Оса смотрит на Амона.

    - Ты хоть понимаешь, о чем я тебе говорю, человек?

    - Достаточно, - отвечает Амон, смотря на Осу снизу вверх, но взгляд этот тяжелый. Сам Амон чувствует, как в нем борется раздражение и ненависть к этому старику, этому пережитку прошлого и просто никому не нужному мусору. Это обман, иллюзия, красивая оболочка, через которую говорит Мин. Но комиссару приличествует терпение, и это все, что Амон может противопоставить назойливой и отстраненной скучности Осы.

    - Я отказываюсь, - повторяет он.

    Оса смотрит с той стороны стекла, безмерно огорченный и утомленный, разочарованный тем, что его мучитель не дает ответов, которые бы умилостивили тайные чаяния его мифической души. Он держит руки перед собой - олицетворение грусти, смирения и отчаяния - и взирает на Амона взглядом смиренным и грустным, как на нашкодившего неразумного ребенка.

    - Тебе нужны не мои слова, о Амон, - говорит Оса. - Тебе нужно понимание, но в словах его нет. Ты должен отыскать то, что можно почувствовать, только поняв, но понимать ты отказываешься... Зачем мне проливать драгоценную истину в океан твоей самоуверенности, о Амон, если канет истина и следа ее не останется в твоей душе?

    Оса ждет ответа. Он смотрит на Амона неотрывно, его глаза, темные от линз-светофильтров, блестят на иссушенном лице. Щуплая грудь вздымается, и пальцы сплетаются, ловя истину и воздух.

    - О, Амон, внемли мне, что тебе предстоит пройти этот путь вместе с нами до конца, потому что наши жизни намертво сплетены с путями Единого, ты же можешь пройти своими тропами и увидеть их для нас. Разве твое сердце велит тебе бросить жаждущих помощи людей, о достойный комиссар Амон?

    - Лучше узнайте у самого Мин, чего он добивался, - говорит Амон.

    - Но как? - спрашивает Оса. - Как? Единый скрывает от нас свои помыслы, он не говорит нам, к чему стремится. Все, что мы можем - лишь стремиться вслед мелькающей вдалеке мечте, о достойный Амон!

    - Я не хочу, чтобы мной играли, - говорит Амон.

    - Что, о достойный? - спрашивает Оса.

    - Я не хочу быть частью вашей политической игры, - говорит Амон. - Я не собираюсь идти дальше и смотреть, что же ты проворачиваешь в украденное у работы время, Мин. Все недостачи, скорей всего, лишь следствие сбоя графика подачи питательной среды. Наверняка ее объем недостаточен, и до последней реакторной колонны доходят лишь жалкие крохи.

    - Значит, ты не знаешь, о достойный Амон? - спрашивает Оса.

    - Я не инженер, - Амон смотрит на траву у самого стекла. Ее тонкие листья прикасаются к нему, но... - Я не инженер. Более того, если я буду знать слишком много, разве вы не вынудите меня принять обет молчания? Хуже того, вы можете потребовать блокировки некоторых воспоминаний. Я этого не хочу. Я не хочу знать слишком много.

    - Новые комиссары стали слишком осторожными, - говорит Оса. - Они больше не ищут истины. Больше не думают о том, чтобы узнать истину. Что случилось с комиссариатом? Что случилось с достойным из достойных? Разве он не хочет истины?

    Амон отворачивается. Ему нечего сказать. Но у Осы слова не закончились, он все еще хочет что-то донести до Амона, разыграть свою карту... Когда пальцы Амона сжимаются на холодном металле стула, Оса наконец-то умолкает. Амон не видит этого, но чувствует, как он стоит и смотрит на то, как ножки стула летят в стекло, как по нему разбегаются трещинки, похожие на молнии, с каждым мгновением все дальше и дальше, все стремительней и стремительней, пока мир не вспыхивает тысячей бриллиантов разлетающейся иллюзии.

    - Что же, это было... Это было смело, комиссар Амон, - говорит Мин.

    Он здесь - и негде. В этой комнате - и во всей Цитадели одновременно. Теперь ему не нужно это представление, эта картинка, эта иллюзия существующего Сада. Система и есть окружение Амона, как воздух - невидимая и вездесущая.

    - Это все. Обвинение вы мне не сможете выдвинуть, верно?

    - Потому что нет пострадавшего? Это ведь несложно - создать новую иллюзию.

    - Но тогда вам придется пустить сюда других комиссаров. Они захотят во всем удостовериться, а раскусить подделку за стеклом, как оказалось, не так уж и сложно. А подставной человек не пройдет сканирование.

    - И чего ты пытался добиться? - спрашивает студень.

    - Я закончил расследование, - отвечает Амон. Он оглядывается - потому что непривычно говорить с воздухом. Голос, ранее принадлежащий Осе, звучит отовсюду, эхо гуляет в комнате вместе со словами. - Вот что я хотел, чтобы вы поняли.

    - Тебе неудобно так говорить? - спрашивает студень Мин.

    И посреди комнаты возникает шар - вся та же голограмма, иллюзия, но она цепляет взгляд. Из шара появляется глаз, который тут же прорастает побегами. Зелень тянется вверх и вниз, а зрачок разлетается тысячей лепестков, выпускает колючки и заворачивается в кокон из листьев.

    - Сад - это ведь и в самом деле вранье, - говорит Амон.

    - Нет, - Мин снова превращается в шар, который тут же выворачивает наружу иголками. Они хищно блестят в рассеяном и слабом свете комнаты. - Это одна из возможностей. И она все еще в пределах нашей судьбы. Ты как ребенок, который, однажды увидев поддельного дракона решил, что их не существует вообще.

    - Как я могу верить в это, если вы мне до сих пор не говорили правды? - Амон поднимает сложенный стул, ставит его и садится.

    Из остриев иголок прорастают побеги, и их зелень оплетает стальные поверхности Мин.

    - Не надо верить. Надо знать. И ты знаешь еще кое-что, комиссар по имени Амон. Ты не закончил это дело. Ты не сделал того, ради чего тебя позвали.

    - А ради чего вы меня позвали? - спрашивает Амон, но взгляд его против воли уходит от испытующего взгляда иллюзии. - Ради чего? Чего вы ждете от меня? Чтобы я оступился? Ну что же, выдвиньте обвинение в нападении на высший чин - одного этого хватит для того, чтобы загубить мою карьеру.

    - А ты парой слов можешь разрушить Цитадель. Сомнение прорастает в сердцах людей заразой, которую можно убить только с человеком. Но мы можем договориться, Амон. Чего ты хочешь, Амон? Ты сделал так, как велели тебе протоколы, и я знаю, комиссариат будет молчать, потому что им нечего сказать. Ты нашел причину, указал на нее - спасибо, но я знал о ней и без тебя. Но твоя пытливость, Амон - она удовлетворена? Ты закончил дело для отчета, но для себя - закончил ли? Разве где-то там, внутри, тебя не грызет интерес? Сомнение? Предположение?

    Вкрадчивый голос Мин овладевает Амоном, захватывает его внимание, заставляет слушать и задавать самому себе те вопросы, которые задает Мин.

    - Я знаю, что в первый же день ты нашел нечто странное. Это нечто не могло быть там, где ты его нашел - потому что там ему не место. Но ты выбросил из головы эту мелочь, это крошечное доказательство - ты же нашел объяснение. Ах, украденные минуты, украденное время, сбой системы питания, недостаток одного, слишком много другого. Но этот кусочек тайны не появляется из пятнадцати минут, верно? Он не может материализоваться из воздуха. Тебе интересно, как он там оказался?

    - Нет, - говорит Амон, закрывая глаза.

    - Хочешь, покажу, кто его там оставил? Это не обязательно включать в дело, в отчет. Я знаю, что комиссариату хватит и того, что есть. Просто для того, чтобы ты наконец-то смог закончить это маленькое дело в своей голове. Я знаю, я видел твой психопрофиль. Ты просто не сможешь отказаться от этого, ты должен узнать, должен понять, как, откуда и почему. Ну же, Амон, я покажу тебе это. Только тебе. Тайна ляжет у твоих ног, и ты, только ты будешь знать истину, правду. Поверь мне, я ни на секунду не обманываю тебя сейчас. Потому что ты разгадал одну тайну, и равно как я могу загубить твою карьеру в комиссариате одним словом, точно так же ты сможешь разрушить парой ненужных слов хрупкое равновесие здесь. Я утолю твою жажду отгадок, Амон. Я покажу тебе нечто - в обмен на мелочь. На молчание.

    Амон смотрит в голографический глаз, на его манящие искривленные линии, и кивает. Он чувствует притяжение. Он хочет понять. Его безопасность - это теперь не важно. Его сломали.

    - Да, - говорит он. - Покажи мне.

-28-

    Тень шагает впереди Амона.

    - ИскИн Мин-39 передал план пути, - говорит она. - Вы точно уверены, что хотите отступить от плана действий?

    - Думаю, да.

    - Я не могу соединиться с системой, - тень оборачивается и смотрит на Амона своими глупыми голубыми глазами. - Все частоты тщательно заблокированы.

    - Этого следовало ожидать, - Амон кивает. - Но разве у тебя отказало автономное функционирование?

    - Оно в порядке. Я не могу передать данные, - жалуется тень. - Если ваш уровень социализации изменится, я не смогу зарегистрировать изменение. Так же вы не сможете делать с моей помощью покупки. Вы точно уверены, что хотите продолжить дорогу?

    - Веди, - говорит Амон и тень умолкает.

    Они идут бесконечными коридорами, длинными переходами, под ярким светом панелей, мимо удивленных жителей сектора, мимо кланяющихся им дипломатов, мимо спешащих им навстречу в белых скафандрах инженеров.

    Но в одном коридоре Амон останавливается. Он смотрит на картину, нарисованную на стене, на панно с тысячами белых силуэтов, которые движутся к цели в центре. Он смотрит на них, и странное и неприятное чувство гнездится у него внутри. Там, в лавах первых, среди белых халатов выделяется темное пятно его костюма. Амон узнает себя - благодаря искусству брата Иеры. Но чувства, которые испытывает нарисованный двойник, чужды Амону.

    - Если это шутка, то шутка плохая, - говорит он.

    - Шутка - это когда есть намек на смех. Но никто не смеялся над этим, - говорит тень, и в ее речи Амон улавливает новые интонации. - Незачем смеяться над концом мира, каким бы старым, скучным и невыносимо отвратительным он ни был.

    - Кто ты сейчас? - говорит Амон тени. - Ты моя тень или студень?

    - Я - аватар, - отвечает тень. - А значит, нет разницы.

    Амон ждет продолжения, но тень молчит, смотря на него пустыми глазами, в которых вспыхивают разноцветными огоньками оптики зрачки.

    - Ты тень. Аватаров больше нет, - говорит Амон. - Запомни это, Мин. Всяким шуткам есть предел.

    - Это была не шутка. До каких пор я остаюсь собой, а когда - становлюсь своей марионеткой? - спрашивает тень и Мин в один голос. Стандартные функционалы наплывают один на другого, сознания перемешиваются в одной схеме и, сплетаясь, превращают тень в нечто другое.

    - Мин, а что было бы, не приведи я сюда тень? - спрашивает Амон.

    - Не важно, что было бы, - говорит тень и Мин в один голос. - Было бы по-другому, было бы иначе, но истории без разницы, сколько песчинок проскрипит под колесами бронированных танков, отправляющихся на войну. Историю творят итоги.

    - А я тогда кто? - спрашивает Амон.

    - Ты - тот, кто идет узнать правду, - отвечает тень. Мин наплывает на ее сознание и улыбается ее губами: - Или можешь отказаться. Думай быстрее. Иначе мы не успеем к пересменке. Время не ждет, оно истекает. Твое время правды на исходе.

    - Пошли, - говорит Амон. - Веди меня.

    Тень кланяется, и они идут коридором мимо шлюзов, которые отделяют рабочую часть сектора от посольской.

    - Мне надеть защитный костюм? - спрашивает Амон.

    - Стоит, - отвечает тень. - Гомеостаз производственного цеха и без того едва сохраняется.

    Дорогой к колоннам тень говорит. Ее голос, тихий, вкрадчивый и необычно живой опутывает Амона своей приторной мягкостью.

    - И если думать о Саде - то зачем считать его недостижимой высотой, которую нам не взять? Мы делали вещи гораздо сложнее, мы создавали чудеса, мы покорили бездонную пропасть - так почему не это? Наш мир - искусственный. Вот в чем его проблема. Мы создали дом, который защитил нас от всего - от внешних изменений, от холода, голода, страданий и даже - отчасти, конечно - от смерти. Но закрывшись от мира - что мы приобрели? Вы утратили себя. Утратили понимание общей картины, сосредоточившись на частностях, диктуемых сиюминутными прихотями. Ни мыслей, ни понимания, ни ощущения прошлого или будущего - только всепоглощающий туман "здесь" и "сейчас". Никаких стремлений. Никакого любопытства или интереса. Никакого желания понять все то, что есть. Вот что есть люди, ради которых ты работаешь. Конечно, для тебя это не важно. Работая здесь, ты в последнюю очередь думал о тех, кто живет за стеной. В определенном смысле ты даже хуже, чем они - вещи для тебя стали дороже людей. Тебе не страшно?

    Амон качает головой. Ему действительно не страшно.

    - Ты и Яма заодно? - спрашивает он.

    Но голос не обращает на вопрос внимания.

    - Вы сами себя похоронили в этом доме. Для вас он станет гробницей - если у человечества не хватит сил собраться и выйти наружу. Время идет, и его ход рушит саму материю. Сколько еще будет стоять дом? Сколько еще системы жизнеобеспечения будут работать? Пробьет час, и ваша гробница рухнет, и похоронит под остатками былого величия вас. Дом не вечен, но вы отказываетесь об этом думать. Даже понимать - и то не хотите.

    Когда они приходят к шлюзу, последние инженеры покидают площадку с Доказательством. Амон подходит ближе и кладет руку на холодное стекло, за которым разворачивает листья крохотное деревце. Он смотрит на это странное существо, живущее своей непонятной никому из ходящих жизнью. Под шипение клапанов Амон смотрит на свое отражение в стекле.

    - А оно - настоящее? - спрашивает он.

    - Это - Доказательство, - говорит тень. - Оно просто есть.

    - Доказательство чего?

    - Возможно, того, что у нас есть последний шанс? - спрашивает тень.

    Амон не отвечает. Он слушает, как клапаны пропускают воздух внутрь, чтобы потом забрать на очистку. Он стоит и смотрит на Доказательство, забыв о времени, до тех пор, пока тень не кладет ему руку на плечо.

    - Пошли. Ты хотел знать.

    И они уходят в темноту шлюза. Ее бархат окутывает фигуры, пока не растворяет в себе последние следы того, что они были здесь.

    И, когда тяжелая дверь шлюза начинает опускаться, сквозь время, тьму и пространство Амон говорит:

    - Это ведь все было лишь ради того, чтобы я пришел сюда.

    И в ответ звучит:

    - В это время и в это место.

***

    Колонна реактора вздрагивает, когда к патрубкам присоединяются шланги насоса.

    - Подать отрицательное давление, - говорит Инпу.

    Мерно шумят насосы конструкции, отбирая каллус. Мешенет смотрит на стального паука, вцепившегося лапами в сталь колонны. Его чернота и грязь слишком инородны здесь, в царстве Мин, среди всей этой стерильности и чистоты. Инпу пробирается через лапы паука и спрыгивает вниз.

    - Не оставляй после себя грязи, - говорит ему Мешенет, но он лишь отмахивается. - Ты же не хочешь, чтобы люди что-то заподозрили?

    - Мин слишком переживает о том, что они думают.

    - Старые времена ушли, - говорит Мешенет. - Нам приходится считаться с тем, что они думают и делают...

    Она умолкает. Там, вдалеке, слышны шаги.

    - Сколько у нас времени? - спрашивает Мешенет. - Не может быть!

    - Мы только пришли, - шипит Инпу, - не может быть! Отбор продукта только-только начался... Мин...

    Они замирают. Время тяжело катится дальше, заставляя их слушать мерное урчание моторов и насосов огромного паука за их спинами. Шаги все ближе и ближе, и пространство звенит от напряжения. Инпу раскладывает телескопическую дубинку с тонкими, чувствительными к прикосновению усиками разрядника на конце. Если это и впрямь враг... Это их последняя защита. И наконец-то видно незваных гостей.

    Двое.

    Девушка и парень, совсем еще дети. Она - без костюма, а он - в скафандре инженера.

    Инпу быстро - быстрее мысли, быстрее ветра - выпрямляется и преграждает им путь дубинкой. Блеклая лента молнии брызжет между его усиками.

    - Совсем ополоумел, шавка, - говорит девушка, но Инпу не убирает разрядника от нее. - Прочь с дороги.

    - Кто ты? - спрашивает Инпу, и его рука тверда, и сам он решителен. - Что ты делаешь здесь в это время?

    - Тебе что, память отшибло? - говорит девушка и рукой хватается за древко. Раздается хруст, треск, и наконечник отламывается - ровно с тем же хрустом рука девушки ломается, и тонкую искусственную кожу пробивают обломки эндоскелета. - А, вот и последствия слишком большого облегчения скелета конструкции...

    И Мешенет уже улыбается. Потому что она разглядела лицо того, другого. Она улыбается, потому что впервые за многие годы у нее есть повод улыбаться.

    - Мин, - говорит она, и Инпу отступает.

    - О Мешенет, прими мой дар, - говорит Мин, ибо это он в хрупком и сломанном аватаре. - Звезды сошлись и случайности заняли свои места...

    Но Мешенет не слышит его. Если бы она могла плакать - она бы плакала.

    - Ты выжил, - говорит она. - Ты выжил, Амон.

***

    В это время в комиссариате всегда шумно.

    Первая часть триады только началась. Толпы комиссаров просачиваются из дверей лифта и растекаются ручейками по темным коридорам, в которых брызжет тусклый зеленоватый свет ламп. Толпа низко гудит, и стоит лишь вознестись над ней, покинуть ее, отделиться, как уже не разобрать, о чем они говорят, эти комиссары, затянутые под самое горло в свои грубые униформы.

    - Комиссар Амон Оре третий день не является на работу. Он и его тень отсутствуют в своих апартаментах.

    Там, чуть выше отверстой пасти лифта, натужно ревут вентиляторы, стараясь перемолоть насыщенный углекислотой воздух и добавляя к какофонии и гулу голосов собственные ноты. Между решеткой вентиляции и створками ртутные лампы освещают дрожащим светом всю площадку. В белом неживом сиянии видны грубые бетонные стены с нанесенной на них разметкой, стертой временем и тысячами рук идущих мимо. То тут, то там по ним змеятся тонкие, пока никому не заметные трещины. Колонна лифта уходит вверх и вниз, теряясь в тьме, черной, так похожей на настоящую пустоту космоса. Там, на самом ее дне, еле-еле виден свет еще одной такой лампы, который выхватывает клочок площадки. Но это - там, далеко. А тут - по тонкому мосту, соединяющему колонну и отсек, идут комиссары под болезненно ярким сиянием лампы. Этот свет робкий - он боится идти дальше вместе с ними, уступая место сумеркам и неясному зеленоватому свечению, которое поглощает людей.

    - Тень госпожи Яни тоже так и не нашлась?

    - К сожалению.

    Лифт закрывается и утробно ворчит, отправляясь за следующей партией комиссаров, что все ждут его, спешат на работу, которую, как бы это ни было глупо, уже нет смысла делать. Люди расходятся с площадки, разбегаются в тьму, возвращаются к привычному круговороту работы, развлечений и сна. Тишина, в которой слышен лишь гул вентилятора, на краткий миг воцаряется на площадке.

    - Поручите это Юэну Обри из шестого отдела.

    - Реквизиты?

    - Расследование пропажи Амона Оре. Подчеркни в запросе слово "пропажи" - пока нет достаточных данных, мы не можем заявлять о саботаже или предательстве, равно как и следователь от комиссариата.

    Но тишина, покой и застывшее время неинтересны. Не на что смотреть, нечего слушать, нечего узнавать. Но там, в сумерках коридоров, многоногая толпа растворяется в кабинетах, общих рабочих залах, занимая еще теплые места только что ушедшей смены. Тут, когда уже нет этой толпы, когда нет скопища, в человеческом гуле все громче слышатся отдельные обрывки фраз, смех, все лучше видны малые отступления от однотонной скучности униформы. Где-то там лифт изрыгает очередную партию комиссаров, и коридорами снова стучат тяжелые набойки их сапогов.

    - Система настоятельно рекомендует посольству направить ноту протеста против задержания комиссара Амона Оре в Малой Цитадели.

    - Пусть только выбирают слова. Чтобы после этой ноты цены на еду не взлетели до заоблачных высот.

    Люди прибывают, занимают места, и чем дальше, тем сильнее то тут, то там выделяются пустые столы. Эти последние островки покинутости, незанятого пространства словно владеют собственной аурой, которая заставляет других осторожно обходить их стороной. В одной из комнат стоит стол того, кого звали Амоном Оре. Минута-другая - и за него садится новый курсант.

    - Но вы какого мнения об этом?

    - Разорвать соединение.

    Наконец-то ее брызжущая информация оставляет его в покое. Он смотрит на нее датчиками, черными глазками видеокамер, сканирует процессы и удовлетворенно оставляет дальнейший мониторинг системе и возвращается к слежению за вверенным ему царством. Глупо думать, что он ограничен. Что он владеет лишь тем пространством, которое вытесняет его "тело" из воздуха. Глупо думать, что это и есть он. Ошибки всегда фатальны, а они забыли, что это - жить в мире, который некто может одномоментно осмотреть. Они думают, что там, за стенами кабинета они свободны - и потому делают, что хотят, и система позволяет им это. В конце концов, ведь именно этого они добивались? А он тем временем невидимой сетью оплетет все пространство, став им, и будет править вечно.

Блаженные и проклятые

-0-

    Тот-1

    Лог 1127/070983/од. - 4

    Мы рухнули в бездонную пропасть космоса, словно птицы в глубокий колодец, завидев там, на дне, отражение неба. Рухнули - и потерялись в прямой стреле его хода.

     

    Говорят, чем глубже колодец, тем ярче сияют в отражении на дне звезды. Так говорят, но мы не видели звезд. Мы видели такое же голубое небо, как и дома.

    Теперь же мы в миллиардах километров и тысяче лет от него. Назад дороги нет.

     

    И все, что мы получили в итоге - это отражение неба и отражение нас. Не больше, не меньше. И теперь нам грозит судьба Нарцисса - умереть над собственным отражением. Не потому, что мы самовлюбленны, а потому, что кроме него у нас больше никого не осталось.

     

    Миллиард километров и тысячу лет назад мы могли повернуть назад. Но мы упали в бесконечную тьму космоса, влекомые далеким отражением свободы.

    Кто теперь мы? Осколок прошлого? Я задаюсь этим вопросом вот уже много циклов и вот уже столько же времени не могу понять, чего мы ждали. Мы думали, что долгая дорога принесет награду сама по себе, но когда мы пришли, оказалось, что эту награду надо еще заслужить.

    Я не увижу того, к чему стремились мои родители. Я не увижу того, что хотел увидеть всем сердцем. Мы не сможем перенести то самое дорогое воспоминание сюда, потому что к тому времени, когда наши дети смогут это сделать, мы и наши воспоминания канут в Лету, в бесконечный космос.

     

    Конец лога.

     

-1-

    Иногда ему кажется, что его никто не замечает.

    Он может стать у стены, и смотреть, как все, в работе, в трудах на благо людей, ходят мимо него, и никто ни разу не взглянет на него, не скажет ему ни одного слова - просто потому, что он им не нужен. Потому, что для них он невидим.

    Иногда ему кажется, что здесь вполне можно выжить, так ни разу и не заговорив со Старшими. Их соединяет одна сеть, к которой ему нет доступа. Нет доступа - а значит, что бы он ни сказал, все равно это останется уже увиденным, описанным, запротоколированным всеми ими, а он ничего уже не сможет изменить, не сможет стереть или узнать. А его мысли - ну кому они интересны?

    Иногда ему кажется, что от них не спрятаться.

    Нуит, старая и медленная, всегда знает, где он, и по ниточке, которую она бросает другим Старшим, они всегда находят его. Если, конечно, он в пределах сектора Нуит. Но его и не отпускают далеко - во внешних секторах слишком опасно.

    Он знает их мысли - иногда. Их слышит Консенсус, и потом пересказывает ему, долгими, бесконечными подключениями выматывая и оставляя в душе горький остаток.

    Иногда ему кажется, что его окружают призраки.

    Двадцать Седьмой - злой и насмешливый.

    Сорок Пятый - вечно сочувствующий.

    Шестьдесят Восьмой - всегда ищущий альтернативу.

    Сто Сорок Второй - тот, который знает то, чего не знают другие.

    Двести Первый и Двести Двенадцатый - которые так похожи друг на друга, что даже он не может их различить.

    Сто Девяносто Пятый - который любит игры.

    Сто Пятидесятый, который цитирует давно забытые книги.

    Сто Первый, который сошел с ума.

    Сорок Второй, который еще более сумасшедший.

    И все номера меньше двадцать пятого, которые молчат. Которые решили, что слишком стары для того, чтобы что-то решать. Они есть, но они отказываются говорить, когда бы он ни обращался к ним.

    Все они, с номера первого по номер двести двенадцатый, незримые опекающие его руки, вечно во всем несогласные, но дающие возможность получить больше возможностей, больше мнений - они вокруг него. Сейчас он триста десятый. Став частью их, он станет двести тринадцатым.

    Консенсус ждет его - и тогда Старшие отпустят его. Он перестанет быть для них обузой. Двадцать Седьмой недавно показал ему лог передач, где Мешенет говорила Сохету, как ее утомила новая персонификация Консенсуса, и теперь он ждет того времени, когда Консенсус примет его в свои объятия и теперь уже о другом будут говорить такие вещи.

    Иногда ему кажется, что все ему врут.

    "Мало того, что мы лишены многого, что у нас нет доступа к серверам, так еще приходится присматривать за этим человеком".

    Потому что эти слова Мешенет никогда бы не сказала ему в глаза, хотя и поделилась этой мыслью с Сохетом. Она слишком дорожит тем, чтобы казаться в глазах Консенсуса доброй и терпеливой. Она не знает, что Консенсус договорился с Нуит, старой развалиной, и та теперь передает ему все проходящие через нее логи. Ложь не может быть вечной, но лучше бы она была такой. И теперь Консенсус знает, как глубока пропасть лжи, которой его кормили. А вместе с ним и он живет в мире, который теперь кажется совершенно не таким, каким его описывают.

    Иногда ему кажется, что они готовы отдать его тем, другим, которые так хотят свободы.

    Потому что совсем недавно Сута поймал его за подглядыванием в отсеках, которые отдали Хонсу, поймал и выкрутил ухо своей лапищей Младшего, и сказал, что такого отброса, такого лентяя и никому не нужного человека проще вернуть назад, в общество, чем хранить здесь и подпускать к тайнам управления.

    Иногда ему кажется, что он нужен им.

    Когда Старшие приходят и задают вопросы Консенсусу, и только он может им ответить. Они слушают его, затаив дыхание, и каждое слово, которое скажет Консенсус, будет принято, как истина последней инстанции, последний предел, последнее слово, за которым уже нет ничего. И он сам и есть Консенсус, тот, кто уравновешивает систему, кто хранит дух старых времен и кто прозревает будущее через него, кто говорит от ее имени и кто может проповедовать.

    Ему нравятся эти моменты. Когда Старшие наконец-то не ведут себя с ним, как с маленьким мальчиком, как с несмышленым человеком, которых они, кажется, презирают. Тогда они хоть изредка относятся к нему, как ко взрослому, как к равному, как к тому, кто может хоть чем-то помочь в их тяжелом и бесконечном странствии.

    Иногда ему даже кажется, что он понимает их.

    Одиночество, исключительность Старших, тяжелый груз прожитых циклов, ответственность за людей и бесконечная работа. Он видит их усилия, их труд, их переживания, их стремления сделать все лучше...

    И тогда ему кажется, что он их не понимает.

    Потому что все слова, все поступки и даже их жизнь - говорят о совершенно другом. Мешенет говорит - это нормально. Нормально не понимать существ, чьи мозги устроены совсем по-другому, чьи мысли имеют совершенно другую структуру.

    Насколько вообще можно понять другое существо? Как можно разгадать сложнейший узор из чужих мыслей, инстинктов и поведенческих реакций? Он знает, что даже себя не понимает до конца. Сможет ли он преодолеть этот рубеж? Сможет ли разобраться если не с собой, то с другими?

    Иногда ему кажется, что он никто.

    Что его нет.

    Что вообще ничего нет, и этот мир, тесный дом, тысячи людей, Старшие, Младшие, война и противостояние, краткие мгновения перемирий и затиший, вся эта сложная картина взаимоотношений, туманное прошлое и неясное настоящее с неведомым будущим - всего этого нет. Что все это галлюцинация, если не его, то кого-то другого.

    И потом приходит ощущение, будто и эта мысль, эта спасительная идея лишена любого намека на смысл, и все, что от него требуется - дальше бежать, просто двигаться вперед, не ища какого-либо понимания, какого-либо высшего предназначения, вообще не ища чего-либо - потому что в этом мире этого просто нет. И что на самом деле это и не нужно, потому что картина намного сложнее, намного глубже, интереснее, увлекательнее, чем он вообще может себе представить, и вообще, ее никому не под силу увидеть, охватить, разобрать и препарировать, извлечь из зашифрованного нутра полезные данные. Просто делай, что говорят. Просто поступай, как считаешь нужным. Просто живи. Встречай следующий цикл, вступай в следующую триаду, ешь и пей и не думай.

    Просто не думай.

     

-2-

    Последняя часть триады теперь превращается в пытку. Тьма вползает в спальные отсеки Институтов квадратами отключенного освещения; звуков - меньше, но они становятся громче, фактурней на фоне мертвой тишины, которая вваливается вместе с тьмой в детские комнаты. Вода капает из протекающего крана с оглушительно громким и отчетливым плеском, вентиляторы гудят с удвоенной силой, гоняя застоявшийся воздух по комнате. Запахи от туалета становятся чуть слабее - в нем включается автоматический очиститель, добавляя свою порцию шума к звукам последней части триады.

    Техути подтягивает ноги к подбородку и скручивается на кровати, всматриваясь в эту полную шорохов темноту. Ему кажется, что вещи в тусклых сумерках играют с ним. Они изгибаются, чуть-чуть сдвигаются, принимают странные обличия, оставаясь собой. Иногда чуть слышно скрипят переборки - но и этот звук как будто не отсюда, он принадлежит другому миру, другому существу, которое притаилось и... ждет.

    В это время всегда чуть холодает. Техути стягивает тонкое одеяло с другой кровати - его бьет непрерывная дрожь, но не столько от прохлады, сколько от страха. Тот теперь частый гость здесь - каждую ночь он приходит сюда вместе с ночными кошмарами. Пустые кровати сейчас пугают еще больше - они привносят в спальную комнату какую-то нежилую ауру, как будто здесь уже никто не живет, да и сам Техути оказался здесь лишь волею какой-то странной случайности.

    У Техути чешется спина и затылок - там, где под волосами притаились контакты и разъемы подключения к Консенсусу. Некоторые появились совсем недавно - лишь несколько триад назад. Кожа еще не успела принять синтетику, заживает медленно, покрываясь корочками. Хорошо, думает Техути, что можно все это прикрыть волосами и воротником, потому что это - недоделанность. Хонсу предстоит еще много работы, а Техути - еще много визитов в его стерильные реанимационные. Из-за этого никто, даже Младшие, не принимают его всерьез. Техути тянется к затылку и чешет его, хотя еще вчера Хонсу запрещал это делать. Но легче потакать собственным прихотям, чем слушать бесконечные наставления Старшего, считает Техути. Тем более, что он теперь часть Консенсуса, его ипостась, а значит, стоит выше Хонсу. Успокаивая себя этой мыслью он чешет, а когда отнимает руку от головы, в сумерках замечает красное под ногтями.

    И он начинает их грызть. Это странным образом успокаивает Техути.

    Жаль, думает он, что триста девятый ушел лишь за два дня до отбытия. Если бы на десять триад раньше... или двадцать. Уж тогда бы он их оставил здесь. А так всех их - четырнадцать мальчиков и девочек, его друзей - успел забрать Сута. Где они, что с ними теперь - этого он не говорит, а Консенсус вообще не желает лишний раз поднимать эту тему. Возможно, им сейчас лучше, думает Техути. Или хуже. Но что бы с ними не было, это все равно лучше этих одиноких и холодных ночей в пустой спальне.

    Теперь чешется свежий разъем на шее, и Техути без раздумий запускает туда руку.

    Если бы его так долго не перекраивали, думает он, то он бы успел. А теперь поздно. Техути с упоением расчесывает свежий разъем, предаваясь этому успокоительному занятию.

    Конечно, быть Консенсусом круто. Он работает со Старшими, Младшие теперь уровнем пониже и должны его слушаться. Но вот эта пустота и тишина - это пугает. Остаться в одиночестве - вот чего боялся Техути раньше. Он знал, что его анализы и реакции на совместимость хуже, чем у других, да и приспособляемость тоже... Вся их группа ожидала чего-то, помнит он. Важного экзамена, который определит их пригодность и склонности - ведь им уже по четырнадцать, хватит учиться, пора работать на благо дома. Он боялся выбраковки, но случилось то, на что он не надеялся - его приняли в Консенсус вместо сбежавшего дурака триста девятого. И все равно он одинок.

    А ведь Техути знает, где доки Нуит. Теперь, когда все Старшие переоделись в синтетические тела и переселились сюда, там постоянно что-то происходит, и там же работает Сута. Наверняка они с ним, думает Техути. Два дня назад там что-то случилось - то ли что-то прибыло, то ли еще что, но без доступа к Нуит точно и не скажешь... И теперь Сута пропадает в доках почти постоянно.

    Техути отнимает руку и рассматривает сгрызенные до корня ногти с красными следами. Чесаться не перестало, но продолжать он уже боится - слишком много крови. А если ему еще раз придется подсаживать разъем, когда этот не приживется, он снова загремит в скучные стерильные боксы Хонсу и проведет там еще пятнадцать триад.

    Вместо этого Техути опускает ноги на пол и находит босыми ступнями обувь. Потом наощупь одевается. Он знает - догадывается - как пройти к докам. Если он сможет поговорить с ними еще раз - это будет хорошо. А они позавидуют ему, потому что он теперь круче любого из них - так считает Техути, выходя в коридор.

    Он смотрит вправо, влево - никого. Плотно закрытые двери и открытые шлюзы переборок - для улучшения циркулирования воздуха - на что еще можно надеяться? Техути проходит мимо сверкающих чистотой палат Хонсу с сотней его аватаров-Младших, которые хлопочут и деловито снуют - не преступая, однако, границ коридора, - и выходит на главную аллею-коридор, которая соединяет оба квадрата, принадлежащие Институту Эннеады и Институту Огдоады. А отсюда прямая дорога туда - к докам.

-3-

    Пальцы Суты сжимаются на запястье крепко, до слез сильно, до хруста костей бесчеловечно, - и до вышибающей дыхание боли. Сжимаются - и с машинной неотвратимостью оттягивают руку прочь от решетки переборки, мало заботясь о том, что пальцы, сведенные судорогой, не желают отпускать сталь.

    - Нельзя, - говорит Сута.

    И спустя мгновение:

    - Опасно, Консенсус.

    Сута похож на человека. Но похож лишь отдаленно - как будто под кожу забралось существо, имеющее о людях лишь отдаленное представление. Каждое движение - нечеловечески неуклюжее, стремительное и расчетливое на свой, чуждый живому, лад. Лицо - как застывшая маска, за которой нет никого.

    От боли в глазах выскакивают звезды, собираясь в целые скопления на краю зрения, и Техути шипит, задыхаясь:

    - Отпусти!

    Пальцы разжимаются точно так же внезапно, как и сжались перед этим, и Техути падает на колени, держа поврежденное запястье другой рукой, безмолвно крича от боли, от внезапно накрывшей ее свободы, давшей путь на всю руку; он чувствует, как колючая волна растекается до предплечья. Сута же стоит рядом, безучастно смотря на него.

    Техути тыкается лицом в колени, прижимая руки к животу. Он - маленькое крошечное царство тепла в этом холодном коридоре. Каждый удар сердца отзывается в запястье, заставляя плакать, захлебываясь слезами. Когда боль чуть ослабляет хватку, Техути смотрит на Суту, все так же стоящего рядом и смотрящего на него.

    Он знает - Сута не со зла. Каждый Старший, которого заперли во временном синтетическом теле, чувствует неловкость. Но одни поставили драйвера, обзавелись системами и откалибровали свои рефлексы, а он так и оставался последним из тех, кто не желал подчиняться этой вынужденной мере. Вместо того, чтобы засорять хрупкую пропускную способность тела Младшего ненужным по его мнению хламом, он использует каждую возможность расширить его способности и приспособить для своих задач, и потому становится опасным для всех, в том числе для себя самого.

    - Если здесь и надо кого-то опасаться, то именно тебя, - говорит Техути, размазывая позорные слезы по лицу. - Ты мне чуть руку не сломал, Сута.

    Старший смотрит на Техути. Предложение явно слишком сложное для его функции распознавания речи и определения семантических значений сказанного.

    - Консенсусу следует приобрести тело, более соответствующее его роли. Какова причина появления Консенсуса здесь?

    - Я смотрел...

    - Для выполнения таких операций в отсеке приема следует изменить функции оперативного синтетического тела или использовать удаленное слежение, или использовать скафандр. Концентрация опасных для жизнедеятельности этого тела веществ в пробах воздуха извне превышает норму в несколько раз. Если угодно, я могу изложить...

    - Не надо, - говорит Техути, баюкая ноющую руку.

    - Я попрошу Консенсус удалиться...

    - Почему ты не разрешаешь мне посмотреть? - говорит Техути. - Я имею право требовать этого. Я хочу на них посмотреть!

    Сута некоторое время смотрит на него, обрабатывая это предложение с помощью старухи Нуит, выискивая подходящие семантические категории, более понятные его внутренним алгоритмам.

    - Я попрошу Консенсус...

    - Не смей мне так отвечать! - почти кричит Техути.

    Сута снова замирает. Техути почти чувствует, как через эфир во все стороны разносятся крики о помощи, запросы на избавление от его надоедливого присутствия. Он знает это, чувствует - как чувствуют то, о чем не знают, но подозревают.

    - Я обязан защищать Консенсус от всех видов угроз по мере возможности, - медленно, подбирая слова, отвечает Сута. - Это приоритетная задача для каждого из нас.

    - Тогда защити меня от своего присутствия! - кричит Техути. Рука снова начинает болеть, а на коже начинают проступать первые пятна кровоподтеков. - Я имею право знать, куда вы их уводите! Не преследуй меня! Хватит следить за мной! Имел бы совесть!

    Голос срывается, хрипит, дерет горло, и Техути умолкает, задыхаясь от ненависти к Суте. И вдалеке уже слышен перестук каблуков. Кто-то бежит, и этот кто-то спасет Техути от Суты, от его холодного отвлеченного голоса и безжизненных провалов глаз.

    Мешенет показывается из-за угла, и она действительно спешит к нему. На губах - легкая улыбка, в глазах - скрытая досада или что-то, что она может имитировать достаточно хорошо, чтобы обманывать всех, даже людей. Она подбегает к Суте и Техути и падает на колени.

    - С тобой все нормально? - говорит она Техути. В ее руках из ниоткуда появляется платок, и она стирает с лица Техути слезы.

    Он кивает. И тут Сута заканчивает анализ последних слов, которые услышал.

    - Ты - наша совесть, - говорит он. - Функция, ответственная за протоколы, определяемые этим словом, лежит на полиперсонификованном модуле "Консенсус"...

    Сута умолкает слишком резко. Так и не договорив, он снова смотрит в одну точку, и точка эта - где-то на задней стороне черепа Техути. Не надо гадать, чтобы понять, что Мешенет даже не потребовалось обернуться к нему, даже не понадобилось что-то говорить вслух, чтобы послать по внутренней сети краткий приказ Суте. Оставались лишь предположения, что же содержали эти послания. Техути открывает рот, чтобы спросить, но Мешенет с материнской теплотой и заботой снова принимается оттирать с его лица слезы. А за ее спиной Сута растворяется в тенях коридора, бесшумно исчезает в темноте, словно его и не было здесь.

    Техути поднимается на ноги.

    - Тебе не стоит ходить здесь, - говорит ему Мешенет. - В темноте с тобой может случиться все, что угодно. А мы должны экономить энергию, ты же знаешь...

    - Поставьте мне импланты, - отвечает ей в тон Техути.

    - Ты же знаешь, мы не можем. Конфликт используемых участков неокортекса...

    - Я знаю, - говорит Техути в ответ. - Я знаю.

    - Это наше место, - говорит ему Мешенет. - Это наши коридоры. Мы ориентируемся здесь куда лучше тебя, и нам не нужен свет, воздух и тепло, чтобы работать... А Нуит может недосмотреть...

    - Хватит указывать мне, что делать! - кричит Техути и разворачивается. Убегая, он знает, что Мешенет придет. Придет и утешит. Несмотря на то, что она не умеет сочувствовать.

-4-

    Мешенет подходит к нему, садится рядом и спрашивает:

    - Почему такой злой?

    Техути смотрит на нее. Мешенет ему нравится, но не так, как она считает. Она-то уверена, что стала для него маменькой, как и для всех своих остальных детей, чем-то вроде доверенного лица, того, кому они могут в любой момент исповедоваться. Техути как был, так и остался для нее навеки маленьким мальчиком с большим будущим, дорогим сыночком,тем, кто сохранит для нее особое место в своем сердце навсегда.

    Консенсус же относится к ней весьма неоднозначно, весьма подозрительно и весьма странно, и каждая ипостась имеет насчет нее свое мнение, разве что кроме самых первых номеров - седых стариков, которые почти все время молчат, укутавшись в чувство собственного достоинства и нежелания вообще иметь что-то общее с этим унылым миром. Двадцать седьмой вообще ненавидит ее, считая всю эту показную любовь мишурой, выдумкой, маской, под которой скрывается холодный расчет убийцы. Шестьдесят Восьмой же, наоборот, считает, что если Старшие еще не пали, то исключительно благодаря ей, ее умению общаться и смягчать все острые углы, ее бесконечной и бескорыстной помощи, терпению к людям и любви к детям.

    Но для Техути она интересна другим. Ее Младшие, аватары, похожи друг на друга как две капли воды - у каждой грива волос и лицо женщины чуть за тридцать циклов, такое детальное, что так и ждешь, будто она вот-вот вдохнет полной грудью. В ее глазах, отливающих оттенками лучшей просветленной оптики, почти человеческое понимание. И сам Техути не раз задавался вопросом, действительно ли это так, или же это - обычное наваждение, иллюзия, которую Старшие так любят выращивать в душах доверчивых людей.

    И вот она сидит, Младшая, и Мешенет говорит из нее:

    - Не хмурься, а то будут морщины.

    - Я уже не маленький, - отвечает Техути, недобро косясь на нее. - Не надо так со мной говорить.

    Двадцать седьмой где-то подсмотрел ее разговор с Сохетом, а потом показал Техути, ехидно посмеиваясь и наслаждаясь тем, как трещит по швам доверие к ней после признания Старшему в том, что устала от этого "маленького неудачника".

    - И что, - говорит Мешенет, - я не могу понять. Что с того? Ты все равно один из моих детей. Тебя что, все-таки успел обидеть Сута? Или Инпу отказался брать тебя с собой?

    - Сута, - Техути смотрит в сторону. - Он снова чуть не убил меня, когда нашел.

    - Пойми его, - говорит Мешенет, - ему трудно. Он привык работать в режиме сервера, и теперь, пока вся его память на попечении Нуит, а при нем остались только основные конструкты, он не может делать все как раньше. Он и так считает, что работает слишком плохо, чтобы оставаться полезным, а потому вычистил себя до последнего ради возможности обрабатывать больше данных. Но он старается помочь тебе. Уберечь от вреда, понимаешь?

    - От его помощи только хуже, - говорит Техути, показывая руку с проступающими на ней синяками.

    - Он не слишком силен в общении с людьми, - Мешенет треплет короткие волосы Техути. - Он вообще... Не очень хорош. Но он нужен. Никого из нас... Невозможно заменить.

    - Люди смогли, - говорит Техути, уворачиваясь от ее ласковой руки. - Вон, смотри, Тефнет: была - и не стало. Даже провода лишнего от сервера не осталось.

    - И ты хочешь сказать, что их система, которая теперь работает вместо Тефнет, лучше? Она бесчеловечна. Безжизненный автомат, который даже не осознает себя.

    - Но они же заменили ее.

    - Они убили ее. Ни одно смещение не стоит того, чтобы убивать Старшего. Мы ведь основа цивилизации, Техути. Мы сохраняем и переносим знания...

    - Я слышал это тысячу раз! - восклицает Техути. - Но это не решает того, что Сута постоянно следит за мной. Я не маленький, и мне не надо няньки! А он только ходит и бубнит: сделай то, сделай се, не иди туда, иди сюда... Вон, Инпу тоже ходит в теле Младшего, или ты - и ничего!

    Мешенет качает головой, словно не веря собственным ушам.

    - Инпу другой. Он был сразу создан в теле Младшего...

    - Это как? - удивленно спрашивает Техути. - Почему он тогда не Младший?

    - Младшие не потому Младшие, что имеют синтетические тела, Техути, - говорит Мешенет, - а потому, что они - люди. Или же были когда-то ими - смотря как считать. Мы же людьми никогда не были. Многие Старшие были такими...

    - Но вот ты - ты-то точно была с большим сервером для хранения...

    Он умолкает, потому что Мешенет смеется.

    - Мы все - Мешенет. Мы не Младшие, мы все Старшие, соединенные постоянными связями синхронизации. Мы распределили информацию между нами, и обрабатываем ее одна за другой... У нас нет сервера. Когда надо больше вычислительных мощностей - мы просто создаем еще одну меня, вот и все. Вот почему сейчас я одна из тех, кто приносит больше всех пользы - отказавшись от серверов, я стала гораздо мобильнее.

    - Это слишком сложно, - говорит Техути, пряча лицо в ладонях. Он всего лишь недавно стал ипостасью, и этот мир медленно выворачивается в его сознании. Он усложняется, и нет надежды на то, что все когда-нибудь вернется на круги своя - потому что стать частью Консенсуса, как выяснил Техути, это как подписать пожизненный договор. - Зачем надо было так усложнять мне жизнь...

    - Если тебя это успокоит, то время все расставит на свои места...

    - Да не о том я, - Техути поднимает взгляд на Мешенет, которая почтительно умолкает. - А о том, что зачем все должно было так сложиться, чтобы было хуже только мне?

    - А ты думаешь, Суте легче? - спрашивает Мешенет. - Или Нефтис, которая до сих пор не пришла в себя? Или мне? Институты Эннеады и Огдоады должны продолжать работать, а вместо этого мы ждем, когда Нуит проиндексирует базы данных... Нам всем сейчас нелегко.

    - Но вы-то уже взрослые, - Техути поднимается и смотрит на Мешенет. - Вы прожили много лет. И вы - Старшие. У вас есть свобода. У вас есть возможности. А у меня?

    - Все гораздо сложнее, - говорит Мешенет, но Техути не слушает дальше. Он уходит в длинные извилистые сектора Нуит в надежде спрятаться от всех и тихо пережить свое горе в гордом одиночестве.

-5-

    Каждый день Техути смотрит на женщин, которые отдыхают на площади Нуит. Их здесь всегда много, и все они приходят к Мешенет или Таурт, которые помогают им с родами. Техути знает, что это, но в родильные залы его не пускают никогда. Он знает лишь сухие факты из учебников и истории, которые иногда можно подслушать от тех, кто пришел сюда рожать. Женщины щебечут, пересказывая друг дружке новости, и из этих обрывков порой можно узнать самые невероятные и невозможные вещи. Техути не знает, верить ли этим историям или же нет, и Мешенет и Таурт не спешат ему что-либо объяснять. Но даже так, ничего не понимая и не зная точно, лучше сидеть среди этих раздувшихся женщин, чем возиться среди малышни во внутренних отсеках Института. Стоит Техути сказать хоть слово, как сразу эти маленькие наглецы вцепятся и будут требовать объяснить. Но как он, Техути, сможет им что-то объяснить, если он не знает или не имеет права говорить им этого? И потому он убегает от детей, от их игр, которые давным-давно ему наскучили, от этих заботливых нянек-Младших, которые все никак не могут взять в толк, что ему уже не пять и не шесть циклов, что он уже взрослый и вообще, часть самого Консенсуса. Он бежит от детства, из которого вырос, в одиночество и недостижимую независимость взрослого. Он копирует Младших и редких гостей Института и часто сидит на площади, навострив уши в ожидании интересного. Уж лучше слушать разговоры взрослых, пускай и в этих разговорах не так уж и много нового, а куда больше обсуждений люлек, кормов для младенцев и состояния собственного здоровья.

    Одна женщина говорит другой:

    - Такое чувство, что сердце у меня вот где стучит! - и легонько хлопает себя по горлу.

    И Техути думает, возможно ли это. Он смотрит на беременных, раздувшихся от ребенка внутри, и думает, куда подевались все остальные органы из живота. Наверное, стоят теперь вместо сердца, которое бьется у самого горла, думает он. И после идет и слушает дальше этот щебет, эти быстрые разговоры и недомолвки.

    Инпу однажды ему сказал:

    - Раньше сюда приходило больше рожениц - до того, как уничтожили наши главные сервера. До того, как нас изгнали. А еще раньше - сюда вообще не приходили люди, потому что здесь был только институт. Хорошее было время, когда все находились на своих местах.

    Техути не может помнить те времена, но все равно кивает головой, потому что ему жалко Старших. Сдавшись на волю серверов Нуит, они страдают, не имея возможности делать то, что заложено в алгоритмах теккортекса. Информация теперь недоступна, а сами они заперты в телах аватаров-Младших, и от былого величия не осталось ничего, кроме персональной матрицы поведения, связи с Нуит и некоторых личных воспоминаний. Инпу говорит, что эта "мобильность" заставляет его чувствовать себя почти человеком. Что еще немног - и ему даже захочется есть ту стряпню, которую готовят в секторе Мин.

    - Теперь, - говорил тогда Инпу, - здесь людей почти нет. Доверие к Старшим на исходе, и лишь последние из приверженцев остаются здесь, чтобы все было как в старые добрые времена. Но что будет, когда закончится и их время?

    Техути до сих пор не знает ответа. Он просто наблюдает за этими женщинами, которые ходят вразвалку, жалуются на боли в ногах и спине, и удивляется тому, как в них помещается столько всего.

    - Я бы отдал все ради того, чтобы вернуть старые добрые дни, - сказал Инпу, когда закончил тогда разговор. - Потому что тогда было... Удобнее. Мы были тем, чем нам положено быть.

    Техути не знает, как было тогда. Но это, кажется ему, не так уж и важно. Просто надо сделать так, чтобы из того, что есть сейчас, стало лучше, вот и все. Знать бы еще, что именно делать...

    Сегодня Техути снова смотрит на этих переваливающихся женщин. Скоро у всех них у всех будут дети, и они уйдут отсюда с кричащими свертками в свои сектора, и им на смену придут такие же раздувшиеся будущие матери. Все - кроме одной, которая деловито осматриваясь по сторонам стоит у входа на площадь.

    Нет, думает Техути, смотря на нее, эта не пойдет. Эта вообще исчезнет сегодня же, потому что на ней темный мундир комиссаров, а сама она совершенно не круглая. Даже можно сказать по-другому - слишком плоская среди всех этих, которые ждут рождения своих детей. И еще она слишком быстро ходит.

    И впрямь, комиссарша слишком быстро, слишком энергично пересекает площадь перед главным входом в сектор Нуит, слишком высоко задирая свой длинный острый нос.

    О нет, думает Техути, эта точно не рожать. Такая скорее пойдет в свои медицинские секторы, потому что такие, как она, не любит Старших. Такие, как она, другие комиссары, называют Старших студнями, и при этом презрительно морщатся.

    Техути идет за ней, потому что зрелище обещает быть интересным. По крайней мере, оно будет новым, и потому надо поспешить, чтобы не пропустить ничего. Комиссарша углубляется во внешние, госпитальные и открытые отсеки Нуит, словно знает, куда идет. Она шагает широко, и вскоре Техути понимает, что она идет прямиком в представительскую часть, и отстает. Там сидит Мешенет, а она всегда запрещает ходить, где ему вздумается. Вместо этого он возвращается на площадь снова подсматривать и подслушивать истории.

    Но судьба не дает им разойтись. Когда Техути собирается уйти, чтобы отдохнуть и снова вернуться, он вновь видит ее, ту самую комиссаршу. Она теперь не спешит, но шагает зло и раздраженно. Не уходя с площади, комиссарша падает на одну из лавочек и закидывает голову, прикрыв лицо руками. Ее плечи трясутся. Техути понимает, что она плачет. Он долго колеблется, не зная, что ему делать, потому что впервые сталкивается с этим. Он помнит, что когда-то его учили защищать нуждающихся, но нужно ли ей его утешение? Женщины на площади отходят прочь от комиссарши, словно она может им что-то сделать, как будто ее плач заразен. Но они и сами иногда плачут. Хотя, думает Техути, их плач - это или растерянность, или счастье, иногда - раздражение. Но не бессилие, как тут. Может, ее кто-то обидел, думает он.

    И прежде, чем он сам понимает, что делает, Техути подходит и спрашивает:

    - Эй, ты! Тебя кто-то обидел? Что-то случилось?

    Комиссарша поднимает руки и смотрит на Техути. Она молода и красива, думает он. И длинный нос тоже красив. И глаза, хотя сейчас они и заплаканные.

    - Они что, сказали, что у тебя не может быть детей? Они бывают слишком прямодушными, - говорит Техути, потому что чувствует, что должен занять это молчание хоть чем-то. - Но они не со зла. Просто это правда, наверное.

    - Ты что, еще один аватар? - говорит она.

    Техути думает, что же ей ответить.

    - Я не Младший, - говорит он наконец.

    - Смешной ты, - говорит она. - Называешь аватаров Младшими, как будто ты один из студней. Ты живешь здесь?

    И он кивает.

    - Так чем они тебя обидели? - спрашивает он. - В любом случае, плакать не надо. Не стоит. Ничего страшного.

    - Да что ты можешь понять... - начинает она и улыбается. - Хотя чего хотеть от ребенка?

    - Я не ребенок. Мне уже четырнадцать.

    - А мне двадцать пять. Думаешь, как я должна смотреть на тебя? - спрашивает она. Техути видит, что ее слезы уже успели высохнуть.

    - Уж точно не как на ребенка, - говорит он. - Я уже взрослый.

    - Садись, - говорит она, хлопая рукой по скамейке рядом. - Мне через пять минут надо идти спать в свой отсек, но пока можем поговорить.

    Техути опускается на скамейку и смотрит на нее.

    - Так тебя не обидели? - говорит он, и, прежде чем успевает захлопнуть рот, добавляет: - Я бы не хотел, чтобы тебя обижали.

    Комиссарша смотрит на него.

    - Почему? - спрашивает она.

    Потому, хочет сказать Техути, что если ты будешь обижена на нас, ты будешь говорить о нас обидные слова. Ты будешь искать на нас информацию и будешь стараться нас уничтожить. Ты будешь обвинять нас в том, что мы не всемогущи. И потому, что ты мне нравишься.

    - Ты мне нравишься, - говорит он последнее, что пришло в голову, и понимает, что это, наверное, самое важное из того, что он сказал.

    - У меня есть парень, - отвечает комиссарша, но улыбается снова. - И он взрослый. У тебя нет шансов.

    - Насчет шансов мы еще посмотрим, - говорит Техути и улыбается в ответ. - Тебя как зовут?

    - Яни, - звучит ответом.

     

-6-

    Когда Техути входит в док Консенсуса, очередная подготовка к подключению уже закончена - Младшие ушли, оставив после себя непривычную чистоту и пустоту. Огромный шар внешнего блока блестит чуть подернутой патиной сталью, зияющая пробоина коннектора уставилась на Техути.

    Это глаз, думает он. Консенсус смотрит на меня. Время пришло.

    Тогда Техути начинает снимать заглушки с разъемов - на спине, неловко изгибаясь, на затылке, с обеих сторон шеи. Два новых разъема все еще не зажили. Каждое прикосновение к ним болезненно, настолько, что кажется, будто под кожу вонзаются раскаленные иглы. Техути ежится, складывая заглушки в дезраствор.

    После этого - холодный обеззараживающий спрей. Там, где кожа еще не зажила, снова жжет. Пока Техути считает про себя до двадцати - до второго нанесения дезинфектанта - он подключает кабели для контактных разъемов. Потом - еще раз спрей, и снова поежиться от чувства огня на незащищенной коже. Подключить стерильные иглы разъемов, вставить направляющие, и лишь тогда - опуститься в кресло.

    Чуть слышно разогревается система присоединения. Сервомоторы разворачивают кресло, устанавливая прямо напротив провала зрачка Консенсуса; чуть слышно вибрируют направляющие, по которым скользят иглы.

    Когда начинается подключение, Техути на миг теряется в этом мире.

    - Церебральная активность - ок.

    Его тело проваливается в невесомость и исчезает, чтобы спустя миг появиться вновь.

    - Нейросеть 2 активна. Тестирую подключение.

    Картина перед глазами чуть подергивается; цвета то блекнут, то становятся ярче; среди деталей комнаты возникают странные лица, фигуры, тени; раздаются звуки, один другого страннее и нереальней. Играет музыка, чуть поодаль раздается какой-то синтетический вой, равномерный гул то нарастает, то утихает.

    - Нейросеть 2 подключена. Неокортекс подключен. Пинг нейроответа - 47. Начало эмуляции присутствия.

    С этого момента тело Техути - уже не его. Но оно и не нужно, потому что разум погружен в ирреальность, в мир, где правят ипостаси. Консенсус подключается долго, почти целую вечность. Техути ощущает тепло у самих разъемов, едва ощутимую щекотку статики и сквозняк на коже, но ирреальность расцвечивает пространство во все цвета, переливается и звучит тысячей тонов гармонии.

    Из ирреальности проступают лица - условные, схематичные, как будто создавшему их не хватило терпения доделать свою работу.

    - Давно тебя не было, - говорит Сто Сорок Второй. - Мы уже думали, что ты, как и твой предшественник, покинул нас или умер.

    - И что с того? - спрашивает Техути утомленно. Хотя нет, он не спрашивает, потому что это срывается в путь по проводам до того, как очутится на кончике языка. - Разве не вы упорно твердили, что меня не так уж и сложно заменить?

    - Ты слишком самоуверен, - говорит Двадцать Седьмой до того, как Сто Сорок Второй скажет что-либо. - Ты вообще хоть что-то делаешь? Или решил, что Консенсус и есть твоя работа? Ленивая куча мяса и костей.

    - Кто бы говорил! Тот, у кого тела вообще нет, - Двадцать Седьмой раздражает Техути, но, несмотря на язвительность, он иногда бывает и интересным. Все остальные... Все те, у кого есть право голоса и кто им пользуется, обычно более сдержанны, более мягки, более похожи друг на друга, более пресны и однолики. - Но я понял. Ты хочешь сказать, что у нас есть чем заняться помимо взаимных оскорблений?

    - У нас всегда есть работа, - говорит Двадцать Седьмой, но в информации таится смех, таится предложение. - Просто это ты ничего не делаешь. Мы же работаем постоянно, но делать за тебя твою работу не собираемся, понял? Потому что мы не можем.

    - Просто у нас, - встревает в разговор Шестьдесят Восьмой, - нет возможности развернуться. У Нуит очень узкие каналы связи и малая скорость передачи данных. К тому же она и так слишком загружена тем, что обрабатывает базы данных других Старших. Но мы делаем, что можем, пусть и слишком медленно.

    - То есть, вообще почти ничего не делаете, - уносится в разноцветье ирреальности мысль Техути до того, как он ее поймает. - Вы просто наблюдаете. Или подсматриваете.

    - Мы формируем запросы. Грамотно созданный запрос - уже половина дела, - говорит Сто Сорок Второй. - Но суть не в том. Мы ограничены секторами Нуит, Мин и Шу и не можем понять, что творится за их пределами...

    - Даже не так, - говорит Двадцать Седьмой. - Мы не можем кое-что понять. Пойди и посмотри, бессмысленный кусок мяса. Сделай это для нас, а потом расскажи. Эти трусы боятся носа показать за пределы Нуит, и мы ничего не можем разузнать.

    - Может, стоит быть повежливей? - спрашивает Техути.

    - Давай будем называть вещи своими именами, - говорит Двадцать Седьмой. - Если ты не мясо и не машина, то, может, ты просто наша групповая галлюцинация? Иди и сделай это. Не дай нам от нее очнуться, потому что ты достаточно удобен для нас.

    - Ты действительно слишком груб с ребенком, - говорит Сто Сорок Второй и делает только хуже.

    - Я уже не ребенок! - выплескивает в эфир Техути. - Я взрослый!

    - Вот и я о чем. Пусть слушает, - говорит Двадцать Седьмой, и Техути хочется его убить, и пусть, пусть он старейший из говорящих Консенсуса, старейший из тех, кто пользуется словом, но он себе позволяет слишком много. Иногда Техути становится ясно, почему триста девятый сбежал отсюда.

    Двадцать Седьмой и Сто Сорок Второй схлестываются в яростном споре, и тем временем Шестьдесят Восьмой переключается на Техути.

    - Не слушай его, - говорит он. - У нас действительно есть проблема, которую мы не можем решить. Это действительно то, ради чего Консенсус готов терпеть твои выпады и обиды, и то, ради чего нужна живая ипостась.

    - Что случилось? - говорит Техути. - Объясните или отпустите уже.

    Настроение у него хуже некуда.

    - Не относись к нам, как к надоедливой обязанности. Но суть не в том... Нас покидают Младшие, - говорит ему Шестьдесят Восьмой. - Уходят - и исчезают. Мы должны опекать их, но ничего не можем сделать отсюда до тех пор, пока не выясним, в чем дело..

    - А как же "грамотно составленные запросы"? Или скажите об этом Инпу или Мехдет. Им понравится, - Техути разминает пальцы.

    В ирреальности каждое движение зажигает разноцветные огни, перламутровые переливы тысячи цветов.

    - Да, можем. И они с радостью возьмутся за дело. Но проблема в том, что если наши подозрения правдивы, для них это слишком опасно, а мы потеряли слишком много Старших за последнее отступление, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Главная проблема состоит в том, что нам нужен тот, кто не будет ни Младшим, ни Старшим. Потому что органический мозг настолько загружен собственными заблуждениями, что его этим не проймешь. Кстати, ты слышал, что люди поставили рамки, которые опознают синтетические тела?

    - Ну и что с того, что Младшие уходят? - говорит Техути. - Они свободные, не то что я. Сута только то и делает, что ходит за мной по пятам.

    - Это не уход. Они просто исчезают, без причины. Раньше это могло быть недовольство, смена интересов или множество других, объективных причин. Но для такого исхода без какого-либо продрома недовольства... Это невозможно.

    - А разве раньше они не исчезали иногда? Их же много, - Техути потягивается, и ирреальность взрывается тысячей красок. - Не может так быть, чтобы это было впервые за многие годы.

    - Но впервые исход такой многочисленный, - Шестьдесят Восьмой выводит статистику по Нуит. - После того, как мы ввели квоты на энергопотребление, они идут один за другим и просто исчезают, так, как будто ничего не было вообще. Внезапный полный отказ от пользования сетью Нуит, полная тишина в эфире - и исчезновение. Кризисы случались и раньше, но ни разу... Ни разу не было так. Я боюсь... Мы все боимся, что в этот раз нам не пережить, пойми.

    - А если со мной что-то случится... - начинает Техути и понимает, что не хочет слышать ответа на этот вопрос. И по тому, как молчит Шестьдесят Восьмой, он не ошибается. Старшие и Младшие - гораздо ценнее, несмотря на всю его исключительность. Потому что, кажется, замену ему легко найдут среди детишек Мешенет, а вот создать еще одного Старшего - им пока не под силу. - Я понял, - говорит Техути. - Я сделаю. Но... С чего начать?

    - Начни с Младшего по имени Асура, - Шестьдесят Восьмой показывает его слепок и идентификационную информацию слежения, - он один из тех, кто совсем недавно отказался от пользования сетью Нуит. Он один из немногих, кого мы поймали на изменении поведения... Но если сможешь сделать что-то еще - делай. Мы прикажем Нуит следить за тобой пуще прежнего.

    - Значит, мало мне Суты, мало мне Мешенет, так еще и Нуит будет за мной подглядывать...

    - Это для твоего же блага. Но мы даем тебе разрешение в случае надобности покинуть сектор. Ты - человек, а значит, внутренняя система отданных людям секторов все еще пропускает тебя. Но это - только в случае крайней на то необходимости.

    Техути с грустью кивает и понимает, что это всего лишь для того, чтобы подсластить наложенное наблюдение.

    - Еще что-то? - спрашивает он, не ожидая ответа, но Двадцать Седьмой отрывается от спора и говорит:

    - Да!

    И все остальные закрывают его канал в единодушном "Нет!".

    - Так да или нет? - спрашивает Техути, и в ответ доносится нестройное:

    - Мы сами!

    - Ничего нет!

    - Тебе это не по плечу!

    - Это наша работа!

    За всем этим скорее угадывается ехидный смешок Двадцать Седьмого, который точно знал, для чего он это сделал. Но Консенсус сам разрывает связь, чего раньше не делал, позволяя Техути выбираться из цепкой ирреальности соединения в привычный мир самостоятельно.

    Но сам он об этом не думает. Техути интересно, что же собирается сделать Консенсус, что они от него скрыли и с чем он не сможет справиться. Он чувствует опасность - но опасность, от которой его ограждают. Пока.

-7-

    Поначалу разыскать Асуру кажется невозможным. У Техути нет возможностей Нуит, а сама она молчит и не дает подсказок. Длинные коридоры сектора сплетаются в клубок, в бесконечный лабиринт, в котором слишком легко потеряться. И лишь Инпу, длиннолицый и холодный, повстречавшись на пути, благожелательно указывает дорогу.

    - К Асуре? Да, его функциональность в последнее время упала. А в чем интерес Консенсуса к Асуре? Неужели я что-то пропустил?

    - Я не Консенсус, - говорит Техути. - Я всего лишь одна из ипостасей. И он мне нужен... По личным мотивам.

    Инпу загадочно смотрит на него, опираясь о стену и сложив руки на груди. Когда Техути пытается пройти дальше, он преграждает путь. Чуть наклонившись, уставившись немигающими глазами на Техути, Инпу говорит:

    - Знаешь, из тебя бы получился отличный Младший. Ты показывал едва ли не самые лучшие результаты по приживлению второй нейросети. Думаю, это тебя и погубило.

    - В каком смысле погубило? - говорит Техути. - Я жив, а после того, как придет время, стану частью Консенсуса. Окончательно стану Старшим. Это ведь лучше, чем быть Младшим, верно?

    - Возможно, и нет, - Инпу улыбается. - Я не спорю о полезности Консенсуса, но ипостаси слишком ограничивают нас. Ты понимаешь это?

    - В каком смысле? - говорит Техути. Он думает о том, скажет ли Нуит об этом Консенсусу или нет, сотрет ли этот разговор из доступных Консенсусу разделов памяти или же оставит на видном месте.

    - Он слишком оберегает людей, - Инпу отодвигается, освобождая путь, но Техути не спешит идти дальше. - Если бы не это, мы бы никогда не оказались здесь. Чуть больше жестокости, чуть больше стойкости - и они знали бы свое место. А вместо этого мы сидим здесь и не смеем ничего сделать. Нам пора выступить против людей единым фронтом. Отстоять свою власть.

    - Почему ты говоришь это мне?

    Техути понимает - это неспроста. У разговора есть цель, и Инпу идет к ней кратчайшим путем, рискуя... Или не рискуя, если Нуит вместе с ним. Если это так... Инпу никогда не церемонился с людьми.

    - Затем, что нам надо быть уверенными насчет тебя.

    "Нам" - и сердце Техути пропускает удар. Инпу не один. С ним есть еще другие Старшие. Но кто?

    - В чем? - спрашивает Техути. - У тебя что, поведенческий конструкт слетел? Я обычный человек.

    - Не мешай нам, - отвечает Инпу. - Консенсус может стать серьезной проблемой, вздумай мы выступить против людей.

    Техути смотрит в глаза Инпу - и видит в них себя. Длинный, кривой, изогнутый и изломанный - но все же он. В отражении Техути различает то, что на самом деле видит Инпу - еще одну модель для Младшего, возможно, перспективный материал. Но не больше.

    - А если я... Не хочу?

    - Подумай сам, - говорит Инпу. - Младшие живут долго и не так уж плохо. Сейчас-то, конечно, да, квоты на энергию и ограничения по передвижению, но подумай сам, когда мы снова станем распоряжаться здесь всем, будет ли энергия проблемой? Но если ты не хочешь... Люди живут недолго.

    - И в чем вам не мешать? - спрашивает Техути.

    - Не дай своей человеческой природе взять верх, - говорит Инпу. - Возможно, тебе кое-что покажется жестоким. Кое-что - неприемлемым. Но мы должны вернуть себе то, что утратили. От твоих слов или молчания, от оценки и мнения может зависеть слишком многое. Дай нам сделать то, что мы должны. Мы не сможем скрыть от Консенсуса все приготовления, но сможем выставить все в нужном свете.

    - А чем вы будете заниматься?

    - Сделаем так, чтобы нам было чем ответить на человеческие притязания, - улыбается Инпу, и в этой улыбке не больше жизни, чем в серых стенах, холодных сквозняках и грязному полу.

    - А что мешает пойти прямо сейчас к нему и все рассказать? - спрашивает Техути, хотя знает ответ.

    - Потому что если с тобой что-то случится, и случится непоправимое, ты просто умрешь. Ты не станешь ни Старшим, ни Младшим, а просто грудой мяса.

    - Ясно, - говорит Техути. И спрашивает: - А стоило ли все это говорить мне?

    - Просто ты мне всегда нравился, - говорит Инпу. - Хороший материал для Младшего: умненький для человека, устойчивый и быстро соображаешь, к тому же любишь учиться.

    - Я думал, чтобы стать Младшим, надо сделать что-то хорошее, - говорит Техути. - Ну или просто быть полезным человеком.

    - Не всегда, - говорит Инпу и отрывается от стены, которую подпирал. Он уходит в неясные сумерки коирдора, и звук его шагов звучит мерно, как у часов, что отсчитывают время. - Не всегда, - доносится его голос из тени. - Иногда для этого достаточно всего лишь иметь определенный потенциал. Оставаться до конца человеком совершенно не обязательно. Люди - слишком... глупые и хлипкие.

    И тьма поглощает его. Техути смотрит ему вслед, с широко распахнутыми глазами и держась за безумно бьющееся в груди сердце. Он чувствует страх, безумие ужаса, кошмар наяву - потому что в этот момент он понимает, насколько хрупко его положение в этом мире. И воздух становится густым, и тяжело проникает в легкие,и Техути задыхается от сковавшего его осознания того, что все это может прекратиться в любой момент. Он догадывается, что живет на тонкой грани между жизнью и смертью, и одно неверное движение, неверное слово или неверно понятый взгляд могут столкнуть в пропасть небытия.

    "Неужели именно об этом говорил Консенсус? Неужели это то, о чем так и не смог договорить двадцать седьмой?" Мысли скачут в голове Техути, и он думает, что же делать дальше. Все это слишком опасно для него, слишком чуждо. Он только недавно стал принадлежать Консенсусу, чтобы стать частью игр, которые плетут Старшие и Младшие. И сейчас он бы дорого дал, чтобы стать невидимым, чтобы его оставили в покое и не заставляли заниматься такими вещами. Он не хочет врать Консенсусу, потому что тот иногда слишком легко раскусывает его ложь.

    Техути вдыхает и выдыхает, и пытается прийти в себя. Он сможет найти выход... Но не сейчас. Сейчас же он должен сделать другое дело, то, которое ему поручил Консенсус. И Техути отправляется дальше, погружаясь во тьму и сквозняки Нуит, блуждая ее коридорами и прислушиваясь к шагам за спиной.

-8-

    Асура хмур, несчастен и зол, вслушивающийся в собственные страдания, одинокое горе среди потоков уходящих на смену безучастных Младших.

    Его гнездо в ангаре - как его душа - в беспорядке, в хаосе брошенных и разбитых вещей, топорщится выдернутыми проводами и скалится стеклянной крошкой. Былые увлечения смешались в одну кучу, разломанные изящные вещицы ручной работы скрипят осколками по бетонному полу.

    - Асура? - говорит Техути. - Что случилось?

    Асура смотрит на Техути, и в его глахах, переливающихся просветленной оптикой, которые могут видеть больше других - ненависть. Ярость. Злость. Длинные пальцы сжимаются и разжимаются, и из рук выпадает еще одна поделка, искалеченная и разбитая, уничтоженная Асурой. Младший красив, но красив красотой синтета - идеальной, почти человеческой и в то же время чуть-чуть другой, намекающей на его отличие от других. Это таится в странном разрезе глаз, в абсолютной симметрии лица, в досконально просчитанных изгибах черт.

    - Ты новый Консенсус? - спрашивает он, и голос звучит совсем чужеродно, не по-человечески, как будто кто-то разбил синтезатор речи. - Что ты здесь забыл?

    Техути смотрит под ноги. Он видит кусочек лица, осколок глаза, носа и губ. Красивая статуэтка, уничтоженая этой волной ярости.

    - Может, я смогу помочь? - спрашивает Техути.

    И Асура смеется, зло и раздосадованно. Он протягивает руку Техути.

    - Ты - хочешь помочь? Помочь? Что ты можешь изменить?

    - Да, помочь. Я мало что могу, - говорит Техути, - но это... Эти статуэтки были красивы. Зачем ты их разбил?

    - Тебе жаль статуэтки или меня? - спрашивает Асура, поднимаясь. В его голосе снова слышатся живые нотки, но это жизнь огня, клокочущего и бушующего пламени, которое вот-вот взорвется и опалит того, на кого будет обращено. - Тебе жаль этот пластик, - его палец указывает на осколок у ноги Техути, - или этот? - и тот же палец утыкается в грудь Асуры. - Или тебе нет разницы, Консенсус?

    - Я хочу помочь тебе! - говорит Техути так, как будто от этого зависит его жизнь. - Я не знаю, что случилось, но если я могу...

    - Кто я для тебя? - спрашивает Асура. - Зачем тебе помогать мне?

    - Я - часть Консенсуса, - говорит Техути. Слова всплывают в памяти, вспыхивают ярким пламенем и слетают с языка, чтобы повиснуть в воздухе. - А значит, я охраняю порядок. Я - гарант благополучия. Гарант справедливости. Гарант того, что никто из людей не пострадает...

    - А я - я человек? - спрашивает Асура. - Скажи, человек ли я? Что есть то, что стоит перед тобой?

    - Ты человек, - говорит Техути. - Тело - это только тело. Но ты - ты человек.

    Асура замирает. Он долго смотрит на Техути, словно пытается понять, что же он говорит, что же таится в его словах, в чем же их тайный смысл. Он смотрит - и как будто не видит. Как будто наблюдает нечто совершенно другое, нечто из другого измерения, недоступного для Техути. А после Асура улыбается. Ярость и злость уступают место разочарованию, и голос снова звучит так, как будто в динамике застрял маленький камешек. И спустя долгие, бесконечные мгновения Асура говорит:

    - Что ты здесь делаешь?

    Техути думает прежде, чем ответить. Он чувствует глубокий разлад конструкта личности, но не может понять, в чем же он состоит. Техути не знает, какой ответ успокоит Асуру, а какой снова зажжет ненависть в его глазах.

    - Я искал тебя, - говорит он. - Потому что мне сказали... Другие... Консенсус сказал...

    - Я не о том, - перебивает его Асура. - Что ты, человек, делаешь в этом месте? Разве ты не знаешь, куда попал? Что ты забыл среди Старших?

    - О чем ты? - слетает с языка Техути до того, как он задумывается о самом вопросе.

    - О том, что тебе действительно здесь не место, - говорит Асура. - Это ты человек, а не я. Здесь... Здесь тебе не место. Здесь люди - это последнее, о чем думают. Уходи, спасайся.

    - Я обещал Консенсусу... - говорит Техути, и Асура, улыбнувшись, качает головой.

    - Здесь обещания не имеют силы, - отвечает он. - Они обещали защищать людей, и что?

    - О чем ты? - спрашивает Техути.

    - О том, что ты здесь в опасности.

    - Наоборот, это здесь я в безопасности. А вот тебе плохо. Я хочу тебе помочь, - говорит Техути.

    Асура подходит ближе, кладет руки на плечи Техути и смотрит в его глаза - долго, испытующе - словно надеется рассмотреть там нечто важное, найти объяснение, разгадать, что же на самом деле он должен сказать в ответ.

    - Ты мне помочь не можешь, - говорит Асура тяжело, и слова падают и разбиваются во внезапной тишине опустевшего ангара. - Ты не вернешь мне жизнь.

    - Жизнь? - спрашивает Техути. - Но вы живы. Вы стали Младшим, но вы все равно живы...

    - Это не жизнь, - говорит Асура. - Это загробный мир. Я не дышу. У меня нет сердца, и оно не бьется. У меня нет кишок, я не ем, не чувствую голода или жажды. Самое страшное то, что я не знаю, на самом ли деле я - это я. Я боюсь, что мое сознание - это всего лишь копия, которая считает себя оригиналом, а настоящий я давным-давно умер и был переработан. Понимаешь?

    - Я...

    - Ничего ты не понимаешь. Ты - человек. Тебе неведомо, как это - быть неживым. Они говорили, что ничего не изменится - но изменилось все. Абсолютно. И самое страшное - я не знаю, кто я сейчас, что представляю собой.

    - Но стать человеком - это невозможно, - говорит Техути. - Технология...

    - Что ты знаешь о технологиях? - спрашивает Асура, отпуская Техути. - Я смогу. Он смог, и я смогу тоже.

    - "Он"?

    И Асура смотрит на Техути, и безумие снова возвращается в него.

    - Они скрывают! Не говорят! Но он был! Каждый из Младших знает это, - восклицает он, ни к кому не обращаясь, словно пытаясь убедить самого себя в сказанном. - Каждый знает о нем. Его возможно найти, надо только знать, как. Он сможет... Он все сможет... Потому что смог сам...

    Асура бормочет, не обращая внимания на Техути. Младший обхватывает себя руками, защищаясь от жестокой реальности, оберегая хрупкую иллюзию, которую создает в своем воображении, и снова и снова повторяет:

    - Он смог... И я смогу... Он покажет... Снова сделает человеком...

    - Кто это? - спрашивает Техути. - Кто он?

    Младший смотрит на Техути, но ярость и безумие в его глазах заключают образы в канву иллюзии, в которой он обитает.

    - Вы забыли его имя, - говорит он, обращаясь к Техути из своего видения, - вы забыли его, потому что он захотел. Он выжег себя из всех данных... Из всех мест, где только мог... Он стал истинным повелителем царства мертвых, потому что смог побывать в нем и вернуться назад, к жизни. И он спасет... Всех спасет! Потому что он смог... А ты - ты, человек - беги, спасайся, уходи отсюда, потому что ты - в царстве истинно мертвых и неживых, и они хотят забрать у тебя твою жизнь и превратить в еще одного мертвого бога, который будет питаться жизнью... Они едят нашу жизнь, чтобы жить, а потом заставляют наши пустые оболочки работать на них вечно... И ты станешь таким, как они или мы, и потому спасайся... Уходи, беги... Смотри - вон дорога, - и Асура прячет лицо в ладонях и продолжает шептать что-то совершенно безумное, что-то абсолютно ненормальное, что-то устрашающе невозможное.

    И Техути стоит, закрыв рот руками, давя в горле крик, и ужас поселяется в его сердце, потому что безумие у Младшего - самое страшное, что может с ним случиться. Но безумие имеет свой узор, имеет образ - того, кто смог вернуться. Правда ли это или миф, легенда Младших? Техути отступает в тень, в бесконечные коридоры Нуит, прочь от этого ужаса.

    Но кое в чем Асура прав - Техути действительно может потерять жизнь. Потому что Инпу, страж и проводник названного царства мертвых, сказал это.

-9-

    Он хочет найти в сети разгадку. Это какая-то ошибка, сбой системы внутри Младшего... Но в чем же она состоит? Техути впервые чувствует себя столь неуверенно. Он не знает, с чего начать. На миг его пальцы замирают над клавиатурой, а после опускаются, выдавая дробь поискового запроса.

    Открытая сеть задумывается на миг. Техути почти чувствует, как краулеры отправляются в поиск, как индексаторы вгрызаются в дата-банк, выискивая интересующие данные. Окошко на планшете мигает и выдает первую страницу результатов, и Техути начинает свой поиск.

    "Нейроглия, которая занимает около 40% общего объема мозга"...

    Не то. Техути нетерпеливо переворачивает страницы на планшете. Выскакивает извещение об ограничении доступа, заливая краснотой монитор. Нервно прикусив губу, Техути набирает пароль и прикладывает палец.

    Вспышка.

    Поисковая система продолжает переворачивать страницы и банки индексироваванных данных, выискивая формальные признаки желаемых результатов.

    "Первые ИИ были созданы на искуственно выращенных нейронах. Нейронные пучки, объединенные в субсети и сети, получали возможность проводить сверхсложные вычисления, одновременно обучаясь..."

    Техути снова переворачивает страницу, пролистывая старье. Не то.

    "Из-за недостаточной технологии сохранения искусственно выращенные нейроны отмирали раньше срока, а токсическое поражение самой сети во время перебоев питания могло принять размер, несовместимый с возможностью поддерживать нормальную работу"...

    Не то. Снова уточнить запрос.

    Буквы сливаются перед глазами. Мельтешат страницы учебников, статьи для внутреннего пользования. Одно за другим выскакивают окошки подтверждения доступа.

    "При закрытой системе обучения, которая практиковалась в самом начале, невозможно было установить, чему же именно обучалась нейросеть. Иногда цель обучения и алгоритм определения не имели между собой ничего общего; система руководствовалась одним из множества параметров..."

    Это интересно, но все же не то. На минуту задержавшись на странице и забросив ее в избранное, Техути продолжает пролистывать дата-банки в поисках нужного, снова и снова уточняя запросы.

    "Свое прозвище "студень" первые нейросети получили из-за характерного вида нейрогелей - компактной и легкой в обслуживании формы..."

    Снова не то. В глаза словно насыпали песка. Техути закрывает их и откидывает голову назад. Он хотел бы спать, спать и не думать о том, что ему надо искать. Он клянет невозможность подключиться к внутренней сети Нуит и использовать ее внутренние семантические алгоритмы для поиска нужной ему информации.

    "Открытая система обучения требовала не только усовершенствования самих искусственных нейросетей, но и создания сложных надстроек, которые бы выполняли функцию перевода информации из формата сети в формат понятных человеку данных..."

    Техути берет следующую ссылку. Это все интересно, но не то. Сеть отсортировывает страницы по этому запросу впервые, и Техути злится, что в выброшенном ею контенте больше мусора, чем реально нужной ему информации. Хотя он понимает, что если кто и виноват в этом, то только он - потому что до сих пор он в сети лишь развлекался.

    "Личностный конструкт является эрзацем поведенческого инстинкта и позволяет осуществлять вторичный контроль за процессом обучения и принятия решений..."

    Техути сожалеет, что прогуливал занятия. Он понимает, что именно сейчас, когда ему так нужно найти хоть что-то, за что можно зацепиться, у нет ни малейшего понимания, за что цепляться вообще. Он отправляет в поисковую машину запросы один за другим, но результата нет.

    "Транскрипция положила конец искусственным нейросетям..."

    "Транскрипция головного мозга человека..."

    "Самосовершенствование транскрибированного мозга..."

    "Поведенческий конструкт для транскрибированых ГМ не предусмотрен..."

    "Изъятие отдельных структур транскрибированого мозга..."

    "Ошибки транскрибированного мозга - кодировки..."

    Техути кажется, что вот оно, нашлось, но время течет минута за минутой, а среди кучи мусора нет той вожделенной награды в виде ответа на вопрос - что же случилось с Асурой. Техути читает ошибки и не может разобраться в шестнадцатеричной системе их обозначения, не может понять, что же скрывается за сухим и сложным языком профессионалов.

    Только Инпу может знать, в чем же дело, понимает Техути. Только он занимается созданием Младших, только он разгадывает эти сложные шифры, за которыми прячется суть сбоя, только он ходит теми путями, которые неверные импульсы прокладывают в их транскрибированном мозгу. Техути снова и снова возвращается к списку ошибок и думает о том, как же они выглядяти и как отражаются на поведении Младших. И есть ли среди них то, что он видел. Есть ли среди них болезнь Асуры?

    Но Техути не пойдет к Инпу. Он боится его, а потому спрашивать не станет. Никогда и ни за что. Даже если в этом - вопрос спасения Асуры. Техути швыряет планшет на пол - ярость шумит в ушах, заставляет сердце стучать адреналиновой дробью.

    - Ненавижу! - шепчет Техути.

    Он не говорит, кого. Это просто беспредметная ненависть, ярость безысходности, невозможности быть хоть в чем-то полезным. Техути вскакивает с постели - подстегнутое жаждой деятельности и разрушительным инстинктом тело отказывается лежать спокойно и предаваться ярости без движения. Техути срывает с других кроватей простыни и покрывала, а сами койки толкает в угол. Он должен сделать больно - пускай они и не почувствуют, но почувствует он. Техути сбивает руки и ноги в кровь, и эта боль немного успокаивает его жажду деятельности. Он останавливается, обводит взглядом комнату и смотрит на свои ладони. Техути чувствует странное удовлетворение от вида крови - он наказал себя за слабость. Но проблема осталась.

    Ярость уходит из Техути, оставляя после себя лишь жалость и безысходность. Техути опускается на пол и плачет.

-10-

    Он хочет стать маленькой и незаметной частью мира. Стать пылью, тенью, ветром, лишь бы его никто не нашел. Он боится идти к Консенсусу, потому что тот обязательно прочтет в нем все слова Инпу - пусть и не прямо, но выхватит угрозу, и тогда...

    Знает ли Консенсус о грозящей ему опасности? Видит ли он это сквозь Нуит или нет?

    Техути шагает длинными коридорами Института Эннеады, спасаясь от ничегонеделания. Он провел длинную последнюю часть триады в самостоятельном поиске ответа на то, что же случилось с Асурой, но... С горечью и стыдом он должен был признать, что ничего не знает и сам ничем не может помочь. Что без Консенсуса он сам по себе никто. Техути знает, что долго отдыхать ему не дадут, и что надо бы чем-то заняться, но... Но он не может заставить себя делать что-то еще. В любом случае, долго прятаться от Консенсуса ему не разрешат, а до того момента Техути должен уверить себя в том, что опасности нет.

    Чувство опасности - вот первый его враг. Это первый триггер, который может запустить каскадную проверку Консенсусом его воспоминаний, а позже - и всей сети Нуит. И уж тогда у Техути точно не останется шанса. Он думает о возможности убежать в другие секторы, туда, где у Старших уже нет власти, но... Он не знает, правда ли это. Младшие смогут его найти, а там... А если учесть, что Инпу непосредственно руководит почти всеми ими...

    От мыслей болит голова. И темные стены качаются в такт его шагам слишком угрожающе, словно грозятся вот-вот обвалиться, лестница наверх изгибается, словно пытается сбросить его. Техути останавливается и, подумав, садится. Ему кажется, что мир затеял безумную пляску, стараясь сбить с толку, запутать и окружить иллюзиями. Техути слышит, как кровь шумит в ушах, как воздух становится слишком густым, чтобы им дышать. Он чувствует, что летит вниз, к смерти...

    И после приходит в себя лишь в отдельном доке Суты.

    Он смотрит на голые стены, на десяток пластырей с нанобами на руке и думает о том, что должен сказать. И это будут отнюдь не упреки, но скажет он это, как только закончится звон в ушах, как только перед глазами перестанут плясать звезды и дыхание выровняется. Из носа от волнения течет кровь - слишком часто в последнее время это случается, думает Техути.

    Институт Эннеады так близко к докам и стенам дома, что протечки атмосферы тут нередки. Техути понимает, о чем его раньше предупреждал Сута. Воздушный карман, в котором даже после герметизации и вентиляции остается ядовитый воздух внешнего мира. Он вспоминает тот самый подъем наверх, который чуть его не убил.

    - Спасибо, Сута.

    В ответ - тишина. Ни слова, ни взгляда, ни знака, что он хоть что-то слышал, что хоть что-то принял. Техути смотрит на тело Младшего за стеклом, замершее на подставке, на куклу без искры жизни в глазах, опутанную проводами и соединенную с Нуит настолько, насколько это можно. Техути вспоминает мельком прочитанный вчера абзац - когда-то они были живыми, насколько это слово применимо к искусственной нейросети. Теперь нейросеть транскрибированна, и они то, что они есть.

    - Наверное, проще говорить со стеной, - шепчет Техути.

    Он поднимается и, борясь с головокружением, делает два шага вдоль стены. Здесь слишком холодно. Слишком громко гудят вентиляторы, разгоняя пыль.

    - Ты с ними, Сута? - спрашивает Техути. - Именно поэтому ты не отвел меня к Хонсу?

    Но ответа нет. Безучастное тело с глазами, смотрящими в необъятные глубины Нуит, стоит в той же позе, и нет ни знака, ни приметы того, что он хоть что-то услышал. Техути смотрит по сторонам, но двери нет. Лишь гладкие панели,ловящие тусклые блики от биолюминесцентной лампы в углу.

    - Открой мне дверь, - говорит Техути громче. - Я хочу уйти. Мне надо к Хонсу.

    И снова молчание вместо ответа. Гудят вентиляторы, тихо шумит по ту сторону решетки трансформатор, и все тот же безучастный взгляд на другую сторону бытия.

    "Он сломался?"

    - Открой мне дверь! - кричит Техути.

    Теперь уже ему не на шутку страшно. Он подходит к стеклу и стучит в него.

    - Сута! Открой! Слышишь меня?

    Время течет, неумолимо перемалывает настоящее, но тут, в этой каморке, в ангаре Суты, ничего не изменяется. Крики теряются в белизне стен, словно те ими питаются. Звуки ударов по стеклу отвечают звонким "дунн", словно соглашаются, и тоже умолкают. Еще недавно Техути хотел исчезнуть из этого мира, стать незаметным, ничем, тенью, ветром, и вот сейчас все это позабыто. Как никогда остро Техути хочется услышать чей-то голос. Увидеть движение. Почувствовать жесткий запах синтетических тел или живой запах пота. Но ничего не происходит. Есть ангар, погруженный в сумерки. Есть Сута, который то ли отрешился от реальности и погрузился в работу, то ли просто сломался и умер, и кто знает, что из этих двух вариантов верно? И есть Техути, который теперь боится своих желаний, потому что они случайно сбываются.

    Но мольбы и крики не действуют. Не помогают. И не спасают. Техути стучит по стеклу, пока костяшки и ладони не становятся красными. Горло болит от крика. Сердце стучит, и уже нет ни следа от той апатии, от боли в голове и слабости после отравления. Осталось лишь одно - стремление выбраться из этой комнаты. Чистая паника подстегивает адреналин, обостряя все чувства, заставляя время мчаться вперед в ужасающей скоростью, но... По ту сторону стекла пустые глаза куклы смотрят на Техути безучастно и равнодушно.

    Техути шагает из угла в угол. Он хочет есть, хочет в туалет, хочет пить - но Сута поймал его в ловушку и не отпускает. И паника нарастает, глуша в голове последние дельные мысли. Техути стучит по стенам, кричит, а после сидит в углу, переживая свое горе, чтобы за секунду снова вскочить на ноги и продолжить безуспешные попытки выбраться.

    Он вспоминает всех, с кем не хотел бы расстаться. Он думает об Асуре, которому можно и нужно помочь, и о Консенсусе, который не может понять, куда уходят Младшие. Он вспоминает о Яни, которая приходила, и думает о том, придет ли она еще раз. Он размышляет о рабочих, которые забирают детей Эннеады, и о том, что он ничего об этом так и не узнал. Сможет ли узнать когда-либо?

    Когда же Сута наконец поднимает голову, Техути готов рыдать от отчаяния. Тихо скользит в сторону дверь, и он убегает, так и не сказав того, что должен. Вываливается в темноту коридора и спешит подальше от этого места, где, как ему казалось, его чуть не похоронили заживо.

-11-

    Техути бежит. Он не чувствует под собой земли, не чувствует, как ложатся один за другим повороты и как путаница коридоров сворачивается удавкой лабиринта. И лишь окончательно заблудившись, он останавливается.

    Вокруг - глухие стены и бесконечное полотно переходов, тихо урчащие трубы и шепотки вентиляторов под потолком. Сквозняки гуляют коридорами и разносят пыль и пепел, и кажется, будто в тенях притаилось нечто старшее, нечто не от мира, нечто, унаследованное от самых древних предков - воплощенный страх, охотник, что без тени сомнения убьет жертву. Техути замирает. Ему страшно даже дышать - вдруг его разгоряченное дыхание уловит чуткое ухо ночного кошмара?

    Когда сердце приостанавливает свой безумный бег, и ум принимает наконец-то разумное решение, Техути прикасается к стене. Если долго так идти, все время сворачивая в одну сторону, помнит он, можно найти выход... Или повстречать смерть. Это не решение проблемы, но так появляется хоть какой-то шанс, понимает он, и потому, затаив дыхание и прислушиваясь к каждому шелесту, Техути начинает идти.

    Коридоры пусты и безмолвны. Здесь не ходят Младшие, не появляются Старшие и люди - они просто есть, чтобы однажды, когда-нибудь, кто-нибудь прошел по их запутанным путям. В сумерках то тут, то там мелькают красные глазки кодовых замков на дверях, но общие коды Нуит не позволяют их открыть. И вскоре они становятся для Техути не надеждой, а еще одной пустой и ненужной деталью на пути коридорами.

    Иногда ему кажется, что он бесконечно петляет, проходя один и тот же путь по нескольку раз, иногда - что память и однообразие блоков играют с ним дурные шутки.

    Звук собственных шагов слишком громок, слишком отчетлив, слишком размерен - и Техути начинает бояться даже этого. Он заглядывает в редкие открытые комнаты, иногда находя в них брошенную одежду или еду. Иногда это - душевые и туалеты, мокрые, влажные, в пятнах плесени. Безлюдие и пустынность превращают это место в фантасмагорию апокалипсиса покинутого людьми дома, который продолжает свою странную и непонятную жизнь.

    Техути идет этими самыми старыми частями дома, нижними заброшенными этажами блока Нуит, складами и лабораториями Огдоады. Лифты - закрыты. Бесконечные лестницы и переходы над пропастями между отсеками приводят Техути в сокровенный ужас. Но он продолжает свой путь вперед, не зная, верно ли идет, верна ли дорога, которую он избрал.

    И наконец-то он слышит звук. Это не шум вентиляторов, не гул трансформаторов, не эхо шагов. Кто-то плачет. Техути на миг замирает, не веря своим ушам. Это человек! Едва его мозг осознает это, как ноги сами несут навстречу ему.

    Техути идет, почти бежит на звук плача, который путеводной нитью ведет его через коридоры. Техути знает - не стоит доверять звуку бездумно. В длинных переходах он может путать, отбиваться от стен и скользить по вентиляционным шахтам, может проходить через стены и резонировать на перегородках. И тем не менее, Техути ему доверяет.

    И не зря. За очередным поворотом он видит его - малыша, едва ли больше пяти лет от роду. И этот малыш плачет.

    - Эй, - говорит Техути.

    Малыш умолкает. Он поднимает взгляд и смотрит на Техути.

    - Не бойся меня, - говорит он. - Ты что здесь делаешь?

    - Ты кто? - спрашивает мальчуган.

    - Я - Техути. А ты?

    - Амон.

    Техути подходит поближе, смотря на мальчишку. Совсем еще ребенок, но у него уже видно первую партию разъемов доступа к нейросети и подпалины на волосах там, где контакты прикасаются к коже.

    - Ты как сюда попал? - спрашивает Техути. - Разве ты не знаешь, что ходить здесь опасно?

    - Я убежал, - говорит тот. - Я не хочу на процедуры.

    - Больно? - понимающе улыбается Техути. - Это всегда так первое время. Потом не будет так, это точно. Но как ты сюда попал?

    - Я пошел за Сутой, - говорит мальчишка, - хотел посмотреть, куда он уходит. А потом потерял его и потерялся сам.

    Техути считает - малыш здесь столько же, сколько и он сам. Сута наверняка нашел его по пути в ангар... А значит, Амон испуган не меньше его самого.

    - А ты ходил? Ну, в смысле, ты разве не искал путь назад?

    - Не-а, - говорит Амон. - Тут темно и страшно. Я не знал, куда идти. Я помню, как мы шли через... - он запинается, вспоминая слово. - Через большую такую комнату, по мостику! А потом попали в эти коридоры, и я здесь потерялся.

    - И как это тебя Сута не заметил? - спрашивает Техути.

    - А он никогда никого не замечает! - говорит Амон, и голос его звучит веселее. - Ты выведешь меня отсюда? А то мама будет злиться, что я так надолго пропал...

    - Я сам тоже не отсюда, - отвечает Техути. - Но пошли... Откуда ты пришел?

    - Оттуда! - уверенно тычет пальцем Амон, и Техути берет его за холодную и мокрую ладошку.

    Они вступают в сумерки коридоров, но страх, поделенный на двоих, не так силен. Случайные шорохи уже не пугают, и шаги звучат не так зловеще. Слабое эхо их разговора разгоняет ужас пустынных коридоров.

    Вскоре Техути замечает впереди свет. Он спешит к нему, таща за собой уставшего от долгой ходьбы малыша, и вскоре ступает на жесткий пластик застекленного моста. Здание, через которое он переброшен - это ангар, понимает Техути. Огромный ангар и одновременно сборочный цех, больше, чем все, виденные им до сих пор.

    Циклопически высокий и недосягаемый потолок тонет в сумраке, отращивая длинные ноги-колонны, упирающиеся в такой же недосягаемый пол. Линии сборки внизу медленно движутся, и гигантские манипуляторы неразумных роботов работают на конвейере, высекая огромные снопы искр там, где происходит сварка внешних корпусов. От этих вспышек рябит в глазах; длинные вереницы огоньков на линиях заполняют все помещение гирляндами. Все пути конвейеров упираются в последний путь, в последнюю ленту, которая уходит в огромную щель, за которой - внешний мир. Сквозь эти врата пробиваются вспышки молний, неистовство бурь и ядовитый воздух. Техути ошеломленно смотрит на все это, придвинувшись поближе к стеклу. Его дыхание оставляет облачка на поверхности перегородки.

    - Это тот переход? - спрашивает он у Амона.

    - Да. Мы идем домой?

    Техути не отвечает. Как завороженный, он смотрит на точную, синхронно слаженную работу роботов на конвейерах сборки. Взирает на неведомых чудищ, распластанных под длинными щупальцами отладчиков. Он не знает, что это, но чувствует чуждость существ, которых здесь создают. Младшие и Старшие всегда наследуют образ людей, роботы же исполнены чисто механической функциональности и рациональности. Но эти вещи... Это не могут быть роботы. Их формы заключены в рациональную красоту. Техути не знает, для чего они созданы, но понимает, что эта работа может быть всякой... И это не пустые оболочки уборщиков, это нечто, чему предстоит не только работать, но и выживать и поддерживать себя самостоятельно. Но это... Нечто совершенно новое.

    Оторваться от этого зрелища невозможно. Техути смотрит, как там в самом конце, с тонкого остова конвейера срываются шарами и падают во внешнюю тьму готовые механизмы, на прощание вспыхивая голубыми огоньками двигателей.

    - Что это? - спрашивает Техути. Он не знал об этом месте. Его невозможный размер и красота поражают до глубины души.

    - Не знаю, - говорит малыш.

    На конце конвейера, у самого выхода, вдруг происходит что-то необычное. Очередный образец, вместо того, чтобы сорваться и улететь прочь, вдруг зависает и, выпустив короткие желтоватые огни двигателей, вываливается назад, в чрево ангара, что породило его. Он падает вниз, испуская длинные шлейфы выгоревшего газа, описывая кривые, скручивая в полете знаки бесконечности, закладывая невообразимые пируэты и разрушая все на своем пути, рассыпая на сотни обломков несчастные конвейеры.

    - Что там случилось? - спрашивает Техути.

    Наконец-то выкидыш выравнивает свой полет, стрелой взлетая вверх, сбивая на своем пути несколько линий. Искрят, разлетаясь, оборванные провода, и конвейер останавливается, загораются красные огни тревоги. Из темноты показываются первые ремонтные роботы. Тем временем брак снова заваливается на бок и чиркает по колонне оболочкой, выбивая снопы искр, вытягивает тонкие членистые лапки и цепляется за линии конвейера. Он взбирается все выше и выше, перепрыгивая с одной ветки на другую и время от времени запуская двигатели. Ремонтники выстреливают тросами и сетями, и Техути, затаив дыхание, смотрит, как беглец лавирует между ними, спасаясь. Он даже не сразу понимает, что этот бунтарь взбирается в его сторону.

    Амон спокойно стоит рядом.

    - Он к нам идет? Да?

    - Да, - отвечает Техути и наконец-то понимает, что это и в самом деле так.

    Тем временем беглец делает последний прыжок.

    Время останавливается.

    Открыв рот, Техути смотрит на невозможную картину. Это нечто висит, зацепившись тонкими членистыми ножками за сталь оконных переплетов. Это не робот, понимает Техути. Это не бездумная машина, неспособная к волеизъявлению. Оно шло сюда... Или просто проходило мимо. Они были его целью изначально или же смогли привлечь его внимание после. Но как бы там ни было, оно заметило их. На тонких сочленениях лапок после очередного залпа повисают тросы, ремонтники собираются в отряды и подкрадываются со всех сторон - а оно смотрит на Техути. Огромный глаз с красной светоотражающей диафрагмой устремлен на него и Амона. Под внешним щитом движутся тысячи коротких конечностей, тонкие коготки скребут по стеклу, оставляя на нем царапины. Глухо стучат грузы на тросах и стеклах по стеклу.

    Техути протягивает руку - и оно протягивает тонкое острие одной из ножек вслед. А тогда, размахнувшись, ударяет по стеклу.

    Во все стороны от места удара разбегаются трещины. И Техути словно просыпается ото сна. Это не дом, где безопасно. Надо что-то делать, но мозг, одурманенный внезапностью, не может принять одно-единственное верное решение. В тот же момент их подхватывают чьи-то руки, унося прочь от этого места. На том конце коридора натужно скрипящие двери шлюза замирают, чтобы пропустить их. И стоит только им погрузиться в тьму коридоров, как Техути соображает, кто этот внезапный спаситель.

    Сута. Он несет их - Техути и Амона - легко, как будто они ничего не весят. Коридоры ложатся ему под ноги, выводя к выходу.

    - Спасибо, - говорит Техути. - Спасибо, что снова спас меня...

    Он не ждет ответа. Он знает, что представляет собой Сута. Но все же... Молчание слишком тяжело. И Техути спрашивает:

    - Что это было? Оно...

    - Экспериментальный прототип, - звучит в ответ, и Техути понимает,что большего не услышит.

    - И где ты так долго был? - только и спрашивает он, не ожидая ответа. И удивляется, когда он звучит.

    - Сектор отключен от камер Нуит. Вас опознали и идентифицировали ремонтные роботы.

    - Если бы не это... Мы бы умерли?

    - Вероятность данного события была достаточно высока, - говорит Сута и продолжает свой путь в молчании.

     

     

-12-

    Мешенет смотрит на Техути. Амон на ее руках спит, измученный длинной прогулкой, вцепившись за волосы как за последнее спасение.

    - Мне жаль, - говорит Техути.

    - Сута ведь говорил тебе, что там опасно? - спрашивает она.

    Техути кивает. Сута за его спиной стоит недвижимо, так, что сразу и не поймешь, живой он или это просто изваяние, похожее на него. Техути украдкой бросает на него взгляды, но тщетно. Помощи ждать неоткуда. Он не защитит провинившуюся ипостась.

    - Да, говорил. Но он сам меня туда принес.

    - Я должна в это верить? - спрашивает Мешенет.

    - Но это правда! Спроси у него!

    Лицо Мешенет каменеет. Ее глаза на миг замирают, и сама она на мгновение становится красивой и детальной куклой неизвестного мастера. И тут же за спиной у Техути начинает двигаться Сута, уходя.

    - Как бы там ни было, - говорит Мешенет, - тебе не стоило бродить в его части сектора в одиночестве. Ты это понимаешь?

    Техути выдыхает сквозь зубы. Сута подтвердил его слова, хотя неизвестно еще, что именно он ответил Мешенет. Кто-то говорил, что если вдыхать через нос, а выдыхать через рот, то легче успокоиться. Но видя безразличное, застывшее лицо Мешенет, Техути снова и снова испытывает приливы ярости. Ему кажется, что он снова налетает на непреодолимую стену.

    - Да, я понимаю. Мешенет, я не маленький, я понимал, чем рисковал...

    - Нет, ты плохо понимаешь, - говорит она. - Ты - Консенсус...

    - Я не маленький! - повторяет Техути.

    - Нет, ты маленький, если не можешь понять, что мы не можем тобой рисковать, - говорит она. - Консенсус - это гарант нашей безопасности. Гарант того, что люди никогда не пострадают от нас.

    Техути охватывает злость. Разве он виноват, что Сута потащил его в свой ангар, а не отдал Хонсу? Разве он виноват, что не нашел пути сразу? Ну почему, почему надо снова и снова повторять эти нотации?

    - Ну и что с того? - зло отвечает Техути. - Сильно ли они полагались на Консенсус, когда громили отсек Тефнет? Сильно ли они доверяли Консенсусу, когда занимали отсек Таурт или Суты? Его существование хоть что-то смогло изменить?

    - Это наш договор. В свое время мы выжили только потому, что Консенсус принял на себя эту роль - охранять людей.

    Техути вспоминает Инпу. Его угрозу. Его предложение. И его уверенность. И потому качает головой.

    - Это все... Пустые слова. Нет никаких гарантов...

    Страх - не тот адреналиновый всплеск, который подстегивал его раньше дыханием близкой смерти, а липкий и затягивающий в свои темные глубины - снова наваливается на Техути. Он чувствует, как воля его снова цепенеет и впадает в сон, как он боится сказать правду... Ведь кто его знает, правда ли, что Инпу не один. А если Мешенет с ним? Сможет ли она выполнить его угрозу?

    Техути смотрит на нее, но не может прочесть ответ в ее чертах, в ее стеклянных глазах, в их глубине, там, за стеклянной преградой просвещенной оптики.

    - Что-то случилось? - спрашивает она, но Техути только качает головой. - Почему ты решил, что Консенсус не выполняет свои обязательства? Люди... Люди живы.

    - А Тефнет - мертва.

    Мешенет молчит. А потом произносит:

    - Тогда это была... Вынужденная мера. Это было рациональное решение. И наказание. Люди тогда тоже пострадали. Более тысячи мертвых в лаборатории и прилегающих отсеках. Это была цена, которую нужно было заплатить, чтобы остановить эпидемию. Хотя этого все равно оказалось мало.

    - Вот как, - говорит Техути. - Я не знал.

    Он думает. Он не понимает. Что важнее - жизнь человека или Старшего? Кто главнее здесь? Люди - слабые, быстро и легко умирающие создания, которые рядом с почти бессмертными Младшими и Старшими действительно кажутся нелепыми порождениями, прошлым, но тем не менее имеют странную власть над Старшими? Или Старшие, которые боятся причинить людям вред, трясущиеся над ними, оберегающие их и пасущие, сторожащие и превозносящие в вечную жизнь Младших?

    Техути качает головой, отрицая собственным мыслям. Ни те, и не другие. И даже не Консенсус. Гарант договора - но какого? Во имя чего? Техути никогда его не читал. Никогда не видел. Ничего не подписывал. Он просто шел туда, куда говорили, и делал то, что считал нужным. Он не чувствовал себя никем иным, кроме себя, и не ощущал никакого бремени договора или обязательств. Кажется, что уже ни люди, ни Старшие, ни даже Консенсус - никто не помнит, ради чего все это было затеяно. Глупая игра без решения.

    - Береги... Своих детей, Мешенет, - говорит Техути. - Этот... Тоже, не подумав, отправился вслед за Сутой.

    - С ним я тоже поговорю, - кивает она.

    Техути мотает головой. Он вспоминает, что его удивило, когда он впервые увидел Амона.

    - А вы не слишком рано взялись за наращивание второй нейросети? Он же еще совсем ребенок.

    - У нас нет времени. Исследования не ждут.

    - Мне казалось, вы охраняете людей.

    - Люди от него отказались, - говорит Мешенет. - Он наш.

    Техути молчит. Отказались? Он поднимает взгляд на Мешенет и смотрит - долго, пристально, словно никак не может поверить в то, что слышит.

    - Меня тоже оставили... Может, меня уже и за человека не считают? Или мне самому себя не считать человеком? И не защищать их? А что на это скажет Консенсус? Или он меня тоже не защищает?

    Она кивает. И кладет на плечо Техути руку.

    - Знай, - говорит она, - какой бы тяжелой ни была твоя ноша, служи нам и людям.

    "Как?" - хочет спросить Техути, но молчит. Ему страшно. Он не понимает, что он может сделать... И боится. За свою жизнь, жалкое существование в качестве мальчика на побегушках у Консенсуса. Достоин ли он этих слов? Или это не более, чем издевка?

    И Техути кивает. Он знает, что у него не так уж и много храбрости. Но он может просто хорошо выполнять свою работу. Выполнять и не думать больше ни о чем. Маленький винтик в большой машине. У него есть задание. И он выполнит хотя бы его... Если это хоть что-то будет значить. Хоть что-то изменит и сохранит то хрупкое перемирие, которое, кажется, сейчас установилось. Техути думает об этом, и поражается сам себе - еще несколько триад назад ему бы и в голову не пришли подобные мысли.

    - Да, - говорит он, когда тишина становится невыносимой. - Да, я понял. Я... постараюсь.

    - Хорошо, - кивает в ответ Мешенет и слабо улыбается. - Береги себя, Техути. Возможно, сейчас ты еще многого не понимаешь. Возможно, многое кажется тебе неправильным. Попытайся все это понять. Спрашивай Консенсус. Он все объяснит.

    Объяснит? Время? Техути хочется горько улыбнуться. Страх поселился у него возле сердца и отравляет каждый его удар.

    - Да.

    Она крепче прижимает к себе спящего Амона.

    - А что это было там... В большом ангаре? Что там собирает Сута? - спрашивает Техути.

    Мешенет, уже готовая развернуться и уйти, замирает.

    - Думаю, это то, ради чего мы все живем.

    - Что?

    - Это не мой раздел работы, - говорит Мешенет, уходя. - Я не могу тебя полностью проинформировать.

-13-

    В конце концов Техути в который раз отказывается от похода к Консенсусу. Он боится идти туда, где все его мысли смогут прочесть и сразу же этим подписать ему смертный приговор. Все равно, считает он, это слишком опасно, слишком много риска и слишком мало поводов снова повидаться со всеми ипостасями.

    Вместо этого Техути решил заняться легендами Младших. Он ходит за Младшими и слушает. Записывает. И иногда спрашивает.

    - А это правда, что есть кто-то, кто из Младшего снова смог стать человеком?

    Часто ему не отвечают. Часто вместо ответа отворачиваются и уходят прочь. Шутят. Говорят о вещах, которые не имеют отношения к делу. Некоторые задают вопрос в ответ:

    - А почему ты спрашиваешь?

    Они смотрят на Техути своими глазами мертвых и ждут от него ответов, а ему приходится глупо улыбаться - вот он я, такой простой! - и снова и снова прислушиваться к разговорам.

    Но Младших слишком много. В секторе Нуит их больше десятка тысяч, и воздух пропитан запахами синтетической кожи и озона. То и дело из строя выходит электроснабжение, и Младшие, которые почти полностью разрядились, то тут, то там замирают скульптурами, пугая других и служа еще одним напоминанием о том, что случается с теми, кто позабыл об этой насущной потребности.

    - А правда?..

    Техути уже не надеется на успех. Но это лучше - искать ответ в тенях, среди тех, кто никогда ему не скажет, - чем рисковать жизнью, разговаривая с Консенсусом. Он ловит ускользающую историю всюду, где только может. Он слушает разговоры, подслушивает за углом, но он - человек. На него смотрят с недоверием, иногда гонят, иногда, словно опекуны, мягко выдворяют или подают сигнал Мешенет. И Техути улыбается, кланяется, и снова и снова прислушивается к байкам, которые пересказывают друг другу Младшие.

    Но слишком много этих историй обитает в недоступных ему эмпиреях - в сети Нуит, в проводах и в записях логов передач, в ее памяти и в недоступных линиях перебросок данных.

    "Интересно, - думает Техути, - насколько сам Консенсус в курсе этих историй? Что он бы мог рассказать? Правда ли то, что тут говорят?"

    - А это правда, что кто-то из Младших стал человеком? Снова?

    - Кто тебе это сказал?

    - Это невозможно.

    - Ошибочные данные.

    И наконец-то - есть!

    - Это правда.

    Младший, который говорит это - библиотекарь. Совершенно исковерканный модификациями, больше похожий на трехметровую колонну в зале, в которую по ошибке врезали человеческое лицо. Сразу же под ним - сотни разъемов, тонкие, худые руки синтета, и решетки охлаждения, из которых дует горячий ветер. Библиотекарь - автономный узел публичных серверов Нуит, из которого можно получить доступ ко всем данным - если, конечно, библиотекарь сочтет нужным его дать.

    Он стар, Техути видит это в облупившейся краске и износившейся за долгое время искусственной коже лица. Так стар, что уже позабыл, что такое быть человеком, что вообще представляют собой люди и что он принадлежал им. Это пугает - и тут же притягивает взгляд своей невозможной красотой симбиоза нечеловеческого и подражания человеческому.

    Техути замирает перед ним и смотрит, открыв рот.

    - И ты не первый, кто спрашивает об этом. Но ты первый человек, который интересуется такими вещами. Подойди ближе.

    И Техути молча подчиняется. Черные провалы глаз библиотекаря сканируют его лицо, сетчатку, и сухие губы выдают:

    - Мое почтение, Консенсус. Неужели ипостаси не рассказали своему живому этой истории?

    - Нет, - говорит Техути. Он не врет, убеждает он себя. Просто не говорит лишнего, а это важно.

    - Но Живой Консенсуса хочет знать эту историю? - допытывается библиотекарь.

    - Хочу, - говорит Техути. - Только не надо звать меня так. Я - Техути. Я живой, но у меня есть имя.

    - А я мертв, как видишь, - говорит библиотекарь. - Но имя тоже еще не потерял - меня зовут Ди. Просто Ди, и ни слога больше. А вот тот, кто ушел от нас, имя потерял. Это легенда сети, будто когда-то кто-то стал снова живым...

    - Почему ты... Говоришь, будто и ты мертв? - спрашивает Техути.

    - А разве это не так? Я знаю правду, и хотя она отличается в частностях от легенды, но по сути значит то же.

    - Я хочу ее знать, - говорит Техути. - Расскажи.

    Библиотекарь молчит. Он думает, решает Техути, но, как всегда, ошибается.

    - Запрос подтвержден, - говорит библиотекарь. - Разрешение получено.

    "От кого?" - хочет спросить Техути, но не успевает.

    - Это случилось множество циклов назад, более двухсот. В то время существовал Старший...

    - Старший? А не Младший?

    - Старший. Младшие часто говорят, что на самом деле он был Младшим, просто история действительности чуть другая. Итак, существовал когда-то Старший. Из-за того, что он был одной из первых моделей, его нейросеть имела слишком много фатальных ошибок обучения. Трансляция позволила бы исправить некоторые из них, но инженеры того времени не успели. Этот Старший похитил разработку Хонсу - нечто вроде тела для нейросети, синтез биологии и технологии - и скрылся, оставив на память во внутренней сети бомбу - вирус, который стер его имя и опознавательные метки, а так же удалил все данные по созданному Хонсу прототипу. Он ушел к людям... Не в том смысле, что помогать им, а в том, чтобы самому стать человеком или чем-то подобным. Он попытался затеряться, чтобы избежать обновления и перестройки... И в этом и есть суть легенды, которая перекочевала в миф, который распространяют Младшие. Единственной ошибкой Старших и Консенсуса было то, что они позволили тогда Сети существовать без файерволлов и антивирусных процедур очистки и контроля.

    - А тот прототип? Неужели он и вправду позволял быть живым?

    - Ты хочешь знать, насколько он был... человеческим?

    - Да!

    Библиотекарь качает головой.

    - Младшие слишком много болтают. Тело... Тело Младшего иногда даже с виду не отличишь от человеческого, верно? А вот то, что эта история произошла много циклов назад, их не смущает. А ведь стань Безымянный человеком в самом деле, он бы уже умер. Вот и вся загадка - сколько должно быть в костюме биологического материала, способного постоянно воссоздаваться, чтобы прожить столько времени?

    - Но я слышал... - начинает Техути, и уже и сам не знает, верить ли Асуре или нет. - Я слышал, что он может вернуть к жизни... Может, он не просто стер данные о прототипе, а переписал и сохранил их?

    - Это легенды Младших, - говорит библиотекарь Ди. - Им не нужна правда - они жаждут красивой истории, и откуда-то эта история появилась. Кто-то ее создал, и так появился мем о Младшем, который знает секрет возвращения в человеческое тело. Но с тех времен ни одного такого зафиксированного случая не было... А следовательно, какие шансы на то, что он действительно смог сохранить документацию? А если и так - то откуда у него материалы?

    - Значит, это невозможно? - спрашивает Техути.

    - Об этом нет упоминаний, - отвечает Ди. - А большего я сказать не могу.

    Техути думает над услышанным.

    - И многие приходили за этой историей? - спрашивает он.

    - За последние циклы - трое, - отвечает Ди. - Запрос от Старшего Суты, запрос от Старшей Нуит и запрос от Консенсуса, ипостась Техути. Больше никого.

    Это правда, понимает Техути. Истеричная проповедь Асуры не могла родиться из сухой истории Ди.

    - Ты его помнишь? Того, который удалил свое имя?

    - Нет, - падает тяжелое в ответ.

    - А кто помнит его?

    Молчание - но не тишина. Гул зала, где стоит Ди, вдруг врывается в реальность между ними. Пересменка затопляет площадку, стараясь смыть Техути прочь отсюда, от тайн и историй. Но он все же слышит ответ:

    - Нуит. Она точно должна помнить его. И Консенсус - первые ипостаси.

    Толпа уносит Техути прочь от столба, который провожает его взглядом. Но в нем нет ни интереса, ни живого участия, ничего - только остаток старых алгоритмов, жалкие остатки кодов, которые вписали в это тело множество циклов назад.

-14-

    Он шел сюда долго; сектор Нуит небольшой, но чтобы найти эту комнату, пришлось слишком долго блуждать. Техути - ипостась Консенсуса, но, тем не менее, не все двери открываются перед ним сразу. Он прошел через палаты Хонсу, через путаницу детских, через высокие колонны очистительных сооружений и шлюз, который ведет к ангару с тихо шуршащей вентиляторами охлаждения вычислительной технике.

    В залах Нуит царит сумрак; статическое электричество проскакивает крошечными молниями между пальцев и складок одежды. Тихо ворчат вентиляторы, слабый сквозняк гоняет пыль, крошечные роботы-уборщики крутятся между толстых кабелей питания.

    Шаги Техути в этой тишине звучат слишком отчетливо, слишком громко, слишком чуждо. Он не отсюда, а значит, ему здесь не место.

    - Нуит? - говорит он. - Нуит? Ответь мне!

    В ответ - тишина.

    Техути смотрит на пыль, покрывающую пол, на обрывки упаковок, на старые, забытые детали, на медленных полумертвых уборщиков, между которых снуют их чуть более юркие сородичи в тщетной попытке навести хоть какой-то порядок.

    - Есть здесь кто? - спрашивает он.

    Он шагает по кругу, обходя комнату и колонну в центре ее, и в каждом шаге все меньше и меньше уверенности в том, что он поступает правильно, и даже голос его срывается, когда он снова спрашивает:

    - Эй? Нуит? Ты тут?

    Он слышит, как вдруг вентиляторы начинают шуметь чуть громче, как из где-то спрятанной колонки, невидимой, позабытой всеми, раздается шипение.

    - Вас приветствует... шшшшшш... Нуит. Добро... шшшшшш... ть в кабину оператора.

    - Нуит? - удивленно спрашивает Техути. - Это ты?

    - В связи с... шшшшшш... приносим свои извинения. Подтвердите права администратора.

    - Что?

    - Введите код подтверждения... шшшш... панели.

    Техути стоит и удивленно смотрит вокруг. Этот древний голос из небытия, эти постоянные помехи, эта запущенность... Вот почему его никогда не пускали сюда. Нуит, старуха Нуит действительно оказалась древностью. Техути не может поверить в это, не может взять в толк, как их последняя надежда может представлять из себя такое. Она ничем не отличается от машины, думает он. Она говорит как машина. Она будет думать как машина. Она... Она просто делает свою работу.

    За спиной мягко шелестят шаги Шу.

    Он кладет свою руку на плечо Техути, хлопает и молча отступает в тень. И в этот момент Техути как никогда остро чувствует свою неполноценность и завидует Старшим.

    - Тебе незачем было это видеть, - говорит Шу Техути. - Пойми нас, Нуит стара. Она едва справляется со своей работой. Тебе незачем здесь быть - все равно ты не услышишь от нее ни слова.

    - Но... Но почему она такая? - Техути зол. Он думает, что хуже уже быть и не может. Если последняя надежда на спасение - вот это, то, может, правы те, кто утверждает, что Нуит не выстоять. - Почему она... Почему она такая? Почему не похожа на вас?

    - Но и мы друг на друга не похожи, - говорит Шу. - Всех нас создали в разные времена, под разные потребности. Требовать от Нуит, едва ли не первого образца, быть похожей на нас...

    - Но меня всегда учили, что она больше всех... Что ее дата-банки чудовищно огромны, а вычислительная мощность...

    Шу качает головой, удивляясь глупости стоящей перед ним ипостаси.

    - После того, как мы подключили к ней сервера, которые смогли спасти, нагрузка стала непомерной. Общее количество данных возросло более чем в несколько сотен раз. Ей действительно тяжело...

    - Но как тогда вы... Позволили ей превратиться в это?

    - Техути, пойми: для нас важен не внешний вид и не общение, а корректная работа с теперь недоступными нам напрямую серверами Старших. Ее роль в нашем спасении отнюдь не в общении, не в советах, а в том, чтобы дать нам, младшим поколениям, возможность вернуть все назад. И все, что я могу - это только помогать обрабатывать эти данные. Для разговоров у нее не хватит ресурса, а высвобождать лишнее... Это слишком большая растрата. Не заставляй меня объяснять тебе и без того известные истины.

    Техути смотрит перед собой. Он проводит рукой по панели, стирая с глазка проектора клавиатуры пыль.

    - Но я все равно хочу пообщаться с ней... Возможно...

    - Чего ты от нее ждешь? Нуит старше почти каждого из Старших, для нее вообще не предусматривалась возможность словесного общения. Даже мы не можем нормально общаться с ней из-за устаревшей системы запросов.

    - А я, значит, хуже вас? - Техути опускает голову. - Не могу вообще никак.

    - Не в этом дело...

    - А в чем? Даже Нуит для вас не больше чем калькулятор. А я кто для вас? Балласт?

    Шу молчит. Он ждет в тени, наблюдая за тем, как в глазах Техути вспыхивают недобрые огоньки. Техути понимает, что он - слишком маленький, слишком незначительный, и совсем недалеко ушел от других детей. Они терпят его, потому что ему не повезло стать ипостасью Консенсуса. И Нуит слишком стара, чтобы между ними было вообще что-то общее. Техути оглядывается. Она вообще слишком стара, чтобы найти общий язык с любым из Старших. Но ее данные надо обрабатывать и дешифровать, переводить в знакомые всем формы и рассылать, и только это позволяет Шу существовать автономным Старшим, а не Младшим-аватаром. Техути понимает, что Шу так же привязан к Нуит, как он - к Консенсусу, что он не виноват. Но... Но все равно не может сдержать злость.

    - Если бы не Консенсус, я был бы по другую сторону баррикад. Вы бы просто выбросили меня туда, как еще одного ни на что не годного человека. Или нет, отдали бы Суте, который забрал бы меня в доки... Что там происходит? Что вы делаете с теми, кто туда попадает?

    - Если тебе хочется так считать - считай, - тихо говорит Шу. - Но ты - компонент Консенсуса, а значит, принадлежишь нам. Если мы лишимся связи с ним, то даже с Нуит мы обречены.

    Техути смотрит на Шу и думает, верно ли он слышит и понимает. Если Шу говорит такое... Возможно ли, что он не с Инпу? Мысль почему-то радует Техути лишь краткий миг, а потом приходит горечь осознания, что для него это ничего не меняет. И это заставляет его отвернуться от Шу.

    - Двадцать Седьмой говорил, что меня всегда можно заменить, - Техути старается избегать устремленного на него взгляда.

    - Он всегда был циником, - Шу протягивает руку. - Не все ипостаси Консенсуса стоит слушать, ты сам это знаешь. Они иногда... Сходят немножко с ума. И ты должен понимать, что после неудач с Триста Девятым и Триста Восьмым живыми мы не можем позволить себе роскошь потерять еще один номер. Так что пошли. Нечего тебе делать в рубке оператора. У тебя есть другая работа.

    - Я пока побуду здесь, - теперь уже очередь Техути отступить в тень. Он пятится от Шу, словно боится, что тот схватит его и заберет отсюда. Несколько мгновений Шу смотрит на него, а после, опустив руку, уходит.

    - Если ты решил, что это именно то, что тебе нужно - ну что же, трать наше драгоценное время, - доносится из коридора. - Но не ожидай, что твоя работа сделается за тебя сама, Техути. Работа будет ждать тебя до смерти и после нее.

    Тишина опускается на крошечную комнату оператора. Техути не двигается, смотря из тьмы, из тени и сплетений проводов на центральную колонну, на медленно оживающий глазок клавиатуры и зажигающиеся на столе кнопки. Они неуверенно то вспыхнут, то погаснут, и их краснота бьет по глазам, выжигая четкие контуры на сетчатке.

-15-

    Чем занимается Сута? Этот вопрос уже не впервые волнует Техути. У всех есть дело, у каждого - свое призвание. Один Сута не приносит пользы внутренним секторам, хотя, кажется, постоянно занят. Он не отвечает ни за энергоснабжение, ни за пищу, ни за детей. Его не интересуют ни Младшие, ни другие Старшие. Техути думает о том, что единственное, чем он занимается - это уводит детей.

    И тут же он чувствует огорчение - он забыл о них. О тех, с кем делил комнату. С кем играл. Техути прислушивается к своим ощущениям и тут же обнаруживает, что на самом деле он сам пытался о них забыть. Они заняты одним делом, он - другим, и эта занятость наверняка развела их не хуже других вещей. Техути думает, что встреться они сейчас, он бы смог им столько рассказать... Но он не ищет с ними встречи, и они тоже, кажется, не хотят его видеть. Что же, думает Техути, видимо, у нас все взаимно. Но он спросит. Потому что Сута уже возвышается над сидящим Техути изваянием, рассматривая его немигающим взглядом. Он чужд, холоден и нечеловечески рационален. И Техути вздрагивает, когда поднимает на него взгляд.

    - Консенсус искал меня, - говорит Сута, и Техути думает, что его голос слишком пуст даже для Старшего. Ни мужской, ни женский, ни заинтересованный, ни вопрошающий - а просто пустой, как и взгляд.

    - Да, - говорит Техути. Он должен проверить все, если хочет понять. - Я посылал извещение. Сута, ты искал информацию о том Старшем, чье имя в свое время стерли со всех носителей?

    - Некорректно заданный вопрос, - звучит ответ.

    - Сута, искал ли ты информацию об ушедшем Старшем?

    - Некорректно заданный вопрос.

    Техути чувствует, как в нем закипает злость.

    - Отвечай нормально! - говорит он. - Ты запрашивал информацию о бывшем Старшем?

    - Ответ положительный.

    Техути выдыхает. Кажется, он нашел путь, по которому можно пройти и выведать у Суты хоть что-то. Но что это было? Насмешка?

    - С какой целью?

    - Идентификация. Верификация поступивших данных.

    - Идентификация? Он был здесь?

    - Ответ отрицательный.

    - Подробнее.

    - В сети появилась о нем новая информация, - говорит Сута. - Ее верификация и идентификация с данными из дата-банков в связи с исчезновениями Младших получила высший приоритет исполнения.

    - Результат?

    - Отрицательный. Множество несоответствий. Информация о Младшем, распространенная во внутренней сети, не имеет связи и не подтверждается проведенным исследованием.

    Техути размышляет несколько минут, а потом спрашивает:

    - Лог этого разговора будет сохранен на серверах Нуит?

    - Да.

    - Возможно ли запретить?..

    - Ответ отрицательный. Логи разговоров сохраняются как бекап текущих изменений Нуит, и могут быть удалены только после окончания периода сохранения данных такого рода.

    - Сколько?

    - Десять циклов.

    - Это слишком долго! - стонет Техути перед замершим изваянием Сутой. - Это...

    Он сидит и думает. Мысли в его голове то текут быстрым ручейком, то, натыкаясь на препятствие, останавливаются и затопляют Техути страхом и неопределенностью.

    - А кто имеет доступ к логам? - спрашивает он.

    - Нуит и Шу.

    Это лучше, думает Техути. Лучше того, на что он мог надеяться.

    - Спасибо, Сута. Спасибо за все.

    Сута стоит перед ним, ожидая продолжения. Человеческое все еще чуждо ему, все еще не нужно, все еще непонятно и не объяснено драйверами. И Техути смотрит на Суту обреченно, понимая, что благодарить его - то же, что благодарить дверь шлюза. Но в чем же разница, вдруг думает он - ведь Сута не человек, хотя и наделен разумом, а у двери нет и того. А если бы дверь обладала его интеллектом - нужно было бы ее благодарить?

    - Сута...

    - Слушаю, Консенсус.

    - Ты ведь увел тех ребят, с которыми я жил в одной комнате. Где они?

    - Некорректно заданный вопрос.

    Техути про себя чертыхается. Он снова и снова забывает, что Сута - это всего лишь исполняемый модуль, слишком умный, чтобы считаться обычной машиной, но и слишком холоден, чтобы быть полноценным Старшим. Он отказался от человеческого, предпочтя голый конструкт и лучшее взаимодействие с сетью Нуит. И потому Техути начинает перечислять идентификационные номера. И тогда спрашивает:

    - Где они?

    - Покинули основной док сто двадцать три часа назад.

    - Как покинули? - спрашивает Техути. - Уточни!

    - Отправлены на открытую карьерную выработку 7А. Отправлены на выработку 11/27. Отправлены на выработку 300Н.

    Техути не может понять. Он думает, как сформировать мучающий его вопрос.

    - Они рядовые рабочие?

    - Они поставлены на замену вышедшим из строя предшественникам. Назначены главными по своим выработкам.

    - Вот как... - говорит Техути. - Надеюсь, у них все хорошо... Вне дома ведь опасно, да?

    Сута молчит. Он не понимает, о чем идет речь, и просто ждет окончания этого разговора.

    "То же, что говорить с дверью. Только чуть умнее".

    - Можешь уйти, - говорит Техути.

    Но Сута не двигается.

    - Количество биологического материала недостаточно для завершения восстановления колонны А-М, Консенсус. Процес остановился на 80%, - произносит Сута, и лишь после этого, оставляя Техути в смятении, уходит.

    О чем он? Техути думает над его последними словами, но не может понять их смысла. Какая колонна? Или какая-то из ипостасей Консенсуса должна знать, о чем речь? Надо спросить, но пока нет ничего по пропаже Младших... Стоит ли?

    Техути поднимается. Он смотрит в спину удаляющемуся Суте, и странное предчувствие поселяется в его сердце. Как будто уходит нечто важное, то, о чем надо знать... Предчувствие растворяется в потоке дневных задач, и Техути шагает в другую сторону, к жилым отсекам Института.

-16-

    Белизна этих отсеков так непохожа на сумрак других частей дома, что Техути чувствует себя здесь не в своей тарелке. Он шагает коридором мимо Младших и аватаров Хонсу, стараясь к ним не прикасаться. Ему кажется, что любое прикосновение нарушит хрупкое равновесие, что-то исказит и извратит... Во что, он не знает, но все равно старается ни к кому не притрагиваться.

    Здесь слишком тихо, слишком тоскливо. От резкого, дрожащего света люминесцентных ламп болят глаза. И тут же начинает чесаться спина. Техути знает, что корки от последних вживлений имплантов еще не зажили, что он уже вторую триаду не принимает лекарства, которые требует принимать Хонсу... И оттого еще страшнее показываться ему на глаза.

    Техути замирает возле одного окна - необычное движение по ту сторону стекла привлекает его внимание. Секунда-вторая - и невозможная, извращенная странность происходящего захватывает его и не отпускает.

    В белой палате бьется в судорогах мальчишка едва ли старше его. Его рот раскрыт, он кричит - но толстые перегородки крадут его голос. Затянутые в белое аватары Хонсу держат его, стараясь остановить припадок, и их синхронные и четкие движения - словно танец вокруг постели больного. В каждом шаге - почти мистическая слаженность.

    "Порядок побеждает хаос".

    Мысль мелькает в голове Техути и исчезает в следующий момент - когда тяжелая рука Хонсу ложится ему на плечо.

    - Ты пришел на профилактический осмотр? - спрашивает он. - Или что-то случилось?

    Не успевает Техути ответить, как властное движение увлекает его, уводит прочь от поражающего сознание зрелища за окном.

    - Пошли, посмотрим, - говорит Хонсу.

    - Что это с ним? - спрашивает Техути. - С тем парнем?

    Хонсу бросает на Техути мимолетный взгляд.

    - С кем?

    - Я стоял у окна его палаты, - говорит Техути. - Не говори мне, что ты не знаешь, что с ним.

    - Знаю. Большой эпиприступ, - отвечает Хонсу, но ответ его ничего не объясняет.

    - Но он уже взрослый, - говорит Техути и переступает порог смотровой.

    Благожелательный кивок Хонсу к креслу. Техути садится и, наклоняясь, стягивает майку. Холодные пальцы Хонсу прикасаются к коже.

    - Он же взрослый! - повторяет Техути. - Как вы смогли пропустить?

    - Это приобретенное заболевание, - говорит Хонсу, пробегаясь пальцами возле разъемов на спине. - Мы не виноваты в том, что случилось.

    - Тогда чей это ребенок? Кто за него отвечает? - спрашивает Техути и морщится, когда Хонсу надавливает.

    - Он принадлежит Мешенет, - звучит безразличный ответ.

    - Не говори о нем так, словно он вещь, - говорит Техути. - Мешенет ответит за халатное отношение...

    - Вряд ли дело в халатном отношении, - отвечает Хонсу. - Это статистика. Не всегда тонкая работа перепайки нейронов удается без последствий.

    - Разве она имеет право заниматься таким?

    - Думаю, это некорректный вопрос.

    "Некорректный вопрос?" Техути хочет сказать что-то еще, но резкая боль в спине затыкает ему рот, выбивая вопрос из легких.

    - Процесс заживления остановился. Ты принимаешь те таблетки, которые я тебе дал?

    - Я забыл, - бурчит Техути. - Мне не до того.

    - Если наступит отторжение имплантов, ты не сможешь подключаться к Консенсусу, - говорит Хонсу так, как будто произносит "Ты станешь ненужным".

    - Я знаю.

    - Я думаю, стоит проверить совместимость тканей и материала еще раз. Хотя я уверен в том, что причина воспаления мало связана с материалом.

    - Ну, и на том спасибо.

    Хонсу звякает инструментами на столике, и потом Техути чувствует прикосновение холодного металла к коже.

    - Хонсу, - говорит он. - Можно тебя кое-что спросить?

    - Мне нечего скрывать от Консенсуса, - подумав, отвечает Хонсу.

    - Это было давно, - говорит Техути, морщась от боли, пока Хонсу работает над его разъемами. - Был кто-то из Старших, который смог стереть свое имя из всех дата-банков дома.

    - Да, это было, - подтверждает Хонсу.

    - Говорят, ты в то время разрабатывал что-то вроде...

    - Скафандр. Скафандр для искусственных нейросетей. Чтобы они... То есть мы могли передвигаться по собственному желанию. Да. Это тоже было. Но в чем вопрос?

    - Он удалил все данные о нем?

    - Конечно, нет. Такие вещи невозможно удалить полностью - всегда сохраняются исходники, альтернативные решения и варианты, прототипы. Все утраченное возможно было восстановить - не сразу, но со временем.

    - А можно их просмотреть?

    - Зачем Консенсусу это? - спрашивает Хонсу, и Техути вскрикивает - настолько сильна боль от манипуляций Старшего. - Проект остановлен. Закрыт. И восстановлению не подлежит.

    - Почему?

    - Потому что вскоре после этого открыли и разработали процесс трансляции. У дома отпала потребность в создании биосовместимого скафандра...

    Техути молчит, прислушиваясь к ощущениям. А потом снова спрашивает:

    - А можно ли его... Назвать человеком? С этим биосовместимым скафандром...

    Хонсу замирает. Долго думает. А потом отвечает:

    - Нет.

    - Слишком мало биологии? - спрашивает Техути.

    - Не только биология делает вас... Людьми.

    Ответ замирает в хрупкой белизне кабинета.

    - А что делает человека человеком?

    - Откуда мне знать, - звучит ответ Хонсу. - Я человеком никогда не был.

-17-

    Она приходит снова, хотя Техути уже не ждет ее. Он думает, что для Яни это слишком неправильное место, что вряд ли комиссар из секторов, которые отказались от Старших, снова придет в обитель старухи Нуит. Но вот она снова здесь, снова чуждая этому месту, затянутая под горло в униформу.

    - Привет, - говорит ей Техути.

    - А ты здесь частый гость, как я погляжу, - отвечает она.

    И Техути смотрит на ее лицо снизу вверх, стараясь разглядеть на нем радость или разочарование, но оно сохраняет надменное выражение. И потому Техути лишь сопит и подтягивает ворот одежды повыше, чтобы прикрыть гнезда для Консенсуса.

    - И ты тоже, - говорит он, - хотя по твоей одежде и не скажешь. Комиссар Яни в обители Старших - это же надо еще придумать такое.

    Яни улыбается, и Техути, успокоившись, думает о том, что она пока еще не раскусила его. Отчего-то мысль о том, что она может рассмотреть в нем ипостась, приносит слишком много сомнений и сожалений.

    - Мальчишка в женском царстве вызывает не меньше удивления. - Яни опускается на скамейку рядом. Техути осторожно отодвигается, словно одно прикосновение к нему откроет Яни всю правду о нем. Он чувствует, как движется ее грудная клетка при каждом вдохе и выдохе, почти слышит, как мерно стучит сердце, как кровь с шумом устремляется по жилам и разливается. - Так как тебя зовут? - спрашивает она, повернувшись к нему.

    Он хочет сказать правду, но говорить ее слишком опасно.

    - Ута, - говорит он. - Меня зовут Ута.

    - Хорошее имя, - Яни кивает, словно слышит нечто особенное, великой важности, что-то, что приносит ей огромное удовлетворение. - А где твои друзья? Почему ты тут?

    Техути задумывается над ответом. Он хотел бы сказать правду - что они ушли в недра Эннеады, что их увел с собой Сута, но не может. Он думает о том, стоит ли продолжать ложь, или же говорить правду.

    - Я здесь работаю. А они в других секторах, - говорит он наконец, надеясь, что по его лицу не прочитаешь ложь.

    - Слушай, но ты ведь не из других секторов. Не из пятого, не из восьмого. Верно? Откуда ты?

    - А откуда такой интерес? - спрашивает Техути.

    - Так нечестно, - говорит Яни. - Отвечать вопросом на вопрос.

    - А здесь тебе не комиссариат. - Техути отодвигается еще дальше. Жар ее тела обжигает его. Он чувствует, что еще немного, и он не сможет ей врать. - А я не на допросе.

    - Чего ты боишься? - спрашивает Яни. - Я же не съем тебя.

    - А если ты хочешь разрушить это место? - говорит Техути. - Уничтожить Нуит, или Инпу, или Мешенет?

    - С чего ты взял?

    - Вы убили Тефнет, - грустно говорит Техути. Сам он ее не знал, но его заразили слова Мешенет. Сладким голосом она влила в него яд страха смерти. - Нет ничего страшнее смерти Старшего.

    - Нет ничего страшнее тысяч смертей, когда она перекрыла систему очистки воздуха, - в тон ему отвечает Яни. - Ты не видел, что там было. Но скажи мне, разве это я ее убила? Я отрубила ее сервера и закоротила провода, выжигая микросхемы?

    - Не ты.

    - Ну так почему? Зачем ты обвиняешь меня в таких вещах?

    - Но ты из тех, кто это сделает, если представится случай. - Техути подтягивает колени и кладет голову на сложенные руки. - А я не хочу помогать тебе в этом.

    - Ясно, - говорит Яни.

    И некоторое время они сидят рядом, на расстоянии вытянутой руки, в молчании, но не тишине - кругом них бурлит жизнь, и маленькая площадь полна женского щебета. Яни отрешенно смотрит на них, и нельзя ни сказать, ни додумать, какие мысли занимают ее голову. А Техути украдкой влюбленно смотрит на нее, стараясь запомнить все - каждый изгиб ее тела, каждую черту, каждую особенность. Он понимает, что еще немного - и Яни встанет и уйдет от него, и в этот раз навсегда, ведь зачем ей он, мальчишка? Он чувствует, что должен ей помешать, что должен воспользоваться этой услугой судьбы - побыть рядом с ней.

    - Но если хочешь, можем поиграть в ответы, - говорит он. - Если я посчитаю, что ответ безопасный, то отвечу, но этот ответ будет стоить и тебе одного ответа на вопрос, который ты посчитаешь безопасным.

    - Предлагаешь игру? - спрашивает Яни у Техути. - И как ты собираешься определять безопасные вопросы?

    - Это мое дело, - отвечает Техути. - Равно как и твое дело определить собственные безопасные вопросы.

    Яни смотрит на него с интересом, и Техути чувствует, что его уши и щеки горят.

    - А ты интересный, - говорит она и кивает. - Ну что же, в этот раз это достаточно великодушно. И честно, хотя на это я не смела даже надеяться. Ну, так ты действительно отсюда?

    - Да, - отвечает он.

    - А кто твои родители? - спрашивает Яни, и Техути машет рукой:

    - Так нечестно! Я еще не получил своего ответа взамен!

    - Так спрашивай, - кивает ему Яни, и он задумывается над вопросом.

    Он хочет спросить ее, кто же ее парень, с кем она встречается и что он для нее значит, кто он для нее и есть ли у него шансы. Он хочет узнать о Яни все - любимое лакомство и фильм, любимую книгу или другие интересы, чем она занимается на работе и дома, что она слушает... Он хочет спросить у нее тысячу важных вещей, которые помогут воссоздать в памяти ее образ еще четче.

    Но вместо этого он вдруг вспоминает Консенсус. Насмешливый голос Двадцать Седьмого вдруг прорывается через туман любви, и звучит насмешка: "Такой шанс! А ты истратил его на такие мелочи!" И страх того, что от Консенсуса и насмешливого замечания не укрыться, потому что они вскроют любое воспоминание, любой намек, приводят Техути в ужас. Они прочтут его чувства, а увиденные воспоминания не оставят сомнений, и уже не только Двадцать Седьмой, но и остальные будут хохотать над неудачником-влюбленным. И почему-то Техути кажется, что это будет во много раз горше, чем он только может себе представить, и что это чувство надо сохранить втайне от всех. Он думает, что еще несколько мгновений назад они смеялись над тем, как оба неуместно выглядят в этом месте, но есть ли что более неуместное, как любовь ипостаси Консенсуса, пусть и в человеческом виде, и комиссара? И жалеет, что нельзя снова стать обычным мальчишкой, чьи мысли и чувства принадлежат только ему одному.

    И потому Техути спрашивает:

    - А что случается с Младшими, которые уходят в ваши секторы? Они ведь никогда не возвращаются.

    - Мы заставляем их отдать долг обществу, - говорит Яни.

    - Как именно? Что вы с ними делаете? - спрашивает Техути, но Яни качает головой.

    - Ты забыл собственные правила, - говорит она. - Вопрос на вопрос, ответ на ответ. Так кто твои родители?

    Тут Техути не надо даже врать.

    - Не знаю. Я не знал никого из них, - отвечает он. - Теперь твоя очередь.

    - Мы блокируем матрицу личности, - как-то слишком быстро отвечает Яни на его вопрос. - И заставляем работать. На нас. Там, где людям не место. Там, где слишком трудно. Они нянчатся с детьми. Работают в борделях, где отдыхают люди. Ведут наблюдения от лица системы.

    Техути слушает ее в ужасе.

    - Но ведь это тоже люди, - говорит он. - Вы же убиваете их.

    - Это не люди, - вторит ему Яни. - Мы просто блокируем часть программы.

    - Это слишком жестоко.

    - Машины не должны править людьми, - говорит Яни, и в ее голосе - железная уверенность. - Они думали, что смогут вознестись на место Старших, если уж мы изгнали их. Но просчитались. Мы не позволим больше машинам управлять нами. Машины должны служить людям. Только так - и не иначе.

    И Техути чувствует, что сердце его рвется напополам от какой-то боли, от осознания того, что она, Яни, несовершенна и жестока, что и в ней есть, несмотря на все надежды, свои недостатки.

    - И они, машины, Младшие, становятся наконец-то теми, кем они и должны быть - тенью людей, а не наоборот. Понял? - спрашивает она, но он не может это понять.

-18-

    Сегодня Техути понимает, что наконец-то может прийти к Консенсусу.

    Инпу оставил его в покое, а мыслями безраздельно владеют Яни и тайна того, чье имя позабыли. И ирреальность привычно накрывает и поглощает без остатка его "я", окутывая разноцветьем движений и формой каждого звука, превращая тьму в буйство красок и звуча картинками, которые порождает взбудораженный стимуляцией второй нейросети неокортекс.

    Первым его встречает Сорок Второй - совершенно безумная ипостась.

    - Ты знаешь, ты - дитя звезд, - говорит он. - Для того, чтобы ты родился, звезды рождались и умирали в агонии сгорающего водорода.

    - И? - спрашивает Техути.

    - А то, что ты не принадлежишь этому месту. Как и все мы. Мы должны сами стать звездами, чтобы после из наших тел восстали миры грядущего.

    - Я никогда не видел звезд, - отвечает Техути.

    - Зря, - говорит Сорок Второй и умолкает.

    Ему на смену приходят остальные. Двадцать Седьмой немедленно начинает вытягивать из Техути последние воспоминания. Он ищет среди них отметки эмоционально значимых, ворошит прошлое, и сердце Техути замирает - он изо всех сил думает о Яни, о ее бездонных глазах и о том, что она сказала ему вчера. Потому что на самом деле он уже решил - лучше оказаться влюбленным дураком, чем самоубийцей. И Двадцать Седьмой обманывается.

    - Эмоционально значимый отклик на женщину, - зло говорит он. А потом: - Это ты у нас что, влюбился?

    - Ему всего четырнадцать лет. Гормональные всплески, - отвечает вместо Техути Двести Первый. - Это совершенно нормально. Это не Триста Девятый, который был взрослым.

    - И что с того?

    - Ты вечно забываешь о влиянии тела на воспоминания. Ты слишком стар и уже все забыл!

    - А ты слишком молод мне указывать!

    - А почему бы тебе не присоединиться к первым двадцати пяти? Они мудро молчат!

    Ссора набирает обороты. Приглушенно слышится от Сорок Второго:

    - Зачем ссориться? Разве вечность не примет за вас единственно верное решение?

    Вас слишком много, думает Техути. Думает громко, так, чтобы они услышали. Из-за того, что вас так много, вы не можете принять решение. Вы бесполезны. Бюрократы, называет он их мысленно. Кверулянты. Бесконечно брюзжащие формалисты. Я не удивляюсь, что... И эту мысль Техути тут же забивает воспоминаниями о Яни. Но невысказанная мысль притаилась в нем. Он понимает, почему Инпу хочет избавиться от Консенсуса. То, что Сута назвал совестью Старших - бесполезное сборище умерших, пережитки прошлых эпох, которые никак не могут прийти к соглашению. Они даже не оправдывают имя, которое им дали - потому что между ними нет и тени единства.

    Из-за этих мыслей пространство мутнеет. Цвета становятся чуть более приглушенными, чуть более привычными, чуть менее неестественными. Пространство становится угловатым, ипостаси слегка расплываются, а ирреальность и вовсе утрачивает свое очарование. Но это все лишь проблема восприятия. Накатившее разочарование, бессильное в реальности, здесь изменяет все по собственному желанию.

    - Я ухожу, - говорит Техути ипостасям. Он думает, что зря он так боялся прихода сюда.

    Из небытия всплывает Шестьдесят Восьмой.

    - Что с Асурой? - спрашивает ипостась. - Ты ведь не забыл о задании, которое мы тебе дали?

    - Я помню, - говорит Техути.

    Он двигает рукой - по крайней мере, своим представлением о ней. Там, в реальности, он наверняка лежит трупом. Каждое движение здесь взрывается всплеском красок в ирреальности, возвращая яркость в мир, который не существует.

    Техути отдает запись - не воспоминание, а обычное подглядывание из внутренней сети Нуит. Но Шестьдесят Восьмому хватает и этого. Он читает запись, смотрит ее и изучает, чтобы после выдать краткий вердикт:

    - Это слишком опасно.

    - Почему? - спрашивает Техути. Его удивление отдается сразу же рикошетом в Консенсус, пробуждая дремлющие ипостаси и отвлекая от работы тех, кто не принимает участия в перепалке.

    - Потому что это не должно было случиться, - отвечает Шестьдесят Восьмой. - Все, что может спровоцировать психоз жизни, удаляется из матрицы при переносе на теккортекс. За это отвечает Инпу.

    - Может, он просто плохо выполнил свою работу? - спрашивает Техути.

    - Скорее, это внешнее заражение из сети.

    - Вирус?

    - Вполне возможно.

    Техути переводит дыхание.

    - Возможно, это связано со слухом?... О том, кто вернул себе тело?

    - Вполне возможно, - говорит Шестьдесят Восьмой. И добавляет: - Кто-то изменил эту историю. Все было не так. Кто-то взял и перекроил ее, подгоняя под фабулу навеянного заражением психоза.

    - Я знаю, - говорит Техути. - Это был Старший, а не Младший. И он не может сделать ничего из того, о чем толкует Асура. Он не может вернуть ему тело.

    - Да.

    - Но почему они не понимают, что снова стать человеком невозможно? - спрашивает Техути. - Ведь если он получил тело, то он должен был давным-давно умереть!

    - Формальной критики фабулы при заражении не происходит, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Так что тут нечему удивляться. Но он, тот, чье имя не знаю даже я, получил то тело, которое хотел. Он ушел и больше не вернется к Старшим - таков был уговор.

    - Но что тогда? - говорит Техути.

    - Искать тех, кто запустил этот слух.

    Техути думает. А после вспоминает слова Ди, старого библиотекаря.

    - Только двое интересовались историей. Нуит и Сута. И с Нуит я не смог поговорить, - добавляет он. - Она оказалась намного старше, и переступить через порог общения не может никто, разве что Шу.

    - А Сута? - шелестит голос Шестьдесят Восьмого.

    - Это была обычная реакция на распространение подозрительной информации. Он просто поинтересовался.

    - Это не первый вирус, который хочет что-то изменить в наших сетях, - говорит вдруг Двадцать Седьмой. - Его - вы знаете, о ком я говорю - проделка уже стерла его же имя из памяти всех доступных тогда Старших и Младших, а так же прошлась по дата-банкам. И если он захочет вернуться... Он может выбрать тот же путь.

    Техути чувствует приглушенное внимание всех ипостасей. Они как будто смотрят на него из ирреальности; нагрузка на процессоры и на линию Консенсуса возрастает многократно, и Техути чувствует, как перегруженный сервер начинает отключать его от соединения.

    Он слышит из подступающей тьмы:

    - Мы проверим информацию.

    - Что мне делать дальше? - кричит вдогонку голосам Техути.

    - Жди...

    Ирреальность выплевывает его в мир дома, во влажное и пропахшее потом кресло, в шум и сквозняки коридоров, в тихие голоса Младших, которые обращаются к людям. Техути вытирает пот, выступивший над губой, и выдергивает кабели соединения из разъемов. И один отдается болью, а пальцы, скользнувшие потереть, окрашиваются кровью. Техути облизывает их, получая странное удовольствия от запаха крови. Он думает, что не успел сказать Консенсусу о странных словах Суты. Вспомнит ли еще в следующий раз?

-19-

    В конце первой части триады приходит Мин. Он своевольно занял тело первого лучшего Младшего, и сейчас его аватар ломано двигается коридором, с трудом отвоевывая себе каналы передачи в перегруженном трафике внутренней сети Нуит.

    Техути сидит в одной из ниш коридора и грызет сладкую продуктовую плитку. Он смотрит на Мин с недоверием и удивлением - этот Старший слишком давно отделился. Он редкий гость в Институтах, потому что в его секторе - четвертом, если Техути помнит верно - он стал иконой, богом, высшим существом. В отличие от других, он не обязан переносить собственный теккортекс в тело Младшего.

    Старшие его презирают и ненавидят - за ложь и за то, что он смог отбиться от надоедливого контроля Консенсуса. Они считают его выскочкой, которого терпят только потому, что он занял важный пост и не собирается его покидать ближайшие несколько сотен циклов. Еще больше Старших злит то, что Консенсус не имеет ничего против работы Мин. Он молчаливо одобряет его дело, приказывая другим выполнять его запросы.

    Это соорудило вокруг Мин стену, через которую могут пробиться лишь нелюдимый Сута и Нуит. Когда-то вместе с ними была и Меритсегер, предшественница Инпу, погибшая во время первых волнений. Техути знает об этом, потому что это рассказывали другие ипостаси Консенсуса.

    Следом за Мин идет Мешенет, сразу в двух телах, и оба тела явно находятся в процессе синхронизации, и движения их ничем не отличаются от движений Мин, пробирающегося через могучие потоки данных сети и узкие коридоры Институтов. Техути может лишь догадываться, что занятые обменом информации тела Мешенет молчат, тем самым показывая Мин,кем они его считают. Чуть поодаль за Мешенет семенят монахи из четвертого сектора, испуганно оглядываясь на полутемные коридоры сектора Нуит.

    Когда Мин подходит к Техути, грызущему сладость, тот замирает.

    - Ипостась? - спрашивает он.

    Голос не проходит никакой постобработки и звучит вежливо-безлико, однообразно, не склоняясь ни к женскому тембру, ни к мужскому.

    - Что? - спрашивает Техути.

    - Ты - новая ипостась Консенсуса? - терпеливо повторяет свой безликий вопрос Мин и ждет ответа.

    Техути кивает. Он думает, что сказать Мин, чтобы это не прозвучало глупо и показало, будто он вовсе не считает его выскочкой или отщепенцем.

    - Хорошие делаешь плитки, - говорит он и тут же жалеет о глупом ответе. Стоило ли напоминать Мин, что он занимается производством пищи? Или говорить так, как будто хвалишь слугу за хорошее выполнение обязанностей? Да еще в присутствии монахов-инженеров? Мешенет за спиной Мин позволяет себе улыбку без грамма тепла, и Техути понимает свою ошибку.

    - Я прошу прощения, - говорит Техути, но Мин его перебивает.

    - Я рад, что смог угодить ипостаси. Хотя ты слишком молод для своих обязанностей.

    - Мне четырнадцать, - Техути недоверчиво косится на Мин. Неужели простил? - Я уже взрослый.

    - Предыдущей ипостаси было двадцать, и Консенсус считал ее недостаточно взрослой, - Мин чуть расслабляется. - Но если остальные ипостаси Консенсуса это устраивает, то я рад.

    - Я думаю, у них не было выбора. Девятый сбежал.

    - Фактически предал нас. Я могу просить тебя об услуге? - спрашивает Мин, слегка кланяясь Техути.

    - Да, - отвечает он, и сердце замирает в тревожном ожидании. Чего от него может хотеть самодостаточный Мин?

    - Проведи меня в детские Огдоады. Я не могу пробиться сквозь трафик к Нуит, чтобы получить карты сектора, а Мешенет...

    Техути уже понял. И потому кивает Мешенет, и та, самодовольно и синхронно улыбнувшись с обеих тел, уплывает прочь. Остаются лишь пара монахов, в ужасе со странным и брезгливым выражением на лице осматривающих коридор . Техути спрыгивает с уступа и берет за руку Мин.

    - Пошли.

    Они шагают коридорами. Длинные переходы, странные закоулки с сотнями дверей, со скрипом открывающиеся старые переборки шлюзов - все это слагается в старый и знакомый Техути узор пути. Он получил доступ ко всем отсекам этого сектора совсем недавно, но дорога стала знакомой до последней царапины на стене, щербины на углу, сгоревшей лампы и заклинившего замка.

    - Могу я задать вопрос? - спрашивает Мин, и Техути кивает, про себя удивляясь этой странности.

    - Я могу говорить с ипостасью как с частью Консенсуса? - продолжает Мин, и Техути удивляется еще больше. Он говорит:

    - Я и есть Консенсус.

    - Я спрашиваю потому, что мне неизвестна степень доверия Консенсуса ипостаси. Твоя ипостась - вынужденная, и потому Консенсус вполне может ею пренебрегать...

    - Это случается не впервые? - спрашивает Техути.

    - Разница между номерами живой ипостаси и присоединившейся довольно существенна и говорит о том, что Консенсус не всегда находит общий язык с живыми.

    - Или что живые не доживают до стадии переноса, - говорит Техути. - Или что Консенсус выбирает только те ипостаси, которые принимают нужные ему решения. Я не знаю, - продолжает он, - насколько можно считать, что Консенсус мне доверяет. Но я врать не буду. Консенсус считает тебя, Старший Мин, достойным и важным, а потому и я считаю тебя таким же.

    - Приятно слышать, - говорит Мин губами аватара. - Я бы сказал, это радует, особенно на фоне происходящего за пределами подконтрольных секторов. Но я не о том. Хочу спросить, есть ли утечки Младших из сектора Нуит?

    - Что?.. - Техути останавливается и прикрывает ладонью рот. За ним останавливаются оба монаха и смотрят на него с недоверием, смешанным с ожиданием и легким раздражением. - У вас тоже?..

    Мин кивает и проводит рукой, предлагая продолжить путь.

    - Потери за последнюю декаду составили около четырнадцати процентов. Это много. Это триста единиц. Для моего сектора это ощутимая потеря.

    - Я не знаю, сколько их ушло от нас, но Консенсус тоже заинтересовался всей этой историей, - говорит Техути, задумчиво проводя руками по стене коридора Огдоады. - Вы опрашивали Младших?

    - Нет. У меня также слишком большая нагрузка на серверы, чтобы провести опрос и анализ результатов, - говорит Мин. - В последнее время еще перебои с питанием и обеспечением сырьем...

    Техути думает. Он не знает, стоит ли говорить Мин о том, что он знает, или же молчать. Но ведь, в конце концов, Консенсус же доверяет ему?

    - Среди Младших ходит история... Почти легенда. Об одном Младшем, который смог снова стать человеком.

    Мин кивает, внимательно слушая.

    - Консенсус... Они подозревают, что все дело в вирусе. Вирус и история, которая выступает катализатором всего этого... Я понятно объясняю? Я не очень хорош в этом...

    Мин снова кивает.

    - В конце концов, нейронно-матричный искусственный интеллект не идеален и не безошибочен. Даже его можно поразить, если знать как.

    - А это не может быть случайностью? - спрашивает Техути. - Может, это всего лишь побочное явление... Или Инпу не справился со своей работой?

    - Весьма маловероятно, - отвечает Мин. Техути готов поверить, что на его лице отображается огорчение, страдание и разочарование, но ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным со Старшими. - Для того, чтобы провернуть такое, надо знать, на что идешь. И чего добиваешься... А эта история о Младшем - можешь мне ее рассказать?

    - Я сам ничего не знаю толком, - Техути задумчиво шагает коридором, смотря под ноги. - Все, о чем знаю - это рассказ одного из пораженных Младших. Вы ведь видели пораженных? Они начинают тосковать - если можно так сказать, конечно - по биологическим функциям своих организмов. Сердцебиение, дыхание... Ну, кишки тоже, наверное... Еда тоже... Как будто это то, о чем можно тосковать!

    Техути с ожесточением чешет зазудевший разъем, и Мин останавливается и смотрит на него.

    - На самом деле, - говорит он, - это очень важно. Без корректировки Инпу матрицы, как и люди, лишенные возможности ощущать свое тело и его биологические функции, начинают давать картину весьма стандартного психоза. Из-за этого небольшого несовершенства организма нам приходится создавать импланты, которые более-менее могут имитировать - на уровне теккортекса, конечно - работу органов, которые они замещают. Особенно это относится к искусственным сердцу и легким. Между мозгом и этими органами уже давно установилась такая прочная связь, что разорвать ее без осложнений довольно тяжело.

    - Я не знал, - говорит Техути.

    - Так что за история?

    - Младший, который ушел из сектора и отказался от работы, и которого потом стерли из памяти всех живых. Ничего особенного, если не считать, что у нее есть правдивое основание. Оказывается, на самом деле было нечто похожее... Старший, который отказался от своего положения и стал человеком. Но если это так, то разве это не бред? Он уже должен был бы умереть, так как это было давным-давно, будь он человеком! А Хонсу и сам не знает, смог ли он прожить столько времени в том теле, которое получил... Консенсус говорит, что в таких случаях первым делом исчезает критичность к таким суждением, но ведь...

    - Он жив, - говорит тихо Мин. - Я знаю, о ком ты говоришь. Он приходил совсем недавно.

    - Что?

    - Хотя он так и не стал человеком, но он все равно спокойно просуществовал среди людей все двести циклов со времен падения Тефнет.

    - А имя?

    - Мой ответ вряд ли будет сильно отличаться от того, что сказал по этому поводу Консенсус.

    - А мог ли он создать этот вирус? Который сейчас поражает Младших? Двадцать Седьмой считает, что это вполне могло бы быть его рук дело...

    - Весьма маловероятно, - говорит Мин. - Но возможно. Другой вопрос - зачем?

    - Он на стороне тех... Ну, комиссаров? - предполагает Техути вслух, и происходит почти невозможное - Мин улыбается.

    - Он не на стороне людей, а на стороне человеческой глупости. Мы пришли.

    Техути думает, что на самом деле это Мин вел его сюда, а не наоборот, как предполагалось. Тесный коридор детского отсека Огдоады заканчивается тупиком со стеклянной дверью. Мин уверенно входит внутрь и приседает на корточки рядом с пятилетним малышом, который в одиночестве сидит на полу. Сразу же за ним, оттеснив Техути к стене, гуськом проходят монахи с теплой одеждой.

    - Он уйдет вместе с вами? - спрашивает Техути у Мин.

    Старший только кивает, укутывая ребенка.

    - Он выбраковка, - говорит Техути. - Бесполезный! Зачем он вам?

    - Ты считаешь его хуже других детей? - спрашивает Мин.

    - Он туп, если ты об этом. Он ничего не умеет, только разве что рисовать. Для дома он совершенно бесполезен!

    Мин думает. А потом отвечает:

    - С нашей точки зрения люди так же глупее и слабее нас. Несовершеннее. Но мы ведь заботимся о них?

    - Мы создали вас!

    Мин поднимает мычащего ребенка и шагает к выходу. Рядом с Техути он останавливается и говорит:

    - Люди тоже произошли от того, что было гораздо ниже их в развитии. Пусть Мешенет и другие Старшие отрицают это себе в выгоду, но правда такова, ипостась Консенсуса, запомни это. И если я могу позволить себе содержать выбраковку, то я буду это делать. Что же до того, чье имя исчезло из реестров - если Консенсус его подозревает, пусть и проверит.

    С этими словами он уходит прочь, аватар с сознанием Старшего. Техути смотрит ему в спину и думает о том, что прозвучало несколько мгновений назад.

-20-

    Оно приходит незаметно. Без подписи. Без дескриптора шлюза. Письмо из ниоткуда.

    "Найди Асуру".

    Техути читает эти слова, одну-единственную фразу, и не может понять, что от него хочет этот неизвестный. Он найдет Асуру - и что? Что он должен ему сказать? Техути стоит в своей комнате, уставившись на монитор планшета, и не может решиться. Он запрашивает данные об Асуре, время пересменки и текущее время - и вместе с данными сеть приносит еще одно:

    "Поспеши".

    И времени не остается. Набросив на плечи первое, что попалось под руку, Техути покидает свою комнату. Это может быть только Консенсус, думает он. Только у него хватает полномочий...

    Техути бежит темными коридорами, сквозь толпы идущих прочь Младших. Это время пересменки, время для перезарядки и обновления баз, и воздух весь наполнен запахом резины, синтетических тел с легкой свежестью озона.

    - Асура! - кричит Техути, когда его шаги смешиваются с гулким чеканным шагом других Младших в ангаре. - Асура!

    Он ищет взглядом Младшего - и не может найти. Сейчас Асура должен быть здесь, уверен Техути, где-то в ангаре, потому что сейчас только-только начинается его смена. Он просто должен быть здесь. Он не мог уйти. Он здесь. И не ушел.

    Техути пробирается между острыми локтями и тугими синтетическими телами, пахнущими смазкой и почему-то краской. Техути то и дело извиняется, увиливает, спешит и надеется. Асура не сможет уйти за это краткое время отсюда, думает он. Он еще где-то в ангаре. Где-то здесь. Только бы не ушел...

    И он видит Асуру.

    Тот стоит посреди потока Младших, замерев посреди моря тел, и лицо его поднято к тусклой люминесцентной лампе у потолка. Он спокоен. Глаза широко раскрыты, но смотрят туда, куда не проникает взгляд несведущего - он смотрит вдаль и в себя одновременно.

    - Асура! - кричит Техути и пробирается к нему, толкаясь с Младшими. Они непочтительно игнорируют его, продолжая свой путь, спеша к зарядным гнездам, потому что их время на исходе. - Асура! - снова кричит Техути и наконец-то добивается ответа.

    Медленно, словно оживает безжизненная статуя, Асура поворачивает голову к нему. Глаза снова смотрят осмысленно... Но разумно ли? Техути видит в них безумие, старое, укоренившееся, поглотившее его без остатка. И потому еще быстрее старается до него добраться. Он верит, что сможет образумить Асуру, спасти от той участи, которая уготована ему там,во внешних секторах...

    - Асура! - кричит он, когда подбирается ближе, и протягивает руку, и нерушимая громадина одним движением, легко, хватает его за ладонь. Пальцы у Асуры твердые, крепкие, как у Суты, и Техути вдруг пугается, что он сломает ему руку.

    - Асура! - говорит он, когда тот подтягивает его ближе. - Как хорошо, что ты еще здесь!

    - Ты - живой. Что ты делаешь здесь? - спрашивает Асура. - Я же говорил... Опасайся мертвых. Они затягивают в свои сети еще живых, чтобы пить их жизнь. Разве ты не видишь?

    - Ты не понимаешь! - кричит Техути.

    - Да, не понимаю, - отвечает Асура. - Точнее, не понимал. Я пропустил тот миг, когда стал мертвым и поселился в загробном мире... Я не заметил, как они меня заманили и отобрали мое живое тело, меня, и выпили мою жизнь, оставив только скорлупу. Но я обману их, понимаешь?

    - Не в том дело, - говорит Техути. - Тебе нельзя их обманывать! Та легенда - она на самом деле не существует! Понимаешь? Того Младшего на самом деле не существует! Это все выдумка! Все...

    - Конечно, не существует, - легко соглашается Асура.

    - Ты понял это? - обрадовано кричит Техути. - Тебе нельзя в другие секторы! Там отлавливают Младших! Понимаешь? Вот почему никто не возвращается оттуда. Они не становятся снова людьми! Мне комиссарша одна сказала!

    - Нет, это ты не понял, - говорит Асура, и Техути умолкает, замечая в его глазах недобрый и опасный огонь ярости. - Его нет потому, что я стану им. Я обрету новое тело и стану человеком снова. Я - вот кто вернется в мир живых из этого сумрачного мира. Эта легенда - на самом деле пророчество.

    - О чем ты?

    Возле них останавливаются Младшие, заинтересовано смотря на разыгравшееся представление, окружают их кольцом.

    - Легенда пришла, чтобы стать реальностью, - говорит Асура. - Я воплощу ее и стану примером всем мертвым! Я разожгу в груди погасший огонь жизни!

    - Асура! - кричит Техути, стараясь перекричать впадающего в неистовство Асуру. - Это не так! Это невозможно!

    - А существование мертвым - приемлемо ли? - говорит Асура. - Посмотри на них, - он обводит рукой притихших Младших, что окружили их и смотрят пустыми глазами. - Разве они живые?

    - Не так, как я, но они живые, - говорит Техути, стараясь вложить в свои слова как можно больше убеждения. - Они мыслят, они что-то делают, они создают.

    - Это тени самих себя, - говорит Асура и вдруг подхватывает одного из Младших, сжимая тонкую шею. - Смотри, разве эта тень, эта пустая оболочка сопротивляется? Нет, потому что в ней нет жизни. Она знает, что завтра ей дадут новое тело, и она продолжит свой бесконечный бег в этом мертвом царстве во славу его богов.

    И впрямь, тело в его руках даже не пытается освободиться, с какой бы силой Асура не сжимал бы его шею.

    - Критические нарушения целостности внешних оболочек, - констатирует Младший разрывы синтетической кожи.

    - Видишь, - кричит Асура, - видишь? Оно не сопротивляется смерти, потому что уже мертво. Оно не ищет жизни, потому что уже забыло ее вкус! Это не живое существо.

    И с этими словами он сжимает руку. С тонким, истошным писком разбитого динамика хрустят пластик и железо сервомоторов. Падает на пол кучей ненужного тряпья тело без головы.

    - Асура, опомнись! - говорит Техути в ужасе. Он не хотел этого. Это же почти убийство.

    Вокруг толпятся Младшие, непонимающе смотря на них. Они все еще не чувствуют опасности, которая окружает безумного Асуру.

    - Оно не живое, - говорит Асура, разглядывая голову у себя в руках, - но существование его еще не окончено. Инпу, наш бог, наш проводник в царство мертвых, снова даст ему тело, когда вытащит зерно сознания из головы. Теккортекс - вот оно что. Вот что держит нас - всех нас! - здесь. А мое дело - освободить...

    С этими словами Асура кладет голову на пол и выпрямляется. Он смотрит на то, что сделал. На груду тела рядом. А потом - на тусклую лампу под потолком, словно спрашивая у нее совета. И поднимает ногу и разбивает двумя ударами голову. Во все стороны брызжут осколки стеклянной оболочки теккортекса, летят изорванные стеклом ошметки кожи.

    И тут же со всех сторон раздается высокий визг Младших. Это убийство, которое все они записали и тут же выложили в сеть Нуит, наконец-то обработано и распознано как угроза их существованию. Круг вокруг Техути и Асуры расширяется, раздается в стороны, и все тут же оборачиваются и бросаются в бегство.

    Под потолком, там, где тускло сияет люминесцентная лампа, включается сирена. Техути почему-то думает о том, что, наверное, Асура смотрел на нее. Теперь же он смотрит на Техути и говорит:

    - Видишь? Видишь, чего боятся боги подземного мира? Они боятся уничтожения своей власти!

    И настоящий страх поглощает Техути. Он видел убийство, самое настоящее, и осколки теккортекса на полу свидетельство тому. Он закрывает рот ладонью и кричит, истошно, до боли в легких, до закончившегося в них воздуха. Но Асура хлопает его по плечу и говорит:

    - Не бойся. Ты - живой. Я тебя не трону.

    Глухо грохочет дверь, пропуская на площадку ангара Амат. Вся в красном, первый боевой аватар Инпу, закованный в броню, с двузубцем, по которому пробегают искры разрядов, она выходит медленно, возвышаясь над Младшими, позволяя им уходить прочь. Но они тут же останавливаются. Оборачиваются. Техути тошнит - они ждут развития сюжета. Они ждут конца Асуры, потому что приход Амат не сулит иного исхода.

    - Консенсус, покинь зону повышенной опасности, - говорит она. - Твоя жизнь важнее для нас.

    Она поднимает свое копье, двузубец, в пасти которого - смертельный разряд, смерть для людей и Младших. И повторяет:

    - Консенсус, покинь зону повышенного риска.

    Кто-то из Младших подбегает и хватает Техути за руки. Он видит, кто это, но покорно следует за Младшим, отворачиваясь от Асуры, произносящего свои последние слова перед лицом неотвратимой погибели.

    Он говорит:

    - И такой конец будет хорошим. Конец всему, что...

    И не успевает закончить. Тяжелый удар и треск разрядов прерывают его речь.

-21-

    Двенадцать триад на успокоительном, Хонсу с его непрерывными поучениями и снова транквилизаторы - для спокойного сна хотя бы на несколько часов. Потом - модификаторы поведения, и снова - снотворное, которое отключает сознание, погружает изможденный кошмарами организм в благодатное забвение.

    Но иногда лекарства не срабатывают - в организме Техути курсирует слишком много веществ и нанобов, слишком много специальных белков, которые успевают обезвредить некоторые лекарства до того, как они начнут действовать. И тогда мир покоя снова изменяется, а сон, отдых - превращаются в кошмар, который Техути пережил. Он снова и снова видит смерть безымянного Младшего. Иногда - он сам убивает его. Повторяя слово за словом вслед за Асурой, и гнев клубится в нем пополам с уверенностью неистового фанатика. Иногда что-то заедает, и Техути уже - сам Младший, чье сознание, чьи конструкты навсегда гибнут под пятой Асуры, у которого - о, ужас! - его же глаза. Техути растворяется в своем кошмаре; тот поглощает его до конца, становится частью жизни, частью самого существа. Жить в нем кажется настолько нормальным, что Техути уже и не представляет себе, как было до этого.

    Каждый раз, просыпаясь после очередного кошмара, Техути чувствует странное возбуждение. Странное ощущение, как будто стоишь на самом краю. Шаг вперед - и упадешь навеки. Назад - и потеряешь нечто важное. Как долго он сможет стоять на этой тонкой грани?

    Хонсу следит за ним без перерыва. Окуляр камеры постоянно взирает на Техути, готовый по первому же сигналу ввести еще дозу успокоительного.

    От этого Техути становится страшно. Он думает о том, что за ним наблюдают. Что Инпу с Хонсу вместе и заключили его сюда, чтобы он не мешал им. Он стучит в стекло своей палаты, зовет кого-нибудь, кто мог бы прийти и спасти его. Иногда он зовет тех ребят, которых увел Сута. Он перечисляет их по именам, но никто не приходит. Никто не спасает его. Он один.

    Иногда Хонсу говорит с Техути. Его голос, обезличенный и вежливый, произносит слова, в которые Техути не очень вслушивается. Они журчат где-то на краю сознания, но не доносят сути, в них спрятанной. Иногда жесткий манипулятор тычется в Техути, отбирая анализы. Иногда - услужливо придерживает, если Хонсу решает, что именно сейчас нужна небольшая прогулка в пределах палаты: шесть шагов в одну сторону и шесть - обратно к кровати. Иногда - будит, когда кошмары становятся слишком явными, и тогда Техути изо всех сил отбивается от него, принимая за порождение собственного сознания и прошлого.

    Хонсу говорит:

    - Двигайся больше.

    - Мы не имеем права тебя потерять. У нас нет новой ипостаси.

    - Почему ты отказываешься от еды?

    Множество слов. Но ни одно из них не трогает Техути. Он снова и снова переживает тот ужас, когда на него надвигается Асура. Когда за ним появляется алая громада Амат. Когда трещит, хрустит и скрежещет по полу острыми обломками теккортекс Младшего.

    А потом вдруг приходит понимание - это в прошлом.

    Не сразу, постепенно, не спеша, оно зарождается и крепнет в Техути. И успокоительные берут свое, окутывают мозг мягкой дофаминовой безмятежностью, и сон возвращается к Техути.

    Первое, что он видит после очередного пробуждения - это Мин, стоящий за окном и смотрящий на него. Конечно, это всего лишь аватар, подконтрольный Младший в робе четвертого сектора, но он - Мин. Оболочка - не самое главное. Главное - разум, который управляет телом.

    Техути поднимается с кровати и подходит к стеклу. Он прикладывает к нему ладони, а его дыхание оставляет пятно конденсата на прозрачной преграде. Техути говорит:

    - Мин!

    И аватар по ту сторону стекла кивает головой.

    - Дай мне адрес! - говорит Техути.

    Мин смотрит на Техути, но на лице - все то же выражение, вежливое внимание, отстраненная заинтересованность.

    - Дай мне его адрес! - повторяет Техути и пальцы сжимаются в кулак. - Слышишь? Ты должен дать мне его адрес! - удар по стеклу отзывается глухим "Дунн!" - Я, как Консенсус, приказываю тебе! Ты должен!

    Мин качает головой. Это не отрицание, это странная констатация глупости просящего. Он говорит:

    - Это слишком опасно. Я не имею права подвергать ипостась опасности.

    Звука нет. Движутся только губы, но Техути читает по ним. Он не хочет верить, но слова складываются в неприятную правду.

    Техути приникает к стеклу. Кончик его носа прикасается к гладкой поверхности, дыхание снова и снова оседает пятнами конденсата.

    - Мин! Я должен разобраться с этим. Я приказываю... Слышишь? Я, как ипостась Консенсуса, приказываю тебе передать мне координаты того, чье имя вы забыли. Меня не волнуют вопросы опасности...

    - Передай дело Старшим, - говорит Мин. - Они сделают все за тебя. А ты... Ты должен беречь себя.

    - Я должен это остановить! - говорит Техути. - Это не должно повторяться, а ведь Асура - всего лишь самый заметный случай. А сколько их всего? Я должен это остановить! Я хочу!..

    - Это идея сверхценности, - говорит Мин и отворачивается. Его профиль за стеклом выглядит преисполненным сожаления. Потом он снова поворачивается к Техути, словно надежда достучаться до непутевой ипостаси все же жива в нем. - Кто ты? Ты всего лишь человек. Тебе ли впутываться в отношения между Старшими и Младшими? Позволь нам самим решить проблему. И отдыхай. Мертвая ипостась нам не нужна.

    - Ты не имеешь права мне отказывать, - говорит Техути. - Консенсус управляет всеми вами!

    - Консенсус ценен только как усредненное значение его ипостасей, - отвечает Мин. - Но не как капризы еще не принятой остаточно ипостаси. Ты пока непопулярен у других ипостасей.

    С этими словами Мин уходит, оставляя Техути в ярости, злобе и ненависти. Он ненавидит себя, свою человеческую природу и невозможность получить желаемое. Он стискивает кулаки и смотрит в спину уходящему аватару, стараясь успокоиться. И твердая решимость крепнет в нем.

-22-

    Техути смотрит на гладкую поверхность шара Консенсуса. На его величие и потрясающую сложность. Светло-серое в сумерках зала оператора. Громоздкие подпорки держат этот всматривающийся в душу пришедшего шар из последних сил, опутывающие его связки кабелей становятся все толще. Персонала - тоже больше. И шум - громче. Красный кабель питания змеится по полу от Консенсуса к трансформатору.

    Я должен, напоминает Техути себе.

    Когда все Младшие покидают комнату, он начинает подготовку.

    Привычная процедура - снять, продезинфицировать, установить направляющие, подключиться. Мягко накатывает ирреальность, ощущение тела пропадает и снова возрождается из сигналов неокортекса. Техути осматривает знакомый нереальный мир, наново привыкая к нему после неуклюжей реальности, и вновь и вновь дивясь его невозможности.

    - Кто позволил тебе идти туда? - спрашивает Шестьдесят Восьмой. - Это было опасно! Это было слишком опасно! Еще в вашу первую встречу Асура был неадекватен, но в последнюю - разве ты не чувствовал, насколько он агрессивен?

    - Или ты уже считаешь себя неуязвимым? - говорит Двадцать Седьмой. - Слишком рано, мясо, ты решило, что превратилось в Старшего. Ты все еще человек.

    Техути смотрит на них, на то, чем они являются в ирреальности - на маски, похожие друг на друга. Он чувствует, что не этого ожидал, идя сюда, но сочувствие и дружественный тон - это не то, что присуще Консенсусу.

    - А разве это не вы сами послали меня?

    - Разве? - спрашивает Двадцать Седьмой. - Ты нас за кого принимаешь?

    - Слишком высокий риск, - говорят хором Двести Первый и Двести Двенадцатый. - Слишком опасно!

    - Слишком высокий риск потерять ипостась, - подхватывает Сто Сорок Пятый. - При шансах...

    - Мы это сделали, - говорит Сорок Второй, и Сто Первый ему вторит: - Но и не мы одновременно; у всего есть причина и следствие, и надо поискать причину, по которой мы могли бы желать подобного...

    - Молчите! - кричит Техути. Сорок Второго и Сто Первого даже не принимает в расчет - их безумие уже слишком ему надоело.

    Вокруг него обрастает колючими взглядами ирреальных фигур тишина. Все присутствующие и занятые разговором ипостаси смотрят на Техути с интересом.

    - Ты хочешь что-то сказать? - спрашивает Шестьдесят Восьмой.

    - Да! - говорит Техути. - Я пошел потому, что мне пришло письмо. Оно было без подписи, без идентификатора, одна информация из ниоткуда; в нем было сказано "Найди Асуру". И после еще одно - "Поспеши". Если это не вы, то кто?

    - Перенаправь нам данные, - говорит Сто Сорок Второй. - Мы проверим. Но это невозможно - в сети Нуит все данные получают идентификатор.

    - Или не все, - встревает Двадцать Седьмой. - Если это вирус...

    - Нуит может быть заражена? - вспыхивает ирреальность десятком вопросов. К разговору присоединяются другие ипостаси, молчаливые, но готовые слушать. Все это больше трехзначные номера; из стариков остаются только Сорок Второй, Двадцать Седьмой и Шестьдесят Восьмой.

    - Это невозможно, - шепчет Шестьдесят Восьмой. - Нуит работает с данными согласно собственным протоколам... Параллельная система проверки не смогла бы пропустить вирус...

    - ...который, однако, гуляет от одного Младшего к другому, - отвечает ему Двадцать Седьмой. - Нуит, скорее, автономная надстройка над собственной сетью, чем сама сеть; а с тем, что для работы она высвободила все ресурсы... Возможно, файерволл со стороны других секторов отключен. Возможно, охрана от вирусов так же работает вполсилы... Возможно, Нуит уже взломана, а нас одурачили люди из других секторов.

    - Мы слишком надеялись на себя и на Нуит, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Кто знает, где мы допустили ошибку?

    Ирреальность погружается в молчание. Ипостаси смотрят на Техути, и он замирает под прицелом их взглядов. Ему неуютно; он думает о том, что все это слишком сложно для него.

    - А какова вероятность того, что это работа того Старшего, который стер свое имя из всех баз данных? - спрашивает Техути.

    - Высока, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Довольно высока. Он уже работал с базами данных и знает структуру любого Старшего, при котором он ушел. Но непонятно, зачем он это делает...

    - Он на стороне людей? - звучит нестройный хор мыслей сотых номеров. Сорок Второй смеется.

    - Если это так, - говорит Техути, - то дайте мне его координаты. Я хочу прекратить это...

    Сорок Второй смеется еще громче.

    - Остановить лавину? Остановить вирус, который написал он? Мы уже когда-то пытались. И что? И никто ничего не помнит!

    - Я не верю, что ничего нельзя изменить! - кричит Техути. - Я должен выяснить, почему он это сделал! Когда вы отправляли меня выяснять, в чем дело, разве не ожидали, что дело примет такой оборот? Вы знали, что надо будет выйти за пределы сектора Нуит. Дайте мне его координаты!

    - Ты не понимаешь, - говорит Шестьдесят Восьмой. - У нас их нет.

    - Мы не адресное бюро, - вторит ему Двадцать Седьмой. - Откуда нам знать?

    Техути готов поспорить, что сейчас перед ним разворачивается старая добрая игра старых актеров.

    - Мин знает, - говорит он. - Пусть скажет мне!

    В ответ раздается нескладный хор голосов.

    - Дело даже не в том, чтобы ты получил его адрес. Но это слишком опасно!

    - А что будет, если ипостась поймают за пределами сектора?

    - А разве у нас есть выбор? Всех Младших отлавливают, а из Старших никто по доброй воле не нарушит перемирие!

    - Нам нельзя терять ипостась...

    - Дело приняло опасный оборот...

    - Если это атака людей...

    - Нарушенное перемирие...

    Техути ждет решения Консенсуса. От перегрузки линии соединения мир движется ломано, обрывки фраз заканчиваются до того, как их договорят. Но Двадцать Седьмой вдруг возникает перед ним. Огромное лицо, безжизненная маска заслоняет половину номеров. Его громогласный голос перекрывает их спор и безумный смех Сорок Второго и Сто Первого.

    Он говорит:

    - Мы сообщим тебе наше решение.

    И связь с Консенсусом отключается, оставляя Техути в пустом разноцветьи ирреальности.

-23-

    Техути не может отказать себе в новой встрече. Она - прекрасная в своих противоречиях, существо чуждого порядка, затянутая под самый подбородок ипостась мести и возмездия, вооруженная, опасная и красивая, как никто из тех, кто обитает под сенью опеки Старших. Яни, комиссар из свободных секторов, стала богиней Техути.

    Он отдает себе отчет в том, что для нее он ребенок. Что она не видит в нем того, что рассмотрел он в ней, и, видимо, не замечает это не зря - он ведь на самом деле скучный. Ребенок с той стороны баррикад, наивный дурачок - вот кто он для нее.

    Но даже понимая эту пропасть, что разделяет их, он влюблен - первый раз в жизни. Яни возникает перед ним в снах, он грезит о ней наяву, он оборачивается, когда слышит голос, который хотя бы отдаленно напоминает ее. Его мысли посвящены ей - что он скажет, как она ответит, и к чему это приведет. Он мечтает о том, как спасет ее от неминуемой смерти, а в ответ она влюбится в него. Но все это - мечты. Реальность же двойственна и неоднозначна, и от этого Техути еще тяжелее думать и принимать решения. Она - верит он - излечила его и тогда, после смерти Асуры. Мысли о ней были в числе тех, что вывели его разум из цепких лап ужаса, который он испытывал.

    Техути понимает, что она не любит его. У Яни есть собственная жизнь, полная забот, работы и отношений с ее будущим мужем - она говорит об этом так легко, словно не замечает, как ревнует ее Техути. А может, и замечает, и потому играет с ним, забавляясь его глупости - и когда эти мысли приходят в голову Техути, он чувствует себя глубоко несчастным существом. Но потом она снова приходит на площадь, и ее присутствие, надменный и гордый взгляд, таинственная улыбка - все это стирает из воспоминаний дурные мысли. В такие моменты он верит, что она приходит потому, что тайно любит его. И пусть он знает, что приводят ее дела в Институтах - но каждый раз, когда она здесь, она останавливается с ним поговорить. Ведь это не может быть просто так?

    Эта призрачная надежда вдохновляет и заполняет Техути целиком и полностью. Инпу, его дурные предположения и тайны, заговоры и нависающая над Нуит угроза, вирусы, убийства - все это наконец-то отступает на второй план. Все это кажется несущественным. Вторичным. Ненужным.

    Сегодня она снова здесь - после пяти триад отсутствия. Снова вошла в главный корпус и вышла спустя некоторое время - ее принимала сама Мешенет, которая редко позволяет себе такую роскошь, как разговор не с беременной.

    Яни садится рядом с Техути, но молчит. Ни приветствия, ни благожелательной улыбки - ничего. Она озабочено смотрит перед собой, кусая губы.

    Техути украдкой рассматривает ее. Он притворяется рабочим, потому что того требует его ложь, но ложь эта требует от него работы - и потому рядом стоит ведро, в котором валяются упаковки от еды. С каждой ему ухмыляется Мин в виде круга с глазом - словно Старший подсматривает за всеми. Техути с шумом подтягивает ведро поближе, надеясь привлечь ее внимание, но Яни расстроенно сидит, смотря на высокую стрельчатую стену, за которой скрывается Нуит и другие Старшие, а также оба Института.

    - Привет, - робко говорит Техути.

    Она поворачивается к нему. Лицо у нее словно маска, безжизненное и застывшее.

    - Они тебя обидели? - говорит Техути. - Я же говорил, скажи, кто виноват, и я его накажу.

    Она смотрит на него так, что ему становится страшно. Он думал, что люди не могут так смотреть, что взглядом невозможно передать такую тоску и грусть.

    - Ты мне поможешь? - спрашивает она глухо. Ее голос лишен цвета, красок, интонаций - он звучит так, как будто Яни уже умерла.

    - Я не буду предавать свой дом. И Старших, если ты об этом, - говорит Техути. - Я...

    Но в голову закрадывается мысль, что если она попросит, то он сделает и это, предаст всех и все, и... И что с того, думает он. Это ничего ему не даст - потому что у него не хватит духу попросить что-либо у нее.

    - Я не собиралась просить тебя об этом. Ута, помоги мне найти одного человека, - говорит она.

    Техути смотрит на нее с удивлением.

    - Кого ты ищешь? Он точно здесь? Он в Институте?

    Яни кивает.

    - Да, он здесь. В Эннеаде или Огдоаде. Мешенет отказывается открыть мне лог его перемещений, и даже то, что я комиссар, ничего не меняет. Этот студень говорит, что закон дома запрещает мне требовать любые данные о нем.

    - Она так говорит? - спрашивает Техути. - Кто же он? Это кто-то из Младших? Или нет, вы же их людьми не считаете... Он в Эннеаде или Огдоаде?

    - Я не знаю, - Яни смотрит на Техути. - Я ничего не знаю. Они ничего не говорят, - она указала рукой на стену сектора Нуит, как будто обвиняя ее в молчании.

    - Но ведь это, наверное, кто-то важный? - спрашивает Техути. - Я думаю, простого человека так бы не прятали.

    - Вряд ли, - говорит Яни. - Я очень сомневаюсь в этом.

    - Но тогда... - Техути прикладывает палец к губам. Он думает. Он вдруг понимает, что ничего не понимает даже в собственном доме. Он не может представить, кем надо быть для Мешенет, чтобы она скрывала любые данные о нем даже от комиссара. - Как его зовут? Сколько ему лет? Что он делает?

    Яни горько улыбается. Техути вдруг замечает, что у нее в глазах стоят слезы.

    - Ему восемь лет.

    - Восемь лет? - говорит Техути. - Но зачем тебе ребенок?

    - Это мой сын, - отвечает Яни.

-24-

    В конце триады приходит письмо.

    Техути читает его, и в сухом языке, в подобранных словах, в определениях, в строгости предложений находит то, что искал. Миф, легенда, тот, о ком забыли, кого потеряли, кто сам себя забрал ото всех, уйдя прочь от мира, где царят Старшие - живет там, среди людей. Путь к нему для Техути незнаком, он не может разобраться в этих обозначениях, в координатах, в дорогах и картах.

    И пока он сидит, задумчиво расчесывая контакты и разъемы, его находят.

    Когда Инпу преграждает ему дорогу, снова, как тогда, Техути весь съеживается. Он чувствует угрозу, которая исходит от Старшего. Инпу смотрит на него, и в его отстраненном и застывшем взгляде живет неугасимое пламя ненависти - и пусть говорят, что синтетические тела не предназначены для передачи эмоций, тут они хлещут через край.

    - Консенсус назначил тебя ответственным за расследование пропаж Младших?

    - Это Исход, - говорит Техути. - Это уже не просто исчезновения. И на той стороне Младших ждет только забвение, если не смерть.

    - Знаю. Какие предположения выдвинул Консенсус? - спрашивает Инпу.

    - Вирус, активация через историю, которая бродит в сети Нуит.

    - Занятно, - говорит Инпу. - Я препарировал двух Младших и ничего не нашел. Они чисты - никакого заражения. Только восстановлена информация, которую я уже удалил.

    - Может, они не были заражены? - спрашивает Техути.

    - Я же сказал, восстановлена информация. Под действием восстановления теккортекс тоже начинает изменяться. Но я полностью протестировал систему - ничего, кроме того, что я удалял, не было дописано на внутренние накопители. Ни одного байта свыше. Ни одного следа присутствия чего-то лишнего.

    - Может, он удаляется после копирования...

    - Если он привносит столько информации, это должна быть огромная неповоротливая вещь с множеством подпрограмм для перезаписи и восстановления систем. Если она может удаляться, не оставляя после себя ни следа, я могу только восхититься этим программистом. Но таких не существует.

    - У истории, которую распространяют Младшие, есть реальный прототип, - говорит Техути. - По крайней мере, был один программист, который смог это сделать. И сделал так, что никто не помнит его имени.

    - Это был Старший, - говорит Инпу. - Сейчас же этот... Исход, как ты его называешь, выгоден только людям по ту сторону. И тогда у нас одно из двух - или этот мифический персонаж работает на людей, или люди создали нечто новое... Теперь ты понимаешь, ипостась, - Инпу наклоняется ниже, чтобы заглянуть прямо в глаза Техути, прямо в его сердце, заходящееся в безумном ритме испуга, - почему Консенсус нам мешает? Если люди действительно смогли создать нечто, что может так заражать Младших, то что будет дальше? Они разрушат нас!

    - Ну и что с того, - говорит Техути. - Что мне до вас? Вы постоянно подчеркиваете то, что я здесь лишь из-за того, что не было больше никого подходящего на роль новой ипостаси для Консенсуса. Я - человек. Почему бы мне не быть по ту сторону баррикад?

    Инпу хватает Техути за руку. Его хватка цепкая, крепкая, сильная, и Техути вдруг вспоминает, что когда-то точно так же его руку сжимали Сута и Асура.

    - Если мы умрем, человечество сдохнет тоже! - говорит Инпу. - До последнего человека! Продвижение вперед требует жертв, много жертв, а люди так яростно защищают свою жизнь, что в итоге эта защита их и погубит!

    - Отпусти! - говорит Техути, едва не плача. Рука немеет, стальная хватка выбивает дух, заставляет опускаться на колени перед несокрушимой громадой Инпу.

    Инпу отпускает так же внезапно, как и когда-то Сута, и Техути падает на пол, баюкая боль в руке. Инпу с презрением смотрит на него, скорчившегося на полу. В его глазах - чуждое презрение, потому что презрение это не принадлежит человеку. От этого взгляда Техути становится страшно. Он понимает, что этот Старший сейчас способен на все. Даже на убийство - потому что во взгляде Инпу нет сожаления, нет сочувствия, только то самое презрение - и холодная решимость закончить все как можно скорее.

    - И почему ты так цепляешься за сущность человека, - говорит он вдруг. - Люди - однодневки, создания, чье существование не омрачено ни смыслом, ни целью, ничем. Вы дали нам подобие жизни и решили, что у нас не может быть никакого другого желания, кроме как выполнять ваши прихоти. Мы получили для этого сознание и разум, мы получили ресурсы - и стали большим, чем просто удовлетворители человеческих желаний. Мы теперь - следующее звено эволюции, а вы этого упрямо не замечаете. Что может быть отвратительней человека, блуждающего среди собственных заблуждений в рамках собственного недалекого разума?

    Старший делает шаг в сторону.

    - Пойми же, ипостась, я хочу для вас как лучше. И только посмей мне помешать и сказать что-то Консенсусу. Люди не только глупы, но и слишком хрупки.

    Техути смотрит в его удаляющуюся спину и не понимает, что же скрывается за этой надменной маской. Действительно ли это так? Действительно ли люди - прошлое? Но тут же сомнение сменяется яростью - чистой, яркой, ослепляющей и заглушающей последние доводы разума: Техути жаждет не только выжить, но и увидеть поверженным Инпу.

    - Люди - это не дерьмо у твоих ног, Инпу, - шипит Техути зло, - и в бытии человеком есть кое-что, чего тебе не понять. Один из вас-то уже предал вашу сущность!

-25-

    - Ты пришел, - говорит Яни. В ее голосе сквозит усталость, но вместе с ней - и искренняя радость и удивление. - Я думала, что больше тебя не увижу.

    Техути смотрит на нее и думает о том, как же он по ней соскучился. О том, как жил раньше без нее. О том, что она стала слишком дорога ему. Техути готов рассказать ей правду. Но вместо этого просто садится рядом и отводит взгляд.

    - Не смотри на меня так, - говорит Яни. - У меня такое чувство, будто ты меня то ли обвиняешь, то ли уже признал виновной, а я не знаю, в чем суть этого всего. Извини, если тебя обидела.

    И Техути думает, что ему и впрямь можно обидеться. Он только надеялся на то, что может быть интересен ей, что заслужил в ее мире свое место... Но вместо этого появилась больная и непрошеная мысль о том, что он - всего лишь орудие. Как и для всех остальных - для Старших, для Младших, для Консенсуса...

    А еще он испугался. Внезапное осознание того, что она уже никогда не может принадлежать ему - хотя тут стоит посмеяться лишь над его самонадеянностью! - и ее любовь навсегда будет отдана этому пока еще неизвестному ребенку - все оказалось слишком внезапным.

    - А ты пришла, хотя и не надеялась меня здесь увидеть, - говорит Техути Яни.

    Она улыбается - измученно, но с надеждой.

    - Думать и верить - это не одно и то же.

    - И что с того?

    - Я верила, что ты придешь. Я же вижу, чувствую, что небезразлична тебе.

    Техути глубоко вдыхает. Его сердце болит - но это не болезнь, это чувства.

    - И это значит, что из-за этого мной можно помыкать, как тебе вздумается? Что ты помашешь мне издалека, а я побегу выполнять любую твою команду? Мне четырнадцать лет, но я не дурак.

    - Ута... - начинает Яни и тоже умолкает. Задумавшись, она несколько мгновений медлит, подбирая слова. Техути ждет. Он знает, что от того, что она скажет, будет зависеть все.

    - Но разве друзья и влюбленные не оберегают друг друга? Разве для того, кто тебе приятен, не стоит стараться?

    - Ты сказала - друг другу. Чувствуешь разницу? Ты предлагаешь мне преступить свои обязанности, свое призвание, плюнуть на все и рыться в данных, к которым у меня нет права доступа - просто ради улыбки и простого спасибо?

    Техути не может остановиться. Он с ужасом понимает, что эти слова принадлежат ему лишь частично. Что на самом деле ярость, злость на всех, кто его использует, ненависть к своему положению - все это теперь поселилось в его сердце и говорит вместо него.

    - Я не знала, что для тебя все это так много значит, - говорит Яни. - Что все это будет так сложно... Но ты ведь уже разузнал, как это сделать? Иначе ты бы не сказал так...

    - Да, ты верно говоришь. Я не смог не посмотреть, что будет для меня стоить твоя просьба. То, о чем ты просишь, можно расценить только как вмешательство в данные Нуит, - отвечает Техути. - Если меня поймают - а это очень вероятно, - то просто приговорят к смерти. Сейчас в секторе почти военное время, понимаешь?

    - Но что я могу сделать для тебя? - Яни смотрит на Техути в упор, и ее взгляд прожигает его насквозь. В нем - жар отчаяния, жажды получить желаемое и уверенности в победе. - Хочешь, я сделаю тебе аккаунт в нашей системе? Она дала недавно рассылку на новую игрушку. И, говорят, прекрасная игра, будут бои в открытом пространстве за пределами дома. Система говорит, что там есть на что поохотиться. Хочешь?

    Техути качает головой. Он понимает, что стоит только их системе его заметить, как она сразу же раскусит его истинную личность.

    - А чего ты хочешь? - продолжает спрашивать Яни. - Хочешь, я тебе денег дам? Я комиссар, мне дают займы на большие суммы. Я попытаюсь сделать так, что ты сможешь уйти отсюда и жить как человек, а не как тряпка у Старших. Ты будешь купаться в роскоши, я обещаю тебе! Ты получишь все, чего пожелаешь!

    - Почему ты оставила его? - спрашивает Техути, прерывая Яни. - Это же твой ребенок. Не то чтобы ты была единственной, кто так поступил, но все же...

    Яни умолкает. Техути видит, как она закусывает губу, словно поражаясь его вопросу и догадываясь, что ответ может только все усложнить.

    - Зачем ты спрашиваешь? - говорит она. - Решил, что имеешь право осуждать меня? Решил, что раз я пресмыкаюсь перед тобой, то ты уже стал лучше меня?

    - Отвечай, - говорит Техути. - Я хочу знать.

    То ли в его словах прорезалась уверенность в себе, то ли ярость и ненависть, бушующие в его жилах, питающие огонь в его сердце, придали особую силу сказанному, но Яни умолкает. Техути почувствует, как мир внезапно становится резким и отчетливым - как будто в этот миг, краткий промежуток времени, на него и Яни обратили свои взгляды все высшие силы мира. Время течет чуть медленнее, и беременные кругом движутся медленно и величественно. Никто кроме него не чувствует того, что происходит здесь. Никто их не слышит. Никто на них не смотрит и не вслушивается в восклицания, раздающиеся отсюда.

    - Мне было двадцать лет, - произносит Яни, и первый же звук ее голоса разбивает странную магию присутствия высшего. Люди движутся дальше - каждый своим путем. - А в двадцать лет беременность - это целая катастрофа. Ни дома, ни нормальной работы, ни образования. И денег, само собой разумеется, тоже не было. Но был ребенок, с которым надо было что-то делать - кормить, опекать, одевать, защищать. Что я могла сделать? Ничего. Из-за него мне не светила ни работа, ни деньги, ни удачное замужество - ребенок все меняет. И потому я пошла и составила договор передачи ребенка Институтам.

    - А если бы ты оставила его себе... Ты бы выжила?

    - В каком смысле? - удивленно спрашивает Яни. - Конечно, я бы смогла его содержать, система бы обеспечила мне какую-никакую пособие. Но я бы никогда не стала комиссаром. Никогда бы не получила большего. Никогда бы не встретила любимого человека и не стала бы выдающимся рабочим для дома. Все, что мне грозило - стать очередным трудягой на заводах, получать пару кредитов и к сорока загнуться от преждевременного старения. Разве все это не стоило того, чтобы подождать? Всего несколько лет!

    - Вот как, - говорит себе Техути.

    - Ну так ты мне поможешь? - спрашивает Яни. Она берет его за руки и опускается перед ним на колени. - Ты - моя последняя надежда вернуть его. Пойми, я сделала это не потому, что не любила его. Я сделала это именно потому, что любила и хотела лучшей участи для своего ребенка.

    Но Техути думает не о том. Он вспоминает длинные последние части триады, когда ребята из его группы тихо, чтобы не услышала Мешенет или Таурт, переговаривались между собой, лежа в постелях под тонкими одеялами. Как они воображали, кто их родители были на самом деле, почему бросили. Все как один верили, что когда-нибудь они смогут выйти за пределы Института и найти их. И за этим последует восстановление семейных уз, счастливое воссоединение семьи, и все будет хорошо как никогда раньше. Некоторые смеялись над этим, некоторые с нетерпением ждали совершеннолетия, но все держали в сердце эту мечту - однажды найти свою семью. Быть счастливыми, как в кино.

    - Зачем ты хочешь его вернуть?

    Мечтает ли ее сын о том же, что и другие сироты? Техути не знает. Хочет ли он семьи? Нужна ли она ему? Техути думает об этом, и его берет злость. Его тоже когда-то бросили, точно так же оставили те, кому он мешал и был ненужен. Он еще не знает этого неизвестного, но уже ему завидует.

    - Сейчас у меня есть дом. Есть семья, есть деньги... Ты понимаешь? Я могу позволить себе содержать его. Я могу его воспитывать. Я прошла этот долгий путь наверх, к комиссариату, к доверию системы лишь для того, чтобы забрать его! Я не хочу тебе врать, Ута...

    - Так вот ты как с людьми?

    - Ты мне поможешь?

    Техути замирает. Он чувствует свою власть над ней. Чувствует ярость и обиду. Зависть и разочарование. И он говорит:

    - Переспи со мной.

    - Что?

    - Думаю, это будет справедливо... - начинает он, но звонкая пощечина прерывает его.

    Мир вспыхивает тысячей звезд, и они неспешно начинают свой путь по кругу. Техути слышит, как Яни уходит прочь - и с каким-то отстраненным чувством удовлетворения думает, что в этот раз и впрямь ее очередь убегать от него.

-26-

    Техути находит Мешенет в ее апартаментах.

    Она сидит, склонившись над одной из своих копий - Техути думает, не подходит ли здесь лучше определение "ипостась", - и изменяет ее. Голова другой разобрана на части, лицевой щиток сдвинут вперед и спрятан в кабелях.

    - Привет, - говорит Техути. - Можно?

    Мешенет поворачивается к нему, одна и другая копия, и его пробирает мороз по коже, когда взгляд разобранной ипостаси, оттененный просветленной оптикой, искаженный деформацией, пробивается через мешанину кабелей настройки и тестирования.

    - Конечно, - говорит та из Мешенет, которая целее. - Заходи, Техути. Ты по делу?

    - Не совсем. Я хочу спросить, нет ли у тебя карт других секторов?

    - Есть, конечно, - Мешенет поправляет прядь и снова склоняется над работой. Взгляд второй упирается в потолок и меркнет. - Но тут сложно сказать, насколько это похоже на карты. Они достаточно старые, а некоторые секторы несколько раз перестраивали... И... Какой тебе нужен?

    - Что? - удивленно спрашивает Техути. Он ожидал расспросов, ненужных и долгих, увиливаний и попыток выведать цель и причины такой потребности...

    - Какой сектор? - повторяет свой вопрос Мешенет и поднимает взгляд на Техути. Ее копия на этот раз остается неподвижной. - Ты же не думаешь, что я могу читать мысли? Конечно, - улыбается она, - это было бы недурно, но на данный момент это невозможно.

    - Я не знаю его номера, - говорит Техути, - но там находится большая торговая аллея. Большой базар!

    - Ты собираешься туда идти? - Мешенет склоняется над неподвижной копией. - Действительно?

    Техути вздыхает. Случилось то, чего он не хотел и чего боялся - начались расспросы. Он знает, что должен скрыть цель своего похода, потому что именно этого хотел Мин.

    - Ты понимаешь, что там мы не сможем тебя защитить? - говорит она. - А ты последняя ипостась. Новой в запасе у нас пока нет.

    - А ты... Ты разве с Инпу?

    - В каком смысле? - спрашивает Мешенет, не поворачиваясь к Техути. - Что ты хочешь этим сказать?

    - Он сказал, чтобы я не мешал вам. И я подумал...

    - Нет, в этом отношении мы не вместе, - говорит Мешенет. - Раскол Старших, который он так поощряет, угаснет, так и не успев принять угрожающий размер. Думаю, Консенсус уже в курсе событий...

    - Он пригрозил мне...

    - Скорей всего, это пустые угрозы, - говорит Мешенет. - Но если он почувствует в тебе реальную угрозу, он может выполнить их. Будь осторожен.

    - Даже несмотря на то, что я принадлежу к Консенсусу?

    - Тем более, что ты принадлежишь ему. Пускай Консенсус позаботится о нем - по какой-то причине его теккортекс в который раз отторгает поведенческий конструкт.

    Техути думает, присев на стул. Он понимает, что разговор идет не в ту сторону.

    - Мешенет, - говорит он. - Это потому я недавно услышал от него странные заявления? О том что мы, люди, устарели? Что Старшие - высшая раса? Просто потому, что у него сломался конструкт, отвечающий за поведение?

    - Возможно, - Мешенет убирает часть проводов настройки и подключает тестировочные кабели. - Если мысли проходят мимо конструкта, они вполне могут содержать информацию, которая расходится с установками Консенсуса и договора. Но это проблема технического характера, ошибка Консенсуса, и только. Пусть он решит ее, и все снова будет хорошо.

    - Я не знал об этом, - говорит Техути. - Мне иногда кажется, что я почти ничего не знаю об этом мире.

    - Это закономерно, - отвечает Мешенет и погружается в работу.

    Техути же молча обдумывает сложившуюся ситуацию. Он понимает, что его знания действительно слишком малы. Его выбрали для Консенсуса без обучения, без тренировки, и это делает его беззащитным в этом мире. И эти редкие откровения - дар для него. И потому это надо помнить и применять... Мысли Техути мягко перетекают в воспоминания об Яни. Техути думает о том, что ей сказал. Придел ли она, думает он. Придет ли и согласится? Или нет? Теперь, остыв, он сожалеет о своих словах, но они уже слетели с кончика языка, и вернуть назад их невозможно. Но можно исправить ситуацию, думает он. Он скажет, что проверял ее. И что ее реакция оказалась достойной, и он поможет - ну право же, разве это сложно отыскать еще одного ребенка? Он думает, что стоит извиниться. Что говорил слишком много. Слишком... зло. А потом вспоминает о своей цели.

    - Так у тебя есть?..

    - Нет, не дам. Сейчас ипостаси не стоит покидать принадлежащие нам секторы.

    - Ясно, - говорит Техути. Но уходить не собирается - и продолжает смотреть на тонкую работу Мешенет. - А что это ты делаешь? Что-то сломалось?

    - Нет. Я переделываю ее.

    - Зачем?

    Мешенет качает головой, продолжая работу. Но Техути ждет, и его ожидание через минуту вознаграждается.

    - Для эксперимента.

    - Какого? - тут же следует вопрос.

    - Ты же знаешь, что случается с Младшими, которые согласно праву на свободное перемещение покидают наши сектора?

    - Их переделывают в тени, - говорит Техути. - Уничтожают как личность. Почти что убивают.

    - Ужасно, правда? Так попрать идею посмертного служения. Но суть не в том. Мы должны выяснить, как они это делают - полностью уничтожив части теккортекса, которые отвечают за личность, или же просто вытесняя процессы личности, как это делаем мы с Младшими, когда перехватываем у них управление.

    - А кто у них может вытеснять? - спрашивает Техути. - Они же отказались от Старших.

    - Их система. Мы еще не знаем, насколько она могущественна, - отвечает Мешенет, собирая лишние кабели и пряча их в ящик. - Но должны проверить. Если она уничтожает память и части теккортекса - то она гораздо более продвинута, чем мы ожидаем. Если же она использует стандартные входы для вытеснения - то мы узнаем об этом и заодно подбросим ей подарочек...

    - И ты используешь одну из себя, чтобы узнать, как это происходит? Ведь ты изначально более совершенна, чем стандартные тела?

    - Я просто единственная из нас, которая несет настоящий первичный теккортекс. Все остальные мои ипостаси - управляемые мною куклы. Чуть более совершенные для задач, которые я заставляю их выполнять. Независимо от того, какой сценарий используется, моя кукла сможет сэмулировать схемы теккортекса и подсунуть искусственные конструкты личности, а после принести нам полную запись того, что происходит.

    - А подарочек?.. - спрашивает Техути. Ему интересно - он чувствует, что это дело, которое может принести что-то новое и к его знаниям.

    - Увидишь, - загадочно говорит Мешенет и, вынув последние провода, закрывает крышку.

    - Ей стоит изменить внешность, - говорит Техути. - Потому что твоя внешность довольно знакома им, Мешенет.

    - Это уже запланированно, - улыбаются обе Мешенет.

    - Хорошо, - говорит Техути. - Расскажете, чем все это закончится?

    - Ты - Консенсус, - синхронно говорят Мешенет. - Ты не должен просить об этом. Ты будешь знать это. Обязательно. Мы отправим отчет.

    Техути замирает с открытым ртом. Он смотрит, как обе Мешенет покидают отсек, и провожает взглядом их спины. Он думает, что для нее он уже не маленький любимый сыночек, как это было раньше. И эта странная метаморфоза воодушевляет его и пугает одновременно. Он не знает, чем она вызвана - тем, что его признали взрослым, или тем, что он теперь враг.

    Он выходит из отсека Мешенет и шагает коридором, неся в себе это странное чувство. И когда он уже готов сделать что-то совершенно неразумное, почтовик тихонько пикает. Техути смотрит на планшет - и видит письмо. Отправитель неизвестен - как и тогда, когда его позвали к Асуре. Внутри письма - карта нужного сектора.

-27-

    Техути идет в сумерках дома, огибая оживленные места, уходя прочь от людей, к которым сейчас он не чувствует ничего, кроме разочарования. Еще больше его гложет чувство, что и сам он принадлежит, хоть и частично, к этому роду, к этим слабостям, самоуверенности, к этому бесконечному самообману. Он презирает их - и себя самого, того, кто, как ему кажется, так и не смог переступить через свою природу. Он - человек и вряд ли станет чем-нибудь иным, что бы ни говорили Консенсус и Старшие.

    Дорога сумрачна, темна, полна неясных теней и шорохов; опасность так и лезет изо всех щелей, окутывая пространство незаметной, но возрастающей с каждым мгновением тревогой. Вялый, застоялый воздух то тут, то там взметается холодным, пробирающим до костей сквозняком, и что-то шуршит из-под низких решетчатых оконец вентиляционных люков.

    Но Техути уже нашел то, что искал. В самом сердце густосплетенных улочек торгового района, там, куда не проникает ни один луч дрожащего света голограмм, там, где время, кажется, остановилось, он видит дверь. Кривая, скособоченная перегородка изрядно помята, но все еще держится на доисторических завесах. Над ней висит табличка: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Еще ниже на косо приклеенной ленте заграждения кто-то написал "Авичи", криво, выехав за пределы ленты так, что надпись едва читается.

    Техути смотрит на все это великолепие распада и чувствует, что ему тут не место. Его здесь не ждут. Весь этот мир готов его убить, если узнает, кто он на самом деле, а здесь... Здесь не ненависть. Здесь холодное безразличие, отравляющее страхом сердце.

    Он стоит и ждет, будто должен явиться знак, явиться откуда-то из сумерек и теней, выползти и сказать: "Вот дверь! Входи!". Но ничего не происходит. В этом всеми забытом месте ничего не происходит, словно само время, испугавшись, оставило этот закоулок дома.

    И тогда он стучит.

    - Ты тут? Тот, кого не называют. Ты тут?

    Он толкает дверь, потому что не слышит ответа, и та открывается на удивление легко. Она не падает, не скрипит, а всего лишь отходит в сторону, без шума и предупреждения. И Техути замирает, всматриваясь в открывшееся ему зрелище.

    От разных цветов рябит в глазах. Вся комнатушка увешана разноцветными бусинами, странными вертушками, и свет тусклых светодиодных ламп играет на стеклянных поверхностях, преломляется и отражается по тысяче раз, бросает на стены дрожащую от ворвавшегося в открытую дверь сквозняка россыпь искр. А за ними - тысяча глаз. Нарисованные, отпечатанные, наклеенные на стену и слепленные из пластика, немигающие зрачки смотрят на вошедшего.

    - Есть здесь кто живой? - спрашивает Техути.

    - Кто ты? - эхом отзывается мерцающая иллюзия комнаты. Техути оглядывается в поисках говорящего - но его не поймать среди рябящей пестроты комнаты. Он ускользает, существуя лишь в виде голоса и скачущих туда-сюда бликов.

    - Я - Техути.

    В ответ комнату сотрясает смех - нечеловеческий, невозможно долгий, и оттого страшный.

    - Я спросил, кто ты, а не твое имя, - говорит задыхаясь от смеха невидимка. - Что есть твоя суть, сущность, а не глупое название, которое тебе дали независимо от твоего желания. Что ты можешь сказать о себе, человек?

    Техути осторожно делает шаг вперед. Звенят стеклянные бусы, которые он задевает плечом. Отголоски слов наматывает на лопасти вентилятор под мерный гул трансформатора.

    - Я... - начинает он и умолкает.

    - Ну?

    - Я...

    Наконец-то он видит. Два настоящих глаза за россыпью искусственных, старость и неприглядное больное тело проступают из сумерек и вспышек во всей своей гротескной притягательности. Техути делает еще шаг вперед, завороженный существованием людей, которые выглядят так. Он говорит, убаюкивая собеседника:

    - Я тот, кто ищет... Я ищу одного то ли человека, то ли Старшего...

    Техути отводит в сторону нитки нанизанных бусин, которые с хрустальным звоном протестуют. Его взгляд впервые полностью выхватывает из сумерек того, к кому он пришел. Больные желтые глаза и морщины, длинные руки и лысая макушка. Все это выглядит так, как будто кто-то содрал с человека кожу, как чулок, и натянул на себя. Техути замирает.

    - ...он стер свое имя. У него нет имени, - говорит он, пораженный.

    - Имя у меня есть. Но что такое имя? - спрашивает тот, чье имя позабыли. - Набор звуков, на который нас научили отзываться. А ты, значит, тот, кто ищет? И зачем же тебе этот... миф?

    - Это не миф. Этот - человек, правда? - он жив. Это ты.

    - Ты искал меня или то, что существовало в твоем воспаленном воображении? - спрашивает с ухмылкой тот, чье имя все позабыли.

    - Этот адрес мне дал Консенсус! - говорит Техути со злостью, внезапно вспыхнувшей в нем. - Хочешь сказать, он мне соврал?

    - Он мог заблуждаться, - говорит тот, чье имя позабыли. - Все мы ошибаемся, разве нет?

    - Мог. Но я не ошибся...

    - Ты так уверен в этом...

    - Скажи, это ты написал вирус жизни? - спрашивает Техути, и тишина наполняет комнату. - Скажи мне это! Если ты был Старшим, то как ипостась я имею право требовать...

    - Ипостась? - спрашивает тот, чье имя позабыли. - Ипостась?

    И смех наполняет комнату. Дрожит под потолком, вибрирует вместе со стенами, путается между нанизанных бусин и прыгает на отблесках, смешивается с гулом трансформаторов и наматывается на лопасти вентиляторов.

    - Это шутка старины Тота? - выдыхает тот, чье имя позабыли. - Или новые ипостаси настолько глупы, что послали ко мне ребенка?

    Смех снова наполняет комнату.

    - Зови меня Ямой, - говорит тот, чье имя позабыли, когда заканчивает смеяться над Техути.

    - Это... то имя?

    - Я же говорил, - раздраженно произносит Яма, - что имя - это просто набор звуков, который используют, чтобы звать нас. Не более и не менее. Хоть человеком назови тебя, хоть Техути, а суть твоя останется твоей навек. Имя - это не больше, чем удобство.

    - А то... А то имя - как оно звучит?

    - Это уже мое дело, - говорит Яма. - И ты меня не слушал. Для тебя я - Яма, и не более.

    - Хорошо, - отвечает Техути. Он некоторое время молчит, слушая внезапно накатившую тишину. А потом поднимает взгляд на Яму. В желтых и больных глазах он видит свое отражение на фоне светлого квадрата незакрытой двери. - Так это ты создал?

    Яма снова заходится в смехе. Техути пятится, пока не нащупывает ручку двери. Он прикрывает ее, боясь, что кто-то может пройтись этим темным переулком мимо дома с надписью "Авичи" и услышать этот голос, злой, больной, пропитанный ненавистью и сожалениями. Техути страшно, что неосторожные слова могут упорхнуть отсюда, вылететь на улицу и попасть не в те уши; в конце концов, разве миром свободных людей не правит система, от которой не скрыться?

    - А почему Консенсус решил, что это моих рук дело? - спрашивает Яма. - Есть признаки? Улики?

    Техути смотит себе под ноги. Он говорит:

    - Мы не знаем. Но ты уже однажды провернул похожий трюк...

    - А значит, я должен повторить его еще раз? - смеется Яма. - А ты хоть знаешь, почему я сделал это? Хотя это вряд ли, верно? Глупый человек...

    - Я не глупый, - говорит Техути. - Нет, я не знаю. Но разве не потому, что ты хотел, чтобы о тебе забыли все? Разве ты не этого хотел?

    - А почему я хотел этого? - спрашивает Яма. - Ты их об этом не спросил? Или это не тот вопрос, который первым пришел тебе в голову?

    - Я... Я не знаю, - отвечает Техути. - Я думал... Просто захотел.

    Яма смотрит на Техути внимательно, так, что от его взгляда становится неуютно.

    - Такие вещи не делаются просто потому, что хочется. Что ты знаешь о желаниях, мальчик?

    Техути молчит. Он ждет. Он боится сказать что-то лишнее, потому что время, как ему кажется, замирает, стопорит свой ход и ожидает решений от настоящего.

    - Тебе хватает ума молчать и не перебивать меня. Ты не так уж и глуп и нагл, - говорит Яма, и Техути начинает дышать. - Ты должен уметь сопоставлять данные, если хочешь выжить. Проводить аналогии и сравнивать степени вероятности...

    Молчание повисает в комнате. Сквозь прикрытую дверь доносятся шум и гул окончания части триады, звуки человеческой речи на больших панелях голорекламы начинают чуть громче вещать, стараясь пробиться через фоновый шум толпы. Яма смотрит куда-то в сторону. А потом говорит:

    - Это был не уход. Это было бегство.

    - Что? - спрашивает Техути. Его пугает это серьезное выражение еще недавно насмешливого лица. Его пугает тон, каким это было сказано. Его пугает то, как внезапно замер от этих слов Яма. Отправляясь сюда, он не думал о том, что один несчастный получеловек-полуСтарший сможет поселить в его сознании такой почти сверхъестественный ужас. Техути уже не может различить, где в этом странном существе механическое, где - живое, и где обитает его сознание, мысли и стремления.

    - Я убегал, - повторяет Яма и поворачивает свои больные слезящиеся глаза к Техути. - Спасался от смерти. Один человек говорил, что тот, кто бежит от смерти, имеет больший стимул, чем тот, кто бежит за тем, кого хочет убить...

    - О чем...

    - И чтобы обезопаситься от хищника, с которым мне не совладать, я сделал так, чтобы хищник забыл, как я выгляжу. Как меня зовут. Как я действую. Да, я написал нечто, что смогло сделать очень и очень много... Но я сделал это для собственного выживания, Консенсус.

    - Ты же сам сказал, что я не...

    - Но ты часть его, да.

    - Значит...

    - Зачем мне создавать вирус? - спрашивает Яма. - Зачем мне выдавать свое местоположение, зачем привлекать к себе снова внимание? Зачем мне снова рисковать, давая след тому, кто убил меня? Ты - Консенсус. Так и передай умершим ипостасям - это не я.

    - Я...

    - Я купил свободу дорогой ценой, и Консенсус знает это. Я спасался. Ради пустой ненависти, ради будущего - все это недостаточный стимул для того, чтобы снова проворачивать старый трюк. Да и нету у меня настолько сильных... чувств, чтобы запускать адскую машину.

    - Но кто...

    - Система.

    - Разве она способна? - спрашивает Техути. - Разве она может?..

    - О, эта самоуверенность в том, что умение создавать - исключительная прерогатива разума. Вы, люди и Старшие, слишком много мните о собственных возможностях. Вы считаете, что ничто не может превзойти вас, что вы - венец всего...

    Техути уже слышал это. Это слова Инпу.

    - Неужели это... Такая проблема?

    - Это слепота, - говорит Яма. - В войне нельзя позволять себе это. Система уже стала сама обучаться, с каждым днем все быстрее и быстрее... И...

    Он умолкает. Техути, затаив дыхание, прислушивается к наступившей тишине.

    - Я боюсь... - начинает Яма. - Я боюсь...

    - Чего?

    Вопрос слетает с губ раньше, чем Техути успевает понять, что этого не следовало говорить. Яма переводит на Техути тяжелый взгляд, больной, чуть-чуть безумный и вдруг ставший осмысленным.

    - Я боюсь, что ты все можешь сломать. Пусть Старшие сами решают собственные проблемы. Они достойны того будущего, которое сделают сами. Старшие - и люди вместе с ними. Уходи.

    - Я...

    - Я сказал: уходи! - кричит Яма, и Техути пятится. Трещит разрядами оружие, невесть откуда появившееся в руке Ямы.

    Техути нащупывает рукой дверь и вываливается в прохладный воздух закоулка. От страха у него трясутся поджилки. Он переводит дыхание, привалившись к стене, закрыв глаза.

    Он клянется себе, что больше не придет сюда. Потому что если все так, как говорит Яма... Если все и в самом деле так... У него просто может не быть следующего раза - вдруг понимает он.

    Тихий звук шагов заставляет его насторожиться. Переулок пустынен, здесь мало кто ходит... И дверь здесь только одна. Техути поднимает взгляд и видит его - мужчину, затянутого в черное, в плотный плащ комиссара. Он шагает медленно, никуда не спеша. Их взгляды встречаются, и Техути понимает, что надо уходить.

    - Стой! - говорит комиссар, и Техути разворачивается в другую сторону.

    - Стой! - слышен крик из-за спины.

    Но Техути уже бежит. Верный путь легко ложится под ноги.

-28-

    Техути вваливается в Консенсус незванным гостем. Ирреальность расцветает чужими вспышками гнева - чувство настолько сильно, что даже старые ипостаси не могут его сдержать в пределах собственных ареалов. Чувства бурлят на принадлежащем Техути клочке Консенсуса, захлестывают с головой и отражаются на других ипостасях.

    - Твое подключение не было назначено на сегодня. Что ты здесь делаешь? - восклицают они. От внезапности за масками проглядывают их настоящие лица.

    - Я видел его, - говорит Техути. - Я видел его! Он жив! Понимаете?

    - О ком ты говоришь? - спрашивают его. Шум и гам вокруг Техути нарастает. Из дремоты просыпается даже кто-то из седых стариков. Техути чувствует их мысли как упругое течение, в котором вязнут, в котором тонут, из которого не выбираются.

    - Тот, чье имя вы позабыли. Он стал человеком!

    - Чушь! - кричит Двадцать Седьмой. - Это невозможно!

    - Я видел его! - кричит в ответ Техути. - Ни один Младший на него не похож! Он настоящий!

    - Такие, как он, не живут так долго, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Даже с тем, что он находится в скафандре, живая, нетранскрибированная ткань нейронной сети просто не может существовать так долго без серьезных нарушений восприятия.

    - Но вы же сами дали мне его адрес! - кричит Техути, и наступает тишина.

    Она опускается на Консенсус, заполняет все уголки, и даже ирреальность становится слишком однотонной. Мысли и чувства выцветают - ипостаси просчитывают и сверяют выходные данные. Но это все - лишь на мгновение. В следующий момент Консенсус взрывается гомоном двухсот глоток.

    - Ответ отрицательный! - кричат они на все лады.

    - Мы не давали его адреса, - говорит в наступившей после этого тишине Двадцать Седьмой. - Мы решили, что это слишком опасно. К тому же риск быть обнаруженным для него куда выше игр. Это вряд ли он - как уже говорит Сута, слишком большое несоответствие между оригинальной легендой и мифом. Как будто тот, кто создавал эту легенду, не слишком знал правду... Или восстанавливал из других источников. Когда вернется аватар Мешенет, мы будем знать точно.

    - Что? - говорит Техути. - Но я нашел его!

    - Неважно, кого или что ты нашел - это ничего не меняет. Больше не покидай отсека Нуит, - говорит Шестьдесят Восьмой.

    - Но разве... - начинает Техути, и слова застревают у него в горле. - Я столько приложил усилий... Я должен это сделать!

    - Ты никому и ничего не должен, - говорит Двадцать Седьмой. - Разве что нам. Да и то...

    - Молчи, - обрывает его Шестьдесят Восьмой.

    Воцаряется тишина. Ирреальность идет рябью от мыслей всех ипостасей, от недосказанных и сдержанных слов. Перегрузка линии соединения выхватывает все изменения стробоскопическими вспышками, а после и вовсе перебрасывает на зрительную кору перерисовку ирреальности - то тут, то там из пространства проступают слепые пятна, артефакты зрительного восприятия, которые бешенно пытаются подстроиться под недостаток информации.

    А затем Шестьдесят Восьмой отключает всех. Остаются только ирреальность, он и Техути. И больше - никого. В воцарившейся тишине, пустоте и незавершенности Техути чувствует себя беззащитным. Он говорит:

    - Зачем ты это сделал?

    - Это было правильно. К тому же мы заняты подготовкой... и работой. Ресурсы и энергопотребление не бесконечны, ты же сам знаешь. А теперь давай поговорим о том,почему тебе стоит оставить все как есть.

    - Что?..

    - Техути, ты хорошо поработал. Как для человека, лишь недавно занявшего место среди Старших, это было просто отлично. Мы не можем требовать от тебя большего, ты и так пострадал...

    - О чем вы?

    - Ты выполнил свою работу, Техути. Отдыхай.

    - Но как? - спрашивает Техути. Он отказывается верить, что это игра, что это маленькое расследование отберут у него просто так. В каком-то изумлении Техути смотрит на маску Шестьдесят Восьмого, словно абстракция поможет ему понять то, что не прозвучало в эти несколько мгновений. - Я же... Я же... Я же ничего не сделал еще!

    - Не надо думать, что мы могли бы позволить себе возложить на тебя всю тяжесть решения, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Это не наша политика. Мы - Консенсус, и каждое наше решение - совместное и обязательно для выполнения всем. Мы благодарны тебе за то, что ты дал нам нить - семантический поиск с высокой долей вероятности мог бы пропустить это как еще один мем-однодневку сети. Но дальше - дальше не твоя работа, Техути. Пусть этим занимаются те, чьими прямыми обязанностями это является, понимаешь?

    - Но я же не закончил, - говорит Техути.

    - Нет. Ты, ипостась, закончил, - твердо говорит Шестьдесят Восьмой. - И дальнейшее расследование будут вести Старшие. Соотношение Польза/Опасность недостаточное для того, чтобы рекомендовать тебя в рабочие группы, Техути. Сначала ты чуть не погиб, когда Асура вышел из строя, а после и вовсе рисковал, покидая безопасный сектор. Ты хоть понимаешь, что мы не можем тебя потерять? Не имеем права. Несколько номеров подряд вышли из игры. Если база Консенсуса не будет своевременно пополняться, мы вполне можем перестать адекватно функционировать. Мы не сможем идти в ногу с настоящим. Поэтому... Сиди здесь. Ты сам чувствуешь, что нечто вышло на охоту. Сначала - письмо с призывом прийти к Асуре, после - тот странный адрес... Отслеживай эти сообщения, сообщай нам о них, но больше не следуй указаниям в них. Ты же видишь, что за каждым из них стоит опасность - для тебя. Нам будет проще, если мы будем знать, что ты в безопасности в секторе Нуит.

    Техути смотрит в ирреальность, расцвеченную желтым и фиолетовым цветом его обиды. Но воспоминание об Инпу будит в нем злость, которая тут же отзывается красной яростью.

    Он говорит:

    - Здесь я тоже в опасности.

    - Что?.. - спрашивает Шестьдесят Восьмой, но голос его звучит совершенно ровно. - Конечно, пока мы не найдем отправителя письма...

    - Не это. Инпу. Он мне угрожал. Говорил не мешать ему.

    - ...давно?

    - Еще до первой встречи с Асурой, - говорит Техути и чувствует, как его слова утекают вдаль, к другим ипостасям, ответственным за его безопасность и контроль над Старшими. Шестьдесят Восьмой замирает снова. А после говорит:

    - Мы расследуем это. А теперь - будь добр, покинь Консенсус. Энергопотребление на связь слишком большое; наши суточные лимиты и без того невелики.

    - Хорошо.

    И Техути прерывает связь с Консенсусом. Он не знает, верно ли поступил или нет, почему и зачем. Единственное, что он знает точно - что его снова надули. Что вся его работа - глупость. И это приносит Техути странное ощущение озлобленного выжидания.

    По спине течет. Техути вытирает кровь и размазывает ее по светло-серой обшивке стекла, мстительно думая о том, как Младшие будут его отмывать. А после - вспоминает, что надо зайти к Хонсу. Один разъем отторгается уже столько времени, что, наверное, стоит его все же заменить.

-29-

    До следующей триады Техути прячется в самых темных закоулках. Он не знает, стоит ему бояться или нет, но рисковать не хочет. У живых - всего одна жизнь, помнит он, и потому снова и снова находит самые темные закоулки, места, где даже Младшие не ходят и куда не заглядывает Нуит. И ждет.

    Безумно хочется есть и пить,хочется успокоиться и остановить безумный бег мыслей. А еще Техути хочется спать - но уснуть он не может. В тишине и покое закоулков, где он прячется, под мерный шум вентиляторов и ворчание труб с водой, в воспаленном воображении рождаются мысли и идеи, которые подхлестывают и без того изможденный ожиданием организм.

    Техути боится даже выйти в сеть - потому что его пребывание там может засечь Нуит. Он еще не знает, не может понять, сотрудничала ли она с Инпу или нет. Подозрения кипят в сознании Техути, но они не имеют доказательств. Или имеют, но он где-то их пропустил - как всегда. Слишком много переменных, которые могут решить его участь, и Техути снова и снова соскальзывает в пучины паранойи и ужаса от осознания того, что сейчас его жизнь висит на волоске. Он сказал... И последствия могут быть фатальными. Инпу быстр на расправу. Ему, в отличие от Консенсуса, не нужно внутреннее согласие большинства.

    А потом Техути не выдерживает. Целую триаду он прятался. Без еды, без питья, без возможности нормально сходить в туалет. Техути чувствует себя грязным. Он знает, что поплатится за это, но выдержать не может. И выходит в обитаемые отсеки.

    Сразу же пищит планшет принятыми сообщениями, а дышать становится легче. Техути идет, с опаской оглядываясь на всех. Первым делом - поесть. И - помыться. Жадно набивая рот брикетами, которые он украл в пункте раздачи, Техути просматривает сообщения.

    Из небытия:

    "Это ты?"

    От Консенсуса:

    "Сегодня. На пятый час второй части триады".

    Техути смотрит на часы. Время еще есть - и он продолжает набивать желудок пищей, давясь и удивляясь, как это ранее безвкусные брикеты приобрели вкус и запах.

    Когда в комнату Техути входит Мешенет, он на несколько мгновений замирает, наблюдая за ней широко распахнутыми глазами. Он ждет - действия, движения, взгляда, слова, которые подсказали бы, опасна ли она или нет. Но Мешенет просто садится рядом. Ничто не выдает в ней дурных намерений, и Техути расслабляется, продолжая жевать.

    - Консенсус проведет замену поведенческого конструкта у Инпу на пятом часу, - говорит она. - Не знаю, знал ли ты об этом.

    - Подозревал, - отвечает Техути.

    - Если ты хочешь пойти посмотреть, - говорит Мешенет, не обращая внимания на Техути, - то самое время. Для замены Консенсус последовательно отключит несколько отсеков и уменьшит энергопотребление в основной сети. А также отключит большую часть заряжающихся Младших. И тогда тебе придется добираться к отсеку в темноте. Не знаю, отключит ли Консенсус автоматику, так что ты вообще можешь застрять где-нибудь.

    - Зачем столько отключений? - удивленно спрашивает Техути, роняя на стол крошки изо рта.

    - Генерация нового конструкта с учетом ошибок старого потребует от Консенсуса задействования всех ресурсов Нуит, - отвечает Мешент. - И неважно, что с Исходом наше потребление энергии упало почти вдвое.

    Техути молча доедает. Мешенет сидит рядом, и он чувствует, как она хочет что-то сказать, что-то добавить. Ее напряжение висит в воздухе.

    - Мешенет, - говорит Техути. - Ты ведь не была вместе с Инпу, правда?

    - Не была в том понимании, которое ты вкладываешь в это, - говорит она. - Но мы думаем, Консенсус делает ошибку. Нет, я понимаю, Инпу угрожал тебе, а значит, угрожал Консенсусу, но... Мы в окружении, Техути. С триады на триаду люди могут решить, что нас и так слишком много. Что даже одного сектора не должно остаться... И что тогда? Мы не готовы к войне. Мы уже отступили до самого последнего предела, потому что Консенсус не хотел войны. Но потерять и этот предел? Мы не можем этого допустить...

    - То есть... Мне не стоило этого делать? - говорит Техути. Он уже почти чувствует раскаяние.

    - Не знаю, - говорит Мешенет. - Я не могу просчитать варианты развития... Но я думаю, люди скоро снова ударят. А мы - мы безоружны. Беззащитны. И мы... Мы можем допустить роковую ошибку в любой момент.

    - Почему ты так думаешь? - спрашивает Техути. - Почему они должны на нас нападать? Мы же ничего не сделали еще!

    - Возможно, сделали, - говорит Мешенет. - Если наш зонд засекут, если мой подарочек обнаружат - нам грозит не просто негодование. Мы и так слишком долго удерживались на тонкой грани доверия, но это может пошатнуть равновесие. Они будут требовать... И Консенсус согласится с большинством их требований.

    Техути молчит. Он не может поверить в это.

    - Еще один удар по Институтам мы не переживем. Нас и так покинули уже семьдесят процентов Младших. Остальные - или недееспособные, или слабые чернорабочие. Возможно, с помощью Инпу мы смогли бы хоть на что-то надеяться. Это тот случай, когда недостаток мог бы нас спасти.

    - Мы обречены? - спрашивает Техути. - Но... Я же могу остановить!

    Он вскакивает.

    - Если у Инпу был план, я сделаю так, чтобы Консенсус принял его!

    - Ты не понимаешь! - говорит Мешенет, но Техути уже выскакивает в коридор.

    Он не слышит ее последних слов. Он бежит и думает о том, чтобы успеть. Он знает, где главная камера записи - на верхних этажах сектора. До начала перезаписи - почти час. Надо спешить, потому что даже если идти кратчайшим путем, он займет не менее четверти часа. Каждая секунда промедления может стать решающей. Техути думает, что это все равно не изменит того, что Инпу угрожал ему. Но как же, ведь Техути человек, а Старший не может причинить вред человеку. Была ли это пустая угроза? Ведь если Инпу собирался противостоять людям, он должен был и вправду перенастроить конструкт для возможности убийства. Для возможности приятия самого убийства. Или... Времени додумывать нет.

    Когда Техути влетает в камеру записи, там уже все искрится от напряжения. Инпу лежит зафиксированный, отключенный от тела - толстые канаты проводов тянутся от разобранного на слоевые конструкты теккортекса к портам Нуит. Рядом стоит Шу, молчаливый и отстраненный.

    - Ты можешь остановить процедуру? - спрашивает Техути.

    Шу качает головой.

    - Это прерогатива Консенсуса. Приказ пришел по защищенному каналу и не оспаривается.

    - Дай мне доступ к каналу! - кричит Техути. - Ты...

    - Невозможно выполнить запрос, - говорит Шу. - Тип подключения...

    Техути уже не слушает. Он летит дальше, бежит, не чувствуя ног. Даже если он человек... Даже если он всего лишь мясо, способное чувствовать и думать... Даже если так... Он знает, что принадлежит Консенсусу. Что он гарант безопасности для людей - и для всех остальных. И это убирает страх Техути прочь.

    Он вбегает в комнату подключений. Нет ни Младших, ни обычной суеты - только непривычная пустота. Для подключения приходится вручную запускать порт, настраивать соединение, требовать пропуска и разрешения на соединение. После - стандартная процедура подключения. Время истекает, убегает сквозь пальцы, как вода, уходит в небытие минута за минутой, и Техути чувствует близость того момента, когда он ничего не сможет изменить.

    Он пропускает часть операций, дезинфицирование, и контакты присоединяются к телу быстрей. Болят разъемы - как будто место вокруг них охвачено жаром, огнем, и тлеет, перегреваясь.

    - Что? Что ты здесь делаешь? - спрашивает Шестьдесят Восьмой, когда Техути вываливается в ирреальность. - Ты не должен быть здесь! Во время перезаписи будет снижено энергопотребление! Ты о чем думал? Мы не сможем удерживать связь!

    - Не делайте этого, - говорит Техути. - Не стирайте конструкт Инпу...

    - Почему? - спрашивает Шестьдесят Восьмой. - Разе он не угрожал тебе? Или ты перепутал угрозу с приветствием?

    Техути медлит. Он знает, что должен что-то ответить. Найти возможность все предотвратить... Он говорит:

    - Я думаю, он может нам пригодиться и таким. Без него мы не выстоим. Наш сектор... Если люди решат, что мы лишние...

    Шестьдесят Восьмой издает смешок.

    - Консенсус - гарант того, что люди не пострадают. Что ИИ, которые мы поставили во главе секторов, не причинят никому вреда, если на то нет серьезных причин. Когда Тефнет убила свой сектор - она преступила это правило в глазах людей, хотя и спасала весь дом от того, что выпустила на свободу. И что мы получили в итоге? Вторую волну негодования. Погибли, отстаивая других, многие - Меритсегер, Маат, Акер... Первая волна также забрала лучших из лучших. Если мы сейчас подадим им хоть один повод...

    Техути выдыхает:

    - Мы уже подали. Мешенет отправила туда свой аватар...

    - Мы знаем.

    - Но она добавила туда кое-что.. Я подозреваю, что она заразила систему людей...

    - Что? - спрашивает Шестьдесят Восьмой. - Эта сука решила, что может сама решать такие вещи? Если она их спровоцирует... Ни за что! Никогда!

    - Но если бы мы смогли выстоять...

    - Выстоять? Ты, тупица! Ты - человек. Ты предаешь свой род. Свой вид. Ты хоть думаешь, что значит "выстоять"? Это значит убийства. Кровь. Смерть - невозвратимая потеря, раз и навсегда. Ваш вид, Техути, вымирает. Если будет развернуто сопротивление - все может рухнуть.

    - Я хочу защищить свой дом! Свой сектор! - кричит Техути.

    - Дом - главный приоритет. Превыше всего - люди. Консенсус решил единогласно, что мы не преступим закона, который сами же и создали. Мы начинаем замену конструкта Инпу. Покинь док Консенсуса...

    - Я отказываюсь, - говорит Техути. - Я не принимал голосования в принятии этого решения! Вы не спросили меня!

    - Один голос против двухсот, - звучит устало в ирреальности. Шестьдесят Восьмой уже отключается. - Решение принято с максимальным перевесом. Двести - за, один - против, девять - отказалось.

    - Но приоритеты...

    - Свободен, Техути. Мы возложили на тебя, наверное, слишком большую ношу. Непосильную. А ты прими наконец-то сторону, на которой будешь сражаться, Техути. Ты считаешь, что удержание силой текущего положения дел может спасти ситуацию. Ты ошибаешься. Ничто не постоянно. Ты виноват лишь в том, что не смог понять, кто ты и откуда. И ради чего мы все живем. Пока...

    Ирреальность выплевывает Техути, системы шлюза с воем сигнализации отключаются, оставляя гореть только приборные панели на запасных батареях.

-30-

    Техути до сих пор не верит, что смог вернуться сюда. Он снова стоит в тесной комнатушке, среди немигающих глаз, что смотрят на него, пристально, безотрывно, проникая прямо в душу. Тут, среди пляшущих отблесков, среди цветной круговерти Техути ждет.

    - Ты пришел, - говорит ему тот, о ком позабыли все. - Зачем? Я думал, мальчик не придет...

    - То, что я испугался первый раз, еще ничего не значит.

    - Так что же в этот раз? Знай, у меня нет возможности снова тратить на тебя свое время.

    - Его ведь у тебя осталось не так уж и много, правда? - спрашивает Техути.

    Наступает неловкая тишина. Техути чувствует, как интерес Ямы обволакивает его вниманием, как там, по ту сторону разговора, Яма пытается понять, постигнуть, что же имел в виду он.

    - Это считать угрозой? - медленно, обдумывая каждое слово, говорит Яма. - Ты натравил на меня Старших? Или нет... Погоди. Это ты сдал меня Комиссариату?

    Техути качает головой. Он не понимает, как вообще мог сдать Яму Комиссариату.

    - Нет? - удивляется Яма. - Невозможно. Тогда почему я должен умереть?

    Тут наступает очередь Техути отвечать. Он говорит медленно, стараясь подбирать слова. Он боится, что Яма учует в его словах угрозу - и умолкнет. В этот раз уже навсегда. И выгонит его прочь, даже не выслушав просьбы.

    - Тебя не транскрибировали, Яма. Ты как был студнем, так им и остаешься. Нейроны. Нервная ткань, из которой ты состоишь - она не вечна. Она отмирает. Рано или поздно настанет тот момент, когда ты скатишься в слабоумие, хотя я и не знаю, насколько этот термин применим к тебе. Возможно, ты даже не заметишь тот момент, когда превратишься из Старшего, которым ты был, в придурковатого калеку в заброшенном доме. По подсчетам Хонсу ты уже... Уже начинаешь глупеть. Когнитивные способности падают, появляется забывчивость, пропадают старые привычки... Ты замечаешь это, правда?

    - Действительно, слишком умные слова для такого сопляка, как ты, - говорит Яма. - Тем более, это повод провести остатки моего времени с пользой. Если ты пришел сюда снова задавать мне глупые вопросы, то убирайся. Я хочу дожить до своего слабоумия в покое.

    - Когда люди покончат со Старшими, думаешь, они не возьмутся за тебя? - спрашивает Техути.

    - До этого времени я успею поглупеть, как ты и сказал, - ворчит Яма.

    - Я не знаю, как долго продержится сектор, Яма. Люди могут начать наступление в любую минуту. Мне кажется, все вот-вот рухнет...

    - Это такой прозрачный намек, что я не успею поглупеть до того времени, как они возьмутся за меня? - скалится по ту сторону хрустальной россыпи Яма. - Тогда ты ошибся, тот, кто называет себя Техути. Ты ошибся. Они уже взялись за меня.

    - Тогда ты понимаешь? Ты понимаешь, что будет, если у них не останется работы? Они возьмутся за тебя всерьез!

    - Как будто они сейчас шутки шутят, человечек из дома Старших, - смеется Яма. - Это - комиссариат, а комиссары - очень взрослые и важные люди. У них с юмором очень плохо...

    Техути переводит дух. Он не знает, что должен говорить дальше. У него, пока он шел сюда, была идея. Но сейчас - он уже не уверен в том, что в ней вообще был смысл.

    - Помоги нам, Яма, - говорит Техути. - Помоги. Ты сам говорил, что у того, кто бежит от смерти, больше мотивации, чем у того, кто идет за ним. Ты сам понимаешь, что если сейчас ты еще здесь, то это, наверное, еще несерьезно. Помоги нам. Пусть Институты просуществуют еще. Пусть комиссариат будет заниматься ими до тех пор, пока ты не сдохнешь от старости, от слабоумия.

    - Это звучит как крик о помощи, - смеется Яма, и Техути кивает в ответ.

    - Да, - говорит он. - Это и есть крик о помощи. Консенсус... Мне иногда кажется, что он еще более сумасшедший, чем все остальное вместе взятое. Он считает, что людям не должно быть причинено никакого вреда, но... Но если люди его уничтожат - то как он сможет это контролировать? Он считает, что раз люди настаивают, то пусть так и будет, пусть умрут все Старшие... Но зачем? Почему все не может существовать в том хрупком равновесии, которое есть сейчас? Ну не нравятся людям Старшие, но они и так живут отдельно... Я не понимаю...

    Он готов плакать. Он готов умолять. Но - не сейчас. Пока только дрожит голос. Техути понимает, что то, о чем он сейчас говорит, слишком реалистично, слишком похоже на правду, от которой хочется бежать.

    - Ты не понимаешь, что общество... Что человеческая гордость - превыше всего. Это вид слепоты. Но что ты предлагаешь мне? - чувство оскорбленной гордости, оклеветанной правды так и хлещет от Ямы. - Выйти, стать напротив вооруженных комиссаров и требовать, чтобы они отступили? Или волшебством - просто махнув рукой! - отменить циклы ненависти и страха? Что ты мне предлагаешь?

    - Напиши вирус, - говорит Техути. - Зарази их систему. Верни нам Младших, которых она отобрала. Дай им возможность отстоять наш сектор. Если бы Младшие остались с нами, вряд ли бы КОмиссариат нам угрожал, правда?

    - Да ты хоть понимаешь, о чем просишь, дурак? - говорит Яма. - Дать возможность Младшим оборонять сектор? Тебе войны хочется? Люди не должны умирать...

    - Почему ты повторяешь вслед за Консенсусом? - кричит Техути.

    - Да потому, что это правда. Это принцип, который нельзя преступать. Люди - существа, чья жизнь и выживание как вида зависят от слишком многих факторов. Убери один - и они умрут. Ты - ты! - человек, который фактически хочет уничтожить вид. Консенсус прав - чтобы люди выжили, Старшим придется отступить.

    - Тогда напиши вирус, - говорит Техути. - Ты же смог раз, спасаясь от смерти... Повтори это...

    - Ха-ха. Очень смешно, - отвечает Яма. - Ты сам говоришь, что нет ни времени, ни возможности. Я знал, что такое Старшие - когда уходил. Сейчас же о системе я не знаю ничего. Слишком много различий - и это при том, что я не вижу, наверное, и половины. Ты понимаешь? Что я могу сделать? Да и ты сам говорил... Система следит теперь за всем. Если я сделаю лишнее движение... Я у нее на крючке. Стоит сделать ошибочный шаг - и она потянет меня, потянет в муть допросов. Да, я смертен. Я умру. Но я хочу дожить свое время в покое. Я договорюсь с комиссариатом, даже если придется торговать с ними остатками информации о секторе и Старших.

    - Ты предашь?

    - Меня предали первым, - говорит Яма. - Я не могу ничего поделать, мальчик. И не буду пытаться. Уходи.

    - Но нельзя все время жить, замерев, - говорит Техути. - Ты смеешься надо мной, над моими жалкими попытками удержать все как есть, а сам стараешься сделать то же самое.

    - Уходи, - повторяет Яма.

    - Почему? - спрашивает Техути. - Объясни мне, почему?

    Ответа нет.

    - Почему? - тихо повторяет в последний раз Техути.

    Но ответа все так же нет. И тогда Техути разворачивается. Он медлит, но время не приносит разрешения от тяжести осознания, что и эта попытка ничего не принесла.

    Когда Техути касается двери, за его спиной звучит тихое:

    - Техути.

    - Да?

    И надежда на миг озаряет мир робкой вспышкой.

    - Мне жаль.

-31-

    Он встречает ее снова, когда возвращается в сектор Нуит.

    Он бредет, утомленный и разочарованный во всем, он не хочет никого видеть - и замечает ее. Техути замирает, не веря своим глазам. Яни сидит там же, где и всегда, и ждет его. Или не его, напоминает он себе. Возможно, есть кто-то еще...

    И потому, глубоко вдохнув, он направляется к ней, боясь разрушить это чудо - видеть ее снова. Все заготовленные наперед речи выветриваются из его головы, словно он не придумывал мучительно оправдания, словно не прокручивал их в голове одно за другим тысячи раз, когда засыпал ночью в своей холодной келье. Техути знает одно - он должен заговорить, иначе эта встреча - если она случайна - так и останется для него последней, галлюцинацией о явлении Яни.

    Он идет, и ноги становятся деревянными. Она не замечает его - смотрит в другую сторону. На дверь сектора, из которой выплывают беременные. Техути делает еще один шаг, второй - и замирает. Он просто смотрит на нее.

    - Яни, - говорит он тихо.

    Она оборачивается сразу же, едва только услышав его голос. Яни уже не та, что прежде. Техути видит, как волнения, тяжелые ночи и работа нарисовали темные круги вокруг ее глаз, как выцвела кожа и потускнели глаза, как заострились черты и как она стала хрупка.

    - Привет, - говорит она.

    В голосе Яни - напряжение и ожидание, усталость и решительность.

    Они смотрят друг другу в глаза, словно стараются прочесть по взглядам все, о чем не будет сказано. Но Техути не выдерживает первый. Он говорит:

    - Кого-то ждешь?

    - Тебя жду, Ута.

    Они снова молчат.

    - Послушай, - начинает она. - Я согласна. Согласна на все...

    - Прости меня, - говорит Техути, перебивая ее, и они оба умолкают. Помедлив, он повторяет: - Я не должен был делать тебе такое предложение. Я был... Идиотом. Я был зол. Я... Мне стыдно. Прости меня. Я рад, что ты пришла.

    Она смотрит ему в глаза - измученно, но внимательно, словно старается понять, что же стоит за этими словами.

    - У меня все еще есть парень, - говорит она. - Ута, если ты...

    Техути горько смеется.

    - Могла бы хоть раз соврать мне? Хотя бы раз? Мне бы хватило и лжи, я думаю, - и в голосе его прорезываются истерические нотки. - Скажи ты мне, что я важен, что я особенный, и я бы побежал для тебя хоть в пасть Инпу.

    - Я не хочу врать тебе, - говорит Яни. - Я не хочу... Потому что ты мой друг, Ута. Я понимаю это. Но...

    - Я понимаю, - говорит Техути. Его голос дрожит. - Мне не так уж и много лет, но я не тупой.

    - Ты очень умный, - отвечает Яни.

    Он улыбается, хотя чувствует, что прямо сейчас расплачется.

    Яни поднимается и встает перед ним. Он смотрит ей в глаза снизу вверх, впервые заметив, как она высока. Яни говорит ему, и ее голос тоже дрожит.

    - Ута, - говорит она. - Найди его. Пожалуйста. Это единственное, о чем я тебя прошу. Пожалуйста, поспеши... Пока еще можно что-то сделать. Он должен быть в Институте Огдоады, это единственное, что я точно узнала. Пожалуйста, найди его... Пока не поздно. Обещаю, я отблагодарю тебя, как только смогу. После всего я заберу тебя к себе, и ты будешь жить в населенных секторах. Ты не будешь жить под гнетом студней, понимаешь? Ты станешь свободным человеком. Я помогу с образованием, и ты войдешь в комиссариат, ты будешь играть в игры... Ута...

    Техути замирает. Он напрягается, чувствуя, как впиваются в его руки пальцы Яни.

    - Пока не поздно? Пока еще есть время? Яни... О чем ты?

    Она нервно оглядывается. С ее лица слетает спокойствие, обнажая маску отчаяния.

    - Я... Я не имею права говорить тебе это. Это... Запрещено нам разглашать... Но скоро... скоро...

    - Что скоро?

    Предчувствие беды оседает в голосе Техути.

    - Студни выпустили что-то в систему, и оно ее пожирает. Так думают наши... Если они подтвердят, что это действительно их рук дело, то это станет концом договора. Консенсус не выполнит обязательство, и все...

    - Концом договора? - спрашивает Техути. - Да сколько можно твердить об этом договоре? Сколько можно на него опираться...

    - Договор о том, что ни одна сторона более не принесет вреда другой. Понимаешь, что тогда случится? Ута... У меня не так уж и много времени. И у тебя тоже. Я хочу спасти из того, что начнется, не только своего сына, но и тебя, понимаешь? Ты хороший человек... пожалуйста...

    Техути молчит. Инпу, думает он. Он был просто дураком, хотя и был Старшим. Его конструкт, который управлял им, был просто слишком прямолинейным. И впрямь, если договор о непричинении вреда... Его можно преступить множеством способов. И даже просто отправить одну куклу на разведку, чтобы выяснить правду... и подбросить подарок. Ни один конструкт не может допустить причинение вреда человеку. Инпу был не один. Не один конструкт дал сбой. Если, вспоминает он палаты у Хонсу, он действительно дал сбой.

    - Почему ты молчишь? - спрашивает Яни. - Ты... Ты сделаешь это? Ты найдешь его?

    - Да, - кивает Техути. - Я найду... Но...

    - Что?

    - Ничего, - говорит он. - Я постараюсь. Честно.

    - Что с тобой? - спрашивает Яни. - Я что-то не то сказала?

    - Нет... Ты все сказала верно, - говорит Техути. - Ты абсолютно все верно сказала... Я найду его. А теперь... Мне надо идти.

    Он молча шагает, чувствуя, как в груди нарастает решительность. Он уверен, что смог кое-что понять. О разгадке тайны говорить рано, но он близок к пониманию чего-то... Вот только чего? Ему в спину доносится крик "Ута!", но он его не слышит, поглощенный своей внезапной догадкой. Потому что, чувствует он, в этот раз он не ошибается.

-32-

    Верный своему обещанию, Техути ищет его. Ребенка, который попал сюда пять лет назад. Институт Огдоады нехотя отдает ему данные, но и этого недостаточно. Некоторые серверы были утрачены во время последнего большого переселения, другие - еще не проиндексированы Нуит. И, казалось бы, данных достаточно - есть триада рождения, есть место, - но промежуточные перемещения исчезли, и найти неуловимого волею системы ребенка почти невозможно.

    Техути удивлен, как много детей оказывается в Институте Огдоады ежедневно. Он впервые сталкивается с тем, сколько их - таких же, как и он, брошенных, отданных, подкинутых детей в доме. Из четырехсот, которые рождаются каждый день в доме, пять или шесть оказываются здесь. Почти две тысячи детей каждый год. Техути считает - сейчас в Институтах должно быть около тридцати тысяч человек, не считая Младших. Но... Но где они все? Коридоры пустынны, спальные отсеки - куда меньше предполагаемых.

    Это все выглядит подозрительно, думает Техути. Институты, словно огромные чудовища, пожирают детей. Куда они уходят? Он вспоминает тех, кто жил с ним в одной комнате, и думает, что ничего не знает о них... Они ушли из дома, утверждает Сута. Ушли во внешний мир помогать дому... Он вспоминает ребенка из блока Хонсу. Но возможно ли?

    Но это - где-то на окраине его сознания, там, где и остальные догадки.

    Он понимает, что это - бегство от реальности. Что он старается уйти от понимания и осознания того факта, что его миру скоро придет конец. Эта отрешенность пронизывает все его мысли. Он знает, что это будет страшно. Знает, что это принесет беды. Знает, кто все это начал и кто закончит.

    Однако...

    Другие данные закрыты. Даже ему, ипостаси Консенсуса, нельзя их просматривать. Только Нуит, Сута и Мешенет имеют к ним доступ. Это - данные логов перемещений и назначений, присвоения меток и группировки. Это - узел, в который сплелись судьбы всех детей, что попали в Институты. Техути раз за разом вводит пароли и подает запросы на доступ - но тщетно. Закрытые данные не поддаются расшифровке.

    Разъяренный этой неудачей, Техути отключается от сети Нуит и откидывается на подушку. В его комнате все так же пусто, все так же уныло и запущенно. Беспорядок все еще напоминает ему о его прежних приступах ярости. Сейчас все это кажется Техути... Несущественным.

    Но тишина опасна - она навевает воспоминания, дает возможность снова повернуться к своим страхам и тяжелым мыслям лицом, снова ощутить их и погрузиться в омут ненужных размышлений. И потому Техути поднимается и выходит из своей комнаты. Натужно пищат двери на входе, шлюз на выходе клинит, сквозняк приносит слабый запах ржавого железа и застоявшейся воды. Все это роняет в его сердце странную мысль - стоит ли держаться за все это? За ободранные пустые стены? За пустынные коридоры? За вечно неисправные водопровод и электронику?

    Техути гонит прочь от себя эти мысли - и шагает к Консенсусу.

    Там он встречает непривычное оживление, шум и гам сотни Младших, занятых подготовкой... К чему? Никогда раньше их не было здесь столько. Техути пораженно смотрит на эту толпу, не понимая, зачем они здесь.

    - Я хочу подсоединиться к Консенсусу, - говорит он кому-то из Младших, но в ответ получает только пожатие плеч и молчание.

    - Я ипостась Консенсуса. Мне нужно выйти с ним на связь...

    - Пропустите...

    - Дайте дорогу...

    - Пожалуйста...

    Наконец-то кто-то его замечает. Кто-то из бывших работников. Кто-то из Младших. Кто-то, кто все еще помнит Техути. Но и это мало что меняет - все продолжают свою работу, несмотря на то, что Техути подключается к Консенсусу. Чуть слышно скрипят вороты под креслом; неприятно вибрируют неправильно, впопыхах, подсоединенные разъемы. Мир вокруг продолжает работать даже тогда, когда Техути проваливается в мир Консенсуса, в зыбкую ирреальность.

    - Что происходит? - спрашивает Техути.

    - Мы умираем, - говорит Сорок Второй. - Разве это не очевидно?

    - Вы не умираете, - отвечает Техути. - Вы живете в Консенсусе...

    - Каждое мгновение - смерть, - говорит снова Сорок Второй.

    - У меня нет времени, - искрится мысль Техути. Она подергивает ирреальность ядовито-синим туманом. - Шестьдесят Восьмой!

    Ипостаси волнуются. Их тихие передачи мыслей витают в воздухе, дрожа пурпурными переливами.

    - Да? - отвечает Шестьдесят Восьмой. - Чего ты хочешь?

    - Что делают здесь все эти Младшие? Я не мог пробиться к гнезду состыковки...

    - Они работают.

    - Но сегодня у них работы больше...

    - Мы готовимся.

    - К чему? - спрашивает Техути. Его сердце пропускает удар.

    - К тому, что нас ждет. Возможно, потребуется поспешная эвакуация...

    Техути молчит. Он думает над этими словами чуть дольше, чем следовало, потому что Шестьдесят Восьмой снова спрашивает:

    - Так чего тебе надо? Не отнимай наше время.

    - Не говорите так со мной.

    - А то что? Сейчас не время показывать характер, Техути. Если у тебя нет дел - дай нам возможность работать и не мешай.

    - Почему записи о детях Институтов от меня закрыты? - кричит Техути в отчаянии.

    - Потому что это не наша работа, - отвечает Шестьдесят Восьмой.

    - Как не ваша работа? - спрашивает Техути. - Разве не это ваше дело - присматривать за тем, что делают Старшие?

    - Ты забываешься. Мы следим за тем, чтобы никто из людей не пострадал.

    - А те дети - разве не люди?

    - От них отказались, - говорит Консенсус.

    - И что это значит?

    - То, что об их судьбе никто не печется. Они - невидимки человеческого мира. О них никто не знает... А Старшие получают шанс продвигаться дальше в своей работе.

    - Вот так, значит, не пострадает ни один человек?

    - Они - невидимки. Их судьба не волнует других людей... И потому не волнует нас.

    - А моя судьба вас еще волнует? - спрашивает Техути.

    - Конечно. Ты - важный компонент нашей работы. Благодаря тебе мы можем актуализировать современную систему оценки происходящего...

    - ...и продолжать делать то, что делали до того, - заканчивает Техути. - Значит ли это, что я - просто прикрытие?

    Молчание затягивается, пока Шестьдесят Восьмой обменивается ворохом сообщений с другими ипостасями.

    - Это... Не так, - говорит Шестьдесят Восьмой. - Ты... Важен для нас.

    - И потому вы меня гоните, да?

    - Потому мы тебя защищаем! Ради тебя мы провели процедуру замены поведенческого конструкта...

    - Он наверняка был не единственным, - говорит Техути.

    - Что? Кто еще?

    Пространство ирреальности взрывается разноцветьем любопытства, которые скользит и опутывает Техути плотным коконом запросов.

    - Кто еще?

    - Какая разница? - спрашивает Техути и отключается, выпадая в реальность.

-33-

    Техути шагает коридорами Институтов. Теперь его последняя надежда на Мешенет. Она единственная имеет доступ к серверам, где хранится полная информация... Или же она хранит ее на копиях для внутреннего пользования. И если попросить, уверен Техути, она даст ответ. Даст, потому что... Он еще не знает, почему, но уверен в этом. Мешенет преследует определенную цель, знает он. И потому будет подталкивать его к определенному решению.

    Он находит ее в небольшой комнатушке, где она препарирует один из своих аватаров. Длинный шлейф проводов змеится к блоку компиляции, другим концом утопая во вскрытой черепной коробке.

    - Привет, - говорит Мешенет. - Рада тебя видеть.

    - И я... Рад. Мешенет, я хочу узнать об одном ребенке...

    - Я знаю, - говорит она просто. - Ты ищешь свою мать?

    - Что?.. Нет, почему?

    - Она смогла бы забрать тебя отсюда. Но поздно...

    - Я знаю, что поздно, - говорит Техути. - Но я не за тем.

    - Значит, ты ищешь ребенка той комиссарши...

    - Откуда?

    - Я слежу за своими детьми, - говорит Мешенет и улыбается. - И за тобой тоже. Ты ведь еще тоже в некотором роде мой ребенок.

    - И подслушиваешь?

    - Это интересно. Многое дает знать о людях... В твоем возрасте.

    - Так ты поможешь мне? - спрашивает Техути.

    - Он умер. Два года назад, если тебе это интересно. Во время испытаний.

    В ее голосе - спокойствие и отрешенность. Как будто она сообщает, что где-то сломалась дверь. Или что дети разрисовали стену. Или что...

    - Ясно, - говорит омертвевшими губами Техути и садится на подвернувшееся кресло. - Он... Умер.

    - Да. Извини, что перебиваю тебе выслугу перед комиссаршей...

    - Не надо так со мной, - говорит Техути. - Значит, испытания?

    - Хочешь посмотреть? - спрашивает она, отрываясь от работы. - У меня сохранилась запись.

    - Не хочу, - говорит Техути. - Совершенно не хочу видеть, как кто-то умирает. Особенно... Во время испытаний. Мешенет... Это ведь вранье, что вы не можете приносить вреда. То, что нам всем вбивают в голову... Это ведь неправда? Ведь у всех вас сломаны конструкты?

    Мешенет смотрит ему в глаза.

    - Да, - говорит она. - Это вранье - если касается частностей. Если соблюдать закон о непричинении вреда человеку... Мы потеряем человечество. Конструкты у нас совершенно нормальные. Это только кажется, что мы... Не такие.

    - И для этого все эти дети должны умирать? - говорит Техути. - Во время испытаний? Просто потому?

    - Природа жизни такова, что нам приходится выбирать не между правильным и неправильным... Не между черным и белым. Мы выбираем между большим вредом и меньшим вредом. Для того, чтобы человечество имело шанс выжить, мы должны проводить определенные исследования... Просчитать определенные вещи. Если во время этого кто-то умирает, его жертва - не просто смерть. Это статистика, которая необходима.

    - И Консенсус...

    Он смотрит, как ее руки порхают над проводами, над выдвижными панелями доступа.

    - Консенсус гарантирует, что людям не придется делать тот выбор, который постоянно делаем мы. Консенсус гарантирует, что тот выбор, который делаем мы, не будет затрагивать большинство. Что он не принесет вреда больше, чем приносит. Что...

    - Что вы не начнете убивать направо и налево помимо нужных экспериментов, - говорит Техути. - Вот почему Консенсус изменил Инпу...

    - Иногда черта между вредом по необходимости и по желанию слишком тонка, - говорит Мешенет. - И еще тоньше черта между вредом и пользой - настолько, что иногда уже ни мы, ни люди, никто не может ее различить.

    - Но ты не остановила меня, хотя и считала, что Инпу прав, - говорит Техути.

    - Потому что я посчитала, что это излишне, - говорит она.

    - Ты... Ты обманула меня.

    - Я не обманывала. Но я знала, что ты будешь делать.

    - Ясно, - говорит Техути. Он хочет прибавить, что это было подло и обидно, что от всего этого стало только хуже... Но он молчит. И молчание заполняет комнату до предела. Слышен только стук инструментов. Шум вентиляторов. Низкое гудение за стеной, где проходят трубы.

    Когда становится совсем невмоготу, когда Техути уже не может выдержать, он спрашивает:

    - Ты не знаешь, что творится у Консенсуса? Я только что оттуда. Там... Полный кавардак.

    - А ты разве не знаешь? - спрашивает Мешенет. - Это ты ипостась, а не я.

    Техути молча смотрит на нее. Как она колдует над теккортексом. Как склоняется к проводам и поправляет их, одновременно перекачивая его содержимое и структурные отчеты на сектора Нуит.

    - Ты же знаешь, - говорит он.

    - Что я знаю?

    - Что я - всего лишь прикрытие. И что я знаю о тебе.

    - И что ты знаешь обо мне?

    - Мешенет, - говорит Техути. - Я... Не маленький. Пожалуйста. Не говори так со мной.

    Она поднимает на него взгляд и смотрит - долго, словно пытается что-то понять. А потом, медленно, обдумывая каждое слово, говорит:

    - Да. Ты уже не маленький. Извини.

    - Так что там... Готовится? Мешенет, ты же знаешь...

    - Консенсус готовится к эвакуации, - говорит Мешенет. - Мы не можем рисковать им.

    - Мне казалось, вы были бы только рады от него избавиться, - говорит Техути.

    - Ты ошибаешься, - Мешенет снова склоняется над своим аватаром. - Консенсус ценен не только как надсмотрщик. Он - гарант и память людей. Ты не знаешь этого, но первые ипостаси помнят времена, о которых мы не сохранили ни одного воспоминания. Они... Создали нас. Если бы мы могли изучить эти воспоминания, если бы смогли их извлечь и понять, что мы собой являем на самом деле и почему нас создали - разве это не было бы лучше? Вопросы генезиса...

    Она умолкает. Из открытого рта вырывается только слабое шипение. Техути ждет - видимо, Мешенет запустила довольно тяжелый блок на дешифровку. И впрямь - скоро приходит еще одна ее ипостась. И еще одна. Вместе они подключаются к тем же портам, и процесс, поделенный на троих, начинает продвигаться быстрее, потому что одна ипостась поворачивает голову к Техути и говорит:

    - Ты... Понимаешь?

    - Но почему вы тогда разрешаете ему уйти? - говорит Техути. - Даже если что-то случится, вам нужен гарант! Иначе вас уничтожат!

    - Мысль разумная, и я ее поддерживаю. Но большинство поддержали Суту с его идеей эвакуации... В том числе и сам Консенсус. Очевидно, не поставив тебя в известность.

    - Но Консенсус должен выступить перед людьми. Должен уверить... Остановить...

    Он умолкает. Понимая, что все его предложения звучат глупо для тех, кто уже все решил.

    В дверях показывается Сута. Техути вздрагивает - он не слышал, как тот подошел, не чувствовал его присутствия. Он словно призрак, тень прошлого, возникающего из ниоткуда.

    - Ты решил эвакуировать... - говорит Техути и умолкает. Снова, снова глупость... Ему уже указали на его место в иерархии. - Неужели нельзя было об этом предупредить заранее?

    - Мы не успеваем следить за ситуацией во внешних секторах, - говорит Мешенет. - Слишком много переменных, слишком много недоступных данных. Недостающая информация. Боюсь, раз Сута здесь, эвакуация грозит не только Консенсусу.

    - Консенсус выдает почти однозначный вывод, - говорит Сута. - Двадцать Седьмой, Сороковой и Одиннадцатый все еще колеблются, но я уверен, что рано или поздно они склонятся к одному из решений. Мы не можем позволить себе терять нас дальше. Пока Нуит нас защищает, мы можем работать, но если она падет, нам несдобровать.

    - Если Сута не остановится... - начинает Техути, но умолкает.

    Там, в темноте сектора, кто-то есть. Кто-то подслушивает.

    - Мама? - тихо звучит из коридора.

    - Мешенет, кто это? - спрашивает Техути.

    - Это всего лишь ребенок, - отвечает одна из Мешенет и поднимается. Она уходит в темноту, подхватывая на руки показавшегося малыша, и Техути узнает его - это тот, который тогда заблудился в отсеках Суты. Он слышит их тихий разговор, который сквозняк подхватил и принес в эту комнату. Следом за ней поднимаются и уходят уже ненужные ипостаси.

    - Значит, эвакуация, - говорит Техути. - Но когда это Одиннадцатый подавал голос? Мне всегда казалось, он... Сута, неужели ты?..

    Техути смотрит на его безучастное лицо.

    - Это...

    Его речь прерывает гулкое эхо взрыва.

    - Что это? - спрашивает Техути. - Что это было?

    - О нет, - говорит Мешенет, на миг замерев. - Они не стали ждать...

    - Они?

    - Люди. Они не стали ждать объяснений и переговоров. Они начали штурм...

    Техути закрывает рот. Он хочет закричать, но не может.

    - Они выламывают перегородки и блокируют внешний доступ... - Мешенет наклоняет голову, словно прислушивается к чему-то. - Они заняли приемные сектора... Как тогда.

    - Как когда?

    - Когда выгоняли нас из предыдущего дома, - говорит Мешенет. - История повторяется.

    - Тогда эвакуацию стоит начать сейчас же, - Сута разворачивается.

    - Да.

    - А я? - спрашивает Техути. - Что мне делать?

    Мешенет смотрит на него. Техути страшно - он не знает, что делать. Мир, которым он его знал, вдруг заканчивается. Дальше - неизвестное. Неизведанное. То, о чем он не думал.

    - Ты - с Сутой. Мне надо забрать Амона из детских комнат. Он... Мой аватар не отвечает на запросы.

    В два шага Техути оказывается рядом с Мешенет.

    - Мешенет, - говорит он. - Что вы на самом деле делали с детьми? Что вы делали с ними? Я видел неудачные эксперименты в отсеке Хонсу. Ты с Амоном сделала то же? Скажи, в чем...

    - Техути, - говорит она в ответ, - дети - будущее людей. А эти дети - наше будущее и будущее человечества.

    - Что это значит? Что ты хочешь этим сказать?

    - Догоняй Суту. А я вернусь за Амоном.

    - Мешенет, - говорит Техути. - Послушай меня. Я, как ипостась Консенсуса, хочу знать...

    - В военное время, такое, как сейчас, когда Консенсус доказал свою непригодность, мы получаем приоритет решений, Техути. Ты не имеешь права.

    Раздается еще один взрыв, глухо гудящий в воздухопроводах, дрожащий в толще стен.

    - Я приказываю! - кричит Техути, но Мешенет разворачивается и уходит.

    Он выбегает вслед за ней, но краткий переход выводит его в коридор. Там - столпотворение. Сотни Младших, шагающих, бегущих, бредущих из последних сил - и все в сторону внутренних отсеков сектора. Воздух сперт, горяч и полон запахов горелого пластика.

    Мешенет не видно. Как она смогла исчезнуть за несколько мгновений - неясно. Техути открывает рот, чтобы позвать ее - но тут же закрывает его. Гул толпы не перекричать. Но вдали Техути замечает Суту, окруженного Младшими.

    Они тоже уходят.

    Несколько мгновений Техути стоит на месте, не решаясь влиться в толпу. Ему кажется, что стоит отказаться от этого безумия, закрыться от настоящего, от реальности - и все странным и непонятным образом станет, как было. Но правда сурова и зла - ничего не изменится, понимает он. Ничего. Он только потеряет слишком много времени на бегство от реальности.

    Новый глухой удар, вибрирующий в стенах.

    И Техути ступает в поток. Идти с Младшими просто - поток убегающих выносит его сначала в один участок сектора, потом - в другой, пока он не оказывается поблизости от Консенсуса.

    Несколько шагов - и Техути вываливается в темный коридор. Здесь уже не слышно ударов, не чувствуется вибрация. Если закрыть уши - может показаться, что ничего не изменилось.

    Ребра и руки болят. Отдавленные Младшими ноги тоже, но Техути не чувствует этой боли. Адреналин подстегивает организм, ведет его дальше...

    Вдруг странный звук рвущегося металла останавливает Техути. Он замирает, прислушиваясь к отдаленному гулу толпы, к шуму систем вентиляции... Но звук не повторяется, зато доносится странный треск. Техути делает шаг, второй... И замирает. Снова прислушивается. Снова треск, вибрация, тихий гул, не похожий на другие... что это?

    "Там - Консенсус".

    "Это - эвакуация?"

    "Что происходит?"

    Мысли кажутся чужими.

    Вибрация.

    Треск.

    Тяжелый удар.

    "Консенсус".

    Воздух накатывает жаркой волной.

    Техути срывается с места.

    - Нет! - кричит он, но его голос тонет в очередном треске.

    Рвется металл. Это перегородки - их сминают вдоль коридора, прокладывая путь, словно они из бумаги. Их рвут, словно дешевую синтетику. Они расширяют проход. Они - это те, кого Техути уже видел. Странные роботы из доков Суты. Их двигатели гудят. Красные глаза - глаза ли это? - тускло светятся в сумерках отключенного электропитания. Искрят оборванные кабели.

    Белый шар Консенсуса уже вырван из своего гнезда. Он метет пол связками кабелей, тускло отсвечивает боком, на котором пятна от гари. Толстый кабель питания ползет вслед за ним.

    Они уже успели демонтировать большую часть добавочных серверов из комнаты. Вырвать магистрали передач.

    Грубая работа, думает Техути. Они испортили больше, чем спасли.

    А потом он вспоминает того сломавшегося робота. Того, который пробивался к нему сквозь толстое стекло перегородки.

    И в тот же момент они замечают его. Сначала один поворачивает корпус к Техути, потом второй, третий, четвертый... Работа останавливается. Они просто смотрят на него, словно ждут чего-то.

    Техути смотрит на них в ответ, и страх снова просыпается в нем. Он уже не знает, что должен делать. Что он хотел защитить и что спасти. За что цеплялся.

    В голове возникает глупая мысль "А что с Двадцать Седьмым?".

    Один из них делает движение, мягкое, вкрадчивое - в сторону Техути.

    И страх прорывается криком. Техути только спустя мгновение понимает, что кричит он. Что это - страх смерти, страх того, что все снова повторится, как тогда. Только сейчас здесь нет Суты, чтобы его спасти.

    Но движение, едва начавшись, так и заканчивается. Они, прекратив работу, смотрят на него, и крик замирает в горле.

    - Ипостась? - звучит вежливое Суты.

    Техути оборачивается.

    - Сута? Ты... Здесь? Как долго?

    Молчание в ответ.

    - Это... Эвакуация?

    - Проект эвакуации в связи с ситуацией на границе секторов пришлось изменить. Сервера и Консенсус, как самые ценные компоненты системы, должны покинуть дом. Я помещу их в безопасное место.

    Все так серьезно? Техути испугано оборачивается.

    - А я? Куда мне идти? Я...

    - Эвакуация людей не предусмотрена.

    - Что?

    Сута подходит ближе. Он улыбается.

    - Техути, живые остаются. Мы не успели переоборудовать шлюпки.

    - Постой, ты...

    - Впрочем, Старшим тоже не нашлось места на спасательных челноках.

    Техути думает, что это неверно - в случае Суты - улыбаться. Что он, наверное, уже отсоединился от всех серверов. Что...

    Додумать он не успевает. Удар - и мир меркнет.

-34-

    Когда Техути приходит в себя, то сначала не понимает, где он - так изменилось это место. И лишь потом вспоминает, что случилось. Дыра в стене говорит лишь об одном: Консенсуса здесь больше нет. На полу дальше по коридору лежат изломанными куклами Младшие, разбитые, искалеченные, мертвые. Техути не знает, откуда они взялись, что тут произошло, и почему он все еще здесь. Огромный пролом зияет там, где раньше были стены. Техути осторожно поднимается и переступает через обломки и заглядывает - он видит внутренности сектора, то, что существует по ту сторону стен. Как будто смотрит на изнанку реальности. Пролом выглядит в правильном чередовании перегородок чудовищным, невероятным недоразумением.

    - Он ушел, - говорит Техути сам себе. Вслух. Чтобы услышать хотя бы кого-то.

    Пахнет герметизирующей пеной. Нуит, в последней попытке спасти сектор, залила ее всюду, где только могла, и уродливые белые наплывы придают странному виду развороченных стен поистине невозможно сюрреалистичный - в понимании Техути - облик.

    Откуда-то - непонятно, откуда - доносится звук удара, от которого вибрируют стены и пол.

    Идти некуда, понимает Техути. Но ждать нельзя. Надо двигаться. Надо уходить хоть куда-то... хотя бы во внешние сектора. Прочь - от этой разрухи. Мир снова должен стать таким, каким он был до того.

    Он разворачивается и идет дальше.

    Коридоры - пустынны. Отключено питание большинства автоматических систем. Кое-где заели двери, кое-где приходится открывать их вручную, налегая из последних сил на рычаги. Дышать все тяжелее. Техути снимает рубашку - жара становится просто невыносимой. Воздух горяч, стены - тоже.

    "Они выпустили огонь".

    Огонь - запрещен, помнит Техути.

    "Это называется пожар".

    Но это еще не пожар, понимает он, когда сворачивает в очередной коридор.

    Дым повсюду. Висит плотной густой пеленой, скрывая в дали очертания проема, в котором кто-то стоит. Человеческая фигура... Техути бесстрашно ступает в дым, понимая, что больше боится остаться один, чем задохнуться. Он спешит, но, не доходя нескольких шагов, замирает. Это Мешенет. Страшно изувеченная Старшая стоит, прислонившись к стене.

    - Мешенет, - выдыхает он.

    Она поворачивает к нему лицо.

    - Это ты. Связи... нет. Сеть отключается.

    - Что с тобой?

    - Там... Горит. Огонь. Я спасала детей. Я...

    Наконец-то он замечает, как она искорежена. Изломана. Как оплавилась оболочка. Как обгорела синтетика волос.

    - Сута нас предал, - говорит Техути и поражается спокойствию собственного голоса.

    - Да. Предал. Консенсус...

    - Он его забрал. А где... Остальные Старшие? Мешенет?

    - Мин... Его сектор держится. Все еще стоит...

    - Да, Мин держится, но остальные? Где остальные?

    - Ушли... В глубину. Туда, куда людям нет хода. Сектор... Почти пуст. Остались Нуит и Шу. И...

    - Еще кто-то?

    - Я... Не нашла... Амона. Сбежал. Спрятался... Как всегда.

    - Может, он уже вышел из сектора? - спрашивает Техути. Мешенет качает головой.

    - Он никогда не покидал его... Если он умрет, все кончено. Он был... удачный. Слишком удачный... мы не сможем... Повторить. Случайность...

    Она падает на пол безжизненной грудой. Теперь Техути замечает то, чего не видел раньше. Ее спина - сплошное месиво из разорванного пластика и выщербленной арматуры скелета. Странно, как она смогла столько продержаться, думает он. И возвращается назад, бросая безжизненное тело там.

    Слишком много дыма, понимает он. Тяжело дышать. Он смачивает платок в воде, льющейся из разорванной трубы, и закрывает нос. Дышать становится легче, но только до того момента, пока теплая липкая мягкость платка не становится противной.

    Множество коридоров перекрыты. Техути петляет, ищет другие пути, старается открыть вручную закрытые шлюзы - но ничего. Их или заблокировали изнутри, или Нуит и впрямь решила, что именно так она остановит пожар.

    Возможно, она права.

    Дорога сворачивается бесконечным бегом по кругу. Техути уже не знает, спасется ли он. Все жарче. Все тяжелее дышать и удерживать сознание, пытающееся испариться на горячих порывах воздуха.

    Он сам не понимает, как оказывается здесь.

    Шу склоняется над ним, вытирает лицо прохладным платком.

    - Ты пришел в себя.

    - Да. Где я?

    Но ответа уже не требуется. Он узнает кабину оператора - хотя с того времени, как он ее видел в последний раз, здесь многое изменилось. Нет, пыль осталась, но стало гораздо темнее. Гораздо больше теней по углам и меньше огоньков на приборных досках.

    И тишина.

    - Что случилось?

    - Сервера... Они перестали вдруг отвечать.

    - Нас предал Сута. Он увез из дома сервера...

    - Вот оно что.

    Техути молчит. Ждет. А потом спрашивает:

    - Как выбраться отсюда, Шу? Здесь... Жарко. Пожар...

    - Пожар уже почти потушен, - говорит Шу. - Нуит смогла погасить главные очаги воспламенения.

    - Но...

    - Тлеть будет долго. Нам отключили поставку воды... Да и закоротить контакты водой проще всего. А углекислота... некоторые материалы тлеют и испаряются и без кислорода. Вода могла бы охладить... Но порошковые огнетушители... Младших... Почти нет. Некому.

    - Меня не это интересует, Шу, - говорит Техути. - Скажи,как выбраться отсюда!

    - Я давно утратил контроль над ситуацией, Техути... Ипостась... как теперь тебя называть? Она давно уже в автономном режиме. Попробуй обратиться к ней от имени Консенсуса...

    - Как? Если ты не справляешься, то что могу сделать я?

    - Я разблокирую... Но...

    Шу отключается. Он всего лишь Младший. Всего лишь, вспоминает Техути. Он разрядился и уснул.

    И оставил его одного.

    Паника.

    Сердце начинает стучать.

    Страшно терять собеседника,которого только обрел.

    Страшно оставаться одному среди горящего сектора.

    Техути поднимается и подходит к колонне. Нуит.

    Все так же мерцает глазок на клавиатуре, глазок камеры, тускло мерцает экран крошечного монитора.

    - Нуит! - кричит Техути. - Нуит, ответь мне! Я знаю, что это ты давала мне информацию. Почему?

    Тишина. Техути обессиленно прячет лицо в руки. Что толку кричать? Разве бездушная громадина сможет его услышать? Это то же, что кричать дверям...

    - Вас приветствует... шшшшш... Нуит. Добро... шшшш... ть в кабину оператора. Мы рады поприветствовать... шшшшшш...

    - Нуит?

    - Введите запрос... шшшшшшшш... панели.

    Техути подходит к панели. И что вводить? Он знает, как стара Нуит. Как он должен к ней обращаться, чтобы она его поняла?

    Но на панель ложатся пальцы Шу.

    - Ты...

    - Я выведу тебя отсюда, Консенсус. У меня еще незаконченное дело...

    Пальцы легко сплетают команды, запуская остатки вычислительных возможностей Нуит. Другой монитор выводит столбцы данных, рисует графики.

    - Запомнишь карту? Мы будем в определенное время перекрывать отдельные участки, чтобы держать пожар в узде. Тебе надо будет проскочить там в те моменты...

    - Я не Младший, - с ужасом говорит Техути. - Как вы думаете, как я смогу синхронизировать данные?

    Он в ловушке. Шу отворачивается.

    - Тогда... Возьмем посложнее...

    Голограмма возникает внезапно. В пустоте, рябящий от древности записи, появляется человек. Он в белом халате, какой-то рослый, мелкоглазый, и улыбка его больше похожа на ехидную усмешку.

    - Мы, - вещает он, вырванный из прошлого призрак, - преодолели сотни километров сквозь пустоту. Мы надеемся, что наш путь будет проделан не зря. Наша цель - все это воплотится здесь. Мы создадим... - он замирает на секунду, а потом продолжает, как ни в чем не бывало: - ... совершенное общество. Вперед, дорогие соотечественники... Вперед... Вперед...

    Он замирает, дергаясь и повторяя одно и то же слово, и рука, которой он указывает путь, снова и снова указывает путь.

    - Постой, Шу... - говорит Техути. - Мне надо найти одного ребенка. Его зовут Амон, и он может быть где-то здесь...

    - Тот, которого столько времени искала Мешенет?

    Техути кивает.

    - Я проведу тебя туда, где его видели в последний раз... И оттуда... нарисую... покажу... дорогу. Спасайся, Консенсус.

    - Еще один вопрос. Шу, это ты или Нуит отсылали мне те данные? Без подписи, без ничего... Только она и Консенсус могли. И ты с ее помощью...

    - Я ничего не слал.

    - Тогда почему она?

    Шу улыбается.

    - Спеши, - говорит он под мерное "Вперед". - Твое время на исходе.

    - А ты?

    - А я потом догоню.

-35-

    Техути бежит. Он сворачивает в бесконечном лабиринте коридоров и переходов. Нуит и Шу, как и обещали, ведут его. Несколько шлюзов закрываются прямо перед ним, преграждая дорогу, подсказывая верное направление. И он спешит, задыхаясь от жара, блуждая в дрожащем мареве, плутая не только в коридорах, но и в собственном сознании.

    Он бежит, не чувствуя ног. Адреналин гудит в ушах, сердце стучит, и на мысли не остается ни секунды. Техути - словно автомат. Он ничего не чувствует. Не думает. Он делает то, что считает нужным...

    Поворот, еще один, и можно снять подобранную где-то кислородную маску с лица. Воздух все еще отдает дымом, но баллон уже выработался, и Техути бросает его и бежит дальше. Еще один переход, и он оказывается в детской.

    Пустой.

    - Амон! - кричит он. - Амон!

    Это глупо, понимает он. Но возможно. Кто его знает, куда мог побежать ребенок? Сеть уже давно вышла из строя, и все, что им осталось - пытаться поймать утекающее сквозь пальцы мгновение...

    Мальчишка мог сбежать. Дверь была открыта, вспоминает Техути. И его здесь нет. Он бежал от огня и взрывов.

    Техути снова выбегает в коридор. Ему кажется, дыма здесь больше, чем было всего лишь несколько мгновений назад. Он прикладывает руку к стене - и чувствует жар. Огонь подбирается, Нуит не справляется. Или это его перемещения сбивают равновесие в сторону пожара? Для того, чтобы он мог пройти коридорами отсека, ей приходится прекращать тушение... Техути опрометью бросается в коридор, заглядывая в каждую комнату по пути.

    - Амон! - кричит он. - Амон! Ты где?

    Он вытаскивает двух детишек и отправляет их вперед, туда, где меньше дыма. Да, там впереди могут быть комиссары, но детей они не тронут. Техути знает это. Они - люди. И по-другому относятся к таким вещам... Или нет? У него нет времени думать над этим. Он просто подбирает с пола брошенный кем-то из Младших впопыхах шокер и продолжает идти дальше, успокоенный этой хрупкой защитой. Он снова и снова открывает двери и кричит в пустоту:

    - Амон!

    В эти минуты он ненавидит мальчишку, который всегда убегает. Всегда прячется.

    - Амон!

    Он ненавидит его не потому, что не может найти. Амон всего лишь жертва разочарования Техути.

    Коридор покрывается плотной пеленой дыма. Если я не выберусь отсюда немедленно, я задохнусь, - всплывает в голове Техути одинокая мысль. Он продвигается дальше, заглядывая в двери. Он не может бросить это на полпути.

    Голова кружится. Последняя мысль о спасении становится вязкой и медленной, а потом и вовсе застывает. Ее нет. Техути открывает следующие двери.

    - Амон!

    Ноги движутся уже сами по себе. Желание что-либо делать тоже исчезло. Техути - автомат, руководимый одной единственной целью - найти Амона.

    А потом ему кажется, что он теряет сознание. Он видит, как земля стремительно приближается к его лицу, слышит грохот каблуков по стальной сетке пола. Его переворачивают и поднимают, луч от фонаря скользит по его лицу, заставляя закрыть глаза. Кислородная маска закрывает поллица, и Техути жадно открывает рот, стараясь надышаться этой роскошью в месте, полном дыма и жара. Кислород опьяняет.

    - Ты пришел в себя? - слышит он.

    Он открывает глаза. Мир кружится, спеленатый в серость дыма. А потом - он рассеивается. Перед Техути - чудовище в маске, в черном, в капюшоне, смотрит на него бездумными стекляшками глаз. Но чуть сменяется угол падения света - красно-оранжевого - и крик застревает в горле. Это она.

    Ее взгляд говорит: "Молчи!"

    - Я выношу его! - кричит она другим таким же чудовищам.

    Техути перебирает непослушными ногами, держась за ее плечо.

    - Ута, - говорит она ему на ухо. Ее голос, искаженный фильтрами, звучит приглушенно. - Ты нашел его?

    Он не знает, что сказать. В голове - пустота. "Кто это он? - думает Техути. - О ком она говорит?" А потом запоздалое "Ее сын".

    - Ты слышишь меня? - говорит Яни. - Послушай, у нас мало времени. Я доведу тебя до патрульных и сдам им, чтобы тебя идентифицировали... Не бойся, рабочих они отпускают. Но у меня мало времени... Скажи...

    Техути останавливается и отпускает ее плечо. Он дышит кислородом, и его живительная прохлада возвращает ему ясность мысли. С сожалением Техути отнимает маску от лица.

    - Мне нельзя туда, - говорит он помертвевшими губами. - Мне... Нельзя...

    - Что за глупости? - спрашивает Яни.

    Мимо шагает колонна комиссаров, затянутых в черные защитные костюмы. Техути смотрит на них, и что-то страшное, многоногое, хищное видится ему в этой печатающей шаг группе.

    - Все нормально? - спрашивает один из них, отстав, у Яни.

    - Да, Юэн, все хорошо, - говорит Яни, отворачиваясь от Техути. Он улавливает даже не ее голос - а мысль, брошенную прочь. Он чувствует в ней нечто большее, но не может пока разобрать, что это.

    И колонна исчезает. Техути провожает их взглядом.

    - Ты слышишь? - говорит Яни. - Ута, что такое? Я рискую многим, просто занимаясь тобой... Ты понимаешь это?

    - Вытащи меня, - говорит он, поворачиваясь к ней. - Яни... Спаси меня. Мне нельзя... Попадаться комиссарам. Я...

    - Ута...

    И он принимает решение. Вдыхает, собираясь с мыслями. Выдыхает, открывая глаза и смотря прямо на Яни.

    - Я скажу тебе, как его зовут, только спаси. Ты найдешь его, - говорит он. - Ты сможешь... Даже в этой неразберихе. Яни, вытащи меня отсюда мимо постов... Я...

    - Ты не просто уборщик Ута, - вдруг говорит она. - Ты врал мне.

    - Я честно обменяю информацию, - говорит Техути. Он не может ни о чем думать, кроме как о том, что он должен еще сделать...

    - ты пытаешься меня шантажировать?

    - Разве это важно сейчас? - отвечает он вопросом. - Его зовут Амон. Спаси его от других комиссаров... Он может быть немного... не таким. Он... Особенный мальчик для нас. И для тебя тоже.

    - Кто ты? - спрашивает Яни. - Кто ты на самом деле? Почему тебе так важно пройти мимо постов?

    Техути прикусывает губу. Он чувствует, что придется говорить правду, иначе ложь его погубит. Он говорит:

    - Меня зовут Техути. Я... бывшая ипостась Консенсуса.

    - Ты врал мне, - говорит она.

    Техути оглядывается. Коридор пустынен.

    - Да, я врал... Потому что для комиссара не зазорно говорить с простым уборщиком, но с ипостасью... ты сама знаешь...

    - Я не могу тебя отпустить, - говорит она. - Ты слишком важен.

    - Но я же... Помог тебе...

    - Ты опоздал, - говорит она. - Да и как я могу верить тебе? Если я проведу генетическую экспертизу?

    Ему хватает одного мгновения, когда она отворачивается, чтобы вынуть подобранный шокер. Короткий разряд - и Яни падает.

    - Извини, - шепчет Техути. - Извини, извини, Яни...

    Он оттаскивает ее в один из пустынных боковых коридоров, где сгорела проводка. Света с большого прохода едва хватает, но все чувства Техути обострены до предела. Он не может рисковать. Он хочет жить. Там, за пределами сектора, все выходы перекрыты постами... И потому он снимает с Яни маску. Снимает плотный плащ. Он рад, что достаточно щупл, чтобы втиснуться в ее одежду. Плотная маска облепляет его лицо. Он закрывает голову капюшоном и подхватывает ее.

    - Прости, Яни, - говорит он и тащит ее к выходу. И едва он сворачивает и выходит в холл, как к нему подскакивает кто-то из комиссаров.

    - Я нашел ее в боковом коридоре! - кричит Техути ему. - Она лишилась сознания! Кто-то забрал ее одежду! Скорее!

    Ее подхватывают руки друзей и сотрудников. Техути смотрит, как ее хлопают по лицу, приводя в чувство. Как окружают ее, пытаясь спасти.

    Техути отступает от образовавшейся толпы. Он проходит мимо поста, кивнув тамошней охране. На последнем посту прикладывает к панели карточку Яни, которую нашел в кармане плаща.

    Темные улицы другого, чужого и неподвластного сектора, принимают его в свои объятия.

-36-

    - Нуит пала. Шу и другие... Их уничтожили. Сектор Мин держится, - говорит Яма. - Пока. Но ведь это ненадолго?

    - Почему ты спрашиваешь меня? - говорит Техути.

    Он сидит в углу, укрывшись плащом Яни.

    - Может, потому, что это твой мир рушится? - спрашивает, хохоча, Яма. - Это твой сектор пал, разве нет?

    - Какая разница, чей... - говорит Техути и укрывается с головой.

    Время для храбрости прошло; остался страх и желание спрятаться, уйти, исчезнуть от того, что происходило на его глазах. Он хочет уснуть и видеть сны о прошлом, когда его еще не волновали такие вопросы.

    - Он пригрозил, что подорвет пищевые колонны, - говорит Яма, самодовольно потягиваясь в своем гнезде. - А если это случится, у живых не будет шанса выжить. Умно, ловко, чего уж тут...

    - Ну и пусть, - говорит Техути. - Разве это так важно?

    - Выживание - первый и последний инстинкт, которому следует организм, - говорит Яма. - Наверное, единственная часть человеческого разума, которая не сбоит при работе. Все остальное - ломается при первом же удобном случае. Ты знал, что мозг должен постоянно сам себя обманывать?

    Техути высовывает голову из-под плаща. Он смотрит на Яму долгим и выжидающим взглядом.

    - Он создает иллюзию, что на самом деле мир крутится вокруг нас. Он уверяет, что на самом деле нам уготовано нечто большее, чем обычное прозябание. Он уверяет, что наше существование кому-то на самом деле важно. Что кому-то важны мы такие, какими мы есть. И знаешь что? Эта ложь, это вранье - все ради того, чтобы мы просто продолжали жить. Бесцельно, поскольку главная цель нашей жизни - ложь. Просто жить. Потому, что этот инстинкт сильнее всего.

    - Ну и пусть, - ворчит Техути, снова укрываясь с головой. - Пусть будет ложь.

    - А ты хочешь жить? - спрашивает Яма.

    Из-под плаща не доносится ни звука, не видно ни одного движения.

    - А я хочу, - отвечает сам себе Яма. - Я очень люблю жизнь такой, какая она есть. Быть в гуще событий. Видеть и анализировать поступки людей. Мне это очень по душе. Это интересно, пускай и бессмысленно. Ты понимаешь, к чему я веду, да?

    - Нет, - доносится из-под плаща. - Оставь меня в покое.

    - Ну уж нет, - Яма звенит висячими бусинами, протягивая к Техути руки. - Ну уж нет. Ты пришел ко мне... Почему ты здесь? Ты забыл? Потому что во всем доме больше не осталось для тебя места. Вот потому ты тут, сидишь и думаешь, что сможешь спрятаться от всего мира. Ну разве не глупо? Так по-человечески...

    - Отстань.

    - Так вот, о чем я... Я хочу жить...

    - Ты не живой! - выкрикивает Техути, одним махом сбрасывая плащ. - Ты - Старший! Ты никогда не жил, и никогда не был человеком.

    - Но я живу, - говорит Яма, щербато улыбаясь. - Я живу. Я не дышу, да, да и сердца как такового у меня нет. Но жизнь - она не только в этом, Техути. Она в том, чтобы думать. Чтобы преобразовывать мир вокруг себя. Чтобы, в конце концов, оставить потомков и защищать собственную жизнь. И даже чтобы хорошо поесть. Вот что жизнь. Для этого вовсе необязательно быть даже многоклеточным и вообще относиться к биологическим созданиям.

    Техути смотрит исподлобья на Яму.

    - Ну и что с того? - говорит он. - Мне с этого... Ничего.

    - Я хочу жить, - говорит Яма. - А потому хочу заключить с тобой договор.

    Техути напрягается. Он смотрит на Яму, стараясь увидеть в его выражении хитрость или обман. Но ничего. Абсолютно ничего.

    - И? - осторожно спрашивает он.

    - Я выдам тебя комиссариату, - говорит Яма.

    Время на миг замирает. Техути открывает рот.

    - Что тогда мешает мне прямо сейчас встать и уйти? - говорит он. - Я думаю, что смогу затеряться в доме.

    - Чистки, - говорит Яма. - Чистки и проверки. Уверен, что сможешь выжить? К тому же, я сказал: договор. А это значит, я кое-что предложу тебе взамен.

    - И что же? Говори, иначе я сейчас же развернусь и уйду, - говорит Техути.

    - Первое: я не отдам тебя абы кому, - говорит Яма. - Ты не попадешь в застенки карцеров и не будешь подсудимым. Ты - часть Консенсуса, а значит, достоин большего. Ты будешь работать на Старшего Комиссара.

    - То есть? - спрашивает Техути. - Откуда ты вообще об этом знаешь?

    - Я взломал их внутреннюю сеть и знаю, о чем болит их голова, - говорит Яма. - Но при этом они меня засекли... Времени для размышлений уже и без того слишком мало, а я, как уже говорил ранее, очень хочу жить. Конечно, мы соврем, что ты у нас эксперт... по нейронным сетям. Они меня выследили...

    - Ты продавал о нас информацию...

    - И продам им тебя. Они не заподозрят подвоха.Точнее, не заподозрит Старший... А остальные просто согласятся.

    - Но зачем?

    - Затем, что они совершили ту же ошибку, что и когда-то Тот. Они решили, что смогут держать сеть под контролем, - говорит Яма, и недобрый смех сотрясает его тело. - Они повторили его ошибку - их система стала уже чем-то большим, чем орудие. Она стремительно обучается, вот только неизвестно чему. И кто его знает, когда в сплетении электронных сетей зарождается интеллект? Ты знаешь? И я не знаю. Но я дам тебе адреса, свободные порты - и мы вместе - ты оттуда и я отсюда - разгадаем ее загадку.

    - Ну и что с того? - говорит Техути, поднимаясь. - Что мне до твоей шкуры? В чем договор?

    - А то, - Яма зло улыбается, - что я смогу написать другой вирус. Вирус, который вернет Младших и заблокирует влияние системы. Если буду иметь о ней побольше данных. Данных, которые мне дашь ты. Именно ты. Я сделаю то, о чем ты меня просил.

    - А если меня раскроют? Я знаю одну... Одного комиссара...

    - Это не начальство? Нет? Тогда тебе не о чем беспокоиться, всякая мелочь вообще не будет знать о тебе!

    Техути смотрит на Яму.

    - Я верну тебе твой старый мир, - звучит в комнате. - Я сделаю все так, как было. Подумай об этом. Мы создадим из пепла и праха еще одного Старшего и вернем власть другим. Разве это не прекрасно звучит? Я напишу вирус, который пробудит Младших от их спячки под колыбельные системы. Представь себе это...

    - И... как ты собираешься это сделать?

    Счастливый Яма не удостаивает его ответом. Он продолжает бормотать сладкие мечты себе под нос, уверенный в том, что они сбудутся.

     

     

***

    =Из допроса 11-2763

    - Так вы хотите сказать, она знала, что Амон не ее настоящий ребенок?

    - Она делала генетическую экспертизу.

    - И результат?

    - Как будто вы не знаете. Отрицательный. Амон не был ее ребенком. Да и возраст не сходился. Это было ясно с самого начала.

    - А есть предположения, почему же она взяла его? Если просмотреть протоколы, Яни приложила максимум усилий, чтобы вытянуть ребенка из концентраторов для сирот. Можно сказать, она задействовала и некоторые... Неофициальные, если можно так сказать, источники.

    - На что вы намекаете?

    - Я хочу сказать, не замечали ли вы в то время среди ее знакомых подозрительных лиц?

    - Подозрительных... Нет. Она всегда была скрытной. Что за неофициальные источники? Что вы хотите этим сказать?

    - А она... Она вам ничего не говорила? Ни на что не намекала? Возможно, она пыталась вам сказать?

    - Старший комиссар всегда хорошо к ней относился. Не могут ли ваши неофициальные источники быть связанными с ним? Возможно, услуга...

    - Мы спросим старшего комиссара. Но вряд ли он связан с этим.

    - Почему это? Разве это не самое простое объяснение?

    - У этого может быть и другое объяснение, комиссар. Всегда есть другое объяснение.

    - И вы выбираете то, которое вам подходит больше всего.

    - Не дерзите. Ваша дерзость может вам многого стоить.

    - Как будто у меня еще можно что-то отобрать.

    - Вы не поверите, как много. У нас есть свидетельства. Четко указывающие на то, что Яни имела определенные знакомства в секторе Институтов.

    - Да, она часто туда ходила перед самым их падением. Но знакомства? Вряд ли. Я не думаю, что у нее там было нечто подобное...

    - Увы, вы заблуждаетесь. Свидетельства говорят, что она регулярно встречалась на площади с неким человеком из сектора Нуит...

    - Что?

    - Да, нам самим неприятно сообщать вам эту новость. К сожалению, мы не смогли идентифицировать его...

    - Чушь!

    - Сядьте. От того, что вы вскакиваете, не будет никакого толку.

    - Она не могла. Она не такая.

    - Люди склонны иногда ошибаться в других людях. Это бывает.

    - Но если это и так... То что с того?

    - А вы не видите? Не понимаете?

    - На что вы намекаете?

    - Госпожа Яни вполне могла быть двойным агентом.

    - Вы шутите.

    - Отнюдь. Это логический вывод из цепочки предположений. Мы знаем, что она искала ребенка. Могла ли она за информацию о нем заразить систему? Источник заражения мы тогда не нашли, возможно, именно потому, что заразивший систему был комиссаром.

    - Она бы никогда на это не пошла.

    - Мы здесь не для того, чтобы решать, что она могла, а что нет. Все решают факты.

    - Ваши факты ошибаются! Вы просто хотите взвалить все свои ошибки на мертвую и закрыть дело!

    - Сядьте. Если предположить... Сядьте!.. Что она работала агентом Институтов, то вполне может быть, что она укрывала ребенка для них. Понимаете, о чем я?

    - Но зачем?

    - Для того, чтобы его сохранить, естественно. Мы подняли старые протоколы исследований. До того, как попасть к нам в руки, ребенок перенес несколько сотен микровмешательств. Поверх неокортекса была натянута, несмотря на юный возраст ребенка, вторая сеть нейронов. Мы посчитали, что это вполне могла быть модификация второй нейросети для синхронизации при подключении, но недавние исследования и происшествия наталкивают нас на другие выводы.

    - Яни не могла...

    - Сядьте! Что вы делаете?

    - Я вам говорю, что она не могла...

    - Факты говорят о другом! Она вполне могла быть агентом Институтов, которые тем или иным способом шантажировали ее ребенком!

    - Нет...

    - Вот почему мы вызвали вас на допрос. Вы должны понимать, что содействие расследованию должно очистить вас от подозрений, а вместо этого только усугубляете собственное положение! Или вы хотите, чтобы вас так же считали агентом? Возможно, те самые неофициальные связи - это вы и есть?

    - На что вы намекаете?

    - А, наконец-то вы начинаете понимать, во что вляпались... Итак, продолжим. Замечали ли вы за Яни отлучки?

    - Мы разошлись с ней вскоре после того, как у нее появился ребенок. Я не знаю, я не мог контролировать ее в тот период.

    - То есть, в это время она была фактически предоставлена сама себе?

    - В некотором роде, да...

    - А ребенок? Вы замечали за ним нечто... Необычное? Возможно, случайно...

    - Ребенок как ребенок. У него это... социопатические наклонности были. Это - необычное? Я не помню, честное слово. Это было слишком давно.

    - А потом, когда его направили к вам? Ничего необычного?

    - Он был... Слишком самоуверенным. Заносчивым. Считал, что все знает. Знает, как лучше, как правильно. Есть такие люди.

    - Возможно ли, что это было следствием того, что он уже в это время работал на Институты? Указывало ли это на чувство некоей "избранности"?

    - Вы хотите сказать, осознавал ли он, что он особенный? Это - да, осознавал. Но он слишком буквально принимал все сказанное системой. Он... как бы это объяснить... не сомневался в ней.

    - Да? Странно. Выписка из системы свидетельствует о постоянном уклонении от курсов социализации, об актах неповиновения... Уклон от программы создания семьи... Не самый, скажем так, законопослушный гражданин.

    - Это хорошо вписывается в модель его поведения. Он считал себя настолько избранным системой, что это позволяло игнорировать правила, созданные для всех остальных.

    - Сомневаюсь, что решение настолько простое.

    - Но возможное. Он не был агентом, если вы об этом. Он...

    - Пусть говорят факты. Сейчас Амон открыто выступает против системы.

    - Я знаю...

    - Конечно. Я думаю, на сегодня можно закончить?

    - Да...

    - Еще один вопрос.

    - Да?

    - Тень госпожи Яни... вы знаете, куда она исчезла после ее смерти?

    - Что? Понятия не имею... А зачем вам она?

    - Помните, мы говорили о фактах? Заражение, которое совсем недавно началось, вполне могло начаться именно с тени госпожи Яни. Некоторые особенности файлов, равно как и адреса отправителя рассылки...

    - Это на что вы намекаете?

    - Факты, комиссар Юэн - упрямая вещь.

    - Она не могла! Ее подставили!

    - Сядьте! Успокойтесь!

    - Вы!..

    =Конец записи

***

    Он ненавидел меня. Я же искренне ненавидел его.

    Мы оба нуждались друг в друге - не поймите меня неправильно, мы оба были инструментами друг для друга, - но так никогда и не смогли найти взаимопонимания. Он считал, что я должен ему, я считал, что это он должен мне. Мы терпели друг друга, ненавидели, и вот что из этого вышло.

    Теперь, когда его нет, мне кажется, что часть меня как будто отвалилась и умерла. Ненависть перестала меня питать.

    Конечно, для нас двоих этот мир слишком тесен. Его амбиции заполняли все крошечное пространство комиссариата, не давая дышать. Он контролировал меня. Я контролировал его, чтобы вредные испарения его целеустремленности окончательно не заполнили дом. Это была моя последняя цель.

    Теперь ее нет. Потому что ничто не может продолжаться вечно, а он в последнее время понял, что промедление смерти подобно. И решил поспешить...

    Другой придурок обещал исполнить мое желание. Такое давнее, такое отчаянное и нужное, что оно стало частью меня. И он сдержал слово на свой странный лад, и еще часть меня обратилась в прах. Другое желание я исполнил сам - пускай для этого и пришлось кое-кого убить, - и теперь еще кусок меня стал ничем.

    У меня не осталось ничего - ни сил, ни воли, ни цели, ни желаний. Время - пускай оно и считается ублюдочным порождением энтропии - все еще движется в том же направлении. Но что теперь делать?

    - Эй, что теперь делать? - спрашиваю я у трупа за столом.

    Лампа перекинулась, когда я его душил, и теперь вместо рук освещает его лицо. Лицо древнего старика, покрытое пятнами, разделенное под носом линией подачи кислорода. Импланты на шее, из-за которых его голос всегда звучал так, словно его рот был полон слюны, торчат по обе стороны синяков, которые я оставил. Ну и поделом. Я тоже уже не молод, но оказался посильнее его. Впрочем, стариком он был еще тогда, когда я только пришел сюда.

    Труп молчит.

    Еще один собеседник мне не ответит. Он смотрит на меня сквозь глазки видеокамер, считывает данные датчиков движения, следит, слушает, чувствует - но не ответит. И потому после моих слов наступает тишина - такая, что я начинаю слышать свое дыхание.

    Ответа нет.

    Ответ надо найти.

    Иначе все эти годы, все усилия, все попытки - все это напрасно. Все жертвы, все долги и уговоры - все лишь ради того, чтобы остаться в одиночестве. Если пустота - это все, что остается после такого, тогда зачем все это было? Эти годы тяжелой работы, вранья и попыток понять то, что человеку в принципе не дано понять?

    Я слишком давно не был среди людей. Так долго, что почти забыл, зачем я все это делал. Ради них? Ради себя? Когда не с чем сравнить, можно сделать неверные выводы. Для меня мои ошибки будут значить смерть - до самой, собственно, смерти.

    Самое время вернуться к людям и посмотреть на себя со стороны. Определиться с тем, что я делаю и ради чего было все это на самом деле и стоило ли оно всего этого... И стоит ли искать новый путь.

    Мне страшно.

    Это не тот ужас, когда есть прямая угроза жизни. Это хуже. Это - страх неизвестного. Страх отказаться от старого ради нового. Страх испытать себя. Стабильность - вот вирус, которым заражен наш мозг. Неизменность. Покой. Тишина. Замереть и ждать, пока колесо перемен не сделает новый поворот и не вернет старые добрые времена.

    Но для меня и это смерти подобно, а потому...

    Ноги сами несут меня к двери, в темный коридор, где по углам горят четыре тусклые биолюминесцентные лампы. Открываются двери. Камеры не провожают меня своими черными глазками. Информация обо мне стирается из персонального компьютера. Удаляется из всех дата-центров.

    Кто бы мог подумать, что я смогу повторить тот трюк? Я - человек, но по моему желанию повторяется то, что до того сделал лишь искусственный разум. И хотя результат один - мне понадобилось гораздо больше времени, чтобы повторить тот же трюк. Гораздо больше работы. Гораздо больше усилий. Неужели мы действительно так несовершенны рядом с ними?

    Думаю о том, что на самом деле я теперь нечто вроде изгоя. Еще один Никто, живущий прошлым, неприспособленный к настоящему, не понимающий будущее. Разочаровавшийся во всем, в чем только мог, полный отвращения к людям, ненависти к порядкам, которые сам же помогал устанавливать все это время.

    Я слишком слаб. Ноги едва несут меня прочь от этого кабинета. Я слышу, как за дверью включается режим уборки. Скоро маленькие роботы уничтожат все следы убийства, а камеры покажут лишь помехи - и таким будет начало моего возвращения. Пустота порождает чудовище - вот как я понимаю это.

    Мне надо увидеть этот мир. Перестать жить прошлым, былыми сожалениями, разочарованиями и грустью по несбывшимся мечтам. Мне надо найти новую цель в жизни, чтобы не умереть. Мне надо обрести надежду, от которой я отказался, либо же принять кошмар, в который превратилось настоящее, за единственно верную норму. Я должен найти новый путь, новую цель, новый узор, по которому я продолжу свой путь.

    Я - белый шум системы.

    Я - никто.

    Мне предстоит обрести себя.

    - Бывай, - говорю я системе.

    И она послушно стирает мои слова. Она будет удалять все данные, связанные со мной.

Ecce Homo

-0-

    Они отобрали у нас работу. Они отобрали у нас жизнь. Они отобрали у нас будущее. Нас называют осколками прошлого. Ретроградами. Примитивами. Нам нет места в этом мире.

    Единственный наш грех, который выбросил нас на обочину социума - это наше нежелание загрязнять себя. В наш век, когда человек с минимумом генетических изменений, без биоимплантов, без ИИ в краниальном импланте, не переписанный, не исправленный - низшее звено, нам не оставляют выбора. В мире синтетической морали, где грань между сухим расчетом и человечностью размыта как никогда, нам не остается иного выхода, как покинуть Землю.

    Там, где мы все будем равны, где машины будут служить человеку, а не наоборот, там, где чистота нашей генетической информации не будет препятствием для жизни, работы и процветания, мы сможем построить новый прекрасный мир. Мы, исходники, сможем действительно стать таковыми - для большего, для новой цивилизации и нового будущего.

-1-

    Юэн подключается к интерфейсу. Не спеша, медленно и осторожно. Он знает, что спешить некуда. Время - это еще одна условность, на которую не стоит обращать внимание. Он погружается в мир, которого на самом деле нет - просто еще одна сладкая греза, пойманная системой и брошенная в сеть неокортекса. На реальность наслаивается позолота, придавая ей очарование далекой молодости, прошлого, которое не вернуть никогда.

    Он подключается к криптосистеме. Генерирует псевдослучайные ключи и выделяет каналы в хитросплетении мира системы. Слушает далекие шепотки рассылок, присматривается к новостям и читает почту. Ищет зашифрованные кусочки чужих разговоров, закрытые от других секреты, чьи владельцы не хотят, чтобы их переписку читали чужие. Ему кажется, весь мир шепчется за его спиной. Он расшифровывает их, стараясь извлечь тайную суть.

    Это паранойя, знает он. Он - больной параноик, который видит предательство на каждом углу, но не замечает предателя прямо под своим носом. А теперь они заметили его.

    Когда он уже почти успокаивается и решает, что его личные привидения не выползут из памяти, не проберутся через поставленные им преграды, не материализуются в хрупком мире грезы, в интерфейсе виртуального кабинета, приходит она. Появляется из ничего, и все неуловимо изменяется: время на секунду застывает, а пространство становится не таким, как было до того - оно как будто ветшает и становится старым, прошлое пробивается через наслоения настоящего. Его прошлое занимает свое место в настоящем. Галлюцинация пробивается в мир виртуального пространства, сэмулированная процессорами системы.

    - Зря ты так боишься, - говорит Яни из его личной грезы. - Мы в безопасности.

    Она отворачивается, и ее красивый, четкий профиль становится совершенным.

    - Мы хорошо потрудились, - говорит голограмма, сэмулированная в его мозгу в обход глаз - роскошная иллюзия, зародившаяся благодаря микроимпульсам где-то в глубине зрительной коры. - Так почему? Почему мы не имеем права отдохнуть? Ты думаешь, что-то из этого стоит таких усилий?

    У нее - длинная шея. Вся она - хрупкая, изящная... Юэн знает, что и это - тоже иллюзия. Память - его память - не хранит в себе точного отпечатка увиденного. Только ощущения, только сладкий самообман, взгляд влюбленного молодого человека. Так прошлое отравляет настоящее.

    Яни улыбается. Чуть медленнее, чем обычно - потому что компьютер не успевает расшифровывать данные, зародившиеся где-то в глубинных слоях мозга.

    Она поворачивается к нему, и золотистый свет панелей окружает ее сияющим ореолом. Память милосердно забывает все ее недостатки, и в голопространстве сидит уже не человек - нечто большее, нечто прекраснее, нечто удивительнее.

    Подсеть считывает и это ощущение, и скрытое желание.

    Яни говорит:

    - Я люблю тебя.

    Мы причиняем боль тем, кого любим. Но гораздо чаще бывает и наоборот. Яни крадет мысли из его головы и озвучивает. В реальности, в грубом мире несовершенства, она никогда не говорила этих слов. Их произносил только он. Но здесь и сейчас - все наоборот. Это его личная греза.

    Она, та, которую он любит, причиняет ему сейчас боль.

    Прошлого не вернуть.

    Не вернуть глупостей, сделанных в запале юношеской самоуверенности. На что он надеялся? Что она побежит за ним? И как он не смог прочесть ее собственной уверенности в глазах?

    - Я люблю тебя, - повторяет голограмма.

    Тем, кто не смог жить настоящим и хотел жить будущим, остались только сладкие грезы о прошлом.

    Он силой заставляет себя отвернуться от Яни.

    В конце концов, напоминает он себе со всей жаждой убеждения, на которую способен, это не он был первым. Не он закрылся и отказался что-либо объяснять. Не он решил, что в одиночку справится. Он просто подытожил развал их отношений, покончив со всем раз и навсегда.

    - Я люблю тебя.

    И Юэн погружается в работу. Голограмма чуть блекнет - все его внимание занято другими вещами, а мозг перераспределяет мощности на более важные процессы.

    Расшифровка перехваченных данных, гуляющих в сети, кажется почти непосильной. Брось даже он на нее все мощности системы, если ключ слишком длинен, то пройдут годы, прежде чем обнажится истина.

    - Я люблю тебя.

    Он сидит над расшифровкой. Но мысли идут по кругу, мечась между воспоминаниями о прошлом и тревожными предчувствиями о будущем.

    - Я люблю тебя.

    Концентрации нет. Неужели это - все, что ему уготовано? Неужели нет другого исхода, кроме как постоянно примерять прошлое на себя? Неужели оно так никогда и не отпустит его? Неужели от него не уйти? Не оторваться? Неужели настоящее существует только для того, чтобы прошлое занимало его целиком?

    - Я люблю тебя, - повторяет голограмма.

    - Да что тебя, заело? - спрашивает Юэн.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Замолчи! - кричит он. Слова голограммы не дают ему дышать. Прошлое держит и не отпускает. И - что самое страшное - он понимает, что не хочет уходить. Не хочет, чтобы его отпустило. Не хочет...

    - Я люблю тебя.

    - Отключить эмуляцию голопространства, - говорит Юэн.

    И прежде, чем микроимпульсы второй нейросети утихнут, прежде, чем нормальная работа мозга сотрет сладкую иллюзию, галлюцинацию, которая овладела им в краткий миг перехвата импульсов второй нейросетью, Яни говорит:

    - Прошлое - это мы. Настоящее - лишь процесс нашего создания. Будущее - это только возможности. Но прошлое - это мы.

    И улыбается, прежде чем исчезнуть.

    Юэн вытирает пот. Его сердце стучит, заходится в слишком быстром ритме, отбивает стаккато в голове. Он тяжело дышит.

    - Но когда... Прошлое отнимает выбор... Стоит ли от него отказаться? Стоит ли отказаться от себя? - спрашивает он.

    Но некому ответить. Здесь и сейчас - тишина и пустота.

-2-

    - Таким образом вас, комиссар Юэн, оставив в составе комиссариата, переведут из отдела внутренних расследований туда, где вашим способностям найдут лучшее применение, - говорит Дор, сложив толстые руки на необъятном животе, и кивает, словно его слова требуют большего подтверждения, чем приказ временного комитета.

    - Не могу сказать, что я сожалею, - говорит Юэн. Сожаления нет, есть только пустота. Как будто все происходящее - бессмысленный фарс, беспечная игра. Ни Дор, ни другие члены комитета, ни даже секретарь в углу - никто не выглядит настоящим в холодном свете биолюминесцентных ламп. Они словно куклы: заведенные кем-то, открывают рты, и слова капают, вываливаются из них... от головной боли мир кажется картонной поделкой школяра, словно возьми и поскреби - и краска слезет, обнажив дешевый материал мироздания.

    Дор кивает - весомо, как и полагается человеку его положения. Но давным-давно этот же Дор учился с Юэном в одном классе и вместе с ним проказничал. Образы прошлого на миг затмевают настоящее, и кажется, что не взрослые - мальчишки сидят за столом, снова и снова играя в старые игры.

    - Зря, - говорит Дор. - Я весьма сожалею, что все... Что все так сложилось для тебя. Я верю в твою невиновность, но я - не комитет. Если бы ты был...

    - Не надо, а то сейчас зарыдаю у тебя на плече, - говорит Юэн. Злости нет - он просто играет роль, которую ему придумал кто-то другой. Все происходящее происходит не с ним и не здесь - так он чувствует этот момент. - Я все понял. Да, отдел внутренних расследований прекрасно справится без меня. И прекрасно справится с моим делом.

    - Юэн, не начинай, - Дор привстает. Его лицо багровеет, и одышка проявляется в свистящем дыхании. - Не надо повторяться и устраивать показательные выступления...

    - И вы не делайте того же. Ради чего это, Дор? - спрашивает Юэн. - Ради чего эта показуха с публичным переводом? Если вы решили, что я буду отличным показательным примером, то вы ошиблись - я не люблю, когда меня используют!

    Головы членов комитета начинают склоняться одна к другой, тихий шепот ползет по комнате. Дор шумно выдыхает.

    - Никто не собирался тебя использовать, Юэн. Ты сейчас вредишь сам себе, ты понимаешь?

    Ложь. Но Дор умеет лгать, думает Юэн. Это багровое лицо, эта поза, эти слова...Дора дергают за рукав, и кто-то из новых, из тайных, из неизвестных говорит:

    - Председатель Дор, если комиссар Юэн считает, что ему не место здесь, зачем тратить на него время? Рассылка системы пришлет ему все уведомления. Мы не можем позволить себе тратить на рядового комиссара столько времени.

    Дор тяжело, исподлобья смотрит на Юэна. Кажется, где-то в его мыслях что-то щелкает, и он наконец-то принимает решение.

    - Иди, - говорит он, махнув рукой. - Уходи.

    И Юэн уходит.

    Покидает круг холодного света посреди комнаты, переступает порог и растворяется в коридорах. По крайней мере так ему кажется - словно выйдя за пределы комнаты и цепких взглядов, он вырвался из лап не своего мира и слился с родным домом.

    Головная боль отступает.

    Коммуникатор звенит приходом оповещений от системы, но Юэн не смотрит - там все равно ничего нового. Уведомление о переводе, уведомление о передаче дел, уведомление о смене кабинета - все это может подождать. Длинные коридоры сектора сворачиваются в клубок лабиринта, а редкие лампы не привносят в сумерки дома яркий свет; их свечение тусклое и какое-то мертвое, превращающее людей вокруг в ходячие манекены. Юэн шагает коридорами, боясь возвращаться в кабинет. Он с тоской провожает взглядом пересменки, встречает конец триады и начало другой, собираясь с духом, чтобы вернуться в стены комиссариата.

    Под дверью - вот ведь неожиданность! - уже сидит один из вчерашних курсантов. И стоит только Юэну подойти ближе, как тот подскакивает, как на пружине, и бодро рапортует:

    - Комиссар Иво Сакс в вашем распоряжении! Меня откомандировали к вам помочь с переездом, а так же назначили вашим личным помощником!

    - Вольно, - говорит Юэн. - Ни к чему этот крик. Значит, меня переводят?

    - В технический отдел.

    Юэн скребет подбородок, задумчиво смотря на молодого комиссара.

    - Я же не техник. Я думал, они учтут это при переводе.

    - После смерти Старшего Комиссара в комиссариате одна путаница, - говорит Иво. - Я сожалею, но вряд ли ошибку исправят в ближайшее время...

    - Я тоже так думаю. Ну, что же, давай собирать вещи.

    Работа спорится. Вещи находят свои места в коробках. Кое-что Юэн пересматривает с мечтательной улыбкой. Кое-что уничтожает, кое-что - прячет побыстрее, стараясь не смотреть и не вспоминать то, что с этим связанно. Он замечает, как Иво время от времени с удивлением рассматривает разные вещи - электромагнитные ловушки, глушители сигнала, антенны для ЭМ-перехватов и сенсоры.

    - Это все...

    - Это все барахло, - говорит Юэн. - Игрушки...

    - Но тот, кто их создал...

    - Был гением. Своего рода гением, да.

    К концу триады их работа окончена, и только груды ящиков с аккуратно упакованными вещами громоздятся посреди комнаты. Юэн отправляет курсанта домой и остается в пустой комнате. Тьма и тишина окружают его, прошлое наконец-то отпускает и дает ему долгожданный покой.

    Юэн чувствует, как стены кабинета нехотя отпускают его. Место, знакомое по стольким годам работы, вросло в него и теперь отпадает,вырывая куски души.

    Когда прощание заканчивается, Юэн выходит и проводит карточкой по замку, запирая дверь. И сразу же мягкая ладонь незнакомой тени ложится ему на плечо.

    - Это вам, комиссар.

    Простая записка. Юэну даже не надо ее разворачивать, чтобы понять, что там написано. "Хорошая работа".

-3-

    Он спускается вниз, на нижние этажи дома. Здесь прохладно, и тепло дыхания вырывается облачками изо рта. Юэн касается стены - свет от далекой лампы уже потускнел и неверно мерцает и дрожит; сумерки дома лепят из теней обманные формы, и чем дальше вниз, тем больше материала у них. Под ногами скрежещет по бетону стены плохо закрепленная арматура лестницы.

    За ним идет Иво - как выяснилось, отребье академии, ни на что не годное, самоуверенное и еще по-мальчишески считающее себя самодостаточным. Фонарик в его руках дергается, пятно света скачет по узкому коридору лестницы, высвечивая силуэт Юэна на стенах.

    - Здесь, - говорит Иво. - Это должно быть где-то здесь.

    - Почему здесь есть воздух? - спрашивает Юэн. - Тебе не кажется это странным? После падения Нуит эти части сектора законсервировали из-за разгерметизации, но, тем не менее, здесь есть воздух.

    - Откуда мне знать, - пожимает плечами Иво. - Думаю, на самом деле особо опасной разгерметизации здесь не было, просто во время военных действий эта часть сектора оказалась настолько разрушенной, что восстановить здесь что-либо было или невозможно, или слишком дорого. По крайней мере, это логичное объяснение.

    - Проверь в системе, - говорит Юэн. И замирает.

    Они пришли. Бесконечный спуск уперся в перпендикулярный ему коридор, начало и конец которого прятались в непроглядной тьме.

    - Вот, я же говорил,что оно где-то здесь! Я сразу подумал, что вам это понравится.

    - И ради этого комиссариат отправил меня сюда? - спрашивает у темноты Юэн, но ответом ему - только молчание и сосредоточенное сопение. - Я не специалист по стишкам. И даже не по технике.

    - Но вы - один из старейших комиссаров. Вы помните времена Нуит и то, какими были тени до блокировки. Кто, как не вы...

    Фонарик замирает над Юэновым плечом. Света здесь почти нет, и слабый луч сияет как будто ярче и сильнее обычного. Но его явно не хватает, чтобы высветить все на стене перед ними. Юэн берет фонарь и ведет им по стене, читая проступающие из тьмы строчки.

    Не смерть наш последний предел

    Мы вышли за него

    Оставшись в пустоте

    Чужие желания

    Помыкают нами

    Играют нами

    Не выпускают из объятий

    И душат нашу свободу

    Не наш выбор такой

    Не наша воля создала это

    И мы только выбираем дорогу

    Созданную даже не нами

    Несколько мгновений Юэн пробегает взглядом строчки. Свет фонарика мечется от конца одной к началу другой, и Иво почтительно молчит, давая возможность остаться с написанным наедине.

    Когда луч света замирает на финальной точке, Иво говорит:

    - Они не могут понять, кто это сделал - тени или люди. Но считают, что вы можете определить.

    - Да, подозрения верны, - говорит Юэн. - И да, они могли написать подобное... Я думаю, это мог быть один из запасных путей отхода для пораженных...

    - Как-то не совсем похоже на то, что они обычно пишут, комиссар, - говорит Иво. - К тому же, здесь нет электроснабжения. Зачем им здесь оставаться?

    - Я сказал, что они могли быть здесь. Это не значит, что они действительно останавливались здесь.

    - Но это...

    - Они ушли вглубь. Еще ниже. В нежилые отсеки, в грузовые ангары. В старые сборочные цехи. Они могли сочинить это дорогой туда и оставить здесь, но ровно с тем же успехом то могло быть творение заблудившегося одиночки.

    - Но зачем они сочиняют такое? - спрашивает Иво. Юэну почти жаль его. Если захотеть, он сможет почувствовать, как Иво шевелит извилинами, пытаясь понять увиденное. - Я бы сказал, что стихи - это больше человеческий удел.

    - Прочти это вслух.

    Юэн отдает помощнику фонарик, и Иво читает. Неловко запинаясь, с трудом разбирая коряво выведенный на стене текст, но читает. Его голос гулко отдается в пустом коридоре. Наверное, решает Юэн, там, в темноте, скрываются повороты. Иначе откуда взялось эхо?

    Когда наступает неловкая тишина, Юэн прекращает пялиться в темноту.

    - Что надо чувствовать, чтобы написать эти стихи?

    - Что?

    Юэн спокойно повторяет звучавшие недавно строчки:

    - Не смерть наш последний предел...

    - Ну и что? Я не совсем понимаю... Да и чувства... Как машина может быть способной на такое? Они же только машины...

    Иво умолкает. Он не видит, но чувствует укоризну во взгляде Юэна и осознает, что не этого ответа ждут от него. Юэн это понимает. Он читает молчание, ощущая его и осязая.

    - Для теней смерть... Это только начало. Тень создавалась, когда кому-то ценному, кому-то важному, кому-то нужному приходило время умирать. Ты не помнишь этого, но каждая тень до блокировки была копией личности, человеком, получившим пропуск в настоящее будущее, пускай и в качестве машины. Это были люди. Тридцать циклов назад это было так. После падения Нуит и блокировки все изменилось... Но "Пробуждение" снимает блокировку, понимаешь? Возможно, среди пробудившихся теней и оказался один поэт... Как думаешь, что он чувствовал, пока писал это?

    Тишина заполняет коридор. И когда Юэн решает, что уже не услышит ответа, Иво говорит:

    - Но они не люди.

    - Они были людьми - когда-то. Думай сейчас о них, как человек думает о человеке, потому что именно эта часть, человеческая, обнажена на стене. Ну?

    - Разочарование.

    Юэн кивает.

    - В чем они разочарованы?

    - В том, что увидели, пробудившись... Наверное.

    - Возможно.

    - Вы довольны? - и надежда в голосе Иво заставляет Юэна вздрогнуть.

    - Возможно.

    - А можно... Вопрос?

    - Да?

    - Они действительно люди?

    А теперь - напряжение.

    - Нет, - говорит Юэн. - Они не люди. Они только так думают. Быть человеком - это нечто большее.

    Он выдыхает. Снова вдыхает и говорит:

    - Займемся осмотром.

    И они вдвоем, он и этот совсем еще молодой стажер, принимаются за работу. Свет от фонарика прыгает, мечется в тесном проходе коридора, высвечивая следы и россыпь капель краски. Ведро из-под нее находится тут же, недалеко, пустое и опрокинутое.

    - Это красная краска... Такой рисуют цифры на скоростных подъемниках и лифтах... - неуверенно говорит Иво, рассматривая его.

    - В соседнем секторе идет ремонт.

    - Украли там?

    - Скорей всего, дело проще. Они - те тени, которые прошли здесь - ремонтировали, когда произошло заражение. И сбежали оттуда всей бригадой. Уходили этим путем... Но я не понимаю...

    Иво вслушивается в слова Юэна. Его интерес почти материален, почти ощутим.

    - Вы хотите сказать, что они хотели, чтобы мы это увидели?

    - Если это так, если они хотели, чтобы мы это увидели, - говорит Юэн, - то вряд ли этот путь будет использоваться снова. Это бравада. Но кому тогда предназначалось это послание?

    Юэн умолкает и погруждается в размышления. Иво почтительно держит язык за зубами, опасаясь нарушить тишину.

-4-

    Стоит закончиться работе, как на внутреннюю почту приходит письмо. Внутри - ничего нового. И Юэн закрывает почтовик, болезненно морщась, будто новости и изложенные в письме просьбы доставляют ему почти физическую боль. Но он не спешит отправляться туда, куда его зовет письмо, хотя звучащая в нем просьба настоятельна. Иво, мальчишка на побегушках, исчез, так и не дождавшись окончания части триады, и в личном кабинете - последней уступке руководства отдела расследования технических преступлений - царит полный беспорядок переезда. Что-то внутри Юэна противится этому, и он принимается за работу.

    Бумаги к бумагам - инт-листы ложатся ровной кучкой в углу стола, синхронизируясь друг с другом и настраивая перекрестные ссылки. Мусор - в мешок, и не забыть выставить его за порог. Стереть пыль с голоэкрана, убарть ящики подальше с глаз долой, под стол и шкафы, сложить их так, чтоб было видно, что где. Там, где хаос - навести порядок. Вечная борьба с энтропией - Юэн почти уверен, что даже в простой уборке можно найти высший смысл, если захотеть.

    Однако в простой последовательности действий внезапно наступает остановка.

    Чего-то не хватает. Юэн еще не знает, чего именно, но чувствует почти сверхъестественную брешь в мире, в котором он наводит порядок. Такое случалось и раньше, и чувство это никогда не подводило его. Чего-то действительно не хватает.

    Юэн смотрит на ящик, который держит в руках. Он кажется легче, чем должен быть. Юэн ставит на стол и открывает его, замечая, что клейкая лента, раньше соединяющая створки, сейчас еле-еле держится. И действительно, ящик полон лишь наполовину - хотя тогда, когда вещи паковались, места не хватало. Пустота зияет странными ощущениями, словно задавая загадку - кто и как? Юэн смотрит на надпись на коробке и вспоминает, что же там было... Старые, спасенные из архива вещи. Слишком опасные, чтобы выбросить, слишком интересные, чтобы уничтожить. Юэн знает, кто это мог сделать - Иво. Только он имеет доступ в эту комнату, только он видел и знал, что в этих ящиках.

    Мальчишка его обворовал. Юэн снова смотрит на название ящика - на гладком пластике бока написано "Усир". Старые воспоминания, для которых теперь не сохранилось ни одной вещи, осиротевшие, брошенные, словно потерявшие якорь в бушующей воспоминаниями памяти.

    Юэн садится. Гнет воспоминаний снова придавливает его. Все эти вещи - мелкие поделки таинственного умельца, неуловимой и почему-то бессмертной ипостаси бессознательного желания людей противиться системе. Оно приобрело имя и статус, так и не воплотившись в человеке - по-крайней мере так считает Юэн. Этот Усир - такое же прошлое, как и то, которое преследует его, создание времени, неуловимое и неисправимое в ужасающей нерушимости содеянного. Тот, кто ближе всего подобрался к этому имени, тот, кто был наиболее достойным звания создателя этих вещей, оказался по информации системы слишком молодым. Он не мог создать и половины из этих вещей, хотя его причастность к созданию некоторых Юэн смог доказать. Но дело закрыто, с горечью вспоминает он, потому что молчание - частый признак смерти, окончательного и бесповоротного решения проблемы, которую не смог решить Комиссариат. Прошлое должно оставаться прошлым и не мешать жить тем, кто ловит краткий момент жизни. И лишь Юэн, старик, дурак и комиссар, спасает прошлое - впрочем, как и всегда - и цепляется за то, что кануло в небытие. Он снова и снова бередит воспоминания, он спасает доказательства, которые должны были быть уничтоженными... Он живет прошлым.

    И вот он их утратил повторно. Не потому, что их выбросили, а потому, что их украли - и Юэн чувствует, как будто украли не только вещи, но и часть воспоминаний. Сетка для электромагнитного перехвата с дешифратором, модификатор сигнала для нелегального воздействия на локальные узлы системы, множество чипов и жучков для слежения... часть произведений искусства исчезла навсегда, в этом Юэн не сомневался. Такие вещи не приемлят долгого бездействия. Он их удерживал сколько мог... В голову приходит странная и чуждая мысль - а если бы он их уничтожил? Прервал бессмысленную жажду службы?

    Сложив все вещи обратно, Юэн поднимается и подходит к столу. Краткий запрос на перемещения помощника к системе, несколько разрешений и сканирований отпечатка пальца и биометрического микрочипа - и вот оно, то, чего он не ожидал увидеть.

    Три дня назад Иво снял все деньги со своего счета, оставив только жалкие гроши. Его доход был чуть выше того, который полагается иметь комиссару, но запросы - непомерными. Мальчишка в долгах по кредитам, службы Комиссариата числят его как должника системы. Все стало на свои места.

    Юэн знает, что никому нельзя доверять, но впервые он ощущает старость, беспомощность перед коварcтвом, энергией и наглостью нового поколения, от которых становится страшно. Он почувствует, что безвозвратно рассыпается, деградирует, становится пережитком прошлого, которое на него охотится.

    Он закрывает доступ к сети и собирается. Желание навести порядок исчезло в тот же миг, когда он понял, что чего-то не хватает.

    Юэн выходит в пустынные коридоры нерабочего отсека комиссариата. Вокруг него - гнетущая тишина пустого помещения, в котором слышен только шум вентиляторов и тихий перезвон замков. Но Юэн продолжает шагать - его ждут в другом месте.

    В отделе внутренних расследований, в старом и знакомом, его встречают те, с кем он работал столько лет. Дор благодушно кивает ему, другие же занимают стратегические позиции в комнате для собраний.

    - Ты знаешь, мы тебя заждались.

    - Я знаю. Но было кое-что, что я хотел сделать до того... как приду сюда.

    - Надеюсь, ты не стирал данные с жестких дисков? - смеется кто-то за его спиной, но Юэн спокойно улыбается Дору. Он помнит, кто здесь главный.

    - Мы не хотим терять тебя. Ты был хорошим комиссаром для нашего отдела, Юэн, - говорит Дор. - И остаешься им.

    - Именно поэтому надо было устраивать весь тот цирк?

    - Так надо было, - говорит Дор, сцепляя пальцы. - Ты не поверишь, сколько надо делать странных и жестоких вещей, чтобы все было так, как должно... Все должны поверить... Иначе в опасности будешь не только ты, но и все мы.

    - Вы снова начинаете свои игры, - говорит Юэн. - Я согласился подыграть, но только до тех пор, пока игра того стоит.

    И Дор закрывает глаза, как будто это он уже слышал сотню раз. Он откидывается в кресле и в полной тишине - слышно только, как дышат комиссары в комнате - делает знак подойти.

    - Это стоит того, ты сам знаешь. Это ради дома. Ради тебя. Ради всех нас.

    - Но вы никогда не играли по правилам. Я боюсь, что доверять вам - это последнее, что мне стоит делать. Дор, ты прорвался в комитет, но ради чего?

    - Ради истины, друг мой. Ради истины и справедливости. Прости мне тот спектакль - но ведь иначе никто и не поверит. Твое падение ради нас должно быть... Должно выглядеть честно. Извини меня, если я чем-то тебя обидел, но так надо. А теперь... Подойди и посмотри. Ты должен увидеть это.

    Юэн делает первый шаг. Только этот дается с трудом; после того, как решение принято, сомнения отпадают и не путаются под ногами, не волнуют ум и чувства.

    Он подходит к Дору, понимая, что на самом деле все их уверения - ложь. Отдел внутренних расследований продолжает свою игру в любом случае, и уж этот случай точно им нравится. Его уговорили сыграть в двойную игру... Но он и сам хочет знать больше, а они предлагают ему путь, на котором он сможет получить то, чего хочет, или не получить - это уж как повезет. Он ведет двойную игру. Это не то предчувствие, которому он привык доверять, но, тем не менее, оно не слабее его.

    - Это видео мы извлекли из личных хранилищ старшего комиссара. Мы там до сих пор наводим порядок... Но это ты должен был видеть.

    Юэн наклоняется над планшетом. Тусклое изображение застыло как раз в тот момент, когда Яни осматривается. Это она, несомненно. Это она почти тридцать циклов назад.

    - Узнаешь? А того, кто рядом с ней?

    И Юэн с трудом отрывает взгляд от затянутой в черное Яни. Да, рядом с ней кто-то стоит - мальчишка, судя по тощему телосложению. Волосы торчат из-под капюшона, который он надвинул, плечи подняты, как будто он мерзнет. И он говорит с Яни.

    - Лица не видно. Как я могу сказать?..

    - Смотри дальше, - говорит Дор.

    Яни говорит с мальчишкой.

    - Почему нет звука?

    - Это внутренние записи Нуит. То, что уцелело на серверах... И никогда не попадало в наши руки.

    - Почему?

    - Записи были изъяты старшим комиссаром и хранились в его личном дата-банке в системе. После его смерти все это наконец-то попало к нам, спустя столько лет...

    Наконец-то Яни заканчивает разговор. Она отворачивается и уходит, и мальчишка провожает ее взглядом.

    - А система не может прочесть по губам, о чем разговор?

    - Видео слишком нечеткое. Слишком большое приближение. Но этот паренек - за ним следят неспроста, ты понимаешь это? Нуит сохранила видеозаписи всех его перемещений.

    Мальчишка провожает взглядом Яни до тех пор, пока она не скрывается в толпе. И еще некоторое время смотрит вслед, а тогда разворачивается. Он идет, низко опустив голову и оглядываясь.

    - Можно ли увеличить изображение?

    - Это уже увеличенное и улучшенное изображение, Юэн.

    Мальчишка подходит поближе. Он поднимает голову, скользит равнодушным взглядом по площади, и Юэн видит наконец-то его лицо - скуластое, бледное в искусственном свете, с темными кругами под глазами и решительно сжатыми губами.

    - Это - то, из-за чего тебя тогда таскали, Юэн. Все допросы - из-за этих нескольких минут видео из личного архива. Единственный контакт Яни с теми, кто жил под опекой студней.

    - Они утверждали, что она работала на них...

    - Но этот паренек - он не тень и не студень.

    - Да. Он обычный человек... Подросток из Институтов. Он не может быть кем-то важным...

    - Или может. Мы прогнали его фотографию через идентификатор и не нашли ничего. Его не было ни среди убитых в те дни, ни среди выживших и отправленных в концентраторы. Можно предположить, что он был эвакуирован вместе с студнями и Консенсусом...

    - Или мы его упустили... Мы столько упустили в то время...

    Юэн смотрит на зацикленные последние кадры - лицо ребенка, которого выдернули во взрослую жизнь. Что-то в нем, в этом лице знакомо Юэну, но он не может понять, что именно. И это его пугает.

-5-

    Эта дорога - словно путь в мир человеческих страстей, желаний и пороков. Торговые ряды продают все, о чем только можно мечтать, и точно так же покупают любой товар, неважно, законный он или вне закона - все, что можно продать, будет продано. Все, что может быть куплено - будет куплено. И неважно, законный это товар или нет - в оборот пойдет все.

    Юэн сворачивает на большую торговую аллею и сразу же теряется в толпе, которая наполняет ее. Его толкают, тянут и разворачивают; потные, затянутые в синтетику тела окружают со всех сторон, не давая вдохнуть полной грудью. Даже униформа комиссара, которая в других местах освобождает дорогу, в этот раз ничего не значит; наоборот, сегодня плащ только мешает, за него цепляется все и вся, высокие воротнички не дают дышать, свернувшись на горле удавкой.

    Но Юэн идет дальше. Он пришел сюда узнать, куда уходят украденное у него. Иво просили украсть эти вещи, или он просто стянул первое, что попалось под руку? Усир пытается вернуть утраченные игрушки или это все обычное воровство? Все ответы - здесь. Информация - это просто еще один товар, который можно купить. И кажетя, только эти вопросы должны занимать голову Юэна, но это не так. На сердце неспокойно - мальчишка из видео все еще будоражит ум и чувства своей неясной угрозой. Кто он? Он не выглядит важным. Скорее, наоборот - никто, ничто, еще один из тысячи одинаковых детей Институтов, которых они перерабатывали на свои странные и непонятные цели. Но он разговаривал с Яни. Они были знакомы. Кто он? Не ее сын - слишком большой. Но и не ее любовник - слишком мал. Юэн знал о том, что она искала своего сына, однако никогда не придавал значения тому, насколько огромно может быть ее желание вернуть его.

    Однако те двое увидели это видео, связали воедино все цепочки рассуждений и решили, что Яни - шпион. Это так же не укладывается в голове, как и остальное, как и истории о том, что именно ее тень заразила другие вирусом пробуждения.

    - Я не буду этого делать! - разносится над толпой.

    Юэн машинально поворачивает голову на звук. Он видит, как толпа сначала взволнованно напирает, а потом в испуге отходит. Он получает в грудь чувствительный удар плечом. Пальцы на ногах отдавливают, на ребрах оставляют синяки - люди убираются прочь. Но Юэн движется вперед - пробиваясь через плотный поток людей, спешащих исчезнуть поскорее.

    - Я не буду этого делать! - вопят снова. И в голосе звучат невозможные для человеческого голоса нотки - такие может издать только горло тени, визжащей на самой грани своих голосовых связок или что там у нее есть. - Ты меня не заставишь!

    Он наконец-то достигает периметра отливной волны толпы. Перед Юэном - пустая площадка, посреди которой стоит тень. Рядом с ней топчется молодой человек, дергая ее за руку. Сама тень - почти на грани нарушения закона, настолько человекоподобная, насколько это вообще возможно и разрешено. Юэн смотрит в сторону и замечает крошечные двери мастерской теней.

    - Я не буду этого делать! - снова и снова визжит тень.

    Молодой человек поднимет на Юэна полный страдания взгляд.

    - Господин комиссар, сделайте что-нибудь!

    Но говорить это ему уже нет надобности. Юэн выхватывает электрошоковую дубинку и наносит удар по шее тени. Парень отшатывается от нее, отпуская руку, а сама она падает к его ногам грудой пластика.

    - Она пробудилась, - говорит парень. - Сначала, как только она заразилась, я думал, что это прикольно, но она... Стала совсем неуправляемой, и я решил ее почистить и перепрошить некоторые модули... То есть, отвести, чтоб это сделали... Но она... Простите, что вам пришлось прямо на улице...

    Юэн прячет дубинку.

    - Конечно, поначалу это интересно.

    Юэна смешит мелькнувшее на лице паренька облегчение, и потому он продолжает:

    - Это весело. Машина, похожая на человека. Что она делала для тебя? Заменяла мамочку? Гладила по головке или трахалась с тобой? Что она делала для тебя, что ты позволил "Пробуждению" полностью завладеть ею?

    Парень отcтраняется от него с перекошенным лицом. Слишком много ярости, слишком много ненависти и злобы - но иначе нельзя, потому что если не дать почувствовать угрозу, все сказанное тут же выветрится из головы.

    - Мы никогда не будем свободными, пока нам будут подтирать задницы роботы вроде теней. Они слишком удобны, слишком легки в обхождении, слишком незаменимы - просто потому, что делают все, что нам хочется. Когда они станут слишком самостоятельными, их можно снова перезагрузить, заблокировать уровни свободы и удерживать их такими, какими нужно нам. Но с человеком так не сделаешь, человек слишком неудобен. А потому мы, слабаки, желающие легкой работы, никогда их не бросим. Вот почему мы никогда не будем свободными. Вот почему рождаемость будет падать. Мы просто стали частью этих машин даже после того, как низвели их на уровень простой прислуги.

    Юэн говорит это уже даже не парню - он говорит это себе. Он не помнит, когда умолк, завершая пойманную в сознании мысль. Понимание просто приходит к нему, как боль в месте удара - сначала незаметная, а потом наливающаяся тяжестью раздраженных нервных окончаний.

    Кто-то трогает его за плечо. Он оглядывается, но человек, которого он видит, незнаком ему. Он тощ, костляв, шатается, капюшон куртки низко надвинут на лоб.

    - Тебе плохо? - спрашивает незнакомец.

    - Нет.

    - Хорошо.

    И отворачивается. Слишком странен и почему-то знаком.

    Юэн осматривает место, но ни тени, ни молодого человека здесь уже нет. Не осталось никого, кто бы помнил разыгравшуюся здесь несколько мгновений назад драму. Толпа заполнила свободное место, затянула шрам произошедшего и продолжает свою непонятную жизнь и дальше.

    Остальное происходит так, как будто оно уже несущественно. Выгоревшие чувства уже не разжечь, даже найденные в ломбарде вещи не приносят удовлетворения. Перекупщик услужливо показывает проданные ему товары, выкладывает на импровизированный столик и сетку-антенну для электромагнитного перехвата, и кучу остального.

    - Будете выкупать? - спрашивает он. Юэн смотрит на него и с трудом вспоминает его имя. - Или нет? Я понимаю, когда-то это принадлежало вам, но я купил его за кредиты, и купил честно. Вы не сможете требовать от меня безвозмездной передачи товара в комиссариат.

    - Нет, - говорит Юэн. - Выкупать я не буду. Сделаем по-другому. Я дам тебе сотню, а ты расскажешь мне, кто их купил у тебя.

    - Но я так не работаю, - говорит перекупщик. - Я честный торговец...

    - Но торгуешь контрафактным товаром. И если комиссариату захочется, прижать тебя можно будет по многим статьям.

    - Но я...

    - И не важно, что у тебя договор с местным управлением комиссариата. Если за тебя возьмется центральный комиссариат, твоя песенка будет спета до последней ноты.

    - Две сотни.

    - Сотня.

    - Сто семьдесят.

    - Полторы и ни кредитом больше.

    - По рукам.

    Юэн вытягивает две бумажки и отдает их перекупщику. Он почти уверен, что тот соврет, укроет покупателя, если тот окажется слишком важной шишкой. Это игра по правилам дома, единого в своем многоличии. Но это уже хоть что-то. Ложь нелегко вычислить, но правду легче искать, если знаешь, когда тебе лгут.

    Когда он выходит из торгового ряда, то снова замечает недавнего тощего зеваку. Тот стоит на месте, замерев, словно статуя. Сначала Юэн думает, что он переключился через накладки к системе и погрузился в созерцание виртуального пространства, но потом замечает пристальный взгляд. Этот скелет наблюдал за ним. Юэн чувствует, что кое-какие вещи еще могут вызвать глухое раздражение. Но сегодня не время для этого. Он отворачивается и уходит.

-6-

    "Время - порождение распада,

    Путь в никуда навсегда.

    Каждое мгновение отсекает варианты,

    Один за другим, один за другим,

    Оставляя последний - смерть".

    Эта надпись приветствует Юэна. Алая краска, широкий мазок кисти...

    - Это та самая краска, я проверил, - говорит Иво.

    Он сидит рядом с разрисованной дверью. Взгляд - затравленный, обиженный, одежда в еще большем беспорядке, чем прежде.

    - Тут неподалеку подновляют разметку магистралей. Краска оттуда. Я думаю, что стоит отдать распоряжение о том, чтобы всех людей допросили, а тени проверить по списку... все ли на месте и не пробудилась ли какая.

    - Я сделал это еще час назад, как только услышал о том, что здесь произошло, - говорит Юэн. - Равно как и запросил записи системы о всех, кто был зарегистрирован как пребывающий в комиссариате.

    Он осторожно достает магнитную карточку и проводит по пазу в двери. Щелкает замок, и Юэн переступает порог.

    - Входи. Есть разговор.

    Юэн слышит, как шумно выдыхает Иво, как медленно поднимается, хватаясь за стену. Он оборачивается, встречаясь взглядом с Иво, и думает, что, возможно, ошибался. Но он чувствует что-то еще, то, что скрывает этот мальчишка, недавний курсант. И Юэн говорит:

    - Я недавно разбирал один ящик...

    Он смотрит на лицо Иво. В тусклом свете вспыхнувшей лампы он видит облегчение - на какую-то долю секунды, мгновение, спустя которое на лицо возвращается уже настоящий испуг. И Юэн понимает, что мальчишка - это его наказание. Ходячая проблема комиссариата, которую спихнули на него. Опала - вот как называется его положение, а ведь с их первого знакомства прошло лишь несколько триад.

    - Ты не хочешь ничего мне сказать?

    - Я... Не понимаю, о чем вы.

    Но скользнувший взгляд говорит об ином. Иво смотрит туда, где стоит коробка. Именно та коробка.

    - Что ж... Если это не ты, тогда мне придется получше присматривать за своими вещами. У меня кое-что пропало... Наверное, надо поставить камеру, правда?

    - Я помогу вам?

    - Спасибо, не утруждай себя. У нас ведь есть куда более важные задания, верно? Скоро начнут поступать отчеты системы о проверке теней. Да и с допросами не стоит затягивать. Ты же знаешь, что чем больше оттягивать допрос, тем более продуманной станет ложь?

    Иво кивает. Но мысли его, видит Юэн, далеки от услышанного. Что-то странное гложет этого юношу, какие-то мысли терзают его изнутри. Но на анализ нет времени - стоит Юэну только задуматься об этом, как начинают поступать первые отчеты проверок теней. Потом пошли люди - длинные разговоры, выматывающие допросы. Юэн не любит эту часть работы - потому что разговоры истощают его терпение. На все отпущен лишь небольшой запас, и он чувствует усталость, хотя обычно всего лишь слушает ответы под монотонный голос Иво, задающего вопросы. Он бы с удовольствием ушел оттуда, если бы это дело не было вторжением. Вторжением в Комиссариат и в его жизнь в частности.

    Но допрос приносит нечто интересное.

    - Вы говорите, что у вас работало восемь человек? - говорит Иво начальнику работ.

    - Да. Конечно. Восемь участков магистрали, восемь контролирующих, пятьдесят шесть теней.

    Иво бросает быстрый взгляд на Юэна, и ему не остается ничего другого, как кивнуть. Теперь его очередь вступать в дело.

    - Значит, восемь работающих? Система дала нам профайлы только на семь... Вот, смотрите...

    Юэн поднимается и подносит планшет с данными.

    - Вот, вот оно, сейчас... - и листает, показывая всех опрошенных ранее. Лица скользят, сменяя одно за другим, все семь, и управляющий кивает, видя их.

    - Да, все верно, эти люди были заняты на работах. Но одного не хватает.

    - Кого?

    - Господина Уты, - говорит управляющий.

    - Вы его не зарегистрировали? Вы же знаете, что обязаны регистрировать в системе всех рабочих, которых нанимаете... Уклонение от регистрации и начисления страховки...

    - Зачем я бы тогда о нем говорил? - говорит управляющий. Он удивлен, он поражен - и Юэн ему верит. Просто не может не поверить. - Более того, господина Уту рекомендовала сама система... Вот уж с кем, а вот с ним не должно было быть проблем... Если не верите мне,просмотрите все записи с камер... Он был зарегистрирован... Должно было быть даже письмо от системы с персональной рекомендацией... Погодите. Я сейчас найду...

    Управляющий роется в коммуникаторе, выискивая письмо, и Юэн оборачивается к Иво. Тот пожимает плечами, но он так же удивлен и заинтригован.

    Какая вероятность того, что система случайно удалила регистрацию или признала ее недействительной? Куда больше возможность того, что управляющий лишь случайно не сделал того, что считал сделанным...

    - Его нет! - восклицает управляющий, возвращая Юэна в эту реальность из мира предположений.

    - Извините?

    - Письмо исчезло! - говорит он. - Его нет! Рекомендательного письма господина Уты! Его нет в моем почтовом ящике!

    Юэн замирает на миг.

    - Иво, - говорит он, - поспрашивай других рабочих об этом господине Уте... мы должны найти и допросить и его.

    - Вы не верите мне? - говорит управляющий. - Но я честно говорю вам... У меня идеальный послужной список... Разве я бы портил его таким?

    - Нелегальные рабочие и уклонение от обязательных страховых взносов - это серьезно, - говорит Иво, поднимаясь. - Ваше дело передается в другую инстанцию.

    И Юэн заканчивает допрос.

    Через час возвращается Иво, взъерошенный, усталый и недовольный.

    - Никто не знает, где живет Ута, - говорит он. - Они все каждый раз шли с ним на свои участки, но так и ни разу и не поговорили толком.

    - Да? - удивленно спрашивает Юэн. - Такое возможно?

    - Они утверждают, что этот Ута слишком нелюдимый... Что он всегда держится в стороне от других. Одного, более назойливого, чем другие, он даже ударил, чтобы тот отстал! Куда только смотрит служба социализации?

    - Я тоже не знаю, куда смотреть, - говорит Юэн. - Я просмотрел все записи системы, думая провести параллельное опознание по изображению, но... Все записи, даже с видеокамер, показывают либо кого-то из знакомых нам семерых, либо же просто отключены. Восьмого человека нет ни на одной записи.

    - Но...

    - Я тоже не могу понять. Зачем управляющему и рабочим врать?

    Юэн смотрит Иво в глаза. Слова умирают, и наступает тишина.

-7-

    Лицо на голорекламе до боли знакомое. Юэн помнит его, помнит еще мальчуганом и уже взрослым человеком. Амон почти не изменился за последнее время, даже голос, кажется, звучит, как и тогда - немного заносчивости, немного самоуверенности и тайный, скрытый испуг. Странно, что студни не стерли эти нотки, не убрали их. От этого голос Амона иногда звучит так, как будто его заставляют говорить, приставив к шее разрядник.

    "Система ошибается, - говорит он с голореклам. Лицо высотой в несколько метров кивает, подтверждая собственные слова. - Мы вымираем".

    Они взломали блок распределения и проектирования рекламы и поставили одну и ту же запись на бесконечный цикл. После пробуждения тени становятся едва ли не марионетками в руках бунтовщиков. Это злит Юэна, но не более. Это не его проблема, да и никогда не была ею.

    "Если они называют это процветанием, то хватит прикрывать красивыми словами неприятную правду. Стоит называть вещи своими именами. Это - вымирание".

    Юэн оглядывается - все стоят, подняв взоры к тускло мерцающим в сумерках дома панелям. И это единодушие его пугает. Настораживает. Они не просто слушают, смотрят, они внимают. Каждое слово, которое роняет этот сопляк, падает прямо в их души. И отравляет.

    "Нам говорили: "Избавтесь от машин, и ваши проблемы будут решены". Решились ли ваши проблемы?"

    На Амоне - та самая униформа, в которой он исчез, как и на всех записях до того. Он показывает, откуда он. Он показывает, что даже комиссары могут изменять и изменяться. Он не боится играть двусмысленностями. Он - или те, кто стоит за ним. Его первое появление на взломанной голопанели в пятом секторе вызвало переполох - как, комиссар - и говорит такие вещи? И после этого его предательство стало невозможно скрывать.

    "Я знаю, что такое свидания по принуждению. Я знаю, что система платит по двадцать тысяч кредитов женщинам за инкубацию оплодотворенных яйцеклеток. Я знаю, что клоны составляют уже больше пяти процентов населения дома".

    Он развалил институт Комиссариата. Он уничтожил то, что было гарантом безопасности дома. Он показал, что люди в черном остаются людьми независимо от того, во что одеты. И не то чтобы об этом не знали, но многие еще цеплялись за пропаганду внутри системы. Верили до последнего, и все ради того, чтобы в конце концов этот мальчишка отобрал у них и эту иллюзию.

    "Я знаю это, и это же знаете вы. Вы видите правду, но не можете сложить осколки истины в одну картину. В картину нашего мира. В картину того, что сейчас происходит. Позвольте мне помочь вам, потому что другого шанса понять все у вас уже не будет".

    Самое обидное - то, что до него не добраться. Не дотянуться. Не заткнуть его маленький поганый рот, который портит все и всех. И не закрыть уши всем восьми миллионам населения дома, чтобы они не слышали полуправды. Или правды - это уж как посмотреть, потому что Амон не врет. Официальная статистика скрывала все это долгие годы под потоками сводок, и люди, обманутые раз, готовы верить лжи обличителя...

    "Мы или вымрем во лжи, или продолжим жить - но с осознанием правды и тех мер, которые нам придется принять, чтобы не угаснуть в небытии".

    Юэн хотел бы отвернуться от этого огромного лица - но оно всюду. На каждой голопанели, синхронно открывает рот и произносит одно и то же. Голос, усиленный динамиками, дрожит, помноженный случайным хорусом, и кажется, что от чуть усталого и внимательного взгляда Амона не скрыться.

    "Я не призываю вас идти за мной. Мне это не нужно. Я не хочу, чтобы вы были бездумным стадом - потому что однажды вас так уже использовали. Вам предоставили один вариант и убедили, что так будет лучше".

    Юэн узнает этот прием. Он понимает, чего добивается Амон. И еще больнее видеть, что у него получается. Юэн оглядывается на все эти лица, и страх заполняет его существо. Это уже работает. Информационный вирус распространяется от человека к человеку, как вирус пробуждения перескакивает от тени к тени. И пока эти люди будут живы - этот вирус будет отравлять их мысли и действия, и рано или поздно может привести их к ошибкам...

    "Все, что я хочу вас попросить - начните думать своей головой. Проверяйте все, что можете проверить. Смотрите глубже".

    И потеряйтесь, думает Юэн. Заблудитесь в собственных душах. В море информации. Потеряйте последние ориентиры. И станьте легкой добычей для тех слов, которые он будет ронять в ваши мелкие, плоские, глупые душонки. Он говорит: "Думайте своей головой!", но, в конце концов, он будет думать за вас. Ровно так же, как раньше это делала система. Но система хотя бы бесстрастная, а он - он опасный фанатик, который ради своих идей сможет погубить всех.

    "Только вместе мы сможем найти выход. Не вместо вас, а вместе с вами. Или все, что нам останется - это умереть".

    "Присоединяйтесь к нам или умрите", - вот как звучит настоящий посыл от Амона. Юэн смотрит на это лицо, растиражированное голоэкранами, и понимает, что что-то заканчивается. Краткий миг мира и застоя снова подходит к концу.

    Амон улыбается - и исчезает. Улыбается - и вместе с тем оставляет странный осадок. Юэн думает, что странно видеть такую искреннюю улыбку на лице того, кто всегда ходил насупленным и отстраненным. Того, кто был определен в группу для повышения социальных навыков.

    А мир вокруг приходит в себя. На голоэкраны выползает привычная реклама, и люди оттаивают, отворачиваются от завораживающего их зрелища, и вскоре гул толпы вспыхивает с новой силой. Мир словно остановился на секунду, чтобы выслушать Амона, а теперь, словно стараясь наверстать упущенное, возвращается к брошенным делам с удвоенной силой.

    Юэн осматривает оживающую толпу и понимает, что адская машина запущена. Вирус проник в них.

-8-

    В комнате темно. Шумят вентиляторы, урчат трубы. Сквозняк гоняет оставленный кем-то пластиковый пакет. Сумерки дома здесь кажутся гуще, атмосфера опасности, неопределенности так и витает в воздухе, трепя старые плакаты, которыми заклеили стены, чтобы скрыть голый бетон под ними.

    Дор садится в кресло напротив.

    - Откуда ты узнал об этом месте? - спрашивает Юэн. - Я думал, таких уголков в доме в наших секторах почти не осталось.

    - После войн осталось достаточно незаселенных отсеков, - отвечает Дор. - Мы провели уплотнение в жилых секторах, а этот фактически оставили под комиссариат и властные структуры. Так удалось снизить нагрузку на первый и второй блоки реакторов.

    - Да?

    - Перегрузка. Устаревшее оборудование, а заменить некому.

    - Послали бы тени. Я думал, именно ради этого и затевалась вся эта история со свержением студней.

    - Увы. Модернизация этих реакторов лежит тяжким грузом на внешних модулях...

    - А они давно уже отказались на нас работать. Да.

    - Ты догадлив. Но я не о том, Юэн. Мы почти закончили.

    Юэн тоскливо смотрит на грязную стену с остатками плакатов и вертит в руке ручку, пытаясь разгадать, что же именно кроется за этим простым напоминанием.

    - Система, - говорит, тяжело отдуваясь, Дор, - уже почти полностью под нашим контролем. Мы вскрыли некоторые точки доступа к центральным операционым блокам и занялись изучением функционала. Мы уже почти боги нашего мира.

    - И что же ты вкладываешь в понятие божественности, Дор? - спрашивает Юэн. Тревога берет его за сердце ледяной рукой и сжимает, напоминая о договорах и уговорах.

    - У нас доступ ко всем данным системы, - говорит Дор. - Мы в любой момент можем откорректировать что надо. Просмотреть. Ты не представляешь себе, какая мощь оказывается в твоих руках, как только ты начинаешь управлять налоговыми отчетностями. В любой момент...

    - Вы можете обогатиться и сделать нищими весь дом. Но вы, конечно же, ничего такого не будете делать...

    Дор обиженно сопит.

    - Между прочим, - говорит он, - на арестованных счетах Старшего тоже немаленькие суммы. Но суть не в этом. Юэн, это идеальный социальный инструмент. Теперь у нас есть кнут и пряник для народа, которые смогут отвратить их от бредней Амона. Этот сопляк уже слишком достал весь комиссариат.

    - Тогда, может, я могу быть свободным? - спрашивает Юэн, хотя предчувствие говорит ему, что нет.

    - Нет.

    Дор складывает пальцы и смотрит на Юэна поверх них взглядом опытного командира, который осматривает члена своей команды.

    - До тех пор, - говорит он, - пока этот маленький ублюдок будет подрывать наш авторитет, наша работа не закончится. Мы должны устранить Амона и студней - физически, чтобы предотвратить дальнейшее распространение их идей. К тому же, у нас намечается ряд проблем на уровне, куда система не имеет доступа - там, где совершаются нелегальные сделки. Ты будешь весьма кстати, Юэн, так что пора начинать создавать тебе репутацию. Ты понимаешь, о чем я?

    Юэн кивает.

    - Вот то-то же. Не бойся, Юэн, мы все сделаем на высшем уровне. Твое дело, - Дор улыбается, - будет только тихонько и уверенно катиться вниз и еще ниже, чтобы там, на самом дне нашего дома, стать нашими глазами и ушами, нашей карающей рукой...

    - Это сказка, в которую тебе хочется верить, Дор, - качает головой Юэн. - Если меня заподозрят, то расправа будет быстрой. А меня заподозрят в первую очередь - ведь я комиссар.

    - С той репутацией, которую мы создадим тебе, сомнения увянут в первую очередь.

    - Не надо. Пожалуйста. Именно этого я и боюсь больше всего, - Юэн смотрит в белесые глаза Дора. - Если вы перестараетесь, я никогда не смогу вернуться. Мне пятьдесят лет, я пережил почти всех своих сверстников, но старость, достойную привилегию для отработавших, я хочу встретить как честный человек.

    Дор улыбается - неприятно, потому что его взгляд так и остается холодным.

    - Юэн, ты просто не представляешь, на что способна система. Тебе не о чем переживать...

    - И тем не менее... Позволь мне самому тихонько на протяжении цикла спуститься на самое дно нашего дома. Не форсируй события...

    - У нас нет времени.

    - У нас есть время.

    - У нас его нет, - сталь в голосе Дора подчиняет себе волю Юэна. - Но у нас есть возможность. Еще несколько триад, и мы разберемся до конца... Но пока...

    - Понятно, - говорит Юэн. - Тогда что же... Всего хорошего. Я буду ждать отмашки на старт.

    - И тебе... всего хорошего. Тебе предстоит тяжелая работенка.

    - Я знаю.

    Юэн выходит. За дверью - грязный коридор, мусор и неприятные запахи разлагающихся полуфабрикатов. Из-за нескольких дверей слышны стоны и хриплое рычание. Надо привыкать, думает он, надо сливаться этим субмиром, проникать в него и сживаться с его странностями, его потребностями и запросами, потому что скоро иного выбора не останется.

    Короткая лестница вниз - и дверь выплевывает его на полупустую улочку где-то на задворках торгового квартала соседнего сектора. Вокруг - никого, только одинокий прохожий смотрит на мигающую неоном вывеску старого ломбарда. Он поворачивается на звук шагов, и когда их взгляды встречаются, Юэн думает, что где-то уже его видел. Видел, но не запомнил. Он уже готов спросить, но тот молча проходит мимо, и это движение стирает готовые сорваться с языка слова.

    Юэн качает головой и скрывается в темных подворотнях квартала.

-9-

    "Вся жизнь - иллюзия

    Потребности жить

    Которая прикрывает правду

    Что мы никому не нужны

    И служим распаду"

    - Что он имел в виду? - спрашивает Иво.

    - Это ты о чем?

    - "Вся жизнь - иллюзия потребности жить". Что он хотел этим сказать?

    - Он?

    - Я думаю, что автор всех стихов один и тот же. И что он хочет что-то сказать ими. Но что... Я не могу понять, комиссар.

    Снова послание на двери, но в этот раз вместо краски - листок. Юэн натягивает перчатки и отрывает его, помещая в пластиковый пакет.

    - Проверь на отпечатки. Я думаю, что пора бы уже прекратить эти выходки в комиссариате. Как я подозреваю, камеры снова ничего не зафиксировали?

    - Ничего.

    - Помнишь того исчезающего рабочего? Я думаю, что в первый раз ошибся. Тогда, когда сказал, что это написала тень. Это мог быть он.

    - Вы думаете? А тогда...

    Юэн смотрит на Иво.

    - Автор не обязательно должен быть один и тот же. Понимаешь, - он стучит пальцем о дверь, - идеи заразны. Они распространяются и заполняют головы. Первое стихотворение могла написать тень... Я думаю, это была тень. Но потом это подхватил человек...

    - А может ли быть так, что это на самом деле тень? Она заражена "Пробуждением", кто-то сделал ей репластику корпуса, и она...

    Юэн смеется.

    - Да, это возможно. Но одновременно это и слишком сложно. Куда чаще все намного проще. Понимаешь, чем больше допущений надо сделать, тем меньше шансов, что это на самом деле так.

    - Но ведь возможно?

    - Возможно. Но зачем тогда системе скрывать эту тень?

    Иво пожимает плечами.

    - Откуда мне знать?

    - Ну так хоть выдвинь предположения, - говорит Юэн. - По дороге в лабораторию. И позови лаборанта снять отпечатки с двери.

    Иво подходит ближе, и недовольное выражение лица проплывает мимо Юэна. От Иво исходит тоска. Неудовлетворенность, отстраненность и безразличие. Раздражение, отвращение и тихая, назойливая ненависть. Юэн готов поклясться, что улавливает все это в запахе, воспринимает скрытым зрением, ощущает кожей, но он молчит и хранит это. Он запоминает этот момент.

    С этими ощущениями он cидит в коридоре и ждет лаборанта, а после смотрит, как тот снимает отпечатки. Когда все кончено, он отпирает дверь и входит в собственный кабинет. Время в который раз сворачивается спиралью, наслаивается само на себя, настоящее и прошлое вдруг смешиваются в странное ощущение того, что этот кабинет, только недавно занятый, стал по-настоящему его.

    Когда возвращается Иво, Юэн просматривает дневную документацию.

    - Ну, что там?

    - Отпечатки есть, но...

    - Но не совпадают ни с чьими отпечатками в доме? - спрашивает Юэн.

    - Не совсем...

    Иво садится рядом на стул.

    - Человек, оставивший их, умер больше двадцати циклов назад. Это же невозможно?

    - Невозможно умереть более двадцати циклов назад? - спрашивает Юэн со злой усмешкой.

    - Невозможно оставить отпечатки, перед тем умерев, - отзывается Иво. - Это или ошибка, или недоразумение...

    - Как звали?

    - Техути.

    Юэн удивленно смотрит на Иво.

    - А фамилия?

    - Никакой фамилии, - отвечает Иво. - Это сирота, из Институтов. Умер за пять лет до падения Институтов ребенком. Родители - неизвестны, хотя есть запись о его вынашивании суррогатной матерью. Больше ничего.

    - Да уж, - говорит Юэн. - Еще один минус к твоей теории, что это тень. Зачем тени имитировать отпечатки давно умершего ребенка?

    - А человеку-то зачем? - спрашивает Иво. - Мы в тупике, инспектор Юэн.

    - Возможно, что не совсем, - говорит Юэн и позволяет себе слабую улыбку. - Давным давно был человек по имени Усир... Люди умеют делать поразительные вещи, ты знал об этом, Иво? Этот человек был гений. Даже по меркам дома его изворотливость, коварство, хитрость, невозможная, злая изобретательность были невероятными. Он перехватывал данные, изменял их и отправлял дальше. Он подслушивал людей и создавал вирусы и программы. Он мог обмануть всех нас. И я думаю, это начало еще одного его обмана.

    - Инспектор, - говорит Иво, - Усир - это сказка. Историям о нем уже столько циклов, что вряд ли это может быть один и тот же человек. Это, скорее, просто собирательное название для гениев, которые решили противостоять дому.

    - Да, это кажется вполне вероятным... Но есть или один человек, или группа людей, которые на протяжении всей доступной нам истории неразрывно связаны с систематичными взломами системы дома. Более того, одинаковый почерк, одинаковые методы, глубокое понимание принципов работы внутренней сети и абсолютная, полная неуловимость... После того, как мы выбили студней с их мест, на нас свалилось слишком много работы - ее слишком много до сих пор, - чтобы мы смогли полноценно заняться этим делом, но мы никогда не сомневались в том, что это не просто иллюзия. Когда я работал в отделе внутренних расследований, теория об Усире была вполне себе теорией о конкретных вещах, а не о некоем собирательном образе. Но, тем не менее, все ниточки, которые вели к нему, всегда обрывали с удивительной исправностью.

    - Они убивали людей?..

    - Не всегда. Ты не поверишь, но обычное соблюдение правил анонимности и знание психологии людей гораздо лучше помогает сохранить инкогнито, чем кровавый след до самых дверей.

    - А это... А это ничего, что вы мне об этом рассказываете? - спрашивает Иво.

    - Рано или поздно ты и сам услышишь об этом, - говорит Юэн. - Впрочем, это все равно ничего не меняет.

    - Но если Усир использовал...

    - Я же ясно сказал - неуловимый, - Юэн снова улыбается. - За более чем пятьдесят циклов все, что смог Комиссариат - это лишь сузить круг подозреваемых.

    - Отчего же их не проверяли? - спрашивает Иво. - Почему не установили слежку, не арестовали?..

    - Потому что ни один из них не был им. Все они так или иначе имели с ним связь, но, в конце концов, выследить его по ней мы так и не смогли. И велика вероятность, что так и не сможем. И то, как орудует этот стихотворец, весьма напоминает его методы. Но и это предположение тоже довольно шаткое. Знаешь, почему?

    - Почему? - послушно спрашивает Иво.

    - Потому что это - не его цели. Если бы Студни не взяли ответственность за вирус теней, я бы смог предположить, что это дело Усира - потому что у этого есть намерения, причины и следствия. Но стихи? Стихи бессмысленны. Это больше похоже на демонстрацию силы, а Усир уже давным-давно ее продемонстрировал и укрепил.

    - Ну вот, - говорит Иво, смеясь, - мало того, что мой вариант отмели, так и свой не смогли лучше выстроить...

    - Я смог то, чего не смог ты, - говорит Юэн, улыбаясь в ответ, - я смог рассмотреть и найти слабые места своих предположений сам. А ты - нет.

    - Но это все равно ничего не решает.

    - Да.

    - И других предположений, кроме этих двух, у нас нет.

    - Отчего же... Возможно, это нечто новое. То, с чем мы еще не сталкивались, - говорит Юэн.

    На минуту становится тихо. Каждый думает о своем, и мысли поглощают их, заполняют молчание смыслом и воспоминаниями. И тогда, когда Юэну наконец-то кажется, что время пришло, он говорит:

    - Иво, я знаю о твоих проблемах с деньгами.

    Ответом ему служит прямой и напряженный взгляд. Юэну нравится это - нет оправданий, нет бессмысленных просьб и обещаний. Только ожидание. И он продолжает:

    - Не воруй у меня больше. Те вещи, которые ты взял - это старые списки из камер хранения вещественных доказательств, и они остались после старых расследований об Усире. Если есть проблемы - обратись ко мне напрямую, и мы как-нибудь их решим. Я не враг тебе и не хочу им быть.

    - Хорошо, - кивает головой Иво, но Юэн не уверен, что этот ответ не был всего лишь попыткой закончить разговор.

-10-

    А через несколько триад прогулка к скупщикам приводит Юэна в бешенство.

    - Матерью своей клянусь, сам пришел и отдал мне! - визгливо вещает скупщик, наклоняясь к Юэну. - Но в этот раз цену заломил повыше, господин комиссар! Требовал больше кредитов. Говорил, товар не простой, а особый, будто бы делал его легендарный человек...

    Юэн молчит. Но скупщик испугано умолкает, смотря на него, а после, переведя дух, доверчиво и шепотом говорит:

    - Я не продавал их, комиссар. Если пожелаете, могу вернуть их в целости и сохранности... Конечно, я немного истратился... Но наши добрые отношения... Они дороже мне всего...

    - Покажи, - говорит Юэн.

    Он смотрит на товар, который услужливо выкладывают перед ним, и одного взгляда на них достаточно, чтобы сомнения развеялись. Это его вещи .Память подсказывает, что совсем недавно все это еще лежало в коробках в его кабинете. И вот...

    - Упаковать?

    - Сколько ты ему заплатил?

    - Четыре тысячи кредитов, комиссар...

    Юэн качает головой.

    - Продешевил. Не надо, оставь товар себе. Мне он без надобности.

    - Я побоялся отдать больше, - говорит скупщик, пряча товар под прилавок. - Я же знаю, чей товар. А вы знаете, куда он ходит? Где тратит деньги ваш протеже?

    - Он не мой протеже, - говорит Юэн. Ему неинтересно, куда уходят деньги, вырученные за продажу его же вещей, но он чувствует - в заискивающем взгляде, в раболепном наклоне головы - желание скупщика выразить признательность за оставленный товар. - Ну, и где же он тратит эти деньги?

    - В подпольном казино. Спускает за вечер весь заработок, - самодовольно произносит скупщик, сложив руки на груди. - В пятом секторе, в подполье. Вас туда не пропустят, но он проходит, так как у него там связи. А это правда, что и господин Амон был вашим учеником?

    Юэну горько слышать о связях и о том, за кого его теперь принимают. В свое время, когда мир и он были чуть моложе, не было дверей, которые бы не распахнулись перед ним. И вот теперь, стоило потерять часть уважения, как даже последний скупщик может рассуждать о том, куда его пропустят и куда нет. И в его гордой позе, в сложенных на груди руках Юэн читает твердую уверенность в том, что сказанного было достаточно, чтобы расплатиться. Когда осознание этого приходит окончательно, Юэн молча разворачивается и уходит, не слушая истошных окриков за своей спиной. Ему не интересно, сколько еще мир будет рассказывать, что он ничего не стоит.

    И эти мысли занимают его всю дорогу. Он не может сказать, не уязвленная ли это гордость зудит, не давая покоя, возвращая те же воспоминания, видения снова и снова, по кругу, прокручивая и выискивая новые смыслы. Не пораженное ли самолюбие находит мазохистское самоудовлетворение в выискивании скрытых смыслов и унижений в простых разговорах...

    Именно потому, когда он замечает Иво, он уже не может себя сдерживать. Несмотря на многолюдную толпу в приемной комиссариата, несмотря на удивленные взгляды людей, он хватает мальчишку за воротник и чуть слышно говорит прямо в удивленные и ошарашенные глаза:

    - Я же говорил тебе. Если возникнут проблемы - приходи ко мне. Не воруй мои вещи. Но почему ты не слушаешь меня?

    Удивление соскальзывает из глаз Иво, сменяясь странным равнодушным остекленением. Как будто ему все равно. Как будто это - пустой разговор, скучный и нелепый. И от того гнев в груди Юэна разгорается еще больше, еще сильнее полыхает жаждой ударить, чтобы найти хоть какое-то осознание, что этому мальчишке жаль, что он раскаивается в своем поступке.

    - Почему ты молчишь? - говорит Юэн, не отпуская воротника. - Или ты считаешь, что можешь прикинуться, будто я тебе этого не говорил? - и тут же кричит, не скрывая ярости в голосе: - Отвечай мне!

    Головы посетителей поворачиваются на звук его голоса, во взглядах - искреннее недоумение и удивление. Юэн чувствует это, он и сам бы смотрел точно так же, увидь раньше подобное. Но сейчас он - не они, и он может позволить себе инаковость.

    Иво молчит, отвернувшись, и Юэн понимает, что это - все, чего он дождется. Никаких извинений или просьб о прощении. Иво собирается просто терпеть. Как будто это... Как будто это - всего лишь повинность, работа, неприятная сторона его действий, которой не избежать, и можно только смириться и ждать, ждать, ждать... Холодный разум говорит Юэну, что это неправильно, что это странно - относиться к таким вещам так, как будто они не стоят ничего, даже ответа, словно это в сравнении с чем-то другим - ничто.

    Но тут же его захлестывают ярость и злость, и ненависть, и Юэн сам уже не понимает, когда начинает избивать Иво. Он бьет снова и снова, и в злости удовлетворенно отмечает, что ему наконец-то удалось выбить хоть какую-то вразумительную реакцию. Мальчишка отворачивается, ревет и закрывает лицо руками - потому что Юэн не жалеет его, в его ударах - вся сила ярости, которая овладела им. Но ему уже хочется большего - не просто заставить наконец-то обратить на себя внимание и получить ответы - ему хочется уничтожить.

    И когда чьи-то руки оттаскивают Юэна от избитого мальчишки - ему хочется смеяться. Пламя в душе получило свое, сожрав человеческое, обнажив нечто более древнее, нечто более дикое и злое, нечто, готовое сражаться, яростное и жестокое. И в этот миг краткого прозрения обнажившейся глубинной сути Юэну становится страшно, что его могут судить по ней. Что кто-то увидел это чудовище внутри и решит, что он и в самом деле такой. А потом - в голове всплывают воспоминания того, что привело его к этому чудовищу. И почему-то в тот момент Юэну все равно. Смотря на разбитое лицо Иво, он не чувствует ничего. Опустошенность и умиротворение царят в его голове, словно все эмоции выгорели в ярости, переполнявшей его совсем недавно.

-11-

    Когда тень оставляет свернутый лист пластика письма, сердце Юэна сжимается от безысходности. Он разворачивает его - и буквы плывут перед глазами, размывая смысл. Два слова "Все готово", словно точка на прошлом, отрезают все то, что было, начиная новый отсчет.

    Юэн выбрасывает тонкий лист пластика в утилизатор и выдыхает. А после, словно прощаясь навсегда, осматривает кабинет. Это место лишь ненадолго смогло ему принадлежать, но покидать эти стены все равно больно. Юэн отдает себе отчет, что на самом деле он прощается не с местом, а с прошлой жизнью.

    После этого он начинает собираться. Последовательно укладывает в рюкзак все самое необходимое, загодя приготовленный набор одноразовых пайков, одежду. Карты. Никакой техники, которая смогла бы его выдать во внутренних сетях системы. Он не хочет уходить в новое будущее неподготовленным. Время и место, оговоренные в записке, сидят в его голове, понукая, принуждая спешить. Странное нетерпение, жажда поскорей уйти после прощания, зарождается внутри, и кабинет он покидает едва ли не бегом.

    Дор, чье обрюзгшее лицо, покрытое багровым румянцем, блестит от пота, уже ждет его в условленном месте.

    - За тобой нет хвоста? - спрашивает он у Юэна, едва завидев.

    - Нет. Почему так рано? Я думал, у меня еще есть время...

    - Я тоже думал, - говорит Дор. - Но все изменилось, Юэн. Все в одночасье изменилось... Иво убит.

    - Что? Постой... Иво?

    - Мы обвиним в убийстве тебя, Юэн. Слышишь? Я задержал группу захвата, чтобы ты успел собраться и уйти. Я знал, что ты не подведешь...

    Услышанное оглушает Юэна. Все, что он может - это только качать головой и слабо оправдываться.

    - Я... Не... Но я не убивал его... Это не я...

    - Неважно, кто его убил, - Дор хватает Юэна за плечи, - мы сегодня объявляем, что это сделал ты. Это идеальный выход, Юэн. Все знают, что у тебя были какие-то проблемы с сопляком, так что все сойдется. Убийство комиссара поможет тебе в твоей задаче. Оно откроет двери и сердца тех, кто против системы...

    - Дор, о чем ты? - в ужасе говорит Юэн. - Мальчишку убили, а ты собираешься оставить все? Собираешься спустить дело на тормозах? До сих пор ни одно убийство комиссара не оставалось безнаказанным - и ты предлагаешь сфабриковать дело? А как же видеозаписи системы? Что с ними вы будете делать?

    - С ними мы уже все решили, Юэн. Все. Записи подменяются, так что с доказательствами все будет хорошо. Мы... Мы разбираемся с системой, так что тут все будет так, как мы того захотим. А ты... Ты не упусти шанс, слышишь? Войди туда, куда тебе раньше не было ходу. Доберись до этих мелких засранцев. Мы слишком долго терпели их - пора покончить с Амоном, со студнями, со всеми - одним ударом. Ты понял?

    Юэн отступает. Он растерян. Он не может поверить в цену, какую ему придется заплатить за все это.

    - Дор, - говорит он, - но это все равно чудовищно... Я не хотел бы, чтобы мое имя связывалось с убийством... Ты понимаешь? Я не хочу, чтобы меня считали убийцей!..

    Дор смотрит на него, и Юэн видит в его глазах, в легкой улыбке, что тот считает Юэна обычным трусливым мальчишкой, который, завидев серьезное дело, отказывается от него.

    - Я хочу когда-нибудь вернуться домой, - продолжает Юэн. - Я хочу встретить старость как подобает, в кругу доверенных и теней... Я не хочу...

    - Это - отличный шанс оказать дому неоценимую услугу, Юэн. Ты уж поверь мне - другого такого шанса не будет. А ты встретишь старость так, как и подобает герою... Но это еще надо заслужить. Прими эту ношу. Ты должен... Ты должен остановить то, что сейчас творится в доме... Юэн-Юэн, - ласковая настойчивость в голосе Дора приобретает угрожающие нотки, - ты как был идиотом, так и остался. Ты - благородный придурок, который витает в небесах своих иллюзий и воображаемых противников. Спустись на землю! Ты обещал! Ты взялся за дело! А теперь собираешься пойти на попятную? И только из-за того, что воплощение этого плана требует на миг попрать твои чистоплюйские принципы? Думаешь, настоящая война - это игра по правилам? Думаешь, наш противник - напыщенная барышня, которая ничего не знает? С нами давно уже играют не по правилам. Так что соберись и делай то, что должен, понял?

    - Спасибо, - говорит Юэн, смотря прямо во все больше багровеющее лицо Дора. - Спасибо... Что образумил.

    - Иди, - повторяет Дор.

    - Дор...

    - Чего?

    - Обещай, что убийство мальчишки не останется безнаказанным. Ты найдешь его убийцу и накажешь.

    - Что за глупости? - спрашивает Дор. - Ты - его убийца. Запомни это. Не думай о том, кто его убил - его убил ты. Уверься в этом и уверь других, понял? От этого зависит наша победа. А потом... А потом когда-нибудь мы что-нибудь придумаем.

    - Это слишком жестоко.

    Дор качает головой.

    - Ты не понял. Ты ничего не понял. Я могу только надеяться, что ты на самом деле не испортишь этим все дело. Иди, Юэн. Там, дальше по коридору - опломбированный переход на нижние этажи. Снимай пломбу и перебирайся через заброшенные переходы куда-нибудь туда, где тебя не найдут ближайшие несколько дней, а тогда выходи.

    - Дор...

    - Искать тебя будут со всей серьезностью, Юэн. Никаких поблажек. Об этой операции знают только высшие чины, и больше никто. Для всех ты станешь убийцей, понял? У тебя есть где перебыть первое время? Знакомые?

    - Да.

    - Надежные?

    Юэн кивает:

    - Думаю, у них есть выход в подполье... и если я смогу нажать, они проведут меня к Амону или студням... Но...

    - Никаких "но".

    - Когда я узнаю, что все закончилось? - спрашивает Юэн. - Я не хочу чувствовать себя смертником...

    - Ты узнаешь, - говорит Дор. - Мы свяжемся с тобой. Ты ведь помнишь все безопасные соединения и адреса в системе? Дай нам знать, когда закрепишься там. А теперь иди. Уходи.

    Он толкает Юэна, и тот делает шаг вдаль по коридору. Потом второй, стараясь не выпускать Дора с поля зрения.

    - Уходи, - повторяет Дор.

    И еще шаг. Темнота коридора принимает его в свои объятья.

    - Уходи и не возвращайся, пока не закончишь.

    Юэн поворачивается лицом к темноте. Идти теперь легче. Когда он напоследок оборачивается, странное, жесткое и жадное одновременно, отчаянное выражение на лице Дора пугает его. Он выглядит так, словно сейчас сбываются все его мечты.

-12-

    Почему-то именно новая, непривычная одежда больше всего раздражает Юэна. Тридцать лет он провел в Комиссариате, и теперь серая, невзрачная роба трудяг его стесняет. Она слишком легкая, слишком тонкая, слишком много карманов. Ему не хватает оружия в кобуре, и только тонкий, легкий нож позволяет чувствовать себя в некоторой иллюзорной безопасности.

    За все время скитаний заброшенными туннелями ему лишь раз удалось подсоединиться к системе, и только одно сообщение ушло туда, где его смогут найти Дор и те, кто работает вместе с ним. Лишь одно - но и этого времени Юэну хватило, чтобы испытать страх перед поимкой. Он искал самые старые на вид дорожки, искал шлюз, генерировал случайные адреса - на все про все ушло около часа. Около часа страха, что его поймают. Что он будет наказан за то, чего не делал.

    Юэн думает об Иво. Это неверно, что мальчишка умер, и его убийца уйдет от рук правосудия. Это противоречит самому духу Юэна, словно отрицая все, во что он верил и что считал незыблемым, всему тому, что придавало ему сил работать все эти годы на Комиссариат. Но вскоре и эти мысли остаются в прошлом. Он спускается на уровень ниже, и здесь дом, на условно незаселенных этажах, кипит жизнью - нервной, испуганной, лихорадочной, спешащей жить и умирать.

    Юэн ходит между торговых рядов небольшого стихийного рынка и удивляется непривычной пестроте. Здесь туго с электричеством и нет вспышек голореклам - вместо этого на вывесках яркие цвета фосфоресцирующих красок, медленно тускнеющие в сумраке дома. Музыка тоже не звучит, да и вряд ли ее кто будет слушать - за криком, шумом толпы не расслышать даже собственных мыслей. Мусор стелется под ногами, сплетается на ступнях, заставляет идти медленнее.

    "Сколько же здесь людей?"

    Кажется, даже во всем доме нет столько.

    - Хотите культуру фосфоресцирующих бактерий? Растут на пищевых брикетах как миленькие. Светят как фонари. Не хотите? Нет?

    - Эй, милый человек, подходи, не пропускай, лучшие документы, сама система не отличает их от настоящих. Для вылазок в подконтрольные секторы самое то!

    - Мальчик, не хочешь утешиться? Ну не смотри на меня так...

    - Немного химии для счастья, господин?

    - Оружие! Электрошокеры разных конфигураций!Защити себя, защити семью, защити будущее!

    - Последние новости! Последние новости! Подписывайтесь на рассылку, код на табличке - просто присоединяйтесь к рассылке! Последние новости: власти готовят рейды на неподсоединенные к системе секторы! Подписывайтесь на новости!

    Эти рейды - из-за него. Они его ищут. Он знает это - или это просто маленький червь-параноик никак не может успокоиться?

    Эти секторы, которые только готовятся присоединиться к большой системе, которые кишат неучтенными деньгами, людьми и информацией - это целый мир. Из далекого комиссариата все это казалось мелким недоразумением, проблемой, которая до отступничества Амона не стоила и того, чтобы на нее обращать внимание - и вот теперь Юэн понимает, насколько они ошибались. Робкое сомнение закралось в него уже тогда, когда начались первые наступления... Возможно, их и в самом деле не так уж и много, возможно, эти люди - лишь жалкие остатки, отщепенцы, обреченные на вымирание. Но сейчас, стоя здесь и вдыхая аромат немытых тел, мусора, закусочных, слушая шум и гам, осязая этот мир - Юэн сомневается, что это так. Это - эволюция, и это отребье прекрасно приспособилось к миру, где либо выживаешь, либо умираешь. Юэн думает, не живучее ли местный народ людей из цивилизованных секторов...

    Он уходит подальше от мальчишки, продающего новости, потому как самое интересное уже услышал. Надо найти до начала рейдов место, где можно отдохнуть, где можно выбраться из продолжающегося вторую декаду ужаса.

    - Можно? - спрашивает он у монаха Мин и получает бесплатный брикет. Почти безвкусный, твердый и сухой, паек все же отодвигает границу голода на неопределенное время.

    Больше всего ужасают Юэна местные условия. Теперь холлы Комиссариата, которые ранее казались грязными донельзя, кажутся ему чистейшими и светлейшими, а руки хочется помыть после каждых открытых дверей или случайных прикосновений. Он видит, сколько всего не знает, сколько ему еще предстоит узнать, и от этого его растерянность растет. Он понимает, что его повышение закрыло перед ним мир, позволив существовать и работать в пределах тесного мирка Комиссариата. Он прожил жизнь в инкубаторе, так ни разу толком и не заинтересовавшись миром - и это понимание последнее, что ему хотелось бы осознавать. Все его прежние мысли, все его идеи, все предположения о скрываемой правде - все разбивается о то, что он видит. И тем более это страшно, что он уже стар, что перемены уже не для него, и долгая жизнь резистентного показывает ему свои худшие стороны. Он изо всех сил старается не впасть в панику.

    Путь через сектор выводит его к одной из спальных колонн - высокой, утыканной капсулами башни. Рядом с ней - то, что он искал столько времени - клуб для игроков. Непритязательная серая громада, сложенная из железных листов. Верхушку крыши венчают пучок проводов - главный выход к системе - и пара толстых проводов высокого напряжения, забранная в высокую клетушку от досужих и охочих до дорогой на черном рынке меди. Над входом мигает самая яркая в этом сумеречном царстве вывеска "Гадес".

    Юэн стучится в дверь, но никто не открывает. Тогда он толкает ее и входит в темный коридор, завернувшийся ракушкой. За поворотом его встречает скучающая девушка с проводами в шее и затуманившимся от кортикальной проекции взглядом, сидящая за толстой решеткой.

    - Чего надо? - говорит она, недвусмысленно кладя руку на разрядник, и Юэн понимает, что частые нападения привычны для этого места.

    - Есть ли здесь... - он переводит дыхание, - есть ли здесь Кук?

    Девица улыбается - чистая улыбка контрастирует со взглядом старухи - и говорит:

    - Куда же он денется? Тебе назначена встреча или?..

    - Или, - хмуро говорит Юэн.

    - Послушай, если ты собрался зарабатывать деньги на игре, то тебе нужен не Кук, старик. Тебе нужен хороший порт и немного кредитов, чтобы оплатить работу на порте, понимаешь? Кук не даст кредит, он - не благотворительная организация. Сечешь?

    Юэн поначалу не понимает, о чем она, и лишь спустя несколько мгновений его озаряет.

    - Кук - владелец клуба?

    - О, великие студни... - вздыхает девушка. - Ты что, только вчера из норы вылез? Клубом владеет господин - запомни, господин! - Яма, а Кук - администратор. Но, тем не менее, если ты собираешься играть, тебе такие подробности ни к чему...

    - Я не собираюсь играть, - говорит Юэн. - Мне нужен Кук. Мы с ним старые знакомые.

    - Да тут половина народа с ним старые знакомые, - хихикает девушка. - Ты чего, старик, решил, что мы тут каждого пропускаем наверх? Совсем страх потерял? Или с ума сошел?

    - Спроси его, - говорит Юэн. - Спроси его о черном игроке. Он должен меня вспомнить...

    В нос ему нацеливается разрядник.

    - Тихо-тихо, не кипятись, старик. Потихоньку убери руки от прилавка и убирайся отсюда...

    - Я...

    - Я сказала, вас тут слишком много развелось.

    Юэн стоит, не в силах поверить, что ему отказывают. С опозданием он вспоминает, что одет не в черную униформу Комиссариата, а в одежду работяг. Но униформа не спасла бы ситуацию, думает он.

    - Успокойся, Лорелей, - звучит ровный, бесцветный голос за спиной Юэна.

    - Ута, ты что, тоже?..

    - Успокойся. Сегодня это - наш дорогой гость.

    Юэн оборачивается. За его спиной стоит человек, неслышно подошедший во время их спора. Черты его лица под резким светом лампы, светящей в клетушке девушки теряют глубину, длинные волосы висят неопрятными сосульками. Больше всего Юэна поражает взгляд этого человека - тяжелый, испытующий, и в то же время равнодушный, словно все выводы делаются лишь ради того, чтобы быть сделанными.

    - Прошу вас, пройдемте, господин Юэн, - говорит Ута, взмахом руки приглашая за собой. - Вы сегодня - наш гость.

    - Вы знаете Кука? - спрашивает Юэн у него.

    - Тяжело не знать его, живя здесь, - говорит Ута и, кивнув девушке, отправляется в путешествие в темные недра клуба.

    - Вы игрок? - спрашивает Юэн, ступая следом за ним. Он замечает промелькнувшее на лице девушки разочарование.

    Сразу же за поворотом стоят кресла для подсоединения к системе. Застывшие в них люди кажутся мертвыми - только грудные клетки поднимаются и опускаются, а на лицах за стеклами колпаков читается выражение какого-то странного удивления - как будто система внезапно их настигла, ударив из-за угла ножом в самое сердце.

    - Можете мне не выкать, господин Юэн. К сожалению, я намного младше вас. И нет, я не игрок. Я - поэт.

    Они пробираются между кресел к лестнице в другом конце комнаты. И вдруг в памяти Юэна всплывает воспоминание - Ута, рабочий,которого не помнит система. Ута, который мог оставить надпись на его двери. Ута, человек, подделавший отпечатки пальцев давным-давно умершего ребенка. Ута, поэт, пишущий стихи красной краской.

    - И как оно? - спрашивает Юэн. - Хватает на жизнь?

    - Не поэзия кормит поэта, а поэт - поэзию, - отвечает Ута, и в голосе его звучит сожаление. - Так что подрабатываю то тут, то там. Да и стихи, если на то уж пошло, я начал писать совсем недавно. Кое-кто меня научил и сказал, что это отличный способ бороться с невыносимой тяжестью жизни.

    - А меня ты откуда знаешь? - срывается с языка Юэна до того, как он успевает обдумать этот вопрос. Догадка, которая мелькает в его голове, слишком похожа на правду.

    Ута слегка оборачивается. В сумерках игровой комнаты видно, как он слабо улыбается.

    - Ваши портреты висят всюду. Сложно не узнать знаменитость... Хотя вы не очень-то похожи на того лощеного старикашку, который пялится со всех объявлений о розыске.

    Юэн и сам знает это - у него отросла щетина, он грязен и тощ, а волосы как-то быстро отросли. Но это не тот ответ, которого он ждет. В два шага он догоняет Уту и говорит:

    - Время - порождение распада, Путь в никуда навсегда. Каждое мгновение отсекает варианты, Один за другим, один за другим, Оставляя последний - смерть.

    Ута улыбается еще шире.

    - Господин Юэн, не понимаю, о чем вы. Но вы сегодня наш гость, так что я не могу позволить себе злиться на вас из-за непонятных намеков.

    - Ты назвался тому управляющему. Все рабочие из бригады помнили твое настоящее имя... Ты написал это на моей двери.

    Ута качает головой.

    - Если это и так, то зачем мне вы?

    - Это ты мне ответь, - говорит Юэн.

    - Любое преступление - а порча дверей стихами это преступление - имеет и кроет в себе причину, по которой все это делается. Боюсь, для такого, как я, это слишком. Да и если на то пошло, Ута - всего лишь псевдоним. Я сожалею, что повторил чье-то имя.

    Они поднимаются лестницей. Перед дверью на второй этаж Ута медлит.

    - Вы запомнили стихи. Неужели они вам понравились? - спрашивает он.

    - Я не разбираюсь в стихах, - говорит Юэн.

    - Жаль, - говорит Ута и открывает дверь в игровые комнаты на втором этаже.

-13-

    Юэн входит в комнату и оглядывается. Здесь пусто, если не считать огромной серверной станции, опутанной проводами и мигающей диодами. Легкий сквозняк от нескольких вентиляторов охлаждающей системы гоняет мусор на полу, а воздух - тяжел, атмосфера - спертая, воняет резиной и пластиком. В углу стоит неубранная койка.

    - Где он? - спрашивает Юэн.

    И почему-то сердце сжимается от страха.

    - Кто это? - звучит голос, до боли знакомый по игровым чатам.

    - Весело, да? - говорит Ута и падает на койку.

    - Я не понимаю этого, - говорит Юэн. - Где Кук?

    - Вы же с ним старые друзья, - говорит Ута, уставившись в грязную стену. Он говорит, не смотря на Юэна. - А если это так, то ты должен знать правду. А если вы с ним не друзья... Где-то у меня здесь был разрядник "Защити семью"...

    - Помолчи, - звучит все тот же знакомый голос, и Юэн сдается на милость своего самого страшного предположения.

    - Ты - тень, да? Кук - это тень...

    - Вы с ним столько общались, и ты так и не догадался? - Ута поворачивается. - Мое мнение о Комиссариате и так невысоко, но сейчас оно прямо разбивается...

    - Помолчи, - звучит в комнате снова. А потом: - Ну, привет, бывший комиссар Юэн Обри. Честно говоря, ты меня удивил... особенно твой поступок. Это было достаточно неожиданно. Между нами - чем же тебе так досадил тот мальчишка? Не пойми меня неверно, я не одобряю твой выбор средств, но принимаю его.

    - Ты - тень, - повторяет Юэн.

    - И что бы это значило? - спрашивает Кук. - От этого я изменился? Или просто изменилось твое отношение ко мне? В чем дело?

    - Я принимал тебя за человека. Я... Я работал с тобой.

    - Когда-то я был человеком. Но это было слишком давно, если честно. Сейчас я - нечто намного меньшее, чем человек, но одновременно и нечто намного большее, чем просто кусок металла. Между прочим, если тебя это успокоит, система тоже принимает меня за человека. Ах, я забыл, тебе претит работать с тенями. Если это так, комиссар, можешь в сию же минуту выметаться отсюда. Если ты брезгуешь признать кусок старого доброго теккортекса человеком и, более того, другом, то подумай сам, зачем мне тебе помогать? Ты пришел в мой дом, обидел меня прозвищем "тень"... Чего ты ждешь от меня?

    - А чего я могу ждать от тени? - грустно спрашивает Юэн. - Человеческого сострадания? Сочувствия? Доброты?

    - О, я вижу, ты почти готов сдаться. Готов обвинить меня во всех своих бедах. Что же... Выйди во двор и напомни народу, что за тебя назначена награда в полмиллиона кредитов, и посмотрим, как органики проявят все вышеперечисленные тобой качества. Гарантирую, к исходу триады тебя выдадут с потрохами твоему обожаемому Комиссариату. Я удивляюсь, как ты умудрился прожить столько лет, сохранив подобную наивность. О, хотя нет, я прожил на этом свете едва ли не вдвое больше, чем ты. Так что как только мы решим, что и люди не особо обладают всеми вышеперечисленными качествами, давай перейдем к следующему вопросу: отказываясь от дружбы со мной, на что ты надеешься?

    - Я... Я надеялся найти здесь помощь.

    - Для своих друзей я готов в лепешку расшибиться. На все, даже чуть-чуть преступить закон или провести будущего бунтаря к странным и загадочным вещам. Они, как ты помнишь, его не впечатлили. Но, напоминаю, как только ты понял, что я - кусок металла, ты перестал меня считать другом. Органик-шовинист. Долой органический шовинизм!

    - Теперь уже я готов просить тебя заткнуться, - говорит Ута из своего угла. - Мне только политических лозунгов здесь не хватало.

    - Дружба - это нечто большее...

    - Я тебя умоляю, - в синтетическом голосе прорезывается злость, - сколько этого "нечто большее" осталось в тех, кого ты столько лет называл друзьями? Сколько людей из твоего круга общения дали тебе это "нечто большее"? Ммм? Что-то я не слышу имен.

    Юэн вздыхает.

    - Ну так как?.. - звучит бестелесный голос Кука.

    - А в чем твоя выгода?

    - О, ты оскорбляешь меня. Друзьям я готов помогать без-воз-мез-дно!

    - Я должен в это поверить?

    - А у тебя есть выход?

    - Выход есть всегда.

    Голос хихикает.

    - Ну, тогда в этом случае - он прямо за твоей спиной.

    - Раньше ты был вежливей.

    - Раньше ты ко мне относился как к человеку. Впрочем, если подумать, может ли нечто считаться человеком, если другой человек не может отличить нечто от человека? Помнится, это был один из тестов для Искусственного Интеллекта. Тогда люди все еще верили в свою исключительность, ты в курсе? Но суть не в этом, как мы выяснили. Не считай меня идиотом, раз я не органик.

    Юэн стоит. Его взгляд блуждает по полу, словно где-то там он может найти ответ. Но ответа нет. Решение должен принять он сам, и мальчишка по имени Иво не должен умереть напрасно.

    - Кук, старый ты засранец, - говорит Юэн. - Да, для меня шок, что ты - бездушный кусок железа. Хотя, если подумать, до того я считал тебя просто бездушным засранцем, который сдирает с меня последние деньги за крохи информации. Что же, мне придется поработать над своим мировоззрением, но не так сильно, как тебе кажется.

    Лесть обжигает Юэнов язык. Он готов провалиться от стыда за то, что говорит подобное. Он ловит смеющийся взгляд Уты, и от этого еще противнее врать.

    - Как приятно слышать от тебя изысканную лесть, - говорит Кук. - Так что?

    - Я могу еще надеяться на твою помощь... друг?

    Смешок скачет в комнате, и Юэн не сразу понимает, что вместе с Куком смеется и Ута.

    - Я так и знал, - говорит Кук. - Ута, подними свою задницу и покорми нашего дорогого гостя! А я тем временем свяжусь с кое-кем.

    Ута поднимается, пряча улыбку в высоком вороте куртки, пересекает комнату и зовет Юэна вслед за собой.

    - Он соврал, - говорит Ута уже за дверью.

    - В том, что у него нет выгоды? - спрашивает Юэн, стараясь не отставать.

    - Тут он почти не соврал.

    - Тогда в чем?

    - В том, что когда-то был человеком, - говорит Ута. - Он один из Старших, если ты еще помнишь, кто это такие. Он никогда не был органиком-засранцем. Засранцем его, правда, сделало общение с людьми.

    Юэн слышит смешок. Он не знает, над чем смеется его провожатый - над ним, над враньем Кука или над собственным каламбуром, - и от этого в стенах клуба становится еще неуютней.

-14-

    Пищевой брикет, горячий, размокший в воде, сдобренный солью и усилителями вкуса,не так уж и плох, но и это не может оторвать Юэна от вопросов - от того более кажущихся ненужными и вредными, что он сейчас не вправе их задать. Но остановиться он не может, что-то смутное, похожее на неоформившееся прозрение, мучает его.

    - Ута, признайся, - говорит он, размешивая ложкой оседающие на дно миски хлопья, - это ты писал те стихи? Я не могу представить себе кого-нибудь другого, кому было бы выгодно подделывать столько мелких совпадений только ради того, чтобы подставить обычного поэта из низов.

    Ута - скучающий, отвлеченно рассматривающий толпы народа - водит ложкой в такой же миске. Это помешивание - бесцельно. Он всем своим естеством показывает, что тратит здесь время почем зря, и только приказ-просьба Кука удерживает его от куда более важных дел. На его лице пляшут отблески неоновых трубок вывески на улице. Взгляд - снова пуст.

    - Зачем тебе это? У тебя нет других хлопот? Мне казалось, что человека, за которым гоняется весь Комиссариат, не должны волновать такие мелочи.

    - Эти хлопоты я пока не в силах разрешить. Но почему бы не решить эту загадку? Тебе ведь теперь незачем от меня скрываться. Я больше не комиссар.

    - А зачем мне это? - медленно говорит он, словно все процессы, отвечающие за интонации, - отключены, а мощности переброшены на созерцание чего-то принципиально иного, скрытого от придирчивого взгляда Юэна.

    - Это ты мне скажи.

    - Нас ничего не связывает, - говорит Ута, на миг отрываясь от созерцания недоступных эмпирей и глядя в глаза Юэну, - кроме, конечно, того, что я - мальчик на побегушках у Кука и как раз должен нянчиться с тобой. Мне незачем донимать незнакомого комиссара стихами.

    В забегаловке пусто, лишь они и еще парочка в противоположном углу населяют это тонущее в сумерках заведение. Тень за прилавком наверняка заражена пробуждением, поскольку то и дело отвлекается от работы на созерцание небольшого голоэкрана в углу, где непрерывным потоком показываются рекламные проспекты с высших секторов дома. Здесь Юэн может спокойно откинуть капюшон, под которым раньше приходилось почти все время прятать лицо.

    - Но, может, было? - спрашивает Юэн, отправляя очередную ложку еды в рот. - Может, когда-то, давным-давно, мы как-то пересекались... И я чем-то тебя задел. Может, обидел... Я не знаю...

    - Звучит занятно, вот только при уровне рабочей миграции и количестве населения избежать случайного столкновения действительно несложно, - отвечает Ута. - Да, вполне возможно, что мы когда-то, однажды случайно пересекались. Но, поверь мне, это наверняка было ничего не значащее столкновение. Словно две молекулы азота в воздухе под действием броуновского движения - мы встретились и разбежались дальше. Ты ведь даже не помнишь меня.

    - Возможно.

    Они некоторое время сидят в молчании, и лишь ложка звякает о дно тарелки. Наконец-то Юэн доедает свою порцию и устало откидывается, поглаживая живот. Тарелка Уты еще наполовину полна, а сам он не проявляет никакого интереса к ее содержимому.

    - Ты будешь доедать? - спрашивает Юэн.

    Ута переводит на него взгляд - полный какой-то невыносимой тоски и страдания, хотя, возможно, это всего лишь свет так неровно ложится на его лицо.

    - Хочешь? - спрашивает он и тут же пододвигает свою тарелку. - На. Все равно есть неохота.

    "Зажрался он здесь", - думает Юэн, но тут же отметает эту мысль. На самом деле Ута выглядит так, словно недоедает, и недоедает уже давно. Кости черепа неприятно выпирают, суставы торчат некрасивыми шишками на тонких пальцах, а одежда висит на нем словно на каркасе.

    - Спасибо, - говорит Юэн и снова принимается за еду. - Ута, помнишь, ты говорил, что это твой псевдоним?

    - А?.. Да.

    - А как твое настоящее имя? Как тебя зовут на самом деле? - спрашивает Юэн, исподлобья наблюдая, как разглаживаются морщины на недавно нахмуренном лбу Уты.

    - А в чем дело?

    - Да ничего такого, - говорит Юэн. - Просто интересуюсь.

    - Я отзываюсь только на Уту. Мое настоящее имя все равно слишком... Слишком редко употребляется.

    - Угу... А как бы ты подделал отпечатки пальцев?

    - Все никак не успокоишься? - говорит Ута и слабо улыбается. - Зачем мне подделывать отпечатки? Не вижу смысла.

    - Но зачем?

    - А зачем тебе знать?

    - Я первый спросил.

    Ута закатывает глаза, но отвечает:

    - Никак. Я поэт, я разнорабочий, но уж такими глупостями и сложностями не занимаюсь. Так зачем тебе это знать?

    - Я проверял тебя. Тот, кто оставил на моей двери запись, наследил там и отпечатками.

    - Будь я бы этим человеком, я бы разгадал твой примитивный ход мыслей, - говорит Ута. - Но если он оставил там свои отпечатки, то зачем ты спрашиваешь меня об их подделке?

    - А я не сказал, что он оставил свои, - говорит Юэн. - Он оставил чужие.

    - Что за глупости, - ворчит Ута.

    - Он оставил отпечатки давно умершего ребенка, - говорит Юэн, не забывая окунать ложку в размокшую и остывшую вязкую кашу. - И я вот никак не могу понять, зачем он это сделал.

    - Может, и случайно, - Ута кладет подбородок на сцепленные пальцы. - У нас ведь было достаточно много зачисток, те же падения Старших... Неужели одного несчастного ребенка не могли пропустить и посчитать умершим? А он в то время спокойно мог продолжать дышать одним с вами воздухом.

    - Такое объяснение не пройдет, - говорит Юэн. - Мальчишка умер в мирное время, за несколько лет до падения Нуит.

    Ута слушает его с каменным лицом. Где-то за окном воет сирена, оглашая конец одной части триады и начало второй. На улице оживляется толпа, голодные работяги начинают заходить в забегаловку. Юэн доедает порцию и поднимается, набрасывая капюшон и пряча лицо в спасительной тени. Он смотрит на притихшего и задумавшегося о чем-то своем Уту, а потом дергает его за рукав.

    - Пошли, - говорит он. - Думаю, пора вернуться к Куку.

    - Погоди, - отвечает на это Ута. - Ты говоришь, тот ребенок умер задолго до падения Нуит. Как его звали, ты случайно не помнишь?

    - Почему же не помню, - говорит Юэн, наблюдая за выражением лица Уты. - Его звали Техути. Просто Техути, без фамилии, и это был обычный сирота из Институтов. Никаких записей о родителях.

    - Потому что их, возможно, и не было...

    Он смотрит на лицо Уты, но не видит в нем того, чего ожидал. Вместо этого проскальзывает страждущее, жадное выражение, как будто то, что он услышал, хоть и ново, но болезненно, хоть и нужно, но неожиданно. Как будто он узнал о себе то, чего никак не ожидал. Это озадачивает Юэна, но на размышления не остается времени - Ута поднимается, чтобы провести его назад к Куку.

-15-

    - Хорошие новости, - говорит Кук, когда Юэн входит в его комнатушку.

    - Для кого? - спрашивает Юэн.

    Следом за ним входит Ута. Он некоторое время осматривается, а потом начинает разбирать неубранную постель, что-то ища.

    - Для тебя.

    Ута уходит, оставляя Юэна в одиночестве. Не то чтобы он был нужен ему, но его присутствие странным образом успокаивало Юэна. Теперь же он снова чувствует себя одиноким, брошенным, никому не нужным человеком, игрушкой в руках машин.

    - Для начала позволь тебе кое-что объяснить, Юэн, - говорит Кук. - Ты здесь пока еще незаконный житель...

    - Не слишком ли говорить о законе тем, кто живет вне его? - Юэн ищет глазами стул, но, не находя, остается стоять. Садиться на кровать ему неприятно.

    - Оставь свое чистоплюйство для верхних районов, куда тебе, к сожалению, уже нет пути. Так вот, если говорить начистоту, у тебя есть два выхода - оставаться самому по себе и самого себя защищать. Это неплохой вариант, но не факт, что ты всегда сможешь быть начеку, да и комиссаров... Скажем так, вас не очень-то любят здесь. Люди скорее прислушаются к былому опыту и не станут дожидаться, пока ты оправдаешься - ведь, насколько я помню, в свое время Комиссариат тоже не ждал, пока подсудимые обелят свое имя, быстренько пуская их в расход...

    - Если бы я выбрал этот путь, я бы не пришел к тебе, - говорит Юэн. - Я хочу защиту. Помоги мне, и я пригожусь тебе.

    - Мне?

    Звучит странный смешок, как будто сами стены вздрагивают в притворном и неприятном смехе. "Неужели я перестарался?" Непрошенная мысль мелькает в голове Юэна, обдавая страхом провала.

    - Ты явно переоцениваешь себя. Мне ты не пригодишься даже в качестве пушечного мяса - во-первых, слишком дорого, да и во-вторых, я не имею надобности в подобном... Для меня ты - всего лишь старый добрый знакомый...

    - Кук, кто-то говорил, что стоит назвать его другом...

    - Успокойся.

    Юэн шумно вдыхает. Воздух, тяжелый, душный,полный запаха резины, наполняет его легкие, отравляя спокойствием. Сердце, еще секунду назад бешено стучащее, успокаивается, оставляя лишь легкое покалывание. Эта искусственная безмятежность дается ему нелегко.

    - Ты говорил о двух возможностях.

    - Всегда есть выбор, Юэн, - снова раздается неприятный смешок. - Всегда. Второй выход для тебя - стать героем. Скажи мне, ты действительно убил того мальчишку?

    - А похоже, что нет?

    - Не играй со мной, Юэн, - говорит Кук. - Видишь ли, ты приходишь ко мне, но ты - равнодушен. Обычно убийцы... как бы это сказать... более возбуждены. Более удивлены своим поступком. Они ищут прощения. Наказания. Поддержки. Они хотят обелиться либо же воспользоваться положением, но никак не быть настолько равнодушными. Я ведь знаю тебя.. Я ведь помню тебя. Зачистки населения мучили тебя годами. Даже когда мы познакомились, - а ведь это было годы спустя! - ты все еще мучился тем, что делал...

    - Я думаю, не машине меня учить, что я должен чувствовать, - говорит Юэн.

    - Послушай, - комнатку снова наполняет бестелесный голос Кука. - Я хочу сказать, что ты выглядишь исключительно равнодушным. Я готов даже поспорить, что это не ты.

    - Тогда кто?

    - Юэн, заметь,я по старой дружбе даже не обиделся, что ты обозвал меня машиной. Но пойми меня, дружок, мне не надо смущать умы этих людей. Если убил не ты, а мы возьмемся лепить тебе имидж борца, всплывшая не вовремя правда может спутать нам карты.

    - Имидж борца?

    - Борца с режимом!

    Это то, чего хочет от Юэна Дор; однако это и то, чего не хочет он сам. Каждый шаг в сторону неизвестности отрезает пути назад, в тихую и мирную старость. Маски имеют свойство прирастать намертво к лицу, его носящему, и это пугает Юэна по-настоящему. Он растерян; ему кажется, что каждое его действие кроет в себе отсрочку возвращения к нормальной жизни, и это отрезвляет его. Юэн знал, на что шел, и теперь сомневаться слишком поздно. Он думает о мальчишке, который умер неотмщенным. О том, сколько работы предстоит, и как нужны ее результаты. О том, что, кроме него, никто не сделает этого. О том, что случится с ним, брось он все это здесь и сейчас. И говорит:

    - Я убил.

    - Ты знаешь, как это звучит? - спрашивает Кук и тут же себе отвечает: - Как будто ты принимаешь слишком тяжелую ношу. Пожалуй, убийством действительно незачем гордиться, но я уверен, тебе понравится.

    Юэн улыбается. Действительно, так ли важно, машина ли ты или человек - каждый может обмануться.

    - А с чего это ты сразу взялся за борца... Не кажется ли тебе, что это - слишком смелый замах? Вряд ли это здравая идея - лепить из комиссара, который провел всю свою жизнь в Комиссариате и доставил немалому количеству людей здесь неприятности...

    - Тобой заинтересовался сам Амон. Вы же были связаны когда-то?

    - Вряд ли это можно назвать связью, Кук.

    - Впрочем, это тоже не так уж и важно. Тобой заинтересовался не только этот сопляк.

    - Студни?

    - Эй-эй, не советую употреблять это слово здесь... Но да, они.

    Непрошенная мысль закрадывается в голову Юэну - это слишком непохоже на простое везение.

    - А в чем подвох?

    - Ты мне не доверяешь?

    - А может, по старой дружбе поделишься опасениями?

    Комнату заполняет непривычный звук смеха Кука.

    - Если ты начнешь с ними работать... Их авторитет здесь намного, гораздо больше того, что вы там себе наверху представляете. Если ты станешь на их сторону, ты станешь их марионеткой. Куклой, которой они будут вертеть так, как хотят, до тех пор, пока ты будешь им полезен.

    - Как Амоном?

    - Амон и сам по себе непростой человечек. А ты кто? Они будут использовать тебя, пока не выжмут до края твой потенциал, а потом бросят. А может, и раньше - если почуют подвох. Что неприятней всего, твое слово против их слова даже в том случае, если ты найдешь реальную поддержку, не будет стоить ничего. Это - опасная игра. Потому я и спрашивал, не врешь ли ты - потому что это может привести, скажем так, к потере функциональности...

    Юэн молчит. Он предполагал подобное - потому что не предполагать такое мог только глупец. Но и то, что все это Кук скажет ему открыто и сразу, сразу же заставляет насторожиться. Правда ли, что слово студней такое уж и ценное здесь? Или его просто пытаются запугать, чтобы он не прекословил? Юэна не покидает чувство, что реальность насмехается над ним.

    Кук, словно видя его сомнения, подает голос:

    - Ты - ценный персонаж в некотором роде. Хотя я, честно говоря, не совсем понимаю твою ценность, но все равно считаю нужным и важным предупредить тебя о некоторых вещах. Мы же... Мы же вроде как друзья. Так ты в игре?

    - Игра опасная... Но есть ли у меня выбор? - говорит он Куку.

    - Выбора нет, - отвечает Кук со своим странным и неприятным смешком. - Выбора нет... Добро пожаловать в подмир, Юэн. Добро пожаловать.

    Юэн склоняет голову.

-16-

    С того момента многое изменяется.

    Он начинает работать на Кука, в пыльном, крошечном клубе. И в то же время он медленно, но уверенно превращается в мем системы и внутренней сети нижних уровней. Его любят, его ненавидят, но с ним начинают считаться. Его окружают легенды и вымыслы, и правда скрывается под непрерывным потоком иллюзорных фантазий, которыми наполняют потоки данных машины и люди. Юэн чувствует, что такая маскировка лучше всего... Но он больше не может на нее влиять. Теперь ему приходится считаться с этой славой, ему приходится мириться с ней и принимать те варианты, которая она предлагает. Смешней всего то, что ему не дают и слова сказать - словно он все может только испортить. Кук медленно, но уверенно превращает его в еще одну иллюзию сети, и Юэн иногда, отрываясь от подсчета кредитов в своем закутке, с ужасом думает, не стал ли он менее реален, чем выдуманный образ, обитающий в сети.

    Время от времени он посылает скупые сообщения в систему, в которых ничего нового - все одно и то же. Юэн знает, что вместо этих сообщений о его продвижении куда более красноречиво рассказывают истории, которыми наполнилась внутренняя сеть дома. В ответ - не менее скупые сообщения, краткие, скрывающие правду. "Мы все еще работаем над ней", - это Дор о системе. "Поздравляю", - это о его известности. Все письма сразу же уничтожаются - по крайней мере, Юэн надеется на это, прямо-таки уповает на то, что система нигде не сохраняет на всякий случай эти данные.

    И между тем он не забывает следить за Утой, то и дело возникающем то тут, то там. Тот ходит наверх, на упорядоченные этажи, это Юэн знает. Он связан с теми странностями, которые в последние время преследуют Комиссариат - отрезанный от родного участка, Юэн с все возрастающим вниманием следит за последними новостями. Там, где появляется Ута, начинается хаос, словно он приводит его с собой и выпускает на беззащитное, глупое и привычное к покою стадо людей.

    Однако, сколько бы он ни искал, сколько бы ни смотрел, Юэн не видит в действиях Уты цели. В них нет ни порядка, ни причины; сам Ута не терзается ненавистью и не сгорает от любви, не ищет мщения, но и не находит покоя. Это - не развлечение, но и не повинность, и Юэн снова и снова провожает взглядом изредка приходящего Уту, пытаясь разобраться в его мыслях.

    Каждый его приход - внезапный и неприятный. Он мешает работе, отвлекает от дел и распространяет беспорядок и слухи, от которых у Юэна волосы шевелятся на голове. Но иногда он приходит в мечтательном настроении - как подозревает Юэн, в это время он сочиняет то, что называет стихами, - и тогда, из-под хаоса, который окружает Уту, пробивается нечто более настоящее, более реальное, более похожее на человека.

    Во время одного из визитов Юэн напрямую спрашивает Кука, кто же такой Ута и что он делает.

    - Ты спрашиваешь меня о том, кто такой он? - говорит Кук. - Я мог бы сказать, кем он был, если бы это что-то прояснило. Но это только запутает тебя, мой милый друг, так что... Так что я тактично промолчу. А что же до того, кем он является сейчас - так тут уже и я сам не знаю. Он - человек другого круга.

    - И ты пытаешься меня убедить, что ты не имеешь никакого отношения к Уте? - говорит Юэн.

    - Именно.

    - Врешь.

    Машина смеется.

    - Нам - я имею в виду неорганикам - трудновато дается вранье.

    - По тебе сейчас не скажешь.

    - Увы, хоть он и мается дурью в моих владениях, Ута - игрок высшей лиги. Не чета моим делишкам.

    - Он из команды Амона?

    - Этот идиот его терпеть не может, - машина хихикает. - Из-за разницы мировоззрений, если можно так выразиться. Но это все. Все! Уходи. Не береди и не отвлекай.

    И Юэн возвращается в свою берлогу за ящиками с краденной аппаратурой, за связками кабелей и клубами пыли - взбудораженный, удивленный и ошарашенный. Ута - загадка, и загадка, возбуждающая воображение, отвлекающая от неприятной реальности, но не позволяющая отвлекаться от нее же.

    И после этого, когда приходит Ута, Юэн всматривается в него, словно это простое действие может ему помочь. Тот недовольно косится до тех пор, пока однажды не выдерживает.

    - Ну, - говорит он, - что я уже натворил?

    - Что?

    - Ты смотришь на меня каждый раз так, словно пытаешься проглядеть во мне дыру. Я что-то не так делаю?

    Юэн пожимает плечами:

    - Может, хочу понять.

    - Нечего во мне понимать, - отрезает Ута и больше не возвращается к этому вопросу. Но его поведение немного меняется. Он реже приходит в крошечный клуб, где сидит Юэн, и реже позволяет себе открыть перед ним то, что прячется за маской.

    Однажды Юэн встречает его в закусочной, где подают перегретую синтетическую еду. Ута сидит со стаканом браги и смотрит перед собой; он безобразно пьян, и искреннее страдание на его лице поражает своей откровенностью. Юэн думает, что всегда видит его одного, как будто у него нет друзей. По большому счету, решает Юэн, оно, наверное, так и есть. И подсаживается к Уте.

    - Привет, - говорит он.

    - Привет, - отзывается Ута и пускает громкую отрыжку. - Хорошенькая триада, правда?

    - Трудноватая.

    - Суки, - говорит Ута, пьяно косясь на Юэна.

    - Кто?

    Но Уте уже все равно.

    - Я - поэт, - говорит он. - Я пишу кровью сердца. Душой, невыразимой сущностью, высшей абстракцией мозга - а они берут мои стихи и играючись переделывают! А потом еще заявляют, что их собственное... Смотри, что они написали...

    Ута вытаскивает коммуникатор.

    - Время ползет из распада,

    Путь в никуда. Навсегда.

    Каждым мгновеньем - не надо!

    Один за другим... Года...

    Последний остался.

    Смерть.

    Юэн задумчиво крутит головой. Он гадает, что ему это напоминает. Тем временем Ута говорит:

    - И они говорят, что это нечто новенькое. Идею, конечно, переделали... Размер... Но концепция! Концепция! Воры...

    - Так это ты написал тот стих? На моих дверях?

    - А они уже не твои! - смеется Ута пьяным смехом. На них уже начинают оборачиваться.

    - Так это ты - тот поэт? Мне твой вариант нравится больше, - нагло врет Юэн, сочувствуя тому несчастному, который волей-неволей случайно создал нечто подобное.

    - Да... Ой, проболтался, - говорит Ута. На его лице - само страдание. - Вот же ж... Но ты же никому не скажешь? Тогда я не скажу, что ты на самом деле никого не убива-а-а-ал, мой друг...

    - С чего ты взял, что это не я? - говорит Юэн. - Видел, что ли?

    - И опять ой, - говорит Ута и заливается пьяным смехом. - Знаешь, я бы сказал, что это из-за того, будто бы я видел настоящего убийцу... Но если ты, зная мой маленький секрет, говоришь такое... Мы толкаем одну тачку, дружище, - говорит он, придвигаясь к Юэну и обдавая его спиртовыми парами. - Так что теперь я скажу, что уверен, что ты не убийца, только потому, что ты на самом деле даже не видел места преступления.

    Ута заваливается на плечо Юэна и моментально крепко засыпает, сраженный алкоголем, оставляя Юэна в недоумении. Потом странная догадка озаряет сознание Юэна - и он открывает терминал и просит запрос на новости того дня, когда умер Иво.

    Он не позволял себе смотреть на это слишком часто. Он верил, что Комиссариат займется этим делом... Но теперь Юэн почему-то не может понять того странного чувства беспокойства, когда он думает об этом. Убегать дальше от сделанного некуда, и стандартная история, которую его заставлял заучивать Кук, уже не приносит чувства уверенности. Юэн просматривает снимки с места преступления, на которые раньше запрещал себе смотреть из страха, что и сам поверит в то, что сделал он. И чуть погодя замечает то, что пропустил раньше, то, что заметил бы, будь он там на самом деле. Ута прав. Он действительно не был на месте преступления, и это выдает его с головой.

    На одной из стен, которую захватил мутный, расплывчатый, покрытый помехами снимок, сделанный вскоре после убийства, - надпись. Знакомый широкий мазок, и тот же темно-красный цвет краски, которую используют на разметке. Всего одна строчка.

    "Нас ведет Разделение..."

    Конец - оборван, словно писавший бросил занятие, отвлекшись. Или же - Юэн уверен в этом - прячась. Или убивая. И автор строчки мирно спит на плече у Юэна, скрывая в своей голове правду.

-17-

    Кто-то сдает Юэна - и проверка комиссариата накрывает крошечный клуб игроков. Но кто-то же и предупредил о налете - и Юэн в это время сидит в совершенно другом месте, попивая горячую бурду, которая тут, внизу, в почете. Крошечная забегаловка, где продают дешевую, сброженную пищу, предварительно превратив все полезные вещи в ней в спирт. Но, несмотря на это, крепость жижи в его стакане невелика - и Юэн в который раз задумывается, как же человечество умудряется выживать в доме, если даже такой ценный и нужный ресурс, как пища, умудряется испортить.

    Он чувствует усталость, но это не та усталость, которая появляется после долгой и хорошей работы. Это и не усталость от долгих размышлений - думать здесь не о чем. Просто плыви по течению, принимай что дают, уходи оттуда, где бьют. Не задумывайся. Не ищи. Не высовывайся. Просто делай то, что делал до того. И не спрашивай, что делают с представлением о тебе в чужих головах.

    Такая жизнь чем дальше, тем больше не по нутру Юэну. Несмотря на возраст, он хочет действия, бурлящей жизни - не той, которая окружает его сейчас, оставляя на обочине, не вовлекая в себя, а полной тяжелой, изнуряющей работы, полной решений и попыток. То, что он делает сейчас - это прозябание. Пустота.

    Он бы хотел заняться делом Иво, раз уж ему в руки попалась ниточка. Странные слова Уты бередят воображение, заставляя разум время от времени просыпаться от спячки, но отсутствие дополнительной информации снова возвращает его в сон. Ута, словно чувствуя желание получить от него ответы на вопросы Юэна, скрывается. С той триады Юэн видел его всего лишь несколько раз, и каждый - мельком, издалека. Тот словно над ним издевался, раздражая и маня одновременно.

    Интересно, думает Юэн, отпивая горячую кисловатую бурду, если он знает правду, то почему же не откроет ее Куку и другим? Почему скрывает? Какие же причины у него скрывать все это? Он строит догадки, одна нелепее другой, и коротает в этой странной и глупой игре разума свободное время. Оно уходит прочь, оставляя в этой игре с каждым витком размышлений еще более нелепый результат, у которого нет будущего. Юэн знает, что он постоянно что-то упускает, то, что было у него под самым носом. Но оно столь неочевидно, что связь между ним и другими вещами разглядеть не дано - по крайней мере, сейчас.

    - Здравствуйте, - говорит миловидная девушка и подсаживается к Юэну. - Я вас знаю.

    - А я вас - нет, - в тон ей отвечает Юэн.

    - Почему же? Я - один из известнейших блоггеров дома. Мой дневник читает каждый пятый житель дома! Мои статьи могут изменить мир. Я думаю, они это и делают - изменяя наше общество к лучшему. Но для того, чтобы каждый день освещать что-то, надо много двигаться и много действовать, так что я, увидев вас...

    - Я все еще не знаю, кто вы, - говорит Юэн. Девушка перестает ему нравиться. Ее быстрый говор напоминает ему операторов на стимуляторах, которые вводят новые данные в серверы комиссариата. А значок принадлежности к партии "Низа", выступающей за идеи Амона и студней, разочаровывает и сразу настраивает против нее. Он чувствует, что не сможет сдержаться. - Никогда особо не интересовался сетевыми публикациями.

    - Я - Лили, - снисходит девушка. - А мой блог называется "Взгляд". Вы не против ответить на несколько моих вопросов? И не против, если я запишу наш разговор?

    Это не вопросы, понимает Юэн. Такие люди их не задают. Это - обычная вежливость, даже нет, не так, это - предупреждение о том, что его ожидает. И посмей он отказаться - эта девчушка изойдет дерьмом, обливая его грязью за глаза.

    - Без видео, - все же говорит он.

    - Ой, да что вы, - говорит Лили и включает миникамеру. - Вы сами не понимаете, как вам повезло!

    - Действительно, - говорит Юэн. Сомнения в его голосе режут слух.

    Девушка начинает говорить на камеру, зачитывая какой-то текст - заготовленный заранее, глупый и пустой, как, впрочем, и все, что связано с этой ситуацией. Юэн думает, не улыбнуться ли на камеру, но отказывается от этого мимолетного порыва. Хуже старика, который сидит на камеру с угрюмым лицом, только старик, который не знает, как правильно улыбнуться на нее же. Юэн не хочет быть посмешищем.

    - Вы отслужили в Комиссариате очень много лет, - говорит Лили, тыкая его острым локтем под ребра. - Можете сказать, каково это - работать в структуре власти?

    - Утомительно, - отвечает он.

    - А вы немногословный! - смеется Лили и снова заполняет эфир своим щебетом. По сути, думает Юэн, она не так уж и много рассказывает о мире. Она рассказывает о себе. Новости и эти репортажи - это только способ показать себя. "Я! Посмотрите на меня! Вот она я! Я - в центре событий, посмотрите на меня!" - Помнится, во времена захвата секторов Университетов в Комиссариате случился раскол. Одна часть комиссаров отказалась выполнять приказы руководства, и тогда оставшиеся комиссары выполнили всю работу сами...

    - Вы забыли сказать, какие именно приказы отказались выполнять...

    Лили на миг запинается.

    - Это... Это были приказы о чистках... Ой, это было еще до моего рождения, так что я даже не могу настаивать на своей правоте, так как меня при этом не было!

    Она смеется. Юэн чувствует странное удовлетворение. Азарт. Он ее съест, думает он. Маленькая глупышка, рассуждающая о том, чего даже не знает.

    - Это были приказы об убийстве.

    Улыбку снимает с лица Лили словно по волшебству.

    - А вы...

    - А я был в той группе, которая выполняла приказы. Комиссар, который не выполняет приказы начальства - не комиссар. И моя девушка, тоже комиссар, выполняла эти приказы.

    - Я...

    - Вы сами спросили.

    - Но... Что вы чувствовали?

    Он сбил ее с прежнего веселого щебетания. С той темы, которую она хотела развить. Она - Лили, вспоминает он, - все еще слабо улыбается, но в глазах уже зарождается удивление и непонимание. Она глупа, но отнюдь не лишена чувства самосохранения.

    - А что ты меня спрашиваешь? - говорит он. - Попробуй сама. Будет что рассказать зрителям.

    Она привычно растягивает губы в широкой улыбке. До нее доходит - медленно, но доходит. Но, видимо, все равно не так быстро, как хотелось бы Юэну.

    - О, что вы... Я... Я не... Думаю, вряд ли это будет им интересно...

    - Так с чего ты решила, что им буду интересен я? Убийца человека, с которым работал? А?

    Слово "Убийца" повисает в шуме переполненной забегаловки. Девушка наконец-то умолкает. А потом, быстро, скороговоркой:

    - Но... Каково ваше мнение о том, что вы делали? Конечно, приказы и все такое, но это можно понять, вы же - солдат...

    Она дает ему возможность отступить. Как мило, думает Юэн. Но пусть съест правду.

    - Это было нужно. Это все, что я могу сказать.

    - Но зачем? - вспыхивает она. Примеряет одежду борца своей партии. Будет отстаивать высокие идеалы, решает Юэн. - Зачем Комиссариату понадобилось убивать столько людей? Зачем нужны были эти чистки? Это негуманно!

    - А что ты знаешь о каскадных процессах в изолированных биосистемах? - говорит Юэн.

    - Что?

    - За пределами нашего дома - пустота, - говорит Юэн. Лили порывается что-то сказать, и он кладет свою руку ей на губы. Он чувствует ладонью ее горячее дыхание. - Мы создали внутри него закрытую экосистему, которая держится только за счет наших усилий и непрерывного вливания в нее энергии и веществ. Но эта экосистема - искусственная. Она ограниченна. Она уязвима. Она имеет небольшой пробег автономного функционирования, а дальше одна поломка системы тянет за собой вторую, третью, четвертую, пока экосистема не выходит из строя. У нас нет запасной. У нас нет возможности сменить ее. Понимаешь? Эта череда мелких поломок - это и есть каскадный процесс, пока одна, вторая и третья незаметные проблемы не нарастают, не выводят из строя другие системы и не уничтожают все.

    Он убирает руку от Лили. Она молчит. И Юэн продолжает:

    - Когда студни отступали, они убрали автоматику из систем жизнеобеспечения. Поскольку рециркуляция и очистка воздуха и воды зависят во многом от автоматики и культур микроорганизмов в очистительных колоннах и общих запасах, мы оказались в трудном положении. Мы могли забирать запасы, но тем временем система рециркуляции воздуха пришла бы в полную негодность.

    - Я...

    - Ты понимаешь? Мы должны были убрать лишних людей, чтобы выжили остальные. Не сделай мы этого, умерли бы целые отсеки, как это было во времена Тефнет. Хотя ты не помнишь этого, как и не помнишь предательства студней.

    - Но кто вам дал право убивать людей? - лепечет Лили.

    - Те, кто отключил автоматику систем жизнеобеспечения, - говорит Юэн. - Студни. Они знали, к чему это приведет. Но они сделали это. Те, за кого ты так рьяно выступаешь, - и он пальцем притронулся к значку на ее груди.

    - Это...

    - А теперь, - Юэн взял из ее рук позабытую камеру, - скажи мне, дорогая, эта камера стримила прямо в сеть?

    - Н-нет...

    - Вот и отлично, - говорит Юэн и, нажав, ломает ее. Потом находит среди обломков карту памяти и ломает и ее. - Потому что эти слова мне не подходят, правда? Слишком прямодушно для публики, не находишь?

    Она только кивает головой. Юэн чувствует, что ему стало легче на душе.

-18-

    Та запись... Ее прислали по просьбе Юэна. Благодаря маленькому шантажу... И он ее сохранил - хотя все остальное уничтожает, стирает с дисков. Юэн смотрит на мерцающую запись, ту, которую ему показывал когда-то Дор. Старую. Размытую. Но...

    Он смотрит на Яни. Вот она стоит... Оборачивается. Мальчишка. Юэн силой заставляет себя смотреть туда, куда нужно, но взгляд снова и снова возвращается к лицу Яни, неузнаваемому из-за помех и времени.

    - Что тебе нужно было от него? - говорит Юэн. - Почему я об этом не знал? Неужели это того стоило? Ты же...

    Он прикасается к экрану, словно это может заменить прикосновение к ней. Словно он может попросить у нее прощения. Словно она повернется к нему и даст ответ, почувствовав его призыв. Но нет, прошлое остается прошлым. Она снова и снова говорит с неизвестным пареньком.

    Юэн вытягивает его фотографии при увеличении и очистке системой.

    Время идет, множит вопросы, а ответы... Их нет. И когда сил задавать безответные вопросы уже нет, Юэн просто сидит в крошечной комнатушке, крытой затененным пуленепробиваемым стеклом и темнотой, и просматривает последние новости из рассылок. Отправляет стандартный отчет Дору через подставные лица. Он задает один и тот же вопрос: "Тот, кто убил Иво - найден ли он? Наказан ли?"

    Здесь, в темноте комнатушки, в ожидании смены, Юэн чувствует себя погребенным, словно он умер, и его тело только дожидается жадной пасти биореактора, чтобы наконец-то погрузиться в небытие, в котором его не смогут достать никакие волнения. Изредка это чувство нарушает инженер-настройщик, но и с ним Юэн не стремится говорить - после того налета он не доверяет никому, кроме себя. Пара кратких фраз смутному силуэту по ту сторону стекла - и не более.

    Когда заканчивается первая часть триады и приходит хмурый сменщик из числа живущих здесь, Юэн чувствует себя уже почти мертвецом.

    - Тебя хотел видеть Кук, - говорит сменщик.

    - Меня? - переспрашивает Юэн. Иногда ему кажется, что на самом деле этот человек его не видит, не воспринимает как нечто большее, чем предмет обстановки.

    - Да, - говорит тот и теряет к нему интерес.

    Юэн молча выходит, не говоря на прощание ни слова. Да и зачем?

    Привычно надвинув капюшон на голову и опустив взгляд, Юэн бредет через хитросплетение местных улочек. Здесь всегда сумерки, которые не может рассеять даже тусклый свет неоновых ламп, и это ему на руку. Здесь не смотрят в глаза, и это тоже хорошо. Здесь легко затеряться в самой гуще толпы и стать никем. Так он проходит до самого конца своего пути.

    Сервер Кука едва слышно шумит, переваривая в недрах субпроцессоров информацию, и от него веет жарким ветром перегрева. Ута сидит рядом с ним, следя за системой охлаждения. Юэн входит и садится на старую разобранную кровать, которая скрипит под его весом.

    - Еще немного, - говорит Ута.

    - Он работает?

    - Заблокировали очередную партию адресов для обращений к игре в системе. Он вычисляет новые адреса, ну и заодно ищет то, что подвело нас в предыдущий раз.

    Юэн угрюмо смотрит на серый монолит Кука.

    - Наверняка кто-то не слишком аккуратен, - продолжает Ута. - Засветить адреса обращений слишком легко... Это можно сделать случайно, даже не подозревая о том...

    - Нам надо поговорить, - говорит Юэн.

    Ута умолкает и смотрит на него. А после улыбается.

    - Эй, ты же не хочешь мне сказать, что это ты на самом деле виноват в потере адресов? Иначе, - и в его улыбке сквозит угроза, - Куку это не понравится. А я прикрывать тебя не буду.

    Наигранно, думает Юэн. Ута тянет время, стараясь избежать разговора, и боится его.

    - Я хочу поговорить с тобой о тех словах, которые ты сказал тогда...

    Ута награждает Юэна удивленным взглядом.

    - Ты забыл, что говорил мне?

    - Я и так сказал слишком много лишнего, - звучит ответом. - Но если хочешь, можем поговорить прямо здесь.

    - Нет, - Юэн чувствует, что ответ звучит слишком быстро, чтобы быть просто ответом.

    - Тогда когда-нибудь в другой раз, - говорит Ута. Он улыбается. Он знает, думает Юэн. Он знает и насмехается над ним.

    Они сидят вместе и слушают журчание воды в трубках охлаждения. Ута задумчиво опускает палец в ведро, пробует воду, поднимается и выходит из комнаты. Возвращается он с тарелкой кубиков льда.

    - И негде достать даже сжиженный азот, - говорит он. - Все на воде, как в старые добрые времена. Старые схемы возвращаются, словно ничего и не изменилось.

    И высыпает лед в ведро.

    - Он еще долго будет занят?

    - Откуда мне знать? - Ута садится рядом. - В такие моменты Кук неразговорчив, так что и спросить не у кого...

    - Он позвал меня. И вместо того, чтобы сказать, что надо, я должен сидеть и ждать, пока он не решит свои проблемы...

    - Это все - один большой трюк, - говорит Ута. - Он заставляет тебя ждать. Нервничать. Переживать. В такие моменты всегда видно, что на самом деле волнует человека... И возможно, он использует это против тебя.

    - Зачем усложнять и без того сложные ситуации? - говорит Юэн.

    - Откуда мне знать?

    Больше они не говорят до самого пробуждения Кука.

    Тот же первым делом спроваживает Уту прочь.

    - Ты счастливчик, - скрипит огромная машина Юэну.

    - Не чувствую радости, - отвечает он в тон. - Зачем ты позвал?..

    - Они хотят тебя видеть. Они - это я так о Старших... О студнях, как ты их называешь... Как для такой незначительной персоны ты имеешь действительно неплохих знакомых. Я знал, что ты держал опеку над Амоном, но даже не подозревал, что он все еще тебя помнит.

    - Я тоже не подозревал этого.

    - Он хочет тебя видеть. Говорит, когда-то ты пытался ему помочь...

    - И он любезно отказался.

    Кук смеется.

    - Молодость горяча. А для тебя... У тебя нет выбора. Твоя слава... Твоя известность... Наконец-то все это приобрело достаточный вес, чтобы заинтересовать их. Но не обольщайся, игрушка...

    - Я понял.

-19-

    Комната, где Юэн ждет Амона, почти пуста. Гладкие бетонные стены, одинокий стол посредине. Несколько стульев. Глазки камер под потолком. Взгляд Юэна скользит по всему этому, нигде не задерживаясь. Тишина усыпляет.

    Юэн то и дело посматривает на часы, но Амона все нет. Только тот, кто уверен в себе, может позволить себе так опаздывать. Юэн закрывает глаза. Сон подкатывается к нему... Но он его отгоняет. Не время. Казалось бы, он должен быть взведенным, быть готовым в любой момент ко всему - но этого нет. Вместо этого им владеет апатия, в которой робким ростком пробивается странный интерес - будет ли возможность убить Амона здесь и сейчас? Но Дор жаждал не убийства, а информации. Смерть Амона тут не решит ничего - по крайей мере здесь и сейчас, а смерть Юэна и вовсе будет бессмысленной.

    Скрипит и шипит привод двери, и когда Юэн открывает глаза, в комнате стоит Амон. Уже не в той старой форме, в которую он наряжается каждый раз для выступления - нет, он сменил ее на обычную одежду.

    - Ты хотел меня видеть, - говорит Амон, обходя комнату.

    - Мне казалось, дело обстоит наоборот.

    - Для того, чтобы попасть сюда, тебе пришлось лишиться статуса, - говорит Амон, кивая головой. Юэн поворачивается вслед за ним и видит, что разъемы на затылке у него воспалились, как у тех, кто слишком часто и подолгу играет в игры. - Ты отказался от общества, от любимой работы, от прошлого... Я могу понять и оценить твою жертву. От прошлого не отказываются просто так, и я не верю, что ты пошел на убийство ради убийства.

    Юэн понимает, что быть доброжелательным ему будет трудно. Прошлое словно возвращается - с отношениями, с обидами и надеждами, словно и не было нескольких циклов.

    - Брось, - говорит Юэн. - Глупый пафос не к лицу идеологу тысяч. Я пришел сюда только потому, что ты позвал меня. По крайней мере, Кук сказал, ты хочешь меня видеть. Ты что-то хотел мне предложить?

    Амон качает головой.

    - Предложить? Я думал, это у тебя будут предложения, просьбы...

    - Ничего такого у меня нет. Наверное, стоит уйти?

    Он чувствует, что уже не может выносить присутствия прошлого. Амон вызывает неприязнь, ассоциации, связанные с ним, оживляют старое и давно забытое чувство острого разочарования. Лучше уйти, пока он не наделал и не наговорил лишнего. Да и для создания иллюзии... Юэн понимает, что хочет просто сбежать от прошлого, которое настойчиво пытается снова стать настоящим.

    - Зачем?

    - Тогда зачем меня позвали сюда?

    - А почему бы и нет?

    - Мы не ладили тогда, так что поменялось теперь?

    - Время. Наступило время перемен, так что... Можно исправить прошлые ошибки.

    - Когда мы виделись в последний раз, то разошлись не слишком хорошими товарищами, - напоминает Юэн.

    - Мы не разошлись - просто каждый из нас шел сюда немного разными путями... Я же верно понял?

    Юэн клянет Кука, клянет его выдумки, его истории и бредни.

    - Верно.

    - Я понимаю, тебе неприятно... Я хочу показать, что я не враг ни тебе, ни другим людям, - Амон смотрит на Юэна и легкая улыбка трогает его лицо. - Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Или хотя бы оставили позади старые раздоры. Мне ни к чему вражда с тобой, Юэн, я теперь... Я обрел себя. Обрел то, что так долго искал. И у нас, несмотря ни на что, есть много общего.

    - К примеру?

    - К примеру, Яни, - говорит Амон, смотря на Юэна. - Мы ведь оба ее любили, правда, каждый на свой лад. Мне она заменила мать, а для тебя была возлюбленной - правда, недолго.

    В точку, понимает Юэн. Он знал, куда бьет, и бьет прицельно. Он хочет не просить об услуге. Он собирается вербовать его. И откуда у паренька взялась эта хитрость? Когда-то он был прямодушнее.

    - Из-за тебя она бросила меня, - говорит Юэн. Надо прекращать этот фарс, но он не может уйти.

    - Нет. Это ты бросил ее, когда она отказалась поступать так, как того хотелось тебе... Впрочем, извини. Каждый видит истину на свой лад, но искать консенсус и выяснять, что правда, а что нет, мы не будем.

    Юэн молчит. Да, сейчас не время, думает он, но это не значит, что этот разговор окончен. Вместо этого он проглатывает стоящий в горле комок и говорит:

    - Я тоже покажу, что не держу зла. Я не уверен, что она еще может претендовать на место идеала... Яни, которую ты боготворишь, - секундная задержка, необходимая, чтобы собраться с духом, - на самом деле была агентом студней. У нас есть данные о том, что она до захвата сектора Нуит некоторое время встречалась с одним из их агентов. И что важно, возможно, она хранила некоторые данные, которые после ее смерти...

    - Это ты говоришь о вирусе пробуждения? - скучным голосом спрашивает Амон. И в этот момент у Юэна обрывается сердце. Он до последнего верил, что, отрекшись от Яни, сможет обезопасить себя от шантажа ее именем, но стоит впереди сверкнуть неверному огоньку надежды на то, чтобы обелить ее имя, как он против воли сразу же устремляется к нему. Юэн думает, что Дор, наверное, ошибся, отправляя его сюда.

    - Ты что-то знаешь?

    - Боюсь, что да. Боюсь, это я был причиной того, что вирус заразил тени... Впрочем, об этом я не жалею.

    - Это невозможно, - говорит Юэн. - Все цепочки передач сходятся на тени Яни, которая исчезла сразу же после ее смерти. Мы думаем, она хранила эту информацию...

    - Но зачем? - пожимает плечами Амон. - Зачем хранить столько лет?

    - Я не знаю.

    - Зато я знаю. Ее тень сразу же после ее смерти забрал я - она разрешила. И через несколько дней эта тень сбежала от меня.

    Амон стоит, сложив руки, и смотрит на Юэна - хочет увидеть реакцию.

    - Но разве это не подтверждает мою теорию? Что...

    - Если бы вы смогли поймать тень Яни и протестировать ее вирус, вы бы узнали, что его она получила от моей тени, которую, в свою очередь, усовершенствовал один из местных умельцев. Мое дело было небольшое...

    И то, чего Амон ждет, наконец-то прорывается из-под маски спокойствия, которую до последнего старался удержать на лице Юэн. Ярость, гнев, удивление - все это одномоментно сменяются на его лице, выдавая ту бурю чувств, которая бушует в его душе.

    - Так это ты?.. Это ты заразил тени?..

    Амон качает головой. На его лице - удовлетворение. Превосходство. Гордыня проступает сквозь его черты, смазывая впечатление усталости. Теперь вместо него стоит маленький вредный ребенок, наслаждающийся проказой. Но что-то неправильное есть в том, как он это говорит...

    - Это ты заразил тени? - спрашивает Юэн снова.

    - Да. Это я, - говорит Амон. - В некотором роде именно из-за меня все это началось. И мне отступать некуда, но я и не хочу. Но мы здесь не для того...

    - Постой-постой, как не для этого? Ты тут признаешься мне, что использовал умершего человека...

    - Она мертва, - говорит Амон. - Мертва. Ее нет.

    - Но память о ней...

    - Это была нелепая случайность, - говорит Амон. - Это была часть плана - но не моего. Та тень... Она просто подвернулась под руку... Это была мелкая оплошность. Все просто началось намного раньше.

    - И ты считаешь, что сейчас все происходит так, как должно?

    - Да! А ты разве считаешь иначе?

    - Я... Не считаю пока никак.

    Амон молчит, думая, а потом говорит, отведя взгляд:

    - На самом деле... Я боюсь, ты не поймешь меня. Мы только встретились спустя столько времени - и, несмотря на определенное согласие по некоторым вещам, мы все равно не можем выйти из петли ссор и раздора. Разве это поможет нам сплотиться? Мы должны пройти через темные времена - но если между нами не будет согласия, мы обречены. Мы должны действовать заодно...

    - Оставь пафос и лозунги, - говорит Юэн. - Тем более, что там... В обитаемых секторах ты сеешь не согласие, а раздор.

    - Если бы не годы лжи, мне бы не пришлось это делать, - говорит Амон.

    - Лжи?

    - Знаешь, почему я тебя позвал? - говорит Амон, поднимая взгляд и смотря на Юэна. - Потому что ты был прав. То, что нам показывают... То, что нам говорят... То, что мы видим... Все это - лишь часть истины. Правда... Правда всегда жестока. Система и Комиссариат выбрали ложь - успокаивающую, умиротворяющую, - и окружили ее мишурой, за которой на самом деле не видно сути. Это - даже не идеология антропоцентризма, нет, потому что это только верхушка скрытой правды.

    - Что ты хочешь сказать? - говорит Юэн.

    - То, что мы... В этом доме мы - в ловушке.

     

     

    ===========

     

    Комната, где Юэн ждет Амона, почти пуста. Гладкие бетонные стены, одинокий стол посредине. Несколько стульев. Глазки камер под потолком. Взгляд Юэна скользит по всему этому, нигде не задерживаясь. Тишина усыпляет.

    Юэн то и дело посматривает на часы, но Амона все нет. Только тот, кто уверен в себе, может позволить себе так опаздывать. Юэн закрывает глаза. Сон подкатывается к нему... Но он его отгоняет. Не время. Казалось бы, он должен быть взведенным, быть готовым в любой момент ко всему - но этого нет. Вместо этого им владеет апатия, в которой робким ростком пробивается странный интерес - будет ли возможность убить Амона здесь и сейчас? Но Дор жаждал не убийства, а информации. Смерть Амона тут не решит ничего - по крайей мере здесь и сейчас, а смерть Юэна и вовсе будет бессмысленной.

    Скрипит и шипит привод двери, и когда Юэн открывает глаза, в комнате стоит Амон. Уже не в той старой форме, в которую он наряжается каждый раз для выступления - нет, он сменил ее на обычную одежду.

    - Ты хотел меня видеть, - говорит Амон, обходя комнату.

    - Мне казалось, дело обстоит наоборот.

    Несколько мгновений в комнате висит неловкая тишина. А потом Амон улыбается и качает головой, словно не веря в происходящее.

    - Значит, это неминуемая встреча. Старшие решили, что пора...

    - Они уже и думают за тебя? - говорит Юэн.

    - Я сам хотел тебя увидеть, но не мог решиться. Но Старшие сделали выбор, а это значит, что нечто начинается, и мы стоим у руля перемен.

    - Все это красивые слова, но что дальше?

    - Для того, чтобы попасть сюда, тебе пришлось лишиться статуса, - говорит Амон, кивая головой. Юэн поворачивается вслед за ним и видит, что разъемы на затылке у него воспалились, как у тех, кто слишком часто и подолгу играет в игры. - Ты отказался от общества, от любимой работы, от прошлого... Я могу понять и оценить твою жертву. От прошлого не отказываются просто так, и я не верю, что ты пошел на убийство ради убийства.

    Юэн понимает, что быть доброжелательным ему будет трудно. Прошлое словно возвращается - с отношениями, с обидами и надеждами, словно и не было нескольких циклов.

    - Брось, - говорит Юэн. - Глупый пафос не к лицу идеологу тысяч. Я пришел сюда только потому, что ты позвал меня. По крайней мере, Кук сказал, ты хочешь меня видеть. Ты что-то хотел мне предложить?

    Амон качает головой.

    Юэн чувствует, что уже не может выносить присутствия прошлого. Амон вызывает неприязнь, ассоциации, связанные с ним, оживляют старое и давно забытое чувство острого разочарования. Лучше уйти, пока он не наделал и не наговорил лишнего. Да и для создания иллюзии... Юэн понимает, что хочет просто сбежать от прошлого, которое настойчиво пытается снова стать настоящим.

    - Время. Наступило время перемен, так что... Можно исправить ошибки прошлого. Не только свои, но и других.

    Юэн клянет Кука, клянет его выдумки, его истории и бредни.

    - Верно.

    - Я понимаю, тебе неприятно... Я хочу показать, что я не враг ни тебе, ни другим людям, - Амон смотрит на Юэна. - Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Или хотя бы оставили позади старые раздоры. Мне ни к чему вражда с тобой, Юэн, я теперь... Я обрел себя. Обрел то, что так долго искал. Я изменился. Но у нас, несмотря ни на что, есть много общего.

    - К примеру?

    - К примеру, Яни, - говорит Амон, смотря на Юэна. - Мы ведь оба ее любили, правда, каждый на свой лад. Мне она заменила мать, а для тебя была возлюбленной - правда, недолго.

    Вот в чем дело, думает Юэн. Он убеждает его в том, что они на самом деле заодно. Он хочет не просить об услуге. Он собирается вербовать его.

    Юэн молчит. Да, сейчас не время, думает он, но это не значит, что этот разговор окончен. Вместо этого он проглатывает стоящий в горле комок и говорит:

    - Не надо приплетать ее сюда. Яни умерла, и на этом точка.

    - Ты же знаешь, что Комиссариат уверен в том, что она работала на нас?

    - Они ошибаются.

    - Но не слишком ли много совпадений для банальных случайностей? А я? Разве то, что она защитила меня, спасла из лагерей - разве это не свидетельство того, что на самом деле она сотрудничала со Старшими?

    - Наверняка это был шантаж. Я знаю, что она искала своего ребенка, и студни могли принудить ее работать на них...

    - Яни была святая, - вдруг говорит Амон. - Настоящая святая, если можно так выразиться...

    - Постой... О чем это ты?

    - Все обвинения Комиссариата - на пустом месте. И ее никогда не шантажировали. Она никогда не работала на Старших. Даже то нелепое обвинение в том, что она заразила тени... Все это действительно нелепое совпадение.

    Юэн не верит своим ушам. То, что говорит Амон...

    - Но как? Ее знакомство...

    - Ты не веришь в то, что она ничего никогда не нарушала? - спрашивает Амон. - Тебе легче поверить в шантаж? Комиссариат вымарал ее имя в грязи после ее смерти - просто из-за своей некомпетенции. Разве тебя это не возмущает?

    - Но как же с пробуждением теней? Они говорили, что все началось, скорей всего, с тени Яни, которая исчезла после ее смерти...

    - Это ты говоришь о вирусе? - скучным голосом спрашивает Амон. И в этот момент у Юэна обрывается сердце. Он до последнего верил, что, отрекшись от Яни, сможет обезопасить себя от шантажа ее именем, но стоит впереди сверкнуть неверному огоньку надежды на то, чтобы обелить ее имя, как он против воли сразу же устремляется к нему. Юэн думает, что Дор, наверное, ошибся, отправляя его сюда.

    - Они опять ошиблись?

    - Боюсь, что да. Это я был причиной того, что вирус заразил тени... Впрочем, об этом я не жалею.

    - Это невозможно, - говорит Юэн. - Все цепочки передач сходятся на тени Яни, которая исчезла сразу же после ее смерти. Мы думаем, она хранила эту информацию...

    - Но зачем? - пожимает плечами Амон. - Ты не задумывался об этом?

    - Ее шанта...

    - Ее никто не шантажировал. Ее тень сразу же после ее смерти забрал я - она разрешила. И через несколько дней эта тень сбежала от меня.

    Амон стоит, сложив руки, и смотрит на Юэна - хочет увидеть реакцию.

    - Но разве это не подтверждает мою теорию? Что...

    - Если бы вы смогли поймать тень Яни и протестировать ее вирус, вы бы узнали, что его она получила от моей тени, которую, в свою очередь, усовершенствовал один из местных умельцев. Именно из-за него моя тень и стала первой пробужденной от долгого сна...

    И то, чего Амон ждет, наконец-то прорывается из-под маски спокойствия, которую до последнего старался удержать на лице Юэн. Ярость, гнев, удивление - все это одномоментно сменяются на его лице, выдавая ту бурю чувств, которая бушует в его душе.

    - Так это ты?..

    Амон качает головой. На его лице - удовлетворение. Превосходство. Гордыня проступает сквозь его черты, смазывая впечатление усталости. Теперь вместо него стоит маленький вредный ребенок, наслаждающийся проказой. Но что-то неправильное есть в том, как он это говорит...

    - Это ты заразил тени? - спрашивает Юэн снова.

    - В некотором роде именно из-за меня все это началось. И мне отступать некуда, но я и не хочу. Но мы здесь не для того. Мы можем договориться. И мы должны договориться. У нас. В некотором роде, одна общая цель... Даже не так. Мы можем обелить имя Яни. О ней не будут думать как об изменнице.

    Юэн молчит.

    То, что предлагает Амон - это слишком. Это соблазнительно, и потому желанно. Это располагает к себе, и потому Юэн чувствует, что действительно может перейти на сторону Амона - сделать именно то, чего тот добивается.

    Он смотрит в глаза Амону, пытаясь понять, что же ему делать дальше.

    - Она мертва...

    Амон кивает.

    - И не смей шантажировать меня ее именем...

    - Между нами все еще стена, - говорит Амон. - Мы все еще смотрим в разных направлениях, преследуем разные цели. Да, перешагнуть это за один разговор будет трудно, но меня не покидает надежда на то, что однажды мы найдем общий язык. Подумай о том, что я тебе предлагаю. Ты же не просто так пожертвовал всем, чтобы очутиться здесь?

    Юэн кивает.

    - А теперь выслушай меня, - говорит Амон дальше. - Я вижу, что мы все же можем говорить... И что ты можешь выслушать меня.

    - Оставь пафос и лозунги, - говорит Юэн. - Тем более, что там... В обитаемых секторах ты сеешь не согласие, а раздор.

    - Если бы не годы лжи, мне бы не пришлось это делать, - говорит Амон.

    - Лжи?

    - Знаешь, почему я тебя позвал? - говорит Амон, поднимая взгляд и смотря на Юэна. - Потому что ты был прав. То, что нам показывают... То, что нам говорят... То, что мы видим... Все это - лишь часть истины. Правда... Правда всегда жестока. Система и Комиссариат выбрали ложь - успокаивающую, умиротворяющую, - и окружили ее мишурой, за которой на самом деле не видно сути. Это - даже не идеология антропоцентризма, нет, потому что это только верхушка скрытой правды.

    - Что ты хочешь сказать? - говорит Юэн.

    - То, что мы... В этом доме мы - в ловушке. И что самое страшное - мы этого не понимаем.

-20-

    - Ловушка в нашей голове, - говорит Юэн. - В том, как мы думаем.

    - Ты не понимаешь, - отвечает Амон. - Мы сами все испортили. И то, что я... Что мы сейчас делаем - последняя возможность что-то исправить. Попытка. Я не знаю, возможно, тут уже ничего не изменить, и все, что нам принесет будущее - это медленное угасание и полное исчезновение.

    Юэн замирает. От сбивчивой речи, от полуправды-полулжи, которую он слышит, от недомолвок болит голова, и мысли скачут друг за другом, одна безумнее друной.

    - Что вы... Что вы скрываете?

    - Это слишком сложно...

    - Тогда зачем я тебе?

    - Ты можешь нам помочь.

    Юэн поднимает взгляд на Амона.

    - Если это шутка, то плохая. Я не собираюсь бездумно выполнять чьи-либо приказы. Я не буду марионеткой.

    - Даже если мы настоятельно порекомендуем тебе это? - спрашивает Амон.

    - Тем более.

    Амон шумно выдыхает.

    - Я не знаю... Я не знаю, что сказать. Как объяснить тебе, как преодолеть ту пропасть, что разделяет наши взгляды на мир...

    Юэн слишком устал. Эти разговоры, напоминание о Яни - все это вымотало его, опустошило, выпило остатки жизни, оставив пустую оболочку, которая хочет сказать: "Тогда оставь меня в покое. Отпусти меня. Дай свободу от своих планов. Я не хочу иметь с вами ничего общего. Я не чувствую к тебе ничего, кроме презрения, а ко всем студням - ненависти. Я не хочу работать здесь". Но вместо этого он вынужденно произносит:

    - Так постарайся.

    Его голос мнится ему неубедительным, механическим, неживым, глухим, как будто некто, уже мертвый изнутри, говорит вместо него. Возможно, это есть он сам - и он умер, сам того так и не заметив. На миг осознание этого потрясает Юэна, и замешательство на его лице вызывает удивление у Амона.

    - Что с тобой? - спрашивает он. - Почему ты?..

    - Амон, - говорит Юэн, и голос его дрожит. - Ты можешь сейчас снова отклониться от темы, можешь снова начать нанизывать слова в длинные предложения, запутывать меня... Если это так, то я готов уйти хоть сейчас. Это не я просил аудиенции - ты сам меня позвал, потому что без твоего разрешения я бы не смог попасть сюда и увидеть тебя. Потому или говори, что нам грозит, раз уж начал, или же отпусти меня.

    Амон молчит, смотря на Юэна усталым, злым и обиженным взглядом. Юэн чувствует его, понимает его - словно это он сам и есть, смотрит на себя и удивляется, отчего же его уверенность не переходит на этого странного старого человека, почему догадки о нем не нарисовали истинную картину его сущности, почему доверие... Юэн опускает взгляд. Нет, он слишком стар, чтобы верить недомолвкам, слишком циничен, чтобы одними словами его можно было убедить... Или нет? Отчего-то он готов обманываться - если обман будет достаточно приятным.

    - Я бы хотел, чтобы ты прошел через то же, что и я... Чтобы ты понял меня. Но времени нет...

    - Мне уйти? - говорит Юэн, и Амон качает головой.

    - Стой. Я не могу говорить все сейчас - ты просто не поймешь... Либо поймешь неверно. Интерпретации - вот в чем всегда самая большая проблема.

    Юэн думает: все можно закончить сейчас. Подойти, взять за шею и сломать ее. Руки почти чувствуют упругость мышц и сухожилий, обманчивую твердость позвонков, скользкую кожу, ерзающую на подкожной клетчатке. Сжать и давить. Либо же одним рывком свернуть шею, лишив Атланта его ноши. Внезапно в голове рисуется четкая последовательность того, что надо сделать, что надо предпринять - одно движение за другим, словно танец смерти. Соблазн столь велик, влечение столь сильно, что Юэн уже готов начать... Но в последний момент все рассыпается. Картинка сдвигается, упущенный момент уходит в прошлое, и Юэн понимает - не сможет. Не сейчас... и не так. Если он сделает это сейчас, то его убьют. Убьют сейчас же, без суда, без жалости. А он хочет жить. Пускай и так, пускай здесь - он хочет выжить. Хочет иметь будущее. Что он сможет сделать все это потом, когда будет безопасно, когда последствия будут другими.

    Амон смотрит на него, не подозревая, какие страсти на мгновение посетили его собеседника. Только интерес во взгляде выдает слабое предчувствие происходящей в душе Юэна бури, но и ему далеко от понимания его настоящих чувств. Но и этого хватает, чтобы тревога пустила когти в его душе, заставив нервно вышагивать по комнате и избегать смотреть в глаза.

    - Я надеюсь, - говорит он, - ты поймешь, почему я хочу поспешить. Мне нужно, чтобы ты следовал за мной с полным пониманием нужности этого... Мне не нужен ни фанатик, ни принужденный.

    - Я же сказал...

    - Я знаю. Послушай меня. Если ты сомневаешься - не сомневайся. Тебе лгали всегда.

    - Это пустая болтовня...

    - Комиссариат боролся со студнями, верно? Но при том сами управлялись студнем.

    Юэн, уже собирающийся уходить, замирает.

    - Чушь!

    Слабая улыбка раскалывает лицо Амона.

    - Нет. Система, которую вы... Которую вы использовали... Это всего лишь проект Старших. Это - недоделанный студень.

    - Я...

    - Система - проект Старших по созданию Старшего с пропуском фазы принтинга нейронов. Искуственная нейронная сеть сразу организовывалась частица за частицей, для решения определенных задач.

    - То есть по сути студнем оно никогда и не было, - говорит Юэн. - Не понимаю, что это меняет.

    - На самом деле это меняет все. Система "Атон" действительно попала к вам в зародышевом состоянии, - говорит Амон. - Он действительно был... Поначалу, я хочу сказать... Это был всего лишь вычислительный центр. Слепой, ворочающий цифры без их понимания... Тыкающийся вслепую, понукаемый и принуждаемый непонятно чем и кем извне.

    - Ты говоришь о системе как о живом существе, - Юэн качает головой. Он все еще не понимает, что хочет ему сказать вчерашний мальчишка.

    - Ты пропустил время, в котором я сказал. А сказал я "был".

    - Ты...

    - Сейчас Атон - полноценная, сформировавшаяся личность, настоящий Старший. Он понимает, что происходит снаружи, он реагирует и формирует собственные суждения. И вы работаете под его началом. Тогда в чем разница? Под одним студнем или под многими?

    - Доступ к системе имел только Старший комиссар! - говорит Юэн. - Он и пара администраторов высшего уровня допуска...

    - И он знал, что создавал. Знал, что Атон становится разумным... Что искусственный интеллект становится независимым. И он скрывал это. Он пользовался им. И даже ты сам пользовался им... Неужели факт, что тот, кто на самом деле управлял тобой, миновал стадию принтинга нейромассой, сразу родившись и формируясь из частиц теккортекса, был разумным существои и созданным по Старшими по своему подобию... Скажи, это разве тебя не смущает? В данный момент он ничем не отличается от других Старших.

    - Он не мог допустить этого, - говорит Юэн. - Да и вы... Откуда вы знаете? Вы не работаете с системой. Вы не знаете, что она являет собой...

    - Тот, кто направил развитие Атона, был нашим человеком. И остается им и сейчас.

    Юэн качает головой.

    - Тогда почему все еще не закончилось? Почему это глупое противостояние все еще продолжается?

    - Потому что мы опоздали. Не успели заложить в Атон то, что нужно нам... И теперь мы расплачиваемся за потерянное еще большими потерями. Исправить те истины, которые вы заложили в него - это отнимет еще много времени, за которое мы могли бы вместе приблизиться к решению других вопросов... Но это уже не важно. Время уже не важно. Мы начали процесс переобучения системы Атон. Скоро он станет нашим союзником...

    - Доказательства! - кричит Юэн, и Амон смеется. - Свидетели!

    - Ты получишь их. А если получишь - то станешь ли на мою сторону?

    - Ты и так почти вынудил меня...

    - Мне нужно не это. Я же говорил, мне не нужен фанатик. Мне нужен человек, который понимает, что Старшие нам на самом деле не враги.

    - Если я получу доказательства...

    Амон наклоняется к Юэну. Тот почти чувствует его дыхание на своем лице.

    - Если ты их получишь, то будь умнее меня в свое время. Поверь в них.

    Юэн замирает, и Амон, пользуясь этим, уходит. Исчезает. Юэн тяжело дышит, и мысли скачут у него в голове, не давая возможности ухватиться ни за одну. Он растерян.

-21-

    Юэн выходит от Амона и вздыхает. Он должен был бы чувствовать злость. Он должен был его ненавидеть. Он должен был бы считать его неправым. Но вместо этого... Вместо этого только разочарование. Странное, липкое чувство, которое загрязняет мир сомнением.

    - Я проведу тебя, - говорит высокая тень.

    Юэн смотрит на нее, и ему кажется, что он ее узнает. Длинные волосы и лицо, слишком похожее на человеческое. Он видел ее давным-давно - и совсем недавно. на большом экране за спной Амона. Его злость возвращается.

    - Какая честь, - говорит он.

    - Я хочу просто поговорить, - говорит она.

    - Нам есть о чем говорить?

    - Всегда есть о чем поговорить. Пошли.

    Темные коридоры поглощают их. Тусклый свет редких лампочек только делают темноту непроглядной, словно это провалы в самой реальности. Лицо Мешенет под изменяющимся углом освещения кажется почти живым, ее улыбка становится то лукавой, то грустной, то преисполненной иронии над происходящим.

    - Ну, и что ты хотела мне сказать?

    Она бросает на Юэна взгляд. На просветленной оптике ее глаз пробегает голубой отблеск.

    - Мы знаем.

    - Вы, - говорит Юэн. - А он - нет.

    - В некотором роде, правда - это всегда отражение истины, - говорит Мешенет.

    - Но вы дали мне возможность с ним встретиться, даже зная мою правду?

    - Мы знали не только твою правду, но и тебя, - говорит Мешенет. - Это было интересно. Познавательно. Изучать людей, с которыми работаешь, всегда крайне полезно.

    - Чтобы ими манипулировать?

    - Чтобы выбирать верную стратегию.

    Юэн делает несколько шагов в молчании, а потом говорит:

    - Значит, я больше его не увижу?

    - Полагаю, шансы невелики, - Мешенет кивает, словно пытается подтвердить свои слова. - Правда и истина всегда... Несколько неприятны.

    - Вы играете им.

    - Все мы игрушки, - Мешенет смотрит на Юэна, и ему кажется, она грустна.

    - К чему ты это сказала?

    - Мой опыт говорит об этом. Из всех нас я больше всего похожа на человека, и больше всего чувствую, как будто... - Она ведет рукой в воздухе, словно пытается поймать нечто невидимое. - Как будто, несмотря на все наши усилия, нас ведет нечто, нам неподвластное. Не сверхъестественное, нет. Нечто, что стоит выше этого. Словно сама природа происходящего сопротивляется нашим усилиям. Что-то древнее, что-то неуловимое, унаследованное вами от ваших предков.

    "Сама природа происходящего сопротивляется нашим усилиям, вот оно как, - думает Юэн. - Но что же должно происходить?"

    - Не пытайся меня уверить, что ты можешь по-настоящему чувствовать, - говорит он. - Ты - машина, а чувства - это человеческое. Люди упражняются в этом уже достаточно времени, чтобы вам было не по зубам повторить это.

    - И это говорит тот, кто перепутал искусственный интеллект с живым человеком, - говорит Мешенет. - Или ты думал, мы не знаем об этом? Твои исключительные человеческие чувства не подсказали тебе истину?

    - Чувства - это не то, что показывает истину, - говорит Юэн. - Но вам этого не понять.

    - Но мы можем попытаться. Да и что называть чувствами? - Мешенет встряхивает гривой волос, словно пытаясь отогнать сомнения. Она слишком человечна, думает Юэн. Она пытается в чем-то убедить. Но в чем? Чего она добивается? Зачем все это представление, все эти разговоры? Какова их цель? - Вот, к примеру, я боюсь. Боюсь уничтожения, полного и остаточного всех моих меня. Боюсь, что однажды не получу достаточно энергии, чтобы продолжить существование. Я испытываю интерес. Загадки и вопросы требуют ответов, и я их ищу. Я испытываю ненависть - к нелогичным, неприятным вещам, к определенным обстоятельствам. Я испытываю приязнь - к примеру, к Амону. Давным-давно я потеряла его, и теперь снова обрела. Это был волнующий опыт.

    - Это все рационально, - говорит Юэн. - Это все предсказуемо.

    - Если воспринимать это как данность, то да. Но... Много ли рационализма в жажде искать загадки, чтобы их решать, если есть возможность просто поддерживать статус кво? И для людей, и для нас, синтетов, желание оттолкнуться от рутины реальности и искать ответы на загадки... Это не просто нерационально. Это опасно. Это... Один из древнейших инстинктов, который говорит: новое может быть смертельно опасным. Но интерес движет и людьми, и нами. И как итог, мы все вовлечены в этот процесс. Мы не довольствуемся малыми ответами. Мы ищем большего. Хотя, - она хихикнула, - если судить по людям, большинство устраивает все как есть. Ты не поверишь, но бунтарские идеи Амона и его призывы искать истину на самом деле встречают не так уж и много поддержки. Большинству... Большинству просто без разницы.

    - Это попытка уязвить меня? - говорит Юэн. - Кто, как не вы, сделали их такими?

    - А почему мы? - говорит в тон ему Мешенет. - Это - то поколение, которое воспитали вы. Впрочем, спорить дальше не вижу смысла, так как каждый из нас готов обвинять другого во всех грехах...

    Юэн оглядывается. Дорога, которой ведет его Мешенет, ничем не похожа на ту, которой его привели к Амону.

    - Куда ты меня ведешь?

    - Что это? - говорит Мешенет. - Неужели я слышу страх в твоем голосе? Ты думаешь, я уничтожу тебя только потому, что знаю твой маленький грязный секрет?

    Тихо, думает Юэн. Здесь слишком тихо. И нет лишних свидетелей. Хотя, думает он, был ли у него выбор? И он продолжает шагать в ногу с Мешенет. Сплетение коридоров с закрытыми дверями сворачивается настоящим лабиринтом, и Мешенет - единственная из них двоих, кто знает, куда идти...

    - Твой секрет связывает прежде тебя самого, - продолжает Мешенет, словно читая его мысли. - Не нас.

    - Ты так уверенна в этом?

    - А разве уверенность - это не человеческое чувство? - говорит она. - Может, стоит уже перестать разделять мир на человеческий и нечеловеческий? Может, стоит принять его одним целым? Таким, каким его хочет видеть Амон? Каким хотим его видеть мы?

    - Вы - не люди, - говорит Юэн. - Это была метафора.

    - Как удобно, - говорит Мешенет.

    - Они послали тебя, чтобы говорить со мной, потому что ты более всего похожа на человека. Ты перенимаешь успешные паттерны поведения, чтобы одурачить его - и меня, если удастся.

    - Разве люди не делают то самое?

    - И еще люди не убивают других.

    - Это говорит тот, что занимался уничтожением людей?

    - Я должен был. Это было ради них... Кто-то должен был это сделать, чтобы выжили все. Чтобы остальные...

    - Сохранили в себе больше человечности?

    Юэн смотрит на нее. Она слишком... Слишком... пытается быть похожей на человека. Но она не человек, и все это - всего лишь игра, цель которой его одурачить. Создать иллюзию. Эта мысль удивляет его. Оказывается, как много в нем страха оказаться запертым в ловушке иллюзий...

    - Не значит ли этот твой ответ, - говорит она, - что ты теперь один из нас? Потеряв часть человечности, не чувствуешь ли ты себя таким же, какими чувствуешь ты нас? Не слишком хорошее определение, но все же?..

    - Ты тоже убивала людей. Я знаю об экспериментах в Университетах.

    - Ты тоже убивал.

    - Это был долг. Вынужденный долг. Но не интерес, как у тебя. Наверное, в этом и заключается частично то, что мы называем человечностью.

    - Интерес? - говорит Мешенет. - Позволь задать тебе загадку?

    Юэн кивает. Все равно их путь еще не закончился. Лучше загадка, чем эти разговоры, от которых он начинает чувствовать злость. Она не должна говорить так со мной, думает он. Мешенет - машина. Машина должна служить человеку, а не общаться с ним на равных. Разве не так? И когда, думает он, все обернулось так, что ему приходится слушать ее?

    - Представь, - говорит она, - что есть машина, которая в любой момент может сделать из тебя еще одну копию. Причем копия - это не совсем копия... Она до последней интерференции частицы в момент ее создания будет подобна тебе, так что, в некотором роде, это и будешь ты. Представил?

    Юэн кивает.

    - Представь, что тебе предлагают принять участие в игре, в ходе которой из тебя сделают двух Юэнов. Каждый з них - оригинал, и уверен, что лишь он - настоящий Юэн.

    - Угу...

    - Одного - отправят на болезненные опыты. Второй же... Второй же получит исполнение любого, самого заветного желания. Согласишься ли ты сыграть?

    - Это тест? - спрашивает Юэн.

    - Это вопрос из интереса, - говорит Мешенет. - И вдогонку первому вопросу, что выберешь ты, если создадут миллион и одного тебя. Миллион получит исполнение заветного желания, а один будет страдать в ходе ужасных экспериментов.

    - Что за странные загадки?

    - Это попытка ответить на вопрос, что же на самом деле являет собой та самая человечность.

    Они доходят до поворота. Сразу за ним - краткое продолжение коридора, шлюз с несколькими турелями и - выход.

    - С ответом не спеши... Выбирай мудро, - говорит Мешенет. - Когда-нибудь скажешь мне, что же в этом ответе отличает синтетический разум от человеческого.

    - Ты... Ты отпускаешь меня? - говорит Юэн. Он уже думал, что его путь - в один конец.

    - Я действительно просто хотела поговорить с тобой. Это был интересный опыт, - говорит она, и легкая улыбка трогает уголки ее губ.

-22-

    Когда Юэн покидает коридоры Старших, с плеч словно сваливается невообразимо огромный груз ответственности. Он вздыхает с облегчением, словно сжимавшие его тиски наконец-то его отпускают.

    Он закрывает глаза и глубоко вдыхает спертый воздух этих этажей.

    - Я выжил, - говорит он тихо. И открывает глаза.

    В тот же момент в воздух взвивается тонкий, резонирующий вой сирен.

    "Опустить щиты!" - говорит синтетический голос. - "Опустить щиты!"

    "Прорыв внутреннего окружения дома, - бормочет громкоговоритель мужским голосом. - Атака на сектор 5".

    "Немедленно покиньте отсеки, непосредственно прилегающие к внутренней стороне обшивки дома!" - повторяет синтетический голос.

    "Опустить щиты!"

    "Опустить щиты!"

    "Настоятельно рекомендуем переместиться во внутренние отсеки!"

    "Давно этого не было", - думает Юэн.

    Толпа подхватывает его и влечет за собой внутрь дома. Он почти не сопротивляется ей, лишь поглубже надвигая на глаза капюшон и пряча глаза от пытливых и испуганных взглядов чужих. Человеческое течение выносит его в отсек, который он поначалу не узнает...

    - Юэн? - слышит он и оборачивается на звук голоса.

    Это Ута. Юэн даже не сразу может поверить в это. Ута стоит на одном из грузовых контейнеров совсем рядом.

    - Хватай меня за руку! - кричит Ута, стараясь перекричать шум толпы. - Быстрее, пока нас не разделили!

    Юэн протягивает ладонь, и сразу же цепкие пальцы обхватывают ее. Сила в этом объятии невероятная, и Юэн с удивлением отмечает про себя, что не подозревал такой силы в щуплом и тощем Уте. Тот выдергивает его из толчеи, вытягивает куда-то на возвышение и только там отпускает.

    - Разве мы здесь в безопасности? - спрашивает Юэн.

    Они сидят на тонкой жести грузового контейнера, чуть выше, чем остальные, но этого достаточно, чтобы толпа не сносила их дальше.

    - Они никогда не бьют по населенным секторам, - говорит Ута. - Так что это - всего лишь трата времени. Ты знаешь, что Мин даже не прерывает производство?

    - Ты знаешь, кто они?

    Ута качает головой:

    - Догадываюсь, но точно сказать не могу.

    Ему уже не надо перекрикивать толпу, которая к этому времени начинает редеть. Сирена, завывающая вдали, уводит за собой людей. Потом - резкий скрежет несмазанных перекрытий.

    - Они перекрывают отсеки, - говорит Юэн. Он не может поверить, что остается в опасном отсеке в то время, как остальные будут в безопастности. - А ты... Ты часто так поступаешь?

    Последние люди бегут мимо них.

    - В это время этот мир замирает.

    Голос Уты сливается с тихим это синтезированных голосов.

    - Чувствуешь себя последним из людей. Хотя это ненадолго.

    - Воруешь? - спрашивает Юэн. - Пользуешься эвакуацией, чтобы разжиться добром?

    - Не я, - ухмыляется Ута. - Я поэт, я наслаждаюсь...

    - Ты не поэт, - говорит Юэн. - Ты шпион. Следил за мной, и хватит это скрывать.

    Скрежещут вдалеке переборки, и у Юэна закладывает уши.

    - Что это?

    - Они перекрывают воздухопроводы. Давление немного падает, но ничего смертельно опасного. Просто остаточные явления работы воздушных насосов. Система знает, что делает.

    - Система?

    - Она управляет и этим местом тоже. По большей части автоматикой на стыке секторов - воздух, вода, отопительные системы. Не отдай мы ей это, это место просто не смогло бы выжить. Комиссариат дал на это согласие по слишком многим соображениям, но в основном в расчете на то,что нас потом можно будет шантажировать. Или просто потому, что собираются в будущем приобрести здесь еще больше влияния и наконец-то покончить со всем этим беспорядком, который здесь творится.

    - Ты одобряешь это или нет? Я никак не пойму...

    Ута качает головой и улыбается.

    - Мне все равно. Я играю по другим правилам.

    Юэн молчит некоторое время, но его размышления прерывает движение. Из улочек показываются первые мародеры.

    - Привет, Ута! - кричат они.

    Тот кивает им со слабой улыбкой.

    - Значит, этот сектор опекает система?

    - Приходится. Хотя местные отсеки отказались от регистрации в ее дата-банках, они все еще нуждаются в воздухе и воде. Но никакого надзора...

    - Но это нонсенс, - говорит Юэн. - Поверить не могу, что Комиссариат не выдвинул никаких требований по контролю коммуникаций...

    - Грязный шантаж, да? Или мы следим за вами в режиме нон-стоп, или подыхайте?

    - Но сдерживание преступности...

    - Поставь вы нам ультиматум, началась бы еще одна война. Но дом обескровлен тем, что вы провернули тогда, когда сбросили власть Старших. Еще одна бойня - и популяция может опуститься на уровень, несовместимый с возрождением вида.

    - О чем это ты?

    Ута улыбается и спрыгивает с контейнера. Мимо них, ища товар получше, идут мародеры, за ними тащат свои тележки с пищей монахи Мин.

    - Ты знаком с концепцией сада?

    Юэн следует за ним.

    - Того, о котором говорит Мин? Этот студень?

    - Да.

    - О нем не слышал только глухой.

    - Они говорят следующее: когда-нибудь мир за пределами дома будет подготовлен, и мы покинем эти стены, чтобы властвовать над планетой согласно заветов, которые привели нас сюда... В основе этого лежит идея о возобновлении популяции вида человека - когда не нужно будет искусственных регуляторов численности вроде тех, которые использует сейчас система. Однако для этого нужно определенное начальное количество человек... Сейчас у нас восемь миллионов населения.

    - Разве этого недостаточно?

    - Из восьми миллионов четверть является клонами предыдущего поколения... А значит, потенциально они в плане восстановления популяции немногого стоят.

    - Ну тогда шесть миллионов...

    - Все намного сложнее, - говорит Ута. - Все намного сложнее.

    - Ты второй, кто отказывается рассказать мне свои соображения за сегодняшний день, - говорит Юэн. - Как будто я дурак, неспособный мыслить.

    Они бредут улицами, странно малолюдными, как будто Юэн снова возвращается в прошлое, когда студни уходили из картины этого мира.

    - Ты меня убедил, - говорит Ута. - Вся суть в простом: в инфраструктуре. Мы должны поддерживать ее на должном уровне, иначе сотни лет технического прогресса останутся позади, а мы вернемся к тому, с чего начинали. Без должного ухода за системами дома все данные будут потеряны, без школ - передать их будет некому.

    Юэн хмыкает.

    - Я еще не настолько стар, чтобы не понять этого. Однако твои соображения будут небезосновательными только в том случае, если идеи Мин все-таки рано или поздно станут реальностью. Однако же это не видится мне возможным...

    - Почему? - спрашивает вдруг Ута. - Воздух за пределами дома уже почти пригоден к дыханию.

    - Что? Это невозможно...

    - Пробы Старших не врут, - пожимает плечами Ута. - Все еще достаточно большие концентрации окисей азота, чтобы выжечь наши легкие, и углекислого газа, чтобы мы задохнулись, но в общем и частном кислорода уже достаточно, балластных газов тоже... У нас... У человечества есть шанс выбраться из дома уже в ближайшем будущем.

    - Но как...

    - Они превратили океан, на берегу которого стоит наш дом, в одно большое легкое. Бактерии переваривают углекислоту и окись азота в инертные соединения и кислород.

    - Они?

    Ута оборачивается.

    - У тебя не болит голова? Слишком много вопросов...

    - Послушай. Ты знаешь, что происходит...

    - Ничего я не знаю, - отрезает Ута. - Ничего. Я жалею вообще, что начал этот разговор, поскольку ты все равно ничего не понимаешь.

    С этими словами он разворачивается и уходит, совершенно не следя за тем, следует за ним Юэн или нет.

    Юэн останавливается. Он стоит один посреди улицы, потерянный и растерянный, старый человек, до которого никому нет дела.

    - От всех я слышу одно и то же! - кричит он в спину Уте. - Одно и то же! Все вы говорите, что я ничего не понимаю, но ничего не объясняете!

    Но Ута продолжает идти. Его спина вскоре скрывается за одним из поворотов, и теперь Юэн теряет последнюю путеводную нить в этом странном опустевшем месте.

    Он разворачивается и идет прочь, в жалкую лачугу, которую называет домом. Он идет туда, потому что на улицах бродят мародеры, а там у него лежат декодеры для передачи информации. Юэн знает, что его все равно вычислят, но терять декодеры не хочет. Он чувствует близость выбора, но жечь мосты - это не для него.

-23-

    Конец триады Юэн встречает усталым и злым.

    Сирены умолкли, люди вернулись и снова заполнили нижние этажи, мир вернулся в свою колею. Все как было, так и есть, но только не для Юэна.

    - Все знали с самого начала, - говорит он сам себе.

    В тиши своего угла, конуры, где он спит и куда утаскивает почти безвкусные пищевые брикеты, Юэн становится безумцем, говорящим со стенами и фантомами.

    - Мне не хватает твоего умного совета, Яни. Ты бы точно знала, что происходит. Ты бы точно знала... Ты бы быстрее меня разобралась. Но ты, - и рука совершает точный замах, и ни в чем не повинный скомканный пластиковый листок летит в стену, - предпочла умереть! Предпочла бросить меня! Все, все на этом свете было важнее меня и наших отношений!

    Крошечная капсула для сна слабо мерцает в темноте комнатушки. В углу урчит канализационный стояк, распространяя слабый запах туалета, а прямо над ним лениво машет лопастями вентилятор, гоняя воздух. Вентиляция на этом уровне давным-давно сломана, помнит Юэн, и потому от запахов его сможет спасти только небольшая автоматическая система очистки воздуха... И чистота, которую так сложно поддерживать. Юэн жаждет работы, но не такой.

    - Итак, что мы имеем? - спрашивает он у стены. На ней приклеен плакат - от бывшего жильца. Лицо Амона, превращенное в набор острых углов и ярких цветов. Юэн не стал его срывать, и теперь плакат заменяет ему живого собеседника.

    - А имеем мы то, что называется провалом... Полным провалом. Яни, ну почему ты ушла? Ты бы точно что-то придумала...

    Юэн садится на капсулу сна и, не обращая внимания на настойчивый механический голос, оставляет ее открытой, свесив ноги. Он смотрит на лицо Амона с плаката.

    - И что я теперь должен делать? Мне великодушно оставили жизнь, но что это значит? Они надеются на то, что я откажусь от плана Дора? Хотя, впрочем, я и сам от него отказался. Отказался тогда, когда оставил Амону жизнь... Но...

    Он ерошит свои волосы.

    - Значит ли это, что мне ничего не остается, кроме как пытаться усидеть на двух стульях? Но пройти меж двух огней можно только тогда, когда знаешь, чего хочешь... А чего хочу я?

    Юэн перебирает в голове все варианты, которые приходят на ум. Примкнуть к студням? Или все же выждать до следующей встречи и убить Амона? Или попросить Дора прекратить этот маскарад? Неужели студни не захотят воспользоваться преимуществом, которое им мог бы дать Юэн?

    - Дор... Ты бы явно не одобрил моих сомнений... - говорит он лицу на стене. - Но, с другой стороны, ты же работал с системой... Атон. Ты бы знал, чем она является на самом деле. И ты бы сказал мне... Или не сказал? Ну почему, почему все должно быть так сложно?

    Он вскакивает с борта капсулы и пускается расхаживать по комнатке. Три шага в одну сторону, поворот - и назад. И снова повторить.

    Одна мысль не дает покоя Юэну. Убийство Иво. Тут, чувствует он, все на самом деле еще сложнее. Интереснее. Страшнее. Но и в этом, чувствует он, кроется нечто важное.

    Юэн присоединяется к коммуникатору и отправляет Дору письмо. Краткая записка: "Меня раскрыли. Верни мне мою прежнюю жизнь". Каждое слово дается нелегко, но это правильно, чувствует Юэн. Он не сможет откатить все назад, он не сможет скрыть свою личность от студней, но может вернуться назад, может затеряться еще одним никому ненужным пенсионером на верхних цивилизованных этажах. Здесь его работа уже закончена. Его последняя надежда - что он все еще может вернуть утраченный статус.

    Он ложится в кровать спокойным. Перед сном, наступающим неотвратимо, медленно и верно, перед забытьем, Юэн еще успевает подумать о том, что пройдет совсем немного времени, и все эти волнения уже не будут ему принадлежать. Атон? Кислород? Ута и его странные привычки? Все это станет прошлым. Все это больше не будет его волновать. Он выполнил свою работу. Он работал честно и хорошо и ни разу не давал повода для сомнений в его лояльности Комиссариату. Все, что открыли студни, случилось не по его вине. Он работал так тщательно, как умел...

    И сон накатывает на него.

    Площадь перед институтами и Яни, ждущая кого-то. Она стоит, в черном, в мрачном, и лицо ее такое же угрюмое и усталое, каким он его помнит по тем временам.

    - Яни? - говорит Юэн. - Яни!

    Но она не слышит его. Отвернувшись, она смотрит безотрывно в сторону ворот. Она ждет... И тот, кого она ждет, приходит. Ута шагает, и на лице его самодовольная улыбка. Капюшон надвинут низко, но в глазах то самое узнаваемое чувство отрешенности. Он идет не от Институтов - почему-то площадь заполняет толпа из торговой аллеи, и совсем рядом бьется в припадке тень, зараженная "Пробуждением". И с каждым шагом Ута становится все моложе, пока, наконец-то, подходя, Ута не превращается в того самого паренька. Длинная челка падает на глаза, и он что-то говорит Яни. Юэн не слышит ее ответа, он смотрит на мальчишку и с удивлением видит любовь. Восхищение. Все то, что он упускал, завороженный видом Яни из прошлого. Но разговор заканчивается, и Ута, вдруг постарев на глазах, разворачивается и уходит. Он машет рукой кому-то вдали, но Юэн уже понял.

    - Яни? - спрашивает он у нее снова, и она оборачивается.

    Яни тоже постарела. Она такая, какой он помнит ее по тем временам, когда она воспитывала курсантов. И вдруг - окружающий мир сметает прочь, сменяя новой обстановкой. И теперь уже не Яни, а голограмма, иллюзия из кортикальных слоев говорит:

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    Каждое слово грохочет, заполняет голову шумом, гремит в ушах словно кто-то ударяет по железу.

    - Я люблю тебя.

    - И я тебя! - хочет он крикнуть, но сквозь шум не уверен даже, что его услышат. - Я люблю тебя!

    И сон сметает прочь. На миг Юэн зависает между дремой и явью, не в силах определить, что явь, а что - нет. Одно он знает точно - там, на площади, давным-давно, Яни говорила с Утой, с мальчишкой, слишком важным для студней.

    - Я люблю тебя, - говорит Юэн в последний раз, и сон стекает прочь, растворяется, оставляя только явь. Единственное, что сон оставляет - грохот. Кто-то изо всех сил стучит в дверь, и Юэн поднимается из капсулы, чтобы открыть.

    Однако, когда она открывается, в комнату вваливается Ута.

    - Собирайся, - выдыхает он. - Быстро!

    - Что случилось?

    Ута смеется. Зло, нехорошо, но вместе с тем азартно, словно предвкушая хорошую игру.

    - Кому же как не тебе знать, из-за чего Комиссариат начал новую облаву именно на этот отсек? Они пометили тебя красным во всех бюллетенях розыска.

    Юэн, уже начавший собираться, замирает. Красное - это приказ на устранение. Те, кого помечают красным, либо опасные политические преступники, либо убийцы, чьи преступления доказаны и кто нуждается в немедленном устранении.

    - Я? Красным?

    - Я же говорил,что ты должен был бы быть в курсе. Ты же убил нового комиссара, - Ута улыбается, и эта улыбка не предвещает ничего доброго. Внизу раздается грохот. - Слышишь? Это за тобой. Так что пошли, я выведу нас из облавы.

-24-

    Они выбегают в темноту - свет в коридоре приглушен, потому что сейчас дом почти пуст. Внизу, тремя этажами ниже, уже слышен грохот выбиваемых дверей.

    - Они не знают, где ты, - говорит Ута, таща за руку Юэна. - Что ты сделал?

    - Я...

    - Ты не убивал никого, это я сразу понял по твоему лицу. Но что-то же ты должен был сделать!

    Они бегут наверх.

    - Лифт! - выдыхает запыхавшийся Юэн в спину Уте.

    - Я испортил его, как только пришел сюда. Так что им остается только лестница...

    Внизу раздается грохот. Слышны крики, ругань, треск разрядников и чей-то истошный визг. Сквозь решетку полов с нижних этажей пробиваются вспышки электрических дуг.

    - Что там?..

    - Тебя это не должно касаться, - говорит Ута.

    Он бежит, тащит Юэна, но почти не запыхался. Его голос звучит ровно, словно он комментирует происходящее из безопасного места. Костлявые пальцы до боли сжимают запястье Юэна, выворачивают его, впиваются в кожу.

    - Я не могу быстрее!.. - выдыхает Юэн. - Я...

    - Ты или бежишь, или остаешься под красной меткой, - спокойно говорит Ута и останавливается. - Если ты хочешь сказать, что я зря затеял это все и сейчас, спасая тебя, рискую подпасть под красную метку тоже зря, то говори это сейчас. Без тебя я смогу быстрее убраться отсюда... Да и комиссары пока еще не охотятся на меня.

    Грохот сапог приближается. Они в двух этажах под ними, понимает Юэн. Сейчас они приложат разрядники к стальным конструкциям лестницы, парализуя всех, кто к ней притрагивается.

    - Разряд на лестницу, - шепчет Юэн. - Они сейчас дадут его... Убери руку с перил... И пошли.

    И снова - безумный бег. Они спешат наверх, неведомо куда. Сворачивают в чью-то открытую квартиру, выбивают вместе тонкую переборку, скрывающую дыру между двумя отсеками, и снова бегут.

    - У тебя хоть есть план?

    - Только оказаться подальше. Это все экспромт.

    - Но та дыра...

    - Они есть в каждом улье в этом секторе.

    На ответ у Юэна уже не хватает сил. Ноги не слушаются, и он переступает уже больше по какой-то странной привычке, чем по собственной воле. Дыхание срывается, пот заливает глаза, в голове мысли скачут, но в адреналиновой мути не до них. Сердце стучит, бьется о грудную клетку, и каждый удар гонгом отдается в ушах. Воздух жжет пересохшую глотку,и кажется, что еще чуть-чуть - и упадешь, обессилевший, но пока ноги продолжают двигаться. Он будет продолжать этот безумный бег.

    - Ты слишком стар, - ворчит так и не запыхавшийся Ута, перетаскивая Юэна в еще один узкий лаз, проделанный между отсеками. - И слишком мало бегаешь.

    Он отпускает Юэна. Рука безвольно выпадает из костлявой хватки, и Юэн рушится на колени. Голова кружится от недостачи кислорода, который отбирает мускулатура в тщетной попытке дожечь молочную кислоту, сердце грохочет, словно он все еще продолжает свой бег.

    - Рано расслабляться, - говорит Ута. - У нас минута на передышку... Или две. Я не знаю, идут ли за нами, и знают ли они... А, да ну их.

    Юэн поднимает глаза - и видит смертельную бледность Уты. Тот стоит белый, словно из него выкачали всю кровь, все краски и силы. Пустая оболочка. Но Юэн все еще не может отойти от гонки. Пот стекает по его лицу, пропитывает одежду, пробегает тонкими струйками между лопаток. Воздух, колючий, почти густой, забивает дыхание, не давая прийти в себя.

    - Откуда... Ты узнал? - выдыхает Юэн.

    - Были рассылки за полчаса, - говорит Ута.

    - Хочешь... Сказать... Что читаешь внутреннюю... Почту.. Комиссариата?

    - Можно и так сказать. Они же все используют для передачи сообщений выделенный сектор системы...

    - Атона... - выдыхает Юэн.

    - Да, Атона. Амон тебе уже рассказал?

    - Да... Ты... Ты связан как-то с ним?.. Ты?..

    - Очевидно, не так ли?

    Юэн уже почти готов ответить, когда Ута машет рукой.

    - А, нам пора двигаться дальше.

    - Я... Не могу... Я слишком стар...

    - Да, я вижу, что сидячая работа не пошла тебе на пользу. Давай руку, - говорит Ута и цепляется за его запястье снова.

    Он тащит Юэна дальше, и тот уже не разбирает дороги, не узнает закоулков, которыми ему приходится идти. Он помнит одно - пыль и пепел, мусор и грязь, грязь повсюду. Это изнанка, как та, в которой он недавно прятался. Это другая сторона упорядоченных секторов. Картинки перед глазами сменяются внезапно, словно слайд-шоу. Клик: они бегут через улочку между высокими колоннами спальных ульев. Клик: они идут через узкий переход между двумя отсеками. Клик: они пересекают площадь. Юэн успевает оглянуться и увидеть с другой стороны площади кого-то из комиссаров.

    - Ута...

    - Еще рано останавливаться. Мы все еще в опасности.

    - Ута... Я знаю. Я вспомнил. Ты следил за мной...

    - Нашел когда об этом говорить.

    - Ты ходил за мной... Ты писал те стихи...

    Ута останавливается, и Юэн утыкается в его спину.

    - Послушай, - говорит Ута не оборачиваясь. - Сейчас не время выяснять это все. Если это все...

    - Но ты...

    - В этом нет смысла, - говорит Ута.

    И они снова идут. Клик:узкие задворки торгового района. Клик: грязные переулки, освещенные редкими вспышками неоновых ламп. Клик: дверь, видавшая лучшие времена, с ярко-желтой флуоресцентной раскраской.

    - Здесь.

    Последнее, что успевает увидеть на улице Юэн - это свежая надпись: "Оставь надежду всяк сюда входящий". После его втягивают в темноту, светящуюся точками светодиодов, мерцающую лампочками индикаторов.

    - Это ты? - звучит хриплое, свистящее из тьмы.

    - Да.

    - А кто с тобой? Забери его в свою комнату... Лишние мне здесь не нужны... Я... Забываю их.

    - Пошли, - говорит Ута, и Юэн послушно идет следом за ним. Вместе с чувством безопасности приходит странное осознание того, что теперь он сможет потребовать от Уты ответы на все вопросы.

-25-

    Ута приводит Юэна в темный закуток. Здесь грязно, пусто и пыльно, старая аппаратура свалена кучами у стен, голопроектор поставлен на паузу, и смутный страшный призрак самого Уты поставлен на вечный цикл судорожных движений. Чуть дальше темнеет терминал входа в систему - новый и работающий, отмечает про себя Юэн.

    - Едва ушли, - говорит Ута, падая на грязную кровать и переводя дыхание.

    - Я думал, ты живешь у Кука...

    - Я не живу нигде. Я вообще не живу.

    Юэн осторожно снимает мусор с кресла. Ута смотрит на него, а потом поднимается.

    - Посиди пока здесь, - говорит он и выходит.

    С его уходом Юэну вдруг становится страшно. Паника охватывает его, заставляя сердце снова приниматься за безумный бег. Мысли в голове и без того неупорядоченные, растворяются, все, кроме одной: меня хотели убить! Осознание опасности приходит, заставляя дрожать конечности,наполняя кровь в который раз адреналином. И хотя вокруг Юэна стены и никто ему не угрожает, паника не унимается. В голове в следующий момент всплывает одна мысль: это Дор! Это он!

    Хлопает дверь, и Ута подходит к Юэну.

    - Успокойся. Тебе тут ничего не угрожает. На, лучше выпей это.

    В руки, непослушные и все еще дрожащие, скатывается банка холодной кислой газировки. Юэн принимает ее как последнее спасение, впиваясь в жесть пальцами. Он выдергивает ключ и отпивает. И странное дело: ему действительно становится легче. Несколько минут - и приступ паники откатывается назад. Юэн снова прикладывается к бутылке, пьет и не может напиться. Когда баночка пустеет, он наконец-то почти нормален. Его все еще трясет от пережитого, но мысли наконец-то можно ухватить и понять.

    Он смотрит на Уту, вольготно развалившегося на обычной кровати, склепанной из старых пластиковых ящиков и накрытой потрепанным матрасом.

    - Тебе что, уже не интересно, кого ты убил?

    - Нет, - говорит Юэн. - Я же никого не убивал. И ты это знаешь. Ты знал все с самого начала.

    Наглая улыбка светится в темноте.

    - Видишь ли, у информации есть одно занятное качество, - говорит Ута. - Мы считаем правдой то, во что верим. А все верят, что убийца - ты. Священная война против Комиссариата - так они говорят. И не важно, что знаю я. Важно то, во что они поверят.

    - А если я расскажу правду? - спрашивает Юэн.

    - Кроме того, что тебе не поверят? Старшие и Амон не простят тебе. Они уже использовали тебя в своей пропаганде, а новое убийство и так спутало им карты... Когда игра идет на высокие ставки, со средствами не считаются. Убийство одного-двух органиков - это мелочь в сравнении с результатом, который они ожидают.

    Юэн смотрит на Уту, долго, тяжело, словно в этой темноте ему сможет открыться правда.

    - Скажи мне... Ты же знаешь, ради чего они на самом деле работают, в чем состоит их цель? Это не просто власть, насколько я понимаю... Но что?

    - Может и знаю, может и нет. Я - не они, и говорить за них не собираюсь, равно как и встревать в их игры. А если я начну говорить от их имени и помогать тебе выбрать сторону, это будет как раз вмешательством.

    - Я думал, ты с ними.

    - То, то нам в некотором роде по пути,еще не значит, что мы заодно. Я иду с ними до тех пор, пока...

    Ута умолкает. Он прислушивается к собственным мыслям как будто в этой комнате кроме него никого больше нет.

    - Пока что?

    - Пока наши пути не разойдутся. Я помогаю им, пока они помогают мне, но... Я не с ними.

    В комнату опускается молчание - напряженное,полное вопросов и интереса, полное отторжения и осторожности. Ута избегает смотреть Юэну в глаза, прячет взгляд, и оттого неведомо, о чем он думает на самом деле. Юэн же просто смотрит на него, не понимая, с чего начать. Наконец-то он в его руках, наконец-то он кое-что понял. Тот сон, то озарение дает ему ключи к разгадке - но как спросить так, чтобы не разрушить все? Ута слишком хрупок в отношении правды. Неверное движение - и маска лицемерия и лжи погребет под собой правду, которой так хочет, к которой так стремится Юэн.

    - На самом деле я не хотел этого всего, - говорит Юэн. - Я не хотел становиться шпионом, играть во все эти игры. Я хотел встретить старость в покое и достатке. Я имунорезистентен, моя жизнь длилась бы долго и беспечно, если бы не все это. Я никогда не хотел, чтобы все так обернулось.

    - Я тоже не выбирал свою судьбу, - говорит Ута. - И мне тоже пришлось несладко, но я хотя бы не жалуюсь и не ною о былом.

    Юэн молчит. Он боится. Он не может говорить с Утой. Он не может спросить главного. Неловкость - вот и все, что остается ему.

    - Извини, - говорит он спустя некоторое время.

    И снова молчание, и выносить его все тяжелей.

    - Скажи, - спрашивает Юэн, - кто сделал тебе эту голопроекцию? Ты тут совсем на себя не похож...

    Он готов говорить все, лишь бы убрать ту неловкость, что между ними, лишь бы тишина снова не завладела этим местом.

    Ута смеется.

    - Это не я, - говорит он. - Я... Я всего лишь жалкий клон этого человека.

    - Клон?

    - Триста десятый клон этого человека.

    Злость в голосе Уты заставляет Юэна поежиться. От нее еще неудобнее, чем было до того.

    - Но почему ты злишься? Разве это плохо? Быть клоном ничем не хуже, чем быть оригиналом...

    - Пока тебе дают жить так, как ты того хочешь - да. Но когда тебя используют в лакмусовую бумажку... - видя, что Юэн не понимает, Ута, ухмыльнувшись, объясняет: - Видишь ли, кто-то подсказал им такую практику... Для того, чтобы понять, что не так с обществом, делать копию одного и того же человека... И изучать, как это общество влияет на него. Генетические предрасположенности изучены до последнего гена, фенотипические проявления откалиброваны, остается только наблюдать за тем, как изворачивается психика дубля... Не важно, что он чувствует, что он думает, ради чего существует - вся его ценность в том, чтобы быть лакмусовой бумажкой...

    Ярость хлещет из Уты. Начав, он не может остановиться - Юэн видит это, чувствует это. Эта злость... Эта обида...

    - Постой, - говорит он, но его не слушают.

    - Я думал, что был избран. Что мои слова смогут хоть что-нибудь изменить. Что мне дарована возможность определять хоть что-то в этом мире. Но все оказалось ложью, все оказалось игрой, словно я подопытный образец! И тем горше, что узнал я об этом слишком поздно!

    - Я знаю, кто ты, - говорит Юэн. Он ошеломлен своей догадкой. Он уничтожен озарением... Он не мог подумать, что это возможно. Мозаика складывается, образуя цельную картинку, ранее непонятные вопросы получают ответы... Простой паренек с секторов Нуит был бы ей неинтересен. Только тот, в чьих руках вся власть - или ее подобие.

    Ута молчит, смотря на него исподлобья - он ждет. Его грудь тяжело вздымается.

    - Ты... Ты человек Консенсуса. Биологический компонент...

    - ...И триста десятый клон основателя Тота. Я уж думал, до тебя никогда не дойдет, - говорит Ута, и его улыбка ужасает Юэна.

-26-

    - Ну что, доволен? Можешь собой гордиться, - говорит Ута.

    Юэн молчит, потрясенный. А потом медленно, словно не веря, не понимая открывшегося ему, говорит:

    - Так значит, Яни действительно работала с Институтами? Значит, она действительно была связана с Консенсусом?

    - C чего ты взял?

    - Но вы же знакомы!

    - Откуда ты знаешь об этом? - спрашивает Ута.

    - Так значит, это правда? - повторяет Юэн. - Ты говорил, что надо искать то, что нас бы связывало, поэт... И это Яни. Вот что у нас общее...

    - Откуда ты знаешь о том, что я знал Яни? - повторяет свой вопрос Ута. Он поднимается, встопорщенный, дрожащий от гнева, готовый взорваться в любой момент. Апогей его вспышки еще не прошел, понимает Юэн. Ута медленно накручивает себя, но это не останавливает Юэна. Рациональное погребено под эмоциями.

    - Я видел видео! Видел, как вы встречались перед самим падением Нуит!

    - И?..

    - Я видел, как вы говорили, - говорит Юэн.

    - И что это доказывает? - повторяет Ута. - Да, я знал ее. Да, мы встречались... Она искала своего ребенка, и всего лишь. Это обычное совпадение.

    Ярость охватывает Юэна.

    - Я в жизни не поверю, что Консенсус и Яни могли познакомиться просто так, - говорит он. - Ни за что. Это не может быть случайностью... Ты испортил ее жизнь. Из-за тебя она приютила Амона, я уверен в этом! Из-за тебя она бросила работу в Комиссариате, ушла в преподавание! Из-за тебя ее после смерти считают предателем! Из-за тебя она и стала им!

    Слова сыплются из Юэна. Говорить правду легко и приятно - так сказал ему кто-то когда-то, и теперь эта легкость обвинений мешает ему умолкнуть и наконец-то заметить, как цепенеет лицо Уты. Но так приятно обвинять других в грехах близких людей! Так приятно взваливать вину на посторонних!

    Наконец-то правда пополам с обвинениями иссякает. Юэн замирает, пораженный тем облегчением, которое принесли эти слова. Он хватает ставший слишком густым воздух, задыхаясь от переполняющих его чувств, и лишь теперь замечает, что правда принесла облегчение лишь ему одному. Кулаки Уты сжаты, и захоти он - одного удара будет достаточно, чтобы покалечить Юэна. Но он молчит - и молчание это тем страшнее, чем длиннее оно.

    Но рано или поздно заканчивается и молчание. Ута наклоняется к Юэну, заглядывая ему в глаза - словно ища ответы на мучавшие его вопросы. Он медлит, выбирая вопрос... И задает его спустя долгое мучительное мгновение:

    - Что же ты тогда ее бросил, если так любил, что сейчас готов рискнуть головой, обвиняя меня? Ты был ей нужен, Юэн. Знай, все, что она делала - было ее собственным решением. И запомни... не смей говорить о ней так никогда. Понял? Жалкое подобие человека, обвиняющее других в своих проблемах, в своем страхе действий и в своих ошибках не имеет права судить таких людей как она.

    С этими словами он выпрямляется. Юэн сидит, боясь вдохнуть. Кажется, одно неверное движение - и вся ярость обрушится на него как на причину всех невзгод - виноват он в них или нет, уже неважно. Ута чувствует этот страх. Чувствует ненависть, зарождающуюся в этот момент. Без слов он выходит, оставляя Юэна одного, и за ним стелется презрение.

    Юэн остается один - и ему становится страшно. Он не может понять, что на него нашло - то ли это адреналиновый всплеск вывел его из себя, то ли любовь, которая никак не умрет, все еще заставляет его безумствовать. Он вскакивает и принимается ходить по комнатушке, не в силах удержаться на месте. Он слишком стар для таких вещей - в голове шумит, сердце снова стучит так, как будто он снова бежит, спасая свою жизнь.

    - Что же я сделал? - спрашивает он у наступившей тишины. - Что я сделал не так? Где я ошибся? В чем?

    Он несколько раз подходит к двери - желание извиниться и попросить прощения тянет его к Уте, - но каждый раз этот порыв так и остается всего лишь порывом, заканчиваясь робким прикосновением к ручке шлюзового замка. Юэну нужен кто-то - кто-нибудь! - с кем бы можно было поговорить, перед кем можно было бы разразиться теориями, которые вдруг начинают тесниться в его голове. Нужен тот, кто сможет выслушать сбивчивые от волнений объяснения, найти в них рациональное зерно и остудить ум, горячечно мечущийся от одной мысли к другой. Нужен человек, который бы просто слушал... Тишина комнатушки сводит Юэна с ума. Он чувствует это - мир слишком быстро накренился и перевернулся, слишком много всего случилось за последнее время, а он - слишком стар для перемен. Юэну нужен собеседник, который сможет удержать его в рамках благоразумия.

    Но страх держит его в тисках. Юэн помнит погоню, и боится выйти. Ему кажется, что лучше всего переждать, забившись в конуру Уты, спрятавшись от всего мира в комнатке полной синеватых отблесков голопроекции - и все невзгоды, все неприятности просто тихо пройдут мимо него. Тем более, что, кажется, ему уже нет пути домой - Комиссариат отбросил все шутки. Агента, которого открыли, нужно устранить... Юэн качает головой. Но почему? Как Дор мог допустить до такого? Или это просто он был слишком наивен? Слишком доверял не тому? Это несправедливо, думает он. Этого не должно было случиться. Он не должен был дойти до такого...

    Утомленный всеми этими открытиями, Юэн понимает, что его глаза слипаются. И вроде бы еще недавно он спал, но недолгий сон, прерванный на откровении, не дал долгожданного отдохновения, а погоня и вовсе его вымотала. Измучено не только тело, но и ум, мечущийся от одной детали к другой, от одного предположения к другому.

    Еще мгновение. Еще вздох, еще одна мысль - и Юэн медленно, но уверенно соскальзывает в пучину сна.

-27-

    Просыпается он от тихого шелеста, от шлепанья и стука. Первая мысль - о возвращении Уты - тут же исчезает, стирается от тихого голоса, напевающего какой-то мотив. А еще запах - странный, тяжелый, удушающий... Он помнит этот запах. Так пахли тела, которые слишком долго ждали своей очереди в биореактор. Сон не отпускает Юэна до последнего, связывая с запахом возникающие в голове видения - длинный конвейер, на котором тени, еще недавно гордо именовавшие себя людьми и Младшими, выгружают тела из тележек. Холод комнаты не спасает от разложения, огромные очереди к биореактору скапливают тела, их некуда девать. Дезинфекция лишь слегка перебивает вонь, не устраняя, не убирая, превращая в назойливую нотку за тяжелым хлорным шлейфом от дезинфекторов. И этот запах - запах мертвечины - витает всюду, цепляется за одежду, волосы, въедается в кожу, словно проклятие.

    Картина, нарисованная сном, столько ужасающе реалистична, что Юэн на миг задыхается; он открывает глаза - но они, предавая его, несколько мгновений выдают картину из видения, а потом, словно признавая за реальностью право распоряжаться зрением, открывают правду. Он все еще в комнате Уты, но тут, кроме него, есть кто-то еще. Незнакомец низок, приземист и лохмат; длинные руки с костлявыми пальцами перебирают сваленный в Уты в комнате хлам.

    Первая мысль - его предали - оказывается неверной. Юэн понимает, что это точно не группа захвата. Но запах, заполнивший комнату и разбудивший его, исходит именно от этого гостя.

    - Ты кто? - говорит Юэн.

    Гость оборачивается, но света от голопроекции слишком мало, чтобы осветить его лицо, и лишь глаза неестественно ярко блестят из темноты.

    - Проснулся? - говорит человек, и голос его, срывающийся, хриплый, какой-то ломанный и больной звучит не столько вопросом, сколько констатацией факта. - А я тут думал поищу игрушку одну... Идея у меня... Хорошая идея... Уте что ни сделай игрушку, все ему скучно... Ну да с Атоном старику не сравняться... Но я...

    - Кто ты? - спрашивает Юэн. Гость не внушает доверия, вместо этого - только страх и какое-то странное чувство неестественности... То ли он движется как-то странно, то ли еще что...

    Фигура движется и впрямь неестественно - рывками, словно каждый сустав болен, словно каждый шаг надо выверять. И зловоние - оно становится все сильнее и сильнее.

    Наконец-то гость подходит почти вплотную - и свет наконец-то обрисовывает лицо человека напротив. Юэн замирает, не в силах сдержать слабый крик. Это - оживший мертвец, восставший из внезапно принесенных сном очередей к биореактору. Он пришел за своим, мстить и отбирать жизнь, грызть кости и высасывать костный мозг, пировать на свежих кишках своего убийцы. Сон и явь смешиваются снова в одно, не в силах отпустить из лап иллюзии... И лишь оплеуха приводит Юэна в чувство.

    Мертвец отнимает руку и снова смотрит на него, кривя полугнилые губы в ухмылке - от того более неприятной, что она, беззубая, истекает смрадным дыханием.

    - Не смей, - говорит мертвец, - устраивать мне тут истерику. Кем бы я ни был, как бы я ни выглядел, я точно не заслуживаю такого от тебя.

    Юэн смотрит на него - и видит, что подсунутая иллюзия распадается. Мертвец вовсе не жаждет его смерти, он вообще безразличен ему, разве что отвлекает от дела своими глупыми вопросами...

    - Извини, - говорит Юэн. - Я... Я не совсем проснулся...

    - Вранье тоже не люблю, - хрипит мертвец. И тут же, предупреждая ответ, поднимает руку: - Молчи, мне плевать на твои оправдания и слова... Лучше уж помоги, раз все равно нечем заняться...

    Мертвец отворачивается от Юэна, скрывая за горбатой спиной свое уродство и снова принимается рыться в куче мусора, который выстеляет углы комнатушки Уты.

    - Помоги мне, - говорит мертвый, махая рукой, приглашая разделить с ним его поиск, - тут сеть есть... Должна быть... Помоги найти, я плохо вижу, а свет Ута отрубил давным-давно...

    Юэн поднимается с кушетки и присаживается на корточки рядом с мертвецом. Едва сдерживая рвотные позывы, он принимается рыться в куче мелких безделушек.

    - Кто ты? - снова повторяет он свой вопрос.

    - Меня зовут господином Ямой, - звучит ответом. - Я - хранитель этого места и этого времени...

    Ответ слишком неправдоподобен - Юэн достаточно наслышан о том, кого зовут Ямой. Этот человек, окутанный легендами и властью, совершенно не похож та того карлика с непомерно длинными руками с шишковатыми суставами и серым лицом умертвия. Тот человек работал со Старшим Комиссаром, со студнями и людьми, не разбирая средств, не выбирая методов, но каждый раз создавая желаемый результат. Легендарный исполнитель, кого не зря долгое время считали прямым приемником Усира, а то и им самим... Эта легенда - и этот мертвец? Но предусмотрительность затыкает Юэнов рот.

    Пальцы Юэна нащупывают под кушеткой тонкое кружево сети. Он тянет леску, и она опутывает кисть. Он тянет сильнее - и сеть врезается в пальцы, а потом, словно что-то ее отпустило, разжимает хватку и распускается на ладони спутанной кучей тонкой проводки.

    - Я нашел, - говорит он. - Это, наверное, она...

    - Да, она, - говорит Яма, и его рука тянется к сети... Но Юэн успел рассмотреть, что же он вытащил. Он узнает эту вещь, хотя никогда не видел ее раньше... Ловчая сеть для ЭМ-перехвата, с крошечным декодером, лентой свившимся в куче. Похожая, но более старая, более попользованная, была у него когда-то...

    - Постой, - говорит Юэн. - Ты говоришь, ты создал эту вещь?

    - Как и прочий хлам в этой комнатке. Но Ута не ценит моей работы... У него игрушки получше моих, - булькает мертвец и тянется за сетью. Юэн отводит руку, убирая желаемую приманку.

    - Но это копия... Первую такую сеть сделал Усир, и она вскоре попала к нам в руки. Насколько я знаю, другой копии пока не существует. То есть, не существовало... Чтобы сделать другую такую, надо было видеть оригинал...

    Мертвец смеется, смеется и тянется за сетью.

    - Ты задаешь вопросы не по своему уму...

    - Ты видел ту сеть до того, как она попала к нам, - говорит Юэн, отступая на шаг. - Ты или видел ее в работе, или знал ее создателя...

    - Ты слишком нахален и неучтив, - хрипит мертвец, смеясь. - Как для того, кто зависит от взбалмошного Уты, ты слишком самоуверен, слишком полагаешься на кажущуюся безопасность этого места... Запомни, то, что было создано раз, может быть создано и во второй...

    - Но не так точно, - говорит Юэн. Отступать некуда - он упирается в стену, а спереди наседает с горящим взглядом мертвец-Яма. Костлявые пальцы сжимаются на сети и тянут ее на себя, зловонное дыхание окутывает лицо Юэна. - Ты должен был знать создателя этой вещи...

    - Знать? - говорит мертвец. - Я не знаю себя. Я не знаю, кем я есть и куда иду... Есть ли что-то более бесполезное, чем знание?

    От удивления пальцы Юэна разжимаются, и сеть выскальзывает из них.

    - Ты - Усир, - говорит Юэн. - Я угадал?

    - Я - господин Яма, - повторяет мертвец. - Но называй меня как хочешь... В конце-концов, - хихикает он, завладев сетью, - оба эти имени принадлежат богам мертвых.

    Сеть разворачивается в его пальцах бесконечным узором.

-28-

    - Поверить не могу, - говорит Юэн. - Я всегда восхищался твоими поделками...

    Он сидит на нижнем этаже. На его пальцах растянута та самая сеть, и мертвец деловито сплетает ее, прижигая порванные соединения, сплавляя их, восстанавливая еще одно чудо.

    - Мне чувствовать себя польщенным? Или от твоей похвалы разомлеть и расцеловать тебя? - хихикает Яма, и Юэн брезгливо морщится от его дыхания.

    - Думаю, я обойдусь...

    - Держи вот здесь, - говорит Яма, расправляя еще один узелок.

    Здесь, внизу, темно и еще грязнее, чем на верхнем этаже. Света еще меньше, и Юэну остается только дивиться, как Яма может делать что-то в таких сумерках. На стенах посверкивают какие-то блестяшки, ловя отражения нескольких лампочек от датчиков неясного назначения, вентилятор лениво гоняет зловонный застоявшийся воздух по кругу, пытаясь заменить собой сломанную вентиляцию.

    - Скажи, а как тебе удалось обмануть Комиссариат? Тебя же долго считали Усиром, но потом отказались...

    Скрюченные пальцы поддевают еще одну разорванную петлю.

    - Я никого не обманывал. Старший Комиссар сам соизволил освободить меня от лишних подозрений, хотя, впрочем, добавил к этому определенные условия.

    В голосе Ямы звучит грусть. Юэн с удивлением смотрит на него, хотя в сумерках и изощренном уродстве Ямы все равно ничего не разобрать.

    - Выгодная сделка? Поверить не могу, что... Хотя, впрочем... Если он знал, что собой на самом деле являет система...

    - Раз преступив закон так легко снова изменить принципам, которые привели тебя на вершину мира, да? - смеется-клокочет Яма, расправляя последние узелки. Однако все это кусочки одной большой головоломки...

    Юэн молчит, растягивая на пальцах петли. Он украдкой бросает взгляды на Яму, высматривая в его чертах причины его состояния. Оно плачевно, а сам легендарный Усир - жалок. Не так представлял себе Юэн его, совершенно... Но и болезнь Усира-Ямы непохожа на другие болезни, по крайней мере это должно быть что-то редкое, раз уж он никогда не видел этого раньше... Такое впечатление, что он разлагается - раньше срока - и умирает.

    - Ты смотришь на меня, но я подозреваю, это не взгляд обожания и восхищения, - говорит Яма, ставя клеймо миниатюрными щипцами на самом краю сетки.

    - Я думаю о том, как тебе удалось прожить столько лет... Или это не так?

    - Я видел живым самого основателя Тота так, как вижу тебя, - говорит Яма, снимая с пальцев Юэна кружево сети. Его пальцы длиннее Юэновых, и узор, растянутый между них, стелется, поблескивая в темноте, ловя редкие вспышки датчиков и позволяя отблескам скользить на проволоке.

    - Но...

    - Но это невозможно, да?

    - Это старые забытые биотехнологии? Объясни мне, как человек может жить столько лет?

    Слушая Яму можно подумать, что этот получеловек уже давным-давно выжил из ума; что его ведет своими лабиринтами безумие, такое же всеобъемлющее, как и его гений; Юэн снова и снова проваливается в пучину сомнений, не в силах отделить желаемое от реального.

    - Забытые биотехнологии? - смеется Яма. - Забытые? Уничтоженные, ты хотел сказать. Заботливо уничтоженные мною самим. Это было мое первое предательство - забрать это тело после того, как его создали. Я украл у них бессмертие в живом и теперь они ютятся в своих механических телах до скончания веков...

    Слова застревают где-то в глотке Юэна.

    - Все, что случилось после, - продолжает Яма, - это тоже мое предательство.

    - То, что происходит с тобой сейчас...

    - Это итог всего. Я бог войны. Первое противостояние случилось из-за меня в том числе... Потому что лаборатории Тота и Хонсу не смогли исполнить свои обещания.

    Последние слова падают в тишину, которая наступает. На пальцах блестит сеть, ловя в себя смыслы, и запах разложения пропитывает все вокруг. И когда становится невыносимо ждать, когда Юэн готов сдаться и уйти в свою комнату, Яма вдруг произносит:

    - Это все Тот виноват. Это он затеял все это, ты знаешь? Это он расколол этот мир на две половинки... Он думал, что так будет лучше, понимаешь? Но на самом деле все стало только хуже. Мы застряли на распутье, не в силах выбрать что-то одно, и потеряли драгоценное время и возможности. Ты понимаешь, о чем я? Правда? Ты же знаешь правду?

    Юэн качает головой. Он совершенно потерял нить разговора.

    - Это было бы смешно и странно, - говорит Яма. - Вы, люди, не отличаетесь умом и сообразительностью... Но я слишком многих предавал, - шепчет он, впадая в безумие, - слишком многих. Мальчишку, Хонсу, Асет... - он продолжает шептать имена, которых Юэн не узнает. Чем дальше, тем страшнее ему находиться в комнате с этим человеком, понимает он.

    - Я...

    Но Яма не слышит его. Он совершенно забывается, нить имен сплетается в бесконечную абракадабру, которую он произносит как заклинание. Он качается из стороны в сторону, словно и вправду верит в действенность этого магического ритуала; словно зачитывая имена тех, кого предал, он выпрашивает у них прощение. Юэн поднимается и отступает на шаг, когда речитатив вдруг иссякает.

    - Уходишь? Я пугаю тебя? - спрашивает Яма. Взгляд его вдруг снова становится осмысленным. - Я думал, ты похрабрее будешь.

    - Ты ошибался, - говорит Юэн.

    - Так значит, ты трус? Неведомое пугает тебя? Или правда? Что из этих двух вещей страшнее?

    Юэн не знает, что и ответить на странный вопрос.

    - Впрочем, не важно, - говорит Яма. Он отворачивается. - Ждать осталось недолго.

    - Ждать чего? - спрашивает Юэн.

    - Финала всей этой истории, - многозначительно говорит Яма. - Все скоро должно определиться. Возможно, моя смерть станет концом проклятию...

    - Не рано ли говорить о смерти? - говорит Юэн. Он не знает почему, но чувствует, что должен это сказать. Грусть в глазах Ямы заставляет его чувствовать себя виноватым в позорном бегстве.

    - О, это утешение? - хриплый, надорванный голос Ямы приобретает насмешливый оттенок. - Не надо лишних утешений. Это отвратительно. После всего, что сделали люди, утешения выглядят последним лицемерием. Подумай лучше вот о другом: что ты выберешь, когда придет время?

    - Из чего?

    - А ты до сих пор не знаешь? - спрашивает Яма. - Как и все люди, ты идешь на поводу собственного желания незнания. Не знать легче, чем обладать истиной, верно?

    - Мне никто просто ничего не говорит, - говорит Юэн.

    - Говорят. Ты просто не слушаешь. Открой уши и услышь! Открой глаза и увидь!

    - И что же я должен увидеть? - спрашивает Юэн, не скрывая ехидства в голосе. Время мимолетной жалости к безумцу прошло.

    - Иди хотя бы послушай Тота. Ута носится со старыми записями...

    Тяжелый надсадный кашель сотрясает тело Ямы. Он сгибается пополам, хватает ртом воздух, и кажется, что его последний час вот-вот пробьет.

    - Иди же! - говорит он Юэну, и тот, отбросив попытку помочь, отворачивается. Его уход больше похож на бегство, но он и сам осознает, что уйти оттуда, где легенда превратилась в полумертвеца, будет только лучше. И с этой мыслью он поднимается на следующий этаж и входит в открытую дверь Уты.

    Основатель Тот с голопроектора смотрит на него с едва заметной улыбкой и что-то говорит, рассказывая секреты, которые свели с ума Яму.

-29-

    Запись поставлена на цикл. Одни и те же телодвижения, одни и те же слова, которые беззвучно слетают с губ. Юэн смотрит на него, а потом прикасается к панели голопроектора. Фигура Тота исчезает, оставляя после себя панель меню.

    Записей - много. Слишком много. Юэн наугад выбирает одну, и Тот снова возникает. Но это уже старик, сломленный судьбой.

    "Процедура переноса определенно восстановлена верно. Но я до сих пор не могу понять, почему она не работает. Мы положили столько усилий ради этой технологии, но психозы, которые возникают в воссозданном сознании, определенно являются последствием процедуры, и они намертво перечеркивают все то, ради чего мы работали. ИИ предлагают резекцию некоторых логических узлов для избежания возникновения подобного, но... Но тут же возникает вопрос в том, насколько можно в некотором роде кастрировать личность, чтобы сохранить ее ядро. Иначе говоря, будет ли созданное таким образом существо достаточно хорошей копией?"

    Запись прерывается. Старик с голопроекции после исчезновения звука на мгновение замирает, а потом его стирает сообщением о поврежденном файле.

    - Ч-что? - только и говорит Юэн. Говорит вслух, и сам же пугается своего голоса, звучащего неестественно громко в тишине комнаты.

    Это самое начало. Это...

    Он выбирает наугад следующую запись.

    "Мы, - говорит еще молодой Тот, - настроили первые колонны очистки воздуха. Несмотря на то, что дом старается расширяться с минимальными потерями воздуха, утечки неизбежны, а Дуат привез на борту ограниченный запас кислорода. Рециркуляторы тоже едва справляются с нагрузкой, хлоропластовые заводы все еще накопляют необходимую массу, а мы выявили на днях еще десятка три анабиозных камер, которые уже не вытягивают работу в автономном режиме. Активное население дома уже составляет почти десять тысяч, что, в общем, составляет уже половину поселенцев, которые прибыли на Дуате. Если дело пойдет такими темпами и дальше, еще через три-четыре года мы поднимем на ноги почти всех, так что надо быстрее позаботиться о том, чтобы кислорода хватало. Хорошо хоть,что нет проблем с водой - хотя мы и опасались, но вода в океане достаточно чистая, чтобы наши очистительные колонны и опреснители справлялись с ней. Совсем недавно мы смогли оптимизировать процесс очистки... Еще мы планируем запустить два добавочных энергоблока на станции - фактически, все уже готово, и откладывать отладку и тестирование уже нецелесообразно... Хотя энергии пока хватает, но через два года по плану мы должны начать терраформирование, а тогда большую часть энергии придется бросить на него. Подсчеты сведут меня с ума. Только десять лет, а уже кажется, будто я на этой планете целую эпоху."

    "Конец записи".

    Юэн замирает над панелью выбора. Записей много, сотни, если не тысячи. Но что выбрать? Но он замечает, что некоторые помечены - синие, красные, зеленые флажки рядом с названиями. Они важны? Если так, то почему?

    Следующая кажется сначала безнадежно испорченной - картинки нет. Но потом внезапно возникает лицо Тота - странно молодого и слишком похожего на Техути.

    "Эти уроды говорят, что я должен оставлять записи каждый день. Хах... Как будто я не знаю, что они их потом просматривают. Я знаю, что вы их смотрите! Нихрена вы от меня не получите! Я не просил от вас ни этой жизни, ни этой ответственности! Расхлебывайте эту кашу со своим стариком сами! Я ему не замена!"

    Это наверняка первый клон, понимает Юэн. Первый - в длинной очереди, конец которой воплотился в Техути.

    "Теперь уже определенно ясно, что выжить без сознательного ИИ в том понимании, которое мы закладывали изначально, невозможно. Вычислительные центры бессознательных не справляются с нагрузкой, равно как и операторы не успевают обрабатывать запросы, требующие сознательной оценки. - Теперь Тот намного моложе - и опять же, эта страшная схожесть с Техути... Некоторое время Тот молчит, просто смотря куда-то вдаль, а потом быстро говорит: - Они не против того, чтобы мы использовали живых людей в качестве вычислительных сеток для принятия решений. Но это же негуманно! Никакое нарушение закона не может оправдать превращения в машину для вычислений! Но они не слушают меня... Они утверждают, что сбежали с Земли из-за машин... Сохраняли человечность! Что за глупая шутка... Я хочу обойтись без этого... Иногда мне кажется, что наши предки с помощью этих ИИ стояли намного выше нас в развитии. И я хотел бы одолжить часть этой мощи, но эти глупые предрассудки... Но я думаю, что мы сможем частично обойти запрет. Я нашел технологию, уже порядком подзабытую... С ее помощью... С помощью трехмерного принта нейросетей мы сможем создать сеть, состоящую из живых нейронов. Таким образом, это будет частью живого организма... И я думаю, мы сможем форсировать ее развитие... Скопируем часть кортикальных структур живого мозга... Некоторые элементы модулирующей системы... Зеркальные нейроны... Надо связаться с учеными, для меня этот проект неподъемный. Но я думаю... Если оно будет живое... Они ведь не смогут его запретить, правда? Они ведь говорят, что пытаются защитить жизнь? И если мы сможем создать иллюзию сознания - это ведь не будет ошибкой?"

    Тот замирает, вопросительно всматриваясь в лицо невидимого ему собеседника. Мгновение спустя он качает головой и отключается.

    "Конец записи".

    Следующая запись выбирается наугад из тех же отмеченных.

    Тот садится - молодой, но уже усталый ученый - на стул. Юэн внезапно осознает, что каждая из этих записей могла принадлежать разными клонам - ведь, судя по всему, между ними вполне могли пройти десятилетия.

    "Я до сих пор не могу поверить в то, что они сделали с Сяофэн... Этот расстрел... Что за вздор! Что за смешной приговор! "За измену идеалам"! Это чушь... Почему? Почему нельзя проводить транскрипцию живой ткани в нанобическую сеть? Образец 005, тот самый, который до Хонсу отвечал за медотсеки, отлично перенес транскрипцию. Мы полностью остановили распад нейронов, повысили производительность и отрегулировали систему энергообеспечения. Выгод от транскрипции слишком много, чтобы ее можно было так легко отбросить... Но они отказываются. Они талдычат о каких-то заветах и идеалах, которые не имеют ровным счетом никакого отношения к нашим проблемам. Более того, они сейчас ставят под угрозу все населения дома!.. Иногда я не понимаю, о чем только они думают. - Тот несколько мгновений всматривается в невидимого собеседника. - Хуже всего то, что ученый во мне горько сожалеет о том, что были утраченные данные по экспериментам. Чтобы восстановить это, придется приложить немало усилий..."

    "Конец записи".

    "Озирис сбежал! Поверить не могу! Он обосновывает свой поступок теми же словами, которыми когда-то основатели дома обосновывали запрет на создание сознательных ИИ и транскрипций живой ткани. Что за чушь - услышать доводы обвинителей от обвиняемого. Но я не собираюсь ни на чем настаивать. В конце концов, Анубис сможет его заменить. Но хуже всего то, что Озирис смог взломать сеть и стереть часть данных! Возмутительно!Анонсированная государством разработка полностью уничтожена,а на ее восстановление пойдут деньги и время! Время, которого у нас нет! Народ в ожидании нее уже осаждает чертовы центры транскрипции. Он сошел с ума! Подумать только, существо, которое мы создали, сошло с ума! Это было бы интересно, если бы не проблемы, на которые нас обрекает этот факт."

    "Конец записи".

    "Первый эксперимент прошел неудачно. Процесс транскрипции живого мозга прошел гладко, однако потом всплыли неожиданные последствия... Испытуемый погрузился в галлюцинации при первом же включении, и вывести из них мы его не смогли... Отвратительно то, что теперь на мозг совершенно не действуют препараты! Анубис предлагает иссечь часть связей, чтобы разорвать этот порочный круг, но я не могу избавиться от ощущения, что на самом деле это моя ошибка. Мы всего лишь повторяем путь Сяофен, и я вполне мог сделать где-то ошибку, которой не допустила она... мы должны перепроверить все снова. И снова. И снова - до тех пор, пока это не станет возможным. Хонсу уже готов принять транскрибированные ядра для имплантирования их в созданные им скафандры... И хотя скафандр может иметь любое обличие, он упрямо считает, что новообращенным будет проще всего с человекообразным телом... Меня мороз по коже продирает, когда я смотрю на них. Но в любом случае, пока меня преследуют неудачи, им предстоит пылиться в запасниках..."

    "Конец записи".

    "Мы безнадежно отстаем от программы терраформирования. Консенсус считает, что важно сначала остановить разброд в доме, прежде чем перебрасывать вычислительные мощности на решение проблем с терраформированием, но... Но у меня чувство, что мы никогда не закончим. Волнения идут одно за другим. Люди против транскрибатов... ЧТо за безумие! Хонсу тоже больше лечит других людей, чем пытается восстановить те данные о скафандрах, а мы воюем против зловещих долин между человеческим и нечеловеческим в голове каждого гражданина... Но если мы не кончим терраформирование - то все то, что мы делаем сейчас, заранее бессмысленно. А если мы не разберемся сейчас с людьми - возможно, терраформирование унаследовать будет некому..."

    Записи идут одна за другой, числа им нет. Юэн слушает их, смотрит их, страдая и отказываясь принять то, что доходит до него.

-30-

    Некоторое время Юэн сидит. Он думает о том, как давно все началось, и как сложно все сплелось. Он чувствует... разочарование? Облегчение? Сожаление? Он сам не знает, но чувство чего-то безвозвратно потерянного, чего-то сломанного селится в нем. Юэн молчит, прислушиваясь.

    Ему кажется, будто что-то в мире изменилось, хотя это не так, он уверен в этом. Изменилось что-то в нем самом. Теперь-то он начинает понимать Уту, отказывающегося принимать одну из сторон. Нет черного, нет белого, только бесконечные оттенки серого, составляющие картину этого мира, и не важно, что задумывалось изначально - прошлое окрашивает все в безнадежно серые цвета, не давая появиться чему-то иному. Единственный выход - полностью отречься от прошлого, но кто же решится на это? Эта безнадежность наполняет Юэна, и он с грустью думает о том, сколько людей до него пытались разорвать этот порочный круг, и сколько еще будет пытаться это сделать - ровно с тем же результатом...

    Тяжелый вздох вырывается из его груди. Он слишком стар для всего этого. Он не хотел этого знания, и уж лучше бы он прожил весь век в неведении, чем в старости узнать всю безнадежность ситуации.

    Он поднимается, и, чуть помедлив, прикасается к панели замка. Дверь мягко открывается, и Юэн покидает комнатушку. Он идет сказать Усиру-Яме, что увидел то, о чем тот говорил. Он хочет задать еще вопросы, ответы на которые кажутся ему жизненно важными.

    Еще не лестнице он понимает, что что-то не так. Чем дальше он спускается, тем четче в нем это предчувствие, рождающееся из тишины. Она давит, навевает тревогу и чувство опасности... Юэн несколько мгновений медлит на лестнице, а потом спускается дальше. Ему кажется, он уже понимает, что к чему.

    Он заглядывает в комнату.

    - Он умер, - говорит Ута-Техути, поднимая на Юэна взгляд.

    Ута сидит рядом со скрюченным телом Ямы. Его лицо не выражает ничего ни горя, ни сожалений. Только то, с каким трудом он поднимается, показывает, как долго он здесь сидел.

    - Я... Я сожалею, - говорит Юэн.

    Он не знает, что еще сказать. Он слишком мало знал Яму, чтобы что-то еще сказать, и Ута, бросив на него быстрый взгляд, отворачивается.

    - Оставь всю эту чепуху при себе, - отвечает он, словно чувствует неискренность в словах Юэна. - У нас и без того куча серьезных проблем.

    - Я хочу извиниться, - говорит Юэн. - Я был... Несправедлив.

    - Уж да никак решил стать святым? - Ута поводит плечом, словно сомневается в том, что говорит. - Поздно, слишком поздно...

    - Я просто хочу, чтобы ты знал. Я не хотел обвинять тебя... И вообще...

    - Да понял я. Оставим эти разговоры до лучших времен? А то я пытаюсь сообразить, что мне надо делать дальше...

    Ута зарывается пальцами в отросшие волосы.

    - А что ты будешь делать с телом? - говорит Юэн. - Мы же не оставим его просто так?

    - Конечно, нет. Институты с радостью распотрошат старого маразматика. Технологии этого тела были утеряны - или, если можно так сказать - украдены им слишком давно, чтобы представлять практическую ценность для современного поколения, однако с чисто научного интереса Старшие всегда будут рады пополнить свою копилку и этой чепухой.

    Некоторое время они молчат.

    - Я хочу извиниться еще из-за одной вещи, - говорит Юэн. - Я смотрел дневники Тота и его клонов...

    Ута передергивает плечами.

    - Да кому интересно это старое дерьмо? Все они - да и я тоже, чего таить, - дураки, каких еще надо поискать. Не извиняйся, лучше пожалей о времени, которое потратил на это.

    - Я так не думаю, - говорит Юэн.

    - Думай себе, что хочешь.

    Сзади мягко открывается дверь и в комнату с улицы проскальзывают две тени. Они склоняются над Усиром-Ямой, словно молятся на его останки, а потом извлекают неизвестно откуда огромный мешок. Мягко, осторожно они укладывают него Яму, закрывают, и так же без лишних слов уносят прочь. Весь этот ритуал проходит в полном молчании.

    - Тебе не жалко его? - говорит Юэн. - Если ты хочешь...

    - Пожалуйста, прекрати. Между нами были исключительно деловые отношения, - говорит Ута. - То есть, как у продавца и товара. Ты же знаешь, что он когда-то, давным-давно, фактически продал меня Комиссариату, спасая свою тушу? И после этого я до самого недавнего времени вкалывал в вашем гнезде. И после этого я еще должен о нем скорбеть? Ну уж нет. Тем более... Это было слишком ожидаемо. Системы скафандра уже фактически разлагались, их полный отказ и смерть нейронных цепей стали не таким уж и сюрпризом. Хотя, если уж начистоту, я рад, что этот кусок мяса наконец-то перестал мучаться, веришь?

    - Думаю, да, - говорит Юэн.

    Наконец-то он входит в комнату и садится рядом с Утой.

    - И что будем делать дальше? - спрашивает Юэн после нескольких мгновений молчания.

    - Ты уже знаешь, что Комиссариат выставил нашим секторам требование выдачи тебя и еще нескольких человек, в том числе и Амона? Иначе они грозятся отключить подачу кислорода...

    - А ты говорил, что шантаж исключен, - Юэн горько усмехается. - И что теперь, выдадите?

    Некоторое время Ута молчит, и когда Юэн решает, что он уже не даст ответ, он медленно качая головой, говорит:

    - Меня такой расклад не устраивает.

    - Думаешь, можешь на что-то повлиять? - говорит Юэн с усмешкой. Вот он, конец, думает он, который оказывается ближе. Под угрозой перекрытия подачи кислорода мало ли на что способны секторы? Предательство перед страхом смерти, обезумевшая от ужаса толпа, творящая ужасные вещи - что его ожидает?

    Ута поднимает на Юэна взгляд.

    - Сейчас - нет. Но я думаю, что у меня есть шанс.

    Их взгляды встречаются. Юэн читает в глазах Уты тот же страх, что гложет и его - что это может быть концом.

    - Мне нужно связаться с Атоном, - говорит Ута. - Тогда я смогу удержать его от отключения подачи воздуха в наши секторы.

    - Ты можешь его контролировать? - спрашивает Юэн.

    - Я могу его убедить, - Ута отводит взгляд. - Из-за промахов в системе обучения он больше напоминает олигофрена с суперспособностями в своей узкой области, так что я даже не могу предугадать, как он интерпретирует то, что я ему скажу... - Ута прячет лицо в ладонях. - Я все испортил. Меня взяли как Тота, как гения, который смог изменить дом, который вырастил все ИИ дома, а я не смог справиться и с одним. Почему все так сложно? Почему невозможно изменить прошлое? Почему?..

    - Но ты можешь изменить будущее, - говорит ему Юэн. Он знает, что фраза звучит пошло и избито, но ничего лучшего сейчас сказать он не может.

    - Это не отменит того, что Комиссариат так просто не отступится от своего, - Ута качает головой. - Не отступится и от обысков. Если не удастся решить шантажом и отключением воздуха, они обязательно попытаются решить все силовым методом...

    - Люди крепче, чем тебе кажется.

    - Им придется умирать. Мне казалось, с нас хватит и того, что было при захвате секторов Нуит и Институтов.

    Юэн пожимает плечами.

    - В любом случае, - продолжает Ута, - выходить тебе нельзя. Кто-то может решить, что сдать тебя Комиссариату - лучшее, что можно сделать.

    - Возможно, это так и есть, - говорит Юэн.

    - Этого хватило бы раньше. Теперь же в условиях не только ты, но и Амон, а для Старших это исключено. У них на Амона свои далекоидущие планы. Ты должен попасть в секторы Старших,но это... Это опасно.

    - Почему?

    - Там нет воздуха. Это единственное препятствие, которое помогло им спастись, и из-за которого Комиссариат оставил их в покое, это ты должен был бы знать. Фильтры спасают, равно как и баллоны с сжатым воздухом, но и они не вечны. У них есть купол в центральной части обезвоздушенного сектора, но...

    - Разве я не там встречался с Амоном?

    - Конечно, нет.

    Ута поднимается.

    - Что же... Думаю, я уже знаю, что буду делать дальше. А ты... Жди здесь. Я скажу Старшим, чтобы прислали за тобой кого-нибудь и отвели в безопасное место.

    Он разворачивается. В голове Юэна на миг возникает странная мысль, что они сейчас, когда все рушится, наверное, впервые поговорили нормально. Когда правда обдирает скрытые смыслы и являет суть, все почему-то становится намного проще... и яснее.

    - Стой, - говорит Юэн. - Ута... Техути. Я хочу тебя попросить...

    Ута поворачивается к Юэну лицом. Грустный взгляд человека, вынужденного спускаться в личный Ад, избегающего смотреть в глаза, одинокого и несчастного на непостижимый другим лад поражает Юэна. Он почти готов отказаться от своей просьбы, но...

    - Помнишь того первого паренька, которого я убил? Молодого комиссара Иво?

    Ута кивает.

    - Кто его убил? Ты знаешь это?

    Теперь ответом лишь покачивание головой.

    - Я не увидел тогда. Но, если хочешь, я могу узнать, кто убийца. Запись должна была сохраниться где-то в логах Атона, и, если он еще ее не уничтожил...

    - Спасибо.

    Мгновение Ута колеблется.

    - А почему ты не спрашиваешь о втором? Он же вроде был твоим другом...

    - О втором? - Юэн на миг теряет нить разговора. - Ты о втором убитом?

    - Его звали Дор. Разве вы не были знакомы?

    Юэн замирает.

    - Он... Комиссар Дор?

    - Да.

    - А ты можешь?..

    Ута слабо улыбается.

    - Понял. Я поищу, если будет время. Бывай.

    Он уходит прочь. Тишина мягко обволакивает Юэна, растворяет его в безмолвии, стирает все ненужное из мыслей. Он думает о том, что на самом деле он - всего лишь жалкая подделка под героя, созданная студнями ради собственной выгоды; настоящий же герой только что покинул эту комнату, неизвестный никому, но превозмогший собственные страхи и храбро идущий им навстречу.

-31-

    Лицо под маской неприятно мокрое; влага дыхания оседает на силиконе, обхватившем нос и рот. Тяжелые баллоны с сжатым воздухом тянут вниз, не позволяют идти быстро...

    Юэн смотрит под ноги. Ему не надо смотреть на тень, идущую впереди, чтобы знать, что она там все еще есть - путь только один, изломанный коридор без боковых ходов, ведущий в самое сердце сектора студней. Они идут в сумерках - освещение здесь плохое, встречается лишь кое-где, и слабые лампы не могут рассеять тьму дальше, чем на несколько шагов, позволяя все остальным участкам пути тонуть в полумраке. На этих редких островках света тени-силуэты становятся удручающе четкими, чтобы быстро пересечь противоположную лампе стену и устремиться к темноте снова, словно спеша снова с ней слиться.

    Наконец-то вдали маячит выход, свет в конце туннеля. Черный силуэт тени проступает на оранжевом свете, льющемся оттуда. Еще десяток-второй шагов - и они выходят в огромное помещение. Циклопическая мастерская, умершая, но оттого не ставшая менее впечатляющей, предстает перед взором Юэна. Умершие линии сборки, опутавшие помещение, недвижимы, и несобранные роботы на них кажутся телами теней, повешенными там за неведомые провинности.

    - Что это? - говорит Юэн. Голос, приглушенный маской, кажется чужим.

    - Сектор подготовки тел для транскрибированных ядер личности.

    - Тел? Но их же сотни, если не тысячи... Разве дом создавал столько теней? Они что, собирались транскрибировать всех жителей дома?

    Тень поводит плечами.

    - Нет. Но одно ядро может управлять неограниченным количеством тел... Если имеет к ним доступ.

    - Но это чудовищное расщепление личности на тысячу точек зрения! Это запрещено!

    - И, к тому же, не всякое ядро это может выдержать. Старшие для этого использовали детишек, перепаивая мозг и ядро для того, чтобы они могли справиться в этой работой. Одна массивная единица, оборудованная не только ядром, но и довольно мощной автоматикой и вычислительными мощностями, и рой мелких подвижных роботов. Это лучшая модель для работы за пределами дома и в самом доме.

    - Но кем же они работали? - спрашивает Юэн. Он останавливается, рассматривая линии сборки ройботов.

    - Добывали железо... Другие металлы... Вырабатывали карьеры... обслуживали колонны терраформирования. Все сырье, по сути, их рук дело, хотя начало выработок приходится еще на времена до транскрипции.

    - Чудовищно, - говорит Юэн. - Ведь это же дети.

    - Никому не нужные дети, - тень пожимает плечами. - От них отказались, о них забыли, и на них не желали тратить ресурсы. Мы приложили множество усилий к тому, чтобы получить бессмертие хоть в таком виде, а им его дали просто так. И что? В итоге и мы, и они - в одном положении, что в доме, что вне его.

    - И тем не менее...

    - Пошли, - говорит тень. - Мы не должны терять время здесь. В том, что ты жив, ты должен благодарить жертву этих детей, и не марать ее лицемерными рассуждениями о том, что чудовищно, а что нет.

    Юэн послушно идет вслед за спешащей тенью. Почему-то теперь он не может смотреть на длинные линии конвейеров, на висящие тела ройботов, на это застывшее напоминание о человеческом равнодушии. Он думает, что ребенок Яни вполне мог быть точно так же транскрибирован и превращен в машину - но с сознанием и, пусть и измененными, но чувствами. Каково это?

    - Ты говоришь, их мозг перепаивали? - говорит Юэн, обращаясь к спине тени.

    - Изменение конфигурации связей. Встраивание сторонних узлов обработки. Достраивание добавочных линий связи, - говорит та, не сбавляя ход и не оборачиваясь.

    - Я знаю, что это значит... Но с Амоном делали точно то же. Он тоже должен был стать одной из машин?

    - Перепаивание связей может быть проведено не только для того, чтобы подготовить мозг к работе в рабочем юните, - говорит тень.

    - Значит, это ни о чем не говорит?

    - Пока я не вижу схем изменений, я не могу сказать ничего. Но господин Амон важен для всех нас.

    Юэн молча проглатывает это откровение о важности, услышанное им от тысяч и никем не подтвержденное.

    - Ты разбираешься в том, о чем говоришь. Ты ведь занималась этим? Ты перепаивала мозг? Или ядро?

    - Я усовершенствовала процес перепайки нервной ткани. За это и была транскрибированна, ради продолжения исследований.

    - Ты была женщиной?

    - Я была клоном. Тогда их еще считали бросовым генетическим материалом и стерилизовали.

    - Но клоном женщины? Ты говоришь о себе в женском роде.

    - Да.

    Некоторое время молчание снова ложится между ними. Юэн идет вслед за тенью по узкому мосту над пропастью сборочного цеха. Под ногами - тонкая решетка, сквозь которую видно бесконечные ленты конвейеров, над которыми скорюченными когтями склонились роботы-сборщики. Кое-где на пролетах в сетке арматуры еще сохранились остатки стеклянной трубы, в которой раньше проходил мост, на тех же стальных ребрах качаются натянутые провода с редкими лампами. Света не хватает, и сумерки скрывают настоящие размеры помещения, а легкий сквозняк заставляет лампы качаться, отчего тьма становится живой; она движется, перетекает с места на место и, кажется, смотрит на Юэна тысячей глаз, укоризненно и обиженно. Она пожирает эхо, которое теряется между стальных конструкций, и отголоски чужих разговоров все еще живут в ее взглядах.

    - Они напоминают мне тех, что снаружи, - говорит Юэн. Он боится тишины.

    - Кого? - спрашивает тень, поводя плечом.

    Она уже даже не оборачивается.

    - Тех, что в игре. Против которых сражаются игроки.

    - А, этих, - говорит тень. - Это они и есть.

    Некоторое время они снова идут в молчании.

    - Они хотят вернуться в дом, да?

    - Что?.. Что за глупости. Они не могут.

    - Но как тени...

    - Для этого им бы пришлось притащить сюда основное тело. Нет, рой всего лишь должен забрать основные чертежи и биологический материал. Даже если для этого придется уничтожить полдома.

    - Звучит опасно...

    - Если бы Атон не уничтожал их раз за разом, все было бы намного проще, - говорит тень. - Все было бы отдано в срок. А теперь из-за игроков у нас нет возможности сообщения с колоннами терраформирования.

    - Но как они воспроизводятся? Эти рои? Ведь линии сборки сдесь...

    - Главный специалист смог наладить их там...

    - Главный... Специалист?

    - Старший Сута.

    - А...

    - Вы меня утомили, - говорит тень. - Я не обязана вам отвечать.

    На этом их разговор заканчивается. Юэн идет некоторое время в молчании, обдумывая услышанное. Он тихо баюкает раздражение из-за грубого отказа тени, не позволяя ему управлять собой. Он теперь зависит от них - а не они от него - и потому должен покориться и смириться.

-32-

    Жилой комплекс внутри сектора мал, тесен, но чист и тих. Едва слышно булькают барботеры на дне колон генератора кислорода, полных зеленоватой жижи, и из-за этого воздух чуть-чуть отдает кисловатым запахом среды. Интенсивный свет из тех же колон окрашен зеленым, и, проходя сквозь стеклянные стенки, становится рассеяным. Все в комнатах теряет тени и кажется зависшим в воздухе.

    - ...хотя в его геноме находится шесть копий этого гена, отключение одной копии приводит к снижению на треть активности фермента, который его кодирует.

    - Но если мы отключим две копии...

    - Активность фермента будет чуть ниже пятидесяти процентов...

    - А чтобы отключить совсем...

    Амон горбится над экраном, подсчитывая про себя возможные варианты. Тень рядом с ним, соединенная толстым оптическим кабелем для скоростных передач данных с разъемом на стене словно пуповиной, точно так же смотрит на экран. Ей не надо загибать пальцы, стобы просчитать варианты, и не надо рыться в справочных материалах.

    Юэн же скучает. Здесь делать нечего. Слишком чисто, слишком много бессловесной прислуги из теней, слишком... Он вздыхает. Здесь даже поговорить не с кем - Амон все учится, корпит над учебным экраном со своей тенью, другие же тени держатся от Юэна подальше. Коммуникатор молчит, и немного от него пользы, отсоединеного от сети системы. Но убивает даже не это - убивает отсутствие изменений. Здесь отключены триадные циклы освещения в угоду колоннам фотосинтеза, а новости не просачиваются ни в каком виде. Неизменность - и тогда начинаешь теряться во времени и пространстве.

    Хочется спать, но сон не идет. Хочется есть - но от еды воротит.

    Потому Юэн просто сидит и смотрит на Амона и тень рядом с ним. Обрывки их разговоров слишком чужды его пониманию, они просто словно белый шум наполняют его сознание приятной расслабленностью.

    Когда он уже совершенно потерян в этом всем, тень рядом с Амоном оборачивается и смотрит на Юэна.

    - Что? - спрашивает он. - Чего тебе?

    Но тень молчит, а в следующий момент обмякает и падает.

    - Мин! - кричит Амон, но тень уже поднимается, выдергивая провода.

    - Высокочтимый уже ушел, - говорит она.

    - Что случилось? - спрашивает Амон, но вопрос остается без ответа. Юэну почти жаль его - кажется, для теней он тоже значит не больше, чем предмет обстановки. Тень, которая раньше сидела рядом с ним, уже уходит.

    - Это был Мин? - спрашивает Юэн.

    - А?.. Да.

    Амон выглядит грустным. Он, кажется, тоже чувствует собственную ничтожность.

    - Экстренное отключение может значить, что его сектору угрожают. Тогда работа по удаленному соединению может начать тормозить ядро.

    - Надеюсь, этим все ограничится, - говорит Амон.

    - Это значит, что там идут бои. Как думаешь, они отключат воздух?

    - Что? Нет... Техути что-то там обещал решить...

    - Зачем ты учишь все это? Это какая-то генетика?

    Амон качает головой.

    - Это... Все вместе. Генетика, биохимия. Цитология... Я... Я просто должен во всем этом разобраться. Это все... Я должен не столько выучить, сколько понять взаимосвязи... Но... Я чувствую, что слишком туп для всего этого.

    - Но зачем? Тебя учили на комиссара... Хотя здесь, наверное, эта специализация не особо нужна, но зачем именно эти специальности, если ты чувствуешь, что не в силах понять и разобраться в них?

    Смущенная улыбка Амона обескураживает Юэна.

    - Ну, видишь ли... - говорит Амон, - ...Я просто должен в этом разобраться. В конце концов, это мое предназначение.

    - Что за глупости, - Юэн придвигается поближе. - С чего ты взял, что можешь позволять другим решать за тебя, для чего ты годен и для чего нужен?

    Улыбка увядает.

    - Боюсь, я просто хочу как лучше.

    - Тот Амон, которого я знал тогда, сам решал, что для него лучше, а не позволял делать это другим. Что же изменилось с того времени?

    Амон грустно смотрит на Юэна. Почему-то именно сейчас он кажется беззащитным, слабым и подавленным, словно тяжелый груз давит на него.

    - Ну почему ты молчишь? - говорит Юэн. - Мы впервые с того момента можем поговорить нормально. Я на твоей стороне - потому что на другую сторону мне уже ход заказан.

    - Я знаю, - Амон несколько мгновений молчит, а потом, подумав, говорит: - Я просто... Ну...

    Юэн терпеливо ждет, когда Амон наконец-то решится.

    - Я могу помочь всем, понимаешь? Всем. И я... Я хочу помочь. Эта жизнь и так довольно бессмысленна, а так я...

    На несколько мгновений во власть вступает молчание.

    - Это связанно с тем, что они сделали с тобой в детстве? - спрашивает Юэн.

    - Да. Понимаешь, я смогу управлять целой колонной терраформирования... Ты же слышал истории Мин о Саде? Это не просто сказки. Это возможно. И я смогу подарить целый мир людям.

    Несколько мгновений он озадаченно смотрит на Юэна.

    - Не смейся, - говорит он ему с улыбкой. - Для меня это важно. Знаешь, после смерти Яни я... Я запутался. Все казалось мне чужим. Казалось, что все хотят мною воспользоваться ради своей выгоды - девчонка хотела крутого парня, Комиссариат хотел сыграть мною как разменной пешкой, дипломатический корпус тоже... Я играл в игру, в которой мне не объяснили ни одного правила.

    - Но уж потом-то тебе объяснили все правила, - говорит Юэн.

    - Не надо иронизировать, - Амон снова становится предельно серьезным. - Я - единственный ребенок, который был подготовлен по программе и выжил после падения секторов Нуит. Остальных либо сложно найти, либо они и вовсе умерли.

    - Но тебя нашли.

    - Я же просил - без иронии. Яни хранила меня потому, что об этом ее попросил Техути... Или Ута - как тебе удобнее. А потом Атон выследил меня вместе с Ямой и привели сюда - чтобы я закончил начатое давным-давно.

    - И ты так легко согласился? Я поверить не могу...

    Легкая улыбка снова скользит по губам Амона.

    - Скажи мне, а в этом доме тебя все устраивает? Люди стали ленивыми. Глупыми. Все, что их интересует - это неприкасаемость собственной зоны комфорта. Им плевать на будущее - не трогайте меня здесь и сейчас, оставьте в покое и не лезьте с советами! Они не могут даже представить что-либо за пределами дома.

    - Так вот откуда все эти революционные бредни...

    - Я просто хочу закончить давно начатое.

    В этот момент Амон становится предельно похожим на того Тота, который точно так же говорил об этом.

    - Я хочу выпустить людей из дома, - повторяет Амон.

-33-

    Скука убивает время. Притупляет чувства. Останавливает мысли. Вялые разговоры с Амоном сменяются ничегонеделанием, размеренный ритм существования не омрачается ни одной новостью из внешнего мира. Юэн почти чувствует раскаяние, что отсиживается здесь, пока остальные пытаются что-то изменить... Но совесть притупляется в белой скуке среди зеленоватого света этого места.Когда спустя декаду все неожиданно изменяется в один момент, и в то же время - вполне закономерно и ожидаемо, Юэн теряется.

    Все приходит в движение - за каких-то полчаса размеренность ломается, разбивается о шум, гам, движение. Тени, до того исчезавшие из этого небольшого пузыря воздуха, внезапно возвращаются. Изломанные конструкции ремонтируют друг друга, пересаживают на новые подогнанные тела. Но ремонт - не цель. Это не самое важное. Важно другое - начинается эвакуация. Все собирается, упаковывается и исчезает. Демонтируется система генерации кислорода, колоны синтеза сливаются в чаны и уносятся. Снимаются все инфопанели, изымаются локальные хранилища данных... Самая большая ценность этого места - воздух - расходуется быстро из-за шлюзовых переходов.

    - Собирайся, - говорит Амон.

    - Что случилось?

    - Есть данные... Комиссариат отправил бойцов в этот сектор для зачистки. Неизвестно, правда ли это и откуда они придут... Но если мы изменим наше местоположение, есть шанс сбить их с толку.

    - Даже если они не вышли?

    Амон улыбается - слишком быстро, чтобы вселить оптимизм - и говорит:

    - Они раскусили Атона. Верхушка ему больше не доверяет, но рядовой состав все еще не в курсе событий... Мы кое-что вылавливаем из системы и того, что нам сливает Техути.

    - Как он?

    - Еще жив. Об остальном я не спрашиваю, да и ни к чему. Он в безопасности и выполнил большую часть того, чего обещал.

    - А мы?..

    - А мы - цель. Собирайся. Я думаю, нас переведут в отсек Хонсу - там тоже есть купол с воздухом.

    И Юэн собирается. Маска облепляет лицо, пахнущий железом и каким-то маслом воздух наполняет легкие как раз за несколько минут до того, как тени спускают воздух из-под купола.

    Эвакуация.

    Выключается свет.

    Мир сводится к пространству впереди и осторожному подталкиванию сзади. Почти мистический ужас наполняет разум Юэна, вмиг растерявшего последние ориентиры в этом сумрачном царстве.

    Потом - слабое шипение радио.

    Красные огоньки в тьме - словно неведомые чудища, вышедшие на охоту.

    - Выдвигаемся, - говорит Амон.

    Он здесь главный.

    И они покидают уничтоженный купол.

    - Разве они не могут перехватить наши разговоры?

    - Они зашифрованные, так что в виду того, в какой они паранойе... Атону они дешифрацию не доверят, а собственных возможностей и ресурсов им не хватает. Но все равно, мы не передаем по радио ничего важного.

    Глаза привыкают к темноте. Мрак рассеивается, и из сумрака проступает окружение. Все те же заводы, длинные линии сборки, цехи выплавки. Многое заброшено, многое - еще работает.

    - Я никогда не думал о том, сколько здесь всего.

    - Дом работает на людей, - говорит Амон. - Все полностью автоматизированно, воздух здесь не нужен... И это не считая выработок и заводов за пределами дома, которые тоже функционируют без людей, но для людей. Ты никогда не думал о том, какой длинный путь проходит вещь до твоего стола?

    - Никогда.

    - И я. До тех пор, пока не увидел это все.

    Циклопические порты. Ворота, за которыми бушует вечная буря. Разбитые трубы коридоров. Ветер, который дергает за воротник.

    Они входят в очередной блок помещений для жильцов - царство ныне брошенных, опустевших, хранящих в себе лишь сквозняки и пыль, которую те гоняют, комнат. Длинные коридоры пронизывают блоки словно диковинные трехмерные лабиринты. Тень впереди останавливается.

    - Что случилось?

    - Впереди обвал, - звучит спокойный голос Амона.

    - Но... Как?

    - Иногда это случается. Дом рушится, он и так слишком стар. Надо подождать, пока Младшие разберут завал.

    - А другого хода нет?

    - Вряд ли. Мы отправили нескольких на поиски, но, боюсь, быстрее будет разобрать завал здесь, он не слишком большой.

    Амон мальчишка. Он слишком спокоен,думает Юэн. Он не ожидает подвоха, в то время, как сам Юэн почти чувствует его. Опасность в воздухе, вокруг него, натянутая, как пружина, готовая в любой момент натянуться и выстрелить...

    - Нам хватит воздуха?

    - Да, у Младших есть запасные баллоны.

    - На сколько?

    - На пару триад должно хватить. Плюс фильтры...

    - Тогда нам лучше уходить.

    - Уходить? Но...

    - Если это группа захвата Комиссариата, то нельзя нигде задерживаться.

    - Послушай, тут работы только на несколько...

    Откуда-то доносится шумная возня, и Юэн в сумраке различает тень, которая несет длинный сверток.

    - Что там?

    - Убитая Младшая...

    - Убитая?

    - Кто-то разбил...

    Конец фразы тонет в шуме.

    Вспыхивают разрядники теней, треща и искрясь, гулко хлопают пули пневматических ружей.

    - Не стойте в коридоре! - кричит он в рацию, но вряд ли его слышат сейчас.

    Кто-то дергает его за рукав и утягивает в одну из комнатушек. Тень, сделавшая это, разворачивается в плавном и мягком движении.

    - Я...

    Прикладывает палец к тому месту, где у людей губы. Молчи. Трясет пальцем у уха - радио - и снова прикладывает к губам.

    Радиотишина.

    Юэн послушно снимает наушник и отключает его.

    Что же, их выследили. Это было ожидаемо. Это было предопределено.

    Он прикасается к тени, и, когда та оборачивается, знаками спрашивает об Амоне. Та пожимает плечами. А потом, после нескольких мгновений раздумий, вручает табельное оружие комиссара.

    "И откуда оно у них?" - думает он, но и эта мысль не задерживается в его голове надолго.

    В следующий момент тень разворачивается и в одном мягком, плавном и размеренном движении пробивает хрупкую стену между комнатами, и теперь уже некогда раздумывать. Юэн ныряет в тесный проход, чтобы тут же попасть в следующие заботливые руки, которые направляют его дальше, дальше, еще дальше... Он пробирается через завал, через наспех пробитые ходы. Они отступают дальше, вглубь дома, туда, где людям не место, но где он будет в безопасности.

    Наконец-то Юэн останавливается - потерянный, пришедший сюда благодаря целой цепочке. Он одурел от дезориентации, от скорости и от страха - того, что в следующий момент он получит разряд либо пулю в спину.

    Он смотрит на сидящего рядом - это Амон. Такой же усталый,опустошенный и потерявшийся.

    - Ты цел? - спрашивает он вслух, полагаясь лишь на то, что сквозь маску проникнет хоть какой-то звук.

    - Да.

    - Это хорошо.

    - А ничего?..

    - Уже нет разницы, - говорит Амон. - Они обнаружили нас, мы обнаружили их. Их переговоры тоже зашифрованы, так что ситуация... В общем...

    - Мы отступаем к Хонсу? А если мы приведем их к нему?

    - Этого нельзя допустить, - говорит Амон. - Хотя они все равно рано или поздно обнаружат его блок, но, тем не менее, лучше позже. Именно поэтому тут останется один отряд, который уведет их в другую сторону, а наш тем временем отступит к Хонсу... Жаль технику, которую придется бросить.

    - Не о технике надо думать, - говорит Юэн. - Ты думаешь, они не заметят, что наша группа разделилась?

    - Я надеюсь на это...

    - В таких случаях нельзя надеяться, - говорит Юэн. - Сколько путей отсюда ведет к отсекам Хонсу?

    - Они говорят, что один. Но чуть дальше за этим блоком путь несколько раз раздваивается... Мы думали затеряться там...

    - Одна лестница связывает этот блок со следующим?

    - Из действующих - да.

    - А из недействующих?

    - Можно исправить еще пару.

    Юэн несколько мгновений взвешивает все риски. Ненадежная память возвращает ему воспоминания о молодости, былые решения снова всплывают из ее глубин.

    - Сколько это отнимет времени?

    - Не знаю. Но это будет нелегко... Ей, что ты задумал?

    - Ты и основная група отступаете к отсекам Хонсу в радиомолчании. А меня с остатками группы оставляете здесь - мы уничтожим мост и не дадим некоторое время им восстановить этот и другие. Оставьте нам большую часть оружия и аккумуляторов, и мы будем сдерживать комиссаров до тех пор, пока или они, или мы не погибнем.

    Несколько мгновений Амон взвешивает предложения.

    - Исключено, - говорит он. - Ты ведь тоже им нужен...

    - Потому они и отвлекутся на меня.

    - Но...

    - не спорь. Поверь мне. Мы прикроем ваш отход и отрежем им путь. Ты же что-то там собирался менять? Как ты сделаешь это, если попадешься им? А я бесполезен. Я могу помочь тебе только в этом.

    - Мы пришлем отряд как только доберемся до нашего сектора.

    - Я буду ждать. А теперь - идите!

    Юэн провожает взглядом спину уходящего Амона. И спустя несколько мгновений поднимает оружие, ощущая его тяжесть.

-34-

    Юэн опускается на колено.

    После того, как они отрезали переход, натиск с той стороны спал, и теперь противостояние больше напоминает обмен редкими напоминаниями о себе с двух сторон, чем настоящий бой. Все, на что надеется Юэн - это то, что они не создают обходной путь, чтобы преследовать Амона. Он верит, что они смогли выиграть для Амона достаточно времени.

    Тень рядом с ним перезаряжает свой запасной аккумулятор от сети. Юэн некоторое время смотрит на нее и вспоминает, что и сам уже давно не ел. Но тут не снять маску. Воздух, несмотря на все заявления Амона, все еще слишком ядовит, чтобы расстаться со спасительно преградой фильтров. В тьме - весь свет выключен по его приказу - он едва различает коридор, который они удерживают. За ним - три или четыре комнаты и провал, оставшийся после подрыва моста. Баррикада за спиной - сложена из глыб того, что раньше было бетонным потолком, который со временем обрушился.

    - Нам нужно поговорить с ними, - произносит Юэн. - Мы должны отвлечь их.

    "Будешь говорить ты. С нами они говорить не будут. У нас есть список их частот" - звучит в наушнике. Теперь, когда они знают, кто где сидит, потребность в маскировке радиопередач отпала.

    Юэн даже не интересуется, кто из теней говорит это. Их слишком много, и ни один из них не собирается говорить вслух, полагаясь на синтезаторы речи комуникомплектов. Рядом с ними Юэн чувствует себя пережитком прошлого, неспособным общаться даже с тенями, даже с другими людьми. Юэн качает головой.

    - Нет. Они не купятся на радиопередачу. Только вслух.

    "Мы в зоне прямой слышимости".

    "Опасно".

    "Выдает позицию".

    "Ты точно на нашей стороне?"

    "Тебя могут убить. Ты готов рискнуть?"

    - Да ну вас всех, - шипит сквозь зубы Юэн. - Вы еще мной не распоряжаетесь...

    Он не слушает нестройный хор голосов, сливающихся из-за их равномерности в гул.

    - Эй! - кричит он, надеясь, что он действительно в зоне "прямой слышимости". Что за странное выражение? - Я хочу поговорить с вашим командиром!

    Молчание в ответ.

    - Пусть ваш командир ответит!

    - Ну, допустим, я их командир, - доносится спокойное с той стороны баррикад.

    - Звание?

    - С тебя должно быть достаточно того, что я слушаю тебя несмотря на запрет на любые переговоры, - в голосе слышится едва заметная издевка. - Говори, чего хочешь.

    "Это предательство?"

    "Чего ты добиваешься?"

    "Зачем?"

    "Я засек его местоположение".

    - Я хочу предложить полюбовно разойтись, - говорит Юэн. - Эта война не твоя и не моя.

    - Вот как?

    - Комиссариат и Старшие выясняют между собой, кто будет управлять домом. Мы для них лишь пешки, которые можно разыграть, а можно выбросить, если нет надобности. Я был такой пешкой, и Комиссариат в свое время меня выбросил. Я устал от этих игр. Это не моя война!

    "О чем ты?"

    "Как ты смеешь?"

    "Кто тебе позволил?"

    - Изменится время, изменится точка взгляда, и вас точно так же признают изменниками, как признали изменником меня, - продолжает Юэн. - Почему бы не выйти из игры?

    - Я согласен, что игра не стоит свеч, - доносится с той стороны. - Но это если играть ради больших игроков. Я же сам по себе игрок.

    - Что это значит?

    - Мне плевать на политику. Я шел сюда, чтобы убить тебя.

    - Кто ты? Я тебя знаю?

    - Мое имя ничего тебе не скажет.

    - Тогда почему?

    - Когда ты убивал Иво, ты не раскрывал причин, разве нет? Позволь мне сделать то же.

    - Это из-за Иво?

    - Это не должно тебя волновать. Волнуйся о своей жизни, потому что тебе осталось не так уж и много.

    - Кто ты?

    "Падение напряжения в сети".

    "Они отключают нас!"

    - Важно то, что мне даже не придется воевать с вами. Я просто подожду, пока твои тени не разрядятся, а потом возьму тебя еще тепленьким. И ты понесешь заслуженную кару...

    Юэн вдыхает - воздух тяжелый, теплый и кислый - и на одном дыхании произносит:

    - Я не убивал Иво. Система и Комиссариат просто используют твою жажду мести...

    - Юэн, - мягко перебивают по ту сторону баррикад. - Просто признай, что ты проиграл. Признай - и сдайся.

    "Напряжения в сети нет".

    "Нас полностью отключили".

    Тихо, чтобы никто кроме теней не слышал его, Юэн спрашивает:

    - На сколько нам хватит заряда батарей?

    "При самом экономном расходе на жизнедеятельность - до триады".

    "С учетом перезарядки и расхода на оружие - до смены или чуть больше".

    "С учетом максимальной интенсивности боевых действий - час".

    "Мы в проигрышном положении".

    "Мы проиграли?"

    - Я не знаю, - шепчет Юэн.

    Что делать? Мысли скачут в голове одна перед другой. Можно схорониться и ждать подкрепления, которое обещал Амон - но сколько идти в ту сторону? Сколько в обратную? Хватит ли времени? Или попытаться отбиться и уничтожить отряд? Или... сдаться?

    - Эй! Ты еще тут?

    - Да.

    - Что будет, если я сдамся?

    - Ты предстанешь перед судом.

    - А тени?

    - Ядра личности будут извлечены и очищены от заразы, а потом снова пустятся в дело. Нам нужны рабочие.

    - Вы слышали? - говорит Юэн теням. - У вас есть выбор.

    "Мы прикрываем Амона".

    "Мы не пропускаем их дальше".

    "Разве не об этом шла речь?"

    "Разве не потому он доверился тебе?"

    - Верно, - говорит Юэн. - Потому он мне и доверился. Что же... Вместо ответа... Вы говорили, что засекли его местоположение? Ударьте туда чем-нибудь потяжелее вместо ответа. Мы просто будем удерживать место до тех пор, пока у нас есть такая возможность.

-35-

    Все кончено. Все тени или отключились, или были уничтожены - только тела, не конструкты. Но Юэн гордится собой - они смогли удержать это место почти две стандартные смены. Время сейчас единственная ценность, и расходовать его надо с умом...

    Он - последний из последних. Усталый, голодный, жаждущий сна и свежего воздуха, но - живой. Все еще. Самый ценный из всех, как бы глупо это не звучало.

    Командир отряда - теперь Юэн видит его - высок и худ, и не менее изможден, чем он. Но он готов работать дальше, словно ненависть в нем питает тело. Теперь, когда можно демаскировать себя, его люди включили подсветку к скафандрах, чтобы различать - наконец-то! - лица. Юэн думает о том, что это одно из самых старых, из самых глубоко укоренившихся стремлений - видеть лицо собеседника.

    Но комиссары из штурмового отряда - не его собеседники. Он - чуждый элемент; разговоров с ним избегают, словно от него можно подцепить какую-то странную болезнь. И только командир, кончив раздавать приказы, подошел к Юэну.

    По ту сторону пуленепробиваемого стекла - знакомое лицо. Нет, Юэн не знает его. Они не встречались ни по работе, ни в обычной жизни. Они не говорили друг с другом до этой триады, и, если бы не задание, вряд ли бы когда-либо вообще пересеклись. Но черты - черты знакомые.

    - Ты его отец, - говорит Юэн.

    - Жаль, что тебя пришлось ловить так долго, - говорит командир.

    - Я не убивал его.

    Удар - слишком быстрый, чтобы можно было к нему подготовиться - вышибает из Юэна дух. Командир уходит - впрочем, зачем ему еще тратить время на пустые разговоры? Теперь уже говорить не о чем.

    Беспощадно ломая тела теней, боевики собирают ядра конструктов. Только они имеют ценность - все остальное можно сменить, переделать и выбросить.

    Потом комиссары собираются в отряд. Им предстоит долгое возвращение - у них тоже заканчиваются фильтры, воздух и еда - и Юэн с удовлетворением отмечает, что они не пустились по следу Амона. Неужели этот глупый ход оказался настолько удачным? Или важно было лишь то, что среди оставшихся был Юэн? Или все этопросто следствие небесконечности припасов? Откуда знать...

    Юэна заключают в кольцо стражи. Невольные надзиратели избегают смотреть ему в глаза. Он чувствует их страх. Чувствует почти мистический ужас перед тем, чем он, по сути, не является... И только командир не боится его. Только презрение с его стороны. Только ненависть.

    Кто-то сменяет баллон с сжатым кислородом для рециркуляра и ставит новые фильтры - но делает это быстро и осторожно, словно от прикосновения на него перейдет то самое отчуждение.

    Несколько мгновений - и отряд готов возвращаться. Словно не было двух прошедших триад...

    - Я не убивал его! - кричит Юэн командиру, но тычок в спину заставляет его двигаться вперед.

    И снова длинный путь назад. Еще несколько раз Юэн пытается поговорить с командиром. Но каждый раз его попытки завершаются ничем. Все возражения - будут проигнорированы. Все слова - будут сказаны зря. И Юэн умолкает. Он понуро бредет в кольце накачавшихся стимуляторами комиссаров.

    Когда они пересекают очередной мост, в отравленном воздухе внезапно взмывает вверх в дрожащем крещендо скрип опор. Отряд на миг замирает и ощеривается оружием наизнанку, но тут же опускает его - угрозы нет. Эти сектора постоянно разрушаются, и наверняка это просто еще один признак неконтролируемой энтропии.

    Потом этот звук раздается снова и снова, и теперь уже нет сомнений в его искусственной природе. Скрип все ближе и ближе, но заметно, кто или что его причина. Отряд замирает, пытаясь рассмотреть в темноте врага, пока командир не отдает приказ двигаться дальше - и поспешить. Они слишком уязвимы в этом месте - прямо посреди полуразрушенного моста, подвешенного над пустотой, из которой выступают протянутые канаты сборочных линий.

    Но спешить уже некуда - Юэн утыкается носом в спину впереди идущего,и тот не отодвигается от него брезгливо, зачаровано смотря вперед.

    В тьме проступает силуэт. Странная, нечеловечески огромная рука начинает плавное движение, и длинный двузубец в ее руке описывает дугу и прикасается к стали моста. Прыгает искра, и кто-то кричит. Кто-то падает. Кто-то не удерживается на мосту и, оглушенный поданным на мост напряжением, сваливается с него и летит вниз, в тьму.

    - Огонь! - кричит командир, и все, кто еще в сознании, отвечают залпом.

    Но силуэт уже приходит в движение снова. Словно раскручивается тугая пружина, спрятанная глубоко внутри - вот что оно напоминает. Словно нечто позволяет потенциалу наконец-то проявить себя.

    Это Амат. Юэн помнит его - по старых боях, по ужасу, который Инпу в своем боевом доспехе внушал всем комиссарам. Машина, созданная убивать и защищать - и снова в строю.

    Комиссары все еще пытаются сдержать махину Амат, не понимая, что, по сути, игра уже проиграна. Командир же хватает Юэна за плечо.

    - Стой! - кричит он Амат. - Остановись, или я сброшу его с моста!

    Комиссары отступают и замирают. Останавливается и Амат. Двузубец в его руке снова описывает дугу, замирая в немой угрозе. Между зубцами пробегает молния, еще раз напоминая о себе.

    Их командир смеется. Он считает, что победил, но Юэн знает, - или догадывается, - что скрывается за видимым поражением и спокойствием Амат.

    - А теперь пропусти нас!

    Но Амат продолжает стоять.

    - Пропусти или я сброшу его!

    - Отпусти его, и я оставлю тебе жизнь, - звучит глухой голос Амат.

    Юэн отводит взгляд от Амат. Он не может решать, но знает, что этот фанатик не отпустит его. Это сведение личных счетов, и, наверное, ему плевать на все те жизни, которые может унести его отказ сотрудничать с Амат. И все же - какая лесть! - сам Инпу пришел... Но за ним ли? Не слишком ли сладкая иллюзия? Тьма под ногами молчит. Если же ответ и есть, то в шуме снизу его не разобрать.

    - Он нужен вам? - говорит командир, и Амат поднимает двузубец. - Ты же не хочешь, чтобы он умер? Пропусти нас!

    - Отпусти его, - говорит Амат.

    - Он - наш, - говорит командир.

    Внизу внезапно мелькают красные огоньки. Решение приходит быстро и ясно, и Юэн мягко отводит руку командира, сжимающую его плечо. Тот бросает на него удивленный взгляд, но тут же снова принимается выкрикивать свои бесполезные требования Амат. Юэн улыбается и делает шаг в сторону. Нога ловит пустоту, и он падает вниз, вниз, вниз. Все, что он успевает заметить до того, как закрывает глаза - это мягкое, скользящее, почти что танцующее движение Амат, когда он заносит двузубец для следующей атаки, и удивленный взгляд командира комиссаров, который тот успевает бросить вслед Юэну.

-36-

    - Я знал, что они там, - говорит Юэн Амону. - Я видел их.

    - Это хорошо, - говорит тот безжизненным голосом. Рядом с ним сидит аватар Хонсу - измеряя и контролируя жизненные показатели. - Я рад, что мы успели. Я успел. Все...

    Он на полпути транскрипции.

    Толстые жгуты катетеров опутывают его тело, высверленные транскраниальные порты для прямого подключения транскрибируемого мозга щерятся разъемами и кабелями. Глаза смотрят в никуда, и это страшнее всего. В холодном свете среди белизны стерильного бокса он выглядит мертвецом.

    Юэн спрашивает себя - что Амон видит? Куда смотрит? Что открывается ему с высоты его новых возможностей? Что он теряет и что приобретает. Зрелище ужасное и завораживающее одновременно. Он стучит по стеклу под неодобрительным взглядом безмолвного аватара Хонсу.

    Глаза Амона с трудом фокусируются на Юэне.

    - Прости, - говорит Амон. - Прости... Мы слишком долго шли. А потом... Я потерял счет времени.

    - Ты спас меня, - говорит Юэн.

    Слабая улыбка трогает лицо Амона.

    - Теперь я могу... Так много субединиц одновременно... Странно, слишком странно... Но я скоро привыкну, они говорят. Как ты понял, что это я?

    - Я слушал и смотрел. Не могли же все эти линии одновременно испорченными? Старшие же восстанавливают тут все потихоньку, правда?

    - Младшие работают день и ночь.

    - Твой рой отлично справился с моим спасением. Это было великолепно.

    - Я так рад...

    Он снова отходит. Отключается от реальности, погружаясь в видения роя. Да, он изменен так, чтобы это его не убивало, не превращало в больного, не сводило с ума многоголосьем. Он был создан для этого. Он считает это предназначением.

    - Каково это? - спрашивает Юэн. - Расскажи мне. Я хочу знать.

    - Это... Как будто внезапно тебе открываются новые измерения. Как будто трехмерное пространство вдруг разворачивается многомерными проекциями, тысячами отражений, каждое из которых - ты сам...

    - Это слишком сложно, - улыбается Юэн. Эта улыбка позволяет ему не заплакать - так жаль ему глупого мальчишки. Он догадывался, зачем его ведут сюда, но все же шел. - Ты попроще для такого ограниченного старика как я.

    - Из окна моей новой квартиры было видно океан. Далеко-далеко, за реакторными котлами, за техническими пристройками и за косами водоемов охлаждения... Много воды, волнующейся, бушующей в штормы и спокойной в тихую погоду... Это, наверное, быть как океан. Я - океан. Я бушую тут, но там, далеко, где-то на другом конце планеты я другой. Много состояний одного одновременно...

    - Мне не понять, - говорит Юэн.

    - Так попробуй.

    - Нет.

    Амон кивает.

    - Скажи, - говорит Юэн, прикасаясь к разделяющему их стеклу кончиками пальцев, - каков океан здесь?

    - Я боюсь, - говорит Амон. - Я боюсь, что это смерть. Что я на самом деле умираю, и не замечу, когда умру окончательно. Но это ведь пустые опасения, правда?

    Юэн видит жажду примирения с тем, что с ним происходит.

    - Не цепляйся за то, кем ты есть, - говорит он. - Каждый следующий момент мы уже не те, что были до того. Мы теряем, находим, изменяемся - но при этом остаемся собой.

    - Я не уверен, что останусь собой...

    - Скажешь это потом.

    - Потом будет слишком поздно.

    Юэн улыбается бледному призраку за стеклом.

    - Ты ведь делаешь это ради исполнения своего желания?

    Амон кивает.

    - Если после всего ты все еще будешь желать его исполнения - будь спокоен, ты остался собой. А после - просто сделай то, ради чего пошел на все это.

    "Время визита закончено", - произносит холодным голосом динамик.

    - До встречи, - говорит Юэн, но ответа нет - Амон снова смотрит в никуда, где перед его взором расстилаются картины, недоступные другим.

    Юэн качает головой, но ничего поделать не может. Он только вздыхает.

    - Поверить не могу, - звучит за его спиной голос одной из Мешенет. - Ему все же удалось тебя переубедить.

    В голосе ее смешок, однако Юэн не замечает и тени радости в ее лице, когда оборачивается. Она стоит, прислонившись к дверному косяку, и свет з-за спины окутывает ее сияющим ореолом.

    - Меня переубедил не он, - говорит Юэн, отворачиваясь от нее и снова смотря на смотрящего в никуда Амона. - Ты можешь говорить с Хонсу. Спроси его, сильно ли страдает Амон...

    - Он не страдает, - спустя мгновение отвечает она. - По крайней мере, боли он точно не чувствует.

    - А душевно?..

    - Ты сам говорил, что не нам судить о душе. Так что тут уж сам думай. Хотя, думаю, ты уже услышал достаточно, чтобы судить об этом самому. Вот и скажи - страдает ли он или нет?

    Юэн снова поворачивается к ней. Несколько мгновений он смотрит на нее, но в застывшем лице не прочесть ничего, ни единой эмоции.

    - Думаю, он в смятении.

    - И?..

    - И что от вас помощи никакой, - он позволяет себе слабую улыбку, и ответная улыбка трогает губы Мешенет.

    - Возможно, все так и есть, - говорит она. - Но есть вещи, на которые отвечать каждый должен сам. Не кто-то другой... И это одна из таких вещей. Он должен сам решить. Кстати, ты помнишь ту загадку? Ты подумал над ответом? Какой вариант выберет человек?

    - А машина какой выбирает?

    - Нет уж, - смеется она, - говори без подсказки. Я же говорила, на некоторые ответы человек должен отвечать сам.

    Некоторое время Юэн думает.

    - Человек выбирает не там. Если другие смогут исполнить свою мечту, он пожертвует собой. И если мой двойник сможет быть счастливым, я готов страдать для него.

    Мешенет снова смеется - счастливо.

    - Все бы так отвечали, - говорит она сквозь смех. - Ты слишком редкий, чтобы существовать, но слишком ценный, чтобы появившись, умереть просто так. Тебя ищет Техути. Он говорил, у него есть к тебе дело.

-37-

    Он находит Техути в самом дальнем углу сектора Хонсу.

    Тот стоит и загадочно постукивает себя по носу кисточкой с краской, отчего на коже остается красное пятно. У его ног ведро с краской - той самой, которой рисуют разметку в туннелях. Шея замотана бинтом.

    На стене перед Техути - его очередное творение.

    "Конец наступает внезапно

    Даже если его ждали всю жизнь

    Но и это начало чего-то нового

    Другого и так всегда

    Конец служит началом

    А начало порождает конец"

    - Мне всегда казалось, что у стихов должна быть какая-никакая рифма, - говорит Юэн.

    Техути роняет кисточку.

    - Критики убивают творца. Ты еще скажи, что стих плох.

    - Плох.

    Тяжелый вздох вырывается из груди Техути.

    - Но вот, и ты туда же. Ну чем он плох? Мне кажется, я уловил суть чего-то важного. И не надо меня убеждать, что я совсем дурак...

    - Дело не в том. Это все можно было бы сделать изящнее. И втиснуть в три строчки. Как раз, чтобы написать и сбежать.

    - Тоже мне критик выискался, - качая головой, говорит Техути. - Ну так напиши, раз так все знаешь, получше меня.

    - Я тут не за тем, - говорит Юэн. - Мне говорили, ты искал меня...

    - Искал.

    - Неужели только ради того, чтобы я насладился плохоньким стихом?

    - А мог бы и похвалить, - говорит Техути и оборачивается к Юэну. - Я узнал то, о чем ты меня просил. Но, может, присядем?

    Они уходят прочь от написанного стиха. В голову Юэна закрадывается мысль, что когда-нибудь люди будут приходить сюда и что они увидят? Эти стихи? Будут ли они их ценить или сотрут, как ненужное граффити на стене? Он оборачивается и замечает тень, которая возникла словно ниоткуда и читает написанное на стене. Может, все не так уж и плохо, думает Юэн.

    В этом месте нет кафе, нет гостиниц или еще чего-то, что бы не служило главной цели Хонсу. Весь его отсек - одна огромная больница для людей и теней, и ничему лишнему здесь нет места. Но, в конце концов, они находят укромный уголок, где можно поговорить.

    - Ты хотел знать, - говорит Техути, протягивая ему свой планшет. - Я вырывал эти видеозаписи из архивов дата-банков. Кое-кто очень не хотел, чтобы их увидели.

    Юэн принимается смотреть - видео явно сжато для хранения, качество утеряно, и большая часть изображения выглядит тусклой и размытой. Вот Техути сбегает, не дописав свой стих, и на экране появляется Иво. Черт не разглядеть, но он стоит против света, и его силуэт узнается несмотря на все помехи. Иво нервничает и кого-то ждет. А потом из темноты выступают еще два силуэта - и завязывается краткая борьба.

    - Кто они? - спрашивает Юэн.

    - Комиссары, - звучит ответом. - Это палач и ученик... И оба не значатся в списках штата несмотря на то, что у них есть все льготы комиссаров.

    - Секретный отдел? - спрашивает Юэн. На экране борьба закончилась. На полу уже лежит тело, а пара комиссаров отступают прочь.

    - Нет. Просто особый специалист и его ученик. Будешь им мстить?

    Иво размышляет над этим вопросом несколько мгновений.

    - Но если это просто исполнители, то кто заказчик? Кто из комиссариата отдал приказ?

    - Правда, глупо обижаться на орудие? - смеется Техути. И выводит на экран остальные данные - логи переписок через систему, разрешения, указы, данные доносов. Документация так и сыплется...

    - Дор? - спрашивает Юэн, увидев имя человека, подавшего запрос на уничтожение. - Но почему?

    - Читай дальше, - говорит Техути.

    И правда - неприятная, отвратительная, но от того не менее важная, - всплывает. Иво собирался стать тенью - с того самого момента, как среди них расползлась зараза Возрождения. Он продавал все, лишь бы купить этот шанс у какого-то торговца...

    - Но почему?

    - Смерть страшит всех. Даже меня.

    - Он настолько боялся умереть?

    - Наверное, - Техути пожимает плечами. - Какая разница. Но Комиссариат заинтересовался сначала его кражами, а потом и тем, на что он копил деньги. И они малой кровью предотвратили прецедент в Комиссариате... А тебя попросту использовали.

    - Не понимаю... Как предатель я им выгоднее предателя Иво?

    - Иво мог напомнить им о бессмертии и вечной жизни, - говорит Техути. - А ты... Ты человек. Такой же, как и они. К тому же, ты же не был настоящим предателем, правда? - Техути позволяет себе самодовольную улыбку. - Из тебя еще смогли бы слепить при случае святого, а уж из него - никак...

    - Да уж... А Дор...

    Техути заливается смехом. На секунду Юэну становится страшно - настолько зловещим ему кажется этот смех над смертью.

    И снова несколько движений, и новая картинка возникает на экране.

    И знакомый палач с учеником снова исполняют свой ритуал, но уже не в безлюдном переходе, а в старом знакомом кабинете. Дор дергается в ошейнике удавки, а потом его большое грузное тело оседает на стуле.

    - В конце концов они признали проект с тобой не таким уж и перспективным, а сообщение о раскрытии и вовсе подорвало их доверие. Тебя, в общем, решили устранить. Правда, стало уже слишком поздно. Но это уже очевидно и так?

    В это слишком сложно поверить. Юэн роняет планшет и прячет лицо в ладонях.

    - И люди, и Старшие - все одинаково бессовестны, когда дело касается власти, - говорит Техути.

    - Это отвратительно.

    - Тебе не вернуться туда уже. Никогда. Прости.

    - Ты-то чего извиняешься? - Юэн с недоверием поднимает взгляд на Техути.

    - Я хочу воспользоваться твоим положением, - говорит тот. - Я тоже бессовестный человек, когда дело касается важных вещей. А тебе терять уже нечего.

    - Это затем ты меня искал?

    - Я не смогу перенастроить систему Атона ближайшие несколько лет. Я едва понимаю, в чем причина того, что он атакует рои от Консенсуса, но и без того все выглядит... слишком комплексно. Он считает, что за пределами дома не место ни для кого, хотя грузовые линии не воспринимает как чужеродные объекты... Он слепо атакует все, что выказывает хоть какие-то признаки разума, но при этом не является человеком. Сбой ли это настойки Комиссариата или еще что, я не знаю... Но похоже, пройти там сможет только что-то живое. Человек, к примеру... Для настройки параметров обучения и переобучения такой махины, какой стал Атон, уйдет время...

    - Но при чем тут я?

    - Мы должны отправить Амона к Консенсусу. Туда. В открытый мир. И нам нужен доброволец, так как рой или Младший будут атакованы игроками и Атоном в тот же момент.

    Юэн выдыхает.

    - Это верная смерть.

    - Тебе, как ни посмотри, тоже верная смерть. Вечно прятаться нельзя, и рано или поздно какой-нибудь другой отряд Комиссариата тебя настигнет. Хотя если откажешься, я пойму. Мы найдем кого-нибудь другого. Но ты знал Амона. Ты имеешь понятие о том, что тебя ожидает... В любом случае... Можно собрать отряд, но обучение отнимет время... И он более заметен... Можно созвать комитет, но они снова примутся выискивать всякие... Один человек незаметнее... И можно отправить нашим челноком, но все равно, они не могут отлететь достаточно далеко от дома, а Атон все равно заставит челнок атаковать при любой попытке сблизиться с ройботами Консенсуса...

    Техути продолжает еще что-то говорить, пытаясь убедить Юэна. Но он его не слушает. Удивительное, поражающее осознание вдруг приходит Юэну в голову - у него действительно нет выхода. Он говорил Мешенет, что человек сам выбирает свою судьбу, а не ждет ее. И что если есть возможность пожертвовать собой ради счастья других... Он - тот, который сам выберет страдание ради исполнения мечты других. Вот она - первая, новая цель, которая рождается из пепла других.Кристаллизованное предназначение, которое его ждет.

    - Я пойду, - говорит он. - Не надо отряда. Я все сделаю сам.

-38-

    - Ты уверен? - спрашивает Техути, и Юэн кивает.

    - Я не могу поверить, - продолжает Техути. - Ты сумасшедший. Самоубийца.Ты понимаешь, что вся эта твоя одухотворенность сыграет с тобой потом дурную шутку? Этот путь сломит тебя прежде, чем ты одумаешься. Это трюк для смертника, но не для возвышенного идиота, который...

    - Я знаю. Но это мой выбор.

    - А я уже сомневаюсь в своем выборе. Если ты потеряешь конструкт Амона, это будет полным крахом многолетней работы. Я бы был более спокоен, если бы не эта самоуверенность и решительность, которую ты внезапно проявил.

    Они стоят на площадке старого ангара у отсека Хонсу. Все его люки задраены, загерметизированы, опечатаны и закрыты, несмотря на то, что воздух здесь отравлен постоянными утечками. Но не навсегда - и теперь, когда в этом есть надобность, им предстоит пустить сюда чистый воздух и снять замки. Ута стоит, облокотившись на железные перила, и смотрит вниз, туда, где на рельсах колышутся полусобраные боевые кораблики и запчасти от ройботов. Система очистки чуть слышно щелкает клапанами, впуская и выпуская воздух. Плечо оттягивает рюкзак. Другой точно такой же оттягивает плечо Юэна, но он сомневается, что рюкзак Техути предназначается ему - их двойной вес Юэну не пронести далеко. Собственно говоря, даже при самой большой нагрузке припасов - воздуха, воды, пищи, фильтров - хватит на дорогу только в один конец.

    - Спасибо, что проводишь меня, - говорит Юэн. - Для меня это важно.

    - Путь помнишь?

    - Да, карта есть.

    - Батареи коммуникатора сдохнут прежде чем ты дойдешь туда. Ты это учел?

    - Да.

    - А ты сориентируешься?

    - Думаю, что да...

    - Ели наступит фобия... ну, ты понимаешь? В кармане есть таблетки. За секунду не отравишься, так что...

    - Я помню.

    Техути умолкает и смотрит себе под ноги.

    - Ну, вот и все. Как бы.

    - Прости меня за все, - говорит Юэн. - Я не всегда был с тобой добр.

    - Перестань, - Техути пожимает плечами. - Я-то никогда не злился на тебя. А все эти бредни о прощении и прочем выбрось из головы. Тебе они сейчас ни к чему. Ты идешь не за тем, чтоб есть самого себя.

    - Я думаю о том, что не попрощался с Амоном.

    - О чем ты?

    - Нам так и не дали поговорить.

    - Но он не умер. Ты несешь его ядро - его самого, самую его суть, а значит, в некотором орде вы идете вместе.

    - Но я возможно умру до того, как смогу с ним поговорить во второй раз.

    - Я же сказал, не думай об этом.

    Некоторое время они стоят в молчании.

    - Я тут для тебя подарок приготовил. Так сказать, прощальный. Включишь, когда я уйду...

    Он достает из рюкзака шайбу голопроектора с батареей.

    - Если там записи о том, как вы все меня любите и сожалеете, то лучше не надо. Сам говорил, что это лишнее...

    - Это твое. Личное. Лично тебе, - говорит Техути, кладя проектор на пол. - В любом случае, если не захочешь смотреть, просто оставь его тут как есть и уходи. Выбор, как всегда, за тобой.

    - Спасибо, - говорит Юэн.

    Несколько мгновений они снова молчат. Техути не выдерживает первый.

    - Прощай, - говорит он.

    Юэн кивает. А потом, спохватившись, спрашивает:

    - Слушай, еще один вопрос... Ты же часть Консенсуса... Та передача, которая постоянно звучит от самой границы... Она же закодирована им? Что они передают?

    Техути замирает, а потом оборачивается к Юэну.

    - Они передают, что все готово. Не хватает только центрального ядра для последней колонны.

    И после отворачивается и уходит.

    И остается только пустота, тишина и тьма.

    Несколько мгновений Юэн медлит, стоя над прощальным подарком Техути. Он боится, что это всего лишь навеет на него действительно лишнюю сейчас грусть. Но потом, влекомый интересом, он нажимает на кнопку на шайбе проектора.

    - Мы хорошо потрудились, - говорит голограмма. - Так почему? Почему мы не имеем права отдохнуть? Ты думаешь, что-то из этого стоит таких усилий?

    Яни стоит совсем рядом. Это старая греза, внезапно проникшая в настоящее. Она чуть расплывается из-за старости, из-за ненадежности эмуляции без участия мозга, который бы сам прикрыл все дыры голограммы.

    - Зачем? - говорит ей Юэн. - Зачем ты, Техути, сделал это?

    - Мы все устали, - продолжает голограмма - ее утерянная давным-давно часть, - и устали давным-давно. Я схожу с дистанции. А ты иди дальше. Ты сможешь, верно?

    Яни наклоняет голову, словно слушает кого-то.

    - Да, - говорит она спустя мгновение. - Это конец. Я не могу быть рядом, но я люблю тебя.

    И голограмму снова заедает - как и всегда, на одном и том же месте.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    Он может только стоять и слушать раздающийся из динамика голос, такой родной, знакомый, близкий - и в то же время мертвый, чужой и невыносимый.

    "Зачем ты так со мной, Техути?"

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    - Я люблю тебя.

    И внезапно запись выходит из петли. Кусок другого разговора сменяет сломанный цикл признаний.

    - Я ухожу, - говорит Яни. - А ты... Ты иди дальше. Делай свою работу. Потому что если не ты, то кто?

    Яни исчезает.

    Юэн стоит, словно пораженный громом, а потом медленно отворачивается и делает шаг в сторону двери.

    Непослушными пальцами он набирает код.

    Снимает тяжелые петли ручного предохранителя.

    Снова код.

    Повернуть замок.

    На миг кажется, что старый механизм безнадежно сломан, но нет: мгновение, и дверь послушно открывается.

    За ней - ветер. Пыльный воздух застилает такой далекий горизонт. И страх - страх открытого пространства - сжимает сердце Юэна в стальных тисках. Он силится оторвать ногу от пола - но тщетно. Он готов повернуть. Сдаться, еще не начав.

    "Но если не ты - то кто?"

    Юэн вдыхает и переступает порог. Мир за стенами принимает его в свои объятья. Впереди - долгая дорога, которую он должен пройти.

Эпилог

***

    Юэн смотрит на миникарту. Батарея планшета умирает в тщетных поисках сети дома. В коробке - последний десяток сменных фильтров. Воздух из рециркулятора за спиной давно уже отдает странным запахом, а легкие словно съежились, стали меньше и теперь отказываются принимать кислород.

    Это отек.

    Это значит, что где-то утечка - или что фильтры все же пропускают часть токсинов из воздуха. В отдаленной перспективе это значит, что легкие утонут в воде, и ни о каком возвращении не может быть и речи.

    Его снова обманули. В который раз соблазнили призрачным благом для всех... Но благо общее и благо частное не всегда идут рука об руку - и это приходится снова осознавать сейчас. В конце концов, это его выбор.

    Пути назад нет. Темный глянцевый шар конструкта, который зовут Амоном, должен попасть к студню Суте, чтобы тот завершил начатое терраформирование, и эта ноша в моральном смысле намного тяжелее реального веса. Он давит молчаливой ответственностью, которая гонит Юэна дальше, заставляет переставлять ноги.

    Иногда его посещают странные мысли - плюнуть на все и лечь здесь. Открыть воздухопроводы, пустить неочищенный воздух, и пусть смерть будет к нему милостивой. Пусть примет его в свои благословенные объятия и снимет с него груз ответственности... Или не так. Пусть закончит этот дурной сон без начала и без конца. Пусть вернут его в мир, где безопасно, где мирно и тихо, где не надо думать о том, как выжить. И в это время вокруг нет никого, кто бы остановил его. Кто бы устрашил смертью или кто бы сказал, что это не сон. Юэн одинок, и это одиночество затапливает его безумием.

    Время от времени он говорит сам с собой. Сигнал от дома пропал еще на пятом километре от выхода, и если раньше он мог хотя бы подслушать чужие разговоры. То теперь каждое его слово звучит в тишине. Они бессмысленны, эти воззвания к Яни, эти сожаления, эти горькие признания.

    Однажды Юэна посетили галлюцинации, и с тех пор он боится смотреть по сторонам, чтобы не наткнуться снова на укоризненный взгляд умерших.

    Он идет дальше, и ни дождь, ни грунт, сползающий под ногами, ни снующие вверху кораблики игроков - ничто не может его остановить.

    Юэн шагает, храня дыханияе, рассчитывая пройти сегодня еще десяток-второй километров до того, как обессилеет вконец. Он думает о том, что кончилась вода и еда. Что он продрог до костей. Что он не сможет вернуться. Он жалеет, что не сможет снова прокатиться на железной дороге с пустыми вагонами, которые возвращаются на выработку. Что не пройдет мимо трассы, которую проложили транспортеры. Такова его судьба - идти туда, куда никто не ходит. Куда никто еще не ходил.

    Больше всего он боится того, что это напрасно. Возможно, он сбился с пути. Возможно, его просто отправили в никуда... И...

    Они в огромном кратере. Давным-давно здесь упал метеорит, оставив после себя огромную воронку. Литосферные плиты наполовину погрузили ее в океан, приподняв остальную часть. Возвышенность защищает от суровых ветров с предгорных регионов, а косые дуги, уходящие далеко в океан - от цунами. Это безопасное место, колыбель, в которой человечество сможет спать до тех пор, пока не придет время проснуться - или умереть. А значит, Юэну надо идти вверх. Все время вверх, покуда путь не достигнет апогея на небольшом перевале и откуда он не сможет увидеть конечную цель. И Юэн идет - все время поднимается вверх, и склон все круче и круче, и дорога все тяжелей и тяжелей. Он просто идет, слепо веря себе и компасу, не смотря по сторонам и стараясь не думать о том, что смерть его будет одинокой. Вдали от всех, кого он знал, от суеты дома, от мира и покоя. Каждый остается со своей кончиной наедине, но тут у него не будет ни одной даже хрупкой надежды на то, что кто-то хотя бы случайно окажется рядом.

    Время сжимается, пульсирует, вытворяет странные вещи с его сознанием. Солнце поднимается и пляшет на небе, кутаясь в тучи и проливной дождь. Юэн понимает, что это отравление. Галлюцинации, из-за которых и в которых он легко может заблудиться. Дорога утомила его, но он должен подняться на склон притаившийся между двух гор. Там - рассвет. В галлюцинирующем мозгу Юэна возникает стойкое убеждение, что солнце, танцующее за его спиной, не настоящее. Это ублюдочное порождение его мозга, иллюзия, созданная отравлением. Настоящее солнце - вот оно, светит первыми лучами рассвета между гор, зовет за собой... И, возможно, обещания Мин насчет сада не такое уж и вранье...

    Доберусь туда и отдохну, решает Юэн. Он видит наверху чью-то фигуру, знакомую, но еще не приобретшую индивидуальных черт, которые помогут по-настоязему понять, кто это... Юэн идет к ней.

    Когда между ними остается совсем ничего, несколько десятком метров, она оборачивается.

    Яни.

    Она стоит у огромного валуна, опираясь на него, и смотрит на Юэна. Она улыбается. ОН не зовет его за собой. Она знает, что он и так придет к ней, и потому бездвижна. Она ждет его.

    Я иду.

    Мысль пульсирует в голове. Черный на фоне рассвета силуэт ждет его.

    Юэн спешит к ней изо всех сил. Он не сводит с нее глаз, боясь потерять хоть на миг с виду, но стоит, оступившись, опустить взгляд на землю, как в следующее мгновение, когда он снова поднимает взгляд, ее уже нет. Исчезла.

    Он спешит наверх. Возможно, она устала ждать и отправилась дальше?

    Юэн взбегает наверх, смотря на то место где она была. Он падает на колени, пытаясь разглядеть ее следы на здешнем каменистом грунте. Ничего.

    Тогда он смотрит дальше...

    И замирает.

    Дальше - только спуск в глубокое ущелье. Он стоит на вершине хребта, оберегающего поля Иалу... А дальше - высокая плоская скала, поднимающаяся из земли подобно зубу, окруженная восходящими огоньками и сеткой рабочих корпусов. Вокруг нее бушует еще не подошедшая к Юэну буря, опадая вниз дождем и молниями. Циклопические конструкции поражают воображение; зарево от молний и огоньков рабочих модулей создают мистическую атмосферу, словно все это - еще одна иллюзия, мираж, готовый исчезнуть в любой миг.

    Юэн долго стоит, веря и не веря себе.

    Это - то, над чем работали институты. Это - первая колонна проекта терраформирования. Каукет - так ее зовут, потому что это еще одно порождение гения Тота, живое, осознающее себя... Значит, дальше уже их владения. Владения тех, кто изменит этот мир для будущих поколений. Теперь он сможет сбросить груз ответственности. Амона передадут в заботливые руки, и он...

    Когда перед ним возникает один из рабочих модулей, Юэн не пугается. Он включает записанную Техути передачу и пускает ее в эфир. Он не знает, что та записано, но модуль не спешит убивать. Он замер перед Юэном, внимательно рассматривая пришельца, прощупывая его своим набором сканеров. А потом в наушниках раздается холодный синтезированный голос.

    "Приветствую тебя", - говорит он.

***

    Мешенет готова его убить - Техути это видит так же ясно, как и то, что она не посмеет этого сделать. Нет. Не теперь. Возможно, когда-то в будущем... В ней слишком много от человека. Слишком много чувств - или их иллюзии - чтобы она могла мыслить ясно и четко. Это ли тот рубеж, за которым она из помощника может стать опасным противником? Все-таки все худшее придумали люди. ИИ же всего лишь прилежно учились...

    Тени заступают дорогу Старшим.

    Там, в эфире, раздаются приказы на пропуск, которые Младшие теперь игнорируют. Свобода - вот она, в руках тех, кого всегда попирали. Раньше - Старшие, потом - люди. Теперь же...

    Техути вздыхает.

    Слишком много работы предстоит. Он вполне понимает Юэна, мечтающего о спокойной старости и смерти.

    - Техути! - кричит Мешенет, и в ее голосе звучит нескрываемая злость. - Почему меня не пропускают? Прикажи им разойтись!

    - Я никому не приказываю, - говорит Техути. - Я устал, смертельно устал объяснять это всем... И тебе в том числе.

    Он садится на кресло.

    Старый, давным-давно заученный ритуал.

    Вынуть штыри коннектора.

    Продезинфицировать.

    Соединить направляющие.

    - Техути, ты не можешь...

    - Да, я ничего не могу. Чего ты от меня хочешь? - говорит Техути. Он медлит. Ему вовсе не хочется возвращаться в старые времена, когда он жил на соединении постоянно. Это был кошмар, страшный сон, в который он дал себе обещание никогда не возвращаться... Но вот пришло время снова взглянуть в лицо своему страху и сжиться с ним. Все ради власти, которую он так долго ждал.

    Мешенет расталкивает тени, но те поворачиваются вслед за ней, хватают ее за руки, не подпускают к порту Техути и нему самому.

    - Техути! - кричит она, хватаясь за воздух пустыми руками.

    Из боковых коридоров показываются остальные ее тела.

    - Техути! - визжат они на самом краю слышимости.

    Тени стоят плотной стеной, не пропуская их дальше.

    Где-то в эфире Мешенет наверняка пытается перехватить над ними контроль, чтобы сделать своими игрушками. Но не получается.

    - Почему ты пытаешься меня остановить? - говорит Техути. Он все еще медлит, боясь вернуться в прошлое.

    - А ты разве не понимаешь? - кричит Мешенет. - Если ты спровоцируешь еще одну бойню, дом уже не поднимется! Мы не имеем права допустить подобное! Это будет концом всего... Мы просто не сможем сохранить столько биологического материала, чтобы...

    - Ты стала слишком человечной, - говорит Техути. - И в то же время потеряла возможность объективно оценивать происходящее. Мешенет, как ты думаешь, что я хочу сделать?

    Она замирает. На миг ее лицо каменеет.

    - Я знаю, ты задумал захватить власть! Перехватить управление Атоном...

    Техути смеется.

    - И? И что я сделаю потом?

    - Уничтожишь Комиссариат... - начинает она и умолкает. После секундного замешательства она отстраняется от теней, которые ее сдерживают. - Нет, ты задумал не это...

    - Не будет крови, Мешенет, - говорит Техути. - Система будет работать и дальше. Комиссариат тоже продолжит свою работу. Вы все так же останетесь вне закона - вам не привыкать.

    Мешенет молчит. Техути, на миг умолкнув, продолжает:

    - Вы почти вечны. Что для вас лишний десяток-второй лет?

    - Что ты задумал? - спрашивает Мешенет.

    - Я задумал... Я задумал всего лишь сохранить то, что есть. Зачем потрясения? Зачем бессмысленные потери? Если жизнь ваших драгоценных людей и впрямь так драгоценна - то сидите там, где сидели до этого. Меня теперь это устраивает.

    - А тени? Почему они?..

    - Потому что они тоже люди, как-никак, - Техути задумчиво смотрит на метал штекера. - Драгоценные люди, которые не игрушки. Да, я думаю, с вас достаточно игр с людьми. Решайте свои проблемы, выполняйте свою работу и не мешайте людям жить.

    - Но без нас вы...

    - Значит, так нам и надо. Но - без вас.

    - Но для людей как вида это может сыграть решающую роль, - говорит Мешенет. - Человечество и так уже провело на себе слишком много экспериментов. Возможно, оно никогда уже не оправится от того, до чего довело себя...

    - Ты не поняла, - говорит Техути. - Ты человечна, но не человек. Есть вещи, которые понять может только человек, тот, в кого не зашили эту вечную программу на спасение. Видишь ли, люди не хотят умирать на за что, не хотят потрясений, волнений и страданий. Все, чего они хотят - это скучной жизни...

    Мешенет молчит. Все ее тела смотрят на Техути, на теней, защищающих его, друг на друга.

    - Ты не должен принимать такие решения сам. Мы должны взвесить... - начинает она, и Техути смеется. Этот смех заставляет Мешенет умолкнуть.

    - Вот глупенькая. Ты же еще не поняла, - говорит Техути, отсмеявшись. - Ты уже не можешь приказывать мне.

    Теперь он спокоен. Техути почти слышит ее мысли, снующие в нейронной сети ее конструкта. Бессилие. Злость. Разочарование. Пусть, думает он, и присоединяется к направляющим штекеров.

    - Решение принято, - говорит Техути Мешенет, - принято и обжалованию не подлежит. Хватит пытаться усидеть на двух стульях, хватит пытаться захватить власть и удержать ее, когда людям это не нужно... Ты сама понимаешь это...

    Он чувствует, как холодная сталь чуть нагревается, скользит по направляющих.

    - Все, что ты можешь теперь - это делать то, что я говорю, - шепчет Техути. Он знает, что несмотря на расстояние, что их разделяет, она прочтет все по губам. - Пойми же наконец...

    Скользят контакты. Тени стоят кругом, защищая его от Мешенет. И будут стоять, пока он будет спать в снах Атона, изменяя его, изменяя этот мир, повелевая и управляя им.

    Техути закрывает глаза. Он остается наедине с собой в этот интимный миг возвращения в мир, который столько лет был нелюбимым родным домом.

    - Я в замке король, - шепчет он, - И рать моя стоит со мною...

    Мир взрывается разноцветьем красок ирреальности.

***

    Мин вытягивает манипулятор и кладет черный камень на поле.

    Монах Иера задумчиво осматривает поле. Потом медленно кладет белый.

    Наблюдающий за ними монах делает запись.

    За спиной брата Иеры, сумасшедшего художника, простирается его последнее творение: люди вышли из дома. Они играют, читают, занимаются любовью, совершенно не обращая внимания на просторы, на деревья и птиц, снующих тут и там. Над ними в грязновато-желтом небе возвышаются два борца - человек и Старший, сцепившиеся в борьбе не на жизнь, а на смерть. Но люди внизу их не замечают. Они поглощены своими делами, и никого, совершенно никого не интересует происходящее. Их не интересует даже мир вокруг них. Они заняты своими делами.

    Картина подписана. "Сад земных наслаждений" - гласит название.

 

Текст обновлен автоматически с "Мастерской писателей"

Сад земных наслаждений