По стволу молоденькой, в полтора пальца толщиною, березки, взбирался муравей. Как альпинист на Эверест. Почудилось даже сосредоточенное пыхтение.
Накрапывал дождь - тепленький такой, приятный летний дождичек. Одна капля метко угодила в глаз. Взгляд расфокусировался. Две березки, два муравья. Почему бы и нет? Вдвоем-то, наверное, веселее? И березка у каждого своя - делить, то есть, нечего... Подумалось: вот бы поймать каждому по гусенице... по большой гусенице, с заплывающими жиром члениками-колечками... по гусенице, похожей на вареную колбасу... Что еще надо для муравьиного счастья? Еды - завались, над головой не каплет.
Может, муравьиха? То есть, по муравьихе на брата. А то любовный треугольник... и вообще нехорошо...
...а муравьихи ведь крылаты! Упорхнут к тем муравьям, у которых березки потолще, пошикарнее...
Он закрыл глаза. И там, на внутренней стороне век, как будто бы на двух экранах, разом возникло по одинаковой картинке: Викуля в черном, проблескивающем буроватой краснотой, платье, на плечах серебрится полупрозрачная накидка, развевается на ветру... Красавица-муравьиха готовится упорхнуть... Виктория вот-вот обернется поражением, а поражение - это гибель.
Так и происходит. Кто бы сомневался! Сценарий написан заранее... Эх, найти бы сценариста да... ну, хотя бы в глаза ему посмотреть, что ли...
А потом он долго взбирается на шестнадцатый этаж. Лифт не работает - не везет, в прямом смысле слова. Восхождение - как на Эверест. В желудке и даже, как будто бы, в обоих желудочках сердца сидит по литру огненной воды. Душа горит. Сознание тлеет.
А потом долгие секунды свободного полета - свободен и всесилен, как Икар...
И - муравьи на березах, упрямо карабкаются вверх, где сквозь тучи и сквозь кроны понемногу пробивается солнышко.
Взгляд сфокусировался.
Один муравей. Всего один. И здесь тоже - один... А солнечных лучей все больше и больше. Хватило бы и на сотню...и на тысячу муравьев. И каждый карабкался бы... И не каждый добрался...
Муравьишка на березе. Лезет вверх, подальше от прежнего своего места, от родной муравы...
Кажется, в каком-то фильме было что-то похожее... Трава, ярко-зеленая, как жизнь. Береза, ослепительно-белая, как смерть. И муравей - красновато-черный, как беспокойная человеческая душа...
Только бы это не оказалось раем! Рай - конечная остановка... а он еще так мало видел!..
Он поднимается на ноги, озирается. И - узнает. На этой полянке он с парнями обмывал получку в ту злополучную пятницу, когда... А рядом, в дюжине шагов - пропыленная до последнего камушка, последней чахлой былинки дорога, а дальше - курганы из песка, пирамиды из кирпичей, мавзолеи из бетонных блоков... гремящий и гудящий погост, на котором он дюжину лет назад схоронил свой талант вкупе с красным дипломом религиоведа...
...Только бы это не оказалось адом!..
Он постоял, опираясь о ствол березы. Утвердился на ногах и в намерениях. Взглядом попрощался с муравьишкой и потрусил в противоположном направлении - там остановка... предположительно.
Совсем уже распогодилось. И вечернее солнце окрасило стандартную пластиковую будочку в розовый - то ли тревожный, то ли попросту кокетливый. В сторонке одиноко топчется полузнакомый мужичок - такой, что нельзя сказать наверняка, виделся ли с ним когда-нибудь или нет... а может, это был его брат... или троюродный дядюшка... или племянник в седьмом колене. А может, это твой сосед, с которым привычно здороваешься, ни разу не сподобившись поглядеть в глаза. А может, повзрослевший одноклассник. А может... Мужичок потягивает пиво из коричневой стеклянной бутылки, закусывает сигареткой.
- Здоро'во. Триста восемьдесят первая не проходила?
- Это пригородная, что ли? В Слободу? Три штуки подряд. А я вот шестидесятую жду. Как провалилась, зараза. Жена, небось, уже всех родных-знакомых обзвонила... - а по глазам видно: никто его искать не будет, даже если шестидесятые вымрут, как мамонты... то есть вовсе и безвозвратно. - Ну вот, опять триста восемьдесят первая! Везет же некоторым!..
Вскочил чуть ли не на ходу - водитель не пожелал ждать, пока одинокий пассажир распрощается с товарищем.
- В Слободу?
- Насколько я знаю, триста восемьдесят первая всегда ходила в Слободу, - нравоучительно промурлыкала с водительского места солнечная блондинка в черном... так похожая на Викулю и на всех женщин на свете.
