Я мысленно прокручиваю вчерашний день, и вечеря почему-то остается для меня тайной. Судя по боли в кишечнике - я засунул в себя слишком много еды.
Трррр... Я немного спускаю живот, но он все ещё большой и тяжелый.
И только тогда я замечаю её. Вся в моем одеяле. Она изображает сон, однако дыхание уже кривое.
Трррр!
Она открывает свои красивые глаза, потягиваниями выбирается из одеяльного кокона.
Она...
Она одета вовсю - кожаные джинсы и сапоги.
Чью же кожу я ласкал ночью?
Я вскрикиваю и падаю на пол. Мяч живота, прыгая по полу, тащит меня за собой.
- Доброе утро, - приторно говорит она, от чего мне начинает тошнить.
Похоже, вчера я залил в себя ещё и выпивку.
Я нервно дергаю ручку туалета, на что мне отвечают:
- Занято!
Голос незнакомый. Я наконец-то понимаю, что не дома.
А где?
Вокруг все скрипит и стучит, меня бросает из стороны в сторону.
И тогда я захожу с другой стороны...
Вот она сидит у окна. Попа выпирается из тесных джинсов. Я провожу пальцем по незагорелой линии. След от трусиков, которых на ней сейчас нет.
- Милая, - говорю я, лизнув кисловатую от духов шею.
Она начинает целоваться в ответ, несмотря на то, что из моего рта несет помойкой. Ногти впиваются в мои соски: больно, но приятно.
Я настолько возбужден, что могу взять её через джинсы. Могу взять её через презерватив.
Что-то там трещит по швам. У неё сто языков, она облизывает меня до самых ног.
- Что, - говорю я, - случилось вчера?
Нашел время.
От её взгляда мне становится холодно, а ведь я голый. Мы останавливаемся на миг, но это уже все.
- Зачем делать из этого тайну? - спрашиваю я.
- Представь на минуту, - говорит она, подтягивая штаны, - что бог едет в поезде. Будь это Иудея, он наслаждался бы...
- Идея?
- В Иудее он пил бы вино, но в поезде сухой закон, поэтому бог пьет собственную кровь. Представь, что перед ним сидим мы с тобой. У нас чертов чай из пакетика, и мы завидуем богу. Мы голодны, но еда не лезет в горло. Имеющие глаза, говорит нам бог, увидят станцию Братишки. Затем слышится громкая отрыжка. За окном и впрямь станция Братишки. Я чувствую, что в некотором роде это начало.
- Это последнее, что я помню.
- Станция как станция, только на платформе нет ни одного братишки. Мы вопросительно смотрим на бога, а бог вопросительно смотрит на нас. Возможно, он хочет узнать, любовники ли мы. А может, папа с дочкой. Или мама с сыном. Ведь мы с тобой выглядим странно. У тебя усы, которые ты не носишь, и живот, который ты носишь. Улыбка - одна на двоих. Переходя на мое лицо, она зажигает зубы. Они белые как день. Ими приятно кусать, было бы кого. Ниже майка.
- Разумеется - на голое тело.
- Моя грудь слишком красивая, чтобы её скрывать, - говорит она.
Не поспоришь.
- Бог таращится на мои сиськи и хлещет свою кровищу. Тебя же невозможно оторвать от книжки, от этих дурацких букв... Так проходят часы. К окнам подскакивают станции... В Иудее, говорит бог, тыча пальцем в мою сторону, одевались так же. Я говорю, что мода развивается по спирали. Я спрашиваю, едет ли он оттуда. Никто никуда не едет, говорит бог, все происходит между Братишками и Вилами... Мне становится страшно, на всякий случай я умоляю его не пялиться на меня. Однако бог неумолим. В такой красивой груди, говорит бог, должно быть красивое молоко. Я говорю, что у меня ещё нет молока. В ответ бог зажигает свои зубы. Они желтые как Солнце. И тут из моей груди начинает литься красивое молоко. Майка сразу становится мокрой, а ты по-прежнему смотришь в книгу.
- Я ничего не помню...
- Я прошу тебя отомстить богу, но тебя будто нет рядом. Только наша улыбка ползает по твоим губам... Он сейчас далеко, говорит бог о тебе - я отправил всех пассажиров на станцию Вилы, мы встретимся с ними на обратном пути. Мою майку уже пора выкручивать, по штанам и сапогам текут белые струйки... Я, конечно, твой отец, говорит бог, но давай прикинемся, что я твой сын. Бог просит покормить его. Он становится таким маленьким и пухленьким, таким хорошеньким. И я вставляю ему в ротик распухший сосок. Бог жадно пьет молоко, разрастаясь с каждым глотком. В конце он большой как поезд. Он везет нас от Братишек к Вилам, хотя их отделяет только железная дорога. Ты покормила меня, говорит бог, а теперь я покормлю вас в вагоне-ресторане...
- Тайная вечеря? - спрашиваю я.
Она кивает.
- Все кончается вилами, - говорит она, - которыми братишек мучают в аду.
Над этим стоит подумать.
- А куда мы ехали? - спрашиваю я. - Что мы делали там?
- Не знаю, - говорит она. - Может, мы и вправду никуда не едем?
Тем временем хлопает дверь. Кто-то, ругаясь, тащит к нам тело.
Их двое. Парень красивее, чем девушка. Его накачанная грудь больше её груди. Наверно, это объясняется тем, что он качок.
- Я нашел её в туалете, - говорит он.
Он бросает тело на нас, у него сил - куры не клюют.
Девушка падает как мертвячка, её волосы накрывают нас. Цвет кажется мне знакомым. Она натуральная блондинка.
- Это кукла, - смеется та, с кем я только что занимался любовью.
Все становится на свои места.
Я вспоминаю, что это тот парень, который называл себя богом. Вчера мы ужинали им.
Вчера он лег на стол и преломил себя.
Мы съели его плоть до последней крошки и выпили его кровь до дна.
Однако он так быстро восстановился, что, похоже, действительно был богом.
- О, - говорю я, - боже мой!
- Твой или не твой, - говорит он, - но я определенно бог. Я могу остановить поезд, потому что это тоже я. Я могу вернуть его обратно в Братишки. Или даже в Иудею. Тогда Вилы будут не скоро. Я могу превратить девку в куклу за то, что та долго сидит в туалете. И я могу тайно накормить любого.
- Почему тайно? - спрашиваю я. - Ты боишься других богов? А может, римлян?
Бог мотает головой.
- Мне есть, что скрывать, - говорит он.
Я становлюсь на колени и обхватываю его выбритые ноги. Мой нос утыкается в выбритый лобок.
Он улыбается сверху, но почему-то пахнет не мужчиной, а женщиной.
Я спускаю его стринги - и не вижу между ног никакого члена.
В ужасе я качусь на животе в сортир, где мне тошнит по-настоящему.
Они под дверью: любовь моя и мой бог.
- А вчера, сын мой, ты просил добавки, - говорит бог.
- Ничего, - говорит моя любовь. - Одним ртом меньше. Его все равно ожидают Вилы.
- Когда-то у человека был не один рот, а больше, - говорит бог. - Каждый ел своего бога, пока не съел совсем. Вот тогда человек понял, что такое голод. Он худел, поэтому ртам на лице становилось тесно. Дошло до того, что он мог целоваться с самим собой. Взасос. Это приятно, но быстро надоедает. Боги разбаловали людей - те не умели и не хотели добывать пищу. А рядом бегали лососи, набитые красной икрой, и фрукты с натуральным соком внутри. Увы, человек считал, что лучше иметь один рот, чем напрягаться. Этим все и закончилось.
- Моя бабушка работала на ферме, где разводили богов, - говорит моя любовь. - Рот у неё был один, зато зубы росли даже в горле. У тамошнего председателя был рот на каждой щеке. Многие колхозники хвастались дополнительными губами на лице. Девушки красили их и прокалывали, парни выращивали над ними усики. В то золотое время люди улыбались обильнее.
- Жалко, что все рухнуло, - говорит мой бог. - Боги убежали в фастфуды, стали жить на вокзалах, в вагонах и тамбурах. Я нашел приют на станции Братишки. Напротив торчали Вилы. Все боялись попасть туда, поэтому постились и избегали ГМО. Когда проезжали поезда, братишки прятались кто куда. Из вагонов никто не выходил. Я был первым, кто вошел в поезд.
- В те времена в вагонах разрешалось пить, - говорит любовь моя. - Однако пить было не за что. Хватало только на чай. Как-то раз, едучи издалека, допустим, из Иудеи, я попала в одно купе с ним...
Со мной.
Она строила из себя маленькую, хотя уже успела закончить школу с отличием. Кругом одни банты, короткая юбка, а под ней ничего. Бесстыжая.
- Он и тогда не знал, куда едет, - говорит она. - Делал вид, что спит или читает, а сам косился на мои ноги, которые недавно выросли под партой. Потом нужно было спать. Я боялась, что ночью он изнасилует меня, поэтому соблазнила его сама. Мне показалось, что все было хорошо. Уже дома я открыла чемодан - и увидела его. Он был голым, чтобы занимать меньше места. Он улыбался моей улыбкой.
Она позвала своих родителей, но я понравился им. Меня накормили чаем и печеньем и оставили жить у себя. Бабушку, которая говорила о лишнем рте, никто не слушал.
В ту пору у них жил какой-то мелкий бог, похожий на мышь.
Они давно хотели завести другого. Такого как этот.
Я выскакиваю из туалета, чтобы предупредить бога. Что у бабушки куча зубов. Что папа и мама едят за троих.
В коридоре и в купе уже никого нет. Я нахожу в купе только куклу. Она лежит на кровати, раздвинув ноги. Она манит меня пальцем. И я беру её с разгону. Её взгляд не теплый и не холодный. Обычный человеческий взгляд.