Почти все события данного повествования пережиты автором лично, либо записаны с рассказов Деда. Имена и фамилии героев взяты прямо у их реальных прототипов. Большое количество действия, при минимуме описаний является недостатком данного произведения известным автору, в то же время, отсутствие сюжета является частью авторского замысла, и недостатком считаться не может. Посвящения нет, в связи с неуверенностью автора в художественной ценности текста, но оно подразумевается. Итак...
Два.
Наш мир надежный пал
В безумстве век погряз
И нам в наследство дал
Лишь сталь, огонь, да грязь.
Р.Киплинг.
Анатолий
Пасмурное небо. Республиканский сборный пункт. Ноябрь. Холодно. Лужи покрыты ледком. Я стою в строю. Нас проверяют пофамильно, потом считают по головам. Вроде все на месте. Теперь на третий этаж казармы. Лестница обшарпанная, стены выкрашены зеленой масляной краской в чудовищное количество слоев. Казарма. Длинный коридор теряется в полумраке. С обеих сторон кори-дора дощатые настилы в два яруса. Настилы обтянуты коричневым дерматином с небольшим возвышением в противоположной от прохода стороне, ага это видимо подушка. На нарах лежат, сидят, едят, спят, играют в карты чужие люди. Здесь все чужие. Ребята, с которыми ехали из районного военкомата кажутся старыми друзьями. Свободного места на нарах не много, поэтому наша восемнадцатая команда разбредается по двоетрое на свободные места. Я забираюсь на второй ярус, вместе со мной Димон и Костик. Достаю из сумки колбасу, хлеб, у Костика из сумки появляются пирожки. У Димки вообще нет никакой сумки, мы его угощаем. Димка все время смеется, экспансивно жестикулирует, давится колбасой, и с восторгом рассказывает, как у него на входе изъяли водку. Димка невысокий крепкий, со смешными оттопыренными ушами, еще он слегка шепелявит и от этого, кажется еще смешнее. Костик наоборот молчит, вежливо улыбается на Димкин треп. Он выше Димки и поуже в плечах, с худым вытяну-тым лицом и острым тонким носом. Молчание у него, какое то нехорошее. Нездешний он, какой то. Тело здесь, а сам видимо дома.
Вдруг Димка подскакивает, и объявляет:
- Надо поthать, на халяву! - это у него "с" получается как английское "th",
- Пойду узнаю че - почем , - это уже в полете с нар.
Мы с Костиком переглядываемся, и молча провожаем Димку взглядами. Костик молча достает бутылку с минералкой - протягивает мне. Киваю. Делаю глоток.
- Блин! Ты че не предупреждаешь то?! - в прозрачной пластиковой бутылке с этикеткой "Красноусольская", из которой я сделал приличный глоток, чистая водка.
- Тихо ты! - Костик кричит шепотом. - на вот запей.
Запиваю лимонадом. Во рту все горит. Сильно захотелось курить. Вовремя появляется Димка. Костик предлагает ему "Красноусольскую". Димка делает большущий глоток, выпучивает глаза, молча хватает лимонад, вливает в себя почти поллитра, и только после этого шумно выдыхает и с восторгом кричит:
- Ну, вы даете пацаны! Вот это друзья! Вот это я понимаю ХАЛЯВА! - лицо Димки такое по детски радостное, что мы не выдерживаем и ржем в го-лос. Димка блаженно жмурится. Открывает глаза и возбужденно тараторит:
- Короче. Всортиротпускаютнебольшедвухчеловекзаразтакчто -щасмыстоляномидематыкостянзанамичерезминутумытебяждемнакрыльце! - мы с Костиком переглядываемся и опять ржем, как жеребцы за что выслушиваем ленивую матерщину дежурного прапорщика.
На крыльце закуриваем. Подмораживает. С неба сыпется мелкая снежная крупа. В голове сумбур. Ощущение полной нереальности происходящего. Будто смотришь фильм с собой в главной роли. Оглядываюсь вокруг. На крыльце человек десять-двенадцать. Димка живо обсуждает с каким-то длинным нескладным парнем качество местных обедов. Большинство курит молча. Видимо не один я в прострации. Как я сюда попал? Зачем? Бессмыслица какая-то. Я же студент, студентов не призывают в армию!... Таких как я призывают... Выхо-дит Костик. Идем к туалету. В туалете двое наших ровесников в форме и две швабры. Один из них явно старший, шапка на затылке, ремень приспущен. Крупный парень, чуть ниже моих 190 - верзила. Круглая рязанская рожа, с застывшим брезгливым выражением. Второй пониже ростом, в замызганной фор-ме, он сосредоточенно моет пол. Верзила курит у двери. Не выпуская сигарету изо рта, лениво цедит:
- Эй, душары. Сюда подошли! - мы недоуменно переглядываемся. Димка, мгновенно, подобравшись как пружина, наглым приблатненным тоном выдает:
- Слышь ты, попроще будь. Ты тут авторитет что ли, невъе****ся?!
Я с удивлением смотрю на Димку. Слишком резкая перемена. Я так не умею. Мне всегда в такой ситуации надо сначала себя разозлить, а Димка вон как, будто ждал. Интересно. Этот верзила, наверное, дед и есть. Ну точно, кино.
- Ну, душара ... - солдат уже шипит. С хэканьем бьет Димку в живот. Димка сгибается пополам. Не осознавая, что делаю, бью солдата кулаком в ухо. Костик добавляет ногой в живот. Димка бьет солдата локтем. Он падает. Второй солдат молча смотрит на произошедшее. Лицо у него ничего не выражает. Он нездешний, как Костик. Ему все равно. Мы молча выходим на улицу.
- Блин, как бы ни позвал он кого, пошли наверх быстрей - Димка с Костиком со мной солидарны, и мы бегом поднимаемся в казарму. Не сразу находим свои места. На всякий случай забираем сумки и перебираемся подальше от входа. Устроившись на новом месте, возбужденно обсуждаем инцидент. Делаем по несколько глотков из Костиных запасов. Приходим к гениальной мысли "держаться вместе" Димка уходит искать знакомых. Мы с Костиком молча ле-жим, время от времени перебрасываясь парой фраз.
Я немного завидую Димке. Такое впечатление, что его абсолютно не пугает наше ближайшее будущее. Меня вот слегка подтряхивает. Неизвестно ведь куда отправят, а неизвестность самое страшное, что только бывает в этом мире. Страшно когда не знаешь к чему себя готовить. Мысли вязко ворочаются в голове. Зачем я здесь? Что я тут делаю? Бред, какой то. Надо было в институте не траву курить, а учится. Баран. Видел деда? А в части их много. М-да. Ну и фиг с ним. Надо постараться попасть в одну часть с Костиком и Димкой. Нормальные ребята. Засыпаю.
Мне снится цветной, яркий сон. Во сне я тоже иду в армию.
Матвей
Военкомат разместили в здании школы. Здание новое, красивое. Его перед самой войной построили. Мы с Мишкой поднимаемся на второй этаж, и занимаем очередь. Народу много, под потолком плавает слоями сизый махорочный дым. Курят почти все. В здании жарко натоплено, и я с удовольствием чувствую, как начинают согреваться промокшие ноги. На дворе сентябрь, а погода как в конце октября - сильный ветер и холодный противный дождь. Мои полуботинки с подвязанными вместо подошвы дощечками совсем не спасают ноги от сырости и холода. Так и заболеть недолго. Ну да ничего, в армии, небось, сапоги дадут. Да и кормежка там не в пример лучше заводской пайки. Мы с Мишкой еще прошлым летом решили, как семнадцать исполнится, так сразу добро-вольцами на фронт записаться. И непременно что б вместе.
В коридоре в основном стоят наши ровесники, но есть и пара мужиков по-старше. Один в красивом пальто, в сапогах, ему то зачем на фронт? Может призвали? Но призывники вроде в другом крыле школы. Вот чудак человек, курит "беломор"... Странный... Очередь двигается, мы с Мишкой вместе заскакиваем в кабинет. В кабинете накурено еще больше чем в коридоре. За столом, заваленным бумагами, сидит пожилой дядька в военной форме. Голова у него выбрита начисто, лицо вытянутое как у лошади. Дядька поднимает голову, и некоторое время молча смотрит на нас красными, усталыми глазами.
Голос у него тоже усталый, и какой то бесцветный:
- Заходить по одному.
Мишка заискивающе бормочет:
- Дядь, мы же ж вместе, эт самое, вместе бы нам... Дружим мы... Эт са-мое, ну пожалуйста...- военный тем же бесцветным голосом повторяет:
- Заходить по одному.
Мишка смущенно замолкает, но не выходит. Сопит и топчется, незаметно толкает меня локтем - мол, ты теперь говори. Но я робею и молчу. Мишка сопит минуту в тишине, и выходит за дверь, зыркнув на меня своими цыганистыми глазами.
- Лет тебе сколько? - опять тем же скрипуче-устало-безразличным голосом спрашивает военный, я отвечаю. Потом идут вопросы про семью, учебу, работу. Все это он спрашивает, не поднимая головы от бумаг, мне не видно пишет он про меня, или что-то другое. После очередного вопроса вдруг резко вскидывает голову и смотрит мне в глаза:
- В артиллерию пойдешь, доброволец? - я опускаю глаза и бормочу, что мы с Мишкой вместе хотели, и вообще артиллерия она в тылу, а нам с Мишкой непременно на передовую надо. Военный резко обрывает меня:
- Ясно. Значит так и запишем - в артиллерию - я с обидой замолкаю, и вдруг вижу что дядька за столом смотрит на меня с какой-то тоской и горькой улыбкой в уголках губ, перехватив мой взгляд снова утыкается в бумаги и буркнув :
- В четырнадцатый кабинет направо по коридору - протягивает бумаги...
Вечером этого дня я уже был в расположении запасного полка.
Под Сталинградом идут сильные бои. Солдатский телеграф, говорит, что нас еще до выпуска отправят туда. Хорошо бы. На фронте все ж по четвертой норме кормят, а здесь... на завтрак перловка из концентрата, на обед она же, и на ужин то ж бог войны. Это мы перловку богом войны называем, после нее так живот крутит, что в казарме после отбоя настоящая артподготовка начинается. Да, скорей бы на фронт. Страна дерется, а мы тут вагоны разгружаем, хотя вроде на водителей учат. Двое ребят из второго взвода вчера сбежали на фронт. Подошли к капитану приезжему, и уговорили забрать их с собой. Я так не могу, был бы здесь Мишка, он бы договорился. Эх, жалко, что вместе не попали. А теперь и где искать его не знаю. Может, на фронте встретимся. Да и то сказать, фронт то вон огромный какой где уж там встретишься... Кидает война люди-шек, как, все равно, зернышки в мельнице - какие перемелет, а какие и целые останутся. Страшно конечно, но по-другому то ж никак нельзя, кто ж немца бить будет, коли по домам попрячемся? Вот и выходит, страшно - не страшно, а на фронт надо.
Анатолий
Лето. Жарко. Мы лежим на хвойном ковре с редкой травкой. В лицо смот-рит небо. Небо бледное и выцветшее, а сосны пушистые и неровные. Сосны. У сосен потрясающий запах. Сосны пахнут новым годом и природой. Когда говорят "природа" я чувствую запах сосен, и шум. Сосны не шелестят, они шумят. Поскрипывают, и шумят. Красиво. Я сплю. Сплю с открытыми глазами. Когда спишь с открытыми глазами, то кажется что ты один. Уже 20 месяцев я не был один. Наверное, это единственный минус в этой жизни. Это моя третья жизнь. Потом будет четвертая. Пятая. Шестая... Может быть.
Первой жизнью, я называю время, до приезда в Город. Когда отец еще служил в армии. Когда был жив Советский Союз. Когда мороженное стоило двадцать копеек. Когда я по вечерам гулял с девочкой Таней, брал ее за руку, и краснел от собственной смелости.
Вторая жизнь была в городе. Когда прогуливал уроки, пил пиво на лавочке перед подъездом соседнего дома. Когда впервые по настоящему влюбился. Когда, стараниями учителей получил серебреную медаль. Когда прогуливал лек-ции в институте, баловался коноплей. Когда бесконечно ругался с отцом. И как итог вылетел из института с треском...
- О-о-о-ди-и-и-ин!!! Сук-а-а!!!- ну вот, такой кайф обломали!
- Сашик, ну что ты над ухом орешь?- это я своему коллеге: сержанту Афа-насьеву, он же Глупый Чуваш, он же Афоня.
- Да я минуту уже ору!!! - Сашик возмущен. Сейчас прольется, чья то кровь. Сашик отличный парень. Мы с ним командуем взводами в нашей красно-знаменно-прославленно-богатырской первой роте. Только Сашик очень темпераментен. А я спокоен, как удав на солнышке. Вы видели хоть раз волнующегося удава? Так вот и я такой же стал, последние полгода. А Афоня наоборот, как большая наглая муха, которая все время в движении. С ним столько пережито, что воспринимается он уже как брат родной. Вспыльчивый, но добрый и честный. Ну и потом, с Афоней всегда есть о чем поговорить, он, в отличии от мно-гих наших сверстников, не впадает в ступор при разговорах на отвлеченные темы. Просто любит строить из себя эдакого тупого служаку из американских боевиков.
К Сашику подбегает, какое то тело из его взвода. Диалог я не слушаю. Пы-таюсь опять увидеть небо и сосны. Они на месте, только настрой пропал. Придется вставать.
- ... и Протацкого сюда бегом, понял?!!!- Сашик не умеет не орать. Иде-альный сержант. Толкаю Ваню, он тоже прикемарил. Ваня мой КО-1, фамилия ему Иванов, но все до командира батальона включительно зовут его "Ваня ептыть".
- Ну, Толян, ну дай поспать часок, - это Ваня меня уговаривает. Вообще от рук отбился.
- Ваня, гад, встал и сорвался на окоп для бэтэра! - туда идти дальше, чем до спорт городка, поэтому я и посылаю туда Ваню. По праву большего количества лычек и сроку службы. Ваня вяло встает, ловко увертывается от пендаля и не спеша, плетется в сторону плаца, командуя на ходу:
- Э, уроды! Строиться, первое отделение первого взвода! Бегом ушлепки!- Ваня очень своеобразный тип. Он бывший наркоман, из Самары. Когда мама узнала что он колется, она сослала его в деревню. На такой шаг Ваня ответил мощными, самогонными запоями, однако колоться перестал. И вот что бы привести это чудо к человеческому виду, мама сослала его из деревни в армию...
Саша выкатывает на меня глаза как баран на новые ворота. Сейчас разродится тирадой на тему: права и обязанности военнослужащих третьего срока службы. Ну, то есть: " фигли твой черпак тащится как дед офигефший". Но нет, слава богу, прибегает Протацкий. Протацкий тоже черпак, как и мой Ваня, Но Ваня в моем первом взводе, а Протацкий у Сашика.
- ...! Протацкий! ...! ...! Ты че?! ....! Я тут орал полчаса! Пока хоть кто ни будь подошел! ...! Ты у меня сам на "один" бегать будешь! Понял?!...! Чмо ....! Рот закрой, я говорю! Съе... в ужасе! Еще раз я столько прожду, тыуменявме-стесдрищамибегатьбудешьпонял?!!! - это Сашик общается со своим КО-1. Бед-ный Протацкий. Но мне все равно смешно. Баамолофф тоже смеется. Баамо-лофф он же Микки, он же сержант Богомолов. Это наш третий коллега. Вообще то он может спать в любых условиях, но от Сашиного ора над ухом трудно не проснуться. И Баамолофф просыпается с улыбкой, мы с ним почти всегда смеемся, когда Сашик орет. У Чуваша лицо при этом становится похожим на Вия из старого фильма. Не передать. Главное что даже молодые, на которых он орет, не обижаются. Он орет так часто, что это не может никого оскорбить. Они даже гордятся что у них настоящий дед. Не то, что мы с Богомолом. Нам по фигу на всякие сказки на ночь, и прочие музыкальные лоси. Лишь бы нас не трогали. А Сашик требует, что бы каждый в его взводе знал дембельскую сказку, и прочую лабудень. Причем делает это как-то не унизительно, а с добрым казарменным юмором.
Послеобеденное личное время закончилось, и нам пора на объекты. Мои объекты, вернее объекты моего, ордена ивана сусанина первого взвода, это окоп для бэтэра, спортгородок, и военно-медицинский городок. Спортгородок самый ближний, поэтому я работаю там. Точнее контролирую работу. Точнее контролирую Химу, который контролирует работу. Хима это мой КО-2, невысокий крепыш из Тулы. Хороший парень. Вообще здесь мало плохих. Я, не спеша, плетусь на спортгородок мимо здания учебного центра. Вообще то это двухэтажная будка, но все уважительно зовут будку зданием. С балкончика на втором этаже слышен невразумительный рев. Поднимаю голову. Кузьмич. Орет. На меня? Блин ну точно. Подхожу.
- ....! Да, ты! ептэть! Че, ептэть?! Спецназ ептэть?! Почему майка камуфляжная?! ЕПТЭТЬ!....! - мда, Кузмич явно изрядно пьян.
- Че тащ майор? - мы с Кузьмичом в нормальных отношениях и я позволяю себе так разговаривать.
- Тфу блин! Башкир, ты чтоль ептэть?! - да, Кузьмич меня оказывается, не узнал. Точно нажрался. Вроде рано еще, может праздник, какой сегодня?
- Так точно тащ майор!
- Гы..Гы!! А я смотрю, ептэть. Думаю, че за спецназ оборзевший у нас объявился? Гы..Гы..! Ладно, вали давай!
Да, если он сейчас такой хороший, что же с ним к вечеру будет? Кузьмич вообще то нормальный мужик. Два раза краповый берет подтверждал. Внушает уважение. Правда, внешность у него не воинственная. На Кузьмича из "Особенностей" как две капли воды похож, только у нашего бороды нет. Ему даже на день рождения плащ подарили как у того Кузьмича.
- Хима!
- А?
- Сегодня не праздник случайно?
- Не знаю, а че?
- Ну так узнай! Там Кузьмич че та нажрался, уточни, может нам тоже праздновать надо.
- Ладно, щас сбегаю,- Хима всегда готов сбегать, узнать, найти. Хороший парень, смышленый. Ценит, что я их не гоняю, как Чуваш своих молодых. А я старый. Мне уже полтора года. Старик. Ложусь на склон. Здесь травка погуще, и большая липа. Сосны, конечно, лучше, но от этой липы тень гуще, да и нет на спорт городке сосен. Военные, в количестве пятнадцати человек зло копают землю и перекидывают ее на десять метров ниже по склону. Планируют мест-ность. В прошлой жизни не думал, что можно ЗЛО копать. Можно. И даже спать зло - можно. Странно.
Спать не хочется, и я решаю написать себе письмо. Так многие делают. Жалко, что в прошлых жизнях не додумался. Интересно ведь было бы получить письмо от себя из прошлой жизни. Пишу. Пока в голове, вечером перенесу на бумагу. Письмо получается, каким то коротким и глупым. Разве можно написать умное письмо незнакомому человеку, да еще и в другое время? Ну и ладно, так тоже пойдет, все равно интересно. Военные работают. Я когда в их возрасте был, любил работать. Когда занимаешься бессмысленной физической работой, не требующей умственных усилий, голова освобождается и можно парить. Можно смотреть на себя, на мир, со стороны. Как будто сверху. Дух парит, а тело пашет. Парит. И тело парит. От потного бушлата облачка пара в морозное небо. А дух парит. И, кажется, что можно постигнуть все тайны. Что главная тайна в том, что нет никакой тайны. Вот она, правда. Вот свобода. Тело само по себе, к нему так и обращаются - "тело", а дух бродит, где-то между мирами, между жизнями. И так правильно. Так свободно.
Что? Да хоть обкуритесь. Мне все равно. Что, я не ясно выражаюсь? Ко-нечно, курите, хоть это и вредно, но кто не курит, тот не отдыхает. Хима! Не ори на них, я разрешил. Пусть отдохнут. И за водой кого ни будь пошли. А-а, ясно. Ну ладно, мы тоже, пожалуй, отпразднуем. Если праздник, че ж не от-праздновать. К Афоне пошли, кого ни будь. И к Богомолу. Пусть узнает будут они праздновать - нет. А вы товарышш Хима схОдите в магазин, и ляжете спать. Пить в Вашем возрасте еще рано. Да и ответственный нас не поймет. Кстати кто ответственный сегодня? Павлов? Отлично. Ладно, вали работать, меня не трогать, выставить пост номер шесть по охране и обороне чести и достоинства сержанта Меня. И еще, как гонцы придут от Афони и Богомола, ко мне пришли.
Матвей.
Лето. Жара. Пыль. Пыль повсюду, она лезет в глаза, забивает нос и уши, лицо Михалыча похоже на печеную картошку, только от капелек пота светлые дорожки, да глазами, красными-усталыми, сверкает. Михалыч за рулем, зубы сжаты, в руль вцепился так, что вот-вот сломает... Спать. Голова как чугунная. Спать... Мы не спим уже почти неделю. За рулем меняемся через рейс, спим, только пока грузят или разгружают нашу машину. Проклятая степь! Хоть бы дождик прошел, пылюку эту примочил. Наступление готовится, а мы РС-ы таскаем от железной дороги до дивизиона, семь верст в один конец... Уже неделю. День и ночь. День и ночь. День, ночь, ночь ... Спать...
- Матвей!!! В бога душу мать!!!! Не спи! За небом смотри! Щас прилетит - выспишься! - и правда что, сморило меня. Часочек бы покемарить... Небо чистое - чистое, ни облачка, а пылюка такая что нас, небось, верст за десять видно. Да, вчера вон налетели на колонну, так три машины пожгли. Да ребят двоих ранили... Теперь выспятся в госпитале... Спать... Еще муха эта зудит... Муха?
- ВОЗДУХ!!!! - сон как рукой сняло, высоко в небе зудят два маленьких самолетика. Два тонких осиных силуэта медленно плывут в выцветшем, блед-ном небе. Мужики у нас в колонне все тертые, никто не останавливается, не вы-прыгивает, как раньше бывало. Передние машины прибавили скорость, Миха-лыч чуть отстал и тоже поддал. Машина еще сильней запрыгала по разбитой полевой дороге. Я вцепился в рамку поднятого ветрового стекла, чтоб не вылететь через дверной проем, закрытый брезентом. Накатывает страх. Все внутри холодеет и сжимается. Я был уже под бомбежкой, когда на фронт ехали, наш эшелон разбомбили пикировщики. В тот раз от ужаса помутился рассудок, и я, завернувшись в какой то брезент укатился в овраг. Но теперь то я уж фронтовик, гвардеец! Ничё, это охотники, у них бомб нет. Может и пронесет.
- Михалыч, на нас идут!!! - нет, это не мой голос. Я не могу так визжать! Михалыч поворачивается, скалится и сквозь натужный вой мотора кричит:
- Не дрейфь, паря! - лицо у него перекошено, рот зло оскален. Мне страш-но. А самолетики, лениво перевернувшись через крыло, уже валятся прямо на меня. Теперь они сбросили свою лень, теперь это два быстрых, стремительных хищника. И они летят прямо на меня! За что я?! Что я вам сделал?!! Я уже не вижу ничего кроме этих двух несущихся ко мне над самой землей машин. Вот на носах охотников заплясали огоньки, и мне в лицо тянутся тонкие дымные струйки. В животе ворочается, что-то холодное и липкое. В висках стучит. Тело свела судорога. Дымные ниточки медленно-медленно дотягиваются до дороги, и упираются в Сашкину машину прямо перед нами. Машину медленно заносит, она разворачивается влево поперек дороги и долго, медленно скользит правыми колесами. Левые колеса поднимаются в воздух, и беспомощно крутятся. Самолеты проносятся прямо над нашей машиной, я успеваю увидеть бледно голубые чистые, нежные животы истребителей, и в следующую секунду они снова превращаются в безобидные тоненькие силуэты, которые медленно ползут вверх, с тонким комариным зудом. Михалыч тормозит так резко, что я бьюсь лицом о рамку стекла, со лба течет липкое.
Сашкина машина все-таки не опрокинулась. Но кабина горит. Пламя пере-бирается на кузов. А в кузове полторы тонны РС-ов, ближние к кабине ящики уже занялись мелкими язычками пламени. Я выпрыгиваю из машины, и на ходу вытирая мокрое лицо, бегу к Сашке. Кабина пылает, Сашка лежит в нескольких метрах от кабины. Гимнастерка изорвана. В пыли растекается бурая густая лужа. Сашка... Тело Сашкиного помощника в кабине, не двигается. Горит. Огонь. Снаряды!!!! Бросаюсь к кузову и скидываю на землю пятипудовый ящик с РС. Слава богу, силушки хватает. Если ящики прогорят, снаряды сработают. Они не взорвутся сразу, но двигатели сработают. И полетят они куда бог на душу положит... Подбегает Михалыч, он не может снимать ящики из кузова - силенок маловато, но начинает оттаскивать волоком уже снятые ящики подальше от горящей машины. Подбегают ребята. Уже легче. Работаем быстро, зло. Я мщу за свой страх. Думали, сожгли машину, да? А вот хрен вам! Мы эти снаряды до дивизиона довезем. И напишем на них дарственную надпись для вас, гадов. А там уж ребята их вам перешлют. Дайте срок, за все ответите!
Последние два ящика уже основательно горят. Скидываю их на землю. Ладони нестерпимо жжёт. Рукава гимнастерки тлеют. Ребята топорами разрубают, и раскидывают горящие доски. Метровые снаряды откатываем на дорогу прямо в пыль. С неба снова слышен тот же тонкий звон. Поднимаю голову. Возвращаются. Видать ничего интересней не нашли, и вот решили нас добить...
Они заходили на нас пять или шесть раз, но больше не сожгли ни одной машины. РС-ы с Сашкиной машины мы распределили на четыре оставшиеся, и довезли-таки их до места. За этот случай меня представили к ордену. Потом бы-ла еще неделя без сна. День-ночь, день-ночь, день-ночь...
Началось. Наступление. Снаряды, которые мы возили две недели, диви-зион отправляет к немцам своим ходом. РС-ы с шипением выбрасывая длинные языки пламени, срываются с направляющих, и уходят в сторону немецких позиций. Там сейчас ад. Артподготовка идет уже час. В ушах сплошной приглушенный гул, кажется что орудия и "катюши" бьют из под каждого куста. Такого я еще не видел. Вот это сила!!! Там куда все это стреляет, не может остаться ничего живого! Отдельных выстрелов не слышно, просто всепоглощающий рев сотен орудий. Хотя сейчас уши уже воспринимают это как приглушенный гул. Как бы не оглохнуть. Мы с Михалычем сидим, привалившись спинами к старому толстому пню. Говорить невозможно, поэтому сидим и удовлетворенно смотрим на результаты своего двухнедельного труда. Встаю, что бы рас-смотреть работу расчетов, и вдруг вижу в нескольких шагах от себя мгновенно вырастающий из земли серо-коричневый куст, разлетаются комья глины. В грудь бьет горячим мягким, тело становится легким как пушинка перед глазами синее рассветное небо, и сразу в спину тяжелым и твердым, перед тем как погас свет, понимаю, что упал на землю... Темнота...
Анатолий
Ну что, рад? Нравится? А ты ведь, дурачина, сам рапорт писал. На чёрта тебе эти горы?!
Середина декабря, с неба валится мокрый противный снег. Падая в грязь, он тут же тает, и каждая снежинка делает эту грязь еще непролазней, еще жирнее и холоднее. Здесь нет земли, здесь всюду грязь. Она налипает на ботинки огромными полупудовыми комьями. Нормально идти можно только по асфальту, но асфальт здесь минируют каждую ночь, поэтому безопаснее все-таки по грязи...
Мы здесь уже вторую неделю. Стажеры. А здесь, на блоке третий день. Из наших со мной только Афоня. На блоке скучно, и мы целыми днями маемся бездельем.
Сегодня ночью наш блок обстреливали с гор. Мы тоже выпустили в ответ по паре магазинов. На стрельбу прибежал командир блока, прапорщик Попов. Обматерил всех, надавал подзатыльников тем до кого дотянулся, и ушел спать. Правда, перед сном сообщил в штаб группировки координаты квадрата, из которого по нам шмаляли. Туда всю ночь била артиллерия. Красота. Правда, не выспались. Все-таки всего в километре от нас долбили. А когда в километре от тебя рвутся тяжелые снаряды, то при каждом разрыве земля ощутимо бьет в ступни, с потолка сыпется какой-то мусор, да грохот стоит изрядный...
Мы с Афонькой хоть и сержанты, но здесь на должностях стрелков. Вместе со всеми ходим на посты. Четыре часа на посту, четыре сон, и так все две недели, пока не сменят состав блока. Сейчас лежим, только сменились. Пытаемся заснуть. Сон не идет.
- Афонь, как думаешь, положили там пушкари кого-нибудь?
- Сходи, проверь - Афонька отвечает с ленивым смешком, идти действительно никуда неохота. Рывком распахивается дверь в спальное помещение - Попов:
- Эй, сержанты, поднимайте-ка жопы, возьмите пару бойцов, и сходите про-верьте, что там артиллерия ночью намолотила,- блин, он наверное вообще не спит, ну и как всегда сбывается то чего больше всего не хочется...
- Ну ё-моё, това-а-арищ прапорщик, ну мы же с поста только! - Сашик пы-тается соскочить. Но я знаю, что идти придется. Ругнувшись в полголоса, встаю и начинаю обувать берцы. Обувь в такую погоду высыхать не успевает, поэтому спасаемся зимними портянками. У меня их четыре комплекта. Один на ногах, один сушится, и два запасных в вещмешке. В носках здесь никто ходить не рискует - ноги за неделю сгниют, а портянки четыре раза можно перематывать, и каждый раз ноги в сухом.
Вышли с блока вчетвером. Я, Сашик, и двое местных молодых. Через наше минное поле нас проводил сапер - Яшка. Дальше пошли сами. Впереди местный молодой, мелкий татарин, за ним я, за мной еще один местный, замыкает Афоня. Честно говоря, страшновато. Горы чужие, опасные, да и погода оптимизма не добавляет. Депрессивная погодка, в такую только лежать в казарме уставившись в потолок. Но нам осталось пройти всего шестьсот метров до того места откуда в нас стреляли. Татарчонок впереди вдруг падает лицом вперед с воплем:
- МИНА!!!!! - я впадаю в ступор, не понимаю, что происходит. Справа-спереди, в двух шагах от меня вспухает дымное облачко. Тут же, одновременно звонкий удар в лоб, мягкий, как подушкой, в грудь, и острый колющий в правую ступню. Перед глазами серое небо. Земля тяжело бьет в спину... Свет гаснет...
Матвей
Когда пришел в себя, был вечер. Тишина. В богадушумать!!! Меня что бро-сили здесь? Наверно наши ушли вперед, а меня посчитали убитым. Хорошо, что похоронить не успели. Осторожно пробую пошевелить руками и ногами. Получается. Голова только раскалывается, но голова не жопа, как говорит Михалыч. Поднимаюсь на ноги, в виски стучат остренькие молоточки. Контузило наверно. Вокруг изрытое воронками поле, леса, на опушке которого стоял дивизион, нет. Только реденькая лесопосадка на горизонте, как раз там где тускло светит сквозь облака заходящее солнце. Облака? А ведь месяц на Степном Фронте ни облачка не было. Пытаюсь высмотреть знакомые ориентиры - ни черта. ГДЕ Я!!!???
Так, я точно не там где меня контузило. Вокруг ни души. Тишина. Да-а-а, видно фронт далеко. Может, я драпанул, без сознания? Слыхал про такие истории... Что же делать? Первым делом проверяю документы, а то попробуй без документов докажи "смершу" что ты не дезертир. Красноармейская книжка на месте, комсомольский билет тоже. Эх, жалко ППШ так в кабине и остался. Хотя, откуда знать? Выходит далёко я драпанул... Ну да ладно, авось не расстреляют, отправляюсь вслед за ушедшим фронтом на закат, может за той лесопосадкой деревня.
Воздух здесь удивительно свежий, как будто недавно прошел дождь, но земля сухая. В голове какой то клубок, не может быть воздух таким свежим через несколько часов после боя! Воздух с закатом остывает и обволакивает тело приятной прохладой. Поле изрыто старыми, видать прошлогодними, воронками. Кое где валяются каски, котелки. Людей нигде не видать, и тишина такая, что жутковато становится, даже птиц не слышно. Замечаю в лесопосадке огонёк. Тело словно бьет током, а с чего это я решил, что я на нашей стороне?! Вдруг здесь немцы кругом?! Аккуратно опускаюсь на колени, и начинаю шарить по полю, в поисках чего нибудь, что может сойти за оружие. Вот это да! На краю ближней воронки обнаруживается ППШ во вполне приличном состоянии. Диск почти полный. Сразу стало спокойней. Теперь так просто меня не возьмешь. Я хоть и не пехотинец, а с автоматом обращаться обучен. Решаю проверить что за огонек светился в посадке. Идти решил в обход, мало ли кто у этого огонька греется. Забираю по полю влево. Идти приходиться долго, лесопосадка на вид такая близкая, как будто отдаляется с наступлением сумерек.
Осторожно иду по посадке, костер впереди уже отчетливо виден между деревьев. Взвожу автомат, подкрадываюсь к огню ползком. Перед огнем, ли-цом ко мне, сидит молодой, тощий парень, с типично славянским лицом в незнакомой пятнистой форме, у костра на ветках воткнутых в землю сушатся высокие, как у немецких десантников, ботинки и портянки. Солдат, поверх формы, одет в какую то пухлую безрукавку с множеством ремешков и карманов. Вот он встает, господи, вот это детина! Настоящая верста коломенская. Черт, наш из разведки? Или все же немец?.. Парень потягивается, поднимает с земли яркую коробочку зубами достаёт сигарету, закуривает. Пора.
- Хенде хох!!! - выпрыгиваю из-за дерева, автомат направляю парню в живот. Он с недоумением смотрит на меня, рук не поднимает. Спокойно затягивается сигаретой. И на чистом русском удивленно выдаёт:
- Вот ни х...я себе!!! Ты откуда такой взялся?! - Вот черт, власовец на-верно. На наших, я такой формы не видел. Внезапно понимаю, что руки на автомате свело судорогой. Стараясь удержать голос от дрожи (навалилось то сколько всего, и власовец этот, и от своих отстал, и где нахожусь не знаю) спра-шиваю:
- Сам то кто?
- Солдат - отвечает, а сам пялится на меня как баран на новые ворота.
- Чей жа ты солдат то? Наш? Иль власовский может? - страх потихоньку отпускает, судя по всему, он здесь один. С одним то слажу...
- Русский. Какой еще? А власовцы то тут при чем? Ты откуда такой? И ствол какой то у тебя... ППШ что ли? - Мда, крепкий похоже орешек. И испуга в глазах ни на грош. Точно власовец. Может кончить его здесь по-тихому, или лучше в плен взять?..
- Да опусти ты свою бандуру, сядь вон погрейся, да и мне бы присесть не мешало...
Два
Через час после того, как Матвей вышел к моему костру, мы уже определились с нашим невеселым положением. Мой новый знакомый выразил его коротко и емко:
- Выходит сдохли мы, сержант.
Ничего правдоподобней мы не придумали. И правда что, где еще могут встретиться помощник водителя из лета 1943 и сержант-стажер из зимы 2001. Мда, влипли. Матвей оказался нормальным парнем, хотя когда он попер на меня из леса с ППШ наперевес, я признаться испугался. Стоит, насупленный, большой, как медведь, слегка сутулый, худощавый, но весь налитый силой. Я еще подумал, хорошо что броник не снял вместе с бушлатом. Все-таки ППШ не "Калашников", может и спасет. Потом когда познакомились, орали друг на друга, не верили. Сходили на обе стороны посадки, убедились, что ничего не понятно. Там где пришел в себя я - горы, мокрый снег, и грязь. Там откуда пришел Матвей - лето. А здесь в посадке явно осень.
Спорить устали. Автоматами друг у дружки налюбовались. Сошлись на том что "Калашников" - "много лучше". Теперь сидим у костра, молчим. Говорить не хочется. Перевариваем то, что произошло с нами. Мать с отцом, наверное, с ума сойдут, когда узнают. Черт! Как же все-таки глупо. Глупо и бездарно. Сына не родил, дом не построил, дерево не посадил. Эх, жизнь...
- Матвей!
- А?
- Ты библию читал?
- В детстве, а тебе зачем?
- Да я вот думаю, в рай мы попали, или в ад?
Матвей задумчиво молчит, потом, выдыхая махорочный дым через ноздри (мой West medium ему не понравился - "слабовато пробирает") тихим охрипшим го-лосом говорит:
- Я так думаю, сержант, что в рай с автоматами не пущают. Вот и кумекай - и снова замолкает. В воздухе по-прежнему какая-то звенящая, осязаемая ти-шина. Только потрескивает костер.
- Слушай, сержант, а когда война кончится?
- А тебе теперь, не все равно?
- Не знаю... А только все одно - интересно.
- В 45-м, весной.
- Да-а-а, долго ещё...
- Долго, - соглашаюсь я, вот ведь штука сидим между небом и землей, а все про войну думаем. Что ж человек за скотина такая? Все у соседа кусок жирнее кажется. Вот и берется, сначала за дубину, потом за саблю, теперь вот за автомат. И вот сидим мы тут на небесах, два ангелочка с автоматами. А Господь смотрит на нас и думает: "куда ж мне вас родимых определить?" все таки хо-рошие честные парни сидят, за чужие спины не прятались "живот за други своя положили" чего ж еще для рая надо? А с другой стороны - душегубы. Вот и думает он, а пока думает, попросил нас в коридоре подождать. А это у него коридор такой - просторный, с кондиционером: хочешь тебе - снег, а хочешь -жара.
- Слышь, красноармеец!
- Ну чё тебе ещё? - Матвей только прилег спать.
- Я так думаю, не решил Он ёще, как с нами быть. Типа как в предбаннике мы наверно
- Чистилище.
- Чего?
- Чистилище, а не предбанник. Сортировка здесь у них значит, - Матвей говорит это уже в полусне, и сразу после фразы выдает носом такую руладу, что конь бы позавидовал. Да, ничего себе масштабы, народу здесь много должно быть, а никого не видать. На двоих нам вон, сколько места выделил. Ну ладно, тоже посплю, а то точно с катушек съеду.
* * *
А утром они пошли. По летнему полю, изрытому прошлогодними воронками. Два полных сил, молодых солдата. Один в гимнастерке со стоячим воротником, галифе, и стоптанных брезентовых сапогах, другой в камуфляже, бронежилете, и высоких ботинках. Они не знали куда идут, но оба чувствовали, что должны идти. Война кончилась. Жизнь кончилась. Дорога осталась. Они шли по этой дороге в неизвестность, и один из них громко и фальшиво пел:
... Меня не пугают, ни грозы, ни ветер,
Плыву я к единственной маме на свете...
Тот, благодаря кому они попали в ад войны, вел их теперь дальше. Может быть в райские кущи.
А ведь в раю тоже живут люди, а люди не могут не воевать... В раю скучища, да и попадают туда те, кто при жизни мухи не обидел. А тут инстинкты звериные наружу прорываться начинают от тоски тысячелетней, вот и грызут, наверное, праведники в раю друг дружке глотки...
Творил Он людей по образу и подобию своему, но с материалом просчитал-ся, не надо было глину использовать. Купился на легкость обработки, а про прочность забыл. Вот и получилось что Его поделки, "образ и подобие" сохраняют только в тепличных условиях, а чуть дождик, или жара, и рассыпается "образ" в пыль, и оплывает "подобие" мутной коричневой жи-жей...
И начинают, творения Его, уничтожать себе подобных сотнями, и тысяча-ми, и миллионами. И уже не в Его силах остановить это. И Всемогущий в бес-силии разводит руками. И забирает своих непутевых детей из несовершенного мира, которой он создал для них. И не знает, куда определить этих испуганных убийц с кристально чистой совестью. Ибо в Рай они принесут свой страх и не-покорность, а Ад разметают на атомы, убоявшись вечных мук. И не будет в том вины их, ибо не ведают что творят. И Он оставляет их ждать своего реше-ния в коридоре, ведь Он вечен, и тысячелетия для него - мгновенья, у Него есть время подумать...