Если вы окажетесь в приморском городке N (храни вас господи!), то, озирая окрестности, вы сразу увидите замок на горе.

В лучах закатного солнца он сверкает среди кипарисов, подобно драгоценной броши, прикрепленной к платью аристократической особы. По ночам призрачно озаренный изнутри дом выглядит летающим объектом, по какой-то надобности сделавшим незапланированную посадку в кромешной тьме среди гор.

Снизу, с набережной, можно, сколь угодно, любоваться загадочным хрустальным сиянием дворца, но поспешивших подняться поближе к замку по крутой, мощеной булыжником тропе, ждет разочарование. Стены причудливого трехэтажного готического сооружения выложены вовсе не из драгоценных каменьев, а из пустых бутылок, и вместо сиятельного графа вас встретит... Впрочем, для праздных любопытных зевак на калитке, смастеренной из панцирной сетки матраца, проволокой привинчена фанерка с устрашающей надписью: "Осторожно! Злой хозяин! Без бутылки не входить!"

Предположим, у вас совершенно случайно при себе имеется бутылочка цимлянского игристого в ведерке со льдом, но не торопитесь! С визитом вас, кажется, опередили...

Приятель хозяина стеклотарного замка уже трясет ржавую калитку: "Эй! Сальвадор! Открывай! Где ты там есть?"

Утро выдалось жарким, и приятель отирает пот с шеи. Из открытых дверей дворовой постройки выглядывает хмурый, небритый Сальвадор Шишкин. Он вытирает запачканные цементным раствором руки о тряпицу и, прихрамывая, идет встречать раннего гостя.

- Принес?

Вместо ответа гость слегка подпинывает мешок, который принес с собой. Звякает стекло.

- Сколько здесь?

- Пятнадцать!

Сальвадор, глядя на мешок, что-то подсчитывает в уме, уголки его губ трагически вздрагивают: "Осталось еще три тысячи двести пятьдесят пять..."

Мужчины проходят во двор, присаживаются на лавочку под буйной сенью дикого винограда. Молча закуривают.

Художник Сальвадор Шишкин задумчиво чешет темечко, и, кашлянув, спрашивает у гостя: "Как она?"

- Плачет... Семь лет прошло, каждый день одно и тоже... Напрасно ты так с ней, Сальвадорушка! Не по-человечески...

- Не уговаривай, Апполинарий! Мое слово крепко! Раньше, чем будет достроен дом, достойный нашей любви, не увидеться нам с твоей сестрой, и в ЗАГС ее не поведу!

- А злишься-то отчего? Вот и табличку повесил... Если мать нашу поминаешь, так старушка давно мнение свое переменила, уважает тебя, с гордостью всем отдыхающим на твою домину указывает, вот, мол, был художник от слова худо, все никчемные воздушные замки строил, и взгляните, какую красоту воздвиг!

- Злюсь я, когда от работы дикари да корреспонденты отвлекают, да потом разные глупости в газетенках прописывают. "Конан бросил пить", "Замок Тори из тары"... Обидно ж!.. К бесу их! Где они были, когда я инсталляциями из песка на пляже толпы собирал?! Расскажи лучше, как твой труд продвигается?

- Первую главу заканчиваю. Принес тебе показать, что получается.

Апполинарий опускает руку в карман и извлекает из оного спичечный коробок и увеличительное стекло. В коробке, на лоскутке черного бархата приклеены в ряд рисовые зерна. Сальвадор, вооружившись лупой, почтительно склоняется над рисинами.

- "Eh bien, mon prince. Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte"... "Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны"... - напряженно вглядываясь, читает Сальвадор.

- Ну, как? - волнуется автор.

- Ты - гений! Воистину так!.. И в сестрах у тебя - богиня!

Сальвадор Шишкин умолкает, и после паузы продолжает:" А мамаша все-таки грымза у вас!.. Пришел, в чистой рубахе, трезвый, просить руки дочери.. Ну, созданы мы друг для друга, факт! Так она на порог не пустила, издевалась - мол, мне на шею еще один дармоед не нужен, катись подальше и не мечтай о родстве!.. Стоял я в ту ночь не берегу моря в размышлении - а может, ну, его к черту?! И в море кинуться?! Монетку подбросил, загадал - либо, либо..."

Шишкин снова делает паузу и произносит негромко, но торжественно: "Настанет день, когда имя Апполинария Блохина, скромного труженника у моря, прогремит на всю Россию! И пусть сестра твоя верит - настанет день, когда и Сальвадор Шишкин исполнит предначертанное судьбой воздержание от любви во имя Любви...В тот день утру я слезы со щек твоей сестрицы, и смогу обнять ее и заглянуть в ее дивные глаза - высшая награда за мой многолетний труд, ибо!.."

Предательский спазм душит горло художника-строителя.

Ну, где там ваше цимлянское?! Пора! Вносите! За любовь!