Мелхиседек стоял на трассе под Бабино, было темно и холодно. Он прошел несколько лье от поста ГАИ к маяку, чтобы проезжавшим фурам было его видно.
- Кто остановится, тому предложу хлеб и вино и соберу ему войско и благословлю его. - Думал Мелхиседек.
Очень хотелось есть, но руки были мертвы от холода, и он не мог открыть молнию рюкзака, где у него были хлеб и вино.
Он увидел два солнца дальнего света, и два бога его сердца схватились за руки - он замер. Фура издала пение, как ворон неба. Она остановилась в нескольких местах. Мелхиседек побежал к кабине, спотыкаясь о терние и волчцы.
Водитель фуры оказался приветливым чувашем, обещавшим за полтора часа подбросить до самой объездной. В сам город чуваш не ехал. Он был болен, однако, сделал себе прививку под Вышним Волочком и теперь силы его умножались, и он чувствовал крепость в костях и в шее. Термометр показывал минус девять градусов за бортом. В динамик хрипели сотрудники чуваша.
- Откуда едешь? - спросил чуваш.
- Из земли Салимской, десять царей принесли мне скорбь и уголь. А злой отец мой захотел принести меня в жертву элиннскому однорукому изваянию вместе с братом моим Мельхилом.
- Не повезло тебе, - ответил чуваш, закуривая серый Винстон от рождественской свечи.
- Я хочу предложить тебе хлеб и вино! - сказал Мелхиседек.
Чуваш посмотрел на него снисходительно.
- Какое вино? Игристое?
- Нет, красное, небесное, стеклянное, неорганизованное, одешевевшее, левое!
Чуваш достал из бардачка рюмку с игристым вином и дал в руки Мелхиседеку.
- Это глубокое игристое вино с пузырьками. Самое лучшее, что может испить гортань человеческая. В голод и в землетрясение оно спасает легкое и желчь. Это голубая кровь лебедя, смешанная с молоком русалки.
Мелхиседек сделал глоток. Все вены его и углы его тела наполнились чернотой и девственностью, очертания любимых вещей и животных возникли в темноте его глаза. Ему стало радостно и страшно.
- Откуда у вас этот алмазный напиток? - в восхищении спросил Мелхиседек.
Чуваш закурил и прищурил глаз.
- Я проехал восемьдесят тысяч верст. С Запада на Восток, С Севера на Юг - я сделал крест, распял пространство фурой. Но я не прободал ребра просфоры. В небольшой провинции империи Карла Великого, где я был семь месяцев назад, есть дорога среди сахарных Наутилусов. Сахарный Наутилус - это статуя человека из сахара, вроде снежного кумира, что лепят дети в саду. На выезде из этой провинции у самой дороги стоял бокал, наполненный до краев игристого вина, как глазница вдовы наполнена слизью. Я остановил машину и взял рюмку с собой, как сына. Я хотел дать его тебе, думал, что совершивший долгий путь достоин увидеть этот подарок.
- Я также видал бокал игристого вина в своей земле. Он был огромных размеров, как купол флорентийского собора, а испарина на стекле была красива как картины Джотто, на которых проступали бы тело и волосы Симонетты Веспуччи. Тучи наполняли и мыли этот бокал шампанским, как моют фуры водители своею кровью. И вокруг лежали маленькие лисы - камни, хотящие пить. Я зарылся в землю от величия бокала и просидел в норе две ночи, прошедшие подряд без дня и сумерек между ними. Затем мне приснилось, что я изопью из этого бокала, и что мне преподнесет его дальневосточный царь. Лисица сказала мне: "Жезл силы Твоей пошлет Господь с Сиона: господствуй среди врагов Твоих. В день силы Твоей народ Твой готов во благолепии святыни; из чрева прежде денницы подобно росе рождение Твое". Теперь я вижу, что ты царь. Я припрячу свой хлеб. Или же ты хочешь съесть мой хлеб?
- Тебе самому понадобиться хлеб в городе, ты сможешь продать его глухим за медь и успокоится. Мне помогла прививка, я был болен, но вылечил сам себя. Если ты заболеешь, то сможешь вылечить сам себя, рассосав медную таблетку. В провинции, где я взял бокал, на том самом месте рядом стояли два Наутилуса. Одного из них звали Метуселах, что значит "восемь бутылок", а другого звали Небохаднецар, что значит "двадцать бутылок". Но уверен ли ты, что действительно видел этот огромный бокал и что там было так радостно? Может это мираж?
- Я не уверен. Но мой отец, хочет убить меня за это. Когда я рассказал ему про бокал, он заплакал и проклял меня. Он обещал мне смерть и брату тоже. Мой злой отец говорил мне: "Сорок стен построит эллинское однорукое убожество перед твоим движением в сторону темноты. Ты не выберешься. Я должен остановить тебя, чтобы ты не отдал хлеба и вина никому кроме отца. Я пошлю на тебя северных и южных медведей - везде тебя поймает моя рука, потому что тысяча рук у меня, и тысяча зубов".
На бензоколонке чуваш остановился, чтобы купить журнал. До объездной оставалось несколько верст. Оставшиеся расстояние оба проехали тихо. И ни один из них не мог сказать наверно, был ли это действительный разговор или что-то другое. От этого возникло неловкое молчание. Что это была за трасса? Что это была за фура? Иной раз Мелхиседеку казалось, что это не трасса, а декавилевская колея шириной в пятьсот миллиметров и длинной в двадцать тысяч лье. Чуваш же представлялся ему инженером Полем Декавилем, перевозящего груз из одного винного погреба мира к другому. Весь мир ему виделся стоящим на четырех основах, как четвероногий гриб с одной полусферической шляпкой. И на двух концах этой полусферы находились два винных погреба мира, подобно двум полюсам Земли, соединенным меридианом декавилевской колеи. Кто знает, может он был всего лишь бутылкой или Наутилусом или не был никем. Посмотрев в зеркальце внешнего мира, что находилось снаружи кабины, он все-таки убедился, что кем-то он был.
Когда Мелхиседек сошел на объездной и попрощался с чувашем в его духе просыпалась, вера в священное, а перед его глазами в восьми километрах лежал город, где жили добрые, бескорыстные и святые люди.