Правил некогда в Поднебесной жестокий и развратный император Чжоу-Ван. Этот восточный Калигула наводил на подданных панический ужас. Готовясь завоевывать соседние царства, обложил он народ тяжкими поборами. Но разве можно было сказать хоть слово против владыки? Дерзкий, давший волю языку, вскоре бесследно исчезал. У стен были уши, у окон глаза. Говорили, что в груди деспота бьется каменное сердце.
Император любил уединение, так что кроме двух-трех слуг, нескольких солдат тщательно проверенной дворцовой стражи и, периодически сменявшихся придворных наложниц, его никто никогда не видел.
Император обожал оружие. Стены внутренних покоев дворца были увешаны копьями, разнообразными мечами с причудливыми клинками и рукоятками в виде фантастических животных и драконов. Имелись здесь щиты круглые, прямоугольные и треугольные, экзотические кривые кинжалы, монгольские луки и самострелы варваров. Даже сумпитанам и сарбаканам, духовым трубкам с отравленными стрелами с далеких заморских островов, нашлось место в императорской коллекции.
Любил также император, подобно Гарун-ар-Рашиду, переодевшись в монашескую рясу-кашью, бродить вечерами по столице и ее окрестностям. Никому, даже верным шпионам, он не доверял так, как своим глазам и ушам.
Никто уже не помнил, что был у Чжоу-Вана брат близнец, неотличимо похожий на императора. И когда пришло время занять престол, Чжоу-Ван приказал заточить брата в подземелье. Что-то удержало его от кровавой расправы, и это был единственный случай проявленного "милосердия".
Впрочем, владыка внешне не казался жестоким, лицом был даже весьма приятен. Речи его, если не гневался, ласкали слух. В эти минуты его можно было принять за святого мудреца, познавшего смысл бытия. Но как любил он чужие страдания! Вид крови возбуждал и опьянял его, подобно старому вину. Упиваясь видом казни, он не гнушался даже уличными драками. Однажды торговцы принялись избивать пойманного вора и Чжоу-Ван, оказавшийся поблизости, так старательно им помогал, что бедняга быстро испустил дух. Но хотя природа и наделила владыку недюжинной силой, во время прогулок он всегда имел при себе острый кинжал и массивный золотой перстень с колючкой и ядом для рукопожатия.
Как-то раз, опробовав в подземных темницах на узниках новый лук с основой из рога горного козла, император гулял по столице. Он пребывал в чудесном расположении духа. Купцы не зря запросили за этот лук так много лянов серебра. Троих несчастных отправил он к Небесному владыке, ничуть не позаботившись выяснить степень их вины. Достаточно было того, что они попали в темницу. Одного он поразил в левый глаз, другого в правый, третьего в сердце. После душного подземелья император наслаждался ветерком, принесшим с гор свежесть.
- Здравствуй, император! - услышал он вдруг вежливый голос и увидел перед собой старого монаха.
- Откуда ты меня знаешь? - подозрительно спросил Чжоу-Ван, нащупав в складках одежды резную рукоять кинжала.
- Даосам ведомо многое, - ответил монах, - пути звезд на небе, и пути людей на земле.
- Что тебе надо, старик?
- Ты прогневал небеса!
- Разве я мало жертвовал храмам? Или недостаточно усердно возносил молитвы?
- Ты погряз в грехах, поэтому умрешь завтра в полночь.
- Это ты так решил? - недобро усмехнулся император.
- Так сказал Яшмовый владыка.
- Пусть занимается делами небесными, а в мои не лазает. Я не собираюсь умирать, я проживу тысячу лет, как волшебник Ань Цишен!
- Роса быстро высыхает, а человек умирает! - поговоркой ответил старик.
- Я прикажу слугам отыскать пилюлю Девяти духов!
- Готовься к смерти!
- Вот тебе, дерзкий! - в гневе воскликнул император, ударяя старого монаха кинжалом. Острое лезвие пронзило воздух. Старик вдруг отодвинулся куда-то вдаль и исчез из виду.
Озадаченный император вернулся во дворец. Здесь он призадумался.
- Как быть? - пробормотал он. - С небесами шутки плохи!
- Ха! - воскликнул он, пораженный неожиданной мыслью. - Царевич Ван Цяо совершил ряд превращений. Сначала он превратился в цикаду, затем в туфлю, и, наконец, в птицу, и все для того, чтобы напугать какого-то послушника. Почему бы мне не совершить превращение ради более серьезного дела? Белая обезьяна тоже владела искусством перевоплощения, чем я хуже обезьяны?
Он трижды хлопнул в ладоши и приказал явившимся слугам привести брата, заточенного в подземелье.
"А вдруг он умер?", - с тревогой подумал император. Но вот послышались шаги, стражники бросили на пол жалкое бледное существо, заросшее, в грязных лохмотьях, с деревянной колодкой на шее. Несчастный узник затравленно поглядел на брата, решив видно, что настал его последний час.
- Сейчас тебя приведут в порядок и оденут по-царски, - сказал Чжоу-Ван. - Я должен ненадолго покинуть город, ты будешь править в это время вместо меня. Я раскаялся, брат. Я хочу, чтобы ты познал сладость власти и употребил ее для добрых дел. Я казнил, ты можешь миловать. Ты ведь добрый, добрее, чем повелитель Чэн Тан, который во время засухи готов был принести себя в жертву, лишь бы пошел дождь. Когда я вернусь, ты поселишься в моем загородном дворце, что в двадцати ли отсюда и никогда ни в чем не будешь нуждаться.
По мере того, как он говорил, в глазах узника отчаяние сменилось надеждой, затем они осветились гордостью.
- Брат мой! - только и воскликнул он.
- Снимите с него кангу! - приказал император и добавил, оставшись один: "Слизняк!". После чего удалился в тайные покои, известные ему одному.
Узника умыли, одели, и все поразились, насколько он похож на императора. Первый день своего правления несчастный не знал, куда деваться от радости. Все было к его услугам: хмельное вино, прекрасные женщины, любая его прихоть тотчас же выполнялась. Было от чего закружиться голове человека, семь лет проведшего в подземелье. В этот день во дворце впервые не пролилось ни одной капли крови, никого не приговорили к смертной казни.
Но день пролетел, как час, а в полночь дворец содрогнулся от удара невиданной силы. Чжоу-Ван покинул тайную комнату и обнаружил на своем ложе, обгоревшее тело, все, что осталось от его многострадального брата, пораженного небесным огнем. Дворцовые стены огласились диким хохотом, императору удалось обмануть самого Яшмового владыку!
На следующий день он снова повстречал в городе старого монаха.
- Несчастный! - воскликнул тот. - Тебе не искупить грехов, даже если ты построишь пагоду в тысячу ярусов! Ты обманул небо и погубил родного брата! Теперь ты умрешь, когда обманешь себя и потеряешь самое дорогое!
С этими словами старик исчез. Мало тронули его слова каменное сердце владыки. Ведь дороже всего для него была собственная жизнь!
Прошло несколько дней. Как-то раз, гуляя по городу, император оказался на окраине, где рядом с благоухающими розовыми и вишневыми садами теснились жалкие фанзы бедняков. Здесь он замер в изумлении. На тропе, ведущей к роднику, показалась прекрасная девушка. На плече она несла кувшин. Одета она была, как простая крестьянка, но красотой могла бы сравниться с небожительницей. Стараясь ступать неслышно, император поспешил следом. Под ногами его перекатился камешек, девушка обернулась.
- Кто ты? - спросила она. Император залюбовался мягкими чертами ее лица и пышными черными волосами. Он подумал, что никогда еще не встречал женщины красивее.
- Если ты разбойник, я позову отца! - сказала девушка, отступая на шаг.
- Я не разбойник, - ответил император, - а самый несчастный человек на свете.
На лице девушки отразились любопытство и жалость.
- Какая беда с тобой стряслась, незнакомец?
- Я влюбился, как мальчишка, но не знаю, как признаться в любви...
- Здесь нужна решительность, - покраснев, заметила девушка.
- И вот моя возлюбленная стоит передо мной, прекрасная, как Небесная дева, как цветок сливы Мэй...
- Откуда ты знаешь, что меня зовут Мэй?
- Мне кажется, я знал это всегда!
Многих женщин познал император, но все они проходили через его жизнь подобно зыбкому сну, не оставляя следа в каменном сердце. Сейчас он впервые испытал чувство, ему непонятное.
- Как твое имя, влюбчивый незнакомец?
- Монахи из Обители Белых облаков называют меня хэшан Джан, - сказал император, твердо решив сохранять инкогнито. - О, красавица, о, фея моих снов, я полюбил тебя, едва увидев, и если есть на свете священный огонь, он горит в моем сердце!
Девушка снова покраснела.
- Отец нашел мне жениха, хотя я даже его не видела, и, конечно же, не люблю, - ответила она.
Они сами не заметили, как оказались вместе. Уста их встретились. Кувшин очутился на земле.
Мэй поведала императору о своей нехитрой жизни. Отец ее от восхода до заката работал в поле и все же, чтобы не умереть с голоду, вынужден был еще плести на продажу тростниковые циновки, и Мэй помогала ему. Скудной пищей служили им рис и соевый сыр.
- Люди говорят, что такой тяжелой сделал жизнь император, - вздохнула девушка, - при прежнем правителе все было иначе.
- Не будем об этом! - резко оборвал ее Чжоу-Ван, с трудом справившись с приступом гнева. Впервые он прощал подобные слова.
- Тебе хорошо со мной?
- Мне чудесно, милый! Словно я попала в счастливую страну Хуасюй, в блаженную землю, где бьет Персиковый источник! - отвечала Мэй. Звезды отражались в ее черных глазах.
- Мне кажется, я схожу с ума..., - прошептал император, обнимая девушку. Но та вдруг отстранилась.
- Если отец узнает, он убьет меня! - грустно сказала она. - О, богиня Гуаньнинь, помоги мне!
- Я не дам тебя в обиду!
- О, мой любимый!
Они еще долго обнимались, и поцелуи их были жарче самого жаркого солнца в Великой пустыне.
Император вернулся во дворец просветленный. Словно отведал чудесных плодов с дерева бессмертия в садах феи Сиванму. На следующий день к немалому удивлению придворных дворцовое подземелье не оглашалось воплями истязуемых. Так прошло несколько дней. Императора словно подменили.
И вдруг тревожная весть всколыхнула царство. Измученные поборами, доведенные до отчаяния крестьяне подняли бунт. Волнения захватывали все новые и новые провинции. Грозная волна народного гнева грозила захлестнуть столицу.
- Повелеваю! - сказал император и прежние огоньки мелькнули в его глазах. - Схватить тысячу заложников и, если бунтовщики не выдадут зачинщиков, и не разойдутся по домам, всех казнить на городской площади!
В этот день возлюбленная встретила его в слезах.
- Отец собирается выдать меня замуж! - сказала она.
- Не бывать этому! - воскликнул император, но в этот момент на его спину обрушилась бамбуковая палка.
- Ах ты, грязный шакал! - закричал крестьянин, замахиваясь для второго удара.
- Отец! - Мэй умоляюще подняла руки.
- С тобой разговор впереди, а пока я проучу этого бездельника!
- Старик, мы любим, друг друга! - сказал император, тщетно сдерживая закипающую ярость. Ему осмеливаются перечить, и кто!
Старик ничего не хотел слушать, и Чжоу-Вану пришлось убраться восвояси. Во дворце император дал волю гневу. Двух слуг избил до полусмерти, третьего сразил, сорвав со стены тяжелый метательный нож. После этого, немного успокоившись, он приказал схватить старого крестьянина и казнить вместе с заложниками.
На следующий вечер, как ни в чем не бывало, он отправился к Мэй, но сначала решил заглянуть на площадь, откуда по всему городу разносились горькие стенания. То плакали родственники убитых.
Император равнодушно обошел всех казненных, пока не добрался до отца девушки. Здесь он побледнел, потом позеленел. Ему показалось, что мир вокруг начал рушиться. Солдаты всегда с рвением перевыполняли императорские приказы. Рядом с отцом находилась и его дочь. Одежда на ней была разорвана.
Долго не мог отвести от нее император скорбного взгляда, пока до него постепенно не дошел весь смысл случившегося. Ведь это он сам убил Мэй!
Он не помнил, как вернулся во дворец и рухнул на ложе. Из бескровных губ его послышался зловещий шепот: "Никакой пощады!". Никто никогда не узнал, кого именно он собирался покарать. Кулаки его сжались в бессильной злобе так, что хрустнули костяшки. Император забыл снять перстень с ядом. Острый шип вонзился в палец. Грешная душа его, наконец, отправилась к владыке преисподней Янь Вану. Так исполнилась воля небес.
Прошло время. Безымянный грабитель забрался в царскую усыпальницу. Среди бренных останков он подобрал слиток золота, кроваво блеснувший в свете факела. При свете дня оказалось, что это всего лишь кусок базальта, формой напоминающий человеческое сердце. Грабитель злобно отшвырнул его прочь, камень разлетелся на множество мелких осколков. Это было все, что осталось от некогда всемогущего жестокого владыки.