Серый волк стоял в тамбуре вагона и все пытался мокрой рукой пригладить волосы на загривке. Вообще работа ему нравилась и бейджик "Проводник Волк" он носил если не с гордостью, то с удовольствием.
На железку Волк устроился одним из первых, пошел на обучение еще только когда перекидывали мост через реку. Здесь, на его участке ее привычно звали Смородиной.
Сам мост был крепкий, двухколейный, висящий на огромных плоских стальных цепях, переброшенных из густого леса по просекам через столбы на болотистых берегах. Где-то там внизу причал, который раньше пользовался популярностью, а сейчас неизвестно, чем и живет. Впрочем, до причала Волку не было никакого дела ни тогда, ни сейчас. У него свои маршруты.
Мост пах железом, медными заклепками, немного тленом и сыростью, поднимающимся по опорным столбам. Запах неприятный, но ко всему привыкаешь, тем более, что при всей своей длине, основное впечатление производила только небольшая подвесная часть непосредственно над рекой.
Волосы на шее так и не улеглись - все дорогу Волка бесила бабка. То причитая, то обвиняя его - Волка - во всех смертных грехах, то рассказывая ему по пятому кругу простую и незамысловатую историю своей жизни, перечисляя тьму родственников и как бы невзначай интересуясь, не встречал ли он кого из них. Бабка требовала чая, ругала подстаканники, занавески, белье, даром, что запечатанное и свежее казалось ей пропахшим тленом и временем. Волк же думал, что запах этот исходит от нее самой.
На мосту бабка полезла открывать окно, чего делать было ну совершенно невместно. Волк закрыл сдвижное окошко своим ключом и понадеялся, что удастся выдохнуть. Бабка потребовала чай. И непременно в подстаканнике, из которого извлекла стакан и принялась пересчитывать грани на предмет соответствия одной ей ведомому эталону.
К концу маршрута, несмотря на полупустой вагон Волк был вымотан совершенно. Он открыл окно в бабкином купе, вытащил и сдал на станции белье, принес новое зачем-то с запасом и даже поменял матрац, свернув свежий улиткой и забив его на третью - багажную полку.
Подставив тело нежному ветерку, Волк высунулся из вагона, вспоминая старинного друга Ваньку. Интересно, а он курил? Волк вот был бы рад покурить сейчас, но бросил однажды и второй раз продаваться рабской привычке не хотелось. Хотя здесь на станции сигареты продавались душистые и забористые, успокаивающие и настраивающие на меланхолический лад - не то, что на той стороне.
Сигнал к отправлению прилетел будто вынырнув из тумана, который здесь часто укутывал поезд, скрывая тепловоз и вагоны, делая его похожим на бесконечного змея. Уроборос, кажется, его зовут... да Уроборос. Несмотря на то, что его вагон терялся в туманной дымке, Волк исправно держал флажок, постепенно набухающий влагой окружающего воздуха.
Когда он закрывал дверь, показалось, что что-то стукнуло, будто яблоком кто-то кинул в вагон. Волк снова открыл дверь набирающего скорость вагона и посмотрел наружу - показалось.
Вагон был пуст, за окном привычные за много лет пейзажи, хоженые пешком, медленно и величаво проплывавшие за паровозом, а теперь мелькавшие на сумасшедшей скорости дизельэлектровоза усыпляли и баюкали. Сквозь дрему померещился запах. Живой, мягкий, сладкий... человечий. Запах, которому тут совершенно не место. И удивительно, шел он из бабкиного купе.
Волк открыл дверь и тут же получил ветром по морде. На скорости забытое окно устроило небольшой вихрь в купе, радостно ворвавшийся в коридор, притащивший невесть откуда взявшийся желтовато-серый осенний кленовый лист. Волк закрыл окно. Стало тихо. Свежесть уличного воздуха никуда не делась, но сквозь нее отчетливо тянуло человеком. Волк принюхался - молодой, пахнет уже не уютом и молоком, но и не молодецкой удалью, да развратом. Медленно повернулся.
Парнишка сидел, вжавшись в багажную полку между матрацами, и не мигая смотрел на проводника.
- Борода Велеса, - выругался Волк, - ты откуда?
- Дядя Волк, а Вы меня не ссадите?
Поезд загрохотал по металлу моста. До реки еще далеко, но остановиться уже решительно невозможно.
- Не ссажу. Уже не ссажу. Ты кто вообще такой, и как сюда попал?
- Да я поскользнулся немного, а сюда ехал с другим проводником, тоже волком, рыжим таким. У него еще акцент смешной. Строгий он больно, - парнишка лет тринадцати вылез на край полки и свесил ноги, - а Вы не такой, вы серый и добрый.
- Ага, - пробормотал Волк, - добрый. Какой же я добрый? Снять бы тебя с поезда. И не волк это был, а шакал.
Волку было жалко пацана. Рыжего проводника он знал, вместе проходили переаттестацию, потом, как водится отмечали. После третьего стакана рыжий орал, что даром он из Египта, а внутри у него пустота и тоска русская, такая, что не каждому местному дана. Кричал, за грудки хватал, все рассказывал что-то. Правда, налили ему еще, и уснул. Слабый оказался.
- И что ты делать будешь, когда доедешь? Сойдешь или назад?
- Сойду, дяденька. Меня мамка звала. Можно ведь?
- Вообще-то нельзя... Как ты сюда-то попал. Билета у тебя нет, в вагон не заходил.
- А я на крышу прыгнул, когда поехали, а потом в окно забрался.
- На ходу?
- Ага, - пацан скорчил довольную рожу.
- Не делай так больше, ладно?
Поезд прибывал ночью, ближе к конечной сбросил скорость и полз, приближаясь к турникетам и патрулям. Пахло жженым деревом, городом, далеко на КПП лаяли собаки. Волк открыл дверь вагона.
- Смотри, сейчас вот те три столба пройдем и пулей пошел. Нырнешь под вагон в отстойнике и дуй прямо, по тропинке, там дырка есть в стене, наши ей пользуются, когда надо. И чтоб ни слова, ни полслова.
- Спасибо, дядя Волк, - пацан порывисто обнял проводника и прыгнул, перекатился и спрятался под вагон стоящего в тупике состава.
- И не прыгай так больше, - сказал Волк в пустоту.
А в палате была суета. Врачи оттеснили мать от юного паркурщика, вернувшегося с того света. Почему-то пахло стылой водой и мокрой шерстью.