Алеся выскочила из маршрутки и побежала к гостинице. В выходные маршрутки ходят редко, и она катастрофически опаздывала. А тут еще немец с известной немецкой пунктуальностью...
Вчера Алесе позвонили из агентства переводов, где она подрабатывала, сказали, что на завтра срочно нужен переводчик немецкого, и дали телефон только-только приехавшего в город немца. Встреча была назначена на сегодня на десять утра.
Девушка ворвалась в полупустой холл гостиницы и остановилась у входа, пытаясь отдышаться.
Почти тут же из обтянутого кожей глубокого кресла поднялся высокий, совершенно седой мужчина в дорогом черном костюме с большим пакетом и букетом темно-бардовых роз в руках, и с вежливой улыбкой шагнул к ней навстречу.
- Хельмут Киффер, - щуря выцветшие, зеленые, припорошенные жизнью глаза, в глубине которых мелькал тусклый, похоже, догорающий, огонек, представился он. - А вы, должно быть, Алеся?..
- Да, - все еще глубоко дыша, ответила девушка. - Извините, я немного опоздала...
- Ничего страшного, - все с той же вежливой улыбкой сказал мужчина и протянул Алесе вырванный из блокнота листок. - Мы поедем по этому адресу, - заметно волнуясь, продолжал он. - Там живет женщина, с которой... с которой мне нужно поговорить.
Девушка взглянула на бумагу. Самая окраина города...
Такси поймали быстро. Всю дорогу герр Киффер, как первокурсник перед экзаменом, то нервно ерошил седые волосы, то покусывал губы, то зачем-то перелистывал толстый блокнот в дорогом кожаном переплете.
Когда они вышли на напоенный медовым ароматом ромашки и спелых яблок августовский воздух, Алесе показалось, что она попала в деревню. "Вот так, сорок минут от центра и вроде уже и не в городе", - подумала она.
Будто в ответ на ее мысли невдалеке звонко прокукарекал петух.
Алеся и Хельмут шли по залитой ярким солнцем улице частного сектора, и немец, напряженно глядя себе под ноги, ступал осторожно, как по минному полю, стараясь не запылить свои новые, блестящие остроносые туфли.
Наконец они нашли нужный дом. Девушка нажала на кнопку звонка. Через минуту во дворе дома послышались медленные шаркающие шаги.
- Кто там? - спросил тихий женский голос, и Алеся заметила, что ее спутник, хоть и не мог понять слов, вздрогнул.
- К вам гость из Германии, - ответила девушка.
- Но я никого не жду.
- К вам приехал господин Хельмут Киффер...
Послышалось удивленное восклицание, тут же щелкнул замок, и в проеме калитки возникла невысокая, седая как лунь, женщина в выцветшем светло-желтом халате. За ее спиной угадывался небольшой заросший ромашкой и полынью дворик и дом в три окна.
Немец несколько секунд напряженно вглядывался в лицо женщины, а потом широко улыбнулся, протянул ей розы и заговорил, глотая от волнения и торопливости окончания слов...
***
...В октябре тысяча девятьсот сорок четвертого, когда в город прибыла первая партия немецких военнопленных, Жене Витковской было семнадцать лет. Как и многие, она вышла в тот день на улицу.
Люди молча и угрюмо наблюдали за бесконечной запыленной серо-зеленой вереницей пленных.
- Сволочи, гады, убийцы! - напряженную, нарушаемую лишь монотонным шарканьем ног тишину вдруг разорвал истошный женский крик, и брошенный меткой рукой крупный булыжник угодил в плечо одного из немецких солдат. Тот вскрикнул, остановился и стал потирать ушибленное место рукой.
- Успокойся, Тимофеевна! - к бросившей камень рыдающей в голос женщине подошла то ли подруга, то ли знакомая, и стала, как ребенка, гладить ее по голове.
- Погибших сыновей не вернешь, - ласково поглаживая волосы сникшей и опустившейся на тротуар женщины, продолжала она.
- Четверо! Все четверо! - истошно, как раненый зверь, вскрикнула женщина, забившись в руках подруги, и вновь зарыдала.
В шеренге пленных возник небольшой затор. Взгляд Жени вырвал из строя совсем молоденького темноволосого солдатика, который недоуменно, испуганно и затравленно переводил взгляд со своего все еще потирающего плечо товарища на стоящих по обе стороны дороги хмурых людей.
"А ты что же, ждал теплого приема с оркестром"? - зло подумала Евгения, но тут взгляд ее скользнул по тонкой, почти мальчишеской шее, она увидела большие, полные ужаса глаза, и внезапно - бывает же такое - ей стало жаль его.
Через несколько дней Женя пришла на самую окраину города, туда, где на специально отведенной, обнесенной колючей проволокой территории разместили пленных. Девушка долго наблюдала за тем, как молоденький, совсем тощий солдатик старательно обтесывал бревна.
А потом настало время обеда, и она видела, как он жадно ел жидкую, похоже, холодную, похлебку.
На следующий день девушка в тайне от матери и старшей сестры принесла к ограде завязанный в узелок большой кусок черного хлеба.
- Не положено, сестренка! - сурово сказал молодой охранник, но через несколько минут вдруг смягчился. - Ну, хорошо, передай.
Немец выхватил из ее рук хлеб, и стал, что-то лепеча, жадно вгрызаться в него зубами. Женька не понимала ни слова по-немецки, но и так было ясно - благодарит.
Евгения стала приносить солдатику небольшие передачи регулярно - через день-два. В основном хлеб, но иногда в придачу к нему кусочек сахара или небольшую луковицу. Вскоре мать и сестра узнали причину ее частых отлучек, но возражать не стали.
- Что ж, все же человек, - только и сказала мать.
Солдатик ждал ее, улыбался, лепетал что-то по-немецки, а однажды протянул Жене через ограду вырезанные из дерева и покрытые лаком бусы, нанизанные на длинный шнурок. Хельмут - девушка к тому времени уже знала его имя, - знаками показывал, что он вырезал эти бусы специально для нее.
Через неделю после неожиданного подарка партию пленных, в которой был Хельмут, перевели в другое место...
***
...На массивном квадратном столе стояла ваза с ароматной спелой ежевикой, тарелки со всякой снедью, принесенные гостем печенье и коробка конфет, и так и не открытая бутылка дорогого коньяка: за разговорами ни хозяйка, ни герр Киффер, ни переводчица почти не прикасались к угощению.
Стоящие на тумбочке розы наполняли всю комнату тяжелым сладким ароматом.
- Да пейте же чай! - Евгения Вячеславовна подвинула поближе к гостю сахарницу, но Хельмут Киффер, едва пригубив чашку, вновь заговорил:
- Женьа, - Алесю смешило, как старательно немец выговаривал имя хозяйки, - я так долго искал вас! Ваш приход был для меня тогда как глоток воздуха, как луч надежды...
Евгения Вячеславовна улыбнулась, тихо сказала: "Подождите минуту", - и вышла из кухни.
Когда хозяйка вернулась, в руках у нее был небольшой выцветший от времени полотняный мешочек. Загадочно улыбаясь, Евгения Вячеславовна распустила завязки и вынула из мешочка что-то темное. Алеся не сразу поняла, что она держит в руках деревянные бусы - растрескавшиеся, потемневшие от времени бусы, с которых давно сошли остатки лака.
О Боже, это они! - герр Киффер вскочил с такой прытью, как будто ему было всего восемнадцать, и почти вырвал бусы из рук женщины.
- Да, это они! - снова и снова повторял он, пропуская сквозь пальцы нитку бус и поглаживая растрескавшиеся бусины.
- Да, Хельмут, это они, - улыбнулась хозяйка. - Твой подарок я сохранила.
Наконец Хельмут Киффер отложил бусы, снова сел за стол и открыл альбом в тисненом кожаном переплете:
- Женьа, приезжайте ко мне в гости! - неожиданно сказал он. - У меня большой дом под Мюнхеном, вот, посмотрите фотографии...
Евгения Вячеславовна неторопливо пролистала фотоальбом. Она не отвечала ни "да", ни "нет", лишь, щуря глаза, тихо улыбалась, но Алеся понимала, что никуда эта женщина не поедет.
Когда гости вышли во двор, уже смеркалось. Стояла та невероятная хрустальная тишина, которая бывает только долгими летними вечерами.
Хельмут Киффер сорвал веточку растущей среди ромашек полыни, растер между пальцами, поднес к лицу и вдохнул терпкий, горьковатый аромат:
- Женьа, знаете, мы не могли выиграть ту войну, - неожиданно сказал он. - Мы не должны были ее выиграть, потому что забыли слово "человечность". И нам, похоже, помешал сам Бог: не простил затмения совести...
Алеся и Хельмут Киффер медленно шли по пыльной улице частного сектора. Они как будто оттягивали время до того момента, когда сядут в такси и умчатся в суету города. Оба молчали и думали о своем. А к медовому аромату ромашки и спелых яблок примешивалась горьковатая, терпкая нотка полыни.