Когда лесные светофоры зажгли красный, Игуан Менхен-Гладбахский нацелил боевой клюв на окрестного кассира Гешефтбанка.

По свету было все ясно о поре года. Что до погоды, то она стояла.

Ослепительно пахло жареным, грабитель и кассир вовсю пучили глазунью на лицах.

Игуан Менхен-Гладбахский, этот грабитель от Бога, был одет и обут. Ничего примечательного и модного. Самый кассовый сотрудник Гешефтбанка отличался чистыми руками и растрепанной гривой.

Итак, внутри Гешефтбанка было жарко. Учреждение мучалось изжогой, оно пыталось выползти из леса светофоров, корчась и голося на всю округу.

Палые листья горчичниками прилипали к его потной груди, земля забивалась под ногти.

Птицы разбегались по сторонам, дубы и березы шумели и гнулись, словно от ветра.

Но это было ограбление.

Игуан Менхен-Гладбахский готовил ограбление целыми днями. Стоял у плиты, тарахтел кастрюлями и тарелками. Раскапывал на огороде продукты и швырял их в чан, где уже варились в собственном соку наловленные на лугу джекичаны. Запах валил прочь от дома Игуана, разъедая глаза местным вуайеристам.

У Менхен-Гладбахского был не только дом на колесах, но и огород на колесах. Будущий грабитель нарезал круги в лесу светофоров, когда те ещё горели зеленым. Игуана знали настолько хорошо, что он успел облупиться.

Вот тогда-то Игуан и повстречал Гешефтбанк, что рассекал у опушки, оставляя красивые следы. Менхен-Гладбахский бросил себя на след.

Зайдя в банк, Игуан вылупил птенцов на лбу.

Внутри все блестело не к добру. Даже глаза кассиров. Менхен-Гладбахский знал, что такое бывает накануне войны.

Он вспомнил, как отец воевал с камышами, вспомнил его предсмертные крики души и приваленные стеблями тело.

Пол Гешефтбанка вдруг размок от слез. Снаружи хмыкнуло.

Самый кассовый работник за решеткой подал голос на подносе. Он предложил помощь, предложил руку и ручку.

Менхен-Гладбахский сказал, что скоро осень. Сказал, что скоро война.

И обнаружил себя перед бланками. Расписался там и сям, а затем вывернул карманы задом наперед.

Звон монет понравился Гешефтбанку. Тот захохотал на полную мощность, распугав самолеты над волосами.

Лишь выйдя наружу, Игуан понял, что вложил в банк душу.

Он почувствовал себя ограбленным. Мало приятного.

Менхен-Гладбахский посмотрел на сфетофоры, и те зажгли желтый. Началась осень.

Под ногой хрустнула улитка, а дом наотрез отказался заводиться.

День был черным как ночь.

Игуан понял, что должен ограбить Гешефтбанк в ответ.

И вот он снова нарисовался перед кассиром. Глаза противника уже не блестели войной, а руки были высоко от клавиатуры.

В руках игуана застыл клюв тридцать восьмой колибри. Те, кто слышал эту птичку, знают, насколько она опасна в обращении.

Игуан Менхен-Гладбахский потребовал назад деньги и душу.

Он сказал, что надвигается война, поэтому Гешефтбанку не место в лесу.

Для убедительности Игуан клюнул Гешефтбанк по зубам. Тот завыл от боли, свалился с ног и пополз куда глаза глядят.

Только через месяц банк выбрался из леса светофоров. Вокруг прохолаживался снег, над ним уныло маячило небо.

А Игуан Менхен-Гладбахский все ещё торчал в банке. Он вернул деньги, но не душу.

Говорят, в ожидании войны он заделался кассиром.

Зря. Ведь это была не война, а обычный банковский кризис.