Сорок первого года солдат. доживет до сорок второго --
там ему сапоги предстоят...
Б. Слуцкий. "11 июля 1941".
- Так, значит, это именно вы помешали взрыву моста через Березину в городе Борисове?
Дышит жаром полдень июльский в силушку полную. В классе просторном двухэтажной школы советской духота стоит тяжело-звенящая, несмотря на окна открытые. Льется солнце летнее в окна те потоком сплошным. Доносятся с улицы крики разкие, команды отрывистые, моторов урчанье да гул орудийный где-то за лесом, на западе.
- Вы вопрос поняли? Отвечайте.
Когда-то здесь действительно школьный класс был. Кабинет биологии. До сих пор пособия да схемы по стенам развешаны. Между окнами потреты Левенгука, Линнея, Дарвина, Тимирязева. Отдельно над доскою коричневой краски со следами мела белесыми - лики товарища Ленина и товарища Сталина. Над ними - лозунг по кумачу белыми буквами широкими в глаза из любой точки класса бросается: "Важнейшей задачей для нас является сейчас: учиться и учиться. В.И.Ленин".
Пусто летом обычно в школах. Нет учеников шумных, учитилей строгих, завучей занудных, второгодников лихих да зубрилок тихих. Но в одной из школ города Орши не пусто совсем. Скорее, наоборот. Здесь дивизионный военный трибунал уже дня три как размещается. Снуют по лестницам порученцы скорые. Топают по плиткам пола метлахским на первом этаже часовые бдительные. Стрекочут машинки печатные. Пробегают по коридорам длинным командиры с папками в руках и тревогой в глазах.
А в классе - тишина. Гудит только под потолком шмель, с улицы залетевший, да бумаги на столе письменном учительском перед доской школьной шелестят от сквозняка едва заметного легкого. Еще на столе том графин примостился с водою мутно-теплой да пара стаканов граненых.
- Мы ждем. Отвечайте на поставленные вопросы!
Сидят за тем столом трое. Первый - лет пятидесяти, грузный, краснощекий, с сединой благородной, одеколоном "Шипр" благоухающий, во френче отглаженном, с тремя шпалами на петлицах малиновых. Второй - майор-пограничник с орденом Боевого Красного Знамени на гимнастерке несвежей, с головой перевязаной, взглядом немигающе-острым, веками от недосыпа и пыли красными моргающий часто да головой изредка потряхивающий, будто ему вода в уши при купании попала, - от контузии. Третий - политрук-танкист молодой, в гимнастерке серо-стальной, в полном полевом снаряжении новеньком, скрипящий, как бумажник кожаный.
Есть и четвертый тут, сержант госбезопасности, - он чуть сбоку присоседился - протокол ведет, чтобы все по всем правилам было и по законам нашим, советским.
Но всего в классе не четверо - а пятеро. Пятый перед тройкой той стоит, да глядит прямо перед собой взглядом невидящим.
- Так и будете молчать?
Грязен тот пятый - и лицом, и гимнастеркой изорванной, и бриджами мятыми. На щеках - щетина многодневная, неряшливая. На пальцах с костяшками в кровь сбитыми - ногти обломанные. Под гимнастеркой видны бинты, тоже грязные. А на ногах сапоги - хотя и в грязи и глине, но хорошие сапоги, комсоставские, яловые, на подошве прочной, с головками хромовыми.
Молчит сидящий на стуле недвижно, будто не слышит. Хмурится седой за столом:
- Товарищ сержант госбезопасности, огласите трибуналу рапорт командира заградительной роты. Что там конкретно, по существу...
- Слушаюсь, товарищ военюрист 1-го ранга!
Зашелестел сержант бумагами на столе, нужную разыскивая. Нашел быстро, канцелярски-умело, взял лист пальцами тонкими:
- "...Докладываю, что 2 июля 1941 года на участке Борисов-Лошница Варшавского шоссе бойцами моего подразделения был задержан человек в форме рядового состава Красной Армии, направляющийся по шоссе на восток в сторону города Орша. При задержании сопротивления оказано не было. Документов задержанный не предъявил, имя, фамилию и часть он не назвал. При обыске был обнаружен пистолет иностранного производства и карты немецкого образца в планшете..."
- Понятно, - махнул военюрист рукою обветренной. - Значит, ни документов, ни имени? В молчанку играть будем? Так? Где красноармейская книжка? Где комсомольский билет? Вы же комсомолец, судя по возрасту?
Посмотрел на него допрашиваемый взглядом мутным, безумным:
- Не могу знать, товарищ военюрист 1-го ранга. Не помню.
- Вообще ничего не помните?
- Помню только как в Борисове мы через мост перебегали... А потом взрыв - и все.
- А гимнастерка, что на вас - не ваша?
- Нет. Чужая. От моей мало что осталось. Сгорела - как рядом со мной бензовоз рванул.
- А эта откуда?
- В машине на обочине нашел.
- Понятно. Сорвали в бою знаки различия. Значит, старая сгорела. А документы в новую, конечно, не переложили?
Вновь замолчал допрашиваемый, словно иссяк запас слов в его нутре загадочном. Вздохнул товарищ военюрист тяжело:
- Вы были ранены? Где и когда? До Борисова или в самом Борисове?
Молчит допрашиваемый. Гудит шмель под потолком вокруг плафонов пыльных. Взвыл стартер автомобильный за окнами. Налил себе воды теплой из графина мутного майор-пограничник моргливо-контуженный, разрезая тишину голосом сорванным, сиплым:
- Шнур, идущий к взрывчатке у опор моста, ведь именно вы оборвали? Спрыгнули с моста - и оборвали. Причем, сознательно, действуя по заданию немецкого командования, так?
И снова ответил допрашиваемый молчанием, глаза чуть прикрыв, на стуле слегка покачиваясь спокойно. Кашлянул политрук звонко:
- Запираться, товарищ, бессмысленно! У нас есть показания очевидцев, изобличающие вас...
Молчит тот, на стуле шатком перед трибуналом сидящий. Лишь смотрит непонимающе, будто до разума его не доходит смысл того, что от него требуют. Впрочем, те, что за столом, уже и не очень ответов от него ждут. А майор-пограничник уж и на крик перешел, глазами кровью налитыми вращая:
- Сволочь! Вражина! Ты, сука, больше некому! Из-за тебя немцы через Березину перескочили и сходу Борисов взяли! Ты все организовал, все придумал - а теперь под дурика работаешь, мразь?!! Думаешь, не узнал я тебя, гниду немецкую?! Думаешь, я забыл, как ты склады наши в Обуз-Лесной под Барановичами с диверсантами своими захватывал и взрывал?! Я ж тебе, суке, тогда еще плечо прострелил! Вон - у тебя ж бинты под гимнастеркой! Думаешь, тогда ушел - не найдут тебя?! Хотел к своим уйти - да за жопу взяли? Да я тебя счас прямо на месте по-ре-шу!!!
Рванулся майор-пограничник рукой к кобуре, рыча, запекая пену слюнявую на губах сухих. Схватили его за руки военюрист и политрук. Вскочил из угла своего сержант-чекист, полетели листы бумажные, сброшенные со стола ударом могучим. Брызнул осколками стакан граненый по полу крашенному затоптанному.
- Товарищ майор! Держите себя в...
- Да я, бля, таких как он с границы насмотрелся! Из-за них мы аж до Орши откатились! Из-за них все трудности временные! Херачить их без жалости!! Гниды немецкие!!! Суки белогвардейские!!!! Снова господ да панов на наши шеи посадить хотите?!! Гитлеру про-да-лись!!!
И в этот момент с улицы донесся щелчок - изнутри раструба репродуктора черного, на площадке перед школой висящего. Молчал до сих пор репродуктор. Но заговорил громко после щелчка того голосом чуть приглушенно-шипящим:
- Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!..
* * *
Застыли члены трибунала при звуках тех, словно столбы соляные. Успокоился враз пограничник-майор. Обратился во слух политрук. Одернул френч золотопуговичный товарищ военюрист. Затих в углу сержант. И даже допрашиваемый голову повернул, мелькнув в глазах мутных искрою мысленно-ясной.
А голос продолжает литься из репродуктора рекою сплошной, сквозь хрипы и всхлипы, сквозь треск и гул. Тяжелый голос. Напряженный. Голос товарища Сталина.
- ...в результате этого сопротивления лучшие дивизии немецко-фашистской армии оказались разбитыми нашей Красной Армией...
Говорит товарищ Сталин о многом. Об оставленных врагу территориях. О вероломном нападении. О том, что враг воспользовался нашей беспечностью. О том, что, несмотря ни на что, ошибок нами серьезных никаких сделано пока не было:
- Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими вероломными людьми и извергами, как Гитлер и Риббентроп? Не была ли здесь допущена со стороны Советского правительства ошибка? Конечно нет!.. ...Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии...
Слушают товарища Сталина внимательно в классе и во дворе школы города Орши. Слушают в Москве и Ленинграде, Сталинграде и Куйбышеве, Ворошиловграде и Кирове, Калинине и Молотове, Фрунзе и Чкалове, Киеве и Одессе, Кишиневе и Таллине. Слушает вся страна.
Ждет народ советский ответов на вопросы насущные. Ждет указаний, что дальше делать. И товарищ Сталин говорит. Товарищ Сталин сообщает всю правду. Что отпор врагу растет. Что на борьбу весь народ поднимается. Что в бой вступают главные свежие силы Красной Армии. Что силы наши неисчислимы. Что речь идет сейчас о жизни и смерти государства и родины. Советует товарищ Сталин все отдавать на борьбу с врагом. Указывает не оставлять врагу ни колоска, ни гвоздя, ни сарая, ни стакана бензина - все вывозить, сжигать, уничтожать, ломать и прочим образом портить.
- ...Мы должны организовать беспощадную борьбу со всякими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов, уничтожать шпионов, диверсантов, вражеских парашютистов, оказывая во всем этом быстрое содействие нашим истребительным батальонам. Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитер, опытен в обмане и распространении ложных слухов. Нужно учитывать все это и не поддаваться на провокации. Нужно немедленно предавать суду Военного трибунала всех тех, кто своим паникерством и трусостью мешает делу обороны, невзирая на лица...
Заканчивает свое выступление товарищ Сталин. Сделал последнюю паузу, как спортсмен перед рывком решающим. Выдохнул во всю мощь связок репродуктора старенького:
- Все наши силы -- на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота! Все силы народа -- на разгром врага! Вперед, за нашу победу!
* * *
Щелкнуло вновь в репродукторы. Хлынула из раструба черного вместо чуть глуховатого голоса сталинского тишина гнетущая. Стоят недвижно все в классе школьном - не заметили, как встали с мест своих, во фрунт вытянувшись. Стоят молча, недвижно, словно щелчок тот в репродукторе, голос товарища Сталина погасивший, и их самих жизни лишил.
Очнулся первым политрук:
- Товарищи! Слава товарищу Сталину! Враг будет разбит! Победа будет за нами!
Заплодировали все дружно. Минут на пять. Вновь, хлопки закончив жаркие, на места свои присели да к тому, что на стуле перед ними - взоры обратили.
- Что ж, мне все ясно, - покрутил военюрист головой круглой. - Будем завершать. И так кучу времени потратили. Имени, звания, части назвать не может, откуда и куда идет - неизвестно, во вражеской деятельности в полосе фронта изобличается уликами и показаниями в полной мере... Голосуем товарищи - ВМН по законам военного времени, без права обжалования, в 24 часа... Кто за - прошу голосовать. Кто против? Единогласно... Оформляем решение. Товарищ сержант - прошу...
Заскрипел торопливо в углу своем карандашом по листу тетрадному сержант госбезопасности. Опустил голову допрашиваемый, словно пытаясь на полу разглядеть нечто никому невидимое. Умолкли члены трибунала военного. Минуть пять так прошло - в тишине карандашно-скрипящей.
- Готово, товарищ военюрист 1-го ранга.
Поднялся военюрист, сжимая в ладони лист клетчатый, исписанный густо. Водрузил на переносицу очки круглые. Прокашлялся, прочищая горло. И зачитал, тяжело-распевно, торопливо:
- Именем Союза Советских Социалистических республик. Военный трибунал 18-й стрелковой дивизии 20-й армии Западного фронта, в составе военюриста 1-го ранга товарища Граблина, майора товарища Апанасенко, политрука товарища Ушакова и секретаря сержанта государственной безопасности товарища Туманова, рассмотрев в ускоренном порядке по законам военного времени... дело неизвестного, чья личность в ходе рассмотрения не была установлена, ПОСТАНОВИЛ...
Вновь прокашлялся товарищ военюрист, паузу театральную выдержав, и продолжил через мгновение:
- ...Признать подсудимого виновным во вражеской деятельности и приговорить к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Приговор окончательный, кассационному обжалованию не подлежит... Все! Конвой! Уф, это который уже за сегодня? Предлагаю сделать перерыв и пообедать...
Распахнулась дверь краскою белою выкрашенная. Вошел в дверь ту солдат с винтовкой-трехлинейкой со штыком примкнутым да хлопнул того, неизвестного, что на табурете сидя объявление смерти своей спокойно только что выслушал:
- Подъем!
Встал с табурета своего неизвестный с взглядом потухшим, бессмысленным. Вышел в дверь послушно, ступил в коридор широкий. Непонятно - слышал ли он приговор? Дошел ли до него смысл слов тех чеканных?
Неважно это никому - ни трибуналу, в ту же секунду о нем позабывшему, ни конвоиру его, ни командирам в коридоре том у окон открытых перекуривающим, речь товарища Сталина обсуждающим.
* * *
Ступил неизвестный, погоняемый конвоиром, во двор. Прошел, повинуясь команде, к грузовику крытому - газону-полуторке запыленному цвета защитного, - да в кузов неуклюже взобрался. В кузове - еще двое. Один - худой, немолодой, в пенсне, в сорочке несвежей, пиджаке и кепке. Другой - пацан бритый наголо, в гимнастерке красноармейской, с правой рукой забинтованной на перевязи шейной да лицом испуганно-кроличьим.
- Этих - везите!
- Все на сегодня?
- Сейчас перерыв у них обеденный. Сказали - партия собрана, не задерживайте!
Вскочил конвоир вслед за неизвестным в кузов, а с ним - еще двое, что возле машины стояли. Подняли задний борт, щелкнули стальными щеколдами, опустили брезент, погрузив нутро кузова в полумрак душный, бензином да маслом машинным пахнущий. Хлопнула дверь кабины, взвыла машина мотором, двинулась, чуть покачиваясь, вперед, выруливая на улицу.
* * *
Идет машина по дороге, движком подвывая, кузов свой крытым на ухабах да поворотах раскачивая, словно баркас в шторм небольшой. Лезут в кузов лучики солнца пыльные сквозь щели брезентовые. Молчат в кузове. Смотрят конвоиры настороженно. Только парень носом все шмыгает, глаза красные, заплаканные рукавом гимнастерки утирает, да тот, в пиджаке и пенсне, губами шевелит, словно сам с собою беседует немо.
Проехали они так, то набирая ход, то тормозя, пропуская, судя по всему, кого-то перед собой на перекрестках, минут пятнадцать. Остановилась машина. Откинулся брезент. Скомандовал конвоир:
- На выход!
Спрыгнул неизвестный со своими попутчиками из кузова. Прямо перед ними - канава неглубокая со стенками глинистыми, с пластами земли охристо-влажными, вывороченными. Метрах в ста за канавою - шоссе шумное, с грузовиками да обозами на Могилев вытянулось, сбоку - рощица березовая, за нею - сосняк зелено-кудрявый. В сосняке да березняке - кресты да обелиски деревяно-серебряные солнцем да дождями выбеленные, оградки нехитрые да венки с цветами бумажными - кладбище местное.
Отсекает сонячок да березняк цепь солдат настороженных редкая. Ясно - не убежать никому отсюда. К дороге - нельзя, там своя охрана, к рощице - тоже, там оцепление. Чуть в отдалении - пара-тройка командиров в галифе темно-синих да фуражках с козырьками блестяще-фибровыми. Курят командиры, обсуждая что-то громко. Увидали командиры прибывших, папиросы побросали, да ближе подошли.
Выскочил из кабины старшина, рядом с шофером сидевший, да к командирам тем с какими-то бумагами подбежал.
- Товарищ капитан. Вот приговор... привести в исполнение...
- Понятно... уже третья партия...
- Эта - и еще одна, говорят, под вечер будет...
- ...А по мне - неправильно это. Нужно перед строем дивизии. Как в Финляндии в январе 1940 года...
- Сейчас нет времени. Подписали - и в дамки!
- Закурить есть?
- Держи. "Беломор".
- Жаль, "Казбека" нет.
- Чем богаты...
- Хватит уже дымить!
- У меня работа нервная.
- А у того-то, смотри, сапожки-то отличные, генеральские.
- Отставить! Сейчас не до того!
Подвели конвоиры всех троих к яме сырой, грубо толкнув пацана-красноармейца заплаканного. Велели им встать у кромки, лицом к яме той.
- Становись! Именем Советского Союза...
Стоят трое над ямой. Напротив - пятерка солдат. В яме той - вода после ливня ночного, теплого, летнего. А в воде - тела в одежде мокрой, с пятнами крови свежими. Увидел те тела парнишка - застонал, запричитал, носом еще пуще захлюпал:
- Я же ничего не сделал... Я же ничего не сделал...
Выдохнул ему тот, в пиджаке и пенсне, спокойно:
- Не бойся! Будь мужиком! Не показывай страх свой! Все там будем!
- Как так, товарищи? Я же ничего не сделал... Я к маме хочу. Ма-ма!
Намокли его бриджи меж ног внезапно, пузырясь каплями мутными.
- Не хочу... Я искуплю! Кровью искуплю!
Раздался окрик молодецкий:
- Осужденные - молчать! Разговаривать запрещено!
Не смотрит неизвестный на канаву ту с дном сырым, с водою дождевой от глины мутной, с телами в той воде мокрыми. Не глядит он на своих спутников - один из которых после окрика молитву по-латыни читать начал, а второй на колени упал, снова начал маму звать и в истерике задрожал-забился. Упер свой взор неизвестный вперед - прямо перед собою, в дорогу, фронтовым людом, машинами да повозками заполненную. И глаза чуть прикрыл.
- ...приговорил гражданина Марченкевича Афанасия Павловича, 1890 года рождения, за распространение вражеских пораженческих панических слухов, гражданина Бунчука Николая Викторовича, 1922 года рождения, за самовольное оставление части в боевых условиях и членовредительство, и обвиняемого, чья личность в ходе процесса не была установлена, за вражескую деятельность в полосе действия частей Красной Армии - к расстрелу. Приказываю - приговор привести в исполнение!
Зазвенела в воздухе солнечном команда:
- Равнясь! Смирно!
* * *
- Товсь!
Взлетели винтовки в руках твердо-недрогнущих. Скользнул в прорезях мушек взгляд напряженный. Отсвечивают тускла дула сталью сизой. Говорят, что перед расстрелом глаза завязывают, но здесь - смотрят палачи прямо в лица жертв своих. Стоят трое над ямою, потом предсмертным сбрызнутые. Еще полминуты, не больше - и залп прогремит. Разорвут в следующее мгновение пули тело ударами сильными. Это, наверно, очень-очень больно. Говорят, они метят в голову, в глаза и рот, чтобы лицо изуродовать, чтобы наверняка, чтобы потом штыком не добивать. А, может, и нет. Может быть, они и полуживых в яму сбросят да комьями рыжими забросают - в глаза, в рот распахнутый, в грудь простреленную.
Не думает о пулях и боли неизвестный. Он вообще ни о чем не думает. Очистилось его сознание до пустоты прозрачной. Глаза только мир охватывают в последний раз - и небо, и солнце, и траву пыльную, и шоссе впереди шумное.
Остановились на дороге, аккурат напротив них, три машины черные, длинные, лаково-блестящие. Перед машинами - бронетранспортер БА-20, позади - ЗиС-6 с автоматчиками в касках матовых.
Распахнулись двери машин тех. Мелькнул зайчик солнечный быстрый, ветровым стеклом пойманный. Сверкнула решетка радиатора никелем. Выбралось из них начальство высокое - да через кювет прямо к ним, к яме глинисто-рыжей, к бойцам с винтовками, к командирам чуть в стороне замершим.
Впереди всех - невысокий, коренастый, плотный, с глазами стальными, с тремя орденами на гимнастерке отглаженной. На рукавах и петлицах с ромбами - звезды канителью золотистой шитые. Идет споро, шагами широкими, сапогами хрома полированного траву пыльную уминая, портупеей поскрипывая. Едва-едва поспевает за ним свита многочисленная.
- Я член Военного совета Западного фронта, начальник Главного политического управления Красной Армии, заместитель наркома обороны, нарком государственного контроля СССР Мехлис! Что здесь происходит? Кто старший?
Бросился ему навстречу один из командиров, руку торопливо к козырьку фуражки прикладывая:
- Товарищ армейский комиссар первого ранга, военный комендант...
Перекрывая разговор тот отдаленный, грохнула команда:
- Целься!
Смотрит неизвестный на толпу начальства к яме подошедшую. Небольшая та толпа - но все в фуражках чистеньких с козырьками лаковыми, все с ромбами-шпалами, все в обмундировании новеньком, коверкотовом. Все - да не все! Видит в свите товарища Мехлиса неизвестный товарища странного - не в форме военной, а в костюме хорошем, штатском, в шляпе чуть сдвинутой. В руках товарища того - тросточка элегантная, головки чертополоха сшибающая. Неспроста в руках неизвестного та тросточка - прихрамывает товарищ. Слегка. Едва заметно.
Мелькнуло вновь в глазах неизвестного нечто. Задержалось на секунду малую.
И выдохнула секунда следующая командой звонкой:
- Пли!!!
Грохнуло оглушительно. Раскололся звенящий зной. Почувствовал тупой удар неизвестный. Голубое небо опрокинулось на него, облило-обняло своими лучами и погасло.