Елена Николаевна сняла перчатки и закрывавшую лицо повязку, устало бросила их в стоявший на полу таз и вышла из операционной.
Непростая операция прошла успешно. Слабое сердце Бирюзова, за которое она так боялась, вроде бы справилось с анестезией. Теперь оставалось только ждать...
Несмотря на усталость, вечером Елена никак не могла уснуть. Она лежала и смотрела на потолок, и это белое, в мелких трещинках полотнище, нависшее над головой, такое же белое, как и затерявшаяся в сибирских просторах, занесенная снегом по самые крыши крохотная деревенька Лигань, где пришлось провести четыре долгих года, уносило ее в пучину давно пережитого. Спальня куда-то исчезла, и юная Лена вновь была в тридцать шестом году, на узкой улочке у небольшой старинной церквушки, в которую изредка украдкой забегала по дороге из поликлиники, куда устроилась на работу, окончив медицинский институт.
...Лена открыла тяжелую кованую дверь церкви, вошла в холодный запустелый храм, поставила свечку перед иконой.
- У вас какая-то беда, девонька? - раздался над ее головой мягкий вкрадчивый голос. Молодой священник неслышными шагами подошел к девушке.
- Нет-нет, я только на минуту зашла, - улыбнувшись, ответила Лена.
Со временем она стала заходить сюда все чаще и чаще. Бывало, они часами беседовали с отцом Андреем, и девушке казалось, что она давным-давно его знает. Однажды Лена долго молилась перед иконой святого Николая.
- Сегодня - день рождения отца, - сказала она подошедшему священнику. - Он из дворян, - шепотом добавила она, - был генералом, погиб в 1918.
...Глухой ночью Лену разбудил жуткий стук: входная дверь буквально шаталась. Едва успев накинуть на себя халат, девушка открыла - и прежняя жизнь закончилась...
Сжавшись на табуретке в углу, она наблюдала, как двое в форме переворачивают все вверх дном: они рылись в письмах покойной матери, книгах, ящиках с бельем. Отец Андрей оказался информатором НКВД - гримаса судьбы.
Всю ночь в камере Лена рыдала. Будущее страшило неизвестностью, а предстоящие допросы - унижениями и физической болью.
...Следователь, невысокий лысоватый человек как-то устало взглянул на подследственную и сказал только:
- Садись, Архипова. Следователь Бирюзов, - представился он. - Совсем молодая ты еще, - со вздохом продолжал мужчина, когда конвоир ушел, - и глупая. Не убереглась. Жизнь человека - свеча на ветру, а у нас сейчас такие ураганы...
Он посмотрел в полные ужаса глаза Елены и тихо добавил:
- Не бойся, не все бьют.
На худом, смуглом лице мужчины и в его живых серо-голубых глазах, которые то блестели необычайно ярко, то угасали, отразилось сочувствие. Бирюзов действительно очень жалел ее, совсем еще молодую девчонку.
В этом страшном месте, где, как правило, никто никогда и ни к кому не испытывал ни малейшей жалости, следователь, оказавшийся человеком, вернул Елене веру в людей, убитую Иудой-священником.
- Закрыть твое дело, Елена, я не могу, - через несколько дней напрямик сказал девушке следователь. - Скажут: бдительность потерял, и отдадут его другому следователю, а я окажусь на твоем месте. Но в лагерь, Лена, ты не попадешь.
Приговор был предельно мягким: четыре года на поселении.
По сути, Бирюзов ее спас: за такое, как у нее, "преступление" обычно давали от пяти до восьми лет лагерей, и многие не доживали до конца срока, умирая от тяжелейшего труда и болезней.
- Людей ты и в Сибири встретишь, - на последнем допросе сказал девушке следователь. - Не все еще в подлости утонули. Ты молодая - у тебя еще все впереди.
...Лена приехала на место поселения. Дремучая глушь, зима. Метель такая, что в метре от себя ничего не видно. Пришла в райком. Секретарь райкома, Игорь Баев - она на всю жизнь запомнила его фамилию - сказал: "Будешь являться на контроль каждые две недели. Отправляйся в Лигань".
Добравшись до деревни, Лена стала стучаться в одну избу, во вторую, в третью. Ее никуда не пускали - поселенцев не жаловали - но девушка, повторяя слова Бирюзова "людей ты и в Сибири встретишь", шла по улице, упрямо стучась в каждую хату.
- Входи, - коротко сказала ей, открывая дверь крайней избы, молодая женщина, по самые глаза закутанная в платок.
С Марфой, хозяйкой дома, они жили мирно. Лена смотрела за живностью, работала в огороде, а при случае лечила больных. Как врач, она помогла многим, и люди, поначалу косившиеся, подобрели.
Два года промелькнуло довольно быстро. Лена исправно являлась "на контроль" в райком, Баев был неизменно холоден, и, делая вид, что очень занят, заставлял часами ждать только для того, чтобы поставить в журнале свою подпись.
Однажды зимой, на третьем году, к дому подкатили сани. Из них выскочил нервный, растрепанный Баев, и опрометью - в дом.
- Ты лечишь здесь кого-нибудь? - не здороваясь, спросил он Елену.
Не зная, что отвечать, она мочала.
- Говори!
- У меня высшее медицинское образование, - наконец ответила девушка. - Оно дает мне право заниматься врачебной деятельностью.
- Собирайся!
Марфа по женской привычке начала плакать и быстро крестить Елену. Лена, сама испуганная, накинула на плечи что-то теплое и вышла к саням.
...Сани подлетели к крыльцу добротного кирпичного дома. В темной комнате на взбитых подушках в жару металась девочка лет семи. Кожа лица была серой, щеки запали, растрескавшиеся губы спеклись, дыхание было прерывистым и тяжелым.
У окна со скучающим видом стояла молодая женщина-врач. В глубине горницы металась мать ребенка. Она то материлась, то заклинала Бога спасти дочь.
- Что с девочкой? - спросила Елена, входя в комнату.
- Слепая, что ли? Дифтерит, - огрызнулась врач.
Лена подошла к кровати и силой открыла девочке рот. Вход в гортань закрывал огромный нарыв. Девушка поняла: операцию нужно делать немедленно, а иначе ребенку конец, и ей, судя по всему, тоже.
- Скальпель есть?
- Часов через пять можно привезти из поликлиники, - ответила врач.
- Часов через пять будет уже поздно, - сказала Елена и повернулась к Баеву:
- Отдерните шторы на окнах - мне нужно больше света. Принесите свечу, нож с длинным лезвием, чистую марлю и спирт.
Баев молча отдернул шторы и принес все, что требовалось.
- Держите ребенка. Как ее зовут?
- Анна.
Баев придерживал голову дочери, осторожно открывая ей рот, а Елена прокалила над свечой лезвие ножа, ввела его в горло девочки и быстро вскрыла нарыв.
Аня вскрикнула, брызнула кровь и гной, попавшие на лицо Елены. Мать ребенка, подскочив к девушке, стала бить ее по голове и лицу, в кровь разбив нос, подбив глаз и нижнюю губу. Баев, отпустив голову дочери, схватил жену за плечи, вытолкал из комнаты и закрыл дверь.
Около получаса Лена очищала нарыв. Слезы обиды против воли лились из глаз, смешивались с капавшей из разбитых ноздрей кровью и падали на лицо ребенка. Очистив горло девочки, Лена привела себя в порядок. Ни еды, ни воды ей не предложили, всю ночь девушка просидела у постели больной. Она ждала кризиса, жуткого кризиса, который, как лезвие бритвы, отделяет жизнь от смерти.
Ребенок метался, стонал и кашлял кровью. Жизнь висела на волоске, но обошлось: к утру Аня уснула, а спустя пять часов проснулась бодрой и окрепшей.
Утром Елене наконец-то предложили поесть, а потом она немного поспала. Девушка прожила в доме Баева еще четыре дня. Маленькая Анечка привязалась к ней и с интересом слушала рассказываемые Леной сказки. Перед самым отъездом к девушке подошла жена Баева.
- Ты это... не держи зла, - тихо сказала женщина, виновато поглядывая на наведенную "красоту": правый глаз заплыл, под ним "цветет" огромный черный фингал, нижняя губа припухла.
Она всунула в руки Елене сумку, битком набитую продуктами. Сверху лежал теплый плед. Лена поначалу отказывалась - из гордости, что ли - а потом взяла.
Елена никогда больше не являлась "на контроль" в течение оставшихся полутора лет. Баев приезжал три или четыре раза, "проверить, а не сбежала ли", привозил полные сумки продуктов - этот черствый человек, к удивлению Лены, умел помнить добро и не забывал о спасении дочери. Перед самым отъездом девушки он привез ей четыре наволочки, расшитых искусной вышивкой.
- Это от Кати, жены моей, - сказал Баев, вертя в руках сверток. - Береги себя, девонька, - тихо добавил он, - и людей берегись.
...Елена вернулась в родной город, окончила аспирантуру, вышла замуж, родила сына и дочь, и со временем стала крупным специалистом в области онкологии.
...Как-то бесцельно гуляя по городу, она обнаружила себя перед той самой старинной церквушкой. Лена сюда не стремилась, даже сознательно избегала этого места - ноги сами принесли.
Переборов внутреннюю дрожь, женщина вошла внутрь. Со стен смотрели знакомые темные лики. Елена не могла не заметить, насколько ухоженной стала церковь - от прежнего запустения не осталось и следа. Она пришла в неурочное время: утренняя служба давно закончилась, храм был пуст, лишь молоденькая монашенка подметала полы.
- Можно мне поговорить с отцом Андреем? - спросила Елена монахиню.
Та отложила метелку и куда-то ушла, а женщину охватило смятение. Что она собирается сказать этому, с позволения сказать, человеку? Может, лучше уйти? Елена повернулась к иконам.
- Вы хотели меня видеть? - раздался у нее за спиной незнакомый голос.
Елена обернулась. Перед ней стоял незнакомый священник средних лет в поношенной рясе.
- Я хотела видеть отца Андрея, - ответила женщина.
- Я слушаю вас.
Несколько минут Елена удивленно и молча смотрела на него.
- А у вас был предшественник с таким же именем? - наконец спросила она.
- Был, - ответил священник, и его голос едва заметно изменился. - Но шесть лет назад его задавил грузовик. Прямо перед зданием церкви...
Повисла долгая пауза.
- А вы... вы - одна из тех, кого он выдал? - неожиданно спросил священник.
Елена кивнула.
- Это - Божья кара, - крестясь, продолжал отец Андрей. - Он выдал многих, - священник, похоже, сознательно избегал называть своего предшественника по имени. - Люди приходили к нему на исповедь... Я об этом уже после его смерти узнал, когда стали приходить эти люди. Господь - Он ведь все видит, особенно если злодеяние совершается в Его доме.
Елена пристально посмотрела на священника. На его лице и в глубоких темных глазах было что-то почти неуловимое - то, что называют одухотворенностью. Или Божьей искрой.
"Как же я не заметила отсутствие вот этого в том, первом, - с горечью подумала женщина. - Молодая была, глупая".
Елена, как и в тот давний год, поставила свечку в память об отце и вышла из церкви.
...Был обычный рабочий день. К ней на консультацию направили сложного пациента. Тучный пожилой мужчина тихо сидел на кушетке, время от времени вытирая вспотевшую лысину видавшим виды носовым платком, а Елена просматривала историю его болезни. Рак желудка третьей степени, слабое сердце. "Иван Бирюзов", - прочитала она на обложке и вздрогнула. Оглянулась - и по глазам узнала.
- Леночка, неужели это вы? - внезапно спросил ее старик. - А я смотрю-смотрю, думаю - глаза шалят.
Они говорили долго. Елена рассказала о себе, Бирюзов - о себе. Как оказалось, в конце концов он все-таки попал на пять лет в лагеря "за потерю бдительности". Кто-то из коллег проявил эту самую бдительность и донес на него.
- Ну, что там у меня? - наконец спросил старик.
Елена Николаевна уже целый час над этим раздумывала.
- Шансов, Иван Михайлович, мало, - честно сказала она. - Но давайте рискнем.
Смирившись с тем, что заснуть в эту ночь, похоже, уже не удастся, Елена встала, подошла к телефону и набрала номер постовой медсестры. Долгое время трубку никто не снимал. Она стала припоминать, кто же из медсестер сегодня дежурит. "Ну, конечно, Ильева. Дрыхнет, как обычно, в сестринской", - подумала Елена. Наконец после одиннадцатого гудка трубку все-таки сняли.
- Да? - послышался сонный женский голос.
- Инна, это Бельская. Как там Бирюзов?
- Да вроде неплохо. Отошел от наркоза, теперь спит.
Елена попросила медсестру сделать Бирюзову два укола и положила трубку. Она неслышными шагами пересекла комнату и вышла на балкон. Раннее июньское утро вступало в свои права: звезды меркли. Елена посмотрела на тускнеющие звезды и в этот миг почему-то поверила, что жизненная свеча Бирюзова будет гореть еще долго.