Жила-была Алисочка малая до четырнадцати лет - безбедно, безнуждино да счастливо.
По трем причинам.
Во-первых, родилась Алиса в декабре 1922 года - так что она как бы полная ровесница родине горячо любимой, союзу республик социалистических.
Во-вторых, появилась на свет Алиса в самой лучшей на свете стране, где самая самая-самая народная, самая-самая справедливая, самая-самая родная на свете власть - советская.
В-третьих, Алиса жизнь обрела в нужной той власти советской семье. Все той власти нашей, народной нужны, но некоторые на данном этапе историческом - нужнее. Папа - авиаконструктор, инженер старой школы, с Поликарповым да с Бартини работает. Мама - домохозяйка-красавица.
Квартира в центре Москвы, просторная, светлая, двухкомнатная, в новом доме, с лифтом в гулком парадном. У отца - служебный автомобиль, "Форд" лакированный цвета темного ультрамарина. У Алисы - спецшкола с углубленным изучением языков иностранных.
Алисой-то ее отец и назвал. В честь льюискэролловской Алисы. Любил отец книжку про Алису в стране чудес и в зазеркалье. Инженер-математик питал слабость к тому, что другие математики сочиняли.
А тут оказалось после Революции да войны Гражданской, что зазеркалье - вот оно, за окном.
И Страна Чудес рядом. СССР - страна лучших ребят. И для лучших ребят.
Только чудеса-то не всем, да и чудеса-то, как выяснилось, всё чудесатей и чудесатей....
* * *
Родилась Алиса в славном Петрограде, том самом городе, что через год с небольшим после ее на свет появления градом великого Ленина обернулся. Обитала она с родителями в большом доме по Троицкой улице, за Щербаковским переулком, в двух шагах от Пяти углов да Фонтанки-речки.
Огромен тот дом - с двором-курдонёром глубоким да с оградой ажурной, двор тот запирающей. И квартиры в том доме огромные. Были когда-то. Теперь же - разделен был тот дом коммуналками, аки улей сотами. Везде коммуналки - и в квартирах бывших купеческих, и в служебных помещениях, и в больших залах этажа первого, где когда-то магазины, рестораны да трактиры-рюмочные были, и в полуподвалах, где когда-то склады богатых жильцов размещались.
Причудливы коммуналки, как лабиринты - заблудишься, коли не знаешь. Где-то вход с парадного, а где-то - только с черного. Весело в тех лабиринтах играть. И во дворе, меж полениц играть тоже весело, особенно весною, когда снег стаивает и можно запруды устраивать.
А летом - можно еще тайком от родителей и на набережную сбегать, и на Пять углов, где кондитерская, и в большой двор дома соседнего, с пролетами высокими арочными, и в Чернышёв переулок и даже к собору Владимирскому, рядом с которым обитал когда-то сам Достоевский.
Прожила Алиса так лет семь-восемь. А потом отца в Москву перевели. И квартиру в том граде-Москве дали отдельную, в доме новом с лестницами широкими, парадными свелыми да лифтами быстрыми.
Прощай, коммуналка!
* * *
Живет Алиса - горя не знает. В школу ходит прилежно. Языки иностранные учит, историю партии да науки точные. Спортом занимется усиленно. Школа-то у нее особая, для детей наркомов, да замнаркомов, да членов ЦК ВКП(б), да сотрудников Исполкома Коминтерна. Учат здесь качественно, как в старой гимназии. Или еще лучше. Только древнегреческого с латынью нет. Точнее, есть, но - факультативно.
Правда, не все детки родителей высоких, пролетариатом на должности выдвинутых, с той учебной нагрузкой качественной справляются. Жалуются учителя родителям, а те в школу бегут, да учителей хоть "посредственно" нарисовать просят. Но у Алисы нет тех проблем.
У ней проблема другая - мало ей школьной программы. Все-все-то ей узнать хочется - да побольше.
* * *
На себя Алиса в зеркало смотрит - улыбается себе самой. Точнее, красоте своей. Волосы густо-рыжие, отлива огненного - хочешь, в косу заплетай тугую иль в хвост стягивай, а хочешь, по плечам распускай волною вольною. Глаза серо-зеленые, широкие, с чуть карей, в чуть в синь, границей радужки. Реснички черные, брови полумесяцем. На шее, под воротником блузки белоснежной - галстук шелковый алый.
Пионерка Алиса - всем ребятам пример. Пионер вам - это не просто так. Пионер галстук особый носит. Галстук тот - о трех концах. Спускаются два на грудь. Уходит третий на спину. Комсомольский конец длиннее, чем пионерский. Сзади широкий угол большевистский выступает далеко из-под воротничка отложного точно меж лопаток. Стянут галстук тот под воротник узлом или пряжкою медно-блестящей в единое целое. Символ галстук, частица знамени революции нашей, ленинской, - как единство коммунистов, комсомольцев да пионеров.
Хорошо рыжее с красным сочетается. Приятно. На белом фоне. И с зелено-карим тоже.
* * *
Идут ребята отрядом пионерским на линейку общерайонную - все в блузках белых да в галстуках красных. Красиво идут. Строем. С флагом да знаменем. Под бой барабанный да горна пение. Песню поют голосами звонкими:
Под горою колхоз,
Наш товарищ там рос,
Его Павлом Морозовым звать.
Наш товарищ герой,
Он народа добро
Не позволил отцу воровать.
И Алиса в строю том вышагивает. Красота! Ух.
Фигура ее - спортивная, как у статуи у входа в парк Горького. Ноги длинные, точеные. И сиськи есть, к четырнадцати-то годам, - да и задница. Все ладно, все пропорционально. Ни грамма лишнего. Мышцы тренированы, но не как у пловчихи или атлетки-прыгуньи, а так - в меру. Как и нужно ей, девоньке. Единственный недостаток, как сказал бы классик, - некоторый недостаток толщины. В смысле - телесности кустодиевской.
Красива Алисонька - это понятно. А красоту-то защищать надобно. Как и завоевания революции великой, пролетарской октябрьской. И потому специально тренируется Алисонька на лучших стадионах Москвы. По сдаче норм "Готов к Труду и Обороне" - она лучшая в своей группе, иных мальчишек опережает. И бег у неё резвый. И плавает как акула - стремительно.
Но тренировать нужно не только бицепсы-трицепсы и ляжки. Ум надо тренировать прежде всего. В здоровом теле здоровый дух - и наоборот. И потому разряд Алиса имеет по шахматам. И по математике-физике-химии она самая первая - все в классе списывают поголовно.
А уж насчет стрельбы, тут вообще разговоров нет. На блузке летней у Алисы рядом со знаком ГТО Первой степени еще один - "Ворошиловский стрелок" Осоавиахима. Не детский, а самый что ни на есть взрослый. Красивый знак - стрелок золотисто-бронзовый целится из винтовки на фоне мишени, а над ним - звезда красной эмалью горит да знамя алое полощется.
Да! еще с вышки парашютной она как-то летом (правда, тайком от родителей) прыгнула.
* * *
Отец - инженер-математик, выпускник Императорского московского высшего технического училища. Знак об окончании училища того - орелишек двуглавый серебряный в веночке лавровом, литой, тяжелый - в ларце особом хранится. Показывать его не надобно. Сейчас. Ну, и правильно. Не все поймут. Не все оценят. Орел с коронами там все-таки, а не знамя, серп с молотом или звезда красная.
Ученик отец самого Жуковского. Но Жуковский теоретик. А отец - практик. Так получилось.
Военным летчиком, военлетом, был отец в войне великой, империалистической ныне в учебниках именуемой. Ушел добровольцем, вольноопределяющимся, "вольнопером", забросив уже почти готовую диссертацию. Получил солдатский Георгий. Потом офицерская школа была. Прапорщик военного времени. Дослужился до штабс-капитана. Кавалер Святой Анны четвертой степени "За храбрость", что к эфесу оружия холодного крепится клюковкой ало-выпуклой. И еще - Станислава третьей степени да Владимира с мечами и бантом. Уже летом 1917 года получил еще одного Георгия, с лавровой ветвью бронзовой на ленте муаровой - за отличия в наступлении том роковом последнем, июньском.
Осенью того же года, как только узнали на Румынском фронте о перевороте в Петрограде и в Москве, как только посыпался фронт - перешел сразу же отец к большевикам, не испугавшись расстрельных приказов генерала от инфантерии Щербачева и презрения однополчан-офицеров, что собирались на Дон уходить с отрядом-бригадою полковника Дроздовского.
Потом несколько месяцев пробирался отец в Москву сквозь фронты бесконечные, сквозь немцев, Раду Центральную да банды атаманов-грицианов-ангелов лихих. И еще три с половиной года воевал за большевиков - против Дутова да Комуча, Колчака да Деникина, Пилсудского да Врангеля. А потом еще и в Туркестане с басмачами сражался.
Принял отец большевиков сразу и бесповоротно. И орден Красного Знамени от них тоже принял. Но беспартийным так и остался - и тогда, и теперь. Как говорится в анкете, "беспартийный большевик".
Объяснял свою беспартийность отец тем, что, математика и техника не имеют классовой оценки. Пролетарская математика - чушь собачья! Или логика. Что есть - женская логика? Есть логика человеческая. А женщина, значит, не человек?
Сам он по призванию и профессии - как раз системщик и логик.
* * *
Он ей, Алисоньке, загадки загадывает. А она - отгадывает.
- Каких камней в море не бывает?
- Сухих!
- А где вода стоит столбом?
- В стакане. Или в бутылке.
- Когда бежит заяц из леса?
- Когда уже забежал в лес - и бежит через лес!
- А что посреди Волги стоит?
Подумала, набычась...
- Буква эЛ.
- А чем всё кончается?
Тут и думать не надобно:
- Буквой Ё!
- А какие часы со стрелками лучше - которые отстают на минуту каждые сутки или которые стоят?
- Которые стоят, папочка.
- Почему?
- Предположим, часы отстают на минуту каждые сутки. Тогда точное время они покажут через 59 суток. То есть, почти через два месяца. А часы, которые стоят, покажут точное время два раза в сутки! Например, в восемь вечера и в восемь утра. А уж увидеть это точное время - задача наблюдателя.
- А если мы не увидим?
- В условии задачи этого нет. Там не сказано о том, кто увидит, там сказано о часах, время показывающих.
Хлопал отец в ладоши довольно, говорил, что логика Альки (так он называл ее) работает как современный и совершенный механизм. Говорил, что этот механизм совершеннее на несколько порядков, чем у него самого в голове. Но в этом, по его мнению, не было ничего удивительного.
- То ли еще будет, Алька! Представь себе, какими талантами будут наши лет через пятьдесят! А через сто! Да в наших-то условиях, когда образование для всех, бесплатное - только учись!.. Это у капиталистов все деньги решают, талант должен сам пробиваться, а в нашей стране за тебя вся наша власть, вся партия, весь народ советский!
Еще говорил, что на мехмате университета ее только и ждут:
- Будешь, Алька, первой в мире женщиной-авиаконструктором. Как Мария Кюри была первой в физике....
* * *
Про Марию Кюри Алиса слыхала. И про ее открытия радиоактивности. И про то, что родом Мария из Польши, бывшей когда-то частью Российской Империи. Так что - почти землячки они с нею. Одно, правда, не нравилось Алисоньке-умнице: делила славу тех открытий Мария-умница со своим мужем Пьером. Алисонька же ни с кем славу открытий научных и знания добытых делить не желала. Знания - пожалуйста. А славу - ни-ни.
Знание-сила! Scientia est potentia. А слава это... это просто слава. Как у челюскинцев. Или товарищей Щорса, Фрунзе, челюскинцев да Буденного.
Приходили частенько в гости отцовы друзья-инженеры да пару-тройку раз профессора университетские. Туполев с Петляковым даже бывали. Коньячище с отцом драли под семгу красно-янтарную из спецраспреда, да и икру черно-зернистую осетровую волжскую с хлебом пшеничным да маслом сливочным. Потом в шахматы садились играть. С отцом. И с Алисой. И тоже в ладоши хлопали - вновь восхищенно.
Хорошая игра - шахматы. Сам товарищ Ленин в нее играть любил. И Наполеон.
Заканчивались партии с отцом с разным результатом. Обыгрывала, бывало, отца Алиса... Не всегда, правда... Ай-ай!
Но все чаще и чаще.
Да, росточком Алиса - ниже среднего. Худая и стройная. Не очень подходит она под стандарты красоты современные, пролетарско-колхозные. Не девка с веслом из Парка культуры и отдыха. Самая мелкая в классе. Строй замыкает на физподготовке шагом вперед звонким: "Двадцать пятая! Расчет окончен!". Но не смущает ее это. Не в росте ведь дело, главное, чтобы человек был духовно богат.
* * *
Любила она у отца в кабинете-библиотеке на диване кожаном сидеть, когда отец работает. Правда все реже и реже работал он дома - все в своем ОКБ, на лекциях в университете да на авиазаводе в Филях пропадал днями и ночами. Все куда-то спешил.
Говорил отец, что наступает смена поколений в авиации, вместо биплана из ткани и палок приходит цельнометаллический моноплан с новой удельной нагрузкой на крыло. И скорость, и энерговооруженность, следовательно, тоже меняются. А уже если двигатели нового поколения мощные поставить... А если еще и движки специальные, высотные или низковысотные! А если турбонаддув использовать! Насколько тогда тяговооруженность возрастет! Насколько сила умножится великая!
Хмурила лоб Алиса - и что?
Смеялся отец в ответ. Дело в том, говорил он, что не опоздать бы нам инновациями-то своими. Буржуи иностранные вон как вперед убежали. В авиации и дирижаблестроении есть чему нам у них поучиться. Есть, что заимствовать.
С конструкциями самолетов все хорошо, все прекрасно у нас. А с движками - проблема. Оно и понятно - они особого подхода, культуры, оснащения технического требуют. Все движки самолетные у нас пока еще ихние, буржуинские - BMW, Rolls-Royce Merlin да Gnome-Rhône. Правда, лицензионные - с индексами нашими, пролетарскими, типа М-17 или М-85.
Но учимся и мы - и учимся быстро. Задел инженерный у нас хороший, вон - Микулин создает стремительно школу новую, не отстает и Швецов с ребятами своими. Кадры есть, нагоним потихоньку, а что сами не изобретем - пока еще у буржуев купим в виде готовом. Цап-царап!
До будущей войны-то успеем!
Нет-нет, улыбалась Алисонька, невежества стыдясь своего, я ведь не про то спрашиваю, я про расчет удельной нагрузки... Какая там формула? А про запас прочности крыла, что там? А как с флаттером бороться? А интеграл Мора для балки с защемленным концом?
А правило Верещагина? Да не того, не художника...
* * *
Однажды засиделся отец с другом-однокашником до поздней ночи. Накурили в кабинете - как в сортире привокзальном или доме крестьянина. Спорили. Чертили что-то. Расчеты на обрывках бумаги из блокнота быстро набрасывали. Алисонька же на диване кожаном том, любимом своем, в уголке примостилась тихонько да книжку с полки взяла увлекательную, Жюля Верна - про остров таинственный.
Однокашник инженером-строителем оказался. Аж из самого Мосгорисполкома. Его группе выпала честь великая - произвести расчеты высотной части Дворца Советов. Самого высокого здания в мире, выше самого Эмпайр Стейлт Билдинга американского. И со статуей товарища Ленина огромной наверху.
Эту проблему они с отцом и обсуждали всю ночь напролет. А Алисонька-девонька сидела, да слушала - ушки топориком, челка на лоб. Как дочитала одну книжку, так другую начала. Закончила господина Верна, начала товарища Лапчинского, комбрига, - про современное боевое применение авиации. Закончила его, взяла книгу следующую, тоже комбрига, товарища Иссерсона. Лекции по глубокой тактике, Краснознаменной военной академией РККА изданные. А затем - книгу Маршала Советского Союза товарища Тухачевского. Все книги о войне будущей. О новых формах борьбы. О грядущих боях и походах.
Ей хорошо - в шкафу в кабинете книжек много, а сам шкаф прям рядом с диваном. Хоть месяц читать можно. Хоть год. Но наскучила часам к трем после полуночи Алисоньке тема-то военная. Взяла она книжку про какого-то философа-просветителя английского. Интересный человек тот просветитель. Вслед за братом в Россию по приглашению самого Потемкина прибыл. Да не того, что ныне полпредом во Франции служит, а того, что фаворитом Екатерины Великой когда-то был. И там, в городе Кричеве, что в Белорусской ССР находится ныне, сочинил он презабавный проект идеальной фабрики, школы и тюрьмы - так чтобы все работали, уличись и исправлялись с радостью и охотою превеликой.
Придумал мыслитель сей здание в виде цилиндра полого. В стенках цилиндра - рабочием места иль камеры расположены, дверями во внутрь, в зал центральный. В каждую камеру ту - дверь прозрачная стекла чистого, а в самих камерах со стороны внешней - по окошечку.
А в центральном зале - прямо по центру всей конструкции хитрой - пункт наблюдательный в виде башенки застекленной стекла темного, чтоб не видать-не слыхать, есть ли кто в башне той, аль нету. Тот, кто в башенке той - никому невидим, но все ему видимы. Не знают заключенные, рабочие, школьники - есть ли кто сейчас в той башенке? Тут ли надзиратель суровый, мастер занудный иль учитель строгий? Наблюдает ли за ними взглядом своим зорким? Иль пуста она, аки ум недоросля?
Назвал философ тот сооружение - Паноптикум, ибо каждый, в том Паноптикуме думает, будто видит каждый шаг его око - всевидящее.
Наконец, и о Панопктикуме книга к утру прочитана была Алькою. Цопнула тогда она журнал "Архитектура и строительство Москвы", что отцов друг принес, да так на журнальном столике и оставил.
А когда зарозовел рассвет молодой в окнах, когда однокашник отцов, наспорившись да накурившись "Тройки" кремлёвского выпуска, ушел, взглянула Алиса на отцово лицо от табака и недосыпа бело-синюшное глазами своими замечательными.
И сказала звонко-пионерско:
- А ведь Дворец Советов никогда не будет построен...
* * *
Вздрогнул отец. На окна да на дверь глянул испуганно. Удивилась Алиса - чего испугался отец бесстрашный? Две войны прошел, на всех самолетах летал, новые шары-зонды да дирижабли испытывал - и испугался?
- Почему? Место проклятое?
Это он так пошутил, поняла Алиса. Неудачно. Шутят так тупо и пошло только со страху. Ишь ты. Проклятое... Еще бы кикимору да лешего вспомнил. Или вампиров из Трансильвании.
- Да место самое обыкновенное. Ты же сам в эти сказки про проклятия не веришь!
Замялся отец, покраснел:
- Говорят, правда, почвы там плохие, на плывунах...
- Почвы как почвы. Ведь там же еще одна махина до того стояла - храм! Стоял там храм - и стоял. И еще бы простоял. А масса-то у храма была немаленькая. И жилой Дом Советов - громадина какая! - на противоположном берегу реки поставлен - и стоит себе, не падает - и еще сто лет или двести простоит. А Исакий в Ленинграде вообще на болоте возведен! Да и сам Ленинград на чем выстроен, на граните? Река не помеха, как и грунтовые воды, если против них есть разум человеческий. Фундамент рассчитать грамотно - века стоять будет. Не в фундаменте дело.
- Так в чем дело? - снова шепотом отец спрашивает, аж пот над переносицей выступил.
- Формально - все замечательно. И с проектом все хорошо, и инженеры у нас хорошие. И руководство отличное. И поддержка народная. С остальным проблема.
- И с чем же?
- Смотри...
Вскочила Алиса в центр комнаты, затараторила бойко и звонко, будто урок хорошо знакомый у доски отвечая:
- Во-первых! Как это здание будет функционировать? Как в его зале гигантском акустика и освещение организованы будут? Высота сто метров - звук, от потолка отразившись, идти будет до зала четыре секунды. Эхо, ах - эхо... А как будут тысячи людей в Дом Советов входить и из него выходить? Сколько выходов и входов? А лифтов? Чтобы зайти на смотровую площадку - час ждать? Если тысячи - час, а там ведь десятки тысяч будут... А метро с такой нагрузкой справится? Это сейчас кажется, что справится, а через пять лет? А площади как вокруг организовать, чтобы сотни автомобилей смогли разъехаться? Это, во-вторых уже! А облицовывать эту махину (отец тут поморщился болезненно - уже в который раз Алиса слово это дурацкое употребила, чему их только в школе учат!) чем? Мрамор тяжел, нестоек. А гранит - еще найти подходящий надо...
Читала Алисонька в энциклопедиях да справочниках по геологии из обширной библиотеки отцовской про месторождения гранита и мрамора на территории СССР, в том числе и не разработанных, но разведанных. Интереснее, правда читать про месторождения нефти, газа, алюминия и золота, но и про мрамор - тоже ничего.
- ...Да и тяжел гранит, не рухнул бы Дворец от облицовки, как мужик жирный под весом сала собственного. А это, в-третьих! И - самое главное...
- Ну-ну-ну!
- Большую часть года верхушка Дворца с земли не будет видна - из-за облачности, туманов, изморози, дождей. Это природа московская такая. Мы по географии проходили особенности климата центрального региона. Так что статую Ленина над ним ставить нет смысла. Это четвертое!
Произнесла Алиса все это на одном дыханьи. Перевела дух. И выдохнула новую порцию:
- Поэтому и во всем сооружении смысла нет. В системе проблема. Со временем это все поймут... Со временем.
Помрачнел отец. И впервые не обрадовала его алисонькина находчивость. Выдохнул шепотом:
- Никому-никому про свои догадки умные не говори! Даже думать не смей!
Но уже понесло Алисоньку вперед - как броненосец "Потемкин" на черноморскую эскадру:
- Да и проект-то - говно! Смесь бульдога с носорогом. Ни инженерной...
Перебил ее отец. Первый раз в жизни. И первый раз в жизни пальцем указательным ее лба под челкой рыжей твердо коснулся с нажимом:
- Никогда так не выражайся! Пожалуйста...
* * *
В следующий раз точно также примостилась Альсонька на диване мышкою тихой с книжкою интересной. Только иной теперь гость у отца был - старый сослуживец-однополчанин, с которым вместе они в Туркестане когда-то против басмачей лихих воевали в песках да предгорьях памировых. Высоко взлетел с тех пор тот сослуживец - на петлицах алых по четыре ромба да по звездочке канители золотой; на рукавах - галуны да звезды шитые, крупные, с лучами сияющими.
Целый командарм первого ранга сослуживец папин! На груди - два ордена Красного Знамени. Галифе синие в сапоги со шпорами малиново-звончатыми заправлены. Поверх гимнастерки - ремни комсоставские, на ремнях тех - кобура пухлая, тяжелая, да шашка в ножнах новеньких.
Не так давно назначили командарма-орденоносца того командующим Московским военным округом. Высоко товарищ командарм взлетел, ой высоко! Но в полете высоком том - не забыл товарищ командарм про друзей боевых, про рейды стремительные, про аэропланы надежные да про схватки горячие под солнцем палящим.
По всему выходило, что и в те времена веселые жарких битв туркестанских товарищ командарм был птицей немаленькой. А отец при нем, судя по разговорам да по репликам быстрым, - целым авиаотрядом командовал. Обнялись друзья-сосуживцы. Да в кабинет сразу прошли, за столом уселись, Алисоньку на диване и не приметив.
Заструился-потек разговор о вещах разных, о каких говорят знакомые старые после разлуки долгой. И коньячок потек - в бокалы пузатые: вынул из кармана галифе темно-синих товарищ командарм бутылку стекла темного с надписями заморскими да звездами, будто с петлиц да рукавов гимнастерки его коверкотовой отразившимися.
Обо всем понемногу говорили тогда однополчане бывшие. О боях и походах. О боевых самолетах. Об орденах. О службе высокой, ответственной. О выпивке и закуске из Универмага номер один. О коньяке, который товарищ командарм из командировки заграничной далекой прихватил себе пару ящиков. О самой командировке по обмену опытом с офицерами да генералами иноземными.
- Так, значит, Иван Панфилыч, не изменился немец с империалистической? По-прежнему крепкий орешек?
- Еще какой. Им эта система Версальская, как по яйцам серпом. Они переиграть все хотят. Они к новой войне готовятся. Я встречался с представителями рейсхвера. Был в германских офицерских школах. Ты знаешь, как они работают? Знаешь?
- Представляю. Летуны у них всегда крепкие были. И не только летуны. Пехота, кавалерия, флот - что каток паровой. Орднунг! Порядок! Школа! Все - как части организма единого... Всё до автоматизма отработано...
- А представляешь себе - что сейчас? У них тогда, года четыре назад, когда я в Германии с визитом был, рейхсвер весь ограничениями с головы до ног был стиснут. И в числе, и в вооружении, и в резервах, и в разработках передовых. Но они решили уже тогда - рейхсвер это костяк армии будущего. У них у унтеров подготовка офицерская. Комсостав - с академическими значками, с опытом боевым, с учениями полевыми постоянными. А рядовые - уже готовые унтеры да фельдфебели... Только без лычек на погонах. Звери! Я сам в империалистическую до унтера дошел. Сперва меня драли - потом я салаг драл. У унтера работа такая - драть. Но как они дерут своих - закачаешься...
- Да уж. Дерут-дерут да и обдерут. Теперь вон уже и нет рейсвера никакого. Наплевал Гитлер на ограничения версальские. Теперь у них вермахт во всю мощь разворачивается.
- ...Командиры - классные на всех уровнях. Подготовленные, инициативные, думающие. А техника какая! А инженерный задел... Да ладно, не тебе рассказывать, ты и сам все в Липецке да в Филях глазами своими видел и видишь.
Кивнул отец:
- Вижу. И видел. Ты прав, Иван Панфилыч... Ой, прав!
- Помяни мое слово - они темпа не сбавят. А некоторым нашим мандалаям - хоть криком кричи! Говоришь - учитесь, учитесь, учитесь... В академии идите, на курсы, хорош водку жрать да балерин трахать! Не, не помогает. Пока гром не грянет...
- А сам-то чего, Иван Панфилыч? Чего в академию не идешь? Чего водку пьянствуешь в кабинете своем? Слухи-то ходят! Или дружба с наркомом все списывает?
- Я уж стар для учебы той. На войне мне учиться пришлось премудростям хитрым. Под пулями да шрапнелью. Научился вроде бы. В Коканде вражину бил, под Ташкентом бил, в Бухаре бил... Пока опыта хватает. А там - и на покой скоро. Молодым дорогу все равно уступать придется. Но пойми, ведь и молодые учиться не хотят - вот что страшно. Говоришь комдиву одному в своем округе - хватит по бабам, кабакам да цыганам шарить, хоть бы книжку какую прочитал... А он - так я ж в свободное от работы время, товарищ командующий...
- И что?
- И ничо! Тронь его - говна не оберешься. Потомственный пролетарий хренов! Всю Гражданскую близ тылов жопу грел. Орден за Кронштадт оторвал, потому как вроде Тухачевскому или Дыбенко донесения оперативные готовил. А сам пару лет назад - на своего же начштаба - телегу особисту накатал... Тот-то из бывших был, подполковник Генерального штаба, но с 18-го года с нами, все фронты прошел, Деникина и Врагеля бил. Да только к Снесареву и его компании близок оказался на свою голову. А наш герой, выходит, - чист перед партией. С семнадцатого года - как штык. И происхождение. Вот так! Попробуй тут, сунься... Тебя же к делу-то и пришьют. Еще и прослывешь защитником лишенцев, военспецов недобитых да офицерья всякого в ущерб пролетариату да крестьянству трудовому.
- Да уж! Много у нас слабых и откровенно дрянных командиров везде - сверху до низу. Много дерьма всякого! Но и способных много. Их двигать надо вперед! Чистить армию придется крепко! Дураков гнать. Способных - учить. Я так и написал товарищу Ворошилову: орать надо матом благим о необходимости самой напряженной учебы и решительной переделки всех слабых командиров в возможно короткие сроки...
Слушала Алисонька все это, да книжку почитывала. А как дочитала - захлопнула книжку громко. Вздрогнули разом отец и командарм Иван Панфилыч.
И произнес отец негромко, тем самым свистящим шепотом:
- Алька! Выйди отсюда немедленно! Пожалуйста!
А Алисонька что? Она девочка послушная, умная - вышла, конечно.
И дверь за собой аккуратно прикрыла, как можно плотнее - слишком громко Иван Панфилыч басом своим командирским мнение о командных кадрах армии Красной, рабоче-крестьянской, выражал.
* * *
Пришла весна, за нею лето - спасибо партии за это.
А потом в 1936 году, по осени, арестовали отца. "Форд" служебный отвез его на работу, а обратно не привез, да и сам не приехал. Ночью пришли с обыском, трое - в фуражках синих, пальто хромо-кожанных да с петлицами краповыми. Что-то искали, что-то изъяли, кабинет опечатали.
Вредителем отец оказался. Вредил, сука, нашей сталинской авиации и дирижаблестроению. Злоупотреблял положением своим служебным, превышал полномочия, да средства государственные растрачивал на разработку проектов неперспективных. То есть, совершал преступления, предусмотренные статьями 110, 111, 113 и 116 Уголовного кодеса РСФСР.
Постарела сразу мать лет на десять. А Алисонька только губу закусила, да слезы глотнула невольные.
Не верила всему Алиса сперва. Ошибка, думала. Ан - нет! Какая ошибка? Разве могут органы советской госбезопасности ошибаться? Как так? Это ж - прямая клевета на весь наш НКВД славный, на чекистов стальных, несгибаемых, Дзержинского наследников, на лучшего сталинского наркома Николая Ивановича Ежова!
Хотела, было, Алиса письмо написать о том, что отец невиновен. Самому товарищу Сталину.
И - остановило что-то ее. Не что-то, а собственная абсолютная логика внутренняя. Во-первых, как так - арестован, если невиновен? Во-вторых, разве не знает товарищ Сталин обо всем, что в стране происходит? Знает. И получше ее, Алисоньки. Выходит, что и об отцовском аресте он тоже знать должен.
Так зачем же товарищу Сталину докладывать о том, что ему и так известно, зачем от дел отвлекать? Ведь если ошибка досадная произошла - исправить ту ошибку должны рано или поздно.
А виновников - наказать по всей строгости.
* * *
А мать же наоборот - как раз стала сразу во все инстанции писать-звонить, к друзьям-инженерам обращаться, да в Прокуратуру СССР на прием напрашиваться. Не знала Алиса, что ей отвечали - мать молчала про то, - но не выпустили отца. Впаяли ему по совокупности пятерик через Особое совещание при НКВД СССР и отправили в ИТЛ куда-то за круг полярный - золото и прочий стратегический продукт добывать, вину свою перед социалистической родиной искупать.
Так далеко отправили, что успел написать-отослать отец всего два письма. А потом - вообще замолчал.
И еще раз Алиса подумала - а виновен ли он, если ОСО его виновным признало?
Неужели наше правосудие советское может так ошибатья?
* * *
Про все про то каким-то образом тайным стало в школе известно. Всем и сразу. А в школе - мальчишки тупые. Из параллельного класса - свои Алиску не трогали, поскольку списывали у нее физику, химию и историю партии. Затерли по дороге домой в угол, к котельной, где кучи угля лежат да старшеклассники на переменах в рукава покуривают. Затерли-зажали - и давай глумиться.
- Макака вредная!
- Вредительница...
- Краснова, а тебя когда на этап заберут?
- Скоро-скоро. Снег в Сибири убирать будешь...
- Моржам дрочить да жопой клюкву давить, как папашка твой героический...
Смотрит на них Алиса - снизу-вверх. Орут - твари поганые. Алиса сглотнула, сердце успокаивая. Постаралась, чтобы злость и ненависть ушли от нее. Спокойствие - только спокойствие.
Подошла к самому горластому - и говорит:
- Проси прощения!
А горластый селезнем эдаким держится, ваньку валяет:
- А хрен тебе...
Не успел он ответить, как кулак алисонькин врезался ему в нос - захапал селезень горделивый кровавою юшкою.
А Алисонька ему еще сверху по шее - хрясь! И под дых! И сбоку!
Папе спасибо, воевавшему в войну Великую, а затем и в Гражданскую - обучил честь свою защищать девичью. Да тренировкам бесконечным. И еще секции самбо на стадионе Юных пионеров в тот последний счастливый год. Маленькая и хрупкая Алиса на вид, но удар поставлен.
Тут уж налетело остальное пацанье. Хоть школа и специальная, в самом центре Москвы - да бьют так, что мозги могут вышибить. Народ-то свой, рабоче-крестьянский. Схватили ее за косу - аж голове больно. А им-то мало ее по морде наваксить, они еще и в трусы, гаденыши, лезут.
Лягнула пару раз Алисонька ногами (кому-то прям в дышло вроде попала, судя по воплям) - пока за ноги ее не поймали, сволочи. Потому как против превосходства численного не попрешь даже с сердцем отважным. Против численного превосходства подавляющего мужество ничто - оно лишь погибнуть поможет. Мужественно.
Спас физрук (он в подсобке рядом с котельной учительницу английского оприходовал). Заорал так, что самые настырные вздрогнули:
- Рррявнясь! Смирнааааа!
Построились. Алисонька с носа сопли убирает кровавые. Челку со лба сдувает губою разбитой. А парень селезнево-горластый - тот нос свой собирает по угольной куче. Кровища - как из шланга.
Орет физрук на Алисоньку:
- Сука тупая, блядь! Вражье семя! Ты чего рукам волю даешь?
И тому, со сломанным носом:
- Давай в медпункт, быстро!..
Понятно, почему физрук орал - парень тот, с носом сломанным, должен был на городской спартакиаде через неделю честь школы защищать. А теперь - какая же честь? Ни носа, ни чести.
Да и папочка у того горластого был - аж замнаркома...
Которого, правда, арестовали и расстреляли уже через год.
* * *
А Алисонька про себя думу думала.
Решила она в тот же день, что Алисой теперь не будет никогда, будет только Алькой.
Это первое.
Отрезала она в тот же день косу свою, ту, за которую хватали ее грубо. Ножницами перед зеркалом в прихожей махом одним - с хрустом, под корень - да и в мусоропровод, не глядя, выбросила. Чтоб никто не хватал больше. Ничего страшного - девочка с короткими волосами тоже девочка.
Это второе.
А третье - поняла она для себя - будет она служить. Служить тому, кто всех ее обидчиков в мясо изметелит а опосля уничтожит да так, чтоб духу их на земле не осталось. Или поможет ей совершить сие дело важное. То есть, служить - истине великой, всемирной. Той самой ИСТИНЕ. Cлужить не за страх, а за совесть.
Только бы с ней, истиной той - да встретиться! Только бы к ней подобраться. Да поскорее бы!
А после истину ту ужасно-невыносимую изничтожить тоже.
На месте! Полностью! Быстро!
Стоп! Дальше - молчок!
* * *
Потом директор на нее в кабинете кричал, завуч, учителя, комсорг да старшая вожатая на общеклассном внеочередном сборе. На том же сборе пионеров Отряда имени Маршала Василия Блюхера все дружно потребовали от Альки отречься от отца.
Алька в ответ промолчала презрительно.
Тогда уже на линейке общешкольной ей вынесли полное порицание и выгнали из пионеров. Плакала Алька потом в заднем дворе, возле той самой кучи угольной, таясь от всех. Секунд пять. Не сдержалась. Отца жалела и ненавидела. И себя тоже. Чувствовала, что ей настал полный абзац. Но слез никому не показывала.
Не обманули ее ощущения. Выгнали через месяц Альку окончательно из славного Отряда имени Маршала Василия Блюхера, из пионерской Дружины имени Павлика Морозова и вообще из школы элитной той.
Как раз в день, когда Восьмой Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов в Кремле проголосовал за новую Сталинскую Конституцию.
Тогда же их с матерью выселили из квартиры ведомственной и выслали из Москвы - за сто первый километр. Как неблагонадежный элемент: членов семьи изменника родины.
Ну-у, или просто - семьи вредителя.
Новый, 1937 год встречать довелось им уже в городе Калинине.